Филип Киндред Дик Симулакры

"РЕВОЛЮЦИЯ НЕ ЗАКОНЧИЛАСЬ, БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ!"

Филип Киндред Дик

 

Симулакры

  

ГЛАВА 1

Внутреннее мемо напугало Ната Флайджера, хотя тот и не понимал – почему. Речь шла всего‑навсего о том, что обнаружен Ричард Конгросян. Оказывается, знаменитый советский пианист, психокинетик, играющий Брамса и Шумана, не прикасаясь пальцами к клавишам инструмента, скрывается в летнем доме в Дженнере, штат Калифорния. И если повезет, «Электроник мьюзикал энтерпрайз» сможет, наконец, записать Конгросяна. Тем не менее жило в душе Флайджера странное беспокойство…

Возможно, причиной тому были сумрачные, влажные леса, заполонившие северную часть прибрежной Калифорнии – Нат их терпеть не мог, ему больше нравились сухие земли в окрестностях Тихуаны, где размещался центральный офис ЭМЭ. Но Конгросян, увы, согласно мемо, за порог своего летнего дома носа не показывал. Похоже, он отошел от концертной деятельности в связи с какими‑то семейными обстоятельствами. Во всяком случае, мемо намекало на то, что связана эта полуотставка с некой трагедией, которая произошла много лет назад не то с женой пианиста, не то с его ребенком…

Было девять утра. Нат Флайджер автоматически плеснул воды в чашку и стал «поить» живую протоплазму, входящую в состав звукозаписывающей системы «Ампек Ф‑а2», которую хранил у себя в кабинете. Протоплазма была родом с Ганимеда, не испытывала боли и до сей поры не возражала против того, чтобы ее сделали одним из элементов сложной электронной аппаратуры. Нервная система протоплазмы была примитивной, но как акустическому рецептору ей просто не было цены.

Вода просачивалась через мембраны «Ампека» и с благодарностью поглощалась: трубопроводы системы жизнеобеспечения пульсировали.

«А почему бы не взять ее с собой?» – подумал Флайджер.

«Ф‑а2» была портативной системой, да и по качественным параметрам Нат предпочитал ее более сложному оборудованию. И сейчас ее стоило побаловать. Нат подошел к окну, включил механизм, раздвигающий жалюзи, и в кабинет ворвалось горячее мексиканское солнце. «Ф‑а2» тут же развила чрезвычайно высокую активность – солнечный свет и влага необычайно стимулировали ее метаболизм. Флайджер по привычке наблюдал за работой системы, но мысли его были по‑прежнему заняты полученной информацией.

Он снова взял мемо в руки, сжал его пальцами и услышал:

– Эта возможность ставит ЭМЭ перед выбором, Нат. Да, Конгросян отказывается от публичных выступлений, но ведь у нас есть контракт, заключенный при посредничестве нашего берлинского филиала «Арт‑Кор», и юридически мы имеем право на запись. По крайне мере, если сможем заставить Конгросяна… Как, Нат?

– Да, – рассеянно кивнул Нат Флайджер в ответ на голос Лео Дондольдо.

С какой это стати знаменитый советский пианист приобрел летний дом в Северной Калифорнии? Такой поступок сам по себе был очень смелым и вызвал явное неодобрение центрального правительства в Варшаве. И если пианист пренебрегает указами высшей коммунистической власти, то едва ли он испугается откровенного обмена мнениями с ЭМЭ. Конгросян, которому перевалило за пятый десяток, всю жизнь умел безнаказанно игнорировать юридические нормы современной общественной жизни как в коммунистических странах, так и в СШЕА. Подобно многим творческим личностям, он шел своим путем, лавируя между двумя могущественными социальными системами.

Нажать на него можно только одним путем – если привнести в отношения меркантильный элемент. К примеру, в виде рекламы… У публики короткая память – это всем известно. И не помешает принудительно напомнить ей о Конгросяне и его феноменальных музыкальных пси‑способностях. Отдел рекламы ЭМЭ с готовностью возьмется за реализацию этой задачи. В конце концов, им нередко удавалось продавать даже «совершенно неизвестный материал», а записи Конгросяна вряд ли можно охарактеризовать этими словами. Вопрос только в том, насколько Конгросян хорош сегодня…

Мемо пыталось напомнить Нату Флайджеру о том же.

– Всем известно, что до самого последнего времени Конгросян выступал только на закрытых мероприятиях, – с жаром объявило оно. – Перед крупными шишками в Польше и на Кубе и перед пуэрториканской элитой в Нью‑Йорке. Год назад, в Бирмингеме, он появился на благотворительном концерте для пятидесяти чернокожих миллионеров. Собранные средства пошли в фонд содействия афро‑мусульманской колонизации Луны. Я разговаривал с парочкой современных композиторов, которые побывали на этом концерте. Они клянутся, что Конгросян не растерял ничего. Давай‑ка глянем… Да, это было в две тысячи сороковом. Ему тогда было пятьдесят два. И, конечно же, он всегда в Белом доме, играет для Николь и этого ничтожества Дер Альте.[1]

«Надо взять „Ф‑а2“ в Дженнер, – решил Нат Флайджер. – И использовать для записи именно эту систему. Поскольку других шансов может и не быть: артисты, обладающие такими пси‑способностями, как у Конгросяна, имеют привычку рано умирать».

– Я займусь Конгросяном, мистер Дондольдо, – сказал он. – Полечу в Дженнер и попытаюсь переговорить с ним лично.

Это было его решение.

– Вот и ладушки, – возликовало мемо.

И Нат Флайджер почувствовал по отношению к нему симпатию.

* * *

Робот, как и все репортеры, был нахален и проворен.

– Правда ли, доктор Эгон Сьюпеб, – проскрипел он, – что сегодня вы намерены побывать в своем кабинете?

«Должен же быть способ оградить от этих наглецов хотя бы собственный дом!» – подумал доктор Сьюпеб. Однако тут же должен был согласиться с широко бытующим мнением, что таких способов не существует.

– Да, – сказал он. – Сейчас я закончу завтрак, сяду в свою тачку и отправлюсь в центр Сан‑Франциско. Там я припаркуюсь и прогуляюсь до Почтовой улицы. А там, в своем кабинете, как и обычно, окажу психотерапевтическую помощь своему первому за сегодняшний день пациенту. Наплевав на закон, на этот так называемый акт Макферсона. – Доктор Сьюпеб хлебнул кофе из чашки.

– Вы ощущаете поддержку со стороны…

– Да, ИАПП полностью одобряет мои действия. – Доктор Сьюпеб всего лишь десять минут назад разговаривал с исполкомом Интернациональной ассоциации практикующих психоаналитиков. – Никак не могу понять, почему это решили взять интервью именно у меня. Сегодня утром в своих кабинетах окажутся все члены ИАПП.

«А таких членов, – добавил он мысленно, – на территории СШЕА более десяти тысяч. И в Северной Америке, и в Европе».

– Как вы считаете, – доверительно промурлыкал робот‑репортер, – кто несет ответственность за принятие акта Макферсона и готовность Дер Альте подписать его, придав ему силу закона?

– Вам же это прекрасно известно, – сказал доктор Сьюпеб. – Не армия, не Николь и даже не НП. Ответственность несет могущественный фармацевтический картель «АГ Хеми» из Берлина.

Это было известно не только репортерам, но любому и каждому. Могущественный германский картель уже давно рекламировал терапию душевных заболеваний с помощью лекарственных препаратов. На этом можно было заработать совершенно сумасшедшие деньги. И, естественно, все психоаналитики были тут же объявлены шарлатанами, такими же, как приверженцы здоровой пищи или глубокого дыхания. Старые добрые времена, прошлое столетие, когда общество ценило психоаналитиков, увы, миновали… Доктор Сьюпеб тяжело вздохнул.

– Принудительный отказ от своей профессиональной деятельности доставляет вам немалые душевные муки, – проникновенно продолжал робот‑репортер. – Верно?

– Сообщите вашим слушателям, – медленно сказал доктор Сьюпеб, – что мы намерены продолжать работу, не обращая внимания ни на какие законы. Мы способны помочь людям уж никак не меньше, чем химиотерапия. Особенно в случаях психических нарушений, связанных с предыдущей жизненной историей пациента.

И только тут он понял, что репортер представляет одну из самых влиятельных телекомпаний с аудиторией в пятьдесят миллионов, которые наблюдают сейчас за происходящим в доме Сьюпеба обменом любезностями. И от одной только мысли об этом язык доктора перестал ему повиноваться.

Позавтракав, он вышел на улицу и наткнулся на второго робота‑репортера, который устроил засаду возле машины доктора.

– Леди и джентльмены, перед вами последний представитель венской школы психоанализа. Некогда, возможно, выдающийся психоаналитик доктор Сьюпеб скажет вам несколько слов. – Репортер подкатился к доктору, преградив ему дорогу. – Как вы себя чувствуете, сэр?

– Паршивее некуда! – ответил доктор Сьюпеб. – Пожалуйста, дайте мне пройти.

– В последний раз направляясь в свой кабинет, – сказал репортер, глядя ему вслед, – доктор Сьюпеб ощущает атмосферу всеобщего осуждения, однако тем не менее продолжает тайно гордиться уверенностью в собственной правоте. Только будущее рассудит, насколько он прав в своем упрямстве. Подобно практике кровопускания, психоанализ пережил периоды своего расцвета и медленного увядания, а теперь его место заняла современная химиотерапия.

Сев в машину, доктор Сьюпеб выехал на подъездную дорогу и вскоре уже катил по автобану в сторону Сан‑Франциско. Он по‑прежнему чувствовал себя паршиво и очень опасался предстоящей – как ему казалось – неизбежной схватки с представителями власти. Не меньше его беспокоили и перспективы собственного ближайшего будущего.

Он был уже не молод, чтобы участвовать в этих событиях. На талии его накопилось немало лишней плоти. Каждое утро приносило ему огорчение, поскольку лысина, которую он как‑то обнаружил в зеркале ванной комнаты, явно увеличивалась. Пять лет назад он развелся со своей третьей женой, Ливией, и больше в брак вступать не собирался. Его семьей стала работа. И что же теперь? Бесспорным было одно: как сообщил робот‑репортер, сегодня он направляется в свой кабинет в последний раз. И пятьдесят миллионов телезрителей Северной Америки и Европы, наблюдающих за ним, будут гадать: обретет ли он новое призвание, откроет ли для себя новую необыкновенную жизненную цель взамен старой? Увы, на это было слишком мало надежды.

Чтобы успокоиться, он поднял видеофонную трубку и набрал номер, по которому передавали молебен.

Припарковав машину, он прошел пешком до Почтовой улицы и обнаружил возле дома, где размещался его кабинет, небольшую толпу, состоящую из зевак, роботов‑репортеров и нескольких полицейских в синих мундирах. Определенно, все дожидались его.

– Доброе утро! – неловко поздоровался он с полицейскими и, вытащив из кармана ключ, двинулся к дверям.

Толпа расступилась перед ним. Он поднялся по ступенькам, открыл дверь и распахнул ее настежь, впустив утреннее солнце в длинный коридор, стены которого были украшены эстампами Пауля Клее и Кандинского. Эти эстампы доктор Сьюпеб и доктор Баклман развесили семь лет назад, стремясь хоть чуть‑чуть украсить это довольно старое здание.

– Наступает час испытания, дорогие телезрители, – объявил один из роботов‑репортеров. – Вот‑вот появится первый на сегодня пациент доктора Сьюпеба.

Полицейские с торжественным видом ждали развития событий. Будто готовились к параду…

Прежде чем войти внутрь, доктор Сьюпеб остановился в дверном проеме, повернулся к тем, кто последовал за ним, и сказал:

– Прекрасный денек! Для октября, во всяком случае.

Он хотел придумать какую‑нибудь героическую фразу, полную патетики и пафоса, которая придаст благородство его нынешнему положению, но ничего такого в голову не приходило. Видимо, решил он, причина в том, что героизму здесь нет места. Ведь он просто делает то, что делал пять раз в неделю в течение многих‑многих лет, и не нужно быть особенным храбрецом, чтобы пройти давно заведенным рутинным путем еще один раз. Разумеется, платой за это ослиное упрямство станет арест – разумом он прекрасно понимал это, однако телу и нервной системе не было до ареста никакого дела. И Сьюпеб автоматически переступил порог.

– Мы с вами, доктор! – выкрикнула из толпы незнакомая женщина. – Удачи вам!

Ее поддержали, на несколько мгновений возник одобрительный гул, тут же, впрочем, стихший. Полицейские в эти несколько секунд выглядели докучливыми надоедами. Доктор Сьюпеб прикрыл за собой дверь.

Едва он вошел в приемную, сидевшая за своим столом Аманда Коннерс подняла голову:

– Доброе утро, доктор!

Ярко‑рыжие волосы секретарши, перетянутые ленточкой, просто пылали, а из декольте мохеровой кофточки стремилась выскочить божественная грудь.

– Доброе! – отозвался доктор Сьюпеб, радуясь ее присутствию здесь, да еще в столь великолепном виде.

Он вручил Аманде пальто, которое она повесила в стенном шкафу.

– Ну, что ж… – Он закурил некрепкую флоридскую сигару. – Кто там у нас сегодня первый пациент?

Аманда заглянула в журнал регистрации:

– Мистеру Раги, доктор, назначено на девять часов. У вас еще есть время, чтобы выпить чашку кофе. Сейчас я сделаю. – Она шагнула к кофейному автомату в углу приемной.

– Вы ведь знаете о том, что должно произойти, – сказал Сьюпеб. – Не так ли?

– Разумеется… – Мэнди поднесла ему бумажный стаканчик с кофе, пальцы ее дрожали. – Но ведь ИАПП освободит вас под залог!

– Я боюсь, что это будет означать конец вашей работы здесь.

– Да, – кивнула секретарша. Она уже не улыбалась, ее большие глаза потемнели. – Никак не могу понять, почему Дер Альте не наложил вето на этот законопроект. Николь была против, и потому, вплоть до самого последнего момента, я была уверена, что и он против. Боже мой, ведь у правительства теперь есть оборудование для путешествий во времени. Почему бы им не отправиться в будущее и не убедиться, что этот законопроект принесет лишь обнищание нашему обществу.

– А может, оно так и поступило, – сказал Сьюпеб.

«И не обнаружило никакого обнищания», – добавил он про себя.

Дверь в приемную отворилась. На пороге стоял первый на сегодня пациент, мистер Гордон Раги, бледный от нервного возбуждения.

– Вы все‑таки пришли, – сказал доктор Сьюпеб.

Он глянул на часы: Раги появился раньше назначенного времени.

– Ублюдки! – отозвался Раги.

Это был высокий худощавый мужчина лет тридцати пяти, хорошо одетый. По профессии он был брокером и работал на Монтгомери‑стрит.

За спиной у Раги возникли двое полицейских в штатском. Они молча уставились на доктора Сьюпеба, ожидая дальнейших событий.

Роботы‑репортеры вытянули вперед рецепторы, смахивающие на пожарные брандспойты, и поспешно принялись впитывать в себя информацию. На какое‑то время все застыли в молчании.

– Проходите в кабинет, – сказал наконец доктор Сьюпеб мистеру Раги. – И давайте начнем с того, на чем остановились в прошлую пятницу.

– Вы арестованы, – тут же заявил один из копов в штатском. Он шагнул к доктору Сьюпебу и показал постановление об аресте. – Пройдемте с нами!

Он взял доктора Сьюпеба под локоть и потащил к двери. Второй коп уже пристроился с другого бока, в результате чего Сьюпеб оказался зажатым между ними. Все было проделано очень быстро и без суеты.

– Мне очень жаль, Гордон, – сказал доктор Сьюпеб, поворачивая голову в сторону мистера Раги. – Очевидно, я уже не сумею продолжить начатый курс лечения.

– Крысы хотят, чтобы я принимал лекарства, – с горечью отозвался Раги. – А ведь они прекрасно знают, что эти таблетки сделают меня больным. У меня такой организм, что эти таблетки для меня просто яд.

– Интересно проследить, – забормотал один из роботов‑репортеров, обращаясь, скорее всего, к своей телеаудитории, – за лояльностью пациента по отношению к своему психоаналитику. Кстати, а почему должно быть иначе? Этот человек уже давно верит в возможности психоанализа.

– Шесть лет, – сказал ему Раги. – И при необходимости лечился бы еще столько же.

Аманда Коннерс начала тихо плакать в носовой платок.

Пока двое копов в штатском и целый наряд полицейских в форме сопровождали доктора Сьюпеба к патрульной машине, из толпы еще раз раздались громкие возгласы в его поддержку, правда, не очень активные. К тому же, толпа эта состояла в большинстве своем из людей далеко немолодых. Все они были из той, более ранней эпохи, когда психоанализ был весьма и весьма уважаемым ремеслом; как и сам доктор Сьюпеб, эти люди были частицей совсем иного времени. Ему очень хотелось увидеть здесь хотя бы пару молодых людей, но таковых в толпе не оказалось.

* * *

Человек с худым лицом, одетый в тяжелое пальто, сунул в рот филиппинскую сигару ручной работы «Бела Кинг», раскурил ее и выглянул из окна полицейского участка. Затем он проконсультировался с собственными часами и принялся беспокойно шагать по комнате. Когда он покончил с первой сигарой и уже взялся за другую, перед окном проехала полицейская машина. Он тут же поспешил наружу, на платформу разгрузки, где полиция уже готовилась к приемке доставленного арестанта.

– Доктор, – сказал он, – меня зовут Уайлдер Пэмброук. Мне бы хотелось переговорить с вами.

Он кивнул полицейским, и те отступили, оставив доктора Сьюпеба наедине с неизвестным.

– Пройдемте внутрь. Я временно занял комнату на втором этаже. Я задержу вас совсем ненадолго.

– Вы не из городской полиции, – сказал доктор Сьюпеб, окинув неизвестного острым взглядом. – Вы, скорее всего, из НП. – Теперь он казался встревоженным, но последовал за Пэмброуком, уже направившимся к лифту.

– Считайте меня просто заинтересованной стороной, – сказал тот и понизил голос, поскольку они проходили мимо группы копов. – Стороной, заинтересованной в том, чтобы вновь увидеть вас в вашем кабинете, вместе с вашими пациентами.

– У вас есть на это соответствующие полномочия? – спросил Сьюпеб.

– Думаю, да.

Спустилась кабина лифта, и они вошли в нее.

– Однако, чтобы вернуть вас в ваш кабинет, потребуется не меньше часа. Так что, пожалуйста, наберитесь терпения. – Пэмброук раскурил свежую сигару.

Сьюпебу он сигары не предложил.

– Разрешите задать вопрос, – сказал тот. – Какое учреждение вы представляете?

– Я уже сказал вам, – в голосе Пэмброука зазвучали раздраженные нотки. – Просто считайте меня заинтересованной стороной. Неужели непонятно? – Он пожрал Сьюпеба мрачным взглядом.

В молчании они поднялись на второй этаж и зашагали по коридору.

– Прошу прощения за резкость, – сказал наконец Пэмброук, когда они подошли к комнате с номером двести девять, – но меня тревожит ваш арест. Я очень этим обеспокоен.

Он отворил дверь, и Сьюпеб осторожно перешагнул порог.

– Разумеется, я почти всегда готов обеспокоиться по тому или иному поводу. Такая у меня работа. Как и ваша, она включает в себя необходимость не позволять себе эмоциональное вовлечение в дело, над которым мы работаем.

Он улыбнулся, но доктор Сьюпеб воздержался от ответной улыбки.

«Он сейчас слишком напряжен, чтобы улыбаться», – отметил про себя Пэмброук.

Такая реакция Сьюпеба вполне соответствовала краткому описанию его характера, которое содержалось в досье.

Они осторожно сели друг напротив друга.

– С вами хочет проконсультироваться один человек, – сказал Пэмброук. – Он недалек от того, чтобы стать вашим постоянным пациентом. Вы понимаете? Потому‑то мы и хотим вернуть вас в ваш кабинет мы хотим, чтобы кабинет был открыт, чтобы вы могли принять этого человека и провести курс лечения.

– Я… понимаю, – кивнул доктор Сьюпеб.

– Что касается остальных ваших пациентов, то их судьба совершенно нас не интересует. Станет ли им хуже или они вылечатся, оплачивают ли они ваше благосостояние или уклоняются от платы за лечение – нам абсолютно безразлично. Нас интересует только этот отдельный человек.

– А после того, как он выздоровеет, вы снова меня прикроете? – спросил Сьюпеб. – Подобно всем прочим психоаналитикам?

– Вот тогда и поговорим об этом. А не сейчас.

– И кто же он, этот человек?

– Этого я вам сообщать не намерен.

Наступило молчание.

– Насколько я понимаю, – сказал, подумав, доктор Сьюпеб, – вы использовали аппарат фон Лессингера. Вы переместились во времени и выяснили, каков будет результат лечения. Так?

– Так, – ответил Пэмброук.

– Значит, вы уверены во мне. Я сумею вылечить этого человека.

– Вовсе нет, – сказал Пэмброук. – Наоборот, вам не удастся ему помочь. Но именно поэтому вы нам и понадобились. Если он пройдет курс лечения с помощью химиотерапии, его душевное равновесие восстановится. А для нас чрезвычайно важно, чтобы он и дальше оставался больным. Теперь вы понимаете, доктор, что нам чрезвычайно необходимо существование хотя бы одного шарлатана, то есть практикующего психоаналитика. – Пэмброук еще раз тщательно раскурил сигару. – Поэтому наша первая инструкция вам такова: не отвергайте никого из новых пациентов. Понимаете? Какими бы безумными – или, скорее, какими бы здоровыми – они вам ни показались.

Он улыбнулся. Его забавляло чувство дискомфорта, которое продолжал испытывать психоаналитик.

ГЛАВА 2

Огромный коммунальный жилой комплекс «Авраам Линкольн» был залит светом. Поскольку был канун Дня поминовения, всем шести сотням жильцов в соответствии с уставом полагалось собраться внизу, в зале для общих собраний, разместившемся в подвальном помещении здания.

Мужчины, женщины и дети проходили в зал. В дверях, напустив на себя вид солидного правительственного чиновника, их встречал Винс Страйкрок. С помощью нового идентификат‑сканера он проверял документы, удостоверяясь в том, что сюда не проник посторонний из другого муниципального дома. Жильцы добродушно подчинялись, и процедура шла быстро, почти не отнимая времени.

– Эй, Винс, – спросил старик Джо Пард, – насколько нас задержит твоя автоматика?

Джо был старейшим по возрасту жильцом дома: он въехал сюда с женой еще в мае 1992 года, когда началось заселение только что построенного здания. Теперь жена его уже была мертва, дети повырастали, обзавелись семьями и разлетелись кто куда, но Джо остался здесь.

– Совеем ненадолго, – спокойно сказал Винс, – зато не будет ошибок. Автоматику не обманешь.

До сих пор, выполняя обязанности вахтера, он пропускал входящих, полагаясь в основном на свою память. И именно поэтому как‑то пропустил парочку хулиганов из «Поместья Робин Хилл», и эти скоты едва ли не сорвали своими выходками все собрание. Больше такое повториться было не должно: Винс Страй‑крок поклялся в этом и себе, и соседям по дому. И изо всех сил стремился исполнить свою клятву.

Тут же находилась миссис Уэллс. Раздавая копии повестки дня, она неизменно улыбалась и говорила нараспев:

– Пункт «три а», где речь должна идти об ассигнованиях на ремонт крыши, перенесен в следующий пункт «четыре а». Пожалуйста, обратите на это внимание.

Получив у нее повестку дня, жильцы делились на два потока, направлявшиеся в противоположные концы зала: либеральная фракция дома занимала места справа, консерваторы – слева. Каждая из фракций делала вид, что другой вообще не существует. Немногие же независимые – жильцы, совсем недавно поселившиеся в доме, или просто одинокие придурки – устраивались в конце зала, застенчивые и молчаливые, в то время как остальная часть помещения просто гудела от множества проходивших одновременно микросовещаний.

Общее настроение в зале было достаточно терпимым, однако все жильцы прекрасно понимали, что схватка сегодня предстоит серьезная. И обе стороны серьезно к ней готовились: тут и там шелестели документы, ходатайства, вырезки из газет. Их читали, оценивали и передавали из рук в руки.

На возвышении стоял стол президиума, за которым вместе с четырьмя членами попечительского совета сидел и председатель сегодняшнего собрания Дональд Тишман. Ему было не по себе. Человек миролюбивый, он всегда стремился избежать таких ситуаций. Даже просто находиться в этом зале было выше его сил, а ведь придется принимать в предстоящем собрании самое активное участие. На председательский стул приходилось садиться по очереди каждому жильцу, и вот сегодня настала очередь Тишмана. А тут как назло достиг своей кульминации школьный вопрос.

Зал почти заполнился, и Патрик Дойл, нынешний домовой капеллан, выглядящий в своем длинном белом одеянии не слишком счастливым, поднял руки, прося зал успокоиться.

– Молитва на открытие, – хрипло сказал он, прочистил горло и поднял небольшую карточку. – Пожалуйста, закройте глаза и склоните головы.

Он бросил взгляд в сторону президиума, и Тишман кивнул ему.

– Отче наш, – обратился к потолку Дойл, – мы, жильцы коммунального жилого комплекса «Авраам Линкольн», молим Тебя благословить наше сегодняшнее собрание. Мы… э‑э… просим Тебя, чтобы Ты милостиво разрешил нам собрать средства, необходимые для ремонта крыши, безотлагательность которого сделалась ясной каждому жильцу. Мы просим также, чтобы были исцелены наши хворые и чтобы при рассмотрении заявлений тех, кто возжелает жить вместе с нами, мы проявляли мудрость в выборе тех, кого допустить, а от кого отвернуться. Еще мы просим о том, чтобы никто из посторонних не мог пробраться к нам и преступить спокойствие нашей законопослушной жизни. И наконец, особо просим о том, чтобы наша Николь Тибодо вылечилась от свища, который не позволяет ей в последнее время появляться перед нами на экранах телевизора и чтобы ее головные боли не имели никакого отношения к несчастному случаю двухлетней давности, когда рабочий сцены позволил упасть на ее голову куску декорации, отправившему ее на несколько дней в госпиталь… Аминь!

– Аминь! – согласилась аудитория.

– А теперь, – сказал поднявшийся со своего стула Тишман, – прежде чем приступить к делу, давайте потратим несколько минут на то, что нам приготовили наши таланты. Я думаю, все получат немало удовольствия. Сначала перед нами выступят три девочки Фетерсмоллер из квартиры двести пять. Они исполнят танец под мелодию «Я воздвигну лестницу к звездам».

Он сел, а на сцене появились три светловолосые девчушки, хорошо знакомые собравшимся по своим прошлым выступлениям. Пока они, одетые в полосатые панталончики и сверкающие серебристые жакеты, улыбаясь, исполняли свой танец, открылась дверь в коридор, и на пороге возник Эдгар Стоун.

В этот вечер он опоздал из‑за контрольного теста своего ближайшего соседа, мистера Иана Дункана, и сейчас, стоя в дверях, все еще размышлял о том, какими жалкими знаниями обладает сосед. Эдгару Стоуну было совершенно ясно, что даже не закончив просмотр ответов Иана Дункана, можно сделать вывод: сосед с экзаменом не справился.

На сцене девчушки Фетерсмоллер запели писклявыми голосками, и Стоун задался вопросом, зачем он здесь. Скорее всего он пришел лишь для того, чтобы не оказаться оштрафованным, поскольку посещение собраний было для всех жильцов делом строго обязательным. А все эти столь часто организуемые смотры любительских талантов были ему совершенно до лампочки. То ли дело – былые времена, когда по телевидению транслировались развлекательные программы, в которых принимали участие высокоталантливые профессионалы!.. Теперь, разумеется, все сколько‑нибудь талантливые профессионалы заангажированы Белым домом, а телевидение из средства развлечения превратилось в преподавателя и пропагандиста. Мистер Стоун подумал о славном золотом веке, давно уже ушедшем, вспомнил таких комиков, как Джек Леммон и Ширли Маклейн, еще раз глянул на сестричек Фетерсмоллер и застонал.

Дежуривший у двери Винс Страйкрок услышал этот стон и бросил на мистера Стоуна строгий взгляд.

«А и ладно, – подумал мистер Стоун. – По крайней мере, я пропустил молитву…»

Он предъявил свой идентификат новой дорогой машине Винса, и она дала разрешение пропустить его – о, какое счастье! – на одно из незанятых мест. Все лица вокруг были до тошноты знакомыми. Интересно, видит ли это сейчас Николь? Транслируется ли выступление юных талантов по телевидению? Девчонки Фетерсмоллер, скорее всего, стараются зря.

Усевшись, он закрыл глаза, не в силах смотреть на сцену. Жаль, что нельзя было заткнуть уши…

«Они никогда ничего не добьются, – подумал он. – Им надо смириться с этим. И им, и их честолюбивым родителям. Нет никаких особенных талантов ни у них, ни у других жителей дома… Нашему дому нечего добавить в культуру СШЕА, сколько бы мы не проливали пота и как бы не стремились изменить такую ситуацию».

Безнадежность положения девчонок Фетерсмоллер заставила его еще раз вспомнить о тестовых бумагах, которые, трясясь и бледнея лицом, всучил ему рано утром Иан Дункан. Если Дункан потерпит неудачу, ему будет куда хуже, чем даже этим девчонкам Фетерсмоллер. Не жить ему тогда в «Аврааме Линкольне», он выпадет из поля зрения – во всяком случае, из их поля зрения, – и вернется к своему прежнему, презираемому статусу. Он наверняка, если только не откроются вдруг у него какие‑то особые способности, снова окажется в общежитии и будет заниматься тяжелым физическим трудом, как довелось всем это делать в юные годы.

Безусловно, ему вернут сумму, которую он успел выплатить за свою квартиру – это была немалая сумма, представляющая собой главное капиталовложение человека за всю его жизнь. Отчасти Стоун даже завидовал Дункану.

«Что бы предпринял я, – спрашивал он самого себя, сидя с закрытыми глазами, – если бы мне сейчас возвратили активы? Ведь там набежало уже очень и очень изрядно… Возможно, я бы эмигрировал. Приобрел бы один из этих дешевых драндулетов, которыми незаконно торгуют на распродажах, где…»

Грянувшие аплодисменты вернули его к действительности. Девочки закончили выступление, и Стоун тоже захлопал в ладоши. Тишман взмахами рук принялся утихомиривать зал.

– О'кей, народ! Я знаю, что вы насладились увиденным, но сегодня вечером у нас есть и другие выступления. Да плюс официальная часть нашего собрания. Не стоит забывать об этом. – Он улыбнулся.

«Да, – подумал Стоун, – дела‑делишки». И почувствовал себя очень и очень неуютно, поскольку считался в «Аврааме Линкольне» одним из самых главных радикалов, тех, кто хотел закрыть принадлежавшую комплексу среднюю школу и отправить своих детей в муниципальную, где их способности можно было сравнить со способностями детей из других комплексов.

Это была идея, вызвавшая особое противодействие. Тем не менее, за последние несколько недель она получила весьма ощутимую поддержку. Вероятно, причиной стало осознание, что для всех наступают необычные времена. В любом случае, осуществление этого предложения обернется расширением кругозора детских умов! Дети «Авраама Линкольна» обнаружат, что люди из других жилых комплексов ничем не отличаются от них. Будут сломаны барьеры, разделяющие обитателей разных зданий, и возникнет новое взаимопонимание между людьми…

По крайней мере, такие идеи владели Стоуном. Однако консерваторы вовсе не считали это предложение своевременным. По их мнению, начинать такое смешение было слишком рано. Между детьми вспыхнут драки, ведь дети есть дети, они обязательно начнут доказывать друг другу, что именно их жилой комплекс выше и престижнее. Рано или поздно, разумеется, придется пойти на такой шаг, но не сейчас, не так скоро.

* * *

Оставаясь этим вечером в своей квартире, мистер Иан Дункан рисковал подвергнуться суровому штрафу. Тем не менее он ре‑

шил пропустить собрание, поскольку собирался заняться изучением официальных правительственных документов, касавшихся политической истории Соединенных Штатов Европы и Америки. Он был слабоват в этом вопросе и прекрасно понимал это; он с трудом постигал экономические факторы развития государства, не говоря уже о религиозно‑политических идеологиях, что зародились и исчезли еще в двадцатом столетии, но обусловили возникновение нынешней ситуации в стране. Это касалось, например, создания демократическо‑республиканской партии. Раньше существовали две партии (или даже три?), которые погрязли в расточительной борьбе за власть точно так же, как это делают сейчас отдельные жилые комплексы. Эти две (или три?) партии слились около 1985 года, как раз перед тем, как в СШЕА вступила Германия. И теперь существовала только одна партия, которая управляла устойчивым и мирным обществом, и каждый, согласно закону, был членом этого общества. Любой гражданин должен выполнять свои обязанности, посещать собрания и каждые четыре года участвовать в выборах нового Дер Альте – человека, который, как полагали, больше всего понравится Николь.

Было очень приятно сознавать, что они – народ – обладают властью решать, кто станет мужем Николь на очередные четыре года; в определенном смысле это давало избирателям наивысшую власть, власть даже над самой Николь. Взять, к примеру, хотя бы последнего ее мужа, Рудольфа Кальбфляйша. Отношение между этим Дер Альте и Первой Леди были весьма прохладными, указывая на то, что она была не очень‑то довольна этим последним выбором своего народа. Но, разумеется, будучи настоящей леди, она никогда этого не показывала в открытую.

Когда положение Первой Леди получило статус более высокий, чем самого президента? – спрашивалось в учебнике.

«Другими словами, когда наше общество стало матриархальным, – спросил самого себя Иан Дункан. – Где‑то в районе тысяча девятьсот девяностого года. Ответ на этот вопрос я знаю».

Тенденции наблюдались и раньше, перемена происходила постепенно. С каждым годом Дер Альте все больше отходил на второй план, а Первая Леди становилась все более общеизвестной, более любимой народом. Именно публика и вызвала к жизни такую перемену. Может, это было результатом возрастающей потребности каждого в матери, жене, хозяйке – или, может, во всех трех женских ипостасях сразу? Во всяком случае, общество получило то, что хотело. У него появилась Николь, ставшая сразу всеми тремя ипостасями. И даже чем‑то большим…

От стоящего в углу комнаты телевизора донеслось «динь!», означавшее, что наступило время передачи. Дункан со вздохом закрыл официальный учебник по религиозно‑политической идеологии и обратил свое внимание к экрану. Наверняка это будет сообщение, касающееся деятельности Белого дома. К примеру, рассказ об очередной поездке Николь. Или повествование (во всех мельчайших подробностях) о ее новом хобби. Что, если теперь она увлеклась коллекционированием чайных чашек из китайского фарфора?.. Тогда нам придется битый час пялиться на эти чертовы чашки!..

На экране возникло суровое круглое лицо Максвелла У. Джемисона, пресс‑секретаря Белого дома.

– Добрый вечер, граждане земли нашей! – торжественно сказал он. – Вас никогда не интересовало, что такое – опуститься на дно Тихого океана? Николь заинтересовало, и, чтобы получить ответы на свои вопросы, она собрала здесь, в Белом доме, в гостиной с тюльпанами, троих самых выдающихся в мире океанографов. Сегодня она попросит их поделиться своими знаниями, и вы тоже услышите ученых, так как их рассказы были недавно записаны на пленку с помощью Бюро общественных связей телекомпании «Юнифид Триадик Нетворк».

«А теперь в Белый дом! – скомандовал самому себе Дункан. – Хотя бы посмотреть со стороны… Мы, у кого нет никаких шансов попасть туда реально, у кого нет никаких особых талантов, способных заинтересовать Первую Леди, увидим, по крайней мере, таланты других. Хотя бы по телевизору…»

Вообще‑то ему сегодня не очень хотелось таращиться в телевизор, но отказаться от него совсем было бы нецелесообразно. В конце программы вполне могла оказаться викторина. А хороший уровень ответов на ее вопросы вполне мог компенсировать ту плохую оценку, которую он, Дункан, заработал за последний релпол‑тест и над которой все еще размышлял сосед, мистер Эдгар Стоун.

На экране уже цвели прелестные спокойные черты, светлая кожа и карие, умные глаза – мудрое и вместе с тем озорное лицо женщины, сумевшей приковать к себе всеобщее внимание, чьей судьбой жила вся нация и почти вся планета. Глянув на эту женщину, Иан Дункан ощутил самый настоящий страх. Он подвел ее; отвратительные результаты его тестов стали известны ей, и, хотя она ничего и не скажет об этом, лицо ее выражало явное разочарование.

– Добрый вечер! – сказала Николь ласковым, чуть хрипловатым голосом.

– Я неверно живу, – пробормотал Дункан. – Мои мозги не приспособлены к абстрактному мышлению. Я имею в виду всю эту религиозно‑политическую философию. На мой взгляд, она совершенно бессмысленна. Я способен сконцентрироваться только на реальности. И мне стоило бы делать кирпичи или шить обувь.

«Мне стоило бы жить на Марсе, – подумал он, – на рубеже, который осваивают новые переселенцы. Здесь я полностью провалился. Мне всего тридцать пять, но я уже выброшен на берег. И она об этом знает… Отпусти меня, Николь! – взмолился он в отчаянии. – Не устраивай мне больше проверок, у меня нет никаких шансов выдержать их. Даже эта сегодняшняя программа об освоении дна океана… Она еще закончиться не успеет, а я уже забуду все, что в ней говорилось. Демократическо‑республиканской партии нет от меня никакой пользы…»

Тут он вспомнил о своем прежнем приятеле Эле.

«Эл мог бы помочь мне», – подумал он.

Эл работал у Чокнутого Луки, в одном из его «Пристанищ драндулетов», торгуя межпланетными консервными банками, которые мог позволить себе даже самый нищий и на борту которых, при доле везения, можно было успешно совершить разовый перелет на Марс.

«Эл мог бы достать мне такую развалюху по оптовой цене», – подумал Дункан.

А Николь продолжала смотреть на него с телевизионного экрана.

– И действительно, – говорила она, – это просто мир сплошного очарования. Возьмите хотя бы эти светящиеся существа, далеко превосходящие в своем разнообразии и своих поразительных свойствах все, что было найдено на других планетах. Ученые подсчитали, что в океане различных форм жизни больше…

Лицо ее исчезло с экрана, по нему теперь проплывали потрясающе причудливые рыбы.

«Это часть пропагандистской кампании, – понял вдруг Дункан. – Попытка отвлечь наши умы от эмиграции на Марс. Стремление заставить нас забыть об отходе от партии и, тем самым, от нее самой».

С экрана на него глядела теперь какая‑то пучеглазая рыбина, против воли приковавшая к себе его внимание.

«Черт побери, – подумалось вдруг ему, – какой это все‑таки загадочный мир, океанские глубины! Николь все‑таки заманила меня в ловушку. Если бы Эл и я преуспели, то мы, наверно, сейчас выступали бы перед нею и были бы счастливы. Пока бы она брала интервью у знаменитых на весь мир океанографов, мы, Эл и я, сопровождали бы передачу, исполняя, скорее всего, одну из „Двухголосных инвенций“ Баха».

Пройдя к шкафу, Иан Дункан нагнулся и осторожно поднял завернутый в материю предмет, поднес его к свету.

«Как была сильна наша юношеская вера в это!» – вспомнил он.

С нежностью погладив кувшин, он сделал глубокий вдох, дунул пару раз внутрь сосуда, взяв несколько низких нот. «Дункан и Миллер – дуэт на кувшинах»…

Они с Элом Миллером не раз играли в собственной аранжировке сочинения Баха, Моцарта и Стравинского. Однако искатель талантов для Белого дома оказался вонючим скунсом. Он не дал им выступить даже на прослушивании. По его утверждению, то, что они делали, было не ново. Джесси Пигг, легендарный кувшинист из Алабамы, первым пробился в Белый дом, доставив удовольствие дюжине собравшихся там членов семьи Тибодо, своими версиями «Бараньего дерби», «Джона Генри» и тому подобным.

«Но, – возразил тогда Дункан, – ведь у нас классика! Мы играем сонаты позднего Бетховена».

«Мы вызовем вас, – пообещал им искатель талантов, – если Никки проявит когда‑нибудь в будущем интерес к подобной музыке».

Никки! Дункан побледнел. Неужели этот тип настолько близок в Первой Семье! Бормоча что‑то бессвязное, Дункан глянул на Эла, и они покинули сцену вместе со своими кувшинами. Их сменили следующие конкурсанты – группа собак, одетых в наряды эпохи Елизаветы и изображавших персонажи из «Гамлета».

Собак тоже отправили прочь, однако это было весьма слабым утешением…

– Утверждают, – продолжала тем временем Николь, – что в глубинах океана мало света… А вот поглядите‑ка на это странное существо.

По экрану проплыла рыба, перед носом которой светил яркий фонарик.

Тут в дверь постучали, и Иан вздрогнул от неожиданности. Потом встал и осторожно открыл.

На пороге, удивленно глядя на Дункана, стоял его сосед, мистер Стоун.

– Вы пропускаете собрание? – спросил он. – Разве во время переклички это не обнаружится?

В руках мистер Стоун держал все те же злополучные бумаги.

– Ну, каковы у меня успехи? – спросил Дункан.

Он был готов к самому худшему.

Войдя в квартиру, Стоун прикрыл за собою дверь. Глянул в сторону телевизора, увидел на экране Николь, сидевшую с океанографами, пару секунд послушал, о чем она говорит, и резко сказал хриплым голосом:

– Вы прошли тестирование с отличным результатом. – Он протянул бумаги Иану.

– Я прошел? – Дункан не поверил тому, что услышал.

Он взял бумаги у Стоуна, принялся недоверчиво их разглядывать. И тут же понял, что случилось.

Стоун решил вести себя так, будто Дункану удалось справиться с испытанием. Он сфальсифицировал результат, судя по всему, просто по‑человечески сжалившись над соседом. Дункан поднял голову, и они молча посмотрели друг на друга.

«Какой ужас! – подумал Дункан. – И что же теперь?»

Такая реакция поразила его самого, но с этим ничего нельзя было поделать.

«Я желал провала, – понял вдруг он. – Но почему?.. – И сам себе ответил: – Да чтобы удрать отсюда, чтобы у меня была причина отказаться от всего этого, бросить свою квартиру, свою работу, сделать выбор и удрать. Эмигрировать в одной рубашке, воспользовавшись развалюхой, которая навсегда останется в марсианской пустыне».

– Благодарю вас, – хмуро сказал он.

– Когда‑нибудь, – быстро ответил Стоун, – вы сделаете нечто похожее и для меня.

– О да, буду рад.

Стоун поспешно ушел. И оставил Дункана наедине с телевизором, кувшином, лживыми бумагами, подтверждающими, что тот выдержал тесты. Наедине с его мыслями.

ГЛАВА 3

На следующее после собрания утро Винс Страйкрок, американский гражданин и квартиросъемщик в доме «Авраам Линкольн», брился и периодически поглядывал на экран телевизора. Пришлось бы вернуться в 1994 год, тот самый год, когда Германия стала пятьдесят третьим из Соединенных Штатов, чтобы понять, почему Винс так жадно прислушивался к выступлению Дер Альте.

Нынешний Дер Альте, президент Руди Кальбфляйш, всегда раздражал Винса, и тот день, через два года, когда наступит срок окончания президентства и Кальбфляйшу придется уйти в отставку, станет поистине великим. Нет, в самом деле, день, когда закон прекращает полномочия очередного Дер Альте, достоин того, чтобы его праздновать.

Тем не менее Винс прекрасно понимал, что, пока старик остается на этой должности, не стоит упускать возможность повлиять хоть каким‑то образом на ход событий, поэтому он выключил бритву и прошел в гостиную, чтобы поиграть с пультом телевизора. Он отрегулировал по своему вкусу положение нескольких кнопок и с надеждой стал ждать, когда настрой речи Дер Альте хоть чуть‑чуть изменится к лучшему… Однако изменений не происходило. Слишком у большого числа телезрителей были свои собственные представления о том, что и как следует говорить старику. Собственно, в одном только этом жилом комплексе было достаточно людей, чтобы нейтрализовать любое давление, которое Винс мог оказать в желании повлиять на старика с помощью системы обратной связи. Но, в конце концов, в этом и заключается демократия. Винс тяжко вздохнул. Именно этого все и добивались – иметь правительство, которое восприимчиво к тому, что говорит народ. Винс вернулся в ванную и снова взялся за бритье.

– Эй, Джули! – позвал он жену. – Завтрак готов?

Однако с кухни не донеслось ни звука. И когда этот факт окончательно дошел до сознания Винса, он вспомнил, что жены не оказалось и в постели, когда он проснулся в это утро…

Внезапно он все вспомнил. Вчера, после собрания по случаю Дня поминовения, он и Джули поссорились так сильно, что решили развестись, тут же спустились к домовому уполномоченному по бракам и разводам и заполнили необходимые документы. Джули собрала вещички и хлопнула дверью, так что теперь он находился в квартире один. И если не приготовит завтрак самостоятельно, то останется голодным.

Это был удар, потому что их брак длился уже довольно долго – целых шесть месяцев – и Винс привык видеть Джули по утрам на кухне. Она знала, что ему нравится яичница, посыпанная тертым сыром «Мюнстер» (причем неострым). Черт бы подрал это новое законодательство, либеральное в части разводов, что протащил президент Кальбфляйш! Жаль, что старик не отбросил копыта во время одного из своих знаменитых двухчасовых послеобеденных снов! Впрочем, тогда бы его место попросту занял другой Дер Альте. К тому же, даже смерть старика не вернула бы Джули назад – это было превыше возможностей бюрократической машины СШЕА, сколь бы мощна она ни была.

Разозлившись, Винс подошел к телевизору и нажал на кнопку «С». Если ее нажимали достаточное количество граждан, старик должен был отключиться – кнопка «Стоп» прекращала президентскую болтовню. Винс подождал немного, однако маловразумительная болтовня продолжалась.

И тут его осенило: сейчас всего лишь восемь часов утра! Очень уж странно столь раннее выступление! Может, мощный взрыв в топливном хранилище разнес на кусочки всю лунную колонию? Старик частенько трепался о том, что надо бы потуже затянуть пояса, если хотим продолжать космическую программу, а не то вполне можно ожидать наступления эпохи самых разнообразных катастроф… Или наконец‑то в земле – вернее, в грунте – нашли подлинные останки представителей некогда обитавшей на Марсе разумной расы? Лучше бы это произошло не на французской территории, а, как любил выражаться Дер Альте, на «нашей».

«Слушай, ты, прусский ублюдок, – подумал Винс. – Нам вообще не следовало пускать тебя сюда, в земли, которые я бы назвал «нашим палаточным лагерем». Федеральный союз нужно было ограничить лишь Западным полушарием. Но мир стал тесен. Когда основываются колонии за многие миллионы миль отсюда, на иных планетах или на спутниках иных планет, три тысячи миль, отделяющие Нью‑Йорк от Берлина, не кажутся большим расстоянием. И, видит Бог, немцы просто мечтали об этом!»

Подняв видеофонную трубку, Винс позвонил домоуправу.

– Моя жена, Джули… я имею в виду свою бывшую жену… она, случаем, не арендовала вчера квартиру в нашем же доме?

Если бы Винсу удалось найти Джули, он бы, возможно, позавтракал с нею, и это подняло бы его настроение… Он ждал ответ с надеждой.

– Нет, мистер Страйкрок. – Несколько секунд молчания. – В наших документах ничего не отмечено.

«Вот дьяволица!» – подумал Винс и положил трубку.

Что же все‑таки за штука, этот брак? Договоренность делиться чем угодно, в том числе и мнениями по поводу ранней утренней речи Дер Альте?.. Уверенность в том, что кто‑то приготовил тебе завтрак, пока ты собираешься на работу в детройтский филиал фирмы «Карп унд Зоннен Верке»?.. Да, конечно, брак означает взаимную договоренность, в соответствии с которой один из супругов может заставить другого заниматься тем, что ему самому не по нраву. К примеру, приготовлением пищи – Винс терпеть не мог употреблять пищу, которая приготовлена его собственными руками. В периоды холостяцкой жизни он питался в домовом кафетерии. И теперь его ждала та же самая, еще не забытая кормежка. Мэри, Джин, Лора, теперь Джули… Четыре брака, последний – самый короткий… Похоже, он, Винс, неуклонно катится под горку. Может, упаси господи, он вообще скрытый гомик?

А Дер Альте продолжал вещать с экрана:

– …и полувоенная активность напоминает эру Варварства и, следовательно, должна быть отвергнута.

Эрой Варварства именовался период господства нацистов в середине прошлого века. С тех пор прошло сто лет, но время это еще вспоминали – пусть и в искаженном свете, однако достаточно ярко. Вот и прибег Дер Альте к помощи радиоволн – чтобы осудить «Сыновей Иова», новейшую организацию квазирелигиозного характера, созданную психами, которые болтались по улицам, призывая очистить национальную этническую среду и провозглашая другие, не менее идиотские требования. Другими словами, это были призывы изгнать из общественной жизни лиц, которых в народе зовут специалами, особенно тех, кто родился во период выпадения радиоактивных осадков, вызванных испытаниями атомных бомб, в частности после сверхмощных ядерных взрывов в Народном Китае.

«Это относится и к Джули, – подумал Винс, – ведь она бесплодна. И поскольку она не способна выносить ребенка, ей не разрешат голосовать на выборах… Подобную идиотскую логическую связь между двумя фактами способны увидеть только обитатели Центральной Европы, подобные немцам. Хвост, который управляет собакой… – Винс вытер лицо полотенцем. – Мы в Северной Америке являемся собакой, а Рейх – хвостом. Ну и жизнь! Может, лучше эмигрировать куда‑нибудь под неяркое бледно‑желтое солнце, где даже твари с восемью ногами и жалом не лишены права голоса? И где нет „Сыновей Иова“»…

Не все «специалы» были такими уж необычными, но изрядное число их считали необходимым – и не без серьезных оснований – эмигрировать. Кроме того, готовы были эмигрировать и многие ничем не примечательные люди, которые просто устали от жизни на перенаселенной, чрезмерно бюрократизированной планете Земля наших дней, независимо от того, жили они в СШЕА, во Французской Империи, в Народной Азии или в Свободной – то есть черной – Африке.

Винс пошел на кухню и принялся поджаривать бекон и яйца. А пока бекон жарился, он покормил единственное домашнее животное, которое ему разрешалось держать в квартире, – Георга III, маленькую зеленую черепашку. Георг III съел сушеных мух (25 процентов белков – продукт более питательный, чем пища, употребляемая людьми), гамбургер и муравьиные яйца. Этот завтрак заставил Винса Страйкрока прийти к мнению, что аксиома «de gustibus non disputandum»[2] относится не только к людям, особенно в восемь часов утра.

Совсем недавно, всего пять лет назад, в доме «Авраам Линкольн» разрешалось держать комнатную птичку, но теперь это было совершенно исключено. И в самом деле, такая птичка создает слишком много шума. В соответствии с параграфом номер двести пять домового устава вам запрещается свистеть, петь, чирикать или щебетать. Черепаха нема – как и жираф, – но жирафы были verboten[3] наряду с собаками и кошками, большими друзьями человека, давними его спутниками, которые поисчезали еще в годы правления Дер Альте Фредериха Хемпеля, которого Винс почти не помнил. Так что дело здесь было вовсе не в немоте, и ему оставалось, как и часто бывало, только строить догадки об истинных причинах, которыми руководствовалась при запретах бюрократия. Винс искренне не мог понять ее мотивы и в некотором смысле был даже доволен этим. Это доказывало, что духовно он не причастен ко всему этому.

Увядающее, вытянутое, почти старческое лицо на экране телевизора исчезло, и паузу в программе заполнила музыка. Это был Перси Грейнджер, мелодия под названием «Гендель на берегу», столь же банальная. В общем, очень подходящий постскриптум к происходившему ранее… Винс вдруг щелкнул каблуками, вытянулся, пародируя немецкую воинскую выправку – подбородок высоко вздернут, руки по швам – под маршевую мелодию, которая гремела из телевизора. Такие мелодии власти называли «Ges»[4]и считали уместным заполнять ими телепаузы. «Heil!» – сказал себе Винс и вскинул руку в старинном нацистском приветствии.

Музыка продолжала греметь.

Винс переключился на другой канал.

На экране появился мужчина, с затравленным видом стоящий в самой гуще толпы, которая, похоже, приветствовала его. Мужчину сопровождали явно переодетые полицейские, подвели к припаркованной тут же машине, усадили внутрь. Действо это сопровождалось голосом диктора:

– …И так же, как в сотнях других городов СШЕА, здесь, в Бонне, взят под стражу доктор Джек Даулинг. Ведущий психиатр венской школы арестован после того, как выступил с протестом против только что одобренного законопроекта, так называемого акта Макферсона…

На экране телевизора полицейский автомобиль быстро покатил прочь.

«Ну и дела! – угрюмо подумал Винс. – Примета нашего времени – более репрессивное законодательство, продавливаемое напуганной бюрократией. Ну и от кого мне теперь ждать помощи, если разрыв с Джули свернет меня с катушек? А такое вполне может произойти… И я никогда раньше не обращался к психоаналитикам – у меня не было в этом необходимости, поскольку ничего особенно тяжелого со мною не случалось… Джули, – подумал он, – где ты?»

Место действия на экране телевизора изменилось, однако сюжет был похож на предыдущий: снова толпа, снова полиция (хоть и в другой форме), снова психоаналитик, которого куда‑то уводят, арестовывая еще одну протестующую душу.

– Обратите внимание, – говорил телекомментатор, – как верны своим психоаналитикам пациенты. А впрочем, почему бы и нет? Если человек много лет полагается на действенность психоанализа…

«Что же теперь будет? – спрашивал себя Винс. – Джули, если ты сейчас с каким‑нибудь другим мужчиной, то это беда. Я или умру, узнав такое, или оставлю тебя этому типу, кем бы он ни оказался. Даже если… особенно если это кто‑либо из моих друзей».

Телевизор продолжал бормотать, но Винс его не слышал.

«Нет, – решил он. – Я верну тебя, Джули. Мои взаимоотношения с тобой уникальны, это совсем не то, что было у меня с Мэри, Джин или Лорой. Я люблю тебя, Джули, – вот в чем загвоздка. Боже мой, до чего же я влюблен! В такое время, в таком возрасте! Невероятно! Если бы я сказал тебе об этом, если бы ты узнала, ты бы расхохоталась мне в лицо».

Он по‑прежнему смотрел на экран, но видел только Джули.

«Мне бы стоило обратиться к психоаналитику, – понял он. – Я в опасном состоянии, я психологически зависим от такого холодного и эгоистичного создания, как Джули. Черт побери, это просто безумие!.. Интересно, сумел бы Джек Даулинг, ведущий психоаналитик венской школы в Бонне, вылечить меня? Освободить от этого безумия? Или этот другой, которого показывали…»

Он вновь услышал голос диктора: тот продолжал комментировать ситуацию, хотя полицейская машина уже уехала. Арестованного доктора звали Эгон Сьюпеб.

«С виду умный и симпатичный, – подумал Винс, – и явно наделен умением сопереживать… Послушайте, Эгон Сьюпеб, меня постигла большая беда: сегодня утром, когда я проснулся, рухнул весь мой мир. Мне нужна женщина, которую я, по всей вероятности, больше уже никогда не увижу. И лекарства «АГ Хеми» мне не помогут… если, конечно, не прибегнуть к передозировке. Но это совсем не того рода помощь, которая мне требуется».

Передача по телевизору, наконец, закончилась.

«А может, сговориться с Чиком и вдвоем присоединиться к „Сыновьям Иова“? – подумал вдруг Винс. – Мы с Чиком дадим клятву верности Бертольду Гольцу. Некоторые давно уже так поступили, те, кто недоволен своей судьбой, у кого не сложилась жизнь – личная, как в моем случае, или деловая, – кому не удалось взойти по ступенькам социальной лестницы, от статуса бефта к статусу гехта. – Он представил себе эту картину. – Чик и я – «Сыновья Иова»… марширующие по улицам в этой дурацкой форме… ставшие всеобщим посмешищем… Зато с верой!.. Вот только во что? В конечную победу?.. В Гольца, который напоминает героя фильма „Rattenfanger“»?[5]

Он даже съежился от этой мысли – так она была ужасна.

И тем не менее она крепко засела в его голове.

* * *

Квартира Чика Страйкрока, старшего брата Винса, находилась на самом верхнем этаже «Авраама Линкольна». Проснувшись, Чик, худой и лысоватый мужчина, поглядел на часы, пытаясь понять, можно ли ему хоть чуть‑чуть поваляться. Однако ничего утешительного для себя не обнаружил – часы показывали уже восемь пятнадцать. Самое время отрывать задницу от постели… К счастью, за стенами здания громко торговал своим товаром робот‑информатор. Он‑то и разбудил Чика.

Оставив часы в покое, он повернул голову и с удивлением обнаружил, что рядом кто‑то лежит. Сна как ни бывало. Чик широко открыл глаза и уставился на укрытое простыней тело. Судя по разметавшейся на подушке копне рыжих волос, рядом лежала молодая женщина, причем (он испытал облегчение… если, конечно, это было облегчение), хорошо ему знакомая.

Джули! Невестка, жена брата Винса… Ничего себе компот!..

Чик сел и спустил ноги на пол.

«Давай‑ка разберемся, – сказал он себе. – Вчера вечером… Что происходило после Дня поминовения?»

Ага, притащилась к нему Джули, вся в расстроенных чувствах, с чемоданом и двумя пальто и принялась плести историю, которая в конце концов свелась к тому, что она законно развелась с Винсом, что она ему больше не жена и вольна идти куда и к кому захочется. Вот почему она и пришла. А почему именно сюда? Этой части объяснений Чик никак не мог вспомнить. Джули всегда ему нравилась, но это никоим образом не могло объяснить случившееся. Поступок Джули проистекал из ее собственного, скрытого от других внутреннего мира, с его особыми ценностями и отношениями, к которым Чик абсолютно не был причастен. Объективно оправдания ее поступку не находилось…

Тем не менее Джули спит без задних ног рядом, и физически она здесь, но только физически: закутавшись в простыню, будто спряталась в раковину, как улитка. И, наверное, правильно. Во всяком случае, для Чика все, что случилось ночью, отдавало грехом кровосмешения, несмотря на всю ясность законных решений. Джули была для Чика членом семьи, и он никогда в ее сторону не поглядывал, но вчера вечером, после нескольких порций спиртного… Ага, вот как все произошло! Конечно, он мог бы и не пить, но все‑таки выпил, и сразу все изменилось, и ушли опасения, и пришла раскованность, даже безрассудство, и все сомнения остались за пределами его квартиры… Вот и пожинай теперь урожай, расхлебывай все, что заварил!..

И все же где‑то там, в самой глубине души, он не слишком возражал против случившегося. Джули могла пойти куда угодно, а пришла сюда – в этом был своего рода комплимент старшему из братьев.

Но теперь, когда придется сталкиваться с младшим братом, проверяющим идентификаты тех, кто входит в дом, Чику будет очень неловко. Винсу, понятное дело, захочется обсудить возникшую проблему, угрюмо и глубокомысленно, и много интеллектуального пыла будет потрачено зря. Каковы глубинные причины возникновения этого треугольника? Зачем Джули бросила Винса и почему перебралась именно к Чику?.. Вопросы бытия, из тех, какими интересовался еще Аристотель и какие были названы когда‑то «конечными целями»… Винс все больше и больше отрывался от реальности и все меньше смысла видел в повседневной жизни…

«А позвоню‑ка я лучше своему боссу, – подумал Чик. – И сообщу ему… вернее, попрошу у него разрешения опоздать. Мне следует выяснить отношения с Джули и понять, что это будет значить. Сколько времени она намерена у меня оставаться и возьмет ли на себя хоть часть расходов? Вопросы практические, совсем не философские, связанные с реальной жизнью…»

Все еще в пижаме, он прошел на кухню, приготовил себе кофе и некоторое время сидел, потягивая его. Затем включил видеофон и набрал номер своего босса, Мори Фрауэнциммера.

Экран сначала стал бледно‑серым, потом ярко‑белым, а потом на нем возникло плохо сфокусированное изображение Мори.

Тот брился.

– Да, Чик?

– Привет! – сказал Чик и с удивлением обнаружил, как гордо зазвучал его голос. – У меня тут девчонка, Мори, так что я опоздаю.

Это было чисто мужское дело. Не имело особого значения, что это за девчонка; не требовалось никаких подробностей. Мори не задал ни одного вопроса, на его лице родилось непроизвольное подлинное восхищение, тут же сменившееся осуждением. Однако сначала было восхищение! Чик улыбнулся: притворное осуждение – не та реакция, которая заставляет беспокоиться.

– Проклятье! – сказал Мори. – Постарайся появиться не позже девяти.

Тон его голоса говорил совсем иное: «Жаль, я не на твоем месте! И завидую тебе, черт бы тебя побрал!»

– Хорошо, – сказал Чик. – Постараюсь как можно быстрее.

Он бросил взгляд в сторону спальни. Джули уже сидела на постели. Возможно, Мори ее даже видел. А может, и нет. В любом случае, самое время закругляться.

– До встречи, старик! – Чик повесил трубку.

– Кто это был? – сонным голосом спросила Джули. – Винс?

– Нет. Это был мой босс. – Чик поставил воду для второй порции кофе. Потом вернулся в спальню и сел на кровать рядом с девушкой. – Привет! Как дела?

– Я забыла свою расческу, – прагматично сообщила Джули.

– Я куплю тебе новую в автомате, что стоит в холле.

– Это же просто пластмассовый мусор.

– Хм‑м, – только и сказал он, чувствуя, как душу все больше заполняет горячая любовь и сентиментальность.

Ну и ситуация! Девушка в постели, а он сидит рядом, в одной пижаме… Это была горестно‑сладкая картинка четырехмесячной давности, из его последнего семейного жизненного этапа.

– Привет! – повторил он и погладил ее бедро.

– О боже! – сказала Джули. – Как жаль, что я не умерла!

Нет, она ни в чем его не обвиняла, более того, в этом ее восклицании не было никакого намека на истинное желание смерти. Просто она как бы возобновляла прерванный ночной разговор.

– Зачем все это, Чик? – спросила она. – Я люблю Винса, но он же – настоящий кретин. Он никогда не станет взрослым и не взвалит на плечи жизненные заботы. Он всегда будет играть в свои игры, этакое воплощение современной, хорошо организованной общественной жизни, человек из истэблишмента, чистый и простой, хотя таким вовсе и не является. Разве что молод… – Она вздохнула.

Этот вздох остановил руку Чика, потому что был холодным и равнодушным. Она сбрасывала со счетов своего прежнего мужчину, перерезала пуповину, которая связывала ее с Винсом, почти без эмоций. Вернее, эмоции были столь ничтожными, будто она возвращала книгу, взятую в домовой библиотеке.

«Ничего себе компот! – подумал Чик. – А ведь этот человек был твоим мужем. Ты любила его. Ты спала с ним, жила с ним, знала о нем все, что только можно знать… Фактически ты знала его лучше, чем я, хотя он – мой брат столько времени, сколько ты и не жила на этом свете… Нет, женщины подлые и жестокие существа, – решил он. – Ужасно жестокие!»

– Мне… э‑э… пора на работу, – нервно сказал он.

– Кофе ты для меня поставил?

– Да, конечно!

– Принеси его сюда. Хорошо, Чик?

Он пошел заваривать кофе, она принялась одеваться.

– Старый Кальбфляйш толкал речь сегодня утром? – спросила Джули.

– Понятия не имею, – отозвался Чик.

Ему даже в голову не пришло включить телевизор, хотя он и прочел вчера вечером в программе о том, что речь передадут. Ему было чихать на все, о чем собирался тарахтеть старый маразматик.

– Тебе и в самом деле нужно тащиться на эту чертову работу?

Джули не сводила с него глаз, и он впервые, пожалуй, увидел, как они красивы. Ее глаза были похожи на хорошо отшлифованные бриллианты, нуждающиеся прежде всего в дневном свете – только так могли проявиться их великолепные качества. У нее была также странноватая для женщины квадратная челюсть и чуть крупноватый рот, пухлые и неестественно красные губы загибались книзу, как у древнегреческих трагедийных масок, отвлекая внимание от неряшливо окрашенных волос. Фигура у нее была просто прекрасная, со всеми необходимыми округлостями, да и одевалась Джули хорошо, вернее, выглядела великолепно, что бы на себя не надела. Ей шли любые тряпки, даже хлопчатобумажные изделия массового пошива, доставлявшие столько трудностей другим женщинам. Вот и сейчас она натянула на себя то же, в чем была вчера вечером – оливкового цвета дешевое платье с круглыми черными пуговицами, но даже в нем она выглядела первоклассно, другого слова и не подберешь. У нее была аристократическая осанка и прекрасные кости. На это указывали ее скулы, нос и превосходные зубы. Немкой она не была, но происхождения явно нордического – возможно, шведка или датчанка. Глядя на нее, Чик подумал, что годы на ней почти не сказываются, она казалась самой настоящей небьющейся игрушкой. Он и представить себе не мог, что она может стать оплывшей, толстой и унылой.

– Я проголодалась, – заметила Джули.

– Ты имеешь в виду, что я должен приготовить завтрак. – Чик не спрашивал, он утверждал.

– Нет, это я буду готовить завтрак для мужика, будь то ты или твой тупица братец, – ядовито сказала Джули.

Сердце Чика снова тронула тревога. Слишком скоро эта девица перешла на резкости!.. Он хорошо ее знал, знал, что она беспардонна, но неужели нельзя было повременить с грубостью хоть чуть‑чуть? Неужели она и сюда принесла то настроение, что было у нее с Винсом? Разве не ждала она медовый месяц?

«Похоже, ты влип! – сказал себе Чик. – Слишком многого ты захотел!.. Боже, а может, она уйдет отсюда? Надеюсь, именно так и произойдет…»

Это была совершенно ребяческая надежда, очень смешная для взрослого мужчины. Ни один взрослый мужчина никогда бы не понадеялся на подобный исход. Теперь Чик это понял.

– Я приготовлю завтрак, – сказал он и отправился на кухню.

Джули осталась в спальне и принялась расчесывать волосы.

* * *

– Вырубите его, – коротко сказал Гарт Макри своим обычным отрывистым тоном.

Изображение Кальбфляйша замерло. Руки продолжали оставаться поднятыми, зафиксировав последний жест, застывшее лицо ничего не выражало. Симулякр теперь молчал, и телекамеры автоматически выключались, одна за другой; им больше нечего было передавать, и специалисты – все без исключения гехты – знали об этом. Они смотрели на Гарта Макри.

– Мы передали сообщение, – доложил Макри Антону Карпу.

– Отличная работа, – сказал Карп. – Этот Бертольд Гольц, эти «Сыны Иова» выводят меня из себя. Надеюсь, после сегодняшней речи многие из моих вполне обоснованных опасений рассеются.

Он вопросительно посмотрел на Макри, ожидая подтверждения своим словам. Как и все, кто находился в аппаратной, – в основном проектировщики симулякров, работающие на «Карп Верке».

– Это только начало, – отметил Макри.

– Верно, – кивнул Карп. – Но начало отличное!

Он подошел к симулякру и осторожно притронулся к его плечу, как будто рассчитывал, что Кальбфляйш проснется и вновь заговорит. Разумеется, этого не произошло.

Макри рассмеялся.

– Жаль, – заметил Антон Карп, – что он не упомянул Адольфа Гитлера. Сами понимаете, сравнить «Сыновей Иова» с нацистами, а Гольца с Гитлером было бы правильно.

– Нет, – не согласился Макри. – Это вряд ли бы помогло, поскольку слишком бы соответствовало истине. Вы не политик, Карп. Откуда вы взяли, что правда – лучшее, чего следует придерживаться в политике? Если мы намерены остановить Бертольда Гольца, нам вовсе не следует выставлять его в качестве нового Гитлера. И знаете почему? Да потому что в глубине души пятьдесят один процент местного населения только и мечтает о новом Гитлере. – Он улыбнулся Карпу.

Тот выглядел теперь настолько встревоженным, будто его терзали самые недобрые опасения.

– Вот что мне очень хотелось бы знать, – сказал он. – Способен ли Кальбфляйш утихомирить этих «Сыновей»? У вас есть аппарат фон Лессингера – вот и скажите мне.

– Нет, – ответил Макри. – Он не способен на это.

Карп разинул рот от удивления.

– Однако, – продолжал Макри, – Кальбфляйш намерен уйти в отставку. В следующем месяце.

Он не добавил того, что сразу же захотелось услышать от него Карпу, – ответа на вопрос, который инстинктивно должен был возникнуть как у Антона и Феликса Карпов, так и у всех сотрудников фирмы «Карп унд Зоннен Верке», ответа на вопрос чрезвычайно важности.

«Нам ли предстоит собирать следующего симулякра?» – спросил бы Карп, окажись он смелым. Но он был потрясающим трусом, и Макри это было известно. Прямота и честность были давным‑давно выхолощены в Карпе – иначе бы он не смог работать в германском деловом сообществе; моральная кастрация была непременным условием принадлежности к классу гехтов, к правящим кругам.

«Я бы мог сказать ему правду, – подумал Макри. – И облегчить его мучения. Но с какой стати?»

Ему не нравился Карп, который создал, а теперь обеспечивал эксплуатацию симулякра, поддерживал его функционирование на требуемом уровне, без колебаний или нерешительности. Любая неудача открыла бы эту Geheimnis, то есть тайну, простым людям – бефтам. Обладание одной или большим числом тайн и делало представителей правящей элиты, истэблишмента Соединенных Штатов Европы и Америки, гехаймнистрегерами, то есть обладателями тайны, в отличие от бефельтрегеров – простых исполнителей.

Но для Макри все это было германским мистицизмом; он предпочитал мыслить более простыми и удобными в практической жизни понятиями. «Карп унд Зоннен Верке» была в состоянии создавать симулякров и соорудила Кальбфляйша. Не менее хорошо поработала она и при эксплуатации этого Дер Альте в течении всего срока его правления. Однако следующего Дер Альте ничуть не хуже соорудит другая фирма, а разорвав все экономические связи с Карпом, правительство отберет у этого мощного картеля все привилегии, которыми он сейчас столь широко пользуется… с немалыми убытками для правительства.

Следующей фирмой, которой будет поручено создать для правительства СШЕА симулякр, станет небольшая компания, деятельность которой власти смогут контролировать без особых затруднений.

И тут же в уме Макри возникло название: «Фрауэнциммер Ассошиэйтес». Совсем крохотная фирма, едва сводящая концы с концами в сфере производства симулякров, используемых при колонизации планет. Он ничего не сказал Карпу, но в самое ближайшее время собирался начать деловые переговоры с Морисом Фрауэнциммером, главой фирмы. Для Фрауэнциммера это станет немалым сюрпризом…

– А что скажет Николь, как думаете? – спросил Карп, задумчиво глядя на Макри.

– Полагаю, она будет довольна, – ответил с улыбкой Макри. – На самом деле ей никогда не нравился старикан Руди.

– А мне казалось, что нравился. – Карп был явно огорчен.

– Первая Леди, – язвительно заметил Макри, – никогда еще не любила ни одного из Дер Альте. И почему, собственно, она должна любить этого? Ведь ей – двадцать три года, а Кальбфляйшу, согласно нашим же собственным информационным бюллетеням – семьдесят восемь.

– Да какое она имеет к нему отношение? – проблеял Карп. – Ровным счетом никакого. Просто время от времени появляется с ним на приемах.

– Я думаю, Николь вообще не переваривает ничего старого, изношенного, бесполезного. – Макри не щадил Антона Карпа; он увидел, как поморщился при его словах этот средних лет бизнесмен. – Старый, изношенный, бесполезный – очень точная характеристика главного изделия вашей фирмы, – добавил он.

– Но ведь в спецификации…

– Вы бы могли сделать симулякра хоть чуть‑чуть более… – Макри задумался, подыскивая нужное слово, – обаятельным.

– Довольно! – рявкнул Карп, только сейчас сообразив, что Макри попросту мучает его и лишний раз хочет подчеркнуть, что, сколь бы могущественной ни была фирма «Карп унд Зоннен Верке», все равно она находится на службе у правительства и никоим образом не способна повлиять на его решения, и что даже Макри, простой помощник государственного секретаря, может безнаказанно издеваться над ней.

– Получи вы власть в руки еще раз, – нарочито медлительно произнес Макри, – то как бы поменяли дело? Загнали бы к себе на работу узников концентрационных лагерей, как это делал Крупп в двадцатом столетии? Возможно, вы смогли бы получить доступ к аппарату фон Лессингера и воспользоваться им… предоставив узникам концлагерей возможность умереть в качестве ваших рабочих еще быстрее, чем они умирали в Белзен‑Белзене…

Карп повернулся и пошел прочь. Его просто трясло от злости.

Макри ухмыльнулся и закурил сигару. Американского, а не германско‑голландского производства.

ГЛАВА 4

Джим Планк, главный звукооператор ЭМЭ, с изумлением наблюдал, как Нат Флайджер тащит к вертолету свою «Ампек Ф‑а2».

– Ты собираешься записывать его с помощью этого хлама? – простонал Планк. – Боже мой, модель «Ф‑а2» считалась устаревшей еще в прошлом году!

– Ну, если ты не способен обращаться с нею… – начал Нат.

– Да способен я, способен! – оборвал его Планк. – Я когда‑то пользовался этими червячками. – Он принялся взволнованно жестикулировать. – Просто у меня такое ощущение, что ты в придачу к этой системе используешь еще и древний угольный микрофон.

– Едва ли, – произнес Нат и добродушно похлопал Планка по спине. Он знал оператора уже много лет и привык к нему. – Не беспокойся. Мы прекрасно управимся.

– Послушай, – сказал Планк, озираясь по сторонам, – действительно ли вместе с нами в эту поездку отправляется дочь Лео?

– Да, действительно.

– С этой Молли Дондольдо всегда возникают осложнения… Ты понимаешь, что я имею в виду? Нет, вряд ли. Нат, я не имею ни малейшего представления, в каких ты сейчас отношениях с Молли, но…

– Лучше побеспокойся о том, чтобы качественно записать Ричарда Конгросяна, – отрезал Нат.

– Да, конечно… – Планк пожал плечами. – Это твоя жизнь, твоя работа и твой проект, Нат. Я – что? Всего лишь раб, который делает дело, за которое ему платят. – Он нервно провел слегка трясущейся рукой по своим редеющим, с проблесками седины, волосам. – Мы можем отправляться?

Молли уже забралась в кабину вертолета и расположилась там, читая книгу и не обращая внимания на мужчин. На ней была цветастая хлопчатобумажная блузка и шорты, и Нат подумал, насколько не подходил этот наряд для залитых дождями лесов, куда они направлялись. Интересно, бывала ли Молли вообще когда‑нибудь на севере? Пространства Орегона и Северной Калифорнии практически обезлюдели после катастрофы 1980 года. Они очень пострадали от ракет Красного Китая и, разумеется, от радиоактивных осадков, выпадавших там в течение следующего десятилетия. По сути, радиация в тех местах наблюдалась и по сей день, однако специалисты НАС А утверждали, что теперь фон уже в безопасных пределах.

Пышная тропическая растительность, буйство всевозможных форм, обусловленное радиоактивными осадками… Заросли лесов, которые теперь превратились едва ли не в тропики… И почти никогда не прекращающиеся дожди; частыми и обильными они были до 1990 года, таковыми оставались и теперь.

– Да, мы можем отправляться, – сказал Нат.

– Тогда летим, – отозвался Планк, зажав в зубах незажженную сигару «Альта Камина». – И мы, и твой червяк. Летим записывать величайшего в нынешнем столетии безрукого пианиста. Послушай, Нат, вот что пришло мне в голову… В один прекрасный день Ричард Конгросян попадает в аварию. Он весь в переломах и ушибах. А когда через некоторое время с него снимают бинты и гипс, выясняется, что у него отрасли руки! – Планк хихикнул. – И он уже больше не сможет играть.

Молли опустила книгу и холодно спросила:

– Разве мы собрались во время этого перелета развлекаться?

Планк покраснел и склонился над своей аппаратурой, проверяя ее работоспособность.

– Виноват, мисс Дондольдо, – сказал он, но голос его звучал не виновато, а скорей обиженно.

– Вот и поднимайте вертолет в воздух, – заметила Молли и вернулась к своей книге.

Нат присмотрелся.

Это была запрещенная книга социолога двадцатого столетия Чарлза Райта Миллза. Молли Дондольдо была не в большей степени гехтом, чем Нат или Джим Планк, однако совершенно спокойно у них на глазах читала книгу, запрещенную для их класса.

«Замечательная женщина, – восхищенно подумал Нат. – Во многих отношениях замечательная».

– Не будь такой строгой, Молли, – улыбнулся он.

– Терпеть не могу остроумия простых бефтов! – заметила Молли, не поднимая глаз.

Двигатель вертолета заработал. Опытный Джим Планк быстро и умело поднял его в воздух. Они миновали прибрежное шоссе и отправились к северу, летя над Имперской Долиной, с ее густо переплетенной сетью каналов, простиравшихся насколько хватало взгляда.

– Судя по всему, полет будет прекрасным, – сказал Нат. – Я это чувствую.

– Ты бы лучше побрызгал водой своего червяка, – пробурчала Молли. – Или как там его еще называют… Откровенно говоря, я бы предпочла, чтобы меня оставили в покое. Если не возражаешь.

– Что тебе известно о личной трагедии в жизни Конгросяна?

Некоторое время Молли молчала, потом сказала:

– Трагедия вроде бы связана с выпадением радиоактивных осадков в конце девяностых годов. Думаю, речь идет о его сыне. Но никто не знает ничего определенного. Я не располагаю какой‑либо закрытой информацией, Нат. Просто ходят слухи, будто сын его – настоящий монстр.

Нат еще раз ощутил тревожный холодок, который он уже испытал при мысли о необходимости посетить дом Конгросяна.

– Пусть это тебя не расстраивает, – сказала Молли. – В конце концов, со времени выпадения осадков отмечено очень много случаев рождения специалов. Неужели ты их не замечал? Я – так даже очень часто. Хотя, может быть, ты просто предпочитаешь не видеть таких детей. – Она загнула уголок страницы и закрыла книгу. – Это цена, которую мы платим за нашу во всех иных отношениях незапятнанную жизнь…. Боже мой, Нат, – вдруг поморщилась она, – неужели ты смог привыкнуть к этой твари в «Ампеке»?.. У меня так мурашки по коже пробегают от всего этого мерцания!… – Она опять помолчала. И продолжила: – Возможно, уродство ребенка определено факторами, связанными с парапсихическими способностями его отца. Может, сам Конгросян винит в этом себя, а не радиацию. Можно спросить у него, когда доберемся туда.

– Можно спросить у него… – повторил Нат, словно эхо, и ужаснулся от одной мысли об этом.

– Разумеется. А почему бы и нет?

– Дьявольская идея! – сказал Нат.

И, как уже часто у него бывало во взаимоотношениях с Молли, ему опять показалось что она слишком резка и агрессивна. Этакая омужиченная баба… Имелась в ней какая‑то грубость, и это Нату совершенно не нравилось. Молли слишком заносило в интеллектуальность, ей не доставало эмоциональной контактности ее отца.

– Почему ты решила принять участие в этой поездке? – спросил Нат.

Конечно же, не для того, чтобы послушать, как играет Конгросян; это было очевидно. Возможно, причиной был сын пианиста, этот ребенок‑специал – Молли всегда влекло к чему‑то необычному. Нат же испытывал к подобным вещам отвращение. Впрочем, внешне он ничем этого не показал. Ему даже удалось улыбнуться ей.

– Я просто обожаю Конгросяна, – спокойно сказала Молли. – Для меня будет особым удовольствием повстречаться с ним $ично и послушать его игру.

– Но ведь я сам слышал, как ты говорила, что психокинетические версии Брамса и Шумана сейчас расходятся плохо.

– Неужели ты не способен отделить личную жизнь от дел фирмы? Мне очень по вкусу стиль Конгросяна, но это вовсе не означает, что его будут бойко раскупать. Видишь ли, Нат, в последние годы у нас очень хорошо расходятся жанры народной музыки. Я бы даже осмелилась сказать, что такие исполнители, как Конгросян, сколь бы популярными они ни были в Белом доме, стали анахронизмами, и мы должны быть очень бдительными, чтобы нас из‑за них не постиг экономический крах. – Она слегка улыбнулась, лениво ожидая, какой будет его реакция. – Я открою тебе еще одну причину, по которой мне захотелось лететь. Мы с тобой сможем провести очень много времени вместе, мучая друг друга. Только ты и я, в течении всей поездки… Мы можем остановиться в мотеле в Дженнере. Тебе это не приходило в голову?

Нат шумно вздохнул.

И лицо Молли просто расплылось в улыбке. Ему показалось, будто она потешается над ним. Впрочем, Молли могла заставить его сделать все, что только ей пожелается. Они оба знали это, и она получала от этого знания настоящее удовольствие.

– Ты хочешь на мне жениться? – спросила Молли, переходя на доверительный тон. – Благородны ли твои побуждения в старомодном смысле, характерном для двадцатого столетия?

– А твои?

Молли пожала плечами:

– Может быть, мне нравятся монстры. Ведь мне нравишься ты, Нат, и твой звукозаписывающий червь, которого ты лелеешь и балуешь, будто это жена или любимое домашнее животное.

– Я бы точно так же относился и к тебе, – сказал Нат.

Тут он почувствовал, что за ними наблюдает Джим Планк, и принялся изучать проносящуюся внизу местность.

Их с Молли разговор явно смутил Джима. Планк был инженером – простым бефтом, как выразилась Молли, – но человеком очень неплохим, и при нем не стоило вести подобные разговоры.

«И при мне – тоже, – подумал Нат. – Единственный из нас, кто наслаждается такими разговорами, – это Молли. Но в ней нет никакого притворства».

* * *

Автобан, с его централизованно управляемыми автомобилями и другими транспортными средствами, которые едва различимыми ручьями вливались в широкий основной поток, утомил Чика Страйкрока. Находясь в кабине своего персонального автомобиля, он чувствовал себя участником некоего ритуала черной магии, словно он, как и все остальные жители пригородной зоны, доверили свои жизни силе, о которой лучше и не рассуждать. Фактически же это был простой гомеостатический радар, который корректировал положение его машины, соотнося с положением других транспортных средств и придорожных ограждений, но Чик этому не удивлялся. Он сидел в машине и читал утренний выпуск «Нью‑Йорк Тайме». Внимание его было полностью отдано газете, и вместо того, чтобы разглядывать проносящиеся мимо пейзажи, он размышлял над статьей, речь в которой шла о дальнейшей судьбе открытия на Ганимеде одноклеточных окаменел остей.

«Древняя цивилизация, – думал Чик. – Следующий, более глубокий слой вот‑вот будет раскопан автоматическими экскаваторами, действующими в безвоздушной среде с малой силой тяжести, характерной для спутников планет‑гигантов… Мы – как рудокопы‑хищники на богатой жиле. В следующем слое могут обнаружиться комиксы, противозачаточные средства и пустые бутылки из‑под кока‑колы. Но власти не станут сообщать нам об этом. Кому захочется выяснить, что Солнечная система была освоена производителями кока‑колы еще два миллиона лет назад? Невозможно даже вообразить себе цивилизацию, построенную формой жизни, которая не придумала кока‑колу. Можно ли в таком случае называть ее цивилизацией?»

Однако тут он понял, что позволил горечи одержать над собой победу.

«Такое Мори не понравится, – решил он. – Надо взять себя в руки прежде, чем я доберусь до конторы. Плохое настроение пагубно для бизнеса. Ведь бизнес должен продолжаться. Таков лозунг дня, если не всего столетия… Вот чем я отличаюсь от младшего брата – умением столкнуться с основными принципами и не потеряться в лабиринте внешних ритуалов. Если бы Винс мог делать это, он был бы мной. И тогда бы жена не ушла от него. А самого Винса привлекли бы к участию в программе, придуманной Мори Фрауэнциммером и изложенной им самому Зеппу фон Лессингеру на конференции специалистов по изготовлению эрзац‑продукции в Нью‑Йорке в 2023 году. Программой предполагалось, воспользовавшись результатами экспериментов фон Лессингера по перемещениям во времени, послать психиатра в 1925 год с целью вылечить Фюрера Гитлера от паранойи. Судя по всему, фон Лессингер предпринял попытку действовать в этом направлении, но гехты засекретили ее. В интересах защиты своего привилегированного статуса, разумеется. А сам фон Лессингер теперь уже умер…»

Что‑то зашипело справа от него. Рекламыш, порождение фирмы Теодора Нитца, плотно прилип к боковому стеклу машины.

– Убирайся! – рявкнул Чик.

Однако рекламыш, преодолевая упругий поток встречного воздуха, пополз к щели между дверцей и кузовом. Еще немного – и он протиснется внутрь кабины и вывалит на Чика свою информацию в самой наглой манере, характерной для всей продукции Нитца.

Правда, рекламыша, если он протиснется через щель, можно убить. Он был существом смертным и величиной не больше мухи. Поэтому рекламные агентства, подобно самой природе, насылали на потенциальных клиентов целые орды таких созданий.

Наконец, рекламышу удалось проникнуть в кабину, и он тут же загундосил:

– Послушайте! Держу пари, что порой, сидя в ресторане, вы говорили себе, что другие посетители только на вас и смотрят. И вы давно озадачены этой проблемой, которая стала очень серьезной и заметной другим, особенно…

Чик раздавил рекламыша каблуком.

* * *

Визитка подсказала Николь Тибодо, что премьер‑министр Израиля прибыл в Белый дом и теперь дожидается ее в гостиной с камелиями. Эмиль Старк был стройным и высоким и всегда имел в запасе еврейский анекдот («Однажды Бог встретил Иисуса, одетого в…» – дальше она вспомнить не могла, поскольку толком еще не проснулась). Во всяком случае, сегодня у Николь есть анекдот для него, позаимствованный из доклада комиссии Вольфа.

Позже, уже в халате и шлепанцах, она выпила кофе и просмотрела утренний выпуск «Тайме», затем отшвырнула газету и взялась за документ, представленный комиссией Вольфа. Кого они выбрали? Германа Геринга. Николь пролистала доклад и очень пожалела, что не уволила генерала Вольфа. Армейское руководство выбрало в эре Варварства совсем не того человека, с которым можно иметь дело. Она понимала это, а вот власти в Вашингтоне согласились следовать рекомендациям Вольфа, до них еще не дошло, насколько типичным солдафоном тот был. С другой стороны, это показывало силу армейского генштаба даже в чисто политических сферах.

Она вызвала Леонору, своего секретаря.

– Скажи Эмилю Старку, чтобы вошел.

Откладывать встречу дальше было бессмысленно. В любом случае, Старк, скорее всего, будет доволен. Подобно многим другим, премьер‑министр Израиля, несомненно, воображал, что Геринг был простым клоуном. Николь рассмеялась. Они так и не переварили материалы Нюрнбергского процесса, прошедшего после второй мировой войны, если верят в это.

– Здравствуйте, миссис Тибодо! – улыбнулся появившийся на пороге Старк.

– Это Геринг, – сказала Николь.

– Конечно! – Старк продолжал улыбаться.

– Вы просто глупец… Он слишком ловок – для любого из нас, понимаете? Если мы попробуем привлечь его к делу…

– Но к концу войны Геринг перестал быть фаворитом, – вежливо заметил Старк, усаживаясь за столик напротив Николь. – Он был частью проигрываемой военной кампании, в то время как гестапо и ближайшее окружение Гитлера только упрочили свою власть. Борман, Гиммлер, Эйхман, чернорубашечники… Геринг понял бы… вернее, понимал, что означает для военных поражение в войне.

Николь промолчала. В ней нарастало раздражение.

– Вас это беспокоит? – продолжал Старк. – Я тоже вижу тут трудности. Но ведь предложение, которое мы хотим сделать рейхсмаршалу, достаточно простое, верно? Его можно выразить одной незамысловатой фразой, и он поймет.

– О да, – согласилась Николь. – Геринг поймет. А еще он поймет, что если отвергнуть наше предложение, мы согласимся на меньшее, затем удовлетворимся еще меньшим, и в конце концов… – Она помолчала. – Да, это меня беспокоит. Я думаю, фон Лессингер был прав – надо держаться подальше от Третьего рейха. Когда имеешь дело с психами, трудно не заразиться от них. Пообщавшись с ними, и сам станешь душевнобольным.

– Есть шесть миллионов евреев, чьи жизни нужно спасти, миссис Тибодо, – тихо сказал Старк.

Николь тяжело вздохнула:

– Хорошо!

Глаза ее полыхнули гневом, но израильский премьер спокойно выдержал взгляд: он не боялся ее. Не в его привычках было отступать перед кем бы то ни было – он прошел долгим путем к своей должности, и, кабы вел себя иначе, не добрался бы до премьер‑министра. Трусу не выжить в его положении. Израиль всегда был – и остается – небольшой страной, существовавшей между могущественными блоками, которые способны в любой момент, когда им заблагорассудится, стереть ее в порошок. Старк даже чуть улыбнулся в ответ на гнев Николь… Или ей это показалось? Тем не менее ее охватила еще большая ярость – от ощущения собственного бессилия.

– Мы вовсе не обязаны улаживать это дело прямо сейчас, – сказал Старк. – Я уверен, миссис Тибодо, что вы заняты сейчас и другими, не менее важными проблемами. К примеру, программой вечернего концерта в Белом доме. Я получил приглашение, – он похлопал по карману пиджака, – о чем, я уверен, вас поставили в известность. Нас ждет прекрасный парад талантов, верно? Ведь концерты в Белом доме всегда бывают такими. – Голос Старка стал мягким и успокаивающим. – Не возражаете, если я закурю? – Премьер‑министр достал из кармана небольшую плоскую золотую коробку, извлек из нее сигару. – Эти я пробую впервые. Филиппинские сигары из листьев табака сорта «Изабелла». Кстати сказать, ручной работы.

– Валяйте, – раздраженно бросила Николь.

– Разве герр Кальбфляйш не курит? – удивился Старк.

– Нет, – ответила Николь.

– А еще он не обращает внимания на ваши музыкальные вечера, верно? Это недобрый знак. Помните Шекспира, «Юлия Цезаря»?.. По‑моему, так: «Насквозь он видит дела людские; он не любит игр и музыки».[6] Помните? «Он не любит игр и музыки»… Разве это не точная характеристика нынешнего Дер Альте? Я, к сожалению, никогда с ним не встречался. Зато нет большего удовольствия, чем иметь дело с вами, миссис Тибодо! Уж поверьте…

У Эмиля Старка были серые и чрезвычайно умные глаза.

– Благодарю вас! – простонала Николь, отчаянно желая, чтобы он поскорее убрался. Она чувствовала, что он завладел всеми нитями разговора, и это делало ее усталой и беспокойной.

– Видите ли, миссис Тибодо, – продолжал он, – ^ля нас, израильтян, очень затруднительно вести какие‑либо дела с немцами, поэтому я не сомневаюсь в том, что испытывал бы определенную неловкость и во взаимоотношениях с герром Кальбфляйшем.

Старк выдохнул густое облако сигарного дыма, и запах его был настолько отвратителен, что Николь сморщила нос.

– Он напоминает самого первого Дер Альте, герра Аденауэра… Кажется, так его звали… Я еще мальчишкой насмотрелся учебных исторических фильмов. Интересно, что он правил куда дольше, чем продолжался период существования Третьего рейха… А Третий рейх должен был просуществовать тысячу лет.

– Да, – тупо сказала Николь.

– И если мы поможем ему, прибегнув к использованию аппарата фон Лессингера, то так оно и будет. – Глаза Старка смотрели куда‑то мимо нее.

– Вы так думаете? Вы считаете…

– Я считаю, – сказал Эмиль Старк, – что получи Третий рейх те виды оружия, которых ему недоставало, он бы протянул еще лет пять, хотя и это представляется маловероятным. Он был обречен по собственной внутренней природе: в нацистской партии отсутствовал механизм, способный воспроизвести преемника Фюрера. Поэтому Германия распадется на части, превратится в скопище крохотных, враждующих друг с другом государств, как это было до Бисмарка. Мое правительство убеждено в этом, миссис Тибодо. Помните, как Гесс представил Гитлера на одном из грандиозных партийных собраний? «Hitler ist Deutschland»… «Гитлер – это Германия». Он был совершенно прав. Отсюда вытекал вопрос: что будет после Гитлера? Потоп. И Гитлер прекрасно понимал это. Вообще говоря, не исключена даже возможность того, что Гитлер намеренно вел свою страну к поражению. Хотя это весьма хитроумная психоаналитическая гипотеза. Лично я нахожу ее слишком уж причудливой, чтобы поверить.

– Если вытащить Германа Геринга из его эпохи, – задумчиво сказала Николь, – сюда, к нам, вы захотите принять участие в переговорах?

– Да, – ответил Старк. – Я даже настаиваю на этом.

– Вы?… – она уставилась на него. – Настаиваете?

Старк кивнул.

– Полагаю, – сказала Николь, – все дело в том, что вы считаете себя духовным воплощением всемирного еврейства или подобной мистической организации.

– Я считаю себя представителем государства Израиль, – тихо сказал Старк. – Фактически, его наивысшим должностным лицом.

– Это правда, что ваша страна намерена запустить к Марсу исследовательский аппарат?

– Аппарат вовсе не исследовательский, – возразил Старк. – Транспортный. Мы собираемся основать там первый наш кибуц, очень скоро. Марс, если можно так выразиться, одна сплошная пустыня Негев. Когда‑нибудь мы будем там выращивать апельсины.

– Удачливый народишко, – пробормотала сквозь зубы Николь.

– Прошу прощения… – Старк приложил ладонь к уху – он не расслышал ее слов.

– Вы удачливы. У вас есть устремления. А у нас в СШЕА… – она задумалась, – нормы. Стандарты. Это очень земное, и тут вовсе не игра слов по отношению к цели вашего космического путешествия… Черт бы вас побрал, Старк! Вы меня расстроили, даже не знаю почему.

– Вам надо посетить Израиль, – сказал Старк. – Вам бы там стало очень интересно. Например…

– Например, я могла бы там обратиться в другую веру, – усмехнулась Николь. – И сменить имя, став Ребеккой… Слушайте, Старк, что‑то я заболталась с вами. Мне очень не нравится вся эта затея, изложенная в докладе Вольфа. Я думаю, подобное широкомасштабное вмешательство в прошлое слишком рискованно, даже если это и приведет к спасению шести, восьми или даже десяти миллионов жизней ни в чем не повинных людей. Вспомните, что случилось, когда мы пытались послать в прошлое ассасинов, чтобы убить Адольфа Гитлера в самом начале его карьеры… Кто‑то или что‑то мешало нам всякий раз, а ведь таких попыток мы предприняли целых семь! Я думаю… Более того, я даже убеждена, что нам мешали агенты из будущего, из нашего времени или из той эпохи, что последует за нашей. Если с аппаратами фон Лессингера играет один, то почему не может быть и второго? Бомба в пивном баре, бомба в агитсамолете…

– Но ведь эта попытка, – сказал Старк, – будет с восторгом встречена неонацистскими элементами. Они начнут сотрудничать с вами.

– И этим вы хотите ослабить мою тревогу? – горько сказала Николь. – Вы лучше других должны знать, что такое дурной предвестник.

Некоторое время Старк молчал. Лишь курил свою филиппинскую сигару ручной работы да мрачно глядел на собеседницу. Потом он пожал плечами:

– Пожалуй, мне самое время откланяться, миссий Тибодо. Возможно, вы и правы. Мне бы хотелось поразмыслить над этим, а также посовещаться с другими членами моего кабинета. Мы увидимся с вами сегодня вечером на концерте в Белом доме. Будут ли исполнять Баха или Генделя? Я очень люблю обоих этих композиторов.

– Сегодня у нас всеизраильский вечер, специально для вас, – сообщила Николь. – Мендельсон, Малер, Блох, Копленд. Годится?

Она улыбнулась, и Эмиль Старк улыбнулся ей в ответ:

– Нет ли у вас лишнего экземпляра доклада Вольфа, который бы я мог взять с собой?

– Нет. – Она помотала головой. – Это – Geheimnis. Совершенно секретно.

Старк поднял бровь. И перестал улыбаться.

– Его даже Кальбфляйш не увидит, – сказала Николь.

Она не собиралась менять свои позиции, и Эмиль Старк, без сомнения, почувствовал это. В конце концов, проницательность была одним из его профессиональных качеств.

Николь перебралась к своему письменному столу. Ожидая, пока Старк удалится, принялась просматривать папку с резюме, которые подготовила для нее секретарь Леонора. Резюме были – сплошная скука, внимание Николь привлекла только одна информация.

В ней говорилось, что искателю талантов Джанет Раймер так и не удалось ангажировать великого болезненно‑невротического пианиста Ричарда Конгросяна на сегодняшний вечер, поскольку Конгросян внезапно покинул свой летний дом в Дженнере и добровольно отправился в клинику для прохождения курса электрошоковой терапии. И об этом никто не должен был знать.

«Проклятье! – с горечью подумала Николь. – Все планы на вечер летят к черту, и я вполне могу отправиться в кровать сразу после обеда. А жаль – ведь Конгросян известен не только как мастер‑интерпретатор Брамса и Шопена, но и как эксцентричный и блестящий остроумец».

Эмиль Старк продолжал попыхивать сигарой, с любопытством взирая на Николь.

– Имя Ричард Конгросян вам что‑нибудь говорит? – требовательно спросила она, глянув на него в упор.

– Разум'‑отся. Композиторы‑романтики…

– Он опять болен. Душевно. Уже, наверное, в сотый раз. Или вам ничего об этом не известно? Разве до ваших ушей не доходили слухи? – Она в ярости швырнула на пол папку с резюме. – Порой мне очень хочется, чтобы он в конце концов покончил жизнь самоубийством или умер от прободения толстой кишки или еще от какой‑нибудь реальной болезни, вот прямо на этой неделе.

– Конгросян – великий артист, – кивнул Старк. – Я понимаю ваше беспокойство. Да еще в смутное время, когда по улицам шествуют такие элементы, как «Сыны Иова» и, похоже, готова воспрянуть и самоутвердиться вся вульгарность и бездарность.

– Этим тварям недолго осталось шествовать, – спокойно сказала Николь. – Поэтому беспокоиться надо о другом.

– Вы уверены в том, что владеете ситуацией? Что держите ее под своим контролем? – Старк позволил себе изобразить на физиономии легкую холодную гримасу.

– Бертольд Гольц – не более чем бефт. Ходячий анекдот. Клоун.

– Как, возможно, и Геринг?

Николь ничего не ответила. Но глаза ее вспыхнули. Старк успел заметить эту неожиданную и кратковременную искру сомнения. Он снова скорчил гримасу, на этот раз совершенно неконтролируемую, отразившую все охватившее его беспокойство. И Николь от этой гримасы вздрогнула.

ГЛАВА 5

В небольшом домике, расположенном позади «Пристанища драндулетов номер три», сидел, закинув ноги на стол, Эл Миллер и, не выпуская из зубов сигары «Уппманн», наблюдал за прохожими на тротуаре, расположенном в центральной части городка Рино, штат Невада. Вокруг блестели драндулеты с развевающимися вымпелами, но Элу была видна словно бы чего‑то ожидающая фигура, притаившаяся под огромной вывеской с надписью «Чокнутый Лука».

Но не только он мог видеть эту фигуру. По тротуару шли мужчина и женщина, перед ними бежал мальчишка. Вдруг он громко вскрикнул, высоко подпрыгнул и возбужденно замахал руками:

– Эй, глядите! Знаете, что это такое? Глядите, это папула.

– Ей‑богу! – улыбнувшись, произнес мужчина. – И вправду она! Смотри, Марион, там одно из марсианских существ, вон, прячется под вывеской. Что если мы подойдем к нему поближе и поболтаем?

Он двинулся в направлении вывески, мальчик бежал рядом. Женщина, однако, продолжала идти по тротуару.

– Пойдем с нами, мам! – позвал мальчик.

Эл Миллер слегка коснулся пульта управления, спрятанного под рубашкой. Папула на шести коротеньких ножках выползла из‑под вывески «Чокнутый Лука», и Эл заставил ее ковылять в сторону тротуара. Несуразная круглая шляпа соскользнула набекрень, накрыв одну из антенн, глаза папулы двигались из стороны в сторону, пока в них не попало изображение женщины. Обнаружив добычу, папула потащилась за нею, к восторгу мальчика и мужчины.

– Смотри, пап, она идет за мамой! Эй, мам, обернись и посмотри!

Женщина бросила взгляд назад, увидела большое, оранжевое, похожее на божью коровку существо и рассмеялась.

«Все любят папулу, – подумал Эл. – Ну погляди же на смешную марсианскую тварь… Поговори с ней, папула, поприветствуй симпатичную леди, которая смеется над тобой».

Мысли папулы, направленные в адрес женщины, достигли и Эла. Марсианское существо здоровалось с леди, заверяло, что ему приятно с нею встретиться, успокаивало до тех пор, пока женщина не повернулась и не присоединилась к сыну и мужу, так что теперь все трое стояли вместе, воспринимая мысленные импульсы, исходившие от папулы, которая прибыла сюда, на Землю, не имея враждебных намерений, и которая даже неспособна причинять неприятности людям. Папула любила эту дружную семью, любила так же, как они любили ее; именно об этом она сейчас им и говорила. И несла им нежность, тепло дружелюбия, к которым она была столь привычна на своей родной планете…

Каким все‑таки замечательным местом должен быть Марс!..

Именно так думали мужчина и женщина, убеждаясь в этом все сильнее, по мере того как папула заливала им мозги своим дружеским отношением, своими воспоминаниями о родной планете. Черт возьми, да ведь общество на Марсе совсем не такое холодное, не такое шизоидное, как земное – никто там ни за кем не шпионит, не надо проходить бесконечные релпол‑тесты, не надо сообщать еженедельно об их результатах домовым комитетам безопасности… Подумайте об этом, говорила им папула, пока они стояли, как пригвожденные к тротуару, неспособные сдвинуться с места. Вы сами себе хозяева, там, на Марсе, вы свободно обрабатываете землю на своей ферме, вы исповедуете свою собственную веру, вы просто становитесь самими собою! Взгляните на себя: вы боитесь даже просто постоять здесь и послушать. Боитесь…

Явно занервничавший мужчина повернулся к жене:

– Не лучше ли нам… уйти?

– О нет, – взмолился мальчишка. – Это же здоровско! Разве часто нам удается поговорить с папулой? Она, наверное, здесь и живет.

Мальчик кивнул в сторону «Пристанища», и Эл кожей почувствовал острый взгляд мужчины.

– Разумеется, – сказал тот. – Ее привезли сюда, чтобы было проще продать этот хлам. Вот она и пудрит нам мозги, завлекая на Марс. – Зачарованность исчезла с его лица. – Где‑то сидит, спрятавшись в укромном месте, человек и управляет этой тварью, – пояснил он сыну.

Однако, источала свои мысли папула, сказанное мной – истинная правда. Даже если это кажется всего лишь рекламой. Вы можете отправиться туда, на Марс, и самолично убедиться в этом. Ваша семья сможет увидеть все это собственными глазами – если вы достаточно смелы, чтобы вырваться на свободу. Вы в состоянии сделать это? Разве вы не настоящий мужчина? Купите драндулет у Чокнутого Луки, купите, пока у вас еще есть такая возможность, ведь вы же понимаете, что в один прекрасный день – и, может быть, не столь уж отдаленный, – энпэшники лишат вас этой возможности. И не станет «Пристанищ драндулетов». И исчезнет последняя трещина в стене авторитарного общества, через которую немногие счастливчики еще в состоянии убежать…

Вновь взявшись за пульт управления, Эл добавил усиление Воздействие мыслей папулы увеличилось, все больше овладевая волей мужчины.

Вы должны купить драндулет. Уплата в рассрочку, гарантийное обслуживание, широкий выбор моделей… Самое время заключить сделку, чего ждать?..

Мужчина сделал шаг в сторону домика, в котором находился Эл. А папула продолжала внушать.

Поспешите. В любую секунду власти могут прикрыть распродажу, и большая такая возможность вам уже никогда не представится…

– Это… Вот как они работают, – с трудом проговорил мужчина. – Животные заманивают людей. Гипноз. Нам нужно уйти отсюда.

Однако он так и не ушел – было уже слишком поздно. Он собрался купить драндулет, и Эл, продолжая оставаться в конторе, подтягивал клюнувшую добычу. Затем он лениво поднялся. Пора выходить наружу и заканчивать сделку. Отключив связь с папулой, он открыл дверь конторы и вышел наружу.

И тут же увидел хорошо знакомую фигуру, пробиравшуюся к нему между драндулетами. Это был его давний приятель Иан Дункан, с которым Эл не встречался уже много лет.

«Черт бы тебя побрал! – подумал Эл. – Что тебе здесь надо? В такое время!»

– Привет! – сказал Иан Дункан, как будто они только вчера расстались. – Мне надо поговорить с тобой. Ты ведь сейчас не очень занят, верно?

Потный и бледный, он подошел ближе, испуганно озираясь. Он выглядел гораздо хуже, чем при последней их встрече.

– Слушаю, – сердито произнес Эл.

И понял, что все сорвалось: мальчишка и его родители уже быстро топали по тротуару, уходя все дальше и дальше.

– Я не… э‑э… совсем не хотел тебя беспокоить, – промямлил Иан.

– Ты меня не побеспокоил, – вздохнул Эл, уныло глядя, как срываются с крючка три перспективных клиента. – Ну что у тебя там за неприятности, Иан? Выглядишь ты хреново. Заболел, что ли? Заходи в контору. – Он провел гостя внутрь и прикрыл за собой дверь.

– Я случайно наткнулся на свой кувшин, – сказал Иан. – Помнишь, как мы пытались выступить в Белом доме? Эл, мы должны попробовать еще раз. Ей‑богу, я больше не могу так жить. Я не могу смириться с той неудачей. Ведь мы оба считали, что это самое важное в нашей жизни. – Он задыхался и то и дело вытирал носовым платком пот со лба.

– У меня даже нет моего кувшина, – заметил Эл.

– Ты должен… Ну, мы могли бы отдельно записать каждый свою партию, а затем свести их в одну запись и отдать ее на прослушивание в Белый дом. Я чувствую себя загнанной в ловушку крысой. Не знаю, смогу ли я дальше так жить. Я должен снова заиграть. Если б мы прямо сегодня взялись за «Гольдбергвариации», то через два месяца…

– Ты живешь все там же? – перебил его Эл. – В том огромном домине, «Аврааме Линкольне»?

Иан кивнул.

– И работаешь все в том же баварском картеле? Инспектором по движимому имуществу? – Эл никак не мог понять, чем так расстроен Иан Дункан. – Дьявол, на худой конец ты всегда можешь эмигрировать. О дуэте на кувшинах не может быть и речи. Я не играл тысячу лет, практически с тех пор, как мы с тобою расстались. Подожди минутку. – Он нажал несколько кнопок на пульте управления.

Замершая у самого тротуара папула шевельнулась и начала медленно возвращаться на свою исходную позицию под вывеской.

Глядя на папулу, Иан удивленно сказал:

– А я думал, все они вымерли.

– Они и в самом деле вымерли, – заметил Эл.

– Но эта же передвигается и…

– Это подделка, – сказал Эл. – Симулякр. Подобный тем, что используются при колонизации. Я управляю ею. – Он показал стародавнему приятелю пульт управления. – Она завлекает сюда прохожих с тротуара. Предполагается, что у Луки есть настоящая, которая послужила моделью для этих. Никто не знает ничего определенного, и закон не может привлечь Луку к ответственности. Энпэшники не в состоянии развязать ему язык. – Эл сел и закурил трубку. – Ты, наверное, завалил очередной релпол‑тест… Бросай квартиру, забери назад свой первоначальный взнос и тащи деньги мне. А я уж позабочусь, чтобы тебе достался самый лучший драндулет, который доставит тебя на Марс. Ну, что ты на это скажешь?

– Я уже пытался завалить тест, но меня не отпускают, – сказал Иан. – Они подгоняют результат. Они не хотят, чтобы я съехал. Они меня ни за что не отпустят.

– Кто это «они»?

– Сосед по квартире в «Аврааме Линкольне». Эдгар Стоун его зовут… кажется. Он это делает умышленно. Я обратил внимание на выражение его лица. Может быть, он вообразил, что делает полезное дело… Не знаю. – Иан осмотрелся. – А у тебя здесь очень миленькое убежище. Ты тут и спишь, да? А когда меняете место, ты движешься вместе с нею?

– Да, – сказал Эл. – Мы всегда готовы дать деру. Энпэшники почти накрывали нас несколько раз, несмотря на то, что мы способны набрать орбитальную скорость всего за шесть минут. Папула обнаруживала приближение копов, но не настолько заблаговременно, чтобы можно было удрать со всеми удобствами. Чаще всего эвакуация происходит поспешно и неорганизованно, приходится даже бросать комплекты запчастей к драндулетам.

– У тебя преимущество перед копами всего в один прыжок, – задумчиво проговорил Иан. – И тем не менее это тебя не волнует. Наверное, причина в твоем отношении к жизни.

– Если меня сцапают, – сказал Эл, – Лука возьмет меня на поруки.

Ему и в самом деле не с чего было беспокоиться. Его работодатель был человеком влиятельным. Клан Тибодо ограничил свои нападки на него глубокомысленными статьями в популярных журналах, нажимающими на вульгарность Луки и низкое качество его драндулетов.

– Завидую я тебе, – сказал Иан. – Твоему самообладанию. Твоему спокойствию.

– Разве в вашем жилом комплексе нет капеллана? Попробуй поговорить с ним.

– Какой смысл? – горько заметил Иан. – Как раз сейчас это Патрик Дойл, а он ничем не лучше меня. А Дон Тишман, наш председатель, тот еще хуже – сплошной комок нервов. Фактически, наш дом целиком катит к нервному срыву. Возможно, это связано со свищом и головными болями, что испытывает Николь.

Подняв на него удивленные глаза, Эл увидел, что Иан говорит совершенно серьезно. Белый дом и все с ним связанное слишком много для него значат, как это было и много лет назад, когда они служили в армии.

– Ради тебя, – тихо сказал Эл, – я достану свой кувшин и попрактикуюсь. Попробуем предпринять еще одну попытку.

Иан Дункан уставился на него, открыв от удивления рот.

– Я на полном серьезе…

– Да благословит тебя Господь, Эл, – с благодарностью прошептал Иан.

Эл Миллер мрачно запыхтел трубкой.

* * *

Перед Чиком Страйкроком выросла б своих истинных, довольно жалких размерах маленькая фабрика, на которой он работал. Это было похожее по форме на коробку от шляпы строение светло‑зеленого цвета, внешне достаточно современное, если бы стандарты, которым оно соответствовало, не оказались столь скромными. «Фрауэнциммер Ассошиэйтед. Скоро Чик окажется у себя в кабинете. Перед работой он повозится со шторами на окнах, пытаясь пригасить яркий утренний свет. А также не преминет пококетничать с мисс Гретой Тюбе, очень немолодой секретаршей, обслуживающей и его, и Мори.

«Великая биография, – подумал Чик. – Вот только, возможно, со вчерашнего дня фирма стала банкротом».

Это бы его совсем не удивило… да, похоже, не очень бы и опечалило. Хотя, разумеется, это был бы позор для Мори, а Мори Чику нравился, несмотря на их постоянные перепалки. В конце концов, любая маленькая фирма подобна семье. Все касаются друг друга локтями, пусть каждый по‑своему и на разных психологических уровнях. Связи в таких фирмах более близки, чем обезличенные отношения, которые существуют между работодателями и служащими в крупных картелях.

Честно говоря, Чик предпочитал именно такую близость. Ему представлялось нечто ужасное в бюрократических взаимоотношениях, практиковавшихся в коридорах корпораций могущественных и причастных к высшим государственным тайнам. То, что Мори был предпринимателем мелкого масштаба, нравилось Чику. Это походило на старый мир, на все еще существующее двадцатое столетие…

На стоянке он перешел на ручное управление, припарковался рядом со старомодной машиной Мори, выбрался из кабины и, засунув руки в карманы, направился к знакомому главному входу.

Небольшой, загроможденный всяким хламом кабинет Чика – с грудами почты, на которую никогда не отвечали и даже не вскрывали конвертов, с чашками для кофе, с разбросанными повсюду справочниками и смятыми счетами, с прикрепленными кнопками к стенке календарями с изображениями красоток – пах пылью, как будто в его окна никогда не впускали свежий воздух и солнечный свет. А в дальнем конце его, занимая большую часть свободного пространства, располагались четыре безмолвных симулякра – группа, состоящая из взрослого мужчины, его супруги и двоих детей. Это был главный пункт в каталоге фирмы – «Соседская семья».

Симулякр‑мужчина поднялся и любезно поздоровался с Чиком:

– Доброе утро, мистер Страйкрок.

– Мори уже здесь?

– В каком‑то смысле – да, – ответил симулякр. – Он на улице, пьет утренний кофе с пончиком.

– Отлично, – сказал Чик, расстегивая пуговицы пальто. – Ну что, люди, вы готовы к путешествию на Марс? – Он пристроил пальто на вешалку.

– Да, мистер Страйкрок, – ответила женщина, кивнув головой. – И мы этому рады. Вы можете положиться на нас. – Она любезно улыбнулась ему, словно благожелательно настроенная соседка. – Ведь это такое облегчение – покинуть Землю с ее репрессивным законодательством. Мы слушали по радио об акте Макферсона.

– Мы считаем этот закон просто ужасным, – сказал мужчина.

– Мне ничего не остается, кроме как согласиться с вами, – заметил Чик. – Только что тут поделаешь? – Он обвел взглядом стол в поисках свежей почты – она, как обычно, затерялась в этом бардаке.

– Можно эмигрировать, – сказал симулякр‑мужчина.

– Гм‑м‑м, – рассеянно ответил Чик.

Он обнаружил целую груду совсем недавних на вид счетов от поставщиков; с чувством уныния и даже ужаса он начал разбирать их. Видел ли все это Мори? Весьма вероятно. Глянул на них и отодвинул с глаз долой. Фирма «Фрауэнциммер Ассошиэйтес» функционировала бы куда эффективнее, если бы ей не напоминали о подобных мелочах жизни. Будто регрессирующий невротик, она постоянно прятала от собственного восприятия кое‑какие аспекты реальности, чтобы иметь возможность нормально функционировать. Такой подход едва ли был идеальным, но какою стала бы альтернатива? Сделаться реалистом значило погибнуть. Иллюзии или инфантильное отношение к жизненным реалиям были существенны для выживания крошечных фирм. По крайней мере, именно так всегда казалось ему и Мори. В любом случае, они оба разделяли подобное мнение. Изготовленные фирмой симулякры – взрослые, разумеется, – не одобряли этого; их холодная, чисто логическая оценка действительности резко контрастировала с отношением к жизни их производителей, и Чик всегда ощущал перед симулякрами некоторое смущение, будто был не совсем одет. Он понимал, что ему следовало бы быть для них лучшим примером.

– Если вы купите драндулет и эмигрируете на Марс, – сказал симулякр‑мужчина, – мы бы могли стать для вас соседской семьей.

– Если я эмигрирую на Марс, мне не понадобится соседская семья. Я отправлюсь туда, чтобы оказаться подальше от людей.

– Мы бы стали очень хорошей соседской семьей, – заметила женщина.

– Послушайте, – сказал Чик. – Вам не положено читать мне лекции о своих достоинствах. Я знаю о вас гораздо больше, чем вы сами.

Их самонадеянность, их чистосердечная искренность не только забавляла, но и раздражала его. В качестве ближайших соседей эта группа симов вряд ли скрасила бы одиночество, решил он. И тем не менее они были как раз тем, в чем особенно нуждались эмигранты на необжитых колониальных просторах. Чик мог понять это – в конце концов, бизнес фирмы «Фрауэнциммер Ассошиэйтес» и заключался в том, чтобы понимать это.

Эмигрируя, человек мог приобрести соседей, купить пусть и фальшивое, но присутствие чего‑то живого, обзавестись набором звуков и движений, характерных для человеческой деятельности (или хотя бы ее механического заменителя), – для того, чтобы поднять свой моральный дух в новой окружающей среде, с ее незнакомыми раздражителями или, возможно (упаси, Боже, от этого!), при полном отсутствии оных. И в дополнение к этому главному психологическому преимуществу, имелась здесь еще и определенная практическая выгода. Группа симулякров, составляющая «Соседскую семью», распахивала участок земли, возделывала ее, орошала, делала почву плодородной, высокопродуктивной. А урожай с нее доставался поселенцу‑человеку, поскольку «Соседская семья», говоря юридическим языком, занимала периферийную часть его земли. Фактически, «Соседская семья» соседями не являлась – она являлась элементом обстановки, окружавшей владельца симов. Общение с ними, в сущности, было непрерывным диалогом с самим собой – «Соседская семья», если она функционировала надлежащим образом, улавливала самые сокровенные надежды и чаяния поселенца и подробно отвечала на его вопросы в членораздельной форме. С психотерапевтической точки зрения это была весьма полезная идея, с культурной же – бесплодный пустяк…

– А вот и мистер Фрауэнциммер, – с уважением сказал симулякр‑мужчина.

Чик повернул голову.

Входная дверь медленно отворилась, и на пороге появился Мори, осторожно держа в руках чашку кофе и пончик.

– Послушай‑ка, приятель, – хрипло сказал Мори.

Это был маленький, кругленький, обливающийся потом человечек, очень напоминающий отражение в кривом зеркале. Ноги у него были настолько коротки, что оставалось только удивляться, как они выдерживают вес его тела, – передвигаясь, он раскачивался из стороны в сторону.

– Мне очень жаль, но, кажется, пришло время уволить тебя.

Чик недоуменно уставился на него.

– Мне дальше не протянуть, – сказал Мори.

Крепко держа в заскорузлых пальцах чашку с кофе, он поискал взглядом, куда бы поставить ее среди бумаг и справочников, которыми был завален письменный стол.

– Ничего себе компот! – сказал Чик. Однако даже в собственных ушах голос его прозвучал слабо.

– Ты знал, что рано или поздно это произойдет. – Голос Мори теперь напоминал суровое карканье. – Мы оба знали это. Что я еще могу сделать? Нам уже несколько недель не удается заключить ни одной приличной сделки. Я не обвиняю тебя, пойми!.. Но взгляни на эту «Соседскую семью», торчащую тут… именно торчащую, хотя им давно пора находиться далеко отсюда! – Вытащив огромный носовой платок, Мори принялся вытирать пот со лба. – Мне очень жаль, Чик… – Он с тревогой посмотрел на своего служащего.

– Это внушающие беспокойство перемены, – сказал симулякр‑мужчина.

– У меня такое же ощущение, – добавила его жена.

Глянув свирепо в их сторону, Мори проскрипел:

– Заткнитесь! И не суйте нос не в свое дело! Разве кто‑то спрашивал ваше запрограммированное со стороны мнение?!

– Оставь их в покое, – буркнул Чик.

Он был ошарашен словами Мори. В эмоциональном плане он был застигнут врасплох, хотя умом давно уже и предвидел такой поворот событий.

– Если мистер Страйкрок уйдет, – произнес симулякр‑мужчина, – мы уйдем вместе с ним.

– Черт бы вас побрал! – злобно рявкнул Мори. – Неужели вам не понятно, что вы не более чем набор промышленных изделий?! Заткнитесь, пока мы сами не разберемся между собой! У нас и без вас проблем выше крыши. – Он сел за стол и развернул утренний выпуск «Кроникл». – Весь мир катится к дьяволу. Это не только о нас, Чик, не только о «Фрауэнциммер Ассошиэйтес». Вот послушай, о чем говорится в сегодняшней газете: «Тело Орли Шорта, рабочего‑ремонтника, было обнаружено сегодня на дне бака глубиной в шесть футов с медленно затвердевающим шоколадом на кондитерской фабрике в Сент‑Луисе». – Он поднял голову. – Обрати внимание на этот «медленно затвердевающий шоколад» – вот оно! Именно так мы живем! Я продолжаю: «Шорт, пятидесяти трех лет, вчера не вернулся с работы домой и…».

– Да ладно! – перебил его Чик. – Я прекрасно понял, что ты пытаешься мне втолковать. Таково наше время.

– Верно. Ситуация не подвластна никому лично. А такие условия жизни, сам понимаешь, склоняют к фатализму, к тому, чтобы смириться со всем, что тебя ждет. Вот я почти и смирился с тем, что стану свидетелем исчезновения «Фрауэнциммер Ассошиэйтес». И очень скоро. – Он уныло глянул на симулякров, изображавших соседскую семью. – Не знаю, для чего, собственно, мы соорудили вас, ребята. Нам следовало бы создать шайку уличных бандитов или шлюх высокого класса, способных вызвать интерес у буржуа… Послушай, Чик, как заканчивается эта жуткая заметка в «Кроникл». И вы, симулякры, тоже послушайте. Это даст вам представление о мире, который вас породил… «Как нам сообщили в полиции Сент‑Луиса, Антонио Коста, зять погибшего, отправился на кондитерскую фабрику, где и обнаружил Шорта, погруженного на три фута в шоколад». – Мори со злостью отшвырнул газету. – Я вот думаю, как отразятся подобные случаи на вашем Weltanschaung[7]. Все это чертовски страшно. Такое надолго выбивает из колеи. А наихудшее заключается в том, что самое страшное оказывается почти забавным.

Наступила тишина. А потом симулякр‑мужчина, несомненно откликаясь на что‑то, недосказанное Мори, заявил:

– Сейчас абсолютно неподходящее время для такого законопроекта, как акт Макферсона. Нам нужна психиатрическая помощь из любого источника, откуда ее можно получить.

– «Психиатрическая помощь», – передразнил его Мори. – Да, тут вы попали в самую точку, мистер Джонс или мистер Смит, или как мы вас там назвали. Кем бы вы ни были, мистер Соседняя Дверь, это бы спасло «Фрауэнциммер Ассошиэйтес», верно? Небольшой психоанализ по двести долларов за час в течение десяти лет ежедневно… Разве не столько времени обычно требуется для лечения? – Он с отвращением отвернулся от симулякров и откусил от пончика.

– Ты дашь мне рекомендательное письмо? – спросил Чик.

– Разумеется, – ответил Мори.

«Возможно, придется поступать на работу к „Карп унд Зоннен Верке“», – подумал Чик.

Брат его Винс, гехт, служащий у Карпов, мог бы оказать ему содействие в поступлении туда. Это было бы лучше, чем ничего, и уж всяко получше, чем пополнить ряды жалких безработных, самого низшего социального слоя бефтов – отъявленных бродяг, слишком нищих даже для того, чтобы эмигрировать… А может, самому эмигрировать? Наверное, такое время, наконец, наступило, и следует открыто признаться в этом. И навсегда выбросить из головы инфантильные амбиции, которым он отдал столько лет.

Вот только как быть с Джули? Что с нею делать? Жена брата изменила всю ситуацию. К примеру, в какой степени он несет за нее финансовую ответственность? Нет, нужно встретиться лицом к лицу с Винсом и обсудить с ним все случившееся. Во что бы то ни стало! Вне зависимости от того, найдется ли ему, Чику, местечко в фирме «Карп унд Зоннен Верке»!

Но, черт возьми, как же неудобно, если выразиться помягче, разговаривать с Винсом в сложившихся обстоятельствах! В очень уж неудачное время началась связь Чика с Джули…

– Слушай, Мори, – сказал он. – Ты не имеешь права увольнять меня сейчас. У меня сплошные проблемы, я уже говорил тебе по видеофону. У меня появилась девушка, которая…

– Хорошо.

– П‑прости, не п‑понял…

Мори Фрауэнциммер тяжко вздохнул:

– Я сказал «хорошо». Я подержу тебя еще немного. Чтобы ускорить банкротство «Фрауэнциммер Ассошиэйтес». Так вот. – Он пожал плечами. – So ist das Leben! Такова жизнь…

Один из симулякров‑детей сказал взрослому:

– Разве это не добрый человек, папа?

– Да, Томми, – кивнул симулякр‑мужчина. – Очень добрый. – Он погладил мальчика по плечу.

Семейство просияло.

– Я не уволю тебя до следующей среды, – решил Мори. – Это все, что я способен для тебя сделать, но, возможно, и это поможет. А что будет дальше – не знаю! Я не могу предугадывать будущее. Хоть в некоторой степени и обладаю даром предвидения, как всегда об этом говорил. Я имею в виду, что обычно к меня есть предчувствие того, что ждет меня в будущем. Но в данном конкретном случае, черт бы все это побрал, не ясно ничего. Во всяком случае, в отношении моей судьбы.

– Спасибо, Мори! – сказал Чик.

Мори Фрауэнциммер только хрюкнул и снова уткнулся в утреннюю газету.

– Может быть, к следующей среде случится что‑нибудь хорошее, – сказал Чик. – Что‑нибудь такое, чего мы никак не ожидаем.

«Может быть, мне как менеджеру по сбыту удастся получить приличный заказ», – подумал он.

– Все может быть, – сказал Мори.

Однако голос его прозвучал не слишком убежденно.

– Я действительно намерен попытаться изменить ситуацию к лучшему.

– Разумеется, – согласился Мори. – Ты будешь стараться, Чик, изо всех сил. – И добавил совсем тихо: – Ведь ничего иного тебе и не остается…

ГЛАВА 6

Для Ричарда Конгросяна чертов акт Макферсона стал подлинным несчастьем, ибо в одно мгновение лишил его главной жизненной опоры – помощи со стороны доктора Эгона Сьюпеба. Пианист был брошен на произвол судьбы, и это в момент, когда особенно сильно дала знать о себе болезнь, длящаяся практически всю жизнь. Сейчас она попросту подчинила его себе. Именно поэтому он покинул Дженнер и добровольно лег в нейропсихиатрическую клинику «Франклин Эймз» в Сан‑Франциско. Место это было Конгросяну прекрасно знакомо: в течение последнего десятилетия он оказывался здесь много раз.

Однако теперь могло случиться так, что он окажется уже не в состоянии ее покинуть – процесс продвинулся слишком далеко.

Ему было точно известно, что он является ананкастиком – человеком, для которого действительность сжалась до различной степени принуждения. В его жизни уже не было ничего, что бы он делал добровольно, исходя из собственных желаний. И, что хуже всего, он начал вступать в конфликты с рекламышами Теодора Нитца. Вот и сейчас при нем была одна из этих тварей; пианист нес ее в кармане.

Вытащив рекламыша на белый свет, Конгросян тут же услышал его дьявольское сообщение.

– Он может вызвать отвращение у окружающих, – пропищал рекламыш, – в любой день и час.

И тут же перед мысленным взором пианиста начала разворачиваться полноцветная картина: черноволосый красавец наклоняется к полногрудой блондинке в купальном костюме, намереваясь поцеловать ее. Однако выражение восторга и покорности на лице девушки исчезает, а на смену ему приходит откровенная гадливость.

– Ему так и не удалось полностью избавиться от неприятного запаха, что исходит от его тела! – пропищал рекламыш. – Видите?

«Это я, – сказал себе Конгросян. – Это у меня неприятный запах».

А все из‑за этого проклятого рекламыша. Рекламыш заразил его жуткой вонью, и нет теперь никакой возможности избавиться от нее. В течение нескольких недель пианист испробовал самые различные моющие и ополаскивающие средства, но все напрасно.

В этом‑то и заключались неприятности, связанные с мерзкими запахами. Раз пристав, они становятся все сильнее и сильнее. В данный момент он ни за что бы не посмел приблизиться к любому другому человеческому существу; ему приходилось держаться на расстоянии не менее десяти футов, чтобы другие ничего не заметили. И о полногрудых блондинках теперь придется забыть!..

И в то же самое время он прекрасно понимал, что запах был иллюзией, что на деле его не существует, что это всего‑навсего навязчивая идея. Однако само по себе понимание этого факта Конгросяну не помогало. Он никак не мог заставить себя приблизиться к другому человеческому существу – будь оно полногрудой блондинкой или нет.

Вот как раз сейчас его разыскивает Джанет Раймер, главный искатель талантов из Белого дома. Если она его найдет, даже здесь, в персональной палате «Франклина Эймза», она захочет встретиться и переговорить с ним, а в результате, хочет он того или нет, она обязательно окажется в непосредственной от него близости – и тогда мир, во всяком случае для него, попросту рухнет. Ему нравилась Джанет, обаятельная женщина средних лет, обладавшая озорным чувством юмора. Разве сможет он спокойно перенести то, что Джанет обнаружит мерзкий запах, исходящий от его тела? Это была совершенно невозможная ситуация, и потому Конгросян ссутулился за столом в самом углу палаты, сжимая и разжимая кулаки, мучительно пытаясь придумать, что можно предпринять.

Скажем, стоило бы позвонить ей по видеофону. Но запах – Ричард в этом нисколько не сомневался – способен передаваться и по проводам, так что она его все равно обнаружит. Нет, это бессмысленное предложение… Может быть, дать телеграмму? Нет, запах перейдет и к телеграмме, а следовательно, все равно достигнет Джанет.

Фактически, этот мерзкий запах способен заразить весь мир. Такое вполне возможно – по крайней мере, теоретически.

Но ведь должен у него быть хоть какой‑нибудь контакт с другими людьми – например, очень скоро ему захочется позвонить своему сыну Плоту Конгросяну, живущему в Дженнере, в летнем доме. Как ни пытайся, но совсем от людей не отгородишься, взаимоотношения с ними не прекратишь, сколь бы неприятны ни были эти контакты.

А может, ему сумеет помочь «АГ Хеми»? Этот картель вполне уже мог разработать ультрамощное синтетическое моющее средство, которое в состоянии уничтожить мерзкий запах тела, по крайней мере, на какое‑то время. Кого Ричард там знает, с кем можно было бы связаться? Он напряг память. Кажется, в Хьюстоне, штат Техас, в правлении местной филармонии был…

В палате зазвонил видеофон.

Конгросян тщательно завесил экран полотенцем.

– Дьявол! – сказал он, встав на приличном расстоянии от аппарата.

Таким способом он рассчитывал предотвратить передачу инфекции. Естественно, надежда вполне могла оказаться тщетной, но он должен поступать так, как всегда поступал в аналогичных ситуациях.

– Белый дом, Вашингтон, округ Колумбия, – раздался голос дежурной видеофонистки. – Звонит Джанет Раймер. Пожалуйста, мисс Раймер. Палата мистера Конгросяна на связи.

– Привет, Ричард! – сказала Джанет Раймер. – Чем это вы закрыли экран?

Конгросян прижался к дальней стене, отдалившись таким образом от видеофона на максимальное расстояние, и ответил:

– Вам не следовало связываться со мной, Джанет. Вы же знаете, что я серьезно болен. У меня прогрессирующее навязчиво‑одержимое состояние, самое худшее из тех, что я когда‑либо испытывал. Я очень сомневаюсь, что вообще смогу когда‑либо играть публично. Слишком уж это рискованно. Я полагаю, вы обратили внимание на заметку в сегодняшней газете о рабочем кондитерской фабрики, упавшем в чан с затвердевающим шоколадом? Так вот, это я сделал.

– Вы? И каким же образом?

– С помощью психокинеза. И, разумеется, непреднамеренно. В настоящее время я несу ответственность за все психомоторные несчастные случаи, имеющие место в мире. Именно поэтому я и лег сюда, в эту клинику, чтобы пройти курс электрошокотерапии. Я верю в этот метод, пусть он и давно уже вышел из моды. Конечно, я не против лекарственных средств. Но, когда от тебя исходит такой отвратительный запах, Джанет, то вряд ли лекарства…

– Я не верю, – перебила его Джанет Раймер, – что вы обладаете столь мерзким запахом, какой себе вообразили, Ричард. Я знаю вас много лет и не могу себе представить ничего подобного. По крайней мере, этот запах не может быть таким, чтобы оборвать вашу блестящую карьеру.

– Спасибо вам за преданность моему таланту, – уныло сказал Конгросян, – но вы так ничего и не поняли. Это же не обычный физический запах. Это нечто нематериальное. Как‑нибудь я перешлю вам литературу по данному вопросу, хотя бы труды Бинсвангера или какого‑нибудь другого психолога‑экзистенциалиста. Они бы поняли и меня и мои трудности, хоть и жили сотню лет назад. Очевидно, они были прекогами. Трагедия состоит в том, что, хотя Минковски, Кун и Бинсвангер и поняли бы меня, сейчас они ничем не могут мне помочь.

– Первая Леди – тоже преког, – заметила Джанет. – Она предвидит ваше быстрое и удачное выздоровление.

Бессмысленность ее замечания привела Конгросяна в бешенство.

– Черт побери, Джанет, неужели вы так ничего и не поняли? В настоящее время я полностью во власти собственной мании! Я болен так, как не болен никто! Невероятно даже то, что я еще способен разговаривать с вами. Это заслуга моей силы воли. Всякий другой, оказавшись в моем состоянии, давно бы помешался. – Пианиста охватило вполне оправданное чувство гордости за себя. – А состояние мое весьма необычно. Очевидно, это реакция моего организма на более серьезное расстройство, которое может уничтожить всякую возможность постичь мои Umwelt, Mitwelt и Eigenwelt[8]. Все, что я сумел, это…

– Ричард, – снова перебила Джанет Раймер. – Мне очень жаль вас. Я сожалею, что ничем не могу помочь вам.

Голос ее дрогнул: кажется, она едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться.

– Ну ладно, ладно, – сказал Конгросян. – Кому нужны мои Umwelt, Mitwelt и Eigenwelt? Успокойтесь, Джанет. Не стоит принимать все так близко к сердцу. Я выйду отсюда, как и прежде.

Впрочем, сам он не верил в свои слова. На сей раз все было по‑иному. И, очевидно, Джанет это почувствовала.

– Однако, – продолжал он, – я думаю, что вам придется искать талант для Белого дома где‑нибудь в другом месте. Вы должны забыть меня и взяться за освоение новых районов. Чем еще заниматься искателю талантов, если не этим?

– Наверное, вы правы, – сказала Джанет.

«А мой сын! – вспомнил вдруг Конгросян. – Может быть, он сумеет заменить меня!..»

И даже съежился от нелепости этой мысли, ужаснувшись, что позволил ей зародиться в своем уме. Фактически это лишний раз показывало, насколько он болен. Кого могут всерьез заинтересовать квазимузыкальные звуки, которые способен издавать Плот!.. Хотя, в общем смысле, их и можно было бы охарактеризовать как этнические, как народную музыку.

– Ваше нынешнее исчезновение из мира, – сказала Джанет Раймер, – это трагедия для всех «ас. Однако, как вы заметили, цель моей работы – найти кого‑то, способного заполнить пустоту нашей жизни… хотя я и понимаю, что это невозможно. Тем не менее я буду пытаться. Спасибо вам, Ричард! Спасибо за то, что согласились поговорить со мною, при вашем‑то состоянии. Отдыхайте!

– Единственная моя надежда, – сказал Конгросян, – это надежда на то, что я не заразил вас своим мерзким запахом. – И отключил связь.

«Я оборвал последнюю нить, что связывала меня с миром, – понял он. – И, наверное, уже никогда больше не поговорю по видеофону. Мир вокруг меня еще больше сузился. Боже, когда же это закончится? Но электрошоковая терапия должна помочь, этот процесс пойдет вспять или хотя бы замедлится».

Может быть, стоит обратиться за помощью к Эгону Сьюпебу? Несмотря на акт Макферсона. Нет, это безнадежно! Сьюпеба как психоаналитика больше не существует, закон уничтожил его, по крайней мере, в области его взаимоотношений с пациентами. Эгон Сьюпеб мог все еще существовать как личность, как человек, однако понятие «психоаналитик» теперь к нему не относится, словно такого специалиста никогда и не существовало…

«Ох, как он мне нужен! – подумал Конгросян. – Если бы я мог проконсультироваться у него хотя бы еще один раз! Черт бы взял этот «АГ Хеми», и все его могущественное лобби, и все его огромное влияние на правительство!..»

И тут к нему пришла неожиданная мысль.

«А что если передать этот мерзкий запах кому‑нибудь из них? – подумал он. – Да, я позвоню им. Спрошу, нет ли у них высококачественного моющего средства. И при этом заражу их. В конце концов, они того заслужили».

Он нашел в видеофонном справочнике номер представительства «АГ Хеми» в районе Залива и, воспользовавшись психокинезом, набрал его.

«Они еще пожалеют о том, что продавили этот закон», – подумал он, ожидая, пока устанавливается видеофонная связь.

– Позвольте мне поговорить с вашим главным психохимиотерапевтом,<«– сказал он, когда ему ответила дежурная видеофонистка «АГ Хеми».

Вскоре из аппарата зазвучал деловитый мужской голос. Наброшенное на экран полотенце не позволяло Конгросяну рассмотреть, кто с ним говорит, но голос явно принадлежал человеку молодому, образованному и очень, очень компетентному.

– Это лаборатория Б. Говорит Меррилл Джадд. Кто вы и почему заблокировали видеоканал? – В голосе психохимиотерапевта слышалось раздражение.

– Вы не знаете меня, мистер Джадд, – сказал Конгросян.

И подумал: «Самое время перезаразить вас всех!»

Он подошел к самому экрану видеофона и сорвал с него полотенце.

– Ричард Конгросян?! – уставился на него психохимиотерапевт. – Я вас знаю… во всяком случае как артиста.

Он и в самом деле оказался человеком молодым с очень деловым выражением лица. К обладателю такого лица не пристало обращаться с ерундой. Однако имелось в нем и нечто шизоидное, этакая бесконечная погруженность в себя.

– Для меня большая честь встретиться с вами, сэр, – сказал он. – Чем я могу помочь вам?

– Мне нужно противоядие, – сказал Конгросян, – от мерзкого запаха, которым заразил меня гнусный рекламыш Теодора Нитца. Вы знаете, тот, что начинается со слов: «В мгновенья интимной близости с теми, кого мы любим, и возникает опасность…» и так далее…

Ему было крайне неприятно даже вспоминать об этом. Запах от его тела становился сильнее, если, конечно, такое вообще возможно. А он так жаждал подлинных контактов с другими людьми, так остро ощущал свою нарастающую изоляцию!

– Я напугал вас? – спросил он.

Продолжая изучать его мудрыми глазами профессионала, служащий «АГ Хеми» произнес:

– Нет, не напугали, мистер Конгросян. Разумеется, я слышал, что говорят специалисты в связи с вашим психосоматическим заболеванием эндогенного[9] характера.

– Ну нет, – сказал Конгросян, сдерживаясь. – Позвольте мне заметить, что болезнь эта экзогенного[10] характера: ее инициировал рекламыш Нитца.

Ему очень не нравилось, что этот незнакомец – а в общем, и весь мир – не только знает, но и активно обсуждает состояние его психики.

– У вас, – заметил Джадц, – по‑видимому, имелась предрасположенность к тому, чтобы рекламыш подействовал на вас таким образом.

– Ничего подобного, – сказал Конгросян. – И я собираюсь предъявить рекламному агентству Нитца иск размером в несколько миллионов. Я готов начать тяжбу. Но сейчас речь идет не об этом. Чем вы можете помочь мне, Джадд? Вы ведь ощущаете этот запах, правда? Признайтесь, что ощущаете, и тогда мы сможем выяснить возможности терапии, предлагаемой вами. Я давно пользовался услугами одного психоаналитика, доктора Эгона Сьюпеба, но теперь, благодаря вашему картелю, такой возможности у меня больше нет.

– Гм‑м, – сказал Джадд. И замолк.

– И это все, что вы способны предложить? – ядовито заметил Конгросян. – Послушайте, у меня нет никакой возможности покинуть эту больничную палату. Инициатива должна исходить от вас. Я прошу вас. У меня жуткое положение. И если оно еще больше ухудшится…

– Это весьма необычная просьба, – сказал Джадд, – Мне нужно поразмыслить над нею. Я не могу ответить немедленно, мистер Конгросян. Как давно имело место это заражение от рекламыша?

– Около месяца назад.

– А перед этим?

– Смутные опасения. Ощущение тревоги. Главным образом, депрессия. У меня появлялись кое‑какие догадки по поводу происходящего, но я гнал эти мысли. Теперь же ясно, что я борюсь с вялотекущей шизофренией, которая постепенно разрушает мои способности. – Он бросил на психохимиотерапевта угрюмый взгляд.

– Пожалуй, я появлюсь у вас в клинике, – сказал тот.

– О‑о‑о! – протянул удовлетворенно Конгросян.

«Тогда уж я точно смогу заразить тебя, – подумал он. – А ты, в свою очередь, занесешь инфекцию в свою компанию и перезаразишь весь этот сволочной картель, который перекрыл кислород доктору Сьюпебу».

– Пожалуйста, прилетайте, – сказал он. – Мне бы очень хотелось проконсультироваться с вами tete‑á‑tete[11]. И чем скорее, тем лучше. Но предупреждаю: я не отвечаю за последствия. Весь связанный с посещением риск – это ваши проблемы.

– Риск? Что ж, я готов рискнуть. Что, если я окажусь у вас около полудня? У меня есть свободный час. Скажите, в какой нейропсихиатрической клинике вы находитесь, и если это недалеко…

Джадд принялся искать ручку и блокнот.

* * *

Они неплохо провели время по пути в Дженнер. После обеда приземлились на вертолетной площадке в предместьях города. Дальше добираться к дому Конгросяна, расположенному где‑то среди окружавших город лесов, надо было по шоссе, но времени у них было еще хоть отбавляй.

– Ты считаешь, – произнесла Молли, – что на вертолете добраться до его дома нельзя? И что нам придется…

– Мы возьмем такси, – сказал Нат Флайджер. – Ты же знаешь…

– Я знаю, – сказала Молли. – Я читала о них. За рулем такси будет местный селянин. Он познакомит тебя с местными сплетнями, на которых не заработаешь и цента. – Она закрыла книгу и поднялась. – Вот что, Нат, может быть, ты и разузнаешь все, что тебе нужно, у этого водителя? О тайном подвале ужасов в доме Конгросяна?

– Мисс Дондольдо, – хрипло сказал Джим Планк и состроил недовольную гримасу. – Я очень уважаю Лео, но, клянусь честью…

– …меня вы терпеть не в состоянии. – Она подняла бровь. – Интересно, почему, мистер Планк?

– Прекратите! – крикнул им Нат, вытаскивая свою аппаратуру из вертолета и складывая ее на влажной земле.

Воздух пах дождем; он был тягучим и каким‑то липким, и это непроизвольно вызвало у Ната чувство отвращения к присущей этому воздуху некой «нездоровости».

– Астматики здесь, наверное, просто кайф ловят, – заметил он, оглядываясь по сторонам.

Конгросяну, разумеется, и в голову не придет встречать гостей. Это их дело – найти и место, где он живет, и его самого. Честно говоря, им очень повезет, если он вообще их примет. Нат прекрасно понимал это.

Молли осторожно выбралась из вертолета (на ногах у нее были легкие босоножки) и сказала:

– Забавно пахнет. – Она глубоко вдохнула, и ее яркая хлопчатобумажная блузка натянулась на груди. – Ой, будто тут везде гниет растительность.

– Так оно и есть, – сказал Нат, помогая Джиму Планку выгрузить его технику.

– Спасибо, – пробормотал Планк. – Полагаю, я заработал это, Нат. И сколько времени мы собираемся здесь проторчать?

Он смотрел на Флайджера так, будто ему ничего больше не хотелось, кроме как забраться в кабину вертолета и отправиться назад. На лице его Нат видел откровенную панику.

– Эти места, – сказал Планк, – всегда вызывают у меня в памяти детскую книжку про злобных, – голос его опять сделался хриплым, – троллей.

Молли посмотрела на него и резко рассмеялась.

Тут к ним подкатило такси. За рулем его не было никаких местных селян. Это была двадцатилетней давности тачка с автоматической системой управления. Они быстро загрузили ее аппаратурой и личными вещами, и такси‑автомат выкатилось с вертолетной площадки и направилось к дому Ричарда Конгросяна, адрес которого нашелся в системе управления такси.

– Интересно, – сказала Молли, наблюдая за проносящимися мимо старомодными домами и магазинами, – как они тут развлекаются?

– Возможно, таскаются на вертолетную площадку, – заметил Нат, – и глазеют на тех, кто сюда прилетел.

«На таких, как мы, – подумал он, глядя на пешеходов, которые провожали такси любопытными взглядами. – Мы и есть для них главное развлечение. Других здесь просто не бывает».

Городок оставался таким, каким был до катастрофы 1980 года: у магазинов были окрашенные фасады с витринами из стекла и пластиковыми рамами, которые давно растрескались и находились в невероятно унылом состоянии. А рядом с огромным обветшалым зданием супермаркета Нат увидел пустующую стоянку для бензиновых и дизельных автомобилей – наземных транспортных средств, которых больше попросту не существовало.

«Для человека, хоть на что‑то способного, – подумал Нат, – жить здесь равносильно самоубийству».

Только тяга к подобному странному суициду могла заставить Конгросяна покинуть огромный и жизнедеятельный мегаполис Варшавы, одного из крупнейших в мире центров деловой активности и коммуникаций, и перебраться сюда, в этот мрачный, пропитанный дождем, заживо гниющий городишко. Или это была одна из форм епитимьи?[12] Может ли быть такое? Наказать себя за одному Богу известное преступление!.. Может быть, за то, что его сын родился специалом? Если, конечно, слухи, о которых упомянула Молли, соответствуют истине…

Он вспомнил, как пошутил Джим Планк по поводу аварии, в которую попал Ричард Конгросян, и его отросших рук. Но у Конгросяна и так имеются руки – он просто способен, исполняя свою музыку, обходиться без их помощи. Без них он может добиваться большего количества нюансов тональной окраски, более четкого ритма и гармонии. Тем самым он обходится без каких‑либо телесных компонентов – ум артиста непосредственно связан с клавиатурой.

Догадываются ли бредущие по этим разрушающимся улицам люди о том, кто живет среди них? Скорее всего, нет. По всей вероятности, Конгросян живет затворник затворником, замкнувшись в кругу семьи и не принимая никакого участия в жизни здешнего общества. Своего рода отшельник… Да и неудивительно. Ведь если местные жители узнают о Конгросяне, они сразу начнут относиться к нему подозрительно, поскольку, с одной стороны, он знаменитый артист, а с другой – психокинетик. И ему придется нести двойное бремя. Несомненно, встречаясь с этими людьми в обычной обстановке – например, делая покупки в местной бакалейной лавке, – он не пользуется своим даром и употребляет верхние конечности, как все простые смертные. Разве только у него смелости побольше, чем представляется Нату…

– Когда я стану всемирно известным артистом, – сказал Джим Планк, – первое, что я сделаю, это переберусь в такой вот болотистый рай, как этот. – Голос его просто сочился сарказмом. – Это будет мне прекрасной наградой.

– Да, – согласился Нат, – должно быть, совсем неплохо делать деньги на таланте.

Голос его прозвучал рассеянно – впереди появилась толпа, и все внимание Ната переключилось на нее. Транспаранты, флаги, демонстранты в форме… Тут он понял, что перед ним демонстрация политических экстремистов, так называемых «Сыновей Иова», неонацистов, которые в последнее время, как мыши, разбегались повсюду, даже здесь, в этом захудалом калифорнийском городишке.

Впрочем, есть ли лучшее место для «Сыновей Иова», чтобы показать себя? Эта запущенная местность была прямо‑таки пропитана духом поражения; здесь живут те, кто потерпел неудачу на жизненном пути; это самое настоящее обиталище бефтов, не играющих никакой реальной роли в системе. А «Сыновья Иова», подобно нацистам прошлого века, питаются разочарованиями и утраченными надеждами. Именно такие тихие заводи, городишки, мимо которых прошло время, и были настоящей питательной средой для движения… Так что не стоит удивляться, видя такую картину.

Но ведь перед ним были не немцы. Перед ним были американцы!..

Эта мысль отрезвила Ната. Разве можно считать «Сыновей Иова» всего лишь порождением нескончаемого и неизменного психического расстройства немецкой ментальности? Нет, это было бы слишком просто. Ведь сейчас и здесь маршируют его, Ната, соотечественники. Он бы и сам мог оказаться в этих рядах, кабы потерял работу в ЭМЭ или страдал бы от какой‑нибудь другой унизительной социальной несправедливости…

– Посмотрите‑ка на них, – сказала Молли.

– Я как раз на них и смотрю, – ответил Нат.

– И думаешь: «Тут мог бы быть и я». Верно? Вообще‑то, я сомневаюсь, чтобы у тебя хватило мужества публично высказывать свои убеждения. Я весьма сомневаюсь, что у тебя вообще есть хоть какие‑то убеждения… Ой, смотрите! Здесь сам Гольц.

Она была права. Бертольд Гольц, вождь, находился сегодня здесь. Этот человек появлялся и исчезал совершенно непонятным образом – никогда нельзя было предугадать, где и когда он может объявиться.

Наверное, Гольц использовал принцип фон Лессингера. То есть путешествовал во времени.

«Это дало бы Гольцу, – подумал Нат, – немалое преимущество перед харизматическими лидерами прошлого, которое заключается в том, что он мог бы сделаться в некотором смысле бессмертным. Его нельзя убить общепринятым, тривиальным способом. И этим, наверное, объясняется факт, что правительству никак не удается уничтожить движение».

Кстати, интересно, почему это Николь допустила такое. А допустила она такое скорее всего потому, что вынуждена была допустить.

Технически Гольца, конечно, можно убить, но тогда в будущее отправится Гольц более раннего образца и заменит убитого. И Гольц будет жить, не старея и не меняясь внешне, и это принесет движению ни с чем не сравнимую пользу, потому что у него будет руководитель, который не пойдет по стопам Адольфа Гитлера, и у него не разовьется парез[13] или другое ведущее к деградации личности заболевание.

Джим Планк, поглощенный разворачивающимся зрелищем, пробормотал:

– Красив, сукин сын, да?

На него, похоже, Гольц тоже произвел впечатление. Человек этот мог бы запросто сделать карьеру в кино или на телевидении. А еще больше ему бы подошла роль эстрадного конферансье. У Гольца, несомненно, был стиль. Высокий мужчина, со слегка затуманенным взором… Но чуть тяжеловат, Лак показалось Нату. На вид Гольцу было лет сорок пять, и стройность и мускулистость юноши уже не были ему присущи. Маршируя, он изрядно потел. В общем, никаких особенных физических качеств у этого человека не было, как не было в нем ничего призрачного и эфирного. Да и особой духовностью это волевое, мясистое лицо не отличалось…

Демонстранты повернули, голова колонны приблизилась к такси.

Машина остановилась.

– Он командует даже тачками, – язвительно заметила Молли. – По крайней мере, местными, – Она коротко рассмеялась, но в смехе ее прозвучала тревога.

– Нам бы лучше убраться с дороги, – сказал Джим Планк, – а то они просто промаршируют по нам, как колонна марсианских муравьев. – Он сунулся к пульту управления такси. – Черт бы побрал эту развалюху, она мертва, как могильная плита.

– Поражена ужасом в самое сердце, – съязвила Молли.

В первом ряду демонстрантов, в самом центре, шагал Гольц, держа в руках многоцветное, развевающееся по ветру знамя. Увидев их, он что‑то прокричал. Нат ни слова не понял.

– Он советует нам убираться прочь, – сказала Молли. – Может, нам и вправду позабыть о записи Конгросяна и присоединиться к нему? Взять и вступить в его движение… Что ты там бормочешь, Нат? Вот твой шанс. Ты даже сможешь на законных основаниях заявить, что тебя к этому принудили. – Она отворила дверцу и легко спрыгнула на тротуар. – Я не намерена рисковать своей жизнью из‑за сбоя в системах автомата двадцатилетней давности.

– Хайль, могущественный вождь! – коротко сказал Джим Планк и присоединился к Молли на тротуаре, не мешая двигаться демонстрантам, которые теперь, как единое целое, что‑то гневно кричали и оживленно жестикулировали.

– А я остаюсь здесь, – сказал Нат, окруженный со всех сторон звукозаписывающим оборудованием.

Рука его механически легла на драгоценную систему «Ампек Ф‑а2», он не намерен был оставлять ее на произвол судьбы даже перед угрозой встречи с самим Бертольдом Гольцем.

Приблизившись к машине, Гольц вдруг усмехнулся. Это была вполне сочувственная усмешка, как будто Гольц, несмотря на всю серьезность своих политических намерений, оставил в своем сердце местечко и для сочувствия.

– У тебя тоже неприятности? – спросил Гольц Ната.

Первый ряд демонстрантов – включая и самого вождя – уже поравнялся со старым драндулетом. Шеренга разделилась на две части, которые неровной волной обтекали машину с обеих сторон. Гольц, однако, остановился. Он вынул из кармана красный носовой платок и вытер им вспотевшую шею и лоб.

– Извините за то, что оказался у вас на дороге, – сказал Нат.

– Черт возьми! – ответил Гольц. – Я ждал вас. – В его темных умных глазах засветились тревожные огоньки. – Нат Флайджер, заведующий отделом репертуара и исполнителей фирмы «Электроник мьюзикал энтерпрайз» из Тихуаны. Оказался здесь, на земле папоротников и лягушек, чтобы записать Ричарда Конгросяна… потому что вам не посчастливилось вовремя узнать, что Конгросяна нет дома. Он в нейропсихиатрической клинике «Франклин Эймз» в Сан‑Франциско.

– О Господи! – ошеломленно сказал Нат.

– А почему бы вместо Конгросяна не записать меня? – дружелюбно спросил Гольц.

– Что сделать?

– О, я могу для вас покричать или даже произнести речь, включив в нее несколько очень актуальных лозунгов. Минут на тридцать… Этого хватит, чтобы заполнить маленькую пластинку. На нее не будет хорошего спроса ни сегодня, ни завтра, но очень скоро… – И Гольц подмигнул Нату.

– Нет, спасибо, – сказал Нат.

– Ваше существо с Ганимеда слишком чисто для моих речей?

Улыбка Гольца была начисто лишена тепла, она будто приклеилась к его лицу.

– Я еврей, мистер Гольц, – сказал Нат. – Поэтому мне трудно проявлять энтузиазм, глядя на неонацистов.

Повисла недолгая пауза. Потом Гольц сказал:

– Я тоже еврей, мистер Флайджер. Или, точнее, израильтянин. Можете проверить. Это общеизвестный факт. Его может подтвердить информационная служба любой приличной газеты.

Нат взглянул на него с удивлением.

– Наш общий враг, и ваш, и мой, – сказал Гольц, – это система Дер Альте. Вот они действительные наследники нацистского прошлого. Задумайтесь над этим. Они и картели. Все эти «АГ Хеми», «Карп унд Зоннен Верке» и тому подобные… Разве вы не знаете этого? Где вы, Флайджер? Вы не слышите меня?

– Слышу, – ответил после некоторой паузы Нат. – Но почему‑то меня ваши слова не убеждают.

– Тогда я расскажу вам вот что, – произнес Гольц. – Николь и ее окружение, наша Mutter[14], собираются воспользоваться принципом путешествия во времени фон Лессингера, чтобы вступить в контакт с Третьим рейхом, а точнее – с Германом Герингом. Это произойдет очень скоро. Вы не удивлены?

– Я… слышал кое‑какие слухи, – пожал плечами Нат.

– Вы ведь не гехт, Флайджер, – сказал Гольц. – Вы такой же, как я и все мои люди. Нас всегда держат в стороне. Нам не положено слышать даже слухи. Утечки информации не должно быть ни малейшей. Ведь нам, бефтам, никто ничего не собирается говорить… Вы согласны со мною? Но переправить жирного Германа из прошлого в наше время… Это уж, пожалуй, слишком! Разве не так бы вы выразились? – Он внимательно вглядывался в лицо Ната, ожидая, какой будет реакция.

– Если это правда… – начал было Нат.

– Это правда, Флайджер, – кивнул Гольц.

– Тогда это показывает ваше движение в несколько ином свете.

– Приходите ко мне, – сказал Гольц. – Когда эта новость будет обнародована. Когда вы убедитесь, что это правда. О'кей?

Нат ничего не сказал. Он старался не встречаться с темными, пристальными глазами собеседника.

– До встречи, Флайджер, – сказал Гольц.

И, подхватив прислоненное к кузову знамя, быстро зашагал по мостовой вдогонку за своими последователями.

ГЛАВА 7

В офисе «Авраама Линкольна» Дон Тишман и Патрик Дойл изучали заявление, которое с их помощью только что написал мистер Иан Дункан. Он пожелал появиться на смотре талантов жилого комплекса, проводившемся дважды в месяц, и именно тогда, когда на нем собрался побывать искатель талантов для Белого дома.

Заявление, по мнению Тишмана, было совершенно заурядным. За исключением того факта, что Иан Дункан намеревался выступать в паре с исполнителем, который не проживал в «Аврааме Линкольне». Вот над этим Дойл и Тишманом сейчас и размышляли.

– Это его старый приятель по воинской службе, – сказал Дойл. – Дункан как‑то рассказывал мне о нем; они уже выступали дуэтом много лет назад. Музыка в стиле «барокко» на двух кувшинах. Новшество.

– А в каком доме живет его приятель? – спросил Тишман.

Одобрение или неодобрение заявки целиком зависело от того, каковы в настоящий момент были взаимоотношения между «Авраамом Линкольном» и этим другим жилым комплексом.

– Ни в каком. Он торгует драндулетами у этого самого… у Чокнутого Луки… вы знаете, о ком идет речь. Этими дешевыми летательными аппаратами, на которых едва‑едва можно добраться до Марса. Он живет прямо на распродаже, насколько мне известно. Распродажи все время меняют свое местонахождение – вполне кочевой образ жизни. Я уверен, что вы об этом слышали.

– Слышал, – согласился Тишман, – и именно поэтому я категорически против. Ни в коем случае нельзя разрешать подобное выступление на нашей сцене, мы не можем предоставить сцену человеку, который занимается полукриминальным ремеслом. Не вижу причин, почему Иан не может исполнить на своем кувшине соло. Меня нисколько не удивит, если эта парочка выступит очень и очень удовлетворительно. Но допускать чужаков к участию в наших концертах – против наших традиций. Наша сцена для наших людей, так было и так будет. И я не вижу смысла в дальнейшем обсуждении данного вопроса, – Он решительно поглядел на капеллана.

– Верно, – согласился Дойл. – Но ведь закон не запрещает приглашать родственников на смотр наших талантов… А почему не армейского приятеля? Почему ему отказано в возможности сыграть? Это выступление имеет очень большое значение для Иана. Я полагаю, вам известно, что в последнее время все у него идет через пень‑колоду. Он не слишком умен. Ему, как мне кажется, лучше было бы заниматься физическим трудом. Но если у него есть артистические способности, взять например эту его идею с кувшинами…

Просмотрев документы, Тишман обнаружил, что представление в «Аврааме Линкольне» посетит очень высокопоставленный искатель Белого дома, мисс Джанет Раймер. Лучшие концертные номера будут, разумеется, представлены именно в этот вечер… так что Дункану и Миллеру с их экзотическими кувшинами придется выдержать очень острую конкуренцию, а ведь немало будет номеров более высокого качества. Так, во всяком случае, считал Тишман. Ведь это, в конце концов, просто кувшины. Даже не электронные…

– Ладно, – сказал он. – Я согласен.

– Вы снова проявили свою человечность, – сказал Дойл с таким сентиментальным выражением лица, что Тишман ощутил отвращение. – Я думаю, мы будем наслаждаться мелодиями Баха и Вивальди в исполнении Дункана и Миллера.

Тишман, поморщившись, кивнул.

* * *

О том, что жена… точнее бывшая жена Джули живет у Чика, уведомил брошенного мужа Джо Пард, самый старый жилец дома.

«У моего собственного брата!» – с горечью отметил Винс, с трудом поверив услышанному.

Время было уже позднее, близкое к комендантскому часу, почти одиннадцать часов. Тем не менее Винс решительно направился к лифту и мгновением позже уже поднимался на самый верхний этаж «Авраама Линкольна».

«Я убью его, – твердо решил он. – А еще лучше – я убью обоих».

Лифт равнодушно шумел: ему дела не было до переживаний пассажира.

«И жюри присяжных оправдает меня, – подумал Винс. – Ведь оно состоит из жильцов дома, а я – официальный контролер идентификатов, меня все знают и уважают. Мне люди доверяют. А какое положение в нашем доме занимает Чик?.. Кроме того, я работаю в солидном картеле „Карп унд Зоннен“, а Чик – в какой‑то вшивой компании, находящейся на грани финансового краха. И всем это тоже прекрасно известно. Факторы, подобные этим, очень важны. Их принимают в расчет в первую очередь. Независимо от того, нравится ли это кому‑то или нет».

Кроме того, имелся и еще один, по сути, решающий фактор, заключающийся в том, что он, Винс Страйкрок, был гехтом, а брат – нет, и уже одно это гарантировало оправдание…

Перед дверью в квартиру Винс остановился, стучаться сразу не стал, просто какое‑то время постоял в коридоре.

«Как это все‑таки ужасно!» – сказал он себе.

Ведь на самом деле он очень любил своего старшего брата, который помог ему когда‑то встать на ноги. Неужели Чик значит для него больше, чем Джули?.. Впрочем, нет. Никто не значит для него больше, чем Джули!

Подняв руку, он постучал.

Дверь открылась. На пороге в синем халате и с журналом в руке стоял Чик. Он выглядел чуть старше и чуть утомленнее, чем обычно, и даже лысина у него, кажется, стала больше.

– Теперь я понимаю, почему ты не заходил ко мне все эти дни с утешениями, – сказал Винс. – Как ты мог меня утешить, если Джули все это время жила здесь, у тебя?

– Проходи! – Чик распахнул дверь настежь.

Они прошли в небольшую гостиную.

– Думаю, ты собрался надавать мне по шее, – сказал Чик, обернувшись. – Как будто у меня мало неприятностей… Моя чертова фирма вот‑вот закроется…

– Кого это волнует? – выпалил, задыхаясь, Винс. – Ничего другого вы и не заслуживаете.

Он стал искать взглядом свою бывшую жену, но ни самой Джули, ни ее вещей не было видно. Неужели старый Джо Пард дал маху? Да нет, это исключено. Парду было известно абсолютно все, что происходит в доме. Сплетни составляли суть его жизни. Здесь он был неопровержим.

– Я кое‑что слышал в вечернем выпуске новостей, – сказал Чик, усаживаясь на кушетку. – Правительство решило сделать исключение в применении акта Макферсона. В отношении психоаналитика по имени Эгон…

– Слушай, – перебил его Винс. – Где она?

– У меня предостаточно неприятностей и без твоих наскоков.

Винс Страйкрок едва не задохнулся от ярости:

– Я тебе сейчас и в самом деле по шее дам.

– Ладно, я пошутил, – сказал Чик деревянным голосом. – Прости! Сам не пойму, как это у меня вырвалось… Она ушла покупать одежду. Игрушка она дорогая, верно? Тебе бы следовало предупредить меня. Сделать объявление на домовом информационном табло… А теперь давай поговорим серьезно. Я хочу предложить тебе вот что. Я хочу, чтобы ты помог мне устроиться на работу в «Карп унд Зоннен Верке». С тех пор, как Джули объявилась здесь, мысль об этом не выходит у меня из головы. Назови это обоюдовыгодным соглашением.

– Никаких соглашений не будет!

– Тогда не будет и Джули.

– А какого рода работу ты хотел бы получить у Карпов? – спросил Винс.

– Да любую… Любую в отделе связей с общественностью, в сбыте и в рекламе. Но не в конструкторском бюро или на производстве. Примерно то, что я делал у Мори Фрауэнциммера. В общем, работу такую, чтобы не пачкать руки.

– Я устрою тебя на отгрузку, помощником экспедитора, – сказал дрожащим голосом Винс.

– Отличная работа! – рассмеялся Чик. – А я тебе верну взамен левую ногу Джули.

– Господи! – Винс не верил собственным ушам. – Ты или погряз в разврате, или попросту…

– Попросту, – сказал Чик. – Попросту у меня аховое положение в смысле работы. И мне нечего предложить, кроме твоей бывшей жены. Вот я ее и предлагаю! А что остается делать? Покорно свалить в забвение? Хрен в сумку! Я борюсь за существование. – Внешне Чик казался совершенно спокойным.

– Ты ее любишь? – спросил Винс.

И тут впервые самообладание, казалось, оставило Чика.

– Что?! О да, конечно!!! У меня просто крыша едет от любви к ней! Неужели ты сам не в состоянии ничего понять! – В голосе его зазвучала откровенная ярость. – Именно поэтому я и намерен сменять ее на работу у Карпа!.. Послушай, Винс, она – холодная сука! Она живет только для себя, а на остальных ей плевать с высокой колокольни. Она и сюда‑то пришла только для того, чтобы сделать тебе побольнее. Подумай об этом! – Чик с трудом перевел дыхание. – А теперь я вот что тебе скажу. У нас у обоих проблемы с Джули. Она ломает нам жизнь. Ты согласен? И мне кажется, нам следовало бы обратиться к специалисту. Честно говоря, для меня эта проблема слишком тяжела. Сам я не в состоянии решить ее.

– Какого специалиста ты имеешь в виду?

– Да какого угодно. Хотя бы консультанта по вопросам семьи и брака. Или давай отправимся к последнему оставшемуся в СШЕА психоаналитику, о котором столько трещат по телику. К этому доктору Эгону Сьюпебу… Посоветуемся с ним, пока его тоже не прикрыли. Что скажешь? Ты же понимаешь, что я прав. Отправимся к нему вдвоем.

– Отправляйся один.

– О'кей. – Чик кивнул. – Отправлюсь. Но ты согласен поступить так, как он посоветует? Хорошо?

– Вот дьявол! Тогда я тоже отправлюсь к нему. Я вовсе не намерен получать от него рекомендации через третьи руки.

Открылась дверь. Винс повернул голову. На пороге с пакетом под мышкой стояла Джули.

– Подожди чуть‑чуть, – сказал ей Чик. – Пожалуйста! – Он поднялся и подошел к ней.

– Мы намерены проконсультироваться в отношении тебя у психоаналитика, – сказал Винс, обращаясь к Джули. – Так мы договорились. – Он глянул на старшего брата. – Расходы делим поровну. Я не намерен оплачивать выставленный счет в одиночку.

– Согласен, – кивнул Чик.

Он неловко – так, во всяком случае, показалось Винсу – поцеловал Джули в щеку, погладил ее по плечу. И снова повернулся к Винсу:

– Знаешь, я все‑таки хочу устроиться на работу в «Карп унд Зоннен Верке», независимо от результата нашего визита, независимо от того, кому из нас она достанется. Ясно?

– Я посмотрю, что можно сделать, – неохотно сказал Винс, с трудом сдерживая негодование, потому что это было уже слишком.

Однако Чик, в конце концов, был его братом. Существует же такое понятие, как семья!..

– Я позвоню доктору Сьюпебу прямо сейчас. – Чик поднял трубку видеофона.

– А не поздно ли? – сказала Джули.

– Тогда завтра. Пораньше. – Чик неохотно вернул трубку на место. – Главное – начать. Это дело не дает мне покоя, а ведь у меня есть и другие, куда более важные проблемы. – Он бросил взгляд в сторону Джули. – Что думаешь?

– Я не согласна идти к психоаналитику или выполнять его рекомендации, – процедила Джули. – Если я захочу остаться с тобой, мне плевать…

– Мы поступим так, как скажет Сьюпеб, – оборвал ее Чик. – И если он посоветует тебе вернуться вниз, а ты этого не сделаешь, я обращусь в суд, чтобы тебя выселили из моей квартиры. И никак иначе!

Винс еще никогда не слышал, чтобы брат был так тверд. Это было удивительно. Наверное, объяснение нужно искать в банкротстве «Фрауэнциммер Ассошиэйтес». В конце концов, работа для Чика была всей его жизнью.

– Самое время выпить, – сказал Чик и отправился к бару.

* * *

– Где это вы умудрились откопать такое? – сказала Николь, кивая в сторону исполнителей, бренчавших на гитарах очередную народную песню и гнусаво бурчащих в микрофон, установленный посредине гостиной с камелиями, одни и те же слова. Она чувствовала себя несчастной.

– В жилом комплексе «Дубовые фермы» в Кливленде, штат Огайо, – деловито ответила искатель талантов Джанет Раймер.

– Отправьте их назад, – сказала Николь и дала знак Максвеллу Джемисону, который, грузный и вялый, сидел в дальнем углу просторного помещения.

Джемисон тут же встал, подобрался и решительно двинулся к исполнителям народных песен. Те глянули в его сторону, сразу все поняли, и их монотонная песнь быстро затихла.

– Мне бы хотелось пощадить ваши чувства, – сказала им Николь, – но, как мне кажется, у нас этим вечером и так достаточно народной музыки. Извините!

Она одарила их одной из своих сияющих улыбок.

Они уныло улыбнулись ей в ответ. Для них все было кончено. И они это понимали.

«Назад, в „Дубовые фермы“, – сказала себе Николь. – Где вам и надлежит находиться».

К ее креслу приблизился один из служителей Белого дома, одетый в униформу.

– Миссис Тибодо, – прошептал он, – помощник госсекретаря Гарт Макри ждет вас в гостиной пасхальных лилий. Он утверждает, что вы ждете его.

– О да, – ответила Николь. – Спасибо! Предложите ему кофе или что‑нибудь покрепче и скажите, что я скоро буду.

Служитель удалился.

– Джанет, – сказала Николь, – я хочу, чтобы вы прокрутили запись видеофонного разговора с Конгросяном, которую вы сделали. Я хочу лично удостовериться, что он серьезно болен. С ипохондриками никогда ни в чем нельзя быть уверенной.

– Видите ли, у записи отсутствует видеокартинка, – сказала Джанет. – Конгросян своим полотенцем…

– Да, я понимаю! – Николь почувствовала раздражение. – Но я знаю его достаточно хорошо, чтобы узнать все и по голосу. Если у него и в самом деле проблемы, он сдержан и сосредоточен на себе. Если же просто жалеет себя, то становится очень говорливым.

Она встала, гости, расположившиеся по всей гостиной, последовали ее примеру. Сейчас их было не так уж много: и час был поздний, почти полночь, да и программа оказалась весьма убогой. Вечер получился явно не из лучших.

– Я вот что обещаю, – лукаво сказала Джанет Раймер. – Если мне не удастся найти кого‑нибудь получше этих «Лунных распутников», – она глянула на исполнителей, угрюмо складывающих свои инструменты, – я составлю всю программу из лучших рекламышей Теодора Нитца. – Она улыбнулась, показав безупречные стальные зубы.

Николь вздрогнула. Остроумие Джанет порой переходило всякие границы. А сама она временами оказывалась слишком язвительной и не в меру самонадеянной, полностью отождествляя себя с могущественным заведением и оставаясь уверенной в себе в любое время. Это тревожило Николь – найти в искателе талантов какую‑либо слабую струнку было чрезвычайно трудно. Неудивительно, что любая сторона жизни, любой ее аспект становились Для Джанет Раймер своего рода увлекательной игрой.

Народных певцов на подиуме сменила другая группа. Николь глянула в программку. Это был «Современный струнный квартет» из Лас‑Вегаса; через несколько секунд они начнут исполнять произведения Гайдна. Несмотря на собственное название… Сейчас, пожалуй, было самое подходящее время отправиться на встречу с Макри. Гайдн показался Николь, в свете тех проблем, которые ей предстояло решать, слишком уж изысканным. В его музыке было слишком много украшательства и слишком мало обстоятельности.

«Когда Геринг окажется здесь, – подумала Николь, – мы пригласим уличный духовой оркестр, пусть поиграет баварские военные марши. Нужно будет дать задание Джанет… Или лучше послушаем Вагнера? Кажется, нацисты были просто помешаны на Вагнере…»

Да, она была абсолютно уверена в этом. Она изучала книги по истории Третьего рейха; доктор Геббельс в своих дневниках не раз упоминал о том благоговении, которое испытывали высшие нацистские чины при исполнении «Кольца нибелунгов». Или это были «Мейстерзингеры»?

«А можно устроить так, чтобы духовой оркестр играл попурри на темы из „Парсифаля“, – решила Николь, развлекаясь. – В темпе марша, разумеется. Своего рода проктологическая версия, специально для Ubermenschen[15] из Третьего рейха.

В течение ближайших двадцати четырех часов специалисты по аппаратам фон Лессингера должны завершить прокладку туннеля в 1944 год. И по всей вероятности, завтра в это время Герман Геринг уже будет здесь, вырванный из своей эпохи самым коварным из переговорщиков Белого дома, тощим и маленьким пожилым майором Такером Беренсом. Практически самым настоящим Дер Альте, если не считать того, что армейский майор Беренс – человек живой, подлинный, который дышит, а не симулирует дыхание. По крайней мере, насколько ей это известно. Хотя порой ей начинало и впрямь казаться, что она находится исключительно среди искусственных творений, порожденных техническими достижениями картельной системы, в частности, «АГ Хеми» тайно сговорившимся с «Карп унд Зоннен Верке». Их тяга к эрзац‑реальности была для нее, откровенно говоря, совершенно невыносима. За долгие годы сотрудничества с такими картелями в ней развился страх перед ними.

– У меня назначена аудиенция, – сказала она Джанет. – Извините меня.

Она поднялась и вышла. Как только она оказалась в коридоре, который вел к гостиной пасхальных лилий, позади пристроились двое сотрудников НП.

В алькове, кроме Гарта Макри, сидел мужчина в форме, по которой Николь распознала одного из высших чинов тайной полиции. Однако имя его ей не было известно. Судя по всему, он прибыл вместе с Гартом. Не замечая ее, они тихо разговаривали друг с другом.

– Вы уже уведомили «Карп унд Зоннен»? – спросила она.

Мужчины тут же вскочили, почтительно и внимательно глядя на нее.

– О да, миссис Тибодо, – ответил Гарт. – По крайней мере, я проинформировал Антона Карпа о том, что симулякр, изображающий Руди Кальбфляйша, в самом скором времени прекратит свое существование. Но я не поставил их в известность о том, что следующий симулякр будет нами получен по другим каналам.

– Почему? – спросила Николь.

Взглянув на неизвестного, Гарт сказал:

– Миссис Тибодо, это Уайлдер Пэмброук, новый комиссар НП. Он предупредил меня о том, что в «Карп унд Зоннен» проведено тайное совещание высшего исполнительного персонала, на котором была обсуждена возможность того, что контракт на поставку и изготовление нового Дер Альте будет заключен с некой иной фирмой. НП, разумеется, имеет немало агентов, работающих у Карпа… нет нужды говорить об этом.

Николь повернулась к комиссару:

– И что же Карп собирается делать?

– Он обнародует тот факт, что Дер Альте являются искусственными созданиями, что последний живой человек занимал пост Дер Альте пятьдесят лет назад. – Пэмброук с шумом прочистил горло: похоже, ему было не по себе. – Разумеется, это сущее нарушение основного закона. Такое знание представляет собой государственную тайну и не может быть раскрыто перед бефтами. И Антон Карп, и отец его, Феликс Карп, прекрасно это понимают; они обсудили юридические аспекты на своем совещании. И понимают, что они – как и все остальные высокопоставленные руководители фирмы – будут немедленно привлечены к ответственности.

– И тем не менее они готовы к активным действиям, – сказала Николь.

«Значит, мы верно оценивали обстановку, – подумала она. – Люди Карпа уже очень сильны. И обладают слишком большой автономией. И без борьбы от своего не откажутся».

– Люди, занимающие высшие посты в иерархии картеля, странно негибки, – сказал Пэмброук. – Это, пожалуй, последние истинные пруссаки. Генеральный прокурор просит, чтобы вы прежде, чем перейти к решительным действиям, поговорили с ним. Он собирается наметить в общих чертах направление государственного судебного процесса против «Верке» и хотел бы обсудить с вами некоторые юридические аспекты. Впрочем, он готов начать процесс в любой момент. Как только получит официальное уведомление. Однако… – Пэмброук искоса поглядел на Николь. – Судя по моим данным, картельная система чересчур огромна и слишком прочна, чтобы ее можно было свалить парой ударов. Как я полагаю, вместо прямых действий правильнее было бы использовать тактику qui pro quo[16]. Мне кажется, это более предпочтительно. И выполнимо.

– Это мне решать, – заметила Николь.

Гарт Макри и Пэмброук почтительно кивнули.

– Я намерена обсудить этот вопрос с Максвеллом Джемисоном, – в конце концов сказала Николь. – Пусть Макс поразмыслит и четко определится в отношении того, как эта информация с Дер Альте будет воспринята бефтами, неинформированной общественностью. Я же пока понятия не имею, как они отреагируют. Взбунтуются ли? Или найдут забавным? Лично я нахожу забавным. И не сомневаюсь, что восприняла бы все так же, окажись мелким служащим какого‑нибудь картеля или правительственного агентства. Вы согласны?

Мужчины в ответ на ее слова даже не улыбнулись, оставшись сосредоточенными и мрачными.

– По моему мнению, – сказал Пэмброук, – оглашение этой информации нанесет удар по всей структуре нашего общества.

– Но ведь это и в самом деле забавно. Разве не так? Руди – кукла, эрзац‑творение картельной системы… А одновременно и самое высокопоставленное избираемое должностное лицо СШЕА. Люди голосовали за него и за прежних Дер Альте на протяжении целых пятидесяти лет… Извините, но это не может не смешить. К этому невозможно относиться иначе!

Она и в самом деле рассмеялась: сама мысль о том, что можно было много лет не знать этой Geheimnis, этой высшей государственной тайны, а потом вдруг узнать ее и не рассмеяться при этом, была выше ее разумения.

– Полагаю, я все же выберу решительные действия, – сказала она Гарту. – Да, именно так. Свяжитесь утром с «Карп Верке». Поговорите напрямую и с Антоном, и с Феликсом. Скажите им как бы между прочим, что мы их арестуем немедленно, едва они попытаются опорочить нас в глазах бефтов. Скажите им, что НП уже готова взять их.

– Хорошо, миссис Тибодо, – мрачно сказал Гарт.

– И не принимайте это слишком близко к сердцу, – продолжала Николь. – Если Карпы не угомонятся и все‑таки раскроют Geheimnis, мы как‑нибудь это переживем. Я считаю, тут вы не совсем правы. Это вовсе не приведет к нарушению статус‑кво.

– Миссис Тибодо, – сказал Гарт. – Если Карпы обнародуют эту информацию, то независимо от того, как отреагируют бефты, впредь уже никогда не будет ни одного нового Дер Альте. А ваши властные полномочия юридически основаны только на том, что вы его жена. И это не совсем понятно, потому что… – Гарт замялся.

– Ну, говорите!

– Потому что каждому ясно, будь он гехт или бефт, что именно вы обладаете наивысшей властью. И чрезвычайно важно поддерживать миф о том, что так или иначе, пусть даже и косвенно, но эту власть вы получили из рук народа путем всеобщего голосования.

Наступило молчание. Наконец Пэмброук сказал:

– НП, пожалуй, стоило бы взять за бока этих Карпов прежде, чем они сумеют обнародовать свою «Белую книгу». Таким образом мы отрежем их от средств массовой информации.

– Даже и под арестом, – не согласилась Николь, – Карпам удастся получить доступ по меньшей мере к одному из СМИ. Нужно смотреть фактам в глаза.

– Но их репутация, если они окажутся под арестом…

– Единственно правильным решением, – сказала Николь задумчиво, словно советуясь сама с собой, – стало бы физическое уничтожение всех руководителей фирмы, участвовавших в совещании, на котором обсуждались вопросы политики. Другими словами, всех гехтов картеля, сколько бы их ни было. Даже если количество их будет исчисляться сотнями.

«Другими словами, – добавила она мысленно, – устроить самую настоящую чистку. Из тех, что бывают только во время революций».

Ее едва не перекорежило от этой мысли.

– Nacht und Nebel, – пробормотал Пэмброук.

– Что? – спросила Николь.

– Термин, которым нацисты обозначали агентов правительства, которые специализировались на политических убийствах. – Он спокойно выдержал взгляд Николь. – Ночь и туман. Они входили в состав эйнзацгрупп. Выродки. Конечно, у нашей национальной полиции… наша НП не имеет ничего подобного. Очень жаль, но вам придется действовать, опираясь на военных. Мы вам ничем не поможем.

– Я пошутила, – сказала Николь.

Теперь оба собеседника внимательно изучали ее лицо.

– Никаких чисток, – продолжала Николь. – Их не было со времен третьей мировой войны. Вам это известно. Мы слишком современны и слишком цивилизованны для резни.

– Миссис Тибодо, – сказал Пэмброук, нахмурившись. Губы его нервно подергивались. – Когда специалисты из института фон Лессингера переправят в нашу эпоху Геринга, вам, возможно, удастся организовать дело так, чтобы сюда была доставлена и эйнзацгруппа. Она может взять на себя ответственность за vis‑á‑vis[17] Карпам, а затем вернуться в эру Варварства.

Николь уставилась на него, широко открыв рот.

– Я говорю серьезно, – сказал Пэмброук, чуть запнувшись. – Это было бы лучше – для нас, по крайней мере, – чем позволить Карпам обнародовать информацию, которой они обладают. Последнее – наихудшая альтернатива из всех.

– Я с вами полностью согласен, – сказал Гарт Макри.

– Это безумие, – сказала Николь.

– Разве? – Гарт Макри изобразил на своей физиономии удивление. – С помощью принципов фон Лессингера мы получили доступ к прекрасно подготовленным убийцам, а, как вы сами только что сказали, в нашу эпоху таких профессионалов попросту не существует. Кроме того, я сомневаюсь, что придется уничтожить сотни лиц. Как мне кажется, круг убитых может быть ограничен советом директоров и вице‑президентами картеля. Не больше восьми человек.

– К тому же, – нетерпеливо добавил Пэмброук, – восьмерка высших администраторов Карпа являются преступниками де‑факто: они преднамеренно встретились и организовали заговор против законного правительства. Их нужно рассматривать наравне с «Сыновьями Иова». С этим Бертольдом Гольцем. Несмотря на то, что они по вечерам надевают галстуки‑бабочки и пьют прекрасные вина, а не маршируют по улицам и не копаются в помойках.

– Позвольте мне заметить, – сухо сказала Николь, – что де‑факто и мы являемся преступниками. Потому что вся наша власть – как вы сами подчеркнули – основана на мошенничестве. И притом гигантского масштаба.

– Но наше правительство законно, – сказал Гарт. – Независимо от того, с помощью какого способа оно пришло к власти. Кроме того, так называемое «мошенничество» совершено в высших интересах народа. Мы решились на него совсем не для того, чтобы эксплуатировать людей – в отличие от картельной системы! Мы не живем за чужой счет!

«По крайней мере, – подумала Николь, – мы пытаемся убедить себя в этом».

– Поговорив с генеральным прокурором, – добавил уважительно Пэмброук, – я знаю теперь, какие чувства вызывает у него растущая власть картелей. Эпштейн чувствует, что нужно дать им по рукам. Это очень важно!

– А может, вы переоцениваете власть картелей, – сказала Николь. – Я к этому не склонна. Нам, думаю, следовало бы подождать пару дней, когда тут появится Герман Геринг, и мы сможем узнать его мнение по данному вопросу.

Теперь уже мужчины уставились на нее, разинув рты.

– Я пошутила, – снова сказала она.

Но было ли ее предложение шуткой, Николь и сама не знала.

– В конце концов, именно Геринг основал гестапо, – сказала она.

– Я никогда не мог одобрить это, – надменно изрек Пэмброук.

– Но не вы определяете политику нашего правительства, – сказала Николь. – Формально этим занимается Руди. То есть – я. Я могу заставить вас действовать от моего имени в этом вопросе. И вы будете действовать… если, конечно, не предпочтете присоединиться к «Сыновьям Иова» и не приметесь маршировать по улицам, швыряя камни и скандируя лозунги.

Лица Гарта Макри и Пэмброука сделались несчастными.

– Не пугайтесь прежде времени, – сказала Николь. – Вы знаете, что является истинной основой политической власти? Не оружие и не наличие войск, а способность заставить других делать то, что вы считаете нужным. Заставить любыми средствами. Я знаю, что могу заставить НП делать все, что мне хочется, – несмотря на чувства, которые вы лично при этом испытываете. Я и Германа Геринга могу заставить делать то, что мне захочется. И не Геринг будет принимать решения, а я.

– Надеюсь, – сказал Пэмброук, – что вы не ошибаетесь, рассчитывая справиться с Герингом. Признаюсь, я изрядно боюсь этого эксперимента с прошлым. Вы можете выпустить заразу из пробирки. Геринг – не клоун.

– Я прекрасно понимаю это, – сказала Николь. – Только не надо давать мне советы, мистер Пэмброук. У вас другие задачи.

Покраснев, Пэмброук некоторое время молчал, а затем произнес тихо:

– Извините меня!.. А теперь, если вы не против, миссис Тибодо, мне бы хотелось остановиться еще на одном вопросе.

Речь идет об этом психоаналитике, единственном на всей территории СШЕА, который еще практикует. О докторе Эгоне Сьюпебе. В объяснение причин, по которым НП разрешила…

– Я ничего не хочу об этом слышать, – перебила Николь. – Я хочу одного – чтобы вы занимались своим делом. Да будет вам известно, я никогда не одобряла акт Макферсона. И вряд ли стану возражать, если он не будет выполняться в полной мере.

– Пациент, о котором идет речь…

– Пожалуйста! – резко оборвала его Николь.

Пэмброук послушно пожал плечами, выражение его лица сделалось бесстрастным.

ГЛАВА 8

Едва они двинулись в зал собраний на первом этаже «Авраама Линкольна», Иан Дункан, следующий за Элом Миллером, заметил бредущее сзади марсианское существо. Папулу. Он тут же резко остановился.

– Это ты притащил ее сюда?

– Ты не понимаешь, – сказал Эл. – Мы же должны обязательно добиться успеха.

– Но не таким путем, – возразил Иан, немного поразмыслив.

Он все понял.

Папула обработает собравшихся в зале так же безотказно, как прохожих на распродаже. Она окажет экстрасенсорное воздействие, принуждая их к благоприятному решению. Что ж, это вполне соответствовало этике продавца драндулетов, понял Иан. Для Эла это было совершенно естественной нормой поведения. Если они не добьются успеха с помощью мастерства, то обеспечат благоприятный результат с помощью папулы.

– Ты что, сам себе враг? – прошептал Эл. – Мы просто используем маленькую хитрость, характерную для торговой рекламы. К таким штукам прибегают вот уже целое столетие – это древний, вполне уважаемый метод привлечения общественного мнения на свою сторону. Я что хочу сказать… Давай глянем правде в лицо, мы уже очень давно не играли на кувшинах.

Он притронулся к пульту управления у себя на поясе, и папула поспешила вперед, догоняя их. Эл снова коснулся пульта.

И в сознание Иана вторглась убедительная мысль: «А почему бы и нет? Все так поступают».

– Убери от меня эту тварь, – с трудом выдавил он.

Эл пожал плечами. И мысль, вторгшаяся в сознание Иана извне, постепенно угасла. Но какой‑то след остался. Иан больше не был уверен в правильности своего отношения к помощи папулы.

– Это ничто по сравнению с тем, что выделывает техника, которую использует Николь, – сказал Эл, заметив выражение на лице Иана. – Одна‑единственная папула против всепланетного инструмента по промыванию мозгов, в который Николь превратила телевидение… Вот где, Иан, настоящая опасность. Папула – очень примитивное средство. К тому же ты сознаешь, что подвергаешься воздействию с ее стороны. А вот когда слушаешь Николь!.. Давление там настолько тонко и настолько всеобъемлюще…

– Об этом мне ничего не известно, – сказал Иан. – Я знаю одно: если мы не добьемся успеха, если не получим возможности сыграть в Белом доме, жизнь для меня потеряет всякую ценность. Вот эту мысль никто в мою голову не запихивал. Я именно так думаю. Это моя собственная мысль, черт побери!

Он открыл дверь, и Эл прошел в зал, неся за ручку свой кувшин. Иан последовал за ним, и мгновением позже они оба уже были на сцене, глядя на частично заполненный зал.

– Ты когда‑нибудь ее видел? – спросил Эл.

– Я ее вижу все время.

– Я имею в виду, в действительности. Вживую. Так сказать, во плоти.

– Конечно, нет, – сказал Иан.

В этом‑то и заключался смысл его страстного желания попасть в Белый дом. Чтобы увидеть ее саму, а не телевизионное изображение, увидеть не фантазию, а подлинную женщину.

– Я видел ее однажды, – сказал Эл. – Я только‑только развернул «Пристанище драндулетов номер три» на главной авеню Шривпорта, Луизиана. Было раннее утро, около восьми. Я увидел колонну машин. Естественно, первой моей мыслью было, что это национальная полиция, и я принялся сворачиваться. Но я ошибся. Это был правительственный кортеж Николь, которая направлялась на торжественную церемонию по случаю введения в строй нового жилого комплекса, в то время крупнейшего в стране.

– Да, – вспомнил Иан. – «Пол Баньян».

Футбольная команда «Авраама Линкольна» ежегодно встречалась с командой этого жилого комплекса и всякий раз проигрывала. В «Поле Баньяне» было более десяти тысяч жильцов, и все они принадлежали к административному классу; это был фешенебельный жилой комплекс для мужчин и женщин, которые должны были стать гехтами. И квартплата в нем была невообразимо высока.

– Тебе бы стоило увидеть ее, – задумчиво произнес Эл, усаживаясь на стул и пристраивая кувшин на коленях. – Почему‑то всегда кажется, что в реальной жизни они… она не столь привлекательна, как выглядит на экране телевизора. Я имею в виду, что с нынешней техникой телевизионщики в состоянии целиком и полностью контролировать изображение и изменять его. Оно во многих отношениях синтетическое, черт его побери. Но в жизни, Иан, она оказалась гораздо привлекательнее. Телевидение не может передать все богатство, всю жизненность, всю яркость красок. Нежный цвет ее кожи. Блеск ее волос. – Эл тряхнул головой, толкнув нечаянно папулу, пристроившуюся под сиденьем его стула. – Знаешь, что произошло со мною, когда я увидел ее живую? Я испытал острейший приступ недовольства собой. Жил я тогда очень неплохо – Лука платил мне прилично. И потом, мне нравится общаться с людьми. И этим существом управлять нравится. Это – работа, которая требует определенного артистического навыка, так сказать. Но, увидев Николь Тибодо, я стал по‑настоящему недовольным и собой, и своей жизнью. – Он в упор посмотрел на Иана. – Мне кажется, нечто подобное и ты сейчас чувствуешь. Даже просто видя ее по телевидению, ты испытываешь то же недовольство, что и я.

Иан кивнул. Он уже явно занервничал – до выступления оставалось всего несколько минут. Час решающего испытания наступал.

– И только поэтому, – продолжал Эл, – я согласился достать кувшин и предпринять еще одну попытку. – Заметив, как судорожно вцепился в свой кувшин Иан, он спросил: – Ну что, используем помощь папулы или нет? Тебе решать! – Он шутливо поднял бровь, но лицо его выражало понимание чувств соратника.

– Давай, – сказал Иан.

– Вот и ладно! – Эл засунул руку под пиджак. Неторопливо коснулся пальцами пульта управления.

И папула выбралась из‑под стула вперед, ее антенны смешно задергались, глаза то сходились, то расходились, то начинали косить, то смотрели прямо.

Публика тут же клюнула на нее. Все подались вперед, чтобы получше рассмотреть экзотическое создание, некоторые восхищенно хихикали.

– Смотрите! – взволнованно крикнул какой‑то мужчина. – Это же папула!

Рядом поднялась женщина, чтобы полюбоваться, и Иан отметил про себя: все очень любят папулу.

«Мы победим независимо от того, удастся ли нам хорошо сыграть на кувшинах или нет, – подумал он. – И что потом? Не сделает ли нас встреча с Николь более несчастными, чем сейчас? Неужели нас ждет еще большая, абсолютно безнадежная неудовлетворенность? Неужели мы познаем душевную боль и неутоленную тоску, которую никогда и ничем не удовлетворить в этом мире?»

Но отступать было поздно. Двери зала закрылись, со своего места поднялся Дон Тишман и, постучав по столу, потребовал тишины.

– О'кей, люди, – сказал он в микрофон, прикрепленный к лацкану пиджака. – Сейчас, ко всеобщему нашему удовольствию, выступят очередные наши таланты. Как вы можете увидеть в своих программах, первым выступит прекрасный дуэт: Дункан и Миллер со своими кувшинами. Дуэт исполнит попурри из мелодий Баха и Генделя, и я не сомневаюсь в том, что вы сопроводите музыку притопыванием ног. – Он криво усмехнулся Иану и Элу, как бы говоря: «Вас устраивает такое вступление?»

Эл не обратил на него никакого внимания. Пробежавшись пальцами по пульту управления папулой, он обвел глубокомысленным взглядом зал, потом поднял свой кувшин, глянул на Иана и слегка притопнул ногой. Попурри открывалось «Маленькой фугой соль минор», и Эл принялся дуть в кувшин, рождая прелестную тему.

– Па‑па‑па. Па‑па‑па‑па‑па‑па‑ти‑па. Ти‑па, ти‑па, ти‑ти‑ти‑па… – Раздувающиеся щеки у него сразу покраснели.

Папула прогулялась вдоль сцены, затем, изобразив серию неуклюжих, бессмысленных движений, соскочила в пространство между сценой и первым рядом. И взялась за работу.

Эл подмигнул Иану.

* * *

– Вас хочет видеть мистер Страйкрок, доктор. Мистер Чарлз Страйкрок.

Аманда Коннерс заглянула в кабинет доктора Сьюпеба, ощущая в своей душе всю тяжесть последних дней, но прекрасно понимая важность своей работы. Сьюпеб был уверен в ней. Подобно медиуму, Аманда была посредником между богом и людьми – в данном случае, между психоаналитиком и простыми людьми. Да к тому же еще и больными.

– Хорошо. – Сьюпеб поднялся навстречу новому пациенту и спросил себя: «Неужели это он? А я здесь исключительно для того, чтобы оказать помощь… вернее, не оказать помощь этому конкретному человеку?»

Этот вопрос он задавал себе всякий раз, когда в кабинет входил новый пациент. Он даже почувствовал усталость от постоянных размышлений на эту тему.

В кабинет медленно вошел высокий, несколько лысоватый мужчина в очках, явно чем‑то озабоченный. Протянув руку Сьюпебу, он произнес:

– Разрешите поблагодарить вас, доктор, за то, что вы так быстро приняли меня.

Они пожали друг другу руки.

– У вас, наверное, ужасная загрузка в эти дни.

Чик Страйкрок сел к столу, напротив хозяина кабинета.

– Есть немного, – проворчал Сьюпеб.

Так оно и было. Но, как предупредил его Пэмброук, он не имел права отказывать ни одному новому пациенту. Ему позволили работать только при этом условии.

– Такое впечатление, – сказал он Чику Страйкроку, – будто вы испытываете чувства, похожие на мои. Будто вы ощущаете себя загнанным в угол. Полагаю, что у нас у обоих проблемы в жизни, но ведь и проблемам должен быть какой‑то предел.

– Честно говоря, – отозвался Чик, – я почти готов все бросить – работу… подружку… – он осекся, губы его скривились, – …и даже присоединиться к этим чертовым «Сыновьям Иова». – Он вперил в доктора Сьюпеба взгляд, полный муки.

– Хорошо, – сказал Сьюпеб, сочувственно кивая. – Но в чем причина? Вас что‑то заставляет так поступить? Или это ваш собственный выбор?

– Я вынужден так поступить – меня приперли к стенке. – Чик Страйкрок стиснул ладони, плотно переплетя длинные, тонкие пальцы. – Моя дальнейшая жизнь в обществе, моя карьера вот‑вот отправятся псу под хвост…

На видеофоне замигала сигнальная лампочка. Срочный вызов, на который доктор, по мнению Аманды, обязательно должен ответить.

– Прошу прощения, мистер Страйкрок. Одну секунду!.. – Доктор Сьюпеб поднял трубку.

На экране возникло искаженное миниатюрное изображение Ричарда Конгросяна. Рот у музыканта был распахнут, как будто он тонул.

– Вы все еще во «Франклине Эймзе»? – спросил у него Сьюпеб, отключив громкую связь.

– Да. – Голос Конгросяна не был слышен пациенту.

Тот сидел сгорбившись, вертел в пальцах спичку и явно злился на то, что его перебили.

– Я только что услышал по телевизору, что вы все еще работаете. Доктор, со мной случилось нечто совершенно ужасное. Я становлюсь невидимым. Никто не в состоянии меня увидеть. Ощущается только исходящий от меня запах. Я превращаюсь сплошную мерзкую вонь.

«Господи Иисусе!» – подумал доктор Сьюпеб.

– Вы меня видите? – робко спросил Конгросян. – На своем экране?

– Разумеется, вижу.

– Удивительно! – Конгросян явно почувствовал некоторое облегчение. – Выходит, по крайней мере, передающая телекамера меня различает. Может быть, не все еще потеряно. А как вы думаете, доктор? Вы уже встречались с подобными случаями? Сталкивалась ли наука психопатология с аналогичным феноменом? Имеется ли у него название?

– Да, имеется.

Сьюпеб задумался. Ощущение мнимой деградации собственной личности… Все признаки явного психоза, наблюдается навязчивое состояние распада личности.

– Я загляну во «Франклин Эймз» после полудня, – сказал он Конгросяну.

– Нет, нет, – запротестовал Конгросян, глаза его полезли из орбит. – Я запрещаю вам. Мне бы не следовало даже разговаривать с вами по видеофону – это слишком опасно. Я напишу вам письмо. До свидания!

– Подождите! – крикнул Сьюпеб.

Изображение с экрана не исчезло. По крайней мере, какое‑то время у доктора еще было. Но Конгросяна хватит не надолго. Слишком уж тяжело ему справляться со своими заскоками.

– У меня сейчас пациент в кабинете, – сказал Сьюпеб. – Поэтому я мало чем могу помочь вам в данный момент. Что если…

– Вы ненавидите меня! – взорвался Конгросян. – Как и все прочие. Боже ты мой, я просто должен стать невидимым. Это единственный способ обезопасить собственную жизнь!

– Я думаю, в возможности становиться невидимым есть даже некоторые преимущества, – сказал Сьюпеб. – Особенно, если вам захочется удовлетворить свое любопытство. К примеру, понаблюдать за преступником…

– За каким еще преступником? – Конгросян угодил в заготовленную ему ловушку.

– Это мы обсудим при личной встрече, – сказал Сьюпеб. – Я думаю, мы должны вести себя как гехты и держать все в тайне. Вы со мною согласны?

– Э… я как‑то не задумывался над этим.

– Ну так задумайтесь.

– Вы завидуете мне? Вы, доктор?

– Еще как! – сказал Сьюпеб. – Как психоаналитик, я и сам в высшей степени любопытен.

– Интересно… – Конгросян казался теперь куда более спокойным. – Мне только что пришло в голову, что я мог бы в любой момент уйти из этой проклятой клиники и отправиться куда захочется. Фактически, я теперь могу бродить где угодно. Вот только запах!.. Нет, доктор, вы позабыли о запахе. Он меня с головой выдаст. Я очень ценю ваши попытки помочь мне, но вы не принимаете во внимание все факты. – На лице Конгросяна появилась легкая улыбка, но ему удалось отправить ее в небытие. – Мне кажется, я должен явиться к генеральному прокурору Баку Эпштейну. Или вернуться в Советский Союз. Может быть, в институте имени Павлова смогут мне помочь. Да, я должен еще раз пройти там курс лечения; однажды я уже предпринимал подобную попытку. Вот только как они смогут лечить больного, не видя его? Это же ужас, Сьюпеб! Черт возьми!

«А что, может быть, и вправду, – подумал доктор Сьюпеб, – самый лучший выход сейчас – то, о чем подумывает мистер Страйкрок. Присоединиться к Бертольду Гольцу и его „Сыновьям Иова“…»

– Вы знаете, доктор, – продолжал Конгросян, – порой мне кажется, что основой моих душевных проблем является подсознательная влюбленность в Николь. Что вы на это скажете? Эта мысль только что пришла мне в голову. Я лишь сейчас это понял, но с какой ясностью! А в результате в моем подсознании родилось табу на возможное кровосмешение, поскольку Николь – это олицетворение матери. Может такое быть?

Доктор Сьюпеб тяжело вздохнул.

Чик Страйкрок продолжал бороться со спичкой, чувствуя себя все более и более неуютно. Это было написано у него на лице. Телефонный разговор следовало прекратить. Немедленно.

Но Сьюпеб не мог придумать, как это сделать.

«Неужели здесь меня и поджидает неудача? – подумал он. – Неужели именно об этом говорил Пэмброук, этот важный чин из НП? И я оставляю мистера Чарлза Страйкрока без помощи из‑за несвоевременно видеофонного разговора. И я ничего не могу с этим поделать».

– Николь, – говорил тем временем Конгросян, – последняя настоящая женщина в нашем обществе. Я знаком с нею, доктор. Будучи прославленным пианистом, я встречался с нею очень много раз. Я знаю, о чем говорю. Неужели вы думаете иначе? И…

Доктор Сьюпеб прервал связь.

– Вы повесили трубку, – сказал Чик Страйкрок, тут же переставший воевать со своей спичкой. – А правильно ли вы поступили? – Он пожал плечами. – Хотя, конечно, это не мое дело. – Он отшвырнул спичку в сторону.

– У этого человека, – сказал Сьюпеб, – настолько сильные галлюцинации, что они затмили действительность. Он воспринимает Николь Тибодо как реально существующую женщину. В то время как она – наиболее искусственный информационный объект в нашей жизни.

Чик Страйкрок потрясенно заморгал:

– Ч‑ч‑что вы хотите с‑сказать? – Он приподнялся со стула, а затем безвольно откинулся на спинку. – А‑а, вы закидываете удочку. Пытаетесь оценить мое состояние за тот малый промежуток времени, что у нас есть. Но ведь передо мной стоит вполне конкретная проблема. Она не иллюзорна, как у этого вашего пациента, кем бы он ни был. Я живу с женой своего брата и пользуюсь этим для того, чтобы его шантажировать. Я вынуждаю его устроить меня на работу в «Карп унд Зоннен». По крайней мере, такова внешняя сторона проблемы. Но в глубине есть и еще кое‑что. Я боюсь Джули, жены моего брата, вернее, бывшей жены, независимо от того, что она из себя представляет. И я знаю, почему. Дело тут в Николь. Я, наверное, похож на того, с кем вы разговаривали. Только я не влюблен в нее, в Николь, я ужасно боюсь ее. Поэтому, наверное, я боюсь и Джули. И, как мне кажется, боюсь всех женщин вообще. В этом есть какой‑то смысл, доктор?

– Образ плохой матери, – сказал Сьюпеб. – В вашем случае он почти космического масштаба, потому так вас и подавляет.

– Именно из‑за таких слабовольных, как я, Николь и властвует у нас, – сказал Чик. – Такие как я и есть причина существования в нашей стране матриархального общества. Я похож на шестилетнего ребенка.

– В этом вы не уникальны. И сами все понимаете. По сути, это общенациональный невроз. Психологический дефект сознания нашей эпохи.

– А вот если бы я присоединился к Бертольду Гольцу и «Сыновьям Иова», – нарочито медленно сказал Чик Страйкрок, – я мог бы стать настоящим мужчиной?

– Есть и другой способ вырваться из‑под власти матери, из‑под власти Николь. Эмиграция. На Марс. Купите один из дешевых планетолетов, из этих так называемых драндулетов Чокнутого Луки, как только одна из его странствующих распродаж окажется поблизости от вас, и вот вам выход.

– Боже ты мой, – запинаясь, со странным выражением на лице, сказал Страйкрок. – Я ведь серьезно никогда не думал об этом. Такой выход всегда казался мне проявлением безрассудства. Верхом неблагоразумия. Актом отчаяния, вызванного душевной травмой.

– Уж лучше так, чем присоединиться к Гольцу.

– А как же Джули?

Сьюпеб пожал плечами:

– Возьмите ее с собою. А почему бы и нет? Она действительно хороша в постели?

– Прошу вас…

– Извините, ради Бога!

– Интересно, – сказал Чик Страйкрок, – а что из себя представляет этот Чокнутый Лука?

– Самый настоящий ублюдок, насколько я слышал.

– А пожалуй, эмиграция – ив самом деле наилучший для меня выход. Именно то, что мне сейчас нужно.

– На сегодня все, – сказал доктор Сьюпеб. – Надеюсь, я помог вам, по крайней мере хоть чуть‑чуть. В следующий раз…

– Вы действительно помогли мне. Вы подсказали очень хорошую идею. Или, скорее, прояснили то, что уже давно копошилось в моей голове. Возможно, я действительно эмигрирую на Марс… Не ждать же, черт возьми, пока Мори Фрауэнциммер уволит меня? Уж лучше уйти самому и отправиться на поиски «Пристанища драндулетов Чокнутого Луки». Если Джули полетит со мной – прекрасно. Если нет – тоже прекрасно. А в постели, доктор, она и в самом деле хороша, но нет в ней ничего такого, чтобы ее нельзя было заменить другой. Так что… – Чик Страйкрок поднялся со стула. – Наверное, мы с вами больше не увидимся, доктор.

Они обменялись крепким рукопожатием.

– Пошлите мне открытку, когда прибудете на Марс, – сказал доктор Сьюпеб.

Страйкрок кивнул:

– Обязательно… Вы думаете, что будете работать по этому же адресу?

– Не знаю, – сказал доктор Сьюпеб.

«Может статься, – подумал он, – что вы – мой последний пациент. И чем больше я об этом размышляю, тем больше убеждаюсь, что вы – именно тот, кого я все это время ждал. Но точный ответ даст только время».

Они вместе прошли к двери кабинета.

– Как бы то ни было, – сказал Чик Страйкрок, – а я не столь плох, как тот парень, с которым вы говорили по видеофону. Кто это был? Мне кажется, я уже видел его. Да, точно, по телевизору. Он, по‑моему, музыкант. Знаете, доктор, когда вы разговаривали, я почувствовал к нему какую‑то близость. Как будто мы вместе боремся, оба попали в беду и пытаемся выбраться из нее.

– Хм‑м‑м, – сказал доктор, открывая дверь.

– Ага, вы не собираетесь сообщать мне, кто он. Вам запретили, я понимаю. Что ж, желаю ему удачи, кто бы он ни был.

– Удача ему потребуется, – сказал Сьюпеб. – Кто бы он ни был.

* * *

– Какие чувства тебя посетили, Нат, – язвительно спросила Молли Дондольдо, – когда ты общался с таким великим человеком? Думаю, тут все согласятся – Бертольд Гольц является величайшим человеком нашей эпохи.

Нат Флайджер пожал плечами. Такси‑автомат оставило Дженнер и теперь поднималось на плато, в глубь материка, туда, где росли настоящие тропические леса, как будто оставшиеся здесь с времен юрского периода.

«Самое настоящее болото динозавров, – подумал Нат. – Людям здесь жить заказано».

– Мне сдается, Гольц еще кое‑кого обратил в свою веру, – сказал Джим Планк, усмехаясь и подмигнув в сторону Молли.

С небес начал падать дождь, удивительно светлый и легкий. Включились дворники на лобовом стекле, заскакали туда‑сюда, издавая действующий на нервы скрип. Такси свернуло с шоссе – которое, по крайней мере, было гладким, – и, оказавшись на проселочной дороге из бурого камня, принялось подпрыгивать на каждом ухабе, сильно раскачиваясь на рессорах. Внутри машины что‑то лязгнуло, но, кажется, такси все‑таки приспособилось к новым условиям обитания. У Ната сложилось ощущение, что система управления работает в режиме, далеком от штатного, и такси может в любой момент остановиться и навсегда замереть.

– Знаете, что я ожидаю здесь увидеть? – спросила Молли, вглядываясь в густые заросли, тянувшиеся по обе стороны узкой, все еще поднимавшейся в гору дороги. – Я ожидаю увидеть за следующим поворотом «Пристанище драндулетов Чокнутого Луки». Драндулеты стоят там и поджидают нас.

– Именно нас? – спросил Джим Планк. – Почему нас?

– Потому, – сказала Молли. – Мы смахиваем на выброшенных на берег потерпевших кораблекрушение.

Вместо «Пристанища» за следующим поворотом показалось какое‑то здание. Нат разглядывал его, пытаясь понять, что это такое. Старое, обветшалое, на вид давно заброшенное…

«Это же бензоколонка, – понял он вдруг. – Оставшаяся еще с тех времен, когда были распространены автомобили с двигателями внутреннего сгорания».

Он был просто ошеломлен.

– Антиквариат! – воскликнула Молли. – Пережиток прошлого! Как здесь все странно. Может, нам стоит остановиться и осмотреть ее. Ведь это же исторический памятник, наподобие древнего форта или ветряной мельницы. Пожалуйста, Нат!.. Да останови ты это проклятое такси.

Нат стукнул кулаком по кнопкам на панели управления, и такси‑автомат, мучительно застонав – то ли из‑за силы трения в тормозах, то ли от недовольства собственными системами, – остановилось перед бензозаправочной станцией.

Джим Планк осторожно приоткрыл дверцу и вышел. При нем была камера японского производства, он включил ее и стал глядеть в видеоискатель на унылые, подернутые туманом картины. От мелкого дождика лицо его заблестело, капли воды стекали со стекол очков, он снял их и засунул в карман куртки.

– Я сниму кое‑что, – крикнул он.

– Там кто‑то есть, – тихо сказала Молли, обращаясь к Нату. – Лучше не двигаться и помолчать. Он за нами наблюдает.

Выбравшись из такси, Нат пересек дорогу из красных камней и направился к бензоколонке. Внутри домика был виден какой‑то человек. Он встал и направился к двери. Дверь распахнулась. Перед Натом стоял сгорбленный тип с огромной деформированной челюстью. Он замахал руками и что‑то сказал.

– Что он говорит? – испуганно спросил Джим.

Человек, с виду явно пожилой, продолжал нечленораздельно бормотать: «…прв… пч… прв… пч…» Так, во всяком случае, показалось Нату. Человек вроде бы пытался сказать им что‑то, но ему никак не удавалось. Тем не менее, он не оставлял своих попыток. И Нат вдруг обнаружил, что издаваемые этим типом звуки напоминают какие‑то знакомые слова. Он напрягся, пытаясь разобрать, даже приложил к ушам ладони, а старик с огромной челюстью все говорил и жестикулировал, говорил и жестикулировал…

– Он спрашивает, – сказала Молли, – привезли ли мы почту.

– Тут, по‑видимому, принято, чтобы проезжающие по этой дороге машины привозили почту, – сказал Джим и повернулся к аборигену: – Извините, мы не знали об этом. У нас нет для вас почты.

Кивнув, старик успокоился. Он явно понял Джима.

– Мы ищем Ричарда Конгросяна, – сказал Нат. – Мы едем верной дорогой?

Старик искоса посмотрел на него, лицо его сделалось хитрым.

– Овощи есть?

– Овощи? – удивился Нат.

– Я могу есть овощи хорошие. – Старик подмигнул ему и протянул руку, как бы ожидая чего‑то.

– Извините, – смущенно сказал Нат и повернулся к Джиму и Молли. – Овощи, – повторил он. – Вы поняли, что он сказал? Именно это он сказал, верно?

– Я не могу есть мясо, – сказал довольно разборчиво старик. – Ждите.

Он порылся в карманах замызганного пальто и достал кусок плотной бумаги, грязный и затертый, протянул Нату. На бумаге было что‑то напечатано, хотя разобрать текст было трудно. Нат вынес бумагу на свет, прищурился, пытаясь разобрать буквы.

«Покормите меня, и я скажу вам все, что вы хотите услышать. Благодарю от имени ассоциации «горбатиков».

– Я горбатик, – сказал старик, неожиданно отобрал у Ната бумагу и вернул ее в карман пиджака.

– Давайте‑ка мотать отсюда, – тихо сказала Молли. «Раса, порожденная воздействием радиации, – вспомнил Нат.

Горбатики Северной Калифорнии. Здесь же находится их анклав».

Ему вдруг захотелось узнать, сколько их здесь? Десять? Тысяча? Вот в каком месте решил поселиться Ричард Конгросян!

А впрочем, Конгросян, возможно, и прав. Ведь это тоже люди, несмотря на их уродство. Они получают почту и, вероятно, выполняют какие‑то несложные работы. А может, просто живут на пособие, выделяемое окружной администрацией, если не в состоянии работать. Они никого не беспокоят и совершенно безвредны. Нат теперь даже застыдился своей реакции, первоначального инстинктивного отвращения.

– Хотите монету? – спросил он у старика и протянул ему платиновый пятибаксовик.

Горбатик принял монету, кивнул:

– Спэсиба.

– Конгросян живет по этой дороге? – еще раз спросил Нат.

Горбатик махнул рукой вперед.

– Вот и отлично! – сказал Джим Планк. – Поехали дальше. Мы на правильном пути. – Он повернулся к Нату и Молли и повторил настойчиво: – По‑е‑ха‑ли даль‑ше.

Они снова расселись в кабине такси. Нат запустил двигатель, и они проползли мимо бензоколонки и старого горбатика, который наблюдал за тем, как они уезжают, с абсолютно безразличным видом. Словно выключенный симулякр.

– Ничего себе! – сказала Молли, переводя дыхание. – Что это было?

– Будет еще и покруче, – отозвался Нат.

– Святый боже! Конгросян, наверное, совсем рехнулся, поселившись здесь. Я бы ни за что не стала жить в этом болоте. И уже жалею, что отправилась с вами. Давайте‑ка лучше запишем его в студии, а? По‑моему, самое время поворачивать назад.

Такси продолжало ползти дальше, нырнуло под завесь густо перевитых лиан, а затем внезапно выехало к руинам какого‑то городка.

Ровные ряды гниющих деревянных домов с едва различимыми номерами на стенах и выбитыми окнами. Однако город вовсе не был заброшен. Тут и там, на потрескавшихся тротуарах, заросших сорной травой, Нат видел людей или, вернее, горбатиков. Они медленно и неуклюже, то и дело спотыкаясь, брели по каким‑то своим делам, если таковые у них имелись. Одному Богу известно, чем здесь можно было заниматься. Нет ни видеофонов, ни почты…

«Может, Конгросяну нравится эта тишина, – подумал Нат. – Ведь здесь нет никаких звуков, кроме шуршания дождевых струй. Может быть, нужно только привыкнуть к этому, и…»

Но он тут же понял, что никогда бы не смог сжиться с этими чертовыми местами. Слишком уж заметны тут признаки упадка. Эти люди могут быть горбатиками, если хотят или если суждено, но им бы стоило заниматься ремонтом своих поселений. Иначе тут будет все ужаснее и ужаснее…

И, подобно Молли, он пожалел о том, что ввязался в это дело.

– Я бы очень долго думал, – сказал он громко, – прежде чем заживо похоронить себя в такой дыре. Но стоит ощутить в себе решимость на подобную жизнь, как легко принимаешь и самый трудный ее аспект.

– И чем же заключается самый трудный аспект такой жизни? – спросил Джим.

– В господстве прошлого, – ответил Нат. – В таких местах оно господствует над умами людей целиком и полностью. Их общее прошлое – война, непосредственно предшествовавшая этой эпохе, и вызванные ею экологические изменения, коснувшиеся всей жизни. Это своего рода музей, но музей живой. Музей, демонстрирующий, что человечество развивается по спирали…

Он закрыл глаза.

«Интересно, – подумал он, – рождаются ли дети у горбатиков? Генетически это допустимо. Я точно знаю. И боюсь этой допустимости. Это ущербная мутация, и процесс продолжается. Но они выжили. И это хорошо, учитывая здешнюю окружающую среду, для эволюционного процесса. Так и работает эволюция, еще со времени появления первых трилобитов».

Ему стало не по себе от мысли.

А потом он вспомнил, что уже видел эти уродливые отклонения. На картинах. В реконструкциях. Они были весьма правдоподобны. Не исключено, что эти реконструкции подкорректировали с помощью аппарата фон Лессингера. Сутулые тела, массивные челюсти, неспособность питаться мясом из‑за отсутствия резцов, затруднения с речью…

– Молли, – сказал он, – ты догадываешься, кем на самом деле являются эти горбатики?

Она кивнула.

– Неандертальцами, – сказал Джим Планк. – Никакие они не мутанты, появившиеся в результате воздействия радиации. Это поворот эволюции в обратную сторону.

Такси продолжало ползти через город горбатиков. Оно слепо двигалось к расположенному поблизости дому всемирно известного пианиста Ричарда Конгросяна.

ГЛАВА 9

Рекламыш, изготовленный агентством Теодора Нитца, пропищал:

– В присутствии незнакомых разве не чувствуете вы себя порой так, будто вообще не существуете? Разве не кажется вам, что они вас не замечают, будто вы невидимы? В автобусе или в космическом корабле вы, оглядевшись, обнаруживаете, что никто из них, абсолютно никто, не просто не обращает на вас никакого внимания, а даже вида не подает…

Мори Фрауэнциммер поднял винтовку, заряженную шариками двуокиси углерода, тщательно прицелился и выстрелил. Устроившийся на дальней стене кабинета рекламыш упал на пол. Он проник сюда ночью и встретил хозяев кабинета своей неудержимой трепотней.

Мори поставил винтовку в стойку, подошел к лежащему на полу рекламышу и наступил на него. Послышался хруст.

– Почта, – сказал Чик Страйкрок. – Где сегодняшняя почта?

Он искал ее по всему кабинету, как только пришел на работу.

Мори с шумом хлебнул из чашки горячий кофе:

– Посмотри поверх вон тех папок. Под тряпкой, которой мы обычно чистим литеры пишущей машинки.

Он откусил кусочек пончика, посыпанного сахарной пудрой, и снова посмотрел на Чика. Тот вел себя сегодня очень странно, и Мори занимало, что же это означает.

– Мори! – сказал вдруг Чик. – Я тут кое‑что тебе написал.

Он бросил на стол вчетверо сложенный лист бумаги.

Мори не стал его разворачивать, он и так знал, что там написано.

– Я увольняюсь, – сказал Чик. Он был бледен.

– Пожалуйста, не спеши. Что‑то должно произойти. И мне удастся продлить существование фирмы. – Мори так и не развернул заявление Чика, оставив его валяться на столе. – Чем же ты станешь заниматься, уйдя отсюда?

– Эмигрирую на Марс.

Ожил интерком, из него донесся голос Греты Тюбе:

– Мистер Фрауэнциммер, вас хочет видеть мистер Гарт Макри. С ним вместе еще несколько джентльменов.

«Интересно, кто они такие», – подумал Мори.

– Попросите их подождать немного, – сказал он. – У нас с мистером Страйкроком совещание.

– Продолжай свой бизнес без меня! – Чик был настроен решительно. – Я ухожу. Заявление я оставил на столе. Пожелай мне удачи.

– Что ж, удачи тебе, старик!

Мори почувствовал себя очень удрученным, почти больным. Он тупо глядел на стол, пока дверь не открылась и снова не закрылась. Чик ушел.

«Дьявол! – подумал Мори. – Ну и начало рабочего дня!»

Подняв заявление, он развернул его, ознакомился с содержанием и снова сложил лист. Затем нажал кнопку интеркома:

– Мисс Тюбе, пригласите… как вы там назвали?… мистера Макри, что ли? И сопровождающих его джентльменов – тоже.

– Да, мистер Фрауэнциммер.

Дверь кабинета отворилась, и Мори тотчас же весь подобрался, ибо сразу сообразил, что к нему явились важные правительственные чиновники. Двое из них были в серой форме национальной полиции, а глава делегации, очевидно этот самый Макри, держался как влиятельный представитель исполнительной власти, иными словами высокопоставленный гехт. Неуклюже поднявшись на ноги, Мори протянул руку и сказал:

– Господа, чем я могу быть полезен вам?

Пожав ему руку, Макри спросил:

– Это вы – Фрауэнциммер?

– Да, – ответил Мори.

Сердце его забилось, от волнения даже дух перехватило. Неужели они собираются прикрыть его? Таким же примерно образом полиция пожаловала и к психиатрам венской школы.

– Что я такого совершил? – спросил он и сам услышал, как дрогнул его голос.

Черт, неприятности шли одна за другой!..

Макри улыбнулся:

– Пока – ничего. Мы хотим обсудить вопрос по поводу размещения в вашей фирме определенного заказа. Однако для этого требуется статус гехта. Разрешите отключить ваш интерком?

– П‑простите? – ошеломленно сказал Мори.

Кивнув сотрудникам НП, Макри отступил в сторону. Энпэшники стремительно направились к столу и отключили интерком. Потом осмотрели стены, мебель, тщательно обследовали каждый дюйм комнаты и всего, что в ней находилось, а потом кивком дали знать Макри, что он может продолжать.

– Отлично, – сказал Макри. – Фрауэнциммер, мы принесли с собою спецификацию сима. Мы хотим, чтобы вы его изготовили. Все здесь. – Он протянул запечатанный конверт. – Ознакомьтесь. Мы подождем.

Распечатав конверт, Мори принялся внимательно изучать его содержание.

– Вы в состоянии это сделать? – через некоторое время спросил Макри.

Мори поднял голову:

– Эта спецификация относится к Дер Альте.

– Правильно, – кивнул Макри.

«Так вот оно что! – наконец‑то сообразил Мори. – Вот для чего требуется статус гехта. Теперь я стал гехтом. Как быстро все произошло! Теперь я принадлежу к узкому кругу избранных. Как плохо, что ушел Чик, бедный проклятый Чик, как это несвоевременно! Останься он здесь еще на пять минут…»

– Это принимали за истину целых пятьдесят лет, – сказал Макри.

Они вовлекают его в свои дела. Делают его соучастником всей этой политики.

– С ума сойти! – воскликнул Мори. – Никогда бы не предположил, глядя на его выступления по телевизору, слушая его речи. А теперь сам должен создать такую же чертовщину. – Он все еще не мог справиться с потрясением.

– Карп знает свое дело, – сказал Макри. – Особенно хорош его нынешний, этот Руди Кальбфляйш. Интересно, догадывались ли вы, специалист в производстве симов, хоть о чем‑нибудь?

– Никогда, – признался Мори, – Ни разу. И еще бы миллион лет не догадался.

– А вы в состоянии сделать не хуже?

– Разумеется.

– Когда можете приступить?

– Да хоть сейчас.

– Вот и отлично. Вы понимаете, что поначалу нам, естественно, придется держать здесь сотрудников НП? Для обеспечения безопасности и сохранения государственной тайны…

– Конечно, – пробормотал Мори. – Раз надо, значит надо. Послушайте… извините меня… один момент…

Он проскользнул мимо них к двери и вышел в приемную.

– Мисс Тюбе, вы не видели, куда отправился мистер Страйкрок?

– Он только что уехал, мистер Фрауэнциммер. В сторону автобана. По‑моему, он направился домой, в «Авраам Линкольн», он там живет.

«Поторопился ты, парень…» – Мори покачал головой.

Удача не покинула Чика Страйкрока. В душе Мори нарастало ликование.

«Это все меняет коренным образом, – подумал он. – Бизнес продолжается. Я – поставщик Двора Его Величества. Вернее, снабженец Белого дома. Что, в общем‑то, одно и то же. Да, абсолютно одно и то же».

Он вернулся в кабинет, где его дожидались важные гости. Все трое глядели на него довольно мрачно.

– Извините, – сказал Мори. – Я выяснял, где находится мой менеджер по сбыту. Я хотел проинструктировать его. Мы на какое‑то время отказываемся от любых других заказов и полностью сосредотачиваемся на выполнении этого. – Он замялся. – Что же касается стоимости…

– Мы подпишем контракт, – сказал Гарт Макри. – Вам будет гарантировано возмещение всех ваших затрат плюс сорок процентов. Руди Кальбфляйша мы приобрели за в один миллиард долларов СШЕА. Плюс, разумеется, оплата сервисного обслуживания и ремонтных работ, начиная с момента эксплуатации.

– О да, – согласился Мори. – Нельзя допустить, чтобы он вдруг перестал работать прямо в середине произносимой речи. – Он попытался рассмеяться, но смеха в его душе не нашлось.

– Можете прикинуть, в какую сумму это обойдется теперь? Ну, хотя бы грубо… Скажем, в интервале между одним и полутора миллиардами?

– Вполне похоже на правду, – сказал Мори.

Его не покидало ощущение, что голова вот‑вот отвинтится от туловища и упадет на пол.

Макри посмотрел на него в упор:

– У вас мелкая фирма, Фрауэнциммер. Мы оба прекрасно это понимаем. Не надейтесь на золотые горы. Этот заказ не превратит вас в крупную компанию, такую, как «Карп унд Зоннен Верке». Но он обеспечит ваше существование на довольно длительный срок. Вам, наверное, ясно, что мы готовы финансово поддерживать вас столько времени, сколько понадобится. Мы получили исчерпывающую информацию о вашем нынешнем положении из ваших же бухгалтерских книг… вы удивлены?., и нам известно, что вы вот уже в течение нескольких месяцев несете убытки.

– Это полная правда, – сказал Мори.

– Но работаете вы прекрасно, – продолжал Гарт Макри. – Мы тщательно изучили образцы вашей продукции, как здесь, так и там, где они функционируют, – на Луне и Марсе. Вы проявляете подлинное мастерство, пожалуй, даже большее, чем «Карп Верке». Вот потому мы сегодня разговариваем не с Антоном и не со старым Феликсом.

– Можно вопрос? – сказал Мори. И осекся.

Значит, вот почему правительство на сей раз решило заключить контракт с ним, а не с Карпом. Неужели Карп изготовил все симулякры Дер Альте вплоть до самого последнего? Это и был вопрос, который Мори хотел задать. И если ответ на него положительный, то смена правительством поставщика симулякров может означать радикальное изменение политического курса. Но об этом лучше не спрашивать.

– Хотите сигару? – спросил Гарт Макри, протягивая Мори «Оптимо адмиральские». – Очень мягкая. Чистейший флоридский лист.

– Спасибо!

Мори неловко взял большую зеленоватую сигару. Они закурили, внимательно разглядывая друг друга в наступившем молчании, которое вдруг наполнилось спокойствием и уверенностью.

* * *

Объявление на информационном табло жилого комплекса «Авраам Линкольн», говорящее о том, что Дункан и Миллер отобраны искателем талантов для выступления в Белом доме, ошеломило Эдгара Стоуна. Он перечитывал объявление снова и снова, сначала пытаясь понять, не является ли оно розыгрышем, а потом удивляясь, как этому нервному шибздику удалось добиться такого.

«Что‑то здесь не так, – подумал Стоун. – Что‑то вроде того, как я подделал результаты его релпол‑теста… а теперь кто‑то подделал результаты проверки его таланта».

Стоун собственными ушами слышал игру на этих кувшинах, он присутствовал при исполнении программы дуэтом, состоящим из Дункана и Миллера, и оно было не таким уж и превосходным. Хотя и весьма неплохим…

В глубине души он уже раскаивался, что сфальсифицировал результаты релпол‑теста.

«Это я вывел его на дорогу к успеху, – подумал он. – Я ведь спас его тогда. А теперь он уже на пути в Белый дом».

Неудивительно, что Иан Дункан не справился со своим релпол‑тестом. Он наверняка очень много времени отдавал игре на кувшине. У него просто не оставалось времени на выполнение повседневных обязанностей, с которыми справлялась остальная часть человечества.

«Наверное, это просто потрясающе – быть артистом, – с горечью подумал Стоун. – Ты свободен от обязанностей, для тебя нет правил. Ты можешь заниматься тем, что тебе нравится… И он уверен, что сделал из меня дурака».

Быстро прошагав по коридору третьего этажа, Стоун подошел к кабинету домового капеллана, позвонил. Дверь отворилась, капеллан сидел за письменным столом. Лицо его было темным от усталости.

– Отче, – сказал Стоун, – я хотел бы исповедаться. Вы можете уделить мне несколько минут? Это очень срочно… На моей совести грехи.

Потерев лоб, Патрик Дойл кивнул.

– Ох, жизнь, – пробурчал он. – То густо, то пусто. Сегодня у меня побывало уже десять жильцов, которым потребовался «духовник». Проходите. – Он устало махнул в сторону ниши, которая открылась в одной из стен его кабинета. – Садитесь и подключайтесь. А я буду слушать и одновременно заполнять формы «четыре‑десять», присланные из Берлина.

Исполненный праведного негодования, Эдгар Стоун дрожащими руками прикрепил электроды «духовника» к соответствующим точкам у себя на черепе, а затем, взяв микрофон, начал исповедь. Внутри аппарата начали вращаться катушки с магнитной лентой.

– Движимый ложной жалостью, – сказал Стоун, – я нарушил устав нашего жилого комплекса. Но меня беспокоит главным образом не проступок сам по себе, а мотивы, которые за ним стоят. Проступок этот – результат неправильного отношения к собрату, жильцу нашего дома. Мой сосед, мистер Иан Дункан, завалил свой очередной релпол‑тест, и было ясно, что его выселят из «Авраама Линкольна». Я симпатизировал ему, ибо подсознательно и самого себя считаю неудачником, как жилец этого дома, и как гражданин вообще, и потому я сфальсифицировал его ответы так, чтобы он прошел тестирование. Очевидно, мистеру Иану Дункану нужно устроить новое испытание, а сфальсифицированный мной результат следовало бы аннулировать.

Он пристально поглядел на капеллана, но выражение лица Дойла было непроницаемым.

«Теперь‑то за Дунканом и его кувшином установят пристальный надзор», – подумал Стоун.

«Духовник» начал анализировать его рассказ. Вскоре из него выскочила перфокарта, и Дойл поднялся из‑за стола, чтобы взять ее. После долгого, очень внимательного исследования он принялся разглядывать Стоуна.

– Мистер Стоун, – сказал он, – вывод таков, что ваша исповедь исповедью вовсе не является. Что у вас на уме? Начинайте все с самого начала. Ваш самоанализ недостаточно глубок, материалу, представленному вами, далеко до подлинности. И я предлагаю, чтобы вы начали с признания в попытке исказить суть своей исповеди сознательно и преднамеренно.

– Ничего подобного, – возразил Стоун и замолк, прямо‑таки онемев от страха. – М‑может б‑быть, лучше бы обсудить эти вопросы с вами неофициально, сэр? Я в самом деле подтасовал результат релпол‑тестирования Иана Дункана. Это факт. Что же касается моих мотивов…

– Разве вы сейчас не позавидовали Дункану? – перебил его Дойл. – Его успеху в исполнительском мастерстве, открывшему ему дорогу в Белый дом?

Наступила тишина.

– Это… могло быть, – проскрипел, признаваясь, Стоун. – Но это не меняет того факта, что по закону Иан Дункан не должен жить здесь. Его следует выселить, независимо от моих мотивов.

Загляните в кодекс муниципальных жилых домов. Я знаю, что там есть раздел, относящийся к ситуации, подобной этой.

– Но вам не уйти отсюда, – упорствовал капеллан, – не сознавшись во всем. Вы должны удовлетворить машину. Вы пытаетесь добиться принудительного выселения соседа, чтобы ублажить свои эмоциональные, психологические потребности. Сознайтесь в этом, а затем, возможно, мы сможем обсудить ту часть кодекса, которая имеет касательство к Дункану.

Стоун застонал и еще раз прикрепил к своему черепу хитроумную систему электродов.

– Ладно, – проскрипел он. – Я ненавижу Иана Дункана, потому что он артистически одарен, а я – нет. Я желаю предстать перед жюри присяжных, состоящим из двенадцати жильцов этого дома, который и определит наказание за мой грех. Однако я настаиваю на том, чтобы Дункана подвергли повторному релпол‑тестированию! Я не откажусь от своего требования – у него нет ни малейшего права проживать здесь, среди нас. Это и безнравственно, и противозаконно.

– По крайней мере, теперь вы честны, – сказал Дойл.

– Вообще‑то, – отозвался Стоун, – мне нравится игра на кувшинах. И мне пришлось по душе их выступление. Но я вынужден вести себя именно так, поскольку только такое поведение, по моему глубочайшему убеждению, в полной мере отвечает общественным интересам.

«Духовник», как показалось Стоуну, выстреливая вторую перфокарту, насмешливо фыркнул. Хотя, это, конечно, была всего лишь игра воображения.

– Вы топите себя все глубже и глубже, – сказал Дойль, расшифровав карту, – Поглядите‑ка сами. – Он угрюмо протянул карту Стоуну. – В вашем мозгу бунтуют путаные, противоречивые мотивы. Когда вы исповедовались в последний раз?

Густо покраснев, Стоун промямлил:

– Кажется… в прошлом августе. Капелланом был тогда Пэйп Джоунс. Да, это было в августе.

На самом деле это было в начале июля.

– С вами придется немало поработать, – сказал Дойл, закуривая сигарилу и откидываясь на спинку стула.

* * *

После оживленного обсуждения и горячих споров открывать свое выступление в Белом доме они решили с «Чаконы ре‑мажор» Баха. Элу она всегда очень нравилась, несмотря на все трудности ее исполнения, двойные синкопы и тому подобное. Дункан же нервничал от одной только мысли об этой чаконе. Он хотел теперь, когда, наконец, все уже было решено, начать с куда более простой «Пятидесятой сюиты для виолончели без оркестра». Но менять что‑либо было уже поздно. Эл отослал программу концерта секретарю Белого дома по вопросам науки и культуры мистеру Гарольду Слезаку.

– Ради Бога, не волнуйся, – сказал Эл. – Тебе ведь вести вторую партию. Или ты согласен отдать вторую партию мне?

– Нет, – ответил Иан.

Это и в самом деле облегчало его задачу. Партия, которую собирался исполнять Эл, была гораздо более трудной.

За периметром «Пристанища драндулетов номер три» взялась за дело папула, прочесывая тротуар в поисках потенциальных покупателей. Было всего лишь десять утра, и поблизости еще не появлялись те, кого бы стоило взять в обработку. Сегодня распродажа приютилась в холмистом районе Окленда, штат Калифорния, среди обсаженных деревьями улиц наиболее респектабельного жилого района. Напротив стоял «Джо Луис» – необычной архитектуры фантастически роскошный домина на тысячу квартир, в основном заселенный состоятельными неграми. Здание в лучах утреннего солнца казалось особенно опрятным и ухоженным. У входа стоял охранник, со значком и винтовкой, останавливая всякого, кто там не проживал.

– Слезак еще должен получить одобрение программы, – напомнил Эл. – Может быть, Николь не захочет слушать чакону. Вкусы у нее весьма специфические, да и меняются все время.

Иан представил себе Николь, возлегающую на огромной кровати в розовом с оборками пеньюаре, ее завтрак на подносе рядом, а она просматривает программу, знакомясь с перечнем номеров.

«Она уже услышала про нас, – подумал он. – Она знает о нашем существовании. В этом случае мы действительно существуем. Подобно ребенку, которому нужно, чтобы мать любовалась тем, что он делает. Факт нашего существования утвержден пристальным взглядом Николь… А что будет, когда она отведет от нас свой взор? – подумал он. – Что случится с нами после этого? Мы распадемся, снова погрузимся в забвение? Назад, к случайному бесформенному скоплению атомов? Туда, откуда мы вышли, в мир небытия. В мир, где мы влачили пустую жизнь до этого момента…»

– А возможно, она попросит нас сыграть на «бис», – продолжал Эл. – Она даже может попросить нас сыграть что‑нибудь особенно ей полюбившееся. Я провел кое‑какие исследования и выяснил, что иногда она заказывает сыграть «Весенние странствия» Шумана. Запомни! Нам бы стоило порепетировать «Весенние странствия» на всякий случай.

Он извлек несколько нот из своего кувшина.

– Я так не могу, – резко сказал Иан. – Не могу продолжать. Это все слишком много для меня значит. Что‑то обязательно пойдет не так, как хочется. Мы ей не понравимся, и нас выкинут вон. И мы никогда не сможем забыть это.

– Послушай, у нас ведь есть папула. И это дает нам…

Эл неожиданно замолчал. На тротуаре появился высокий, сутулый пожилой мужчина в дорогом сером костюме на натуральной ткани.

– Боже мой, да это же Лука собственной персоной! – воскликнул Эл. Вид у него был испуганный. – Я‑то сам видел его всего лишь дважды в жизни. Что‑то не так!..

– Лучше увести папулу назад, – сказал Иан.

Папула между тем двинулась навстречу Чокнутому Луке.

– Я не могу, – изумленно сказал Эл, отчаянно теребя пульт управления на поясе. – Она не реагирует на мои команды.

Папула приблизилась к Луке, тот наклонился, подхватил ее под мышку и пошел дальше, направляясь к распродаже.

– Он взял управление ею на себя, – сказал Эл, тупо глядя на Иана.

Дверь отворилась, и Чокнутый Лука вошел в контору.

– Мы получили сообщение, что вы используете ее в свободное от работы время, в личных целях, – сказал он, обращаясь к Элу. – Вас предупреждали, чтобы вы так не делали. Папула – принадлежность распродажи, а не личная собственность оператора.

– И что дальше? – пробормотал Эл, запинаясь.

– Вас следовало бы уволить, – заявил Лука, – но вы хороший продавец, и я не стану вас увольнять. Однако дальше вам придется работать без ее помощи. – Он плотнее обхватил папулу и направился к выходу. – Все, у меня больше нет времени.

Тут он заметил кувшин Эла.

– Это же не музыкальный инструмент, это сосуд, в котором держат виски.

– Послушайте, Лука, – сказал Эл. – Это же прекрасная реклама. Дать концерт для Николь означает поднять престиж сети «Пристанищ». Понимаете?

– Мне не нужен престиж, – отрезал Лука, останавливаясь. – Я не собираюсь гнуться перед Николь Тибодо. Пусть она руководит обществом, как ей заблагорассудится, а я буду руководить «Пристанищами», как заблагорассудится мне. Она не трогает меня, я не трогаю ее, и это вполне меня устраивает. Не ломайте ситуацию. Скажите Слезаку, что вы не сможете выступить, и забудьте об этом. Ни один нормальный взрослый мужчина не станет дуть в пустую бутылку.

– А вот тут вы ошибаетесь! – сказал Эл. – Искусство можно отыскать даже в обыденной жизни. В том числе и в этих кувшинах.

Лука, ковыряясь в зубах серебряной зубочисткой, заметил:

– Теперь у вас нет папулы, чтобы склонить мнение Первой Семьи в свою пользу. Подумайте об этом. Неужели вы в таком положении надеетесь чего‑либо добиться? – Он усмехнулся.

Эл подумал немного и повернулся к Иану:

– К сожалению, он прав. Без папулы мы – ничто. Однако и отступать нам некуда.

– У вас есть смелость, – сказал Лука. – Зато нет здравого смысла. Тем не менее я восхищаюсь вами. И теперь мне понятно, почему вы стали продавцом столь высокого уровня – вы бьетесь до конца. Берите папулу на концерт в Белом доме. Вернете на следующее утро.

Он швырнул круглое, смахивающее на огромного жука, создание Элу. Подхватив папулу, Эл прижал ее к своей груди, как огромную подушку.

– Возможно, это и в самом деле было бы неплохой рекламой, – задумчиво сказал Лука. – Но мне известно вот что. Николь не любит нас. Слишком много людей выскользнули из ее рук с нашей помощью. Мы представляем собой щель в социальной структуре, созданной мамочкой Николь, и мамочка об этом знает. – Он снова усмехнулся, обнажив золотые зубы.

– Спасибо, Лука, – произнес Эл.

– Но командовать папулой буду я, – объявил Лука. – В режиме дистанционного управления. У меня квалификация повыше, чем у вас. В конце концов, это я создал их.

– Несомненно, – сказал Эл. – Все равно руки у меня будут заняты.

– Да, – согласился Лука. – Руки вам понадобятся для того, чтобы держаться за эту бутыль.

Однако что‑то в голосе Луки встревожило Иана Дункана. Что же Лука затевает? Впрочем, в любом случае у Иана и Эла нет выхода: без папулы им не обойтись. А Лука сумеет прекрасно справиться с управлением ею – в этом не приходилось сомневаться, он уже доказал свое превосходство на Элом несколько минут назад. А кроме того, как верно заметил Лука, Эл всецело будет занят своим кувшином. И тем не менее…

– Послушайте, Лука, – сказал Иан. – Вы когда‑нибудь встречались с Николь?

Этот вопрос родила его интуиция.

– Разумеется, – уверенно ответил Лука. – Много лет назад. У меня тогда были тряпичные куклы, одеваемые на руки, как перчатки. Мы с отцом переезжали с места на место с кукольными представлениями. И в конце концов оказались в Белом доме.

– И что там случилось? – спросил Иан.

Лука ответил не сразу.

– Она… Ей не понравилось представление. Она сказала о наших куклах… Что они представляют собой неприличное зрелище.

«Вот тогда‑то ты ее и возненавидел, – подумал Иан. – И никогда уже не простил».

– Так оно и было? – спросил он.

– Нет, конечно, – ответил Лука. – Правда, в одной части представления было небольшое стрипшоу. Наши куклы изображали панельных девиц. Но прежде никто не возражал против этого. Мой отец очень переживал, а мне все это было по барабану. – Лицо Луки оставалось совершенно спокойным.

– Николь тогда уже была Первой Леди? – спросил Эл.

– О да! – воскликнул Лука. – Она занимает этот пост уже в течение семидесяти трех лет. Разве вы не знаете?

– Но ведь это же невозможно! – почти одновременно вскричали Эл и Иан.

– Еще как возможно, – сказал Лука. – На самом деле она теперь старуха. Должна быть. Бабушка. Однако выглядит, я думаю, все еще очень неплохо. Да вы сами убедитесь, когда увидите ее.

– Но по телевизору… – ошеломленно начал было Иан.

– О да, – согласился Лука. – На экранах телевизоров она выглядит лет на двадцать. Но откройте учебник истории… Хотя они, разумеется, запрещены для всех, кроме гехтов. Я имею в виду настоящие книги по истории, а не те, что вам дают для подготовки ко всем этим релпол‑тестам. Стоит вам заглянуть в настоящую книгу, и вы сами сумеете определить возраст Николь. Факты все там. Правда, их надо будет выкопать из‑под всякой муры.

«Факты не имеют никакого значения, – подумал Иан, – когда видишь своими собственными глазами, насколько она молода. А мы видим это каждый день. – Он в упор посмотрел на Луку. – Вы лжете, – едва не сказал он вслух. – И мы знаем это, мы все знаем это. Мой друг Эл видел ее. И он бы сказал, будь она и в самом деле такой старой. Вы ненавидите ее – вот в чем мотив вашей лжи».

Потрясенный, он повернулся спиной к Луке, не желая иметь с этим человеком ничего общего. Семьдесят три года в Белом доме – значит, сейчас Николь почти девяносто. Иан содрогнулся от этой мысли. И сразу же решил выбросить ее из головы. Или, по крайней мере, попытался это сделать.

– Удачи вам, парни! – Лука удалился, по‑прежнему жуя свою зубочистку.

«Плохо, что правительство прикрыло психоаналитиков! – Эл Миллер бросил взор через всю контору на своего дружка Иана Дункана. – Он же совсем расклеился…»

Однако одному из психоаналитиков все‑таки разрешили работать. Эл слышал об этом по телевизору. Доктор Сьюпеб – так, кажется, его зовут.

– Иан, – сказал Эл. – Тебе нужна помощь. Иначе, начав играть перед Николь, ты провалишься.

– Все будет о'кей, – коротко ответил Иан.

– Ты бывал когда‑нибудь у психоаналитика? – спросил Эл.

– Пару раз. Но давно.

– Ты как считаешь – они лучше химиотерапии?

– Лучше химиотерапии даже кастет бандита.

«Если он единственный практикующий психоаналитик во всех СШЕА, – подумал Эл, – то загружен он, несомненно, под завязку. И, скорее всего, ему не до новых пациентов».

Однако чем черт не шутит?.. Он отыскал номер психоаналитика, поднял трубку и набрал этот номер.

– Кому это ты звонить собрался? – подозрительно спросил Иан.

– Доктору Сьюпебу. Последнему из…

– Я понял. И зачем? Насчет меня? Или себя?

– Насчет обоих, – сказал Эл.

– Но, главным образом, из‑за меня.

Эл ничего не ответил. На экране появилось изображение девушки. У нее была круглая, полная, высокая грудь.

– Кабинет доктора Сьюпеба, – сказала девушка.

– Доктор принимает новых пациентов? – спросил Эл, залюбовавшись ею.

– Да, принимает, – ответила девушка энергичным голосом.

– Потрясающе! – произнес удивленный, но довольный Эл. – Мы с моим партнером хотели бы посетить его. И хорошо бы побыстрее.

Он продиктовал имена.

– Вас устроит утро пятницы, в половине десятого? – спросила девушка.

– Отлично, – сказал Эл. – Большое спасибо, мисс. Мэм. – Он положил трубку и повернулся к Иану. – Мы добились приема! – воскликнул он. – Теперь нам поможет высококвалифицированный профессионал. Знаешь, расскажи‑ка ты ему о восприятии Николь как матери… Кстати, ты заметил эту девочку? Пожалуй…

– Иди один, – отозвался Иан. – Я не пойду.

– Если ты не пойдешь, я не стану играть на кувшине в Белом доме, – спокойно сказал Эл. – Так что тебе лучше пойти.

Иан бросил в его сторону удивленный взгляд.

– Я говорю вполне серьезно, – сказал Эл.

Наступило продолжительное, неловкое молчание.

– Ладно, я пойду, – сказал наконец Иан. – Но только один раз. В эту пятницу.

– Это будет решать доктор.

– Слушай, – продолжал Иан, будто не слыша, – если Николь Тибодо и в самом деле девяносто лет, то никакая психотерапия мне не поможет.

– Неужели она так сильно завладела твоими чувствами? Женщина, которую ты дажз не видел никогда? Это уже явная шизофрения. А ведь фактически твое воображение поразила… – Эл пошевелил пальцами, – иллюзия. Нечто искусственное, нереальное.

– Что есть реальное и что нереальное? Для меня она реальнее всех прочих; даже реальнее тебя. Даже реальнее меня самого, моей собственной жизни.

– Боже милостивый! – воскликнул Эл, пораженный этими словами. – Ну, по крайней мере, тогда у тебя есть ради чего жить.

– Есть, – кивнул Иан.

– Посмотрим, что скажет в пятницу Сьюпеб, – сказал Эл. – Мы спросим у него, сколько шизофрении в этом твоем отношении. Если она вообще есть…. – Он пожал плечами. – А может, я и не прав.

«А может, – подумал он, – это мы с Лукой с катушек сдвинулись».

Для него Лука был куда более реальным, куда более важным жизненным фактором, чем Николь Тибодо.

«Но ведь я видел Николь во плоти, – подумал он, – а Иан не видел. В этом‑то и заключается разница между нами».

Он взял кувшин и снова приступил к репетиции. Чуть погодя за свой кувшин взялся и Иан Дункан. А еще чуть погодя к ним вернулись энтузиазм и надежды.

ГЛАВА 10

– Фрау Тибодо! – пролаял армейский майор, тощенький, маленький и прямой, как палка. – Рейхсмаршал герр Герман Геринг.

Вперед шагнул очень толстый мужчина в белом, похожем на тогу (невероятно!) одеянии, с маленьким львенком на кожаном поводке и сказал по‑немецки:

– Рад вас видеть, миссис Тибодо.

– Рейхсмаршал, – сказала Тибодо, – вы понимаете, где в настоящий момент находитесь?

– Да, – кивнул Геринг и наклонился над львенком, крикнул строго: – Sei ruhig[18], Марси!

Все это наблюдал Бертольд Гольц. Он ушел чуть в будущее при помощи собственного аппарата фон Лессингера. Ожидая, когда же Николь организует перенос Геринга, он едва не потерял всякое терпение. И вот наконец немец здесь, вернее, здесь он будет через семь часов.

Имея в своем распоряжении аппарат фон Лессингера, проникнуть в Белый дом, несмотря на многочисленную охрану из сотрудников НП, оказалось очень несложно. Гольц просто отправился в далекое прошлое, когда Белый дом еще никем не охранялся, а затем вернулся в ближайшее будущее. Он проделывал подобную штуку уже не раз. И еще не раз проделает. И сейчас, благополучно заглянув в собственное будущее, попал прямо на место преступления. Сцена эта изрядно развлекала его – не только потому, что он спокойно мог наблюдать за Николь, но и потому, что мог смотреть на самого себя (и в прошлом, и будущем, с точки зрения вероятности). Это была скорее потенциальная возможность, чем действительность. Но такое наблюдение расширяло границы возможности в общем смысле.

«Они заключат соглашение, Николь и Геринг, – решил Гольц. – Рейхсмаршалу, изъятому сначала из тысяча девятьсот сорок первого, а потом из тысяча девятьсот сорок четвертого года, покажут разрушенную Германию сорок пятого. Он увидит, что ожидает нацизм, увидит самого себя на процессе в Нюрнберге и наконец станет свидетелем своего собственного самоубийства с помощью яда, переданного в противогеморройной свече. Это, разумеется, окажет влияние на него. И сделка совершится. Нацисты даже в обычных условиях были большими спецами по различным сделкам».

А дальше все просто… Несколько видов чудо‑оружия из будущего, появившихся в конце второй мировой войны, – и эра Варварства продлится не тринадцать лет, а, как поклялся Гитлер, тысячу. Лучи смерти, лазеры, стомегатонные водородные бомбы… Трудно переоценить такую помощь вооруженным силам Третьего рейха. Плюс, конечно, «А‑1» и «А‑2» или, как их называли союзники, «Фау‑1» и «Фау‑2». А теперь у нацистов появятся и «А‑3», и «А‑4», и так далее, до бесконечности, если потребуется.

Гольц нахмурился. Поскольку в дополнение к этим, уже имеющимся, в тайной тьме возможного будущего возникали и другие варианты, мрачные и совершенно неясные. Какими они будут, эти менее вероятные варианты? Опасными, но все же более предпочтительными, чем ясный вариант, связанный с чудо‑оружием?..

– Эй, вы!.. Там! – крикнул один из сотрудников НП, внезапно обнаруживший Гольца, стоявшего в углу гостиной с болотными орхидеями. Охранник выхватил пистолет и прицелился.

Совещание между Николь Тибодо, Герингом и четырьмя военными советниками тут же прервалось. Все повернулись в сторону Гольца и охранника.

– Фрау! – Гольц вышел из угла: он предвидел случившееся с помощью своего аппарата фон Лессингера. – Вы знаете, кто я. Призрак на пиршестве.

Он рассмеялся.

Однако Белый дом, разумеется, тоже имел в своем распоряжении аппарат фон Лессингера. Они предвидели ситуацию не менее ясно, чем Гольц. И в этом был элемент фатализма. И ничего нельзя было избежать. И не было никаких запасных путей… таких, во всяком случае, которые были бы желательны Гольцу. Он давно уже знал, что анонимность для него, в конечном счете, будущего не оставляла.

– В другой раз, Гольц, – с отвращением сказала Николь.

– Сейчас, – отозвался Гольц, направляясь прямо к ней.

Охранник повернулся к Первой Леди, ожидая распоряжений. Казалось, он был очень сильно смущен.

Николь раздраженно махнула ему.

– Кто это? – спросил рейхсмаршал, изучающе глядя на Гольца.

– Всего‑навсего бедный еврей, – усмехнулся Гольц. – Не то что Эмиль Старк, которого я тут не нахожу, несмотря на все ваши обещания, Николь. Здесь много бедных евреев, рейхсмаршал. Не меньше, чем в вашем времени. Правда, у меня нет никаких ценностей или собственности, которую вы могли бы конфисковать, нет произведений искусства, нет золота. Уж извините! – Он присел к столу переговоров и налил себе стакан ледяной воды из стоявшего под рукой графина. – Этот ваш зверек, Марси, он злой? Ja oder nein?[19]

– Нет, – ответил Геринг, ласково поглаживая львенка.

Он сидел, угнездив животное на стол перед собой. Львенок послушно свернулся калачиком, полузакрыв глаза.

– Мое присутствие, – продолжал Гольц, – мое еврейское присутствие здесь нежелательно. И Эмиля Старка нет. Почему его нет, Николь? – он взглянул на Первую Леди в упор. – Вы боитесь оскорбить рейхсмаршала? Странно… В конце концов, Гиммлер имел дело с евреями в Венгрии, при посредничестве Эйхмана. Есть даже генерал‑еврей в опекаемом рейхсмаршалом люфтваффе, некто генерал Мильх. Не правда ли, рейхсмаршал? – он повернулся к Герингу.

– Ничего такого о Мильхе я не знаю, – раздраженно сказал Геринг. – Это прекрасный человек, я утверждаю это со всей ответственностью.

– Вот видите, – повернулся Гольц к Николь. – Герру Герингу не впервой иметь дело с жидами. Верно, герр Геринг? Вам совсем не обязательно отвечать на мой вопрос, я уже сделал все выводы.

Геринг впился в него злобным взглядом.

– А теперь поговорим о сделке… – начал Гольц.

– Бертольд! – грубо прервала его Николь. – Убирайтесь отсюда! Я позволяю вашим уличным бойцам шататься, где им вздумается. Но если вы мне станете мешать, я прикажу их всех пересажать. Вы знаете цель, которой я добиваюсь этим совещанием. Уж вам‑то следовало бы одобрить мои действия.

– А я их не одобряю, – твердо заявил Гольц.

– И почему же? – влез один из военных советников.

– Да потому что стоит нацистам победить с вашей помощью во второй мировой войне, они все равно вырежут всех евреев. И не только тех, что живут в Европе или в России, но и тех, что живут в Соединенных Штатах и в Латинской Америке.

Он говорил совершенно спокойно. В конце концов, он уже видел это, исследовав с помощью аппарата фон Лессингера несколько самых жутких вариантов альтернативного будущего.

– Не забудьте, что целью войны для нацистов было полное истребление еврейства. Это не просто побочный результат войны.

Наступила тишина.

А потом Николь приказала охранникам:

– Прикончите его!

Один из агентов НП тут же прицелился и выстрелил.

Но Гольц все рассчитал. В тот момент, когда дуло пистолета оказалось направленным на него, он вошел в контакт с полем фон Лессингера. Сцена вместе с актерами затуманилась, потом прояснилась. Гольц находился в той же самой гостиной, вокруг красовались все те же болотные орхидеи, но людей уже не было. Он находился здесь один, и только неуловимые призраки будущего порой появлялись вокруг.

Вот промелькнули в беспорядочной последовательности картины, связанные с Ричардом Конгросяном, вовлеченным в какие‑то сверхъестественные ситуации, сперва связанные с ритуалами его очищения, а затем с Уайлдером Пэмброуком. Комиссар НП что‑то сделал, но Гольц не смог понять, что именно. А затем он увидел самого себя, сначала обладавшего огромной властью, а затем вдруг почему‑то мертвого. Продрейфовала мимо него и Николь, но какая‑то совершенно иная и непонятная. И повсюду в будущем, казалось, существовала смерть, она поджидала всех и каждого. Что это могло означать? Может быть, это были всего лишь галлюцинации?

Этот коллапс уверенности, казалось, был связан с Ричардом Конгросяном. Искажение структурной ткани будущего было следствием его психокинетического дара, определялось парапсихическими способностями этого человека.

Знал ли об этом сам Конгросян? Могущество такого рода может быть неведомо даже тому, кто им обладает. Конгросян, заблудившийся в лабиринте собственной болезни, практически недееспособен, но все еще в состоянии воздействовать на все варианты альтернативного завтра.

«Если бы я мог понять это, – подумал Гольц. – Если бы я мог постичь этого человека, который станет ключевой загадкой для всех нас… тогда бы я победил. Будущее больше не состояло бы из трудно различимых теней, сцепленных в такие конфигурации, уразуметь которые с помощью обычной логики – моей, во всяком случае, – никогда не удастся».

* * *

Ричард Конгросян, находящийся в палате нейропсихиатрической клиники «Франклин Эймз» громко объявил:

– Я теперь полностью невидим.

Он поднял руку и не увидел ее.

– Вот оно и пришло, – добавил он. И не услышал собственного голоса: ему стали недоступны и звуки. – Что же мне теперь делать? – спросил он у четырех стен своей палаты.

Ответа он не услышал. Он пребывал в совершенном одиночестве и был лишен любых связей с внешним миром.

«Я должен выйти отсюда», – решил он.

Ему надо было искать помощь, потому что здесь он никакой помощи не получал – медики оказались неспособны остановить развитие его болезни.

«Я вернусь в Дженнер, – решил он. – Мне надо повидаться со своим сыном».

Не было никакого смысла обращаться к доктору Сьюпебу или любому другому врачу, хоть ориентированному на химиотерапию, хоть отвергающему ее. Время определять метод лечения прошло. Болезнь вошла в новую стадию. Чем она будет характеризоваться? Этого он еще не знал. Но в свое время узнает. При условии, что переживет ее. Только как это получится, если он уже мертв?

«Вот именно, – сказал он себе, – Я умер. И все же еще живу».

Это была тайна. Он никак не понимал этого.

«Должно быть, – подумал он, – мне надо искать воскресение».

Он легко покинул свою палату, прошел по коридору к лестнице, спустился вниз и вышел наружу через боковой выход клиники – ведь его никто не мог видеть. Вскоре он уже шагал по тротуару незнакомой улицы, расположенной в холмистом районе Сан‑Франциско, окруженный высоченными жилыми зданиями, многие из которых были построены еще до третьей мировой войны.

Стараясь не наступать на трещины в асфальте, он попытался избавиться от этого мерзкого запаха, который мог бы навести на его след.

«Мне, похоже, становится лучше, – решил он. – Я нашел по крайней мере временный ритуал очищения от моего навязчивого запаха. Еще бы избавиться от невидимости… Иначе каким образом я смогу играть на фортепиано? Это же конец моей карьеры!»

И тут он вспомнил Меррилла Джадда, психохимиотерапевта из «АГ Хеми».

«Джадд ведь собирался помочь мне, – вспомнил он. – Я совсем забыл об этом, разволновавшись из‑за того, что стал невидимым. Я могу отправиться в „АГ Хеми“, взяв такси‑автомат».

Он махнул рукой первому же такси, но оно, похоже, его не заметило, и Конгросяну осталось лишь разочарованно посмотреть машине вслед.

«Я надеялся, что меня могут видеть хотя бы электронные сканеры, – подумал он. – Однако, похоже, я невидим теперь и для них. – В нем родились сомнения. – Дойду ли я до филиала „АГ Хеми“ пешком?.. Но я же должен! Потому что общественным транспортом пользоваться нельзя, могут возникнуть проблемы с пассажирами… А ведь не такая уж простая задача для Джадда, – понял он. – Мало того, что химику придется устранить этот запах, так еще надо снова сделать меня видимым».

При мысли об этом Конгросян опять приуныл.

«Им это не удастся, – решил он. – Безнадега!.. Но надо хотя бы продолжить попытки воскреснуть. Если я встречусь с Джаддом, то смогу выяснить, способна ли помочь мне „АГ Хеми“ в этом отношении. Ведь после Карпа они – самая могущественная фирма на территории СШЕА. Или мне придется вернуться в СССР, чтобы найти более могущественную фирму… Впрочем, „АГ Хеми“ очень гордится своей химиотерапией. Вот и посмотрим, есть ли у них лекарство для воскресения».

Он двинулся дальше, занятый своими мыслями и тщательно избегая трещин в асфальте, и вдруг осознал, что на его пути лежит нечто. Это было странное животное – плоское, оранжевое, с черными пятнами, похожее на большую божью коровку, шевелящее антеннами. И в то же самое мгновение странная мысль сформировалась в голове Конгросяна: «Воскресение… Да, новая жизнь. Начать сначала, в другом мире…»

Марс!

Конгросян остановился и сказал:

– Ты права.

Это была папула, на тротуаре, прямо перед ним. Он посмотрел по сторонам и сразу же заметил «Пристанище драндулетов», и драндулеты эти празднично сверкали на солнце. В центре распродажи стояло небольшое здание конторы, где сидел торговец, и Конгросян направился туда. Папула следовала за ним, не умолкая:

– Забудь «АГ Хеми». Они тебе ничем не помогут!

«Верно, – подумал Конгросян. – Слишком поздно. Вот если бы Джадд сразу занялся мною, было бы другое дело. Но теперь…»

И тут он понял еще кое‑что.

Папула может его видеть!

Или, по крайней мере, способна ощущать его присутствие каким‑то органом или апперцепцией[20], в этом измерении или каком‑то ином. И… ей совершенно не мешает его запах.

– Нисколечко, – подтвердила папула. – У вас просто замечательный запах. Я совсем на него не жалуюсь, ни чуточки.

Конгросян остановился и спросил:

– А на Марсе будет так же? Там меня смогут видеть или хотя бы чувствовать мое присутствие? Это не оскорбит их?

– На Марсе нет рекламных поделок Теодора Нитца, – ответила ему мысленно папула. – Вы постепенно освободитесь от своего запаха в тамошней чистой и девственной окружающей среде. Пройдите в контору, мистер Конгросян, и побеседуйте с мистером Миллером, нашим торговым представителем. Ему не терпится обслужить вас. Он здесь лишь для того, чтобы обслужить вас».

– Спасибо, – сказал Конгросян и открыл дверь конторы.

Внутри уже ждал другой клиент, продавец заполнял с ним бланк контракта. Клиенту, худому, высокому, лысеющему мужчине, казалось, было не по себе: он все время озирался вокруг. Увидев Конгросяна, он тут же отодвинулся от него.

«Это мой мерзкий запах вызвал у него отвращение», – подумал Конгросян.

– Извините меня, – пробормотал он.

– А теперь, мистер Страйкрок, – обратился продавец к первому клиенту, – если вы подпишете здесь…

Он развернул бланк и протянул авторучку. Клиент судорожно подписал бумагу и отложил ее, явно дрожа от охватившего его возбуждения.

– Это великий момент, когда решаешься на такое, – сказал он Конгросяну. – Сам бы я никогда не набрался храбрости, но мне посоветовал мой психоаналитик. Сказал, что для меня это наилучшая альтернатива.

– А кто ваш психоаналитик? – заинтересовался Конгросян.

– В наши дни он всего один. Доктор Эгон Сьюпеб.

– Так он и мой врач тоже, – воскликнул Конгросян. – Прекраснейший человек. Я только что с ним разговаривал.

Собеседник пристально вглядывался в лицо Конгросяна. Затем очень медленно, тщательно подбирая слова, сказал:

– Это вы говорили по видеофону. Вызывали доктора Сьюпеба. Я был как раз в его кабинете.

– Мистер Страйкрок, – сказал торговец драндулетами, – если вы не откажетесь прогуляться со мною, то я проинструктирую вас, как управлять аппаратом. И вы сможете выбрать себе тот, который вам больше всего понравится. – Он повернулся к Конгросяну: – Я смогу помочь вам через пару минут. Потерпите, пожалуйста.

– В‑вы м‑можете м‑меня в‑видеть? – заикаясь, сказал Конгросян.

– Я могу видеть любого, – ответил продавец. – Дайте только время.

И они со Страйкроком вышли из конторы.

– Успокойтесь, – мысленно сказала папула. Очевидно, она осталась в конторе для того, чтобы составить Конгросяну компанию. – Все хорошо. Мистер Миллер займется вами очень‑очень ско‑о‑оро.

Ее слова звучали все проникновеннее, убаюкивающе.

– Мистер Эл везде успел, – запела она.

Неожиданно в контору вернулся клиент, мистер Страйкрок:

– Я вспомнил, кто вы! Вы – известный пианист, который всегда играет для Николь в Белом доме. Вы – Ричард Конгросян.

– Да, – с удовольствием признался Конгросян и на всякий случай отодвинулся от Страйкрока, чтобы не вызывать у того отвращения своим запахом. – Я поражен тем, что вы можете видеть меня. Совсем недавно я был невидимым, именно из‑за этого я звонил Эгону Сьюпебу. В настоящее время я ищу возможности воскреснуть. Именно поэтому я и собираюсь эмигрировать. Здесь, на Земле, ни малейшей надежды у меня нет.

– Могу понять ваши чувства, – кивнул Страйкрок. – Совсем недавно я остался без работы. Здесь меня никто больше не удерживает, ни мой брат, ни… – он осекся, лицо его помрачнело. – Никто. Я отправляюсь туда совершенно один.

– Послушайте, – сказал Конгросян, повинуясь внезапному порыву, – почему бы нам не эмигрировать вместе? Или… вас сильно отталкивает исходящий от меня запах?

Страйкрок, казалось, не понимал, о чем он говорит.

– Эмигрировать вместе? Вы имеете в виду арендовать участок земли на двоих и стать партнерами?

– У меня куча денег, – сказал Конгросян. – Это гонорары за мои выступления. Я спокойно могу профинансировать нас обоих.

Деньги его заботили меньше всего. Возможно, он сумеет помочь этому мистеру Страйкроку, который, в конце концов, только что остался без работы.

– Может, у нас что‑нибудь и получится, – задумчиво кивнул Страйкрок. – На Марсе, наверное, дьявольски одиноко: у нас даже соседей не будет, разве что симулякры. Но на них я насмотрелся достаточно, чтобы никогда больше не видеть.

Тут в контору вернулся продавец, мистер Миллер. У него был слегка встревоженный вид.

– Нам нужен один драндулет на двоих, – сказал ему Страйкрок. – Мы с Конгросяном эмигрируем вместе и будем партнерами.

Мистер Миллер пожал плечами:

– Что ж, я покажу вам более крупную модель, рассчитанную на семью.

Открыв дверь, он пропустил Конгросяна и Страйкрока, которые вышли на территорию «Пристанища».

– Вы знаете друг друга?

– Вот только что познакомились, – сказал Страйкрок. – Но проблема у нас одна. На Земле нас не видят.

– Да, – сказал Конгросян. – Уж коли ты стал невидим человеческим глазом, самое время эмигрировать.

– Я бы с вами согласился, если вас интересует мое мнение, – согласился мистер Миллер с некоторой долей язвительности.

* * *

– Меня зовут Меррилл Джадд, – сказал мужчина, появившийся на экране видеофона. – Я из «АГ Хеми». Мне жаль беспокоить вас, но…

– К делу, – перебила его Джанет Раймер, усаживаясь за своим письменным столом, и кивком велела секретарше закрыть дверь, чтобы отрезать кабинет от шума коридоров Белого дома. – Это имеет отношение к Ричарду Конгросяну?

– Да, – кивнул на экране миниатюрный Меррилл Джадд. – Именно по этой причине мне пришло в голову позвонить вам, зная о тесных связях Конгросяна с Белым домом. Мне показалось вполне логичным, что вы пожелаете узнать об этом. С полчаса назад я попытался навестить Конгросяна в нейропсихиатрической клинике «Франклин Эймз» в Сан‑Франциско. Но он исчез. И персонал никак не может найти его.

– Понятно, – сказала Джанет Раймер.

– Судя по всему, он очень болен. Во всяком случае, он говорил мне…

– Да, – сказала Джанет, – он очень болен. У вас есть еще какая‑то информация? Если нет, то мне хотелось бы взяться за его розыск.

Другой информации у психохимиотерапевта «АГ Хеми» не было. Он повесил трубку, и Джанет принялась звонить по внутренней сети, пока наконец не сумела пробиться к своему начальнику Гарольду Слезаку.

– Конгросян покинул клинику и исчез. Одному Богу известно, куда он может податься. Возможно, вернется в Дженнер, нам следует это проверить. Полагаю, что следует привлечь НП. Конгросян для нас жизненно важен.

– Жизненно важен, – эхом повторил Слезак, наморщив нос. – Ну что ж, довольно и того, что мы любим его. Я получу у Николь разрешение привлечь полицию. Мне кажется, вы правы в своей оценке ситуации.

Слезак без энтузиазма повесил трубку. Джанет повесила свою.

Она сделала все, что могла, и дальнейшее развитие событий от нее уже не зависело.

Потом в ее кабинет вошел энпэшник с записной книжкой в руке. Уайлдер Пэмброук – она не раз сталкивалась с ним, когда он был на более низких должностях, – уселся напротив нее и начал свой доклад.

– Я уже проверил «Франклин Эймз». – Комиссар НП задумчиво поглядел на нее. – Похоже на то, что Конгросян связывался по видеофону с доктором Эгоном Сьюпебом. Вам хорошо известно, кто это: единственный оставшийся психоаналитик. Вскоре после этого Конгросян исчез. Не знаете, он бывал у Сьюпеба?

– Конечно, – ответила Джанет. – И не один раз.

– А куда, по вашему мнению, он мог бы отправиться?..

– В Дженнер.

– Там его нет. У нас в том районе есть люди.

– Тогда не знаю. Спросите у Сьюпеба.

– Мы это делаем, – сказал Пэмброук.

– Может быть, он присоединился к Бертольду Гольцу? – рассмеялась Джанет.

Комиссара такое предположение ничуть не удивило. Лицо его осталось суровым.

– Мы, разумеется, проверим и это. А еще всегда есть возможность забрести на одну из распродаж Чокнутого Луки, в эти ночные приюты драндулетов. Похоже, в нужное время они оказываются в нужных местах. Одному Богу известно, как им это удается, но удается. Из всех возможностей, – Пэмброук как бы беседовал сам с собой, он казался весьма взволнованным, – насколько я понимаю, это самая худшая.

– Конгросян никогда бы не отправился на Марс, – заметила Джанет. – Там нет спроса на его талант, эмигранты не нуждаются в пианистах. Несмотря на всю свою эксцентричность, Ричард очень умен. Он прекрасно это понимает.

– Может быть, он перестанет играть, – сказал Пэмброук. – И займется чем‑нибудь получше.

– Хотела бы поглядеть, какой фермер способен получиться из психокинетика.

– А может быть, именно этот вопрос сейчас Конгросяна и заинтересовал?

– Я думаю, он бы захотел взять туда и жену с сыном.

– Вряд ли… Возможно, в этом‑то и заключается суть случившегося. Вы когда‑нибудь видели мальчика? Его сына? Вам известно, что это за район, где находится Дженнер, и что там произошло?

– Да, – выдавила Джанет.

– Тогда вам все ясно.

Они оба замолчали.

* * *

Едва Иан Дункан расположился в кожаном кресле напротив доктора Эгона Сьюпеба, как в кабинет ворвалась группа сотрудников НП.

– Вам придется прервать работу, – заявил молодой остролицый руководитель группы, предъявив Сьюпебу свое удостоверение. – Ричард Конгросян исчез из клиники «Франклин Эймз», и мы его ищем. Он с вами связывался?

– Нет, – сказал доктор Сьюпеб. – Он звонил мне раньше, когда еще находился…

– Нам это известно. – Агент НП в упор поглядел на Сьюпеба. – Как, по вашему мнению, мог Конгросян присоединиться к «Сыновьям Иова»?

– Никогда.

– Прекрасно. – Старший достал из кармана блокнот и сделал пометку. – А как, по‑вашему, есть ли хоть малейший шанс, что он связался с людьми Чокнутого Луки? И эмигрировал или собирается эмигрировать?

После длительного раздумья доктор Сьюпеб ответил:

– Полагаю, такой вариант очень вероятен. Ему нужно уединение, он давно уже его ищет.

Энпэшник закрыл свой блокнот и повернулся к подчиненным:

– Вот что… Распродажи следует немедленно закрыть. – Затем достал рацию и сообщил кому‑то: – Доктор Сьюпеб думает о драндулетах, а не о «Сыновьях Иова». Я полагаю, нам следует с ним согласиться. Доводы доктора убедительны. Проверьте сейчас же район Сан‑Франциско. Спасибо! – Он убрал рацию и снова повернулся к доктору Сьюпебу. – Мы высоко ценим вашу помощь. Если он вдруг свяжется с вами, известите нас.

Он положил визитную карточку на письменный стол Сьюпеба.

– Обходитесь с ним… помягче, – сказал доктор Сьюпеб, – если отыщете. Он очень, очень болен.

Энпэшник слегка улыбнулся, а затем вся группа покинула кабинет. Дверь за ними закрылась. Иан Дункан и доктор Сьюпеб снова были одни.

– Мне придется проконсультироваться с вами в другой раз, – осипшим голосом сказал Иан Дункан и нерешительно поднялся. – До свидания!

– Что случилось? – спросил доктор Сьюпеб, тоже поднимаясь.

– Мне нужно идти. – Иан Дункан дернул ручку двери, с трудом отворил ее и исчез.

Дверь захлопнулась.

«Странно, – подумал Сьюпеб. – Этот человек… Дункан, что ли?., даже не заговорил о своих проблемах. Почему появление НП так обеспокоило его?»

Поразмыслив некоторое время, но не найдя ответа, он снова расположился за письменным столом и попросил Аманду Коннерс пригласить следующего пациента. Приемная была полна людей, все они исподтишка (в том числе и женщины) следили за каждым движением Аманды.

– Да, доктор, – раздался ее сладкий голос, мгновенно поднявший у доктора настроение.

* * *

Едва выйдя из кабинета врача, Иан Дункан стал спешно искать такси‑автомат. Эл был сейчас здесь, в Сан‑Франциско. Он оставил Иану график передвижения «Пристанища номер три». Если они сцапают Эла, это будет конец дуэта «Дункан и Миллер. Классика на кувшинах».

К нему подкатило такси, современное и блестящее, спросило:

– Мо‑гу‑по‑мочь‑те‑бе‑па‑рень?

– Да, – крикнул, задыхаясь, Иан Дункан и поспешно залез в кабину.

«Это дает мне шанс, – подумал он, когда такси устремилось по названному адресу. – Но они туда доберутся раньше».

Впрочем, могло быть и по‑другому. Полиции ведь надо прочесать всю территорию города, квартал за кварталом, Иан же знал, где находится «Пристанище», и направлялся прямо туда. Так что шансы – пусть и самые незначительные – у него имелись.

«Если тебя сцапают, Эл, – подумал он, – это будет означать конец и для меня. Я не смогу продолжать жить в одиночку. Я присоединюсь к Гольцу или погибну, другого выхода у меня нет».

Такси мчалось через весь город к «Пристанищу Драндулетов номер три».

ГЛАВА 11

Нат Флайджер задался вопросом, есть ли у горбатиков хоть какая‑нибудь своя музыка. ЭМЭ такие вещи всегда интересовали. Но не в этом заключалась стоявшая перед ними задача. А впереди уже виднелся дом Ричарда Конгросяна – светло‑зеленое деревянное трехэтажное строение. Перед домом же находилось нечто и вовсе невероятное – древнее коричневое необрезанное пальмовое дерево.

– Мы прибыли, – пробормотала Молли.

Старинное такси замедлило ход, завизжали тормоза, двигатель заглох. Вокруг повисла тишина, но ненадолго. Вскоре стал слышен шорох ветра в кронах деревьев и ритмичный стук капель дождя, больше похожего на туман и моросящего здесь всюду, куда бы они ни заезжали. Теперь капли стучали по крыше машины, по листве, по неопрятному старинному деревянному дому с покрытой рубероидом площадкой для принятия солнечных ванн и множеством маленьких квадратных окон, частью стоявших с выбитыми стеклами.

Джим Планк закурил «Корону» и сказал:

– Никаких признаков жизни.

Реплика несла в себе истину. Значит, Гольц был прав.

– Мне кажется, – сказала Молли, – мы гоняемся за тенью.

Она открыла дверцу такси и осторожно выбралась из кабины.

Почва под ее ногами зачавкала. Молли скривилась.

– А горбатики? – напомнил Нат. – Мы всегда можем записать музыку горбатиков. Если она у них вообще есть.

Он тоже выбрался из машины, стал рядом с Молли. Они пристально разглядывали большой старый дом, и никто не проронил ни слова.

Это было грустное зрелище.

Засунув руки в карманы, Нат направился к дому. Прошелся по усыпанной гравием дорожке, которая пролегла среди старых кустов фуксий и камелий. Молли последовала за ним. Джим Планк остался в машине.

– Давайте скорее заканчивать все это и удирать отсюда, – сказала Молли, дрожа от холода в своей хлопчатобумажной блузе и шортах.

Нат обнял ее за талию.

– В чем дело? – недовольно спросила она.

– Ни в чем. Просто я вдруг почувствовал, что люблю тебя. Впрочем, сейчас я согласен любить что угодно, если оно не мокрое и не хлюпает. – На мгновение он крепко прижал ее к себе. – Разве так тебе не лучше?

– Нет, – сказала Молли. – А впрочем, да. Я не знаю. – В голосе ее звучало раздражение. – Ради бога, поднимись лучше на крыльцо и постучи.

Она выбралась из его объятий и подтолкнула вперед.

Нат поднялся по прогибающимся ступенькам и позвонил в дверь.

– Я чувствую себя ужасно больной, – сказала Молли. – Почему бы это?

– Влажность.

Самого Ната она тоже страшно угнетала, он едва дышал.

«Интересно, – подумал он, – как такая погода повлияет на протоплазму с Ганимеда».

Она была частью записывающей аппаратуры; ей нравилась влага, и здесь она, пожалуй, должна была процветать. Возможно, «Ампек Ф‑а2» мог бы сам по себе существовать в этом дождливом лесу.

Для людей же здешняя среда обитания оказалась более чужда, чем на Марсе. Эта мысль поразила Ната. Марс и Тихуана куда ближе, чем Дженнер и Тихуана! С точки зрения экологии, конечно.

Дверь отворилась. Перед Натом, загораживая вход, стояла женщина в светло‑желтом халате. Ее карие глаза смотрели настороженно.

– Миссис Конгросян? – спросил Нат.

Выглядела Бет Конгросян очень неплохо. Стройная, со светло‑каштановыми волосами, подвязанными сзади лентой, на вид около тридцати.

– Вы из студии звукозаписи? – Ее низкий голос оказался невыразительным и бесстрастным. – Мистер Дондольдо позвонил мне и сказал, что вы уже на пути сюда. Какая досада…

Заходите, если пожелаете, но Ричарда нет. – Она распахнула дверь. – Он в клинике, в Сан‑Франциско.

«Черт возьми! – подумал Нат. – Пролетели…»

Он повернулся к Молли, и они обменялись безмолвными взглядами.

– Пожалуйста, заходите, – сказала Бет Конгросян. – Давайте я вам кофе приготовлю или еще что‑нибудь, прежде чем вы уедете. Путь неблизкий…

– Вернись и позови Джима, – сказал Нат, обращаясь к Молли. – Я не против предложения миссис Конгросян. Чашка кофе не помешает.

Молли молча повиновалась.

– У вас утомленный вид, – заметила Бет Конгросян. – Вы ведь мистер Флайджер? Я записала ваше имя. Мистер Дондольдо сообщил его. Я знаю, что Ричард был бы рад записаться для вас, окажись он здесь. Досадно.

Она провела его в гостиную, заставленную плетеной мебелью. Тут было сумрачно и прохладно, но по крайней мере – сухо.

– Может, хотите выпить что‑нибудь? Скажем, джина с тоником. Есть у меня и шотландское виски. Не хотите ли виски со льдом?

– Только кофе, – сказал Нат. – Большое спасибо!

Он стал разглядывать фотографию на стене. Мужчина, раскачивающий металлические качели с маленьким ребенком…

– Это ваш сын?

Женщины, однако, в гостиной уже не было.

Нат снова посмотрел на фотографию, подошел ближе. И ужаснулся. У ребенка была характерная для горбатиков челюсть.

В комнату вошли Молли и Джим Планк. Нат махнул им, и они тоже стали изучать фотографию.

– Музыка, – сказал Нат. – Интересно, есть ли у них музыка.

– Они не могут петь, – заметила Молли. – Как бы они пели, если даже говорить не в состоянии?

Она отошла от фотографии и, обхватив себя за плечи, стала смотреть в окно, на пальму.

– Какое уродливое дерево… – Она повернулась к Нату. – Ты со мной не согласен?

– Я считаю, – ответил он, – что на земле достаточно места для любой жизни.

– Вот с этим я точно согласен, – сказал спокойно Джим Планк.

В гостиную вернулась Бет Конгросян.

– А вы чего бы хотели? – спросила она Джима и Молли. – Кофе? Выпивку? Что‑нибудь перекусить? Они принялись решать.

* * *

Винс Страйкрок находился в своем кабинете, расположенном в административном корпусе детройтского филиала «Карп унд Зоннен Верке», когда ему позвонила жена. Вернее, бывшая жена, Джули, теперь Джули Эплквист, как и тогда, когда они впервые встретились.

Выглядела она прекрасно, но была явно взволнована и даже смущена.

– Винс, этот твой чертов братец… он исчез! – Она посмотрела на него наивными глазами, в которых светилась мольба. – Я не знаю, что делать.

– Куда исчез? – спросил Винс намеренно спокойным тоном.

– Я думаю… – она поперхнулась словами. – Винс, он бросил меня, чтобы эмигрировать. Мы обсуждали этот вопрос, и я отказалась. И теперь уверена, что он решил это сделать в одиночку. Он уже давно был настроен на это, теперь я понимаю. Просто я не принимала его слова всерьез. – Глаза ее наполнились слезами.

К Винсу подошел его начальник.

– Герр Антон Карп желает видеть вас. Апартаменты номер четыре. Срочно.

Он впился взглядом в экран и сразу понял, что у Винса личный разговор.

– Джули, – сказал Винс, испытывая неловкость, – мне придется прервать наш разговор.

– Хорошо, – кивнула она. – Только сделай что‑нибудь. Найди Чика. Пожалуйста! Я никогда ни о чем тебя больше не попрошу. Обещаю. Мне только нужно, чтобы он вернулся.

«Я знал, что у вас ничего не получится, – злорадно подумал Винс. – Ты искала где лучше, дорогая, но совершила ошибку. Я хорошо знаю Чика. Перед подобными тебе женщинами он как кролик перед удавом. Ты напугала его настолько, что он готов бежать куда глаза глядят. Его уже не остановишь. Он побежит без оглядки. Это путешествие в один конец».

Однако вслух он сказал:

– Я сделаю все, что смогу.

– Спасибо тебе, Винс, – с трудом проговорила она сквозь слезы. – Даже если я и не люблю тебя как раньше, но все еще…

– До свиданья! – Он повесил трубку.

А несколькими мгновениями позже уже поднимался на лифте к апартаментам номер четыре. Едва он вошел, Антон Карп сказал:

– Герр Страйкрок, насколько мне известно, ваш брат работает в одной мелкой фирме под названием «Фрауэнциммер Ассошиэйтес». Это верно?

Мрачное выражение на лице Карпа не могло скрыть охватившего его напряжения.

– Да, – осторожно ответил Винс. – Но…– он заколебался.

Если Чик эмигрировал, значит, он оставил работу – не мог же он взять ее с собой. Что же тогда Карпу нужно? Лучше на всякий случай держать язык за зубами.

– Он может вас устроить к себе? – спросил Карп.

Винс заморгал:

– В‑вы имеете в виду: в их фирму? Как клиента? Или…

Он почувствовал в душе неясную тревогу. И она, тревога эта, по мере того как пронзал его взгляд холодных синих глаз немца, делалась все больше и больше.

– Я не очень понимаю, герр Карп, – промямлил он.

– Сегодня правительство отдало контракт на изготовление симулякров герру Фрауэнциммеру. – Голос Карпа звучал, как раскаты грома. – Мы изучили ситуацию, и наше решение обусловлено сложившимися обстоятельствами. Получив этот заказ, фирма Фрауэнциммера резко расширится, он станет набирать новых служащих. Я хочу, чтобы вы с помощью вашего брата перешли туда, и как можно быстрее. Лучше всего уже сегодня.

Винс с изумлением уставился на него.

– В чем дело? – спросил Карп.

– Я… удивлен, – с трудом выдавил Винс.

– Как только Фрауэнциммер примет вас на работу, сообщите мне. Не говорите на эту тему ни с кем, кроме меня. – Карп прошелся по устилавшим пол коврам, энергично почесывая переносицу. – Мы оповестим вас, что делать дальше. Пока это все, герр Страйкрок.

– Имеет ли значение, чем я буду там заниматься? – тихо спросил Винс. – Я имею в виду, важно ли, какая у меня там будет должность…

– Нет, – сказал Карп.

Винс покинул апартаменты. Когда дверь за ним захлопнулась, он остановился, пытаясь привести в порядок мысли.

«Боже мой, – подумал он. – Они хотят внедрить меня в фирму Фрауэнциммера. Это абсолютно точно. Саботаж или шпионаж – третьего не дано. В любом случае, что‑то незаконное. И на меня обратит свое внимание НП. На меня, а не на Карпов. На меня и на брата. – Он ощутил полное бессилие. – Они заставят меня делать все, что захотят, стоит только мизинцем пошевелить. И я сдамся».

Он вернулся в свой кабинет, трясясь от страха, плотно закрыл дверь и уселся за стол. Некоторое время сидел, куря сигару из эрзац‑табака и размышляя. Потом вдруг обнаружил, что руки едва слушаются его.

«Нужно уносить ноги отсюда, – сказал он себе. – Я не собираюсь быть жалким и ничтожным проводником воли Карпов. Иначе мне конец!»

Он с яростью раздавил в пепельнице сигару, в которой не было ни крошки табака.

«Куда же податься? – думал он. – Куда? Мне нужна помощь. От кого ее ждать?.. Есть этот врач‑психоаналитик. Тот, у которого мы с Чиком собирались проконсультироваться.

Подняв трубку, он связался с дежурной видеофонисткой «Карп Верке».

– Свяжите меня с доктором Эгоном Сьюпебом, – попросил он дежурную. – С тем самым единственным оставшимся психоаналитиком».

И стал ждать.

* * *

«Слишком многое еще нужно сделать, – думала Николь Тибодо. – Я буду продолжать тайные хитрые переговоры с Германом Герингом. Я приказала Гарту Макри заключить контракт на нового Дер Альте с малоизвестной фирмой, а не с Карпом. Я должна решить, что делать, если будет найден Ричард Конгросян. А тут еще и акт Макферсона, и этот последний психоаналитик, доктор Сьюпеб. И, наконец, поспешное решение НП о наступлении на „Пристанища Чокнутого Луки“!.. Решение, принятое без каких‑либо консультаций со мной и даже без попытки заблаговременно уведомить меня об этом…»

С большим неудовольствием она изучала приказ, который был разослан во все подразделения НП на территории СШЕА.

«Это совсем не в наших интересах, – решила она. – Я не могу прищучить Луку, потому что не в силах справиться с ним. Мы будем выглядеть дураки дураками. Нас обвинят в тоталитаризме, существование которого обеспечивается только огромной военной силой и полицейским аппаратом».

Николь бросила быстрый взгляд на Уайлдера Пэмброука.

– Вы в самом деле уже нашли распродажу? – спросила она. – Ту, что в Сан‑Франциско, где, как вам кажется, находится Ричард?

– Нет. Мы ее пока не нашли. – Пэмброук нервно вытер пот со лба, ему явно было не по себе. – Я бы, разумеется, проконсультировался с вами, но время… Ведь если он успеет стартовать к Марсу…

– Лучше потерять его, чем преждевременно выступить против Луки!

Николь очень уважительно относилась к Луке. Она прекрасно знала о его деятельности вот уже в течение длительного времени. Не менее хорошо она знала и то, с какой легкостью он уходит от городской полиции.

– У меня есть интересное сообщение из «Карп Верке». – Похоже, Пэмброук попытался перевести разговор на другую тему. – Они решили проникнуть в фирму Фрауэнциммера, чтобы…

– Позже! – нахмурилась Николь. – Вы совершили ошибку. Кстати, в глубине души мне нравятся все эти «Пристанища драндулетов»: они такие забавные! Вы просто не в состоянии понять это, у вас мышление полицейского. Позвоните своим в Сан‑Франциско и прикажите освободить «Пристанище» из‑под ареста. Если они его нашли… А если еще не нашли, то пусть прекратят поиски. Отзовите полицейских и забудьте об этом. Когда придет время возбуждать против Луки уголовное дело, я сама скажу вам об этом.

– Но Гарольд Слезак согласился…

– Политику делает не Слезак. Я удивляюсь, как вы не обратились за разрешением к Руди Кальбфляйшу. Это доставило бы вашим парням еще большее удовольствие. Вы мне не нравитесь, я нахожу вас отвратительным. – Она посмотрела на него таким взглядом, что он отшатнулся. – Ну? Скажите хоть что‑нибудь в свое оправдание.

– «Пристанище» не нашли, – с достоинством сказал Пэмброук. – Так что никакого вреда нанесено не было. – Он включил рацию и скомандовал: – Прекратить розыски! – Обильно вспотевший, он потерял весь свой внушительный вид. – Забудьте об этом…. Да, все верно. – Он выключил рацию, поднял голову и натолкнулся на взгляд Николь.

– Вас следовало бы уволить, – сказала она.

– Что‑нибудь еще, миссис Николь? – деревянным голосом спросил Пэмброук.

– Нет. Выметайтесь!

Твердым размеренным шагом Пэмброук двинулся к двери.

Глянув на часы, Николь обнаружила, что уже восемь часов вечера.

«Так, – подумала она. – Какие у нас там планы на вечер?»

Вскоре предстояло отправляться в телестудию для участия в программе «Визит в Белый дом», семьдесят пятый выпуск в этом году. Все ли организовала Джанет и удалось ли Слезаку вогнать программу в график? Скорее всего, нет.

Она прошла через весь Белый дом в кабинет Джанет Раймер.

– У вас есть на сегодня что‑нибудь впечатляющее?

Пошуршав бумагами, Джанет нахмурилась и сказала:

– Одно выступление я бы назвала поистине удивительным. Дуэт на кувшинах. Исполняют классику. Дункан и Миллер. Я видела их в «Аврааме Линкольне», зрелище потрясающее. – Улыбка Джанет полнилась надеждой.

Николь издала тихий стон.

– Они действительно хороши. – Голос Джанет стал настойчивее. Таким голосом только приказы отдавать… – Их музыка повышает настроение. Я хотела бы, чтобы вы дали им шанс. Они выступают то ли сегодня, то ли завтра. Я не уверена, на какой день их назначил Слезак.

– Игра на кувшинах! – Николь презрительно скривилась. – До чего мы докатились! И это после Ричарда Конгросяна… Я уже начинаю думать, что нам пора уступить свое место Бертольду Гольцу. И вспоминать, что в эру Варварства их развлекала Кирстен Флагстад.

– Может быть, все образуется, когда свой пост займет новый Дер Альте.

Николь строго посмотрела на Джанет:

– Откуда вам известно об этом?

– Все в Белом доме только об этом и говорят. И потом, – Джанет Раймер выпустила иголки, – я ведь все‑таки гехт.

– Я потрясена, – насмешливо проговорила Николь. – Значит, жизнь у вас просто королевская.

– Можно спросить?.. Каким будет следующий Дер Альте?

– Немолодым, – коротко сказала Николь.

«Немолодым и усталым, – добавила она про себя. – Утомленный старый пердун, чопорный и официальный, полный морализаторских речей… Типичный вождь, способный вколотить послушание в массы бефтов и еще на какое‑то время продлить существование разваливающейся системы. И если верить спецам, работающим с аппаратами фон Лессингера, он будет последним Дер Альте. По крайней мере, это наиболее вероятно. У нас, правда, есть шанс, но очень небольшой. Время и диалектика истории находятся на стороне наихудшего из всех возможных правителей, этого вульгарного шута Бертольда Гольца. Тем не менее, будущее не предопределено. И всегда есть место для неожиданностей, даже для чего‑нибудь невероятного. Все, кто работает с аппаратами фон Лессингера, понимают, что путешествие во времени – пока еще искусство, а далеко не точная наука».

– Его будут звать, – сказала она вслух, – Дитер Хогбен.

Джанет расхохоталась:

– О, нет, только не это! Дитер Хогбен!.. А может быть даже Хогбейн? Чего вы намерены этим достичь?

– Он будет преисполнен чувства собственного достоинства, – процедила Николь.

Позади вдруг раздался какой‑то шум. Она резко обернулась и увидела перед собой Уайлдера Пэмброука. Тот выглядел взволнованным, но довольным.

– Миссис Тибодо, мы отыскали Ричарда Конгросяна. Как и предсказывал доктор Сьюпеб, он оказался в «Пристанище драндулетов», готовясь отправиться на Марс. Доставить его в Белый дом? Парни в Сан‑Франциско ждут указаний. Они все еще на той распродаже.

– Я сама туда отправлюсь, – повинуясь внезапному импульсу, заявила Николь.

«И попрошу его выбросить из головы все мысли об эмиграции, – добавила она про себя. – Надо, чтобы он отказался добровольно. Я смогу убедить его, нам не придется прибегать к силе».

– Идемте, Пэмброук!

Они отправились к посадочной площадке, расположенной на крыше Белого дома.

– Он утверждает, что невидим, – сказал Пэмброук. – Однако парни утверждают, что его отлично видно. Во всяком случае, они‑то его точно видят.

– Это одна из его иллюзий, – заметила Николь, – Нам надо переубедить его. Я скажу ему, что ясно его вижу. Этого будет достаточно.

– А еще его запах…

– Черт возьми! – воскликнула Николь. – Как я устала от его выходок, от этих приступов ипохондрии, от навязчивых идей. Я намерена взять его в ежовые рукавицы, используя все величие и всю власть государства. Я велю ему, чтобы он и думать забыл о своих воображаемых болячках.

– Интересно, как он на это отреагирует? – сказал Пэмброук задумчиво, будто задавал вопрос самому себе.

– Разумеется, подчинится. У него нет выбора – в этом вся суть. Я не собираюсь просить его, я намерена ему приказывать.

Пэмброук пристально поглядел на нее, затем пожал плечами.

– Мы слишком долго ходим у него на поводу, – продолжала Николь. – Дурно пахнет от него или нет, видим он или невидим, Конгросян по‑прежнему на службе в Белом доме. Ему надо появляться на приемах и выступать с концертами. Ему не положено удирать на Марс, в клинику «Франклин Эймз», в Дженнер или куда бы то ни было еще.

– Да, мэм, – рассеянно произнес Пэмброук, погруженный в свои собственные мысли.

* * *

Когда Иан Дункан добрался до «Пристанища драндулетов номер три», то обнаружил, что опоздал. Сюда уже прибыла НП. Вокруг стояли полицейские машины, а территорию распродажи заполонили одетые во все серое люди.

– Выпусти меня, – скомандовал он такси.

Он находился в квартале от распродажи, и подъезжать ближе не было никакого смысла.

Расплатившись с такси, он побрел дальше пешком. Возле «Пристанища» уже образовалась небольшая группка зевак. Иан Дункан присоединился к ним и, вытянув шею, глядел на энпэшников, делая вид, будто его тоже интересует, почему они тут оказались.

– Что случилось? – спросил у Иана стоящий рядом мужчина. – Мне всегда казалось, что власти не принимают всерьез эти развалюхи.

– Наверное, правпол изменился, – заметила женщина слева от Иана.

– Правпол? – озадаченно повторил мужчина.

– Это термин, применяемый гехтами, – сказала женщина. – Правительственная политика.

– О, – произнес мужчина, понимающе кивая.

Иан повернулся к нему.

– Теперь вам известен термин гехтов, – сказал он.

– Да! – Мужчина оживился. – Выходит, и я теперь кое‑что знаю.

– Я когда‑то тоже знал термин гехтов, – сказал Иан.

Он уже разглядел Эла внутри конторы. Тот сидел между двумя энпэшниками. Чуть поодаль сидели двое мужчин в штатском. Одним из них, решил Иан, был Ричард Конгросян. А в другом он узнал одного из жильцов родного «Авраама Линкольна», мистера Чика Страйкрока с самого верхнего этажа. Иан неоднократно встречался с ним на собраниях и в кафе. Его брат Винс в настоящее время проверял идентификаты в необходимых случаях.

– Термин, который я знал, звучал так – «всекры».

– И что же означает это «всекры»? – спросил мужчина.

– Всему крышка, – ответил Иан.

Этот термин прекрасно характеризовал сложившуюся ситуацию. Очевидно, что Эл арестован. Фактически, под арестом находились и Страйкрок с Конгросяном, но эти двое Иана не волновали – его беспокоила только судьба дуэта «Дункан и Миллер. Классика на кувшинах». Его интересовало только будущее, которое открылось перед ними, когда Эл снова согласился играть с ним; будущее, дверь в которое теперь решительно захлопнулась.

«Я должен был ожидать этого, – подумал Иан. – Было с самого начала ясно, что едва мы получим приглашение в Белый дом, тут же пожалуют энпэшники и сцапают Эла, положив конец всем надеждам. Невезение преследовало меня всю жизнь. Так почему же оно должно было оставить меня сейчас?»

Он продолжал смотреть в окно конторы.

«Если они взяли Эла, – подумал он, – пусть берут и меня».

Протолкавшись через кучку зевак, Иан ступил на территорию распродажи и подошел к ближайшему полицейскому.

– Уходите! – приказал ему облаченный в одежду серого цвета энпэшник.

– Арестуйте меня, – произнес Иан. – Я тоже замешан.

Полицейский выпучил глаза:

– Я сказал – убирайся!

Иан Дункан оторвал от земли ногу и заехал энпэшнику прямо в пах.

Тот с проклятиями полез в карман кителя и выхватил пистолет.

– Черт возьми, вы арестованы!

Лицо его сделалось зеленым.

– Что здесь происходит? – спросил подошедший к ним другой полицейский, видимо, чином повыше.

– Этот тип саданул меня в промежность, – сказал первый энпэшник, продолжая направлять на Иана пистолет л стараясь не показывать, как ему больно.

– Вы арестованы, – объявил Иану старший чин.

– Я знаю, – кивнул Иан. – Я хочу, чтобы меня арестовали. Но все равно, рано или поздно, тирания рухнет.

– Какая тирания, болван? – удивился старший чин. – Похоже, у тебя крыша поехала. Ничего, в тюрьме быстро вылечат.

Из конторы вышел Эл. Он был мрачнее тучи.

– Какого дьявола ты тут делаешь? – недовольно спросил он.

– Я буду вместе с тобой, мистером Конгросяном и Чиком Страйкроком. Я не собираюсь оставаться в стороне. Один черт, для меня все кончено.

Эл открыл было рот. Но тут в небе появился правительственный корабль, весь сверкающий серебром и золотом отделки, и с шумом пошел на посадку. Полицейские тотчас же стали разгонять толпу. Иан обнаружил, что его вместе с Элом оттеснили в один из углов распродажи, где они находились под угрюмыми взглядами двоих энпэшников, одного из которых он лягнул и который теперь, похоже, готов был отплатить Иану тем же.

Корабль совершил посадку, из него вышла молодая женщина. Это была Николь Тибодо. Как она была стройна и необычайно красива!.. Лука ошибался или просто лгал. Иан глядел на нее, широко разинув рот, а Эл удивленно хрюкнул и, вздохнув, сказал:

– С какой стати? Будь я проклят, что она здесь делает?

Сопровождаемая энпэшником явно высоченного ранга, Николь прошла через всю распродажу к конторе, поднялась по ступенькам, вошла внутрь и направилась к Ричарду Конгросяну.

– Это он ей нужен, – шепнул Эл. – Знаменитый пианист. Из‑за него началась вся эта кутерьма.

Он достал свою трубку из корня алжирской эрики и кисет с табаком «Сэйл».

– Можно закурить? – спросил он у полицейского.

– Нет, – отрезал энпэшник, Спрятав трубку и кисет, Эл удивленно воскликнул:

– Надо же, она удостоила своим вниманием «Пристанище драндулетов номер три»! Такого мне и в голову не могло прийти! – Он вдруг схватил Иана за плечо, сильно стиснул. – Я подойду к ней и представлюсь.

Полицейский и моргнуть не успел, а он уже мчался через распродажу, огибая драндулеты, и в мгновение ока исчез из виду. Энпэшник выругался в бессильной ярости и ткнул Иану под ребра дулом своего пистолета.

Мгновеньем позже Эл снова появился, у самого входа в крошечное здание конторы, где теперь находилась Николь, беседующая с Ричардом Конгросяном. Эл отворил дверь и оказался внутри.

– Но я же не могу играть у вас, – говорил Конгросян. – От меня исходит отвратительный запах! Вы слишком близко от меня стоите… Пожалуйста, Николь, дорогая, отодвиньтесь, ради Христа! – Он сам отпрянул от Николь и, заметив Эла, взмолился: – Почему вы так долго тянете с демонстрацией своих драндулетов? Почему нам нельзя стартовать немедленно?

– Прошу прощения, – произнес Эл и повернулся к Николь. – Меня зовут Эл Миллер. Я тут за все отвечаю.

Он протянул руку Николь. Она не обратила внимания на руку, но на него посмотрела.

– Миссис Тибодо, – продолжал Эл, – пусть этот человек улетает. Не останавливайте его. Он имеет право эмигрировать, если ему так хочется. Оставьте его в покое. Не превращайте людей в рабов.

Больше ему сказать было нечего. И он замолк. Сердце его учащенно билось. Насколько все‑таки неправ оказался Лука. Николь была настолько прекрасна, насколько можно было вообразить. И вблизи она была такой же, какой он видел ее раньше, мельком, издали.

– Это не ваше дело, – сказала она.

– Мое‑мое, – ответил Эл. – В самом прямом смысле. Этот человек – мой клиент.

Теперь и Чик Страйкрок обрел голос.

– Миссис Тибодо, это такая честь, такая невероятная честь… – голос его задрожал.

Чик судорожно сглотнул, но продолжить не смог. Тогда он отпрянул от Николь и застыл, как будто его вморозили в тишину. Или выключили.

Эл почувствовал отвращение.

– Я больной человек, – пробормотал Конгросян.

– Возьмите Ричарда с собой, – велела Николь высокопоставленному полицейскому, стоявшему рядом с нею. – Мы возвращаемся в Белый дом. – Она повернулась к Элу. – Ваша распродажа может работать дальше. Вы нас в этом смысле не интересуете. Хотя, может быть, в другой раз… – Она смотрела на него без злобы, но и без интереса. Как я и сказала…

– В сторону! – приказал Элу высокопоставленный энпэшник. – Мы уходим.

Он прошел мимо Эла, ведя Конгросяна за руку, деловито и крепко. Николь последовала за ними, засунув руки в карманы длинной шубки из леопардовой шкуры. Теперь она казалась задумчивой и тихой, полностью занятой мрачными мыслями.

– Я больной человек, – опять пробормотал Конгросян.

– Можно взять у вас автограф? – спросил вдруг Эл у Николь.

Это был импульс, бессознательная прихоть. Бессмысленная и тщетная.

– Что? – Николь озадаченно посмотрела на него. Потом расплылась в улыбке, показав ровные белоснежные зубы. – Боже мой! – сказала она и вышла из конторы вслед за важной шишкой из НП и Ричардом Конгросяном.

Эл остался рядом с Чиком Страйкроком, который все еще не оставил попытки подыскать слова, чтобы выразить обуревавшие его чувства.

– Похоже, не видать мне ее автографа, – сказал Эл.

– Ч‑что вы т‑теперь о ней д‑думаете? – заикаясь, спросил Страйкрок.

– Она прекрасна, – ответил Эл.

– Да, – согласился Страйкрок. – Невероятно. Никогда бы не подумал, что доведется увидеть ее вот так, в реальной жизни. Это как чудо, вы со мною согласны?

Он шагнул к окну, чтобы еще раз полюбоваться Николь, идущей через все «Пристанище» к своему кораблю.

– Это же дьявольски легко, – сказал Эл, – влюбиться в такую женщину.

Он тоже внимательно глядел ей вслед. Как и все остальные, кто здесь находился, включая и группу энпэшников.

«Очень даже легко», – подумал он.

А ведь он увидит ее снова. Скоро он – вместе с Ианом – будут играть перед нею на своих кувшинах. Или все изменилось?.. Нет, Николь специально подчеркнула, что никто не арестован, тем самым аннулировав все действия энпэшников. Он был волен и дальше держать тут «Пристанище». А копам придется убраться восвояси.

Эл раскурил трубку.

К нему подошел Иан Дункан: выполняя распоряжение Николь, полицейские отпустили и его.

– Что ж, Эл, она обошлась тебе в продажу драндулета.

– Мистер Страйкрок все равно его заберет, – сказал Эл. – Не так ли, мистер Страйкрок?

Чик Страйкрок ответил не сразу:

– Не так. Я передумал.

– Вот она, – заметил Эл, – сила очарования женщины…

И он выругался, громко и энергично.

– Ну что ж. В любом случае спасибо вам, – сказал Чик Страйкрок. – Возможно, я еще и загляну к вам, в другой раз. С той же целью.

– Вы просто дурак, – сказал Эл. – Вы позволили этой женщине так вас напугать, что отказались от решения эмигрировать.

– Возможно, и так, – согласился Чик.

Теперь, очевидно, уже не имело смысла переубеждать его. Это было ясно Элу. Как и Иану. Николь завоевала себе еще одного поклонника, хотя ее тут и не было, и некому было насладиться очередной победой. Впрочем, саму красавицу, пожалуй, эта победа мало интересовала.

– Вы вернетесь на работу? – спросил Эл.

– Разумеется, – кивнул Страйкрок. – Назад, к своим рутинным обязанностям.

– Тогда уж и точно никогда не заглянете сюда, – сказал Эл. – Вы несомненно упустили последний для себя шанс изменить ход своей жизни.

– Возможно, и так, – угрюмо повторил Чик Страйкрок.

С места он пока так и не сдвинулся.

– Удачи вам! – резко сказал Эл и пожал ему руку.

– Спасибо! – отозвался Чик Страйкрок без тени улыбки на устах.

– И все же почему? – спросил у него Эл. – Вы можете объяснить мне, почему она так воздействовала на вас?

– Не могу, – искренне ответил Страйкрок. – Я просто чувствую это. Это не поддается логическому объяснению.

– Ты испытываешь такие же чувства, – сказал Иан Дункан, обращаясь к Элу. – Я наблюдал за тобою. Я видел выражение твоего лица.

– Да ладно! – раздраженно бросил Эл. – Ну и что с того?

Он отошел к окну и, попыхивая трубкой, стал глядеть на припаркованные снаружи драндулеты.

* * *

«Интересно, – подумал Чик Страйкрок, – возьмет ли меня Мори назад? Может, уже слишком поздно, может, я сжег за собою все мосты?»

Из будки таксофона он позвонил на фабрику Мори Фрауэнциммеру. Затаив дыхание, прижал трубку к уху.

– Чик! – завопил Мори Фрауэнциммер, когда на экране возникло изображение.

Он просто сиял, светился торжествующей радостью, какой еще никогда не доводилось видеть Чику.

– Слушай, я так рад, что ты все‑таки в конце концов нашелся! Возвращайся назад побыстрее, ради Христа, и…

– Что случилось? – удивился Чик. – Что происходит, Мори?

– Этого я не могу тебе сказать. Мы получили крупный заказ – вот и все, что я вправе сообщить тебе по видеофону. Я набираю людей со всех сторон. Мне трудно без тебя! Сейчас мне нужна помощь всех и каждого! Это как раз то, Чик, чего мы ждали все эти проклятые годы! – Мори, похоже, едва сдерживал слезы. – Как скоро ты сможешь оказаться здесь?

– Да очень даже скоро, я думаю, – все еще ничего не понимая, ответил Чик.

– Ох, вот еще что!.. – спохватился Мори. – Звонил твой брат Винс. Пытается с тобой связаться. Он ищет работу. То ли Карп выкинул его, то ли он сам взял расчет… В любом случае, он повсюду тебя разыскивает. Ему хочется поступить к нам и работать с тобой вместе. И я сказал ему, что если ты его порекомендуешь…

– Конечно же, – рассеянно сказал Чик. – Винс – первоклассный специалист по конструированию эрзацев. Слушай, Мори, что за заказ ты получил?

На широком лице Мори появилось выражение таинственности.

– Об этом я расскажу тебе, как только ты окажешься здесь. Ясно? Так что поспешай!

– Я собирался эмигрировать, – признался Чик.

– Эмигрировать‑хренигрировать!.. Теперь тебе это не потребуется. У нас началась новая жизнь. Честное слово!.. У тебя, у меня, у твоего брата, у всех! Я жду тебя!

Мори отключился. Экран погас.

«Наверное, это правительственный контракт, – подумал Чик. – Впрочем, что бы это ни было, Карп остался с носом. Именно поэтому Винс оказался без работы. И именно поэтому Винсу хочется работать у Мори – он знает. Мы теперь вместе с гехтами, – возликовал он. – Наконец‑то, после столь долгого ожидания. И слава Богу, что я не успел эмигрировать. Я зацепился за это дело в самый последний момент. И наконец‑то удача оказалась со мной!»

Это был самый лучший – и самый решающий – день в его жизни. День, который ему не забыть никогда. Как и его босс, Мори Фрауэнциммер, он был теперь абсолютно, безусловно и бесконечно счастлив.

Впоследствии он не раз будет обращаться в своих воспоминаниях к событиям этого дня.

Но сейчас он этого еще не знал.

Ведь у него не было доступа к аппарату фон Лессингера…

ГЛАВА 12

Чик Страйкрок откинулся на спинку сиденья и широко улыбнулся:

– Я не знаю, Винс. Надеюсь, мне удастся устроить тебя на работу к Мори. Хотя ручаться не могу.

Он полностью наслаждался ситуацией.

Они мчались по автобану в направлении к фирме «Фрауэнциммер Ассошиэйтес». Их машина проглатывала милю за милей, автоматическое управление действовало эффективно и безотказно; им нечего было волноваться об этом, и такая свобода предоставляла им великолепную возможность заниматься рассмотрением более важных вопросов.

– Вы ведь сейчас набираете людей самых разных профессий, – сказал Винс.

– Однако я ведь не босс, – сказал Чик.

– Ну так сделай все, что в твоих силах, – попросил Винс. – Хорошо? Я буду очень тебе благодарен. Карп теперь пойдет к разорению. Это совершенно ясно.

Выражение лица его сделалось очень странным, одновременно жалким и подлым, какого Чик раньше никогда не видел.

– Разумеется, любые твои условия будут мною приняты, – продолжал Винс. – Я не хочу доставлять тебе неприятности.

Подумав немного, Чик сказал:

– Я думаю, нам надо уладить свои дела в отношении Джули. Самое время заняться этим вопросом вплотную.

Голова Винса дернулась. Он уставился на Чика, лицо его перекосилось.

– Что ты имеешь в виду?

– Считай это одним из любых моих условий.

Винс надолго задумался. И наконец сказал тусклым голосом:

– Понимаю… Но… Ты ведь сам говорил…

– Да, я говорил, что она заставляет меня нервничать. Но теперь я чувствую себя в психологическом отношении более защищенным. Тогда я ждал увольнения. Теперь же я – сотрудник бурно растущей фирмы. И мы знаем это. Я причастен к этому росту, а это означает очень многое. Теперь я думаю, что сумею совладать с Джули. Фактически, я теперь обязан обзавестись женой. Это поможет мне обрести положение в обществе.

– Ты хочешь сказать, что намерен официально жениться на ней?

Чик кивнул. Наступила долгая тишина.

– Ладно, – сказал наконец Винс. – Оставь ее у себя. Я не буду слать в ваш адрес проклятий. Это твое дело. Главное, помоги мне устроиться к Мори Фрауэнциммеру. Это меня сейчас заботит больше всего.

Чику последние слова брата показались странными. Винс никогда раньше не относился к своей карьере настолько серьезно, чтобы не обращать внимания на остальные вопросы. И Чик взял себе на заметку: возможно, это что‑то да значит.

– Я многое могу предложить Фрауэнциммеру, – продолжал тем временем Винс. – Например, мне случайно удалось узнать имя нового Дер Альте. Я подслушал кое‑какие сплетни у Карпа перед тем, как ушел оттуда. Ты хочешь узнать это имя?

– Что? – недоуменно спросил Чик. – Чье имя?

– Нового Дер Альте. Или ты до сих пор не понял, что за контракт твой босс перехватил у Карпа?

Чик невозмутимо пожал плечами:

– Разумеется, понял. Просто я удивился. – В ушах его звенело от потрясения. – Знаешь, – с трудом вымолвил он, – мне как‑то по фиг, пусть себе зовется даже Адольфом Гитлером ван Бетховеном.

Оказывается, Дер Альте был симом!

И Чик почувствовал себя просто великолепно, узнав такую новость. Этот мир, планета Земля, был прекрасным для жизни местом, и надо максимально использовать открывающиеся возможности. Особенно теперь, когда он, Чик, стал настоящим гехтом.

– Его назовут Дитером Хогбеном, – сказал Винс.

– Я уверен в том, что Мори это известно, – безразлично произнес Чик, однако внутри у него все колотилось.

Винс наклонился и включил радио:

– Об этом уже наверняка сообщили в новостях.

– Сомневаюсь, что это произойдет так скоро, – заметил Чик.

– Тише! – Его брат увеличил громкость.

Передавали выпуск новостей. Так что каждый живущий на территории СШЕА должен был все услышать. Чик испытал некоторое разочарование.

«…легкий сердечный приступ, по сообщениям врачей, произошел примерно в три часа ночи. Он вызвал опасения, что герр Кальбфляйш может не дожить до конца своего срока. Состояние сердечно‑сосудистой системы Дер Альте сразу стало предметом различных спекуляций. Не исключено, что причина сбоев в работе сердца появилась еще в то время, когда»…

Винс убавил громкость, переглянулся с Чиком, и они вдруг разразились хохотом. Им все стало ясно.

– Это долго не продлится, – сказал Чик.

Старик уже был на пути к отставке, из которой не возвращаются. Началась информационная подготовка. Процесс пошел обычным курсом, и предугадать дальнейшее особого труда не составляло. Сперва сообщение о легком сердечном приступе или вообще о расстройстве желудка. Это вызывает в обществе потрясение, но одновременно и готовит людей к неотвратимому, помогает им свыкнуться с мыслью о неизбежном конце. С бефтами нельзя иначе, это уже стало традицией. И все изменения пройдут без особых потрясений. Как и раньше бывало.

«И все уладится, – подумал Чик. – Сменят Дер Альте, кому‑то из нас достанется Джули, мы будем работать вместе с братом… И не останется нерешенных проблем, и не будет неприятностей».

И все же… Если предположить, что он бы все‑таки эмигрировал. Где бы он был сейчас? В чем бы заключалась его жизнь? Он и Ричард Конгросян… колонисты на далекой планете. Нет, размышлять над этим было ни к чему, ибо он сам все спустил на тормозах. Он не эмигрировал, а теперь момент, когда следовало делать выбор, уже прошел. И Чик отбросил мысли об этом и вернулся к неотложным делам.

– Ты должен понять, что работа на небольшом предприятии выглядит совсем по‑иному, чем работа в картеле, – сказал он Винсу. – Эта анонимность, эта безликая бюрократия…

– Тише! – перебил его Винс. – Еще один бюллетень.

Он снова прибавил громкости.

– …Исполнение его обязанностей на время болезни возложено на вице‑президента. Иные перемены будут сделаны позже. Тем временем состояние Руди Кальбфляйша…

– Много времени нам, пожалуй, не дадут, – сказал Винс, хмурясь и нервно покусывая нижнюю губу.

– Мы сумеем справиться с этим заданием, – ответил Чик.

Он совсем не волновался. Мори знает, что делать. И своего он не упустит, особенно теперь, когда ему дали шанс.

Неудача сейчас, когда предстоят такие перемены, просто немыслима. Ни для кого из них.

Боже, представить только – он начал беспокоиться об этом!

* * *

Сидя в огромном кресле с голубой обивкой, рейхсмаршал думал над предложением Николь. Сама она, потягивая остывший чай, молча ждала. Они находились в гостиной с лотосами.

– То, о чем вы просите, – сказал наконец Геринг, – это ничто иное, как нарушение нашей присяги Адольфу Гитлеру. Похоже, вы до конца так и не поняли принцип фюрерства, принцип «культа вождя». Если не возражаете, я постараюсь объяснить его вам. К примеру, представьте себе корабль, на котором…

– Мне не нужны лекции, – оборвала его Николь. – Мне нужно решение. Или вы не в состоянии принять его? Неужели вы потеряли способность решать?

– Но, сделав это, мы станем ничуть не лучше участников июльского заговора, – сказал Геринг. – Фактически нам придется подбросить бомбу точно так же, как это сделали они или, вернее, еще сделают, что бы это ни значило. – Он устало потер лоб. – Я нахожу это в высшей степени трудным. К чему такая поспешность?

– Потому что я хочу, чтобы все пришло в порядок.

Геринг тяжело вздохнул:

– Вы знаете, у нас в нацистской Германии самой большой ошибкой стала неспособность направить в нужное русло способности женщин. По сути, их роль в жизни сводилась только к спальне и кухне. Они оказались не востребованы ни в военном деле, ни в сфере управления или производства, ни в аппарате партии. Наблюдая за вами, я теперь понимаю, какую ужасную ошибку мы допустили.

– Если вы не примете решение в ближайшие шесть часов, – сказала Николь, – я прикажу вернуть вас в эру Варварства, и любое соглашение между нами… – она сделала резкий жест рукой, и у Геринга возникло предчувствие конца.

– Я просто не располагаю полномочиями… – начал он.

– Послушайте! – Николь резко наклонилась к нему. – Вам бы лучше ими располагать!.. О чем, интересно, вы думали… какие мысли возникли у вас, когда вы увидели свой раздувшийся труп в тюремной камере в Нюрнберге? У вас есть выбор: или это, или взять на себя полномочия, чтобы вести со мной переговоры. – Она откинулась на спинку кресла и отпила из чашки уже окончательно остывшего чаю.

– Я… – хрипло сказал Геринг, – еще подумаю над этим. Дайте мне еще несколько часов. Благодарю вас за возможность совершить путешествие во времени. Лично я ничего не имею против евреев. Мне бы очень хотелось…

– Вот и захотите! – Николь поднялась.

Рейхсмаршал остался сидеть, погрузившись в тяжелые размышления. По всей вероятности, он даже не заметил, что Николь встала. Она удалилась из гостиной, оставив немца в полном одиночестве.

«До чего же мерзкий и презренный тип! – думала она. – Развращен властью, потерял всякую способность к инициативе!.. Стоит ли удивляться, что они проиграли войну. Подумать только, в первую мировую войну он был доблестным летчикомасом! Он был одним из участников знаменитого Воздушного цирка Рихтгофена[21] и летал на крохотном аэроплане, сооруженном из дерева и проволоки. Трудно поверить, что это один и тот же человек…»

Через окно Белого дома она увидела толпу за воротами. Эти зеваки собрались здесь из‑за «болезни» Руди. Николь улыбнулась. Добровольная стража у ворот, этакий почетный караул! Отныне они будут торчать здесь круглые сутки, будто в очереди за билетами на турнир мировой серии, пока Кальбфляйш не «отправится на тот свет». А затем безмолвно разойдутся. Одному Богу известно, почему приходят сюда эти люди. Неужели им просто больше нечем заняться? Она уже много раз задавалась этим вопросом. Интересно, это одни и те же люди? Над этим стоило бы подумать…

Она свернула за угол… и столкнулась нос к носу с Бертольдом Гольцем.

– Я поспешил сюда, как только услышал о случившемся, – лениво сказал Гольц. – Выходит, старик отслужил свой срок, и ему пора на свалку. Недолго он продержался, очень недолго! А заменит его герр Хогбен – мифический, не существующий в реальной жизни конструкт с очень подходящим именем. Я побывал на заводе Фрауэнциммера, там пыль столбом и дым коромыслом.

– Что вам здесь нужно? – резко спросила Николь.

Гольц пожал плечами:

– Да хотя бы поговорить с вами. Мне всегда нравилось поболтать с вами. Однако на сей раз у меня есть вполне определенная цель: предупредить вас. «Карп унд Зоннен» уже обзавелись агентом в «Фрауэнциммер Верке».

– Мне известно об этом, – сказала Николь. – И не добавляйте к фирме Фрауэнциммера словечко «Верке». Слишком это ничтожное предприятие, чтобы именоваться картелем.

– Картелю совсем не обязательно быть огромным. Главное – является ли данное предприятие монополистом, у которого нет конкурентов. «Фрауэнциммер» этими качествами обладает… А теперь, Николь, послушайте‑ка меня. Прикажите своим Лессингер‑спецам просмотреть все будущие события, участниками которых станут сотрудники Фрауэнциммера. В течение двух следующих месяцев как минимум. Я думаю, вы будете премного удивлены. Карп вовсе не намерен сдаваться так легко – вам бы следовало подумать об этом.

– Мы держим ситуацию под…

– Нет, не держите! – перебил ее Гольц. – Нет у вас никакого контроля! Загляните в будущее, и сами убедитесь в этом. Вы стали умиротворенной, как большая жирная кошка. – Он увидел, что она коснулась тревожной кнопки, замаскированной под ожерелье, и широко улыбнулся. – Тревога, Никки? Из‑за меня? Ладно, мне, пожалуй, самое время прогуляться… Кстати, примите мои поздравления в связи с тем, что вам удалось остановить Конгросяна и не дать ему эмигрировать. Это был удачный ход с вашей стороны. Однако… вам об этом пока еще ничего не известно, но ловушка, которую вы устроили Конгросяну, ведет ко многим весьма неожиданным для вас осложнениям. Пожалуйста, воспользуйтесь своим аппаратом фон Лессингера – в ситуациях, подобных нынешней, это настоящий подарок.

В конце коридора появились двое энпэшников в сером. Николь энергично махнула рукой, и они тут же схватились за пистолеты.

Гольц зевнул и исчез.

– Он ушел! – обвинительным тоном сказала Николь, когда охранники приблизились.

Разумеется, Гольц ушел. Другого она и не ожидала. Но по крайней мере с его исчезновением, прекратился и столь неприятный для нее разговор.

«Нам нужно вернуться назад, в те времена, когда Гольц был ребенком, – подумала Николь. – И уничтожить его. Впрочем, Гольц наверняка предусмотрел такой вариант. Он уже давным‑давно побывал там, и в день своего рождения, и попозже, в своих детских годах. И уберег себя, и подготовил себя, и взял себя под опеку. С помощью аппарата фон Лессингера этот чертов Бертольд Гольц стал сам себе Аристотелем,[22] потому юному Гольцу вряд ли удастся преподнести неожиданность.

Преподнести неожиданность – эту возможность фон Лессингер из политики практически изгнал. Все теперь было чистыми причинами и следствиями. По крайней мере, Николь так надеялась.

– Миссис Тибодо, – уважительно сказал один из энпэшников. – С вами тут хочет встретиться один человек из «АГ Хеми». Некто мистер Меррилл Джадд. Мы пропустили его.

– Хорошо, – кивнула Николь.

Она сама назначила ему встречу: у Джадца были какие‑то свежие идеи в отношении того, как вылечить Ричарда Конгросяна. Психохимиотерапевт направился в Белый дом, как только узнал о том, что Конгросяна нашли.

– Спасибо, – сказала она и направилась в гостиную с калифорнийскими маками, где должна была встретиться с Джаддом.

«Будь они прокляты, эти Карпы, Антон и Феликс! – думала она, спеша по устланному коврами коридору. – Предположим, они действительно намерены сорвать создание Дитера Хогбена… Возможно, Гольц прав: нам и в самом деле пора объявить Карпам войну! Но ведь они очень сильны. И очень хитроумны. И в области интриг дадут сто очков даже мне… – Она оглянулась на сопровождающих ее охранников, и те изобразили на физиономиях готовность жизнь положить за мать‑командиршу. – Что же имел в виду Гольц, говоря, что меня ждут осложнения после возвращения Ричарда Конгросяна? Может, это связано с Чокнутым Лукой? Вот и еще один интриган, ничуть не лучше Карпов или Гольца! Вот и еще один бандит и нигилист, нагуливающий жирок за государственный счет! Как же все в жизни усложнилось! А тут еще незавершенное соглашение с Герингом, затмевающее собой все остальное. Рейхсмаршал никак не может решиться, да и не решится, и вся эта затея так и останется затеей, а его нерешительность остановит уже запущенный процесс, игру, в которой на кон поставлено почти все. Нет, если Геринг не примет решения к сегодняшнему вечеру… – Она снова оглянулась на охранников. – Если он так и будет жевать сопли, то окажется в своем прошлом уже к восьми часам вечера. И будет одним из главных виновников военного поражения Германии, что в самом скором времени – и это ему известно – будет стоить ему не только жира, но и жизни».

Впереди уже виделся конец коридора, и пора было переключать свои мысли на другую проблему.

«Я позабочусь, чтобы Геринг получил по заслугам, – подумала Николь. – Как и Гольц, и Карпы. Все эти сволочи, включая и Чокнутого Луку. Но добиваться своего надо последовательно, шаг за шагом. И сейчас главным шагом, главной проблемой является Конгросян».

Она стремительно шагнула в гостиную с калифорнийскими маками, где ее приветствовал Меррилл Джадд, психохимиотерапевт концерна «АГ Хеми».

* * *

Иану Дункану приснился ужасный сон. Отвратительная старуха драла его зеленоватыми корявыми когтями, а он скулил и пытался что‑то делать – он и сам не понимал, что именно, ибо не мог сообразить, чего она хочет. Из зубастого рта старухи сбегала слюна, текла по подбородку. Иан изо всех сил боролся, пытаясь освободиться, убежать от старухи…

– Ради Бога! – Злой голос Эла прорвался к нему в сознание, с трудом сокрушив бастионы сна. – Да проснись ты! Нам пора сниматься с якоря, мы должны быть в Белом доме меньше чем через три часа.

«Николь, – понял вдруг Иан, ощущая слабость во всем теле. – Это она была во сне. Старая и увядшая, с мягкими сморщенными грудями, но тем не менее она».

– О'кей, – пробормотал он, с трудом поднимаясь на ноги. – Черт возьми, я совсем не хотел спать здесь. И уже поплатился, Эл. Я видел Николь в ужасном сне. Слушай, может, она и в самом деле стара? Мало ли что мы видели! Может, это был фокус, одно только изображение. Я…

– Нам скоро выступать, – сказал Эл. – Играть на кувшинах.

– Я бы этого не пережил! – Иан Дункан как будто не слышал приятеля. – Моя способность приспосабливаться не бесконечна. Это же кошмар какой‑то! Лука управляет папулой, а Николь может оказаться старухой… Есть ли смысл продолжать? Не лучше ли видеть ее только на экране телевизора? Мне бы этого вполне хватило. Я хочу ее изображение. О'кей?

– Нет, – сказал Эл. – Мы должны пройти до конца. И помни, ты всегда можешь эмигрировать на Марс, у нас есть такая возможность.

Распродажа уже направлялась в сторону Восточного побережья, к Вашингтону, округ Колумбия.

Когда они приземлились, их встретил Гарольд Слезак, полный, приветливый маленький человечек. Он обменялся с ними рукопожатиями и повел к служебному входу Белого дома.

– Ваша программа претенциозна, – сказал он, – но вы можете исполнить ее здесь перед нами. Я имею в виду Первую Семью, а в особенности саму Первую Леди, которая активно интересуется всеми формами оригинального искусства. Согласно вашим биографическим данным, вы знакомились с примитивными записями кувшиновых ансамблей, сделанными в начале прошлого века. Так что вы – подлинные кувшинисты. Однако исполняете вы классическую музыку, а не народную.

– Да, сэр, – сказал Эл.

Они миновали энпэшников, охраняющих служебный вход, и оказались в длинном пустом коридоре, освещенном бра, выполненными в виде подсвечников.

– А не могли бы вы исполнить хотя бы одно народное произведение? – спросил Слезак. – Мы бы предложили, к примеру, рокабилли «Моя Сара Джейн». Есть оно в вашем репертуаре?

– Есть, – коротко сказал Эл, и по его лицу промелькнуло отвращение.

– Прекрасно, – сказал Слезак. – А могу я спросить, что это за существо с вами? – Он без энтузиазма посмотрел на папулу, которую держал на руках Эл. – Неужели оно живое?

– Это священное животное нашего тотема, – сказал Эл.

– Вы имеете в виду амулет? Талисман?

– Именно, – сказал Эл. – Она приносит нам удачу. – Он погладил голову папулы. – А кроме того, она принимает участие в нашем выступлении. Мы играем, она танцует. Знаете, как обезьянка.

– Черт меня возьми! – К Слезаку вернулся его энтузиазм. – Понимаю. Николь будет восхищена, она любит мягкие пушистые вещи. – Он открыл перед гостями дверь.

А за дверью сидела она.

«Как же Лука мог так ошибаться?» – потрясенно подумал Иан Дункан.

Она была даже прекраснее, чем там, на распродаже. И от собственного изображения на экране телевизора тоже отличалась. Это было кардинальное различие, оно определялось не разумом, а чувствами, и эти чувства говорили о ее невероятной подлинности, если можно было так выразиться. Она была в линялых хлопчатобумажных брюках синего цвета, в мокасинах (какими крошечными оказались ее ножки!) и в белой рубашке, полурасстегнутой, так что он мог видеть – или вообразил, что видит – ее загорелую, гладкую кожу.

«Насколько она хороша в неофициальной обстановке!» – подумал Иан.

В ней не было ни притворства, ни тщеславия. Ее волосы были коротко подстрижены, и эта прическа подчеркивала красоту шеи и очаровательных ушек.

Иан просто не мог отвести от нее глаз.

«Да она же чертовски молода! – подумал он. – Ей же и двадцати нет… Интересно, помнит ли она меня. Или Эла».

– Николь, – сказал Слезак. – Вот они… Классика на кувшинах.

Она глянула искоса – читала «Тайме».

И улыбнулась приветливо.

– Добрый день! – сказала она. – Не желаете ли ленч? Мы можем предложить вам канадский бекон, масло и кофе.

Ее голос странным образом шел откуда‑то сверху, чуть ли не с потолка. Иан поднял голову, увидел несколько динамиков и только тут сообразил, что Первую Леди отделяет от них стеклянный или пластмассовый защитный экран. Он почувствовал жестокое разочарование, но все же понял, что экран был необходим. А если с нею что‑нибудь случится!..

– Мы ели, миссис Тибодо, – сказал Эл. – Большое спасибо! – Он тоже глядел на динамики.

«Мы ели миссис Тибодо, – мелькнуло в безумном мозгу Иана Дункана. – А разве не так? Разве она, сидя здесь в синих хлопчатобумажных штанах и рубашке, разве она не пожирает нас? Странная мысль…»

– Ой, смотрите, – сказала Николь Гарольду Слезаку. – У них же папула! Ой, какая она забавная! – Она повернулась к Элу: – Можно мне посмотреть на нее поближе? Пусть она подойдет ко мне.

Николь подала кому‑то сигнал, и прозрачная стена начала подниматься.

Эл отпустил папулу, и та прошмыгнула под защитным барьером. Николь подняла ее сильными руками и пристально посмотрела на папулу, как будто пыталась высмотреть что‑то у нее внутри.

– Проклятье! – сказала она. – Это же всего‑навсего игрушка! Она неживая!

– Они все вымерли, – объяснил Эл, – насколько нам известно. Но это – очень точная модель, спроектированная по окаменелостям, найденным на Марсе.

Он шагнул в ее сторону. Барьер резко опустился на место. Эл оказался отрезанным от папулы и замер, глупо разинув рот. Потом инстинктивно коснулся пульта управления на поясе. Папула выскользнула из рук Николь и неуклюже спрыгнула на пол. Николь изумленно вскрикнула, ее глаза просто засветились.

– Вы хотите такую, Никки? – спросил Гарольд Слезак. – Мы можем заказать вам, даже несколько…

– Что это она делает? – перебила его Николь.

– Она танцует, мэм. Когда они играют, она танцует… Верно, мистер Дункан? Может быть, вы сыграете что‑нибудь покороче, продемонстрируете миссис Тибодо ваше искусство? – Он энергично потер руки, кивая Иану и Элу.

– Конечно, – сказал Эл, и они с Ианом посмотрели на друг друга. – Мы могли бы сыграть короткую вещь Шуберта, аранжировку квинтета «Форель». – О'кей, Иан, начнем. – Он расстегнул чехол, снял его с кувшина и неловко взял инструмент в руки.

Иан последовал его примеру.

– Эл Миллер, первая партия, – сказал Эл. – И мой партнер Иан Дункан, вторая партия. Предлагаем вам концерт классических произведений. Сначала немного Шуберта.

И пошло.

Па‑па‑па… Па‑па… Па‑а‑а‑па, ти‑па‑па… Ти‑ти‑ти‑ти‑ти‑и‑и…

– Я вспомнила, где видела вас обоих, – сказала вдруг Николь. – В частности, вас, мистер Миллер.

Опустив кувшины, они с тревогой ждали продолжения.

– В «Пристанище драндулетов», – сказала Николь, – когда я прилетела за Ричардом. Вы говорили со мной. Вы просили, чтобы я оставила Ричарда в покое.

– Да, – признал Эл.

– Неужели вы решили, что я не запомню вас? – спросила Николь.

– Вы же видите так много людей…

– Однако у меня хорошая память, – сказала Николь. – Даже в отношении тех, кто не занимает высоких должностей. Вы должны были ждать приглашения сюда не так скоро… или, возможно, вас это не интересует.

– Нас это интересует, – сказал Эл. – Еще как интересует! Она некоторое время изучала его лицо.

– Музыканты – забавные люди, – сказала она наконец. – Я обнаружила, что они думают совсем не так, как остальные. Они живут в мире фантазий. И Ричард тоже. Он – большой безобразник. Зато лучший из музыкантов Белого дома. Возможно, так оно и должно быть, я не знаю. Этот парадокс стоило бы как следует изучить… Ладно, продолжайте ваше выступление.

– О'кей, – сказал Эл, бросив быстрый взгляд на Иана.

– Ты заявил ей такое? – пробормотал Иан. – Попросил ее оставить Конгросяна в покое? Ты не говорил мне об этом.

– Я думал, ты знаешь. Ты же там был. Я думал, ты слышал мои слова. – Эл пожал плечами. – Во всяком случае, я действительно не думал, что она запомнит меня.

Очевидно, сей факт все еще казался ему невозможным – лицо Эла было лабиринтом недоверия.

Они начали играть еще раз.

Па‑па‑па… Па‑па… Па‑а‑а‑па…

Николь хихикнула.

«Мы потерпели неудачу, – испугался Иан. – Боже, что может быть хуже? Мы просто клоуны…»

Он прекратил играть.

Эл не последовал его примеру. Лицо его покраснело от усилий, щеки раздувались. Казалось, он не замечал, что Николь прикрывает рукой кривящийся рот, что их музыкальные потуги всего‑навсего веселят ее. Эл доиграл свою партию до конца и только потом опустил кувшин.

– Папула… – Николь с трудом сдерживала смех. – Она не танцевала. Ни малейшего движения… Почему? – И она снова расхохоталась, не в силах сдержаться.

– Я не управляю ею, – сказал Эл деревянным голосом. – Ею управляют издалека. – Он повернулся к Иану. – Лука все еще контролирует ее… Лучше станцуй! – крикнул он папуле.

– Ох, это просто потрясающе! Понимаете? – Николь повернулась к женщине, которая только что присоединилась к ней (это была Джанет Раймер – Иан узнал ее). – Ему приходится просить эту штуку станцевать… Танцуй, кем бы ты ни была, папулой с Марса или движущейся куклой. – Николь толкнула папулу носком мокасина. – Шевелись, подделка! Мы все тебя просим. – Она толкнула папулу сильнее.

И тут папула прыгнула на нее. И укусила.

Николь закричала.

Раздался выстрел, и папула разлетелась на куски. Возле Николь возник охранник с винтовкой в руках, не сводящий глаз с останков папулы. Лицо его было спокойно, но руки и винтовка дрожали.

Эл начал ругаться, будто учил слова песни, повторив одно и то же три или четыре раза. Потом он сказал:

– Это сделал Лука. Отомстил. Нам конец. – Он выглядел теперь старым, измученным и потасканным.

Он начал запихивать кувшин в чехол, прерывистыми механическими движениями, шаг за шагом.

– Вы арестованы! – За спиной у них появился еще один охранник.

– Ну разумеется, – сказал Эл, бессмысленно тряся головой. – Мы не имеем к случившемуся никакого отношения, так что арестуйте нас.

С помощью Джанет Раймер Николь поднялась на ноги и направилась к Элу и Иану. Перед прозрачным барьером она остановилась.

– Она укусила меня, потому что я смеялась? – спросила она тихим голосом.

Слезак стоял, вытирая лоб. Он не сказал ничего, он просто невидяще смотрел на них.

– Простите меня, – сказала Николь. – Я рассердила ее, не так ли? Какая досада! Мы бы получили от вашего выступления истинное удовольствие. Сегодня вечером после обеда.

– Это сделал Лука, – сказал ей Эл.

– «Лука»… – Николь некоторое время смотрела на него непонимающе. – Ах да, верно, он – ваш работодатель. – Она повернулась к Джанет Раймер. – Полагаю, надо бы арестовать и его. Вы так не считаете?

– Как скажете… – Джанет Раймер была бледна и перепугана.

– Затея с кувшинами была прикрытием для покушения, – продолжала Николь. – Это преступление против государства. Нам надо заново продумать систему приглашения исполнителей. Возможно, она с самого начала была ошибочной. Она открывает сюда свободный доступ всякому, кто имеет враждебные намерения по отношению к нам… Мне жаль. – Теперь она выглядела грустной. Стиснув руки, она качалась взад‑вперед, погруженная в раздумья.

– Николь, поверьте мне… – начал было Эл.

– Я – не Николь, – сказала она, будто вглядываясь в себя. – Не зовите меня этим именем. Николь Тибодо умерла много лет назад. Я – Кейт Руперт, четвертая по счету, кто занимает ее место. Я – всего лишь актриса, достаточно похожая на Николь, чтобы исполнять эту работу. И порой, когда случается подобное сегодняшнему, я жалею, что у меня такая работа. Я не имею никакой реальной власти, в полном смысле слова. Управляет Совет… Я никогда не встречаюсь с ними. Они не интересуются мной, а я ими. Так что даже если бы попытка удалась…

Наступила долгая пауза.

В конце концов ее прервал Эл:

– Как… много попыток было на вашей жизни?

– Шесть или семь, – сказала Николь. – Я забыла. Причина всегда в психологии. Эдипов комплекс или что‑либо подобное. Меня это заботит. – Она повернулась к энпэшникам, которых теперь было тут пруд пруди. И сказала, указывая на Эла и Иана: –

Мне кажется, они не знали о том, что произойдет. Возможно, они и не виноваты. – Она подошла к Гарольду Слезаку и Джанет Раймер. – Разве обязательно их уничтожать? Почему бы не уничтожить часть их памяти и не отпустить? Почему не принять такое решение?

Слезак глянул на Джанет Раймер и пожал плечами:

– Ну, если вы хотите так…

– Да, – сказала Николь. – Я хочу так. Так мне будет легче. Переправьте их в Бетесду, в медицинский центр, и после всего отпустите. А теперь давайте продолжать. Пригласите следующих исполнителей.

Энпэшник ткнул Иана стволом в спину:

– В коридор!

– Да, – пробормотал Иан, забирая кувшин.

«Ничего не понимаю… – подумал он. – Эта женщина в действительности, не Николь. Хуже того, никакой Николь вообще нет. Есть всего лишь образ, созданный телевидением и другими средствами массовой информации. А за этим образом прячется группа истинных правителей. Корпоративный орган власти. Но кто они и как получили эту власть? И как долго обладают ею? Узнаем ли мы об этом хоть когда‑нибудь? Узнать‑то осталось не так уж и много. Реальность прячется за иллюзиями, всю жизнь от нас скрывают тайны. Разве они не могут сообщить нам остальное? Вряд ли. Да и какая разница теперь?»

– Прощай! – сказал ему Эл.

– Ч‑что? – испугался Иан. – Почему ты так говоришь? Они собираются отпустить нас, не так ли?

– Мы не будем помнить друг друга, – сказал Эл. – Честное слово! Нам не оставят воспоминаний, связанных с покушением. Так что… – Он протянул руку. – Так что прощай, Иан! Все‑таки мы выступили в Белом доме, верно? Ты все забудешь, но это не перестанет быть правдой: мы выступили. – Он криво усмехнулся.

– Шагайте! – сказал энпэшник.

Все еще держа в руках кувшины (зачем?), Эл Миллер и Иан Дункан пошли по коридору к выходу, возле которого их ждал черный медицинский фургон.

* * *

Был вечер. Иан Дункан обнаружил себя на пустынном перекрестке, замерзший и дрожащий, рядом с остановкой городского общественного транспорта.

«Что я тут делаю? – изумленно спросил он себя и посмотрел на часы: было восемь. – Я должен быть на собрании в честь Дня поминовения, не так ли? Мне нельзя отсутствовать еще раз. Пропустить два собрания подряд – это ужасно. Надо бежать домой».

Родной «Авраам Линкольн», со всеми его башенками и окнами, находился совсем недалеко, и Иан поспешил к нему, дыша глубоко и пытаясь держать хороший темп.

«Надеюсь, собрание еще не закончилось», – подумал он.

Однако окна зала собраний были уже темны.

«Черт побери!» – подумал Иан с отчаянием.

– Собрание в честь Дня поминовения закончилось? – спросил он, когда на входе в здание у него проверяли идентификат.

– Вы слегка напутали, мистер Дункан, – сказал Винс Страйкрок. – День поминовения был вчера. Сегодня – пятница.

«Что‑то тут не так», – подумал Иан. Но спорить не стал, просто кивнул и поспешил к лифту.

Едва он вышел из лифта на своем этаже, его окликнули:

– Эй, Дункан!

Это был сосед по имени Корли, которого он едва знал. Поскольку подобная неожиданная встреча могла быть небезопасна, Иан приблизился к нему с осторожностью.

– Что случилось?

– Слушайте меня, – сказал Корли быстро и опасливо. – Вы провалили последний релпол‑тест. Вас собираются разбудить завтра в пять или шесть утра и устроить неожиданное тестирование. – Он глянул сначала в один конец коридора, потом в другой. – Изучите конец тысяча девятьсот восьмидесятых, а в частности религиозно‑коллективистские движения. Ясно?

– Да, – с благодарностью сказал Иан. – Большое спасибо!.. Может быть, я сумею когда‑нибудь и вам… – он осекся, так как Корли нырнул назад, в свою квартиру, и закрыл дверь.

Иан остался один.

«Безусловно, это очень любезно с его стороны, – подумал он, идя по коридору. – Пожалуй, он спасает меня, предупредив об угрозе принудительного выселения».

Очутившись в своей квартире, он устроился поудобнее и обложился всеми имевшимися у него справочниками по политической истории Соединенных Штатов.

«Я буду учиться всю ночь, – решил он. – Потому что я должен справиться с этим тестом. У меня просто нет иного выбора».

Чтобы не заснуть, он включил телевизор и тотчас же ощутил, как от экрана, на котором возникла Первая Леди, заструилось знакомое, милое, сердечное тепло.

– …а музыкальную программу сегодняшнего вечера, – сказала Николь, – открывает квартет саксофонистов, который исполнит темы из опер Вагнера и, в частности, из моей самой любимой, из «Мейстерзингеров». Я полагаю, что мы все получим большую пользу и, конечно же, духовно обогатимся. А после этого, решила я, перед вами снова предстанет ваш давний любимец, всемирно известный виолончелист Генри Леклерк, который исполнит произведения Джерома Керна и Коула Портера.

Она улыбнулась, и Иан Дункан, окруженный армией справочников, улыбнулся ей в ответ.

«Интересно, – подумал он, – каково это, играть в Белом доме? Что это значит – выступать перед Первой Леди? Жаль, что я так и не выучился играть ни на одном музыкальном инструменте. Я не умею ни играть в пьесах, ни писать стихи, ни петь или танцевать… Ничего. Был бы я из музыкальной семьи, если бы отец или мать научили меня…»

Он хмуро нацарапал несколько строк о взлете французской христианско‑фашистской партии в 1975 году. Но его словно за уши тянули к телевизору, и, отложив в сторону ручку, он повернулся лицом к экрану.

Николь показывала дельфтскую изразцовую плитку, которую ей удалось отыскать в одной из лавок в Швайнфурте, Германия. Какие у этой плитки прелестные, чистые цвета!.. Иан глаз не сводил с экрана, зачарованный тем, как сильные, изящные пальцы Николь нежно гладили солнечную поверхность обожженной глазури.

– Полюбуйтесь на эту плитку, – говорила Николь своим бесподобным хрипловатым голосом. – Неужели вам бы не хотелось иметь такую вещицу? Разве она не прелестна?

– Прелестна, – прошептал Иан Дункан.

– Сколько из вас хотели бы увидеть ее когда‑нибудь еще? – спросила Николь. – Поднимите руки.

Иан с надеждой поднял руку.

– О‑о, как вас много! – Лицо Николь расцвело сияющей улыбкой. – Ну что ж, возможно, позже мы еще пройдемся по Белому дому. Вам бы этого хотелось?

– Еще как хотелось бы! – вскричал Иан, подпрыгивая от восторга.

Ему казалось, что она улыбается с экрана только ему и никому больше. И он улыбнулся в ответ. А затем, ощущая гигантскую тяжесть, навалившуюся на душу, вернулся к своим справочникам. Назад, к жестокости бесконечных будней…

Что‑то стукнуло в окно его комнаты, послышался тихий голос:

– Иан Дункан, у меня очень мало времени!

Оглянувшись, он увидел в вечернем полумраке парящую в воздухе яйцеобразную конструкцию. Внутри находился какой‑то мужчина, энергично машущий руками и продолжающий звать Иана. Яйцо издавало негромкое гудение, его двигатели сбавили мощность, человек ударом ноги открыл люк аппарата и поднялся с сиденья.

«Неужели они уже прибыли проводить тест, – подумал Иан Дункан, беспомощно встал. – Так скоро… Я еще не готов».

Человек развернул свой аппарат так, что огненно‑белые струи ракетных двигателей воткнулись прямо в стену здания. Комната задрожала, посыпалась облицовка стен. Стекло от жара лопнуло. Человек возник в проеме и крикнул, пытаясь привлечь внимание обалдевшего Иана.

– Эй, Дункан! Поторапливайтесь! Я уже забрал вашего дружка! Он на борту другого корабля!

Мужчина был уже немолод, на нем был дорогой несколько старомодный костюм из натуральной ткани синего цвета в полоску. Незнакомец ловко выпрыгнул из яйцеобразного аппарата и приземлился на обе ноги в комнате Иана.

– Нам надо торопиться, если мы намерены сделать это. Неужели вы меня совсем не помните?.. А Эла?

Иан Дункан изумленно глядел на незваного гостя, не имея ни малейшего понятия ни о нем, ни об Эле.

– Мамины психологи неплохо с вами поработали! – Мужчина задыхался. – Эта Бетесда – стоящее, видно, местечко. – Он подошел к Иану и схватил его за плечо. – Энпэшники закрывают все «Пристанища драндулетов». Мне необходимо срочно переправить свое хозяйство на Марс, и я беру вас с собой. Попытайтесь собраться. Меня зовут Чокнутый Лука. Сейчас вы меня не помните, но память к вам вернется, когда мы все окажемся на Марсе и вы снова встретитесь со своим дружком Элом. Шевелитесь!

Лука подтолкнул его к проему, который всего несколько минут назад был окном, и к аппарату, зависшему рядом.

«Это же и есть драндулет», – сообразил вдруг Иан.

– О'кей, – сказал он, пытаясь разобраться, что следует взять с собой.

Что ему может понадобиться на Марсе? Зубная щетка, пижама, зимнее пальто? Он в отчаянии оглядывал квартиру.

Где‑то вдалеке ожили полицейские сирены.

Лука забрался назад, в кабину драндулета и протянул Иану руку. Тот схватился за руку и последовал за попутчиком. По полу драндулета, к изумлению Иана, ползали ярко‑оранжевые, смахивающие на огромных божьих коровок существа, чьи антенны сразу же повернулись в его сторону.

«Это папулы, – вспомнил Иан. Или что‑то вроде этого».

– Вам теперь будет очень хорошо, – мысленно сказали папулы. – Не волнуйтесь! Чокнутый Лука успел вовремя прилететь за вами, Очень, очень вовремя. Так что расслабьтесь.

– Да, – согласился Иан.

Он прилег, прислонившись к задней стенке драндулета, и расслабился. И корабль рванулся в бездну ночи, направляясь к планете, которая летела впереди.

ГЛАВА 13

– Мне очень хочется покинуть Белый дом, – зло сказал Ричард Конгросян энпэшникам, охранявшим его.

Он все более раздражался, им все более завладевали опасения. Он старался держаться как можно дальше от комиссара Пэмброука. Это ведь Пэмброук заправлял здесь всем…

– Мистер Джадд, психохимиотерапевт из «АГ Хеми», должен появиться с минуты на минуту, – сказал Уайлдер Пэмброук. – Так что, пожалуйста, потерпите еще немного, мистер Конгросян.

Голос его был спокоен, но совсем не успокаивал. Присутствовала в нем некоторая жесткость, все больше и больше действовавшая Конгросяну на нервы.

– Это же невыносимо! – воскликнул Конгросян. – Вы ни на секунду не спускаете с меня глаз. Я терпеть не могу, когда за мною следят. Неужели вы никак не можете понять, что у меня самая настоящая paranoia sensitiva?

В дверь постучались.

– Мистер Джадд желает видеть мистера Конгросяна, – объявил служитель Белого дома.

Пэмброук открыл дверь и пропустил Меррилла Джадда, который деловито вошел в комнату, держа в руке кейс, украшенный фирменными наклейками.

– Мистер Конгросян? Рад наконец‑то встретиться с вами лично.

– Привет, Джадд! – Конгросян особой радости от происходящего не испытывал.

– Я принес с собой кое‑какие новые экспериментальные препараты для вас. – Джадд открыл портфель. – Имипрамин‑гидрохлорат – два раза в день, пятьдесят миллиграммов. Таблетка оранжевого цвета. А коричневые таблетки – это еще одно новое средство, метабиретинат‑оксид, сто миллиграммов в…

– Это яд! – перебил его Конгросян.

– Простите? – Джадд насторожился и приложил согнутую рупором кисть к уху.

– Я не стану ничего принимать. Это часть тщательно разработанного плана, цель которого – убить меня.

В этом у Конгросяна не было ни малейших сомнений. Он это понял, как только увидел в руках Джадда фирменный кейс «АГ Хеми».

– Да нет же! – Джадд бросил взгляд на Пэмброука. – Уверяю вас! Мы пытаемся помочь вам, сэр. Это наша работа.

– А почему вы меня похитили?

– Я вас не похищал, – осторожно сказал Джадд. – А теперь, что касается…

– Все вы заодно! – объявил Конгросян.

Призвав на помощь все свои психокинетические способности, он поднял обе руки и направил свое внимание на психохимиотерапевта Меррилла Джадда.

Тот поднялся над полом, завис, болтая ногами и все еще крепко сжимая в руках свой фирменный кейс. Разинув рот и выпучив глаза, он обалдело глядел на Конгросяна и Пэмброука. Потом попытался что‑то сказать, но тут Конгросян швырнул его в закрытую дверь комнаты. Дверь раскололась, Джадд пролетел сквозь нее и исчез из вида. В комнате вместе с Конгросяном остались только Пэмброук и его энпэшники.

Откашлявшись, Уайлдер Пэмброук сказал:

– Нам, пожалуй, следует проверить, насколько серьезные травмы он получил. – И уже шагая к двери, добавил через плечо: – Полагаю, «АГ Хеми» будет немало огорчена этим инцидентом. Мягко выражаясь.

– К дьяволу «АГ Хеми»! – крикнул Конгросян. – Мне нужен мой личный врач. Я не доверяю никому из тех, кого вы сюда приводите. Откуда мне знать, что он в самом деле из «АГ Хеми»? Он вполне может быть самозванцем.

– В любом случае, – сказал Пэмброук, – вам вряд ли теперь стоит из‑за него беспокоиться.

Он осторожно открыл останки двери.

– Так он в самом деле из «АГ Хеми»? – спросил Конгросян, выходя вслед за ним в коридор.

– Вы же сами говорили с ним по видеофону. Именно вы и впутали его в эту историю. – Пэмброук искал взглядом Джадда и был теперь сердитым и даже взволнованным. – Где он? – требовательным тоном спросил он. – Ради бога, Конгросян, что вы с ним сделали?

– Я закинул его в подвал, в прачечную, – неохотно ответил Конгросян. – И ничего с ним не случилось.

– Вам известно, что такое принцип фон Лессингера? – глядя на него в упор, спросил Пэмброук.

– Разумеется.

– Как один из высших руководителей НП я имею доступ к аппарату фон Лессингера. Вам не хочется узнать, кто станет следующей жертвой вашего злоупотребления своими психокинетическими способностями?

– Нет, – сказал Конгросян.

– Знание этого в ваших интересах. Поскольку вы могли бы сдержаться, чтобы потом не сожалеть.

– И кто же это будет? – спросил Конгросян.

– Николь, – ответил Пэмброук. – А теперь, если не возражаете, ответьте мне вот на какой вопрос… Почему вы до сего момента воздерживались от использования своего таланта в политических целях?

– В политических целях? – эхом отозвался Конгросян.

Он не мог сообразить, как можно использовать психокинетику в политических целях.

– Позвольте вам напомнить, – отметил Пэмброук, – что политика есть искусство принуждать других людей делать то, что вам хочется, даже с применением силы, если необходимо. Применение вами психокинеза только что было необычно в своей направленности… но, тем не менее, это самый настоящий политический акт.

– Я всегда чувствовал, что было бы неправильно использовать психокинез на людях, – сказал Конгросян.

– Но теперь…

– Теперь ситуация изменилась. Я пленник, все против меня. Вы тоже, например. Не исключено, что мне придется использовать свои способности против вас.

– Пожалуйста, не делайте этого, – сказал Пэмброук, принужденно улыбнувшись. – Я всего‑навсего наемный работник правительственного учреждения, выполняющий свои служебные обязанности.

– Вы несколько больше, чем наемный работник, – возразил Конгросян. – Мне все‑таки интересно узнать, каким образом я использую свои способности против Николь.

Он никак не мог себе представить, что способен на подобное – такой ужас она в нем вызывала. И такую почтительность…

– Поживем – увидим, – сказал Пэмброук.

– Меня поражает, – сказал Конгросян, – что вам приходится применять аппарат фон Лессингера только для того, чтобы выяснить что‑то обо мне. В конце концов, я – жалкий изгой, неспособный жить среди других людей! Уродец, которому лучше бы и не появляться на свет.

– Это за вас говорит сейчас ваша болезнь. И где‑то в глубине своего сознания вы это прекрасно понимаете..

– Но вы должны признать, – упорствовал Конгросян, – что весьма странно пользоваться детищем фон Лессингера так, как это делаете вы. Какова ваша цель?

«Ваша истинная цель», – добавил он про себя.

– Моя задача – защитить Николь. Поскольку вы очень скоро предпримете откровенные враждебные действия по отношению к ней.

– Я думаю, вы лжете, – перебил Конгросян. – Я бы никогда не совершил ничего подобного. Только не по отношению к Николь!

Уайлдер Пэмброук поднял бровь. А затем отвернулся и нажал кнопку вызова лифта – психохимиотерапевта из «АГ Хеми» надо было все‑таки найти.

– Что вы собираетесь делать? – спросил Конгросян.

Он всегда подозрительно относился к сотрудникам НП, и эта его подозрительность еще больше усилилась после того, как полиция ворвалась в «Пристанище драндулетов» и схватила его. А этот человек вызывал у него особенную подозрительность, хотя Конгросян и не понимал – почему.

– Я всего лишь выполняю свои служебные обязанности, – повторил Пэмброук.

Однако Конгросян ему не верил.

– Как вы теперь будете себя чувствовать? – спросил Пэмброук, когда открылась дверь лифта. – После того, как убили сотрудника «АГ Хеми»…

Он вошел в кабину и жестом пригласил Конгросяна последовать за ним.

– Мой доктор. Эгон Сьюпеб. Он может меня вылечить.

– Вы хотели бы с ним встретиться? Это можно устроить.

– Да! – вскричал Конгросян. – И как можно скорее. Он – единственный во всей Вселенной, кто не против меня.

– Я мог бы доставить вас к нему, – сказал Пэмброук, и выражение его плоского, сурового лица стало задумчивым. – Если это покажется мне хорошей идеей.

– Если это не покажется вам хорошей идеей, я с помощью своих способностей зашвырну вас в Потомак.

Пэмброук пожал плечами:

– Не сомневаюсь, что вы способны это сделать. Но по данным, полученным с помощью аппарата фон Лессингера, вы этого, по всей вероятности, не сделаете. Так что я рискну.

– Не думаю, что принцип фон Лессингера безупречен, когда дело приходится иметь с нами, психокинетиками, – раздраженно сказал Конгросян и тоже шагнул в кабину. – По крайней мере, я слышал, что так говорят. Мы действуем как вероятностные факторы, что вносит неопределенность в результаты, получаемые с помощью аппарата фон Лессингера.

Пэмброук снова пожал плечами и нажал кнопку на пульте.

С этим невозмутимым человеком было трудно иметь дело. И он активно не нравился Конгросяну.

«Может, виной тому всего лишь полицейский менталитет, – подумал пианист. – А может, и нечто более серьезное».

Кабина пошла вниз.

«Николь, – мысленно воскликнул Конгросян. – Вы же прекрасно понимаете, что я бы никогда и пальцем вас не тронул. Об этом даже речи быть не может – тогда рухнет весь мой мир. Это то же самое, что причинить вред собственной матери или сестре, тому, кто является священным. Я должен держать мой талант под контролем, – понял он. – Боже милостивый, пожалуйста, помоги мне контролировать свои способности всякий раз, когда мне доведется быть рядом с Николь. Хорошо?»

И он стал дожидаться ответа, пылко, фанатично, нетерпеливо.

– Между прочим, – прервал его размышления Пэмброук, – о вашем запахе. Мне кажется, он исчез.

– Исчез?! – Конгросяна будто током ударило. – Вы хотите сказать, что не ощущаете его? Но это невозможно! Этого не может быть… – Он неожиданно осекся, смутившись. – И вы говорите, что запах исчез. – Он ничего не понимал.

Пэмброук внимательно поглядел на него:

– Я бы уж точно учуял этот запах, здесь, в кабине лифта. Конечно, он может вернуться. Я дам вам знать, если это случится.

– Спасибо, – произнес Конгросян.

И подумал: «Почему‑то этот человек так или иначе берет верх надо мною. Постоянно. Он – мастер психологии… Или, по его собственному определению, мастер политической стратегии?

– Сигарету? – Пэмброук протянул ему пачку.

– Нет‑нет! – Конгросян в ужасе отшатнулся. – Это вне закона и слишком опасно. Я бы ни за что не отважился закурить.

– Жить вообще опасно, – заметил Пэмброук, закуривая. – Верно? Наш мир опасен двадцать четыре часа в сутки. Нужно быть всегда предельно осторожным. Знаете, в чем вы нуждаетесь, Конгросян? В телохранителе. В команде отборных, тщательно подготовленных сотрудников НП, которые всегда бы находились рядом с вами. Иначе…

– Иначе, как вы полагаете, у меня практически нет шансов…

Пэмброук кивнул:

– Очень немного, Конгросян. И я говорю это на основе собственного опыта работы с аппаратом фон Лессингера.

Дальше они спускались в тишине.

Наконец лифт остановился. Раздвинулись створки дверей. Конгросян и Пэмброук оказались в подвале Белого дома. Они вышли в коридор.

Там их уже ждал мужчина, которого они сразу узнали.

– Я хочу, чтобы вы меня послушали, Конгросян, – сказал Бертольд Гольц.

Комиссар НП стремительно выхватил пистолет, прицелился и выстрелил.

Но Гольц уже исчез.

На полу, там, где он только что стоял, валялся сложенный вчетверо листок бумаги. Его выронил Гольц. Конгросян нагнулся и потянулся к нему.

– Не трогайте! – крикнул Пэмброук.

Однако было поздно. Конгросян поднял и развернул листок. Там было написано: «ПЭМБРОУК ВЕДЕТ ВАС НА СМЕРТЬ».

– Интересно, – сказал Конгросян и передал бумажку энпэшнику.

Пэмброук спрятал пистолет и взял листок, быстро изучил, лицо его перекосилось от злости.

Из‑за спины у них снова раздался голос Гольца:

– Пэмброук уже несколько месяцев ждет, когда можно будет вас арестовать, прямо здесь, в Белом доме. И времени у вас уже не осталось.

Резко развернувшись, Пэмброук снова выхватил пистолет и выстрелил. И снова Гольц, горько и презрительно улыбаясь, исчез.

«Тебе никогда не пристрелить его, – подумал Конгросян. – Во всяком случае, пока в его распоряжении имеется аппарат фон Лессингера».

Энпэшник спрятал пистолет.

«Не осталось времени – для чего? – подумал Конгросян. – Что сейчас должно произойти? Гольцу, похоже, это известно, да и Пэмброуку, видимо, тоже. Каждый из них имеет в своем распоряжении идентичное оборудование. Но причем здесь я? Я и мои способности, которые я поклялся держать под контролем… Неужели это означает, что уже в самом скором времени мне придется использовать их?»

Не было у него никаких интуитивных предчувствий. Да и вряд ли он был способен сейчас что‑то предпринять.

* * *

Нат Флайджер услышал, что где‑то снаружи играют дети.

Они нараспев издавали тоскливые ритмические звуки, совершенно непривычные для его уха. А он занимался музыкальным бизнесом всю свою жизнь. Но как он ни старался, различить отдельные слова ему не удавалось: звуки как‑то странно сливались друг с другом.

– Можно посмотреть? – спросил он, вставая со скрипучего плетеного стула.

– Я бы предпочла, чтобы вы этого не делали, – сказала Бет Конгросян, бледнея. – Пожалуйста, не смотрите на этих детей. Пожалуйста!

– Мы ведь из компании звукозаписи, миссис Конгросян, – объяснил Нат. – Все, что касается мира музыки, – наш бизнес.

Он никак не мог удержаться, чтобы не подойти к окну и не выглянуть наружу: деловой инстинкт взял в нем верх над воспитанностью или милосердием.

Выглянув из окна, он сразу увидел их. Они сидели кружком. И все были горбатиками. Ему стало интересно, кто из них Плот Конгросян. Но все они были для него на одно лицо. Возможно, вон тот маленький мальчик в желтых шортах и выбившейся из них тенниске… Нат подал знак Молли и Джиму, и они присоединились к нему.

«Пятеро детей‑неандертальцев, – подумал Нат. – Пятеро детенышей, как бы выдернутых из давних веков. Тупиковая ветвь, отрезанная в прошлом от основного эволюционного ствола и привитая здесь, в настоящем, чтобы мы, представители ЭМЭ, могли послушать и записать песни давно ушедших племен. Интересно, какой конверт для альбома подберет отдел оформления…»

Он закрыл глаза, не в силах смотреть на импровизированную «сцену».

И в то же время он прекрасно понимал, что им все равно придется заняться происходящим на этой «сцене». Потому что они приехали сюда не прогуляться по лесочку; потому что они не могут и не хотят возвращаться с пустыми руками. И это важнее всего.

Кстати, запись нужно сделать очень профессионально. Это важнее, чем при записи Ричарда Конгросяна, какой бы потрясающей ни была его игра. И еще они не могут позволить себе роскоши нянчиться с собственной брезгливостью…

– Джим, доставай «Ампек Ф‑а2», – распорядился он. – Тащи прямо сюда. Пока они не замолкли.

– Я не позволю вам их записывать, – сказала Бет Конгросян.

– Мы это сделаем, – ответил Нат. – Для нас это привычное дело, писать народную музыку на месте. Такие записи многократно оспаривались в судах СШЕА, но фирма звукозаписи всегда выигрывала предъявляемые ей иски.

Он последовал за Джимом Планком, чтобы помочь ему смонтировать звукозаписывающую аппаратуру.

– Мистер Флайджер, вы понимаете, кто перед вами? – крикнула ему вслед миссис Конгросян.

– Да, – ответил он, не останавливаясь.

Вскоре «Ампек Ф‑а2» был смонтирован; инопланетная протоплазма сонно пульсировала, время от времени производя псевдоподиями волнообразные движения, как будто была голодна. Влажная погода все‑таки влияла на нее.

Рядом появилась Бет Конгросян, сжатая, как пружина, с непреклонным выражением лица.

– Послушайте меня, пожалуйста, – сказала она негромко. – Сегодня ночью у них состоится нечто вроде фестиваля. У взрослых. Это будет в подобии дансинг‑холла, расположенном в лесу, совсем недалеко отсюда, там, где красные скалы. Холл принадлежит им всем, их общине, они часто там собираются. Будет очень много танцев и песен. Именно того, что вам надо. Гораздо больше, чем у этих маленьких детей. Пожалуйста, подождите и записывайте там сколько душе угодно. Но не здесь!

– Мы сделаем записи и тут, и там, – сказал Нат и дал сигнал Джиму поднести «Ампек Ф‑а2» к образованному детьми кружку.

– Вы подождете в доме, и я проведу вас туда, – взмолилась Бет Конгросян, поспешив вслед за ним. – Это будет очень поздно, около двух ночи. Они поют просто чудесно. Слова разобрать трудновато, но… – Она схватила Ната за руку. – Мы с Ричардом стараемся воспитывать нашего ребенка подальше от всего этого. У детей в таком юном возрасте почти отсутствуют те особенности, что характерны у взрослых, и потому от них вы не услышите ничего по‑настоящему стоящего. А вот когда вы увидите взрослых… – Она осеклась и закончила совсем бесцветным голосом: –…вот тогда‑то и поймете, что я имею в виду.

– Давай и в самом деле подождем, – сказала Молли, обращаясь к Нату.

Тот заколебался, глянул на Джима Планка. Джим кивнул.

– О'кей, – согласился Нат. – Но вы обязательно проведете нас на этот их фестиваль. И сделаете так, чтобы нас туда пропустили.

– Хорошо, – сказала Бет Конгросян, – Обязательно сделаю. Спасибо, мистер Флайджер.

«Я чувствую себя во всем виноватым», – подумал Нат. Однако вслух сказал:

– О'кей. И вы… – Но тут чувство вины поднялось в его душе гигантской волной. – Черт, вам не нужно водить нас туда. Мы заночуем в Дженнере.

– Я бы сама хотела, – призналась Бет Конгросян. – Я ужасно одинока. Мне нужна компания, когда Ричард далеко. Вы и представить себе не можете, что для нас означает, когда люди… из внешнего мира заглядывают сюда, хотя бы ненадолго.

Дети, наконец заметив взрослых, перестали петь и теперь застенчиво глядели на Ната, Молли и Джима.

«Вряд ли их удастся уговорить спеть снова», – подумал Нат.

Так что его начальная идея не выгорела.

– Вы не боитесь? – спросила Бет Конгросян.

Он только пожал плечами:

– Нет. Абсолютно.

– Правительство знает о них, – сказала она, – Здесь побывало великое множество этнографов и Бог знает каких еще ученых. Их посылали сюда для исследований. Все они утверждают, что в доисторические времена, перед тем, как появился кроманьонский человек… – Бет Конгросян беспомощно замолчала.

– Они скрещивались, – закончил за нее Нат. – На что указывают и скелеты, найденные в израильских пещерах.

– Да, – кивнула она. – Наверное, это можно сказать обо всех так называемых подрасах. Тех самых, которые якобы вымерли в процессе борьбы за существование. А они просто были поглощены видом Homo Sapiens.

– Я бы высказал и совершенно иное предположение, – заметил Нат. – Мне, например, более правдоподобным кажется, что так называемые подрасы были мутациями, которые существовали очень короткий срок, а затем вырождались из‑за недостаточной приспособляемости. Наверное, в те времена также бывали периоды повышенной радиации.

– Я с этим не согласна, – возразила Бет Конгросян. – И исследования, проведенные с использованием аппаратов фон Лессингера, только подтверждают мои предположения. Согласно вашей гипотезе, все они что‑то вроде зигзага эволюции. Но я уверена в том, что это полноценные расы… Я думаю, они развивались, каждая своим путем, от некоего первоначального примата, от проконсула. И в конце концов сошлись вместе, когда человеку разумному стало тесно, и он мигрировал в их места обитания.

– Можно еще чашечку кофе? – попросила Молли. – Мне так холодно. – Она уже не могла сдержать дрожь. – Эта сырость просто невыносима.

– Давайте вернемся в дом, – предложила Бет Конгросян. – Да, вам трудно привыкнуть к здешней погоде. Я это прекрасно понимаю. Я не забыла, каково было нам самим, когда мы сюда перебрались.

– Плот родился не здесь? – спросил Нат.

– Нет. Из‑за него мы и вынуждены были сюда переехать.

– Разве правительство не взяло бы его под опеку? Оно же открыло специальные школы для жертв радиации.

Нат решил не употреблять точный термин, который звучал как «радиационные мутанты».

– Мы решили, что здесь он будет более счастлив, – сказала Бет Конгросян. – Большинство их – горбатиков, как они сами себя называют, – живет здесь. Они собрались здесь за последние два десятилетия практически со всех частей света.

Бет Конгросян распахнула дверь, и все четверо окунулись в сухое тепло старинного дома.

– Он в самом деле прелестный малыш, – заметила Молли. – Такой милый, такой восприимчивый, несмотря на… – Она запнулась.

– Несмотря на челюсть и неуклюжую походку, – закончила миссис Конгросян, – которые еще полностью не сформировались. Это начинается в тринадцать лет.

Она пошла на кухню и поставила воду для кофе.

«Странно, – подумал Нат Флайджер, – и что же это мы собираемся привезти из этой поездки? Совершенно не то, что мы с Лео намечали. И весь вопрос: хорошо ли это будет раскупаться?»

* * *

Милый голосок Аманды Коннерс, неожиданно раздавшийся в интеркоме, привел доктора Эгона Сьюпеба в состояние растерянности. Он как раз изучал расписание приема пациентов на завтра.

– Вас кое‑кто хочет видеть, доктор. Мистер Уайлдер Пэмброук.

Уайлдер Пэмброук! Доктор Сьюпеб тут же напряженно выпрямился, не поднимаясь со стула, и непроизвольно отложил в сторону журнал регистрации. Что нужно в такое позднее время этому высокопоставленному полицейскому? Доктор инстинктивно насторожился и произнес в интерком:

– Одну минутку, пожалуйста.

«Неужели он заявился сюда, чтобы наконец закрыть мой кабинет? – подумал Эгон Сьюпеб. – Тогда я, должно быть, уже принял, сам не догадываясь, того, особого пациента. Того пациента, ради обслуживания которого я существую. Вернее, для необслуживания. Человека, с которым я должен был потерпеть неудачу…»

От таких мыслей пот выступил у доктора на лбу.

«Значит, заканчивается моя карьера, – подумал он. – И меня ждет судьба всех остальных психоаналитиков СШЕА. И что мне делать дальше?»

Некоторые из его коллег сбежали в коммунистические страны, но в материальном смысле, конечно, они там ничего не нашли. Некоторые эмигрировали на Луну и на Марс. А немногие – хотя таких «немногих» на самом деле оказалось удивительно много – попросились на работу в «АГ Хеми», организацию, которая в первую очередь была виновата во всех их бедах.

«Я слишком молод, чтобы уходить на пенсию, и слишком стар, чтобы учиться новой профессии, – с горечью подумал Сьюпеб. – Так что фактически мне ничего не остается. Я не могу продолжать свою деятельность, но не в состоянии и прекратить ее. Вот где настоящее раздвоение, то состояние, которое так свойственно большинству моих пациентов».

Теперь он ощущал куда более сильное сострадание к ним и понимал, какой сложной становилась их жизнь.

– Попросите комиссара Пэмброука, – сказал он Аманде.

В кабинет медленно вошел высокопоставленный энпэшник с тяжелым взглядом и сел напротив доктора Сьюпеба.

– Эта прекрасная девушка, что сидит у вас в приемной… – Пэмброук облизал губы. – Мне бы хотелось знать, что с нею будет. Возможно, мы…

– Что вам нужно? – спросил Сьюпеб.

– Ответ. На вопрос.

Пэмброук откинулся на спинку стула, достал золотой портсигар – антикварную вещицу прошлого столетия, – щелкнул зажигалкой, тоже антикварной. Затянувшись, уселся поудобнее, закинул ногу на ногу. И продолжил:

– Ваш пациент, Ричард Конгросян, обнаружил, что способен дать сдачи.

– Кому?

– Своим угнетателям. Нам, разумеется. И любому другому, кто появится в той же роли. Вот это мне и хотелось бы выяснить. Я хочу работать с Ричардом Конгросяном, но должен защитить себя от него. Честно говоря, я его боюсь, причем боюсь больше, чем кого бы то ни было на свете. И я знаю почему – я воспользовался аппаратом фон Лессингера и прекрасно себе представляю, о чем говорю. Что является ключом к его мозгу? Какие мне принять меры, чтобы Конгросян был… – Пэмброук, жестикулируя, нашел нужное слово, – …надежнее, более предсказуемым? Вы понимаете. Мне, естественно, совсем не хочется, чтобы в одно прекрасное утро, когда мы слегка повздорим, он схватил меня и загнал на шесть футов под землю.

Лицо его было бледным, сидел он теперь, напрягшись всем телом.

– Теперь я знаю, кто тот пациент, которого я дожидаюсь, – сказал после паузы доктор Сьюпеб. – Вы лгали о неудаче, которая должна меня постигнуть. Фактически я вам жизненно необходим. А пациент душевно здоров.

Пэмброук пристально на него поглядел, но ничего не сказал.

– Пациент этот – вы сами.

Через некоторое время Пэмброук кивнул.

– Это совсем не дело государственной важности, – сказал Сьюпеб. – Все было организовано по вашей собственной инициативе. И не имеет отношения к Николь.

«По крайней мере, впрямую», – подумал он.

– Будьте поосторожнее. – Пэмброук достал свой служебный пистолет и небрежно положил его себе на колени, однако рука его оставалась рядом с оружием.

– Я не смогу объяснить вам, как управлять Конгросяном. Я и сам не могу его контролировать, как вы могли в этом убедиться.

– Но вы должны знать, как это сделать, – сказал Пэмброук, – именно вы должны знать, смогу ли я работать с ним. Вы ведь знаете о нем столько, сколько не знает никто другой.

Он смотрел на Сьюпеба в упор, взгляд его немигающих глаз был ясен, и в них жило ожидание.

– Вам стоило бы рассказать мне, какую работу вы ему хотите предложить.

Пэмброук поднял пистолет и направил его прямо на доктора:

– Скажите мне, какие чувства он питает к Николь?

– Она ему представляется чем‑то вроде фигуры Великой Матери. Как и всем нам.

– Великая Мать? – Пэмброук энергично перегнулся через стол. – Что это такое?

– Великая изначальная мать всего сущего.

– То есть, иными словами, он боготворит ее. Она для него не простая смертная. Как же он среагирует… – Пэмброук замолк в нерешительности. – Предположим, Конгросян внезапно станет гехтом, настоящим, приобщенным к одной из наиболее охраняемых правительственных тайн. И он узнает, что подлинная Николь умерла много лет назад, а так называемая «Николь» – всего лишь актриса. Девушка по имени Кейт Руперт.

В ушах Сьюпеба загудело. Он неплохо изучил Пэмброука, и теперь был абсолютно уверен, что когда разговор закончится, Пэмброук выстрелит.

– А это истинная правда, – сказал Пэмброук. И затолкал пистолет назад, в кобуру. – Потеряет он свой страх перед нею тогда? Будет ли он способен… сотрудничать?

Сьюпеб задумался. И ответил:

– Да. Будет. Без сомнения.

Пэмброуку явно стало легче. Он перестал дрожать, слабый румянец вернулся на его худое лицо.

– Вот и отлично. И я надеюсь, что вы сказали мне правду, доктор. В противном случае я вернусь сюда и, что бы ни случилось, уничтожу вас. – Он поднялся. – Прощайте.

– У меня больше нет бизнеса? – спросил Сьюпеб.

– Разумеется. А как же иначе? – Пэмброук сдержанно улыбнулся. – Кому вы нужны? И вы прекрасно понимаете это, доктор. Ваше время прошло. Самое забавное…

– А если я расскажу кому‑нибудь о том, что вы мне сейчас поведали?

– Да ради Бога! Вы лишь облегчите мне работу. Видите ли, доктор, я намерен обнародовать самую главную тайну гехтов. А «Карп унд Зоннен Верке» одновременно откроют другую.

– Какую – другую?

– Придется вам подождать, – сказал Пэмброук, – пока Антон и Феликс Карпы не решат, что готовы это сделать. – Он открыл дверь. – Мы вскоре снова встретимся, доктор. Спасибо за помощь!

Дверь за ним закрылась.

«Ну, вот я и узнал самую главную государственную тайну, – подумал доктор Сьюпеб. – И теперь я принадлежу к верхушке общества, к гехтам. Но это не имеет никакого значения. Ибо нет у меня возможности использовать эту информацию для продолжения врачебной карьеры. А это и есть самое главное. Поскольку касается лично меня. Моя карьера – это все, что меня волнует».

Он вдруг ощутил жуткую ненависть к Пэмброуку.

«Если бы я мог убить его, я бы сделал это, не задумываясь, – подумал он. – Прямо сейчас. Догнал бы его и…»

– Доктор, – раздался в интеркоме голос Аманды, – мистер Пэмброук говорит, что мы должны закрываться… – Голос ее дрогнул. – Это правда? Я думала, они разрешили вам поработать еще некоторое время.

– Это правда, – признался Сьюпеб. – Все кончено. Позвоните, пожалуйста, всем моим пациентам, всем, кому я назначил прием, и расскажите о случившемся.

– Хорошо, доктор. – Аманда всхлипнула и отключилась.

«Черт бы его побрал! – мысленно выругался Сьюпеб. – Самое неприятное то, что я ничего не могу изменить. Абсолютно ничего!»

Интерком снова включился.

– Он сказал еще кое‑что, – произнесла нерешительно Аманда. – Я не хотела говорить об этом – это касается лично меня. Мне показалось, что вы рассердитесь.

– Что же он сказал?

– Он сказал, что, возможно, я ему понадоблюсь. Он не сказал зачем, но что бы это ни было, я чувствую… – Она помолчала несколько секунд. – Я чувствую себя очень плохо, доктор, – закончила она. – Так плохо мне еще никогда не было. Как бы на меня ни смотрели и что бы ни говорили… Другие и смотрели, и говорили не так!

Встав из‑за стола, Сьюпеб подошел к двери и открыл ее. Пэмброука, разумеется, уже и след простыл. В приемной сидела только Аманда Коннерс, она прикладывала к глазам носовой платок.

Сьюпеб вышел из здания и спустился по ступенькам. Отпер багажник своей машины, достал ручку от домкрата и пошел по тротуару. Стальная ручка была скользкой и холодной.

Вдали он увидел комиссара Пэмброука. Фигура его показалась доктору совсем небольшой.

«Эффект перспективы, – сообразил Сьюпеб. – Расстояние делает его меньше, чем на самом деле. Но это очередной обман».

И он кинулся вдогонку за энпэшником.

Фигура Пэмброука сразу стала расти.

Пэмброук не обращал на доктора никакого внимания. Он просто его не видел – стоя в группе прохожих, Пэмброук не сводил глаз с заголовков, которые показывал странствующий робот‑информатор.

Заголовки были огромны, зловещи и черны. Приблизившись, доктор Сьюпеб смог разобрать отдельные слова. Он опустил ручку и остановился рядом с другими прохожими.

– Карп раскрывает важную правительственную тайну!

Все, кто слышал информатора, тут же останавливались.

– Дер Альте – симулякр! Уже началось создание нового!

Робот‑информатор покатил дальше в поисках новых клиентов.

Здесь у него ничего не приобрели. Все стояли как завороженные. Сьюпебу происходящее казалось сном; он даже зажмурил глаза. Очень уж трудно было поверить услышанному. Ужасно трудно!

– Один из служащих Карпа выкрал техническую документацию по созданию симулякра, который станет новым Дер Альте! – Информатор находился теперь в полуквартале отсюда.

По улице гуляло эхо.

– Эта документация стала достоянием общественности!

«Выходит, все эти годы мы поклонялись кукле, – подумал доктор Сьюпеб. – Существу без сердца и души…»

Открыв глаза, он увидел Уайлдера Пэмброука. Тот, казалось, впитывал звуки, издаваемые удалявшимся информатором. Энпэшник даже пошел следом за ним. Как загипнотизированный…

И снова стал уменьшаться в размерах.

«Я не должен отставать от него, – подумал доктор Сьюпеб. – Нужно, чтобы его размеры снова стали нормальными, реальными. Только тогда я смогу сделать то, что должен».

Ручка домкрата стала скользкой, он едва держал ее в руке.

– Пэмброук! – позвал он.

Энпэшник остановился и холодно улыбнулся.

– Вот теперь вам известны обе тайны, Сьюпеб. Вы теперь – уникально информированный человек. – Пэмброук пошел навстречу, быстро вырастая в размерах. – У меня есть для вас один совет. Подзовите к себе информатора и сообщите ему ту тайну, что узнали от меня. Не боитесь?

Сьюпеб с трудом разлепил губы:

– Слишком… много сразу, слишком неожиданно… Мне надо подумать.

Явно смущенный, он прислушался к воплям информатора.

– Но вы сообщите об этом, – сказал Пэмброук. – Рано или поздно. – Продолжая улыбаться, он вытащил служебный пистолет и прицелился в висок доктору Сьюпебу. – Я приказываю вам, доктор! – Он продолжал увеличиваться в размерах. – Времени уже не осталось, поскольку «Карп унд Зоннен» сделали свой ход. Это самый подходящий момент, доктор…

Augenblick, как говорят наши немецкие друзья. Вы не согласны?

– Я… я вызову робота‑репортера, – сказал Сьюпеб.

– Только не вздумайте выдать источник информации, доктор. Я пойду вместе с вами. – Пэмброук заставил Сьюпеба повернуть к зданию, где размещался его кабинет. – Скажите просто, что секрет в приступе откровенности выдал один из ваших пациентов‑гехтов. Но вы чувствуете, что информация слишком важна, чтобы держать ее при себе.

– Хорошо, – кивнул Сьюпеб.

– И пусть вас не беспокоит психологический эффект, который произведет это сообщение на народ, – продолжал Пэмброук. – На массы бефтов. Я думаю, они выдержат этот удар. Нужно только отойти от первоначального потрясения. Реакция, разумеется, будет. Думаю, существующая система власти будет уничтожена. Вы со мной согласны? Я имею в виду, что не будет больше никаких Дер Альте и так называемых «Николь». И не будет разделения общества на гехтов и бефтов. Потому что все мы теперь станем гехтами. Верно?

– Да, – согласился Сьюпеб, проходя в кабинет мимо Аманды Коннерс, которая ошеломлено глядела на них.

– Единственное, что меня тревожит – это реакция Бертольда Гольца, – пробормотал Пэмброук, обращаясь скорее к себе, чем к Сьюпебу. – Все остальное как будто не вызывает опасений, но вот этот фактор я, похоже, учесть не в состоянии.

Сьюпеб остановился в дверях, повернулся к Аманде:

– Свяжитесь, пожалуйста с редакцией «Нью‑Йорк Таймc». Мне нужен робот‑репортер.

По‑прежнему ничего не понимая, Аманда взялась за трубку видеофона.

* * *

Лицо у Фрауэнциммера было серым, как пепел. Мори шумно сглотнул слюну, опустил газету и промямлил:

– Знаешь, от кого произошла утечка информации?

Он ощущал себя так, словно на него неумолимо надвигалась смерть.

– Я… – начал Чик.

– Это все твой братец Винс, – перебил Мори. – Которого ты притащил сюда от Карпа. Так вот, нам крышка. Винс работал на Карпов, они и не думали его увольнять. Они просто подослали его к нам. – Мори обеими руками принялся комкать газету. – Боже, ну почему ты не эмигрировал? Если бы ты сделал это, ему бы ни за что не удалось сюда проникнуть. Я бы не взял его на работу, не будь твоих уговоров. – Он поднял полные отчаяния глаза и пристально посмотрел на Чика. – Ну зачем я позвал тебя назад?

С улицы снова донесся голос робота‑информатора:

– Важная правительственная тайна! Дер Альте – симулякр! И уже создается новый!

Информатор объявлял это через каждые несколько минут, выполняя заложенную в него программу.

– Прикончи ее, – проскрипел Мори. – Эту чертову машину. Заставь ее убраться, ради Бога!

– Она не слушается, – ответил Чик. – Я уже пытался. Когда она еще только приперлась сюда.

Они молча смотрели друг на друга, никто из них не был в состоянии вымолвить хоть слово. Да и говорить, впрочем, было не о чем. Это был крах всего их бизнеса.

А возможно, и жизни.

Наконец Мори сказал:

– Эти распродажи Чокнутого Луки… «Пристанища драндулетов»… Правительство позакрывало их, не так ли?

– Зачем они тебе? – удивился Чик.

– Затем, что я хочу эмигрировать. Я должен удрать отсюда. Да и ты тоже.

– Их и в самом деле прикрыли.

– Ты хотя бы понимаешь, что происходит? – спросил Мори. – Это же переворот. Заговор против правительства СШЕА, предпринятый группой лиц. И лица эти находятся внутри государственного аппарата, не посторонние, вроде Гольца. К тому же они заодно с картелями. «Карп» – самый крупный среди других. У них огромная власть. Это тебе не уличные марши. И не просто небольшой конфликт. – Он промокнул платком раскрасневшееся вспотевшее лицо. – Хреново мне… Черт возьми, нас с тобой втянули в большую заваруху. Энпэшники могут заявиться сюда в любую минуту.

– Но ведь они должны понимать, что не в наших интересах…

– Они не будут разбираться. Они начнут хватать всех подряд. И правых, и виноватых.

Где‑то вдали завыла сирена. Мори тревожно прислушался.

ГЛАВА 14

Едва Николь Тибодо разобралась в ситуации, она немедленно приказала убить рейхсмаршала Германа Геринга.

Без этого было не обойтись. Вполне возможно, что заговорщики уже вступили с ним в контакт… В любом случае, она не может подвергать себя риску. Слишком многое сейчас поставлено на карту.

Во внутреннем дворике Белого дома взвод солдат из расположенной поблизости воинской части быстро выполнил необходимую работу. Николь услышала, как негромко, почти неслышимо, прозвучали выстрелы мощных лазерных винтовок и подумала, что смерть этого человека лишний раз доказывает, сколь ничтожной была его власть в Третьем рейхе. Поскольку смерть Геринга не вызвала никаких, даже самых ничтожных изменений в будущем, то есть в настоящем; событие это не привело к возникновению даже легкой ряби перемен на поверхности временного потока. И это было точной характеристикой правительственной структуры нацистской Германии…

Затем Николь позвонила комиссару НП Уайлдеру Пэмброуку и велела немедленно явиться к ней.

– Я получила донесение, – сказала она, – о том, кто поддерживает Карпов. Очевидно, что они бы не заварили эту кашу, если бы не рассчитывали на союзников. – Она в упор посмотрела на высокопоставленного полицейского руководителя, и взгляд ее был преднамеренно жестким. – Что думает на сей счет Национальная Полиция?

– Мы способны справиться с заговорщиками, – спокойно ответил Уайлдер Пэмброук.

Он совсем не казался встревоженным, более того, сохранял самообладание даже лучше, чем обычно.

– Мы уже начали брать их в кольцо. Людей, работающих у Карпа, а также персонал фирмы Фрауэнциммера. И всех остальных, кто хоть сколько‑нибудь замешан. Мы широко используем аппарат фон Лессингера.

– Почему же вы заранее не были готовы к случившемуся? – резким тоном спросила Николь. – С помощью того же аппарата фон Лессингера?

– В общем‑то, такой вариант существовал. Но вероятность его реализации среди альтернативных вариантов будущего была ничтожной. Один шанс на миллион. Нам и в голову не могло прийти…

– Вы только что потеряли работу, – сказала Николь. – Соберите свой штат. Я выберу нового комиссара полиции из его состава.

Пэмброук ушам своим не поверил.

– Да ведь в любой конкретный момент времени, – сказал он, густо покраснев и заикаясь, – имеется огромное количество альтернатив, зачастую столь зловещих, что если бы мы…

– Вы прекрасно знали о том, что попытка нападения на меня уже была. Когда меня укусила эта тварь, животное с Марса. Уже тот случай должен был стать для вас достаточным предупреждением. И вам следовало быть готовым к отражению наступления, потому что это было только начало.

– Должны ли мы… взять Луку?

– А вы рассчитываете взять его? Да он уже на Марсе. Они все туда смылись, включая и тех двоих, что пробрались сюда, в Белый дом. Лука забрал их с собой. – Николь швырнула донесение об этом Пэмброуку. – А кроме того, у вас уже нет соответствующих полномочий.

Наступило напряженное, гнетущее молчание.

– Когда эта тварь укусила меня, – сказала Николь, – я поняла, что нас теперь ждут трудности.

«Впрочем, даже хорошо, что папула укусила меня, – подумала она. – Это заставило меня быть бдительной. Теперь меня не застанешь врасплох – я ко всему готова, и пройдет немало времени прежде, чем меня снова смогут укусить. Хоть в прямом смысле, хоть в переносном…»

– Пожалуйста, миссис Тибодо… – начал было Пэмброук.

– Нет, – перебила его Николь. – Не скулите. Вы уволены.

«В вас есть нечто, не позволяющее мне доверять вам, – подумала она. – Возможно, то, что вы позволили этой твари подобраться ко мне. Вот откуда начался конец вашей карьеры. Именно с того момента я стала относиться к вам подозрительно. Потому что £>н едва не стал моим концом».

Дверь кабинета отворилась, на пороге возник сияющий Ричард Конгросян.

– Николь, стоило мне закинуть этого психохимиотерапевта в прачечную, как я снова стал полностью видимым. Это просто чудо!

– Прекрасно, Ричард, – сказала Николь. – Однако у меня здесь и сейчас закрытое совещание. Зайдите позже.

Только тут Конгросян заметил Пэмброука. Выражение его лица сразу изменилось. На нем появилась враждебность… враждебность и страх. Николь захотелось узнать причину такой перемены настроения.

– Ричард, – сказала она. – Не хотели бы вы стать комиссаром НП? Этот человек… – она кивнула на Уайлдера Пэмброука, – он уволен.

– Вы шутите, – сказал Конгросян.

– Да, – согласилась Николь. – Во всяком случае, в некотором смысле. Но в некотором смысле – и не шучу.

Конгросян был нужен ей, только вот в каком качестве? Каким образом она может воспользоваться его способностями? Пока она этого не знала.

– Миссис Тибодо, – глухо сказал Пэмброук, – если вы передумаете…

– Я не передумаю, – отрезала Николь.

– В любом случае, – сказал Пэмброук, тщательно контролируя тон, – я буду рад вернуться на свою должность и служить вам. – Он вышел из комнаты.

Дверь за ним захлопнулась.

– Он к чему‑то готовится – сказал Конгросян. – Правда, я не представляю – к чему. Впрочем, можно ли полагаться на кого‑либо сегодня? Лично я ему не доверяю. Я считаю, что он причастен ко всемирному заговору, острие которого направлено против меня. – И, спохватившись, поспешно добавил: – И против вас тоже, разумеется. Они замышляют против вас тоже. Разве я не прав?

– К сожалению, правы. – Николь тяжело вздохнула.

Снаружи пронзительно завопил робот‑информатор.

Информатору были досконально известны подробности, связанные с появлением на политической арене Дитера Хогбена. И он вовсю спешил нажить на этом капитал. Николь снова тяжело вздохнула. Правящий Совет, эти темные зловещие фигуры, что стояли за ее спиной, теперь наверняка проснутся. Ей очень хотелось знать, что они предпримут. Им было не занимать мудрости. Они действовали спаянным коллективом уже немало лет. Подобно змеям, они были холодными и безмолвными, но очень энергичными, хотя и невидимыми для постороннего взгляда. Они никогда не появлялись на экранах телевизоров и не устраивали разрекламированных поездок по стране. В данный момент Николь очень сожалела, что не может поменяться с ними местами…

Внезапно эти ее мысли улетели прочь: робот‑информатор анонсировал новости о ней самой. Не о следующем Дер Альте, Дитере Хогбене, а о совсем иной, но не менее важной государственной тайне.

Николь подошла к окну…

Напряглась, чтобы разобрать слова…

– Николь нет в живых! – пронзительно кричала машина. – Уже много лет! Ее заменила актриса Кейт Руперт! Весь правящий аппарат является сплошным обманом, согласно…

Информатор укатил, и Николь больше уже не слышала его выкриков, хотя и напрягала слух.

На лице ее были замешательство и тревога.

– Ч‑что это, Николь? – спросил Ричард Конгросян. – Эта штука сказала, что вы мертвы?

– Я и вправду похожа на мертвеца? – язвительно ответила Николь.

– Но она утверждает, что на вашем месте сейчас какая‑то актриса. – Конгросян смущенно глядел на Николь, лицо его выражало полное непонимание. – Вы в самом деле всего лишь актриса, Николь? Самозванка? Как и Дер Альте? – Он продолжал пристально ее разглядывать, но вид у него теперь был такой, будто он вот‑вот разразится горестными слезами.

– Это просто газетная «утка», – твердо заявила Николь.

Однако ей было очень и очень не по себе: ее охватил липкий, бездонный, животный страх. Все тайное стало явным: кто‑то из очень высокопоставленных гехтов, даже более близкий к Белому дому, чем Карпы, разболтал и эту, последнюю, самую главную тайну.

Теперь скрывать было нечего. А значит, не было больше никакого различия между многочисленными бефтами и совсем немногими гехтами.

Раздался стук в дверь, и в кабинет, не дожидаясь разрешения, вошел Гарт Макри. Вид у него был угрюмый. В руках он держал экземпляр «Нью‑Йорк Тайме».

– Это психоаналитик Эгон Сьюпеб проинформировал робота‑репортера, – сообщил Макри. – Откуда ему это стало известно, ума не приложу. Он вряд ли мог знать о вас, очевидно кто‑то умышленно проболтался. – Он заглянул в газету, губы его зашевелились: – У него лечился некий гехт, он и сообщил ему конфиденциально об этом, и по причинам, которых мы, возможно, так никогда и не узнаем, Сьюпеб позвонил в газету.

– Полагаю, теперь уже бессмысленно его арестовывать, – заметила Николь. – Однако мне очень хотелось бы выяснить, кто его использовал таким образом. Вот что меня теперь больше всего интересует.

Это желание, без сомнения, было неосуществимым. Эгон Сьюпеб наверняка ничего не скажет. Он объявит все профессиональной тайной, которая священна, и сделает вид, будто не хочет подвергать опасности своего пациента.

– Даже Бертольд Гольц ничего не знал, – сказал Макри, – хотя он и сует тут свой нос повсюду.

– Нам теперь придется провести всеобщие выборы, – заметила Николь.

Но избирать после всех этих разоблачений будут, конечно, не ее.

Николь захотелось узнать, не замышляет ли против нее что‑нибудь Эпштейн, генеральный прокурор. Она вполне могла рассчитывать на поддержку армии, но что скажет верховный суд? Он может вынести постановление о том, что власть ее является юридически незаконной. Такое заявление может быть обнародовано с минуты на минуту.

Нет, теперь на свет божий действительно должен выйти сам Совет. Признать публично, что фактическая власть в стране принадлежит ему.

Но Совет никогда и никем не избирался. Он был абсолютно незаконным учреждением. Гольц мог бы сказать – и не погрешить против истины, – что он имеет ничуть не меньшее право властвовать, чем Совет. А пожалуй, даже и большее. Потому что у Гольца и его «Сыновей Иова» гораздо больше популярности.

Николь вдруг пожалела о том, что за прошедшие годы так ничего и не выяснила в отношении Совета. Не знала, кто в него входит, что это за люди, каковы их цели. Она ни разу не присутствовала на заседаниях, а на связь с нею выходили с помощью сложных экранированных приборов.

– Я думаю, – сказала она Гарту Макри, – что самое лучшее для меня теперь – это предстать перед телекамерой и обратиться непосредственно к народу. Если мои граждане увидят меня во плоти, они не очень‑то серьезно отнесутся к этой новости.

Возможно, сам факт ее существования, прежняя волшебная сила ее образа, оказывающая влияние на умы сограждан, возобладают над случившимся. В конце концов, публика привыкла видеть ее в Белом доме, они десятилетиями верили в нее. И освященные долгой традицией кнут и пряник смогут функционировать и впредь, пусть и в ограниченной степени.

Они поверят, решила она, если захотят поверить. Несмотря на все эти жареные новости, распродаваемые направо и налево роботами‑информаторами, этими холодными обезличенными блюстителями «истины», лишенными человеческого субъективизма.

– Я попытаюсь, – сказала она Гарту Макри.

Все это время Ричард Конгросян продолжал пристально разглядывать ее. Он просто не в состоянии был отвести от нее глаз. И теперь хрипло сказал:

– Я не верю этому, Николь. Вы реальны, разве это не так? Я могу вас видеть, ощущать ваше присутствие, значит, вы должны реально существовать!

Взгляд его стал жалобным.

– Я на самом деле существую, – ответила Николь.

Ей стало очень грустно. Сколько людей сейчас так же, как Конгросян, отчаянно пытались сохранить в своем представлении ее образ в целом и неизменном виде, к которому они так привыкли. Но было ли этого достаточно?..

Сколько людей, подобно Конгросяну, смогли не сломаться под натиском сомнений? Сколько смогли не поверить в действительность, а остаться верными тому, что было иллюзией? В конце концов, немногие столь же больны, как Ричард Конгросян…

Не значит ли это, что она может сохранить власть лишь при условии, что все население страны станет психически нездоровым?.. Мысль эта не вызывала у нее особого энтузиазма.

Дверь открылась – на пороге стояла Джанет Раймер, маленькая, ссутулившаяся, очень озабоченная.

– Николь, пожалуйста, пойдемте со мною.

Голос ее был тихим и безжизненным. Но тем не менее звучал авторитетно.

Николь поднялась. Вот она и понадобилась Совету. И как обычно, он действовал через Джанет Раймер, своего полномочного представителя.

– Хорошо, – сказала Николь. Она повернулась к Конгросяну и Гарту Макри. – Вам придется извинить меня, джентльмены! Гарт, я хочу, чтобы вы временно взяли на себя исполнение обязанностей комиссара НП. Уайлдер Пэмброук мною уволен – я сделала это перед самым вашим приходом. Вам я доверяю.

Она прошла мимо мужчин и последовала за Джанет Раймер. Та уже проворно двигалась по коридору, и Николь приходилось спешить, чтобы не отстать.

Всплеснув в отчаянии руками, Конгросян крикнул ей вслед:

– Если вы не существуете, то я снова стану невидимым или даже хуже!

Она продолжала шагать по коридору.

– Я боюсь, – крикнул Конгросян, – я могу совершить что‑нибудь ужасное! Я не хочу, чтобы так случилось! – Он сделал несколько шагов, пытаясь догнать Николь. – Пожалуйста, помогите мне! Пока еще не стало слишком поздно!

Ей нечем было его утешить. Поэтому она даже не обернулась.

Джанет подвела ее к лифту.

– На этот раз они дожидаются двумя уровнями ниже, – сказала она. – Собрались все, вдевятером. Из‑за серьезности создавшейся ситуации они хотят говорить с вами лицом к лицу.

Кабина лифта плавно опустилась.

Николь вышла следом за Джанет и прошла в помещение, служившее в предыдущем столетии убежищем от водородных бомб. Все лампы были включены, и она увидела сидевших за длинным дубовым столом шестерых мужчин и трех женщин. Пять мужчин и три женщины были ей совершенно незнакомы, но в центре сидел человек, которого она хорошо знала. Николь оглянулась на Джанет. Она просто не верила своим глазам. Судя по занимаемому за столом месту, мужчина был председателем Совета. Да и манеры его были повнушительнее, чем у остальных.

Этим человеком был Бертольд Гольц.

– Вы, – прошептала Николь. – Уличный скандалист… Никогда себе представить не могла…

Она вдруг почувствовала усталость и страх, и нерешительно уселась в деревянное кресло напротив членов Совета.

– Но вы же знали, что у меня есть доступ к аппарату фон Лессингера, – сказал Гольц, глядя на нее исподлобья. – А использование этого оборудования является исключительной монополией правительства. Вы могли бы и догадываться о том, что у меня есть связи на самом высоком уровне. Впрочем, сейчас это не имеет никакого значения. Нам нужно обсудить более неотложные вопросы.

– Я пока вернусь наверх, – сказала Джанет Раймер.

– Благодарю вас, – кивнул Гольц. И вновь обратил мрачный взгляд к Николь: – Вы оказались не слишком умной женщиной, Кейт. Однако мы попробуем работать с тем, что имеем. Аппарат фон Лессингера показывает нам один из вариантов альтернативного будущего, где комиссар Пэмброук становится диктатором. Это наводит нас на мысль о том, что Уайлдер Пэмброук тесно связан с Карпами в их попытке свергнуть вас. Я полагаю, что вам следует немедленно арестовать Пэмброука и расстрелять его.

– Он уже потерял свой пост, – сказала Николь. – Не более десяти минут назад я освободила его от выполнения обязанностей комиссара НП.

– И позволили ему уйти? – изумленно воскликнула одна из женщин – членов Совета.

– Да, – неохотно созналась Николь.

– Значит, теперь уже поздно искать его, – сказал Гольц. – Ладно, давайте продолжим. Николь, первая же ваша акция должна быть направлена против двух картелей‑монстров. Я имею в виду Карпов и «АГ Хеми». Антон и Феликс Карпы особенно опасны –.при просмотре вариантов альтернативного будущего нам попалось несколько таких, где они уничтожают вас и остаются у власти по меньшей мере целое десятилетие. Мы обязаны предотвратить это любыми способами.

– Хорошо, – кивнула Николь.

Эта мысль показалась ей удачной. Она в любом случае выступила бы против Карпов, даже без советов со стороны этих типов.

– У вас такой вид, – отметил Гольц, – будто вы не нуждаетесь в нас и в наших советах. Но в действительности вам без нас не обойтись. Мы хотим объяснить вам, как вы еще можете спасти свою жизнь – в самом прямом смысле, физически. И уж только во вторую очередь вас должно беспокоить, как сохранить свое положение в обществе. Не будь нас, вас бы уже не было в живых. Пожалуйста, поверьте мне, мы пользовались аппаратом фон Лессингера и знаем, что говорим.

– Я просто никак не могу свыкнуться с мыслью, что здесь оказались вы, – сказала Николь.

– Но я был тут всегда. Просто вам об этом не было известно. Ничего не изменилось, кроме того, что сейчас вы это наконец обнаружили, а это, в общем‑то, пустяк, Кейт… Слушайте, вы хотите остаться в живых? Вы намерены прислушиваться к нашим инструкциям? Или вас больше устраивает, чтобы Уайлдер Пэмброук и Карпы прикончили вас? – Тон его голоса был совершенно безжалостным.

– Разумеется, я согласна сотрудничать с вами, – сказала Николь.

– Вот и прекрасно. – Гольц кивнул и обвел взглядом коллег по Совету. – Первое распоряжение, которое вы отдадите… разумеется, через Руди Кальбфляйша… – это указ о национализации предприятий картеля «Карп унд Зоннен Верке» на всей территории СШЕА. Все активы Карпа должны стать собственностью правительства. Дайте указания военным на сей счет; их задача – захватить различные филиалы Карпа. Это должны сделать вооруженные подразделения, возможно даже с применением самоходной бронетехники. Срок – немедленно, лучше еще до наступления темноты.

– Хорошо, – сказала Николь.

– Нескольких армейских генералов, минимум троих или четверых, следует послать в центральный офис Карпа в Берлине.

Они должны арестовать семью Карпа. Прикажите им отвезти Карпов на ближайшую военную базу, отдайте под трибунал и немедленно казните – также до наступления ночи. Теперь о Пэмброуке. Я полагаю, лучше всего подослать к нему убийц из числа «Сыновей Иова». Военные пусть остаются в стороне. – Тон Гольца внезапно изменился. – Почему у вас такое выражение лица, Кейт?

– У меня разболелась голова, – сказала Николь. – И не зовите меня Кейт. Пока я у власти, вам следует называть меня Николь.

– То, что я говорю, не нравится вам, верно?

– Да, – призналась Николь. – Я не хочу никого убивать, даже Пэмброука и Карпов. С меня достаточно рейхсмаршала, более чем достаточно. Я не убила даже двоих музыкантов, которые притащили в Белый дом папулу, чтобы она укусила меня. Я позволила им эмигрировать на Марс.

– Такими путями проблем не решишь.

– Вы правы, – согласилась Николь.

За спиной у нее открылась дверь. Николь обернулась, ожидая увидеть Джанет Раймер.

В дверях с пистолетом в руке стоял Уайлдер Пэмброук, а за ним целая группа энпэшников.

– Вы арестованы, – сказал Пэмброук. – Все здесь присутствующие.

Вскочив на ноги, Гольц сунул руку под пиджак.

Пэмброук убил его первым и единственным выстрелом. Гольца отбросило назад. Кресло с грохотом перевернулось, и тело Гольца оказалось под дубовым столом, где и осталось лежать.

Больше никто даже не шевельнулся.

Пэмброук повернулся к Николь:

– Поднимайтесь наверх, вы должны выступить по телевидению. Прямо сейчас. – Он красноречиво взмахнул в ее сторону дулом пистолета. – И поторопитесь! Телепередача начнется через десять минут. – Он вытащил из кармана сложенный лист бумаги. – Тут то, что вы должны сказать. – Лицо его исказилось, будто у него начался нервный тик. – Это заявление о вашем уходе в отставку. Вы также признаете, что обе обнародованные сегодня новости являются правдой. И та, что касается Дер Альте, и та, что касается вас самой.

– Кому я должна передать свои полномочия? – спросила Николь.

Голос ее прозвучал очень тихо даже в собственных ушах, однако, по крайней мере, она не скулила. И была очень этим довольна.

– Чрезвычайному полицейскому комитету, – сказал Пэмброук. – Он организует подготовку к предстоящим всеобщим выборам, после чего, разумеется, будет распущен.

Ошеломленные и остававшиеся совершенно неподвижными члены Совета последовали было за Николь.

– Нет, – остановил их Пэмброук. – Вы все остаетесь здесь. – Лицо его побелело. – С нарядом полиции.

– Вы знаете, что он собирается сделать? – спросил у Николь один из членов Совета. – Убить нас.

Слова мужчины были едва слышны.

– Она бессильна помешать этому, – заявил Пэмброук и вновь махнул пистолетом в сторону Николь.

– Мы изучали такой вариант с помощью аппарата фон Лессингера, – сказала, обращаясь к Николь, одна из женщин. – Но мы не могли поверить, что такое может случиться на самом деле. Бертольд даже не стал рассматривать такую возможность как слишком уж маловероятную. Мы думали, что подобные методы в реальной политике давно не применяются.

Пэмброук вошел с Николь в кабину лифта. Они стали подниматься на первый этаж Белого дома.

– Не убивайте их, – сказала Николь. – Пожалуйста.

Пэмброук глянул на часы:

– К настоящему времени они уже мертвы.

Кабина остановилась. Дверцы ее открылись.

– Проходите в свой кабинет, – сказал Пэмброук. – Будете выступать непосредственно оттуда. Совет не принял всерьез возможность того, что мне удастся опередить и уничтожить их. Интересно, не правда ли? Они были так убеждены в неограниченности своей власти, что решили, будто я, как овечка, пойду навстречу собственной гибели. Я вообще сомневаюсь в том, что они просмотрели предварительно эти последние несколько минут. Они, должно быть, понимали, что у меня есть шанс, но не изучили мои возможности и не выяснили, как я могу их реализовать.

– Я не верю, что они были такими дураками, – сказала Николь. – Несмотря на ваши слова и то, что они говорили сами. Имея в своем распоряжении аппарат фон Лессингера…

Ей казалось просто невероятным, что Бертольд Гольц и остальные члены Совета так легко позволили себя убить. Они должны были находиться вне пределов досягаемости Пэмброука.

– Они были очень напуганы, – сказал Пэмброук. – А напуганные люди теряют способность думать.

Они подошли к кабинету Николь. На полу перед дверью лежало неподвижное тело. Это была Джанет Раймер.

– Ситуация, в которой мы оказались, принудила нас сделать это, – сказал Пэмброук. – Впрочем, нет… мы хотели это сделать. Давайте, в конце концов, будем честными друг с другом. Позаботиться о мисс Раймер было для меня актом, совершенным по собственному желанию, а не в силу вынужденных обстоятельств.

Он переступил через тело Джанет и открыл дверь в кабинет Николь.

В кабинете одиноко стоял Ричард Конгросян.

– Со мной случилось нечто ужасное! – возопил Конгросян, увидев их. – Я больше не могу контролировать себя и окружающую меня среду. Вы понимаете, каково мне сейчас? Это жуткое состояние!

Он шагнул к ним, было заметно, что он дрожит всем телом. Глаза его были готовы выскочить из орбит от страха, а руки, шея и лоб покрылись обильным потом.

– Вы в состоянии это понять?

– Подождите, – явно нервничая, сказал Пэмброук.

Николь снова заметила тик, перекосивший его лицо.

– Прежде всего мне нужно, – сказал Пэмброук, повернувшись к ней, – чтобы вы ознакомились с тем текстом, что я вам дал. Начинайте прямо сейчас. – Он снова посмотрел на часы. – Телевизионщикам следовало бы уже быть здесь.

– Это я отослал их, – пояснил Конгросян. – От их присутствия мне стало совсем худо. Взгляните‑ка! Видите вот этот стол? Я теперь – часть его, а он – часть меня! Смотрите внимательно, я докажу вам.

Конгросян вперился взглядом в стол, беззвучно зашевелил губами.

Ваза с белыми розами, стоящая на столе, вдруг поднялась и двинулась по воздуху в его сторону. А потом, прямо у них на глазах, вошла в грудь Конгросяна и исчезла.

– Я впитал ее в себя. Она сейчас – я. А я – это он! – Он сделал жест в сторону стола.

На том месте, где раньше стояла ваза, появилась вроде бы из ниоткуда и начала формироваться какая‑то густая масса неопределенного цвета, чрезвычайно сложное переплетение органических тканей, гладких тонких кроваво‑красных трубок.

«Да ведь это же внутренности Конгросяна, – сообразила вдруг Николь. – По всей вероятности, селезенка с кровеносными сосудами и нервными волокнами».

Чем бы ни был этот орган, он пульсировал, он был живым и энергично работал.

«Как это все сложно!» – подумала Николь.

Она никак не могла отвести взгляд от стола, да и Уайлдер Пэмброук, как завороженный, глядел туда же.

– Меня всего вывернуло наизнанку! – вопил Конгросян. – Если так будет продолжаться, мне придется поглотить в себя всю Вселенную, а единственное, что останется вне меня, – это мои собственные внутренности. После чего мне, вероятнее всего, конец!

– Послушайте, Конгросян! – Пэмброук направил дуло своего пистолета на пианиста‑психокинетика. – Какого черта вам понадобилось отсылать бригаду телевизионщиков? Она мне нужна в этом кабинете, Николь должна выступить перед страной. Ступайте и скажите им, чтобы они вернулись. – Он сделал пистолетом в сторону Конгросяна недвусмысленный жест. – Или разыщите служащего Белого дома, который… – Он осекся.

Пистолет выскользнул из его руки.

– Помогите мне, помогите! – взвыл Конгросян. – Он становится мною, а я стану им!

Пистолет исчез в теле Конгросяна.

В руке же Пэмброука оказалась розовая губчатая масса легочной ткани. Он тут же выронил ее на пол, а Конгросян завопил от боли.

Николь закрыла глаза.

– Ричард, – раздраженно простонала она, – прекратите. Возьмите себя в руки.

– Да, – сказал Конгросян и беспомощно хихикнул. – Я могу теперь взять себя в руки, могу разбросать по полу органы. А возможно, если повезет, сумею и назад их отправить.

Николь открыла глаза:

– А меня можете отправить? Избавить от всего этого, прямо сейчас? Переместите меня куда‑нибудь далеко отсюда, Ричард! Пожалуйста!

– Я не могу дышать! – пожаловался Конгросян, хватая ртом воздух. – Часть моей дыхательной системы оказалась у Пэмброука, и он не позаботился о ней, уронил ее. – Пианист показал рукой на полицейского.

Лицо Пэмброука побелело, с него сошел оптимизм жизни.

– Он что‑то выключил внутри меня, – сказал энпэшник. – Какой‑то существенный орган.

– Правильно! – завопил Конгросян. – Я отключил у вас… А вот не стану говорить, что именно. – Он с хитрым видом ткнул пальцем в сторону Пэмброука. – Скажу же я вот что. Вы проживете еще… ну, скажем… примерно часа четыре. – Он рассмеялся. – Что вы на это скажете?

– Вы можете включить этот орган снова? – с трудом проговорил Пэмброук.

Черты его лица пропитались болью, он явно страдал.

– Если захочу, – сказал Конгросян. – Но я не хочу, потому что у меня нет на это времени. В первую очередь мне нужно собрать самого себя. – Он нахмурился, сосредоточился. – Я занят изгнанием инородных предметов, которым удалось проникнуть внутрь меня, – пояснил он. – Я хочу стать прежним, а для этого нужно заставить вернуться все, что должно находиться внутри меня. – Он с негодованием посмотрел на розовую губчатую массу легочной ткани, валявшуюся на полу. – Ты – это я, – сказал он ей. – Ты – часть меня. Ты не можешь находиться вне меня. Понятно?

– Пожалуйста, переместите меня как можно дальше отсюда, – взмолилась Николь.

– Хорошо, хорошо, – раздраженно согласился Конгросян. – Где бы вам больше всего хотелось оказаться? В другом городе? На Марсе? Кто знает, на какое расстояние я в состоянии переместить вас? Я сам, во всяком случае, не знаю. Как отметил мистер Пэмброук, я так и не научился пользоваться своими способностями в политических целях. Тем не менее, я теперь нахожусь в большой политике. – Он восторженно засмеялся. – А что вы скажете насчет Берлина? Я могу отправить вас отсюда в Берлин. Я абсолютно уверен в этом.

– Да хоть куда‑нибудь, – простонала Николь.

– Я знаю, куда вас отправить, – неожиданно воскликнул Конгросян. – Я знаю, где вы будете в безопасности, Никки. Поймите, я хочу, чтобы с вами не случилось ничего плохого. Я верю в вас, я знаю, что вы существуете на самом деле. Как бы ни врали эти гнусные машины. У меня есть полное право утверждать, что они лгут. Они пытаются расшатать мою веру в вас. Все они – одна шайка. – Он замолк, переводя дух, затем продолжил: – Я переправлю вас в Дженнер, ко мне домой. Вы будете с моей женой и сыном. Пэмброуку там до вас не добраться, потому что к этому времени его не будет в живых. Я только что остановил работу еще одного очень важного органа у него внутри. Он не проживет дольше шести минут.

– Ричард, позвольте ему… – начала было Николь и осеклась, потому что все исчезло.

Конгросян, Пэмброук, ее кабинет в Белом доме – ничего этого больше не было. А сама она оказалась в сумрачном дождливом лесу. С блестящих листьев капала вода, почва под ногами была мягкая, пропитанная водой. Вокруг стояла мертвая тишина. Перенасыщенный сыростью лес был совершенно безмолвен.

Николь была в нем абсолютна одна.

Оглянувшись по сторонам, она побрела сама не зная куда. Она ощущала себя какой‑то одеревеневшей, бесконечно старой, каждое движение давалось ей с немалым трудом. Ей показалось, будто она простояла здесь, в тишине, под этим нескончаемым дождем, уже миллион лет. Будто она была здесь всегда…

Впереди, сквозь виноградные лозы и заросли мокрых кустарников, виднелись очертания обветшалого, давно не крашеного дома из мамонтова дерева. Николь двинулась к этому дому, обняв плечи руками и вся дрожа от холода.

Отодвинув в сторону последнюю мешавшую ей ветку, она увидела припаркованное на подъездной дорожке такси‑автомат, с виду очень древнее.

Отворив дверцу, она приказала:

– В ближайший город.

Такси ничем не отреагировало на ее распоряжение, будто давно вышло из строя.

– Ты меня не слышишь? – громко сказала Николь.

– Прошу прощения, мисс, – донесся со стороны дома женский голос. – Это такси занято, на нем приехали люди из звукозаписи. Оно не станет вас слушаться, так как находится под наймом.

– О‑о! – вырвалось у Николь, после чего она выпрямилась и захлопнула дверцу. – Вы жена Ричарда Конгросяна?

– Да, – ответила женщина, спускаясь по ступенькам. – А вы… – она заморгала, – …вы ведь Николь Тибодо.

– Была ею, – сказала Николь. – Можно пройти в дом и выпить что‑нибудь погорячее? Я неважно себя чувствую.

– Конечно же, – сказала миссис Конгросян. – Пожалуйста! Вы ищете Ричарда? Его здесь нет. Когда я с ним говорила в последний раз, он был в психиатрической клинике «Франклин Эймз» в Сан‑Франциско. Вам это известно?

– Да, – ответила Николь. – Но сейчас он в другом месте. Нет, я не ищу его.

Она последовала за миссис Конгросян вверх по ступенькам.

– Люди из звукозаписи гостят у нас уже три дня, – сказала миссис Конгросян. – Все записывают и записывают. Я уже начинаю думать, что они и не собираются уезжать. Правда, это прекрасные люди, и мне очень приятно их общество. Они здесь и ночуют. Они приехали сюда записывать игру моего мужа, в соответствии с его старым контрактом с «Арт‑Корпорэйшн», но, как я уже сказала, он неожиданно для всех уехал.

Она открыла входную дверь.

– Спасибо вам за гостеприимство, – сказала Николь.

Тут же обнаружилось, что в доме тепло и сухо. После тоскливого пейзажа снаружи у Николь даже на душе полегчало. В камине весело трещали поленья, и она подошла поближе.

– Я слышала какую‑то чушь по телевизору, – сказала миссис Конгросян. – Что‑то про вас. Я так толком ничего и не поняла. Говорят, будто вы… – Она замялась. – В общем, будто вы не существуете. Так, во всяком случае, мне показалось. Вы хоть понимаете, о чем идет речь? О чем они болтают?

– Боюсь, что нет, – ответила Николь, согреваясь.

– Пойду приготовлю кофе, – сказала миссис Конгросян. – Мистер Флайджер и его коллеги из ЭМЭ вот‑вот должны вернуться. К обеду. Вы одни? С вами больше никого нет? – В голосе хозяйки послышалось изумление.

– Совершенно одна, – ответила Николь.

Ей было интересно, умер ли к этому времени Уайлдер Пэмброук. Она очень надеялась на его смерть, это был бы лучший вариант.

– Ваш муж, – сказала она, – прекрасный человек. Я ему многим обязана.

«По сути, я обязана ему жизнью», – подумала она.

– А он очень высокого мнения о вас, – отозвалась миссис Конгросян.

– Можно мне остаться? – вдруг спросила Николь.

– Конечно. Сколько вам будет угодно.

– Спасибо! – сказала Николь.

Она почувствовала себя несколько лучше.

«Может быть, я уже никогда не вернусь, – подумала она. – Ради чего мне теперь возвращаться? Джанет мертва, Бертольд Гольц мертв, даже рейхсмаршал Геринг мертв, и уж, конечно же, мертв теперь Уайлдер Пэмброук. И весь Совет мертв, все эти таившиеся в полумраке фигуры, которых я прикрывала столько лет. При условии, разумеется, если энпэшники выполнили отданный им приказ. Впрочем, в этом сомневаться не приходится».

Миссис Конгросян гремела на кухне посудой.

«А кроме того, – подумала Николь, – я все равно не смогу управлять страной. Информаторы позаботились об этом по полной программе. По всей своей слепой и эффективной программе… Они и Карпы. Так что теперь пришла очередь Карпов. Пусть какое‑то время празднуют успех… Пока, в свою очередь, не сожрут и их, как это сделали со мною».

За окном послышалось шуршание: дождь набирал силу.

«Я даже не могу теперь эмигрировать на Марс, – подумала Николь. – Во всяком случае, драндулетом Чокнутого Луки мне не воспользоваться. И в этом я виновата сама. Впрочем, существуют и другие способы добраться туда. Есть большие коммерческие суда, эксплуатирующиеся вполне законным путем, есть корабли, принадлежащие правительству. А еще есть очень быстроходные военные корабли. Я, пожалуй, еще могла бы реквизировать один такой. Через административный аппарат Руди, даже несмотря на то, что он… вернее, оно… на смертном одре. Официально армия присягала ему, ей положено выполнять его приказы».

– Вы хорошо себя чувствуете? Кофе вам не повредит? – Миссис Конгросян внимательно смотрела на нее.

– Спасибо, – ответила Николь. – Не повредит.

Она последовала за миссис Конгросян в кухню этого просторного старинного дома.

За окнами дождь хлестал уже вовсю. Николь снова задрожала и решила больше не глядеть на улицу; дождь повергал ее в ужас, он походил на предзнаменование. Напоминание о злой судьбе, что могла быть ей уготована.

– Вы чего‑то боитесь? – вдруг спросила миссис Конгросян.

– Сама не знаю, – честно призналась Николь.

– Я не раз видела Ричарда в таком состоянии. Причиной, должно быть, здешний климат. Он уныл и однообразен. А вы, судя по описаниям Ричарда, никогда такою не были. Он всегда рассказывал, что вы очень храбрая. И очень энергичная.

– Мне жаль, что я вас разочаровала.

Миссис Конгросян погладила ее по руке:

– Вы не разочаровали меня. Вы мне очень понравились. Я уверена: это погода виновата в том, что у вас плохое настроение.

– Может быть, – сказала Николь.

Но она знала, что вовсе не дождь тому виной. А нечто куда более серьезное.

ГЛАВА 15

– Вы оба арестованы, – сказал энпэшник. – Пройдемте со мною.

Это был мужчина средних лет, настоящий профессионал, строгий и беспощадный, с непроницаемым, ледяным взором.

– Вот видишь? – сказал Мори обвиняющим тоном. – Именно об этом я тебя и предупреждал! Эти ублюдки все свалят на нас! Мы будем козлами отпущения. Какие же мы ослы!

Чик и Мори вышли из маленькой, такой привычной, заваленной бумагами и чертежами конторы, которая представляла собой сердце фирмы «Фрауэнциммер Ассошиэйтед. Энпэшник следовал за ними по пятам.

Все трое в угрюмой тишине брели к припаркованной здесь же полицейской машине.

– Пару часов назад, – внезапно вспыхнул Мори, – у нас было все. А теперь из‑за твоего братца нет ничего!

Чик не ответил. Ему нечего было ответить.

Полицейская машина тронулась в направлении автобана.

– Я еще отплачу тебе, Чик, – сказал Мори. – Да поможет мне в этом Бог!

– Как‑нибудь выпутаемся, – попытался успокоить его Чик. – У нас и раньше бывали проблемы. Однако все так или иначе улаживалось.

– Если б ты только эмигрировал! – воскликнул Мори.

«Да я и сам жалею, что не эмигрировал, – подумал Чик.–

Где бы мы сейчас были с Ричардом Конгросяном? В глубоком космосе – летели бы к ферме, расположенной на границе цивилизованного мира, где нас ждала бы новая, незамысловатая жизнь. А вместо этого… Кстати, где сейчас Конгросян, интересно? Ему так же плохо? Вряд ли».

– В следующий раз, когда тебе вздумается уйти из фирмы… – начал Мори.

– Ну хватит! – вдруг вскричал Чик. – Лучше давай подумаем, что нам делать.

«Кого бы мне сейчас хотелось увидеть, так это Винса, – подумал он. – А потом Антона и старого Феликса Карпа.

Энпэшник, сидевший рядом с ним, вдруг сказал водителю:

– Эй, Сид, гляди‑ка. Дорога блокирована.

Полицейская машина притормозила. Присмотревшись, Чик увидел на разделительной полосе огромный армейский бронетранспортер. Из башни его грозно глядело крупнокалиберное артиллерийской орудие. Автобан был забит машинами и автобусами, остановленными баррикадой из тяжелых грузовиков, перегородившей шесть из восьми полос.

Сидевший рядом с Чиком полицейский вытащил пистолет. То же сделал и водитель.

– Что происходит? – спросил Чик. Сердце его учащенно забилось.

Ни один из энпэшников не удостоил его вниманием, взоры их были прикованы к военным, столь эффективно заблокировавшим автобан. Полицейские напряглись, и Чику передалось их состояние. Казалось, тягостная тревога заполнила салон машины.

Минут десять полицейская машина еле‑еле ползла за впереди идущим автомобилем. И тут в открытое окно влетел рекламыш Теодора Нитца, очень похожий на крохотную летучую мышь.

– Люди кажутся способными проникать взглядом сквозь вашу одежду? – пропищал рекламыш и скользнул под переднее сиденье. – Вам кажется в общественном месте, будто у вас расстегнута ширинка, надо посмотреть вниз…

Водитель выстрелил в него из своего пистолета, и рекламыш заткнулся.

– Боже, как я ненавижу эти штуковины! – Водитель с отвращением сплюнул.

Полицейскую машину тут же окружили солдаты, услышавшие звук выстрела. Все они были вооружены и наготове.

– Эй, а ну‑ка бросьте оружие! – пролаял командовавший солдатами сержант.

Оба энпэшника неохотно выбросили через открытые окна свои пистолеты. Один из солдат рывком открыл дверцу. Энпэшники осторожно вышли из машины и подняли вверх руки. Мори и Чик последовали за ними.

– В кого вы стреляли? – спросил сержант. – В нас?

– В рекламыша Нитца, – с дрожью в голосе сказал один из полицейских. – Загляните в машину, под сиденьем. В вас мы не стреляли. Честное слово!

– Он говорит правду, – сказал один из солдат, заглянув под переднее сиденье. – Тут и вправду валяется мертвый рекламыш.

Сержант задумался на мгновенье, затем принял решение.

– Можете ехать дальше. Только без оружия. И отпустите на свободу задержанных. С этого момента вы подчиняетесь приказам генштаба, а не полицейского начальства.

Оба энпэшника тут же вскочили в свою машину. Дверцы захлопнулись, полицейские приложили все усилия, чтобы побыстрее влиться в цепочку машин, проезжавших через узкий проход в воздвигнутой военными баррикаде. Чик и Мори смотрели им вслед.

– Что происходит? – спросил Чик.

– Вы свободны, – ответил сержант. – Возвращайтесь домой и носа из него не высовывайте. Не участвуйте ни в чем, происходящем на улицах.

Солдаты удалились, оставив Чика и Мори одних.

– Это переворот, – потрясено сказал Мори, – организованный военными.

– Или полицией, – заметил, почти не задумываясь, Чик. – Похоже, что дальше придется добираться автостопом.

Подобным образом он не путешествовал со времен теперь уже далекого детства; ему казалось странным прибегать к такому способу в его возрасте. Это было даже интересно. Чик медленно побрел по обочине, подняв вверх большой палец. Ветер дул ему прямо в лицо, неся с собой запах земли, воды и больших городов. Чик сделал глубокий вдох, набрал эти запахи в грудь.

– Подожди меня! – завопил Мори и поспешил за ним.

Земля вдруг содрогнулась так, что Чика подбросило. На севере в небо всплыло огромное серое грибовидное облако. Прикрыв глаза ладонью, Чик все же не удержался от того, чтобы бросить быстрый взгляд в ту сторону. Там явно произошел взрыв. По всей видимости, небольшая тактическая атомная бомба. В ноздри ударил сильный запах гари.

Какой‑то солдат, проходя мимо, бросил через плечо:

– Местное отделение «Карп унд Зоннен Верке».

Он радостно ухмыльнулся Чику и поспешил дальше.

– Они взорвали, – тихо произнес Мори. – Военные взорвали Карпа.

– Мне тоже так кажется, – ошеломленно сказал Чик.

И снова, совершенно непроизвольно, поднял большой палец, ища взглядом попутную машину.

Над головой пронеслись две армейские ракеты, преследуя полицейский вертолет. Чик следил за ними, пока они не исчезли из вида.

«Это же полномасштабная война», – подумал он, ужасаясь.

– Интересно, а по нам они не саданули? – сказал Мори. – Я имею в виду фабрику «Фрауэнциммер Ассошиэйтес».

– Мы для них мелковаты, – отозвался Чик.

– Ты, пожалуй, прав, – с надеждой в голосе произнес Мори.

«В такие времена лучше быть маленьким, – подумал Чик.–

И чем меньше, тем лучше. Вплоть до точки».

Около них остановилась машина. Они рванулись к ней.

В небе образовалась еще одно грибовидное облако, на этот раз на востоке, заполнив добрую четверть небосвода. И снова затряслась земля под ногами.

«Должно быть, „АГ Хеми“», – решил Чик, забираясь в кабину поджидавшего их автомобиля.

– Куда, парни, путь держите? – спросил водитель, плотный рыжеволосый мужчина.

– Куда глаза глядят, мистер, – ответил Мори. – Лишь бы подальше от неприятностей.

– Согласен с вами, – сказал водитель, трогая машину. – Ох, как я с вами согласен!

У него был старомодный автомобиль преклонного возраста, но, похоже, в очень неплохом состоянии.

Чик Страйкрок откинулся на спинку сиденья. Рядом с ним, облегченно вздохнув, то же самое сделал Мори Фрауэнциммер.

– Сдается мне, они все‑таки прищучили этих монстров, – сказал рыжеволосый, медленно ведя машину через узкий проезд в баррикаде.

– Это точно, – отозвался Мори.

– Самое время, – произнес рыжеволосый.

– Что верно, то верно, – сказал Чик Страйкрок. – Я с вами полностью согласен.

Машина начала набирать скорость.

* * *

В большом старом деревянном здании, полном эха и пыли, горбатики прохаживались из угла в угол, беседовали друг с другом, пили «кока‑колу», а некоторые вроде бы даже танцевали. Эти танцы больше всего заинтересовали Ната Флайджера, и он направился со своим портативным «Ампеком Ф‑а2» в ту часть «дансинг‑холла», где это происходило.

– Танцам нет! – сказал ему Джим Планк. – Песням да! Подождем, когда они начнут петь снова. Если, конечно, это их занятие можно назвать пением.

– Звуки, которые они издают во время танца, очень ритмичны, – заметил Нат. – Думаю, нам бы не помешало и их записать.

– Ты, бесспорно, технический глава нашего предприятия, – признал Джим, – Но я сделал очень много самых различных записей в своей жизни и сразу скажу тебе: это бессмысленно. Звуки будут на ленте, в этом сомневаться не приходится, твои червеобразные их выловят. Но это не музыка. – Он посмотрел на Ната безжалостным взглядом.

«Я все равно должен попытаться», – твердо решил Нат.

– Они такие сутулые, – сказала Молли. – Все без исключения… И такие невысокие. Большинство даже ниже меня.

– Они потеряли свое время, – пожал плечами Джим. – Когда оно было? Двести тысяч лет назад? Или триста? Во всяком случае, очень давно. Я сомневаюсь, что им удастся долго просуществовать. Они выглядят… очень озабоченными.

«Он не ошибается, – подумал Нат. – Эти неандертальцы крайне угнетены бременем жизни, выпавшей на их долю, и вряд ли думают о выживании. Тут Джим совершенно прав – они просто не приспособлены для решения этой задачи. Кроткие нравом, невысокие ростом, сгорбленные под тяжестью насущных проблем, смирившиеся со своим положением, неуклюжие и почти не владеющие человеческим языком, они идут своим жалким путем, с каждым мгновением приближаясь к концу… Так что лучше нам записать все это, пока еще есть возможность. А она, похоже, будет недолгой. Или… может быть, я все‑таки ошибаюсь?»

Один из горбатиков, взрослый мужчина в клетчатой рубахе и светло‑серых рабочих брюках, натолкнулся на Ната и пробормотал нечленораздельное извинение.

– Все о'кей! – заверил его Нат.

Он ощутил сильное желание проверить свои предположения, подбодрить эту неудачную форму жизни, это эволюционное отступление.

– Вы не станете возражать, если я угощу вас пивом? – спросил он у горбатика. – О'кей?

Здесь, в дальнем конце здания, было что‑то вроде бара.

Горбатик робко поглядел на него и вежливо отказался от угощения.

– Почему же нет? – удивился Нат.

– Нет… – Горбатик, казалось, был не в состоянии выдержать пристальный взгляд Ната. Он смотрел в пол, сжимая и разжимая кулачки. – М‑мне нельзя, – в конце концов сумел выговорить он.

Тем не менее он продолжал стоять перед Натом, по‑прежнему уткнувшись взглядом в пол и гримасничая.

«По всей вероятности, он очень напуган», – решил Нат.

– Эй, приятель, не могли бы вы спеть какую‑нибудь популярную среди горбатиков песню? – сказал Джим Планк, медленно произнося каждое слово. – Мы запишем вас. – Он подмигнул Нату.

– Оставьте его в покое, – сказала Молли. – Вы же видите, что он не умеет петь. Он вообще ничего не умеет – это очевидно.

Она отошла в сторону, откровенно рассердившись на них обоих. Горбатик сонно повернулся ей вслед, еще сильнее ссутулившись. Взгляд его оставался тусклым.

Может ли хоть что‑нибудь воспламенить этот тусклый взгляд? Почему все‑таки горбатики желают выжить, если жизнь так мало для них значит?

Эта мысль пришла в голову Ната совершенно внезапно.

Может быть, они выжидают, рассчитывая на то, что еще не случилось, но что – они знают или надеются – случится. Это вполне объяснило бы их поведение.

– В самом деле, оставь его в покое, – сказал Нат Джиму Планку. – Она права.

Он положил руку на плечо Джима, но эксперт звукозаписи отодвинулся от него.

– Мне кажется, они способны на гораздо большее, – сказал он. – У меня такое впечатление, что они просто тянут время, не растрачивая себя. Не делая излишних попыток. Черт, хотелось бы мне поглядеть на их попытки.

– И мне тоже, – сказал Нат. – Но не нам подвигнуть их на такие попытки.

От телевизора, стоявшего в углу, послышались громкие звуки, и многие из горбатиков, как мужчины, так и женщины, прошли в тот угол и теперь неподвижно стояли перед телевизором.

«Передают какие‑то важные новости», – сообразил Нат.

Он сразу же переключил все свое внимание туда – в стране явно произошли какие‑то экстраординарные события.

– Слышишь, что говорит диктор? – прошептал ему на ухо Джим. – Боже мой, это же война.

Они принялись проталкиваться сквозь толпу горбатиков поближе к телевизору. Молли уже была там, увлеченно слушая, что говорил диктор.

– Революция! – ошеломлено сказала она Нату, перекрывая голос диктора. – Карп… – В глазах ее светилось недоверие. – Карпы и «АГ Хеми» пытались захватить власть с помощью энпэшников.

На экране появились дымящиеся развалины, в которых можно было разглядеть останки огромного индустриального объекта. Однако узнать его Нат не смог.

– Это филиал Карпа в Детройте, – сказала Молли, перекрикивая грохот, доносящийся из телевизора. – Дело рук военных… Боже милостивый, это диктор только что сказал!

Джим Планк, равнодушно глядя на экран, спросил:

– И кто же побеждает?

– Пока неизвестно, – сказала Молли. – Я не знаю. Слушайте, что он говорит. Это самое свежее сообщение, он его только‑только начал читать.

Горбатики, глядя на экран, совершенно безмолвствовали. Фонограф, под музыку которого они «танцевали», замолк. Почти все они сгрудились перед телевизором, увлеченно следя за сражениями между армией СШЕА и покинувшими казармы подразделениями Национальной Полиции, поддержанной силами безопасности картелей.

– В Калифорнии, – тараторил диктор, – дивизия НП Западного Побережья в полном составе сдалась в плен частям 6‑й армии, возглавляемой генералом Хохэйтом. Однако в штате Невада…

На экране появилась одна из улиц в центральной части Рино; здесь военными была возведена баррикада, а полицейские снайперы вели огонь по солдатам из окон ближайших зданий.

– В конечном счете, – сказал диктор, – монополия вооруженных сил на ядерное оружие и станет фактором, обеспечивающим победу. Но пока мы можем только…

Диктор продолжал взволнованно тарахтеть, а разбросанные по всей территории СШЕА роботы‑репортеры освещали положение в тех местах, где конфликт бушевал с особой силой.

– Борьба эта, скорее всего, затянется надолго, – сказал Джим Планк. Лицо его сделалось серым и утомленным. – Мне кажется, нам чертовски повезло, что мы оказались здесь. В такое время самое лучшее – забраться в уголок и носа не высовывать.

На экране теперь показывали столкновение между полицейским патрулем и армейским разведподразделением. Враги, выпустив из коротких автоматов очередь, поспешно ныряли в укрытия. Упал ничком на бегу один из солдат, затем не успел добежать до спасительного угла и энпэшник в серой форме.

Стоявший по соседству с Натом Флайджером горбатик, увлеченно наблюдавший за событиями, подтолкнул локтем другого, тоже мужчину. Они переглянулись и многозначительно улыбнулись друг другу. Нат заметил эту улыбку, как и выражение их лиц. И вдруг понял, что в душе своей горбатики испытывают одно и то же тайное удовольствие.

«Что здесь происходит?» – спросил себя Нат.

Стоявший рядом Джим Планк тихо сказал:

– Нат, Боже мой! Они ждали именно этого!

«Так вот оно что», – сообразил Нат, ощущая, как его душу пронизывает страх.

Не было больше у горбатиков ни пустых взглядов, ни тупого безразличия. Не скрывая волнения, они следили за изображением на экране и прислушивались к взволнованной речи диктора.

«Что все это означает? – спросил себя Нат. И сам себе ответил: – Это означает, что у них появился шанс. Им представилась благоприятная возможность. Мы уничтожаем друг друга у них на глазах. И это может обеспечить им место под солнцем, жизненное пространство. Они больше не будут заперты в этом крошечном унылом анклаве, а получат в свое распоряжение весь мир. Весь без остатка».

Понимающе усмехаясь друг другу, горбатики продолжали с живым интересом глядеть на экран телевизора. И слушать.

Страх в душе Ната нарастал.

* * *

– Дальше я не еду, ребята, – сказал рыжеволосый. – Дальше вам придется топать пешком.

Он сбросил скорость и остановился у обочины. Они находились уже в пределах города. Автобан остался позади. По обеим сторонам улицы в панике бежали мужчины и женщины. Осторожно ползла вперед полицейская машина с разбитым ветровым стеклом, сидевшие внутри энпэшники ощетинились оружием.

– Постарайтесь спрятаться в закрытом помещении, – посоветовал рыжеволосый.

Чик и Мори осторожно выбрались из машины.

– Я живу совсем рядом. В «Аврааме Линкольне», – сказал Чик. – Туда можно добраться пешком. Пошли!

Он махнул рукой Мори, показывая направление, и они присоединились к толпе бегущих перепуганных людей.

«Ну и кутерьма, – подумал Чик. – Хотелось бы знать, чем это все закончится. Интересно, удастся ли пережить нашему обществу эту заваруху и сохранить стиль жизни?»

– У меня… болит… живот, – простонал, тяжело пыхтя, Мори, лицо толстяка стало серым от напряжения. – Я… не привык… к такому.

Наконец они добрались до «Авраама Линкольна». Здание оказалось неповрежденным. В дверях стояли охранники, вооруженные винтовками, а рядом с ними – Винс Страйкрок, проверяющий сканером идентификаты. Он был преисполнен важности.

– Привет, Винс! – сказал Чик, когда они с Мори достигли входа.

Брат встрепенулся, поднял голову; какое‑то время они молча смотрели друг на друга. Наконец Винс сказал:

– Привет, Чик! Рад тебя видеть живым и невредимым.

– Можно войти? – спросил Чик.

– Разумеется! – Винс смотрел в пространство. Затем, повернувшись к охраннику, кивнул и сказал Чику: – Проходи. Я рад, что НП не удалось загнать тебя в угол.

На Мори Фрауэнциммера он даже не посмотрел, словно того здесь и не было.

– А я? – спросил Мори.

– Вы, – сдавленным тоном произнес Винс, – тоже можете пройти внутрь. В качестве специально приглашенного гостя Чика.

Стоявший за ними в очереди мужчина раздраженно крикнул:

– Ну поторапливайтесь там! На улице небезопасно.

Он начал напирать на Чика, подгоняя его.

Чик и Мори быстро прошли внутрь «Авраама Линкольна». Мгновеньем позже они уже поднимались в кабине лифта на самый верхний этаж.

– Интересно, что он из этого выгадал? – задумчиво сказал Мори. – Твой младший братец, я имею в виду.

– Да ничего, – коротко ответил Чик. – Карпа нет. Винсу и еще многим теперь конец.

«И Винс далеко не единственный из них, кого я знаю», – подумал он.

– Включая и нас, – словно прочел его мысли Мори. – Нам ничуть не лучше. Разумеется, очень многое зависит от того, кто одержит верх.

– Какая разница, кто одержит верх! – сказал Чик.

Так, по крайней мере, ему представлялось. Разрушение… Гигантская опасность над страной… Еще неизвестно, чем все кончится… В этом весь ужас гражданской войны – независимо от ее исхода, победителей в ней не бывает, положение одинаково незавидно для всех – для победителей, побежденных и тех, кто отсиделся.

Это была катастрофа. Для всех вместе и для каждого в отдельности…

Подойдя к квартире Чика, они обнаружили, что дверь не заперта. Чик толкнул ее. И заглянул внутрь.

Там была Джули.

– Чик! – Она шагнула ему навстречу. У стены стояли два больших чемодана. – Я упаковалась. Я устроила все так, чтобы мы с тобой эмигрировали. Мне удалось достать билеты… Не спрашивай, каким образом, я никогда тебе не расскажу.

Лицо ее было бледным, но спокойным. Она слегка принарядилась и выглядела просто прекрасной. Тут она увидела Мори.

– Кто это? – спросила она.

– Мой босс, – ответил Чик.

– У меня только два билета, – нерешительно сказала Джули.

– Вот и хорошо, – заметил Мори и улыбнулся, чтобы успокоить ее. – Я должен остаться на Земле. Мне нужно будет возглавить крупное предприятие. – Он повернулся к Чику: – Мне кажется, она очень неплохо все придумала. Значит, это и есть та девушка, о которой ты мне говорил по видеофону? Из‑за нее ты тогда опоздал на работу? – Он добродушно похлопал Чика по спине. – Желаю удачи, старый приятель. Ты доказал, что все еще молод, достаточно молод, во всяком случае. Завидую тебе.

– Наш корабль стартует через сорок пять минут, – сказала Джули. – Дьявол, как я молилась, чтобы ты вернулся! Я пыталась связаться с тобою, звонила к тебе на работу…

– Нас забрала НП, – объяснил Чик.

– Космопорт контролируют военные, – сказала Джули. – Они производят проверку всех прибывающих или стартующих межпланетных кораблей. Но если мы доберемся до космопорта, то все будет в порядке. Мне пришлось, – добавила она, – сложить все твои деньги и все мои, чтобы купить билеты. Они невероятно дороги. С «Пристанищами драндулетов» ведь проблемы…

– Вам пора в путь, друзья, – сказал Мори. – Я останусь в квартире, если у вас все будет о'кей. Сдается мне, это будет самым разумным, если принять во внимание нынешние обстоятельства.

Он разместил свое страшно уставшее тело на диванчике, умудрился закинуть ногу за ногу, достал сигару «Датч мастере» и закурил.

– Может быть, мы еще увидимся в будущем, – сказал Чик, чувствуя неловкость.

Он не знал, как вести себя в последние минуты перед уходом.

– Может быть, – буркнул Мори. – Во всяком случае, дай о себе знать с Марса.

Он поднял журнал с кофейного столика и начал его перелистывать, делая вид, будто ничто его больше не интересует.

– Чем будем заниматься на Марсе? – спросил Чик у Джули, – Фермерством? Ты думала об этом?

– Да, фермерством, – ответила Джули, – Возьмем участок хорошей земли и начнем орошать. У меня там есть родственники. Они нам помогут поначалу.

Джули подняла один из чемоданов. Чик отобрал его и подхватил второй.

– Пока, – произнес Мори нарочито небрежным тоном. – Желаю вам обоим удачи с этой красной и пыльной землей.

– И тебе удачи, – сказал Чик.

«Интересно, кому удача потребуется больше? – подумал он. – Тебе здесь, на Земле, или нам на Марсе?»

– Я вышлю вам парочку симов для компании, – пообещал Мори. – Чтоб вам было веселее… Попозже, когда здесь немного улягутся страсти.

Попыхивая сигарой, он смотрел на них, пока они не закрыли за собой дверь.