Юрий Иванович Семенов Курс лекций по социальной философии

"РЕВОЛЮЦИЯ НЕ ЗАКОНЧИЛАСЬ, БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ!"


Юрий Иванович Семенов

 

Курс лекций по социальной философии






СОДЕРЖАНИЕ



Лекция III. ОБЩЕСТВО: ТЕОРЕТИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ ПОНЯТИЯ

§ 1. Многозначность слова "общество"

1. Общество: простая совокупность людей
или целостное образование (организм)

2. Первое значение слова "общество" ‑
социально‑исторический (социоисторический) организм

3. Второе значение слова "общество"‑
система социально‑исторических организмов

4. Третье значение слова "общество" ‑
человеческое общество в целом

5. Четвертое значение слова "общество" ‑ общество вообще

6. Пятое значение слова "общество" ‑ общество вообще
определенного типа(тип общества, или особенное общество)

§ 2. Два основных вида социоисторических организмов

1. Общие замечания

2. Проблема границ социально‑исторических организмов

3. Геосоциальные организмы (геосоциоры)

4. Значение слова "страна"

5. Геосоциальный организм и его население

6. Демосоциальные организмы (демосоциоры)

7. Еще о различии между демосоциальными
и геосоциальными организмами

ЛЕКЦИЯ V. ПРОИЗВОДСТВО И ОБЩЕСТВО

§ 1. Производство как основной признак человека

§ 2. Труд и производство

§ 3. Общественное производство как единство собственно
производства, распределения, обмена и потребления

§ 4. Собственность и социально‑экономические
производственные) отношения

§ 5. Тип социально‑экономических отношений,
общественно‑экономический уклад,
способ производства, базис и надстройка,
общественно‑экономические формации и параформации

§ 6. Социально‑экономический строй общества,
социоэкономические уклады и подуклады,
одноукладные и многоукладные общества

§ 7. Структура общественно‑экономического уклада

§ 8. Производительные силы общества

ЛЕКЦИЯ VI. ОСНОВНЫЕ И НЕОСНОВНЫЕ СПОСОБЫ ПРОИЗВОДСТВА

§ 1. Основные способы производства и последовательность их
смены в истории человеческого общества

§ 2. Первобытно‑коммунистический
и первобытно‑престижный способы производства

§ 3. Серварный (рабовладельческий) способ производства

§ 4. Крестьянско‑общинный и феодальный способы производства

§ 5. Капиталистический (буржуазный) способ производства

§ 6. Частная собственность и общественные классы

§ 7. Древнеполитарный (азиатский) способ производства

§ 8. Неосновные способы производства

ЛЕКЦИЯ VII. ОСНОВНЫЕ КОНЦЕПЦИИ ВСЕМИРНОЙ ИСТОРИИ

§ 1. Два основные понимания всемирной истории:
унитарно‑стадиальное и плюрально‑циклическое

§ 2. Возникновение и развитие унитарно‑стадиальных
концепций всемирной истории

§ 3. Возникновение и развитие плюрально‑циклических
концепций истории

§ 4. Современные западные унитарно‑стадиальные концепции

§ 5. Еще одно понимание истории:
"антиистрорицизм"(исторический агностицизм)

§ 6. Линейно‑стадиальная интерпретация унитарно‑
стадиального подхода к истории и ее несостоятельность

§ 7. Глобально‑стадиальная интерпретация унитарно‑
стадиального понимания истории

ЛЕКЦИЯ VIII. ПЕРИОДИЗАЦИЯ И ОБЩАЯ КАРТИНА ВСЕМИРНОЙ ИСТОРИИ

§ 1. Вводные замечания

§ 2. Межсоциорное взаимодействие и его роль
в развитии общества: понятийный аппарат

1. Социорная индукция

2. Неравномерность исторического развития.
Исторические миры.

3. Исторический центр
и историческая периферия. Супериндукция

4. Супериоризация и латерализация.
Общественно‑экономические параформации

5. Эндогенная стадиальная трансформация,
супериоризация и латерализация как формы смены
социально‑экономических типов общества

6. Ультрасупериоризация. Передача исторической эстафета,
или эстафетная смена общественно‑экономических формаций

§ 3. Главные стадии развития человечества
и эпохи всемирной истории

1. Основные членения истории человечества

2. Период прабщества и праистории (1,6‑0,04 млн лет)

3. Эпоха первобытного (доклассового) общества
(40‑6 тыс. лет тому назад)

4. Эпоха Древнего Востока (III‑II тысячелетия до н.э.)

5. Античная эпоха (VIII в. до н.э. ‑ V в. н.э.)

6. Эпоха средних веков (VI‑XVвв.)

7. Новое время (1600‑1917 гг.)

8. Новейшее время (1917‑1991 гг.)

9. Современность (с 1991 г.)

ЛЕКЦИЯ X. СОЦИАЛЬНАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ ОТНОШЕНИЙ
МЕЖДУ ПОЛАМИ: ВОЗНИКНОВЕНИЕ И РАЗВИТИЕ

§ 1. Традиционные представления о браке
в европейском общественном мнение и европейской науке

§ 2. Социальная организация отношений между полами
в доклассовом обществе

§ 3. Проблема группового брака

§ 4. Промискуитет и половые производственные табу в эпоху
становления человеческого общества (праобщества)

§ 5. Возникновение дуально‑родового брака

§ 6. Возникновение брака между индивидами.
Протоэгалитарный брак и протоэгалитарная семья

§ 7. Становление классового общества и неизбежность
изменений в социальной организации отношений
между полами

§ 8. Родья как ячейка частной собственности.
Бессемейный вариант развития

§ 9. Возникновение патриархического брака
и патриархической семьи

§ 10. Возникновение неоэгалитарного брака
и неоэгалитарой семьи иные изменения
социальных отношений между полами.
"Сексуальная революция"

ЛЕКЦИЯ XI. ЭТНОСЫ, НАЦИИ, РАСЫ

§1. Этносы и этнические процессы

1. Многозначность слова "народ" в его применении
к классовому обществу

2. Этническая общность, или этнос

3. Структура этноса

4. Этнические процессы

5. Этнос и геосоциальный организм

§2. Первобытность: генетико‑культурные общности
и демосоциорные конгломераты

1. Этнос и племя

2. Генетико‑культурные общности
и демосоциорные конгломераты

§3. Нация и национальное движение


1. Проблема отношения этноса и нации

2. Возникновение наций в Западной Европе

3. Нация и социально‑исторический организм

4. Нация как политическая сила

5. Нация и этнос

6. Полиэтничные нации

7. Нация и национальное движение

8. Формирование наций в Америке

9. Становление наций в Африке южнее Сахары

§ 4. Расизм и его основные разновидности

 

ЛЕКЦИЯ III. ОБЩЕСТВО: ТЕОРЕТИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ ПОНЯТИЯ



§ 1. Многозначность слова "общество"



Понятие "общество" ‑ самое важное для всех социальных дисциплин, включая социальную философию, философию истории, социологию, историческую науку, или историологию, политическую экономию, культурологию и др. Поэтому в нем необходимо детально разобраться. Обращаясь к анализу смысла слова "общество", мы сразу же сталкиваемся с тем, что оно имеет не одно, а множество значений. Иначе говоря, существует не одно понятие общества, а несколько разных понятий, но выражаемых одним словом, что очень усложняет дело.

Не будем останавливаться на житейских, обыденных значениях этого слова, когда о человеке говорят, например, что он попал в дурное общество или вращается в великосветском обществе. Лишь упомянем об использовании слова "общество" как в быту, так и в науке для обозначения тех или иных общественных и прочих организаций: "Общество соединенных славян", "Южное общество", "Философское общество", "Общество охраны памятников истории и культуры", "Общество взаимного кредита", общества любителей кошек, собак, акционерные общества и т.п.

Если оставить все это в стороне, то выяснится, что в философской, социологической и исторической литературе термин "общество" используется, по меньшей мере, в пяти, хотя и связанных между собой, но все же разных смыслах.


1. Общество: простая совокупность людей или целостное образование (организм)



Первое и, пожалуй, самое важное значение термина "общество" ‑ отдельное, конкретное общество, являющееся относительно самостоятельной единицей исторического развития. Этот смысл слова "общество" очень часто не отличают от другого его значения ‑ общества вообще, в котором выражается то общее, что присуще всем конкретным отдельным обществам, независимо от их типа, индивидуальных особенностей, времени существования и т.п. А отличать эти два смысла слово "общества" крайне необходимо для любого обществоведа.

Выделение отдельного конкретного общества позволяет поставить вопрос о том, имеет ли общество самостоятельное существование или его бытие есть производное от существования составляющих его индивидов. С самого начала теоретического подхода к исследованию общества в философской и исторической мысли существовали два основных ответа на этот вопрос.

Один из них заключался в том, что общество представляет собой простую совокупность, сумму индивидов. Поэтому единственными реальными объектами социального исследования являются люди. Никаких других не существует. Такую точку зрения нередко называют социологическим номинализмом. Подобного рода взгляд нашел свое предельно четкое выражение, например, в одном из мест работы известного русского историка, историософа и социолога Н.И. Кареева (1850‑1931) "Введение в изучение социологии" (СПб.,1897). Последний писал: "Личность есть единственное реальное существо, с которым имеет дело социология. Народы или отдельные классы одного и того же народа суть собирательные единицы, состоящие из отдельных личностей".[1]

Сходного взгляда придерживался известный немецкий социолог М. Вебер (1864‑1920). Наиболее четко он изложен в работе "Основные социологические понятия". "Для других (например, юридических) познавательных целей или для целей практических, ‑ писал он, ‑ может быть, напротив, целесообразно или даже неизбежно рассматривать социальные образования ("государство", "ассоциацию", "акционерное общество", "учреждение") совершенно также, как отдельных индивидов (например, как носителей прав и обязанностей или как субъектов совершающих релевантные в правовом отношении действия). Для понимающей социологии, интерпретирующей поведение людей, эти образования ‑ просто процессы и связи специфического поведения отдельных людей, так как только они являют собой понятных для нас носителей осмысленных действий".[2]

Подобная точка зрения и сейчас имеет много сторонников. Для экономии ограничимся одним лишь высказыванием Д. Антисери и Л. Инфантино, которым открывается их предисловие к сборнику работ известного австрийско‑американского экономиста Ф.А. фон Хайека (1899‑992) "Познание, конкуренция и свобода. Антология сочинений". "Не существует ни классов, ни общества как такового, ‑ пишут они, ‑ существуют лишь индивиды. Социальные науки (социология, экономика, историография, антропология и т.п.) имеют дело с коллективными понятиями, как государство, нация, партия, революция, капитализм, общество и т.д. Два крупных направления мысли отражают коллективистскую традицию интерпретации таких понятий и индивидуалистскую традицию. Коллективисты (Сен‑Симон, Конт, Гегель, Маркс, неомарксисты, структуралисты) утверждают, что коллективистским понятиям соответствует некая определенная реальность, автономная и независимая от людей: общество, партии, классы в качестве реальных образований лепят индивидов, а ученый обязан искать и описывать законы развития этих субстанций. Сторонники методологического индивидуализма (А. Смит, Д. Юм, К. Поппер, Хайек ‑ ближе к нам Р. Будон) утверждают, что коллективным понятиям не соответствует никакая специфическая реальность. Классов, обществ, партий, ни даже вооруженных сил не существует. Есть только индивиды. Только индивиды думают и действуют. В этом состоит теоретическое ядро методологического индивидуализма".[3]

Ни названные выше авторы, ни другие сторонники данного взгляда никогда не могли привести его до конца последовательно. В другом месте той же самой названной выше книги Н.И. Кареев утверждал: "Общество не есть простая совокупность личностей, находящихся в психическом и практическим взаимодействии, но целая система этих взаимодействий, в коей последние получают известные постоянные формы, известную организацию".[4] Тем самым фактически он переходил на совершенно иную позицию.

Суть второго ответа на поставленный выше вопрос как раз и заключается в том, что общество, хотя и состоит из индивидов, но ни в коем случае не представляет собой их простой совокупности. Оно есть целостное образования, имеющее свою жизнь, не сводимую к существованию, составляющих его людей, особый субъект, развивающийся по собственным, только ему присущим законам. Подобную точку зрения нередко именуют социологическим реализмом. Такой взгляд в достаточно четко проявился уже в труде великого древнегреческого философа Аристотеля (384‑322 до н.э.) "Политика". "Итак, очевидно, ‑ писал он, ‑ государство существует по природе и по природе предшествует каждому человеку; посколько последний, оказавшийся в изолированном состоянии, не является существом самодовлеющим, то его отношение к государству такое же, как отношение любой части к своему целому".[5]

Перед теми исследователями, которые рассматривали общество как единое целое, несводимое к сумме составляющих его индивидов, с неизбежность вставал вопрос об основе его целостности. И решить его было далеко не просто, что можно наглядно видеть на примере убежденного сторонника социологического реализма известного французского социолога Э. Дюркгейма (1858‑1917).

Он настаивал на том, что общество представляет независимую от индивидов, внеиндивидуальную и надындивидуальную реальность. Эта особого рода реальность, не сводимая к другим ее видам, включена в универсальный природный порядок. Социальная реальность столь же устойчива и основательна, как все другие виды реальности, и соответственно, так же как и они, развивается по определенным законам.

На естественно возникавший вопрос о природе этой социальной реальности Э. Дюркгейм прямого ответа не давал. Но так как он с самого начала своей научной деятельности настаивал на духовном характере всех социальных явлений (включая экономические), то получалось, что эта реальность была в сущности духовной. Объяснить, каким образом духовная реальность могла быть независимой от людей, Э. Дюркгейм оказался не в состоянии. И в результате, начав с резкой критики психологизма, с подчеркивания внешнего и принудительного характера социальных фактов, он в последующем все в большей и большей степени стал склоняться к психологическому их объяснению.

Истоки социальной целостности искали в духовной сфере и многие другие мыслители. Делая это, они в то же время не могли не видеть, что если понимать духовную жизнь общества как психическую, душевную жизнь составляющих его людей, то это с неизбежностью приведет к переходу на позиции социологического номинализма. Попытки преодолеть субъективизм в понимании душевной жизни как основы общества вели некоторых из них к объективному идеализму и даже к религии.

Для настоящих ученых это было не приемлемо. Стремление найти действительную объективную основу общества издавна толкало мыслителей, придерживавшихся социологического реализма, к поискам аналогий между обществом и животным организмом, а иногда и к стремлению уподобить общество биологическому организму. Такие попытки начались еще в античную эпоху и продолжались в последующее время.

Но достаточно широко термин "организм" в применении к обществу стал использоваться лишь с 40‑х годов XIX в. Одним из первых этот сделал основоположник философии позитивизма О. Конт (1798‑1857). Последний отнюдь не отождествлял общество с биологическим организмом. Ему важно было лишь подчеркнуть, что общество есть целостное образование, особый субъект эволюции. И чтобы подчеркнуть отличие общества от животного организма она называл его не просто организмом, а социальным организмом. Термин "социальный организм" был подхвачен другим известным философом‑позитивистом и социологом Г. Спенсером (1820‑1903). Главным для него было "уподобление общества живому телу"[6] с целью обоснования мысли о том, что общество не есть простая совокупность людей, а нечто целое, несводимое к сумме составляющих его индивидов. "...В социальном организме, ‑писал он, ‑ как и в индивидуальном, является жизнь целого, совершенно отличная от жизней отдельных единиц, хотя и слагающаяся из этих последних".[7]

В 70‑х годах XIX в. появляется своеобразная школа в социологии, пытающаяся не просто провести аналогию между обществом и биологическим организмом, но в значительной степени, если не полностью отождествить их. Она получила название "органической школы", или "органического направления"

Последний термин нередко употребляется для обозначения всего течения, сторонники которого рассматривают общество как единое целое образование. И если "органическая школа" скоро потеряла популярность, ибо выяснилось, что общественные связи качественно отличны от биологических, то органическое направление в широком смысле слова в конце концов восторжествовало в общественной науке. Взгляда на общество как на особое органическое целое, не сводимое к сумме составляющих его индивидов, придерживается сейчас большинство обществоведов.


2. Первое значение слова "общество" ‑ социально‑исторический (социоисторический) организм.



Выявление многозначности слова "общества" настоятельно требует закрепление за каждым его смыслом особого термина. Для обозначения общества в первом, исходном его значении, отдельного конкретного общества будет использоваться термин "социально‑исторический, или социоисторический организмом" (сокращенно ‑ "социор").

Социоисторический организм есть отдельное конкретное общество, которое представляет собой относительно самостоятельную единицу исторического развития. Каждый социоисторический организм локализован во времени и пространстве. Он занимает определенную территорию. Он обязательно когда‑то возник, а многие родившиеся в свое время социоисторические организмы давно уже исчезли, ушли с исторической сцены.

Понятие социоисторического организма необходимо для всех общественных наук, но особенно оно важно для историологии. Именно социоисторические организмы являются главными, первичными субъектами истории и одновременно основными объектами исторического исследования. Историки прежде всего пишут историю Ассирии, Урарту, Византии, Японии, Англии, Франции, России и т.п.

Каждый социально‑исторический организм составляют люди, подчиненные одной публичной власти. Границы социально‑исторического организма есть границы публичной власти. В применении к классовому обществу социорные границы, как правило, совпадают с государственными границами.

Сам термин "государство" имеет два основных смысла. Одно значение ‑ определенный аппарат власти, аппарат принуждения. Другое ‑ достаточно четко отграниченная населенная людьми территория, находящаяся под властью одной определенной государственной машины. Именно такой смысл вкладывают в это слово, когда называют число государств в Европе, Азии, Африке, Америке, вообще в мире и т.п. Термин "государство" именно в этом втором смысле широко используется в исторической и вообще обществоведческой литературе для обозначения социоисторических организмов классового общества.

Однако государство во втором значении этого слова не всегда совпадает с социоисторическим организмом. Когда в результате походов Александра Македонского (IV в. до н.э.) возникла грандиозная держава, простиравшаяся от вод Нила до берегов Инда, она отнюдь не представляла собой единого социоисторического организма. Это был конгломерат социоисторических организмов, объединенных лишь наличием общего властителя. Поэтому совершенно неудивительно, что после смерти Александра его держава сразу же распалась на несколько самостоятельных государств.

Чтобы объединенные под одной властью социоисторические организмы срослись и образовали один социор, нужно время, неодинаковое для организмов разного типа. Иногда такое срастание вообще не происходит. Так, например, Британская колониальная империя никогда не представляла собой единого социоисторического организма. В определенной степени это было связано с тем, что эта империя не была единым государством. Великобритания продолжала сохраняться как особое государство со своим собственным особым гражданством и после образования империи. Последняя представляла собой конгломерат социоисторических организмов, один из которых был господствующим (метрополия), а остальные подчиненными (колонии). Такого рода историческое образование можно назвать державой.

То, что колонии были особыми социоисторическими организмами, отнюдь не означает, что они были особыми государствами. Особым государством в составе Британской империи была лишь Великобритания. Точно так же обстояло дело с Испанской, Португальской, Голландской, Французской колониальными империями. В этом отношении все они отличались от Российской империи, которая была единым государством и единым социоисторическим организмом.

Несмотря на определенные исключения, в классовом обществе в общем и целом существовало соответствие между государствами и социоисторическими организмами. Разделение одного государства на несколько самостоятельных государств рано или поздно вело к образованию нескольких социоисторических организмов. Например, на территории Германии после окончания второй мировой войны возникло два самостоятельных государства ‑ Германская демократическая республика (ГДР) и Федеральная республика Германия (ФРГ). Соответственно образовалось и два социоисторических организма, которые при этом принадлежали двум разным социально‑экономическим типам.

Но если государственное, политическое объединение может произойти быстро, то процесс срастания нескольких ранее самостоятельных социоисторических организмов может затянуться надолго. В октябре 1990 г. ГДР прекратила свое существование и вошла в состав ФРГ. Вновь возникло единое германское государство. Но процесс срастания западногерманского и восточногерманского социоров полностью не завершился и до сих пор. В значительной степени он был замедлен их социально‑экономической разнотипностью.

На земле с момента появления людей всегда существовало множество социально‑исторических организмов. В большинстве случаев соседние социоры были тесно связаны между собой. И это позволяет перейти ко второму значению термина "общество".


3. Второе значение слова "общество" ‑ система социально‑исторических организмов



Говоря об обществе, нередко имеют в виду не один социально‑исторический организм, а целую группу, целую пространственно ограниченную систему социоисторических организмов (социорную систему). Говорят ведь не только об английском, французском, польском обществах, но и об обществе Западной Европы, обществе Ближнего Востока и т.п. И такие региональные системы социоисторических организмов тоже являются объектами изучения историков. Последние пишут труды не только по истории Египта, Венгрии, Бельгии, но и по истории Западной Европы, Ближнего Востока, Юго‑Восточной Азии, Латинской Америки и т.п.

Границы классовых социоисторических организмов являются более или менее определенными, ибо совпадают с государственными. Иначе обстоит дело с границами региональных систем социоисторических организмов. Разные историки проводят их по‑разному. Одни включают тот или иной социор в данную региональную систему, другие, наоборот, исключают. И обычно это никак не обосновывается. Далеко не одинаково, например, проводятся историками границы Западной Европы.

Между социоисторическими организмами и их системами не существует абсолютной, непроходимой грани. Система социоисторических организмов может превратиться в единый социоисторический организм, а последний может распасться на множество самостоятельных социоров. Примеров тому ‑ масса.

В конце IV тысячелетия до н.э. в междуречье Тигра и Евфрата возникло множество небольших шумерских городов‑государств, каждый из которых был вполне самостоятельным социоисторическим организмом. Эти социоисторические организмы, среди которых особо выделялись Ур, Урук, Киш, Лагаш, Умма, образовывали более или менее целостную систему. В конце III тыс. до н.э. все Двуречье было объединено под властью Саргона. Возникло единое государство ‑ Аккадское царство, а вслед за ним единый социоисторический организм, охватывавший, по меньшей мере, значительную часть Месопотамии.

В отличие от Двуречья в долине Нила классовое общество возникло в виде крупного социоисторического организма ‑ Раннего, а затем Древнего (Старого) царства Египта. Этот возникший в конце IV тыс. до н.э. крупный социоисторический организм в ХХIII в. до н.э. распался. Наступил Первый переходный период. Номы, которые ранее были частями одного социоисторического организма, превратились в самостоятельные социоры.

Таким образом, на территории Египта на месте крупного социоисторического организма возникла система мелких социоисторических организмов. Между всеми этими небольшими социорами сохранялись тесные отношения. Все египтяне по‑прежнему говорили на одном языке и имели общую культуру. Все это дает основания для выделения такого рода системы социоисторических организмов в особый тип. Такого рода совокупность социоров можно назвать гнездовой системой. К числу гнездовых систем социоисторических организмов относится и описанная выше совокупность шумерских городов‑государств.

Первый переходный период длился в Египте до ХХI в. до н.э., когда гнездовая система социоров превратилась в новый единый социоисторический организм ‑ Среднее царство. Во второй половине ХVIII в. до н.э. произошел новый распад общеегипетского социоисторического организма. Второй переходный период длился до начала ХVI в. до н.э., когда в долине Нила возник третий по счету общеегипетский социоисторический организм ‑ Новое царство. В середине XI в. до н.э. и он распался.

Такого рода явления характерны не только для Древнего Востока. В середине ХIV в. н.э. Северо‑Восточная Русь и Северо‑Западная Русь вместе взятые представляли собой гнездовую систему социально‑исторических организмов. В нее входили Великое княжество Московское, Великое княжество Тверское, Великое княжество Нижегородско‑Суздальское, Великое княжество Рязанское, Новгородская и Псковская земли. К концу ХV ‑ началу ХVI вв. все они были объединены под властью Москвы. Возникло единое государство и соответственно единый социоисторический организм, получивший в дальнейшем название России.

Соотношение общества во втором смысле ‑ системы социоисторических организмов ‑ и общества в первом смысле ‑ социоисторического организма ‑ есть соотношение целого и части. Вполне понятно, что целостность системы социально‑исторических организмов может быть весьма различной. Неодинакова и степень самостоятельности историй составляющих ее социоисторических организмов.

Несколько региональных систем социоисторических организмов могли в свою очередь образовывать социорную систему более высокого порядка (социорную сверхсистему). Не исключено существование и еще более широких объединений. И каждая из социорных систем любого иерархического уровня тоже была субъектом исторического процесса.

Предельной системой при этом была бы, конечно, такая, которая бы включала в себя все социально‑исторические организмы без исключения. Такая система существовала не всегда, но совокупность всех не только существующих, но и существовавших социоисторических организмов тоже всегда именовалась обществом. Это еще одно, третье по счету, значение слова "общество".


4. Третье значение слова "общество" ‑ человеческое общество в целом



Третье значение термина "общество" ‑ все существовавшие и существующие социально‑исторические организмы вместе взятые. Для передачи данного смысла этого слова обычно употребляется словосочетание "человеческое общество в целом", а иногда и слово "человечество". Но последнее имеет и несколько других значений. Под "человечеством" могут понимать всю совокупность людей без учета их принадлежности к тем или социорам, а иногда и просто биологический вид.

Человеческое общество в целом тоже является объектом изучения исторической науки. Историки пишут работы, посвященные не только историям отдельных социоисторических организмов и их систем, но и всемирной, или мировой истории. По отношению к человеческому обществу в целом отдельные социоисторические организмы и их системы выступают как его части.


5. Четвертое значение слова "общество" ‑ общество вообще



Четвертое значение термина "общество" ‑ общество вообще, безотносительно к каким‑либо конкретным формам его существования. Общество в таком смысле данного слова не является и не может являться объектом исторического исследования, ибо оно как таковое, как самостоятельное явление не существует. Это, отнюдь, не значит, что общество вообще совсем не имеет бытия. Оно, безусловно, существует в исторической реальности, но существует не самостоятельно, не само по себе, а лишь как то объективное общее, что присуще всем без исключения социально‑историческим организмам.

Отношение социоисторического организма и общества вообще есть отношение отдельного и общего. И как всякое общее, общество вообще реально существует, но не само по себе, а только в отдельном и через отдельное. Этим отдельным, в котором существует общество вообще, являются социоисторические организмы. Понятие "общество вообще" не является произвольной мыслительной конструкцией. Оно имеет объективное содержание, ибо фиксирует объективное общее, присущее всем социоисторическим организмам без исключения.


6. Пятое значение слова "общество" ‑ общество вообще определенного типа (тип общества, или особенное общество)



Социоисторических организмов существовало и существует огромное количество. Разобраться в этом множестве невозможно без классификации социоисторических организмов, без их подразделения на классы, типы. Создавались и создаются самые различные типологии социоисторических организмов. И для обозначения конкретного типа общества, или, что то же самое, общества вообще определенного типа также применяется слово "общество".

Когда под обществом понимается общество вообще определенного типа, то к слову "общество" добавляют прилагательное, обозначающее его тип. Примерами могут послужить словосочетания: "первобытное общество", "феодальное общество", "капиталистическое общество", "традиционное общество", "индустриальное общество", "постиндустриальное общество" и т.п. Каждое из таких словосочетаний обозначает тип общества, выделенный по тому или иному признаку или по совокупности тех или иных признаков.

Если социально‑исторический организм есть отдельное, то общество вообще определенного типа безусловно есть общее, но такое, которое представляет собой разновидность более широкого общего, а именно общества вообще. Иначе говоря, общество вообще определенного типа есть не что иное, как вид, тип общества, есть особенное общество. Конкретный социоисторический организм, общество вообще определенного типа и общество вообще соотносятся как отдельное, особенное и всеобщее.

Общество вообще определенного типа как таковое, т.е. как особое самостоятельное явление, не существует. На этом основании некоторые исследователи утверждают, что феодальное общество вообще, капиталистическое общество вообще и т. п. представляют собой чистые мыслительные конструкции, что они существуют только в сознании ученых, но не на грешной земле.[8]

Бесспорно, конечно, что, например, понятие "феодальное общество", как и любые другие понятия, включая не только научные, но и обыденные ("кошка", "стол", "дом" и т.п), имеет бытие только в сознании. Но это понятие фиксирует то фундаментально общее, что присуще всем феодальным социоисторическим организмам. И это общее существует не только в мыслях исследователя, но и вне его сознания. Но если в исторической реальности оно существует в социоисторических организмах данного типа как их существенное тождество, как их глубинная сущность, то в сознании историка это общее выступает в "чистом" виде, в форме "чистого", идеального феодального социоисторического организма.

Конечно, этот идеальный феодальный социор является мыслительной конструкцией, но такой, в которой находит свое выражение фундаментальное общее, присущее всем реальным феодальным социоисторическим организмам. Это фундаментальное общее между всеми феодальными социально‑историческими организмами столь же не зависит от сознания исследователя, как не зависят от его сознания отдельные феодальные социоры, в которых оно проявляется.

Создание понятия "феодальное общество" представляло собой важный шаг по пути выявления реального общего между всеми социально‑историческими организмами данного типа, по пути познания их реальной, объективной сущности. Все сказанное о понятии "феодальное обществе" в той или иной степени относится и к другим подобного же рода понятиям.

Бывает так, что все социоисторические организмы определенного типа образуют одну и только одну региональную систему. В таком случае обозначение определенного типа общества может совпадать с названием данной системы социоров. Например, под античным обществом понимают одновременно и (1) систему античных социально‑исторических организмов, сложившуюся в Средиземноморье в I тыс. до н.э., и (2) общество античного типа вообще.




§ 2. Два основных вида социоисторических организмов



1. Общие замечания



Из всех выделенных выше пяти значений слова "общество" исходным и самым важным является понятие социоисторического организма Поэтому существует настоятельная необходимость в его дальнейшем анализе.
Социально‑исторические организмы могут быть подразделены на типы по разным признакам, носящим содержательный характер: по социально‑экономическому строю (рабовладельческие, феодальные и т.п. общества), доминирующей сфере экономики (аграрные, индустриальные и постиндустриальные общества) форме правления (монархии и республики), политическому режиму (автократические и демократические общества), господствующей конфессии (христианские, исламские, языческие страны) и т.п.

Но, кроме деления на подобного рода типы, существует подразделение социоисторических организмов на два основных вида по признаку, относящемуся к их форме, а именно, ‑ по способу их внутренней организации. То обстоятельство, что общества могут быть организованы по‑разному, было подмечено еще в ХIХ в.

Одним из первых обратил на это внимание немецкий исследователь античности Б.Г. Нибур (1776‑1831). Ему принадлежит заслуга в постановке вопроса о природе такого института, каким является род. В трехтомной "Римской истории" (1811‑1832) он нарисовал картину смены общества, основанного на родовом принципе, обществом с государственной организацией, базирующемся на территориальном делении. И римляне, по Нибуру, не исключение. Родовое устройство общества сменилось территориальным и у древних греков.

Английский юрист и историк права Г.Дж.С. Мейн (Мэн) (1822‑1888) в работах "Древнее право: Его связь с древней историей общества и его отношение к современным идеям" (1861) и "Лекции по ранней истории институтов" (1875) говорил уже не о тех или иных конкретных обществах, а об обществах вообще. Он проводил различие между обществами, основой которых является родство, и обществами, в основе которых лежит земля, территория.

Эта идея была в дальнейшем разработана великим американским этнологом Л.Г. Морганом (1818‑1881) в его труде "Древнее общество" (1877). Последний достаточно четко выделил два типа, или, как он выражался, два "плана" общества, которые совершенно различны по своим основаниям.

"Первый по времени, ‑ писал он, ‑ основан на личности и чисто личных отношениях и может быть назван обществом (societas)... Второй план основывается на территории и частной собственности и может быть назван государством (civitas). Политическое общество организовано на территориальных началах, и его отношение к личности и собственности определяется территориальными отношениями... В древнем обществе этот территориальный план был неизвестен. Появление его составляет пограничную линию между древним и современным обществом".[9] Л.Г. Морган связывал первый тип общества с первобытностью, второй ‑ с цивилизованным, или классовым обществом.

Утверждение, что социоисторические организмы только второго из двух выделенных типов базируются на территории, вызывал и вызывает возражения. Первобытные общины, долгое время являвшиеся единственными социоисторическими организмами, бесспорно, всегда были связаны с определенной территорией. В эпоху перехода от первобытного общества к классовому, т.е. в предклассовом обществе, возникли более сложные социоисторические организмы, состоявшие из нескольких общин. Одну из их разновидностей принято именовать племенем. Классическим примером последнего являются описанные Л.Г. Морганом племена ирокезов: сенека, кайюга, онондага, могауки, онейда. Каждое из подобного рода племен тоже имело свою территорию. Понятия общинной и племенной территории повсеместно употребляются в этнологической и исторической литературе.

Бесспорно, что все конкретные отдельные общества были связаны с той или иной территорией. И социоисторические организмы названных двух типов различались вовсе не наличием или отсутствием у них территории, а принципами, лежавшими в основе их организации, что предопределяло разное их отношение к территории.


2. Проблема границ социально‑исторических организмов



Общество всегда состоит из людей. Но, как уже указывалось, оно никогда не является простой их совокупностью. Люди образуют общество постольку, поскольку они включены в определенную систему отношений, которые принято именовать общественными. Поэтому общество прежде всего есть определенная система общественных отношений, в которой живут люди.

Каждый социоисторический организм есть отдельное конкретное общество, т.е. определенным образом ограниченная система отношений, существующая рядом с другими такими же ограниченными системами. Вполне понятно, что оно включает в себя ограниченное число людей, которые живут опять‑таки на ограниченной территории. Самой важной является проблема отграничения людей, составляющих один социоисторический организм, от людей, входящих в состав других, т.е. проблема социорной границы. Как уже указывалось, эта граница всегда есть граница публичной власти. Члены одного социора находятся под главенством одной власти, члены другого ‑ под эгидой другой.

Возможны два основных способа проведения границы между социально‑историческими организмами.


3. Геосоциальные организмы (геосоциоры)



Начнем с социоисторических организмов второго, более позднего вида, ибо они более понятны современному человеку, живущему в социорах именно подобного рода. Граница такого социоисторического организма ‑ это граница, отделяющая территорию, которую он занимает, от территорий, на которых расположены соседние социоры. Данная граница в большинстве случаев является одновременно и государственной. Границы государства, как известно, обычно более или менее четко маркируются. Метками являются природные объекты (реки, холмы и т.п.) или искусственно созданные для этой цели предметы (пограничные столбы и т.п.). Все люди, проживающие на территории данного государства, входят ‑ если оно не представляет собой державу ‑ в состав данного социоисторического организма.

Территориальными являются не только внешние границы такого социоисторического организма, но и границы между частями, на которые он делится. Все эти части занимают определенные места в пространстве, являются территориальными единицами. Пространственным является и порядок расположения этих подразделений. Короче говоря, социоисторические организмы такого типа пространственно организованы, имеют фиксированную территориальную структуру, обычно носящую иерархический характер. Так, например, Российская империя подразделялась на губернии, те ‑ на уезды, а последние ‑ на волости.

Неотделимость социоисторического организма такого вида от территории, которую он занимает, находит свое совершенно отчетливое выражение в том, что его название может быть только территориальным: Франция, Болгария, Турция и т.п. Такого рода социоисторические организмы я буду в последующем называть геосоциальными организмами (геосоциорами). Как уже указывалось, геосоциальные организмы в исторической и вообще обществоведческой литературе чаще всего именуются государствами. Другое слово, используемое для обозначения геосоциора, ‑ "страна".


4. Значение слова "страна"



Слово "страна" используется для обозначения любого из ныне существующих геосоциальных организмов. Странами называют не только США, Португалию, Италию, но и Люксембург, Кувейт, Лесото, Белиз и даже Андорру. Сложнее обстоит дело с применением этого термина по отношению к прошлому.

Как уже отмечалось, в определенные периоды истории Древнего Египта области, на которые он подразделялся, а именно номы, были вполне самостоятельными социоисторическими организмами. Однако историки никогда не называют их странами. Страной они называют только весь Египет в целом, даже применительно к тем периодам, когда он был не единым социоисторическим организмом, а системой геосоциальных организмов.

Никто из историков не называет страной ни Великое княжество Московское, ни Великое княжество Рязанское даже применительно к ХIV в., когда они были самостоятельными геосоциальными организмами. А для обозначения Северной (Северо‑Восточная + Северо‑Западная) Руси в целом слово "страна" нередко применяется. Таким образом, слово "страна" обычно не применяется для обозначения геосоциальных организмов, входящих в состав той или иной гнездовой их системы. Но сами эти системы в целом нередко именуются странами.

В целом же в использовании слова "страна" применительно к прошлому носит во многом условный характер. Ведь оно никогда не подвергалось историками теоретическому анализу. В употреблении этого слова огромную роль играет традиция. Если в ХIХ и ХХ веках на той или иной территории существовал один геосоциальных организм, то ее называют страной и в применении к тем эпохам, когда это пространство была раздроблено между множеством самостоятельных социально‑исторических организмов. Поэтому слово "страна" не может считаться точным научным термином, что, конечно, не исключает его использования. В дальнейшем изложении под страной я буду понимать только геосоциальный организм.


5. Геосоциальный организм и его население



Когда мы сталкиваемся с геосоциальным организмом, то особенно бросается в глаза уже отмеченный выше факт, что хотя общество всегда состоит из людей, оно никогда не представляет собой простой их совокупности. Общество прежде всего ‑ особое объективное образование, определенная система отношений. Когда речь идет о геосоциальном организме, то он есть такая система общественных отношений, которая намертво спаяна с определенным участком земной территории и в этом смысле представляет собой определенную территориальную единицу. Ни сам геосоциальный организм в целом, ни составные его части в принципе не способны передвигаться с места на место. Но люди, входящие в состав геосоциора, вполне понятно, могут свободно перемещаться по всей его территории, а также покидать его пределы.

Результатом является определенное противостояние геосоциального организма как такового, с одной стороны, и людей, входящих в его состав, с другой. В этом противопоставлении геосоциальный организм выступает только как пространственно организованная система общественных отношений, а люди, входящие в его состав, лишь как простая совокупность индивидов, проживающих на его территории, т.е. как его население.

Конечно, нет и не может быть страны без населения, но, тем не менее, страна и ее население всегда представляют собой два разных явления. Совокупность людей, входящих в геосоциальный организм, всегда выступает как нечто качественно отличное от него самого. Одно дело ‑ сам геосоциальный организм, страна, государство, другое ‑ население геосоциального организма, страны, государства.


6. Демосоциальные организмы (демосоциоры)



Иначе, чем геосоциальные, были организованы социоисторические организмы первого, более древнего, вида. Хотя каждый из них всегда занимал определенную территорию, однако границы этой территории не были его собственными границами. Люди, входящие в его состав, были отграничены от всех остальных иным способом. Каждый такой социоисторический организм представлял собой своеобразный союз индивидов с четко фиксированным личным членством.

Существовали правила, которые определяли принадлежность человека именно к этому, а не иному союзу, именно к этому, а не иному социоисторическому организму. Тот или иной человек становился членом этого союза обычно в силу связи, существовавшей между ним и человеком, который к моменту его рождения уже состоял в данном союзе.

Главным принципом членства в таком социоисторическом организме было родство, причем не биологическое, а социальное.[10] Если этот организм был невелик, то, по крайней мере, его ядро всегда состояло из родственников. В число их можно было попасть не только в силу происхождения, но и путем адопции (усыновления или удочерения). Другой способ вхождения в такой социор ‑ вступление в брак с его членом.

Когда социоисторический организм был невелик, существующие правила прямо определяли принадлежность человека к нему. Крупные социоисторические организмы были подразделены на части. Иногда существовала многоступенчатая лестница такого рода подразделений. Число этих единиц и их взаимные отношения также были в достаточной степени фиксированы. Существующие в таком обществе правила определяли принадлежность человека к низшей структурной единице, например, подразделению рода, тем самым к данному роду и тем самым к племени, в состав которого входил этот род.

Единицы, на которые подразделялся такой крупный социоисторический организм, могли быть локализованы. Однако пространственные отношения между ними не составляли структуру социора, частями которого они являлись. Социоисторический организм такого типа был организован по принципу формального членства: членства отдельных людей и членства групп. В результате он выступал просто как определенная организованная совокупность людей.

Конечно, и в данном случае, как и в случае с любым обществом, существовало определенное различие между социоисторическим организмом и его человеческим составом. Оно выражалось хотя бы в том, что не всякое деление этого состава обязательно было и делением общества. Не общество само по себе, а лишь его людской состав подразделялся на детей и взрослых, на мужчин и женщин.

Социоисторический организм, возникнув, мог существовать очень долго. Особенно это относится к геосоциорам, возраст которых нередко исчислялся многими веками. Но продолжительность жизни каждого члена общества весьма ограничена. Поэтому неизбежна постоянная смена членов общества, постоянное обновление его человеческого состава. Состав общества постоянно обновлялся, но само оно сохранялось как таковое.

Но в отличие от геосоциального организма, в социоисторическом организме рассматриваемого типа его человеческий состав не выступал как особое, противостоящее ему явление, как его население. В применении к социоисторическому организму данного типа можно говорить о его человеческом составе, но нельзя ‑ о его населении. Люди не населяют такой социоисторический организм, они его составляют.

Это отнюдь не означает, что к периоду доклассового общества термин "населении" вообще не применим. Говорить о населении в применении к этой эпохе, разумеется, можно, но только о населении не тех или иных социоисторический организмов, а тех или иных территорий, регионов и т.п.

Если мы все же попытаемся использовать слово "население" в применении к социально‑историческому организму такого типа, то у нас получится, что‑то совсем иное, чем тогда, когда речь идет о геосоциоре. Геосоциальный организм имеет население, обладает населением. Социоисторический же организм рассматриваемого типа сам представляет собой не что иное, как особо организованное, особо структурированное "население", совпадает со своим собственным "населением". Поэтому такого рода социально‑исторические организмы можно было бы назвать демосоциальными организмами (демосоциорами). Если геосоциальный организм неотделим от территории, которую занимает, то демосоциальный ‑ от своего личного состава.

Следствием было совпадение названия такого организма с наименованием совокупности людей, входивших в его состав, и каждого конкретного человека, принадлежавшего к нему. В качестве примера можно привести название племен ирокезов: сенека, кайюга, могауки и др. Сенека ‑ наименование ни в коем случае не территории, а одновременно (1) социоисторического организма, (2) совокупности людей его составляющих и (3) каждого человека, принадлежащего к нему.

Если неотделимость геосоциального организма от территории, которую он занимает, обеспечивает относительную самостоятельность его человеческого состава по отношению к нему самому, то неотделимость демосоциального организма от его людского состава оборачивается большой степенью его самостоятельности по отношению к территории, на которой он находится. Это выражается прежде всего в том, что он может, сохраняя свою идентичность, покинуть данный участок земли и переместиться на другой. В отличие от геосоциальных организмов, намертво прикрепленных к территории, демосоциальные организмы подвижны, мобильны.

Ближайшая аналогия демосоциальных организмов ‑ воинские части. Каждая из них представляет собой определенный четко зафиксированный иерархически организованный круг людей. Полк состоит из батальонов, батальоны ‑ из рот, роты ‑ из взводов, взводы ‑ из отделений. Когда человек зачисляется в одно из отделений, то тем самым он входит в состав соответствующего взвода, соответствующей роты, соответствующего батальона. Батальоны полка могут быть локализованы, но их пространственное расположение не имеет прямого отношения к структуре части. В силу такого рода внутренней организации полк может быть переброшен в другое место, оставаясь при этом той же самой воинской частью.


7. Еще о различии между демосоциальными и геосоциальными организмами



Различие между демосоциальными и геосоциальными организмами столь велико, что одни и те же термины в применении к тем и другим имеют различное значение.

Величина демосоциального организма определяется числом людей, входящих в его состав. Чем больше людей насчитывается в его составе, тем он крупнее. Размеры территории, которую он занимает, не имеют принципиального значения, хотя, разумеется, более крупный организм, как правило, занимает и б(льшую территорию. Напротив, величина геосоциального организма всецело определяется размерами территории, которую он занимает. Чем больше его территория, тем он крупнее, независимо от численности его населения.

Увеличение демосоциального организма происходит путем возрастания числа его членов. До поры до времени увеличивающийся демосоциор может ограничиваться своей первоначальной территорией. Однако рано или поздно ему становится на ней тесно, и он начинает занимать новые земли, вытесняя с них другие демосоциоры. Но рост территории, занимаемой демосоциором, не есть увеличение его самого. Территориальная экспансия того или иного демосоциора совершенно не обязательно предполагает включение в его состав демосоциальных организмов, ранее занимавших захваченную им территорию.

Увеличение размеров демосоциального организма может привести к распаду его на два новых, которые в одних случаях остаются жить по соседству, а в других ‑ могут оказаться далеко друг от друга. Демосоциальные организмы были способны не только разделяться, но и сливаться, части одного могли переходить в состав другого и т.п.

В отличие от демосоциального организма увеличение геосоциального может идти только путем расширения его территории. Вместе с новой территорией в его состав входит и ее население. Таким образом, возрастание размеров того или иного геосоциального организма происходит за счет соседних геосоциоров. Эти последние или целиком входят в его состав, или от них отрываются отдельные куски.

Разумеется, несколько геосоциальных организмов могут объединиться и образовать один ‑ более крупный. Единый геосоциальный организм может разделиться на несколько самостоятельных. Но это происходит иначе, чем в случае с демосоциальными организмами. Объединение геосоциальных организмов предполагает соединений их территорий, распад геосоциора ‑ раздел его территории между вновь возникшими государствами.

С увеличением размеров геосоциального организма обычно увеличивается и его население. Но само по себе возрастание числа людей, входящих в геосоциальный организм, вовсе не означает увеличение его размеров. Если не растет территория геосоциального организма, то его размеры не увеличиваются, как бы ни росло при этом его население. Увеличение геосоциального организма и рост его населения ‑ разные вещи.

Значение терминов "миграция", "переселение" в применении к демосоциальным организмам существенно отличается от смысла этих же терминов, когда они используются по отношению к геосоциальным организмам.

В первом случае речь идёт прежде всего о перемещении с одной территории на другую самих социоисторических организмов или их союзов и сверхсоюзов. Именно такой характер носило "Великое переселение народов", которое в V в. н.э. погубило Западную Римскую империю. Это, конечно, не означает, что люди, живущие в первобытном обществе, могут передвигаться только в составе социально‑исторических организмов. Отдельные люди и их группы вполне могли переходить из состава одного демосоциора в состав другого. Но это было явлением второстепенным. А когда выделившаяся из состава того или иного демосоциора группа людей не присоединялась к другому организму, а начинала вести самостоятельное существование, она сама становилась новым демосоциальным организмом.

Во втором случае ‑ речь идет о перемещениях либо отдельных людей или их групп по территории геосоциального организма, либо об их выселении за его пределы. При этом движутся, перемещаются люди, а не социоисторические организмы. Особым случаем является выселение за пределы одного социально‑исторического организма большой группы людей, которые на новом месте образуют новый геосоциор, относящийся к тому же типу. Примером может послужить древнегреческая колонизация, в результате которой греческие полисы возникли и на берегах Черного моря. Сходным образом возникли британские колонии на восточном побережье Северной Америки, которые в последующем развитии дали начало США. Все это может быть отнесено к Канаде, Австралии, Новой Зеландии.




ЛЕКЦИЯ V. ПРОИЗВОДСТВО И ОБЩЕСТВО



§ 1. Производство как основной признак человека



Между людьми, одной стороны, и животными, с другой, существует множество различий. Но в основе всех их лежит одно основное. Все животные без единого исключения только присваивают то, что дает природа, они лишь приспосабливаются к среде. Люди создают вещи, которых в природе не существует, они преобразуют среду. Коренное отличие людей от животных заключается в том, что они производят, занимаются производством. Производство ‑ необходимое условие существования людей. Стоит прекратиться производству ‑ и люди погибнут. Только производственная деятельность могла породить разум, мышление. Лишь производство могло вызвать к жизни общество, без которого оно развиваться не могло. Породив общество, производство тем самым превратило животное в социальное существо, т.е. в человека. Животное есть только организм, только биологическое существо. Человек есть неразрывное единство тела (организма) и духа, в котором ведущая роль принадлежит духу, представляющему собой явление социальное и только социальное, есть личность. Поэтому невозможность понять суть общества и человека, не рассмотрев более или менее детально производства.


§ 2. Труд и производство



Материальное производство ‑ всегда единство двух сторон: отношений людей к природе и отношений людей друг к другу. Если отвлечься от отношений людей друг к другу, то производство выступит просто как труд. Самое простое определение труда ‑ деятельность человека с целью создания предметов, которые удовлетворяют те или иные его потребности, т.е. создания новых потребительных ценностей (благ). Труд представляет собой единство трех моментов.

Первый из них ‑ предмет труда. Это вещь, которая в ходе трудовой деятельности подвергается заранее намеченному изменению, имеющему целью превратить ее в нужную человеку потребительную ценность. Если человек пилит бревно, то бревно ‑ предмет труда. Предмет труда ‑ и металлическая заготовка, которую токарь обрабатывает на станке.

Средство труда (второй момент труда) есть вещь или комплекс вещей, которые человек помещает между собой и предметом труда и при помощи которого он производит заранее намеченное изменение предмета труда. Если взять те же примеры, то в первом из них средство труда ‑ пила, во втором ‑ токарный станок. Простые средства труда нередко именуются также орудиями труда.

Существуют вещи, которые сами не оказывают воздействия на предмет труда, но без которых его преобразование было бы невозможным. Таковы здания мастерских или заводов, светильники, транспортные средства и т.п. Их тоже обычно характеризуют как средства труда. Таким образом, средства труда подразделяются на активные и пассивные. Последние можно было бы назвать также условиями труда. Но различие между активными средствами труда и пассивными важно лишь в чисто техническом отношении. В социально‑экономическом смысле они суть одно целое, что оправдывает использование для их обозначения одного единого термина.

Различие предметов и средств труда носит не абсолютный, а относительный характер. Когда землю пашут и боронят, тогда она предмет труда. Но когда ее засеяли, ‑ она уже средство труда. Теперь она ‑ вещь, которую человек поместил между собой и зерном и при помощи которой он воздействует на зерно с тем, чтобы это зерно дало начало новому растению и новым зернам.

Третий момент труда ‑ собственно труд как сознательная, целесообразная деятельность человека по использованию средств труда для совершения заранее намеченного изменения предмета труда.

Труд есть деятельность человека. Но в результате труда в объективном мире происходит изменение вещей: предмет труда превращается в отличный от этого предмета продукт труда. Рассматриваемый с точки зрения его результатов труд выступает как производительный труд, как производство в самом узком смысле слова, а предмет труда и средства труда (включая условия труда) ‑ как средства производства.

Средства производства представляют собой один из факторов производства; другой его фактор ‑ рабочая сила. Чтобы процесс производства имел место, необходимо соединение средств труда с рабочей силой.


§3. Общественное производство как единство собственно производства, распределения, обмена и потребления



Продукты труда создаются для потребления. Производство невозможно без потребления, так же как и потребление ‑ без производства. Производство и потребление составляют неразрывное единство, ведущая роль в котором принадлежит производству. Производство и потребление не только связаны друг с другом, но в определенном отношении даже тождественны.

С одной стороны, производство есть одновременно и потребление: потребление рабочей силы, предмета труда и средств труда. С другой стороны, потребление есть одновременно и производство, а именно ‑ производство рабочей силы. Но это тождество не исключает различия. Всегда нужно отличать собственно производство как создание материальных благ от собственно потребления как процесса иного, чем создание материальных благ. Собственно потребление ‑ процесс, подчиненный собственно производству, то есть момент производства, понимаемого в широком смысле.

Все вещи, созданные в процессе производства, рано или поздно потребляются, т.е. исчезают. Поэтому они снова и снова должны производиться. Процесс производства всегда есть и процесс воспроизводства. И это позволяет взглянуть на него под новым углом зрения. Каждый конкретный отдельный акт труда может состояться, а может не состояться, но процесса производства в целом не может не быть. Если он прекратится ‑ исчезнут люди, исчезнет человеческое общество.

В процессе производства, понимаемого в широком смысле, вещи, созданные в процессе собственно производства, поступают в потребление. Но этот переход от собственно производства к собственно потреблению никогда не происходит непосредственно. Между первым и вторым всегда вклинивается распределение, а во многих обществах также и обмен. Распределение и обмен ‑ это тоже моменты производства в широком смысле слова. Производство в самом широком смысле представляет собой единство собственно производства, распределения, обмена и потребления.

Между собственно производством и потреблением, с одной стороны, и распределением и обменом, с другой, существует важное различие. Собственно производство ‑ по крайней мере, с внешней стороны ‑ есть отношение человека к вещам. Человек при помощи одной вещи изменяет другую. То же можно сказать о потреблении: это тоже отношение человека к вещам. Человек использует ту или иную потребительную ценность для удовлетворения той или иной своей потребности.

Совершенно иное дело ‑ распределение и обмен. Они всегда представляют собой не только действия с вещами, но и отношения между людьми. Эти отношения носят название экономических, или социально‑экономических. Другое название, которое ввели К. Маркс и Ф. Энгельс ‑ производственные отношения.

Применение марксистской литературе для обозначения социально‑экономических отношений прилагательного "производственные" и часто встречавшееся в ней определении "производственных отношений" как отношений в процессе производства иногда имело следствием неверное понимание данного термина.

Люди нередко, а теперь чаще всего трудятся совместно. Работники кооперируют свои усилия: совместно изменяют предмет труда или последний поочередно переходит из одних рук в другие, каждый раз подвергаясь все новой и новой обработке. Существует определенная организация труда и люди, которые организуют и координируют трудовую деятельность и т.п. Все описанные выше и другие связи несомненно представляют собой отношения в процессе производства, являются производственными в буквальном смысле этого слова. Но они не являются социально‑экономическими и тем самым производственными в том смысле слова, который вкладывали в него К. Маркс и Ф. Энгельс. Это отношения существуют не в масштабе социоисторического организма в целом, а лишь внутри существующих в нем хозяйственных ячеек. Их можно изменить, не меняя типа общества. Лучше всего их было бы назвать организационно‑трудовыми отношениями.

Таким образом, с одной стороны, отношения производственные в буквальном, житейском смысле не есть отношения производственные в марксовом значении. А с другой, отношения производственные в последнем смысле ни один человек, не изучавший политэкономии, никак не отнесет к числу производственных. Ведь это же отношения распределения в обмена, которые, как это представляется обычному человеку, явно относятся к иной сфере, чем производство. И тем не менее эти отношения безусловно являются производственными.

Кроме столь привычного обыденного смысла слова "производства" ‑ непосредственный процесс создания вещей ‑ существует и иное его значение ‑ производство в широком смысле, производство как единство собственно производства, распределения и потребления. Именно отношения распределения и обмена, или, что то же самое, социально‑экономические отношения собственности и образуют внутреннюю структуру процесса производства в широком смысле слова. Без производства в широком значение слова нет и не может быть производства в узком смысле, собственно производства. И отношений распределения и обмена ‑ единственные экономические отношения. Никаких других экономических отношений, кроме них, не существует.


§ 4. Собственность и социально‑экономические (производственные) отношения



Для понимания сущности социально‑экономических отношений, необходимо поставить вопрос: в каком случае человек может, а в каком не может потребить ту или иную вещь? Отвлекаясь пока от деталей, которые будут рассмотрены позднее, можно в самом общем виде сказать, что это зависит от того, в чьей собственности вещь находится. Если вещь принадлежит данному человеку, то он может ее потребить, если другому ‑ то он ее, не получив согласия собственника, потребить не может. Перед нами, таким образом, предстает понятию собственности. Без него невозможно разобраться ни в распределении, ни в обмене.

Обращаясь к отношениям собственности, прежде всего следует подчеркнуть, что существует два вида таких отношений. Первый их вид, который бросается в глаза и широко известен, ‑ это волевые отношения собственности. В классовом обществе, где существует государство, они приобретают облик правовых, юридических отношений. Эти отношения чаще всего именуются имущественными. Второй вид отношений собственности ‑ экономические отношения собственности. Эти отношения ‑ не волевые, а материальные, Они реально существуют только в отношениях распределения и обмена. Экономические отношения собственности ‑ не какой‑то особый вид социально‑экономических отношений, существующий наряду с другими видами социально‑экономических же отношений. Понятия экономических отношений собственности, социально‑экономических отношений, производственных отношений полностью совпадают.

Собственность ‑ не вещь и не отношение человека к вещи, взятое само по себе. Собственность есть отношение между людьми, но такое, которое проявляется в их отношении к вещам. Или ‑ иначе ‑ собственность есть отношение людей к вещам, но такое, в котором проявляются их отношения друг к другу.

Собственность ‑ такое отношение людей по поводу вещей, которое наделяет и людей, и вещи особыми социальными качествами: делает людей собственниками, а вещи ‑ их собственностью. Каждая вещь в человеческом обществе всегда обладает таким социальным качеством. Она всегда не только потребительная ценность, но обязательно одновременно и чья‑то собственность (индивида, группы индивидов или даже общества в целом).

Важнейшая категория общей теории экономики‑ понятие ячейки собственности (собъячейки), или владельческой ячейки (владъячейки). Такую ячейку образует собственник вместе с принадлежащими ему вещами. Каждая такая ячейка отделена от других границей ‑ разумеется, социальной. Вещи могут пересекать эту границу, перемещаться из одной ячейки собственности в другую. Это движение вещей чисто социальное, хотя, конечно, оно может сопровождаться и физическим их передвижением.

Для понимания социально‑экономической структуры общества огромное значение имеют понятия пользования и распоряжения. Экономисты их, как правило, не употребляют. Эти понятия обычно находятся в арсенале юристов, которые раскрывают понятие права собственности через понятия права владения, права пользования и права распоряжения. Конечно, в такой формулировке все это относится лишь к волевым отношениям собственности.

Но подобно тому, как кроме права собственности, существует и сама собственность, причем в качестве не только волевого, но и экономического отношения, точно так же кроме прав пользования и распоряжения существуют реальное пользование и реальное распоряжение, причем опять‑таки в качестве не только волевых, но и экономических явлений. Но раз уж эти понятия введены правоведами, то начать рассмотрение придется с их юридического аспекта.

Право пользоваться вещью есть право употреблять ее для своих надобностей, для удовлетворения своих собственных нужд и интересов. А само пользование есть реализация этого права. Пока все это не выходит за пределы волевых отношений, причем отношений к вещи. Но уже само понятие права говорит о том, что здесь имеется в виду как само собой разумеющееся и отношение между людьми. Наличие у человека права на что‑то предполагает признание за ним этого права окружающими его людьми. Пользование не есть отношение только к вещи. Оно есть отношение людей по поводу вещей. Поэтому его нужно четко отличать от отношения человека только к вещи ‑ потребления вещи, ее употребления, использования.

Когда рабу, например, выдают орудие труда, он не получает его в пользование. Никакого права на него он не имеет. Он получает это орудие для того, чтобы использовать его для удовлетворения нужд рабовладельца. Но если рабу выделяют участок земли и потребные средства труда с тем, чтобы после уборки урожая он часть его отдал хозяину, а остальное оставил себе, то в данном случае мы сталкиваемся не только с использованием, но и с пользованием. В последнем случае возникает особая ячейка пользования с определенными границами ‑ конечно, социальными. И эта ячейка является прежде всего экономической.

В чисто теоретическом плане различие между употреблением, использованием вещей и пользованием ими имеет силу по отношению ко всем вещам, включая и предметы потребления. Но хотя использование предметов потребления и пользование ими в принципе не одно и то же, ибо в первом случае мы имеем дело только с отношением к вещам, а во втором ‑ с отношением не только к вещам, но с отношением между людьми, ‑ в действительности они неотделимы друг от друга. Потребление предметов потребления всегда есть их употребление для своих собственных надобностей, т.е. одновременно и пользование ими. С другой стороны, пользование предметами потребления может проявляться только в их употреблении, использовании.

Право распоряжения есть прежде всего право отчуждения вещи, право на ее передачу из одной ячейки собственности в другую. Помимо обмена, распоряжение проявляется и в распределении. А распределение и обмен суть явления прежде всего экономические, хотя и не только. Каждый акт обмена в классовом обществе всегда выступает и как акт юридический ‑ сделка.

Вообще экономические отношения собственности не существуют без волевых отношений собственности, равно как и волевые без экономических. Собственность как экономическое отношение и собственность как волевое отношение невозможны друг без друга. Собственность как экономическое отношение всегда воплощается в имущественных отношениях.

Отношения собственности в норме включают в себя отношения распоряжения и пользования в качестве своих моментов. Но в определенных условиях возможно расщепление собственности и тем самым раздельное существование отношений собственности, распоряжения и пользования. Один человек может быть собственником вещи, а другой только ее распорядителем и пользователем, но не собственником. Еще один вариант ‑ человек лишь пользователь вещи, но не ее собственник и даже не распорядитель. И таких вариантов может существовать несколько.

С собственностью в самом полном и точном смысле слова мы сталкиваемся тогда, когда собственник, распорядитель и пользователь полностью совпадают. Когда человек ‑ только распорядитель и пользователь, но не собственник ‑ перед нами своеобразная форма отношений людей по поводу вещей, которую можно охарактеризовать как подсобственность. Если же человек ‑ только пользователь, но не распорядитель и тем более не собственник, мы имеем дело с подподсобственностью.

Таким образом, наряду с ячейками собственности могут существовать ячейки распоряжения и пользования и ячейки только пользования. Пример ячейки пользования, не являющейся ячейкой собственности, был уже приведен: раб может быть пользователем средств производства, включая землю, но распорядителем и собственником остается при этом рабовладелец.

Ячейки собственности, распоряжения и пользования ‑ это своеобразные узлы не только в системе волевых (в классовом обществе ‑ правовых) отношений собственности, но прежде всего в системе экономических отношений. Именно внутри этих ячеек и между этими ячейками происходит распределение и обмен. Только введение понятий распоряжения и пользования позволяют понять суть отношений распределения и обмена.

Распределение есть оставление общественного продукта в собственности, распоряжении либо пользовании тех или иных людей или/и его переход в собственность, распоряжение либо пользование других людей, результат чего (т.е. оставления или/и перехода) ‑ получение каждым членом общества определенной доли этого продукта. Обмен есть переход вещей из собственности одних лиц в собственность других (из одних ячеек собственности в другие), возмещаемый встречным движением материальных ценностей или их знаков (бумажных денег, например).

Как уже отмечалось, всякий продукт труда ‑ всегда потребительная ценность и собственность. Любые вещи создаются одновременно как потребительная ценность и чья‑то собственность. Поэтому процесс собственно производства вещей ‑ всегда одновременно и процесс поступления вещей в чью‑то собственность, т.е. процесс распределения.

Таким образом, отношения собственности проявляются не только в процессах собственно распределения и обмена, но и в процессе собственно производства. Присутствуя в процессе собственно производства, отношения собственности делают производство в самом узком смысле этого слова отношением людей не только к природе, но и друг к другу, т.е. общественным отношением.

Рассмотренное выше распределение ‑ распределение первичное. Это распределение всего созданного в процессе производства ‑ и средств производства, и предметов потребления. Когда весь общественный продукт или, по крайней мере, часть его создается работниками как чужая собственность, процесс собственно производства ‑ это одновременно и процесс эксплуатации человека человеком. Производственные, социально‑экономические отношения носят при этом антагонистический характер.

После первичного распределения в большинстве случаев происходит собственно распределение как особый процесс, отличный от процесса собственно производства. Раб получает содержание ‑ пищу, одежду, рабовладелец ‑ доход. Капиталист получает прибыль, рабочий ‑ заработную плату. Это ‑ вторичное распределение.

В тех обществах, где в результате вторичного распределения долю общественного продукта получает лишь часть членов общества (в обществах без частной собственности ‑ работники, в обществах с частной собственностью ‑ собственники средств производства и работники), существует еще и третичное распределение. Это распределение в отличие от первичного и вторичного происходит не в пределах всего социоисторического организма, а в рамках существующих внутри социора особых ячеек. Чаще всего это семьи. Отношения третичного распределения ‑ это отношения хотя и экономические, но не социально‑экономические, не производственные. Поэтому политэкономией они не изучаются. Это ‑ приватно‑экономические отношения.

Третичное распределение всегда происходит по потребностям, сообразно потребностям. Таким было и вторичное распределение в раннем первобытном обществе. В позднем первобытном обществе возникло распределение по труду. На смену ему пришло столь характерное для классового общества распределение по собственности.

В классовых обществах в основе первичного распределения созданного продукта лежит распределение средств производства, которое уже существовало к началу производственного цикла. Распределение используемых средств производства определяет распределение вновь создаваемых средств производства. Таким образом, собственно производство ‑ это воспроизводство не только вещей, но и социально‑экономических отношений, в рамках которых такое воспроизводство осуществляется. В этих же обществах отношения собственности на оба фактора производства, т.е. на средства производства и рабочую силу, определяют и вторичное распределение.

Поэтому во всех классовых обществах отношения по распределению средств производства или, что то же самое, отношения собственности на средства производства, образовывали внутри системы производственных отношений особую подсистему, игравшую роль детерминанта по отношению ко всем остальным социально‑экономическим связям. Именно эти и только эти отношения очень часто в марксистской литературе определяли как отношения в процессе производства ‑ производственные и противопоставляли их отношениям распределения и обмена. Подобное противопоставление ‑ совершенно ошибочно: производственные отношения и отношения распределения и обмена суть одно.

Другая ошибка состояла в том, что такую структуру системы социально‑экономических отношений рассматривали как всеобщую, присущую всем обществам без исключения. В действительности же, например, в раннем первобытном обществе отношения собственности на средства производства не образовывали особой подсистемы и не определяли характер прочих социально‑экономических отношений.

В идеале за распределением, в результате которого каждый член общества получает в собственность, распоряжение или пользование причитающуюся ему долю общественного продукта, должно наступить потребление этого продукта. Так как продукт исчезает, то он должен быть воспроизведен. Процесс производства, как мы помним, есть процесс постоянного воспроизводства. В некоторых обществах, действительно, собственно производством, распределением и потреблением исчерпываются все действия с общественным продуктом. В таких обществах никаких других социально‑экономических отношений, кроме отношений распределения, которые одновременно являются и экономическими отношениями собственности, не существует.

Однако в большинстве обществ к этим действиям прибавляется обмен и, соответственно, отношения обмена, которые могут приобретать самые разнообразные формы. Вопреки мнению значительного числа экономистов, товарообмен ‑ всего лишь одна из многих форм обмена. Кроме обмена товарами существовал обмен дарам (дарообмен), помощью (помогообмен) и т.п. Отношения обмена могут существовать рядом с отношениями распределения, образуя особую сферу, отличную от сферы распределения. Но при капитализме, например, распределение происходит в форме обмена. Получение рабочим заработной платы есть акт распределения. Но он же представляет собой заключительный момент акта товарообмена между капиталистом и рабочим.

Во многих обществах наряду с распределением и обменом существует также еще и перераспределение, принимающее самые разнообразные формы. К числу отношений перераспределения, входящих в систему социально‑экономических отношений того или иного общества, относятся некоторые формы и методы эксплуатации, оплата различного рода личных услуг и т.п. Что же касается налогов, то они в разных обществах играют различную роль: в социоисторических организмах одного типа они принадлежат к числу отношений распределения (пример ‑ рента‑налог в обществах с азиатским способом производства), в других ‑ к отношениям перераспределения (например, налоги при классическом капитализме).


§ 5. Тип социально‑экономических отношений, общественно‑экономический уклад, способ производства, базис и надстройка, общественно‑экономические формации и параформации



Как явствует из сказанного выше, существует несколько качественно отличных друг от друга типов социально‑экономических отношений. Некоторые из них уже упоминались: раннепервобытные, позднепервобытные, рабовладельческие, капиталистические. В идеале социально‑экономические отношения того или иного типа образуют целостную систему ‑ общественно‑экономический (социоэкономический) уклад.

Каждая система социально‑экономических отношений одного определенного типа (общественно‑экономический уклад) представляет собой внутреннюю структуру процесса производства, особую общественною форму, в которой осуществляется процесс созидания материальных благ. Производство материальных благ всегда происходит в определенной общественной форме.

Производство, взятое не вообще, а в определенной общественной форме, есть не что иное, как определенный способ производства. Таким образом, способ производства есть тип производства, выделенный по признаку его общественной формы. Способов производства существует столько, сколько существует общественно‑экономических укладов. Общественно‑экономические уклады и соответственно способы производства подразделяются на основные и неосновные. Основные способы производства суть такие социально‑экономические типы производства, которые одновременно являются и стадиями всемирно‑исторического развития общественного производства.

Особенность социально‑экономических отношений заключается в том, что они в отличие от всех прочих общественных отношений не зависят от сознания и воли людей. Существуя независимо от сознания и воли людей, они определяют их волю и сознания. Социально‑экономические связи являются отношениями объективными и в этом смысле материальными.

Поэтому система этих отношений, являясь общественной формой, в которой идет производства, одновременно представляет собой фундамент любого социоисторического организма. Он определяет общественное сознание и волю живущих в нем людей, а тем самым и все остальные существующие в нем общественные отношения. В отличие от социально‑экономических связей, которые по своей природе материальны, все прочие общественные связи ‑ отношения волевые. Общественное сознание совокупно с волевыми общественными отношениями представляет собой надстройку над социально‑экономическим базисом.

Так как социально‑экономические отношения составляют базис, фундамент любого общества, то совершенно естественным является положить в основу классификация социоисторических организмов тип господствующих в них производственных связей. Тип общества, выделенный по такому признаку, принято называть общественно‑экономической формацией. Но общественно‑экономической формацией может быть назван не всякий социально‑экономический тип общества, а только такой, который есть одновременно и стадия всемирно‑исторического развития. Общественно‑экономических формаций существует столько, сколько существует основные общественно‑экономических укладов и соответственно основных способов производства.

Кроме общественно‑экономических формаций существуют и такие социально‑экономические типы общества, которые не представляют собой стадий развития человеческого общества в целом. Если они и оказываются стадиями развития, то лишь тех или иных отдельных обществ. Эти типы общества, представляющие собой своеобразные дополнения к общественно‑экономическим формациям, можно назвать общественно‑экономическими параформациями (от греч. пара ‑ возле, при).


§ 6. Социально‑экономический строй общества, социоэкономические уклады и подуклады, одноукладные и многоукладные общества



В принципе вполне возможны и реально существовали такие социоисторические организмы, в которых все социально‑экономические отношения относились к одному и тому же типу. Так обстояло дело на ранних стадиях развития человеческого общества. Но в более поздние эпохи в социоисторических организмах нередко одновременно существовали социально‑экономические связи, относившиеся не одному, а к нескольким разным типам. И это делает необходимым введение нового понятия ‑ социально‑экономический строй общества. Социально‑экономический строй социоисторического организма ‑ это система всех существующих в нем социально‑экономических (производственных) отношений.

В литературе существующую в социоисторическом организме систему социально‑экономических отношений чаще всего называют экономикой общества или просто экономикой. Но наряду с таким значением слово "экономика" имеет и другое. Им могут обозначать общественное производство в единстве все его сторон, включая производительные силы и т.п. Однако в таком, более широком смысле чаще употребляется термин "хозяйство".

Когда в социоисторическом организме все социально‑экономические отношения принадлежат к одному типу, понятие его социально‑экономического строя общества совпадает с понятием определенного общественно‑экономического уклада. (производственных) отношений. Когда же в социоисторическом организме социально‑экономические отношения принадлежат к разным типам, такого совпадения нет.

Разные социально‑экономические отношения могут существовать в социоисторическом организму по‑разному. Отношения того или иного определенного типа могут образовывать в обществе целостную систему ‑ общественно‑экономический уклад, а могут существовать в нем в качестве лишь придатка к существующим укладам ‑ общественно‑экономического подуклада. Когда производство осуществляется в оболочке не уклада, а общественно‑экономического подуклада, перед нами не способ, а лишь тот или иной образ производства. Различать укладное бытие социально‑экономических отношений от неукладного их бытия очень важно.

Как известно, характерным для капитализма был наемный труд. Но наемный труд встречается в самые различные эпохи всемирной истории: в предклассовых обществах, на Древнем Востоке, в античном мире, что давало основания некоторым историкам и экономистам говорить о существовании там капитализм. В действительности ни в одном из этих обществ никакого капитализма не было. Нигде там отношения наемного труда не образовывали системы. Везде они существовали в виде подуклада, т.е. в неукладной форме.

Когда в социально‑историческом организме существуют социально‑экономические отношения только одного типа, то общество одноукладно. Одноукладно они и тогда, когда в нем наряду с единственным укладом существует один или даже несколько подукладов. Но в социоисторическом организме могут одновременно существовать и несколько общественно‑экономических укладов, не говоря уже о подукладах. Такое общество многоукладно.

Обычно в таком обществе один из существующих в нем укладов ‑ господствующий, доминирующий, остальные же ‑ подчиненные. Господствующий уклад определяет характер социально‑экономического строя общества в целом, а тем самым и тип общества, его формационную или параформационную принадлежность. Различие между господствующими и подчиненным укладами во многих случаях носит относительный характер. В процессе исторического развития тот или иной господствующий уклад может стать подчиненным, а подчиненный превратиться в доминирующий.

Однако не всякий подчиненный уклад может стать господствующим. И здесь мы сталкиваемся с иной классификацией укладов. Они подразделяются на такие, которые в принципе могут быть господствующими, и такие, которые никогда господствующими стать не могут. Первые уклады можно назвать стержневыми, вторые ‑ дополнительными. Стержневые уклады могут быть единственными в обществе или господствующими в нем и соответственно определять тип общества, его принадлежность к той или иной общественно‑экономической формации или параформации.

В качестве примера дополнительного общественно‑экономического уклада можно привести существующие при капитализме хозяйства, владельцы которых совмещают в себе собственника средств производства и непосредственного производителя. Этот уклад принято называть мелкобуржуазным. Различного уклады мелкого самостоятельного производства существовали и в докапиталистические классовых обществах, в частности в античном.


§ 7. Структура общественно‑экономического уклада



Социально‑экономический строй общества либо совпадает (полностью или в основном) с каким‑либо общественно‑экономическим укладом, либо состоит из нескольких укладов. Это делает необходимым более или менее анализ структуры общественно‑экономического уклада. Для этого необходимо обратиться к уже введенному выше понятию ячейки собственности.

Когда в ячейку собственности входят средства производства, она представляет собой производственную единицу: в ней создается общественный продукт. Такую ячейку собственности можно назвать хозяйственной, или экономической, ячейкой (хозъячейкой, или экономъячейкой). Экономъячейка может совпадать с социоисторическим организмом. В таком случае она одновременно является и хозяйственным (экономическим) организмом (хозорганизмом, или экономорганизмом), т.е. таким экономическим образованием, которое в принципе может существовать и функционировать независимо от других таких же образований. Если при этом все члены социоисторического организма вместе взятые ‑ собственники средств производства и предметов потребления, перед нами общественная собственность в ее наиболее чистом виде.

Когда экономическая ячейка не совпадает с социоисторическим организмом, то это значит, что в состав данного социора входит не одна, а несколько хозяйственных ячеек. В таком случае экономический организм есть объединение экономических ячеек, которое может совпадать, а может не совпадать с социоисторическим организмом. Если в хозяйственной ячейке, входящей наряду с несколькими другими такими единицами в социор, не происходит эксплуатация человека человеком, ее можно назвать ячейкой обособленной (особой) собственности. Обособленная (особая) собственность может быть персональной, когда собственник ‑ один человек, и групповой, когда несколько человек совместно владеют средствами производства. Если в экономической ячейке процесс производства ‑ одновременно и процесс эксплуатации, перед нами ‑ ячейка частной собственности.

Еще один вариант: в ячейку собственности входят только предметы потребления, но не средства производства. В такой ячейке общественное производство осуществляться не может: в ней происходит третичное распределение и потребление. Если в ней и ведется хозяйство, то только домашнее (приготовление пищи для личных нужд его членов и т.п.). В эти ячейки обычно входят не только собственники предметов потребления, но и люди, находящиеся на их иждивении. Данные ячейки собственности можно назвать иждивенческими или иждивенческо‑потребительскими. Связанную с ними собственность нередко называют личной, что не очень точно, ибо она может быть не только персональной, но и групповой. Лучшее для нее название ‑ отдельная собственность.

Нередкий случай ‑ совпадение хозяйственной ячейки с иждивенческо‑потребительской. Особенно часто совпадают с иждивенческо‑потребительскими ячейки обособленной собственности. При этом отдельная собственность отсутствует. Существует лишь обособленная собственность одновременно как на средства производства, так и на предметы потребления.

Отличие общественно‑экономического подуклада от уклада состоит в том, что подуклад не обладает своими собственными хозъячейками; специфические для него экономические отношения существуют в рамках чужих хозяйственных ячеек. Каждый общественно‑экономический уклад, будь то стержневой или дополнительный, имеет характерные для него экономические ячейки. Каждому стержневому общественно‑экономическому укладу присуще также существование своего собственного экономического организма. Что же касается дополнительных укладов, то они своих собственных хозорганизмов не имеют. Их хозяйственные ячейки вкраплены в состав экономического организма одного из существующих наряду с ним стрежневых укладов, чаще всего господствующего. Так, например, при капитализме ячейки мелкого самостоятельного производства входят в систему национального капиталистического рынка.


§ 8. Производительные силы общества



Как уже говорилось, социально‑экономические, или производственные отношения, суть отношения объективные и в этом смысле материальные. Они не только не зависят от сознания и воли людей, но, наоборот, определяют их сознание и волю. И естественно возникает вопрос о том, от чего же они зависят, каков тот фактор, который определяет природу этих отношений? Почему в ту или иную эпоху существует именно тот, а не иной общественно‑экономический уклад и почему одни системы социально‑экономических отношений, а тем самым и способы производства сменяются в мировой истории другими.

Как уже указывалось, отношения распределения и обмена, которые в своей сущности представляют собой отношения собственности, образуют внутреннюю структуру производства, общественную форму, в которой протекает процесс собственно производства. Собственно производство есть процесс создания общественного продукта определенными силами, которые принято называть производительными силами общества. Эти силы ‑ люди, вооруженные средствами труда и умеющие привести их в движение. Общественное производство есть функционирование производительных сил общества, всегда происходящее в исторически определенной общественной форме. Функционирование производительных сил есть содержание общественного производства, система социально‑экономических отношений представляет собой форму, в которую облечено это содержание. И, как везде в мире, содержание определяет форму.

Производительные силы общества может быть большими или меньшими. Они могут расти, а могут и уменьшаться. Это дает основание ввести понятие уровня развития производительных сил общества. Именно уровень развития производительных сил общества ‑ главный фактор, определяющий тип существующих в обществе социально‑экономических отношений. Другой фактор ‑ внутренняя структура производительных сил. Уровень развития производительных сил того или иного социоисторического организма измеряется объемом созданного в нем общественного продукта в расчете на душу его населения. Этот показатель можно обозначить как продуктивность общественного производства.

Продуктивность общественного производства, разумеется, зависит от применяемой в производстве техники и от других возникших в процессе развития общества факторов. Но не только от них. Она зависит также и от тех природных условий, в которых совершается процесс общественного производства. Когда люди занимаются собирательством, охотой и рыболовством, то количество добываемого ими продукта определяется не только техникой и временем, затрачиваемого на работу, но и тем, насколько богаты природные ресурсы. При одном и том же уровне техники, но в различных природных условиях продуктивность общественного производства может быть разной.

Природные ресурсы могут использоваться не только в качестве предметов труда. Земля, например, в земледелии выступает не только как предмет труда, но и как средство труда. Тем самым она становится элементом производительных сил. Превращение земли в средство труда и ее включение в состав производительных сил было результатом исторического развития. Использование земли в качестве средства труда, бесспорно, есть показатель развития производительных сил.

Но естественное плодородие земли ‑ дар природы. А от этого дара в значительной степени зависит продуктивность земледельческого производства. При одной и той же сельскохозяйственной технике, одних и тех же системах земледелия, при одинаковом количестве времени, затрачиваемом на труд, продуктивность общественного производства в обществе с плодородной почвой может быть намного выше, чем в обществе, где природные условия хуже. Но дело не только в природном плодородии земли. В одних регионах почва обрабатывается легко, в других это требует больших усилий и значительно больше времени. Продуктивность общественного производства зависит и от климата. Существуют такие регионы (тропики и субтропики), в которых земледельческие работы возможны круглый год, где в течение этого периода времени собирается два, а то и три урожая. В других же регионах (умеренный пояс) земледельческая активность ограничена определенным сезоном: там больше одного урожая в год получить невозможно.

Поэтому настоятельно необходимо различать в продуктивности общественного производства две основные составляющие. Одна из них ‑ результат социального, исторического развития. Другая ‑ дар природы. Первую я буду называть общественной (или социальной) продуктивностью, вторую ‑ естественной продуктивностью, а их неразрывное единство ‑ суммарной продуктивностью общественного производства. Соответственно необходимо различать социальный уровень развития производительных сил и суммарный уровень, или состояние, производительных сил.

Для докапиталистических обществ характерен больший или меньший разрыв между социальным уровнем развития производительных сил и их суммарным уровнем (состоянием). С переходом к индустриальному обществу этот разрыв сокращается и может даже совсем исчезнуть. В таком случае можно говорить просто об уровне развития производительных сил без каких‑либо уточнений.

У основоположников исторического материализма есть высказывания, которые дают основания полагать, что они приближались к различению естественного и социального уровней развития производительных сил, но сколько‑нибудь четких формулировок мы у них не находим. И это понятно ‑ классики марксизма прежде всего исходили из данных, относящихся к капиталистическому обществу.

Когда говорят о прогрессе производительных сил общества, то речь, разумеется, идет о росте социальной продуктивности производства. Бросается в глаза, что социальная продуктивность общественного производства может быть повышена за счет роста производительности труда. В свою очередь рост производительности труда может быть обеспечен путем приобретения работниками большего опыта и квалификации, повышением интенсивности их труда, внедрением более совершенных способов использования техники, совершенствования организации труда. Но все эти приемы рано или поздно исчерпывают свои возможности.

Единственный путь, который может обеспечить беспредельный рост производительности труда, ‑ прогресс техники. Именно в данном направлении и шло в основном развитие производства с момента зарождения капитализма. Такой способ увеличения продуктивности общественного производства долгое время рассматривался как единственно возможный. С этим связано отождествление эволюции производительных сил общества с прогрессом техники и соответственно уровня развития производительных со степенью развития техники.

Такое отождествление находим и у основоположников материалистического понимания истории. "Приобретая новые производительные силы, ‑ писал К. Маркс, ‑ люди изменяют свой способ производства, а с изменением способа производства, способа обеспечения своей жизни, ‑ они изменяют все свои общественные отношения. Ручная мельница дает нам общество с сюзереном во главе, паровая мельница ‑ общество с промышленным капиталистом".[11] "Орудия дикаря, ‑ вторил ему Ф. Энгельс, ‑ обусловливают его общество совершенно в той же мере, как новейшие орудия ‑ капиталистическое общество".[12]

Несомненно, качество человека как производительной силы в значительной степени зависит от используемой им техники. Но не только от нее. Социальный уровень развития производительных сил никогда не сводится к техническому. Существуют и иные, кроме техники, социальный факторы, от которых зависит степень способности человека к созданию общественного продукта.

И важнейшим среди них является существующая система социально‑экономических отношений. При одной и той же технической вооруженности, но при разных социально‑экономических отношениях люди могут создавать далеко не одинаковое количество общественного продукта. Не только производительные силы влияют на производственные отношения, но, производственные отношения на производительные силы. Этот и другие нетехнические факторы можно объединить под общим названием социально‑гуманитарного фактора. Таким образом, в социальной продуктивности общественного производства тоже нужно различать две составляющие: техническую и социально‑гуманитарную.

Кстати сказать, нередко существует упрощенный взгляд и на технику производства. Ее нередко сводят к орудиям и машинам. Но к технике в более широком смысле относятся и системы земледелия, и конская упряжь и т.п. Технический уровень развития производительных сил характеризуется не только орудийной (орудийно‑машинной) техникой, но и неорудийной техникой. Можно привести пример огромного значения неорудийной техники. В Древнем Риме пара лошадей могла тащить груз, который не превышал 500 кг, в средневековой Европе такая же пара тянула груз в 2500 кг, т.е. в 5 раз больше. Это было следствием внедрения в VIII в. н.э. новой, заимствованной у кочевников евразийских степей конской упряжи. В результате стало возможным использовать в земледелии вместо быков лошадей, что способствовало значительному подъему этой отрасли общественного хозяйства.[13]

В силу того, что качество человека как производительной силы зависит не только от техники, но и от других социальных факторов, кроме технического (технологического) способа повышения продуктивности общественного производства существуют и иные. Один из них заключается в повышении продуктивности общественного производства за счет увеличения продолжительности рабочего времени. Это ‑ темпоральный (от лат. tempus ‑ время) способ повышения продуктивности общественного производства.. Другой ‑ демографический. Он состоит в повышении доли работников в составе людей, образующих социоисторический организм. И без их учета совершенно невозможно понять смену способов производства во всемирной истории.

Прогресс производительных сил лежит в основе развития производства, а тем самым и общества. Поэтому одним из самых важных проблем является вопрос об источнике развития производительных сил. Иногда его ищут за пределами производства ‑ в особенностях географической среды, в росте населения и т.п. В действительности источник развития производительных сил находится в самом производстве. Стимул развитие производительных заключен в существующих социально‑экономических (производственных) отношения.

Это особенно наглядно видно на примере капиталистического способа производства. Здесь источник развития производительных сил совершенно ясен: стремление капиталиста извлечь максимально возможную прибыль. Капиталистическое производства есть производство ради прибыли. И стремление к излечению прибавочной стоимости вытекает вовсе не из какой‑то вечной природы человека. Оно порождается существующей системой экономических отношений. По существу это показали экономисты еще до Маркса. Последний лишь глубоко разработал и обосновал этот взгляд. Когда были созданы теории иных, кроме капиталистической, экономик, стало ясным, что социально‑экономические отношения являются источником развития производительных сил на всех стадиях исторической эволюции человечества.

Таким образом, на всех стадиях развития человеческого общества существовал один и в тоже время разные источники развития производительных сил. Один источник, ибо при всех способах производства стимулом развития производительных сил были социально‑экономические отношения, и разные источники, ибо разным способам производства были присущи качественно отличные системы социально‑экономических отношений. На всех этапах развития человеческой экономики единственными стимулами развития производительных сил были производственные отношения, но так как эти отношения на разных этапах были разными, то соответственно и стимулы развития производительных сил были неодинаковыми.

Но на всех этапах развития, исключая, как утверждают некоторые исследователи, капиталистическую стадию, социально‑экономические отношения рано или поздно перестали стимулировать развитие производительных сил, более того, становились препятствием для их дальнейшего прогресса или даже вели к их деградации и разрушению. Тогда возникала настоятельная необходимость в замене старых, исчерпавших свою возможность социально‑экономических отношений, новыми. Возникновение новых социально‑экономических отношений делало возможным дальнейший рывок в развитии производительных сил человечества.



ЛЕКЦИЯ VI. ОСНОВНЫЕ И НЕОСНОВНЫЕ СПОСОБЫ ПРОИЗВОДСТВА



§ 1. Основные способы производства и последовательность их смены


в истории человеческого общества

Чтобы представление об общественно‑экономических укладах и способах производства не было чрезмерно абстрактным, имеет смысл более или менее подробно ознакомиться со всеми основными (формационными) способами производства, а в заключение, хотя бы коротко, затронуть и неосновные.

Как уже отмечалось, основные способы производства являются не только типами общественного производства, но и стадиями его всемирно‑исторического развития. К такому выводу К. Маркс, который ввел понятие и способа производства, и общественно‑экономической формации, пришел в процессе обобщения достижений исторической и других социальных наук, прежде все политической экономии.
В первой половине XIX в. в исторической науке окончательно утвердилась деление писаной, т.е. известной по письменным памятникам, цивилизованной, истории человечества на четыре эпохи: древневосточную, античную, средневековую и новую. К середине этого века почти всем историкам стало ясно, что новое время, начавшееся с XVI в., есть эпоха становления и утверждения капиталистического производства и буржуазного общества. Ранее капитализма не существовало. Для средних веков характерным было общество иного типа, которое базировалось на отличном от капиталистического феодальном способе производства. Но этот способ появился, во всяком случае, не раньше VI вв. н.э.. Античные социоисторические организмы во время своего расцвета основывались на рабовладельческом способе производства. Но они возникли лишь в VIII в. до н.э.

Античному обществу предшествовала более чем двухтысячелетняя история стран Древнего Востока. К. Марксу во многом был неясен характер социально‑экономических отношений, господствовавших в древневосточных социоисторических организмах. Но их однотипность и в то же время качественное отличие не только от буржуазных и феодальных, но и от античных, рабовладельческих обществ не вызывала у него сомнения. Поэтому им был сделан вывод, что на Древнем Востоке существовал особый антагонистический способ производства, который он назвал азиатским. Азиатскую общественно‑экономическую формацию он рассматривал как первую историческую форму классового общества.

Задолго до Маркса многие мыслители пришли к выводу, что периоду цивилизации в истории человечества предшествовал периоды варварства и дикости, и что, по крайней мере, период дикости характеризовалась отсутствием частной собственности и эксплуатации человека человеком. К. Маркс, основываясь на данных, накопленным наукой к его времени, сделал вывод, что в первоначальную эпоху человечества господствовал первобытнообщинный, или первобытно‑коммунистический способ производства.

Логичнее всего рассмотреть все основные способы производства в той последовательности, в которой они возникали. И мы действительно начнем изложение с первобытно‑коммунистического способа производства. Первым антагонистическим способом производства в истории человечества был тот, которому К. Маркс присвоил название азиатского. Однако природа его до сих пор является спорной. Но главное ‑ ее совершенно нельзя понять, не ознакомившись предварительно с другими антагонистическими способа производства. Поэтому в нарушение исторической последовательности вслед за первобытностью вначале будут рассмотрены три "классических" классовых способа производства: рабовладельческий (античного), феодальный и капиталистический (буржуазный. И только после них наступит черед азиатского способа производства.


§ 2. Первобытно‑коммунистический и первобытно‑престижный способы производства



В западной науке общество, которое у нас принято называть первобытным, чаще всего именуется примитивным (primitive). Называют его западные исследователи также племенным (tribal), примордиальным (primordial, т.е. первобытным, изначальным), бесклассовым (classless), безгосударственным (stateless), эгалитарным (egalitarian) обществом.

В развитии общество, каким оно было до перехода к цивилизации, выделяются стадии раннего первобытного (раннепервобытного) общества, позднего первобытного (позднепервобытного) общества и, наконец, период предклассового общества, т.е. переходного к классовому.

Люди, которые рассматривают раннее человеческое общество как коллективистическое, чаще всего выводят присущий ему коллективизм из совместного труда всех его членов. Такое представление ошибочно
Члены раннепервобытной общины совершенно не обязательно должны были даже охотиться все совместно, не говоря уже о сборе плодов, кореньев и т.п. Они вполне могли действовать и группами в два, три человека и в одиночку. Но независимо от того, как было убито животное совместно или в одиночку, мясо распределялось между всеми членами общины. Такого рода распределение нередко именуют уравнительным. Однако оно не предполагает с необходимостью распределения продукта между членами общины поровну, хотя и это могло иметь место.
Суть распределения, о котором идет речь, заключалась в том, что человек имел право на долю продукта (прежде всего, конечно, пищи), добытого членами его общины, в силу одной лишь принадлежности к общине. Никаких других оснований не требовалось. Не имело значения, участвовал человек в добывании данного продукта или не участвовал.

Что же касается размера получаемой доли, то она зависела, во‑первых, от общего объема продукта, во‑вторых, от потребностей данного индивида. Когда продукта было много, каждый получал, сколько хотел. Но и в период, когда продукта было недостаточно для полного удовлетворения нужд членов общины, он все равно распределялся в соответствии с реальными потребностями индивидов. Например, взрослые мужчины, занятые тяжелым физическим трудом, который требовал значительных затрат энергии, получали больше пищи, чем женщины и дети. В раннепервобытной общине распределение осуществлялось соответственно с потребностями, по потребностям.

Нетрудно понять, что описанные выше отношения распределения были ничем иным, как отношениями собственности, причем собственности общинной, общественной. Именно потому, что вся пища, совершенно независимо от того, кто ее добыл, принадлежала всем членам раннепервобытной общины вместе взятым, каждый член этой общины имел право на определенную долю этой пищи. Общинной собственностью на этой стадии была не только пища, но и все вообще предметы потребления и средства производства.

Раннепервобытная община была подлинным коллективом, настоящей коммуной. В ней действовал принцип: от каждого ‑ по способностям, каждому ‑ по потребностям. Соответственно отношения собственности, отношения распределения в этой коммуне следует называть коммунистическими (первобытно‑коммунистическими), или коммуналистическими. Раннепервобытное общество было обществом первобытно‑коммунистическим, или коммуналистическим.

Таким образом, при рассмотрении раннепервобытной общины мы встретились с определенными отношениями распределения и тем самым ‑ с определенными отношениями собственности. Напомню, что отношения собственности всегда существуют в двух видах. Один вид ‑ экономические отношения собственности, существующие в форме отношений распределения и обмена. В обществе, где существует государство, экономические отношения собственности закрепляются в праве, в котором выражается воля государства. Так возникают правовые, юридические отношения собственности.

В первобытном обществе государства не было. Соответственно, не было и столь привычного для нас права. В раннепервобытном обществе не получило развитие и так называемое обычное право. Поэтому экономические отношения собственности закреплялись здесь в морали ‑ выражении воли общества в целом. Важнейшей нормой первобытной морали было обращенное к каждому члену коллектива требование делиться пищей со всеми остальными его членами. Оно было столь само собой разумеющимся, что ни одному человеку не могло даже прийти в голову не посчитаться с ним. В этой норме выражалась и закреплялась общественная собственность на пищу.

Итак, в раннепервобытном обществе также существовали не только экономические отношения собственности, но и волевые. Однако если в обществе с государством волевые отношения собственности были правовыми, юридическими, то в раннепервобытном обществе ‑ моральными. Таким образом, в раннем первобытном обществе социально‑экономические отношения определяли волю отдельных людей через общественную волю, мораль. Для людей раннепервобытного общества дележ продукта в масштабах общества, т.е. общины, выступал прежде всего как требование морали и осознавался как норма морали, а не как насущная экономическая необходимость, каковой в реальности он был.

Чтобы понять, почему в раннепервобытной общине существовали именно такие, а не иные отношения собственности, необходимо ознакомиться с целым рядом понятий науки о первобытной экономике ‑ экономической этнологии. Главные из них ‑ понятия "общественный продукт", "жизнеобеспечивающий продукт" и "избыточный продукт".

Общественный продукт ‑ совокупность всего того, что создано обществом. В раннепервобытной общине он был общественным вдвойне: он не только создавался обществом, но и был собственностью общества. Основную массу общественного продукта не только в раннепервобытном, но и в позднепервобытном, а во многом также и в предклассовом обществе составляла пища. Как свидетельствуют данные этнографии, пища всегда была в центре внимания людей доклассового общества.

Из огромного количества высказываний этнографов по этому вопросу приведу лишь одно. "Она, ‑ писал английский этнолог Ф. Белл о роли пищи в жизни меланезийцев о‑вов Танга, ‑ играет важную, если не самую важную роль в жизни этого примитивного народа. Их экономические усилия почти всецело направлены на производство пищи. Интересы индивида, так же как и общины, сконцентрированы главным образом на пище, и тот род жизни, который ведут эти люди, в конечном счете определяется их нуждой в пище".[14] Важно отметить, что в этом высказывании речь идет о народе, давно перешедшем к земледелию и производившем довольно значительный избыточный продукт. Тем более велика была роль пищи у народов, находившихся на стадии раннепервобытного общества.

Жизнеобеспечивающий продукт ‑ общественный продукт, абсолютно необходимый для поддержания физического существования членов первобытного коллектива. Весь общественный продукт, превышающий этот уровень, ‑ продукт избыточный. Избыточен этот продукт вовсе не в том смысле, что не может быть потреблен членами общества, а лишь в том, что и без него возможно их нормальное физическое, а тем самым и социальное существование.

Пока весь общественный продукт был жизнеобеспечивающим, никакое другое распределение, кроме коммуналистического, не могло существовать. Любая другая форма распределения привела бы к тому, что часть членов общества получила бы меньше продукта, чем необходимо для поддержания их существования, и, в конце концов, погибла бы. А это привело бы к деградации и распаду самой общины. Появление сравнительно небольшого избыточного продукта также не могло сколько‑нибудь существенно изменить ситуацию.

Таким образом, отношения полной собственности коллектива на весь общественный продукт, прежде всего пищу, диктовались объемом этого продукта в расчете на душу его члена, то есть продуктивностью общественного производства. А как уже указывалось, продуктивность общественного производства ‑ это показатель уровня развития тех сил, которые создают общественный продукт, то есть производительных сил общества.

На примере раннепервобытного общества можно наглядно видеть, как уровень развития производительных сил определяет тип существующих социально‑экономических отношений и как система этих отношений определяет сознание и волю людей, а тем самым ‑ их поведение. При том уровне развития производительных сил, когда создавался лишь жизнеобеспечивающий продукт, социально‑экономические отношения могли быть только коммунистическими и никакими другими. Они не только совершенно не зависели от сознания и воли людей, живших в системе этих отношений, а, наоборот, определяли их сознание и волю. Иными словами они были отношениями объективными и в этом смысле материальными.

Возникнув, коммуналистические отношения развивались. Как свидетельствуют данные этнографии, самой ранней и одновременно самой простой формой коммуналистических отношений была такая, при которой человеку не выделялась ни коллективом, ни отдельными его членами определенная доля общественного продукта. Он просто сам брал ее из общего фонда, но всегда с таким расчетом, чтобы не оставить без продукта остальных членов коллектива. Это разборно‑коммуналистические отношения. Разбору прежде всего подлежала пища. Суть этих отношений заключалась в том, что вся пища находилась не только в полной собственности, но и в безраздельном распоряжении коллектива. Ею мог распоряжаться только коллектив в целом, но ни один из его членов, взятый в отдельности. Каждый член коллектива имел право на долю продукта, но она не поступала ни в его собственность, ни в его распоряжение, а только в его пользование. Он не мог использовать ее для какой‑либо иной цели, кроме непосредственного физического потребления. Вследствие этого процесс потребления был одновременно и процессом распределения.

Разборно‑коммуналистические отношения соответствуют такому уровню развития производительных сил, при котором весь создаваемый обществом продукт был жизнеобеспечивающим. На этой стадии развития ни один способный к труду человек не мог от него уклониться. Противоположный образ действия с неизбежностью непосредственно ставил под угрозу само бытие коллектива. Существующие отношения побуждали человека не просто трудиться, но трудиться с максимальной отдачей. Ни один индивид не мог ограничиться добычей такого количества продуктов, которое было достаточно для его собственного прокормления. Ведь все, что он добыл, поступало в общую собственность коллектива и вместе со всей остальной добычей подлежало распределению между членами коллектива сообразно с их потребностями. В результате даже добыв много, человек мог получить мало, остаться полуголодным, если потерпели неудачу остальные члены коллектива.

В таких условиях человек с неизбежностью должен был стремиться добыть возможно больше продукта. Только таким способом он мог гарантировать себе прожиточный минимум. Все это было достаточным стимулом развития производства. Побуждаемые этим мотивом люди развивали производительные силы общества, что рано или поздно должно было привести к появлению более или менее регулярного избыточного продукта. Существование такого продукта этнографами зафиксировано практически во всех известных им первобытных общества. Появление регулярного избыточного продукта привело к перестройке производственных отношений.

Пока его не было, общество не могло позволить ни одному из своих членов использовать создаваемый в нем продукт для каких‑либо других целей, кроме физического его потребления. С его появлением объективная необходимость в такого рода ограничении отпала. Возникла реальная возможность использования членами коллектива созданного в нем продукта и для иных целей. И эта возможность рано или поздно с неизбежностью превратилась в действительность.

В условиях существования на данном этапе дуального‑родового брака, который был дисэкономическим и дислокальным (см. лекцию "Социальная организация отношений между полами: Возникновение и развитие") каждый взрослый член любого из двух родов‑общин, состоявших в групповом браке, был не только связан, по крайней мере, с одним взрослым членом другого коллектива, принадлежащим к противоположному полу, но и заинтересован в поддержании такой связи.

И способом закрепления этих связей между индивидами, принадлежащими к разным коллективам, мог быть только обмен пищей, а также и другого рода продуктами между лицами, составлявшими пару. По своей природе этот обмен был качественно отличен от товарообмена. Он принадлежал к той распространенной в доклассовом обществе форме, которая получила название обмена дарами (подарками), или дарообмена.

Как свидетельствуют данные этнографии, суть дарообмена заключается в создании новых или поддержании уже существующих социальных связей между индивидами либо группами индивидов. Данная связь устанавливается, как правило, не по взаимному предварительному соглашению сторон, а по инициативе одной из них, которая предлагает другой стороне дар. Принятие дара означает установление связи. В качестве дара может выступить вещь, которая нужна получателю. Однако он принимает дар и в том случае, если вещь ему абсолютно не нужна. Дело в том, что отказ от дара рассматривается как оскорбление. Если приняв дар, человек получал друга, союзника, то отказавшись принять его, он наживал врага. Поэтому отказ от дара был крайне редким явлением. По существу принятие дара было обязательным.

Ценность дара заключалась не в самой вещи, а в связи, которая устанавливалась в результате дарения между давателем и получателем. Связь эта носила двусторонний характер. Принятие дара накладывало на человека обязательство ответного дара. Природу и время отдара определял сам получатель. Даритель, как правило, не имел права ни потребовать отдара, ни указать на то, что бы он хотел получить в качестве отдара.

Однако свобода отдаривания была ограничена определенными рамками. Важным в дарообмене был принцип не только взаимности, но и эквивалентности. Отдар должен был быть примерно равноценен дару. Отдар не должен был следовать немедленно за даром, ибо это могло быть расценено как стремление возможно быстрее оборвать связь. Подобное действие могло вызвать вражду. Отдар должен был последовать спустя определенное время после дара. Этот промежуток времени никогда точно не определялся, однако не мог быть не только чрезмерно малым, но и чрезмерно большим. Если дарополучатель долгое время тянул с отдаром, то связь обрывалась и даритель из друга превращался во врага. То же самое происходило, если отдар был несоразмерно мал по сравнению с даром.

Если отдар происходил вовремя и был приблизительно эквивалентен дару, то за ним следовал новый дар, и все начиналось сначала. Но если отдариватель особо ценил данную связь, то он в качестве отдара давал заведомо больше, чем получил в качестве дара. Тем самым он ставил первоначального дарителя в положение человека обязанного отдаривать. Тот в свою очередь мог отдарить с избытком над полученным и т.д.

Таким образом, социальная связь, возникшая в результате дара, сохранялась и поддерживалась, пока она функционировала как своеобразный канал, по которому шло встречное движение даров, причем примерно в равном количестве.

Дарообмен всегда означал переход объектов из собственности в собственность, из одной ячейки собственности в другую. Поэтому вполне понятно, что на стадии раннепервобытного общества он мог происходить только между членами разных общин, разных социоисторических организмов.

Возникновение дарообмена между лицами противоположного пола, принадлежавшими к разным половинам дуальной организации, привело к появлению индивидуального брака, что рано или поздно привело к совместному поселению супругов. В результате род и община перестали совпадать. В состав общины стали входить люди, принадлежавшие к разным родам.

Но, что в данном случае главное, появление дарообмена привело к существенному изменению коммуналистических отношений. Вместе с дарообменом продукты труда, наряду с потребительной ценностью, приобрели новую, чисто социальную по своей природе ценность ‑ дарообменную. Если раньше вещи можно было только потреблять, то теперь стало не только возможным, но и необходимым их дарить. Но дарить вещи ‑ это значит распоряжаться ими.

Появление дарообмена с необходимостью предполагало переход, по крайней мере, части продуктов, являвшихся собственностью коллектива, не только в пользование, но и в распоряжение отдельных его членов. Результатом было движение от разборно‑коммуналистической собственности к иной форме коммуналистической же собственности. Если разборно‑коммуналистическая собственность предполагала, что все добытое членами коллектива находится не только в собственности, но и в распоряжении общества в целом, а отдельные индивиды только пользуются взятой долей, то характерная черта новой формы коммуналистической собственности заключалась в том, что многие продукты труда, продолжая оставаться собственностью коллектива, перешли в распоряжение отдельных его членов. Произошло своеобразное расщепление между собственностью на продукты труда и распоряжением ими.

Изменение характера собственности наглядно проявилось в изменении природы отношений распределения. Если разбор означал переход доли общественного продукта исключительно лишь в пользование членов коллектива, то новые отношения распределения прежде всего состояли в том, что индивиду выделялась доля общественного продукта, которой он мог распоряжаться. Часть этого продукта он потреблял, часть использовал для разных социальных потребностей, в частности, для дарения. Здесь уже имел место не разбор продукта членами коллектива, а его дележ между ними. Поэтому данные отношения распределения можно было бы назвать дележными, и соответственно новую форму коммуналистических отношений в целом можно было бы именовать дележно‑коммуналистическими отношениями.

С появлением более или менее регулярного избыточного продукта существование людей стало значительно более гарантированным. Общество оказалось теперь в состоянии обеспечивать прожиточным минимумом всех своих взрослых членов даже в том случае, если не все они трудились с полной отдачей. Если полный социальный паразитизм в раннепервобытной общине на данном этапе ее развития вряд ли был возможен, то частичный ‑ работа не в полную силу ‑ имел, по данным этнографии, место.

В этих условиях нужны были новые стимулы к труду. И они возникли. Объективная заинтересованность общества в том, чтобы каждый его член трудился с наибольшей отдачей, первоначально находила свое проявление в почете, которым стали окружать людей, вносивших больший, чем остальные, вклад в создание общественного продукта. Искусные и удачливые охотники пользовались уважением и раньше. Однако если раньше в центре внимания были их личные качества, то теперь прежде всего их вклад в совокупный общественный продукт. Одновременно с возвеличиванием охотников, вносивших существенный вклад в общий фонд, формировалось неуважительное отношение к тем, чей вклад был невелик. Деление охотников на удачливых и неудачливых и дифференцированное отношение к ним встречается у самых различных народов.

До поры, до времени это помогало. Но рано или поздно этот стимул перестал действовать. Объективной необходимостью стало изменение отношений распределения, а тем самым и собственности. Эта трансформация могло состоять только в замене коммуналистического распределения, при котором человек получал долю продукта в силу одной своей принадлежности к общине, распределением по труду.

В идеале это означало переход продукта, созданного человеком, не только в его распоряжение, но и собственность, а тем самым и возникновение наряду с общественной собственностью отдельной собственности членов общины. Разумеется, это не означало, что все созданное человеком могло использоваться лишь им самим, что община должна была превратиться в совокупность субъектов, которые ничем в экономическом отношении не были между собой связаны. Циркуляция продукта внутри общины, которая происходила раньше, не могла прекратиться. Она по‑прежнему оставалась необходимым условием существования общества. Люди по‑прежнему должны были давать друг другу и получать друг от друга различного рода продукты, среди которых главную роль играла пища. Однако эта циркуляция, происходившая раньше в форме дележа, теперь должна была приобрести иные общественные формы.

Суть перехода к распределению по труду заключалась в том, что человек не был больше обязан делиться с остальными членами социоисторического организма. Теперь все, что он давал другим членам общины, подлежало возмещению. Дележ должен был быть заменен обменом. Вещественный состав полученной им доли общественного продукта мог меняться, но сама эта доля должна была оставаться неизменной. И вполне понятно, что в таких условиях у человека, который трудился больше других, должно было скапливаться больше материальных благ, чем у других членов общества.

Но на пути перехода от распределения по потребностям к распределению по труду, от дележа между членами общины к обмену между ними лежали огромные препятствия. Общество по‑прежнему продолжало требовать от каждого трудоспособного своего члена делиться всем тем, что находилось в его распоряжении со всеми остальными членами общины и применять санкции к тем, кто с этими нормами не желал считаться. В результате развитие социально‑экономических отношений пошло не по прямому, а по своеобразному кружному пути.

Член общины был обязан делиться только тем продуктом, которые был в его распоряжении. И нужно было найти такой способ вывода вещей из распоряжения человека, который одновременно не означал бы их потери для данного человека, который был бы одновременно способом сохранения продукта за ним. И этот способ был найден.

Чтобы не делиться созданным или добытым продуктом с другими членами своего коллектива, человеку достаточно было передать его в дар члену другого социоисторического организма. Даря предмет члену другой общины, человек не терял его полностью. Он лишался данного предмета, но получал право на другой предмет эквивалентной ценности, причем иногда даже такой, который во всех отношениях был подобен подаренному. Ведь только в товарообмене всегда обмениваются предметы, имеющие разные потребительные ценности. Иначе этот обмен не имеет смысла. Иное дело ‑ дарообмен. При нем возможен обмен вещей с одинаковой потребительной ценностью, т.е. во всем подобных.

Человек, подаривший одну реальную вещь, становился потенциальным собственником другой реальной вещи, эквивалентной по ценности подаренной. И так как он был не реальным, а только потенциальным собственником, вещь реально в его руках не находилась, то он не был обязан делиться ею с членами своего коллектива. Такая обязанность появлялась только тогда, когда он реально получал отдар. Но достаточно было, получив вещь, снова подарить ее, как она опять оказывалась вне недосягаемой для других членов его общины.

Чем больше человек дарил, тем объемней становилась его потенциальная собственность. Иначе говоря, он получал возможность в своеобразной форме накапливать материальные ценности. И чтобы поддерживать свои накопления, человек должен был постоянно, получив вещь в качестве отдара, снова отдавать в качестве дара.

В результате все большая часть продукта, созданного в каждом социоисторическом организме, стала уходить, разумеется, в форме дара, в другие социоисторические организмы. Соответственно в каждый социоисторический организм стал во все большем количестве поступать продукт, созданный в иных общинах. Неизбежным было возникновение целостной системы циркуляции продукта между социоисторическими организмами. Вполне понятно, что между ними циркулировал не весь общественный продукт, а только часть его, а именно избыточный продукт. Если избыточный продукт в основном циркулировал между социоисторическими организмами, то жизнеобеспечивающий ‑ внутри общин.

Переход от раннепервобытного общества к позднепервобытному был, таким образом, ознаменован своеобразным раздвоением системы социально‑экономических отношений: наряду с системой циркуляции жизнеобеспечивающего продукта возникла особая система циркуляции избыточного продукта. В этнографической науке она получила название престижной экономики

Различные объекты циркулировали в системе престижной экономики в форме даров. Престижная экономика была в своей сущности системой престижного дарообмена, престижного дарообращения. Дарообмен представляет собой переход объектов из собственности в собственность. Дар должен быть возмещен более или менее равноценным отдаром. Принцип эквивалентности данного и полученного был одним из важнейших в престижной экономике. У всех народов, у которых была развита эта экономика, было выработано достаточно четкое понятие эквивалентности.

Престижная экономика ‑ необычайно сложное явление. Она включает в себя три основные формы обращения даров: дародачеобращение, или церемониальный обмен, дароплатежное обращение и великодарообращение. Последняя форма выражалась в грандиозных межобщинных праздниках (дароторжества), на которых потреблялось огромное количество пищи и раздаривалась масса самых разнообразных вещей (потлачи у индейцев Северной Америки, свиные праздники у папуасов Новой Гвинеи, "пиры мертвых" у эскимосов Аляски и т.п). Великодарение было главной, ведущей формой престижной экономики

Появление престижной экономики имело своим следствием резкое расслоение общества. Выделились большие люди (бигмены, чифмены и т.п), которые дарили большое количество пищи и вещей и имели великое множество дарообменных партнеров и т.п.), середняки, которые дарили меньше и имели небольшое количество партнеров, и, наконец, бедняки, рвань‑люди, которые совсем не принимали участие в обращение даров.

Если раньше человек добивался престижа путем увеличения своего трудового вклада в общественный продукт, поступавший в дележ между членами общины, то теперь ‑ путем возрастания числа вещей, которые он дарил членам других общин, и соответственно числа партнеров по обмену.

Приобрести престиж можно было прежде всего путем великодарения. Человек, включившийся в погоню за престижем, не знал покоя. Он должен был постоянно дарить на дароторжествах, причем во все больших количествах и все большему числу людей. Иначе он не мог даже сохранить престиж, тем более повысить его. Но чтобы дарить продукт, нужно было иметь его в своем распоряжении.

Один из путей получения нужного количества продукта состоял в том, чтобы как можно больше производить его самому. Для этого нужно было много и напряженно трудиться. Люди всегда были не равны по своим способностям. Одни могли произвести больше продукта, другие ‑ меньше. И когда возникла престижная экономика именно это различие на первых порах прежде всего определяло, кто из людей не смог, а кто смог включиться в престижный дарообмен, а также и степень их включенности в эти отношения. Человек, который больше других производил, соответственно был способен и больше дарить. Однако всегда существовал предел тому, что человек мог произвести сам и с помощью своей семьи. Отсюда стремление использовать для дарения продукты чужого труда.

Возникли различного рода способы мобилизации продуктов чужого труда. В результате престиж человека стал определяться способностями не только к труду, но и к манипулированию престижными ценностями. Но пока человек прямо или косвенно в большей или меньшей степени возмещал полученный им для раздаривания чужой продукт, престиж его зависел прежде всего от того, сколько он сам производил.

Поэтому преодолеть указанное выше ограничение можно было только путем перехода к систематическому безвозмездному присвоению чужого труда. Таким образом, логика развития престижной экономики с неизбежностью вела к появлению эксплуатации человека человеком. Когда это произошло, часть избыточного продукта стала одновременно и прибавочным продуктом.

С появлением эксплуатации количество даримого тем или иным человеком перестало определяться объемом созданного им продукта. В принципе теперь человек мог дарить, и при этом много, даже в том случае, если он сам ничего не создавал. А так как престиж человека зависел только от объема даримого продукта, то теперь добиться его мог и человек, который перестал участвовать в труде. Появление эксплуатации открыло возможность для беспредельного роста массы избыточного продукта, которую мог сосредоточить тот или иной человек в своих руках, а тем самым и беспредельного повышения его престижа.

Таким образом, не успев еще даже как следует сформироваться, распределение по труду привело к появлению своей противоположности ‑ эксплуатации человека человеком. Только с ее возникновением в достаточной степени утвердилось зародившееся раньше имущественное и социальное неравенство. Лишь когда для дарения стал использоваться прибавочный продукт, возник достаточно большой отрыв "богачей" от рядовых людей. Что же касается бедняков, то их оформление в качестве особого слоя было связано не только с престижной, но и жизнеобеспечивающей экономикой.

Порожденное престижной экономикой стремление к престижу в отличие от многих иных потребностей не имеет предела. Престиж недостаточно завоевать, его нужно постоянно поддерживать. Не существует абсолютного престижа, по достижению которого человек мог бы успокоиться. Престиж можно бесконечно повышать. Поэтому стремление к престижу как экономический мотив может быть сопоставлено лишь со столь характерной для капитализма погоней за прибавочной стоимостью.

Возникнув, престижная экономика оказала огромное воздействие на жизнеобеспечивающую экономику. Утвердившийся в сфере престижной экономики принцип эквивалентности в процессе обращении продукта, стал во всей большей степени проникать в жизнеобеспечивающую экономику. Дележ внутри общины начал вытесняться и замещаться различными формами обмена.

Дележ всегда предполагает существование круга людей, которые обязаны делиться друг с другом. И такого рода дележные круги продолжали существовать и на стадии позднепервобытного общества. Но они начали менять свой характер. Раньше дележный круг совпадал с общиной. Теперь он распался на несколько кругов, каждый из которых включал в себя лишь часть членов общины.

Другое важное изменение состояло в приобретении дележными кругами относительного характера. Одни продукты распределялись в более широком кругу, другие в более узком. Так, например, хотя социоисторический организм перестал быть дележным кругом по отношению к большинству продуктов, некоторые виды добычи продолжали распределяться между всеми его членами. И по отношению к этим видам добычи он продолжал оставаться дележным кругом. Размеры дележного круга зависели от ситуации. В одной ситуации он включал в себя большее число людей, в другой ‑ меньшее. В этом смысле можно говорить о существовании в позднепервобытной общине целой иерархии дележных кругов.

Все это делало крайне своеобразными отношения собственности на продукты труда. Любой человек был отдельным собственником только в определенном отношении. Он был собственником по отношению к одним вещам, но лишь распорядителем по отношению к другим, а именно к тем, которыми был обязан делиться с членами своего дележного круга. Он был собственником данной вещи по отношению к одним людям, но лишь распорядителем по отношению к другим, а именно членам своего дележного круга. Он был собственником данной вещи по отношению к определенным людям в одной ситуации, но лишь распорядителем в другой.

И дальнейшее развитие шло по линии, во‑первых, суждения круга лиц, обязанных делиться друг с другом, во‑вторых, сокращения круга вещей, которыми человек был обязан делиться с другими, в‑третьих, уменьшения числа ситуаций, в которых человек был обязан делиться. Однако в течение всей фазы позднепервобытного общества каждый взрослый человек был одновременно и отдельным собственником и не был им. Не существовало каких‑либо определенных ячеек отдельной собственности. Грани между ними носили относительный характер. Условны были границы и между дележными кругами.

В этих условиях семья не могла быть единицей собственности. Каждый человек был отдельным собственником и, кроме того, входил в дележный круг, который не обязательно совпадал с теми, в которые входили члены его семьи. Существование в позднепервобытных и даже предклассовых обществах раздельной собственности мужа и жены отмечают многие исследователи. Но не будучи единицей собственности, семья в большей степени становилась и хозяйственной ячейкой. Это во многом было обусловлено тем, что позднепервобытная община, переставая быть единым дележным кругом, тем самым переставала быть хозяйственной ячейкой. Она все в большей степени приобретала черты только хозяйственного организма.

На стадии позднепервобытного общества престижно‑экономические отношения играли ведущую роли. Они определяли характер всех остальных социально‑экономических отношений. Поэтому всю систему социально‑экономических отношений, которая существовала на этой стадии развития, можно охарактеризовать как первобытно‑престижный общественно‑экономический уклад. Этот уклад существенно отличался от того, который существовал в раннепервобытном обществе. Хотя на этой стадии наряду с новыми социально‑экономическими отношениями все еще продолжали существовать дележные, в целом первобытный коммунизм уже ушел в прошлое. Если в основе раннепервобытного общества лежал первобытно‑коммунистический (коммуналистический) уклад, то фундаментом позднепервобытного общества был качественно отличный от него первобытно‑престижный уклад. Соответственно можно говорить и о двух разных способах производства: первобытно‑коммунистическом и первобытно‑престижном. А это значит, что раннепервобытное и позднепервобытное общества относились к двум разным общественно‑экономическим формациям: первое ‑ к первобытно‑коммунистической (коммуналистической) формации, второе ‑ к первобытно‑престижной формации.

Престижная экономика сыграла огромную роль в развитии человеческого общества. С ее возникновением появился новый, могучий стимул к производству. Для дародач, дароплатежей и особенно великодаров требовалась масса избыточного продукта. Она могла быть создана только трудом. О том, что церемониальный обмен, различного рода платежи, связанные с событиями жизненного цикла человека, престижные пиры, потлачи и другие подобные явления были на этой стадии развития важнейшими стимулами к труду, пишут все без исключения этнологи, занимавшиеся исследованием престижной экономики.

Возникновение престижно‑экономических отношений открыло широкую возможность и дало могучий толчок развитию производительных сил общества. Но, когда в жизнеобеспечивающей экономике дележ в основном был вытеснен обменом и утвердилась отдельная собственность, объективная нужда в существовании этих отношений отпала, и они постепенно начали терять значение и отмирать. С почти полным исчезновением таких форм престижной экономики, как великодарообращение и дародачеобращение на смену позднепервобытному обществу пришло предклассовое общество. Уже на стадии первобытного‑престижного общества начали зарождаться различные формы эксплуатации человека человеком. Все эти тенденции получили развитие в предклассовом обществе, в котором возникло несколько антагонистических способов способов, один из которых представлял собой формирующийся азиатский способ производства, а остальные являлись неосновными способами производства.


§3. Серварный (рабовладельческий) способ производства



Первый из "классических" способов производства, именуемый обычно рабовладельческим, прежде всего предполагает существование людей ‑ полных и безраздельных собственников средств производства. Но для осуществления процесса производства кроме средств производства нужна еще и рабочая сила. Рассматриваемый полный собственник средств производства получает ее в свое распоряжение путем приобретения в собственность самого работника. Став полным собственником личности работника, он тем самым становится и полным собственником его рабочей силы. Так происходит социальное, а затем и физическое соединение средств производства с рабочей силой.

Подобного рода производство с необходимостью предполагает полное внеэкономическое принуждение. Так как человека, который находится в полной собственности другого человека, обычно называют рабом, то производство, совершающееся в такой общественной форме, принято именовать рабовладельческим. С этим связано ставшее привычным определение рабства как способа производства. А между тем это неверно.

Рабство, взятое само по себе, вовсе не способ производства, а особое экономическое, а тем самым и правовое состояние людей. Рабы ‑ люди, всегда являющиеся полной собственностью других людей, но совершенно не обязательно занятые в производстве материальных благ. Рабы могли быть домашними слугами, домоправителями, стражниками, учителями, писцами, врачами, государственными служащими, даже министрами и военачальниками и т.п.

Поэтому наличие в том или ином социоисторическом организме рабства, а тем самым рабов и рабовладельцев само по себе отнюдь не означает существование в нем описанного выше способа производства, а тем самым и двух связанных с ним классов. Непонимание этого влечет за собой множество недоразумений и ошибок.

Прежде всего, необходимо строгое отграничение рабов, занятых в материальном производстве, от всех прочих категорий невольников. Но и этого недостаточно. Даже наличие рабов‑производителей само по себе взятое еще не свидетельствует о бытии в обществе способа производства, называемого рабовладельческим. Нужно, чтобы данные социально‑экономические отношения образовывали в обществе особый общественно‑экономический уклад. Без целостной системы тех или иных производственных отношений соответствующего способа производства попросту не существует.

Настоятельно необходим особый термин для обозначения рабов‑производителей, порожденных особым способом производства и составляющих особый класс общества. Лучше всего, вероятно, было бы использовать для этого латинское слово, обозначавшее раба, ‑ "серв". Но дело в том, что это слово сейчас употребляется в исторической науке для обозначения западноевропейских средневековых крепостных крестьян. Поэтому для обозначения описанной выше категории рабов будет использоваться термин "серварий", созданный по аналогии со словом "пролетарий". Соответственно, я буду называть данный способ производства серварным, представителей противостоящего сервариям класса ‑ серваристами и говорить о серварных отношениях и серваризме. Подобно тому, как не всякий раб, даже занятый в производстве, ‑ серварий, не всякий рабовладелец ‑ серварист. Римский крестьянин, имевший двух‑трех рабов, занятых в производстве, не принадлежал к классу серваристов, то есть не был серваристом.

В Древней Греции ремесленная мастерская, в которой работали серварии, называлась эргастерием, в Древнем Риме поместье, в котором трудились такого рода работники, именовалось виллой. Общий термин для обозначения серварных хозяйственных ячеек в литературе отсутствует, хотя он, безусловно, нужен. В качестве такого термина я буду использовать слово "сервариум". Экономическим организмом серварного способа производства был полис. Исчезновение полиса означало конец серваризма.

До сих пор я имел в виду тот основанный на труде рабов‑производителей способ производства, который существовал в античном мире и известен под названием не только рабовладельческого, но и античного способа производства. Но кроме него в истории существовал и другой рабовладельческий же способ производства, наиболее ярко представленный хозяйством Юга США первой половины XIX в. Хозяйственные ячейки этого способа производства именуются плантациями. Поэтому его можно назвать плантаторским. Имея сходство с серварным способом производства, он в то же время существенно отличался от серварного: его хозяйственные ячейки (плантации) входили в совершенно иной экономический организм ‑ капиталистическое рыночное хозяйство. И к жизни его вызвали совершенно иные силы, чем породившие античный серваризм, ‑ силы складывавшегося мирового капиталистического рынка.


§ 4. Крестьянско‑общинный и феодальный способы производства



Когда в наших учебниках от рабовладения переходили к феодализму и пытались объяснить учащемуся разницу между тем и другим, то обычно подчеркивали, что раба можно было убить, а феодально‑зависимого крестьянина ‑ лишь продать и купить. Конечно, доля истины в этом есть: внеэкономическая зависимость крестьянина при феодализме была менее полной, чем зависимость раба. Но не в любом серварном обществе раба можно было убить. А купить и продать можно было не всякого феодально‑зависимого крестьянина, а лишь крепостного. Даже согласно общепринятым представлениям, крепостничество и феодализм не одно и то же. Крепостничество во Франции, например, в основном исчезло в XIV‑XV вв., а феодализм, как считается, просуществовал почти до конца XVIII в.

Суть различия между серварием и феодально‑зависимым крестьянином заключается прежде всего в том, что серварий работал в чужом хозяйстве, а крестьянин сам вел хозяйство, причем во многом вполне самостоятельно, то есть был хозяином. Важнейшей хозяйственной ячейкой феодализма было крестьянское хозяйство, часто называемое крестьянским двором. Крестьянин был собственником двора, собственником основных средств производства ‑ тягловых животных, плуга, бороны и т. п.

Крестьянский двор входил в состав особого хозяйственного организма ‑ крестьянской общины. Поэтому можно говорить о существовании особого общественно‑экономического уклада ‑ крестьянско‑общинного, а тем самым и крестьянско‑общинного способа производства. Земля, на которой вел хозяйство крестьянин, могла быть собственностью общины. В таком случае каждый крестьянский двор получал надел, которым единолично пользовался. Кроме надельных земель были участки, которыми сообща пользовались все члены общины. Но чаще всего пахотная земля находилась в обособленной собственности отдельных крестьянских дворов. В собственности общины находились лишь луга, леса, пустоши, места рыбной ловли, образовывавшие альменду.

Крестьянский двор в идеале не был ячейкой эксплуатации человека человеком. Ничего эксплуататорского не было и в природе крестьянской общины. Крестьянско‑общинный способ производства не был способом эксплуатации. Но крестьянские дворы входили, кроме крестьянской общины, еще в один экономический организм. Этот хозяйственный организм именуют по‑разному ‑ поместье, вотчина, манор.

Земля классического манора делилась на две части. Первая часть ‑ земля, на которой хозяин манора, которого обычно называют феодалом, вел свое собственное хозяйство. Эта часть называлась доменом и была полной собственностью феодала. Вторая часть ‑ земля, на которой вели хозяйство крестьяне. Эта земля, как уже отмечалось, была собственностью либо общины, либо отдельных крестьянских дворов. Но она же одновременно была и собственностью феодала.

Здесь мы встречаемся с явлением разделенной собственности. Собственность в данном случае раздвоена, расщеплена. У одного и того же объекта собственности ‑ два собственника. Одним из них был крестьянин (или крестьянская община), другим ‑ феодал. Их положение в этой системе отношений собственности различно. Крестьянин (или крестьянская община) ‑ подчиненный собственник земли, феодал ‑ верховный собственник крестьянской земли.

Верховная собственность на землю никогда не существует без верховной собственности на личности людей, обрабатывающих эту землю. Верховный собственник земли ‑ всегда одновременно верховный собственник личностей подчиненных собственников земли, а тем самым и их рабочей силы. Здесь, как и в случае с серваризмом, существует внеэкономическая зависимость эксплуатируемого от эксплуататора, но только не полная, а верховная. Поэтому крестьянин в отличие от сервария ‑ собственник своей личности и рабочей силы, но не полный, а подчиненный. Таким образом, раздвоена собственность не только на землю, но и на личности работников.

Верховная собственность феодала на землю крестьян и их личность проявляется в том, что он безвозмездно присваивает часть крестьянского труда. Одна форма такого присвоения ‑ натуральная рента (оброк): крестьянин отдает феодалу часть продукта, созданного в его собственном хозяйстве. Другая форма ‑ отработочная рента (барщина): крестьяне при помощи собственных средств производства обрабатывает землю домена, урожай с которой полностью поступает феодалу.

Соотношение крестьянского двора и манора есть соотношение хозяйственной ячейки и хозяйственного организма. Перед нами здесь особого рода общественно‑экономический уклад и тем самым особый способ производства, который принято назвать феодальным.

Крестьянский двор, таким образом, входит в два разных хозяйственных организма: в крестьянскую общину и в манор ‑ и тем самым в два разных общественно‑экономических уклада: крестьянско‑общинный и феодальный. С этим связана двойственная природа самого рассматриваемого производителя материальных благ. С одной стороны он крестьянин, с другой ‑ работник манора, манорарий. Он ‑‑ крестьянин‑манорарий, что отличает его одновременно и от других типов крестьян, и от иных работников манора. Среди манорариев были не только крестьяне, но и рабы, а также иные зависимые лица.

Входя в разные экономические организмы, крестьянский двор выступает в них в разных ролях. Как составная часть крестьянской общины он представляет собой ячейку по производству необходимого продукта, как элемент манора ‑ ячейку по производству прибавочного продукта. Нетрудно заметить, что в подобном случае крестьянско‑общинный уклад не представляет собой самостоятельного уклада, а входит в феодальный в качестве его своеобразного основания. Соответственно феодальный уклад включает в себя крестьянско‑общинный уклад в качестве своеобразного первого этажа. Феодальный уклад в отличие от серварного, если можно так выразиться, является двухэтажным.

Сказанным выше характеристика феодального способа производства не исчерпывается. Для ее завершения необходимо рассмотреть отношения внутри класса феодалов. Это будет сделано позже.


§ 5. Капиталистический (буржуазный) способ производства



При капитализме, как и при серваризме, на первый план выступает человек ‑ полный собственник всех средств производства. Он так же, как и серварист, нуждается для осуществления процесса производства в рабочей силе. Но если серварист приобретал личность работника и тем самым его рабочую силу, то капиталист покупает только рабочую силу, причем у самого работника. При капитализме в идеале нет внеэкономического принуждения к труду, нет внеэкономической зависимости от владельца средств производства. Работник ‑ свободный человек. Он волен распоряжаться своей личностью и ‑ соответственно ‑ своей рабочей силой.

Капиталистическое общество ‑ рыночное. Чтобы жить, нужно удовлетворять потребности, по меньшей мере, в пище, одежде, жилище. Приобрести все это можно только на рынке ‑ разумеется, лишь за деньги. Чтобы получить деньги, нужно что‑то продавать. Владелец средств производства ‑ сам или руками других людей ‑ создает товары и продает их на рынке. Человек, не имеющий средств производства, чтобы жить, должен продавать единственное, что имеет, а именно ‑ свою рабочую силу. При капитализме нет внеэкономического принуждения, но есть экономическое. И оно не только не менее, но, напротив, более действенно, чем первое.

При серваризме эксплуатация человека человеком существует в совершенно открытой форме. Серварий ни в малейшей степени не сомневается в том, что его труд безвозмездно присваивается хозяином. Более того, серварий убежден, что весь его труд является трудом только на хозяина, что, выражаясь языком экономической науки, он весь представляет собой прибавочный труд. Следствие ‑ отсутствие какой‑либо заинтересованности сервария в труде. Принудить к труду его можно только силой.

Феодально‑зависимый крестьянин тоже не сомневается в том, что его эксплуатируют. Но он прекрасно понимает, что трудится на феодала лишь часть своего времени. Остальное время он работает на себя. И потому у него есть определенная заинтересованность в труде.

У наемных рабочих в ранний период капитализма тоже не было сомнения в том, что они подвергаются эксплуатации. Но понять сущность такой эксплуатации было значительно сложнее. Если при серваризме у работника возникает иллюзия, что он трудится только на хозяина, то при капитализме, по крайней мере, у части наблюдателей со стороны возникает иллюзия прямо противоположная: им кажется, что наемный рабочий трудится исключительно на себя.

Наемный рабочий продал капиталисту свой труд и получил за него деньги. Обмен труда на деньги был произведен в строгом соответствии с законами рынка, требующими и предусматривающими обмен одной стоимости на другую равную стоимость. Отсюда выходило, что рабочий сполна получил за свой труд, что, следовательно, об эксплуатации при капитализме не может быть и речи. Но тут сразу же возникал вопрос: откуда же тогда берется прибыль капиталиста?

Особенно трудным был этот вопрос для создателей и сторонников трудовой теории стоимости (А. Смит, Д. Рикардо и др.), согласно которой единственный источник стоимости ‑ труд работника. Всякий, кто знаком с трудами этих замечательных экономистов, знает, как мучительно билась их мысль в тщетных попытках раскрыть тайну капиталистической прибавочной стоимости.

Путь к решение проблемы был намечен К. Марксом: "Превращение денег в капитал должно быть раскрыто на основе имманентных законов товарообмена, т.е. исходной точкой должен послужить нам обмен эквивалентов. Наш владелец денег, который представляет собой пока только личинку капиталиста, должен купить товары по их стоимости, продавать их по их же стоимости и все‑таки извлечь в конце этого процесса больше стоимости, чем он вложил в него. Его превращение в бабочку, в настоящего капиталиста должно совершиться в сфере обращения и в то же время не в сфере обращения. Таковы условия проблемы. Hic Rhodus, hic salta".[15]

Именно правильная постановка проблемы позволила К. Марксу решить ее. Он доказал, что рабочий продает капиталисту вовсе не труд, а рабочую силу. Рабочая же сила представляет собой такой товар, который в процесс потребления создает стоимость большую, чем она сама стоит. Разница между стоимостью, созданной рабочей силой, и стоимостью самой рабочей силы и есть прибавочная стоимость, выступающая на поверхности как прибыль. Таким образом, капиталистический способ производства не в меньшей степени, чем серварный и феодальный, представляет собой способ эксплуатации человека человеком.

Созданная К. Марксом теория прибавочной стоимости ‑ естественное развитие теории трудовой стоимости. Опровержение марксовой теории прибавочной стоимости немыслимо без отказа от теории трудовой стоимости. Вовсе не появлением нового фактического материала, а далеко не бескорыстной потребностью защитить капитализм был продиктован отказ большинства буржуазных экономистов от трудовой теории стоимости и замены ее иными концепциями, суть которых заключается в том, что при капитализме никакой эксплуатации человека человеком не существует и поэтому никаких антагонизмов этот способ производства не порождает.


§ 6. Частная собственность и общественные классы



Между всеми тремя рассмотренными выше антагонистическими способами производства, несмотря на все различия, существует фундаментальное общее. Все люди, живущие в системе и серварных, и феодальных, и капиталистических отношений подразделяются на две большие группы, из которых одна эксплуатирует другую. Во всех трех случаях мы сталкивается с тем, что носит название частной собственности.

С чисто юридической точки зрения частная собственность ‑ такое отношение собственника к вещам, которое в идеале предполагает его безраздельное господство над ними. Все остальное не имеет значения. Частная же собственность как экономическое отношение есть нечто совсем иное.

Частная собственность как экономическое отношение есть такая собственность одной части членов общества, которая позволяет ей безвозмездно присваивать труд другой (и обязательно большей) части его членов. Эти две части общества представляют собой не что иное, как общественные классы.

Общественные классы ‑ всегда группы людей, занимающие разные места в системе социально‑экономических отношений. Но этого определения недостаточно. Купцы и ростовщики ‑ тоже группы людей, отличающиеся местами в системе производственных отношений. Однако они не классы, ибо занимают места прежде всего в подсистеме отношений обмена и тем самым в подсистеме отношений по перераспределению созданного продукта. Особых мест в подсистеме отношений по распределению средств производства они не имеют. Для обозначения такого рода групп лучше всего подошел бы термин "квазиклассы" (от лат. quasi ‑ как будто, будто бы).

Настоящие общественные классы же ‑ такие группы людей, которые отличаются, прежде всего, своим отношением к средствам производства, или, иными словами, местами, занимаемыми ими в подсистеме отношений по распределению средств производства. Из этого вытекает различие способов получения и размеров получаемой доли общественного продукта, или, что то же самое, различие их мест в подсистеме отношений распределения. Классы отличаются обычно также и ролью в организации труда.

Все эти признаки общественных классов нашли четкое выражение в определении, которое было дано В.И. Лениным в работе "Великий почин". "Классами, ‑ писал он, ‑ называются большие группы людей, различающиеся по их месту в исторически определенной системе общественного производства, по их отношению (большей частью закрепленному и оформленному в законах) к средствам производства, по их роли в общественной организации труда, а следовательно, по способам получения и размерам той доли общественного богатства, которой они располагают. Классы, это такие группы людей, из которых она может присваивать труд другой, благодаря различию их места в определенном укладе общественного хозяйства".[16]

Классы, о которых идет речь, отличаются местами не просто в системе социально‑экономических отношений, а в определенном общественно‑экономическом укладе. Каждый антагонистический общественно‑экономический уклад (то есть такой, в рамках которого осуществляется эксплуатация человека человеком, а производственные отношения носят антагонистический характер) с неизбежностью предполагает существование двух общественных классов. Такие классы могут быть названы парно‑антагонистическими классами.

Кроме антагонистических укладов ‑ всегда стержневых ‑ в обществе могут существовать дополнительные уклады, как правило, антагонистическими не являющиеся. И люди, связанные с каждым из таких дополнительных укладов, образуют особый общественный класс, ибо занимают особое место, но только не внутри какого‑либо уклада ‑ как в случае с парно‑антагонистическими классами ‑ а в социально‑экономическом строе общества в целом, который при этом обязательно включает в себя не менее двух укладов. Примером может послужить мелкая буржуазия в капиталистическом обществе. Это ‑ одиночные. классы

В случае существования в социоисторическом организме нескольких укладов число общественных классов в нем может доходить до пяти. Кроме того, в обществе могут существовать подуклады, в том числе антагонистические. Последние, как и антагонистические уклады, с неизбежностью предполагают наличие двух групп людей, одна из которых эксплуатирует другую. Для этих групп могло бы подойти название ‑ параклассов (от греч. пара ‑ около, возле, при). И, наконец, в обществе всегда имеются люди, не входящие в состав ни одного класса или паракласса.

Каждый антагонистический способ или образ производства представляет собой особый способ эксплуатации или образ эксплуатации.

Понятие эксплуатации употреблялось уже неоднократно. Сейчас имеет смысл на нем несколько подробнее остановиться. В узком, строго научном смысле слова эксплуатация есть безвозмездное присвоение (получение в собственность) одной частью общества доли общественного продукта, созданного другой частью общества. В широком смысле под эксплуатацией понимается также и безвозмездное присвоение одними людьми услуг со стороны других людей. В дальнейшем изложении будет рассматриваться эксплуатация только в узком смысле слова. Объектом такой эксплуатации могут быть только производители материальных благ.

Важнейшее понятие, характеризующее эксплуатацию, ‑ категория прибавочного продукта. Прибавочный продукт есть та доля общественного продукта, созданного одной частью общества, которая безвозмездно присваивается (переходит в собственность) другой ее части. Эксплуатация есть присвоение прибавочного продукта. Она может происходить по‑разному. Можно выделить две ее основные формы.

При первой форме эксплуатации человека человеком такое присвоение происходит непосредственно в процессе собственно производства ‑ процесс производства есть одновременно и процесс эксплуатации. При этом весь продукт или, по крайней мере, его часть (прибавочный продукт) создается производителем не как его собственность, а как собственность иных людей, которые тем самым выступают в роли эксплуататоров. В данном случае отношения эксплуатации выступают как отношения собственно производства.

Внутри этой первой основной формы в свою очередь можно выделить две разновидности. Когда общественная форма, в которой идет процесс производства, ‑ общественно‑экономический уклад ‑ перед нами способ производства, а тем самым и способ эксплуатации человека человеком. Если процесс производства происходит в рамках производственных отношений, не образующих уклада, то мы имеем дело с образом производства, а тем самым и образом эксплуатации человека человеком.

Вторая основная форма эксплуатации характеризуется тем, что безвозмездное присвоение продукта происходит не в процессе собственно производства, а уже после того, как этот процесс завершился. Здесь процесс эксплуатации не совпадает с процессом производства и представляет собой явление отличное от него. Она представляет собой одну из форм перераспределения общественного продукта. Форму эксплуатации, не представляющую ни способа, ни образа производства, можно назвать методом эксплуатации. Так как метод эксплуатации есть лишь форма присвоения, но не создания прибавочного продукта, этот метод всегда существует только в связи с тем или иным способом (образом) производства ‑ антагонистическим или неантагонистическим.

Методы эксплуатации подразделяются на внутрисоциорные (интрасоциорные) и межсоциорные (интерсоциорные). Примерами межсоциорных методов эксплуатации могут послужить систематический военный грабеж и данничество, примером внутрисоциорного ‑ ростовщичество.

В основе деления на парно‑антагонистические классы лежит различие отношения этих групп людей к средствам производства. Но оно совершенно не обязательно выражается в том, что один класс полностью владеет средствами производства, а другой полностью лишен их. Это справедливо в отношении серваризма и капитализма, но не феодализма. Оба класса, порождаемые феодальным способом производства, владеют средствами производства. Но их отношение к этим средствам производства различно. Один класс ‑ верховный собственник средств производства, прежде всего земли, другой класс ‑ подчиненный собственник этих же средств производства, главное среди которых ‑ земля.

Таким образом, частная собственность может быть полной, когда члены господствующего класса безраздельно владеют средствами производства, а члены другого класса целиком отчуждены от них. Таковы серварная и капиталистическая частная собственность.

Однако собственность на средства производства может быть расщеплена на верховную частную собственность членов господствующего класса и подчиненную обособленную собственность членов эксплуатируемого класса. Верховной, а не полной является, как мы видели, феодальная частная собственность. Как уже указывалось, верховная частная собственность ‑‑ всегда собственность не только на средства производства, но и на личности непосредственных производителей, а эти производители ‑ подчиненные собственники не только средств производства, но и своей личности.

Кроме верховной частной собственности на личность производителя может существовать и полная собственность на нее, как это было при серварном способе производства. Серварная экономическая ячейка (сервариум) была единицей полной собственности как на все средства производства, так и на личности работников, входивших в нее.

Частная собственность может различаться и по тому, как конкретно члены господствующего класса владеют средствами производства (а иногда и работниками). Частными собственниками могут быть члены этого класса, взятые каждый в отдельности. Это ‑ персональная частная собственность. Частная собственность может быть групповой. Крайне своеобразной была частная собственность при феодализме. Каждый верховный частный собственник был включен в иерархически организованную корпорацию верховных собственников, состоявшую из низших верховных собственников (рядовых дворян, шевалье), нескольких категорий все более высоких верховных собственников (виконтов, графов, герцогов), и, наконец, наивысшего верховного собственника ‑ короля.

Такая собственность по всей справедливости должна быть названа персонально‑корпоративной..

Но самый интересный вариант формы частной собственности ‑ такой, когда средствами производства (и работниками) владеют все члены господствующего класса только вместе взятые, но ни один из них в отдельности. В таком случае мы имеем дело с общеклассовой частной собственностью.


§ 7. Древнеполитарный (азиатский) способ производства



Общеклассовая частная собственность всегда приобретает форму государственной. Это с неизбежностью обусловливает совпадение класса эксплуататоров если не со всем составом государственного аппарата, то, во всяком случае, с его ядром, с его основной частью.

Перед нами особый антагонистический способ производства, качественно отличный от всех описанных раньше. Это и есть тот самый способ производства, который известен под именем азиатского. Но, как сейчас выяснилось, существовал он не только в Азии, но и в Европе, Африке и Америке. Уже поэтому такое название вряд ли можно считать подходящим, не говоря уже о том, что оно не содержит даже намека на его сущность. Так как для этого способа производства характерны общеклассовая частная собственность, выступающая в форме государственной, и совпадение господствующего класса с ядром государственного аппарата, то его лучше всего называть его политарным (от греч. полития, политея ‑ государство) способом производства или просто политаризмом.

Политаристы владели средствами производства и производителями материальных благ только сообща. Поэтому они с неизбежностью образовывали особую корпорацию. Общеклассовая частная собственность всегда была корпоративной. Все политаристы входили в особую иерархически организованную систему распределения прибавочного продукта ‑ политосистему. Глава этой системы, а тем самым и государственного аппарата, был верховным распорядителем общеклассовой частной собственности и, соответственно, прибавочного продукта. Этого человека, роль которого была огромна, можно назвать политархом.[17]

Соответственно с этим возглавляемая политархом ячейка общеклассовой частной собственности ‑ политархия. Так как политархия могла в принципе существовать в экономическом отношении совершенно самостоятельно, она была не только хозяйственной ячейкой политарного общественно‑экономического уклада, но в то же время и его экономическим организмом. Она же одновременно была и социально‑историческим организмом, и государством.Любой политарный способ производства предполагал собственность политаристов не только на средства производства, прежде всего землю, но и на личность непосредственных производителей. А это означает существование права класса политаристов на жизнь и смерть всех своих подданных. Поэтому для политарных обществ характерно существование практики постоянного систематического террора государства против всех своих поданных. Этот террор мог проявляться в разных формах, но он всегда существовал. Особенно жестким и массовым был террор в эпохи становления политаризма.

Выше уже говорилось о том, что существуют два способа производства, основанные на труде рабов‑производителей: серварный и плантационный. Еще сложнее обстоит дело с политаризмом. Существует несколько сходных, но в то же время отличных друг от друга способов производства, характеризующихся существованием общеклассовой частной собственности. Один из них пришел на смену предклассовому обществу. Именно его имели в виду теоретики и историки, когда говорили об азиатском способе производства. Это ‑ палеополитарным или древнеполитарным способ производства. Он единственный из всех политарных способов производства был основным и тем самым формационным.

Древнеполитарный способ производства существовал в трех основных вариантах. Один из них был самым распространенным, и когда говорят об азиатском способе производства, то только его и имеют в виду. В этом смысле его можно считать классическим. Существуют, по крайней мере, еще два варианта древнеполитарного способа производства, которых описывают, но к азиатскому способу производства никогда не причисляют.

При классическом варианте древнеполитарного способа производства эксплуатируемый класс ‑ крестьяне, живущие общинами. Крестьяне или платят налоги, которые одновременно представляют собой земельную ренту, или, что реже, наряду с ведением собственного хозяйства, обрабатывают землю, урожай с которой поступает государству. Этих крестьян также нередко в порядке трудовой повинности используют на работах различного рода (строительство и ремонт каналов, храмов, дворцов и т.п.).

Крестьянские дворы, таким образом, входят одновременно в состав двух разных экономических организмов: крестьянской общины и политархии. Как составные части крестьянской общины они представляют собой ячейки по производству необходимого продукта; они же в составе политархии и сама политархия в целом суть ячейки по производству прибавочного продукта, идущего классу политаристов. Как явствует из сказанного, древнеполитаризм в данном варианте ‑ двухэтажный способ производства. Политарный общественно‑экономический уклад включает в себя в качестве своего основания крестьянско‑общинный уклад.

Поэтому и здесь мы встречаемся с тем, что собственность на средства производства вообще, на землю, прежде всего, раздвоена. При этом варианте общеклассовая политарная частная собственность оказывается не полной, а верховной, и, разумеется, она представляет собой собственность не только на землю, но и на личности непосредственных производителей. Крестьянские общины или отдельные крестьянские дворы ‑ подчиненные собственники земли, а входящие в них крестьяне ‑ подчиненные собственники своей личности, а тем самым и своей рабочей силы.

Для двух остальных вариантов древнеполитарного способа производства была характерна не верховная, а полная общеклассовая собственность на землю. Они были одноэтажными.

Отличный от древнеполитарного, но тоже политарный способ производства возник в Римской империи. Еще один политарный способ производства сформировался в странах Западной Европы в конце эпохи средних веков. Он был уничтожен в результате буржуазных революций. Почти одновременно с ним очень своеобразный политарный способ производства возник в России. И, наконец, еще два политарных способа производства появились в XX в. Один из них ‑ политарно‑капиталистический начал формироваться в Италии, Германии и ряде других стран Европы в 20‑30‑х гг. Он был двухэтажным. Второй ‑ неополитарный ‑ был одноэтажным. Он вначале утвердился после Октябрьской рабоче‑крестьянской революции 1917 г. в России, а затем широко распространился по всему миру. Подробнее становление неополитарного способы производства рассмотрены в лекции VIII "Периодизация и общая картина всемирной истории".


§ 8. Неосновные способы производства



Некоторые неосновные способы производства были уже названы. Это крестьянско‑общинный способ производства, который в классовом обществе всегда существовал в качестве составной части того или иного антагонистического способа производства (основного варианта древнеполитарного способа производства, феодального способа производства и т.п.), мелкобуржуазный и иные способы мелкого самостоятельного хозяйства. К неосновным относятся все, кроме древнеполитарного, политарные способы производства. В средние века, кроме феодального способа производства существовал еще купеческо‑бюргерский способ производства.

Помимо них существуют еще несколько неосновых способов производства, оформившихся на стадии предклассового общества и существовавших во многих социоисторических организмах классового общества.

Близким к древнеполитарному способу производства был нобиларный (от лат. nobilis ‑ знатный) способ, который отличался от первого тем, что при нем каждому члену эксплуататорской элиты выделялась определенная доля корпоративной собственности, что часто вело к ее полному разделу. Нобиларная частная собственность в отличии от политарной была корпоративно‑персонализированной.

Другим был доминарный (от лат. dominare ‑ господствовать) способ производства. Суть его заключается в том, что эксплуатируемый полностью работает в хозяйстве эксплуататора. Этот способ выступает в пяти вариантах, которые часто являются и его составными частями.

В одном случае человек работает только за содержание (кров, пища, одежда). Это ‑ доминарно‑приживальческий, или просто приживальческий подспособ эксплуатации (1). Нередко вступление женщины в такого рода зависимость оформлялось как заключение брака. Это ‑ брако‑приживальчество (2). Человек мог работать за определенную плату. Этот вариант можно назвать доминарно‑наймитским, или просто наймитским (3). Человек мог оказаться в чужом хозяйстве в качестве заложника или несостоятельного должника. Это ‑ доминарно‑кабальный подспособ (4). И, наконец, еще одним является доминарно‑рабский подспособ эксплуатации (5). Рабство как вариант составной элемент доминарного способа (образа) эксплуатации качественно отличается от рабства как самостоятельного способа производства. В литературе его обычно именуют домашним, или патриархальным, рабством.

Третьи способом производства был магнарный (от лат. magna ‑ великий, ср.‑лат. magnat ‑ владыка). Он выступал в четырех вариантах, которые нередко являлись одновременно и его составными элементами. При этом способе (образе) основное средство производства ‑ земля, находившаяся в полной собственности эксплуататора, передавалась в обособленное пользование работника, который более или менее самостоятельно вел на ней хозяйство. Случалось, что непосредственный производитель получал от эксплуататора не только землю, но и все средства труда. Работник обычно отдавал собственнику земли часть урожая, а нередко также трудился в собственном хозяйстве эксплуататора.

Таким работник мог стать раб, посаженный на землю. Это магнарно‑рабский вариант магнарного способа производства (1). Им мог стать приживал. Это ‑ магнарно‑приживальческий вариант магнарного способа производства (2). Им мог стать человек, оказавшийся в зависимости от владельца земли в результате задолженности. Это магнарно‑кабальный подспособ эксплуатации (3). И, наконец, им мог стать человек, взявший участок земли в аренду и оказавшийся в результате этого не только в экономической, но и в личной зависимости от владельца земли. Это ‑ магнарно‑арендный подспособ (подобраз) эксплуатации (4). Такого рода эксплуатируемых производителей в исторической литературе нередко называют издольниками, а когда они отдают хозяину земли половину урожая, ‑ испольниками, или половниками.

Очень часто доминарный и магнарный способы производства срастались друг с другом, образуя по существу один единый гибридный способ производства ‑ доминомагнарный. Доминаристы при этом одновременно были и магнаристами.



Лекция VII. Основные концепции всемирной истории



§ 1. Два основные понимания всемирной истории: унитарно‑стадиальное и плюрально‑циклическое



История есть процесс. С этим сейчас согласно большинство историков, специалистов по философии истории, социологов. Но трактуют они этот процесс далеко не одинаково. Для одних история ‑ поступательное, восходящее развитие, т.е. прогресс. Для других ‑ просто развитие. Есть люди еще более осторожные: для них история ‑ только изменение. Последние не всегда понимают историю как процесс. Для некоторых из них она ‑ беспорядочное нагромождение различного рода не связанных друг с другом случайностей.

Но если мы рассматриваем историю как прогресс или даже как просто развитие ‑ перед нами неизбежно встает вопрос: что же при этом развивается, что же является субстратом исторического процесса, его субъектом. Без решения этой проблемы невозможно понимание сущности исторического процесса. Нельзя понять историю, не выявив ее субъекта.

Ответ на этот вопрос уже был дан в главе "Общество". Низшими, первичными субъектами истории являются конкретные отдельные общества ‑ социоисторические организмы, более высокими, вторичными ‑ системы социоисторических организмов и, наконец, высшим, третичным субъектом истории является вся совокупность существовавших и существующих социоисторических организмов ‑ человеческое общество в целом.

Соответственно, существуют процессы истории отдельных социоисторических организмов (общин, племен, стран), процессы истории систем социоисторических организмов (исторических регионов) и, наконец, процесс всемирной, или мировой, истории.

Но такого взгляда придерживаются далеко не все. Никто не сомневается в том, что существуют отдельные социоисторические организмы и их истории, системы социоисторических организмов и их истории. Иначе обстоит дело с понятием человеческого общества в целом и понятием процесса всемирной истории.

Наряду с изложенной выше точкой зрения, согласно которой реально существуют не только отдельные социоисторические организмы и различного рода их системы, но и человеческое общество как единое целое, и, соответственно, процессы развития отдельных социоисторических организмов и их систем вместе взятые образуют один единый процесс всемирной истории, существует и прямо противоположная. Если первое понимание можно было бы назвать унитаристским (от лат. unitas ‑ единство), то второе ‑ плюралистским (от лат. pluralis ‑ множественный).

Суть плюралистического понимания истории заключается в том, что человечество подразделяется на несколько совершенно автономных социальных образований, каждое из которых имеет свою собственную, абсолютно самостоятельную историю. Каждое из этих исторических образований возникает, развивается и рано или поздно с неизбежностью гибнет. На смену погибшим социальным единицами приходят новые, которые совершают точно такой же цикл развития.

В силу того, что каждое такое историческое образование все начинает с самого начала, ничего принципиально нового внести в историю оно не может. Отсюда следует, что все такого рода образования совершенно равноценны, эквивалентны. Ни одно из них по уровню развития не стоит ни ниже, ни выше всех остальных. Каждое из этих образований развивается, причем до поры до времени может быть даже поступательно, но человечество в целом не эволюционирует, и уж тем более ‑ не прогрессирует. Происходит вечное вращение множества беличьих колес.

История человечества, таким образом, полностью раздроблена не только в пространстве, но и во времени. Существует множество исторических образований и, соответственно, множество историй. Вся история человечества есть бесконечное повторение множества одинаковых процессов, есть совокупность множества циклов. Поэтому такой подход к истории с полным основанием можно назвать не просто плюралистическим, а плюрально‑циклическим. Исторический плюрализм неизбежно включает в себя циклизм.

Не составляет труда понять, что согласно такой точке зрения человеческого общества как целостного образование не существует. Нет человеческого общества в целом. Существует лишь человечество как простая сумма множества полностью самостоятельных общественных единиц. Соответственно всемирная история ‑ простая совокупность историй этих единиц. Процессы их развития не образуют одного всемирного процесса. Нет мировой истории как единого процесса развития. Соответственно, не может быть и речи о стадиях развития человеческого общества в целом и тем самым об эпохах всемирной истории.

Плюрально‑циклический подход к истории исключает существования стадий, имеющих всемирно‑историческое значение. Но и унитаристский подход не обязательно сочетается с их признанием. Выделение стадий всемирной истории с необходимостью предполагает соединение унитаристского понимания истории со взглядом на нее как на процесс не просто изменения, а развития, причем развития поступательного, т.е. прогресса. Такой подход к всемирной истории может быть назван унитарно‑стадиальным.


§ 2. Возникновение и развитие унитарно‑стадиальных концепций всемирной истории



Из двух рассмотренных выше основных подходов к истории первым возник унитарно‑стадиальный. В крайне абстрактном виде он представлен в трудах средневекового мыслителя Иоахима Флорского (1130‑1202) В новое время он приобрел более конкретные формы.

Окончательно оформившееся в труде выдающегося представителя Шотландского просвещения А. Фергюсона (1723‑1816) "Опыт истории гражданского общества" (1767) подразделение истории человечества на периоды дикости, варварства и цивилизации, было одновременно и стадиальной типологией социоисторических организмов. Было выделено три типа социоров: дикарские, варварские и цивилизованные, из который каждый последующий тип рассматривается как более высоким, чем предыдущий.

Почти одновременно экономистами Ж. Тюрго (1727‑1781) и А. Смитом (1723‑1790) была разработана несколько иная, но тоже стадиальная типология социоисторических организмов: охотничье‑собирательские, пастушеские, земледельческие и торгово‑промышленные общества.

Зародившееся в эпоху Возрождение и окончательно утвердившееся к началу XVIII в. подразделение истории цивилизованного человечества на античность, средние века и новое время легло в дальнейшем в основу еще одной стадиальной типологии социоисторических организмов. А. Сен‑Симон (1765‑1825) связал каждую из названных выше эпох с определенным типом общества: античную с обществом, основанным на рабстве, средневековую ‑ с феодальным обществом, в котором господствовало крепостничество, новое время с индустриальным обществом, в котором господствовал наемный труда. По А. Сен‑Симону, именно смена этих трех типов общества лежала в основе смены трех эпох всемирной истории.

Следующей шаг в развитии унитарно‑стадиального подхода к истории связан с именами К. Маркса (1818‑1883) и Ф. Энгельса (1820‑1895). Важнейшей составной частью созданного ими в середине XIX в. материалистического понимания истории (исторического материализма) является теория общественно‑экономических формаций, о которой уже шла речь в лекции "Производство и общество". Согласно взгляду К. Маркса в истории человечества сменилось пять основных способа производства, а тем самым и пять общественно‑экономических формаций: первобытно‑общинная (первобытно‑коммунистическая), азиатская, античная (рабовладельческая, феодальная и капиталистическая..

Вся эта картина базировалась на прочном историческом материале. А дальше начиналась социальное прогнозирование. Капитализм К. Маркс рассматривал как последнюю антагонистическую общественно‑экономическую формацию, за которой должно последовать коммунистическое общество.

Созданную К. Марксом схему развития смены общественно‑экономических формаций в основном принимало большинство сторонников марксизма. Единственным спорным пунктом в ней был азиатский способ производства и, соответственно, азиатская общественно‑экономическая формация. Идеологическим руководством всех "социалистических" стран, а тем самым и их официальной общественной наукой эти понятия отвергались. Всем ученым вменялось в обязанность считать общества Древнего Востока рабовладельческими. Во времена относительной свободы мнений проблема азиатского способа производства была предметом ожесточенных дискуссий. Первая из таких дискуссий имела место в конце 20‑х ‑ начале 30‑х годов XX в., вторая ‑ в конце 60‑х ‑ начале 70‑х годов. Обе они были прекращены по велению партийного руководства.


§ 3. Возникновение и развитие плюрально‑циклических концепций истории



Марксисты никогда не отказывались от унитарно‑стадиального понимания истории. В западной общественной науке различного рода унитарно‑стадиальные концепции господствовали вплоть до последней трети XIX в. Затем они были оттеснены на задний план и даже вытеснены плюрально‑циклическими. Впервые такое понимание истории было изложена в работе основоположника расистской историософии француза Ж.А. де Гобино (1816‑1882) "Очерк неравенства человеческих рас" (1853‑1855), затем в "Учебнике всемирной истории в органическом изложении" (1857) немецкого историка Г. Рюккерта (1823‑1875), и, наконец, обрело свой классический облик в труде русского мыслителя Н.Я. Данилевского (1822‑1885) "Россия и Европа" (1869).

В XX в. эта линия была продолжена в "Закате Европы" (1918) немецкого мыслителя О. Шпенглера (1880‑1936), "Постижении истории" (1934‑1961) А.Дж. Тойнби (1889‑1975) и трудах их многочисленных эпигонов (Ф. Бэгби, К. Квигли, Л.Н. Гумилев, и др.). Сторонники этого подхода использовали разные термины для обозначения выделяемых ими исторических единиц: "культурно‑исторические индивиды", "культурно‑исторические типы", "культуры", "общества", "цивилизации". Чаще всего использовалось последнее слово, в силу чего этот подход в нашей стране получил наименование цивилизационного. После отказа большинства наших обществоведов, включая историков, от марксизма он получило у нас самое широкое распространение. Но хотя этот подход сейчас всячески восхваляется, толком его у нас никто не понимает. Наших "цивилизационщиков" еще можно понять, когда они рабски пересказывают содержание работ своих кумиров, но когда они пытаются сказать что‑то свое, то все их рассуждения представляют собой переливание из пустого в порожнее. Они упорно пытаются выдать этот подход за последнее слово науки. Но дело обстоит совсем не так.


§ 4. Современные западные унитарно‑стадиальные концепции



Хотя сторонники плюрально‑циклического подхода существуют на Западе и сейчас (С.П. Хантингтон), однако в целом он там давно уже утратил былую популярность. С 50‑60 гг. XX в. на Западе началось возрождение унитарно‑стадиальных концепций в этнологии (Л. Уайт, Дж. Стюард, Э. Сервис, М. Фрид, М. Салинз и др.) и социологии (Г. Ленски, О.Д. Дункан, Дж. Матрас, Т. Парсонс и др.). Унитарно‑стадиальный характер носили почти все ранние теории модернизации (У.У. Ростоу, Ш. Эйзенстадт, С. Блэк). К самым известным современным унитарно‑стадиальным концепциям относятся теория индустриального общества (Ж. Фурастье, Р. Арон), а затем сменившая ее теория постиндустриального (сверхиндустриального, технотронного, информационного, сервисного и т.п.) общества (Д. Белл, А. Турен, О. Тоффлер, И. Иллич, И. Масуда и мн. др). Все эти концепции представляют собой стадиальные типологии социоисторических организмов. В ортодоксальных концепции постиндустриального общества выделаются такие три типа общества, как аграрное, индустриальное и постиндустриальное, которые одновременно представляют собой последовательно сменяющиеся стадии развития человечества.


§ 5. Еще одно понимание истории: "антиистрорицизм" (исторический агностицизм)



В последнее время на Западе все более широкое распространение получает еще один общий взгляд на историю, отличный и от унитарно‑стадиального, и от плюрально‑циклического. Суть его предельно четко выражено в работах британского философа К. Поппера (1902‑1994) "Открытое общество и его враги" (1945) и "Нищета историцизма" (1957). В них автор обрушивается на то, что он именует историцизмом. Таким словом он обозначает взгляд, согласно которому существует процесс исторического развития, подчиненный действию определенных, не зависящих от человека сил. Если эти силы не сверхъестественные, а естественные, то историцизм предполагает существование определенных объективных законов, определяющих ход исторического процесса. В любом своем варианте историцизм предполагает если и не абсолютную, то все же какую то предопределенность исторического процесса, прохождение обществом тех или иных стадий развития, а тем самым и возможность для мыслителя и ученого предвидеть и предсказать ход истории. Для К. Поппера историцистами в равной степени являются и сторонник провиденциализма Августин Блаженный, и позитивист О. Конт, и К. Маркс, и О. Шпенглер, и А. Тойнби. Их концепции ‑ различные виды историцизма. Существует историцизм теистический, спиритуалистический, натуралистический, экономический и т.п.

Все свое опровержение "историцизма" К. Поппер строит на основе "методологического номинализма" или, что по сути то же самое, ‑ феноменализма. Он признает существование только отдельного, только явлений. Объективное бытие общего он отвергает. Отсюда следует, что общественная жизнь людей представляет собой всего лишь простую совокупность огромного количества самых разнообразных действий людей. История есть просто "последовательность событий".[18] Никакой "единой истории человечества нет, а есть лишь бесконечное множество историй, связанных с разными аспектами человеческой жизни, и среди них ‑ история политической власти".[19] Нет никаких оснований говорить о движении общества как целого. История не есть процесс развития, идущий по определенным законом, в ней нет и быть не может никаких последовательно сменяющихся стадий. "Антиисторицизм" К. Поппера есть антиисторизм, исторический агностицизм, отрицание истории как науки. К взглядам К. Поппера на историю и его критике "историцизма" полностью присоединился экономист Ф.А. фон Хайек (1899‑1992) в сочинении "Пагубная самонадеянность. Ошибки социализма" (1988). Подобные идеи отстаиваются сейчас в работах Р. Нисбета, Ч. Тилли, Р. Будона, а также постмодернистов всех видов и оттенков.


§ 6. Линейно‑стадиальная интерпретация унитарно‑стадиального подхода к истории


и ее несостоятельность

Из трех охарактеризованных выше общих подходов к всемирной истории: унитарно‑стадиального, плюрально‑циклического и "антисторицистского" наибольшую ценность для историков представляет первый. Однако все ныне существующие унитарно‑стадиальные концепции истории страдают одним существенным недостатком, который мешает их принять. Этот порок в частности, присущ и господствующей, ортодоксальной интерпретации наиболее разработанной к настоящему времени унитарно‑стадиальной концепции истории ‑ марксистской теории общественно‑экономических формаций.

Как это не покажется странным, но люди, которые без конца говорили и писали об общественно‑экономических формациях, чаще всего плохо, а то и совсем не понимали, что они собой представляют. И это не случайно. Каждая конкретная формация была обществом в пятом из выделенных в лекции "Общество: Теоретический анализ понятия" смыслов этого слова, т.е. особенным обществом, типом общества. Но понять тип невозможно, не зная тех индивидов, в которых он воплощен, понять особенное нельзя, не зная отдельного, в котором оно реально существует. К сожалению, понятие отдельного конкретного общества, социоисторического организма в марксистской теории общества и истории отсутствовало. И это с неизбежностью мешало понять, как и в каком виде существуют общественно‑экономические формации.

Введение понятия конкретного отдельного общества позволяет решить эту проблему. Так как каждая конкретная общественно‑экономическая формация есть общее, то она может существовать и всегда существует в реальном мире только в отдельных обществах, социоисторических организмах, причем в качестве их глубокой общей основы, их внутренней сущности и тем самым и их типа. Общее между социоисторическими организмами, относящимися к одной общественно‑экономической формации, разумеется, не исчерпывается их социально‑экономической структурой. Общественно‑экономическая формация есть тип общества, взятого в единстве всех его сторон. Система производственных отношений, выражаясь словами В.И. Ленина, есть только "скелет" общественно‑экономической формации, который всегда облечен "плотью и кровью" других общественных отношений. Но в этом "скелете" всегда заключена сущность той или иной общественно‑экономической формации.[20] Объединяет все социоисторические организмы, относящиеся к той или иной формации, обусловливает их принадлежность к одному типу прежде всего, конечно, наличие во всех их одной и той же системы производственных отношений. Все остальное, что роднит их, является производным от этой фундаментальной общности.

Производственные отношения объективны, материальны. Соответственно материальной является и вся система, образованная этими отношениями. Поэтому она функционирует и развивается по своим собственным законам, не зависящим от сознания и воли людей, живущих в системе этих отношений. Эти законы и есть законы функционирования и развития общественно‑экономической формации. Введение понятия об общественно‑экономической формации, впервые позволив взглянуть на эволюцию общества как на естественно‑исторический процесс, сделало возможным выявление не только общего между теми или иными социоисторическими организмами, но одновременно и повторяющегося в их развитии. Все социоисторические организмы, принадлежащие к одной и той же формации, имеющие своей основой одну и ту же систему производственных отношений, развиваются по одним и тем же законам.

В основе разных формаций лежат качественно отличные системы социально‑экономических отношений. Поэтому разные формации развиваются по‑разному, по различным законам. Отсюда следует, что важнейшая задача общественных наук заключается в исследование законов функционирования и развития каждой из общественно‑экономических формаций, т.е. создание теории каждой из них. По отношению к капитализму такую задачу стремился решить К. Маркс.

Единственный путь, который может привести к созданию теории любой формации, заключается в выявлении того существенного, общего, что проявляется в развитии всех социоисторических организмов данного типа. Раскрыть общее в явлениях невозможно, не отвлекаясь от различий между ними. Выявить внутреннюю объективную необходимость любого реального процесса можно, лишь освободив его от той конкретно‑исторической формы, в которой она проявилась, лишь представив этот процесс в "чистом" виде, в логической форме, т.е. таким, каким он может существовать лишь в теоретическом познании.

Если в исторической реальности конкретная общественно‑экономическая формация существует только в социоисторических организмах в качестве их общей основы, то в теории эта внутренняя сущность единичных обществ выступает в чистом виде, как нечто самостоятельно существующее, а именно как идеальный социоисторический организм данного типа.

Примером может послужить "Капитал" Маркса. В этом труде рассматривается функционирование и развитие капиталистического общества, но не какого‑то определенного, конкретного: английского, французского, итальянского и т.п., а капиталистического общества вообще. И развитие этого идеального капитализма, чистой буржуазной общественно‑экономической формации представляет собой не что иное, как воспроизведение внутренней необходимости, объективной закономерности эволюции каждого отдельного капиталистического общества. Как идеальные социоисторические организмы выступают в теории и все другие формации. Разумеется, конкретная общественно‑экономическая формация в чистом виде, т.е. как особый социоисторический организм, может существовать лишь в теории, но не в исторической реальности. В последней она существует только в отдельных обществах в качестве их внутренней сущности, их объективной основы.

Некоторые наши исследователи понять этого так и не смогли. В результате не обнаружив в исторической реальности формаций в виде социоисторических организмов, они пришли к выводу, что формации в действительности вообще не существуют, что они представляют собой лишь логические, теоретические конструкции.

В схеме развития и смены общественно‑экономических формаций, созданной К. Марксом каждая формация выступает как общество вообще определенного типа и тем самым как чистый, идеальный социоисторический организм данного типа. В этой теории фигурируют первобытное общество вообще, азиатское общество вообще, чистое античное общество и т.п. Соответственно смена общественных формаций предстает в ней как превращение идеального социоисторического организма одного типа в чистый социоисторический организм другого, более высокого типа: античного общества вообще в феодальное общество вообще, чистого феодального общества в чистое капиталистическое общество и т.п.

Сообразно с этим человеческое общество в целом выступает в теории как общество вообще ‑ как один единый чистый социоисторический организм, стадиями развития которого являются общества вообще определенного типа: чистое первобытное, чистое азиатское, чистое античное, чистое феодальное и чистое капиталистическое.

Но в исторической реальности человеческое общество никогда не было одним единым социоисторическим организмом. Оно всегда представляло собой огромное множество социоисторических организмов. И конкретные общественно‑экономические формации тоже никогда в исторической реальности не существовали в виде социоисторических организмов. Каждая формация всегда существовала лишь как то фундаментальное общее, которое присуще всем социоисторическим организмам, имеющим своей основой одну и ту же систему социально‑экономических отношений.

И в самом по себе таком расхождении между теорий и реальностью нет ничего предосудительного. Оно всегда имеет место в любой науке. Ведь каждая из них берет сущность явлений в чистом виде, а в такой форме сущности никогда не бывает в реальности, ведь каждая из них рассматривает необходимость, закономерность, закон в чистом виде, но чистых законов в мире не существует.

Поэтому важнейшим делом в любой науке является то, что принято называть интерпретацией теории. Она состоит в выявлении того, как необходимость, выступающая в теории в чистом виде, проявляется в реальности. В применении к теории формаций вопрос состоит в том, как схема, претендующая на то, что она воспроизводит объективную необходимость развития человеческого общества в целом, т.е. всех существовавших и существующих социоисторических организмов, реализуется в истории. Представляет ли она собой идеальную модель развития каждого социоисторического организма, взятого в отдельности, или же только их всех вместе взятых?

В марксистской литературе этот вопрос в сколько‑нибудь отчетливой форме никогда не ставился. Во многом это связано с тем, что в марксистской теории отсутствовало понятие социоисторического организма, а тем самым и понятие системы социоисторических организмов. Соответственно, в ней никогда в достаточно четкой форме не проводилось различие между человеческим обществом в целом и обществом вообще, не анализировалось различие между конкретной формацией, как она существует в теории, и конкретной формацией, как она существует в реальности и т.п.

Но если такой вопрос теоретически не ставился, то на практике он все же решался. Фактически считалось, что марксова схема развития и смены общественно‑экономических формаций должна реализовываться в эволюции каждого отдельного конкретного общества, т.е. каждого социоисторического организма, взятого в отдельности. В результате всемирная история представала как совокупность историй множества изначально существовавших социоисторических организмов, каждый из которых в норме должен был "пройти" все общественно‑экономические формации.

Таким образом, смена общественно‑экономических формаций мыслилась как происходящая исключительно лишь внутри социоисторических организмов. Соответственно, общественно‑экономические формации выступали прежде всего как стадии развития не человеческого общества в целом, а отдельных социоисторических организмов. Основание считать их стадиями всемирно‑исторического развития давало только то, что их "проходили" все или, по крайней мере, большинство социоисторических организмов.

Исследователи, сознательно или бессознательно придерживавшиеся такого понимания истории, не могли не заметить, что были факты, которые никак не укладывались в их представление. Но они обращали внимание в основном лишь на те из них, которые можно было истолковать как "минование" тем или иным "народом" той или иной общественно‑экономической формации, и объясняли их как всегда возможное и даже неизбежное отклонение от нормы, вызванное стечением тех или иных конкретных исторических обстоятельств.

Но если взглянуть на мировую историю в целом, то вся она предстанет перед нами во всяком случае не как процесс стадиального изменения определенного числа изначально существовавших социоисторических организмов. Всемирная история была процессом возникновения, развития и гибели огромного множества социоисторических организмов. Последние, таким образом, сосуществовали не только в пространстве, не только рядом друг с другом. Они возникали и гибли, приходили на смену друг другу, замещали друг друга, т.е. сосуществовали и во времени.

Если в Западной Европе ХVI‑ХХ вв. наблюдалась (да и то не везде) смена типов социоисторических организмов при сохранении их самих в качестве особых единиц исторического развития (Английская революция XVII в., Великая Французская революция XVIII в. и т.п.), то для Древнего Востока была характерна прямо противоположная картина: возникновение и исчезновение социоисторических организмов без изменения их типа. Вновь возникшие социоисторические организмы по своему социально‑экономическому типу, т.е. формационной принадлежности, ничем не отличались от погибших.

Мировой истории не известен ни один социоисторический организм, который "прошел" бы даже не только что все формации, но хотя бы даже три из них. Зато мы знаем множество социоисторических организмов, в развитии которых вообще никогда никакой смены формаций не было. Они возникли как социоисторические организмы одного определенного типа и исчезли, не претерпев в этом отношении никаких изменений. Они возникли, например, как азиатские и исчезли как азиатские, появились как античные и погибли как античные.

Ортодоксальная версия смены общественно‑экономических формаций бесспорно находится в явном противоречии с историческими фактами. Именно это и давало противникам марксизма основание объявить материалистическое понимание истории чисто умозрительной схемой, находящейся в разительном противоречии с исторической реальностью. Ведь, в самом деле, полагали они, если общественно‑экономические формации в подавляющем большинстве случаев не выступают как стадии развития социоисторических организмов, то тем самым они уж никак не могут быть и стадиями всемирно‑исторического развития.

Рассмотренная выше господствующая интерпретация теории общественно‑экономических формаций понимания истории требует названия. Исходя из того, что для обозначения такого взгляда на историю иногда применяют слова "линейный", "однолинейный" или "линеарный", я буду называть его "линейно‑формационным". Подобного рода интерпретация эволюции человеческого общества была характерна для всех рассмотренных выше унитарно‑стадиальных построений, начиная с трехчленной концепции развития человечества (дикость, варварство, цивилизация) и кончая концепциями модернизации и постиндустриального общества. Ее в целом можно было назвать линейно‑стадиальной.

Именно как реакция на унитарно‑линейное понимание истории, господствовавшее в первые две трети XIX в., возникли в последней его трети и расцвели в первой половине XX в. рассмотренные выше плюрально‑циклические концепции. Характерной их чертой было отрицание единой линии развития человечества. Однолинейности они противопоставили многолинейность, смене стадий развития в масштабе человечества чередование исторических единиц (культурно‑исторических типов, культур, цивилизаций и т.п.), их возникновение, расцвет и гибель. Если линейно‑стадиальные концепции абсолютизировали непрерывность развития, то плюрально‑циклические ‑ его прерывность.

Но как это ни парадоксально, изложенное выше внешне как будто бы сугубо унитаристское ортодоксальное понимание истории на деле тоже, в конечном счете, оборачивается многолинейностью и фактическим отрицанием единства истории. Ведь, по существу, мировая история при таком понимании выступает как простая сумма параллельно протекавших и протекающих совершенно самостоятельных процессов развития отдельных социоисторических организмов. Единство мировой истории сводится тем самым лишь к общности законов, определяющих развитие социоисторических организмов. Перед нами, таким образом, множество линий развития, но только совершенно одинаковых. Это, по сути, не столько однолинейность, сколько многоодинаковолинейность.

Между такой многолинейностью и многолинейностью в привычном смысле есть существенное различие. Первая предполагает, что развитие всех социоисторических организмов идет по одним и тем же законам. Вторая допускает, что развитие разных обществ может идти совершенно по‑разному, что существуют совершенно различные линии развития. Многолинейность в привычном смысле есть многоразнолинейность. Первое понимание предполагает поступательное развитие всех отдельных обществ, а тем самым в сумме и человеческого общества в целом, второе исключает прогресс человечества.

Однако с поступательным развитием человеческого общества в целом у сторонников линейно‑формационного (и вообще линейно‑стадиального) понимания истории тоже возникают серьезные проблемы. Совершенно очевидно, что смена этапов поступательного развития в разных обществах происходила далеко не синхронно. Так, к началу XIX в. одни общества все еще были первобытными, другие ‑ политарными, третьи ‑ феодальными, четвертые ‑ уже капиталистическими. Спрашивается, на каком же этапе исторического развития находилось в это время человеческое общество в целом?

В более общей постановке это был вопрос о признаках, по которым можно было судить о том, какой стадии прогресса достигло человеческое общество в целом к тому или иному времени. И на этот вопрос сторонники ортодоксальной версии никакого ответа не давали. Они его обходили. Одни из них его вообще не замечали, а другие ‑ старались не замечать.

Таким образом, существенный недостаток линейно‑стадиального понимания истории вообще, линейно‑формационного в частности, заключается в том, что он концентрирует внимание только на связях "вертикальных", внутрисоциорных, связях во времени, диахронных, да и то понимаемых крайне односторонне, лишь как связи между различными стадиями развития внутри одних и тех же социоисторических организмов. Что же касается связей "горизонтальных", т.е. связей между сосуществовавщими в пространстве социоисторическими организмами, связей межсоциорных, синхронных, то в теории общественно‑экономических формаций им места не нашлось.

Такой подход делал невозможным понимание поступательного развития человеческого общества как единого целого, смены стадий этого развития в масштабе всего человечества, т.е. подлинное понимание единства мировой истории, закрывал дорогу к подлинному историческому унитаризму.

Поэтому объективной необходимостью является отказ от линейно‑стадиального понимания истории, включая и линейно‑формационное. Для многих мыслителей понятие унитарного‑стадиального понимания истории было равнозначно понятию линейно‑стадиального подхода к ней. Поэтому в их глазах выявление несостоятельности линейно‑стадиального понимания истории выступало как крах унитарно‑стадиального подхода к ней. Это и толкало одних к переходу на позиции плюралистического циклизма, других ‑ к историческому агностицизму.


§ 7. Глобально‑стадиальная интерпретация унитарно‑стадиального понимания истории



В действительности же кроме линейно‑стадиальной интерпретации унитарно‑стадиального подхода к истории возможна и иная. Напомню, что в применении к теории общественно‑экономических формаций уже был поставлен вопрос, представляет ли собой схема развития и смены формаций идеальную модель развития каждого социоисторического организма, взятого в отдельности, или же она выражает внутреннюю необходимость развития всех существовавших и существующих социоисторических организмов только вместе взятых, т.е. лишь всего человеческого общества в целом? Почти все марксисты склонялись к первому ответу, что делало теорию общественно‑экономических формаций одним из вариантов линейно‑стадиального понимания истории.

Но ведь возможен и другой ответ. В таком случае общественно‑экономические формации выступают прежде всего как стадии развития человеческого общества в целом. Они могут быть и стадиями развития отдельных социоисторических организмов. Но это совершенно не обязательно. Смена формаций в масштабах человечества в целом может происходить и без их смены в качестве стадий развития социоисторических организмов. Одни формации могут быть воплощены в одних социоисторических организмах и их системах, а другие ‑ в других. Такая интерпретация унитарно‑формационного, а тем самым и вообще унитарно‑стадиального подхода к истории, может быть названа глобально‑формационным, а более широко ‑ глобально‑стадиальным пониманием истории.

И такое понимание смены стадий всемирной истории не является абсолютно новым. Первую глобально‑стадиальную концепцию мировой истории мы находим в книге выдающегося французского правоведа Ж. Бодена (1530‑1596) "Метод легкого познания истории" (1566). В дальнейшем глобально‑стадиальный подход развивалась многими мыслителями: французом Л. Леруа (1510‑1577), англичанами Дж. Хейквиллом (1578‑1649) и У. Темплом (1628‑1699), немцем И.Г. Гердером (1744‑1803) и получил свое достаточно полное воплощение в схеме всемирной истории, созданной великим немецким философом Г.В.Ф. Гегелем (1770‑1831) в 1820‑1831 гг. и изложенной в его "Философии истории" (1837, 1840).

Во всех этих работах важнейшей была идея исторической эстафеты ‑ перехода ведущей роли от одних "народов", т.е. социоисторических организмов или их систем, к другим, а тем самым и перемещение центра всемирно‑исторического развития. Все эти концепции носили довольно абстрактный характер и поэтому, видимо, не привлекли к себе внимания историков.



Лекция VIII. Периодизация и общая картина всемирной истории



§ 1. Вводные замечания



Сейчас возникла настоятельная необходимость создания новой, основанной на материале, накопленном к нашему времени исторической наукой, глобально‑стадиальной теории всемирной истории, а тем самым и новой общей ее картины. Для этого нужно ввести в эту картину "горизонтальные" связи, т.е. связи между одновременно существующими социоисторическими организмами.

Такие попытки уже предпринимались исследователями. Если ограничиться лишь самыми последними концепциями, то исследование межсоциорных связей легло в основу теорий зависимости, или зависимого развития. Начало им было положено трудами выдающегося аргентинского экономиста Р. Пребиша (1901‑1986). В последующем они разрабатывались бразильцами Т. Дус‑Сантусом и Э. Кардозу (нынешним президентом этой страны), мексиканцем А. Агиляром, африканцем С. Амином, шведом Г. Мюрдалем (1898‑1987), американцем П. Бараном (1910‑1964) и др. Но все эти теории обращены в основном лишь к нашему времени. Однако это не помешало Р. Пребишу ввести такие понятия, как "центр" и "периферия", которые важны для понимания всей истории классового общества.

Попытки создания такого общего подхода к истории, в котором всесторонне учитывались бы межсоциорные связи, были предприняты французским историком Ф. Броделем (1902‑1985) и американским экономистом И. Валлерстайном (Уоллерстайном). Он получил название мир‑системного подхода. Но характерный для его создателей упор на "горизонтальные", межсоциорные связи привел к абсолютизации значения последних и соответственно вначале к фактическому игнорированию, а затем и к прямому отрицанию "вертикальных", т.е. межстадиальных связей, а тем самым и к отказу от какой бы то ни было стадиальной типологии социоисторических организмов и их систем, Все это особенно наглядно проявилось в работах известного приверженца концепций зависимости и мир‑системного подхода А.Г. Франка. В конце концов и сам И. Валлерстайн стал отрицать исторический прогресс и фактически во многом перешел на позиции исторического агностицизма.

Чтобы новая концепция мировой истории адекватно отражала историческую реальность, необходимо, чтобы выявление "горизонтальных", синхронных, межсоциорных связей ни в коей мере не умаляло бы значение связей "вертикальных", диахронных, межстадиальных. В этой концепции именно последние, а не первые связи должны быть на первом плане. В основе такой концепции должна лежать определенная стадиальная типология социоисторических организмов. А из всех существующих к настоящему времени стадиальных типологий общества серьезного внимания заслуживает лишь одна: та, в которой в основу выделения типов социоров положена их социально‑экономическая структура, т.е. только марксистская теория общественно‑экономических формаций. Задача заключается в том, чтобы дать этому варианту унитарно‑стадиального понимания истории вместо линейно‑стадиальной интерпретации глобально‑стадиальное его истолкование. Иными словами, нужно создать глобально‑формационную теорию всемирной истории.

В этой теории "горизонтальные", межсоциорные связи не только не заслоняют связи "вертикальные", диахронные, межстадиальные, но, наоборот, способствуют их более глубокому пониманию. Она предполагает отказ от трактовки "вертикальных", диахронных, межстадиальных связей как связей только внутрисоциорных. Глобально‑формационная теория исходит из того, что, кроме внутрисоциорных "вертикальных" межстадиальных связей, существуют "вертикальные" межстадиальные связи в масштабах человеческого общества в целом. Линейно‑формационная концепция знала лишь одну форму смены общественно‑экономических формаций ‑ внутрисоциорную, стадиальное преобразование социоисторического организма в результате действия внутренних сил. Глобально‑формационная теория предполагает существование и внесоциорной формы смены общественно‑экономических формаций.

Любое новое теоретическое построение с неизбежностью предполагает не только использование уже существующих понятий, но и создание новых. Новое понимание истории требует и новых понятий.


§ 2. Межсоциорное взаимодействие и его роль в развитии общества: понятийный аппарат



1. Социорная индукция



Связи между одновременно существующими социоисторическими организмами всегда существовали (и существуют сейчас), если не всегда между всеми, то, по крайней мере, между соседними социорами. Всегда существовали и сейчас существуют региональные системы социоисторических организмов, а к настоящему времени возникла всемирная их система.

Связи между социорами и их системами проявляются в их взаимном воздействии друга на друга, которое может приобретать самые различные формы. Взаимодействие социоисторических организмов могло приводить и приводило к исчезновению некоторых из них, к поглощению одними социоров другими. Одна из важнейших форм социорного взаимодействия ‑ такое влияние одних социоисторических организмов (или систем социоисторических организмов) на другие, при котором последние сохраняются как особые единицы исторического развития, но при этом под воздействием первых либо претерпевают существенные, надолго сохраняющиеся изменения, либо, наоборот, теряют способность к дальнейшему развитию. Это ‑ социорная индукция (от лат. inductio ‑ возбуждение, наведение), которая может принимать различные формы.


2. Неравномерность исторического развития. Исторические миры.



Начиная с определенного времени важнейшей особенностью всемирной истории стала неравномерность развития социоисторических организмов и соответственно их систем. Результат ‑ бытие в одно и то же время социоисторических организмов, относящихся к разным типам, к разным общественно‑экономическим формациям, сосуществование и взаимовлияние разных исторических миров. Под историческим миром, или просто миром, я понимаю совокупность организмов одного типа, независимо от того, составляют ли одну систему или не составляют.

В случае сосуществования нескольких исторических миров один из них представлен социоисторическими организмами самого нового, самого высокого для той или иной эпохи типа. Такие, самые передовые, социоры я можно назвать супериорными (от лат. super ‑ сверх, над), а все остальные ‑ инфериорными (от лат. infra ‑ под). Разумеется, что различие между теми и другими относительно. Социоры, которые были супериорными в одну эпоху, могут стать инфериорными в другую.

В супериорных социоисторических организмах воплощена наивысшая достигнутая к данному конкретному времени человечеством ступень эволюции. Они находятся на магистрали исторического развития, являются магистральными. Многие (но не все) инфериорные социоисторические организмы принадлежат к типам, которые ранее находились на магистрали всемирно‑исторического развития. С появлением более высокого типа они из магистральных превратились в бывшие магистральные (эксмагистральные).

Такое подразделение социоисторических организмов подмечено уже давно. Историки и вообще все обществоведы говорили о передовых и отставших (или отсталых) странах и народах. В XX в. последние термины стали рассматриваться как обидные и заменяться другими ‑ "слаборазвитые" и, наконец, "развивающиеся" страны.


3. Исторический центр и историческая периферия. Супериндукция



Как супериорные социоисторические организмы могли влиять на инфериорные, так и последние на первые. Наибольший интерес для понимания мирового исторического процесса представляет воздействие супериорных социоисторических организмов на инфериорные ‑ супериндукция.

После окончания эпохи доклассового общества если не все, то, во всяком случае, значительная часть утверждающихся супериорных социоисторических организмов сразу или спустя некоторое время начинала образовывать систему, которая становилась центром всемирно‑исторического развития, или историческим центром. Эту систему супериорных социоисторических организмов можно назвать центрально‑исторической, или мировой. Мировой она была в том смысле, что ее существование сказалось на всем ходе мировой истории. Все социоисторические организмы, не входившие в состав мировой системы, состав исторического центра, образовывали историческую периферию.

Влияние супериорных организмов и их систем, прежде всего мировой их системы, на инфериорные организмы могло вести к разным результатам: прогрессу последних, регрессу, стагнации, частичному или полному разрушению. Нередко все три первые момента совмещались, обычно с преобладанием одного из них. Специальные концепции супериндукции были созданы лишь в наше время и применительно лишь к новой и новейшей истории. Это концепции европеизации, вестернизации, некоторые концепции модернизации, концепции зависимого развития и мир‑системный подход.

В применении к более отдаленным временам специальные концепции супериндукции не создавались. Но процесс этот не мог не быть замечен историками. В результате они вводили термины для обозначения конкретных процессов происходивших в те или иные эпохи. Это ‑ термины "ориентализация" (применительно к архаической Греции и ранней Этрурии), "эллинизация", "романизация".


4. Супериоризация и латерализация. Общественно‑экономические параформации



Результатом супериндукции может быть изменение типа инфериорного организма. В некоторых случаях он превращается в социоисторический организм того же типа, что и воздействующие на него, т.е. поднимается на самую высокую для данной эпохи стадию развития. Подобного рода трансформацию инфериорных социоров в супериорные можно назвать, формационным подтягиванием, формационным возвышением, или, короче, супериоризацией. Если инфериорный социор принадлежал к стадиальному типу, непосредственно предшествующему супериорному, то влияние супериорных организмов чаще всего лишь ускоряло процесс его стадиальной трансформации. Если же тип инфериорного организма был на несколько ступеней ниже супериорного, влияние супериорных организмов вызывало, инициировало процессе его превращения в супериорный.

Однако, супериоризация лишь один из вариантов изменения типа инфериорного социора в результате супериндукции. Под воздействием супериорных социоров инфериорные социоры могут превратиться в социоисторические организмы более высокого, чем исходный, типа, но такого, который находится не на магистрали, а на одном из боковых путей исторического развития. Этот тип является не магистральным, а латеральным (от лат. lateralis ‑боковой). Этот процесс можно назвать латерализацией. Латерализация ‑ шаг одновременно и вперед, и в сторону.

Именно в результате латерализации наряду с основных социально‑экономическими типами общества ‑ общественно‑экономическими формациями возникли неосновные его социально‑экономические типы ‑ общественно‑экономические параформации. Если общественно‑экономические формации являются не только типами общества, но и стадиями всемирной истории, поочередно сменяющимися на магистрали всемирно‑исторического развития, то параформации ‑ стадии развития лишь отдельных обществ или социорных систем.


5. Эндогенная стадиальная трансформация, супериоризация и латерализация как формы смены социально‑экономических типов общества



Все сказанное выше приближает к пониманию форм смены общественно‑экономических формаций в истории человеческого общества, однако. пока еще не на много. Одна из этих форм известна давно. Это превращение социоисторических организмов одного типа в результате собственного независимого внутреннего развития в социоры другого, более высокого типа. Это ‑ эндогенная (от греч. эндон ‑ внутренний, генез ‑ происхождение) стадиальной трансформацией. При одном варианте развития смена стадий происходит внутри продолжающих свое существование социоисторических организмов. Это смена формаций является внутрисоциорной в буквальном смысле слова. Так в большинстве случаев происходила смена феодализма капитализмом. Именно ее прежде всего и имели в виду сторонники линейно‑формационной концепции. От этого варианта они практически не отличали несколько иной, при котором при смене стадий происходило слияние нескольких социоисторических организмов в один более крупный или другие трансформации единиц исторического развития. Так нередко происходила смена первобытного общества классовым.

Выше было выявлено существование еще одной формы смены формаций ‑ супериоризация: подтягивание в результате воздействия супериорных организмов инфериорных социоров до их уровня. Она ‑ явно дополнительная. При этом происходит не возникновение новых формаций, а всего лишь увеличение числа социоров, относящихся к уже существующей супериорной формации. При латерализация происходит возникновение новых социально‑экономических типов общества, но они не основные типы, не формации, а лишь параформации. Все эти понятия важны, но они дают ключ лишь к объяснению части (только части) явлений, которые обычного характеризуются как "пропуски" или "минование" теми или иными "народами" тех или иных общественно‑экономических формаций, но не смены формаций на магистрали мирового развития.


6. Ультрасупериоризация. Передача исторической эстафета, или эстафетная смена общественно‑экономических формаций



Эндогенная стадиальная трансформация может иметь место лишь тогда, когда внутри общества, относящегося к той или иной формации, действуют силы, способные превратить его в общество другого, более высокого типа. Но существуют общественно‑экономические формации в принципе не способные превратиться в более высокие. К таким тупиковым стадиям относятся политарная и античная общественно‑экономические формации. В таком случае часть инфериорных социосторических организмов выступает в качестве своеобразного исторического резерва, в качестве материала, из которого могут возникнуть более высокие, чем существующие в данное время, супериорные социоисторические организмы.

Этот процесс возникновения новой формации, как и супериоризация, предполагает воздействие системы супериорных социоисторических организмов на инфериорные социоры. Но эти последние в результате такого воздействия претерпевают более чем своеобразную трансформацию. Они не превращаются в организмы того же типа, что воздействующие на них. Супериоризация не происходит. Но тип инфериорных организмов меняется. Инфериорные организмы превращаются в социоры такого типа, который, если подходить чисто внешне, должен быть причислен к латеральным. Этот тип общества действительно представляет собой не формацию, а параформацию.

Но это возникшее в результате супериндукции общество оказывается способным к дальнейшему самостоятельному прогрессу, причем особого рода. В результате действия теперь чисто внутренних сил оно превращается в общество нового типа. И этот тип общества находится уже на магистрали исторического развития. Он представляет собой более высокую стадию общественного развития, более высокую общественно‑экономическую формацию, чем та, к которой относились супериорные социоисторические организмы, воздействие которых послужило импульсом к такому развитию. Это явление можно назвать формационным сверхвозвышением, или, короче, ультрасупериоризацией.

Если в результате супериоризации инфериорные социоисторические организмы "подтягиваются" до уровня супериорных социоров, то в результате ультрасупериоризации они "перепрыгивают" через этот уровень и выходят на еще более высокий. Появляется группа социоисторических организмов, которые принадлежат к общественно‑экономической формации более высокой, чем та, к которой принадлежали бывшие до этого супериорными социоры. Теперь первые становятся супериорными, магистральными, а последние либо превращаются в инфериорные, эксмагистральные, либо вообще исчезают.

Происходит смена общественно‑экономических формаций, причем не внутри тех или иных социоисторических организмов, а в масштабах человеческого общества в целом. Разумеется, в процессе этого перехода имели место две последовательные смены социально‑экономических типов внутри вовлеченных в этот процесс инфериорных социоисторических организмов, а именно (1) смена исходного инфериорного типа общества особой общественно‑экономической параформацией, а затем (2) смена этой параформации новой, никогда ранее не существовавшей общественно‑экономической формацией. Но ни один из сменившихся внутри этих социоров социально‑экономических типов не был той формацией, которая ранее господствовала, которая ранее была высшей. Таким образом, смена этой ранее господствовавшей формации более высокой, к которой теперь перешла ведущая роль, не произошла внутри ни одного социоисторического организма. Она произошла исключительно лишь в масштабах человеческого общества в целом.

При такой смене общественно‑экономических формаций происходит подлинной передача исторической эстафеты от одной совокупности социоисторических организмов к другой. Социоры второй группы не проходят той стадии, на которой находились социоры первой, не повторяют их развития. Выходя на магистраль человеческой истории, они сразу начинают движение с того места, на котором остановились ранее бывшие супериорными социоисторические организмы.

Такова вторая основная форма смены общественно‑экономических формаций, которую можно назвать эстафетной. Она обязательно сопровождается пространственным перемещением центра всемирно‑исторического развития. В истории человечества она имела место дважды. Такой характер носила смена политарной формации античной и античной формации феодальной.



§ 3. Главные стадии развития человечества и эпохи всемирной истории



1. Основные членения истории человечества



Теперь, когда введена целая система новых понятий, можно попытаться, пользуясь ей, нарисовать целостную картину всемирной истории, разумеется, предельно краткую.

История человечества прежде всего подразделяется на два основных периода: (I) эру становления человека и общества, время праобщества и праистории (1,6‑0,04 млн. лет тому назад) и (II) эру развития сформировавшегося, готового человеческого общества (от 40‑35 тыс. лет тому назад до современности). Внутри последней эры отчетливо выделяются две основные эпохи: (1) доклассового (первобытного, примитивного, эгалитарного и т.п.) общества и (2) классового (цивилизованного) общества (от 5 тыс. лет тому назад до наших дней). В свою очередь в истории человечества с момента возникновения первых цивилизаций сменились эпоха Древнего Востока (III‑II тысячелетия до н.э.), античная (VIII в. до н.э. ‑ V в. н.э.), средних веков (VI‑XV вв.), новая XVI в. ‑ 1917 г.) и новейшая (с 1917 г.).


2. Период прабщества и праистории (1,6‑0,04 млн лет)



Человек выделился из животного мира. Как сейчас твердо установлено, между животными предшественниками человека, с одной стороны, и людьми, какими они являются сейчас (Homo sapiens), с другой, лежит необычайно длительный период становления человека и общества (антропосоциогенеза). Люди, живщие в то время, были людьми еще только формирующимися (пралюдьми). Только еще формирующимся было и их общество. Оно может быть охарактризовано только праобщество.

Одни ученые принимают за первых людей (пралюдей) хабилисов, пришедших на смену австралопитекам, примерно, 2,5 млн. лет назад, другие считают первыми людьми архантропов (питекантропов, синантропов, атлантропов и т.п.), сменивших хабилисов, примерно, 1,6 млн. назад. Ближе к истине вторая точка зрения, ибо только с архантропами начали формироваться язык, мышление и социальные отношения. Что же касается хабилисов, то они, как и австралопитеки были не пралюдьми, а предлюдьми, но только не ранними, а поздними..

В основе становления человека и человеческого общества лежал процесс возникновения и развития производственной деятельности, материального производства. Возникновение и развитие производства с необходимостью потребовало не только изменения организма производящих существ, но и возникновения между ними совершенно новых отношений, качественно отличных от тех, что существовали у животных, отношений не биологических, а социальных, т.е. появления человеческого общества. Социальных отношений и общества в животном мире нет. Они присущи только человеку. Возникновение качественно новых отношений, и тем самым совершенно новых, присущих только человеку стимулов поведения, было абсолютно невозможно без ограничения и подавления, без введения в социальные рамки старых, безраздельно господствующих в животном мире движущих сил поведения ‑ биологических инстинктов. Насущной объективной необходимостью было обуздание и введение в социальные рамки двух эгоистических животных инстинктов ‑ пищевого и полового.

Обуздание пищевого инстинкта началось с возникновением самых ранних пралюдей ‑ архантропов и завершилось на следующей фазе антропосоциогенеза, когда на смену им 0,3‑0,2 млн лет назад пришли пралюди более совершенного вида ‑ палеоантропы , точнее с появлением 75‑70 тыс. лет назад поздних палеоантропов. Именно тогда завершилось формирование первой формы социально‑экономических отношений ‑ разборно‑коммуналистических отношений. С обузданием, постановкой под социальный контроль полового инстинкта, что выразилось в появлении рода и первой формы брачных отношений ‑ дуально‑родовой организации, что произошло 35‑40 тыс. лет назад на смену формирующимся людям и формирующемуся обществу пришли готовые сформировавшиеся люди и готовое сформировавшееся общество, первой формой которого было первобытное общество.


3. Эпоха первобытного (доклассового) общества (40‑6 тыс. лет тому назад)



В развитии доклассового общества последовательно сменились стадии раннего первобытного (первобытно‑коммунистического) и позднего первобытного (первобытно‑престижного) обществ. Затем наступила эпоха общества переходного от первобытному к классовому, или предклассового.

На стадии предклассового общества существовали формирующийся крестьянско‑общинный (пракрестьянско‑общинный), формирующийся политарный (протополитарный), нобиларный, доминарный и магнарный способы производства, причем последние два нередко образовывали один единый гибридный способ производства доминомагнарный. (см. лекцию "Основные и неосновные способы производства" Они по отдельности или в разных сочетаниях определяли социально‑экономический тип предклассовых социоисторических организмов.

Были общества, в которых господствовал пракрестьянско‑общинный) уклад ‑ пракрестьянские (1). В значительном числе предклассовых обществ господствующим был протополитарный уклад. Это ‑ протополитарные общества (2). Наблюдались общества с доминированием нобиларных отношений ‑ протонобиларные общества (3). Были социоисторические организмы, в которых господствовал доминомагнарный способ производства ‑ протодоминомагнарные общества (4). В некоторых общества сосуществовали и играли примерно одинаковую роль нобиларная и доминомагнарная формы эксплуатации. Это ‑ протонобиломагнарные общества (5). Еще один тип ‑ общества, в которых доминомагнарные отношения сочетались с эксплуатацией рядовых его членов со стороны особой военной корпорации, которую на Руси называли дружиной. Научным термином для обозначения такой корпорации могло бы стать слово "милития" (лат. militia ‑ войско), а ее предводителя ‑ слово "милитарх". Соответственно такие такие социоисторические организмы могут быть названы протомилитомагнарные обществами (6).

Ни один из этих шести основных типов предклассового общества не может быть охарактеризован как общественно‑экономическая формация, ибо он не был стадией всемирно‑исторического развития. Такой стадией было предклассовое общество, но оно тоже не может быть названо общественно‑экономической формацией, ибо оно не представляло собой единого социально‑экономического типа.

К разным социально‑экономические типам предклассового общества вряд ли применимо и понятие параформации. Они не дополняли какую‑либо общественно‑экономическую формацию, существовавшую в качестве стадии мировой истории. а все вместе взятые заменяли общественно‑экономическую формацию. Поэтому их лучше всего было бы именовать общественно‑экономическими проформациями (от греч. про ‑ вместо).

Из всех названных типов предклассового общества только протополитарная проформация была способна без влияния обществ более высокого типа превратиться в классовое общество, причем, разумеется, древнеполитарно. Остальные проформации составляли своеобразный исторический резерв.


4. Эпоха Древнего Востока (III‑II тысячелетия до н.э.)



Первое в истории человечества классовое общество было политарным. Оно появилось впервые в конце IV тысячелетия до н.э. в виде двух исторических гнезд: крупного политарного социоисторического организма в долине Нила (Египет) и системы небольших политарных социоров в южной Месопотамии (Шумер). Так человеческое общество раскололось на два исторических мира: доклассовый, который превратился в инфериорный, и политарный, ставший супериорным. Дальнейшее развитие пошло по пути, с одной стороны, возникновения новых изолированных исторических гнезд (цивилизации Хараппы в бассейне Инда и Шанской (Иньской) цивилизации в долине Хуанхе), с другой, появления все новых и новых исторических гнезд по соседству с Двуречьем и Египтом и образования огромной системы политарных социоисторических организмов, охватывавшей весь Ближний Восток. Такого рода совокупность социоисторических организмов можно назвать исторической ареной. Ближневосточная историческая арена была в то время единственной. Она являлась центром мирового исторического развития и в этом смысле мировой системой. Мир разделился на политарный центр и периферию, которая была частично первобытной (включая предклассовую), частично классовой, политарной.

Древневосточным обществам был свойственен циклический характер развития. Они возникали, расцветали, а затем приходили в упадок. В ряде случаев происходила гибель цивилизации и возвращение на стадию предклассового общества (Индская и Микенская цивилизации). Это прежде всего было связано с присущим политарному обществу способом повышения уровня развития производительных сил ‑ ростом продуктивности общественного производства за счет увеличения продолжительности рабочего времени. Н этот темпоральный (от лат. tempus ‑ время), способ повышения продуктивности общественного производства в отличии от технического способа является тупиковым. Рано или поздно дальнейшее увеличение рабочего времени становилось невозможным. Оно приводило к физической деградации и даже гибели основной производительно силы ‑ работников, следствием чего был упадок и даже гибель общества.


5. Античная эпоха (VIII в. до н.э. ‑ V в. н.э.)



В силу тупиковости темпорального способа развития производительных сил политарное общество было неспособно превратиться в общество более высокого типа. Новая, более прогрессивная общественно‑экономическая формация ‑ античная, рабовладельческая, серварная возникла в результате процесса, который был выше назван ультрасупериоризацией. Возникновение античного общества было следствием всестороннего воздействия ближневосточной мировой системы на бывшие до этого предклассовыми греческие социоисторические организмы. Это влияние давно уже подмечено историками, назвавшими этот процесс ориентализацией. В результате предклассовые греческие социоры, которые принадлежали к проформации, отличной от протополитарной, а именно протонобиломагнарной, вначале (в VIII в. до н.э.) стали доминомагнарными обществами (Архаическая Греция), а затем превратились в собственно античные, серварные. Так, наряду с двумя прежними историческими мирами (первобытным и политарным) возник новый ‑ античный, который и стал супериорным.

Вслед за греческим историческим гнездом возникли новые исторические гнезда, в которых шло становление серварного (античного) способа производства: этрусское, карфагенское, латинское. Античные социоисторические организмы вместе взятые образовали новую историческую арену ‑ средиземноморскую, к которой и перешла роль центра мирового исторического развития. С возникновением новой мировой системы человечество в целом поднялось на новую стадию исторического развития. Произошла смена мировых эпох: эпоха Древнего Востока сменилась античной.

В последующем развитии, в IV в. до н.э. ближневосточная и средиземноморская исторические арены вместе взятые образовали социорную суперсистему ‑ центральное историческое пространство (центропрстранство), и, как следствие, стали его двумя историческими зонами. Средиземноморская зона была историческим центром, ближневосточная ‑ внутренней периферией.

За пределами центрального исторического пространства находилась внешняя периферия, которая делилась на первобытную (включая предклассовую) и политарную. Но в отличии от эпохи Древнего Востока политарная периферия существовала в античное время в виде не изолированных исторических гнезд, а значительно числа исторических арен, между которыми возникали различного рода связи. В Старом Свете образовались восточноазиатская, индонезийская, индийская, центральноазиатская арены и, наконец, великостепная, на просторах которой то возникали, то исчезали кочевые империи. В Новом Свете в I тысячелетии до н.э сформировались андская и мезоамериканская исторические арены.

Переход к античному обществу был ознаменован существенным прогрессом производительных сил. Но почти весь рост продуктивности общественного производства был достигнут за счет не столько совершенствования техники, сколько увеличении доли работников в составе населения общества. Это ‑ демографический способ повышения уровня производительных сил. В доиндустриальную эпоху возрастание числа производителей материальных благ внутри социоисторического организма без увеличения в той же пропорции всего его населения могло происходить только одним способом ‑ путем притока извне готовых работников, причем не имеющих право иметь семьи и обзаводится потомством.

Постоянный приток извне работников в состав того или иного социоисторического организма с необходимостью предполагал столь же систематические вырывания их из состава других социоров. Все это было невозможно без применения прямого насилия. Привлекаемые извне работники могли быть только рабами. Рассматриваемый способ увеличения продуктивности общественного производства состоял в утверждении экзогенного (от греч. экзо ‑ снаружи, вне) рабства. Только постоянный приток рабов извне мог сделать возможным появление самостоятельного способа производства, основанного на труде такого рода зависимых работников. Впервые этот производства утвердился только в эпоху расцвета античного общества, в связи с чем его и принято называть античным. В главе "Производство и общество" он был назван серварным.

Таким образом, необходимым условием существования античного общества было непрерывное выкачивание человеческих ресурсов из иных социоисторических организмов. И эти, иные социоры должны были относится к типам, отличным от данного, причем предпочтительнее к обществу предклассовому. Бытие системы обществ античного типа было невозможно без существования обширной периферии, состоявшей преимущественно из варварских социоисторических организмов.

Непрерывная экспансия, которая была необходимым условием существования серварных обществ, не могла продолжаться бесконечно. Рано или поздно она становилась невозможной. Демографический способ повышения продуктивности общественного производства, также как и темпоральный, был тупиковым. Античное общество, также как и политарное, было неспособно превратиться в общество более высокого типа. Но если политарный исторический мир продолжал существовать чуть ли не до наших дней и после схода с исторической магистрали в качестве инфериорного, то античный исторический ми исчез навсегда. Но, погибая, античное общество передало эстафету иным обществам. Переход человечества на более высокую стадию общественного развития снова произошел путем, который выше был назван формационным сверхвозвышением, или ультрасупериоризацией.


6. Эпоха средних веков (VI‑XVвв.)



Подточенная внутренними противоречиями Западная Римская империи рухнула под натиском германцев. Произошло наложение германских предклассовых демосоциальных организмов, которые принадлежали к проформации, отличной от протополитарной, а именно протомилитомагнарной, на обломки западноримского геосоциального организма. В результате на одной и той же территории часть людей жила в составе демосоциальных предклассовых организмов, а другая ‑ в составе наполовину разрушенного классового геосоциального организма. Такое сосуществование двух качественно отличных социально‑экономических и других общественных структур не могло продолжаться слишком долго. Должно было произойти либо разрушение демосоциальных структур и победа геосоциальных, либо распад геосоциальных и торжество демосоциальных, либо, наконец, синтез тех и других. На территории погибшей Западной Римской империи произошло то, что историки называют романо‑германским синтезом. В результате его родился новый, более прогрессивный способ производства ‑ феодальный и соответственно новая общественно‑экономическая формация.

Возникла западноевропейская феодальная система, которая стала центром всемирно‑исторического развития. На смену античной эпохе пришла новая ‑ эпоха средних веков. Западноевропейская мировая система существовала как одна из зон сохранившегося, но при этом перестроившегося центрального исторического пространства. В это пространство в качестве внутренней периферии входили византийская и ближневосточная зоны. Последняя в результате арабских завоеваний VII‑VIII вв. значительно увеличилась, включив часть византийской зоны, и превратилась в исламскую зону. Затем началось расширение центрального исторического пространства за счет территории Северной, Центральной и Восточной Европы, заполненной предклассовыми социоисторическими организмами, которые тоже относились к той же проформации, что и германские предкласовые общества, ‑ протомилитомагнарной.

Эти общества, одни под воздействием Византии, другие ‑ Западной Европы, стали превращаться и превратились в классовые. Но если на территории Западной Европы произошла ультрасупериоризация и появилась новая формаций ‑ феодальная, то здесь имел место процесс, который выше был назван латерализацией. В результате его возникли две близкие общественно‑экономические параформации, которые, не вдаваясь в подробности, можно условно охарактеризовать как парафеодальные (от греч. пара ‑ возле, около): к одной относились социоры Северной Европы, к другой ‑ Центральной и Восточной. Возникли две новые периферийные зоны центрального исторического пространства: североевропейская и центрально‑восточноевропейская, в состав которой вошла и Русь. Во внешней периферии продолжали существовать первобытные общества и те же самые политарные исторические арены, что и в античную эпоху.

В результате монгольского завоевания (XIII в.) Северо‑Западная Русь и Северо‑Восточная Русь, вместе взятые, оказались вырванными из центрального исторического пространства. Центрально‑восточноевропейская зона сузилась до центральноевропейской. После избавления от татаро‑монгольского ига (XV в.) Северная Русь, получившая в последующем название России, вернулась в центральное историческое пространство, но уже в качестве особой ее периферийной зоны ‑ российской, которая в последующем превратилась в евразийскую.


7. Новое время (1600‑1917 гг.)



На грани XV и XVI вв. на территории Западной Европы начал формироваться капитализм. Западноевропейская феодальная мировая система сменилась западноевропейской же капиталистической системой, которая стала центром всемирно‑исторического развития. За средними веками последовало новое время. Капитализм развивался в эту эпоху как вовнутрь, так и вширь.

Первое выразилось в вызревании и утверждении капиталистического уклада, в победе буржуазных социально‑политических революций (Нидерландской XVI в., Английской XVII в., Великой Французской XVIII в.). Уже с возникновением городов (X‑XII вв.) западноевропейское общество вступило на единственный путь, который способен обеспечить в принципе беспредельное развитие производительных сил ‑ роста производительности труда за счет совершенствования техники производства. Технический способ обеспечения роста продуктивности общественного производства не сразу, но возобладал после промышленной революции, начавшейся в последней трети XVIII в.

Капитализм возник в результате закономерного развития предшествовавшего ему общества только в одном месте земного шара ‑ в Западной Европе. В результате человечество разделилось на два основных исторических мира: мир капиталистический и мир некапиталистический, включавший в себя первобытные (в том числе предклассовые), политарные и парафеодальные общества.

Наряду с развитием капитализма вглубь шло его развитие вширь. Капиталистическая мировая система постепенно втянула в орбиту своего влияния все народы и страны. Центральное историческое пространство превратилось во всемирное историческое пространство (миропространство). Вместе с формированием всемирного исторического пространства шло распространение капитализма по всему миру, становление всемирного капиталистического рынка. Весь мир стал превращаться в капиталистический. Для всех социоисторических организмов, отставших в своем развитии, независимо от того, на какой стадии эволюции они задержались: первобытной, политарной или парафеодальной стал возможным только один путь развития ‑ к капитализму.

Эти социоры не просто получили возможность миновать, как любили у нас говорить, все стадии, которые лежали между теми, на которых они находились, и капиталистической. Для них, и в этом вся суть дела, стало невозможным не миновать все эти ступени. Таким образом, когда человечество в лице группы передовых социоисторических организмов достигло капитализма, то все остальные магистральные стадии стали пройденными не только для этих, но в принципе и для всех прочих обществ, не исключая и первобытных.

Уже давно модным стало критиковать европоцентризм. В этой критике есть определенная доля истины. Но в целом европоцентристский подход к всемирной истории последних трех тысячелетий существования человечества совершенно оправдан. Если в III‑II тысячелетиях до н.э. центр мирового исторического развития находился на Ближнем Востоке, где образовалась первая в истории человечества мировая система ‑ политарная, то, начиная с VIII в. до н.э., магистральная линия развития человечества идет через Европу. Именно там все это время находился и перемещался центр мирового исторического развития, там последовательно сменились остальные три мировые системы ‑ античная, феодальная и капиталистическая

То обстоятельство, что смена античной системы феодальной, а феодальной ‑ капиталистической имела место только в Европе, и легло в основу взгляда на эту линию развития как на одну из множества региональных, как на чисто западную, чисто европейскую. В действительности же это магистральная линия развития человечества.

Неоспоримо мировое значение образовавшейся в Западной Европе буржуазной системы, которая к началу XX в. втянула в сферу своего воздействия весь мир. Сложнее обстоит дело с ближневосточной политарной, средиземноморской античной и западноевропейской феодальной системами. Ни одна из них не охватывала своим влиянием весь мир. И степень их воздействия на отстававшие в своем развитии социоисторические организмы была значительно меньшей. Однако без ближневосточной политарной системы социоисторических организмов не было бы античной, без античной не было бы феодальной, без феодальной не возникла бы капиталистическая. Только последовательное развитие и смена этих систем смогли подготовить появление в Западной Европе буржуазного общества и тем сделать не только возможным, но и неизбежным движение всех отставших социоисторических организмов к капитализму. Тем самым, в конечном счете, существование и развитие этих трех систем сказалось на судьбе всего человечества.

Таким образом, историю человечества ни в коем случае нельзя рассматривать как простую сумму историй социоисторических организмов, а общественно‑экономические формации ‑ как одинаковые стадии эволюции соцоисторических организмов, обязательные для каждого из них. История человечества есть единое целое, а общественно‑экономические формации прежде всего являются стадиями развития этого единого целого, а не отдельных социоисторических организмов. Формации могут быть стадиями в развитии отдельных социоисторических организмов, а могут не быть ими. Но последнее ни в малейшей степени не мешает им быть стадиями эволюции человечества.

Начиная с перехода к классовому обществу, общественно‑экономические формации как стадии всемирного развития существовали в качестве мировых систем социоисторических организмов того или иного типа, систем, являвшихся центрами всемирно‑исторического развития. Соответственно и смена общественно‑экономических формаций как стадий мирового развития происходила в виде смены мировых систем, которая могла сопровождаться, а могла и не сопровождаться территориальным перемещением центра мирового исторического развития. Смена мировых систем влекла за собой смену эпох всемирной истории.

В результате воздействия западноевропейской мировой капиталистической системы на все остальные общества мир в целом к началу XX в. превратился в суперсистему, состоящую из капиталистических, формирующихся капиталистических и только что вступивших на путь капиталистического развития социоисторических организмов, которую можно назвать международной капиталистической системой. Общей тенденцией эволюции было превращение всех социоисторических в капиталистические.

Но было бы ошибочным полагать, что это развитие вело к прекращению деления человеческого общества в целом на исторический центр и историческую периферию. Центр сохранился, хотя и несколько расширился. В него вошли в результате "пересаживания" капитализма США, Канада, Австралия, Новая Зеландия, в результате формационного возвышения (супериоризации) страны Северной Европы, и Япония. Как следствие мировая капиталистическая система перестала быть только западноевропейской. Ее теперь предпочитают называть просто западной.

Все остальные социоисторические организмы образовали историческую периферию. Эта новая периферия существенно отличалась от периферии всех предшествующих эпох развития классового общества. Во‑первых, она вся была внутренней, ибо входила во всемирное историческое пространство. Во‑вторых, она вся была зависимой от центра. Одни периферийные социоры стали колониями центральных держав, другие оказались в иных формах зависимости от центра.

В результате воздействия западного мирового центра в страны, лежащие за его пределами, стали приникать буржуазные отношения, вследствие зависимости этих стран от центра капитализм в них приобрел особую форму, отличную от капитализма, существовавшего в странах центра. Это капитализм был зависимым, периферийным, не способным к прогрессивному развитию, тупиковым. Подразделение капитализма на две качественно отличные формы было открыто Р. Пребишем, Т. Дус‑Сантусом и другими сторонниками теорий зависимого развития. Р. Пребишем была создана первая концепция периферийного капитализма.

Имеются все основания полагать, что капитализм центра и капитализма периферии представляют собой два родственных, но тем не менее различных способа производства, первый из которых можно назвать ортокапитализмом (от греч. ортос ‑ прямой, подлинный), а второй паракапитализмом (от греч. пара ‑ возле, около). Соответственно страны центра и страны периферии относятся к двум разным социально‑экономическим типам общества: первые к ортокапиталистической общественно‑экономической формации, вторые ‑ к паракапиталистической общественно‑экономической параформации. Тем самым они принадлежат к двум разным историческим мирам. Таким образом, воздействие системы супериорных капиталистических организмов на инфериорные за редким исключением имела результатом не супериоризацию, а латерализацию.

Суть отношения между двумя составляющими международной капиталистической системы: ортокапиталистическим центром и паракапиталистической периферией заключается в эксплуатации государствами, входящими в центр, стран, образующих периферию. На это обратили внимание еще создатели теорий империализма: Дж. Гобсон (1858‑1940), Р. Гильфердинг (1877‑1941), Н.И. Бухарин (1888‑1938), В.И. Ленин (1870‑1924), Р. Люксембург (1871‑1919). В последующем все основные формы эксплуатации периферии со стороны центра были детально рассмотрены в концепциях зависимого развития.

К началу XX в. в состав зависимых от центра, а тем самым и эксплуатируемых им стран окончательно вошла Россия. Так как к началу XX в. капитализм в Западной Европе окончательно утвердился, то эра буржуазных революций для большинства ее стран ушла в прошлое. Зато для остального мира и, в частности, для России, наступила эпоха революций, но иных, чем на Западе. Это были революции, имевшие своей объективной целью уничтожение зависимости от ортокапиталистического центра, направленные одновременно против и паракапитализма, и ортокапитализма и в этом смысле антикапиталистические. Первая их волна пришлась на первые два десятилетия XX в.: революции 1905‑1907 гг. в России, 1905‑1911 гг. в Иране, 1908‑1909 гг. в Турции, 1911‑1912 гг. в Китае, 1911‑1917 гг. в Мексике, 1917 г. в России.


8. Новейшее время (1917‑1991 гг.)



Октябрьская революция 1917 г., которую возглавила партия большевиков, победила. В результате зависимость России от Запада была уничтожена и она вырвалась из периферии. В стране был ликвидирован периферийный капитализм, а тем самым и капитализм вообще. Но вопреки чаяниям и надеждам и руководителей, и участников революции социализм в России не возник: слишком был низок уровень развития производительных сил. В стране сформировалось классовое общество по ряду черт сходное с древним политарным, но отличное от него по своей технической базе. Старое политарное общество было аграрным, новое ‑ индустриальным. Древний политаризм был общественно‑экономической формацией, новый ‑ общественно‑экономической параформацией.

На первых порах индустрополитаризм, или неополитаризм, обеспечил быстрое развитие производительных сил в сбросившей путы зависимости от Запада России. Последняя из отсталого аграрного государства превратилась в одну из самых мощных индустриальных стран мира, что в последующем обеспечило СССР положение одной из двух сверхдержав.

В результате второй волны антикапиталистических революций, имевшей место в странах периферии в 40‑х годах XX в., неополитаризм распространился за пределы СССР. Периферия международной капиталистической системы резко сузилась. Оформилась огромная система неополитарных социоисторических организмов, которая приобрела статус мировой. Но не перестала быть мировой и западная капиталистическая система. В результате на земном шаре стали существовать две мировые системы: неополитарная и ортокапиталистическая. Вторая была центром для стран паракапиталистических, периферийных, которые вместе с ней образовывали международную капиталистическую систему. Такая структура нашла выражение в ставшем в 40‑50 гг. в. столь привычным делением человечества на три мира: первый (ортокапиталистический), второй ("социалистический", неополитарный) и третий (периферийный, паракапиталистический).


9. Современность (с 1991 г.)



В результате контрреволюции конца 80‑х ‑ начала 90‑х гг., Россия, а вместе с ней большая часть неополитарных стран, вступила на путь реставрации капитализма. Неополитарная мировая система исчезла. Тем самым исчезло и характерное для предшествующей эпохи сосуществование двух мировых центров. На земном шаре снова оказался лишь один центр ‑ ортокапиталистический, причем теперь он не расколот, как это было до 1917 г. и даже до 1945 г., на враждующие лагеря. Ортокапиталистические страны сейчас объединены под главенством одного гегемона ‑ США, что резко повышает значение центра и возможность его влияния на весь мир. Все неополитарные страны, вступившие на путь капиталистического развития, снова оказались в зависимости от ортокапиталистического центра, снова вошли в состав его периферии. В результате капитализм, который стал в них формироваться, с неизбежностью приобрел периферийный характер. Как следствие они тем самым оказались в историческом тупике. Сравнительно небольшая часть неополитарных стран выбрала иной путь развития и сохранила независимость от центра. Наряду с зависимой периферией в мире существует независимая периферия (Китай, Вьетнам, Куба, Белоруссия). В нее входят также Иран и Ирак.

Кроме объединения центра вокруг США, что означало возникновения ультраимпериализма, произошли и другие изменения. Сейчас в мире развернулся процесс, который получил название глобализации. Он означает возникновение на Земле глобального классового общества, в котором положение господствующего эксплуататорского класса занимают страны ортокапиталистического центра, а положение эксплуатируемого класса ‑ страны периферии. Становление глобального классового общества с неизбежностью предполагает создание глобальным господствующим классом глобального же аппарата принуждения, насилия. Возникла знаменитая "семерка" как мировое правительство, Международный валютный фонд Всемирный банк как инструменты экономического закабаления, а НАТО стало особым отрядом вооруженных людей, имеющим целью держать периферию в повиновении, подавлять всякое сопротивление центру. Одна из главных задач, стоящих перед центром, заключается в ликвидации независимой периферии. Первый удар, который был нанесен по Ираку, не привел к достижению поставленной цели, второй, нанесенный по Югославии, не сразу, но увенчался успехом.

Ни Россия, ни другие зависимые периферийные страны никогда не смогут добиться подлинного прогресса, не смогут покончить с той нищетой, в которой сейчас находится подавляющее большинство их населения, без освобождения от зависимости, без уничтожения паракапитализма, что невозможно без борьбы против центра, против ортокапитализма. В глобальном классовом обществе с неизбежностью началась и будет обостряться глобальная классовая борьба, от исхода которой зависит будущее человечества.

Эта борьба пробретает самые различные формы и ведется далеко не под одинаковыми идейными знаменами. Объединяет всех борцов против центра неприятие глобализма и соответственно капитализма. Антиглобалистские движения являются одновременно и антикапиталистическими. Но антиглобализм проявляется в разных видах. Одно из течений, которое принято именовать просто антиглобалистским, идет под светскими знаменами. Антиглобалисты протестуют против эксплуатации центром стран периферии и в той или иной форме ставят вопрос о переходе от капитализма к более высокой стадии общественного развития, которая бы сохранила и усвоила все достижения, которые были достигнуты при буржуазной форме организации общества. Их идеал лежит в будущем.

Другие течения осознают борьбу против глобализации и капитализма как борьбу против западной цивилизации, как борьбу за сохранение традиционных форм жизни народов периферии. Наиболее мощным из является движение, идущее под знаменем исламского фундаментализма. Для его сторонников борьба против глобализации, против зависимости от Запада становится и борьбой против всех его достижений, включая экономические, политические и культурные: демократию, свободу совести, равенство мужчин и женщин, всеобщую грамотность и т.п. Их идеал ‑ возвращение к средневековью, если не к варварству. Обычное их орудие ‑ террор.




ЛЕКЦИЯ X. СОЦИАЛЬНАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ ОТНОШЕНИЙ МЕЖДУ ПОЛАМИ: ВОЗНИКНОВЕНИЕ И РАЗВИТИЕ



§ 1.Традиционные представления о браке в европейском общественном мнение и европейской науке



Среди подавляющего большинства философов, социологов и даже этнологов, не говоря уже о людях далеких от всякой науки, бытует представление, что брак между индивидами и семья, т.е. группа, состоящая из мужчины, женщины и их детей, существовала всегда. Очень многие из них утверждают, что существование такого рода брака и такого рода семьи обусловлено биологией размножения человека и что эти институты унаследованы им от его животных предков. Все это совершенно неверно.

Начнем с того, что ни брак, ни семья не вытекают из биологии. Чтобы происходило биологическое воспроизводство человека, нужен не брак, а половые отношения. Брачные и половые отношения далеко не одно и то же. Половые отношения, а тем самым и рождение детей возможно у людей без брака и вне брака. Брачные отношения, включая в себя половые, никогда к ним не сводятся. Брак есть определенная социальная организация отношений между полами. Он предполагает наличие определенных прав и обязанностей между связанными им сторонами. В животном мире нет ни общества, ни норм, регулирующих отношения между полами. Поэтому в нем, в лучшем случае, можно встретить лишь биологические аналоги брака и семьи, да и то не всегда. Не будем рассматривать животный мир в целом. Ограничимся лишь наши ближайшими родственниками ‑ человекообразными обезьянами.

У орангутанов самцы ведут одиночный образ жизни, по отдельности живут и самки с детенышами. Стада горилл и объединения (ассоциации) шимпанзе не состоят из семей. Отношения между самцами и самками как у тех, так у и других носят, выражаясь словами западных исследователей "промискуитетный" характер. Лишь у гиббонов, которые дальше всех антропоидов отстоят от человека, существовали группы, каждая из которых состояла из самца, самки и детенышей. Они не входили в состав более широкого объединения, были единственной формой организации.

В европейском классовом обществе в широком смысле, т.е. включая и земли за пределами этой части света, заселенные европейцами (Америка, Австралия, Сибирь) до самого последнего времени единственной формой брака было единобрачие, или моногамия (от греч. монос ‑ один, единый и гамос ‑ брак). Конечно, европейцам было известно о существовании и иных форм брака: многоженства, или полигинии (от греч. поли ‑ много и гине ‑ женщина) и многомужества, или полиандрии (от греч. андрос ‑ мужчина). Но при всем различии этих форм брака они имели между собой общее ‑ это был брак между индивидами. В случае моногамии в браке состоят два человека, в случае полигинии один мужчина состоит не в одном браке с несколькими женщинами, как иногда полагают, а в нескольких браках, число которых равняется числу его жен, в случае с полиандрией одна женщина одновременно состоит в таком числе браков, которое равняется числу ее мужей.

В силу всего этого в глазах европейских мыслителей индивидуальный брак выступал не просто даже как единственно существующий, но как единственно возможный вид регулирования отношений между полами, а моногамия ‑ как идеальная форма такого регулирования. В европейском обществе в течение многих веков нормой считались половые отношения только между супругами. В идеале не могло быть отношений между полами, которые не были бы освящены браком. Половые отношения до брака и вне брака рассматривались как нарушение существующих правил и в той или иной степени осуждались. Вполне понятно, что в этом обществе не могло быть никаких правил, регулирующих добрачные и внебрачные отношения.

Взгляд на индивидуальный брак как на единственно возможную форму регулирования половых отношений настолько глубоко укоренился, что отказаться от него трудно. Но сделать это необходимо, ибо он находится в непримиримом противоречии с данными того раздела этнографической науки, который занимается исследованием доклассового общества.


§ 2. Социальная организация отношений между полами в доклассовом обществе



Характерной чертой большинства изученных этнографами доклассовых обществ является существование в них большей или меньшей свободы отношений полов до брака. Говоря о свободе добрачных отношений. этнографы имеют ввиду вовсе не то, что они осуществлялись. Ведь отношения полов до брака всегда имели место и в европейском обществе. Вся суть в том, что в доклассовых социоисторических организмах добрачные отношения сами по себе взятые не рассматривались как отступление от норм и соответственно никак не осуждались. Во многих обществах не рассматривались как нарушение правил и не порицались также и внебрачные отношения. Социальное признание правомерности небрачных (добрачных и внебрачных) связей наиболее ярко проявлялось в том, что доклассовые общества определенным образом их регулировали, вводили в определенные социальные рамки, причем те же самые, в которые были заключены и брачные отношения.

С самой важной из этих норм мы сталкиваемся при изучении рода. Род есть группа людей, между которыми строжайше воспрещены половые отношения. В силу этого члены каждого рода могут вступать в половые отношения, а тем самым и в брак только с членами других родов. Этот обычай носит название экзогамии, что буквально означает ‑ брак во вне. Экзогамия, т.е. требование искать половых партнеров вне рода, является производной от запрета половых отношений внутри рода, который может быть назван агамным запретом или просто агамией (от греч. а ‑ не, гамос ‑ брак ).

В глазах значительного числа исследователей агамия выступает как запрет браков внутри рода. В действительности он представляет собой запрет всех вообще половых отношений между членами рода, в одинаковой степени как брачных, так и небрачных. Поэтому точнее, было был говорить не об агамии, а об акойтии ( от греч. а ‑ не, коитус ‑ половой акт). Акойтный запрет в доклассовых обществах был основной нормой, регулировавшей отношения между полами. Если в европейских, да и любых классовых обществах все половые отношения делятся прежде всего на брачные, с одной стороны, и небрачные, с другой, то в доклассовых обществах основной раздел идет по другой линии.

Половые отношения в доклассовом обществе прежде всего делятся на такие, которые не представляют собой нарушения акойтного запрета, и на такие, которые идут вразрез с ним. Первые из них совершенно независимо от того, являются ли они брачными, добрачными или внебрачными, рассматриваются обществом как законные, нормальные, правильные. Что же касается нарушения акойтного запрета, то оно расценивается обществом не просто как моральный проступок, а как самое страшное из всех возможный преступлений. Обычным наказанием за нарушение агамии была смерть.


§ 3. Проблема группового брака



Таким образом, в первобытных обществах индивидуальный брак был не только не единственной, но даже и не главной формой регулирования отношений между полами. Главной была иная форма. Суть ее мы поймем, если примем во внимание, что в ряде первобытных обществ запрет вступать в половые отношения с членами своего рода сочетался с требованием вступать в такие отношения исключительно лишь с членами одного другого определенного рода. Точно такие же требования предъявлял к своим членам и этот последний род. В данном случае мы сталкиваемся со своеобразным союзом двух родов, каждый из которых запрещал половые отношения внутри себя и обязывал своих членов искать половых партнеров в союзном роде. Этот союз в этнографии принято именовать дуально‑родовой организацией. Как свидетельствуют данные этнографии, дуальная организация имела в прошлом человечества универсальное распространение.

Дуально‑родовой союз есть определенная социальная организация отношений между полами, которая дает определенные права и накладывает определенные обязательства на связанные этим союзом стороны. Иначе говоря, перед нами не что иное, как определенная форма брака: брак не между индивидами, а между их группами, т.е. брак не индивидуальный, а групповой.

Понятие группового брака давно уже существует в науке. Но и те, кто принимали существование группового брака, истолковывали его как своеобразную сумму индивидуальных браков, как сочетание многоженства и многомужества. В действительности групповой брак есть явление качественно отличное от индивидуального. Групповой брак ‑ брачный союз не между индивидами, взятыми самими по себе, а между их определенными группами, а именно родами. Именно между родами, входившими в союз, существовали определенные взаимные права и обязанности.

Во всех известных этнографии случаях наряду с групповым браком существовал и индивидуальный. И групповой брак, регулируя отношения между полами, тем самым выступал и в роли регулятора индивидуального брака. Но имеются все основания считать, что сосуществование группового и индивидуального браков ‑ явление позднее. На более ранних этапах никакого индивидуального брака не существовало. Групповой брак был тогда не просто главной, а единственной формой регулирования отношений между полами. В пользу такого предположения свидетельствуют самые архаичные из всех известных систем родства. Под системами родства понимаются в этнографии системы терминов, обозначающих отношения собственно родства, свойства и супружества.

Самые архаичные системы родства не знают индивидов как таковых, не знают отношений между индивидами, включая и отношения индивидуального брака. Эти системы предполагают существование организации, состоящей из двух групп людей, члены каждой из которых не имеют права вступать в половые отношений друг с другом и обязаны искать половых партнеров в другой половине организации. Иначе говоря, самые архаичные системы родства знают брак только между группами людей, причем брак дуальный. Первоначально каждая из двух половин была одновременно и родом и общиной, т.е. вполне самостоятельным социальным и экономическим образованием. Имеются серьезные основания полагать, что такая дуальная организация возникла первоначально в результате соединения ранее совершенно самостоятельных человеческих групп.


§ 4. Промискуитет и половые производственные табу в эпоху становления человеческого общества (праобщества)



Акойтный запрет, лежавший в основе рода, был типичным табу. Нарушение его, как и отступление от любого классического табу, рассматривалось как такое действие, которое неизбежно должно было навлечь на всех членов группы нарушителя, в данном случае рода, неведомую, но грозную опасность. Именно поэтому нарушители этого запрета рассматривались как люди, совершившие самое тяжкое из всех возможных преступлений. Именно поэтому их так жестоко карали.

Данный запрет рассматривался в первобытном обществе как средство нейтрализации какой‑то неведомой и поэтому особенно страшной опасности, угрожавшей существованию общества, а тем самым и людей. Однако в действительности на всех этапах эволюции этого общества нарушение акойтного табу никакой реальной опасности ни для индивидов, ни для коллективов не представляло. Отсюда напрашивается один вывод: такая опасность действительно существовала, но в период, предшествовавший возникновению акойтного табу, т.е. в дородовой период истории человечества.

Половые отношения между членами человеческого коллектива действительно в то время таили в себе серьезную угрозу. Но такую опасность они могли представлять только в том случае, если были неупорядоченными, нерегулируемыми, промискуитетными. Отсюда следует, что в дородовую эпоху половой инстинкт не был еще введен в социальные рамки, не был полностью поставлен под социальный контроль. А это значит, что в ту эпоху человеческое общество еще только формировалось, было еще только становящимся обществом (праобществом). Период становления человека и общества (антропосоциогенеза), начавшийся 1,6 млн лет назад, завершился лишь 35‑40 тыс. назад с появлением рода и человека современного физического типа ‑ Homo sapiens.

Неконтролируемое проявление полового инстинкта даже когда оно не вело к открытым столкновениям, расстраивало хозяйственную жизнь формирующейся общины (праобщины), особенно сказываясь на тех ее формах, которые требовали для своего успеха сплоченности всех ее членов. Важнейшей из них была охота. Поэтому развитие пошло по линии запрета половых отношений между членами коллектива в период предшествовавший охоте и самой охоты. Во всяком случае, как свидетельствуют данные этнографии, половые охотничьи табу и шире ‑ вообще табу, связанные с различными видами хозяйственной деятельности, имели в прошлом человечества универсальное распространения. Люди, принадлежавшие к самым разным первобытным обществам, были глубоко убеждены, что воздержание от половых отношений в течение определенного времени (от одного дня до нескольких недель и даже месяцев) перед, скажем, охотой ‑ необходимое условие ее успеха, что нарушение полового табу неизбежно влечет за собой неудачу.

В результате появление половых табу жизнь праобщины стала стоять из чередования периодов, когда половые отношения были возможны, и периодов, когда они были строжайше воспрещены. Праобщина раздвоилась во времени на группу, в которой были возможны половые отношения, и на акойтное объединения. Общая тенденция развития состояла в сокращении времени, в течение которого половые отношения были возможны, т.е. нарастании периодов акойтии.


§ 5. Возникновение дуально‑родового брака



Подавление возможности удовлетворения полового инстинкта внутри праобщины толкало к поискам половых партнеров в других общинах. В свою очередь завязывание половых отношений между членами разных праобщин делало возможным полный запрет половой жизни внутри каждого из первобытных коллективов. Когда этот запрет окончательно утвердился и частичная, временная акойтия превратилась в полную, каждая праобщина превратилась в род и соответственно возникла дуально‑родовая организация. С ее появлением половые связи перестали быть неупорядоченными, промискуитетными. Они были введены в социальные рамки. На смену промискуитету пришел групповой дуально‑родовой брак.

Становления человеческого общества с необходимостью предполагало обуздание и введение в социальные рамки двух важнейших биологических инстинктов ‑ пищевого и полового. Первым был обуздан пищевой. Возникли первобытно‑коммунистические отношения распределения. С появлением дуально‑родового брака был обуздан и поставлен под социальный контроль половой инстинкт. Тем самым завершился процесс становления человека и общества. На смену формирующимся людям (пралюдям), жившим в формирующемся обществе (праобществе), пришли готовые, сформировавшиеся люди и готовое сформировавшееся человеческое общество. Как уже отмечалось, это произошло примерно 35‑40 тыс. лет тому назад.

Дуально‑родовой брак предполагал существование определенных прав и обязанностей между брачашимися сторонами ‑ родами. Каждый род, входивший в дуальную организацию, строжайшее воспрещая половые связи между своими членами, предписывал им все вступать в такие отношения с членами другого рода. Этим социальное регулирование половых отношений и ограничивалось. Для каждого конкретного человека обязанность вступать в половые отношения только с членом другого рода являлось лишь указанием на круг лиц, внутри которого он имел право искать половых партнеров, и только. Кто же конкретно из данного круга лиц становился его половым партнером и на какое время, это определялось лишь доброй волей вступающих в связь. Вступление в половые отношения лиц, принадлежавших к разным половинам дуальной организации, не давало им никаких прав друг на друга и не накладывало на них никаких обязанностей. Поэтому их индивидуальные отношения браком не являлись. Индивиды, взятые сами по себе, в браке не состояли. Браком была лишь связь между двумя группами, двумя родами.

Вполне понятно, что члены родов, составлявших дуальную организацию жили раздельно. Каждый из родов был самостоятельным социоисторическим организмом, первобытной общиной. Дуально‑родовой брак был дисэкономическим (греч. дис, лат. dis ‑ приставка означающая разделение, отделение, отрицание) и дислокальным. В этих условиях человек всю жизнь принадлежал к коллективу, в котором родился, т.е. к тому, к которому принадлежала его мать. Поэтому первоначальные роды были материнскими.

Дополнить представления об отношениях индивидов в эпоху безраздельного господства группового брака, позволяют данные этнографии. Как уже указывалось, у многих народов доклассового общества существовала свобода добрачных отношений полов (под браком здесь понимается индивидуальный брак). Свобода эта не означала отсутствие какого‑либо социального регулирования. Добрачные половые отношения, как и все прочие, регулировались акойтным запретом. Люди, принадлежавшие к одному роду, не могли вступать в связь.

Но в остальных отношениях индивиды были свободны. Связи между отдельными лицами носили различный характер. В начале половой жизни связи между молодыми людьми были кратковременными и эпизодическими. В дальнейшем на почве взаимных влечений и симпатий образовывались довольно постоянные пары. Отношения между данным юношей и данной девушкой поддерживались в течение длительного времени и могли завершиться браком, хотя и совсем не обязательно. Однако, пока брак не был заключен, отношения между партнерами, сколь бы прочными не представлялись, не влекли за собой никаких прав и никаких обязанностей по отношению друг к другу. Они никак не санкционировались обществом. Такого рода явление можно было бы назвать парованием. Парование основывалось на взаимном влечении мужчина и женщины и могло быть в любой момент прекращено по желанию любой из сторон.


§ 6. Возникновение брака между индивидами. Протоэгалитарный брак и протоэгалитарная семья



Возникновение брака между индивидами было связано с изменениями в экономической организации первобытного общества. Первобытное общество на начальном этапе своего развития было коммунистическими, или коммуналистическим. Все средства производства и предметы потребления находились в общей собственности всех членов общины. Общественный характер собственности проявлялся в распределении, которое осуществлялось по потребностям.

Коммуналистические отношения распределения не оставались неизменными. Пока весь общественный продукт оставался жизнеобеспечивающим, каждый член коллектива получал свою долю только в пользование, но не в распоряжение. Общество в таких условиях не могло позволить ни одному из своих членов использовать созданный в нем продукт для каких‑либо иных целей, кроме физического потребления. Социально‑экономические отношения были разборно‑коммуналистическими (см. лекцию "Основные способы производства"). С появлением регулярного избыточного продукта необходимость в таком ограничении исчезла.

Возникла реальная возможность использования членами коллектива созданного ими продукта и для иных целей, в частности для дарения членам других общин. Возникла первая форма обмена ‑ дарообмен. Он имел место исключительно между членами разных общин. Но дарить вещь ‑ значит распоряжаться ею. Появление дарообмена с необходимостью предполагало переход, по крайней мере, части продукта, продолжавшего оставаться в собственности коллектива, не только в пользование, но и в распоряжение отдельных его членов. Теперь каждому взрослому члену коллектива стала выделяться доля продукта, которой он мог распоряжаться. На смену разборно‑коммуналистическим отношениям пришли дележно‑коммуналистические. Продукт теперь стал делиться между всеми взрослыми членами общины. И полученную долю они должны были использовать не только для собственных нужд, но для содержания детей. Вместе с дарообменом и дележом возникли отношения иждивения.

Последние представляли собой отношения между кормильцем (кормильцами), или иждивителем (иждивителями), с одной стороны, и иждивенцем (иждивенцами), с другой. Группу, состоящую из иждивителя (иждивителей) и иждивенцев, можно было бы назвать иждивенческо‑потребительской или просто иждивенческой ячейкой.

Естественным кормильцем человека была его мать. Вначале она его вскармливала своим молоком, затем вообще брала на себя обязанность обеспечивать его пищей и всем нужным для жизни. Необходимостью для общества было привлечение к содержанию детей также и мужчин. Этими мужчинами прежде всего были братья матери, которые входили в состав одного с ней хозяйственного коллектива. В недрах общины стали образовываться иждивенческие ячейки, состоявшие из нескольких братьев, нескольких сестер и детей последних. Подобного рода ячейку можно назвать родьёй. Существование такого рода иждивенческих ячеек зафиксирована этнографами у целого ряда народов, стоявших на стадии доклассового общества.

В результате парования каждая взрослая женщина была более или менее прочно связана с одним из взрослых мужчин другого рода. Когда возник дарообмен, люди, составлявшие пару, начали обмениваться дарами, что способствовало упрочению связи между ними. Пока мужчина и женщина обменивались дарами, они имели по отношению друг к другу определенные права и обязанности в сфере интимной жизни. Так начал возникать индивидуальный брак. Как свидетельствует этнография, во многих доклассовых обществах обмен дарами выступал как способ стабилизации половых связей. Связь вступления в брак с обменом ценностей прослеживается и последующей истории. Во всех классовых докапиталистических обществах свадьба всегда сопровождалась взаимным потоком даров между сторонами жениха и невесты. Далеким отзвуком этого является обмен обручальными кольцами.

Вместе с возникновение экономической связи между мужчиной и женщиной, составлявшими пару, появилась возможность превращения полового партнера в иждивителя детей своей половой партнерши. И эта возможность постепенно стала превращаться в действительность. Обмен между супругами перестал быть эквивалентным. Муж стал давать жене больше, чем получать от нее, и этот излишек стал идти на содержание детей. В результате возникла иждивенческая ячейка, состоявшая из мужа, жены и ее детей, т.е. семья.

Семья и родья какое‑то время существовали бок о бок. Между той и другой иждивенческими ячейками шла упорная борьба, которая у разных народов протекала далеко не одинаково. Один из вариантов развития характеризовался длительным существование родьи в качестве основной иждивенческой ячейки. Семья долгое время оставалась на заднем плане. Экономические связи между супругами были крайне слабыми и неустойчивыми. Они не селились вместе. Брак во многом оставался дислокальным.

Два других варианта развития характеризовались сравнительно быстрым превращением семьи в основную иждивенческую ячейку общества и исчезновением родьи. Это предполагало совместное поселение супругов и раздельное ‑ братьев и сестер. В результате общине перестала совпадать с родом. В ее состав начали входить члены, по крайней мере, двух родов. При одном из вариантов развития долгое еще время продолжал существовать материнский рода, при другом ‑ наряду с материнским родом возник отцовский, который с течением времени вытеснил первый.

С появлением индивидуального брака групповой брак не исчез. Он долгое время продолжал существовать как регулятор половых, а тем самым и индивидуально‑брачных отношений. Человеку по‑прежнему предписывалось искать полового партнера (а тем самым и супругу или супруга) в пределах одной определенной группы. Ограничение круга возможных брачных партнеров рамками одного лишь рода стало на определенном этапе препятствием на пути развития. В результате у части народов дуально‑родовой брак превратился в дуально‑фратриальный. Фратрией принято называть совокупность родов, возникших в результате разделение одного первоначального рода. С возникновение дуально‑фратриального брака человек получил возможность искать полового, а тем самым и брачного партнера не в одном единственном роде, а в целой совокупности родов, составлявших фратрию, противостоящую той, к которой он сам принадлежал.

У другой части народов расширение круга возможных брачных партнеров пошло по линии заключения брачных союзов данного рода с несколькими другими родами. Такого рода союзы были односторонними. Наличие, например, у мужчин одного из родов, вступившего в такой союз, права на брак с женщинами другого рода, не только не предполагало, а, наоборот, исключало аналогичное право у мужчин второго рода. Иначе говоря, из любых двух родов, связанных узами подобного группового брака, один выступал по отношению к другому как своеобразный групповой "муж", а второй по отношению к первому как своеобразная групповая "жена". Но вполне понятно, что, будучи образованием, состоявшим из представителей обоих полов, ни один род не мог быть только "женой" или только "мужем". Поэтому каждый род с неизбежностью должен был состоять, по меньшей мере, в двух брачных союзах: во‑первых, с родом по отношению к которому выступал в качестве "мужа", во‑вторых, с родом, по отношению к которому он выступал в роли "жены". Такого рода односторонний междуродовой брак хорошо известен этнографам, которые описали его под названием обязательного матрилатерального кросс‑кузенного брака.

Не следует думать, что при такой системе каждый род был связан только с двумя другими родами. Все данные свидетельствуют о том, что каждый род имел несколько "мужей" и несколько "жен". Если дуально‑родовой брак представлял собой своеобразную межродовую моногамию, то описанный выше односторонний групповой брак ‑ столь же своеобразную межродовую полигинию и полиандрию вместе взятые.

В дальнейшем развитии предписание вступать в брак лишь с членами определенных родов постепенно исчезает. От всей старой системы остается лишь запрет вступать в половую связь, а тем самым и в брак с членами своего рода. С переходом к классовому обществу исчезает и он. В результате индивидуальный брак становится единственной формой регулирования отношений между полами.

Первоначальный индивидуальный брак с тем, чтобы отличить его от более поздних форм индивидуального брака, именуют иногда парным. Это название ‑ не самое удачное, ибо наводит на мысль, что он всегда был союзом лишь одного мужчины только с одной женщиной. Таким он являлся чаще всего, но далеко не всегда. Как свидетельствуют данные этнографии, один мужчина мог состоять в точно таких союзах с несколькими женщинами одновременно, т.е. иметь несколько жен, а женщина ‑ иметь несколько мужей. Таким образом, такого рода брак не исключал ни многоженство, ни многомужество. Но главное то, что данный термин не выражает сущности этой формы брака.

А она состояла в равенстве мужчины и женщины. Оба супруга в равной степени принимали участие в общественном производстве, оба трудились и имели равные права на получение доли общественного продукта. Так было и на той стадии развития первобытного общества, когда люди получали свою долю в соответствии с потребностями (фаза раннепервобытного общества), и на фазе позднепервобытного общества, когда наряду с распределением по потребностям возникло и получило развитие распределение по труду. Поэтому они в равной степени выступали по отношению к детям как иждивители (кормильцы). Вклад каждого супруга в семью в качественном отношении был равен вкладу другого. В экономическом отношении они выступали как равные стороны. А экономическое равенство супругов влекло за собой их равенство и во многих других отношения. Конечно, это равенство было не абсолютным, но тем не менее оно было.

С тем, что этот брак был союзом равных, связана возможность его расторжения по желанию любого из супругов. У большинства народов доклассового общества развод не требовал особых формальностей. Люди, расторгнувшие брак, обычно быстро вступали в новый. Особенно легкой и частой была смена супругов в обществах, относившихся к первому варианту развития, при котором большую роль продолжала играть родья. В одном из таких обществ (атолл Ламотрек, Каролинские о‑ва) каждый из мужчин в течение свое жизни вступал в брак в среднем 3,6 раза, а женщина ‑ 3,2 раза. В 1963 г. один из мужчин состоял уже в десятом браке, а одна женщина ‑ в восьмом.

Если уж попытаться найти для ранней формы индивидуального брака такое название, которое бы достаточно четко выражала ее особенности, то лучшего всего такого род брак назвать протоэгалитарным. Соответственно протоэгалитарной можно было бы назвать и связанную с ним семью.


§ 7. Становление классового общества и неизбежность изменений в социальной организации отношений между полами



На смену собственно первобытному обществу, прошедшему в своем развитии две стадии ‑ раннепервобытного и позднепервобытного общества, пришло переходное от него к классовому обществу, которое принято называть предклассовым обществом. В эпоху предклассового общества шел процесс становления частной собственности, общественных классов и государства. Он завершился возникновение классового, или цивилизованного, общества. Переход к классовому обществу привел к существенной трансформации семейно‑брачных отношений.

Не рассматривая процесс становления классового общества в целом, отметим лишь, что он с необходимостью предполагал возникновение таких хозяйственных единиц, которые были бы одновременно и ячейками обособленной или частной собственности. Так как для понимания эволюции брачно‑семейных отношений различия между ячейками обочобленной и частной собственности несущественны, то для простоты я в дальнейшему изложении буду называть и те, и другие ячейками частной собственности. Их нередко называют домохозяйствами. Домохозяйства возникали на базе существовавших ранее иждивенческих ячеек. В большинстве обществ такими ячейками были семьи. Но были общества, где наряду с семьями продолжали существовать и даже играть ведущую роль родьи. В этих обществах существовала возможность возникновения домохозяйств на базе не семьи, а на родьи. И в ряде таких социоисторических организмов такая возможность превратилась в действительность.

Возникновения на основе иждивенческой ячейки частнособственнической ячейки требовало и предполагало, во‑первых, исчезновение границ собственности между людьми, их составлявшими, во‑вторых, разрыв связей совместной собственности, а также иждивенческих отношений между людьми, их составлявшими, с одной стороны, и всеми остальными, с другой. Этот двуединый процесс происходил по‑разному в зависимости от того, какая именно из иждивенческих ячеек ‑ семья или родья была исходным пунктом.


§ 8. Родья как ячейка частной собственности. Бессемейный вариант развития



В случае с родьей необходимым был разрыв экономических связей между мужем и женой, между мужем и детьми жены и соответственно полное исчезновение семьи как иждивенческой ячейки и вообще особого социального образования. На этнографическом материале можно проследить все стадии этого процесса. Самая ранняя стадия представлена ирокезами того времени, когда они только вступили в контакт с европейцами, следующая ‑ микронезийцами о‑вов Трук. Еще дальше в этом отношении продвинулись яо Центральной Африки, ашанти Западной Африки. минангкабау Суматры, наси Южного Китая и часть кхаси Ассама. Примером общества, в котором этот процесс полностью завершился, могут послужить наяры Малабарского берега (Индостан).

Общество наяров было уже классовым. Хозяйственной ячейкой был у них таравад ‑ группа, состоявшая из братьев, сестер, детей сестер и детей дочерей сестер. Жили все члены таравада в одном общем доме. Женщины в общей кухне совместно готовили пищу. Взрослые члены наярской родьи совместно владели всем имуществом. Каждая взрослая женщин имела нескольких мужей, которые всегда принадлежали к иным материнским родам и таравадам. Каждый взрослый мужчина имел несколько жен из других родов и таравадов. Мужчина при заключении брака дарил жене кусок ткани. Позднее он должен был давать ей небольшие подарки во время каждого из трех великих праздников. Прекращение дарения было молчаливым знаком расторжения брака.

Муж время от времени ночевал у жены. Он приходил поздно вечером и покидал жилище жены рано утром, до завтрака. Тот, кто ночевал у женщины, оставлял оружие у дверей ее комнаты, что служило предупреждением для других ее мужей. И этим связи мужа и жены исчерпывались. Мужчина не нес никаких обязанностей по отношению к детям жены и не имел ни на них никаких прав. Он не жил с ними, не кормил их, не передавал и не имел права передавать им никакого имущества. Весь свой труд он полностью отдавал родье. Кормил он и воспитывал только племянников и племянниц и детей племянниц. Таким образом, у наяров совсем не существовало семьи. Такие порядки были зафиксированы у них в ХVIII и даже начале ХIХ вв.


§ 9. Возникновение патриархического брака и патриархической семьи



Но по рассмотренному выше пути пошло развитие сравнительно небольшого числа народов. У подавляющего их большинства ячейка частной собственности возникла на базе семьи. В принципе элементарная семья, т.е. состоящая из мужа, жены и детей, вполне могла стать отдельным домохозяйством. И в поздних докапиталистических классовых обществах такая односемейная хозяйственная ячейка была часто встречающейся, если не преобладающей формой.

Однако в условиях перехода от первобытного общества к классовому, да и в крестьянском мире классового общества хозяйственная ячейка, состоящая из членов одной элементарной семьи, не могла быть достаточно устойчивой. Отсюда тенденция к образованию многосемейных домохозяйств. Такого рода домохозяйства существовали не только в предклассовом, но и в докапиталистических классовых обществах. Один из наиболее распространенных путей, которые вели к образованию многосемейных домохозяйств, состоял в том, что взрослые сыновья после вступления в брак не отделялись, а продолжали вместе со своими семьями входить в состав одной с отцом хозяйственной ячейки. Такого рода объединение обычно называют большой, неразделенной, а также патриархальной семьей. Более точное название ‑ многосемейное домохозяйство

В одних случаях такое многосемейное домохозяйство после смерти его главы ‑ отца ‑ распадалось на односемейные хозяйственные ячейки, каждая из которых в дальнейшем превращалось в многосемейное домохозяйство, а потом ее постигала та же самая участь. В других случаях после смерти отца многосемейное хозяйство сохранялось, но претерпевало определенные изменения. Главой его становился один из сыновей умершего, обычно старший из братьев. Такого рода многосемейное домохозяйство тоже обычно называют большой семьей. Другие названия ‑ братская семья и семейная община. Особым случаем было домохозяйство, состоящее из мужчины, нескольких его жен с детьми. Были и другие виды хозяйственных ячеек.

Все домохозяйства независимо от типа являлись ячейками частной собственности. Именно отношения данного вида собственности связывали воедино членов каждого из данных образований. Эту собственность в литературе обычно называют семейной и нередко понимают как собственность всех членов семьи вместе взятых. Однако в действительности она таковой не была. Особенно наглядно это можно видеть на примере многосемейного хозяйства. Брак был патрилокальным, т.е. женщина переходили в дом мужа. Тем самым она входила в состав задолго до ее вступления в брак существовавшей совершенно чужой для нее ячейки собственности. И как она не имел никаких прав на имущество этой ячейки до брака, так она не приобретала их и в результате брака. Не менял положения женщины и распад многосемейного хозяйства на односемейные. Единственным собственником семейного имущества становился в таком случае муж.

Однако элементарная семья и сразу могла возникнуть как вполне самостоятельная хозяйственная ячейка. Основная часть имущества, которым располагала новая семья, поступала, как правило, из той ячейки частной собственности, к которой до вступления в брак принадлежал муж. Определенную часть имущества могла принести в семью жена. Но все оно, исключая лишь некоторых предметов личного пользования, переходило либо в собственность, либо в единоличное распоряжение мужа.

Войдя в состав домохозяйства, жена принимала участие в труде. Она не только вела домашнее хозяйство, но и, как правило, участвовала в создании общественного продукта. В условиях, когда существовало распределение по труду, это несомненно дало бы ей бесспорное право на часть созданного продукта. Однако становление ячеек частной собственности означало коренное изменения принципа распределения.

На смену как коммунистическому, так и трудовому принципам распределения пришел новый ‑ принцип распределения по собственности. Сущность его заключалась в том, что собственником созданного продукта становился собственник использованных при его создании средств производства. Частная собственность ‑ это прежде всего собственность на средства производства, причем такая, которая делает их владельца собственником созданного при их посредстве продукта. С появлением частной собственности труд, сам по себе, взятый перестал давать право на созданный продукт. И так как в односемейной домохозяйстве собственником средств производства был муж, то продукт, созданный трудом жены, всецело становился собственностью первого.

Семья, основанная на частной собственности, была типична для всех докапиталистических классовых обществ. Все ее черты особенно наглядно проявлялись, когда она была совершенно самостоятельной хозяйственной ячейкой. Экономически самостоятельную элементарную семью чаще всего именуют малой семьей. Чем дальше шло развитие докапиталистического классового общества, то тем в большей степени именно малая семья, основанная на частной собственности. становилась господствующей, преобладающей формой. Именно поэтому, говоря о семье в докапиталистическом классовом обществе, мы будем иметь в виду прежде всего данную форму семьи.

Эта семья, как и ранее протоэгалитарная, была иждивенческой ячейкой. С переходом к классовому обществу необходимость в иждивенческих ячейках не только не исчезла, но, наоборот, стала абсолютно настоятельной. Только таким образом можно было обеспечить содержание детей, а тем самым и воспроизводство населения общества.

Но с переходом к классовому обществу иждивенческие отношения существенно изменились. Прежде всего, обязанность содержать детей теперь целиком легла на семью. Это, во‑первых. Во‑вторых, во всех классовых докапиталистических обществах в роли иждивителей выступали только мужчины. Это связано с тем, что лишь они были собственниками средств производства. Только мужчины в этих обществах были непосредственно включены в систему социально‑экономических отношений: отношений собственности на средства производства и отношений распределения продукта в масштабах общества. Только они получали долю общественного продукта непосредственно от общества.

Женщины в докапиталистических классовых обществах в отличие от первобытного общества непосредственно в систему социально‑экономических отношений не входили. Они не являлись собственниками средств производства и поэтому не имели прав на созданный в какой‑либо из хозяйственных ячеек продукт. Они не могли получить долю общественного продукта непосредственно от общества. Поэтому они не только не могли выступать в роли кормильцев, но, наоборот, сами должны были иметь кормильцев. Свою долю общественного продукта они могли получить только из доли мужчин: до замужества ‑ отца, после вступления в брак ‑ мужа. Выступая в роли единственного иждивителя, мужчина тем самым неизбежно выступал в качестве кормильца не только детей, но и жены. Иждивенческие отношения в докапиталистическом классовом обществе не только были замкнуты в рамках семьи, но и существовали как отношения мужа и отца ко всем ее членам.

Таким образом, в докапиталистических классовых обществах женщины экономически зависели от мужчин. Мужчины, будучи собственниками средств производства господствовали и в семье и в обществе. Экономическое неравенство мужчины и женщины, как правило, находило свое закрепление в праве. Вплоть до самого последнего времени женщины в классовом обществе были не равны с мужчинами и перед законом. Они были лишены многих гражданских прав и отстранены от участия в политической жизни общества.

Господство мужчины накладывало отпечаток на все стороны брачной и семейной жизни, определяло характер брака и семьи в целом. Иной характер приобрели в классовом обществе и отношения мужчины к детям. Возникновение частной собственности на средства производства превратило его в единственного их кормильца. Но как собственник средства производства он выступал перед ними не только косвенно, но и прямо. Воспроизводство частной собственности на средства производства немыслимо без воспроизводства частных собственников. И семья в классовом обществе представляет собой ячейку не просто по производству людей, но по воспроизводству частных собственников. Такое воспроизводство осуществляется через наследование, т.е. передачу собственности на средства производства от одного поколения к другому, от отца к сыновьям. Если по отношению ко всем своим детям глава семьи выступал в качестве иждивителя, то по отношению к сыновьям ‑ и в качестве наследодателя. Это обеспечивало ему господство над последними и после того, как они становились взрослыми. Чтобы получить право на долю общественного продукта в классовом обществе совершенно недостаточно стать трудоспособным. Необходимо обладать средствами производства. А они находились в руках отца. И пока отец не передавал их сыновьям, все они независимо от возраста и степени участия в труде были в положении иждивенцев, находились в экономической зависимости от него. Это позволяло отцу распоряжаться их судьбой и, в частности, нередко решать вопрос об их вступлении в брак.

Положение дочерей было еще хуже. Если сыновья могли надеяться обрести, в конце концов, самостоятельность, то дочери об этом не могли и мечтать. Единственное, что их могло ожидать, ‑ перемена иждивителя. До выхода замуж они зависели от отца, после ‑ от мужей. Вполне понятно, что вопрос о их замужестве решался, по крайней мере в докапиталистических обществах, чаще всего без их участия. Они не выходили замуж, их выдавали. Брак чаще всего был сделкой, заключаемой между главами двух семей.

Брак в классовом обществе всегда юридически оформлялся. Будучи выданной замуж, женщина, как бы ни сложились ее отношения с мужем, была, как правило, лишена возможности порвать с ним. Расторгнуть брака по свое воле она не могла. Таким образом, она не только находилась в экономической зависимости от мужа, но и законом была прикреплена к нему. В тех классовых общества, где право на развод существовало, оно принадлежало почти исключительно мужчине.

Превращение отца в единственного иждивителя детей и наследодателя имело своим следствием смену старой, классификационной системы родства, фиксировавшей прежде всего отношения между группами, новой, описательной линейно‑степенной, знавшей отношения только между индивидами. В ней нашел свое выражение новый принцип "прикрепления" иждивенцев к иждивителю, который был одновременно и принципом "прикрепления" наследников к наследодателю.

В обществе доклассовом принцип "прикрепления" иждивенцев к иждивителям был довольно простым. В качестве иждивителя прежде всего выступала мать, естественная связь которой с детьми была более чем очевидной. В результате отношения иждивения между матерью и детьми, которые были порождены общественной необходимостью в обеспечении содержания детей, были по своей природе социальными, экономическими, выступали в глазах людей как производные от естественных, биологических уз, как их необходимое следствие. Мужчина был связан с детьми не непосредственно, а только через жену. Он был обязан участвовать в содержании детей только потому, что был мужем их матери. Понятие "отец" совпадало с понятием "муж матери". Породительство, т.е. биологическое отцовство, во внимание обществом не принималось и не имело общественного значения.

Когда мужчина стал единственным иждивителем положение изменилось. Его иждивенческие отношения к детям приняли прямой, непосредственный характер. Что же касается отношений наследования, то они иного характера, кроме прямого, в обществе классовом носить и не могли. Эти прямые связи отца с детьми требовали наглядного и простого обоснования. И оно было найдено ‑ в биологическом отцовстве. Общественные по своей природе связи иждивения и наследования были осознаны как производные от биологической связи между отцом и детьми. Биологическое отцовство, породительство выступило в глазах людей в качестве основания социального отцовства.

Результатом был взгляд на социальное и биологическое отцовство как на явления полностью тождественные. Это нашло наглядное выражение в описательных системах родства. Но хотя социальное и биологическое отцовство стали обозначаться одним словом, на практике различие между ними проводилось. Как ни велика была вера в том, что именно биологическое отцовство лежит в основе заботы мужчины о детях, однако в действительности оно, взятое само по себе, не порождало и не могло породить отношения иждивения и наследования. Мужчина не был обязан содержать детей, которые родились вне брака и, соответственно, не входили в состав его семьи, каким бы достоверным ни являлось его биологическое отцовство. Как уже указывалось, в классовом обществе отношения иждивения и наследования были замкнуты в пределах семьи, которая была и экономической и юридической единицей.

Но если не всякое биологическое отцовство трактовалось обществом как социальное, то всякое социальное рассматривалось как производное от биологического, как одновременно и биологическое. Этот принцип, которым руководствовалось почти всякое классовое общество, нашел свое наиболее четкое выражение в кодексе Наполеона, статья 312 которого устанавливает, что "отцом ребенка, зачатого во время брака, является муж". В результате мужчина был обязан обеспечивать детей, рожденных в браке, и передавать им в наследство имущество даже если у него были серьезные сомнения относительно своей причастности к их появлению на свет.

Все это с неизбежностью порождало у мужчин стремление обеспечить достоверность своего биологического отцовства. Это была объективная потребность, имевшая корни в существующей системе социально‑экономических и семейно‑экономических отношений. Она могла быть удовлетворена лишь при условии исключения возможности вступления женщины в половые отношения с каким‑либо другим мужчиной, кроме мужа, причем не только после, но и до замужества. Отсюда требование к женщине не только быть верной мужу, но и сохранять девственность до вступления в брак. Во всех сколько‑нибудь развитых докапиталистических классовых обществах потеря девушкой целомудрия считалось величайшим позором, а измена мужу рассматривалась не только как нарушение морали, но и как преступление, влекущее за собой суровое наказание.

На ранних стадиях развития классового общества муж нередко имел законное право убить жену, уличенную в измене, не говоря уже о других мерах наказания. В более позднее время обязанность карать неверную жену взяло на себя государство. Так, например, во Франции еще в середине Х1Х в. супружеская неверность со стороны жены могла повлечь за собой ее заключение в тюрьму сроком от 3 месяцев до 2 лет. Во многих обществах отец имел право наказать дочь, опозорившую его имя вступлением в добрачную связь. Строжайший запрет девушке вступать в половые отношения был связан не только с тем, что это могло лишить ее родителей перспективы выдать ее замуж. Результатом добрачной связи мог быть ребенок. И у этого ребенка не было места в существующей системе отношений. У него не было законного иждивителя. Мать в такой роли выступить не могла, а социального отца он не имел.

Существование в классовом обществе строжайшего запрета женщинам вступать в половые отношения до брака было объективной необходимостью. Но полностью исключить вступления женщины в добрачные или внебрачные связи можно было, лишь распространив этот запрет и на мужчин. Во многих классовых обществах ограничение половых отношений исключительно лишь рамками брака считалось обязательным для представителей обеих полов. Индивидуальный брак в этих обществах выступал в качестве единственного регулятора отношений между полами, Как правило, такие общества характеризовались одновременно и безраздельным господством единобрачия. Именно это обстоятельство дало основание именовать базирующийся на частной собственности индивидуальный брак классового общества моногамией.

Такое название нельзя считать удачным. И дело не только в том, что оно не выражает главной и основной особенности данной формы индивидуального брака ‑ господства мужчины. В классовом общество, особенно на ранних стадиях его развития, встречаются браки одного мужчины с несколькими женщинами, т.е. полигиния. И это полигамия по своим основным чертам ничем не отличалась от моногамии. И здесь имело место господство мужчины над женщинами и детьми. И здесь от жены требовалось соблюдение супружеской верности и т.п. Единобрачие и многоженство в классовом обществе представляют две основные разновидности одной и той же формы брака, которую можно было бы назвать патриархическим браком. Соответственно и семью, основанную на этом браке, можно было бы именовать патриархической семьей.

В полигамной форме патриархического брака наглядно выступает неравенство мужчины и женщины не только в сфере экономических, правовых и т.п. отношений, но и в отношениях собственно между полами. Если женщина по закону может вступать в отношения только с одним мужчиной, то мужчина ‑ одновременно с несколькими женщинами. При моногамной форме патриархического брака между мужчиной и женщиной в этом отношении существует равенство. Не только женщина может иметь лишь одного мужа, но и мужчина ‑ лишь одну жену. Но это равенство всегда носило чисто формальный характер. Не будем уже говорить о том, что если мужчина мог иметь голос при решении вопроса о его вступлении в брак, то с мнением женщины при выдаче ее замуж считались мало или совсем не принимали его во внимание. Неравным было и реальное положение супругов.

Особенно ярко оно проявлялось в тех классовых обществах, где хотя и господствовало единобрачие, но соблюдение верности считалось обязательным только для жены. К числу таких обществ относилось древнегреческое. Общество не осуждало внебрачные связи мужчин, ибо объектом их были главным образом рабыни. Это не ставило под угрозу ни целомудрие свободных девушек, ни верность жен. Родившиеся от таких связей дети не имели социального отца, но у них был господин.

Неравенство мужчины и женщины в сфере собственно отношений полов имеет место и при классической форме моногамии, при наличии в обществе запрета не только женщинам, но и мужчинам вступать в половые отношения вне рамок брака. Это прежде всего связано с тем, что в обществе, основанном на частной собственности, нет реальной силы, которая могла бы заставить мужчин соблюдать этот запрет. Женщины, разумеется, такой силой не являлись. Что же касается мужчин, то их позиция была крайне противоречивой. Каждый мужчина, который был женат и имел дочерей, конечно, хотел, чтобы другие мужчины соблюдали эту норму, но для него самого следование ей не всегда было желательным. Что же касается неженатых мужчин, то они вовсе не были заинтересованы в соблюдении этого запрета.

В результате в классовом обществе запрет половых отношений вне брака, когда он существовал, имел реальную силу по отношению лишь к женщинам, но не мужчинам. Если не формально, то фактически в таком обществе моральные нормы, регулирующие отношения между полами, были правилами поведения, обязательными лишь для женщин. Только в случае их нарушения женщинами общество применяло реальные санкции. Поведение мужчин по существу находилось вне сферы их действия. В случае нарушения ими норм, формально являвшихся всеобщими, общество фактически не вмешивалось. Формальное осуждение таких поступков, если оно вообще имело место, прекрасно уживалось с реальным их санкционированием.

Именно это имеют в виду исследователи, когда о существовании в классовом обществе двух качественно отличных систем, двух различных стандартов половой морали, один из которых относится к женщинам, а другой ‑ к мужчинам. Конечно, говорить о половой морали для мужчин в том смысле, которые мы вкладываем в эти слова, когда речь идет о половой морали для женщин, не приходится. Никакой специальной системы моральных норм, которая бы регулировала поведение мужчин в области отношения полов, не существовало. Скорее можно говорить не о половой морали для мужчин, а об отсутствии всякой морали, об аморализме.

Раздвоение требований, предъявляемых обществом к поведению мужчин и женщин, нашло свое отражение не только в морали, но и в праве. В той же Франции ХIХ в., в которой жена за нарушение супружеской верности могла быть приговорена к тюремному заключению, муж подлежал наказанию только в том случае, если открыто содержал любовницу в общем с женой доме. Если вина его была доказана, он должен бы уплатить штраф в сумме от 100 до 2000 франков. Тем самым французское законодательство ХIХ в. признавало за мужчиной право иметь любовницу при условии, если он будет с ней встречаться вне семейного дома.

Мужчина в классовом обществе, таким образом, пользовался значительной половой свободой. За ним всегда фактически признавалось право на добрачные и внебрачные связи. Все это с неизбежностью порождало, с одной стороны проституцию, с другой ‑ супружескую неверность женщин.


§ 10. Возникновение неоэгалитарного брака и неоэгалитарой семьи и иные изменения социальных отношений между полами. "Сексуальная революция"



Все отмеченное выше наблюдалось и на ранних этапах развития капиталистического общества. Но капитализм же в дальнейшем привел к крупному сдвигу в развитии семейно‑брачных отношений. Семья пролетариев ‑ одного из двух основных классов капиталистического общества с самого начала существенно отличалась от семей других эксплуатируемых классов, например, феодально‑зависимых крестьян. Она была не хозяйственной единицей, а только иждивенческой ячейкой. Пролетарии были лишены средств производства. И это не могло не сказаться на их семейно‑брачных отношениях. Не являясь собственником средств производства вообще, мужчина‑пролетарий не мог выступить в таком качестве и перед женой и детьми. Отсутствие средств производства делало ненужным наследование. Экономические отношения отца к детям исчерпывалось тем, что он содержал их. Как только дети становились способными к труду, их зависимость от отца исчезала. Они оказывались в том же положении, что и он сам, ‑ продавцов рабочей силы.

Пролетарии живут продажей своей рабочей силы. Но ею обладают не только мужчины, но и женщины. Капиталистическое производство нуждалось не только в мужском, но и женском труде. В результате с возникновением капитализма перед женщинами открылась возможность непосредственно включиться в систему социально‑экономических отношений, получать долю общественного продукта прямо от общества. Это неизбежно привело к изменению их положения, как в обществе, так и в семье.

Жена, занятая в общественном производстве, не только не является иждивенкой мужа, но, наоборот, выступает наряду с ним в роли иждивителя детей. Самостоятельный заработок сделал женщину равной в экономическом отношении с мужчиной, что неизбежно начало подрывать его господство. Начавшееся в среде рабочего класса изменение положения женщины постепенно затронуло все социальные слои капиталистического общества, а затем сказалось на всем обществе в целом. При капитализме армия работников наемного труда не исчерпывается рабочим классом. Помимо пролетариата она включает в себя служащих и значительную часть интеллигенции. И последние сто лет характеризовались неуклонным ростом этих слоев.

Включение женщины непосредственно в социально‑экономические отношения вовсе не предполагает ее непосредственного участия в материальном производстве. Женщины в настоящее время трудятся не только в промышленности, но и в сфере обслуживания, торговли. Они составляют значительную часть служащих. Начавшееся еще в ХIХ в. привлечение женщин к общественному труду особенно быстрыми темпами идет в настоящее время. Если в начале ХХ в. удельный вес женщин в самодеятельном населении не превышал 20%, то в настоящее время во многих капиталистических странах они составляют от трети до половины работающих.

Вовлечение женщин в общественное хозяйство само по себе еще не могло обеспечить их равенство с мужчинами. Ведь их зависимость от мужчин была закреплена в праве. Еще в ХIХ в. законодательство даже самых передовых буржуазных стран лишало женщин гражданских, в частности имущественных, прав. В Великобритании например, мужчина был владельцем всего движимого имущества жены. Перед судом английская женщина не значила ничего.

Включение женщин в систему социально‑экономических отношений с необходимостью предполагало изменение их правового положения. Но это не могло произойти автоматически. ХIХ в. характеризовался возникновением и ростом женского движения, участницы которого боролись за уравнение женщин в правах с мужчинами. В результате к концу ХХ в. женщины во всех развитых капиталистических странах добились равных с мужчинами гражданских прав. Борьба за имущественное равноправие было неразрывно связано с борьбой за равноправие политическое. К 1900 г. женщины пользовались правом голоса лишь в Новой Зеландии, где они могли избирать, но не быть избранными, и в некоторых штатах США. К настоящему времени почти во всех государствах, имеющих представительные учреждения, женщины имеют равные политические права с мужчинами.

Изменение положения женщин в обществе не могло не сказаться на их положении в семье, а тем самым и на характере семьи. Началось крушение господства мужчин в семье и соответственно патриархического брака и патриархической семьи. Тот факт, что семейно‑брачные отношения в современном капиталистическом обществе претерпевают серьезнейшие изменения, признают все западные социологи без малейшего исключения. Они лишь расходятся в оценке этих перемен.

Одни из них говорят о реорганизации и прогрессивном развитии семьи, другие ‑ о ее дезорганизации, разрушении, регрессе. Сторонники первой точки зрения утверждают, что в современном буржуазном обществе происходит переход от старой формы семьи к новой. Новую семью они характеризуют как основанную прежде всего на взаимной привязанности ее членов. Главными ее чертами они считают полное равенство супругов, демократический способ принятия решение по всем опросам, касающихся семьи в целом, с учетом мнения не только взрослых ее членов, но и детей, свободу всех членов семьи в тех пределах, в которых она совместима с ее единством. Для обозначения этой формы семьи предлагаются разные термины. Одни социологи называют ее товарищеской семьей или семьей компаньонов (companionship family), другие ‑ семьей коллег (colleague family) и т.п. Появление новой формы семьи, указывают они, предполагает определенные сдвиги и в брачных отношениях. Если раньше браки организовывались родителями, то теперь они основываются на личном выборе. По желанию любой из сторон брак может быть расторгнут. В силу этого новая семья менее стабильна, чем старая. С переходом к ней связано возрастание числа разводов и повторных браков.

Западные социологи, придерживающиеся второй точки зрения, характеризуют происходящий процесс как упадок и разложение семьи. Они указывают на резкое возрастание числа разводов. Обычным стало многократное вступление в брак, частная смена мужей и жен. В результате, говорят они, в современном обществе мы имеем дело по существу не с моногамией, а с последовательной или хронологической полигамией. Крайнюю терпимость стало проявлять общество к внебрачным связям обоих супругов. Как самое обычное явление стали рассматриваться добрачные связи не только мужчин, но и женщин. Резко выросло число внебрачных постоянных сожительств. И наконец, получили известное распространение "новые формы" супружеских отношений: "групповые браки", "коммунальные браки", "обмены супругами" и т.п.

В действительности происходит несколько тесно связанных, но различных процессов. Прежде всего, идет процесс исчезновения старой и возникновения новой формы индивидуального брака и семьи. Этот новый брак, имеющий определенные черты сходства с протоэгалитарным браком первобытного общества, можно было бы назвать неоэгалитарным. Соответственно и новую семью можно было именовать неоэгалитарной.

Но происходит не просто смена форм индивидуального брака и семьи. Идет процесс существенных изменений во всей сфере отношений между полами. Они настолько серьезны, что вместе взятые получили название "сексуальной революции". Старая половая мораль, ставившая женщину в неравное положение с мужчиной, рухнула, а новая не возникла. В результате уравнивание мужчин и женщин в сфере отношения полов выразилось не в появлении новых норм поведения, которые были обязательны и для тех и для других, а в признании за женщиной права вести себя так, как вели себя мужчины на протяжении всей истории классового общества.

Брак перестал быть единственным регулятором отношений полов. Добрачные и внебрвчные отношения стали по существу рассматриваться как столь же приемлемые, что и отношения в браке. Перестало быть общественной ценностью целомудрие девушек. Широкое распространение и по существу общественное признание получило парование. В западном мире для обозначения людей, находящихся в таких отношениях, возникли специальные термины: "бойфренд" и "герлфренд". Когда мужчина и женщина не ограничиваются лишь постоянными встречами, но поселяются вместе и ведут совместное хозяйство, то они теперь при этом часто не оформляют своих отношений. Такой союз представляет собой сожительство, но не брак в точном смысле слова.

Все то, что сказано о капитализме, во многом относится и к тем обществам, которые принято было именовать социалистическими. Женщины в этих странах с самого начала существования этого строя получили равные с мужчинами гражданские и политические права. И в этих странах на смену патриархическому браку и патриархической семьи пришел неоэгалитарный брак и неоэгалитарная семья. А в эпоху, называемую обычно посткоммунистической, в этих странах в значительной степени под мощным влиянием Запада в полную силу развернулись все те процессы, которые известны под названием "сексуальной революции".

Дальнейшее развертывание "сексуальной революции" представляет огромную угрозу для общества. Страшно даже не девальвация правовых норм, а постепенное исчезновение всякого морального регулирования отношений между полами, снятие всех и всяческих ограничений.


Поборники "сексуальной революции" указывают как величайшее ее достижение освобождение человека от многовековых запретов в области отношения полов. Но как хорошо сказал болгарский писатель Б. Райнов: "Когда тягостные ограничения заменяются произволом, когда на место излишней стыдливости приходит наглое бесстыдство, когда тайна интимной жизни превращается в нахально разложенный и предлагаемый на каждом углу товар, когда естественная необходимость перерастает в разврат, в противоестественные бесчинства, уместно спросить: какова в конечном счете ценность такого освобождения и не является ли это освобождение освобождением от всего человеческого".[21]

Все это ведет и во многом уже привело к исчезновению величайшей ценности, приобретенной человечеством в ходе своего развития, ‑ любви между мужчиной и женщиной. "Издревле, ‑ писал А.М. Горький, ‑ великие поэты всех народов, всех эпох вдохновенно тратили творческие силы свои на то, чтобы облагородить этот акт (половой ‑ Ю.С.), украсить его достойно человека, чтоб не сравнялся в этом человек с козлом, быком, боровом. Созданы сотни и тысячи прекрасных поэм, воспевающих любовь. Это чувство играло роль возбудителя творческих сил мужчины и женщины. Силой любви человек стал существом неизмеримо боле социальным, чем самые умные из животных. Поэзия земного, здорового, активного романтизма в отношении полов имела огромное социально‑воспитательное значение... Пришел толстый хищник, паразит, живущий чужим трудом, получеловек с лозунгом: "После меня ‑ хоть потоп", ‑ пришел и жирными ногами топчет все, что было создано из самой тонкой нервной ткани великих художников, просветителей трудового народа. Ему, толстому, женщина не нужна как друг и человек, она для него ‑ только забава... В мире толстых эпидемически разрастается "однополая" любовь. "Эволюция", которую переживают толстые есть вырождение". [22]

Если раньше исчезновение любви было характерно для высших слоев буржуазного общества, то теперь этот процесс охватывает все общество. И огромную роль в этом играют СМИ, прежде всего телевидение. Недавно ушедший из жизни поэт В.Н. Корнилов писал когда‑то после возвращения из зарубежной поездки :

"Десятка два программ,
Все дарования
От спорта и реклам
До раздевания.
Свой шарм, изгиб, азарт,
И бесподобны
Любой фасад и зад,
Любые бедра!
Ни тайны, ни греха ‑
Лишь горы теста...
И только для стиха
Нет больше места.
Какой блестящий ад!..
И кнопки тыча,
Шепчу: ‑ прощайте, Дант
И Беатриче,
И Лермонтов, и Блок,
И вы, Есенин...
Пришел последний срок,
И нет спасенья".[23]

Правда, стихи еще не перестали появляться. Но уже другие. Раньше писали: "Я помню чудное мгновенье: / Передо мной явилась ты, / Как мимолетное видение, / Как гений чистой красоты"; "Средь шумного бала, случайно, / В тревоге мирской суеты, / Тебя я увидел, но тайна / Твои покрывала черты"; "Среди миров, в мерцании светил / Одной Звезды я повторяю имя.../ Не потому, что я Ее любил, А потому, что я томлюсь с другими. / А если мне сомненье тяжело, / Я у Нее одной молю ответа, / Не потому, что от нее светло, / А потому, что с Ней не надо света". Теперь же поэты пишут: "Ты эту женщину голой видел, / Ты ее трахал?" И последние "стихи" обнародованы не на стенах мужского туалета, а на страницах когда‑то весьма уважаемого журнала "Новый мир".

С половых отношений срывается все человеческое. Все сводится к физиологии. Человек превращается в животное, но особого рода ‑ животное похотливое. У животных совокупление происходит для продолжения рода. У человека половые сношения становится сейчас одним из видов развлечения.

Но если любовь между мужчиной и женщиной сейчас практически искоренятся, то зато на все лады рекламируется сексуальное влечение друг к другу людей, принадлежащих к одному полу. Появляются книги, создаются фильмы, идут телепередачи, в которых на все лады воспеваются прелести гомосексуализма. Идет борьба за права "сексуальных меньшинств". Выдвигается требование правового оформления гомосексуальных отношений. В некоторых странах Запада уже разрешена регистрация браков между лицами одного пола.

Несомненно, что гомосексуализм является патологией. Поэтому вряд ли можно одобрить существовавшую в многих странах практику уголовного преследования за гомосексуальные отношения. Гомосексуалистов нужно оставить в покое. Они в нормальных условиях составляют незначительное меньшинство несчастных людей и не представляют опасности для общества.

Опасен не гомосексуализм сам по себе, а происходящее сейчас его назойливое рекламирования, настойчивые попытки выдать его за вполне нормальное явление. Страшно стремление сделать гомосексуализм модным, в результате чего круг лиц, практикующих такие отношения, может существенно расшириться за счет по своей природе совершенно нормальных людей. Гомосексуализм запрещать не нужно, но с его пропагандой должно быть покончено.

Пропаганда нужна, но только не гомосексуального влечения, а настоящей подлинной чистой любви между мужчиной и женщиной. Нужно не тотальное разрушение норм, регламентирующих отношения между полами, а нового регулирования этих отношений, не столько правового, сколько морального, в основу которого должно быть положено представление о любви между мужчиной и женщиной как величайшей социальной ценности.



ЛЕКЦИЯ XI. ЭТНОСЫ, НАЦИИ, РАСЫ



§ 1. Этносы и этнические процессы



1. Многозначность слова "народ" в его применении к классовому обществу



Наряду со словом "общество" широкое применение в общественных науках имеет слово "народ". Некоторые историки даже считают, что именно народы, а не общество и общества являются субъектами исторического процесса.

Слов "народ", как и слово "общество", многозначно даже в применении к цивилизованному обществу. Одно из его значений ‑ низшие слои того или иного классового общества. Именно такой смысл вкладывают в него, когда говорят, например, о борьбе народа против знати, против власти и т.п. Но кроме него, слово "народ" в применении к классовому обществу употребляется еще в двух смыслах.

Один из них ‑ вся совокупность людей, объединенных принадлежностью к тому или иному геосоциальному организму. Так, например, говорили о народе Югославии, советском народе. Говорили и сейчас говорят о народе Индии, народе Нигерии, пакистанском народе и т.п.

Но среди населения когда‑то единой, а ныне распавшейся Югославии совершенно отчетливо выделялись такие совокупности людей, как сербы, черногорцы, хорваты, словенцы, боснийцы (босняки, бошняки, мусульмане), македонцы. Население Индии состоит из хиндустанцев, бихарцев, тамилов, маратхов, телугу, бенгальцев и многих такого же рода групп. В Пакистане живут панджабцы, синдхи, гуджаратцы, кхо, кохистанцы и т.п. И для обозначения каждой из таких общностей людей также применялось и применяется слово "народ". Точно такими же общностями являются англичане, шотландцы, ирландцы, французы, итальянцы, русские, украинцы, башкиры и т.п.


2. Этническая общность, или этнос



Ясно, что в применении к сербам, англичанам, валлонам, белорусам, голландцам и т.п. слово "народ" имеет иной смысл, чем в том случае, когда говорят об индийском или пакистанском народах. Для выражения именно этого, а не какого‑либо другого смысла в науке существуют особые термины. Ими являются слово "этнос" (от греч. этнос ‑ народ) и словосочетание "этническая общность".

Было время, когда в нашей науке считалось, что существуют три последовательно сменившиеся в процессе исторического развития формы этнической общности: племя, народность, нация. И даже годы спустя после XX съезда КПСС (1956) многие советские ученые, прежде всего философы и историки, придерживались определения нации, данного И.В. Сталиным (1878‑1953) в работе "Марксизм и национальный вопрос" (1912), согласно которому нация характеризовалась четырьмя основными признаками: общностью языка, общностью территории, общностью экономической жизни и общностью психического склада, проявляющейся в общности культуры. Определение это было далеко не оригинальным. Первые три признака И.В. Сталин позаимствовал из работ по национальному вопросу крупного теоретика марксизма К. Каутского (1854‑1938), четвертый ‑ из труда другого марксиста О. Бауэра (1882‑1938) "Национальный вопрос и социал‑демократия" (1907). В нашей науке считалось, что все эти четыре признака в той или иной степени были присущи и другим формам этнической общности: племени и народности.

Подобный подход не только не помогал понять сущность этнической общности, но, наоборот, закрывал дорогу к этому. В самом деле, поставим вопрос, что объединяет, скажем, всех итальянцев независимо от их социального положения, политических взглядов и т.п. и одновременно отличает их всех от всех русских, всех англичан, всех французов? Во всяком случае, не пребывание в составе одного геосоциального организма, а тем самым и не общность территории и экономики. Итальянец, даже навсегда покинувший родину и переселившийся, скажем, в США, долгое еще время, а чаще всего до конца дней своих остается итальянцем. В этой стране к концу 80‑х годов проживало 5000 тыс. итальянцев, 5100 тыс. немцев, 3800 тыс. поляков, 1000 тыс. русских и т.п. [24]

Первое, что, казалось бы, роднит всех членов данной этнической общности и одновременно отличает от членов других таких же общностей, ‑ язык. В известной степени это справедливо по отношению к русским, полякам, башкирам и многим другим этносам. В мире существует только одна этническая общность, члены которой говорят на польском языке. Это поляки. То же самое можно сказать о русских, башкирах, финнах и т.п.

Но это не может быть отнесено к англичанам, испанцам, немцам, французам, португальцам, сербам. Язык, отличая англичан от французов, не отделяет их от американцев, англо‑канадцев, англо‑австралийцев, англо‑новозеландцев. Отличая испанцев, скажем, от шведов, язык не отграничивает их от мексиканцев, кубинцев, чилийцев, аргентинцев. На немецком языке говорят не только немцы, но также австрийцы и германо‑швейцарцы. На французском языке, кроме французов, говорят валлоны, франко‑швейцарцы и франко‑канадцы. На одном языке говорят сербы, хорваты, черногорцы и боснийцы.

Однако различие не только между русскими и итальянцами, но и между англичанами и американцами, немцами и австрийцами, сербами и хорватами, испанцами и мексиканцами проявляется в культуре. Нет американского языка, но существует американская культура. Нет аргентинского языка, но существует аргентинская культура. Один язык, но разные культуры у сербов и хорватов.

Общая культура ‑ вот, что роднит всех англичан, пока они остаются англичанами, и отличает их от американцев, ирландцев, шотландцев и других такого же рода общностей людей, говорящих на английском языке. Что же касается языковой общности, то она, как в том случае, когда эта общность в общем и целом совпадает с культурной, так и в том, когда она значительно шире последней, является одновременно и важнейшим условием возникновения и развития культурной общности и существеннейшим компонентом последней.

Конечно, иногда различия в культуре между частями одной этнической общности могут быть не меньшими, чем между разными этносами. Например, различие в традиционной духовной и материальной культуре двух групп русских, которые в этнографии принято именовать северными великорусами и южными великорусами, не меньше, чем их отличие от белорусов и украинцев. И тем не менее эти группы этносами не являются.

Здесь перед нами предстает еще один важный фактор ‑ этническое самосознание, т.е. осознание людьми, составляющими этническую общность, своей принадлежности именно к этой, а не к какой‑либо другой общности. И северные великорусы и южные великорусы в одинаковой степени осознавали себя русскими. Таким образом, этническое самосознание состоит в том, что человек осознает себя русским, англичанином, норвежцем. Тем самым он осознает данную общность как "свою", а остальные как "чужие", данную культуру как "свою", а остальные как "чужие".

Наличие этнического сознания необходимо предполагает существования общего названия этноса ‑ этнонима (от греч. этнос ‑ народ и лат. nomina ‑ название, имя). У этноса может быть несколько названий, одно из них ‑ самоназвание, другие ‑ имена, даваемые данному этносу людьми, принадлежащими к другим народам. Этническое самосознание невозможно без самоназвания. Если члены той или иной культурно‑языковой общности не обладают этническим самосознанием, то эта группа не является этносом.

Этнос есть общность социальная и только социальная. Но нередко она понимается не только как социальная, но и как биологическая. И это объяснимо. Члены этноса сосуществуют не только в пространстве, но и во времени. Этнос может существовать, только постоянно воспроизводясь. Он обладает глубиной во времени, имеет свою историю. Одни поколения членов этноса замещаются другими, одни члены этноса наследуют другим. Существование этноса предполагает наследование.

Но наследование наследованию рознь. Существует два качественно разных вида наследования. Одно из них ‑ наследование биологическое, через посредство генетической программы, заложенной в хромосомах, наследование телесной организации. Другое ‑ наследование социальное, передача культуры от поколения к поколению. В первом случае принято говорить о наследственности, во втором ‑ о преемственности.

Передача этнической принадлежности есть наследование чисто социальное, чисто культурное, есть преемственность. Но в нормальных условиях культурное, социальное воспроизводство человека неотделимо от биологического. Дети наследуют от родителей не только телесную организацию, но и культуру, и этническое самосознание. В результате неизбежно возникает иллюзия полного совпадения социального и биологического воспроизводства, биологического и социального наследования, более того иллюзия производности социального наследования от биологического.

Отсюда вытекает представление, что этническая общность в своей основе есть общность происхождения, что этнос есть совокупность людей, имеющих общую плоть и одну общую кровь, что каждый этнос ‑ особая порода людей. Таким образом, социальная по своему существу общность людей осознается как общность биологическая, что находит свое отражение в языке. Слово "народ", которым в обыденном языке именуют этнос, происходит от слов "род", "рождать", "порождать". И недаром, еще в XVII‑XVIII, даже в XIX вв. для обозначения этноса нередко употреблялось слово "раса".

Когда перед человеком, который никогда не занимался теоретическими рассуждениями о природе этноса, встает вопрос о том, почему он принадлежит именно к этому, а не иному этносу, почему, например, он русский, а не татарин, англичанин и т.п., то у него естественно напрашивается ответ: потому что мои родители принадлежали к данному этносу, потому что мои родители ‑ русские, а не татары, не англичане и т.п. Для обычного человека его принадлежность к тому или иному этносу определяется его происхождением, которое понимается как кровное происхождение.

Когда же предки человека принадлежат не к одному. а к разным этносам, то нередко и он сам и иные знающие об этом люди занимаются подсчетами, сколько в нем разных кровей и какова доля каждой из них. Говорят о долях русской, польской, еврейской и прочих кровей.

Поэтому сознание принадлежности к той или иной этнической общности до самого недавнего времени никогда не рассматривалось как что‑то чисто субъективное, всецело зависящее от разума и воли человека. У человека именно такие, а не иные родители, именно такое, а не иное происхождение, именно такая, а не иная кровь.

Но сознание этнической принадлежности нельзя рассматривать как чисто субъективное явления даже в том случае, если понимать этнос в качестве социального и только социального образование, каковым он в действительности является. Оно включает в себя в качестве необходимейшего компонента чувство этнической принадлежности. А чувства человека, как известно, формируются в значительной степени независимо, а иногда и совершенно независимо от его разума, его рассудка. "Любовь зла, полюбишь и козла", ‑ говорит русская пословица.

Сознание и чувство этнической принадлежности формируется под влиянием объективных условий жизни человека и, возникнув, существует уже во многом независимо от его сознания и воли. Это независимости во многом, конечно, способствует осознания этнической принадлежности как принадлежности к особой биологической породе людей. Человек не может произвольно изменить сложившееся у него сознание принадлежности именно к этому, а не иному этносу, хотя, конечно, может скрыть его и объявить о свой принадлежности к другой группе.

Разумеется, сознание принадлежности к одной этнической общности может заместиться сознанием принадлежности к другому этносу, но это происходит не в результате волевого решения человека, а в силу определенных объективных условий.

Если человек навсегда попадает в иноэтничную среду, то он вынужден, чтобы нормально жить в новых условиях, овладеть языком, на котором говорят окружающие его люди. Шаг за шагом он начинает впитывать ранее чужую для него культуру и постепенно все больше забывать о той, что была для него родной. Этот длительный процесс, который именуется этнической ассимиляцией, этническим втягиванием или растворением, завершается изменением сознания этнической принадлежности. Но чаще всего это происходит только во втором или даже третьем поколении.

Полному завершению процесса этнической ассимиляции мешает, конечно, осознание этнической общности как общности происхождения. Не только человек, первым оказавшийся в иноэтничной среде, но и его потомки помнят, что хотя по языку и культуре они теперь ничем не отличаются от окружающих их людей, но по происхождению, по крови они иные. Так возникают такие характеристики, как американец ирландского, немецкого и т.п. происхождения. И память американцев о различии их происхождений мешает им стать одним единым этносом. Особенно это наглядно видно на примере афроамериканцев (негроидов), которые действительно по своей телесной природе отличаются от других жителей США, которые в большинстве своем принадлежат к числу европеоидов.

Культурно‑языковой или только языковой ассимиляции могут подвергнуться не только отдельные индивиды, но целые группы людей, принадлежащих к тому или иному этносу. И если они при этом они не утратили прежнего этническое самосознания, то продолжают оставаться членами исходного этноса. Но при этом они образуют в его составе особую группу. Таковы тюрехане, которые полностью перешли на русский язык, но при этом сохранили память о своем мордовском происхождении.

Подводя итоги, можно сказать, что этнос, или этническая общность, есть совокупность людей, которые имеют общую культуру, говорят, как правило, на одном языке, обладают общим самоназванием и осознают как свою общность, так и свое отличие от членов других таких же человеческих групп, причем эта общность чаще всего осознается как общность происхождения.


3. Структура этноса



Этнос может иметь различную структуру. Он может состоять из (1) этнического ядра ‑ компактно живущей на определенной территории основной части этноса, (2) этнической периферии ‑ компактных групп представителей данного этноса, так или иначе отделенных от основной его части, и, наконец, (3) этнической диаспоры ‑ отдельных членов этноса, рассеянных по территориям, которые занимают другие этнические общности.

Этнос может быть весь подразделен на субэтносы ‑ группы людей, отличающиеся своеобразием культуры, языка и определенным самосознанием. В таком случае каждый из членов этноса входит в какой‑либо из составляющих его субэтносов. Так, грузины делятся на картлийцев, кахетинцев, имеретин, гурийцев, мохевцев, мтиулов, рачинцев, тушин, пшавов, хевсуров и т.п. У членов такого этноса существует двойное этническое самосознание: сознание принадлежности к этносу и сознание принадлежности к субэтносу.

Основная часть русского этноса не подразделена на субэтносы. Северные великорусы и южные великорусы таковыми никогда не были, несмотря на культурные и языковые различия. Ни те, ни другие никогда не обладали собственным самосознанием. Это не субэтносы, а всего лишь этнографические группы. Несколько субэтносов существовало и в какой‑то мере продолжает существовать в основном на периферии русского этноса. Это ‑ поморы, донские, терские, уральские казаки, колымчане, русско‑устьинцы на Индигирке и т.п. Но подавляющее большинство русских сейчас прямо входит в свой этнос, минуя и этнографические группы, и субэтносы.


4. Этнические процессы



Выше был охарактеризован один этнический процесс ‑ этническая ассимиляция. Но кроме него существуют и другие. Один из них ‑ процесс этнического слияния (консолидации), заключающийся в том, что несколько близких по культуре и языку соседних этносов объединяются в один, нередко долгое время продолжая сохранятся при этом в качестве частей этого нового этноса ‑ субэтносов. Чаще всего это происходит тогда, когда все они оказываются в пределах одного геосоциального организма.

Образование в IX в. единого государства ‑ Руси ‑ на территории населенной несколькими родственными "племенами": полянами, древлянами, северянами, вятичами, кривичами и т.п., привело к их консолидации в один этнос, который получил название русского народа. В литературе это государство обычно именуют Киевской Русью, а народ ‑ древнерусским, но нужно помнить, что эти названия являются искусственными. Они созданы историками много веков спустя после окончания этого периода в истории восточных славян.

Наряду с этнической консолидацией может иметь место этническое включение, или этническая инкорпорация, ‑ превращение ранее самостоятельного этноса в субэтнос в составе крупного соседнего этноса. Так, например, к настоящему времени мегрелы, а в какой‑то степени и сваны, еще недавно бывшие самостоятельными народами, превратились в субэтносы в составе грузинского этноса.

Прямой противоположностью этнической консолидации является процесс этнического расщепления, или этнической дивергенции, ‑ разделение ранее единого этноса на несколько новых самостоятельных этнических общностей. Чаще всего это связано с распадом того или иного геосоциального организма. После монгольского нашествия Северная Русь оказалась под властью Золотой Орды. Остальные части Руси в конце концов вошли в состав либо Польши, либо Великого княжества Литовского. В результат люди, образовывавшие один этнос, оказались в составе разных геосоциальных организмов.

Как уже отмечалось, каждый социоисторический организм есть относительно самостоятельная единица исторического развития. У разных социоров ‑ разные истории или, как нередко говорят, разные исторические судьбы. Вхождения людей, принадлежащих к одному этносу, в состав разных социоисторических организмов, означало втягивание их в разные конкретные исторические процессы и тем самым разделение их исторических судеб. Это чаще всего, хотя и не всегда и не сразу, ведет к распаду ранее единого этноса на несколько самостоятельных этнических общностей.

Именно это и произошло с русским этносом. Он распался на три новых этноса. Один из них сохранил старое название, два других с течением времени обрели иные: белорусы и украинцы. Впрочем, нельзя не отметить, что на территории Западной Украины вплоть до самого позднего времени население называло себя русскими (руськими, русинами), а жители Карпатской Руси, которая была оторвана от Руси еще в ХI в., нередко так называют себя и до сих пор.

О том, что при формировании новых этносов решающую роль играет не степень культурной и языковой близости, а социорная граница, говорит хотя бы такой факт. Если взглянуть на "Опыт диалектологической карты русского языка в Европе" (М., 1915), отражающую картину распространения восточнославянских языков, какой она была в начале ХХ в., можно легко убедиться в том, что вся Смоленская губерния входит в зону диалектов белорусского языка. Но б(льшая часть жителей Смоленщины уже много веков считает себя русскими и никогда не считали себя белорусами. Это связано с тем, что захваченная литовцами в 1404 г. Смоленская земля уже в 1514 г. вошла в состав Московского государства и с тех пор с небольшим перерывом (1611‑1654 гг.) находилась в пределах России.

Кстати, и граница между сербами и хорватами не совпадает с языковыми различиями. На штокавском диалекте сербохорватского языка говорит большинство сербов, значительная часть хорватов, а также черногорцы и боснийцы. Решающим фактором были не диалектные, а социорные, политические границы, отделившие будущих сербов от будущих хорватов. За этим последовало принятие одними православия и кириллицы, другими ‑ католицизма и латиницы и т.п.

Все приведенные выше примеры позволяют понять, почему в качестве одного из признаков этноса нередко называют общность исторической судьбы. Пребывание нескольких культурно‑языковых общностей в составе одного геосоциора чаще всего ведет к их консолидации в один этнос, вхождение частей одного этноса в разные социоры ‑ чаще всего к превращению их в самостоятельные этносы


5. Этнос и геосоциальный организм



Сказанное выше позволят понять соотношение этноса и социоисторического организма. В литературе этнос нередко отождествляется с обществом, подменяется обществом. Это в частности выражается в том, что те или иные авторы говорят о социально‑экономической и политической структурах этноса, о хозяйстве этноса. В результате некоторые из них рассматривают этнос как некую самостоятельно развивающуюся по особым законам единицу исторического развития. Понять этих исследователей можно. Люди, составляющие этнос, безусловно, всегда живут в обществе, в системе социально‑экономических, политических и иных общественных отношений. Однако согласиться с ними нельзя.

В действительности этнос и общество ‑ хотя и связанные, но совершенно разные явления. Это особенно наглядно видно тогда, когда люди, принадлежащие к одной этнической общности, входят в состав нескольких разных геосоциальных организмов. Было время, когда с карты Европы исчезла Польша, и поляки оказались в пределах трех разных геосоциоров. Польши как социоисторического организма не стало, но польский этнос продолжал существовать. А в случае с ГДР и ФРГ немцы жили не просто даже в разных геосоциальных организмах, а в обществах разного типа, с разным социально‑экономическим и политическим строем.

Но и тогда, когда геосоциальный организм и этнос по своему человеческому составу полностью совпадают, они ни в коем случае не являются одним и тем же. В случае же наличия в одном геосоциальном организме нескольких этносов последние никак не являются подразделениями, частями общества. Это ‑ деления внутри всего лишь населения общества, а не общества, как часто понимается. Этносы (или части этносов) представляют собой всего лишь группировки населения общества. Поэтому у них заведомо не может быть экономических или политических структур. Такие структуры имеет только общество, социоисторический организм. В связи с этим необходимо подчеркнуть, что хотя этносы представляют собой культурно‑языковые общности, и культура, и язык суть прежде всего продукты не этноса или этносов, а общества или обществ.

Как наглядно можно видеть на материалах как данного, так и предшествующего подразделов в отношении общества и этноса первичным является общество. Этносы не имеют своей самостоятельной истории. Их движение, изменение, развитие определяется историй обществ, в состав которых входят. Этносы суть порождения общества. Но это, отнюдь, не исключает, что в определенных условиях они могут приобрести относительную самостоятельность, причем иногда даже значительную.

Положение о первичности общества по отношению к этносу подтверждается всем ходом исторического развития. В число признаков этноса не входит ни общность территории, ни общность экономической жизни. Но понять, почему их таковыми считали, можно.

В принципе члены одного этноса могут жить на совершенно разных территориях и принадлежать к разным экономическими общностям, но возникнуть этнос без более или менее компактного совместного проживания будущих его членов на определенной территории и наличия между ними каких‑то, пусть минимальных, экономических связей не может. Но при рассмотрения вопроса о становлении того или иного этноса необходимо иметь в виду не абстрактную "общность территории" и не абстрактную "общность экономической жизни", а конкретные геосоциальные организмы с их территорией и их экономикой.



§ 2. Первобытность: генетико‑культурные общности и демосоциорные конгломераты



1. Этнос и племя



Этносы суть подразделения населения. Но о населении общества как о самостоятельном явлении, отличном от самого общества, можно говорить только после смены демосоциальных организмов геосоциальными. А это значит, что этносы в точном смысле этого слова существуют только в классовом, или цивилизованном, обществе. В обществе первобытном их нет.

Как же быть тогда с племенами, которые всегда в нашей литературе считались одной из форм этнической общности? Прежде всего следует предупредить, что слово "племя" в исторической и этнологический литературе употребляется не в одном, а в нескольких разных значениях. В качестве классического образца обычно рассматриваются племена ирокезов, описанные в трудах Л.Г. Моргана "Лига Ходеносауни, или ирокезов" (1851) и "Древнее общество". Это племена сенека, кайюга, могауки, онейда, онондага. Все они представляли собой многообщинные демосоциальные организмы.

Люди, входившие в состав каждого такого племени, имели обычно общую культуру, говорили на одном языке, даже, точнее, на одном диалекте ирокезского языка. Если добавить к этому, что они осознавали свою общность и свое отличие от людей, принадлежавших к другим подобного же рода группам, то становится совершенно ясным, почему такое племя нередко характеризуют как этническую общность. Подобное племя действительно было, как правило, и культурно‑языковой общностью. Однако совсем не в этом заключалась его сущность.

Рассмотренное выше племя прежде всего было социоисторическим организмом. И сознание племенного единства было в своей основе сознанием принадлежности не к культурно‑языковой общности, а к демосоциальному организму, определенному конкретному обществу. Это особенно наглядно выступает как в тех случаях, когда в состав племени в качестве совершенно равноправных его членов входят люди, отличающиеся культурой и языком от основного его ядра, так и в тех, когда люди с одной культурой и языком образуют несколько разных племен.

Например, все пять племен, входившие в состав Лиги Ходеносауни, или ирокезов, имели общую культуру и говорили на одном языке. Ирокезоязычными были и индейские племена, входившие в состав конфедераций эри, гуронов, нейтральных, что нисколько не мешало им считать друг друга чужаками и вести кровопролитные войны между собой и с Лигой Ходеносауни.

Таким образом, в данном случае культурно‑языковая общность представляла собой не самостоятельное явление, как в классовом обществе, а всего лишь аспект, одну из сторон, причем не самую важную, социорной, точнее, демосоциорной общности. Поэтому она не была этнической общностью в том смысле, который вкладывается в этот термин, когда мы используем его в применении к классовому обществу.


2. Генетико‑культурные общности и демосоциорные конгломераты



На стадиях первобытно‑коммунистического и первобытно‑престижного общества социоисторическими организмами были общины. Численный состав раннепервобытных общин никогда не превышал сотню индивидов (а чаще всего они состояли из 25‑50 человек), а позднепервобытных ‑ обычно не выходил за пределы тысячи человек.

Демосоциорная общность на этих этапах была одновременно и культурной, причем культурная общность включала в себя в качестве своего важнейшего момента единство языка. Но если социорная общность была одновременно и культурно‑языковой, то культурно‑языковая общность, как правило, всегда была более широкой, чем социорная.

Разрастаясь, первобытные общины распадались. И дочерние общины наследовали от материнской общность культуры и языка. Делились в свою очередь и дочерние общины. Появлялись общины‑внучки, общины‑правнучки и т.п. Если даже допустить, что возникшие новые общины не поддерживали никаких контактов друг с другом, все равно неизбежным было образование широкой культурно‑языковой общности. Это культурно‑языковое единство было результатом общности происхождения. Поэтому такое единство можно назвать генетической культурно‑языковой, или просто генетико‑культурной общностью.

Реально такая общность существовала первоначально как совокупность общин, имеющих общего предка. С появлением после перехода от позднепервобытного общества к предклассовому многообщинных демосоциоров она стала включать в свой состав и последние. Все эти как однообщинные, так многообщинные демосоциоры связывала общность происхождения. Поэтому совокупность демосоциальных организмов связанных подобного рода своеобразным культурно‑языковым родством, можно назвать демосоциорным конгломератом.

Культурно‑генетические общности, которые выступали как конгломераты различного рода демосоциальных организмов, с неизбежностью имели иерархическую структуру. Существовали демосоциорные конгломераты первого порядка, второго порядка, третьего порядка и т.д. (первичные, вторичные, третичные и т.п.) Чем выше был порядок, тем меньшей была культурная и языковая общность между демосоциорами. По мере отдаления от общего предка возрастали культурные и языковые различия, при этом дифференциация культуры шла быстрее, чем изменения в языке.

Между определенным числом демосоциоров, входящих в такую общность, могли существовать более или менее прочные практические связи, что способствовало сохранению общности языка и культуры и иногда приводило к появлению общего самоназвания. Такие одновременно и культурно‑генетические, и практические обшности можно назвать ассоциациями. И они нередко имели иерархическую структуру. Были ассоциации первого, второго и т.п. порядков Такого рода ассоциации демосоциоров нередко называют племенами или народами.

Но слова "племя" и особенно "народ" используется исследователям и для обозначения любой совокупности демосоциальных организмов совершенно независимо от наличия между этими демосоциорами практических связей, но при условии существования между ними хоть какого‑нибудь культурного (общая или сходные культуры) или языкового (один или сходные языки) единства.

Таким образом, в применении к первобытности народом называют не этническую общность, которой как особого явления в ту эпоху не существовало, а любую совокупность родственных по культуре и языку демосоциальных организмов, причем совершенно независимо от того, представляет она собой ассоциацию или какую‑либо другую органическую общность или не представляет.

Поэтому применительно к первобытному обществу вполне правомерно говорить о социально‑экономическим строе тех или иных народов: ирокезов, квакиютлей, зулусов, бушменов, андаманцев, ифугао, ненцев, якутов и т.п. Но по отношению к классовому обществу так делать нельзя. В применении к нему слово "народ" означает не социоисторический организм или группу сходных социоисторических организмов, а ту или иную группировку населения общества.

Не может быть и речи об общественном строе англичан, немцев, чехов, итальянцев и т.п. Можно говорить лишь об общественном строе Великобритании, Германии (теперь, когда существует одна Германия, а ведь совсем недавно их было две, причем с разными общественными порядками), Чехии, Италии и других социально‑исторических организмов. Нельзя говорить об общественном строе жителей той или иной страны, можно говорить лишь об общественном строе страны, в которой они живут.

Историческая наука, как нередко говорят, исследует историю народов и стран. Первая часть этого положения верна по отношению к первобытности, вторая ‑ по отношению к эпохе классового общества, эпохе цивилизации. Но говорим ли мы об изучении истории народов, применительно к первобытности, или об изучении истории стран, применительно к более позднему периоду, мы всегда имеем в виду одно и то же: социоисторические организмы и их совокупности, но только в первом случае демосоциальные организмы, а во втором ‑ геосоциальные.



§ 3. Нация и национальное движение



1. Проблема отношения этноса и нации



Нередко между понятием "нация" и понятиями "народ", "этнос" ставят знак равенства. В самом деле, французы есть народ, этнос, и они же являются нацией. Отсюда естественно напрашивается вывод: этническая общность (народ) и нация суть одно и то же. В нашей литературе к этому обычно добавляли, что нация есть не просто этнос, а высшая его форма, пришедшая на смену народности.

В действительности же этнос и нация ‑ явления, относящиеся к разным социальным сферам. Сущность этнической общности наиболее ярко проявляется в этнических процессах: этнической ассимиляции, этнического слияния, этнического включения и этнического расщепления. Они происходят стихийно и во многом независимо от сознания и воли людей.

Сущность же нации наиболее отчетливо выражается в национальных движениях, которые представляют собой деятельность масс людей, направленную к достижению определенных целей, причем чаще всего политических. Каждое такое движение имеет определенную программу. Национальные движения в отличие от этнических процессов относятся к сфере политики. Они представляют собой один из видов политических движений. Нация в этих движениях выступает как определенная общественная, прежде всего политическая, сила, с которой надо считаться.


2. Возникновение наций в Западной Европе



Этнические общности как более или менее самостоятельные образования начали возникать с переходом от первобытного общества к классовому. Формирование наций связано с возникновением вначале предпосылок капитализма, а затем и самого капитализма. Капитализм спонтанно зародился только в одной области земного шара ‑ в Западной Европе. Именно она и дает нам классические примеры зарождения и развития наций.

В эпоху, предшествующую тем сдвигам, которые привели к капитализму, на каждой из территорий, на которых в дальнейшем сложились капиталистические геосоциальные организмы, основная масса населения принадлежала к одной этнической общности или нескольким родственным этническим общностям, которые в нашей исторической и этнологической литературе чаще всего именуются народностями. В свою очередь эти этносы делились на субэтносы, а последние нередко на субсубэтносы или этнографические группы. Подобного рода этническая картина имела свои корни в структуре общества, для которого была характерна хозяйственная и политическая раздробленность, именуемая обычно феодальной.

Перелом в развитии феодального общества произошел с появлением городов как центров промышленности и торговли. Развитие товарно‑денежных отношений постепенно вело к консолидации ранее обособленных областей в единое хозяйственное целое, что необходимо предполагало политическую централизацию. Единый в экономическом отношении социоисторический организм формировался одновременно и как единое централизованное государство.

Зарождение капиталистических связей, превращение охватывающего всю страну рынка в капиталистический обусловило дальнейшее возрастание экономического и политического единства социоисторического организма. Вместе с появлением такого единого в экономическом отношении социоисторического организма возникли и его объективные интересы, которые не могли не быть интересами основной массы людей, входивших в его состав.

В результате этого единый социоисторический организм, который одновременно был и централизованным государством, выступил в глазах его членов как их общее отечество, а они, все вместе взятые, стали общественной силой, отстаивавшей интересы этого отечества, т.е. нацией. Нация есть совокупность людей, имеющих одно общее отечество.


3. Нация и социально‑исторический организм



Отечеством в том смысле, который это слово приобрело с переходом от средних веков к новому времени, является (речь, разумеется, идет об идеальном случае, норме, а не всегда возможных и даже неизбежных отклонениях от нее) более или менее крупный социоисторический организм, имеющий своим фундаментом первоначально просто рыночные, а затем рыночно‑капиталистические связи. В идеальном случае принадлежность к нации совпадает с принадлежностью к такому социоисторическому организму. Именно это и дало основание отождествить нацию с социально‑историческим организмом. В результате нации стали приписываться такие признаки ("общность территории", "общность экономической жизни"), которые в действительности характеризуют капиталистический геосоциальный организм.

Отождествлению нации и геосоциального организма способствовало то обстоятельство, что когда возник капиталистический геосоциор, возникла потребность в обозначении его объективных интересов. Проще всего, конечно, было бы назвать их государственными, но этому препятствовала многозначность термина "государство". Под интересами государства можно было понимать интересы не только социоисторического организма, но и государственного аппарата, прежде всего правящей верхушки, которые могли и не совпадать с социорными. В этом отношении термин "национальные интересы" был более предпочтительным. Интересы нации полностью совпадали с интересами социоисторического организма.

С этим и связано широкое использование в литературе слова "нация" для обозначения социоисторического организма. Это наблюдается уже в ХVIII в. Название вышедшего в 1776 г. основного труда великого экономиста А. Смита (1723‑1790) обычно переводится на русский язык как "Исследование о причинах и природе богатства народов", что неверно, ибо в оригинале используется слово не "народы" (peoples), а "нации" (nations). А под нациями А. Смит понимал вовсе не нации, а социоисторические организмы, основанные на рыночных связях.

Но еще до А. Смита слово "нация" использовали для обозначения социально‑исторических организмов, причем любых типов, такие выдающиеся мыслители, как Дж. Вико (1668‑1744) в своем труде "Основания новой науки об общей природе наций" (1725) и А. Фергюсон (1723‑1816) в "Опыте истории гражданского общества" (1767). Эта традиция сохранилась до сих пор. Достаточно вспомнить такие названия, как "Лига наций" и "Организация Объединенных Наций".

Таким образом, слово "нация" тоже многозначно. Нацией называют не только собственно нацию, но социоисторический организм. Кроме того, это слово в англоязычной литературе нередко употребляется в тех же смыслах, что и слово "народ", исключая лишь одно его значение: оно никогда не используется для обозначения социальных низов.

Однако как бы ни были тесно связаны между собой нация и геосоциальный организм, они не совпадают друг с другом даже в том идеальном случае, когда все люди, входящие в данный геосоциор, образуют одну нацию, как никогда не совпадают и не могут совпасть страна и ее население. Капиталистический геосоциальный организм есть фундамент, на котором в норме возникает и существует нация, но не сама нация. Нет, например, французская нация никогда бы не появилась без образования французского социоисторического организма, т.е. без появления самой Франции, однако понятия "Франция" и "французская нация" далеко не совпадают.


4. Нация как политическая сила



Возникновение нации нельзя рассматривать как автоматическое следствие формирования единого геосоциального организма. Для ее образования необходимо, чтобы люди не просто входили в состав одного единого социоисторического организма, не просто составляли его население, но признавали бы его своим отечеством, а себя рассматривали как соотечественников.

А это невозможно без того, чтобы основная масса населения этого социоисторического организма осознала бы его объективные интересы, причем осознала бы их как свои собственные интересы. А такое осознание могло родиться лишь в ходе борьбы за удовлетворение насущных потребностей функционирования и развития этого социоисторического организма. Лишь в процессе такой борьбы могла вызреть идея национального единства, без которой нация не смогла бы оформиться.

Начавшемуся после возникновения городов складыванию широкой экономической общности мешала феодальная политическая раздробленность. Поэтому объективной необходимостью стала ее ликвидация, создание единого централизованного государства. В классовом обществе объективные интересы общественного развития всегда выступают как интересы определенных классов, слоев, группировок. За ликвидацию феодальной раздробленности выступали горожане и крестьяне, страдавшие от феодальных междоусобиц, а также некоторые слои класса феодалов. Опираясь на эти силы, королевская власть повела борьбу за создание централизованного государства. Там, где она успешно осуществляла свою задачу, объединительное, ранненациональное движение масс не получило самостоятельного значения. Слои населения, заинтересованные в объединении страны в политическое целое, выступали не столько как самостоятельная политическая сила, сколько просто как опора королевской власти.

Лишь в критические периоды истории таких стран объединительное, ранненациональное движение масс могло в какой то степени приобрести самостоятельный характер. Примером могут послужить, например, события во время Столетней войны во Франции, связанные с именем Жанны д'Арк. Они свидетельствовали о начале формирования особой политической силы, которая в дальнейшем получила название нации.

Начавшееся еще в ходе борьбы за создание единого централизованного государства формирование нации могло окончательно завершиться лишь с утверждением капиталистических отношений. На определенном этапе развития единого геосоциального организма объективной потребностью стало его полное преобразование из феодального в капиталистический.

Но были общественные силы, которые стояли на страже отживающего общественного порядка. Именно поэтому настоятельно нужным стало, чтобы все слои населения, интересы которых совпадали с интересами развития общества, осознали последние как свои собственные и поднялись во имя их на борьбу. В результате интересы геосоциального организма были на деле осознаны как интересы отечества, а задача окончательной ликвидации феодальных порядков предстала как такая, которую должна решить нация. Таким образом, общественная сила, выступавшая против феодализма, осознала себя силой патриотической, национальной, т.е. нацией.

Антифеодальное политические движение выступило как национальное, чему, например, в ходе Великой Французской революции способствовали попытки иностранных держав путем интервенции восстановить старый строй. "Отечество в опасности!" ‑ эти слова поднимали людей на борьбу. Понятия "революционер" и "патриот" в то время совпадали.

Но национальная идея доминировала в ходе этой революции с самого начала. Достаточно вспомнить такие названия, как "Национальное собрание", "национальная гвардия. В ходе буржуазной революции окончательно утвердилась идея отечества, оформилось национальное самосознание и тем самым завершился процесс формирования нации.


5. Нация и этнос



Консолидация ранее экономически обособленных областей в единую хозяйственную общность была результатом втягивания их в общий торговый оборот, возникновения единого рынка в масштабах страны. Важнейшим средством общения является язык. Поэтому экономические связи легче всего завязывались между областями, население которых говорило на одном языке или на близкородственных языках, т.е. принадлежало к одной этнической общности или же родственным этносам.

В свою очередь установление прочных экономических связей между областями способствовало слиянию родственных этнических общностей в одну, а также стиранию граней между субэтносами и этнографическими группами, на которые они ранее распадались. В идеале все население такого единого геосоциального организма должно было бы образовать одну этническую общность. Оно же в идеале должно было составлять и одну нацию. Таким образом, те же самые объективные процессы, которые привели к образованию нации, имели своим результатом метаморфозу этноса. Сказалось на этносе и само по себе появление нации.

Этнос есть явление историческое. Возникнув, он не остается неизменным. Можно выделить три стадии его развития. На первой стадии этнос состоит из большего или меньшего числа субэтносов, и каждый из членов этноса обязательно входит в один из субэтносов. Субэтническое самосознания на этой стадии нередко доминирует над этническим. Человек прежде всего осознает себя членом субэтноса и лишь затем этноса. Язык этноса на этой стадии существует как совокупность множества диалектов. Нередко в качестве общего письменного языка выступает чужой язык (латынь в Западной Европе, старославянский в Древней Руси). Такую этническую общность можно было бы назвать ранним этносом.

Для позднего этноса в отличие от раннего этноса характерно доминирование сознания принадлежности к этносу, этнического самосознания. Субэтническое самосознание, если и сохраняется, то отходит на второй план. Однако чаще всего субэтносы превращаются в этнографические группы. Определенная часть людей начинает входить в этнос, минуя субэтносы и этнографические группы. Возникает общий литературный язык этноса, близкий к разговорному. В основу литературного языка обычно кладется один из диалектов языка этноса. Нередко превращение раннего этноса в поздний связано с вызревание предпосылок капитализма, но это вовсе не обязательно.

Зарождение и развитие капитализма имеет одним из своих следствий превращение позднего этноса в позднейший этнос. Выше уже говорилось о завязывании прочных экономических связей и возникновении рынка в масштабе всей страны. Это ведет к резкому возрастанию подвижности населения и его интенсивному перемешиванию. Повсеместно распространяется грамотность. В результате распада крестьянских общин постепенно исчезает простонародная, прежде всего крестьянская культура, которая выступала в качестве культуры этноса. Ее замещают элитарная и городская культуры, которые, слившись воедино, постепенно проникают в самые широкое слои населения и становятся общесоциорной национальной культурой. В итоге постепенно исчезают субэтносы и этнографические группы. Поначалу большая часть людей, а затем и все они прямо входят в этнос.

Оформляется такой общий литературный язык, который одновременно функционирует и в качестве общего разговорного. Язык позднейшего этноса существует не в диалектах, не как совокупность диалектов, а как бы рядом с ними, постепенно поглощая и вытесняя их. Этому в огромной степени способствует возникновение и развитие средств массовой информации (газеты, радио, телевидение). Идеальным позднейшим этносом является такой, в котором совсем нет не только субэтносов, но даже и этнографических групп, и не существует никаких диалектных различий.

Как уже отмечалось выше, в идеальном случае население страны должно одновременно составлять и одну нацию и один этнос. В подобном случае этническое самосознание должно слиться с национальным, культура этнической общности полностью заместиться национальной культурой, а язык этноса стать национальным языком. Именно это и дало основание для того, чтобы приписать нации такие признаки ("общность языка", "общность культуры"), которые в действительности характеризуют этнос.

Вообще нельзя не заметить, что в знаменитом сталинском четырехэлементном определении нации, которое и сейчас полностью не утратило своего влияния на умы людей, занимающихся национальными проблемами, из четырех приписываемых нации признаков два ("общность языка" и "общность культуры") относятся к этносу, два ("общность территории" и "общность экономической жизни") ‑ к геосоциальному организму и нет ни одного, который относился бы к собственно нации. Иначе говоря, ни сам И.В. Сталин, ни его последователи, а ими были чуть ли не все советские ученые, которые писали по этому вопросу, по существу не понимали природы нации.

Но даже при самом тесном сближении нации и этноса полного тождества между ними не возникает. В предельном случае национальная общность, включая в себя в качестве компонента этническую общность, никогда к ней не сводится. Но, конечно, наиболее наглядно отличие национальной общности от этнической проявляется тогда, когда в состав нации входят люди, принадлежащие к разным этническим общностям.


6. Полиэтничные нации



Рассматривая процесс формирования нации, я исходил из допущения большей или меньшей этнической однородности состава населения единого геосоциального организма, который одновременно являлся и единым государством. В действительности же границы централизованного государства редко совпадали с этническими даже в Западной Европе.

Например, к 80‑м годам ХVIII в. ряд областей с населением, говорившим по‑французски, остался вне границ Французского королевства (Валлония, Французская Швейцария). Но зато в пределах Франции оказались районы, население которых и по языку, и по культуре значительно отличалось от французов (кельты Бретани, баски припиренейской Франции, итальяноязычные жители Корсики, немцы Эльзаса и Лотарингии).

Все эти группы и до сих пор полностью не ассимилировались и не стали частями французской этнической общности. Но это ничуть не помешало ни бретонцам, ни баскам, ни корсиканцам, ни эльзас‑лотарингцам войти в состав французской нации. В огне битв Великой революции Франция стала для них отечеством, а сами они из ее подданных превратились в ее патриотов. Почему и как это произошло, прекрасно показал Ф. Энгельс (1820‑1895) на примере Эльзаса и Лотарингии, население которых до революции бесспорно принадлежало к немецкому этносу.

"Но вот, ‑ писал он, ‑ разразилась французская революция. То, что Эльзас и Лотарингия не смели и надеяться получить от Германии, было им подарено Францией... Крепостной, обязанный барщиной крестьянин стал свободным человеком, во многих случаях свободным собственником своей усадьбы и поля... Нигде во Франции народ не присоединился к революции с большим энтузиазмом, чем в провинциях с говорящим по‑немецки населением. Когда же Германская империя объявила войну революции, когда обнаружилось, что немцы не только продолжают покорно влачить собственные цепи, но дают еще себя использовать для того, чтобы снова навязать французам старое рабство, а эльзасским крестьянам ‑ только что прогнанных господ феодалов, тогда было покончено с принадлежностью эльзасцев и лотарингцев к немецкой нации, тогда они научились ненавидеть и презирать немцев, тогда в Страсбурге была сочинена, положена на музыку и впервые пропета эльзасцами "Марсельеза", и тогда немецкие французы, невзирая на язык и прошлое, на полях сотен сражений слились в единый народ с французами". [25]

Ныне собственно французов, бретонцев, корсиканцев, эльзас‑лотарингцев объединяет принадлежность к одному геосоциальному организму, который все они в одинаковой степени считают своим отечеством. В результате все они, независимо от сохраняющихся между ними этнических различий, составляют одну нацию ‑ французскую и в этом смысле в одинаковой степени являются французами.

Еще более наглядно качественное отличие национальной общности от этнической выступает на примере Швейцарии. Население этой страны состоит из нескольких групп, одна из них говорит на немецком языке, другая ‑ французском, третья ‑ итальянском, четвертая ‑ ретороманском. Но ни германо‑швейцарцы, ни франко‑швейцарцы, ни итало‑швейцарцы, ни ретороманцы, являясь этническими общностями, не представляют собой особых наций.

Франко‑швейцарцы, например, считают своим отечеством не область, населенную ими, а всю Швейцарию в целом. Это в равной степени относится и к представителям остальных групп. Всех швейцарцев объединяет принадлежность к одному геосоциальному организму, который все они в равной степени считают своим отечеством. Поэтому все они образуют одну единую нацию ‑ швейцарскую.

Таким образом, разнородность этнического состава населения единого социально‑исторического организма сама по себе взятая не может привести к образованию в его пределах нескольких наций. Но она создает возможность такого развития. Чтобы эта возможность превратилась в действительность, нужно действие иных факторов, не этнических, а экономических и политических.


7. Нация и национальное движение



Важнейшим из экономических и политических факторов, способствовавших возникновению внутри полиэтничного социоисторического организма нескольких наций, является дискриминация по признаку этнической принадлежности: наличие определенных прав и привилегий у людей, входящих в одну этническую общность, и отсутствие таковых у членов другого или других этносов, обращение с представителями той или иной этнической общности как с существами низшими, преследование их языка и культуры, навязывания им языка и культуры господствующего этноса. К этому следует добавить отношение к области, компактно населенной тем или иным этносом, как к колонии, т.е. выкачивание из нее средств, которые используются в интересах территории, населенной представителями господствующей этнической общности, торможение ее промышленного развития, превращения ее в сырьевой придаток и т.п. Все это вместе взятое принято называть национальным, или колониальным, гнетом.

Национальный гнет с неизбежностью порождает у представителей дискриминируемой этнической общности общие интересы, отличные от интересов социоисторического организма, и вынуждает их объединяться для борьбы за свои права. В результате дискриминируемый этнос становится политической силой, преследующей свои собственные цели.

Если члены дискриминируемого этноса рассеяны среди людей, принадлежащих к другим этническим общностям, то их цели обычно не идут дальше уравнения в правах с людьми, принадлежащими к господствующему этносу. Иначе обстоит тогда, когда дискриминируемая общность сравнительно велика и члены ее более или менее компактно населяют определенную территорию.

Дискриминация, препятствующая представителям угнетенной этнической общности признать весь геосоциальный организм, в котором он живут, своим отечеством, одновременно побуждает их осознать как свое отечество только ту его область, которую они компактно населяют. В результате дискриминируемый этнос становится особой нацией, противопоставляющей себя всему остальному населению геосоциального организма.

Всех его членов теперь объединяет и одновременно отделяет от других людей, входящих в состав данного геосоциального организма, наличие своего собственного, особого отечества. Вполне понятно, что в таком случае как особая нация выступает и господствующий этнос даже тогда, когда его члены считают своим отечеством всю страну в целом.

Когда члены дискриминируемого этноса осознают себя как соотечественники, их борьба против дискриминации приобретает характер борьбы за интересы своего отечества против его врагов и угнетателей. Они теперь чаще всего начинают стремиться не к уравнению в правах с членами господствующего этноса, а к освобождению своего отечества от чужеземного гнета, к созданию собственного независимого государства, а тем самым и самостоятельного геосоциального организма.

Нация в таком случае возникает как политическая сила, стремящаяся к созданию независимого государства. Формируясь, она проявляет себя в особого рода политическом движении: национальном или, точнее, национально‑освободительном.

Если в случае с Францией и Швейцарией нация формировалась в основном по признаку принадлежности к населению единого геосоциального организма, то в данном случае она складывается по признаку принадлежности к определенной этнической общности. Все представители данного этноса образуют нацию. Процесс превращения совокупности людей, которая являлась только этносом, одновременно и в нацию можно было бы назвать нациезацией этноса. В последнем случае с особой силой навязывается иллюзия полного тождества нации и этноса.

Таким образом, существуют два основных видов нации: нации, формирующиеся по признаку принадлежности составляющих их людей к одному геосоциальному организму, и нации, формирующиеся по признаку принадлежности составляющих их людей к одному этносу. Первые можно назвать социорными нациями (соционациями), вторые ‑ этническими нациями (этнонациями).

Тенденцией этнонационального движения является стремление к отделению и образованию самостоятельного национального государства. На это в свое время особое внимание обращал В.И. Ленин (1870‑1924) в целом ряде работ, из которых особо выделяется труд "О праве наций на самоопределение" (1914).[26] Но в реальности до отделения дело доходит не всегда. Участники движения могут ограничиться требованием предоставления области, которую они рассматривают как свое отечество, большей или меньше степени автономии. И даже тогда, когда в программе движения значится требование отделения, его участники, столкнувшись с мощным сопротивлением центральной власти, могут пойти на компромисс, согласившись с автономным статусом данного региона.

Выше был приведен классический образец формирования нации по признаку этнической принадлежности. Но жизнь, разумеется, сложнее. Не всегда причиной подобного рода движений является национальный гнет.

Иногда у их истоков ‑ властолюбивые и честолюбивые замыслы местных бонапартов, корыстные интересы местной элиты, стремящейся освободиться от контроля сверху с тем, чтобы свободно грабить свой собственный народ, столь же эгоистические интересы местного чиновничества, жаждущего закрепить за собой должности, местных предпринимателей, старающихся вытеснить опасных конкурентов, амбиции местной интеллигенции, желающей монополизировать за собой сферу духовной жизни и хлебные места в системе образования, науки, культуры и т.п. Все эти группы апеллируют к родным массам, спекулируют на различного рода теневых сторонах жизни и стремятся выдать себя за истинных защитников их интересов. В свое время все это было хорошо показано К. Каутским.[27] Вряд ли подобного рода движения могут быть названы национальными. Их, скорее всего, можно было бы именовать псевдонациональными, квазинациональными. И таких сейчас много.


8. Формирование наций в Америке



Все сказанное о борьбе с реальной, а не мнимой дискриминацией открывает путь к пониманию процессов формирования наций и за пределами Европы. Переселение европейцев, прежде всего англичан, на территорию нынешних США привело к образованию там системы геосоциальных организмов, имевших свои интересы, отличных от интересов Великобритании.

Нежелание господствующих слоев метрополии считаться с жизненными нуждами этих колониальных социоисторических организмов привело, в конце концов, к их объединению и образованию новой патриотической силы ‑ американской нации, которая в упорной борьбе добилась независимости своего отечества. Сходными были процессы становления наций в Латинской Америке.


9. Становление наций в Африке южнее Сахары



Своеобразно шло складывание наций в Африке южнее Сахары. Народы этого региона к моменту европейского завоевания в большинстве своем находились на стадии перехода от первобытного общества к классовому. Ни о каких нациях там не могло быть и речи. Границы отдельных колониальных владений были проведены новыми хозяевами совершенно произвольно и, как правило, не совпадали с границами между "народами".

Однако, будучи установленными, они приобрели огромное значение. По мере того, как капитализм "пересаживался" в колонии, развитие каждого такого отдельного колониального владения шло по линии превращения его в особый геосоциальный организм, подчиненный метрополии и эксплуатируемый ею. В пределах каждого из этих геосоциальных формирований стала складываться особая политическая сила, которая считала его своим отечеством и стремилась к освобождению его от колониального гнета. Становление этой общности шло по признаку принадлежности не к тому или иному "народу", а ко всему коренному населению данной колонии.

В результате возникли нации, каждая из которых состояла из людей, относившихся к большому числу "народов" и подразделений "народов". Таковы нигерийская, ганская, гвинейская и другие африканские нации. Все они добились независимости. Теперь будущее их зависит от того, насколько прочно будет обеспечено равноправие проживающих на их территории "народов" и формирующихся этносов.

Если в этих государствах возникнет и получит развитие практика дискриминации по признаку принадлежности к той или иной культурно‑языковой группе населения, то неизбежной станет тенденция к формированию в их границах нескольких наций, а тем самым и к их разделению на несколько самостоятельных социоров. Достаточно вспомнить движение ибо Нигерии, которое привело к образованию республики Биафры и продолжавшейся два с половиной года (1967‑1970) войне, завершившейся гибелью этого государственного образования.

Но, пожалуй, еще большей, чем такой национализм, является для государств Тропической Африки другая опасность ‑ формирование политических сил на базе многочисленных существующих в них демосоциальных структур ‑ полностью или частично сохранившихся демосоциальных организмов и их систем. Это явление получило в литературе название трибализма (от лат. triba ‑ племя), или трайбализма (от англ. tribe‑ племя) Трибализм имеет место и в ряде независимых азиатских государств, возникших на развалинах СССР, в частности в Казахстане.



§ 4. Расы и расизм



1. Расовое деление человечества



В заключение имеется смысл рассмотреть еще одно деление человечества, которое всегда привлекало к себе не меньше, а может быть даже больше внимания, чем его подразделение на этносы. Речь идет о делении людей на расы.

Само слово "раса" долгое время использовалось и в обыденном общении, и в литературе, включая научную, для обозначениях самых различных групп людей, не только собственно рас, но и этносов, групп этносов, культурно‑языковых и языковых общностей, классов и т.п. Только в XX в. за ним закрепилось более или менее определенное значение.

Расы, как они понимаются в антропологической науке, суть совокупности людей, каждая из которых обладает особым набором передающихся по наследству телесных (морфологических) признаков. Этот набор роднит всех людей, принадлежащих к той или иной расе, и одновременно отличает их всех от людей, относящихся к иным расам.

Издавна возникла традиция делить все человечество на три большие расы: черную, или негроидную, желтую, или монголоидную и белую, или европеоидную. В последнее время антропологи все чаще в качестве расы первого порядка, наряду с европеоидной, монголоидной и негроидной расами, выделяют австралоидную, или веддо‑австралоидную расу.

Каждая из этих больших рас, или рас первого порядка, делится на несколько групп, которые обычно именуются малыми расами, или расами второго порядка, а они, в свою очередь, подразделяются на еще меньшие единицы (группы антропологических типов и антропологические типы). Так, например, среди европеоидов чаще всего выделяют атланто‑балтийскую, беломоро‑балтийскую, среднеевропейскую, балкано‑кавказскую и индо‑средиземноморскую малые расы.[28]

В число телесных наследственных признаков, отличающих одну расу первого порядка от другой, входят цвет кожи, форма волос, степень развития волосяного покрова на теле, особенности лицевого скелета, а также формы и строение мягких частей лица (нос, губы).

Негроидам присущи темная кожа, курчавые волосы, среднее развитие волосяного покрова на теле, прогнатизм (выступание верхней челюсти вперед), умеренно выступающие скулы, широкий нос и толстые губы. Монголоидам свойственны желтоватая кожа, прямые жесткие волосы, слабый волосяной покров на теле, сильно выступающие скулы, умеренно толстые губы, наличие "монгольской" складки верхнего века (эпикантуса). Признаками европеоидов являются светлая кожа, волнистые волосы, сильный волосяной покров на теле, ортогнатизм (отсутствие прогнатизма), слабое выступание скул, узкий нос, тонкие губы.

Расовые различия затрагивают лишь внешние признаки, совершенно не касаясь важных морфологических и физиологических особенностей человека. Поэтому, как единодушно считают все подлинные ученые, все современные люди без малейшего исключения, независимо от расовых различий образуют один биологический вид ‑ Homo sapiens.



§ 5. Расизм и его основные разновидности



Долгое время никто не сомневался в бытии рас. Но в последнее десятилетие значительное число американских антропологов выступило с утверждениями, что в действительности никаких рас не существует и что признание реального бытия рас есть не что иное, как расизм.[29] Понять этих людей можно ‑ это своеобразная реакция на длительное господство в США расистских представлений, находивших свое выражение в самых разнообразных формах дискриминации, прежде всего, негров.

Но согласиться с ними нельзя. Тем более, невозможно не осудить применяемых ими методов борьба за утверждение таких взглядов. Учение, признающие существование рас, объявляются "научными расистами", преследуются, изгоняются из университетов, лишаются работы. В этом есть нечто очень похожее на то, как утверждалось когда‑то у нас печально знаменитое учение Т.Д. Лысенко о наследственности, когда отрицалось существование не только генов, но иногда даже и хромосом. Но бытие генов и хромосом и было, и остается фактом.

Таким же несомненным фактом является существование рас человека. И в признании этого нет абсолютно ничего расистского. Расизм начинается лишь там и тогда, где одна из рас объявляется высшей, а остальные ‑ низшими. Так как расистские концепции первоначально создавались исключительно европейцами, то в них в качестве высшей расы выступала белая. Ниже ее ставили желтую, а еще ниже ‑ черную. Но расисты не ограничивались лишь большими расами. В среде той же европеоидной расы та или иная малая раса (или даже ее подразделение) могла быть объявлена ими первосортной, а остальные ‑ второсортными и третьесортными.

Различие между расами сторонники такого взгляда проводят по степени их наследственной духовной одаренности, по степени их передаваемой по наследству способности к духовному и материальному творчеству. Иногда в качестве примера самой последней, рафинированной формы расизма приводят психорасизм. При этом упускают из вида, что любой расизм был прежде всего психорасизмом. Просто некоторые из старых расистов жестко связывали наличие или отсутствие духовной одаренности с наличием или отсутствием определенного набора внешних телесных наследственных признаков. Но так поступали далеко не все.

Усмотрение главного различия между расами в степени их духовной одаренности давало возможность объявить особой расой любую совокупность людей. В результате в расистских построениях нередко фигурируют в качестве рас такие группы людей, которые в реальности таковыми не являются. Если попытаться дать какую‑нибудь классификацию расистских концепций, то можно выделить три основные их разновидности.

Первая разновидность расизма состоит в том, что как высшие и низшие характеризуются реально существующие настоящие расы, будь то большие или малые. Это реально‑расовый расизм, или, короче, расорасизм.

При второй разновидности расизма расами объявляются либо все, либо только некоторые этносы, а затем одни из них именуются высшими расами, а другие ‑ низшими. Эту разновидность расизма можно назвать этническим расизмом, или этнорасизмом. Здесь ошибочной является уже сама исходная предпосылка, не говоря уже обо всем прочем.

Границы между этносами никогда не совпадают с границами между расами, тем более что расовые различия носят в силу существования большого числа переходных групп и постоянного смешения между расами крайне относительный характер. Конечно, тот или иной этнос может состоять из людей, принадлежащих к одной большой, реже ‑ одной малой расе. Но нет ни одной расы, все представители которой принадлежали бы к одному этносу. Все большие этносы разнородны по своему антропологическому составу.

Так, например, среди русских имеются представители, по меньшей мере, трех малых рас: атланто‑балтийской, беломоро‑балтийской и среднеевропейской. И не одна из этих рас присуща одним только русским. Атланто‑балтийская раса ‑ важный элемент антропологического состава норвежцев, шведов, исландцев, датчан, шотландцев, белорусов, латышей, эстонцев, встречается у финнов, немцев и французов. К среднеевропейская расе относится значительная часть немцев, австрийцев, северных итальянцев, чехов, словаков, поляков, украинцев. Нет совпадения не только между расами и этносами, но и между расами и языковыми семьями.

Наконец, расами или особыми породами людей могли объявляться и объявлялись общественные классы. При этом, конечно, представители господствующего класса причислялись к высшей расе, а эксплуатируемое большинство общества ‑ к низшей. Само классовое деление общества объявлялось производным от расового.

Утверждалось, что определенная группа людей стала господствующим слоем общества в силу высокой наследственной духовной одаренности. Все же остальные не обладали такими качествами, что и обусловило их приниженное положение. Эту разновидность расизма можно было бы назвать социально‑классовым расизмом, или, короче, социорасизмом. Некоторые идеологи расизма шли еще дальше, утверждая, что и в основе общественного разделения труда лежит деление на расы. Каждой профессией занимаются люди, принадлежащие к особой породе.

Все названные выше три разновидности расизма были не просто тесно связаны друг с другом, но чаще всего взаимно переплетались. Почти в каждой расистской концепции мирно соседствовали и уживались элементы реально‑расового, этнического и социально‑классового расизма.

Как и любая ложная концепция, расизм основывался на раздувании, абсолютизации определенных моментов действительности, что и позволяло ему выдавать себя за истину. Фактом, например, является, что существуют люди более одаренные от природы и менее одаренные. Фактом является и то, что в некоторых случаях такая одаренность передается по наследству. Бесспорно наличие в классовом обществе различий между людьми, принадлежащими к разным социальным слоям, в уровне образованности, культуры и т.п. Крестьяне, например, в феодальном обществе были лишены возможности учиться и поэтому из поколения в поколение оставались неграмотными.

Фактом является то, что, например, к ХIХ в. разные социоисторические организмы находились на различных ступенях развития. Одна часть человечества вступила в эпоху капитализма, а другие его части значительно отставали в своем развитии. Соответственно и культуры разных человеческих групп различались как более и менее развитые.

И в ряде случаев наблюдалось определенное соответствие между уровнем развития тех или иных человеческих групп и их расовым составом. К ХIХ в. все без исключения европеоиды достигли уровня цивилизации. Что же касается негроидов, то большая их часть все еще жила в то время в доклассовом обществе. И когда европейцы сталкивались с живым классовым обществом у негроидов, то всегда выяснялось, что его возникновение связано с влиянием цивилизаций, созданных европеоидами.

Несомненным было существование классовых обществ у значительной части монголоидов. И не было никаких данных, которые свидетельствовали бы, что их возникновение связано с влиянием европеоидов. Но уровень развития этих классовых обществ (как и немногих классовых обществ негроидов) был ниже, чем тот, которого достигли народы Западной Европы к началу ХIХ в.

Используя понятия одной из современных концепций общественного развития, можно сказать, что к этому времени все без исключения классовые общества негроидов и монголоидов оставались традиционными, или аграрными, в то время как классовые общества Западной Европы были уже индустриальными. Ни один социоисторический организм негроидов или монголоидов самостоятельно не достиг уровня индустриального общества.

Ошибочно считать, что расистские концепции возникли на основе обобщения всех этих фактов. Их появление было связано с действием факторов, не имеющих отношения к познанию вообще, научному в частности. Основные постулаты расизма никогда не вытекали из фактов. Они диктовались интересами определенных общественных групп. Идеологи расизма не обобщали факты. Они просто подбирали такие, которые представлялись им подходящими, чтобы обосновать заранее готовые положения.

Этнорасистские идеи мы находим в той части "Библии", которую христиане называют "Ветхим заветом". Евреи там представлены как избранный богом народ. Этнорасизм и сейчас ‑ важный элемент идеологии ортодоксального иудаизма. Приверженцы последнего подразделяют все человечество на евреев, которые только одни считаются настоящими людьми, и гоев ‑ не вполне людей или даже совсем не людей.

Элементы этнорасизма присутствуют в "Политике" Аристотеля и работах некоторых других античных мыслителей. Социорасистскими представлениями пронизана идеология феодального общества. Кому не известно характерное для этого общества противопоставление "голубой" дворянской крови обыкновенной крови простолюдинов, "белой кости" и "черной кости".

Но расистские концепции в точном смысле этого слова возникли лишь в ХIХ в. Родиной их были США. И созданы они были для того, что оправдать рабство негров. Этот американский расизм были в основном реально‑расовым. Затем расистские концепции стали создаваться в Западной Европе.

Крупнейшим идеологом расизма был француз Ж.А. де Гобино (1816‑1882). В четырехтомном сочинении "Опыт о неравенстве человеческих рас" (1853‑1855) он всю историю человечества он рассматривал прежде всего как борьбу между расами, которая вытекает из их биологической природы. В этой борьбе побеждают представители наиболее приспособленных, наиболее совершенных рас.

Расы произошли, скорее всего, от разных прародителей и не равны по своим способностям. Самой низшей является черная. Несколько более развитой ‑ желтая. Высшей и единственной способной к прогрессу является белая, среди которой особо выделяется арийская раса, а элиту арийцев составляют германцы.

Именно белыми, а конкретно арийцами, созданы все десять (по счету Ж.А. Гобино) известных в истории человечества цивилизаций, которые рассматриваются им в следующем порядке: индийская, египетская, ассирийская, эллинская, китайская, италийская, германская, аллеганская, мексиканская, андская. Создавая ту или иную цивилизацию, арийцы захватывали области с иным расовым составом. В результате происходило их смешение с представителями низших рас, что вело к вырождению арийцев, потере ими своей первоначальной энергии и, как следствие, к крушению созданной ими цивилизации. Так погибли ближневосточные цивилизации, Древняя Греция, Рим.

Вырождению были подвержены прежде всего низшие слои общества. Аристократы же всегда старались соблюсти расовую чистоту, что позволяло им сохранить и первоначальную энергию. Расорасизм у Ж.А. Гобино сочетается с социорасизмом, но с преобладанием все же первого. Низшие расы не способны не только создать цивилизацию, но даже усвоить уже созданную высшую культуру. Народы, являющиеся дикими к настоящему времени, навсегда обречены пребывать в таком состоянии.

После Ж. Гобино расистские идеи получили довольно широкое распространение. Они развивались и пропагандировались французским социологом и психологом Г. Лебоном (1841‑1931) в работе "Психология толпы" (1895).

"Первобытные расы, ‑ писал он, ‑ те, у которых не находят ни малейшего следа культуры и которые остановились на той эпохе первобытной животности, какую переживали наши предки в каменном веке: таковы нынешние фиджийцы и австралийцы. Кроме первобытных рас существуют еще низшие расы, главным представителями которых являются негры. Они способны только к зачаткам цивилизации, но только к зачаткам. Никогда им не удавалось подняться выше совершенно варварских форм цивилизации... К средним расам мы относим китайцев, японцев, монголов и семитические народы. Через ассирийцев, монголов, китайцев, арабов они создали высокие типы цивилизаций, которые могли быть превзойдены одними только европейскими народами. Среди высших рас могут занимать место лишь индоевропейские народы. Как в древности, в эпоху греков и римлян, так и в настоящее время одни только они оказались способными к великим открытиям в сфере искусства, науки и промышленности. Только им мы обязаны тем высоким уровнем, какого достигла ныне цивилизация... Между четырьмя большими группами, которые мы только что перечислили, не возможно никакого слияния; отделяющая их умственная пропасть очевидна".[30]

Немецкий социолог Л. Вольтман (1871‑1907) в своей "Политической антропологии" и многие другие идеологи расизма пытались поставить на службу этой концепции дарвиновскую теорию естественного отбора. Но доказать, что расы играли роль субъектов исторического развития, не удалось никому, ибо таковыми они никогда не были. И вообще расовый состав обществ практически никак не влиял на ход истории. Отставание обществ негроидов и монголоидов от западноевропейского, достаточно четко проявившееся к ХIX в., никак не было связано с расовыми особенностями их человеческого состава.

Наряду и вместе с реально‑расистскими и этнорасистскими построениями получили распространение социорасистские концепции. Приверженцем социорасизма был русский религиозный философ Н.А. Бердяев (1874‑1948), восторженно отзывавшийся о труде Ж. Гобино.[31] "Культура, ‑ писал он в сочинении "Философия неравенства: Письма к недругам по социальной философии" (1923), ‑ не есть дело одного человека и одного поколения. Культура существует в нашей крови. Культура ‑ дело расы и расового подбора... "Просветительное" и "революционное" сознание... затемнила для научного познания значение расы. Но объективная незаинтересованная наука должна признать, что в мире существует дворянство не только как социальный класс с определенными интересами, но как качественный душевный и физический тип, как тысячелетняя культура души и тела. Существование "белой кости" есть не только сословный предрассудок, это есть неопровержимый и неистребимый антропологический факт". [32]

Все рассмотренные выше идеи и прежде всего взгляды Ж.А. де Гобино легли в основу идеологии германского фашизма, что можно наглядно видеть на примере сочинений А. Гитлера (1889‑1945) "Моя борьба" (1925) и А. Розенберга (1893‑1946) "Миф XX века" (1930)

Расизм, к сожалению, нельзя отнести к числу явлений прошлого. Он жив и сейчас. Идеи расизма активно пропагандируются сейчас и в нашей стране. Если националисты отстаивают этнорасизм, то наши деятели, причисляющие себя к числу демократов и либералов, занимаются апологией социорасизма. Как утверждают они, наукой и опытом веков доказано, что только незначительная часть людей (8‑12%) людей от природы одарена способностью заставить собственность приносить прибыль. Именно они и выдвигаются на вершину социальной лестницы. Остальные же обречены им служить.[33] Впрочем, не брезгуют наши "демократы" пропагандой и расорасизма, разумеется "белого".

Выше речь шла лишь о "белом" расорасизме. Но кроме него существует сейчас также и "желтый", и "черный" расорасизм. И последние разновидности расизма мало отличаются от "белого". Хотя "черный" расизм возник как своеобразная защитная реакция на многовековое угнетение и притеснение негров, особенно американских, вряд ли он в отличие от движения черных американцев, направленного против расовой дискриминации, может заслужить положительную оценку. И здесь та же самая расовая спесь и "теоретические" изыски, имеющие целью обосновать превосходство своей расы. Примером может послужить получившая в США широкое распространение "афроцентристская египтология". Основные ее постулаты: древние египтяне были чернокожими; Древний Египет намного превосходил все древние цивилизации; древнеегипетская культура была истоком древнегреческой и тем самым всей европейской культуры; существовал и существует заговор белых расистов, ставящий целью все это скрыть.[34]



Примечания



1. Кареев Н.И. Введение в изучение социологии. СПб., 1897. С. 103. См. также С. 104.

2. Вебер М. Основные социологические понятия // Избранные произведения. М., 1990. С. 614.

3. Хайек Ф.А., фон. Познание конкуренция и свобода. Антология сочинений. СПб., 1999. С. 43.

4. Кареев Н.И. Указ. соч. С. 295‑296.

5. Аристотель. Политика // Соч. в 4 т.т. Т. 4. М., 1983. С. 379.

6. Спенсер Г. Социальный организм // Г. Спенсер. Научные, политические и философские опыты. Т. I. СПб.,1866. С.427.

7. Спенсер Г. Основания социологии. СПб. 1898. С.284

8. См., например: Гуревич А. Я. К дискуссии о докапиталистических формациях: формация и уклад // ВФ. 1968. №2. С. 118‑119

9. Морган Л. Г. Древнее общество. Л., 1934. С. 7

10. О природе родства см.: Семенов Ю. И. Происхождение брака и семьи. М., 1974.

11. Маркс К. Нищета философии // К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Изд. 2‑е. Т. 4.. С. 133.

12. Энгельс Ф.. Письмо К. Каутскому, 26 июня 1884 г. // Там же. Т. 36. С. 146

13. Gimpel J. The Medieval Machine. The Industrial Revolution of the Middle Ages. Harmondsworth, 1983. P. 32‑35.

14. Bell. F.L.S.The Place of Food in the Social Life of the Tanga // Oceania. 1947. Vol. 17. № 1. P. 74.

15. Маркс К. Капитал. Т. I. .// К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Изд. 2‑е. Т. 23. С. 176‑177.

16. Ленин В.И. Великий почин // Полн. собр. соч. Т. 39. С. 15.

17. Подробно об этом см.: Семенов Ю.И. Об одним из типов традиционных социальных структур Африки и Азии // Государство и аграрная эволюция в развивающихся странах Азии и Африки. М., 1980.

18. Поппер К. Нищета историцизма. М., 1993. С. 138.

19. Поппер К. Открытое общество его враги. Т. 2. М.,1992. С.312.

20. Ленин В.И. Что такое "друзья народа" и как они воюют против социал‑демократов // Полн. собр. соч. Т. 1. С. 138‑139, 165.

21. Райнов Б. Массовая культура. М., 1979. С. 455.

22. Горький А.М. О музыке жирных // Собр. соч. в 30 т.т. Т. 24. М., 1953. С. 355.

23. Корнилов В. Итальянские наброски. I. Телестриптиз // Избранное. М., 1990. С. 245.

24. См.: Народы мира. Историко‑этнографический справочник. М., 1988. С.568.

25. Энгельс Ф. Роль насилия в истории // К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Изд. 2‑е. Т. 21. С. 460‑461

26. Ленин В. И. О праве наций на самоопределение // Полн. собр. соч. Т. 25. С.258‑259

27. Каутский К. Борьба национальностей и государственное право в Австрии. СПб, 1906; Он же. Национальные проблемы. Пг., 1918.

28. См.: Хрисанфова Е.Н.,Перевозчиков И.В. Антропология. М., 1999. С. 277‑278.

29. См.: Reynolds L.T. A Retrospective on "Race": The Career of a Concept // Sociological Focus. 1992. Vol. 25. № 1; AAPA Statement on Biological Aspects of Race // American Journal of Physical Anthropology. 1996. Vol. 101. № 4; Cartmill M. The Status of Race Concept in Physical Anthropology // American Anthropologist. 1999. Vol. 1000. № 3.

30. Лебон Г. Психология народов и масс. СПб., 1995. С. 30.

31. См.: Бердяев Н.А. Философия свободного духа. М., 1994. С. 351.

32. Бердяев Н. А. Философия неравенства: Письма к недругам по социальной философии // Русское зарубежье. Л., 1990. С.113.

33. См., например: Вольский А. Социальный контракт: деноминация обязательств // НГ. 03.08. 2000.

34. См. Нитобург Э.Л. Церковь афроамериканцев в США. М., 1995. С.183‑186; Вершовский М. Другой расизм // Независимая газета. 27 сентября 1996 г.



Комментарии