Питер Гелдерлоос АНАРХИЯ РАБОТАЕТ (ОКОНЧАНИЕ)

"РЕВОЛЮЦИЯ НЕ ЗАКОНЧИЛАСЬ, БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ!"

Питер Гелдерлоос

АНАРХИЯ РАБОТАЕТ

(ОКОНЧАНИЕ)

4. Окружающая среда

Никакая философия или движение за освобождение не могут игнорировать связь между эксплуатацией окружающей среды человеком и нашей эксплуатацией друг друга, не может игнорировать суицидальные последствия индустриального общества. Свободное общество должно выработать уважительные и устойчивые отношения со своим биологическим регионом на основании осознания факта, что люди зависят от состояния здоровья всей планеты.

Как остановить разрушение окружающей среды?

Некоторые люди выступают против капитализма по экологическим соображениям, но думают, что своего рода государство необходимо, чтобы предотвратить экоцид. Но государство само по себе является инструментом для эксплуатации природы. Социалистические государства, такие как Советский Союз и Китайская Народная Республика, были одними из самых разрушительных для природы, которые только можно представить. То, что эти два общества не отделались от динамики капитализма, само по себе является свойством государственного устройства – государству нужна иерархия, эксплуататорские экономические отношения контроля и управления, и если уж ты начал играть в эту игру, то тебе не избавиться от капитализма. Однако государство представляет возможности принудительного изменения поведения людей в массовом масштабе, и эта власть привлекательна для некоторых энвайронменталистов[1]. В мировой истории известно несколько государств, которые реализовали защитные мероприятия внутри страны, когда сохранение окружающей среды совпало с их стратегическими интересами. Одной из таких передовых стран была Япония, которая прекратила и обратила вспять вырубку лесов на архипелаге в эпоху Мэйдзи[2]. Но как в этом, так и в других случаях внутригосударственная защита окружающей среды проводилась государством в сочетании с огромной эксплуатацией природных ресурсов за пределами страны. Японское общество потребляло все возрастающее количество импортной древесины, увеличивая тем самым вырубку в других странах и стимулируя развитие имперских вооруженных сил для защиты этих жизненно важных ресурсов. Это привело не только к экологическому разрушению, но и к войне, и к геноциду. Аналогичное можно было наблюдать в Западной Европе, где государственная природоохрана проводилась за счет колониальной эксплуатации, которая также вылилась в геноцид.

В небольших обществах существование элиты порождает тенденцию к экплуатации ресурсов окружающей среды. Известный социальный коллапс на острове Пасхи был вызван в значительной степени элитой, которая заставила общество построить статуи в свою честь. Строительство комплекса статуй привело к обезлесению острова, поскольку большое количество бревен было необходимо для строительства и транспортировки материалов, и сельхозугодья, обеспечивающие едой рабочих, пришли в убыток. Без лесов резко сократилось плодородие почв, а без пищи – население. Но островитяне не просто голодали или сократили рождаемость – кланы элит воевали друг с другом, разбивали статуи конкурентов, устраивали набеги, и все завершилось каннибализмом, пока почти все население не вымерло[3].

Децентрализованное, коммунитарное общество с устоявшимся экологическим этосом является наиболее подготовленным для предотвращения разрушения окружающей среды. В экономических системах, в которых местную экономическую независимость оценивают по торговле и производству, общинам приходится иметь дело с экологическими последствиями своей собственной экономической деятельности. Они не могут заплатить другим, чтобы те забрали их мусор или умерли от голода, ради того, чтобы жить в изобилии.

Местный контроль над ресурсами также препятствует перенаселению. Исследования показали, что, когда члены общества могут непосредственно наблюдать, как наличие большого количества детей сокращает имеющиеся ресурсы, предназначенные для всех, они держат свои семьи в рамках рационального предела. Но когда эти локализованные общества включены в глобальную экономику, в которой большинство ресурсов и отходов импортируется и экспортируется, и дефицит возникает в результате, по‑видимому, произвольного колебания цен, а не из‑за истощения местных ресурсов, рост населения неустойчив, даже если более эффективные формы контрацепции становятся доступными.[4] В книге «Глазами государства»[5] Джеймс Скотт объясняет, каким образом правительства проводят в жизнь «четкость» – единообразие, которое позволяет контролировать и отслеживать людей. В результате, такие общества потеряли местные знания, необходимые для понимания проблем и обстановки.

Капитализм, христианство и западная наука – все разделяют один миф о природе, который поддерживает ее эксплуатацию и неуважение к ней и рассматривает мир природы как мертвый, механический и существующий для удовлетворения человеческих потребностей. Эта мания величия, выдаваемая за здравый смысл или божественную истину, показала свою, вне всякого сомнения, самоубийственную сущность. Вместо нее нужна культура, уважающая мир природы как живой и взаимозависимый и понимающая наше место в этом мире. Брюс Стюарт, писатель и активист маори, рассказал в интервью, указывая на цветущий виноград, который он посадил у своего дома:

«У этого винограда больше нет названия. Наше имя «маори» было потеряно, поэтому мы должны найти другое. Только одно такое растение осталось в мире, растущее на кишащем козами острове. Растение может взойти в любой день. Итак, я получил семена и посадил их здесь. Виноградная лоза выросла, и, хотя обычно до цветения должно пройти двадцать лет, это растение зацвело уже после семи.

…Если мы собираемся выжить, то каждый из нас должен стать kaitiaki (по‑моему, это самое важное понятие в моей собственной культуре маори). Мы должны стать смотрителями, опекунами, попечителями, воспитателями. В прежние времена каждая whanau, или семья, обычно ухаживала за определенным участком. Одна семья могла присматривать за рекой от одной скалы до следующего поворота. И они были kaitiaki для рыб, птиц и растений. Они знали, когда можно было употребить их в пищу, а когда время для этого еще не настало, когда птицам нужна была защита, люди накладывали на них rahui, что означало, что птицы становились временно неприкосновенными. Некоторые птицы были постоянно tapu, то есть постоянно неприкосновенны. Эта защита была столь строга, что люди могли умереть, если бы нарушили правила. Это просто. Для этого не нужна охрана. Христианские миссионеры своим рвением окультурить моих предков уничтожили концепцию tapu, как и многие другие».[6]

Тикопиа, остров в Тихом океане, населенный полинезийцами, представляет собой хороший пример децентрализованного, анархического общества, которое пришло к успешному решению жизненно важных проблем окружающей среды. Площадь острова всего 5 квадратных километров, на которых проживает 1200 человек, или почти 300 человек на 1 квадратный километр обрабатываемой земли. Это сообщество устойчиво существует в течение 3 000 лет. Тикопиа покрыта многоярусными фруктовыми садами, которые имитируют естественные тропические леса. На первый взгляд, большая часть острова кажется покрытой лесом, в то время как на самом деле настоящий тропический лес сохранился только на нескольких сильнопересеченных участках острова. Тикопиа достаточно мала для того, чтобы все ее обитатели могли хорошо разобраться во всей ее экосистеме. Также остров изолирован, поэтому в течение долгого времени жители не могли импортировать ресурсы или экспортировать плоды своего образа жизни. Каждый из четырех кланов имеет вождей, но последние не обладают властью, основанной на принуждении, а играют церемониальную роль стражей обычаев. Тикопиа – один из наименее социально стратифицированных полинезийских островов: например, вожди все еще должны работать и выращивать для себя еду. Контроль за населением – это общепринятая практика, и родители чувствуют, что заводить детей больше определенного количества – аморально. Одним из ярких примеров, иллюстрирующих могущество этих коллективно исповедуемых и подкрепляемых ценностей служит принятие около 1600 г. коллективного решения прекратить разведение свиней. Они забили всех свиней на острове, даже несмотря на то, что свинина была высоко ценимым продуктом, потому что содержание свиней причиняло большой ущерб окружающей среде.[7] В более стратифицированном, иерархическом обществе это было бы невозможно, потому что элиты, как правило, скорее вынудят более бедных людей расхлебывать последствия их образа жизни, нежели откажутся от почитаемого предмета роскоши.[8]

До колонизации и рокового прибытия миссионеров меры по регулированию численности населения включали в себя натуральную контрацепцию, аборты и воздержание для молодежи – хотя это был сострадательный обет безбрачия, который запрещал скорее размножение, а не секс. Тикопийцы практиковали также другие формы контроля за ростом населения, такие как детоубийство, которое многие люди из других обществ могли бы счесть недопустимым. Но Тикопия, тем не менее, предстает перед нами в качестве идеально правомерного примера, потому что с эффективностью современных контрацептивов и техник аборта никакие иные методы не являются необходимыми для децентрализованного контроля за ростом населения. Самая важная черта тикопийского примера – это их этос: их осознание того, что они живут на острове, ресурсы которого ограничены и увеличение населения равносильно самоубийству. Другие общества Полинезийских островов игнорировали этот факт и впоследствии погибли. Планета Земля, в этом смысле, также подобна острову, следовательно, мы должны выработать как глобальное понимание, так и локальные экономики для того, чтобы избежать превышения несущей способности экосистемы Земли и оставить место для других живых существ, с которыми мы делим этот «остров».

Сегодня большая часть мира не организована в сообщества, структурированные таким образом, чтобы быть чувствительными к пределам локальных экосистем, но мы имеем возможность воссоздать подобные сообщества. Существует растущее движение экологически устойчивых сообществ, или «экопоселений», организованных на горизонтальных, неиерархических принципах, в которых группы людей численностью от дюжины до нескольких сотен собираются вместе, чтобы создать анархические общества по органическим, устойчивым моделям. Создание этих поселений максимально ресурсоэффективно и экологически устойчиво, что также культивирует чувствительность к локальной экосистеме на культурном и духовном уровне. Подобные экопоселения находятся на передовой развития устойчивых технологий. Любое альтернативное сообщество может деградировать до эскапизма яппи, и экопоселения также уязвимы в этом плане, но основная часть экопоселенческого движения стремится к развитию и распространению инноваций, которые касаются мира в целом, а не к тому, чтобы отгородиться от остального мира. Для способствования распространению экопоселений и их адаптации для всех регионов мира и для осуществления координации между существующими экопоселениям в 1995 г. 400 делегатов из 40 стран собрались в Финдхорне, Шотландия, и основали Глобальную Сеть Экопоселений (GEN).

Все экопоселения несколько различаются, но несколько примеров помогут составить представление об их разнообразии. «Ферма» в штате Тенесси насчитывает 350 жителей. Основанное в 1971 г., это поселение включает в себя мульчированные сады (мульчирование – поверхностное покрытие почвы мульчой: различными органическими остатками, которые в результате действия микроорганизмов и червей перегнивают и в почве образуется гумус – прим. пер. ), обогреваемые солнцем душевые, предприятие по устойчивому разведению грибов шиитаке, дома из соломенных блоков и центр для обучения людей со всего света организации своих собственных экопоселений. В Старой Бассайсе, Египет, обитает несколько сотен человек, и существует она уже тысячи лет. Ее жители отточили экологическое и устойчивое ведение хозяйства традиционными методами. В Старой Бассайсе сейчас действует Центр изучения будущего, где разрабатываются такие новые устойчивые технологии как агрегат по производству метана из коровьего навоза, избавляющий от необходимости использования в качестве дров скудную растительность. Отработанная масса используется как удобрение на полях. Экотоп под Дюссельдорфом в Германии представляет из себя целый пригородный поселок с сотнями жителей, живущими в четырехэтажных многоквартирных домах и нескольких отдельностоящих домах. Архитектура воспитывает чувство сообщества и свободы с массой общинных и частных пространств. Между зданиями в районе центра поселка находится многоцелевой внутренний двор/игровая площадка/пешеходная зона, а также общинные сады и в изобилии присутствуют деревья и другие растения. Здания, которые имеют абсолютно современную, городскую эстетику, были построены из природных материалов и сконструированы с пассивным отоплением/охлаждением и биологической переработкой сточных вод прямо на месте.

Эрсхэвен (Earthhaven) с приблизительно 60 постоянными жителями был основан в 1995 г. в Северной Каролине дизайнерами пермакультуры. Он состоит из нескольких соседствующих групп домов, расположенных на крутых аппалачских холмах. Большая часть земли покрыта лесом, но жители недавно приняли трудное решение – расчистить часть леса под сады, чтобы приблизиться к самообеспечению едой вместо того, чтобы покупать пищу, произведенную где‑то в другом месте. Они долго обсуждали это, духовно готовились и постарались очистить землю с уважением. Такой подход, который капиталистическая идеология отвергнула бы как сентиментальный и неэффективный, – это именно то, что способно предотвратить разрушение окружающей среды в анархическом обществе.

Также необходимы ярость и готовность к прямому действию по защите окружающей среды. На перешейке Тегуантепек в Оахаке, Мексика, анархисты и антиавторитарные коренные жители показали именно эти качества при защите земли от серии угроз. Организации, подобные Союзу Коренных Сообществ Перешейка (UCIZONI), который включает в себя сотню сообществ из штатов Оахака и Веракруз и (позднее) анархистскую/магонистскую группу CIPO‑RFM[9], боролись против экологически опустошительных строек ветряных электростанций, креветочных ферм, эвкалиптовых плантаций и захвата земли лесозаготовительной промышленностью. Они также снизили экономическое давление и эксплуатацию окружающей среды, организовав кукурузные и кофейные кооперативы и построив школы и клиники. Одновременно с этим они создали сеть автономных общинных радиостанций для просвещения людей об опасностях, угрожающих окружающей среде и информировании соседних сообществ об индустриальных проектах, которые грозят опустошением земли. В 2001 г. коренные сообщества помешали строительству шоссе, которое было частью Народного плана Панамы (Plan Puebla Panama), – неолиберального мегапроекта, предполагавшего связать Северную и Южную Америки транспортной инфраструктурой, предназначенной для увеличения потока товаров. Во время Сапатистского восстания в 1994 г. они перекрыли транспортные линии, чтобы замедлить передвижения войск, а также заблокировали шоссе и разгромили правительственные учреждения в поддержку восстания в Оахаке в 2006 г.

В 1998 г. Министерство транспорта штата Миннесоты решило проложить шоссе через парк в Минеаполисе, в месте слияния рек Миннесота и Миссисипи. Предполагаемый маршрут уничтожил бы этот район с его старыми деревьями, драгоценной экосистемой дубовой саванны, древним пресным источником и местами, священными для коренных американцев, – полные жизни дикие участки посреди города, которые также служили заказником для соседних территорий. Активисты коренных народов вместе с Движением американских индейцев и Mendota Mdewakanton Dakota Community собрались вместе, чтобы работать в союзе с белыми местными жителями, экологами из «Земли прежде всего!» (Earth First! – радикальная организация по защите окружающей среды – прим. пер. ) и анархистами со всей страны для того, чтобы остановить строительство. Результатом стал Свободный штат Миннехаха – автономная зона, которая стала первой и самой длительной акцией против строительства дороги в истории США. На полтора года сотни людей заняли землю, чтобы помешать Министерству транспорта вырубить деревья и построить шоссе, и еще тысячи поддержали и посетили Свободный штат. Этот захват вселил силы во многих участников, воссоединил многих людей дакота с их наследием, получил поддержку многих соседей, создал просуществовавшую больше года автономную зону и самоорганизующееся сообщество и значительно отсрочил уничтожение этой местности – выручив время, в течение которого многие люди получили возможность открыть для себя и душой соприкоснуться с этим местом.

Чтобы разбить автономную зону, государство было вынуждено прибегнуть к многообразию репрессивных тактик. Люди из лагерей были подвергнуты преследованиям, слежке и инфильтрации. Армия офицеров полиции устраивала многократные рейды для уничтожения лагерей, а также они пытали, отправляли в больницу и избивали людей до полусмерти. Кроме того, они произвели более сотни арестов. В конце концов, государство вырубило деревья и построило шоссе, но протестующие добились спасения Холодного родника, являющегося священным местом для коренного населения этой местности и важной частью местной водной системы. Участники из числа коренных народов объявили о важной духовной победе.

Жители Миннеаполиса, которые изначально поддерживали деструктивный проект из‑за предполагаемой пользы для транспортной системы, стали склоняться на сторону сопротивления и выступать против шоссе. Если бы решение зависело от них, то шоссе никогда не было бы построено. Свободный штат создал и вскормил объединения и узы между сообществами, которые действуют и по сей день, формируют новые поколения радикальных сообществ и вдохновляют подобные попытки по всему миру.

Под Эдинбургом, в Шотландии, эко‑анархисты добились большего успеха в спасении леса. Антидорожный лагерь Блистон Глен (Bilston Glen) существует на момент написания этих строк уже в течение семи лет, привлекая сотни участников и оттягивая строительство путепровода, который нужен большим биотехнологическим комплексам этого района. Для того чтобы люди жили там постоянно, при этом оказывая низкое влияние на лес и затрудняя полиции возможности выселения, активисты построили прямо на деревьях дома, которые населены людьми круглый год. Этот поселок, конечно, низкотехнологичен, но также оказывает малое влияние на среду. А некоторые из домов – это чистые творения любви, достаточно комфортабельные, чтобы считаться постоянным жилищем. Дюжина или около того поселенцев также заботится о лесе, удаляет инвазивные виды и поддерживает рост местных видов. Древесный поселок Блистон Глен – лишь один пример из длинного списка антидорожных акций и экологического прямого действия в Великобритании, которые формируют коллективную силу, заставляющую государство подумать дважды, прежде чем строить новые дороги или выселять протестующих. Этот поселок также связывает между собой простое противодействие политике властей и создание новых отношений общества с окружающей средой в смысле ее защиты. Десятки людей сделали лес своим домом, и еще сотни лично убедились в важности уважительного отношения к природе и защиты ее от западной цивилизации.

А что делать с глобальными экологическими проблемами, такими как изменение климата?

Анархисты пока еще не обладают опытом решения глобальных проблем, так как наши успехи до сих пор были локальными и временными. Безгосударственные, анархические общества некогда покрывали Землю, но это было задолго до того, как появились глобальные проблемы окружающей среды, которые породил капитализм. Сегодня члены многих из этих коренных обществ находятся на переднем фронте глобального сопротивления уничтожению природы правительствами и корпорациями.

Анархисты также осуществляют глобальную координацию. Они организуют международные протесты против крупных источников загрязнений и их государственных лоббистов, подобные мобилизациям во время саммитов G8, для проведения демонстраций против государств, наиболее повинных в глобальном потеплении и других проблемах, на которые откликнулись сотни тысяч людей из десятков стран. В ответ на глобальную активность транснациональных корпораций экологически мыслящие анархисты распространяют информацию по всему миру. Подобным образом активисты по всему миру могут координировать одновременные акции против корпораций, взяв в качестве цели загрязняющую окружающую среду фабрику или рудник на одном континенте, магазины розничной торговли на другом и международную штаб‑квартиру акционеров на третьем континенте.

Для примера, крупные протесты, бойкоты и акты саботажа против Shell Oil координировались между людьми в Нигерии, Европе и Северной Америке в течение 1980‑1990‑х гг. В 1986 г. автономисты в Дании произвели множественные одновременные атаки зажигательными бомбами на заправки Shell по всей стране во время всемирного бойкота, проводимого с целью наказать Shell за поддержку правительства, ответственного за апартеид в Южной Африке. В Нидерландах подпольная антиавторитарная группа RARA (Революционное Антирасистское Действие) организовала серию взрывов объектов Shell (проведенную с расчетом непричинения вреда людям), сыгравшую решающую роль в принуждении Shell к уходу из Южной Африки. В 1995 г., когда Shell планировала затопить старую нефтяную платформу в Северном море, она была принуждена оставить этот план после протестов в Дании и Великобритании, захвата нефтяной буровой активистами Гринпис, поджога и обстрела заправок Shell в двух городах Германии, также как и бойкота, который снизил цены на нефтепродукты в этой стране на 10%[10]. Все эти усилия служат прообразом глобальных сетей, которые могут защищать окружающую среду в анархическом будущем. Если мы преуспеем в упразднении капитализма и государства, то тем самым мы устраним крупнейших системных опустошителей окружающей среды, а также структурные препятствия, которые сейчас затрудняют массовое действие в защиту природы.

Далее приведены исторические примеры безгосударственных обществ, коллективно реагирующих на крупномасштабные экологические проблемы через децентрализованные сети. Хотя эти проблемы не были глобальными, и относительные барьеры, с которыми сталкивались эти общества (когда информация передавалась со скоростью пешехода), были, возможно, больше, чем расстояния современного мира, в котором люди могут мгновенно связываться друг с другом даже в том случае, если они находятся на противоположных сторонах планеты.

Тонга – это тихоокеанский архипелаг, населенный полинезийцами. До колонизации здесь существовала централизованная политическая система с лидером, чье положение передавалось по наследству, однако эта система была значительно менее централизована по сравнению с государством, и власть лидера была ограниченной. В течение 3 200 лет народ Тонга была способен поддерживать устойчивое хозяйство на архипелаге площадью 746 квадратных километров с десятками тысяч жителей[11]. Тогда не существовало техники связи, и информация распространялась медленно. Тонга слишком велик для того, чтобы один крестьянин мог знать все обо всех островах или даже хотя бы все об одном из его крупных островов. Лидер традиционно мог руководить и следить за устойчивостью хозяйства не через ресурс принуждения, но постольку, поскольку он имел доступ к информации со всей территории, также как это было бы с федерацией или генеральной ассамблеей, если бы островитяне организовались подобным образом. Применение конкретных практик и поддержка идеи устойчивого развития зависела от индивидов, составлявших общество.

Тот факт, что крупное сообщество может защищать окружающую среду рассеянным или децентрализованным образом, без лидерства, широко подтверждается на примере уже упоминавшихся горцев Новой Гвинеи. Сельское хозяйство обычно ведет к обезлесиванию, так как леса сводятся под пашню, а обезлесивание может убить почву. Многие общества отвечают на это расчисткой еще больших площадей земли для того, чтобы компенсировать меньшую плодородность почв, таким образом, усугубляя проблему. Многие цивилизации рухнули из‑за разрушения почв в результате обезлесивания. Опасность эрозии почв обостряется в гористых областях, таких как центральная часть Новой Гвинеи, где обильные дожди могут легко смыть оголенную почву. Более разумная практика, которую изобрели новогвинейские фермеры, – это сильвикультура, или лесоводство: объединение посадок деревьев и других растений. Объединяя фруктовые сады, поля и лес, они научились защищать почву и создавать симбиотические химические круговороты между различными выращиваемыми растениями.

Жители гор развили специальные техники по противодействию эрозии для того, чтобы избежать потери почвы в их крутых горных долинах. Каждый конкретный фермер мог бы получить выгоду в близкой перспективе, не применяя эти техники, но, в конечном счете, это приведет к эрозии и тому, что будущие поколения будут лишены здоровой почвы. Поэтому ко времени колонизации устойчивые техники применялись повсюду. Противоэрозийные техники были распространены и улучшены исключительно коллективными децентрализованными способами. Горцам не нужны были эксперты, чтобы научиться использовать эти экологичные сельскохозяйственные технологии, и им не потребовались бюрократы, чтобы те следили, что эти технологии все используют. Вместо этого они опираются на культуру, которая высоко ценит эксперименты, индивидуальную свободу, социальную ответственность, разумное коллективное землепользование и свободный обмен информацией. Эффективные инновации, введенные в одном районе, быстро и свободно распространялись от долины к долине. Без телефонов, радио и интернета, будучи окруженной крутыми горами, каждая долина была как бы страной в себе. Сотни языков, на которых говорят в горах Новой Гвинеи, отличаются от одной деревни к другой. В этом миниатюрном мире не одно сообщество не может быть уверенным в том, что другие сообщества не разрушат свою окружающую среду, однако их децентрализованный подход к защите окружающей среды сработал. В течение тысячелетий они сохраняли свои почвы и поддерживали такую плотность населения, что первые европейцы, пролетевшие на самолете над их краем, увидели страну, подобную Нидерландам.

Регулирование водного режима в этой низменной северной стране в XII‑XIII веках представляет собой другой пример низовых решений экологических проблем. Поскольку большая часть Нидерландов находится ниже уровня моря и почти все они находятся под угрозой затопления, фермеры должны были постоянно трудиться над поддержкой и улучшением системы регуляции вод. Дамбы для защиты от наводнений были обычной частью инфраструктуры, от которой выигрывали все, но для поддержки их в рабочем состоянии требовалcя вклад каждого ради блага всех. Каждый отдельно взятый фермер оказывался в выигрыше, увиливая от несения обязанностей по водной регуляции, но все общество могло проиграть в случае наводнения. Этот пример особенно важен, поскольку голландское общество лишено анархических ценностей, обычных для коренных обществ. Эта область давно была обращена в христианство, и здесь были посеяны его губительные для природы и иерархические ценности. В течение сотен лет она была под контролем государства, но все же империя развалилась, и в XII‑XIII веках Нидерланды были, по сути, лишены государства. Центральная власть в форме церковных сановников, феодальных лордов и гильдий оставалась сильна в Голландии и Зеландии (провинция Нидерландов – прим. пер. ) – там, где позже зародился капитализм, но в северных регионах, таких как Фрисландия (провинция Нидерландов – прим. пер. ), общество было в основном децентрализованным и горизонтальным.

В то время контакты между городами, разделенными несколькими дюжинами миль – несколькими днями пути, – могли быть более сложными, чем связь с противоположным концом Земли в наши дни. Несмотря на подобные затруднения, сельские общины, города и деревни смогли построить и поддерживать обширную инфраструктуру для отвоевывания земли у моря и защиты от затопления в условиях колебания уровня моря. Соседские советы, организуя совместные рабочие бригады или деля обязанности между общинами, построили и поддерживали дамбы, каналы, шлюзы и дренажные системы, необходимые для защиты всего общества. Это был «комплексный подход снизу вверх, от местных общин, которые обрели защиту при помощи самоорганизации подобным образом»[12]. Спонтанные горизонтальные организации играли большую роль даже в феодальных владениях, таких как Голландия и Зеландия, и сомнительно, что слабые правители, существовавшие в этих регионах, могли бы осуществить управление строительством самостоятельно при помощи данной им ограниченной власти. Хотя власти всегда приписывают себе заслуги творчества масс, спонтанная самоорганизация продолжает существовать даже в тени государства.

Единственный способ спасти планету

В том, что касается защиты окружающей среды, почти любая социальная система будет лучше той, которую мы имеем сейчас. Капитализм – это первый тип социального устройства в истории, подвергающий опасности выживание нашего вида и жизнь на земле вообще. Капитализм создает побуждающие стимулы для эксплуатации и уничтожения природы и порождает атомизированное общество, неспособное защищать среду обитания. При капитализме экоцид фактически является правом. Меры по защите окружающей среды – это «торговые барьеры». Препятствование сплошной вырубке леса корпорацией на земле, которую она купила, – это посягательство на частную собственность и свободу предпринимательства. Компаниям разрешено производить миллионы тонн пластика, который по большей части используется в одноразовых упаковках, несмотря на тот факт, что у них отсутствует программа дальнейшей утилизации и даже представление о том, что с ним происходит после использования. Пластик не разлагается, поэтому пластиковый мусор наполняет океан и оказывается в телах морских существ, и это может продолжаться миллионы лет. Чтобы спасти носорогов от браконьеров, охотинспекторы начали срезать их ценные рога, но браконьеры все равно убивают их, потому что если они вымрут, цена на оставшиеся куски носорожьего рога взлетит до небес.

И, несмотря на это, университетам хватает наглости внушать студентам, что коммунитарное общество будет неспособно защищать окружающую среду из‑за так называемой «трагедии общин». Этот миф часто излагают так: представим общество пастухов овец, которое имеет пастбищные угодья в общей собственности. Они выигрывают все вместе, если каждый пасет небольшое число овец, благодаря чему угодья остаются плодородными. Но каждый в отдельности выиграет в том случае, если осуществляет перевыпас, так как в таком случае получает большую долю продукта – таким образом, коллективная собственность якобы ведет к истощению ресурсов. Исторические примеры, приводимые, чтобы подтвердить эту теорию, в основном берутся из колониальной и постколониальной эпох, во время которых угнетенное население, чьи традиционные формы организации и хозяйствования были подорваны, вынуждено тесниться на малоплодородных землях, что ведет ко вполне предсказуемому результату. Сценарий с выпасом овец описывает ситуацию, которая исключительно редка в человеческой истории: коллектив состоит из атомизированных, конкурирующих индивидов, которые ценят персональный достаток выше социальных связей и здоровья экологии, а социальные механизмы или традиции, которые могут гарантировать устойчивое совместное использование, отсутствуют.

Капитализм уже вызвал крупнейшую волну вымирания с тех времен, когда падение астероида уничтожило динозавров. Чтобы не допустить того, чтобы глобальное изменение климата привело к полному экологическому коллапсу, а также остановить загрязнение и перенаселение, ведущие к гибели большей части млекопитающих, птиц, амфибий и морских существ на планете, мы должны ликвидировать капитализм, желательно в течение нескольких ближайших десятилетий. Исчезновения видов, вызванные человеком, заметны, по меньшей мере, в течение последних сотен лет. Парниковый эффект был широко осознан в последние два десятилетия. И лучшее, что прославленная изобретательность свободного предпринимательства смогла предложить, – торговля углеродными квотами – нелепый фарс. Таким образом, мы не можем доверить спасение планеты какому‑либо мировому правительству. Первая забота любого правительства – это всегда его собственная власть, и оно строит основу этой власти при помощи экономических взаимоотношений. Правящая элита должна поддерживать привилегированное положение, а оно зависит от эксплуатации других людей и природы.

Локализованные, эгалитарные общества, объединенные сетью всемирной связи и взаимодействия – лучший путь для спасения окружающей среды. Самодостаточные, замкнутые в плане использования ресурсов общества почти не тратят углеродных ресурсов. Им не нужна нефть для транспортировки товаров и отходов или гигантские объемы электроэнергии для питания промышленных комплексов, производящих товары на экспорт. Они должны будут производить большую часть энергии для потребления при помощи солнечных, ветряных, биотопливных и подобных технологий и больше полагаться на то, что может быть сделано руками, а не электрическими устройствами. Подобные общества производят меньшее загрязнение, так как они имеют меньше стимулов к массовому производству и им сложно захоранивать отходы производства на землях других сообществ. На месте перегруженных аэропортов и забитых шоссе мы можем представить себе велосипеды, автобусы, межрегиональные поезда и парусники. Таким же образом, население не будет неконтролируемо расти, так как женщины будут способны сами контролировать деторождение, а локальные экономики сделают очевидным ограниченность ресурсов.

Экологически устойчивый мир должен быть антиавторитарным, таким, что ни одна община не сможет поработить своего соседа для расширения ресурсной базы. Нам нужно сотрудничество, чтобы сообщества могли объединяться для самозащиты от групп, в которых развиваются империалистические тенденции. И самое главное – он потребует общей экологической этики, при которой люди будут с уважением относиться к окружающей среде, а не воспринимать ее исключительно как источник сырья. Мы можем начать строить такой мир уже сейчас, учась у экологически устойчивых коренных обществ, саботируя и разоблачая тех, кто загрязняет окружающую среду, распространяя любовь к природе и познания о биорегионах, в которых мы живем, осуществляя проекты, которые позволяют обеспечивать наши нужды в пище, воде и энергии на местном уровне.

5. Преступность

Тюрьма – это организация, которая наиболее явственно символизирует доминирование. Анархисты хотят создать общество, которое может само защищать себя и разрешать внутренние конфликты без вмешательства полиции, суда или тюрем; общество, которое не делит всё на плохое и хорошее, дозволенное и запрещенное, законопослушных граждан и преступников.

Кто будет защищать нас, когда не будет полиции?

В нашем обществе полиция получает огромную выгоду из назойливой рекламы, будь то предвзятое и паникёрское освещение в СМИ разного рода преступлений или поток фильмов и телевизионных шоу, в которых копы выступают в роли героев и защитников. Однако опыт общения с полицией многих людей разительно отличается от тяжеловесной пропаганды.

Кого защищает полиция в иерархически построенном обществе? Кому стоит больше опасаться преступников, а кому – полицейских? В некоторых сообществах полиция подобна оккупантам; полицейские и преступные сообщества формируют своего рода тиски, из‑за которых люди не способны выйти из тяжелых ситуаций или спасти свои сообщества от насилия, бедности и дробления.

Исторически полиция развилась не из нужды общества в защите людей от совершающихся преступлений. В США современная полиция возникла в то время, когда уровень преступности уже упал. Скорее, институт полиции возник как орудие правящего класса для осуществления большего контроля над населением и для усиления государственной монополии на регулирование социальных конфликтов. Это не было ответом на преступность или попыткой разрешить данную проблему; наоборот, возникновение полиции вызвало формирование новых видов преступлений. Одновременно с расширением и модернизацией полицейской системы происходит криминализация таких поведенческих моделей, присущих, как правило, низшим классам, как, например, бродяжничество, азартные игры и нахождение в состоянии алкогольного опьянения в публичных местах.[13] Люди, находящиеся у власти, определяют «преступные деяния» так, как им удобно, а затем представляют полученные дефиниции как нечто нейтральное и вечное. К примеру, гораздо больше людей может погибнуть из‑за загрязнения окружающей среды и вследствие «несчастных случаев» на работе, чем из‑за употребления наркотиков, однако же наркоторговцы заклеймлены опасными для общества, а владельцы заводов и фабрик – нет. И даже если владелец завода нарушит закон, и из‑за этого погибнут люди, он не отправится в тюрьму.[14]

Сегодня более двух третей заключенных в США осуждены за ненасильственные преступления. Неудивительно, что большинство заключенных – бедняки и «цветные», учитывая криминализацию использования наркотиков и иммиграции, непропорционально жестокие наказания за преступления, связанные с теми наркотиками, которые используют бедняки, а также увеличенные шансы «цветных» быть обвиненными или осужденными более сурово по сравнению с белыми за одни и те же преступления[15]. Также значительное присутствие полиции в гетто и бедных районах связано с тем, что уровень преступности в данных местах остается высоким, но при этом сажают всё больше и больше людей. Полиция и тюрьмы – это контролирующие институты, которые охраняют социальное неравенство, распространяют страх и недовольство, исключают и отчуждают целые сообщества и используют насилие против самых незащищенных частей общества.

Те люди, которые могут самостоятельно организовать свою жизнь в рамках своих сообществ, лучше приспособлены для самозащиты. Некоторые сообщества, которые получили автономию от государства, организовывают патрули из добровольцев, чтобы помочь нуждающимся и препятствовать агрессивным действиям. В отличие от полиции данные группы обычно не обладают иерархической структурой, основанной на насилии или бюрократизме, а также чаще всего создаются из добровольцев, проживающих в данной местности. Они защищают людей, а не собственность или привилегии, и в отсутствии законов они лучше отвечают нуждам людей, чем неповоротливый нормативный акт. Другие общества организовываются против социального зла без каких бы то ни было особых институциональных форм. Вместо этого для сохранения окружающей среды они используют различные способы идейного воздействия, распространяемые в обществе посредством культуры.

Анархисты имеют абсолютно отличный взгляд на проблемы преступления и наказания по сравнению с авторитарными обществами. Преступление – это нарушение писаного закона, а законы навязываются нам элитой. В конце концов, это оказывается вопросом не того, что «преступник» своим действием нанёс кому‑то вред, а того, что он не подчинился указаниям элиты. Ответом на преступление является построение отношений иерархии морализма и силы между преступником и вершителями правосудия. Преступнику отказывается в ресурсах, которые ему могут быть полезны для того, чтобы вновь интегрироваться в общество и перестать причинять другим людям боль.

В сильном обществе людям не нужны писаные законы; у них есть силы определить, что кто‑то мешает им реализовать свои потребности, и позвать на помощь своих товарищей для разрешения конфликта. Таким образом, проблема не в преступлении, а в ущербе, наносимом обществу, например, нападением или вождение в пьяном виде, что действительно может принести вред людям. Такое видение проблемы избавляет нас от категории преступлений, в которых нет жертв, и раскрывает абсурдную сущность защиты прав на собственность привилегированных людей в то время, как другие пытаются выжить. Такие присущие капиталистическому обществу акты насилия, как задержание голодного за то, что он украл что‑то у богатого, будут невозможны в рамках парадигмы, основанной на действительных человеческих потребностях.

В феврале 1919 г. во время всеобщей забастовки в Сиэтле рабочие захватили весь город. Сиэтл был закрыт для торговли, но рабочие не позволили ему погрязнуть в хаосе. Напротив, они поддерживали в рабочем состоянии все жизненно необходимые службы города, но только под управлением самих трудящихся, без хозяев. Всё равно каждый день именно рабочие поддерживали жизнь в городе, а во время забастовки они лишь показали еще раз, что знают, как делать свою работу и без вмешательства управляющих. Они координировали свои действия на уровне города посредством Генерального забастовочного комитета, состоящего из членов местных профсоюзов; структура его была похожа на то и, возможно, построена по образу того, как была организована Парижская коммуна. Местные профсоюзы и особые группы рабочих сохраняли свою автономию без того, чтобы Комитет или любой другой орган вмешивался в их деятельность. Работники могли свободно проявлять свою инициативу на местном уровне. Водители вагонов, развозящих молоко, установили систему распространения молока по районам, которую их боссы никогда бы не одобрили из‑за ее неприбыльности.

Бастующие рабочие собирали мусор, организовывали общественное питание, раздавали бесплатную еду и поддерживали пожарную систему. Они также охраняли общество от асоциальных поступков: грабежей, избиений, убийств, изнасилований, – против той волны преступлений, которая должна была накрыть общество по прогнозам всех авторитариев. Городская охрана, состоящая из невооруженных ветеранов войны, гуляла по городу, наблюдая за обстановкой и помогая людям, которые в чем‑то нуждались. Хотя надо отметить, что у стражей порядка в арсенале были лишь слова: они могли предупредить нарушителя или убедить его, но не применять силу. Благодаря чувству солидарности, возникшему во время забастовки, общество сплотилось и народные стражи порядка были способны поддерживать мирную обстановку, что не удавалось государству.

Эта обстановка солидарности, бесплатной пищи и раскрепощения обычного человека играла роль в уничтожении преступности на корню. Бывшие маргиналы теперь получили возможность участвовать в жизни общества, принятии решений, что было недоступно для них при капиталистическом режиме. Отсутствие полиции, наличие которой усиливает классовые противоречия и создает атмосферу враждебности, в действительности, возможно, уменьшило уровень преступности нищих классов. Даже власти отметили, насколько организованным был город: генерал‑майор Джон Ф. Моррисон, находившийся в Сиэтле, заявил, что никогда еще не видел такого «тихого и мирного города». В конце концов, забастовка была прекращена вторжением в город тысяч военных вкупе с давлением, оказываемым на рабочих главами профсоюзов.[16]

В городе Оахака в 2006 г. в течение 5 месяцев автономии на пике революции Народная ассамблея жителей Оахаки (далее APPO – Asamblea Popular del Pueblo de Oaxaca, исп.), состоящая из бастующих учителей и других активистов, для координации своих действий и организации жизни в Оахаке создала волонтёрские отряды для поддержания мира в такое жестокое время, когда общество раздирали разногласия. Со своей стороны полиция и парамилитарес (ультраправые вооруженные формирования, многие из которых тесно связаны с правительством – прим. пер.) убили более 10 человек – это было единственное кровопролитие в отсутствии государственной власти.

Народное движение Оахаки было способно поддерживать относительный мир, несмотря на всё то насилие, которое применяло государство. Это удалось благодаря модификации индейской традиции в новых условиях: мир охранялся так называемыми топилес, сменяемыми стражами, которые поддерживали порядок в индейских сообществах. Профсоюз учителей использовал топилес в качестве добровольных охранников еще во время их расположения в лагере до создания APPO, которая в свою очередь быстро распространила эту практику в работе комитета безопасности для защиты от полиции и парамилитарес. Большое место в работе топилес занимали захват правительственных зданий и защита баррикад и уже занятых зданий. Это значило, что им часто приходилось сталкиваться с вооруженными полицией и парамилитарес тогда, когда на их стороне из оружия были только камни и огонь.

«Одни из самых страшных нападений имели место перед захваченными зданиями. Мы охраняли здание Министерства экономики, когда поняли, что где‑то в здании находилась группа людей, которые готовились атаковать нас. Мы постучали в дверь, но никто не отозвался. Пять минут спустя группа вооруженных людей вышла из‑за здания и начала стрелять в нас. Мы пытались найти убежище, но знали, что если отступим, то жизни по меньшей мере 40 человек на баррикадах окажутся в смертельной опасности. Потому мы решили не сдавать позиции и защищаться камнями. Они продолжали огонь до тех пор, пока у них не кончились пули. Тогда они уехали, т. к. поняли, что мы не собираемся уходить. Несколько наших людей были ранены: один парень в ногу, еще один – в спину. Позже пришло наше подкрепление, но наемные убийцы к тому времени уже ушли.

У нас не было никакого оружия. У Министерства экономики мы защищались камнями. Так как время шло, а мы подвергались обстрелам всё чаще и чаще, то мы начали придумывать различные приспособления для самообороны: петарды, самодельные ракетометы из бутылок, коктейли Молотова; у каждого из нас было хоть что‑то. И даже если бы у нас ничего этого не было, мы бы стали защищать наших людей на баррикадах своими телами или голыми руками».[17]

После таких нападений топилес помогали доставлять раненых в пункты первой помощи.

Добровольные стражи порядка также отзывались на сообщения об обычных преступлениях. Если кого‑то грабили или на кого‑то нападали, соседи поднимали шум и местные топилес приходили на помощь; если нападавший был под действием наркотических веществ, то его привязывали на ночь на центральной площади, а на следующий день заставляли собирать мусор или выполнять иной вид общеполезной работы. У разных людей разные взгляды на долгосрочную перспективу развития данного института, и так как восстание в Оахаке было очень разнообразно с точки зрения политических сил, не все идеи были революционными. Так, некоторые люди хотели отправлять воров и нападавших в суды, хотя широко известно, что государство отпускало всех нарушителей и, наоборот, поощряло их к совершению еще большего количества преступлений.

История Экзархии, района в центре Афин, на протяжении многих лет показывает, что полиция нас не защищает, а, наоборот, угрожает нам. Уже давно Экзархия является оплотом анархического движения и контркультуры. Этот район защитил себя от джентрификации и контроля со стороны полиции несколькими средствами. Дорогие машины регулярно сжигаются, если их припарковывают там. После разрушения собственности или общественного давления владельцы магазинов и ресторанов больше не пытаются срывать политические постеры со стен, прогонять бродяг или создавать коммерческую атмосферу на улице. Они сдались и согласились с тем, что улицы принадлежат народу. Тайные полицейские, которые заходили на территорию района, были не раз жестоко избиты. Во время подготовки к Олимпийским играм власти города пытались обновить парк Экзархии, чтобы превратить его из места для прогулок в туристическую достопримечательность. Новый план предусматривал, к примеру, большой фонтан и никаких скамеек. Жители района организовали митинг, пришли туда с собственным планом обновления и сообщили строительной компании, что они будут работать по плану жителей, а не по плану города. Постоянное разрушение строительной техники, в конце концов, показало строительной компании, кто там хозяин. Обновленный парк сегодня радует глаз большим количеством зелени, отсутствием туристического фонтана и новыми скамеечками.

В Экзархии очень часто нападют на полицию, поэтому около района всегда находится штурмовой отряд. За последние годы полиция и так, и эдак пыталась занять Экзархию, расположив вооруженных полицейских, готовых в любой момент атаковать, по периметру района. Никоим образом не удавалось полиции в нормальном режиме осуществлять свои функции. Полицейские никогда не патрулируют район пешком и лишь изредка заезжают сюда на машине. Когда они заходят сюда, то готовятся к столкновениям с целью защититься. Люди рисуют граффити и клеят постеры средь бела дня. Это зона, где не действует закон, и люди нарушают его с удивительной частотой и открытостью. Как бы то ни было, это неопасный район. Преступления носят политический характер и не направлены против личности, как, например, курение травки. Здесь безопасно ходить одному ночью по улице, если, конечно, ты не коп, люди на улицах расслабленны и дружественно настроены, и личной собственности ничто не угрожает, если это не дорогие тачки и тому подобные вещи. Полицию здесь не любят, не ждут, да она тут и не нужна.

И именно в такой ситуации полиция показывает свое истинное лицо. Она не является общественной необходимостью и создана не как реакция на преступления, а как институт для поддержания контроля над обществом. В последние годы полиция пыталась наводнить район, и в частности анархическое движение, наркотиками, например, героином. Они прямо подстрекали наркоманов тусоваться в парке Экзархии. Анархистам и другим жителям района пришлось защищаться от этого вида полицейского насилия и остановить распространение наркотиков. Будучи неспособными сломить мятежный дух Экзархии, полицейские перешли к более агрессивной тактике – военной оккупации района. 6 декабря 2008 года этот подход привёл к неизбежному: двое копов застрелили 15‑летнего анархиста Алексиса Григорополуса в самом центре Экзархии. Спустя несколько часов начались контратаки: по всей Греции полицейских избивали битами, камнями, поджигали коктейлями Молотова и в нескольких случаях в них стреляли из огнестрельного оружия. Освобожденные зоны Афин и других греческих городов расширяются, и полиция боится выселять новые сквоты, потому что люди доказали, что они сильнее. В настоящее время СМИ наводят страх на людей, увеличивая количество сообщений о преступлениях против общества и связывая это с существованием автономных пространств. Преступление – это орудие государства, используемое для запугивания людей, изолирования их друг от друга и создания иллюзии необходимости государства. Но государство есть не что иное, как «крыша». Государство – это мафия, которая получила контроль над всем обществом, а закон – опись всего того, что они у нас украли[18].

Ротума (Rotuman) – традиционно безгосударственная народность, которая проживает на острове Ротума в южной части Тихого океана, к северу от островов Фиджи. Согласно антропологу Алану Ховарду, члены этого осёдлого общества воспитываются так, чтобы им не пришлось использовать насилие. Культурные нормы распространяют идеи уважительного и спокойного отношения к детям. Физическое наказание используется крайне редко, и оно практически никогда не направлено на то, чтобы действительно причинить вред непослушному ребенку. Вместо этого взрослые ротума пристыжают детей, в результате чего они вырастают людьми с высоким уровнем восприимчивости к нуждам общества. Взрослые особенно сильно стыдят детей, которые ведут себя как забияки, а в своих собственных конфликтах они всячески пытаются не злить своих оппонентов. По мнению Ховарда, как человека с более авторитарного Запада, детям даётся «удивительная степень самостоятельности», и принцип самостоятельности личности распространен во всём обществе: «Индивиды практикуют свою автономность не только в рамках своих домов или сообществ, но и деревни также автономны относительно друг друга, а районы представляют собой исключительно автономные политические образования». [19] Вероятно, сами ротума по‑другому оценивают ситуацию, но в любом случае мы не можем найти никаких отчетов самих ротумов. Возможно, они могли бы большее внимание уделить горизонтальным связям домашних хозяйств и деревень, но для наблюдателей, выросших в европейской или американской культуре и обученных тому, что общество едино лишь благодаря власти, самым значительным фактом являлась автономность различных домашних хозяйств и деревень.

Хотя ротумы сейчас живут с навязанным им правительством, они избегают контакта с ним и попадания в зависимость от него. Неслучайно количество убийств среди ротума весьма невелико и составляет 2,02 человека на 100 000 человек в год, это в три раза ниже, чем в США. Ховард описывает взгляд ротума на преступление как очень похожий на анархический: не как нарушение кодифицированного закона, а как причинение вреда или нарушение общественных связей. Таким образом, посредничество играет важную роль в мирном разрешении конфликтов. Вожди и их заместители выступают в роли посредников, хотя выдающиеся старцы также могут принимать на себя данные функции. Вожди не судьи, и если они не будут беспристрастными, то потеряют доверие своих последователей, так как семьи свободны в выборе групп. Самым важным механизмом разрешения конфликтов является публичное извинение. Публичное извинение играет весомую роль; в зависимости от тяжести оскорбления, оно также может быть дополнено ритуальными примирительными подарками. Правильно извиниться – почётно, тогда как отказ от извинения является постыдным. Члены группы сохраняют свою репутацию и статус в группе только благодаря тому, что они подотчётны другим членам группы, чувствительны к их мнению и участвуют в разрешении конфликтов. Если кто‑то сделал что‑то так, как мы бы могли ожидать от него в обществе, построенном на формуле «преступление‑наказание», он бы изолировал себя и, таким образом, ограничил бы своё вредное воздействие на общество.

В течение двух месяцев 1973 г. заключенные, отбывающие сроки в тюрьме с максимальным уровнем безопасности штата Массачусетс, показали, что так называемые преступники менее ответственны за насилие в нашем обществе, чем их охранники. После того, как восстание в тюрьме в Аттике в 1971 г. сконцентрировало внимание страны на провале пенитенциарной системы в деле исправления и реабилитации людей, осужденных за преступления, губернатор Массачусетса назначил реформистски настроенного комиссара в Управление исправительных учреждений. Тем временем заключенные в тюрьме Уолпол создали союз заключенных. Целями союза были защита заключенных от охранников, блокирование попыток тюремной администрации ввести программы по модификации поведения, а также организация образовательных, оздоровительных программ для заключенных. Они требовали большего количества посещений, возможности работать на платной или добровольной основе за пределами тюрьмы, а также возможности зарабатывать деньги для того, чтобы помогать своим семьям. И последнее, они надеялись покончить с рецидивами – то есть случаями, когда уже отсидевшие люди снова совершали преступление и возвращались в тюрьму, – а также совсем отказаться от тюремной системы.

Чёрные заключенные создали культурную и образовательную групп Black Power (Черная сила), чтобы объединить чёрных и противостоять расизму белого большинства, и это оказалось полезным в деле образования союза, вопреки репрессиям со стороны тюремщиков. Прежде всего они должны были покончить с расовой войной между заключенными, которая провоцировалась тюремщиками. Лидеры всех групп заключили перемирие, которое гарантировалось обещанием убить любого заключенного, нарушившего его. Союз заключенных поддерживался извне гражданскими и религиозными активистами, умеющими работать со СМИ, хотя связям между этими двумя группами иногда мешали ментальность последних и ортодоксальная приверженность ненасилию. Помогло и то, что глава Управления исправительных учреждений одобрил идею союза заключенных, а не препятствовал ему, как поступили бы на его месте другие чиновники.

В начале существования союза заключенных тюрьмы Уолпол старший полицейский инспектор попытался разделить их, приняв решение об изоляции заключенных именно тогда, когда черные заключенные готовились к празднованию Кванзаа[20]. Белые заключенные без проблем провели празднование Рождества, а черные весь день готовили еду, желая увидеть поскорее своих родных и близких. В удивительном проявлении солидарности все заключенные начали бастовать, отказываясь работать или покидать свои камеры. В течение трех месяцев они подвергались избиениям, одиночному заключению, голоду, отказу в предоставлении медицинской помощи, становились зависимыми от транквилизаторов, которые бесплатно раздавались тюремщиками, а также их содержали в отвратительных условиях, когда их экскременты и мусор скапливались около их камер и никуда не вывозились. Но заключенные отказались сдаться или разделиться. В конце концов, государству пришлось сдаться: у них кончались номерные знаки, которые изготавливали заключенные тюрьмы Уолпол, а также пресса плохо отзывалась о тюрьме в связи с конфликтом.

Заключенные добились исполнения их первого требования: отставки старшего полицейского инспектора. Затем они вскоре добились дополнительных прав: увеличение количества посетителей, возможность уходить в отпуск, свои собственные программы, пересмотр дел и освобождение заключенных, находящихся в изоляции, а также присутствие гражданских наблюдателей в тюрьме. В обмен они вычистили тюрьму и добились того, чего никогда не получалось у охранников, – мира.

В знак протеста против потери контроля охранники ушли с работы. Они думали, что этот акт покажет, насколько необходимы они были, но к их стыду это произвело совершенно противоположный эффект. В течение двух месяцев заключенные сами управляли тюрьмой. Большую часть этого времени охранников не было в блоках камер заключенных, однако государственная полиция контролировала периметр тюрьмы во избежание побегов. Гражданские наблюдатели находились в тюрьме круглыми сутками, но они были обучены не вмешиваться; их задачей было документировать обстановку, общаться с заключенными и не допускать проявления насилия со стороны охраны, которая иногда появлялась внутри. Один наблюдатель рассказал:

«Атмосфера была очень спокойной – совсем не то, чего я ожидал. Я обнаружил, что моё собственное мышление было чрезвычайно обусловлено обществом и влиянием СМИ. Эти люди не животные, они не опасные маньяки. Я открыл для себя, что мои страхи были беспочвенными».

Другой наблюдатель настаивал:

«Необходимо, чтобы никто из охранников Блока №9 (карцер) не вернулся. Стоит заплатить им, чтобы они ушли на пенсию. Охранники – вот проблема безопасности».[21]

Уолпол была одной из самых опасных тюрем в стране, но пока заключенные сами управляли ей, уровень рецидивов значительно снизился и количество убийств и изнасилований стало равным нулю. Заключенные развеяли два основных мифа преступной системы правосудия: люди, совершившие преступление, должны быть изолированы, и они должны быть насильственно реабилитируемы, а не сами контролировать процесс своего исправления.

Охранники жаждали прекратить этот постыдный для них эксперимент отмены тюрьмы. Союз тюремщиков был достаточно могущественным, чтобы спровоцировать политический кризис и чтобы глава Управления исправительными учреждениями не мог их уволить, даже тех, кто был замечен в использовании пыток или расистских высказываний при общении со СМИ. Чтобы сохранить работу, глава Управления был вынужден вернуть тюремщиков в тюрьму, и в итоге он «продал» заключенных. Ключевые фигуры силовых ведомств, включая полицию, тюремщиков, прокуроров, политиков и работников СМИ выступили против тюремной реформы и сделали невозможным достижение этого в рамках демократических средств. Гражданские наблюдатели без колебания согласились с тем, что тюремщики вернули хаос и насилие в тюрьму и что они сознательно разрушили мирные достижения самоорганизации заключенных. В конце концов, для разрушения союза заключенных, тюремщики организовали бунт и вызвали полицию, которая застрелила несколько заключенных и пытала главных организаторов. Самый знаменитый лидер черных заключенных смог спасти свою жизнь лишь благодаря вооруженной самообороне.

Многие гражданские наблюдатели и сам глава Управления исправительными учреждениями, который вскоре был вынужден покинуть свой пост, пришли к выводу о необходимости отмены тюрьмы. Заключенные, которые захватили Уолпол, продолжили бороться за свою свободу и достоинство, но союз тюремщиков в итоге стал более сильным, чем ранее, СМИ перестали говорить о тюремной реформе. На момент написания книги в тюрьме Уолпол, которая теперь называется MCI Cedar Junction, до сих пор людей помещают в психушки, пытают и убивают тех, кто достоин находиться в своих сообществах, работая над созданием более безопасного общества.

А как бысть с бандами и хулиганами?

Некоторые боятся, что в обществе без власти сильнейшие выйдут из‑под контроля и будут делать, что им взбредет в голову. Неважно, что это именно то, что с нами происходит в обществах с правительствами! Этот страх возникает из государственнического мифа о том, что все люди изолированы. Правительству очень бы хотелось, чтобы вы думали, что без его защиты вы будете подвержены капризу любого человека, который окажется сильнее вас. Как бы там ни было, ни один бандит не может быть сильнее целого сообщества. Человек, который посягает на социальный мир, не уважает нужды других людей и ведет себя авторитарно, может быть побежден или выгнан соседями, которые работают сообща для сохранения мира.

В Христиании, антиавторитарном автономном квартале датской столицы, жители сталкивались как со своими собственными проблемами, так и с проблемами, связанными с приезжими, которых они принимают, что ведет к высокой социальной мобильности. Многие приезжают сюда в качестве туристов, но гораздо больше для того, чтобы купить гашиша: в Христиании нет никаких законов и здесь легко купить легкие наркотики, хотя тяжёлые наркотики удалось благополучно запретить. В Христиании действует множество мастерских, производящих различные товары, самые знаменитые из которых – высококачественные велосипеды. Там также есть кафе, рестораны, детский сад, больница, магазин здоровой пищи, книжный магазин, место для анархистов и место для концертов. В Христиании никогда не доминировали преступные группировки или местные гопники. В 1984 г. банда на мотоциклах приехала в Христианию в надежде захватить беззаконное пространство и монополизировать торговлю гашишом. После нескольких столкновений жителям Христиании удалось выгнать байкеров, используя в основном мирные средства.

Самое худшее проявление бандитизма пришло от полиции, которая в последнее время снова начала входить в Христианию и арестовывать людей за марихуану и гашиш, используя это как предлог для увеличения напряженности. Местные застройщики с радостью бы посмотрели на разрушение свободного сообщества, так как оно располагается на земле, которая стала очень дорого стоить. Десятилетия назад жители Христиании вели горячие споры о том, как решить проблему тяжелых наркотиков, попадающих туда извне. Вопреки возвражениям многих, было решено попросить полицию помочь, но в результате обнаружили, что полиция сосредоточилась на отправке людей за решетку за легкие наркотики и «крышевала» распространение тяжелых наркотиков (например, таких, как героин), видимо, в надежде на то, что массовое пристрастие к ним разрушит автономное пространство.[22] В любом случае это не первый раз, когда полиция или другие госагенты распространяли наркотики, вызывающие привыкание, одновременно с этим запрещая легкие или галлюциногенные наркотики. На самом деле, это похоже на часть полицейской стратегии. В конце концов, жители Христиании выгнали полицию и сами разобрались с проблемой тяжелых наркотиков, не позволяя драгдилерам появляться на их территории и используя моральное давление, чтобы воспрепятствовать использованию тяжелых наркотиков.

В Христиании, как и в любом другом месте, государство представляет наибольшую опасность для сообщества. В отличие от бандитов, которых мы представляем себе терроризирующими общество без законов, государство не может быть так легко побеждено. Обычно государство ищет монополию на использование насилия под предлогом защиты граждан от других бандитов. Это является оправданием для запрета использования силы кем бы то ни было вне государственного аппарата, особенно для запрета самообороны от правительства. В обмен на отказ от этой силы граждан направляют в суды, которые провозглашаются средством защиты их интересов; но, конечно же, судебная система – часть государства и защищает прежде всего его интересы. Когда правительство решает предоставить вашу землю, к примеру, под строительство торгового центра, вы можете обратиться в суд или даже в Городскую думу, но может оказаться так, что вы будете разговаривать с теми, кто получит выгоду от строительства этого торгового центра. Бандитские суды не будут справедливы с жертвами бандитов, и они не будут на вашей стороне, если вы будете защищаться от незаконного выселения. Вместо этого, они посадят вас за решетку.

В этом контексте те, кто хотят разрешения конфликта, вынуждены искать его за пределами суда. Военная диктатура захватила власть в Аргентине в 1976 г. и развязала «грязную войну» против леваков, подвергнув пыткам и убив 30 000 человек. Офицеры, ответственные за пытки и казни, были прощены демократическим правительством, которое пришло к власти вслед за диктаторским. Матери Плаза Де Майо[23], которые собрались, чтобы потребовать прекратить похищения людей и узнать, что случилось с их детьми, были важной социальной силой, которая положила конец царству террора. Так как государство никогда не принимало серьёзных мер для того, чтобы убийцы и мучители отчитывались о своих действиях, люди разработали народное правосудие, которое функционирует в виде протестов и мемориалов, организованных Матерями.

Когда становится известно о местонахождении участника «грязной войны», активисты развешивают плакаты по всему району, сообщая о его присутствии; они также могут попросить местные магазины запретить данному лицу входить, а также призвать следить за ним и приставать к нему, используя тактику, называемую «эскраче», когда сотни или даже тысячи людей могут собраться у дома участника «грязной войны» с плакатами, баннерами, куклами и барабанами. Они поют, кричат и играют музыку целыми часами, пристыжая бывшего палача и давая всем знать, что он натворил. Толпа может также атаковать его дом шариками с краской.[24] Несмотря на судебную систему, которая защищает власть имущих, социальные движения Аргентины организовались для публичного осуждения и изоляции самых худших бандитов.

Как предотвратить убийство?

Наиболее жестокие преступления имеют свои корни в культурной традиции. Уровень таких жестоких преступлений, как, например, убийств, значительно снизится в анархическом обществе, так как большинство причин, его порождающих, – бедность, прославление насилия по телевидению, тюрьмы и полиция, военная служба, сексизм и нормализация индивидуалистических и асоциальных настроений, – исчезнут вовсе или заметно уменьшатся.

Различия между двумя сообществами сапотеков[25] наглядно иллюстрируют, что поддержание мира в обществе – это результат выбора. Сапотеки – это оседлая сельскохозяйственная народность, проживающая на земле, на которую заявляет свои права Мексиканское государство. В одном сапотекском сообществе – Ла Пас, что в переводе означает «мир», – уровень убийств равен 3,4 человек на 100 000 человек. В соседнем сообществе сапотеков уровень убийств гораздо выше и равен 18,1 человек на 100 000 человек. Какие характерные черты общества можно выделить при более мирном образе жизни его членов? В отличие от своих более жестоких соседей, сапотеки из сообщества Ла Пас не бьют своих детей. Соответственно, дети видят меньше насилия и используют меньше насилия в своих играх. Также здесь считается неприемлемым бить своих жён, и это редко происходит; женщины считаются равными мужчине, и они свободны в своей экономической деятельности, что исключает их зависимость от мужчины. Что касается воспитания детей, то выводы данного конкретного сравнения подтверждаются по меньшей мере одним межкультурным исследованием по социализации, которое обнаружило, что теплые, нежные техники социализации коррелируют с низким уровнем конфликтности в сообществе.[26]

Семаи и норвежцы ранее были упомянуты, как общества с низким уровнем убийств. До колонизации семаи жили без государства, тогда как Норвегия находилась под руководством правительства. Социализация в сообществах как норвежцев, так и семаи проходила относительно мирно. В обществе семаи практиковалась экономика дара, так что блага распределялись поровну между всеми членами сообщества. Норвегия же – страна с одним из самых низких разрывов в доходах среди капиталистических стран вследствие внутренней социалистической политики. Еще одно сходство – использование примирения вместо наказания, полиции или тюрем для разрешения конфликтов. В Норвегии существует полиция и тюремная система, но в сравнении с большинством государств степень использования механизмов примирения довольно высок и не слишком отличается от тех механизмов, которые процветают в безгосударственных, мирных обществах. Большинство гражданских споров в Норвегии должны быть представлены к рассмотрению посредником‑примирителем до их отправления в суд, тысячи уголовных дел также рассматриваются примирителями. В 2001 г. уровень соглашений, достигнутых посредством примирения, составил 89% от общего числа споров.[27]

Итак, в анархическом обществе насильственные преступления будут гораздо меньше распространены. Но когда они всё же будут происходить, окажется ли общество более беззащитным перед лицом преступников? Всё же кто‑то может возразить, что, когда насилие перестанет быть рациональной реакцией на существующий строй, психопаты‑убийцы могут время от времени появляться. Достаточно на это ответить, что общество, способное разрушить правительство, вряд ли подчинится одиноким психопатам‑убийцам. И общества, возникшие не в результате революции, но в которых царит сильное чувство общности и солидарности, также способны защититься. Инуиты, племя охотников‑собирателей в арктической части Северной Америки, являют собой пример того, что может сделать безгосударственное общество даже в случае наихудшего варианта развития событий. Согласно их традициям, если человек совершил убийство, сообщество простит его и заставит его примириться с семьёй убитого. Если этот же человек снова убьёт кого‑то, он будет убит, как правило, членами его же семьи, чтобы не возникло причин для вражды и мести.

Карательные государственные методы по борьбе с преступлениями только портят ситуацию, а не улучшают ее. Восстановительные методы, используемые во многих безгосударственных обществах, открывают новые возможности для избежания злоупотреблений, наказаний и вреда, которые слишком уж знакомы каждому из нас.

Что скажете об изнасиловании, домашнем насилии и других формах физического воздействия?

Многие действия, считаемые правительством преступлениями, совершенно безвредны; некоторые «преступления», такие как кражи у богатых или диверсия в отношении инструментов ведения войны, могут даже снижать вред. Однако значительное число нарушений закона, считаемых преступлениями, действительно причиняют реальный социальный вред. Из них убийство является самым скандальным, но его редко сравнивают с другими более общими проблемами.

Сексуальное и домашнее насилие неистовствуют в нашем обществе, и даже в отсутствие правительства и капитализма эти формы насилия продолжат существовать, если не обращать на них внимание. В настоящее время многие формы сексуального и домашнего насилия допустимы; более того, некоторые из них исподволь поощряются Голливудом, церковью и другими господствующими институтами. Голливуд часто сексуализирует изнасилования и наравне с другими корпоративными средствами массовой информации восхваляет женскую пассивность и покорность. В рассуждениях, на которые влияют эти институции, часто игнорируется проблема супружеских изнасилований, и в результате многие верят, что муж не может изнасиловать жену, т. к. они связаны договорным сексуальным союзом. СМИ и голливудские кинофильмы постоянно показывают изнасилование совершаемым незнакомцем, особенно часто цветным бедным незнакомцем. По их версии женщина может надеяться на защиту только со стороны полиции или бойфренда. На самом же деле подавляющее большинство изнасилований совершаются бойфрендами, друзьями и членами семьи в ситуациях, теряющихся в неопределённостях общепринятых определений согласия и принуждения. Чаще всего Голливуд полностью игнорирует проблемы изнасилований, оскорблений и домашнего насилия, увековечивая вместо этого миф о «любви с первого взгляда». В соответствии с этим мифом мужчина располагает к себе женщину, и они удовлетворяют эмоциональные и сексуальные потребности друг друга, отлично соответствуя друг другу без разговоров о согласии, работы над коммуникацией или исследования эмоциональных и сексуальных границ.

Полиция и другие институты, претендующие на защиту женщин от изнасилований, рекомендуют им не сопротивляться из опасения разъярить нападающего, хотя очевидность и здравый смысл подсказывают, что сопротивление часто является лучшим выходом. Государство редко предлагает занятия по самообороне для женщин, но часто наказывает женщин, убивших или покалечивших насильников при обороне. Люди, обращающиеся к государству с сообщениями о сексуальном или физическом насилии, сталкиваются с дополнительными унижениями. Суды ставят под вопрос честность и моральную чистоту женщин, имевших храбрость выйти на публику после сексуального насилия; судьи назначают опекунами над детьми жестоких отцов; полиция игнорирует вызовы с сообщениями о домашнем насилии, даже безучастно наблюдая, как муж избивает жену. Иногда местные законы требуют от полиции арестовать одну или обе вовлечённые стороны в случае домашнего насилия, и часто женщина, звавшая на помощь, сама отправляется в тюрьму. Трансгендеры ещё чаще преследуются правоохранительной системой, которая отказывается признавать их индивидуальность и часто отправляет их в тюремные камеры к людям иного пола. Наёмники правоохранительных органов систематически насилуют выходцев из рабочего класса и бездомных транссексуалов.

Значительная часть насилия, не вызванного властями напрямую, является результатом того, что люди вымещают свою злобу на тех, кто находится ниже их в социальной иерархии. Дети, обычно находящиеся в основании пирамиды и часто получают большую долю этого насилия. Те, кто должны бы заботиться об их безопасности, – родители, родственники, священники, учителя – совершают акты насилия над ними чаще всех остальных. Поиск помощи может только ухудшить ситуацию, поскольку ни при каких условиях правоохранительная система не позволит людям вернуть контроль над своей жизнью, даже если именно в нём больше всего будут нуждаться пережившие насилие. Вместо этого каждый случай рассматривается социальными работниками и судьями, которые мало знают о ситуации и должны рассмотреть ещё сотню случаев.

Нынешняя парадигма наказания преступников и игнорирования потребностей жертвы показала свою полную непригодность, и усиливаемое давление законов не изменит её. Люди, которые совершают насильственные акты, часто сами были жертвами насилия; маловероятно, что отправка их в тюрьму заставит их действовать менее жестоко. Людям, пережившим насилие, может быть полезным безопасное место, а отправка насильников в тюрьму лишает их шанса на примирение, а если они ещё и экономически зависят от насильника, как это часто бывает, они могут вообще не сообщать о преступлении из страха остаться бездомными, нищими или у приёмных родителей.

В условиях государственной власти мы считаем сексуальное и домашнее насилие преступлениями – нарушениями дарованных государством прав жертвы, неприемлемыми, поскольку они нарушают государственные заповеди. В отличие от этого многие безгосударственные общества использовали основанную на потребностях парадигму. В этой парадигме такие формы насилия рассматриваются как социальный вред, фокусируясь на потребности потерпевшего исцелиться и потребности причинившего вред стать полноценным человеком, который может иметь дела со всем сообществом. Поскольку акты социального вреда происходят не в изоляции, эта парадигма вовлекает всё сообщество и пытается восстановить всеобщий социальный мир, учитывая при этом независимость и самостоятельно определённые нужды каждого индивидуума.

Метод «миротворчества» индейцев навахо использовался веками, несмотря на колониальное насилие. Навахо до сих пор прибегают к этому методу, чтобы работать с социальным вредительством и уменьшить зависимость от правительства США; люди, изучающие так называемое «восстановительное правосудие» (restorative justice), рассматривают пример навахо, как руководство. В практике восстановительного правосудия уважаемый и считающийся честным и беспристрастным обеими сторонами человек выступает в роли миротворца. Каждая персона может поискать миротворца для помощи в решении личных проблем, если семья или сообщество озабочено её поведением, если она нанесла кому‑то ущерб или ущерб был нанесён ей, или если она находится в ссоре с другой персоной и они хотят помощи в решении конфликта. Сравните это с государственной системой карательной юстиции, при которой на людей обращают внимание – всегда негативное – лишь при совершении ими наказуемого законом правонарушения. Сам вред и причины, вызвавшие его, кажутся неуместными в судебном процессе.

Цель процесса навахо – соответствовать нуждам тех, кто пришёл к миротворцу, и найти корни проблемы. «Когда члены сообщества навахо пытаются объяснить, почему люди причиняют вред себе или другим, они говорят, что ответственные за вред ведут себя так, потому что они отсоединились от окружающего мира, от людей, с которыми они живут и работают. Они говорят, что „человек ведёт себя так, как будто у него нет родственников”». Миротворцы решают эту проблему, «высказывая» её и помогая человеку, причинившему вред, воссоединиться со своим сообществом и вновь обрести поддержку и почву под ногами, необходимые ему, чтобы действовать правильно. Кроме того, они обеспечивают поддержку потерпевшему, ища способы помочь этому человеку снова почувствовать себя в целости и безопасности.

С этой целью в миротворческий процесс вовлекаются семьи и друзья участников. Люди рассказывают свои истории, описывают видение проблем и чувства. Конечная цель состоит в нахождении практического решения, восстанавливающего человеческие отношения. Для этого миротворец читает проповедь, часто описывающую истории создания народа навахо, чтобы показать, как традиционные или мифические персонажи решали схожие вопросы в прошлом. В случаях, когда очевидно, что кто‑то действовал неправильно и нанёс вред другому человеку, в конце процесса виновный часто должен уплатить установленную сумму возмещения, наальих (Nályééh). Однако наальих не является формой наказания вроде «глаз за глаз», это просто способ «уладить дела с человеком, потерпевшим потерю». 104 из 110 общин, или полуавтономных сообществ, народа навахо сейчас имеют назначенных миротворцев, и часто в прошлом уважаемые члены семей призывались для разрешения споров на неофициальной основе.[28]

«Критическое сопротивление» (Critical Resistance) – американская антиавторитарная организация, основанная бывшими заключёнными и членами семей заключённых с целью отмены тюремной системы и причин её существования. Пока мы пишем это произведение, группа работает над обустройством «зон, свободных от вреда». Предназначение таких зон – обеспечить «инструменты и тренинги местным сообществам для усиления и развития их способности разрешать конфликты без полиции, судебной системы и тюремной индустрии. В свободных от вреда зонах практикуется аболиционистский подход к развитию сообществ, который означает построение моделей того, как мы хотим жить в будущем, уже сегодня».[29] Путём построения прочных отношений среди соседей и усиленного создания общих ресурсов люди, живущие рядом друг с другом, не допускают торговцев наркотиками, обеспечивают поддержку страдающим зависимостью, вмешиваются в ситуации семейного насилия, присматривают за детьми и создают альтернативы образованию банд, улучшают межличностное общение.

Другие антиавторитарные группы под влиянием этой модели начали упорную работу по устройству зон, свободных от вреда, в своих городах. Конечно, даже при отсутствии насильственных преступлений расистское капиталистическое правительство всё равно находит поводы запирать людей: создание внутренних врагов и наказание отступников всегда было функцией правительства, и сейчас так много частных компаний инвестирует в тюремную систему, что она стала быстрорастущей индустрией. Но когда люди больше не зависят от полиции и тюрем, когда сообщества больше не изуродованы самопричиняемым социальным вредом, гораздо проще организовать сопротивление.

Повсюду в США и других странах феминисты и феминистки организуют мероприятия «Вернём себе ночь» («Take back the night»), чтобы обратить внимание на насилие по отношению к женщинам. Раз в год большая группа женщин и тех, кто их поддерживает, проводят марш по городу или в кампусе ночью – во время, ассоциируемое многими женщинами с повышенными риском изнасилования, – чтобы исправить своё окружение и сделать проблему заметной. Некоторые группы «Вернём себе ночь» также обращают внимание на зверское насилие нашего общества по отношению к транссексуалам. Первый марш «Вернём себе ночь» прошёл в 1976 г. в Бельгии и был организован Международным трибуналом преступлений против женщин (International Tribunal on Crimes against Women). Это мероприятие многое позаимствовало от традиционных германских протестов в Вальпургиеву ночь. Ночь с 30 апреля на 1 мая, известная как ведьмина ночь, традиционно является временем розыгрышей, буйства, языческого и феминистского сопротивления. В 1977 г. немецкие феминисты и феминистки, участвующие в автономистском движении, провели в Вальпургиеву ночь марш под лозунгом «Женщины возвращают ночь!». Первое мероприятие «Вернём себе ночь» на территории США прошло 4 ноября 1977 г. в районе «красных фонарей» Сан‑Франциско.

Такие действия являются важным первым шагом к созданию коллективной силы, способной изменить общество. В условиях патриархата каждая семья изолирована, и хотя многие люди переживают одинаковые трудности, они одиноки. Совместные собрания для разговора на запретные темы, для возврата ранее закрытого публичного пространства – ночных улиц – живое подобие анархического общества, в котором люди совместно победят любого представителя власти, любого угнетателя.

Сексуальное насилие в патриархальном обществе касается каждого. Оно случается и в радикальных сообществах, борющихся с сексизмом и сексуальным насилием. Если не фокусироваться на сознательном преодолении патриархального образа жизни, доморощенные радикалы часто отвечают на сексуальное насилие, преследование и другие формы злоупотреблений и насилия точно таким же поведением, столь схожим со всем остальным обществом: игнорированием, осуждением, отказом занять определённую позицию, недоверием или даже обвиняют потерпевшего за случившееся. Для борьбы с этим феминисты и анархисты Филадельфии сформировали две группы. Одна из них, Philly’s Pissed, поддерживает переживших сексуальное насилие:

«Вся деятельность Philly’s Pissed происходит конфиденциально, если только потерпевший не попросит обратного. Мы не сертифицированные «эксперты», а группа людей, в жизни которых неоднократно случалось сексуальное насилие, и мы делаем всё возможное для создания более безопасного мира. Мы используем свои и не только свои знания, чтобы выяснить, что кажется наиболее безопасным каждому человеку. Philly’s Pissed поддерживает переживших сексуальное насилие, удовлетворяя их неотложные нужды, а так же помогая им сформулировать и понять, что необходимо, чтобы они вновь почувствовали себя в безопасности и контролировали свою жизнь».[30]

Если пострадавший ждет какого‑то поступка со стороны человека, причинившего ему боль,– например, что совместного обсуждения проблемы, публичного извинения или обещания никогда больше и близко не подходить к пострадавшему, – группа поддержки обеспечивает это. По желанию потерпевшего группа может опубликовать персональные данные насильника, чтобы предупредить других людей или заставить этого человека перестать скрывать свои действия.

Вторая группа, Philly Stands Up, работает с людьми, совершившими сексуальное насилие, чтобы поддержать их во время процесса признания ответственности за свои поступки, обучить их и изменить их поведение, восстановить здоровые отношения с сообществом. Обе группы проводят семинары в других городах, чтобы поделиться опытом ответа на сексуальное насилие.

За гранью юстиции, приватизированной государством

Понятие о юстиции, вероятно, самый опасный результат авторитарной психологии. Самые худшие государственные злоупотребления происходят в тюрьмах, следственных органах, во время принудительного исправления и реабилитации. Полиция, судьи и тюремная стража – главные фигуры принуждения и насилия. Во имя юстиции головорезы в форме терроризируют целые сообщества, в то время как инакомыслящие пишут обращения к тому самому правительству, которое их репрессирует. Многие люди до такой степени приняли правила игры государственной юстиции, что их приводит в ужас мысль об отмене защиты и разрешения споров, которые, якобы, обеспечивает государство.

Когда юстиция становится сферой интересов и компетенции узких специалистов, до притеснения остаётся один шаг. В безгосударственных обществах в точке возникновения вектора в сторону развития принуждающих иерархий, ведущих к появлению правительства, часто можно увидеть группу уважаемых мужчин старшего возраста, постоянно разрешающих конфликты и восстанавливающих справедливость. В таких условиях привилегия может закрепиться, и те, кто ею пользуется, могут изменить социальные нормы таким образом, чтобы сохранять и приумножать привилегии. Без этой силы их индивидуальное благосостояние и власть покоятся на слабом основании, которое каждый может оспорить.

Государственная юстиция начинается с отказа заниматься человеческими потребностями. Эти потребности динамичны и могут быть полностью осознаны лишь тем, кто их испытывает. Государственная юстиция, напротив, является исполнением универсальных предписаний, систематизированных законом. Специалисты, истолковывающие закон, сосредоточены на изначально заложенном законодателем смысле закона, а не на рассматриваемой ситуации. Если вам нужен хлеб, и вы украдёте его, вас накажут, даже если вы возьмёте хлеб у кого‑то, кому он не нужен. Но если общество сосредоточено на удовлетворении человеческих потребностей и желаний, а не на строгом законодательном принуждении, у вас будет возможность убедить сообщество, что хлеб был вам необходим больше, чем тому, у кого вы его взяли. В таком случае действующее лицо и пострадавшие от его действий остаются центральными фигурами процесса и всегда имеют возможность объясниться и подвергнуть сомнению нормы сообщества.

Юстиция, наоборот, вертится вокруг приговора, вознося могущественного человека, принимающего решения, над обвинителем и обвиняемым, которые бессильно ожидают исхода. Юстиция является принуждением к нравственности, которая, по сути своей, преподносится как данная свыше. Когда общество отходит от религиозных объяснений, нравственность становится универсальной, или «естественной», или научной, – эти сферы всё дальше отдаляются от влияния общественности – до тех пор, пока не будет почти полностью сформирована и упакована СМИ и правительством.

Понятие о юстиции и социальных отношениях, к которым она применима, неотъемлемо от авторитаризма. На практике системы правосудия всегда дают несправедливые преимущества сильным мира сего и наносят ужасные обиды слабым. Одновременно они портят нас этически, вызывая атрофию нашей инициативной энергии и чувства ответственности. Подобно наркотику они делают нас зависимыми, прикрываясь удовлетворением естественных человеческих потребностей, необходимостью разрешения конфликтов в данном случае. Таким образом, люди выпрашивают реформы у юридической системы вне зависимости от степени реальности их ожиданий, а не берут дело в свои руки. Для исцеления от насилия пострадавшему человеку необходимо вернуть контроль над своей жизнью, применившему насилие – восстановить здоровые отношения со своим окружением, а сообществу следует проверить свои нормы и тенденции власти. Юридическая система препятствует всему этому. Она накапливает власть, разобщает целые сообщества, мешает исследованию корней проблемы, сохраняя, прежде всего, существующее положение вещей.

Полиция и судьи могут обеспечить некоторую степень защиты, особенно для людей привилегированных, в условиях расизма, сексизма или капитализма, но самой большой опасностью для большинства людей является сама система. Например, ежегодно тысячи рабочих гибнут из‑за халатности работодателя и небезопасных условий труда, но работодатели никогда не наказываются за убийства и практически никогда не обвиняются как преступники. Большинство рабочих семей могут надеяться на денежную компенсацию от гражданского суда. Кто решил, что босс, получающий прибыль за счёт смертей рабочих, получает всего лишь гражданский иск, жена, застрелившая мужа‑насильника, отправляется в тюрьму, а чернокожий подросток, убивший полицейского при самообороне, заслуживает смертной казни? Уж точно не рабочие, не женщины и не «цветные».

Каждую человеческую потребность тоталитарная система должна либо обеспечить, либо подчинить, либо заменить суррогатом. В вышеприведённом примере юридическая система рассматривает убийства рабочих как проблему, решаемую предписаниями и бюрократией. СМИ способствуют этому, чрезвычайно фокусируясь на несопоставимых по масштабам серийных и «хладнокровных» убийцах, почти всегда бедных и обычно не белых, меняя тем самым восприятие рисков, с которыми сталкиваются люди. В результате многие люди боятся других бедных людей больше, чем собственных боссов, и хотят поддерживать полицию и суды, которые их преследуют.

Безусловно, в некоторых случаях полиция и суды реагируют на убийства рабочих или женщин, хотя и это часто делается для отвода народного гнева и чтобы отбить у людей охоту искать собственные решения. Даже в этих случаях реакция часто вялая или контрпродуктивная.

Меж тем юридическая система эффективно работает в качестве инструмента формирования общества и управления низшими классами населения. Рассмотрим «войну с наркотиками», ведущуюся с 1980‑х гг. по настоящее время. По сравнению с работой или изнасилованиями большинство запрещённых препаратов сравнительно безвредны; в случае же вреда от них медицинское вмешательство намного более эффективно, чем время, проведённое в тюрьме. Но юридическая система объявила эту войну, чтобы изменить общественные приоритеты: она оправдывает полицейскую оккупацию бедных районов, массовые тюремные заключения и порабощение миллионов бедных и «цветных» людей, расширение власти полиции и судей.

Что полиция делает с этой властью? Она арестовывает и запугивает самых беспомощных членов общества. Бедные и «цветные» преобладают в числе арестованных и осуждённых, не говоря уже о ежедневных преследованиях и даже убийствах со стороны полиции. Попытки реформировать полицию редко идут дальше увеличения её бюджета и разработки более эффективных методов, которыми ей позволено лишать людей свободы. Но что же происходит с миллионами людей в тюрьме? Их изолируют, их медленно убивает скудная диета и плохие условия содержания или быстро – охранники, которых почти никогда не наказывают. Тюремная стража потворствует бандам и расовому насилию, чтобы удерживать контроль, и часто тайком проносит и продаёт наркотики, вызывающие зависимость, чтобы набивать карманы и держать население в подчинении. Десятки тысяч заключённых содержатся в одиночных камерах, иногда десятилетиями.

Бесчисленные научные исследования показали, что криминализация наркотической зависимости и других психологических проблем неэффективна и негуманна; дурное обращение с заключёнными, лишение их человеческого общения и возможности обучения гарантированно увеличивают рецидивизм.[31] Но каждое исследование, показывающее как покончить с преступностью и уменьшить население тюрем, правительство отвергает и делает прямо наоборот: власти сокращают образовательные программы, увеличивают применение одиночных камер, удлиняют сроки и укорачивают свидания. Почему? Потому, что тюрьма является не только механизмом контроля, но и индустрией. Она всасывает миллиарды долларов общественных денег в институты, усиливающие контроль государства, такие как полиция, суды, слежка, частные охранные компании, и обеспечивает рабской рабочей силой производство товаров для правительства и частных корпораций. Принудительная работа всё ещё легальна в тюремной системе, и большинство тюрем имеет фабрики, где заключённые работают за несколько центов в час. В тюрьмах, кроме того, имеется современное подобие фабричной лавки, где заключённые должны тратить все деньги, которые они заработали и которые прислала им семья, покупая одежду, еду или телефонные звонки по завышенным ценам.

Нет надежды реформировать тюремную систему. Тюремные чиновники‑реформисты либо сдались, либо перешли на позицию отмены тюрем. Один высокопоставленный чиновник, управлявший департаментами исправления несовершеннолетних в Массачусетсе и Иллинойсе, пришёл к выводу, что:

«Тюрьмы являются жестокими, старомодными бюрократическими аппаратами, не обеспечивающими общественную безопасность. В них невозможно никого реабилитировать. Благоприятные условия для жестокости создают ещё больше таких заведений. Это самовоспроизводящаяся система. Тюрьмы часто предлагают себя в качестве решения тех самых проблем, которые они же и создали. Учреждения устроены так, что заставляют людей проваливаться Это их скрытое предназначение».[32]

Это не те проблемы, которые можно решить реформами или изменением законов. Юридическая система расставила приоритеты и приняла законы с особой целью – контролировать и наказывать нас. Проблемой является сам закон.

Часто люди, живущие в государственном обществе, считают, что без централизованной юридической системы с ясными законами будет невозможно разрешать конфликты. Без общего набора законов каждый будет бороться за свои интересы, что приведёт к бесконечной междоусобице. Если способы обращения с социальным вредом децентрализованы и добровольны, что помешает людям «взять юстицию в свои руки»?

Важный уравнивающий механизм в безгосударственных обществах заключается в том, что люди иногда действительно берут юстицию в свои руки, особенно имея дело с теми, кто на лидерских должностях действует авторитарно. Каждый может руководствоваться своей совестью и предпринимать действия против персоны, предполагаемо наносящей вред сообществу. В лучшем случае это может подтолкнуть других к осознанию и противостоянию проблеме, которую они пытались игнорировать. В худшем – разделить сообщество на тех, кто считает такие действия оправданными, и тех, кто считает их вредными. Даже в таком виде это лучше институционализированного дисбаланса власти; в сообществе, где каждый может взять власть в свои руки, где все равны, люди поймут, что намного проще договориться и попытаться изменить мнение оппонента, чем делать что угодно или вызывать конфликты, действуя самоуправно. Этот метод не используется в демократических, капиталистических обществах не потому, что он не работает, а потому, что есть определённые мнения, которые нельзя менять, определённые противоречия, на которые нельзя обращать внимание, определённые привилегии, которые нельзя подвергать сомнению.

Во многих безгосударственных обществах проблемой неправильного поведения занимаются не специализированные защитники справедливости, а каждый, включая то, что антропологи называют неопределённымираспределёнными санкциями, – санкции или негативные реакции, неопределённые во всём обществе. Каждый приучен отвечать на несправедливость и вредоносное поведение, таким образом, каждый сильнее и больше вовлечён. Когда нет государства, монополизировавшего ежедневное обслуживание общества, люди учатся этому сами и обучают друг друга.

Нам нет нужды называть насилие преступлением, чтобы знать, что оно делает нам больно. Законы не нужны в договорном обществе: есть и другие способы реагировать на социальный вред. Мы можем обозначить проблему как посягательство на чужие потребности, а не как нарушение писаных правил. Мы можем помочь пострадавшим выразить свои потребности и поддержать их. Мы можем держать людей под присмотром, если они вредят другим, поддерживая их и давая им шанс научиться и восстановить взаимоуважительные отношения с сообществом. Мы можем рассматривать проблему как нечто, за что ответственно все сообщество, а не как вину отдельного человека. Мы можем вернуть себе силу исцелить общество и прорвать окружающую нас изоляцию.

6. Революция

Чтобы покончить со всеми иерархиями подчинения, расчистить пространство для горизонтальной организации и свободного общества, люди должны справиться с государственными репрессивными органами, капиталистическими, патриархальными институтами, структурами расового превосходства. Мы должны создать самоорганизующиеся сообщества, не зависящие от каких‑либо властей.

Как вообще организованные на принципах безвластия и координации люди могут победить государство?

Если анархисты верят в добровольное участие и децентрализованные организации, как вообще они могут оказаться достаточно сильными, чтобы свергнуть правительство, в распоряжении которого находится профессиональная армия? На самом деле, в ряде революций армии и правительства оказались разгромлены сильными анархическими и антиавторитарными движениями. Зачастую это случается во времена экономического кризиса, когда государству не хватает критически важных ресурсов, или же в периоды кризиса политического, когда власть теряет свою иллюзорную легитимность.

Советская революция 1917 г. не была первоначально тем авторитарным ужасом, которым стала после того, как Ленин и Троцкий «угнали» её у народа. Это было многообразное восстание против царя и капитализма. В нём участвовали такие разные силы, как эсеры, демократы, синдикалисты, анархисты, большевики. Сами советы были спонтанными непартийными рабочими органами, организованными на антиавторитарных принципах. Большевики захватили контроль над революцией и, в конечном счёте, задушили её, разыграв эффектную политическую партию, в которую входила кооптация или саботаж деятельности советов, захват военного руководства, манипуляция и предательство союзников, переговоры с силами империализма. Большевики успешно заняли пустующие кресла свергнутых правителей, а их союзники совершили фатальную ошибку, поверив в большевистскую революционную риторику.

Одним из первых решений большевистского правительства было подписание предательского мира с Германской и Австрийской империями. Чтобы выйти из Первой Мировой войны и освободить армию для боевых действий внутри страны, ленинисты откупились от империалистов колоссальными денежными суммами, стратегическими ресурсами, отдали им Украину, не спросив мнения самих украинцев. Крестьяне южной Украины восстали. За всю историю советской революции именно в этих местах анархизм оказался наиболее силён. Бунтовщики называли себя Революционной Повстанческой Армией (РПА). Часто их называли просто махновцами, по имени Нестора Ивановича Махно, их наиболее влиятельного военного стратега и опытного организатора‑анархиста. Махно был освобождён из тюрьмы вскоре после февральской революции 1917 г., после чего вернулся в родной город для организации анархистской милиции и борьбы с германскими и австрийскими оккупационными войсками.

По мере роста численности повстанческой анархической армии она развилась в более формальную структуру, чтобы осуществлять стратегическую координацию на нескольких фронтах. Вместе с тем, по своей сути она продолжала оставаться добровольным милицейским формированием, основанным на крестьянской поддержке. Основные направления политики и стратегии принимались в результате общих собраний крестьян и рабочих. Гибкая совместная структура и сильная поддержка со стороны крестьянства скорее помогли, чем воспрепятствовали освобождению области размером порядка 450 на 750 км с общим населением в 7 миллионов человек. В сердце этой области находился город Гуляйполе. Временами пограничные с анархическим районом города (Александровск, Екатеринослав – ныне Запорожье и Днепропетровск, – а также Мелитополь, Мариуполь и Бердянск) освобождались от государственного контроля, но по мере того, как гражданская война разгоралась, контроль над ними переходил из рук в руки. Более последовательно анархическую самоорганизацию в эти бурные годы удавалось реализовывать в сельской местности. В Гуляйполе анархисты организовали три средние школы и передали экспроприированные из банков деньги в распоряжение сиротских приютов. Уровень образованности среди крестьян в этой местности стал расти.

Помимо борьбы с германскими и австрийскими силами, анархисты сражались также и с националистами, пытавшимися подчинить обрётшую независимость страну доморощенному национальному правительству. Анархисты удерживали южный фронт перед лицом белогвардейцев (армии аристократов, сторонников капитализма, вооружённых и финансируемых Францией и Америкой). Предположительные союзники анархистов в этой войне – большевики – не предоставили повстанческой армии оружия и боеприпасов. Вместо этого они развернули в тылу махновских частей репрессии, чтобы остановить распространение анархических идей. В конце концов, белогвардейцы прорвали голодный и безоружный южный фронт и отвоевали Гуляйполе. Махно отступил на запад, оттянув на себя существенную часть белых. Остальные части белогвардейцев отбросили Красную Армию и начали планомерное наступление на Москву. В битве при Перегоновке (западная Украина) анархисты уничтожили белые части, брошенные за ними в погоню. Несмотря на то, что на стороне противника было численное преимущество, а также превосходство по количеству вооружения, анархисты победили благодаря эффективному исполнению серии блестящих манёвров, разработанных Махно. При этом сам Нестор Иванович никаким военным образованием и опытом похвастать не мог. Добровольческая анархистская армия бросилась назад к Гуляйполю, освободив по пути от белых сельскую местность и несколько крупных городов. Внезапное изменение ситуации в тылу белых лишило их линий снабжения как раз в тот момент, когда их части почти достигли Москвы. Белые были вынуждены отступить. Это спасло русскую революцию.

Ещё на один год в окрестностях Гуляйполя расцвело анархическое общество. Несмотря на все попытки Ленина и Троцкого репрессировать анархистов, как они это уже осуществили повсеместно в России и во всей остальной Украине, когда очередное вторжение белых (на этот раз под руководством Врангеля) стало угрожать революции, махновцы снова согласились объединиться с большевиками в борьбе против империалистов, несмотря на недавнее предательство. Анархический контингент взялся за выполнение самоубийственной задачи по захвату орудийных позиций на Перекопском перешейке в Крыму. Они справились с задачей, развили наступление и захватили стратегически важный город Симферополь, в очередной раз сыграв решающую роль в разгроме белых. После победы большевики окружили и перебили большую часть анархистских частей. Затем оккупировали Гуляйполе и казнили многих влиятельных анархистов‑организаторов и захваченных в плен бойцов. Махно и нескольким его сподвижникам удалось бежать и объявить огромной Красной Армии партизанскую войну, длившуюся многие месяцы. В ходе этой войны на сторону анархистов переходили существенные силы красных. Но, в конце концов, уцелевшие анархисты решили бежать на Запад. Некоторые из украинских крестьян сохранили свои анархические взгляды и подняли анархические знамёна в борьбе с нацистскими и сталинистскими оккупантами во время Второй Мировой войны. И даже сегодня чёрно‑красный флаг является символом украинской независимости, хотя мало кто из украинцев и украинок знает о его происхождении.

Махновцам южной Украины удалось сохранить анархический характер своей жизни и борьбы в крайне тяжёлых условиях: постоянные боевые действия, предательство и репрессии со стороны предполагаемых союзников, смертельно‑опасное давление, которое требовало от них готовности в любой момент защищать себя, прибегая к организованному насилию. В этих обстоятельствах они продолжали бороться за свободу, даже когда это не соответствовало военным требованиям момента. Они старались помешать еврейским погромам, в то время как украинские националисты и большевики раздували огонь антисемитизма, чтобы выставить евреев виновными в проблемах, националистами и большевиками же порождёнными. Махно лично убил влиятельного атамана Григорьева – потенциального союзника, когда узнал, что тот приказал устроить погромы, в то самое время, когда анархисты отчаянно нуждались в союзниках. [33]

«В октябре и ноябре (1919 г. – прим. авт.) Махно на несколько недель занял Екатеринослав и Александровск, что дало ему возможность впервые применить принципы анархизма к городской жизни. После входа в большой город Махно первым делом (после открытия городских тюрем) постарался устранить впечатление, что он явился лишь для того, чтобы ввести новую политическую власть. Повсюду были расклеены объявления, сообщавшие горожанам, что отныне они вольны организовывать свою жизнь так, как считают нужным, что повстанческая армия не собирается «диктовать им или приказывать», что делать. Были объявлены свобода речи, печати и собраний, и в Екатеринославе едва ли не за ночь появилось с полдюжины газет, представлявших широкий спектр политических мнений. Тем не менее, всемерно поддерживая свободу высказываний, Махно решительно не одобрял те политические организации, которые пытались командовать людьми. Поэтому он и распустил «революционные комитеты» (ревкомы) большевиков в Екатеринославе и Александровске, посоветовав их членам “заняться каким‑нибудь честным трудом”».[34]

Махновцы предпочитали защищать регион, предоставив социально‑экономическое устройство отдельным городам и поселениям; эта позиция «невмешательства» подкреплялась акцентом на прямой демократии внутри движения. Каждое отделение избирало своего командира, который мог быть смещен по решению той же самой группы солдат; им не отдавали честь, материальных привилегий у них не было, отсиживаться во время атаки в тылу они не имели права.

Ярким контрастом предстают офицеры Красной Армии, назначавшиеся «сверху», получавшие значительные привилегии и зарплату на уровне царской армии. Фактически большевики переняли структуру и кадровый состав царской армии после октябрьской революции. Они оставили большую часть офицеров, но переименовали армию в «народную», добавив политических комиссаров, ответственных за выявление и уничтожение «контрреволюционных элементов» в рядах армии. Также большевики взяли на вооружение имперскую практику размещать солдат, набранных в определённой области, в другой части страны, то есть в таких регионах, где языковой и культурный барьеры помешали бы им занять сторону простого народа (который они были призваны репрессировать) или же дезертировать.

Да, в Революционной Повстанческой Армии была строгая дисциплина, подозреваемых в шпионаже и тех, кто эксплуатировал крестьян ради собственной выгоды (например, мошенников и насильников), расстреливали. Повстанцы во многом обладали такой же властью над мирным населением, как и любая другая армия. С учётом многих возможностей злоупотребить этой властью, наверняка, некоторые из них так и поступали. Тем не менее, их отношение к крестьянам было уникальным по сравению с остальными вооруженными силами. Махновцы не могли существовать без народной поддержки, и крестьянство обеспечивало их лошадьми, едой, медицинской помощью, убежищем и разведданными во время затяжной партизанской войны с Красной Армией. По сути, большинство анархистов в частях Махно были выходцами из крестьянства.

Ещё одним спорным моментом является то, насколько демократичными на самом деле были организации махновцев. Некоторые историки утверждают, что сам Махно владел большой степенью контроля над «свободными советами» – непартийнными собраниями, где рабочие и крестьяне принимали решения и организовывали взаимодействие. Даже симпатизирующие анархистам историки пересказывают анекдоты о Махно, угрожающем делегатам за их якобы контрреволюционное поведение на собраниях. Однако нужно также учитывать многочисленные случаи, когда Махно отказывался от занятия официальных должностей, помнить, что он покинул Реввоенсовет – орган, принимавший решения о деятельности народного ополчения, – в попытке спасти анархическое движение от репрессий большевиков.[35]

Одним из пунктов большевистской критики махновцев было то, что махновский Реввоенсовет – орган, больше всего походивший на авторитарную организацию, – на самом деле не обладал никакой реальной властью: на практике этот совет мог только вырабатывать рекомендации, в то время как отдельные группы рабочих и крестьянские сообщества сохраняли свою автономию. Вот слова советского историка Кубанина: «Во главе всей армии, как и в Красной армии, стоял Реввоенсовет, но избранный общим собранием комсостава и повстанцев (...). Все командование, включая и того, чьим именем называлось все движение, не руководило, в подлинном смысле, движением, а лишь оформляло стремление массы, являясь ее идеологическим и техническим агентом». Другой советский историк, Ефимов, писал, что ни одно решение не принималось по воле какой‑либо личности, все военные вопросы обсуждались на собраниях.[36]

Недовооружённые добровольные анархические ополчения успешно разбили численно превосходящие и превосходно экипированные армии кайзеровской Германии, Австрийской империи, украинских националистов, белогвардейцев. Только усилия профессиональной армии, на которую работала промышленность величайших индустриальных держав мира, и своевременное предательство союзников смогли положить конец замыслам анархистов. Если бы они знали то, что знаем теперь мы (что авторитарные революционеры могут быть не меньшими тиранами, чем капиталистические правительства), если бы анархисты Москвы и Петербурга смогли помешать большевикам похитить Русскую Революцию, всё могло бы сложиться совсем иначе.

Даже более впечатляющей, чем пример махновцев, является победа, которую одержали несколько племён индейцев в 1868 г. В течение двухлетней войны тысячи воинов племён Лакота[37] и Шайенны[38] разгромили армию США и разрушили несколько армейских фортов – позже это стало известно под названием «война Красного Облака».[39] В 1866 г. представители Лакота встречались с правительством США в Форт‑Ларами. «Белые» хотели получить разрешение обустроить фортами дорогу через долину реки Паудер, чтобы облегчить приток белых поселенцев‑золотоискателей. Американские военные уже разбили племя Арапахо[40] в погоне за своей мечтой заселить край белыми. Но добиться военной победы над Лакота не удавалось. Во время переговоров стало понятно, что власти США уже начали строить военные форты вдоль дороги ещё до того, как начались переговоры. Военный вождь Оглала Лакота, Красное Облако, поклялся бороться с любыми попытками белых захватить эти земли. Тем не менее, летом 1866 г. военные США инициировали отправку войск в регион и строительство ещё большего числа фортов. Воины племён Лакота, Шайенн и Арапахо по совету Красного Облака начали кампанию партизанского сопротивления, по сути, блокировав сообщение по «пути Бозмана»[41] и постоянно атакуя расположенные в фортах части. Военные выпустили приказ об агрессивной зимней кампании, и 21 декабря, когда караван с древесиной в очередной раз подвергся нападению, отряд из примерно сотни солдат США отважился на преследование. Они наткнулись на ловушку в виде группы индейцев с участием воина Оглалы Неистовый Конь[42] и попались. Отряд был полностью перебит сидящими в засаде индейцами численностью от 1 до 3 тысяч. Командир «белых» был зарезан ножом в рукопашной схватке. В живых лакота оставили только молодого мальчика‑горниста, который сражался за свою жизнь, отбиваясь горном, – как символ чести. Такого рода поступками индейские воины показывали белым возможность намного более уважительной формы войны. Белые солдаты и поселенцы имели обыкновение вырезать плод из беременных индейских женщин, а отрезанные у безоружных индейцев гениталии использовать в качестве табачных кисетов.

Летом 1867 г. отряды американской армии, вооружённые новыми самозарядными винтовками, смогли в двух боях серьёзно потрепать лакота, но им не удалось довести до конца свою победу и перейти в наступление. В конечном счёте, они попросили мирных переговоров, на что Красное Облако ответил, что будет говорить с «белыми» только тогда, когда они уйдут из военных фортов. Правительство США согласилось и в результате мирных переговоров признало права лакота на горы Блэк‑Хилс и долину реки Паудер – права на огромный регион, ныне занимаемый штатами Северная Дакота, Южная Дакота и Монтана.

Во время войны лакота и шайенны организовывались без малейшего принуждения или воинской дисциплины. Вопреки типичным предрассудкам, относительная нехватка иерархии не повлияла на их возможность к организации. Напротив, они сражались плечом к плечу, как единое целое, на протяжении жестокой войны, – и в основу их организации были положены принципы коллективизма, самодисциплины и различные формы низовой организации. В армиях западного типа наиболее важным родом войск является военная полиция, или политкомиссары, которые прогуливаются в тылу с заряженными пистолетами, чтобы пристрелить любого, кто вздумает бежать. Лакота и шайеннам не было нужды в дисциплине, навязанной сверху. Они сражались за родную землю и жизненный уклад, сражались в группах, связанных родством и взаимными симпатиями.

Некоторые боевые группы имели иерархичную структуру, другие действовали на более коллективных принципах, но все они добровольно объединялись вокруг высокодуховных личностей с наибольшими организаторскими способностями, духовной силой и опытом боевых действий. Эти военачальники не столько контролировали тех, кто шёл за ними, сколько вдохновляли их. Когда боевой дух падал или бой казался безнадёжно проигранным, некоторые группы воинов решали отправиться по домам. Им никогда не препятствовали. Если вождь объявлял войну, он, безусловно, должен был на неё отправиться, но никто другой не был связан подобным обязательством, поэтому лидер, который не смог убедить других последовать за ним, ввязывался в сомнительное и самоубийственное предприятие. Очевиден контраст по сравнению с политиканами и генералами западного общества, которые столь склонны развязывать непопулярные в народе войны, вся тяжесть которых ложится на кого угодно, но не на виновников войны.

Сообщества войнов играли важную роль в организации индейцев накануне войны, но не меньшую роль играли сообщества женщин. Они выполняли функции сродни функциям начальника снабжения в армиях западного типа: обеспечивали армию провиантом и необходимыми материалами. Вот только начальник снабжения всегда был винтиком в военной машине, подчинявшимся приказам, тогда как женщины лакота и шайенн могли отказаться сотрудничать, если причины для войны им были не по душе. С учётом того, что одним из самых важных вкладов Наполеона в европейскую военную науку стало замечание: «Армия двигается вперёд за счет желудка», – становится очевидным, что женщины лакота и шайенн обладали много большей властью над своими жизнями и жизнями своих племён, чем нас пытаются убедить исторические заметки, составленные белыми (и не только) мужчинами. Более того, в индейских обществах женщина, решившая сражаться на войне бок о бок с мужчинами, не встречала на своём пути никаких препятствий.

Несмотря на подавляющее численное превосходство армии США и милиции белых поселенцев, коренные американцы одержали победу. После «войны Красного Облака» лакота и шайенны могли наслаждаться примерно десятилетним затишьем, автономией и миром. Вопреки тезисам пацифистов о заразительном характере радикального сопротивления, победители не принялись угнетать друг друга или «порождать неконтролируемые циклы насилия» просто потому, что использовали силу для изгнания белых поселенцев. Они отвоевали себе несколько лет свободы и мира.

В 1876 г. армия США снова вторглась на территорию лакота в попытке заставить племя переселиться в резервации, которые планомерно превращались в концентрационные лагеря в рамках кампании геноцида, направленного против коренных народов Америки. В операции участвовало несколько тысяч солдат. На первоначальном этапе операции армия потерпела ряд поражений, самым известным из которых стала «битва у ручья сочной травы», также известная как «битва при Литтл‑Биг‑Хорне». Около 1 000 воинов лакота и шайенн, защищаясь от нападения, перебили кавалерийскую часть под командованием Джорджа А. Кастера, убив при этом несколько сотен солдат. Сам Кастер незадолго до этого вторгался на земли лакота и распространял слухи о будто бы имеющемся там золоте, чтобы спровоцировать белых поселенцев на захват индейских земель. Помимо того, что поселенцы сами по себе являлись вооружённым военным формированием, несущим прямую ответственность за ряд самозахватов индейской земли и убийства, присутствие на территориях белых поселенцев всегда было прекрасным предлогом для геноцида против коренного населения. Военачальники и политики руководствовались такой логикой, что эти «бедные беззащитные пастухи и землепашцы», занятые вторжением в чужие края, должны быть под защитой от «этих бесчинствующих индейцев». В конечном счёте, правительство США одержало победу над лакота, атаковало их деревни, вторглось на их охотничьи земли, установило мощный репрессивный аппарат, который контролировал жизнь индейцев в резервациях. Одним из последних, кто сдался, был воин оглала по имени Неистовый Конь, бывший одним из самых эффективных военачальников в борьбе с армией США. После того, как его группа согласилась подчиниться требованиям военных и переселиться в резервацию, Неистовый Конь был арестован и убит.

Окончательное поражение индейцев вовсе не указывает на некую структурную слабость, присущую горизонтальной организации лакота и шайеннов. Причины поражения заключаются в том, что белое население Америки, которое в этот период активно пыталось уничтожить индейцев, численно превосходило племена Лакота и Шайен в пропорции 1 000:1. Белые имели возможность распространять болезни и наркотики на индейских территориях, при этом уничтожая источники продовольствия.

Сопротивление лакота никогда не прекращалось, и, в конечном счёте, возможно, они и победили в своей войне. В декабре 2007 г. лакота снова заявили о своей независимости, проинформировав федеральное правительство США, что они в одностороннем порядке отказываются от всех подписанных ранее договоров, которые к этому времени были многократно нарушены администрацией колонистов. Это решение объявлялось необходимой мерой «в условиях колониального апартеида».[43]

Сопротивление коренного населения власти государства часто принимает наименее компромиссные формы. Современные движения индейского сопротивления создали значительную часть тех немногих зон в Северной Америке, которые пользуются физической и культурной автономией и успешно защищают себя в ходе периодических конфронтаций с государством. Обычно подобные движения не определяют себя как «анархические», и, возможно, как раз по этой причине анархистам стоит поучиться у подобных движений. Но если только такое обучение не мыслится как очередной акт по приобретению материальных благ, как акт накопления, то оно должно происходить одновременно с формированием горизонтальных отношений взаимной ответственности и взаимной полезности. Другими словами, солидарности.

Племя Могавк долгие годы боролось против колонизации, и в 1990 г. они одержали серьёзную победу над силами поселенческого государства. На территориях Канехсатейк, возле Монреаля, «белые» из города Ока (канадский городок на северном берегу р. Оттава, на северо‑западе от Монреаля – прим. пер .) собрались расширить свои поля для гольфа за счёт леса, в котором располагалось кладбище могавков. Это послужило искрой, из которой разгорелось пламя протестов коренного населения. Весной 1990 г. могавки разбили лагерь в районе строительства и заблокировали дорогу. 11 июля 1990 г. полиция Квебека напала на поселение, используя слезоточивый газ и автоматы, но оказалось, что могавки тоже вооружены и успели окопаться. Один коп был застрелен, остальные разбежались. Брошенные в панике полицейские машины использовались для строительства новых баррикад. В это же время воины могавк заблокировали мост Мерсье в районе Канаваки, перекрыв сообщение с Монреалем. Полиция осадила поселения могавков, но это привело лишь к тому, что в окрестностях появилось ещё больше индейских воинов, которые принялись контрабандой провозить продовольствие и медикаменты в индейские поселения. Повстанцы организовали доступ к пище, медикаментам и услугам связи. Блокада поселений продолжалась. В окрестных городах сформировались шайки белых расистов, которые организовали массовые беспорядки и требовали от полиции прибегнуть к крайним формам насилия, чтобы открыть движение по мосту и восстановить сообщение между городами. Позже, в августе того же года, эти банды совершили нападение на группу могавков на виду у безучастных белых полицейских.

20 августа индейцы всё ещё не были сломлены, и канадские военные переняли эстафету у полиции. 4 500 солдат при поддержке танков, БТРов, вертолётов, реактивной авиации, артиллерии и кораблей начали военные действия. 18 сентября канадские солдаты напали на остров Текаквита с применением слезоточивого газа и огнестрельного оружия. Могавки нанесли ответный удар. Солдат пришлось эвакуировать вертолётом. По всей Канаде индейские племена выступили с акциями солидарности с могавками. Захватывались дома, блокировались железные дороги и шоссе, происходили акции саботажа. Неизвестные сожгли железнодорожные мосты в Британской Колумбии и Альберте, срезали пять гидроэлектробашен в Онтарио. 26 сентября остававшиеся в осаде могавки объявили о своей победе и вышли из укрытий, предварительно уничтожив своё оружие. Поле для гольфа так и не было никогда расширено, а с большей части арестованных сняты все обвинения в незаконном ношении оружия и участии в массовых беспорядках. «Ока стала тем местом, где индейцы с новой силой почувствовали воинский дух предков и укрепились в намерении сопротивляться».[44]

В конце 1990‑х гг. Всемирный Банк пригрозил отказом пролонгировать крупный займ, от которого сильно зависело Боливийское правительство, если оно не согласится приватизировать все водные ресурсы в городе Кочабамба (один из крупнейших городов Боливии, столица одноимённого департамента Кочабамба; в переводе с языка кечуа означает «болотистая местность» – прим.пер. ). Правительство согласилось с условиями и подписало контракт с консорциумом, возглавлявшимся корпорациями из Англии, Италии, Испании, США и Боливии. Водный консорциум, не имеющий ни малейшего представления о местных условиях, немедленно поднял цены на воду, вынудив многие семьи отдавать пятую часть своих месячных доходов только за право пользоваться водой. Помимо этого была навязана суровая политика отключения от водоснабжения любого дома, который вовремя не платил по счетам. В январе 2000 г. вспыхнули крупные протесты против приватизации воды. Собравшиеся в городе толпы протестующих в основном состояли из коренных крестьян. К ним быстро присоединились уволенные рабочие, сотрудники потогонных мастерских, уличные торговцы, бездомная молодёжь, студенты и анархисты. Протестующие захватили центральную площадь и забаррикадировали основные дороги города. Они устроили всеобщую забастовку, которая парализовала жизнь города на 4 дня. 4 февраля главный марш протеста был атакован полицией и солдатами. 200 демонстрантов было арестовано. В столкновениях пострадали 70 человек и 51 полицейский.

В апреле народ снова захватил центральную площадь Кочабамбы, а когда правительство принялось за аресты организаторов, протесты распространились на города Ла‑Пас, Оруро и Потоси, а также на многие сельские области. Большая часть основных шоссе в стране оказались заблокированы. 8 апреля боливийский президент объявил 90‑дневное военное положение. Военное положение запрещало собрания более чем 4‑х человек, ограничивало политическую деятельность, позволяло полиции совершать самовольные аресты, вводило комендантсткий час, устанавливало военную цензуру на радиостанциях. Эпизодически полицейские присоединялись к демонстрантам, требуя повышение зарплаты, и даже принимали участие в некоторых бунтах. Но как только правительство повысило им зарплату, они вернулись к работе и возобновили привычные практики избиения протестующих и арестов бывших товарищей по борьбе. По всей стране народ восстал против полиции и военных с камнями и коктейлями молотова. Число убитых и раненых росло. 9 апреля солдаты, пытавшиеся разобрать баррикаду на шоссе, столкнулись с сопротивлением и открыли огонь, убив двоих и ранив ещё нескольких протестующих. Свидетели происшествия напали на солдат, захватили оружие и открыли огонь. Позже они ворвались в госпиталь, взяли в плен военного капитана, которого ранили в перестрелке, и линчевали.

Перед лицом всё возрастающего насилия со стороны протестующих, несмотря на (а, скорее, благодаря) многочисленные убийства и жестокие репресии со стороны армии и полиции, государство было вынуждено расторгнуть контракт с водным консорциумом и 11 апреля отменило действие закона, который позволял приватизацию водных ресурсов в Кочабамбе. Управление водоснабжением было передано координационному комитету местных жителей, сформированному в сердце протестного движения. Некоторые из участников описанных событий позже отправились в Вашингтон чтобы принять участие в антиглобалистских протестах и демонстрациях, ставивших своей целью закрытие ежегодного саммита Всемирного Банка.[45]

Жалобы протестующих выплеснулись далеко за рамки возражений против приватизации водоснабжения в отдельно взятом городе. Сопротивление приняло общую форму социального восстания, включавшего социалистическую теорию отказа от неолиберализма, анархический отказ от капитализма, фермерский отказ от долговых обязательств, требования бедняков снизить цены на топливо и отказаться от мультинациональных прав собственности на боливийский газ, требования коренных народов на суверенитет. Схожее по характеру ожесточённое сопротивление последующих лет в нескольких случаях смогло победить политическую элиту Боливии. Фермеры и анархисты, вооружённые динамитом, захватили банки с требованием списать крестьянские долги. Под мощным народным давлением правительство национализировало газодобывающую промышленность, а сильный профсоюз фермеров‑коренных жителей смог одержать победу над пролоббированной США программой уничтожения коки. Лидер фермеров, выращивающих коку, Эво Моралес, был даже избран президентом страны. Так главой государства впервые стал индеец. По этой причине Боливия переживает сейчас политический кризис, который правительство не способно разрешить. Представители традиционой элиты, проживающей в белых – восточных – частях страны, отказываются подчиняться прогрессивной политике правительства Моралеса. В сельской местности сообщества коренных американцев использовали более прямые методы обеспечения собственной автономности. Они продолжили практики блокады шоссейных дорог, ежедневными актами саботировали попытки правительства взять их деревни под контроль. Не менее чем в дюжине случаев, когда какой‑нибудь мэр или другой правительственный чиновник оказывался слишком надоедливым и вёл себя оскорбительно, его линчевали.

Децентрализованное сопротивление может победить правительство в вооружённом противостоянии и может оказаться разбитым правительственными силами. В 1997 г. коррупция власти и экономический коллапс вызвали массовые восстания по всей Албании. За несколько месяцев народ вооружился и изгнал правительство и сотрудников тайной полиции из страны. Нового правительства или руководящей партии никто не назначал. Вместо этого государство было изгнано, чтобы обеспечить пространство для автономных зон, где люди сами могли бы решать, как им жить. Восстание распространялось спорадически, без центрального руководства и даже без координации. Люди по всей стране определяли государство как своего главного врага и атаковали его. Из тюрем освобождали заключённых, полицейские участки и правительственные здания сжигали дотла. Люди искали способ решать проблемы на локальном уровне, в рамках сложившихся социальных сетей. К сожалению, восстанию не хватало сознательного анархического или антиавторитарного движения. Интуитивно, но не явно, отказавшись от политических решений, люди оказались без анализа, который помог бы им взглянуть на всякую политическую партию как на врага по самой своей сути. В итоге оппозиционная социалистическая партия установила власть над страной, хотя для окончательного умиротворения населения потребовалась оккупация силами тысяч солдат ЕС.

Даже в наиболее богатых странах планеты анархисты и другие бунтовщики могут разгромить государство на ограниченной территории, расчистив пространство для автономной зоны, в которой могут процветать новые социальные отношения. В 1980‑1981 годах консервативная партия ФРГ (христианско‑демократическая) потеряла власть в Берлине после неудачной попытки силой подавить сквоттерское движение[46]. Сквоттеры захватывали дома в борьбе против джентрификации и разрушительной политики городских властей, либо просто из желания обеспечить себя бесплатным жильём. Многие сквоттеры, известные как «автономы», идентифицировали себя с антикапиталистическим антиавторитарным движением, которое было склонно относиться к сквотам, как к пузырькам свободы, в которых могут прорасти семена нового общества. Район Берлина под названием Кройцберг оказался местом наиболее ожесточённых боёв. В некоторых его частях население состояло из автономов и мигрантов – в каком‑то смысле уже автономная зона сама по себе. Город положился на полицейскую мощь, чтобы выселить сквоты и «переломить хребет» движению. Но автономы приняли вызов. Они защищали свои районы баррикадами, камнями, коктейлями молотова, оказались более манёвренными и гибкими в уличных столкновениях, чем полиция. Они контратаковали, сея хаос и разрушения в финансовых и коммерческих кварталах города. Правящая партия ушла под свист недовольных, а её место заняли социалисты. Поскольку силовые методы очевидно не сработали, социалисты попытались использовать стратегию легализации в попытке подорвать автономность движения. В это же время автономы Кройцберга приняли меры для защиты своего района от продавцов наркотиков, инициировав кампанию «Кулаки против иголок». Они также боролись с наползающей джентрификацией, громя буржуйские рестораны и бары.

В 1986 г. и 1987 г. в Гамбурге автономам удалось задержать полицию на баррикадах, когда была предпринята попытка выселения сквотов на Хафенштрассе. После поражений в нескольких серьёзных уличных стычках и потерь в результате контратак автономов (координированные поджоги тринадцати крупных универмагов города с ущербом более чем на 10 миллионов долларов США), мэр был вынужден легализовать сквоты, которые существуют и поныне, до сей поры продолжая оставаться центрами культурного и политического сопротивления.

В Копенгагене, Дания, молодёжное движение автономов перешло в наступление в 1986 г. В период радикальных акций сквотирования, актов саботажа против заправочных станций корпорации Shell Oil и прочих эпизодов антиимпериалистической борьбы несколько сотен людей внезапно перенаправили марш протеста и оккупировали Рейсгад, улицу в районе Остербро. Они построили баррикады, заручились поддержкой местных жителей и снабжали продовольствием пожилых жителей квартала. В течение 9 дней автономы удерживали улицы, нанеся поражения полиции в нескольких крупных сражениях. Свободные радиостанции по всей Дании помогали мобилизовать сторонников бунтов, обеспечить автономов едой и ресурсами. Наконец, правительство объявило о намерении бросить на баррикады войска. Молодёжь, контролировавшая баррикады, объявила о пресс‑конференции, но в назначенное утро баррикады оказались безлюдными. Городские переговорщики недоумевали:

«Куда отправились оккупационные бригады? Какие уроки вынесла для себя мэрия? Похоже, что всё это может повториться снова в любом месте, в любое время. В большем масштабе. С теми же действующими лицами». [47]

В 2002 г. в Барселоне полицией была предпринята попытка выселить Can Masdeu, большой засквотированный социальный центр, расположенный на горном склоне за чертой города. Can Masdeu имел тесные связи со сквоттерским движением, движением за охрану окружающей среды и местными группами сопротивления. Склон был покрыт садами, за многими из которых ухаживали пожилые местные жители, прекрасно помнившие времена борьбы против диктатуры Франко. Они понимали, что борьба продолжается по сей день, несмотря на демократические виньетки тут и там. Соответственно, сквот получал поддержку из самых разных слоёв общества. Когда в центр пришла полиция, его обитатели забаррикадировались внутри, перекрыв все входы в здание. В течение нескольких дней 11 человек висело в скалолазных подвесных системах снаружи здания, покачиваясь на высоте над обрывом, протестуя против предполагаемого сноса здания. Сторонники социального центра устремились на выручку и вступили в столкновения с полицией. Другие перешли к действиям в самом городе, перекрывая движение на улицах, атакуя банки, офисы домовладельцев и строительных компаний, McDonalds и прочие капиталистические объекты. Полиция попыталась уморить голодом вывесившихся скалолазов, затем перешла к тактикам психологичеких пыток, но, в конечном счёте, всё это потерпело неудачу. Движение сопротивления выиграло схватку, и эта автономная зона существует до сих пор, с действующими общественными садами и социальным центром.

6 декабря 2008 г. греческая полиция застрелила 15‑летнего анархиста Алексиса Григоропулоса в самом сердце Экзархии, оплота анархии и автономии в центре Афин. В считанные минуты анархические аффинити‑группы, поддерживающие связь по интернету и сотовым телефонам, перешли к действиям по всей стране. Сотни этих аффинити‑групп взрастили за прошедшие годы отношения доверия и чувство локтя, способности проводить наступательные акции. Это оказалось возможным по мере их становления, организации и проведения мелкомасштабных нападений на государство и капитал. Этими акциями были простые граффити‑атаки, экспроприации продуктов из супермаркетов в пользу бедных и неимущих, молотовы, брошенные в полицию, полицейские машины и комиссариаты, подрывы офисов и автомобилей политических партий, институтов и корпораций, возглавлявших государственный террор против общественных движений, иммигрантов, рабочих, заключённых и прочих угнетённых слоёв общества. Продолжительность и непрерывность подобных атак обеспечила греческую жизнь фоном бескомпромиссного сопротивления государству. И когда греческое общество оказалось готово к новому броску к свободе, эпизоды анархического сопротивления с заднего плана переместились на передний край социальной борьбы.

Гнев в связи с убийством Алексиса помог группам анархистов скоординироваться для единой атаки, и по всей стране пронеслись нападения на полицейских ещё до того, как полицейские департаменты страны разобрались в ситуации. Ярость атак разрушила иллюзию общественного согласия, и в последующие дни сотни тысяч недовольных людей вышли на улицы, чтобы выплеснуть на систему накопившийся гнев. Иммигранты, студенты, учащиеся старших классов, рабочие, революционеры прошлых поколений, старики – всё греческое общество вышло на улицы и приняло участие в самых разнообразных акциях. Они боролись с ментами и одержали победу, завоевав для себя власть преобразовать собственные города. Дорогие бутики и правительственные здания были разгромлены и сожжены. Школы, радиостанции, театры, прочие культурные учреждения оккупированы. Скорбь обернулась праздником, когда люди принялись зажигать огни в память о сгоревшем старом свете, ушедшем в прошлое в первые минуты после убийства. Полиция ответила силой. Сотни протестующих получили ранения и были арестованы, а воздух заполнили клубы слезоточивого газа. Люди защищались, поджигая всё, что вызывало у них ненависть, что могло гореть и производить густые облака чёрного дыма, который нейтрализовывал слезоточивый газ.

В те дни, когда люди возвращались домой, быть может, чтобы вернуться к нормальности повседневной жизни, анархисты сохраняли темп и движущую силу бунтов, чтобы ни у кого не вызывало сомнений, что улицы принадлежат теперь народу, что новый мир оказался в пределах вытянутой руки. Среди многих граффити, появлявшихся в те дни на улицах, мне запомнилось обещание: «Мы – образ из будущего». Бунты продолжались две недели без перерыва. Полиция потеряла какие‑либо надежды на контроль над ситуацией, у неё закончился слезоточивый газ. В конечном счёте, люди вернулись домой по причине физического истощения. Но они не остановились. Атаки продолжались, огромные пласты греческого общества стали организовывать собственные творческие акции. Социум преобразовался. Народным массам оказались отвратительны все символы капитализма и правительства. Государство потеряло легитимность, а СМИ оказались редуцированы до рефрена (явной лжи): «Эти бунтовщики не знают, чего хотят» . Анархическое движение завоевало уважение по всей стране, воодушевило новое поколение революционеров. Бунты приутихли, но акции продолжились. На момент написания этой книги по всей Греции люди продолжали захватывать дома, организовывать социальные центры, протестовать, нападать, переоценивать стратегии, проводить огромные ассамблеи, чтобы определить дальнейшее направление борьбы.

Демократические государства до сих пор заигрывают с идеями о вводе войск, когда полицейские силы не могут сохранить порядок, и даже в самых «прогрессивных» странах это иногда случается. Но этот выбор открывает двери и достаточно опасным возможностям. Недовольные могут захватить оружие. Если борьба продолжит пользоваться народной поддержкой и набирать популярность, то всё большое число людей будет относиться к правительству как к оккупантам. В крайнем случае, возможен военный мятеж и дальнейшее распространение борьбы. В Греции солдаты распространили заявления, гласившие, что в случае, если армию бросят на подавление восстания, солдаты передадут народу оружие и откроют огонь по полиции. Военное вмешательство – неизбежный шаг со стороны власти при любой борьбе против государства. Но если общественные движения могут продемонстрировать отвагу и организационные возможности нанести поражение полиции, они могут справиться и с военными. Или же переманить их на свою сторону. Благодаря риторике демократических правительств, современные солдаты много хуже подготовлены в психологическом плане к подавлению мятежей на своей родине, чем за рубежом.

Из‑за глобально интегрированной природы системы государства и прочие властные институты действуют по взаимному усилению и поддержке, поэтому до определённого момента они в очень сильной позиции по отношению к движению сопротивления. Но как только этот момент оказывается пройден, они обвально слабеют, стремительно приближаясь к коллапсу, беспрецендентному в человеческой истории. Политический кризис в Китае способен уничтожить экономику США, что в свою очередь запустит цепную реакцию как в домино. Мы пока что не достигли той точки, когда появляется шанс свергнуть глобальную систему власти, но представляется важным, что в определённых условиях государство оказывается неспособным сокрушить нас. И пузырьки автономных пространств продолжают существовать в самых разных уголках системы, заявляющей о своей мнимой универсальности и безальтернативности. Правительства свергаются каждый год. Но систему не победили по той причине, что победители в подобных политических схватках всегда оказывались кооптированы и возвращены в лоно глобального капитализма. Но если явно антиавторитарные движения смогут взять инициативу в глобальном движении сопротивления, это даст нам всем надежду на будущее.

Откуда нам знать, что вчерашние революционеры не станут завтрашними правителями?

Революционерам вовсе не обязательно становиться новыми диктаторами, особенно если их основная цель – отмена всякой власти, основанной на угнетении. Повсеместно революции XX века породили новые тоталитарные системы, но нельзя забывать, что эти революции либо изначально возглавлялись, либо были «похищены» у народа политическими партиями, ни одна из которых не отказывалась от авторитаризма. Напротив, многие из этих партий обещали воплотить в жизнь «диктатуру пролетариата» или националистическое правительство.

В конечном счёте, политические партии – по природе своей авторитарные организации. Даже в тех редких случаях, когда они могут легитимно опереться на лишённые власти и маргинализированные слои общества при создании демократических структур, – всё равно даже такие политические партии вынуждены вести переговоры с власть придержащими, чтобы укрепить собственный политический вес. И конечная цель любой подобной партии – получить контроль над структурой централизованной власти. Если политическая партия надеется прийти к власти через парламентские процедуры, ей придётся отложить в сторону все эгалитарные принципы и революционные цели, чтобы взаимодействовать с уже утвердившимися коцептами власти: выгодой капиталистов, имперскими войнами и тому подобным. Этот печальный процесс повторялся раз за разом различными социал‑демократическими партиями по всему миру: от лейбористов Великобритании и до коммунистов Италии, и совсем недавно партией зелёных в Германии и Рабочей партией в Бразилии. В тех же случаях, когда политические партии – такие как большевики, красные кхмеры или кубинские коммунисты – пытаются навязать перемены посредством вооружённого государственного переворота или гражданской войны, их авторитарный характер ещё более очевиден.

В то же время явно антиавторитарные революции дают нам примеры, когда революционеры уничтожали власть вместо того, чтобы брать её в свои руки. Ни одно из восстаний прошлого не было идеальным, но они давали людям надежду на будущее и бесценные уроки того, как можно добиться анархической революции. И хотя авторитаризм всегда будет угрожать любой социальной борьбе, авторитарный исход революции не предопределён.

В 2001 г., после многих лет дискриминации и жестокости, амазиг (берберы), обитающие в части Алжира с названием Кабилия, восстали против преимущественно арабского правительства. Искрой, из которой возгорелось пламя, послужило убийство жандармами местного юноши и последующий арест ряда студентов 18 апреля. Возникшее вслед за этим движение сопротивления явно продемонстрировало, что оно является чем‑то большим, чем реакцией на полицейскую жестокость. С 21 апреля люди вступили в схватки с жандармами, принялись жечь полицейские участки, правительственные здания и офисы оппозиционных политических партий. Местные интеллектуалы и журналисты, а также французские леваки заметили, что представительства правительственных социальных служб также не пощадили. На основании этих наблюдений этими интеллигентами был сделан патерналистический вывод, что сбитые с истинного пути бунтовщики уничтожают собственные кварталы. Из лицемерия или по незнанию умалчивался тот факт, что социальные службы в нищих кварталах играют ту же роль, что и полиция. Разница лишь в том, что социалка выполняет свою часть работы по «умиротворению» мягче.

Бунты переросли во всеобщее восстание, и народ Кабилии вскоре добился одного из своих главных требований: вывода частей жандармов из региона. Многие полицейские участки, которые не удалось спалить, были взяты в осаду, а их линии снабжения перерезаны – так что жандармам пришлось прибегать к вооружённым рейдам по окрестностям только для того, чтобы добыть провиант. В первые месяцы описываемых событий полиция убила более сотни протестующих, счёт раненых шёл на тысячи. Но повстанцы не отступили. Благодаря неистовству мятежников, а вовсе не по причине щедрости правительства, на 2006 г. Кабилия оставалась районом, свободным от полиции.

Скоро движение принялось организовываться в освобождённом регионе на основе местных антиавторитарных традиций. Сообщества вернулись к амазигской традиции аарч (мн. ч. – ааруч). Аарч – это самоорганизовавшаяся народная ассамблея. Антиавторитарная культура пустила глубокие корни в Кабилии: во времена французской колонизации в этом регионе случались частые бунты и не затухало ежедневное сопротивление правительственной администрации.

«Например, в 1948 г. деревенская ассамблея формально запретила какие‑либо сношения с правительством, касающиеся внутренних дел сообщества: «Передача правительству какой‑либо информации, будь то сведения о моральных качествах другого гражданина или о налогах, будет наказываться штрафом в размере 10 000 франков. Это самый высокий существующий штраф. Мэр и члены ополчения не являются исключениями»... И когда нынешнее движение принялось организовывать районные и сельские комитеты, один из делегатов (из аарч деревни Аит Дженнад) заявил (и по его словам видно, что, по крайней мере, память о традициях 1948 г. осталась): «В былые времена, когда тажмат брал на себя разрешение конфликта между людьми или наказывал вора, мошенника, необходимости обращаться в государственный суд не было. На самом деле это было постыдным».[48]

С 20 апреля 2001 года делегаты из 43 городов подпрефектуры Бени Дуала, Кабилия, совместными усилиями призывали к всеобщей забастовке. Во многих деревнях и районах народ организовывал ассамблеи. 10 мая делегаты различных ассамблей со всей Бени Дуала собрались, чтобы сформулировать свои требования и организовать движение. Пресса опубликовала лживое заявление якобы от лица организаторов о том, что собрание отменяется (и тем самым СМИ в очередной раз показали всем, на чьей они стороне). И всё же большое число делегатов собрались вместе. В основном это были люди из вилайета (района) Тизи‑Узу. Они выгнали мэра, который пытался принять участие в собрании. «Здесь не место мэрам или каким‑либо иным представителям государства», – заявил один из делегатов.

Делегаты от ааруч продолжали регулярно собираться и создали межрайонную координацию. 11 июня они встретились в Эль Ксер:

«Мы, представители городов Сетиф, Бордж‑Бу‑Арреридж, Буйра, Бумердес, Беджая, Тизи‑Узу, Алжир, а также Коллективного Комитета Университетов Алжира, провели встречу сегодня, в понедельник 11 июня 2001 г., в доме молодёжи «Мулуд Фераун» в Эль Ксер (Беджая). Нами был выработан следующий список требований:

 Государству следует немедлено принять на себя ответственность за всех пострадавших от репрессий в ходе недавних событий и их семьи.

 Над инициаторами, подстрекателями и соучастниками этих преступлений должен состояться гражданский трибунал. Все они должны быть изгнаны из сил безопасности и уволены из органов гражданской администрации.

 Всем свидетелям драматических событий обеспечить защиту, а за всеми достойными жертвами произошедших событий признать статус мучеников.

 Немедленный вывод всех сил жандармерии и приданных им военных частей.

 Отказ от юридического преследования всех и каждого протестующих и освобождение тех из них, кого уже приговорили к тюремному заключению.

 Немедленное прекращение карательных рейдов, запугиваний и провокаций против местных жителей.

 Роспуск комиссий по расследованию, созданных государством.

 Удовлетворение требований амазиг по всем важным для них вопросам (этнической идентичности, цивилизации, языка и культуры) без референдума и прочих условий. Объявление тамазигхт национальным и официальным языком.

 Государство должно гарантировать всем своим гражданам все социально‑экономические права и демократические свободы.

 Мы выступаем против проводимой правительством политики недоразвития, пауперизации[49] и доведения до нищеты алжирского народа.

 Перевод всех исполнительных функций государства, включая контроль над силами безопасности, под эффективное управление демократически избираемых органов.

 Срочная разработка социально‑экономического плана развития всей Кабилии.

 Мы выступаем против Tamheqranit [деспотизма – прим. автора] и всех форм несправедливости и дискриминации.

 Требуем отдельного пересмотра каждого случая проваленных единых государственных экзаменов.

 Требуем введения дотаций по безработице для каждого жителя страны, зарабатывающего менее 50% МРОТ.

 Требуем официального, немедленного и публичного ответа на все наши требования.

Ulac Smah Ulac [борьба продолжается – прим. автора]».[50]

14 июня 2001 года сотни тысяч людей вышли на демонстрации в Алжире, чтобы предъявить эти требования правительству, но они попали в полицейскую засаду и были рассеяны жесткими действиями полиции. И хотя движение сопротивления было наиболее сильным в Кабилии, оно никогда не ограничивало себя национальными или культурными границами, благодаря чему оказалась возможной широкомасштабная поддержка по всей стране. Тем не менее, оппозиционные политические партии попытались ослабить движение, редуцировав его требования до призывов к властям принять меры против полицейского беспредела и официального признания берберского языка. Но поражение демонстрантов в Алжире показало слабость позиций движения за пределами Кабилии. «Им повезло. В Кабилии они не одиноки. У них есть вся их культура и инфраструктура солидарности. А мы тут живём в окружении стукачей и постеров Рэмбо», – как сказала одна из участниц движения по поводу трудностей сопротивления в столице.

В июле и августе движение поставило перед собой задачу стратегических размышлений о собственной структуре: за основу была принята система координаций между ааруч, дайрас и сообществами внутри вилайета с выборами делегатов от городов и кварталов. Делегаты образовывали муниципальную координацию, которая бы пользовалась полной автономией в своих действиях. Координация для всего вилайета состояла бы из двух делегатов от каждой муниципальной координации. В Беджая произошёл типичный случай, когда координация изгнала профсоюзных активистов и леваков, которые проникли в совещательный орган. После чего по независимому решению координации началась всеобщая забастовка. Кульминацией этого процесса рефлексии стал момент, когда движение осознало, что одной из основных его слабостей является относительный недостаток участия женщин в деятельности координаций (хотя женщины играли огромную роль в восстании и прочих аспектах деятельности движения сопротивления). Делегаты решили поощрять женщин к более активному участию в деятельности координаций.

В течение всего этого процесса некоторые делегаты пытались вести тайные переговоры с правительством, а пресса металась между попытками демонизировать движение и предположениями, что, может быть, наиболее цивильные требования правительство могло бы принять во внимание. В то же время сколь‑нибудь радикальные требования повстанческих советов игнорировались. 20 августа движение показало свою силу на марше протеста в Кабилии, за которым последовало несколько встреч советов вилайета. Правящая элита надеялась, что собрания продемонстрируют «зрелость» движения и позволят начать диалог, но координации продолжали отказываться от тайных переговоров и подтвердили свою приверженность решениям, достигнутым в Эль Ксер. Комментаторы отмечали, что если движение продолжит отвергать диалог с властью, одновременно настаивая на своих требованиях и успешно защищая свою автономию, то это, по сути, сделает невозможным управление государством и приведёт к коллапсу государственной власти, по крайней мере, на территории Кабилии.

10 октября 2002 г., пережив более года государственного насилия и попыток втянуть повстанческие советы в политические игры с властью, движение объявило о бойкоте выборов. К большому разочарованию политических партий выборы оказались полностью заблокированы в Кабилии, а явка в остальных районах Алжира оказалась замечательно низкой.

С самого начала самоорганизованный характер восстания угрожал политическим партиям, которые всеми правдами и неправдами пытались включить движение в существующую политическую систему. Тем не менее это оказалось не так просто. С самого начала движение приняло своего рода кодекс чести, который клялись соблюдать все делегаты координаций:

«Делегаты, представляющие движение, обещают:

 Уважать пункты главы «Основополагающие принципы взаимодействия координаций ааруч, дайрас и местных сообществ»

 Чтить кровь, пролитую мучениками, до полного достижения всех целей движения и не использовать их память в личных или фракционных интересах.

 Уважать мирный характер движения.

 Не предпринимать никаких действий, которые бы привели к установлению прямых или косвенных связей с представителями власти.

 Не использовать движения для достижения фракционных целей, не втягивать его в предвыборную борьбу или попытки захвата власти.

 Публично уйти из движения, прежде чем баллотироваться на выборную должность.

 Не принимать никакой политической должности (получение назначения) в каких‑либо властных институтах.

 Проявлять приверженность народным интересам и уважение к другим людям.

 Способствовать образованию национального измерения в движении.

 Не обходить сложившиеся структуры коммуникации.

 Проявлять солидарность с любым(ой), пострадавшим(ей) от своей деятельности в качестве делегата(ки) движения.

Примечание: От любой(ого) делегатки(а), публично нарушевшей(его) Кодекс Чести, движение публично отречётся».[51]

И действительно, делегаты, нарушавшие обещания, подвергались остракизму, а иногда на них даже нападали.

Давление со стороны властей с целью кооптации движения продолжалось. В прессе появились заявления анонимных комитетов и советов, осуждающих «спираль насилия», раскрученную молодёжью, и «посредственный политический расчёт» «тех, кто продолжает паразитировать на общественном диалоге» и «затыкает рот лучшим представителям общества». Позже было пояснено, что под «лучшими представителями общества» подразумевались «все представители науки и политики из нашего муниципалитета, способные придать движению цель и целостность».[52]

В последующие годы ослабление антиавторитарного аспекта движения сопротивления указало на серьёзное препятствие на пути либертарных восстаний, которым удаётся отвоевать небольшое пространство автономии: опасность не столько со стороны авторитарных участников и противников движения, сколько со стороны постоянного международного давления на движение с целью его институционализации. В Кабилии большую часть давления в этом направлении оказывали европейские НПО и международные агентства, которые якобы трудились на благо мира в регионе. Они требовали от координаций аарч перехода к мирным тактикам борьбы, отказа от бойкота политических процессов, выдвижения своих кандидатов на национальные выборы. С тех пор движение раскололось. Многие делегаты отдельных аарч и старейшины, самопровозгласившие себя лидерами, ушли в политику, где их главной целью стало переписать алжирскую конституцию с тем, чтобы дать ход демократическим реформам и положить конец диктатуре. В то же время Движение за Автономию Кабилии (ДAK) продолжало настаивать на децентрализации власти и получении независимости региона.

Кабилия так и не получила ощутимой поддержки или выражений солидарности от других антиавторитарных движений земного шара, что могло оказать определённое влияние на стремления к институционализации протестов. Отчасти это случилось по причине изоляции и европоцентризма многих движений. С другой стороны, само движение сопротивления ограничило себя рамками национального государства и ему недоставало откровенно революционной системы идей. Если рассматривать его в изоляции, то акцент на автономии и гражданских правах каждого жителя сообщества, который присущ культуре амазиг, обладает явно антиавторитарным характером. Но в контексте государства возникают двойственные смыслы. Если бы требования движения сопротивления были полностью воплощены, то государство, по сути, лишилось бы смысла к существованию. С этой точки зрения требования революционны. В то же время в них нигде не содержалось призывов «уничтожить власть» в явном виде, поэтому для государства оставались лазейки, через которые оно могло бы проникнуть и воскреснуть уже внутри самого движения. Хоть Кодекс Чести явно запрещал сотрудничество с политическими партиями, ориентированная на защиту гражданских прав идеология движения делала подобное сотрудничество неизбежным, поскольку подразумевала собою требования «хорошего правления», что является кодовым словом для самообмана и предательства.

Мировозрение или анализ, революционные и антиавторитарные по своему характеру, могли бы предотвратить интеграцию движения и облегчили бы налаживание связей солидарности с другими движениями сопротивления за границами Алжира. Однако и сами антиавторитарные движения в других странах могли бы проявить больше солидарности, если бы им хватило способности к анализу борьбы и широты кругозора. Так, например, алжирское восстание вряд ли когда‑либо идентифицировало бы себя как «анархическое». По целому сонму исторических и культурных причин. И в то же время, данное восстание – один из самых воодушевляющих примеров анархии в свое время. Большая часть самоопределившихся анархистов не смогли осознать этого, не смогли установить связи взаимопомощи с восставшей Кабилией по причине культурной пропасти и предубеждений против народных движений, которые не разделяют эстетику и культурные элементы, превалирующие в среде европейских и американских революционеров.

Исторические эксперименты по коллективизации и формированию основ общества анархо‑коммунизма, проводившиеся в Испании в 1936‑1937 гг., могли случиться только потому, что анархисты готовились к вооружённой борьбе с испанской армией в ходе всеобщего вооружённого восстания. И когда фашисты попытались осуществить военный переворот, анархистам удалось нанести им поражение на территории большей части страны. Для защиты нового мира, который они вот‑вот создадут, анархистам пришлось организоваться, чтобы дать отпор фашистским частям, которые превосходили их по вооружению. Анархические ополчения оказались вовлечены в окопную войну. Был принят лозунг: «No pasarán!» (Они не пройдут!)

Несмотря на колоссальный фронт работ в тылу (организация образования, коллективизация земли и заводов, реорганизация общественной жизни), анархисты в то же время организовывали и готовили отряды ополчения для борьбы на фронте. На раннем этапе войны анархическая Колонна Дурутти отбросила фашистов на Арагонском фронте и в ноябре 1936 года сыграла важную роль в разгроме фашистского наступления на Мадрид. Буржуазные журналисты и сталинисты, желавшие уничтожить народные ополчения и восстановить профессиональную армию под своим полным контролем, распространяли критику добровольных ополчений. Джордж Оруэлл, сражавшийся в ополчении троцкистов, пишет без обиняков:

«Все – от генерала до рядового – получали одинаковое жалованье, ели ту же пищу, носили одинаковую одежду. Полное равенство было основой всех взаимоотношений. Вы могли свободно похлопать по плечу генерала, командира дивизии, попросить у него сигарету, и никто не счел бы это странным. Во всяком случае, в теории каждый отряд ополчения представлял собой демократию, а не иерархическую систему подчинения низших органов высшим. Существовала как бы договоренность, что приказы следует исполнять, но, отдавая приказ, вы отдавали его как товарищ товарищу, а не как начальник подчиненному. Имелись офицеры и младшие командиры, но не было воинских званий в обычном смысле слова, не было чинов, погон, щелканья каблуками, козыряния. В лице ополчения стремились создать нечто вроде временно действующей модели бесклассового общества. Конечно, идеального равенства не было, но ничего подобного я раньше не видел и не предполагал, что такое приближение к равенству вообще мыслимо в условиях войны.

…Позднее стало модным ругать ополчение, и приписывать все его недостатки не отсутствию оружия и необученности, а системе равенства. В действительности же, всякий новый набор ополченцев представлял собой недисциплинированную толпу не потому, что офицеры называли солдат «товарищами», а потому, что всякая группа новобранцев – это всегда недисциплинированная толпа. … Журналисты, которые посмеивались над ополченцами, редко вспоминали о том, что именно они держали фронт, пока в тылу готовилась Народная армия. И только благодаря «революционной» дисциплине отряды ополчения оставались на фронте; примерно до июня 1937 года их удерживало в окопах только классовое сознание. ... В подобных условиях регулярная армия, не имея в тылу частей заграждения, безусловно, разбежалась бы. … В первое время меня ужасал и бесил хаос, полная необученность, необходимость минут пять уговаривать бойца выполнить приказ. Я жил представлениями об английской армии, а испанское ополчение, право, ничем не походило на английскую армию. Но учитывая все обстоятельства, нужно признать, что ополчение воевало лучше, чем можно было ожидать».[53]

Оруэлл рассказал, что народные ополчения преднамеренно недоснабжались вооружением и аммуницией, которая была им необходима для победы над политическим аппаратом, решившим их уничтожить. Несмотря на этот факт, в октябре 1936 г. анархические и социалистические ополчения смогли отбросить фашистов на Арагонском фронте и ещё 8 месяцев удерживали новую линию фронта, пока их силой не сменила правительственная республиканская армия.

Этот конфликт был затяжным и кровавым, полным опасностей, непредвиденных возможностей и трудных решений. В течение всех этих событий анархистам приходилось доказывать жизнеспособность их идеала по‑настоящему антиавторитарной революции. Они пережили ряд успехов и неудач, которые в совокупности показывают, чего можно добиться и каких опасностей следует остерегаться революционерам, не желающим становиться новыми властителями.

В тылу анархисты и социалисты воспользовались возможностью, чтобы воплотить свои идеи на практике. Повсюду в испанской глубинке происходили экспроприации земли крестьянами, которые решительно взялись за отмену капиталистических отношений. Не существовало однобразной политики, которая бы определяла методы создания крестьянских анархо‑коммун. Сельские жители применяли разнообразные методы для свержения своих хозяев и создания общества нового типа. В некоторых местах служителей церкви и землевладельцев убивали. Но зачастую подобные действия являлись возмездием за сотрудничество с фашистами или старым режимом, за выдачу карательным органам радикалов, которых арестовывали и казнили. В ряде восстаний, прокатившихся по Испании в период 1932‑1934 гг., революционеры демонстрировали крайне малое стремление убивать своих политических противников. Например, когда крестьяне андалузской деревни Касас Вьехас развернули чёрно‑красный флаг, единственным актом насилия оказалось сожжение земельных документов. Ни политическое руководство региона, ни землевладельцы не были атакованы. Их просто проинформировали, что теперь они лишены власти и собственности. Тот факт, что впоследствии эти миролюбивые крестьяне были массово истреблены военными частями по требованиям тех самых политиков и землевладельцев, объясняет более агрессивный настрой анархистов в 1936 г. Что касается испанской католической церкви, то она являлась откровенно профашистской структурой. Священники уже долгое время являлись активными сторонниками различных форм обучения молодёжи, основанных на унижении и телесных наказаниях, поборниками идей патриотизма, патриархата, божественного права землевладельцев на землю. Когда Франко предпринял попытку вооружённого захвата власти, многие клерикалы по всей Испании участвовали в создании полувоенных фашистских формирований или играли в их деятельности активную роль.

В анархических кругах уже довольно давно идут дебаты о том, насколько допустимым в ходе борьбы с капитализмом являются нападения на конкретных облечённых властью людей, когда такого рода действия не связаны с самообороной. Тот факт, что наделённые властью люди в ответ на проявленное милосердие затем отдают приказы расстрельным командам и призывают к жестоким расправам над восставшими, чтобы запугать потенциальных недовольных, ясно говорит о том, что представители элиты не являются некими невинными агнцами, по воле случая играющими свои роли. Они осознанно и целенаправленно принимают участие в войне с угнетёнными. Поэтому убийства, совершавшиеся испанскими анархистами и крестьянами, нельзя считать признаком авторитаризма, который якобы присущ революционной борьбе. Это была осознанная стратегия в условиях опасного противостояния. Пример из того же времени, когда испанские сталинисты создали тайную полицию для пыток и казней своих бывших товарищей по оружию, наглядно показывает, как низко могут пасть люди, считая, что они «борются за правое дело». Но пример анархистов и других социалистических сил разительно контрастирует с порочной практикой авторитарных левых и доказывает, что подобное поведение вовсе не неизбежно.

Открытая демонстрация отсутствия авторитарных устремлений у анархистов видна на примере того, что те самые крестьяне, прибегавшие к насилию для самоосвобождения, впоследствии не заставляли крестьян‑индивидуалистов коллективизировать их землю. В большинстве деревень, которые распологались в районах, контролировавшихся анархистами, коллективные и личные земельные наделы существовали бок о бок. В самом худшем случае, когда какой‑нибудь крестьянин – противник коллективизации владел землёй в самом сердце земельного надела крестьян‑сторонников коллективизации, большинство могло попросить индивидуалиста обменять спорный земельный надел на другой, чтобы у других крестьян всё‑таки была возможность объединить землю для совместной обработки. В одном задокументированном примере крестьяне, проводившие коллективизацию, предложили индивидуалисту лучший земельный надел, чтобы достичь консенсуса по этому вопросу.

Ситуация в городах и внутри структур НКТ[54] (анархо‑синдикалистский профсоюз с более чем миллионом членов) оказалась более сложной. После того, как группы самообороны, подготовленные и вооружённые НКТ и ФАИ (Иберийская Федерация Анархистов), нанесли поражение фашистам в Каталонии и захватили оружие из армейских арсеналов, рядовые члены НКТ спонтанно организовали рабочие советы на заводах, ассамблеи в жилых кварталах и другие организации, которые должны были координировать экономическую жизнь людей. Что самое важное – анархисты организовывали структуры, в которые приглашали рабочих различных политических взглядов, то есть они не были склонны к сектантству. Несмотря на то, что анархисты являлись самой мощной силой в Каталонии, они не проявляли желания подавлять другие политические группы. Это контрастировало с деятельностью Коммунистической партии, троцкистов (ПОУМ) и каталонских националистов. Проблемы возникли в среде делегатов НКТ. Профсоюз не смог выстроить себя так, чтобы предотвратить собственную институционализацию и бюрократизацию. Делегатов региональных и национальных комитетов нельзя было отозвать в случае претензий к их деятельности со стороны рядовых членов НКТ, не существовало традиции, которая бы мешала одним и тем же людям оставаться на властных должностях в руководящих профсоюзных комитетах. Профсоюзные лидеры могли вести переговоры и принимать решения, не оглядываясь на мнение всего профсоюза. Более того, принципиальные анархо‑активисты последовательно отказывались от руководящих позиций в Конфедерации, в то время как интеллектуалы, увязшие в абстрактных теориях и экономическом планировании, имели склонность попадать в центральные комитеты. Таким образом, к революции июля 1936 г. в НКТ существовала устоявшаяся властная верхушка, изолированная от низового анархического движения.

Анархисты, вроде Стюарта Кристи, и ветераны группы либертарной молодёжи, продолжавшие партизанскую борьбу с фашистами в последовавшие за поражением анархической революции десятилетия, высказывали предположения, что такого рода динамика власти отделила руководство НКТ от рядовых членов организации и приблизила профсоюзных функционеров к профессиональным политикам. Так, они согласились вступить в Народный Антифашистский Фронт Каталонии наряду с авторитарными социалистами и республиканцами. Для них это был жест принятия плюрализма мнений и солидарности, а также способ организации самообороны перед лицом фашистской агрессии.

Отчуждённость верхушки НКТ от народных масс помешала им осознать то, что власть не была уже сосредоточена в правительственных зданиях; она уже выплеснулась на улицы, на фабрики, где рабочие захватывали производство. Не имея об этом ни малейшего представления, руководство НКТ, по сути, принялось ставить палки в колёса социальной революции, требуя от вооружённых масс отказаться от попыток полностью воплотить в жизнь идеалы анархо‑коммунизма. Это было продиктовано опасениями огорчить новых союзников.[55] В любом случае, анархистам того периода приходилось принимать очень сложные решения. Их представители оказались между двух огней: фашистское наступление, с одной стороны, и предательство союзников, с другой. А ополченцы на фронте и улицах городов были поставлены перед выбором: соглашаться ли с сомнительными решениями самоназванного руководства или рисковать расколом движения по причине излишне критических позиций.

Но, несмотря на внезапную власть, свалившуюся в руки НКТ, – они были доминирующей политической силой в Каталонии и других провинциях, – и «лидеры» анархистов, и рядовые члены организации предпочитали принимать решения и действовать на основе взаимного сотрудничества вместо того, чтобы подчинить других своей власти. Так, в Антифашистском Комитете, создать который предложило каталонское правительство, анархисты допустили равное количество членов как от себя, так и от относительно слабых в военном и политическом плане социалистического рабочего профсоюза и Каталонской националистической партии. Одной из главных причин сотрудничества с авторитарными политическими партиями, которую называло руководство НКТ, было предположение, что отмена правительства в Каталонии, по сути, означала бы установление анархической диктатуры. Но их предположение, что избавление от правительства (если быть более точным, это сделали бы сами люди, предоставь им НКТ такую возможность) обязательно означало бы установление диктатуры НКТ, демонстрирует росшее в них ослепляющее чувство собственной значимости. Лидеры анархо‑синдикалистов не смогли понять, что рабочий класс в тот период самостоятельно развивал новые организационные формы, вроде советов заводских рабочих, которые могли бы расцвести, выйди они за рамки существовавших организационных форм – будь то НКТ или правительство. Лидеры НКТ «не смогли осознать ни того, насколько мощным являлось народное движение, ни того, что их роль профсоюзных вождей теперь мешала развитию революции».[56]

Вместо того чтобы нарисовать красивые картинки анархического прошлого, мы должны понять, что приведённые примеры наглядно демонстрируют крайнюю сложность балансирования между эффективностью и авторитарностью. Быть эффективными и неавторитарными трудно, но можно.

Как сообщества могут принять изначальное решение о самоорганизации?

Все люди способны самоорганизовываться, независимо от их опыта политической деятельности. Конечно, первоначально задача взять на себя управление собственной жизнью покажется непростой, но со временем это пройдёт. В большинстве случаев люди идут по очевидному пути, спонтанно организовывая большие, открытые для всех собрания с соседями, сослуживцами или товарищами на баррикадах, чтобы разобраться, что необходимо делать. В некоторых случаях общество организуется на основе ранее существовавших революционных организаций.

В ходе народного восстания в Аргентине в 2001 г. люди продемонстрировали беспрецедентный уровень контроля над собственными жизнями. Они формировали районные ассамблеи, захватывали заводы и заброшенные участки земли, создавали сети бартерного обмена, блокировали шоссе, чтобы заставить правительство гарантировать пособие по безработице, удерживали улицы перед лицом смертельно опасных полицейских репрессий и заставили четырех президентов и многочисленных вице‑президентов одного за другим подать в отставку за довольно короткий срок. В течение всего этого периода народ не назначал лидеров, а большая часть районных ассамблей отказалась от попытки кооптации со стороны политических партий и профсоюзов. В рамках ассамблей, комитетов оккупированных заводов и иных организаций повстанцев практиковались модели принятия решений консенсусом и горизонтальные структуры. Как заметил один из активистов, вовлечённый в установление альтернативных социальных структур в своём районе (где уровень безработицы достигал 80%): «Мы строим власть, а не захватываем её».[57]

В одном только Буэнос‑Айресе люди сформировали более 200 районных ассамблей, в работу которых были вовлечены тысячи жителей города. Если верить одному из опросов, каждый третий житель столицы посещал собрания районной ассамблеи. Всё началось с совместных встреч жителей района, часто за общим приёмом пищи (olla popular). Затем происходил захват пространства, которое использовалось в качестве социального центра, – зачастую таким пространством служил заброшенный банковский офис. В скором времени районная ассамблея начинала проводить еженедельные собрания «по вопросам сообщества, а также по таким темам, как обслуживание внешнего долга, война и свободная торговля». Не менее важную роль играли обсуждения «того, как мы можем совместно трудиться для всеобщего блага и каким мы видим будущее». В конечном счёте, многие социальные центры могли предложить посетителям:

«информационное пространство, возможно с компьютерами, библиотеку, занятия по йоге, самообороне, языковые курсы, курсы первой помощи, электрики и тому подобного. Многие также организовали общественные сады, взяли под патронаж детские школьные клубы и курсы для взрослых, стали регулярно проводить социальные и культурные мероприятия, организовали всеобщее приготовление пищи. Люди политически мобилизовались ради самих себя и для поддержки бастующих и захваченных фабрик».[58]

Участники ассамблей образовали рабочие группы (такие как медицинская помощь и альтернативные СМИ), которые проводили дополнительные собрания для людей, наиболее заинтересованных в этих проектах. Вот заметки посетившего регион независимого журналиста:

«В некоторых ассамблеях участвует порядка 200 человек, в других – намного меньше. В одной из ассамблей было порядка 40 человек, совершенно разного происхождения. Начиная от двух матерей, сидевших на тротуаре и кормящих грудью малышей, худющего хиппи в клёше, престарелого таксиста, велокурьера с дредлоками до студента‑медика и юриста в деловом костюме. Представители всех слоёв аргентинского общества выстроились кружком на углу улицы под оранжевым светом фонарей. Новенький мегафон переходил из рук в руки, пока люди обсуждали вопрос возвращения себе контроля над собственными жизнями. Периодически проезжавшие мимо машины выражали поддержку бибиканьем. И всё это продолжалось в среду вечером с восьми до полуночи!»[59]

Вскоре уже районные ассамблеи координировались на уровне города. Раз в неделю каждая из них отправляла делегата на общий (интербаррио) пленум, собиравший тысячи людей со всего города, чтобы обсуждать общие проекты и протестные планы. Решения на общем пленуме принимались большинством голосов, но в самой структуре собрания отсутствовало подчинение, поэтому никто не был связан обязательствами по исполнению принятого решения: их воплощали в жизнь, только если люди искренне этого хотели. Соответственно, если большое количество участников и участниц общего пленума голосовало против (или воздерживалось) по определённому вопросу, предложение перерабатывали, чтобы оно могло получить большую поддержку.

Структура ассамблей быстро распространилась на провинциальный и национальный уровни. Через два месяца после начала восстания национальная «Ассамблея ассамблей» призывала уже заменить правительство ассамблеями. Этому не суждено было сбыться, но, в конечном счёте, правительство Аргентины удалось заставить принимать пронародные решения: оно объявило о дефолте по международным долговым обязательствам – беспрецедентный шаг.

Международный Валютный Фонд оказался настолько напуган народным восстанием и международной поддержкой, которую оказало движение антиглобалистов, и настолько выбит из колеи коллапсом своего детища (проекта неолиберальных реформ в Аргентине – прим. пер. ), что смирился с этим тяжелейшим поражением. Аргентинское движение сопротивления сыграло решающую роль в достижении одной из основных целей антиглобалистов: одержало победу над МВФ и Всемирным Банком. На момент написания этой книги эти институты дискредитированы и находятся под угрозой банкротства. В это время аргентинская экономика стабилизировалась, а народный гнев по большей части прошёл. И всё же часть ассамблей, занимавших ключевые ниши в дни восстания, продолжает функционировать даже спустя семь лет. И когда конфликт в очередной раз вспыхнет, эти ассамблеи будут храниться в коллективной памяти людей этакими семенами будущего общества.

Город Кванджу в Южной Корее освободил себя сам за шесть майских дней в 1980 г., когда студенческие и рабочие протесты против военной диктатуры вылились в восстание в ответ на объявление военного положения. Протестующие сожгли офис государственной телекомпании и захватили оружие, после чего организовали «Гражданскую Армию», которая вытеснила полицейские и военные части. Подобно другим городским восстаниям (например, парижским 1848 г. и 1968 г., событиям в Будапеште в 1919 г., в Пекине в 1989 г.), студенты и рабочие Кванджу быстро сформировали ассамблеи для организации городской жизни и налаживания контактов с внешним миром. Участницы тех событий рассказывают о сложной организационной системе, которая развилась спонтанно и за короткий период времени – и без влияния лидеров основных студенческих групп и протестных организаций, которых к этому моменту уже арестовали. Их система включала в себя Гражданскую Армию, Ситуационный Центр, Комитет Граждан и Студентов, Планово‑Ревизионный Совет, департаменты самообороны, расследования, информации, общественных услуг, похорон и прочие.[60] Для подавления восстания и воспрепятствования его расползанию по стране потребовалась широкомасштабная операция специальных сил корейской армии при поддержке американских военных. В ходе военной операции несколько сотен людей было убито. Даже враги описывали вооружённое сопротивление восставших как «ожесточённое и хорошо организованное». Комбинация спонтанной организации, открытых ассамблей и специальных тематических комитетов произвела на всех свидетелей событий неизгладимое впечатление. Люди воочию увидели, как быстро сообщество может перестроиться после того, как вырывается из привычной рутины подчинения правительству.

Во время революции 1956 г. в Венгрии государство рухнуло после того, как студенческие и рабочие массы вооружились. Большая часть страны перешла под непосредственное управление народа, который быстро реорганизовал экономику и сформировал милицейские ополчения для борьбы с вторжением советских войск. Первоначально каждый город самоорганизовывался спонтанно, но оказалось, что формы этой самоорганизации были очень похожи, возможно, по причине общего культурного и политического контекста. Венгерские анархисты играли важную роль в новых Революционных Советах, которые были организованы на федералистских принципах для координации обороны, а также принимали участие в деятельности рабочих советов, которые управляли захваченными заводами и шахтами. Старые политиканы в Будапеште сформировали новое правительство и попытались кооптировать автономные советы в структуру многопартийной демократии, но влияние правительства не распространялось за пределы столицы, пока второму вторжению советских войск не удалось сокрушить повстанцев. Анархическое движение Венгрии не отличалось тогда многочисленностью, но народная поддержка многих советов показывает, насколько анархические идеи становятся заразны, как только люди принимают решение о самоорганизации. Эффективность описанных организационных форм подтверждается способностью управлять страной и обороняться во время первой попытки вторжения со стороны советской армии. Не было никакой нужды в выстраивании сложной институциональной структуры по неким заранее подготовленным лекалам после свержения авторитарного правительства. Всё, что было нужно народу, – это желание собираться вместе на открытых собраниях и совместно решать свою судьбу, вера в себя и в свою способность воплотить собственные идеи в жизнь, даже если поначалу это и кажется сложным.

Как будет решаться вопрос с компенсацией за былые ущемления?

Даже если вдруг завтра утром мы проснёмся и обнаружим, что правительство и капитализм сами собой исчезли, люди все еще будут разделены. Наши места обитания обусловлены нашими историями угнетения. Оно же определяет степень нашего доступа к земле, воде, чистой окружающей среде, инфраструктуре. Оно же влияет на степень насилия в наших сообществах. Люди имеют довольно сильно разнящиеся социальные привилегии в зависимости от цвета кожи, гендера, гражданства, экономического класса и прочих подобных факторов. Что именно унаследуют эксплуатируемые планеты после того, как они восстанут и захватят, наконец, все богатства, созданные обществом? Здоровую землю, чистую воду и больницы или истощённые заражённые радиацией пустоши, свалки мусора и ржавые водопроводные трубы? В значительной степени это будет зависеть от цвета их кожи и национальности.

Ключевым моментом анархической революции является понятие глобальной солидарности. Солидарность – это противоположность благотворительности. Она не зависит от неравенства между дающим и получающим. Как и всё хорошее, что случается в жизни, солидарность можно только разделить. Таким образом, уничтожаются сами категории дающего и получающего, существующее неравенство в динамике власти между участниками в равной степени не поощряется, но и не игнорируется. Между революционеркой в Иллинойсе и революционером в Мато Гроссо не может быть настоящей солидарности, если им приходится игнорировать тот факт, что дом одной построен из древесины, похищенной с земель другого, что почва загрязнена и все перспективы будущего общины в Мато Гроссо ограничены.

Анархия должна стать несовместимой с колониализмом, будь то колониализм, существующий и по сей день в новых обличиях, или же колониализм как историческое наследие, которое мы пытаемся игнорировать. Таким образом, анархическая революция должна опираться в том числе на борьбу против колониализма. Это означает оказание поддержки народам Глобального Юга, пытающимся обратить вспять неолиберальные процессы в своих странах, борьбе индейских племён за свои земли, борьбе чернокожего населения с последствиями рабовладельческого наследия. Те, кому посчастливилось родиться в привилегированном положении – белые и все, кто проживает в Европе и странах, образованых европейскими переселенцами (США, Канада, Австралия), – должны оказывать борьбе народов Глобального Юга политическую, культурную и материальную поддержку. Поскольку масштаб антиавторитарных восстаний пока ещё слишком невелик, а возмещение ущерба будет носить глобальный характер по причине глобальности колониального угнетения, на данный момент не существует полноценных примеров того, как будут выглядеть наши репарации. Однако некоторые небольшие случаи указывают на то, что среди анархистов существует желание возместить ущерб угнетённым и что это намного проще сделать, руководствуясь анархическими принципами взаимопомощи и прямого действия, чем опираясь на демократические правительства (с их неизменным отказом осознать собственные преступления былых веков и достойными сожаления полумерами). Вышесказанное справедливо и в отношении «революционных правительств», которые традиционно наследуют и скрывают факты угнетения в своих странах. Это видно на примерах того, как нагло и беспринципно правительства СССР и Китая встали во главе рухнувших национальных империй, одновременно заявляя о своей антиимпериалистической политике.

В 1994 г. в южном мексиканском штате Чиапас произошло восстание сапатистов, которые завоевали автономность для дюжин индейских поселений. Назвавшиеся так в память о мексиканском революционере, защищавшем интересы крестьянства, Сапате, и демонстрируя приверженность к индейским, марксистским и анархическим идеям, сапатисты сформировали армию, управляемую народными «энкуэнтрос» (собраниями), с целью борьбы против неолиберального капитализма и продолжающейся эксплуатации и геноциде индейского населения со стороны мексиканского правительства. Сапатисты просили поддержать их в деле вытаскивания сообществ индейцев из глубин нищеты (навязанной многими поколениями колониальных отношений) и в борьбе с последствиями военных блокад и угнетения со стороны силовых структур государства. Тысячи добровольцев и людей с техническими знаниями со всего света устремились в поселения сапатистов, чтобы помочь с созданием инфраструктуры. Ещё больше людей оказывали поддержку, пересылая деньги и оборудование или приобретая товары fair‑trade[61], производимые на автономных территориях. Это пример солидарной поддержки. Что ещё более важно – так это то, что поддержка оказана в формах, которые пожелали сами сапатисты. Это очень сильно контрастирует с христианской моделью благотворительности, в которой привилегированные навязываются в благодетели обнищавшему получателю благотворительной помощи, от которого ожидается благодарность.

Крестьяне в Испании были угнетены в течение всей многовековой истории феодализма. Частичная революция 1936 г. позволила им отвоевать привилегии и богатства, накопленные угнетателями за счёт эксплуатации крестьянского труда. В освобождённых деревнях созывались крестьянские ассамблеи, которые решали вопросы перераспределения земли, отнятой у крупных землевладельцев, чтобы бывшие крепостные, наконец, смогли получить в собственность обрабатываемую землю. В отличие от фарсовых Комиссий правды и примирение, организованных в ЮАР, Гватемале и других регионах, которые, по сути, защищают угнетателей от каких‑либо ощутимых последствий и, прежде всего, ставят своей целью сохранить неравенство в распределении власти и привилегий, полученных в результате угнетения, ассамблеи испанских крестьян наделили последних властью самостоятельно принимать решения о том, как восстановить своё достоинство и вернуть равноправие. Помимо вопроса перераспределения земли ассамблеи занимались решением проблем с профашистски настроенным католическим духовенством и переоборудованием вилл богатеев в социальные центры, склады, школы, клиники. За пять лет государственной аграрной реформы республиканское правительство Испании перераспределило всего 876 327 гектаров земли. За несколько недель революции крестьяне самостоятельно захватили 5 692 202 гектара.[62] Этот показатель становится ещё более значимым, если принять во внимание, что против перераспределения выступали как республиканцы, так и социалисты, и что оно могло проводиться только в той части страны, которую не контролировали фашисты.

Каким образом зародится общая антиавторитарная экологическая этика?

В долгосрочной перспективе анархическое общество будет, безусловно, работать лучше, если выработает культуру, основанную на ценности сотрудничества, автономии и экологически ответственного поведения. То, каким образом будет структурировано новое общество, может или поощрить, или затруднить появление подобной этики, подобно тому, как современное общество вознаграждает соперничество, угнетение и загрязнение окружающей среды, одновременно препятствуя антиавторитарным моделям поведения. В обществе, основанном на ненасилии, социальные структуры уже не смогут заставлять людей жить в соответствии с какими‑либо принципами (пусть даже анархическими): у людей должно появиться естественное желание так жить и идентифицировать себя с этой системой ценностей. К счастью, факт восстания против авторитарной капиталистической культуры может сам по себе способствовать популяризации антиавторитарных идей.

Анархист‑антрополог Дэвид Грэбер рассказывает о племени тсимихетов на Мадагаскаре, которые восстали против власти династии Мароансетра. Уже больше столетия минуло с тех пор, а тсимихеты до сих пор «отличаются прочно укоренившимися эгалитарными принципами общественной организации и деятельности», которые, зачастую, определяют идентичность представителей этноса.[63] Название тсимихеты, выбранное племенем, означает «те, кто не стрижётся», – это отсылка к традиции, по которой подданные Мароансетра обязаны обстригать волосы в знак подчинения.

Ряд культурных изменений произошёл в испанском обществе во время Испанской Гражданской войны в 1936 г. Активную роль по критическому переосмыслению консервативных обычаев и внедрению анархо‑коммунистической культуры в деревнях играла молодёжь. В особенности это касалось быстрого изменения роли женщин. Женщины организовали анархо‑феминистскую группу «Свободные Женщины» («Mujeres Libres»), которая должна была помочь делу революции и обеспечить женщинам достойное место в первых рядах борьбы. Женщины воевали на передовой, в составе боевых частей анархической милиции, удерживали фронт перед натиском фашистов. «Свободные Женщины» организовали курсы огневой подготовки, школы, программы ухода за детьми и специальные социальные группы «только для женщин», чтобы помочь женщинам овладеть навыками, необходимыми для равноценного с мужчинами участия в борьбе. Участницы группы часто дискутировали с мужчинами‑анархистами, делая акцент на важности освобождения женщин от пут патриархата как необходимой части всякой революционной борьбы. По их мнению, проблемы патриархального угнетения нельзя было рассматривать как второстепенные задачи, которые можно начать решать после победы над фашизмом.

В городах Каталонии удалось существенно снизить социальный гнёт в отношении женского населения. Впервые за всю историю Испании женщины получили право ходить одни по улицам города с непокрытой головой. Не говоря уже о том, что многие сразу же оделись в одежды ополченок и взяли в руки винтовки. Анархистки, вроде Люсии Санчез Саорнил, писали о воодушевлении, которое испытывали, привнося изменения в культуру, ранее пронизанную патриархальным угнетением. Мужчины‑современники (Джордж Оруэлл и Франц Боркенау) также отметили перемены в статусе женщины в Испании периода Революции.

Участие в народных ассамблеях в ходе восстания 2001 г. в Аргентине (вызванного экономическим коллапсом) позволило в прошлом аполитичным людям создать антиавторитарную культуру взаимодействия. Ещё одна популярная форма сопротивления – движение piquetero («пикетерос» – блокады и перекрытия дорог, массовые несанкционированные шествия по ним – прим. пер. ) – оказала огромное влияние на жизнь и культуру многих безработных. Первоначально пикетерос состояли из безработных, которые закрывали лица масками и устанавливали баррикады на шоссе, чтобы перекрыть транспортные потоки и, таким образом, сделать свои требования справедливого распределения еды или выплат по безработице более весомыми. Помимо упомянутых форм деятельности, пикетерос старались организовать антикапиталистические экономические отношения, которые бы включали школы, группы медиа‑активистов, бесплатную раздачу одежды, пекарни, клиники и ремонтные бригады для помощи в быту и создания инфраструктур (например, канализации). Многие из групп пикетерос были связаны с Движением Безработных Рабочих (MTD). К тому времени, когда в декабре 2001 г. средний класс начал громить банки, это движение уже было достаточно сильным, чтобы играть важную роль в антикапиталистической борьбе в Аргентине.

Двое добровольцев проекта Indymedia, отправившихся в Аргентину из США и Британии для документирования восстания для англоговорящих стран, провели некоторое время с группой активистов в районе Адмирал Браун в южном Буэнос‑Айресе.[64] Подобно многим другим участникам движения MTD и пикетерос, участницы и участники этой группы перешли к активным действиям под воздействием недавно начавшейся безработицы. Однако их мотивы не ограничивались соображениями материального достатка. Так, они часто организовывали культурные и образовательные хэппенинги. Два активиста Indymedia вспоминали семинар, проводившийся в пекарне, аффилированной с MTD, на котором члены коллектива обсуждали различия между капиталистической и антикапиталистической пекарнями. «Мы производим для соседей... и для того, чтобы овладеть новыми навыками, навыками производства для самих себя», – говорила 50‑летняя женщина. Ей вторил юноша в майке Iron Maiden: «Мы производим продукцию ради улучшения жизни всех и каждого».[65] Эта же группа управляла Ropero, мастерской по пошиву одежды, и участвовала во многих других проектах. Она существовала благодаря работе добровольцев и зависела от добровольных пожертвований соседей, хотя весь район считался довольно бедным. Несмотря на трудности, мастерская два раза в месяц устраивала бесплатную раздачу одежды для всех тех, кто не мог себе позволить её купить. В остальное время волонтёры ремонтировали старую одежду, брошенную на улицах. В отсутствие мотивации поощрять капиталистическую систему отношений люди из этих проектов находили повод для гордости в том, чем они занимались, с радостью демонстрируя посетителям, какими хорошими могут быть отремонтированные вещи, даже несмотря на дефицит материалов.

Общий идеал, к которому стремились все пикетерос, включал в себя твёрдую приверженность неиерархическим формам организации и участие в совместной деятельности и дискуссиях всех членов коллектива, независимо от возраста. Зачастую женщины первыми выходили на пикеты, и они владели существенным вниманием внутри движения. Многие женщины впервые в жизни получили возможность участовать в крупных собраниях по принятию решений или исполнять традиционно мужские функции внутри этих автономных организаций. В той самой пекарне, где проходил описанный выше семинар, безопасностью (традиционно мужская стезя) заведовала молодая женщина.

Во время восстания 2006 г. в Оахаке, Мексика, ровно также, как и до, и после этого, коренная культура была неиссякаемым источником сопротивления. Поскольку они являли пример кооперативных, антиавторитарных и экологически устойчивых отношений до колониализма, коренные народы в оахакском сопротивлении стремятся взрастить и усилить те аспекты культуры, которые контрастируют с системой, ценящей собственность дороже жизни, порождающей конкуренцию и господство и эксплуатирующей природу, приводя к вымиранию. Их способности к практике антиавторитарной и экологической культуры, работе в духе солидарности и тому, чтобы кормить себя на маленьких клочках земли, которыми они обладали, увеличили мощь их сопротивления и тем самым шансы к самому их выживанию. Таким образом, сопротивление капитализму и государству – одновременно средство защиты коренных культур и тигель, в котором куется мощный антиавторитарный дух. Многие люди, участвовавшие в восстании сами, не были представителями коренных народностей, но испытывали на себе влияние коренных культур и были вдохновлены ими. Таким образом, акт восстания сам по себе позволил людям выбирать социальные ценности и формировать их собственные идентичности.

До восстания доведенный до нищеты штат Оахака «продавал» свою коренную культуру как товар для приманивания туристов и привлечения бизнеса. Гуэлагуэца, важное для местных жителей собрание представителей коренных культур, стало спонсируемым государством туристическим аттракционом. Но во время восстания 2006 г. туризм был отодвинут на второй план, и в июле социальные движения организовали Народную Гуэлагуэцу – не для продажи туристам, а для собственного удовольствия. После успешного блокирования коммерческого мероприятия для туристов сотни студентов города Оахака и людей из деревень со всего штата приступили к организации собственного фестиваля. Они сделали костюмы, подготовили песни и танцы из всех семи районов Оахаки. В итоге Народная Гуэлагуэца имела огромный успех. Все участвовали бесплатно, и на месте действия было полно народа. Было больше традиционных танцев, чем даже во время коммерческих Гуэлагуэц. Ранее фестиваль проводился ради денег, большая часть которых попадала в карманы спонсорам и государству, теперь это был день, когда все делились друг с другом, как это традиционно и было. В сердце антикапиталистического и по большей части местного движения был фестиваль, праздник тех ценностей, которые объединяли движение вместе, и возрождения коренных культур, которые до этого уничтожались или низводились до ходкого экзотического товара.

В то время как Гуэлагуэцы были восстановлены как часть коренной культуры для поддержки антикапиталистического восстания и того либертарного общества, которое оно должно породить, другой традиционный праздник был видоизменен для службы движению. В 2006 г. в День мертвых, мексиканский праздник, который соединяет в себе местные религиозные культы с католическими влияниями, совпал по времени с правительственным наступлением на движение. Незадолго до 1 ноября полицейские силы и полувоенные формирования убили около дюжины людей, так что смерть была свежа в памяти у всех. Художники граффити долгое время играли важную роль в движении в Оахаке, покрывая стены посланиями задолго до того, как народ захватил радиостанции, чтобы обрести голос. Когда в ноябре совпали День мертвых и жестокие правительственные репрессии, эти художники возглавили работу по адаптации праздника для того, чтобы почтить память погибших и прославить борьбу. Они покрыли улицы традиционными tapetes – цветными фресками, нанесенными с помощью песка, мела и цветов, но на этот раз tapetes содержали послания сопротивления и надежды или изображали имена и лица всех убитых людей. Люди сделали также скульптуры в виде скелетов и алтари для каждого убитого полицией и полувоенными формированиями. Один из художников граффити, Еска, описывает это:

«В этом году в День мертвых традиционные фестивали обрели новое значение. Угрожающее присутствие отрядов Федеральной полиции наполнило воздух нависшей над городом атмосферой уныния и хаоса. Но мы смогли преодолеть наш страх и наши потери. Люди хотели следовать традициям не только ради своих предков, но также ради всех участников движения, кто погиб в последние месяцы.

Несмотря на то, что это звучит немного противоречиво, День мертвых – одно из тех событий в Оахаке, где больше всего жизни. Карнавалы, люди, наряженные в разные костюмы – дьяволов, скелетов, полные разноцветных перьев. Они проходят парадом через город, танцуя или играя театрализованные комические сценки, – в этом году с социально‑политическим уклоном.

Мы не позволили силам Федеральной полиции помешать нашему празднику и нашему трауру. Весь туристический путь по центру города, Macedonio Alcalá, был полон жизни. Звучала протестная музыка, и люди танцевали и наблюдали за созданием наших знаменитых песочных фресок, называемых tapetes. Мы посвятили их всем убитым участникам движения. Любой желающий мог присоединиться, чтобы установить свой кусочек мозаики. Разнообразие цветов выражало наши смешанные чувства, вызванные репрессиями и свободой. Радость и печаль, ненависть и любовь. Рисунки и песни, вырвавшиеся на улицу, создали незабываемую сцену, которая, наконец, обратила нашу грусть в радость».[66]

В то время как искусство и традиционные фестивали играли роль в развитии освободительной культуры, сама борьба, особенно баррикады, создали среду для общения, где отчуждение было преодолено и соседи построили новые взаимоотношения. Одна женщина описывает свой опыт:

«На баррикадах вы увидите народ всех мастей. Много раз люди говорили нам, что познакомились друг с другом на баррикадах. Хотя они и были соседями, они не знали друг друга до этого. Они даже говорили: «Я никогда не заговаривал со своим соседом прежде, потому что не думал, что он мне по душе, но теперь мы вместе на баррикадах и он мой компаньеро».

Так что баррикады не были только лишь препятствием на пути транспорта, но стали пространством, где соседи могли побеседовать, а общины вели диалог. Баррикады стали способом, которым общины усиливают себя»[67].

По всей Европе десятки автономных поселков построили жизнь вне капитализма. Особенно в Италии, Франции и Испании, эти поселки существуют вне контроля государства и с небольшим влиянием логики рынка. Иногда покупая дешевую землю, часто сквотируя покинутые деревни, эти новые автономные сообщества создают инфраструктуру для либертарной общественной жизни и культуру, которая идет в ногу с ней. Эти новые культуры заменяют малую семью более широкой, содержательной и гибкой семьей, объединенной скорее близостью и всеобщей любовью, чем кровными родственными связями и собственнической любовью. Они отменяют гендерное разделение труда, ослабляют возрастное разделение и иерархию и создают общественные и экологические ценности и отношения.

Особенно замечательная сеть автономных поселений находится в горах около Итоис, в Наварре, которая является частью Страны Басков. Самое старое из них, Лакабе, было занято за двадцать восемь лет до написания этих строк и служит домом для тридцати человек. Проект любви, Лакабе, бросает вызов и изменяет традиционную эстетику сельской бедности. Полы и аллеи выложены прекрасными мозаиками из камня и керамики, а последние дома, построенные там, могли бы сойти за роскошную усадьбу миллионера, но, несмотря на это, они были построены силами людей, живущих в них, и спроектированы в гармонии с окружающей средой таким образом, чтобы улавливать тепло солнца и не впускать холод. В Лакабе есть свои общественные пекарня и столовая, в которой в обычный день устраивают восхитительные пиры, на которых присутствуют все жители деревни.

Другое поселение рядом с Итоис, Арицкурен, представляет пример определенной эстетики, которая представляет отличную модель истории. Тринадцать лет назад несколько людей заняли деревню, пустовавшую более пятидесяти лет. После этого они построили все свои жилища из обломков строений старого села. Наполовину Арицкурен все еще состоит из руин, медленно разрушающихся в горном лесу в часе езды от ближайшей дороги с покрытием. Руины напоминают об истоках и основании живой части деревни, а также служат как склады стройматериалов, которые будут использованы для восстановления другой ее части. Новое восприятие истории, живущее среди нагромождений камней, является ни линейным, ни амнезическим, но органическим, где прошлое – это скорлупа настоящего и почва для будущего. Также оно является посткапиталистическим, предполагающим возвращение к земле и создание нового общества на руинах старого.

Ули (Uli), другое покинутое и вновь заселенное поселение, прекратило свою деятельность после более чем десятилетия автономного существования. Но уровень успеха среди поселений в общем воодушевляет – 5/6 все еще полны сил. «Провал» Ули демонстрирует другое преимущество анархической организации: коллектив может самороспуститься вместо того, чтобы навсегда погрязнуть в ошибке или подавлять индивидуальные нужды ради поддержания искусственной общности. Эти деревни в их первой инкарнации веком ранее были разрушены экономической катастрофой индустриализировавшегося капитализма. С другой стороны, их жители были зажаты в консервативной системе кровного родства, всячески поддерживаемой церковью.

В Арицкурене, также как и в других автономных поселениях по всему миру, жизнь одновременно и трудоемка, и расслаблена. Жители должны строить всю свою инфраструктуру сами и создавать большую часть нужных им вещей своими руками, поэтому у них всегда много работы. Люди просыпаются утром и работают каждый над своим проектом, или же все собираются вместе для коллективной работы, решение о которой было принято на предшествующем собрании. После обильного обеда, который готовит по очереди кто‑то один для всех, остается весь вечер для того, чтобы расслабиться, почитать, съездить в город, поработать в саду или заняться починкой строений. В некоторые дни никто не работает вообще. Если кто‑то захочет пропустить день, его не осуждают, потому что проводятся собрания, на которых обязанности равномерно распределяются. В этом контексте, характеризуемом близкой связью с природой, неприкосновенная индивидуальная свобода объединена с коллективной социальной жизнью. Размывая границы между работой и удовольствиями, жители Арицкурена создали не только новый образ жизни, но и этос, подходящий для жизни в анархическом обществе.

Школа, которую они возвели в Арицкурене, – яркий символ этого. В Арицкурене и соседних деревнях живет некоторое количество детей. Их окружение уже само по себе предоставляет изобилие возможностей для обучения, но желательна также и формальная система образования. Проект предоставляет возможности для внедрения альтернативных методов обучения, которые могут быть доступны для детей из всего региона.

Как показывает школа, автономные поселки не вписываются в стереотип хипповской коммуны как эскапистской попытки создать утопию в микрокосме, вместо изменения реального мира. Несмотря на физическую изоляцию, эти поселения активно взаимодействуют с внешним миром и социальными движениями, борющимися за его изменение. Жители делятся своим опытом по созданию устойчивых коллективов с другими анархистскими и автономными коллективами страны. Многие люди делят свой год между поселением и городом, уравновешивая более утопическую жизнь с участием в текущей борьбе. Поселения также служат убежищами для активистов, отдыхающих от полной стрессов городской жизни. Многие поселения занимаются проектами, которые вовлекают их в социальную активность. Например, одно автономное поселение в Италии предоставляет спокойную базу для группы, которая занимается переводами радикальных текстов. Аналогично, поселения около Итоиса принимали решающее участие в двадцатилетнем сопротивлении строительству гидроэлектростанции в их районе.

В последние почти десять лет, начиная с захвата Ралы, что под Арицкуреном, автономные поселения округа Итоис создали сеть, обмениваясь инструментами, материалами, опытом, едой, семенами и другими ресурсами. Периодически они общаются, чтобы обсудить взаимопомощь и общие проекты. Жители одного поселения ходят в гости к жителям другого, чтобы пообедать, поболтать и, возможно, еще донести десяток кустов малины. Они также принимают участие в ежегодных встречах, которые собирают автономные общины со всей Испании для того, чтобы обсудить процесс создания устойчивых коллективов. Здесь каждая группа рассказывает о проблеме, которую они не могут разрешить (например, распределение обязанностей или принятие решений методом консенсуса на практике). Затем каждый из них выступает посредником, в то время как другой коллектив обсуждает свою проблему – желательно такую проблему, опыт в решении которой есть у группы‑посредника.

Поселения Итоиса замечательны, но не уникальны. Восточнее, в Арагонских Пиренеях, в горах Ла Солана, есть почти два десятка заброшенных деревень. На момент написания этого текста семь из них были вновь заселены. Сеть между ними все еще на неформальном уровне, и во многих деревнях на раннем этапе их обновления живет всего по несколько человек. Но каждый год туда приезжает большее количество людей, и вскоре тут может возникнуть даже более крупная плеяда сельских поселений, чем в Итоисе. Многие из этих поселений поддерживают плотные связи со сквоттерским движением Барселоны и всегда готовы принять людей, которые хотят приехать, помочь или даже обосноваться там.

При определенных обстоятельствах сообщество может получить автономию для построения новой формы общежития, купив землю, а не захватив ее. Хотя этот путь может быть более безопасен, он также создает необходимость зарабатывания денег для того, чтобы выжить, но это давление все же не является фатальным. Лонго Май – это сеть кооперативов и автономных поселений, которая зародилась в Базеле, Швейцария, в 1972 г. Название по‑провансальски означает «пусть это длится долго», и с тех пор они и живут в соответствии со своим эпонимом. Первыми кооперативами Лонго Май являются фермы Le Pigeonnier, Grange neuve и St. Hippolyte, расположенные рядом с поселком Лиманс (Limans) в Провансе. Здесь 80 взрослых и множество детей живут на трехстах гектарах земли, где они занимаются земледелием, садоводством и скотоводством. Они держат 400 овец, домашнюю птицу, кроликов, пчел и упряжных лошадей. Действуют гараж, кузница, пилорама, плотницкая и ткацкая мастерские. Альтернативная радиостанция кооператива «Радио Зинзин» выходит в эфир уже 25 лет (на 2007 год). Сотни молодых людей прошли через кооператив или помогали ему, тем самым обучаясь новым навыкам и часто впервые имея контакт с коммунитарной жизнью или неиндустриальным сельским хозяйством и производством.

С 1976 г. Лонго Май использует кооперативную прядильную фабрику в Чантемерле, что во французских Альпах. Используя натуральные красители и шерсть от 10 000 овец, по большей части местных, они производят свитера, рубашки, холст и полотно для прямой продажи. Кооператив основал профсоюз «АТЕЛЬЕ» («ATELIER»), сеть животноводов и шерстопрядильщиков. Фабрика обеспечена собственным электричеством при помощи малой ГЭС.

Также во Франции, рядом с Арлес, на двадцати гектарах земли расположился кооператив Mas de Granier. Он заготавливает сено и растит оливковые деревья, в хорошие годы производя масло не только для себя, но и для других кооперативов Лонго Май. Три гектара выделено для выращивания органических овощей, которые еженедельно доставляются к заказчикам из других коммун. Некоторая часть овощей закатывается в банки в виде консервов на кооперативном заводике. Также они выращивают зерно, чтобы печь хлеб, делать пасту и кормить животных.

В Закарпатской области Украины Зеленый Хай, небольшая община Лонго Май, зародилась после распада Советского Союза. Здесь они создали языковую школу, плотницкую мастерскую, скотоводческую ферму и молокозавод. Также у них есть свой коллектив, исполняющий традиционную музыку. Сеть Лонго Май использовала свои ресурсы для помощи созданию кооператива в Коста‑Рике в 1978 г., который предоставил землю четыремстам безземельным крестьянам, бежавшим от гражданской войны в Никарагуа, позволив им создать новую общину и обеспечить себя. Также кооперативы Лонго Май есть в Германии, Австрии и Швейцарии. Они производят вино, занимаются строительством из местных экологических материалов, организуют школы и т.п. В Базеле они содержат офисное здание, служащее как координационная точка, информационный узел и центр для посетителей.

Призыв к созданию сети кооперативов, изданный в Базеле в 1972 г., содержит в себе следующее:

«Чего вы ожидаете от нас? Что мы ради того, чтобы не стать изгоями, примем несправедливость и безумные жестокости этого мира без надежды или ожиданий?

Мы отказываемся продолжать эту войну, в которой нельзя победить. Мы отказываемся играть в игру, которая уже проиграна, в игру, единственным результатом которой является наша криминализация. Индустриальное общество, без сомнения, идет к собственной гибели, и мы не желаем в этом участвовать.

Мы предпочитаем искать пути к строительству собственных жизней, созданию нашего собственного пространства, того, для чего нет места в этом циничном капиталистическом мире. Мы можем найти достаточно места в экономически и социально депрессивных районах, откуда молодежь уезжает во все большем количестве и остаются только те, кто не имеет другого выбора».[68]

По мере того, как у капиталистического сельского хозяйства все хуже получается прокормить мир, в связи с катастрофами, вызванными изменением климата и загрязнением, почти неизбежным видится то, что большое количество людей будет вынуждено вернуться назад на землю, чтобы создать местные устойчивые формы сельского хозяйства. В то же время обитатели городов должны понимать, откуда приходит их пища и вода. Один из способов осознания этого – поехать в поселение, чтобы посмотреть и помочь.

Революция, состоящая из множества революций

Многие думают, что революции всегда проходят трагический путь от надежды к предательству. Конечным результатом революций в России, Китае, Алжире, на Кубе, во Вьетнаме и где бы то ни было еще явилось установление нового авторитарного режима. Некоторые были даже хуже предыдущих, а другие – почти неотличимы от них. Но главные революции ХХ века были организованы авторитариями, собирающимися создать новое правительство, а не уничтожить его. Сейчас очевидно (если ранее не было), что правительства всегда поддерживают деспотичный социальный порядок.

Но в истории полно доказательств того, что люди могут свергнуть своих угнетателей без того, чтобы найти им замену. Для этого им нужно обратиться к эгалитарной культуре: явно антиавторитарным целям, структурам и средствам и эгалитарной этике. Революционное движение должно отказаться от всех возможных правительств и реформ так, чтобы невозможно было их восстановить, как это произошло в Кабилии и Албании. Оно должно быть организовано гибким горизонтальным образом, гарантирующим, что власть не будет навсегда делегирована лидерам или закреплена за формальной организацией, как это было с CNT в Испании. В конце концов, оно должно принять во внимание то, что восстания вовлекают разные стратегии и разных участников. Это множество использует с выгодой для себя коммуникации и координацию, но оно не должно быть гомогенизированным или контролироваться из центра. Такие стандартизация и централизация ни желательны, ни необходимы; децентрализованная борьба, какую, например, ведут Лакота или сквотеры Берлина и Гамбурга, доказала эффективность в преобладании над более медленными силами государства.

Новый идеал может появиться в процессе сопротивления, когда мы найдем общую почву для сотрудничества с незнакомцами и осознаем нашу собственную силу. Он также может подпитываться от окружающей среды, которую мы выстроим для себя. В действительности, идеал освобождения – не только новая система ценностей, но и новый подход к отношениям между людьми и их культурой; нужно, чтобы люди отошли от пассивного потребления культуры в сторону участия в ее создании и реинтерпретации. В этом смысле революционная борьба против иерархии никогда не заканчивается – она тянется от одного поколения к другому.

Чтобы быть успешной, революция должна произойти на многих фронтах сразу. Не получится уничтожить капитализм, оставив государство и патриархат нетронутыми. Успешная революция должна состоять из многих революций, совершенных различными людьми, использующими различные стратегии, уважающими автономию друг друга и строящими солидарность. Это не произойдет за одну ночь, а в течение серии столкновений, где каждый расширяет достижения предыдущих.

Неудачные революции не неудачи, если люди все еще продолжают надеяться. Книгу о народном восстании в Аргентине двое английских активистов завершают словами пикетчика из Солано:

«Думаю, что декабрь 2001 г. не был ни упущенной возможностью для революции, ни неудавшейся революцией. Это было и это есть часть продолжающегося здесь революционного процесса. Мы извлекли много уроков о коллективной организации и силе, о барьерах для самоорганизации. Многие изумились, увидев то, что мы можем сделать вместе и что, взяв контроль над своими жизнями и действуя совместно (будь то часть деятельности пикетеро, пекарни или продленки), мы улучшаем качество нашей жизни. Если борьба останется автономной, во время следующего восстания у людей будут ”прочные фундаменты для строительства”…».[69]

7. Соседские сообщества

Так как анархизм противостоит доминированию и обязательной регламентации, анархическая революция не создаст полностью анархистский мир. Анархистским сообществам будет необходимо найти пути мирного сосуществования с соседними сообществами, защищаясь от авторитарных соседей и поддерживая импульсы освобождения в сообществах с угнетающими динамиками.

Может ли анархистское общество защитить себя от авторитарных соседей?

Некоторые люди считают, что анархистская революция будет бессмысленна, так как антиавторитарное сообщество будет быстро завоевано авторитарными соседями. Конечно, анархистская революция не является национальным делом в рамках свержения государства. Смысл не в создании небольшого пространства свободы, где мы могли бы спрятаться или куда могли бы уйти на пенсию, а в отмене системы рабства и доминирования во всемирном масштабе. Так как некоторые регионы могут освободиться раньше других, остается вопрос – будет ли анархистское общество в безопасности от авторитарных соседей.

На самом деле, ответ на этот вопрос – нет. Государство и капитализм по своей сути империалистичны, и они всегда будут стараться захватить соседей и унифицировать свои правила: в иерархическом обществе элита уже находится в состоянии войны с собственным простонародьем, и они развивают эту логику, перенося на свои отношения с остальным миром, который становится для них не более чем бассейном с ресурсами, доступными для добычи и использования в качестве преимуществ в непрекращающейся войне. Анархистские сообщества тем временем призывают к революции в авторитарном обществе как через солидарность с повстанцами этого общества, так и показывая подрывной пример свободы, давая понять подчиненным государства, что им не обязательно жить в страхе и покорности. Таким образом, по сути, ни одно из этих обществ не будет в безопасности друг от друга. Но анархистское сообщество никаким образом не будет беззащитным.

Анархистское сообщество Южной Украины в конце Первой мировой было большой угрозой для Германской и Австрийской империй, Белой армии, недолго просуществовавшего национального украинского государства и Советской России. Добровольная милиция махновщины вдохновила к дезертирству значительные кадры авторитарной Красной армии, прогнала австро‑германцев и националистов, пытавшихся захватить землю, и помогла в разгроме Белой армии. Особенно примечательно то, что почти все повстанцы были вооружены захваченными у врага оружием и боеприпасами. Координируя силы, достигавшие десятков тысяч, анархисты часто сражались на нескольких фронтах и меняли фронтовую тактику на партизанскую с гибкостью, недоступной регулярной армии. Несмотря на постоянное превосходство противника, они защищали свою землю несколько лет. В двух решающих битвах под Перегоновкой и Перекопом махновская милиция разгромила большую белую армию, которую обеспечивали западные правительства.

«Исключительная мобильность и набор хитрых трюков составляли основу тактики Махно. Верхом и на тачанках с пулеметами его люди стремительно носились по бескрайним степям между Днепром и Азовским морем. Они время от времени сливались в небольшую армию, мощными наскоками вселяя ужас в сердца своих противников. В то же время независимые партизанские отряды беспрекословно подчинялись командам Махно и воевали под его черным знаменем весьма успешно. Деревенские жители охотно снабжали его продовольствием и свежими лошадьми, что позволяло махновцам без труда покрывать по 60‑80 километров в день. Они могли совершенно внезапно возникнуть там, где их меньше всего ждали, напасть на помещиков, разгромить военные гарнизоны и исчезнуть столь же стремительно, как и появились. … Когда преследователи загоняли махновцев в угол, они закапывали оружие, поодиночке возвращались в свои деревни, принимались за полевые работы и лишь ждали очередного сигнала, чтобы извлечь из земли другой мешок с оружием и совершить очередной неожиданный и дерзкий налет. По словам Виктора Сержа, бойцы Махно обладали “поистине эпическими способностями собираться и вступать в бой”».[71]

После того, как их предполагаемые союзники – большевики – попытались ввести бюрократический контроль над Южной Украиной, в то время как махновцы сражались на фронте, они успешно вели партизанскую войну против огромной Красной армии в течение двух лет при поддержке народа. Поражение украинских анархистов демонстрирует необходимость в более сильной международной солидарности. Если бы остальные восстания против большевиков были лучше скоординированы, то, возможно, у них не было бы возможности сконцентрировать столько мощи против анархистов на Украине – как и если бы либертарные социалисты в других странах распространяли новости о большевистских репрессиях вместо выступлений в поддержку Ленина. Антиавторитарное восстание способно защитить себя от правительства, против которого оно борется, и нескольких соседних правительств, но не против правительств всего мира. Глобальные репрессии должны быть встречены глобальным сопротивлением. К счастью, глобализация касается не только капитала, но и народных сетей; наша способность создавать международные движения и быстро действовать, проявляя солидарность с движением на другом конце света сильнее, чем когда‑либо.

В некоторых частях доколониальной Африки анархистские сообщества веками были способны уживаться бок о бок с «хищными государствами», потому что ландшафт и технология способствовали «защитной тактике с помощью лука и стрел – самого «демократического» оружия ведения боя, когда‑либо придуманного».[72] Семинольские[73] племена Флориды представляют собой вдохновляющий пример безгосударственного анархистского общества, существовавшего вопреки усилиям чрезвычайно сильного и технологически развитого соседнего государства, население которого было больше в тысячи раз по численности. Семинолы, что значит «беглецы», состояли из нескольких местных племен, в основном из Крики, спасающихся от геноцида в юго‑восточной части территории, которую белые решили назвать Соединенными Штатами Америки. Семинолы включали в себя значительное число африканских рабов и даже несколько белых европейцев, бежавших от угнетающего общества Соединенных Штатов.

Открытость семинолов демонстрирует то, как коренные жители Америки относились к племенам и народам, – скорее, как к добровольным ассоциациям в рамках сообщества, нежели как к ограничивающим этническим/наследственным категориям, предполагаемым западной цивилизацией. Семинолы называют себя «непокоренным народом», потому что они так и не подписали мирный договор с колонизаторами. Они выжили в ряде войн, начатых против них Соединенными Штатами, убив 1 500 солдат США и неизвестное количество ополченцев. Во вторую Семинольскую Войну с 1835 по 1842 гг. тысяча воинов семинолов использовали в Эверглейдсе партизанскую тактику с сокрушающим эффектом, несмотря на то, что им противостояли 9 000 профессиональных хорошо оснащенных солдат. Война стоила правительству США 20 миллионов долларов – огромная сумма для того времени. К концу войны правительство США смогло изгнать большую часть семинолов в Оклахому, но прекратило попытки захватить оставшиеся группы, которые так никогда и не сдались и продолжали жить свободно от правительства на протяжении десятилетий.

Мапуче – большая группа коренных жителей территории, занятой на данный момент Чили и Аргентиной. Традиционно они принимали решения консенсусом и имели минимум иерархии. Отсутствие какого‑либо государственного аппарата не помешало им защитить самих себя. Еще до европейского вторжения они успешно защищали себя от своих иерархических соседей инков, которые по европейским стандартам были куда более развитыми. Во время испанских завоеваний инки быстро пали, но земли мапуче стали известны как «испанское кладбище». После того, как мапуче победили конкистадоров в серии войн, растянувшихся на сотни лет, Испания подписала Киллинский договор, признав независимость их народа и свое поражение в их завоевании. Независимость мапуче была признана в еще 28 последующих договорах.

В войне против Испании мапуче объединялись под предводительством избираемых военных лидеров (Taqui, или «носители топора»). В отличие от военных, группы мапуче сохраняли автономию и сражались добровольно, а не по принуждению. Это отсутствие иерархии и принуждения оказалось военным преимуществом мапуче. По всей Америке иерархически ориентированные коренные народы, вроде инков и ацтеков, сдавались после потери лидера или столицы. Они были также ослаблены атаками со стороны мстящих врагов, которых они нажили, завоевывая соседние племена еще до прибытия европейцев. Анархистские коренные группы в основном были наиболее приспособлены к ведению повстанческой борьбы против захватчиков.

В 1860‑1865 гг. на мапуче нападали и пытались «усмирить» чилийское и аргентинское государства – геноцид, унесший сотни тысяч жизней. Захватчики начали процесс искоренения языка мапуче и христианизации завоеванных людей. Но сопротивление мапуче продолжилось, и благодаря этому несколько сообществ мапуче сегодня наслаждаются определенной степенью автономии. Их сопротивление остается угрозой чилийскому государству; на момент написания книги некоторые мапуче находились в тюрьмах, будучи арестованными на основе антитеррористических законов, принятых в эру Пиночета, за нападения на лесные плантации и медные рудники, которые уничтожали плодородную землю.

Ожесточенное сопротивление коренных жителей не было единственным барьером на пути колониализма. Феномен насильственного переправления ресурсов из Америки в Европу породил долгую и гордую традицию грабежа, сеявшего страх в сердцах торговцев, перевозивших золото и рабов. Такие писатели, как Даниель Дефо и Питер Ламборн Уилсон, изображали пиратство как борьбу с христианским миром, капитализмом и его предшественниками – меркантилизмом и государством. Пиратские республики представляли постоянную угрозу сложившемуся порядку – нарушители глобального колониального грабежа, подстрекатели восстаний рабов, беженцы, к которым могли убежать низшие классы и начать войну против своих формальных хозяев. В пиратской республике Сале, вблизи нынешней столицы Марокко, была использована представительская демократия за столетие до Французской революции. На Карибах многие из беглецов присоединились к остаткам коренных сообществ и приняли их эгалитарные структуры. Этот социальный класс пиратов также во многом состоял из протоанархистских социальных революционеров, таких как левеллеры, диггеры и рантеры, изгнанных из английских исправительных колоний в Новый Мир. Многие пиратские капитаны избирались и могли быть отозваны в любой момент.

«Власти обычно были шокированы их либертарными тенденциями; голландский губернатор Маврикии встретил пиратский экипаж и так прокомментировал это: «Каждый имел право высказываться не меньше, чем капитан, и каждый носил свое оружие у себя за пазухой». Подобное сильно угрожало порядку европейского общества, где огнестрельное оружие было привилегией высшего класса, и сильно контрастировало с торговыми кораблями, где все, что можно было использовать как оружие, хранилось под замком, а также и с военно‑морским флотом, где основной целью морской пехоты на военных кораблях было удержание экипажа на своих местах»[74].

Пиратские сообщества также культивировали и большее гендерное равенство, а часть пиратских капитанов были женщинами. Многие пираты считали себя Робин Гудами, и лишь немногие относили себя к какому‑либо государству. В то время, как одни пираты вовлекались в стратегию меркантилизма, продавая украденные товары покупателям, готовым заплатить наибольшую цену, или даже участвуя в работорговле, другие пираты составили раннюю силу аболиционизма, помогая восстаниям рабов и привлекая многих бывших рабов. Власти колоний Северной Америки, таких как Вирджиния, были обеспокоены связью между пиратством и восстаниями рабов. Страх побега рабов к пиратам и грабежа своих бывших хозяев, а также межрасовых восстаний побудил колониальные власти к принятию законов, наказывающих межрасовые связи. Эти законы были первыми юридическими попытками институциализации сегрегации и распространения расизма среди белого простонародья.

По всем Карибам и остальному миру освобожденные пиратские анклавы процветали годами, хотя их существование и покрыто пеленой тайны. Факт того, что эти пиратские сообщества были широко распространены и долгое время доставляли проблемы империалистическим силам, и то, что многие из них были шокирующе либертарны, задокументирован, но достаточной информации нет, так как пираты существовали в состоянии войны с теми, кто записывал историю. Само существование самой хорошо описанной пиратской утопии, честной республики Либерталии, или, в альтернативных источниках, Либертатии, ставится под сомнение. Многие эпизоды ее истории признаны выдумкой, но некоторые считают, что и сама Либертатия была выдумкой, в то время как другие думают, что ее легендарный создатель капитан Джеймс Миссон был легендой, а само поселение существовало.[75]

Разрастающиеся флоты Великобритании и Соединенных Штатов, в конце концов, уничтожили пиратство в XIX веке, но в XVII и XVIII веках пиратство представляло собой сильное безгосударственное общество, которое вело войну против империализма и правительства и вдохновило тысячи людей освободиться в те времена, когда западная цивилизация превзошла все предыдущие формы варварства в мировой истории.

Что мы будем делать с сообществами, остающимися патриархальными или расистскими?

Анархизм делает акцент на автономии и местных действиях, но не является изоляционистской или провинциальной тенденцией. Анархистское движение всегда интересовалось глобальными вопросами и поддерживало в том числе сражения, происходящие где‑то далеко. В то время как правительства также заявляют о своей озабоченности проблемами в других частях света, анархизм отличается своим отрицанием навязывания решений. Государственная пропаганда заявляет о необходимости мирового правительства для освобождения людей в деспотических сообществах, даже когда ООН, НАТО, США и другие институты продолжают взращивать угнетение и влезать в войны для поддержания иерархического мирового порядка.[76]

Анархистский подход (как локальный, так и глобальный) основан на автономии и солидарности. Если бы соседние сообщества были патриархальными, или расистскими, или основанными на угнетении в том или ином виде, анархистская культура была бы способна предложить ряд возможных решений помимо апатии и «освобождения» с помощью силы. Во всех деспотических сообществах можно найти людей, борющихся за собственную свободу. Куда реалистичней и эффективней поддерживать таких людей, нежели пытаться принести освобождение в виде миссионерских «хороших новостей».

Когда Эмма Гольдман, Александр Беркман, Молли Штеймер и прочие анархисты были депортированы из США в Россию и обнаружили там созданное большевиками государство угнетения, они распространили информацию по всем миру, чтобы вдохновить людей на протесты против большевиков и поддержать многих анархистских и прочих политических заключенных. Они работали с Анархическим Черным Крестом – организацией поддержки политических заключенных с отделениями по всему миру, оказывающей поддержку политическим заключенным в России или где‑либо еще. В нескольких случаях организованная ими международная поддержка и солидарность оказали давление на Ленина, который в результате временно прекратил репрессии против политических оппонентов и освободил политических заключенных.

Анархический Черный Крест, который вначале назывался Анархическим Красным Крестом, был создан в России во время поражения революции 1905 г. для помощи тем, кто пострадал от правительственной реакции. В 1907 г. его международные отделения открылись в Лондоне и Нью‑Йорке. Организованная ими международная солидарность помогала сохранять жизни заключенным анархистам, а некоторым бежать. В результате в 1917 г. революционное движение в России было сильнее, имело больше международных связей и было лучше оснащено для свержения царского правительства.

Революционная Ассоциация Женщин Афганистана (RAWA), основанная в Кабуле в 1977 г., боролась за женское освобождение от исламского фундаментализма, а также и против СССР, который был ответственен за убийство основателя RAWA в Пакистане в 1987 г. После борьбы с советской оккупацией и Талибаном они начали противостоять Северному Альянсу, пришедшему к власти при поддержке США. После выживания в серии отчаянных ситуаций они все еще крепки в своей вере в то, что освобождение может прийти только изнутри. Даже во время угнетения талибами они противостояли вторжению США в 2001 г., заявляя, что если Запад действительно хочет освободить Афганистан, то ему надо поддерживать афганские группы, которые сами борются за освобождение. Их предположения оказались правдой, так как афганские женщины встретились со множеством тех же проблем, которые существовали во время правления талибов. По заявлению RAWA: «RAWA верит, что свобода и демократия не могут быть пожертвованы; долгом жителей этой страны является борьба и достижение этих ценностей»[77].

Что предотвратит постоянные конфликты и междоусобицы?

В государственном обществе кризис военных конфликтов (войн) привел к гонке объединений на постоянно повышающемся уровне и, в конце концов, к мировому правительству. Эти попытки явно были безуспешны, в конце концов, война – показатель здоровья государства, но успех в этой модели не является даже желанным. Глобальное правительство стремится к мировой оккупации, а не к всеобщему миру. Взять, к примеру, Палестину: из‑за того, что именно там развиваются военные технологии, которые позже осваивают американские военные и правительство, оккупация перерастает в видимую войну только раз в несколько лет, но захватчики ведут постоянную борьбу в невидимой войне для сохранения и расширения своего контроля посредством СМИ, школ, криминальной системы правосудия, транспортной системы, рекламы, временных мер, слежки и секретных операций. И лишь тогда, когда палестинцы борются в ответ, и войну уже нельзя просто так игнорировать, ООН и гуманитарные организации начинают действовать – не для исправления прошлых и текущих ошибок, а для возвращения к иллюзии мира и создания обстановки, когда правильные вопросы никогда не будут заданы. Таким же образом, но менее интенсивно, ведется невидимая война с коренными народами, иммигрантами, этническими меньшинствами, бедными, рабочими – со всеми, кого колонизировали или эксплуатируют.

В безгосударственных малых сообществах прошлого конфликты были распространены, но они не были всеобщими и во многих своих проявлениях не были особо кровавы. Некоторые безгосударственные сообщества никогда не участвовали в войне. Мир – это выбор, и они выбрали его через понимание значимости совместного урегулирования конфликтов и воспитанного поведения. Другие безгосударственные сообщества, которые были вовлечены в конфликты, обычно практиковали безвредные ритуалы. В некоторых случаях разница между спортивным состязанием и войной была не очевидна. Как описывается в некоторых антропологических наблюдениях, команды или военные отряды двух разных общин встречались на определенной территории для сражения. Целью было не уничтожение противника и даже не убийство кого‑то. Кто‑то с одной стороны бросал копье или выстреливал из лука, и все ждали – попадет в кого‑то стрела или копье, и только после этого вторая сторона бросала копье. Обычно они расходились по домам, если кого‑то ранило или даже раньше. В конфликтах, практикуемых лакота и другими индейцами равнин Северной Америки, было куда более почетно дотронуться до врага палкой – «засчитанный удар», – нежели убить его. Другой формой войны были простые набеги – разрушение или обворовывание соседних общин с попыткой скрыться до того, как разразится конфликт. Если эти хаотичные конфликты были войной анархистского общества, то насколько они предпочтительнее холодных механических кровавых бань государства!

Но сообщества, которые не хотят воевать с соседями, могут создать инфраструктуру для предотвращения этого. Отсутствие границ – первый важный шаг. Обычно мы можем добраться до правды, просто перевернув логические обоснования государства, и пункт о защищающих нас границах может быть переведен: границы угрожают нам. Если возникает социальный конфликт, насилие куда быстрее появится там, где есть «мы» и «они». Четкое социальное разделение и границы предотвращают взаимодействие и взаимопонимание и вдохновляют на соревнования и поляризацию.

Антрополог‑анархист Гарольд Барклей описывает некоторые сообщества, в которых индивидуумы связаны друг с другом сетью, возникающей из родства, супружества, кланового членства и т. д.:

«У нас есть примеры анархистского общественного устройства […] исчисляемого сотнями тысяч и плотностью населения более 100 человек на квадратный километр. Такой общественный строй может быть достигнут через сегментируемую систему поколений, которая, как мы уже увидели, имеет определенную связь с анархистским понятием федерализма. Так, например, у тонга и некоторых восточно‑африканских фермеров большие популяции могут быть объединены более сложными отношениями, которые в свою очередь создают связь индивидуума с некоторым количеством пересекающихся и разделяющихся групп для усиления социальных связей на большом пространстве. Другими словами, индивидуумы и группы создают множество связанных очагов, образующих объединение многих людей, но без реальной централизованной координации»[78].

В дополнение к этой самобалансирующейся собственности основанных на кооперации сообществ некоторые безгосударственные народы выработали еще кое‑какие механизмы для предотвращения междоусобиц. Аборигены марду Западной Австралии традиционно жили небольшими группами, но периодически встречались для массовых собраний, где разногласия между индивидуумами или группами решались на глазах всего сообщества. Таким образом, можно было избежать случаев длительных безотчетных конфликтов, и все были заинтересованы помогать в решении конфликта. Африканские конкомба и нуэр признавали двухстороннее родство и совместные экономические связи. Из‑за того, что все были связаны со всеми, не было явных сторон конфликта, поддерживающих войну. Общепризнанное табу против раздора вдохновляло многих на мирное решение конфликтов. Антрополог Эванс Притчард описывал общество нуэр как «упорядоченную анархию».

Анархистское движение сегодня продолжает бороться с границами, которые разделяют капиталистический мир. Антиавторитарная антиграничная сеть была создана в Западной Европе в 1999 г. и с тех пор стала активна по всей Европе и в Турции, Северной Америке и Австралии. Антиграничная деятельность включает поддержку нелегальных иммигрантов, семинары о расизме, распространяемом государственными иммиграционными политиками, протесты против государственных представителей, авиакомпаний, занимающихся депортациями, и антиграничные лагеря на границах стран. В рамках кампании ее участники насильно открыли пограничный переход между Испанией и Марокко, ворвались в детский центр временного содержания в Нидерландах для передачи помощи и общения, частично уничтожив оборудование центра, и саботировали итальянские компании, замешанные в депортации, закрыли центр временного содержания в Греции и освободили десятки иммигрантов из центра временного содержания в Австралии. Антиграничные лагеря собирают людей со многих стран для развития стратегий и дальнейших действий. Они обычно проходят на периферии расширяющихся зон «Первого Мира» – например, в Украине, на границе Греции и Болгарии или между США и Мексикой. Распространенными лозунгами антиграничных протестов являются: «Нет границ, нет наций, хватит депортаций», «Свобода передвижения, свобода местожительства: право приезжать, право уезжать, право оставаться!», «Нелегальных людей не бывает!».

Анархистские сообщества стимулируют свободное создание взаимосвязанных сетей между соседями и сообществами. Эти сети могут включать материальный обмен. Культурное взаимодействие, дружбу, семейные отношения и солидарность. Нет четкой границы, где заканчивается какое‑то сообщество и начинается другое, то есть, нет четко обозначенных сторон в случае конфликта. Когда существует разногласие, конфликтные стороны будут иметь множество общих связей и многие будут загнаны между этих двух враждующих сторон. В культуре, которая поощряет соревнования и завоевания, они могут принять чью‑то из сторон и уничтожить, таким образом, возможность примирения. Но если их культурные ценности – кооперация, консенсус и социальное взаимодополнение, а их экономические взаимоотношения укрепляют эти ценности, то, скорее всего, они будут способствовать переговорам и миру между враждующими сторонами. Они могут делать подобное из‑за личного желания мира, из‑за обеспокоенности за состояние вовлеченных в конфликт людей или из‑за собственного интереса, так как они тоже зависят от здоровья социальных сетей, столкнувшихся с проблемой. В подобных сообществах собственный интерес, интерес общества и идеалы невероятно взаимосвязаны, если сравнить с нашим с вами обществом.

На больших территориях или на территориях с разнообразным населением, где общепринятые культурные нормы этики и спонтанное разрешение споров не могут защитить от серьезных конфликтов, сообщества могут создавать федерации или мирные соглашения. Один из примеров антиавторитарного мирного договора с куда большей продолжительностью, чем все существующие ныне договоры, – конфедерация ирокезов, которую обычно называют Лигой ирокезов. Ирокезы состоят из пяти народов, говорящих на одном и том же языке и проживающих на северной части территории, захваченной США, и южной части, ныне известной как канадские провинции Онтарио и Квебек.

Конфедерация была сформирована приблизительно 31 августа 1142 г.[79] Она охватывала огромные территории, принимая во внимание, что единственными средствами транспорта были ноги и каноэ. Ирокезы были оседлыми земледельцами, которые жили при самой большой плотности населения на северо‑востоке вплоть до XIX века, составлявшей приблизительно 200 человек на акр[80]. Общественно обрабатываемые земли окружали огражденный стенами город. Пять племен – сенека, кайюга, онондага, онайда и мохоки – имели долгую историю конфликтов, включая войны за ресурсы. Конфедерация была крайне эффективна в борьбе с этим. Все факты свидетельствуют о том, что пять народов (а позже и шестой, тускарора, которые бежали от английской колонизации Каролины), прожили в мире более пятисот лет, даже во время направленного на геноцид европейского вторжения и торговли оружием и алкоголем за шкуры, которые привели многие прочие племена к междоусобицам. Федерация, в конце концов, во время Американской революции временно разделилась из‑за разногласий по вопросу, кого поддержать для смягчения эффекта колонизации.

Коммунальная экономическая жизнь сыграла важную роль в способности пяти народов жить в мире; метафорой, обычно используемой для федерации, был сбор всех в одном доме и обед из одной миски. Все группы Федерации отправляли делегатов для встречи и обеспечения структуры общения, разрешения конфликтов и обсуждения отношений с соседними сообществами. Решения принимались консенсусом после обсуждения всеми сообществами.

Анархо‑синдикалистское движение, появившееся в Европе, обладает вековым опытом создания международных федераций для обмена информацией и координации борьбы против капитализма. Эти федерации могут быть прямыми предшественниками глобальных структур, способствующих жизни в мире и предотвращающих конфликты. Международная Ассоциация Трудящихся (МАТ, или AIT на испанском) включает в себя анархо‑синдикалистские профсоюзы из 15 стран 4 континентов, и периодически проводит конгрессы, каждый раз в разных странах. МАТ была сформирована в 1922 г. и вначале включала миллионы членов. Несмотря на то, что большинство ее профсоюзов были загнаны в подполье или изгнаны из своих стран во время Второй мировой, с тех пор она восстановилась и продолжает деятельность.

Сети, а не границы

С развитием национальных государств в Европе на протяжении нескольких сотен лет правительства пытались создать чувство общности внутри каждой нации на основе общего языка, общей культуры и общей истории – и все это объединялось с общим правительством. Это искусственное сообщество служит для обучения людей самоидентификации, а тем самым и верности центральному правительству, для размывания конфликта интересов низших слоев и элиты, определяя их в одну команду и запутывая их при помощи отождествления хорошего состояниея и славы правителей и хорошего состояния всех; также становится проще заставлять бедняков одной страны убивать бедняков другой, создавая психологическую дистанцию между ними.

При близком рассмотрении представление о том, что национальные государства основаны на общей культуре и истории, – просто обман. К примеру, Испания была создана при изгнании мавров и евреев. И даже вопреки этому без центростремительной силы, создаваемой государством, Испания бы не существовала. Не существует одного испанского языка, есть пять языков: каталанский, баскский, галисийский, кастильский и диалект арабского, развитый в Марокко и Андалузии. Если бы эти языки стали предметом изучения, то обнаружилось бы еще больше ответвлений. Валенсийцы могут сказать, не без оснований, что их язык не одно и то же что и каталанский, но если вы попадете в правительство в Барселоне, то вы увидите такое же ущемление валенсийского, как и ущемление каталанского языка испанским правительством.

Без усиленной гомогенизации национальных государств будет существовать еще большее разнообразие, так как культуры и языки развиваются и перемешиваются друг с другом. Границы задерживают это культурное смешение, и, таким образом, развивают конфликты, закрепляя и оформляя сходства и различия. Границы не защищают людей; они являются средством, при помощи которого государства защищают свои владения, в том числе и нас. Когда границы передвигают в результате войны, победившее государство продвигается и заявляет о своих правах на новые территории, новые ресурсы и новых подчиненных. Мы являемся добычей – потенциальным пушечным мясом, налогоплательщиками и рабочими, – и границы являются стенами нашей тюрьмы.

Даже без границ могут существовать очевидные различия в организации общества – к примеру, кто‑то может попытаться захватить соседа или сохранить ущемление женщин. Но децентрализованные безграничные общества все равно могут защищать себя от агрессии. Общество с ясным чувством собственной автономии не нуждается в пересечении захватчиком какой‑то невидимой линии, чтобы увидеть агрессию. Люди, борющиеся за свободу и собственные дома, сражаются бесстрашно и способны спонтанно организовываться. Если бы не было правительства, которое финансирует военные комплексы, то только сражающиеся в оборонительных кампаниях обычно пользовались бы преимуществами, следовательно, не было бы выгодно нападать. Когда европейские государства захватили остальную часть мира, они пользовались определенными обманчивыми преимуществами, в том числе беспрецедентной плотностью населения и технологиями, которые их жертвы никогда не видели. Эти преимущества существовали в определенный исторический промежуток и более не актуальны. Общение теперь глобально, плотность населения и сопротивление болезням более распространены, а известные виды оружия, необходимые для ведения оборонительных военных действий против последних технологических новинок армии (штурмовые винтовки и взрывчатка), доступны почти во всех уголках планеты и могут быть изготовлены в домашних условиях. В будущем без правительства агрессивные общества будут находиться в невыгодном положении.

Анархисты уничтожают границы сегодня посредством международных сетей, разрушающих национализм и борющихся в солидарности с иммигрантами, которые опрокидывают однородность национальных государств. Люди в приграничных территориях могут помочь уничтожить границы поддержкой нелегального пересечения границ или людей, которые пересекают границу нелегально, изучая язык, на котором говорят по другую сторону границы, и строя сообщества, которые не разделяют границы. Люди, находящиеся в глубине территорий, могут помочь как отказом в верности централизации, однородности культуры, так и развитием местной культуры, приветствуя мигрантов в своих общинах, распространяя знания и действуя в солидарности с борьбой в остальных уголках мира.

8. Будущее

Мы сражаемся не только за наши собственные жизни, но также и за мир, который мы можем никогда и не увидеть.

Не появится ли государство вновь с течением времени?

Большинство примеров, приведённых в этой книге, больше не существует, и некоторые из них длились всего несколько лет. Безгосударственные общества и социальные эксперименты в большинстве своём были подчинены империалистическими державами или подавлены государствами. Но история также показывает, что революция возможна, и что революционная борьба не неизбежно ведет к авторитаризму. Авторитарные революционные идеи, такие как социал‑демократия или марксизм‑ленинизм, были дискредитированы во всем мире. В то время как социалистические политические партии продолжают быть паразитами, сосущими жизненную энергию социальных движений, предсказуемо продавая своих избирателей каждый раз, когда они приходят к власти, различные сочетания горизонтальных, низовых, автономных структур и анархизма выходят на передний план во всех волнующих социальных восстаниях последнего времени – народные восстания в Алжире, Аргентине, Боливии и Мексике, автономы в Италии, Германии, Дании, студенты и бунтари в Греции, борьба фермеров в Корее и альтерглобалистское движение, объединившее страны по всему миру. Эти движения имеют шанс разрушить государство и капитализм во время кризисов грядущих лет.

Но некоторые люди боятся того, что даже если глобальная революция упразднит государство и капитализм, то со временем они неизбежно возникнут вновь. Это понятно, потому что государственное образование внушало нам веру в мифы о прогрессе и однолинейной истории – идеи о том, что есть только один глобальный путь, и он неизбежно ведёт к господству Западной цивилизации. На самом деле, никто в точности не знает, как развивалось и формировалось государство, но очевидно, что это не является ни неизбежным, ни необратимым процессом. Большинство обществ никогда добровольно не порождали государство. Возможно, число обществ, развивавших государство, а затем отказавшихся от него, равно числу обществ, продолжавших поддерживать государство. С точки зрения этих обществ государство, скорее, является выбором или обманом, чем естественным развитием. Временная шкала, используемая нами, так же влияет на наше мнение. На протяжении десятков тысяч лет человечество не знало государства, и после того, как оно перестанет существовать, станет ясно, что государство – всего лишь отклонение, возникшее в нескольких частях мира, которое временно контролировало судьбу каждого человека на планете до того, как от него отказались.

Ещё одним заблуждением является то, что безгосударственные сообщества уязвимы для захвата агрессивными альфа‑мужиками, которые провозглашают себя лидерами. Напротив, похоже, что общественная модель «бигмена»[81] никогда не приводила к государству, равно как и к вождям. Общества, позволяющие властвовать более талантливому или сильному человеку, как правило, игнорируют или убивают его до того, как он станет слишком авторитарным; и Большой Человек неспособен расширить своё влияние слишком широко как географически, так и социально. Физические характеристики, на которых основывается его лидерство, эфемерны, и в скором времени они исчезают или заменяются[82].

Очевидно, что государства постепенно развивались из традиционно принятых систем родства, которые связывают геронтократию (принцип управления, при котором власть принадлежит старейшим – прим. пер. ) с патриархатом, – в течение поколений старшие мужчины получали больше уважения и обладали большим приоритетом как посредники в спорах и как советники. Лишь в самом конце этого процесса они стали обладать чем‑то, напоминающим право на приведение в жизнь своих желаний. Мы должны помнить, что хотя люди постепенно и уступили большую часть своих обязанностей, и предоставили определенным членам общества больше уважения, у них не было возможности заранее узнать о результатах своих действий, а это означает, что у них не было и способа узнать, насколько плохим может стать иерархическое общество. Как только социальная элита получила возможность управлять, возникла новая диалектика социального развития, и, по всей вероятности, в этот момент произошло создание государства, но оно все ещё не являлось неизбежностью, потому что большинство оставалось социальной силой, способной убрать элиту или остановить данный процесс.

Современные общества с коллективной памятью о бюрократических методах организации социума могут перестроить государство гораздо быстрее, но у нас есть преимущество: мы знаем, куда ведет этот путь, и как он начинается. После тяжелой борьбы за свою свободу люди будут достаточно воодушевлены, чтобы остановить возрождение государства, если это будет происходить где‑нибудь рядом с ними.

К счастью, анархистское общество является наградой само по себе. У многих безгосударственных обществ после начала эры колониализма была возможность присоединиться к иерархическому обществу, и, тем не менее, они продолжают сопротивляться этому все так же, как, например, кунг (кунг – племя бушменов, проживающих на территории Намибии, Ботсваны и Анголы – прим. пер. ), которые продолжают жить в пустыне Калахари, несмотря на усилия правительства Ботсваны «устроить» их.

Также есть примеры длительных антиавторитарных социальных экспериментов, которые процветают в рамках государства. В графстве Глостершир, Англия, в 1898 году на 40 акрах земли анархисты‑толстовцы основали поселение Уайтвей (Whiteway). После того, как они купили землю, они сожгли свидетельство о собственности на конце вил. Соответственно, они должны были построить все свои дома сами, так как не могли получить ипотечные кредиты. Более ста лет спустя, эта пацифистско‑анархистская коммуна все еще существует, и некоторые из нынешних жителей являются потомками основателей. Они принимают решения на Генеральной Ассамблее и имеют множество объектов общественного пользования. Время от времени Уайтвей предоставлял приют беженцам и отказникам от военной службы. Также коммуна содержит ряд совместных предприятий, таких как пекарня и ремесленное производство. Несмотря на внешнее давление капитализма и иерархических отношений, воспроизводимых государством, Уайтвей остаётся оплотом равноправия и антиавторитарности.

На противоположном Уайвею берегу Северного моря, в Аппелша, Фрислан (область на севере Нидерландов – прим. пер. ), в 2008 году анархистская деревня праздновала своё 75‑летие. В настоящее время деревня состоит из фургонов, домиков на колесах и нескольких постоянных строений. Аппелша активна в анархистских и антимилитаристских движениях с тех пор, как священник Домела Ньювенгуис (Domela Nieuwenhuis) покинул церковь и начал проповедовать атеизм и анархизм. После там начала собираться группа рабочих, и вскоре они приобрели землю, на которой каждую Пятидесятницу[83] они проводят ежегодные анархистские встречи. Прислушиваясь к социалистическому движению трезвенников, которое считает алкоголь чумой, калечащей рабочих, и формой зависимости от работодателей, продающих спиртное в служебных магазинах, там проводят встречи, свободные от алкоголя. В 2008 году около 500 человек со всех концов Нидерландов, а так же Германии и Бельгии приняли участие в ежегодной анархистской встрече в Аппелши. Они присоединились к анархистам, живущим там круглый год, на время выходных для проведения семинаров и обсуждений по различным темам, таким как пацифизм, общественное движение защиты животных, антифашистская борьба, дискриминация по полу в рамках движения, психологическое благополучие, а также для обсуждения кампании, которая в 1992 году не допустила проведения Олимпийских Игр в Амстердаме. Также были детская программа, знакомство с длинной историей поселения, общественное питание и достаточно вдохновения в атмосфере встречи, что обещает принести следующее поколение анархизма в регионе.

Другие анархистские проекты также могут существовать сотни лет. Конкретные сообщества, общины и организации не должны быть изолированы «каменной стеной» – анархистам нет необходимости принимать какие‑либо ограничительные меры, чтобы сохранить подобные пространства за счёт своих участников. Иногда лучшее, что сообщество или организация могут сделать для своих участников, – это позволить им идти дальше. Нет никаких наследственных привилегий или конституций, которые должны быть переданы потомству или запрограммированы в будущем. Предоставляя большую динамичность и изменчивость, анархистские общества могут существовать гораздо дольше.

На протяжении всей человеческой истории большинство обществ были обществами коммунитарного и безгосударственного типа, многие из них существовали на протяжении тысячелетий, пока не были разрушены или завоеваны западной цивилизацией. Рост и мощь западной цивилизации не были неизбежными, а являются результатом определенных исторических процессов, возможно, зависящих от географических различий.[84] Военные успехи нашей цивилизации могут показаться доказательством её превосходства, но, даже при отсутствии сопротивления, проблемы, присущие нашей цивилизации, такие как исчезновение лесов и изменение климата, могут привести к её гибели, раскрывая её серьёзный недостаток с точки зрения устойчивости. Другие примеры неустойчивых иерархических обществ (от шумеров до острова Пасхи) показывают, как быстро общество, которое, кажется, находится на пике своего развития, может двигаться к коллапсу.

Представление о том, что государство неизбежно появится в течение некоторого времени, является ещё одной из безнадежно европоцентристских фантазий, которые западная культура внушает людям. Множества коренных народов по всему миру никогда не развивали государственность, они процветали в течение тысяч лет, никогда не подчинялись, и, когда они, наконец, одержат победу над колониализмом, они сбросят с себя навязанную белыми культуру, включающую в себя государство и капитализм, и возродят свои традиционные культуры, которые они по‑прежнему несут с собой. У многих коренных народов есть опыт сотен или даже тысяч лет контакта с государством, и они никогда добровольно не подчинялись государственной власти. Западные анархисты могут многому научиться у их постоянства, и все люди западного общества должны учитывать: государство не является неизбежным – это обман, и как только мы узнаем, как победить его навсегда, мы не позволим ему вернуться.

А как насчёт других проблем, которых мы не можем предвидеть?

Анархистские общества столкнутся с проблемами, которых мы не можем предвидеть в настоящее время. Также они будут сталкиваться с трудностями, с которыми можем столкнуться и мы, но мы неспособны решить их без исторической практики, обеспечиваемой революцией. Но одна из многих ошибок государства – невротическая гипотеза о том, что общество способно к совершенствованию, что возможно разработать проекты, предусматривающие все проблемы до их возникновения. Предпочтение законов вместо различных оценок от случая к случаю и здравого смысла, поддержка армии, предоставление полиции чрезвычайных полномочий на постоянной основе – все это происходит от паранойи государственности.

Мы не можем связать непредвиденные обстоятельства жизни в программу, и мы не должны это делать. В анархистском обществе мы должны изобрести совершенно новые решения для полностью непредсказуемых проблем. Получив такую возможность, мы сделаем это с радостью, пачкая руки в сложностях жизни, осознавая свой огромный потенциал и достигая новых уровней роста и зрелости. Мы никогда не должны снова упустить возможность решать свои собственные проблемы, сотрудничая с теми, кто нас окружает.

Заставляя анархию работать

Есть миллионы способов для атаки против взаимосвязанных структур власти и угнетения и для создания анархии. Только вы можете решить, какому пути следовать. Важно не допустить, чтобы ваши усилия оказались в каком‑либо из каналов, встроенных в систему, предназначенных для восстановления её сил и нейтрализации сопротивления, таких как: требование перемен от политических партий вместо того, чтобы сделать это самостоятельно, или превращение ваших усилий и творений в предметы потребления, продукты или моду. Чтобы освободиться, мы должны вернуть себе контроль над каждым аспектом нашей жизни: нашей культурой, нашими развлечениями, нашими отношениями, нашим жильём, образованием и здравоохранением, защитой наших сообществ и производством пищи – всем. Не обособляясь в кампаниях вокруг одной проблемы, выясните, где лежат ваши собственные увлечения и навыки, какие проблемы касаются именно вас и вашего сообщества, и что вы можете сделать сами. В то же время оставайтесь в курсе того, что делают другие. Таким образом, вы сможете построить взаимно вдохновляющие отношения солидарности.

Возможно, уже есть антиавторитарные группы, активные в вашей области. Кроме того, вы могли бы организовать свою собственную группу; одна важная вещь заключается в том, что, чтобы быть анархистом, не нужно спрашивать на это разрешения. Если нет никого, с кем вы могли бы работать, возможно, вы могли бы стать следующим Робином Гудом – эта позиция остаётся вакантной слишком долго! Или, если это слишком, начните с чего‑нибудь меньшего, например, с граффити, распространения литературы или запуска относительно маленьких DIY проектов, пока вы не получите опыт и уверенность в собственных силах и не встретите других людей, которые захотят работать вместе с вами.

Анархия процветает в борьбе против доминирования, и везде, где существует угнетение, существует и сопротивление. Эта борьба не нуждается в том, чтобы ее называли анархистской, чтобы быть благоприятной почвой для подрывной деятельности и свободы. Важно то, что мы поддерживаем их и делаем более сильными. Капитализм и государство не будут уничтожены, если мы посвятим себя только созданию замечательных альтернатив. Когда‑то давно мир был полон замечательных альтернатив, и система весьма хорошо знает, как их завоевать и разрушить. Независимо от того, что мы создаем, мы должны быть готовы защищать это.

Ни одной книги не достаточно, чтобы исследовать все возможности анархистской революции. Но вот несколько из них, которые могут оказаться полезными.

Это работает, когда мы заставляем это работать

Многие люди, тайно замышлявшие записать эти повстанческие истории на бумагу, чтобы потом передать их в ваши руки, были достаточно вдумчивыми, чтобы предоставить вам один частный пример анархии: непосредственно эту книгу. Вообразите децентрализованную сеть, гармоничный хаос, слияние освобождённых желаний, которые сделали это возможным. Со страстью и решимостью миллионы людей вдохнули жизнь в истории, представленные нами, и многие из них боролись, даже несмотря на бесспорные поражения, в надежде, что их утопии могли бы вдохновить будущие поколения. Сотни других людей задокументировали эти миры и держат их живыми в нашем сознании. Чуть больше дюжины объединились, чтобы редактировать, проектировать и иллюстрировать, а также корректировать, печатать и распространять книгу. У нас нет никакого босса, и мы не получаем деньги за это. Книга, фактически, оценена по себестоимости, и наша цель в её распространении – не заработать денег, а поделиться ею с вами.

Издательство является «сферой», которую мы, как предполагается по умолчанию в существующем мире, оставили профессионалам, и книги были чем‑то, что мы должны были покупать и потреблять, а не делать самостоятельно. Но мы подделали себе разрешение продвигать этот проект и надеемся показать этим, что вы также способны на это. Может возникнуть соблазн представить такие амбициозные проекты как волшебный конечный продукт, оставляя читателю догадки, как мы сделали это, и наслаждаясь иллюзией самостоятельно; однако иногда лучше впустить неожиданный порыв ветра, поднять занавес и раскрыть махинации за кулисами. Оказывается, что эта книга не отличается от всех других примеров, освещённых здесь, в которых создание было так же вопросом конструктивного конфликта. Сообщество людей, непосредственно ответственных за её публикацию, не является однородным, а включает редакционные группы с различными режимами работы, а также основным автором, для которого писательство является индивидуальной деятельностью. Из‑за различных потребностей и мнений, некоторые люди не смогли увидеть, как этот проект был доведен до конца, но как анархисты они могли свободно покинуть группу, когда это было в их интересах, и они различными способами уже достаточно повлияли на рукописи. Тем временем, благодаря гибкости организации, проект смог продвинуться вперед.

Я учился и совершенствовался как личность в этой группе так, как никогда бы не смог при работе в авторитарной группе. В традиционных издательствах я был бы вынужден уступать всякий раз при возникновении разногласий, и не потому, что они убеждали бы меня, а потому, что у них больше ресурсов и они могут решать, стоит ли эта книга того, чтобы её напечатать. Но с нашей горизонтальной структурой я мог получить критику, которая, как я понимаю, была предназначена, чтобы развить внутренний потенциал книги, а не для того, чтобы просто заставить её лучше продаваться на рынке.

Конечно, издательство книги не является самым удивительным достижением, и эта крошечная бумажная вещь, безусловно, не будет штуромвать Зимний дворец, но важно то, что анархия гораздо более распространена, чем мы привыкли думать. И, черт побери, если мы можем заставить ее работать, вы тоже сможете.

Так же, как и другие рассказанные нами истории, наша история имеет свои слабые места. Мы хотели бы быть первыми, кто укажет на них. Неизбежно, пара вещей отсутствует. Одной из них является вопрос реализма. Делая эту книгу, мы старались не романтизировать примеры, хотя очевидно, что на этих страницах не хватило места для полного анализа сильных и слабых сторон каждой упомянутой революции или социального эксперимента. Вместе с тем мы хотели бы дать некоторое представление об изобилии сложностей и трудностей, скрытых под поверхностью каждого примера анархии. Но если книга в общем будет успешной, если вы, читатели, не просто скажете: «О, отлично, анархия возможна», – и затем вернётесь в свою жизнь, а на самом деле самостоятельно вооружитесь этими знаниями, чтобы погрузиться в создание анархического мира, то вы быстро обнаружите для себя, насколько это трудно.

Правда в том, что иногда анархия не работает. Иногда люди не учатся сотрудничеству, или определенная группа никогда не находит способа разделить ответственность, или соперничество искалечивает всё движение и делает его неспособным пережить серьёзное давление окружающего мира. Даже некоторые из примеров, описанных в этой книге, в конечном счете, развалились из‑за своих собственных внутренних недостатков. В других случаях освобождённые сообщества будут жестоко подавляться: засквотированный социальный центр, создающий островок свободы от государства и капитала, будет изгнан владельцем, или государство найдет какой‑нибудь предлог для того, чтобы посадить вас за участие в борьбе за создание нового мира.

Многие люди, боровшиеся за анархию, закончили гибелью и поражением или просто были деморализованы. И их жертвы будут напрасны, если мы не напишем эту историю самостоятельно, учась на их ошибках и вдохновлённые их победами.

Другой недостаток этой книги состоит в том, что мы не смогли достаточно романтизировать эти примеры. Боюсь, что наша короткая попытка объективного рассмотрения упускает то обстоятельство, насколько сильны вдохновляющие чувства, получаемые от реализации анархии в жизнь, несмотря на все трудности. Истории, описанные здесь более реальны и жизненны, чем могли бы выразить сноски, хроники дат и имен. Я был непосредственным участником некоторых из этих событий, и они содержатся в самом процессе написания этой книги. Вопреки душной психологической обстановке Соединенных Штатов, томительное удовлетворение от организации инфошопов и изучения «метода консенсуса» были моим вдохновением для того, чтобы начать книгу о том, на что фактически будет похож анархистский мир. И хотя я все еще не закончил этот проект, он уже привёл меня к исследованию того, на что похожа анархия. В Берлине, на скамейке в парке, в перерыве от изучения автономного движения этого города я набросал план новой книги, а пару недель спустя в Христиании я видел, как целый городской район, живущий в анархии, кажется совершенно обычным.

Мне пришло в голову, что если бы я осмотрелся, то мог бы встретиться с еще многими жизненными историями. В течение следующего года я съездил в существующий семидесят пять лет анархистский лагерь в Нидерландах, шагнув в непрерывную борьбу, в которой прошлое не заключается в тюрьму настоящим, а усиливает его. Я стоял в провинциальных украинских городах, жители которых когда‑то свергли власть, и пытался вообразить, как они выглядели; работал в саду в анархистской деревне в горах Италии и чувствовал своими костями, что означает отмена работы. Путешествуя, я переписывался с одним из моих лучших друзей, когда он отправился в Оахаку на шесть месяцев и участвовал там в восстании.

Я закончил писать эту книгу в Барселонском сквоте, где застрял, ожидая суда и находясь под угрозой тюремного заключения после полицейской фальсификации. Вместо парка внизу улицы ранее была городская тюрьма, но анархисты разрушили ее в 1936 году. В 2007 году наш социальный центр воспользовался этим во время протеста против предстоящего выселения, открывая фри‑маркет, распространяя книги из нашей библиотеки, рассказывая истории детям. Будучи неожиданно объявленным вне закона, я выжил благодаря сети таких освобожденных мест по всему городу, дававших мне приют и кормивших меня. В свою очередь, эти пространства зависели от всех нас, борющихся за их создание и защиту.

То же самое верно для всех других историй, которые мы уже видели: ни одна из них не обязана своим существованием пассивным зрителям. Эти истории показывают, что анархия может работать. Но мы должны строить её сами. Храбрость и уверенность необходимы нам, чтобы сделать это, и они не могут быть найдены ни в одной книге. Они уже принадлежат нам. Нам осталось только заявить о них.

Пусть эти истории выйдут со своих страниц и найдут новую жизнь в ваших сердцах.

Питер Гелдерлоос

Барселона, декабрь 2008

Библиография

1. Emily Achtenberg «Community Organizing and Rebellion: Neighborhood Councils in El Alto, Bolivia», Progressive Planning, No.172, Summer 2007.

2. Ackelsberg, Martha A. «Free Women of Spain: Anarchism and the Struggle for the Emancipation of Women», Bloomington, IN: Indiana University Press, 1991.

3. William M. Adams and David M. Anderson «Irrigation Before Development: Indigenous and Induced Change in Agricultural Water Management in East Africa», African Affairs, 1998.

4. AFL‑CIO «Facts About Worker Safety and Health 2007». http://www.aflcio.org/issues/safety/memorial/upload/wmd_safetyfacts.pdf [viewed January 19, 2008]

5. Gemma Aguilar «Els Okupes Fan la Feina que Oblida el Districte», Avui, Saturday, December 15, 2007.

6. Michael Albert «Parecon: Life After Capitalism», New York: Verso, 2003.

7. Michael Albert «Argentine Self Management», ZNet, November 3, 2005.

8. Anyonymous «Longo Maï», Buiten de Orde, Summer 2008.

9. Anonymous «Pirate Utopias», Do or Die, No. 8, 1999.

10. Anonymous «The 'Oka Crisis'». Decentralized publication and distribution, no date or other publishing information included.

11. Anonymous «You Cannot Kill Us, We Are Already Dead». Algeria’s Ongoing Popular Uprising, St. Louis: One Thousand Emotions, 2006.

12. Stephen Arthur «'Where License Reigns With All Impunity:' An Anarchist Study of the Rotinonshón:ni Polity», Northeastern Anarchist, No.12, Winter 2007. http://nefac.net/anarchiststudyofiroquois#greatpeace

13. Paul Avrich «The Russian Anarchists», Oakland: AK Press, 2005.

14. Paul Avrich «The Modern School Movement: Anarchism and Education in the United States», Oakland: AK Press, 2005.

15. Roland H. Bainton «Thomas Müntzer, Revolutionary Firebrand of the Reformation». The Sixteenth Century Journal 13.2 (1982): 3‑16.

16. Jan Martin Bang «Ecovillages: A Practical Guide to Sustainable Communities». Edinburgh: Floris Books, 2005.

17. Harold Barclay «People Without Government: An Anthropology of Anarchy», London: Kahn and Averill, 1982.

18. David Barstow «U.S. Rarely Seeks Charges for Deaths in Workplac», New York Times, December 22, 2003.

19. Eliezer Ben‑Rafael «Crisis and Transformation: The Kibbutz at Century’s End», Albany: State University of New York Press, 1997.

20. Jamie Bissonette «When the Prisoners Ran Walpole: A True Story in the Movement for Prison Abolition», Cambridge: South End Press, 2008.

21. Christopher Boehm «Egalitarian Behavior and Reverse Dominance Hierarchy», Current Anthropology, Vol. 34, No. 3, June 1993.

22. Dmitri M. Bondarenko and Andrey V. Korotayev «Civilizational Models of Politogenesis», Moscow: Russian Academy of Sciences, 2000.

23. Franz Borkenau «The Spanish Cockpit», London: Faber and Faber, 1937.

24. Thomas A. Brady, Jr. & H.C. Erik Midelfort «The Revolution of 1525: The German Peasants' War From a New Perspective». Baltimore: The Johns Hopkins University Press, 1981.

25. Jeremy Brecher «Strike!» Revised Edition. Boston: South End Press, 1997.

26. Stuart Christie «We, the Anarchists! A study of the Iberian Anarchist Federation (FAI) 1927‑1937», Hastings, UK: The Meltzer Press, 2000.

27. CIPO‑RFM website «Our Story», http://www.nodo50.org/cipo/ourstory.htm [viewed November 6, 2006].

28. Eddie Conlon «The Spanish Civil War: Anarchism in Action, Workers’ Solidarity Movement of Ireland», 2nd edition, 1993.

29. CrimethInc. «The Really Really Free Market: Instituting the Gift Economy», Rolling Thunder, No. 4, Spring 2007.

30. The Curious George Brigade «Anarchy In the Age of Dinosaurs», CrimethInc. 2003.

31. Diana Denham and C.A.S.A. Collective (eds.) «Teaching Rebellion: Stories from the Grassroots Mobilization in Oaxaca», Oakland: PM Press, 2008.

32. Robert K. Dentan «The Semai: A Nonviolent People of Malaya». New York: Holt, Rinehart and Winston, 1979.

33. Jared Diamond «Collapse: How Societies Choose to Fail or Succeed», New York, Viking, 2005.

34. Dissent! Network «The VAAAG: A Collective Experience of Self‑Organization», http://www.daysofdissent.org.uk/evian.htm [viewed January 26, 2007].

35. Sam Dolgoff «The Anarchist Collectives”, New York: Free Life Editions, 1974.

36. George R. Edison, MD «The Drug Laws: Are They Effective and Safe?» The Journal of the American Medial Association. Vol. 239 No.24, June 16, 1978.

37. Martyn Everett «War and Revolution: The Hungarian Anarchist Movement in World War I and the Budapest Commune (1919)», London: Kate Sharpley Library, 2006.

38. Patrick Fleuret «The Social Organization of Water Control in the Taita Hills, Kenya», American Ethnologist, Vol. 12, 1985.

39. Heather C. Flores «Food Not Lawns: How To Turn Your Yard Into A Garden And Your Neighborhood Into A Community», Chelsea Green, 2006.

40. The Freecycle Network «About Freecycle», http://www.freecycle.org/ [viewed January 19 2008].

41. Peter Gelderloos «Consensus: A New Handbook for Grassroots Social, Political, and Environmental Groups», Tucson: See Sharp Press, 2006.

42. Peter Gelderloos and Patrick Lincoln «World Behind Bars: The Expansion of the American Prison Sell», Harrisonburg, Virginia: Signalfire Press, 2005.

43. Malcolm Gladwell «The Tipping Point: How Little Things Can Make a Big Difference». New York: Little, Brown, and Company, 2002.

44. Amy Goodman «Louisiana Official: Federal Gov’t Abandoned New Orleans», Democracy Now!, September 7, 2005.

45. Amy Goodman «Lakota Indians Declare Sovereignty from US Government», Democracy Now!, December 26, 2007.

46. Natasha Gordon and Paul Chatterton «Taking Back Control: A Journey through Argentina's Popular Uprising», Leeds (UK): University of Leeds, 2004.

47. Uri Gordon «Anarchy Alive! Anti‑authoritarian Politics from Practice to Theory», London: Pluto Press, 2008.

48. David Graeber «Fragments of an Anarchist Anthropology», Chicago: Prickly Paradigm Press, 2004.

49. David Graeber «The Shock of Victory», Rolling Thunder no. 5, Spring 2008.

50. Evan Henshaw‑Plath «The People’s Assemblies in Argentina», ZNet, March 8, 2002.

51. Neille Ilel «A Healthy Dose of Anarchy: After Katrina, nontraditional, decentralized relief steps in where big government and big charity failed», Reason Magazine, December 2006.

52. Inter‑Press Service «Cuba: Rise of Urban Agriculture», February 13, 2005.

53. Interview with Marcello, «Criticisms of the MST», February 17, 2009, Barcelona.

54. Derrick Jensen «A Language Older Than Words, White River Junction», Vermont: Chelsea Green Publishing Company, 2000.

55. John Jordan and Jennifer Whitney «Que Se Vayan Todos: Argentina’s Popular Rebellion», Montreal: Kersplebedeb, 2003.

56. Michael J. Jordan «Sex Charges haunt UN forces, Christian Science Monitor», November 26, 2004.

57. George Katsiaficas «The Subversion of Politics: European Autonomous Social Movements and the Decolonization of Everyday Life». Oakland: AK Press, 2006.

58. George Katsiaficas «Comparing the Paris Commune and the Kwangju Uprising», www.eroseffect.com [viewed May 8, 2008].

59. Lawrence H. Keeley «War Before Civilization». Oxford: Oxford University Press, 1996.

60. Roger M. Keesing, Andrew J. Strathern «Cultural Anthropology: A Contemporary Perspective», 3rd Edition, New York: Harcourt Brace & Company, 1998.

61. Graham Kemp and Douglas P. Fry (eds.) «Keeping the Peace: Conflict Resolution and Peaceful Societies around the World», New York: Routledge, 2004.

62. Elli King, ed. «Listen: The Story of the People at Taku Wakan Tipi and the Reroute of Highway 55, or, The Minnehaha Free State», Tucson, AZ: Feral Press, 1996.

63. Aaron Kinney «Hurricane Horror Stories», Salon.com October 24, 2005.

64. Peter Kropotkin «Fields, Factories and Workshops». Tomorrow, London: Freedom Press, 1974.

65. Wolfi Landstreicher «Autonomous Self‑Organization and Anarchist Intervention», Anarchy: a Journal of Desire Armed. No. 58 (Fall/Winter 2004‑5), p. 56.

66. Gaston Leval «Collectives in the Spanish Revolution», London: Freedom Press, 1975 (translated from the French by Vernon Richards).

67. A.W. MacLeod «Recidivism: a Deficiency Disease», Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1965.

68. Alan MacSimoin «The Korean Anarchist Movement», a talk in Dublin, September 1991.

69. Sam Mbah and I.E. Igariway «African Anarchism: The History of a Movement», Tucson: See Sharp Press, 1997.

70. The Middle East Media Research Institute «Algerian Berber Dissidents Promote Programs for Secularism and Democracy in Algeria», Special Dispatch Series No. 1308, October 6, 2006, http://memri.org/bin/articles.cgi?Page=archives&Area=sd&ID=SP130806

71. George Mikes «The Hungarian Revolution», London: Andre Deutsch, 1957.

72. Cahal Milmo «On the Barricades: Trouble in a Hippie Paradise», The Independent, May 31, 2007.

73. Bonnie Anna Nardi «Modes of Explanation in Anthropological Population Theory: Biological Determinism vs. Self‑Regulation in Studies of Population Growth in Third World Countries», American Anthropologist, vol. 83, 1981.

74. Nathaniel C. Nash «Oil Companies Face Boycott Over Sinking of Rig», The New York Times, June 17, 1995.

75. Oscar Olivera «Cochabamba! Water Rebellion in Bolivia», Cambridge: South End Press, 2004.

76. George Orwell «Homage to Catalonia», London: Martin Secker & Warburg Ltd., 1938.

77. Oxfam America «Havana’s Green Revelation», http://www.oxfamamerica.org/whatwedo/where_we_work/camexca/news_publications/art6080.html [viewed December 5, 2005].

78. Philly’s Pissed, http://www.phillyspissed.net/ [viewed May 20, 2008].

79. Daryl M. Plunk «South Korea’s Kwangju Incident Revisited», The Heritage Foundation, No. 35, September 16, 1985.

80. Rappaport, R.A. (1968) «Pigs for the Ancestors: Ritual in the Ecology of a New Guinea People». New Haven: Yale University Press.

81. RARA «Revolutionaire Anti‑Racistische Actie Communiqués van 1990‑1993». Gent: 2004.

82. Revolutionary Association of Women of Afghanistan «About RAWA», http://www.rawa.org/rawa.html Viewed June 22, 2007

83. James C. Scott «Seeing Like a State: How Certain Schemes to Improve the Human Condition Have Failed», New Haven: Yale University Press, 1998.

84. James C. Scott «Civilizations Can't Climb Hills: A Political History of Statelessness in Southeast Asia», lecture at Brown University, Providence, Rhode Island, February 2, 2005.

85. Jaime Semprun «Apología por la Insurrección Argelina», Bilbao: Muturreko Burutazioak, 2002 (translated from French to Spanish by Javier Rodriguez Hidalgo).

86. Nirmal Sengupta «Managing Common Property: Irrigation in India and The Philippines», New Delhi: Sage, 1991.

87. Carmen Sirianni «Workers Control in the Era of World War I: A Comparative Analysis of the European Experience», Theory and Society, Vol. 9, 1980.

88. Alexandre Skirda «Nestor Makhno, Anarchy’s Cossack: The Struggle for Free Soviets in the Ukraine 1917‑1921», London: AK Press, 2005.

89. Eric Alden Smith, Mark Wishnie «Conservation and Subsistence in Small‑Scale Societies», Annual Review of Anthropology, Vol. 29, 2000, pp. 493‑524.

90. «Solidarity with the Communities of CIPO‑RFM in Oaxaca», Presentation at the Montreal Anarchist Bookfair, Montreal, May 21, 2006.

91. Georges Sossenko «Return to the Spanish Civil War», Presentation at the Montreal Anarchist Bookfair, Montreal, May 21, 2006.

92. Jac Smit, Annu Ratta and Joe Nasr «Urban Agriculture: Food, Jobs and Sustainable Cities», UNDP, Habitat II Series, 1996.

93. Melford E. Spiro «Kibbutz: Venture in Utopia», New York: Schocken Books, 1963.

94. «The Stonehenge Free Festivals, 1972‑1985». http://www.ukrockfestivals.com/henge‑menu.html [viewed May 8, 2008].

95. Dennis Sullivan and Larry Tifft «Restorative Justice: Healing the Foundations of Our Everyday Lives», Monsey, NY: Willow Tree Press, 2001.

96. Joy Thacker «Whiteway Colony: The Social History of a Tolstoyan Community», Whiteway, 1993.

97. Colin Turnbull «The Mbuti Pygmies: Change and Adaptation». Philadelphia: Harcourt Brace College Publishers, 1983.

98. Marcele Valente «The Rise and Fall of the Great Bartering Network in Argentina». Inter‑Press Service, November 6, 2002.

99. Judith Van Allen «'Sitting On a Man': Colonialism and the Lost Political Institutions of Igbo Women». Canadian Journal of African Studies. Vol. ii, 1972. 211‑219.

100. Johan M.G. van der Dennen «Ritualized ‘Primitive’ Warfare and Rituals in War: Phenocopy, Homology, or...?» http://rechten.eldoc.ub.rug.nl/FILES/root/Algemeen/overigepublicaties/2005enouder/RITUAL/RITUAL.pdf.

101. H. Van Der Linden «Een nieuwe overheidsinstelling: het waterschap circa 1100‑1400 in D.P. Blok, Algemene Geschiednis der Nederlanden, deel III». Haarlem: Fibula van Dishoeck, 1982, pp. 60‑76.

102. Wikipedia «Asamblea Popular de los Pueblos de Oaxaca», http://en.wikipedia.org/wiki/APPO [viewed November 6, 2006].

103. Wikipedia «The Freecycle Network», http://en.wikipedia.org/wiki/Freecycle_Network [viewed January 19, 2008].

104. Wikipedia «Gwangju massacre», http://en.wikipedia.org/wiki/Gwangju_massacre [viewed November 3, 2006].

105. Wikipedia «The Iroquois League», http://en.wikipedia.org/wiki/Iroquois_League [viewed June 22, 2007].

106. William Foote Whyte and Kathleen King Whyte «Making Mondragon: The Growth and Dynamics of the Worker Cooperative Complex», Ithaca, New York: ILR Press, 1988.

107. Kristian Williams «Our Enemies in Blue». Brooklyn: Soft Skull Press, 2004.

108. Peter Lamborn Wilson «Pirate Utopias», Brooklyn: Autonomedia, 2003.

109. Daria Zelenova «Anti‑Eviction Struggle of the Squatters Communities in Contemporary South Africa»” paper presented at the conference «Hierarchy and Power in the History of Civilizations», at the Russian Academy of Sciences, Moscow, June 2009.

110. Howard Zinn «A People's History of the United States». New York: Perrenial Classics Edition, 1999.

Библиография и рекомендуемая литература на русском

1. Пол Эврич «Русские анархисты. 1905‑1917» / Пер. с англ. И.Е. Полоцка. – М.: ЗАО Центрполиграф, 2006. – 272 с.

2. Д. Бондаренко, А. Коротаев «Цивилизационные модели политогенеза». М.: Институт Африки РАН, 2002.

3. CrimethInc «Анархия в эпоху динозавров». М.: Гилея, 2010.

4. Джаред Даймонд «Коллапс», Издательства: АСТ, АСТ Москва, Мидгард, 2008 г. или «Коллапс: Почему одни общества выживают, а другие умирают» Издательства: АСТ, Астрель, Полиграфиздат, 2010 г.

5. Питер Гелдерлоос «Консенсус: принятие решений в свободном обществе» / пер. с англ. – СПб., 2010. – 106 с.

6. Катсификас Д. «Ниспровержение политики». Европейские автономные социальные движения и деколонизация повседневности. Волгоград, 2002 г.

7. Джордж Оруэлл «Памяти Каталонии. Эссе», Москва, 2003 г.

8. Александр Скирда «Нестор Махно, Казак свободы (1888‑1934): Гражданская война и борьба за вольные советы в Украине, 1917‑1921», Париж: Громада, 2001.

9. Wikipedia «Восстание в Кванджу», http://ru.wikipedia.org/wiki Восстание_в_Кванджу

10. Wikipedia «Ирокезы», http://en.wikipedia.org/wiki/Ирокезы

11. Дарья Зеленова «Борьба против выселений сквотерских сообществ в современной Южной Африке», доклад на конференции «Иерархия и власть в истории цивилизации», РАН, Москва, июнь 2009 г.

12. Ольга Аксютина, Дарья Зеленова «Через сопротивление к сообществу: самоорганизация сквотеров ЮАР») смотрите в журнале «Неприкосновенный запас», №5 (67) 2009, http://magazines.russ.ru/nz/2009/5/ak19.html

13. Говард Зинн «Народная история США», Издательство: Весь Мир, 2006 г.

14. Фуко Мишель «Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы», Москва, 1999 г.

15. Марсель Мосс «Очерк о даре. Форма и основание обмена в архаических обществах».

16. Петр Кропоткин «Поля, фабрики и мастерские».

17. Андрей Лошак «Проживем без государства» http://www.openspace.ru/society/projects/201/details/18512/

18. Джейсон Адамс «Не‑западный анархизм: переосмысливая глобальный контекст». Данный перевод можно найти в сообществе Анархия_ру в Живом Журнале (http://community.livejournal.com/anarchia_ru/)

19. «Выбить фашизм. Анархистский антифашизм в теории и на практике». Сборник статей. Перевод на русский Шарапова. Предисловие Влада Тупикина. СПб., Реноме, 2009. 112 с.