Мишель Фуко Рождение биополитики (ОКОНЧАНИЕ)

"РЕВОЛЮЦИЯ НЕ ЗАКОНЧИЛАСЬ, БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ!"

Мишель Фуко

 

Рождение биополитики

(ОКОНЧАНИЕ)

Лекция 14 марта 1979 г.

Американский неолиберализм. Его контекст. – Различия между американским и европейским неолиберализмом. – Американский неолиберализм как общее требование, очаг утопизма и метод мышления. – Аспекты этого неолиберализма: (1) Теория человеческого капитала. Два прогресса, которые она представляет: (а) передовая экономического анализа внутри его собственной области: критика классического анализа труда в терминах фактора времени; (b) распространение экономического анализа на области, прежде считавшиеся не‑экономическими. – Эпистемологическая мутация, произведенная неолиберальным анализом: анализ экономических процессов как анализ внутренней рациональности человеческого поведения. – Труд как экономическое поведение. – Расчленение его на капитал‑компетенцию и доход. – Реинтерпретация  homo œconomicus как самому себе антрепренера. – Понятие «человеческого капитала». Его конститутивные элементы: (а) врожденные элементы и вопрос улучшения генетического человеческого капитала; (b) приобретенные элементы и проблема формирования человеческого капитала (образование, здравоохранение и т. п.). – Польза этих исследований: постановка проблемы социального и экономического обновления (Шумпетер). Новая концепция политики роста.

Сегодня[97] я хотел бы начать разговор о том, что во Франции¹ представляется столь привлекательным: об американском неолиберализме. Конечно же, я обращусь лишь к некоторым аспектам, которые существенны для того жанра исследования, который я вам предлагаю.²

Для начала несколько банальностей. Американский неолиберализм развивался в контексте, не слишком отличавшемся от того, в котором развивались немецкий неолиберализм и то, что можно было бы назвать французским неолиберализмом. То есть изначально существовали три принципа развития американского неолиберализма – во‑первых, это, конечно, New Deal,  критика New Deal  и та политика, развиваемая начиная с 1933‑34 гг. Рузвельтом, которую в целом можно назвать кейнсианской; а первым фундаментальным текстом американского неолиберализма, написанным в 1934 г. Саймонсом,³ отцом‑основателем Чикагской школы, было сочинение под названием «Позитивная программа laissez‑faire».⁴

Второй элемент контекста – это план Бевериджа и все те проекты экономического и социального интервенционизма, которые были выработаны во время войны.⁵ Все это очень важные элементы, их можно было бы назвать военными договорами, в соответствии с которыми правительства – главным образом, английское и до некоторой степени американское – говорили людям, только что пережившим тяжелейший экономический и социальный кризис: теперь мы хотим, чтобы вы позволили себя убивать, но мы обещаем, что, сделав это, вы сохраните свое рабочее место до конца своих дней. Все эти документы, все эти анализы, программы, исследования было бы очень интересно изучить сами по себе, потому что мне кажется (хотя, впрочем, я могу и ошибаться), что впервые целые нации вступили в войну, опираясь на систему договоров, которые были не просто договорами международного альянса между властями, но [своего рода] общественными договорами, в которых они обещали – тем, от кого они требовали воевать, а значит позволить убивать себя, – определенный тип экономической и социальной организации, в котором обеспечивалась бы защищенность (обеспечение занятости, защита от болезней, всевозможных опасностей, обеспечение пенсии). Договоры о защищенности в момент призыва на войну. Призыв на войну от имени правительств очень рано – в Англии тексты на эту тему появились в 1940 г. – удваивался предложением общественного договора и защищенности. Всем этим социальным программам Саймоне противопоставил несколько текстов и критических статей, и самая интересная из них, конечно же, статья, которая называется «Program Beveridge: an unsympathetic interpretation»⁶ – переводить незачем, название само указывает на смысл этой критики.

Третий элемент контекста – это, очевидно, все те программы борьбы с бедностью, образования, сегрегации, которые развивались в Америке со времен администрации Трумэна⁷ до администрации Джонсона,⁸ программы, пронизанные государственным интервенционизмом, ростом федеральной администрации и т. п.

Я полагаю, что эти три элемента – кейнсианская политика, военные общественные договоры и усиление федеральной администрации, пронизывавшие экономические и социальные программы – все это создавало противника, неолиберальную мысль, составляя то, на что она опиралась или чему она сопротивлялась в своем формировании и развитии. Как видите, этот непосредственный контекст носит тот же характер, что и тот, что обнаруживается, например, во Франции, где неолиберализм также определялся в противоположность Народному фронту,⁹ послевоенным кейнсианским политикам [и] планированию.

Я думаю, впрочем, что между европейским неолиберализмом и неолиберализмом американским существуют некоторые значительные расхождения. Они общеизвестны, они бросаются в глаза. Я просто напомню их. Прежде всего американский либерализм в момент своего исторического формирования, то есть очень рано, в XVIII в., не представлялся, как во Франции, сдерживающим принципом по отношению к предсуществующим государственным интересам, поскольку притязания либерального типа, напротив, были исторической точкой отсчета в формировании независимости США.¹⁰ То есть либерализм в США в период Войны за независимость играл почти ту же или аналогичную роль, какую сыграл либерализм в Германии в 1948 г. К либерализму взывали как к основополагающему принципу и легитиманту государства. Не само государство самоограничивается либерализмом, таково требование либерализма, оказывающееся для государства основополагающим.

Такова, как мне кажется, одна из черт американского либерализма.

Во‑вторых, либерализм в Америке на протяжении двух веков, конечно же, оставался в центре всех политических дебатов, шла ли речь об экономической политике, о протекционизме, о проблеме золота и серебра, о биметаллизме; или о рабстве; или о проблеме статуса и функционирования судебной институции; или об отношении между индивидами и различными штатами, между различными штатами и федеральным государством. Можно сказать, что вопрос о либерализме был рекуррентным элементом всех дискуссий и политических выборов в США. В то время как в Европе рекуррентными элементами политических дебатов XIX в. были либо единство нации, либо ее независимость, либо правовое государство, в США это был либерализм.

Наконец, в‑третьих, по отношению к этой постоянной основе либеральных дебатов (я хочу сказать, интервенционистских политик, будь то экономика кейнсианского типа, экономическое или социальное планирование) неолиберализм, главным образом с середины XX в., выступал как элемент угрожающий в той мере, в какой речь шла о том, чтобы поставить цели, близкие к социалистическим, а также поскольку речь шла о том, чтобы внутренне обосновать империалистическое и военное государство, так, чтобы критика не‑либерализма могла обрести двойную опору: справа, от имени самой либеральной традиции, исторически и экономически враждебной всему тому, что отдает социализмом, и слева, поскольку речь шла о том, чтобы осуществлять не только критику, но и повседневную борьбу с развитием империалистического и милитаристского государства. Отсюда двусмысленность, явная двусмысленность американского неолиберализма, который осуществляется, реактивируется как справа, так и слева.

Во всяком случае можно сказать следующее: в силу общеизвестных исторических причин, о которых я только что упомянул, американский либерализм не есть просто экономический и политический выбор, сформированный и сформулированный правителями или в правительственной среде (как во Франции в наши дни, как в Германии сразу после войны). В Америке либерализм – это целостный способ бытия и мышления. Это скорее тип отношений между управляющими и управляемыми, нежели техника управляющих, обращаемая на управляемых. Скажем так: в то время как в такой стране, как Франция, дискуссия об отношении индивидов к государству вращается вокруг проблемы общественного труда, [в США] дискуссия об отношениях между индивидами и правительством скорее принимает характер проблемы свобод. Поэтому мне кажется, что американский либерализм в настоящее время представляется не только и не столько политической альтернативой, сколько чем‑то вроде всеобщей, многообразной, двусмысленной формулы, поддерживаемой как справа, так и слева. Здесь всегда задействовано что‑то вроде утопического единства. Кроме того, это метод мышления, сетка экономического и социологического анализа. Я сошлюсь на того, о ком мы много говорили, кто, строго говоря, не был американцем, поскольку он австриец, но кто последовательно побывал в Англии и в США, прежде чем вернуться в Германию. Это Хайек, который несколько лет назад сказал: что нам нужно, так это либерализм, который есть живая мысль. Заботу о выработке утопий либерализм всегда оставлял социалистам, и этой утопической или близкой к утопизму мысли социализм во многом был обязан своей силой и историческим динамизмом. Итак, либерализм также нуждается в утопии. Скорее стоило бы заняться либеральными утопиями, мыслить по модели либерализма, нежели представлять либерализм как техническую альтернативу правительству.¹¹ Либерализм как общий стиль мысли, анализа и воображения.

Таковы некоторые общие черты, которые, быть может, позволят несколько отличить американский неолиберализм от того неолиберализма, осуществление которого мы видели в Германии и во Франции. Смещение образа мысли, стиля анализа, сетки исторической и социологической дешифровки – это те немногие аспекты американского неолиберализма, которые я хотел бы обозначить, принимая во внимание, что у меня нет ни желания, ни возможности изучать его во всех его измерениях. Особенно я хотел бы выделить два элемента американской неолиберальной концепции, которые одновременно являются и методами анализа, и типами планирования и которые представляются мне любопытными: во‑первых, теорию человеческого капитала, а во‑вторых, по причинам, о которых вы, конечно, догадываетесь, проблему анализа преступности и делинквентности.

Сперва теория человеческого капитала.¹² Мне кажется, теория человеческого капитала интересна в следующем отношении: дело в том, что эта теория репрезентирует два процесса, один из которых можно было бы назвать продвижением экономического анализа в доселе не исследованную область, а второй, исходя из этого продвижения, – возможностью реинтерпретировать в строго экономических терминах целую область, которая до настоящего времени могла рассматриваться и действительно рассматривалась как не‑экономическая.

Прежде всего продвижение экономического анализа, так сказать, вовнутрь своей собственной области, но в том пункте, который оставался блокированным или во всяком случае неопределенным. Американские неолибералы говорят: как ни странно, классическая политическая экономия всегда торжественно указывала, что производство благ зависит от трех факторов – земли, капитала, труда. Так вот, говорят они, труд всегда оставался неисследованным. Оставался, так сказать, чистый лист, на котором экономисты ничего не писали. Конечно, можно сказать, что экономия Адама Смита начинается с размышления о труде, ведь распределение труда и его спецификация составляли для Адама Смита ключевую позицию, исходя из которой он смог создать свой экономический анализ.¹³ Однако после этого первого продвижения, с момента этого первого открытия классическая политическая экономия никогда не анализировала труд как таковой, или, скорее, бесконечно пыталась его нейтрализовать, а чтобы нейтрализовать, сводила его исключительно к временному фактору. Именно это сделал Рикардо, когда, желая проанализировать приращение труда, фактора труда, он неизменно определял это приращение лишь количественно и как темпоральную переменную. То есть он считал, что приращение труда или изменение, возрастание фактора труда не могло быть не чем иным, как представленностью на рынке дополнительного количества рабочих, то есть возможностью использовать больше человеко‑часов, составляющих, таким образом, диспозицию капитала.¹⁴ Следовательно, политическая экономия, в сущности, никогда не отходила от нейтрализации самой природы труда ради единственной количественной переменной человеко‑часов и рабочего времени и редукции рикардовской проблемы труда к простому анализу количественной переменной времени.¹⁵ В конце концов у Кейнса мы находим анализ труда, или, скорее, не‑анализ труда, который не слишком отличается, который проработан не намного лучше, чем не‑анализ самого Рикардо. Ведь что такое труд для Кейнса? Это фактор производства, производственный фактор, но сам по себе пассивный, находящий применение, вступающий в действие только благодаря определенной инвестиционной ставке, при условии, что она достаточно высока.¹⁶ Проблема неолибералов, судя по той критике, которой они подвергают классическую экономию и анализ труда в классической экономии, состоит в том, чтобы попытаться заново ввести труд в пространство экономического анализа; именно этим пытались заняться некоторые из них. Первым был Теодор Шульц,¹⁷ в 1950‑60‑е гг. опубликовавший несколько статей, итог которым он подвел в книге, опубликованной в 1971 г. и получившей название «Investment in Human Capital».¹⁸ Гэри Беккер¹⁹ примерно в те же годы опубликовал книгу с таким же названием,²⁰ а третий текст о школе и о заработной плате, фундаментальный и более конкретный, более точный, чем другие, написал Минсер²¹ в 1975 г.²²

По правде говоря, тот упрек, который неолиберализм обращает классической экономии, в том, что она забыла о труде и никогда не пропускала его через фильтр экономического анализа, этот упрек может показаться странным, если вспомнить, что, если даже и справедливо, что Рикардо целиком свел анализ труда к анализу количественной переменной времени, зато был кое‑кто, кого звали Маркс и кто… и т. п. Так вот. Неолибералы практически никогда не обсуждают Маркса в силу того, что можно считать экономическим снобизмом. Но мне кажется, что, если бы они дали себе труд дискутировать с Марксом, они обнаружили бы то, что [уместно] было бы назвать анализом Маркса. Они сказали бы: совершенно очевидно, что Маркс в своем анализе сделал труд одной из сущностных основ. Но что делает Маркс, когда он анализирует труд? Он показывает, что рабочий продает что? Не труд, но рабочую силу. Он продает свою рабочую силу на определенное время в обмен на заработную плату, устанавливаемую исходя из определенной рыночной ситуации, соответствующей равновесию между предложением и спросом на рабочую силу. А работа, которую выполняет рабочий, именно работа создает стоимость, часть которой у него изымается. Этот процесс Маркс рассматривает как логику капитализма. В чем заключается эта логика? Дело вот в чем: работа всегда «абстрактна»[98], то есть конкретная работа, трансформированная в рабочую силу, измеренная временем, выпущенная на рынок и оплаченная заработной платой, – это не конкретная работа; напротив, это работа, оторванная от ее человеческой реальности, от всех ее качественных переменных, так что (и это действительно хорошо показывает Маркс) экономическая механика капитализма, логика капитала удерживают из труда лишь силу и время. Из него они делают рыночный продукт, из него они удерживают лишь эффекты произведенной стоимости.

Итак, говорят неолибералы (и здесь их анализ отличается от критики, предпринятой Марксом), откуда берется эта, как говорит Маркс, «абстракция»[99], этот просчет? Это просчет самого капитализма. Это просчет логики капитала и его исторической реальности. Тогда как сами неолибералы утверждают: эта абстракция труда, которая действительно появляется благодаря временной переменной, является не фактом реального капитализма, [но фактом] экономической теории, которую вывели из капиталистического производства. Абстракция появляется не из реальной механики экономических процессов, но из того, как они отражаются в классической экономии. Потому что классическая экономия была неспособна позаботиться об анализе труда в его конкретной спецификации и его качественных модуляциях, потому что она оставила эту чистую страницу, эту лакуну, эту пустоту в своей теории, поспешив создать вокруг труда целую философию, антропологию, политику, представителем которой и был Маркс. А следовательно, что нужно сделать, так это не продолжать, так сказать, реалистическую критику Маркса, упрекающего реальный капитализм за то, что он абстрагировался от реальности труда; нужно провести теоретическую критику того, как в экономическом дискурсе самый труд оказался абстрактным. И если, говорят неолибералы, экономисты рассматривают труд столь абстрактно, если они упускают спецификацию, качественные модуляции и экономические эффекты этих качественных модуляций, так это, в сущности, потому, что классические экономисты всегда рассматривают в качестве объекта экономии процесс, капитал, капиталовложение, машину, продукт и т. п.

Итак, мне кажется, что нужно поместить неолиберальные исследования в их общий контекст. Тем не менее сущностная эпистемологическая мутация неолиберальных исследований состоит в том, что они претендуют изменить то, что фактически составляло объект, область объектов, общее поле референций экономического анализа. Экономический анализ Адама Смита практически до начала XX в. ставил своей целью изучение производственных механизмов, механизмов обмена и потребления в данной социальной структуре, учитывая интерференции этих трех механизмов. Согласно неолибералам, экономический анализ должен состоять в изучении не этих механизмов, но природы и следствий того, что они называют субститутивным выбором, то есть в изучении и анализе способа, которым ограниченные ресурсы предоставляются для конкурирующих целей, то есть альтернативных целей, которые не могут накладываться друг на друга.²³ Иначе говоря, есть ограниченные ресурсы, эти ограниченные ресурсы могут использоваться не только с одной целью или кумулятивными целями, но с целями, между которыми нужно выбирать, и экономический анализ должен иметь в качестве точки отсчета и общих референциальных рамок изучение способа, которым индивиды получают эти ограниченные ресурсы в целях, являющихся целями альтернативными.

Они поддерживают, или, скорее, разрабатывают определение экономического объекта, предложенное в 1930 или 1932 г. (точно не помню) Роббинсом,²⁴ который, по крайней мере с этой точки зрения, может считаться одним из основателей неолиберальной экономической доктрины: «Экономика – это наука о человеческом поведении, наука о человеческом поведении как отношении между целями и средствами, имеющими взаимоисключающее назначение».²⁵ Как видите, это определение экономики ставит перед ней задачей не анализ диалогового механизма между вещами и процессами, главным образом капиталом, инвестициями, производством, где работа действительно оказывается чем‑то вроде винтика; оно ставит задачей анализ человеческого поведения и его внутренней рациональности. Анализ должен освободиться от расчета, который, впрочем, может быть неосознанным, слепым, несостоятельным, но который остается расчетом того, какие ограниченные ресурсы индивид или индивиды предпочли предназначить для одной цели, а не для другой. Таким образом, экономика теперь – анализ не процесса, но деятельности. Теперь это анализ не исторической логики процесса, но внутренней рациональности, стратегического планирования деятельности индивидов.

Сразу надо оговориться: заниматься экономическим анализом труда – значит ли это заново ввести труд в экономический анализ? Не стоит выяснять, каким образом труд располагается между, скажем так, капиталом и производством. Проблема повторного введения труда в поле экономического анализа состоит не в том, чтобы задаваться вопросом, каким образом труд покупается, или что это дает в техническом отношении, или что за стоимость создает труд. Фундаментальная, сущностная, во всяком случае первейшая проблема, которая ставится при анализе труда в экономических терминах, состоит в том, чтобы выяснить, как именно используются ресурсы труда, которыми мы располагаем. То есть, вводя труд в поле экономического анализа, нужно принять точку зрения того, кто трудится; надо изучать труд как экономическое поведение, реализуемое, осуществляемое, рационализируемое, просчитываемое тем, кто трудится. Что такое труд для того, кто трудится; какой системе предпочтений, какой системе рациональности подчиняется эта трудовая деятельность? И тогда, исходя из этой сетки, проецирующей на трудовую деятельность стратегический принцип рациональности, мы сможем увидеть, в чем и как качественные различия труда могут оказывать воздействие на тип экономики. Принять точку зрения трудящегося и впервые сделать так, чтобы трудящийся в экономическом анализе оказался не объектом предложения и спроса в форме рабочей силы, но экономически активным субъектом.

Итак, как они за это берутся, исходя из такой задачи? Такие люди, как Шульц и Беккер, говорят: в сущности, почему люди трудятся? Разумеется, они трудятся, чтобы получить заработную плату. А что такое заработная плата? Заработная плата – это просто доход. С точки зрения трудящегося, заработная плата – это не продажная цена рабочей силы, а доход. И потому американские неолибералы ссылаются на старое, датируемое началом XX в. определение Ирвинга Фишера,²⁶ который говорил: что такое доход? Как можно определить доход? Доход – это просто продукт или прибыль от капитала. Или наоборот, назовем «капиталом» все то, что может быть способом или источником будущих доходов.²⁷ Следовательно, если, исходя из этого, допустить, что заработная плата – это доход, она оказывается доходом от капитала. А что такое капитал, доходом от которого является заработная плата? Это совокупность всех физических и психологических факторов, которыми обладает тот, кто способен получать ту или иную заработную плату, так что со стороны трудящегося труд – это не товар, сведенный абстракцией к рабочей силе и времени, [в течение] которого он используется. Разложенный с точки зрения трудящегося на экономические термины, труд включает капитал, то есть способности, компетенцию; как они говорят, это «машина».²⁸ А с другой стороны, это доход, то есть заработная плата, или, скорее, совокупность заработных плат; как они говорят, поток заработных плат.²⁹

Такое разложение труда на капитал и доход, очевидно, влечет за собой некоторые довольно важные следствия. Во‑первых, капитал, определяемый как то, что может обеспечить будущий доход, каковой есть заработная плата, – это капитал, практически неразрывно связанный с тем, кто им обладает. Так что это не такой капитал, как другие. Способность трудиться, компетенция, возможность что‑либо делать – все это нельзя отделить от того, кто компетентен и кто может что‑либо делать. Иначе говоря, компетенция трудящегося – это поистине машина, но такая машина, которую нельзя отделить от самого трудящегося, что вовсе не означает того, что, как традиционно говорила экономическая, или социологическая, или психологическая критика, капитализм превращает трудящегося в машину, а следовательно отчуждает его. Надо признать, что компетенция, составляющая вместе с трудящимся тело, есть, так сказать, грань трудящегося как машины, но машины, понимаемой в позитивном смысле, поскольку именно машина производит[100] поток доходов. Поток доходов, а не доход, потому что машина, конституируемая компетенцией трудящегося, не продается, так сказать, буквально на рынке труда за определенную заработную плату. В действительности эта машина имеет свою продолжительность жизни, свой срок службы, свое изнашивание, свое старение. Так что нужно признать, что машина, конституируемая компетенцией трудящегося, машина, конституируемая связанными в ансамбль индивидуальными трудящимися, за время своей службы вознаграждается целой серией заработных плат, которая, если взять самый простой случай, начинается с относительно низкой заработной платы, когда машина только начинает использоваться, затем увеличивается, а потом снижается в связи с устареванием самой машины или старением трудящегося в качестве машины. Таким образом, говорят неоэкономисты (такие как Шульц),³⁰ этот ансамбль нужно рассматривать как комплекс машина/поток, а это антипод концепции рабочей силы, которая‑де должна продаваться по рыночной цене капиталу, инвестируемому в предприятие. Это концепция не рабочей силы, а капитала‑компетенции, в зависимости от различных переменных получающего определенный доход, который есть заработная плата, так что трудящийся оказывается, так сказать, сам себе предприятием. А в пределе мы видим тот элемент, который я уже отмечал в немецком и в определенной степени во французском неолиберализме, – ту идею, что экономический анализ должен обнаружить в качестве базового элемента этих дешифровок не столько индивида, процесс или механизмы, сколько предприятия. Экономика, создаваемая единицами‑предприятиями, общество, создаваемое единицами‑предприятиями: именно это одновременно и связанный с либерализмом принцип дешифровки, и его планирование для рационализации общества и экономики.

Я бы сказал, что в определенном смысле (так обычно и говорят) неолиберализм в этих условиях оказывается возвращением к homo œconomicus.  Это так, но, как вы заметили, со значительным сдвигом, ведь что такое homo œconomicus,  человек экономический в классической концепции? Так вот, это человек обмена, партнер, один из двух партнеров в процессе обмена. И этот homo œconomicus  как партнер в обмене, само собой, предполагает анализ того, что он такое, разложение его поведения и способов действовать в терминах полезности, которые, разумеется, отсылают к проблематике потребностей, поскольку именно исходя из потребностей можно охарактеризовать или определить, во всяком случае обосновать полезность, которая порождает процесс обмена. Homo œconomicus  как партнер обмена, теория полезности, исходящая из проблематики потребностей: вот что характеризует классическую концепцию homo œconomicus.  В неолиберализме (и он этого не скрывает, он это открыто прокламирует) также обнаруживается теория homo œconomicus,  но здесь homo œconomicus  – не партнер обмена. Homo œconomicus  – это антрепренер, и антрепренер себе самому. Практически это подтверждается тем, что оказывается целью всех предпринимаемых неолибералами исследований, всякий раз заменяющих homo œconomicus  как партнера обмена на homo œconomicus  как самому себе антрепренера, который сам себе капитал, сам себе производитель, сам себе источник доходов. Я не стал об этом говорить, потому что это слишком долго, но у Гэри Беккера есть очень интересная теория потребления,³¹ в которой он говорит: не стоит думать, будто потребление заключается лишь в том, чтобы участвовать в процессе обмена, покупая и производя денежный обмен, чтобы получить какие‑то продукты. Человек потребления – это не один из членов обмена. Человек потребления, поскольку он потребляет, есть производитель. Что он производит? Так вот, он производит свое собственное удовлетворение.³² Нужно признать потребление деятельностью предприятия, посредством которой индивид, исходя из определенного капитала, которым он располагает, производит такую вещь, как свое собственное удовлетворение. А следовательно, классические теория и анализ, в сотый раз повторяющие, что некто, с одной стороны, является потребителем, а с другой – производителем, и что поскольку он производитель, с одной стороны, и потребитель – с другой, он, так сказать, разделен по отношению к самому себе, все эти социологические (потому что они никогда не были экономическими) исследования массового потребления, общества потребления и т. п. ничего в себе не несут и ничего не стоят для анализа потребления производительной деятельности в неолиберальных терминах. Таким образом, это полная трансформация концепции homo œconomicus,  даже если и имеет место возвращение к идее homo œconomicus  как сетке исследования экономической деятельности.

Таким образом, приходят к идее, что заработная плата – это не что иное, как вознаграждение, как доход, зависящий от определенного капитала, который называется человеческим капиталом, поскольку компетенция‑машина, от которой получают доход, неотделима от человеческого индивида, являющегося ее носителем.³³ Из чего же тогда состоит капитал? Повторное введение труда в поле экономического анализа делает возможным что‑то вроде ускорения или расширения, переход к экономическому анализу элементов, которые до сих пор от него совершенно ускользали. Другими словами, неолибералы говорят: труд по праву был частью экономического анализа, но классический экономический анализ, каким его создали, был неспособен обратиться к элементу труда. А мы это сделаем. И с того момента, как они этим занялись, и занялись в терминах, о которых я только что говорил, с тех самых пор они вынуждены изучать то, как образуется и накапливается человеческий капитал, что позволяет им применить экономические исследования к совершенно новым областям.

Из чего состоит человеческий капитал? Он состоит, говорят они, из элементов, которые являются врожденными, и из других, которые являются элементами приобретенными.³⁴ Поговорим о врожденных элементах. Одни из них можно назвать наследственными, а другие – врожденными. Эти различия сами по себе, конечно, происходят от самых смутных представлений о биологии. Не думаю, что на сегодняшний день существуют исследования этой проблемы наследственных элементов человеческого капитала, но совершенно ясно, как они могли бы проводиться, а самое главное, совершенно ясно, сколько волнений, забот, проблем и т. п. это могло бы породить в зависимости от того, чего вы хотите – заинтересовать или обеспокоить. Действительно, в исследованиях неолибералов, которые я назвал классическими, например в исследованиях Шульца или Беккера, хорошо показано, что конституция человеческого капитала интересует экономистов и оказывается существенной для них в той мере, в какой этот капитал конституируется благодаря использованию ограниченных ресурсов, тех ограниченных ресурсов, использование которых было бы альтернативным для данной цели. Итак, совершенно очевидно, что нам не приходится платить, чтобы обрести тело, которое у нас есть, или что нам не приходится платить, чтобы обрести имеющееся у нас генетическое оснащение. Это ничего не стоит. Да, это ничего не стоит, в конце концов мы видим… и прекрасно можем представить, что именно так может случиться (именно этим пугает попадавшаяся мне научная фантастика, именно такого рода проблематика начинает окружать нас сегодня).

Действительно, современная генетика прекрасно показывает, что на нас влияет куда большее число обусловленных генетическим оснащением элементов, чем мы могли себе представить до настоящего времени. Она позволяет, в частности, установить для данного индивида, кем бы он ни был, вероятность подвергнуться той или иной болезни в данном возрасте, в данный период его жизни или вообще в какой бы то ни было момент его жизни. Иначе говоря, одна из сегодняшних возможностей применения генетики к человеческим популяциям состоит в том, чтобы различать индивидов по риску и типу риска, которому индивиды подвергаются на протяжении своего существования. Вы скажете: ничего не поделаешь, наши родители сделали нас такими. Да, конечно, но благодаря тому, что мы можем установить, какие индивиды подвержены риску и каков риск того, что союз индивидов с риском произведет индивида, который будет иметь такие‑то и такие‑то характеристики в отношении риска, носителем которого он окажется, мы вполне можем представить себе следующее: хорошая генетическая оснащенность, – то есть [та], что позволяет производить индивидов с низким уровнем риска или таких, у которых процент риска не будет составлять опасности ни для них самих, ни для их окружения, ни для общества, – эта хорошая генетическая оснащенность, разумеется, станет чем‑то вроде редкости, а поскольку это редкость, она вполне [может стать], и совершенно естественно, что станет частью экономических схем или расчетов, то есть альтернативных выборов. Проще говоря, это значит, что, учитывая мое генетическое оснащение, если я хочу иметь потомство, генетическое оснащение которого будет по крайней мере таким же хорошим, как мое, или по возможности лучше, нужно еще, чтобы я сочетался браком с кем‑то, чье генетическое оснащение само по себе хорошо. Как видите, механизм производства индивидов, детей, может обнаружить целую экономическую и социальную проблематику, исходя из проблемы редкости хорошего генетического оснащения. И если вы хотите иметь ребенка, человеческий капитал которого, понимаемый в терминах врожденных элементов и элементов наследственных, будет высок, с вашей стороны требуется вложение, то есть вы должны достаточно трудиться, иметь достаточные доходы, иметь такой социальный статус, который позволит вам взять в супруги или в сопроизводители того, чей капитал сам по себе значителен. То, что я говорю вам, не стоит на грани шутки; просто форма мысли или проблематики в настоящее время пребывает в состоянии эмульсии.³⁵

Я хочу сказать следующее: если проблема генетики вызывает сегодня такое беспокойство, не думаю, что будет полезно или интересно перекодировать это беспокойство по поводу генетики в традиционных терминах расизма. Если мы хотим уловить то, что политически значимо в современном развитии генетики, нужно пытаться уловить ее причастность к современности, с теми реальными проблемами, которые эта последняя ставит. А ввиду того, что общество ставит перед самим собой проблему улучшения своего человеческого капитала в целом, нужно, чтобы проблема контроля, отбора, улучшения человеческого капитала индивидов, само собой, в зависимости от союзов и порождаемого ими потомства, не была поставлена или во всяком случае не требовала постановки. Таким образом, политическая проблема использования генетики ставится в терминах создания, роста, накопления и улучшения человеческого капитала. Расистские следствия генетики – это, само собой, то, чего следует опасаться и что не нужно затушевывать. Но главная политическая цель сегодня, как мне кажется, не в этом.

Давайте оставим эту проблему опасностей инвестирования и создания генетического человеческого капитала. Ведь все проблемы и новые типы исследования, предложенные неолибералами, ставятся скорее со стороны приобретенного, то есть более или менее добровольного конституирования человеческого капитала на протяжении жизни индивида. Что значит формировать человеческий капитал, формировать те виды компетенций‑машин, которые будут производить доход, приносить доход? Это значит, ясное дело, заниматься тем, что называется образовательными инвестициями.³⁶ По правде говоря, не нужно было дожидаться неолибералов, чтобы измерить этими образовательными инвестициями определенные результаты, когда речь шла об обучении в узком смысле, о профессиональной подготовке и т. п. Однако неолибералы заметили, что на самом деле то, что нужно назвать образовательными инвестициями, или во всяком случае элементы, причастные к конституции человеческого капитала, шире, многочисленнее, чем простое школьное или профессиональное обучение.³⁷ Чем же конституируется это инвестирование, формирующее компетенцию‑машину? Известно из экспериментов, из наблюдений, что оно конституируется, к примеру, тем временем, которое родители посвящают своим детям помимо простой воспитательной деятельности в собственном смысле. Достоверно известно, что количество часов, проведенных матерью со своим ребенком, пока он лежит в колыбели, окажется очень важным для конституции компетенции‑машины, или человеческого капитала, и что ребенок будет куда более адаптивным, если его родители или его мать посвятили ему столько часов, чем если бы они посвятили ему меньше. То есть самое время кормления, самое время нежности, посвящаемое родителями их детям, должно быть проанализировано как инвестирование, способное конституировать человеческий капитал. Потраченное время, получаемая забота, культурный уровень родителей – ведь достоверно известно, что потраченное время, равно как и культурные родители, формируют более высокий человеческий капитал у ребенка, чем если бы у них не было такого культурного уровня, – совокупность культурных стимулов, получаемых ребенком: все это составляет элементы, способные сформировать человеческий капитал. То есть мы приходим, как говорят американцы, к экологическому анализу жизни ребенка, которую надо постараться измерить и в определенной мере исчислить, во всяком случае, постараться измерить в терминах возможностей инвестирования в человеческий капитал. Что из окружения ребенка производит человеческий капитал? Каковы тот или иной тип стимуляции, та или иная форма жизни, те или иные отношения с родителями, взрослыми, другими, которые могут кристаллизоваться в человеческий капитал? Чтобы не зайти слишком далеко, я это оставлю. Таким же образом можно предпринять анализ медицинского обслуживания и вообще всего, что касается здоровья индивидов, что выступает такими же элементами, исходя из которых человеческий капитал должен, во‑первых, улучшаться, а во‑вторых, сохраняться и использоваться как можно дольше. Таким образом, нужно или во всяком случае можно переосмыслить все проблемы защиты здоровья и общественной гигиены как элементы, способные или неспособные улучшить человеческий капитал.

К тому же, среди конституирующих элементов человеческого капитала надо учесть подвижность, то есть способность индивида перемещаться, и в особенности его миграцию.³⁸ Потому что, с одной стороны, миграция имеет свою цену, ведь перемещающийся индивид, в то время как он перемещается, не получает денег как материальной прибыли, а с другой – существует психологическая стоимость обустройства индивида в новой среде. По крайней мере упускается выгода, поскольку период адаптации индивида, само собой, не позволяет ему получать такой доход, который был у него прежде или который будет у него потом, когда он адаптируется. Какова функция миграции, стоимость которой прекрасно показывают все эти негативные элементы? Достижение более высокого статуса, прибыли и т. п., то есть инвестирование. Миграция – это инвестирование, мигрант – это инвестор. Он сам себе антрепренер, предпринимающий некоторые инвестиционные затраты ради достижения определенного улучшения. Мобильность населения и присущая ему способность делать выбор в пользу мобильности, представляющий собой выбор инвестирования ради достижения более высокого дохода, – все это позволяет пересмотреть эти феномены не как чистые и простые эффекты экономических механизмов, простирающиеся за пределы индивидов и, так сказать, связывающие их с громадной машиной, которая им не принадлежит; это позволяет анализировать их поведение в терминах индивидуального предприятия, предприятия со своими инвестициями и доходами.

Вы скажете: зачем нужны все эти исследования? Их непосредственные политические коннотации вы и так чувствуете, так что незачем говорить о них дальше. Если бы существовал только этот побочный политический продукт, можно было бы единым жестом отбросить этот жанр исследований, или, во всяком случае, практиковать в их отношении чистую и простую работу разоблачения. Но мне кажется, что это было бы одновременно и неверно, и опасно. На самом деле этот жанр исследований позволяет в какой‑то мере пересмотреть определенные явления, которые были замечены уже давно, в конце XIX в., но так и не получили заслуживаемого ими статуса. Это была проблема технического прогресса или того, что Шумпетер называл «инновацией».³⁹ Шумпетер – хотя он и не был первым, но вокруг него складывалось все это – заметил, что, вопреки предсказаниям Маркса и тому, что могла сформулировать классическая экономия, существует тенденция к снижению нормы прибыли, которую нужно эффективно и постоянно корректировать. Как известно, корректирование снижения нормы прибыли Роза Люксембург⁴⁰ интерпретировала как доктрину империализма. Анализ Шумпетера заключается в возможности сказать, что этим не‑снижением или корректированием снижения нормы прибыли мы обязаны не только империализму. Мы обязаны им в целом[101], инновации, то есть открытию новых техник, новых источников, новых производственных форм, а также новых рынков или новых ресурсов рабочей силы.⁴¹ Таким образом, объяснение этому явлению следует искать в новом, в той инновации, которую Шумпетер считает совершенно неотделимой от функционирования капитализма.

В конечном счете [неолибералы рассматривают][102] эту проблему инновации при тенденции к снижению нормы прибыли не как какую‑то этико‑психологическую или этико‑экономико‑психологическую характеристику капитализма, как Шумпетер с его проблематикой, недалеко ушедшей от проблематики Макса Вебера. Напротив, они говорят: нельзя остановиться на проблеме инновации и сослаться для объяснения феномена инновации на предприимчивость капитализма или постоянную стимуляцию конкуренции. Если имеет место инновация, то есть, если находят что‑то новое, какие‑то новые формы производительности, если занимаются технологическими изобретениями, – все это не что иное, как доход от определенного капитала, человеческого капитала, то есть от совокупности инвестиций, сделанных на уровне самого человека. И, рассматривая проблему инновации в рамках более общей теории человеческого капитала, они пытаются показать через призму истории западной экономики и экономики Японии начиная с 1930‑х гг., что значительный рост этих стран за последние сорок или пятьдесят лет совершенно невозможно объяснить, [исходя] лишь из переменных классического анализа, то есть земли, капитала и труда, понимаемого как рабочее время, как количество трудящихся и часов. Лишь тонкий анализ композиции человеческого капитала, того, как этот капитал увеличивается, сегментов, в которых он увеличивается, и элементов, которые вводятся в качестве инвестиций в человеческий капитал – только это может объяснить эффективный рост этих стран.⁴²

Исходя из этого теоретического и исторического анализа, можно выявить принципы политики роста, которая больше не будет индексироваться лишь проблемой материального вложения физического капитала, с одной стороны, и количеством трудящихся [– с другой], политики роста, которая будет сосредоточена на том, что Западу легче всего изменить – на изменении уровня и формы инвестирования в человеческий капитал. Именно на это в действительности ориентируются экономические, а также социальные, культурные и образовательные политики всех развитых стран. Точно так же, исходя из проблемы человеческого капитала, можно переосмыслить проблемы экономики третьего мира. А негибкость экономики третьего мира сегодня нужно переосмыслить не столько в терминах блокирования экономических механизмов, сколько в терминах недостаточного инвестирования человеческого капитала. К тому же необходимо предпринять целый ряд исторических исследований. Возьмем общеизвестную проблему экономического взлета Запада в XVI–XVII вв.: чем он был вызван? Был ли он вызван накоплением физического капитала? Историки относятся к этой гипотезе все более и более скептически. Был ли он вызван ускоренным накоплением человеческого капитала? Таким образом, следует пересмотреть всю историческую схему, а также все планирование политики экономического развития, которые могли бы ориентироваться и действительно ориентируются на этот новый путь. Разумеется, речь идет не о том, чтобы элиминировать элементы политических коннотаций, о которых я вам только что говорил, но о том, чтобы показать, как эти политические коннотации со своей серьезностью, со своей насыщенностью, или, если хотите, со своим коэффициентом угрозы связаны с самой эффективностью анализа и планирования на уровне процессов, о которых я говорил вам сегодня.[103]

 

 

Лекция 21 марта 1979 г.

Американский неолиберализм (II). – Применение экономической сетки к социальным явлениям. – Возвращение к ордолиберальной проблематике: двусмысленности Gesellschaftspolitik. Распространение формы «предприятия» на социальное поле. Экономическая политика и Vitalpolitik: общество за рынок и против рынка. – Неограниченное распространение экономической формы рынка в американском неолиберализме: принцип понятности индивидуального поведения и принцип критики правительственных вмешательств. – Аспекты американского неолиберализма: (2) преступность и уголовная политика. – Историческая справка: проблема реформы уголовного права в конце XVIII в. Экономический расчет и принцип законности. Подмена закона нормой в XIX в. и рождение криминальной антропологии. – Неолиберальный анализ: (I) определение преступления; (2) характеристика преступного субъекта как homo œconomicus; (3) статус наказания как инструмента «утверждения» закона. Пример с рынком наркотиков. – Следствия этого анализа: (а) антропологическое стирание преступника; (b) положение вне игры дисциплинарной модели.

Сегодня я хотел бы немного поговорить об одном аспекте американского неолиберализма, а именно о том, как [американские неолибералы][1] пытаются использовать рыночную экономику и ее характерные исследования для дешифровки не‑рыночных отношений, для дешифровки феноменов, которые являются феноменами не строго и сугубо экономическими, но тем, что называют феноменами социальными. То есть, другими словами, применение экономической сетки к полю, которое, по сути, с XIX и уже с конца XVIII в. определялось в противоположность экономике или, во всяком случае, как дополнение к экономике, как то, что в своих структурах и процессах не зависит от экономики, даже если сама экономика располагается внутри этой области. Иначе говоря, в такого рода анализе, как мне кажется, присутствует проблема инверсии отношений социального и экономического.

Давайте вернемся к тематике немецкого либерализма, или ордолиберализма. Как вы помните, в этой концепции – концепции Эйкена, Рёпке, Мюллер‑Армака и др. – рынок определялся как принцип экономического регулирования, необходимого для формирования цен и, следовательно, для соответствующего развертывания экономического процесса. Каковы задачи правительства в отношении этого принципа рынка как необходимой для экономики регулирующей функции? Они состоят в том, чтобы организовывать общество, проводить то, что они называют Gesellschaftspolitik,  позволяющую играть во всей полноте и согласно присущей им структуре гибким механизмам рынка, этим гибким конкурентным механизмам.¹ Gesellschaftspolitik  – это Gesellschaftspolitik,  ориентированная на конституцию рынка. Эта политика должна была позаботиться и об учете социальных процессов, предоставив место внутри этих социальных процессов рыночному механизму. Но в чем заключалась эта политика общества, эта Gesellschaftspolitik,  которая должна была конституировать пространство рынка, где, несмотря на свою внутреннюю неустойчивость, могли бы действовать конкурентные механизмы? В определенных целях, о которых я вам говорил, к примеру, в избегании централизации, благоприятствовании средним предприятиям, поддержании того, что они называют не‑пролетаризованными предприятиями, то есть вообще ремесленничеству, розничной торговле и т. п., умножении числа собственников, попытке заменить социальную защиту от риска индивидуальной поддержкой, регулировании многочисленных проблем среды.

Эта Gesellschaftspolitik,  очевидно, несет в себе определенные двусмысленности и ставит определенные вопросы. Например, вопрос о ее чисто оптативном, «поверхностном» характере в отношении сложных процессов, иначе говоря, реальности экономики. Так же как и тот факт, что она предполагает вмешательство, давление, напряженность, чрезвычайно много вмешательств, по поводу которых можно задаться вопросом, действительно ли они отвечают принципу, согласно которому они должны быть не вмешательствами в экономические процессы, но вмешательствами ради экономического процесса. В конце концов здесь целый ряд вопросов и двусмысленностей, но я хотел бы подчеркнуть следующее: дело в том, что в идее Gesellschaftspolitik  присутствует то, что я назвал бы экономико‑этической двусмысленностью, связанной с самим понятием предприятия, ведь что значит заниматься Gesellschaftspolitik  в понимании Рёпке, Рюстова, Мюллер‑Армака и т. п.? Это значит, с одной стороны, фактически распространить форму «предприятия» на социальное тело или сеть; это значит переосмыслить социальную сеть и сделать так, чтобы она могла распределиться, раздробиться, разделиться не на гранулы индивидов, но на гранулы предприятий. Нужно, чтобы жизнь индивида описывалась не как индивидуальная жизнь в рамках крупного предприятия, такого как фирма или, в пределе, государство, но [чтобы она] могла описываться в рамках множества отдельных, вписанных одно в другое и переплетающихся предприятий, которые, так сказать, досягаемы для индивида, будучи достаточно ограниченны в размере, чтобы деятельность индивида, его решения, его выборы могли иметь значимые и ощутимые результаты, а также достаточно многочисленны для того, [чтобы он] не зависел от одного из них, и наконец, нужно, чтобы сама жизнь индивида (например, в его отношении к своей частной собственности, к семье, к своему домашнему хозяйству к своей обеспеченности, к своей пенсии) сделала его чем‑то вроде постоянного и разностороннего предприятия. Таким образом, этот аспект Gesellschaftspolitik  немецких ордолибералов состоит в реформировании общества по модели предприятия, предприятий как его мельчайших частиц.²

Итак, какова функция распространения формы «предприятия»?[2] С одной стороны, конечно, речь идет о распространении экономической модели, модели спроса и предложения, модели инвестиции‑затрат‑прибыли, из которой выводится модель социальных отношений, модель самого существования, форма отношения индивида к самому себе, ко времени, к своему окружению, к потомству, к группе, к семье. Мультипликация экономической модели, это верно. А с другой стороны, ордолиберальная идея сделать из предприятия повсеместно распространяемую социальную модель в их анализе или планировании опирается на то, что они обозначают как реконституцию целого ряда нравственных и культурных ценностей, которые можно было бы назвать «горячими»[3] ценностями, представляющимися антитезой «холодному»[4] механизму конкуренции. Поскольку в этой схеме предприятия речь идет о том, чтобы сделать так, чтобы, если использовать бывший в моде у неолибералов классический словарь, индивид больше не отчуждался от своей рабочей среды и от своей жизни, от своего домашнего хозяйства, от своей семьи, от своей естественной среды. Речь идет о том, чтобы реконституировать вокруг индивида конкретные опорные точки, что Рюстов называл Vitalpolitik. ³ Таким образом, возврат к предприятию – это одновременно экономическая политика и политика экономизации социального поля в целом, поворот всего социального поля к экономике, но в то же самое время политика, представляющаяся как Vitalpolitik,  функция которой – компенсировать все, что есть застывшего, бесстрастного, калькулятивного, рационального, механического в присущей экономике игре конкуренции.

Таким образом, общество предприятия, о котором мечтают ордолибералы, – это общество для рынка и общество против рынка, общество, ориентированное на рынок, и общество, в котором компенсируются провоцируемые рынком воздействия на ценности и существование. Именно об этом Рюстов говорил на коллоквиуме Уолтера Липмана, о котором у нас некоторое время назад уже шла речь:⁴ «Экономия социального тела, организованная по правилам рыночной экономики, – вот что нам нужно, но тем не менее надо еще удовлетворить новые и возрастающие потребности в интеграции».⁵ Вот что такое Vitalpolitik.  Рёпке немного позже говорил: «Конкуренция есть принцип порядка в области рыночной экономики, но не тот принцип, на котором можно было бы воздвигнуть общество в целом. В моральном и социологическом отношениях конкуренция – это принцип скорее разлагающий, чем объединяющий». Таким образом, нужно проводить такую политику, чтобы конкуренция могла действовать экономично, организовав «политические и нравственные рамки», говорит Рёпке,⁶ а что включают политические и моральные рамки? Во‑первых, государство, которое было бы способно возвыситься над различными конкурирующими друг с другом группами и предприятиями. Нужно, чтобы политические и нравственные рамки обеспечили «нерушимое сообщество», и наконец, чтобы они гарантировали кооперацию между «естественно скрепленными и социально интегрированными» людьми.⁷

По сравнению с этой двусмысленностью немецкого ордолиберализма американский неолиберализм представляется очевидно более радикальным, более строгим, более полным и исчерпывающим. В американском неолиберализме речь неизменно идет о том, чтобы распространить экономическую форму рынка. Речь идет о том, чтобы распространить ее на общество в целом, на всю социальную систему, которая обычно не сводится к монетарным обменам или не санкционируется ими. Это, так сказать, абсолютное, неограниченное распространение формы рынка, влекущее за собой некоторые последствия и включающее некоторые аспекты, два из которых я хотел бы выделить.

Во‑первых, распространение экономической формы рынка по ту сторону монетарных обменов в американском неолиберализме функционирует как принцип интеллигибельности, принцип дешифровки социальных отношений и индивидуального поведения. То есть анализ в терминах рыночной экономики, иначе говоря, в терминах предложения и спроса, служит схемой, которая может прилагаться к не‑экономическим областям. Благодаря этой аналитической схеме, этой сетке интеллигибельности, можно выявить в не‑экономических процессах, отношениях, поведении определенные интеллигибельные отношения, которые таковыми не являются – что‑то вроде экономистского анализа не‑экономического. Это и проделывают [неолибералы][5] с некоторыми областями. В прошлый раз я упоминал кое‑какие из этих проблем в связи с инвестированием человеческого капитала. В анализе, которому они подвергают человеческий капитал, неолибералы, как вы помните, пытаются объяснить, например, отношение «мать – ребенок» через конкретную характеристику временем, которое мать проводит со своим ребенком, заботами, которыми она его окружает, привязанностью, которую она к нему питает, бдительностью, с которой она следит за его развитием, его воспитанием, его не только школьными, но и физическими достижениями, не только тем, как она кормит его, но стилем кормления и питательной связью, которую она устанавливает с ним, – все это, согласно неолибералам, составляет инвестирование, измеряемое временем, но что конституирует это инвестирование? Человеческий капитал ребенка, тот капитал, что производит прибыль.⁸ Что это за прибыль? Заработная плата ребенка, которую он будет получать, когда станет взрослым. А какова прибыль матери, которая его инвестировала? А это, говорят неолибералы, психологическая прибыль. Когда мать окружает ребенка заботами и видит, что заботы возымели успех, она получит удовлетворение. Таким образом, все те отношения между матерью и ребенком, которые можно назвать формативными или воспитательными в самом широком смысле, можно проанализировать в терминах инвестиции, стоимости капитала, выгоды от вложенного капитала, экономической и психологической выгоды.

Точно так же, изучая проблему рождаемости, приходят к выводу, что мальтузианство в большей степени касается богатых семей, чем семей бедных, или более богатых семей, чем семей более бедных, – то есть чем выше доходы, тем менее многочисленны семьи, это старый закон, известный всему миру, – неолибералы, пытаясь его пересмотреть и проанализировать, говорят: в конце концов это парадоксально, поскольку в строго мальтузианских терминах большее количество доходов должно сделать возможным увеличение количества детей. На это они [отвечают]: но в самом деле, обязаны ли мы мальтузианским поведением богатых людей, этим экономическим парадоксом, не‑экономическим факторам морального, этического порядка? Отнюдь. Здесь всегда и неизменно играют роль экономические факторы, поскольку люди с высокими доходами – это люди, располагающие значительным человеческим капиталом, что и доказывает значительность их доходов. И проблема для них в том, чтобы передать детям не столько наследство в классическом смысле этого термина, сколько другой элемент, который также связывает одно поколение с другим, но совсем иначе, нежели традиционное наследование, – передача человеческого капитала. Передача и формирование человеческого капитала, предполагающие, следовательно, уделяемое родителями время, заботы о воспитании и т. п. В богатой семье, то есть в семье с высокими доходами, в семье, составляемой элементами со значительным человеческим капиталом, непосредственным и рациональным проектом оказывается передача по меньшей мере столь же значительного человеческого капитала детям, что предполагает целую серию инвестиций: финансовые, а также временные инвестиции со стороны родителей. Так вот, эти инвестиции невозможны, если семья многочисленна. Так что согласно американским неолибералам более ограниченный характер богатых семей по сравнению с бедными объясняется необходимостью передачи детям человеческого капитала, по меньшей мере равного [тому], которым располагали родители.

До настоящего времени этот проект исследования типов отношений в экономических терминах больше зависел от демографии, социологии, психологии, социальной психологии, неолибералы всегда именно в этой перспективе пытались анализировать, к примеру, феномены брака и семьи, то есть сугубо экономическую рационализацию, создаваемую браком в сосуществовании индивидов. В нашем распоряжении есть несколько работ и выступлений канадского экономиста, которого зовут Жан‑Люк Мигу⁹ и который написал текст, заслуживающий того, чтобы его прочитать.¹⁰ Я не буду углубляться в его анализ, но говорит он следующее: «Один из последних крупных вкладов экономического анализа [он ссылается на исследования неолибералов. – M Ф. ] – это интегральное приложение к домашнему сектору аналитических рамок, традиционно предназначавшихся для фирмы и потребителя. […] Речь идет о том, чтобы сделать супружество такой же производственной единицей, как классическая фирма. […] Ведь в самом деле, что такое супружество, или контрактное обязательство двух сторон, осуществляющих специфические вложения (inputs)  и в равных пропорциях делящих выгоды от супружества?» В чем смысл долгосрочного контракта, заключаемого между людьми, живущими в супружестве с его матримониальной формой? Что служит его экономическим оправданием, на чем оно основано? Так вот, этот долгосрочный контракт между супругами позволяет избежать ежечасного и непрестанного заключения бесчисленных контрактов, которые были бы необходимы для того, чтобы заставить функционировать домашнюю жизнь.¹¹ Передай мне соль, я подам тебе перец. Такого рода соглашения определяются, так сказать, долгосрочным контрактом, каковой есть сам брачный контракт, позволяющий осуществлять то, что неолибералы называют (впрочем, я полагаю, не только они называют это так) экономией на уровне затрат на сделки. Если бы приходилось заключать сделку ради каждого такого жеста, расходы времени, а значит, их экономическая стоимость, оказались бы для индивидов совершено неподъемными. Все это разрешается брачным контрактом.

Это может показаться нелепым, но те из вас, кто знаком с текстом, составленным перед смертью Пьером Ривьером, где он описывает, как жили его родители,¹² должно быть, заметали, что матримониальная жизнь крестьянской пары начала XIX в. постоянно ткалась и сплеталась из целой серии сделок. Я вспашу твое поле, говорит мужчина женщине, но при условии, что смогу заняться с тобой любовью. А женщина говорит: ты не займешься со мной любовью, пока не покормишь моих кур. Мы видим, как в таком процессе возникает что‑то вроде постоянной сделки, по отношению к которой брачный контракт должен составить форму всеобщей экономии, позволяющей не заключать договоры заново в каждом случае. В определенном смысле отношения между отцом и матерью, между мужчиной и женщиной были не чем иным, как ежедневным развертыванием такого рода контрактуализации коммунальной жизни, а все конфликты при этом были не чем иным, как актуализацией контракта; но в то же время контракт не играл никакой роли: фактически он не был [способен][6] выступать экономией сделки, которую он должен был обеспечивать. Короче говоря, в этих исследованиях неолиберальных экономистов перед нами предстает попытка дешифровки в экономических терминах традиционно не‑экономического социального поведения.

Другое любопытное применение исследований неолибералов заключается в том, что экономическая сетка должна сделать возможным, должна позволить протестировать правительственную деятельность, измерить ее валидность, позволить упрекнуть деятельность публичной власти в злоупотреблениях, излишестве, бесполезности, чрезмерных тратах. Короче, речь идет о приложении экономистской сетки к пониманию социальных процессов и возвращении им интеллигибельности; речь о том, чтобы найти привязку и оправдать постоянную политическую критику политической деятельности и деятельности правительственной. Речь о том, чтобы пропустить всю деятельность публичной власти через термины игры предложения и спроса, через термины эффективности реалий этой игры, через термины стоимости, предполагаемой вмешательством публичной власти в рыночное пространство. В итоге речь идет о том, чтобы создать по отношению к эффективно осуществляемому руководству критику, которая была бы не просто политической или юридической критикой. Деятельности публичной власти противостоит рыночная критика, цинизм рыночной критики. Это не просто витающий в воздухе проект или идея теоретика. В США постоянное осуществление такого рода критики развивалось главным образом в учреждении, для этого не предназначенном, но, впрочем, появившемся прежде неолиберальной школы, прежде Чикагской школы. Это учреждение, которое называется «American Enterprise Institute»¹³ и которое сегодня имеет своей основной функцией измерять в терминах стоимости и прибыли всю общественную деятельность, причем речь идет о тех грандиозных социальных программах, касавшихся, например, образования, здравоохранения, расовой сегрегации, которые на протяжении десятилетия, с [19]60 по 1970 г., осуществляли администрации Кеннеди и Джонсона. В такого рода критике речь идет и о том, чтобы оценить деятельность многочисленных федеральных агентств, возникших со времен New Deal,  а главным образом – с окончания Второй мировой войны, таких, например, как администрация питания и здравоохранения[7], «Federal Trade Commission» и т. п.¹⁴ Таким образом, критиковать в той форме, которую можно было бы назвать «экономическим позитивизмом», постоянно критиковать правительственную политику.

Видя, как осуществляется такого рода критика, нельзя не подумать об аналогии, которую я так аналогией и оставлю: позитивистская критика повседневного языка. Обратившись к тому, как американцы использовали логику, логический позитивизм Венской школы, применив его к дискурсу, который был, впрочем, дискурсом научным, философским и повседневным, вы увидите здесь также своего рода фильтрацию всякого высказывания, каким бы оно ни было, через термины противоречия, недостаточного основания, бессмыслицы.¹⁵ В определенном смысле можно сказать, что экономистская критика, которую неолибералы пытаются обратить на правительственную политику, точно так же фильтрует любое действие публичной власти в терминах противоречия, недостаточного основания, бессмыслицы. Общая рыночная форма оказывается инструментом, орудием дискриминации в дебатах с администрацией. Иначе говоря, в классическом либерализме от правительства требовали соблюдать рыночную форму и laissez faire.  Теперь laissez‑faire  поворачивают против не‑laissez‑faire  правительства от имени закона рынка, который должен позволить измерить и оценить всякую его деятельность. Laissez‑faire  поворачивают так, что рынок больше не является принципом самоограничения правительства; это принцип, оборачивающийся против него. Это что‑то вроде постоянно действующего экономического трибунала над правительством. В то время как XIX в. пытался установить, вопреки и против чрезмерности правительственной деятельности, что‑то вроде административной юрисдикции, позволяющей оценить деятельность публичной власти в правовых терминах, перед нами своего рода экономический трибунал, претендующий оценивать деятельность правительства строго в терминах рыночной экономии.

Эти два аспекта – анализ не‑экономического поведения через сетку экономистской интеллигибельности, критика и оценка деятельности публичной власти в терминах рынка – эти две черты обнаруживаются в анализе, который некоторые неолибералы предпринимают в отношении преступности и функционирования уголовного правосудия, и в качестве примера такого применения (о котором я только что упомянул) экономического анализа я хотел бы теперь поговорить о том, как пересматривается проблема преступности в ряде статей Эрлиха,¹⁶ Стиплера¹⁷ и Гэри Беккера.¹⁸ Предпринимаемый ими анализ преступности изначально выступает как по возможности простое возвращение к реформаторам XVIII в., к Беккариа¹⁹ и особенно к Бентаму.²⁰ И действительно, пересматривая проблему правовой реформы конца XVIII в., мы обнаруживаем, что вопрос, поставленный реформаторами, был поистине вопросом политической экономии в том отношении, что речь шла об экономическом анализе или во всяком случае о рефлексии, о политике или об осуществлении власти в экономическом стиле. Речь шла о том, чтобы экономически просчитать или во всяком случае критиковать от имени логики и экономической рациональности функционирование уголовного правосудия, такого, каким его можно было констатировать и наблюдать в XVIII в. Поэтому в некоторых текстах (у Бентама, конечно, более четких, чем у Беккариа, и вполне прозрачных у таких людей, как Колкухоун)²¹ появились схематичные рассуждения, толкующие о стоимости преступности: во что это обойдется стране или во всяком случае городу, если воры будут поступать как хотят; кроме того, проблема стоимости самой судебной практики и судебной институции, такой, как она функционирует; критика малой эффективности системы наказания: тот факт, например, что казнь или ссылка не имеют сколько‑нибудь ощутимого влияния на снижение цены преступности (насколько ее могли оценить в ту эпоху); и наконец, была экономическая сетка, служившая основанием для критики реформаторов XVIII в. Я об этом уже говорил,²² так что не стану к этому возвращаться.

Пропуская всю уголовную практику через расчет полезности, реформаторы стремились к уголовной системе, стоимость которой в том смысле, о котором я только что упомянул, была бы как можно меньшей. И, мне кажется, можно сказать: в чем заключалось решение, намеченное Беккариа, поддержанное Бентамом, избранное в конце концов законодателями и систематизаторами конца XVIII и начала XIX в.? Так вот, это было легалистское решение. Эта великая озабоченность законом, этот постоянно повторяемый принцип, согласно которому для хорошего функционирования уголовной системы нужно и в пределе почти достаточно хорошего закона, были не чем иным, как своего рода желанием достичь того, что в экономических терминах можно было бы назвать снижением стоимости сделки. Закон – это наиболее экономичное решение того, как наказывать людей, чтобы это наказание было эффективным. Во‑первых, следует определить преступление как нарушение сформулированного закона; таким образом, пока нет закона, нет преступления и невозможно инкриминировать действие. Во‑вторых, наказания должны быть зафиксированы, и зафиксированы раз и навсегда, законом. В‑третьих, эти наказания должны быть зафиксированы в самом законе согласно градации, вытекающей из тяжести самого преступления. В‑четвертых, уголовный суд отныне должен применять к преступлению, каким оно было установлено и доказано, закон, заранее определяющий, каким будет наказание, которому преступник должен подвергнуться в зависимости от тяжести своего преступления.²³ Совсем простая механика, представляющаяся очевидной механика, составляющая наиболее экономичную, то есть наименее дорогостоящую и наиболее надежную форму применения наказания и исключения тех, кто считается вредным для общества. Закон, механизм закона был принят, как мне представляется, в конце XVIII в. в качестве принципа экономии, одновременно в широком и узком смысле слова «экономия», уголовной власти. Homo penalis,  человек наказуемый законом и могущий быть наказанным законом, этот homo penalis  в строгом смысле есть homo œconomicus.

И только закон позволяет соединить проблему наказания с проблемой экономии.

На деле оказалось, что в XIX в. эта экономия привела к парадоксальному результату. Каков принцип этого парадоксального результата, какова его причина? Это двусмысленность, которой обязаны тем фактом, что закон как закон, как общая форма уголовной экономии был очевидно индексирован противоправными действиями. Конечно, закон не санкционирует такие действия. Но, с другой стороны, принципы существования уголовного права, иначе говоря, необходимость наказывать, градация наказания, эффективное применение уголовного закона имеют смысл только в той мере, в какой они не наказывают действия – поскольку нет никакого смысла наказывать действия, – они имеют смысл, только если наказывают индивида, преступного индивида, причем речь идет о том, чтобы наказывать, исправлять давать пример другим возможным правонарушителям. Так что в этом расхождении между формой закона, определяющей отношение к действию, и эффективным применением закона, которое может быть нацелено только на индивида, в этом расхождении между преступлением и преступником обозначилась внутренняя линия соскальзывания всей системы. Внутренняя линия соскальзывания всей системы к чему? Ко все более и более индивидуалистической модуляции применения закона, а следовательно, обратным образом, к психологической, социологической, антропологической проблематизации того, к чему применяется закон. То есть на протяжении XIX в. homopenalis  перерастает в то, что можно было бы назвать homo criminolis.  Так что криминология конституируется в конце XIX в., века, наступившего после предложенной Беккариа и схематизированной Бентамом реформы, в следующем веке конституируется homo criminolis  как результат двусмысленности, a homo legalis, homo penalis  пропускается через целую антропологию преступления, заменяющую весьма суровую и весьма экономичную механику закона, через целую инфляцию: инфляцию знания, инфляцию сознания, инфляцию дискурса, умножение инстанций, институций, элементов решения и индивидуального использования приговоров от имени закона в терминах нормы. Так что экономический принцип отсылки к закону и присущей закону механике, эта строгая экономия, привела к инфляции, из которой уголовная система не может выбраться с конца XIX в. Так, во всяком случае, я смотрел бы на вещи, придерживайся я того, что могли бы сказать об этой эволюции неолибералы.

Этот анализ неолибералов, не занимающихся проблемами истории, анализ таких неолибералов, как Гэри Беккер (в статье, называвшейся «Преступление и наказание» и вышедшей в «Journal of Political Economy» в 1968 г.),²⁴ состоит в том, чтобы по сути пересмотреть тот утилитарный фильтр, которым пользовались Беккариа и Бентам, пытаясь [избежать][8], насколько это возможно, той серии соскальзываний, которая вела от homo œconomicus  к homo legal is,  к homo penal is  и наконец к homo criminalis:  придерживаясь, насколько это возможно благодаря чисто экономическому анализу, homo œconomicus  и полагая, что преступление можно проанализировать исходя из него; иначе говоря, попытаться нейтрализовать все следствия, происходящие оттого обстоятельства, что хотели – таков был случай Беккариа и Бентама – переосмыслить экономические проблемы и придать им форму в юридических рамках, которые были бы им абсолютно адекватны. Другими словами (я не утверждаю, что они так говорят, поскольку [история – не их проблема][9], но мне кажется, что эти неолибералы могли бы так сказать), ошибкой, принципом соскальзывания в уголовном праве XVIII в. была идея Беккариа и Бентама о том, что утилитарный расчет мог принять адекватную форму внутри юридической структуры. И в сущности, такова была одна из целей, одна из грез всей политической критики и всех проектов конца XVIII в. о том, что полезность примет форму права, а право будет строиться, целиком исходя из расчета полезности. История уголовного права показала, что эта адекватность недостижима. Таким образом, нужно сохранить проблему homo œconomicus,  не стремясь непосредственно перевести эту проблематику в термины и формы юридической структуры.

Итак, что они делают, чтобы проанализировать или утвердить анализ проблемы преступления изнутри экономической проблематики? Во‑первых, дают определение преступлению. Беккер в статье «Преступление и кара» [sic] дает преступлению такое определение: я называю преступлением любое действие, которое подвергает индивида риску быть осужденным на наказание²⁵ [Смех]. Я  удивлен тем, что вы смеетесь, потому что, так или иначе, это достаточно близко к определению из французского уголовного кодекса, а следовательно все вдохновляющиеся им кодексы также определяют преступление, ведь, как известно, уголовный кодекс определяет правонарушение следующим образом: правонарушение – это то, что наказуется исправительными наказаниями. Что такое преступление? – говорит уголовный кодекс, наш уголовный кодекс. Это то, что карается телесными и бесчестящими наказаниями.²⁶ Иначе говоря, уголовный кодекс не дает никакого сущностного, качественного, морального определения преступления. Преступление – это то, что карается законом, и точка. Так что, как видите, определение неолибералов очень близко: это то, что подвергает индивида риску быть осужденным на наказание. Это очень близко, но между тем существует отличие, отличие точки зрения, поскольку кодекс, избегая давать сущностное определение преступления, смотрит на дело с точки зрения действия и задается вопросом, что это за действие, как в конце концов охарактеризовать действие, которое можно назвать преступным, то есть то, которое наказуется как преступление. Это точка зрения действия, это, так сказать, операциональная характеристика, используемая судьей. Вы должны считать преступлением всякое действие, которое карается законом. Объективное, операциональное определение, даваемое с точки зрения судьи. Когда неолибералы говорят: преступление – это всякое действие, подвергающее индивида риску быть осужденным на наказание, определение, как видите, то же самое, просто меняется точка зрения. Мы принимаем точку зрения того, кто совершает преступление, или того, кто собирается совершить преступление, сохраняя само содержание определения. Мы ставим вопрос: что такое преступление для субъекта действия, поведения или поступка? Это причина того, что он рискует подвергнуться наказанию.

Как видите, это смещение точки зрения, в сущности, того же типа, что и произведенное в отношении человеческого капитала и труда. В прошлый раз я пытался показать вам, как неолибералы, пересматривающие проблему труда, пытались больше не мыслить экономический процесс с точки зрения капитала или механики, но принять точку зрения того, кто принимает решение трудиться. Таким образом, они подходят со стороны индивидуального субъекта, но, подходя со стороны индивидуального субъекта, не привлекают ни психологического знания, ни антропологического содержания, так же как, говоря о труде с точки зрения трудящегося, не занимались антропологией труда. Подходят со стороны самого субъекта в той мере (впрочем, к этому мы еще вернемся, потому что это очень важно (пока я говорю очень схематично)), в какой можно принять за сторону, аспект, разновидность интеллигибельной сетки его поведение, которое есть поведение экономическое. Берут субъекта лишь в качестве homo œconomicus,  что вовсе не означает, будто субъекта в целом рассматривают как homo œconomicus.  Другими словами, рассмотрение субъекта как homo œconomicus  не предполагает антропологической ассимиляции экономическим поведением всякого поведения, каким бы оно ни было. Это значит лишь, что такова сетка интеллигибельности, которую собираются наложить на поведение нового индивида. То есть то, посредством чего индивид станет руководимым[10], то, посредством чего им можно овладеть, в той и только в той мере, в какой он есть homo œconomicus.  Поверхностью соприкосновения между индивидом и осуществляемой над ним властью, а следовательно принципом регулирования власти над индивидом может быть только такого рода сетка homo œconomicus. Homo œconomicus  – это интерфейс правительства и индивида. И это вовсе не означает, что всякий индивид, всякий субъект – это человек экономический.

Подход со стороны индивидуального субъекта, рассматриваемого как homo œconomicus,  имеет своим следствием то, что, если преступление определяется как действие, которое индивид совершает, рискуя быть наказанным законом, нет никакой разницы между нарушением правил дорожного движения и предумышленным убийством. Это означает также, что преступник в этой перспективе никоим образом не отмечен и не окрашен моральными или антропологическими чертами. Преступник – это совершенно кто угодно. Преступник – это любой; в конце концов, он трактуется как любое лицо, инвестированное в действие, от которого оно ожидает выгоды, и рискующее убытком. С этой точки зрения, преступник – не что иное и должен оставаться не чем иным, как этим. В силу этого, как видите, уголовная система больше не должна заниматься раздвоенной реальностью преступления и преступника. Это поведение, это серия поведений, производящих такие действия, от которых деятели ожидают выгоды, будучи подвержены некоторому риску, не просто риску экономического убытка, но уголовному риску, или риску экономического убытка, налагаемого уголовной системой. Таким образом, сама уголовная система имеет дело не с преступниками, но с людьми, производящими такого рода действия. Другими словами, она должна реагировать на предложение преступления.

Итак, чем же будет наказание при этих условиях? Наказание (я отсылаю к определению Беккера) есть средство, используемое для ограничения негативных внешних факторов²⁷ определенных действий.²⁸ Во времена Беккариа и Бентама, во всей этой проблематике XVIII в., наказание оправдывалось тем, что действие, за которое наказывали, было вредным, и что именно для этого существует закон. Тот же принцип полезности должен был определять меру наказания. Нужно было наказать так, чтобы вредные результаты действия могли быть или устранены, или предупреждены. Таким образом, все это близко проблематике XVIII в., но также с существенным изменением. В то время как классическая теория пыталась просто соединить друг с другом различные разнородные результаты, ожидаемые от наказания, то есть проблему репарации, каковая есть проблема гражданская, проблему превенции по отношению к другим индивидам и т. п., неолибералы намереваются произвести артикуляцию, дезартикуляцию, отличную от наказания. Они различают два момента, по сути, они только и делают, что пересматривают центральную для англо‑саксонской юридической мысли или рефлексии проблематику. Они говорят: с одной стороны, существует закон, но что такое закон? Закон – это не что иное, как запрет, а формулировка запрета – это, с одной стороны, конечно, реальность, институциональная реальность. Если хотите, можно было бы сказать, ссылаясь на другую проблематику: это speech act,  имеющий определенные следствия.²⁹ Этот акт, впрочем, имеет определенную ценность сам по себе, поскольку формулировка закона предполагает и парламент, и обсуждение, и принимаемые решения. Это и в самом деле реальность, но реальность не единственная. А кроме того, с другой стороны, существуют инструменты, посредством которых этому запрету придается реальная «сила»[11]. Эта идея силы закона, как вы знаете, часто передается словом enforcement,  которое обычно переводят как «упрочение» (renforcement) закона. Это неправильно. Enforcement of law  – это нечто большее, чем применение закона, поскольку речь идет о целой серии реальных инструментов, которые нужно применять, чтобы осуществлять закон. Но это не упрочение закона, это нечто меньшее, чем упрочение закона, поскольку упрочение означало бы, что он слишком слаб и что нужно сделать небольшое дополнение или сделать его строже. Enforcement of law  – это совокупность инструментов, используемых для того, чтобы придать этому акту запрещения, в котором и заключается формулировка закона, социальную реальность, политическую реальность и т. п.

Каковы эти инструменты «утверждения» (enforcement) закона (простите за неологизм этой транскрипции)? Так вот, это количество наказания, предусмотренное за каждое преступление. Это значимость, деятельность, усердие, компетенция аппарата, призванного раскрывать преступления. Это значимость, качество аппарата, призванного изобличать преступников и давать действенные доказательства того, что они совершили преступление. Это большая или меньшая быстрота судей при вынесении приговора, большая или меньшая строгость судей в пределах, допускаемых законом. Кроме того, это большая или меньшая эффективность наказания, большая или меньшая неизменность применяемого наказания, которое пенитенциарная администрация может изменять, смягчать, а по необходимости усиливать. Весь этот ансамбль и создает утверждение закона, а следовательно, всего того, что отвечает на предложение преступления как поведения, о чем я вам уже говорил, тем, что называется отрицательным спросом. Утверждение закона – это совокупность действенных инструментов на рынке преступления, противопоставляющая предложению преступления отрицательный спрос. Это утверждение закона, конечно же, не является ни нейтральным, ни бесконечно растяжимым по двум коррелятивным причинам.

Первая, конечно же, заключается в том, что предложение преступления не является бесконечно и единообразно растяжимым, то есть не отвечает одинаковым образом на все формы и уровни отрицательного спроса, который ему противостоит. Можно выразиться еще проще: перед вами определенные формы преступления или некоторые классы преступного поведения, которые очень легко поддаются изменению или запросто интенсифицируются отрицательным спросом. Возьмем самый обычный пример: большой магазин самообслуживания, в котором 20 % оборота (я говорю совершенно произвольно) теряется за счет краж. Легко можно без значительных расходов на наблюдение или прибегания в крайних случаях к закону снизить этот показатель до 10 % и не более. Между 5 [%] и 10 % это еще относительно легко. Труднее снизить до 5 %, еще труднее до 2‑х и т. п. Точно так же можно быть уверенным, что существует целый класс убийств из ревности, который можно отчасти устранить, облегчив разводы. Но кроме того, есть группа преступлений из ревности, которую не изменит сверхтерпимость на уровне законов о разводе. Таким образом, гибкость, то есть модификация предложения по отношению к эффектам отрицательного спроса, не однородна в отношении различных классов или типов рассматриваемых действий.

Во‑вторых (и этот другой аспект тесно связан с первым), «утверждение» само по себе имеет стоимость и негативные внешние факторы. Оно имеет стоимость, то есть требует альтернативной оплаты. Все то, что вы инвестируете в аппарат утверждения закона, вы не сможете использовать иначе. Альтернативная плата – это то, что само собой разумеется. А она имеет стоимость, то есть включает политические, социальные и т. п. неудобства. Таким образом, цель или мишень уголовной политики не та же, что преследовали все реформаторы XVIII в., создавая свою систему универсальной законности, а именно полное исчезновение преступления. Уголовный закон и вся уголовная механика, о которой мечтал Бентам, должна была стать такой, чтобы в конечном счете, даже если в реальности это было невозможно, преступление исчезло. И идея Паноптикона, идея прозрачности, взгляда, настигающего каждого индивида, идея достаточно тонкой градации наказаний, чтобы каждый индивид в своих расчетах, в глубине души, в своем экономическом расчете мог сказать себе: нет, ведь если я совершу это преступление, наказание, которому я подвергнусь, слишком значительно, а следовательно я не пойду на это преступление, – такого рода нацеленность на всеобщее уничтожение преступления была принципом рациональности, организационным принципом уголовного расчета в духе реформаторов XVIII в. Здесь же, напротив, уголовная политика должна совершенно отказаться от устранения, от полного уничтожения преступления в качестве цели. Уголовная политика имеет своим регулятивным принципом вмешательство в рынок преступления в том, что касается предложения преступления. Именно вмешательство должно ограничить предложение преступления, а ограничивается оно лишь отрицательным спросом, стоимость которого, понятное дело, никогда не должна превышать стоимость той преступности, предложение которой надо ограничить. Именно так определяет цель уголовной политики Стиглер. «Утверждение закона, – говорит он, – имеет своей целью достижение такой степени соответствия правилу предписываемого поведения, достижение которого общество считает возможным, учитывая, что утверждение имеет свою стоимость». Это из «Journal of Political Economy» за 1970 г.³⁰ Как видите, в этот момент общество выступает как потребитель соответствующего поведения, го есть согласно неолиберальной теории потребления как производитель соответствующего поведения, удовлетворяющего его посредством определенного инвестирования. Как результат, хорошая уголовная политика никоим образом не стремится к пресечению преступления, она стремится к равновесию между кривыми предложения и отрицательного спроса на преступление. К тому же общество не нуждается в бесконечной конформности. Общество нисколько не нуждается в том, чтобы повиноваться всеохватной дисциплинарной системе. Общество платит определенную цену за беззаконие, и оно оказалось бы очень дурным, если бы пожелало бесконечно снижать эту цену беззакония. Это значит, что существенный для уголовной политики вопрос заключается не в том, как наказывать за преступления. И даже не в том, какие действия надо считать преступлениями. Но: какое преступление надо терпеть? Или: чего стерпеть нельзя? Таково определение Беккера в «Преступлении и каре». Два вопроса, говорит он: «Сколько преступлений можно допустить? Во‑вторых, сколько преступников должны остаться безнаказанными?».³¹ Таков вопрос уголовной системы.

Что конкретно это дает? В этом направлении проведено не так уж много исследований. Есть исследование Эрлиха о смертной казни, в котором он делает вывод о том, что в конце концов смертная казнь вполне приемлема.³² Но оставим это. Такого рода исследование не представляется мне ни особенно интересным, ни особенно эффективным в отношении рассматриваемого объекта. Зато в [других] областях, и особенно там, где преступность рассматривается скорее как феномен рынка, о результатах поговорить куда интереснее. Проблема наркотиков сама по себе, очевидно, являясь феноменом рынка, релевантна экономическому анализу, куда более доступна и куда более близка экономии преступности.³³ Таким образом, наркотики представляются как рынок и, скажем, почти до 1970‑х гг. политика ужесточения закона о наркотиках была нацелена главным образом на сокращение предложения наркотиков. Что значит сократить это преступное предложение наркотиков, делинквентность наркотиков? Что значит сократить количество наркотиков, поступающих на рынок? Контролировать и разрушать сеть переработки, а кроме того, контролировать и разрушать сеть распределения. Мы прекрасно знаем, к каким результатам привела политика шестидесятых годов. Чего она добилась, разрушая, конечно же, всегда не до конца (в силу причин, о которых можно спорить, но мы этого делать не станем), частично разрушая сети переработки и распределения? Во‑первых, это увеличило розничную цену наркотиков. Во‑вторых, это благоприятствовало и усиливало позиции монополии или олигополии нескольких крупных продавцов, крупных наркодельцов и крупных сетей по переработке и распределению наркотиков, а как результат монополии или олигополии – благоприятствовало росту цен, поскольку они не соблюдали законов рынка и конкуренции. И наконец, в‑третьих, еще более важный феномен преступности в узком смысле: потребление наркотиков (по крайней мере для настоящих наркоманов и некоторых злоупотребляющих), спрос на наркотики стал совершенно негибким, то есть какой бы ни была цена, наркоман будет находить свой товар и платить за него любую цену. А эта негибкость спроса на наркотики выступает причиной того, что преступность растет – проще говоря, убивают кого‑нибудь на улице, чтобы отобрать у него десять долларов и купить наркотик, в котором нуждаются. Так что с этой точки зрения законодательство, стиль законодательства или, скорее, стиль утверждения закона, развиваемый в шестидесятые годы, оказался сенсационным провалом.

Откуда второе решение, сформулированное в 1973 г. Итерли и Муром в терминах либеральной экономики.³⁴ Они говорят: совершенно неразумно стремиться ограничить предложение наркотиков. Нужно сдвинуть предложение наркотиков влево, то есть грубо и схематично постараться, чтобы наркотики стали более доступными и менее дорогими, с последующими модуляциями и уточнениями. Действительно, что происходит на реальном рынке наркотиков? В сущности, перед нами две категории – покупатели и потребители: те, кто начинает потреблять наркотики и чей спрос гибок, то есть те, кто может столкнуться с чересчур завышенными ценами и отказаться от потребления, от которого им обещали удовольствие, но которое они не могут оплатить. А с другой стороны, перед нами негибкий спрос, то есть те, кто купит в любом случае, какова бы ни была цена. Какова позиция наркодельцов? Предлагать относительно низкую рыночную цену потребителям, спрос которых гибок, то есть начинающим, потребляющим помалу и лишь однажды, и только однажды, чтобы они стали обычными потребителями, то есть чтобы их спрос стал негибким; в этот момент поднимаются цены, и наркотики, которые им теперь предлагают, имеют уже крайне завышенные монополистические цены, которые, таким образом, порождают феномены преступности. Какова в таком случае должна быть позиция тех, кто ориентируется на политику утверждения закона? Так вот, нужно сделать, напротив, чтобы так называемая входная цена, то есть цена для новых потребителей, была как можно выше, так, чтобы цена сама по себе была орудием разубеждения и чтобы мелкие, случайные потребители не могли сделать шаг к потреблению из‑за экономического порога. И наоборот, тем, чей спрос негибок, то есть тем, кто в любом случае заплатит любую цену, сбывать наркотики по возможно лучшей цене, то есть по цене как можно более низкой, чтобы им не приходилось (поскольку они в любом случае это сделают) добывать деньги на покупку наркотиков любыми средствами, – иначе говоря: [чтобы] их потребление наркотиков было как можно менее криминогенным. Таким образом, нужно установить низкую цену на наркотики для наркоманов, а для не‑наркоманов – самую высокую. Существует целая политика, которая, впрочем, сводится к [позиции][12], стремящейся не слишком различать то, что называется мягкими и жесткими наркотиками, различая наркотики с индуктивной стоимостью и наркотики без индуктивной стоимости, а главное – различая два типа потребления: гибкое потребление наркотиков и потребление негибкое. Отсюда целая политика утверждения закона в отношении новых потребителей, потенциальных потребителей, мелких дилеров, розничной торговли, ведущейся на уличных перекрестках; политика утверждения закона, подчиняющаяся экономической рациональности, которая есть рациональность рынка, с теми элементами отличия, о которых я вам говорил.

Какие следствия из всего этого можно вывести? Во‑первых, антропологическое смягчение преступника. Антропологическое смягчение преступника, в котором речь на самом деле идет не об элизии индивидуального порядка[13], но о постулировании элемента, измерения, уровня поведения, которое может быть одновременно и интерпретировано как экономическое поведение и контролироваться в качестве такового.[14] Эрлих в своей статье о смертной казни говорил: «Отвратительный, жестокий или патологический характер преступления не имеет никакого значения. Нет основания полагать, что те, кто любит или ненавидит других людей, менее „респонсивны“, менее чувствительны, не так легко реагируют на прибыли и потери, связанные с их деятельностью, чем лица, безразличные к благополучию других».³⁵ Другими словами, все различия, которые проводят, которые можно провести между прирожденными и случайными преступниками, порочными и не порочными, рецидивистами, не имеют никакого значения. Следует признать, что в любом случае, даже патологическом, субъект, взятый на определенном уровне и рассматриваемый под определенным углом зрения, есть в определенной мере, до некоторой степени субъект «респонсивный» к переменам в прибылях и потерях, то есть уголовное право должно быть чутким к игре возможных прибылей и потерь, чутким к среде. Это рыночная среда, в которой индивид делает свое предложение преступления и встречает положительный или отрицательный спрос, и есть то место, где оно должно действовать. Что ставит проблему, о которой я буду говорить в следующий раз: проблему техники и новой технологии, связанной, как мне кажется, с неолиберализмом, – технологии или психологии среды в США.

Во‑вторых (впрочем, к этому я еще вернусь),³⁶ то, что появляется на горизонте исследования, – не идеал или исчерпывающий дисциплинарный проект общества, в котором сеть законов сменялась и продолжалась бы в механизмах, скажем так, нормативных. Это и не то общество, которое нуждалось бы в механизме всеобщей нормализации и исключения ненормальных. Напротив, на горизонте встает образ, идея или тема‑программа общества, в котором осуществлялась бы оптимизация систем различия, в котором было бы предоставлено свободное поле для колебательных процессов, которое было бы терпимо к индивидам и миноритарной практике, в котором воздействовали бы не на игроков, но на правила игры и в котором, наконец, осуществлялось бы не направленное на подчинение индивидов вмешательство, но вмешательство экологического типа. В следующий раз я попытаюсь немного развить эти моменты.³⁷[15]

Лекция 28 марта 1979 г.

Модель  homo œconomicus. – Ее распространение на всякую форму поведения в американском неолиберализме. – Экономический анализ и поведенческие техники.  – Homo œconomicus как базовый элемент возникающих в XVIII в. новых правительственных интересов. – Начала истории понятия  homo œconomicus до Уолраса и Парето. – Субъект интереса в английской философии эмпиризма (Юм). – Расхождение между субъектом интереса и субъектом права: (1) Неустранимый характер интереса в отношении юридического волеизъявления. (2) Обратная логика рынка и договора. – Вторая инновация в отношении юридической модели: отношения экономического субъекта с политической властью. Кондоре е. «Невидимая рука» Адама Смита: невидимость связи между поиском индивидуальной выгоды и ростом общественного богатства. Необобщаемый характер экономического мира. Необходимое игнорирование государя. – Политическая экономия как критика правительственных интересов: дисквалификация возможности экономического правителя в двух его формах, меркантилистской и физиократической. – Политическая экономия, побочная наука искусства управлять.

Сегодня я хотел бы отойти от того, что я вам объяснял в течение последних недель, и немного обратиться к тому, что послужило мне отправной точкой в начале года. В прошлый раз я пытался показать вам, как американские неолибералы находили применение или во всяком случае пытались применить экономистский анализ к ряду объектов, областей поведения или поступков, которые не были рыночными поведением или поступками: например, пытались применить экономистами анализ к браку, к воспитанию детей, к преступности. Что, разумеется, ставит одновременно проблему теории и метода, проблему законности применения подобной экономической модели, практическую проблему эвристической ценности этой модели и т. п. Все эти проблемы обращаются вокруг одной темы или одного понятия: это, конечно же, homo œconomicus,  человек экономический. В какой мере законно и целесообразно применять сетку, схему и модель homo œconomicus  ко всякому деятелю, не только экономическому, но вообще общественному, который, например, вступает в брак, совершает преступление, воспитывает детей, питает привязанности и проводит время со своими ребятишками? Пригодна ли, применима ли здесь эта сетка homo œconomicus?  Действительно, эта проблема применимости homo œconomicus  стала теперь классической для неолиберальных дискуссий в США. «Бэкграунд» этого анализа, в конце концов, его главный текст – это книга фон Мизеса, которая называется «Human Action»,¹ ее обсуждение вы найдете преимущественно в 1960‑[19]70‑е гг., особенно в это десятилетие и особенно в 1962 г.,² в целой серии статей в «Journal of Political Economy»: статьях Беккера,³ Кирцнера⁴ и др.

Проблема homo œconomicus  и ее применимость представляются мне интересными, поскольку распространение сетки homo œconomicus  на области, которые не являются непосредственно и прямо экономическими, как мне кажется, преследует важные цели. Самая важная цель – это, конечно, проблема отождествления объекта экономического анализа с любым поведением, каким бы оно ни было, предполагающего оптимальное привлечение ограниченных ресурсов в альтернативных целях, что является самым общим определением объекта экономического анализа, такого, каким его определяла неоклассическая школа.⁵ Однако за этим отождествлением объекта экономического анализа с поступками, предполагающими оптимальное привлечение ресурсов в альтернативных целях, обнаруживается возможность распространения экономического анализа на всякий поступок, который использовал бы средства, ограниченные той или иной целью. Мы приходим к тому, что, быть может, объект экономического анализа должен отождествляться со всяким определенным поступком, предполагающим стратегический выбор средств, способов и инструментов: в итоге мы получаем отождествление объекта экономического анализа с любым рациональным поведением. В конце концов, разве экономика не является анализом рациональных поступков, и не зависит ли так или иначе любой рациональный поступок, каким бы он ни был, от экономического анализа? Разве подобное рациональное поведение, заключающееся в том, чтобы сводиться к разумному суждению, не является экономическим поведением в том смысле, в каком мы его только что определили, то есть оптимальным привлечением ограниченных ресурсов в альтернативных целях, поскольку его разумное основание состоит в том, чтобы разместить некоторое количество ограниченных ресурсов (эти ограниченные ресурсы представляют собой символическую систему, игру аксиом, определенные правила построения, и не всякое правило построения и не всякую символическую систему, а лишь некоторые), которые будут оптимально использоваться с определенными и альтернативными целями, причем в данном случае то, чего пытаются достичь по возможности наилучшим привлечением этих ограниченных ресурсов, есть скорее истинное заключение, чем заключение ложное? Таким образом, нет причин не определять всякий рациональный поступок, всякое рациональное поведение, каким бы оно ни было, как возможный объект экономического анализа.

По правде говоря, это определение, представляющееся крайне расширительным, не единственное, и такие наиболее радикальные американские неолибералы, как Беккер, говорят, что этого еще недостаточно, что объект экономического анализа можно распространить даже за пределы рационально определяемого и понимаемого поведения, о котором я только что упоминал, и что экономические законы и экономический анализ вполне могут применяться к не‑рациональным поступкам, то есть к поступкам, которые не стремятся или во всяком случае не только пытаются оптимизировать привлечение ограниченных ресурсов с определенной целью.⁶ Беккер говорит: экономический анализ, в сущности, вполне может обрести свои опорные точки и свою эффективность, только если поведение индивида отвечает тому условию, что реакция этого поведения не будет случайной по отношению к реальности. То есть любое поведение, систематически отвечающее на изменение переменных среды, всякое поведение, как говорит Беккер, «принимающее реальность», должно быть релевантным экономическому анализу.⁷ Homo œconomicus  – это тот, кто принимает реальность. Рациональное поведение – это любое поведение, чувствительное к изменениям переменных среды и отвечающее на него не случайным образом, но систематически, а экономика, таким образом, определяется как наука о систематичности реакций на переменные среды.

Грандиозное определение, которое экономисты, конечно, не навязывают, но которое представляет определенный интерес. Интерес, если угодно, практический, поскольку, определяя объект экономического анализа как совокупность систематических реакций индивида на переменные среды, вы вполне можете включить в экономику целый ряд техник, которые известны и популярны сегодня в США и которые называются поведенческими техниками. Все эти методы, самую ясную, самую строгую, самую суровую или самую нелепую форму принимающие у Скиннера,⁸ заключаются не в том, чтобы заниматься анализом значения поведения, но лишь в том, чтобы выяснить, как получившая стимул игра может посредством механизмов, скажем так, усиления повлечь за собой реакции, выдающие систематичность, и, исходя из этого, ввести другие переменные поведения; все эти поведенческие методы показывают, что понимаемую таким образом психологию вполне можно ввести в определение экономики, как ее понимает Беккер. Литературы об этих поведенческих техниках во Франции мало. В последней книге Кастеля «Психиатрическое общество» вы найдете главу о поведенческих техниках и сможете увидеть использование в конкретной ситуации (в данном случае это больница, психиатрическая клиника) одновременно экспериментальных и предполагающих сугубо экономический анализ поведения методов.⁹

Сегодня я хотел бы акцентировать другой аспект. Дело в том, что определение, которое дает Беккер (напомню еще раз, не принятое большинством экономистов), несмотря на закрытый характер, позволяет отметить определенный парадокс, поскольку, в сущности, homo œconomicus,  каким он появляется в XVIII в. (и к этому я сейчас вернусь), функционировал как то, что можно назвать неприкосновенным для осуществления власти элементом. Homo œconomicus  – это тот, кто следует своему интересу, тот, чей интерес спонтанно сходится с интересом других. Homo œconomicus  с точки зрения теории управления – это то, чего не нужно касаться. Homo œconomicus  предоставляют действовать. Это субъект или объект laissez‑faire.  Во всяком случае это партнер правительства, чье правило – laissez‑faire.  Так что в том определении Беккера, которое я вам привел, homo œconomicus,  то есть тот, кто принимает реальность или тот, кто систематически реагирует на изменения переменных среды, этот homo œconomicus  выступает как удобоуправляемый, как тот, кто систематически реагирует на искусственно вносимые в среду систематические изменения. Homo œconomicus  – это тот, кто в высшей степени управляем. Неприкосновенный партнер laissez‑faire, homo œconomicus  выступает теперь как коррелятив руководства, воздействующего на среду и систематически изменяющего переменные среды.

Мне кажется, этот парадокс позволяет определить проблему, о которой я хотел бы немного поговорить и которая заключается в следующем: шла ли речь в XVIII в. в связи с homo œconomicus  о том, чтобы поставить перед любым возможным правительством элемент, для него по существу и безоговорочно неустранимый? Идет ли речь при определении homo œconomicus  о том, чтобы обозначить область, совершенно недоступную для любых действий правительства? Есть ли homo œconomicus  атом свободы перед лицом всех условий, всех предприятий, всех законодательств, всех запретов возможного правительства, или же homo œconomicus  – уже не определенный тип субъекта, позволяющий искусству управлять регулироваться в соответствии с принципом экономии – экономии в обоих смыслах слова: в смысле политической экономии и в смысле ограничения, самоограничения, умеренности правительства? Нет нужды говорить вам, что в самом способе постановки вопроса уже содержится ответ, но это и есть то, о чем я хотел бы поговорить, то есть homo œconomicus  как партнер, как визави, как базовый элемент новых правительственных интересов, как они были сформулированы в XVIII в.

По правде говоря, в действительности нет ни какой‑либо теории homo œconomicus,  ни даже истории этого понятия.¹⁰ Практически нужно обратиться к тому, к чему взывали неоклассики, Уолрас¹¹ и Парето,¹² чтобы отчетливо увидеть появление того, что понимают под homo œconomicus.  Но фактически до Уолраса и Парето понятие homo œconomicus  уже использовалось, даже если и не была проделана его строгая концептуализация. Как можно уловить проблему homo œconomicus  и его появление? Одновременно упрощая и несколько произвольно, я буду отталкиваться как от данности от того, что в английском эмпиризме и в теории субъекта, эффективно разрабатываемой в английской эмпирической философии (еще раз отмечу, что я ввожу несколько произвольное разделение), что в той теории субъекта, которую мы обнаруживаем в английском эмпиризме, вероятно, происходит одна из мутаций, одна из важнейших теоретических трансформаций в западной мысли со времен Средневековья.

Что английский эмпиризм (скажем, тот, что появляется начиная с Кокка)¹³ привносит, без сомнения, впервые в западной философии, – это субъект, который не определяется ни свободой, ни оппозицией души и тела, ни присутствием средоточия или ядра вожделения, будучи более или менее отмечен падением или грехом, но выступает как одновременно неизбежный и неустранимый субъект индивидуального выбора. Что значит неизбежный? Я приведу очень простой пример, к которому часто обращается Юм,¹⁴ говоря: когда мы исследуем выбор индивида, когда мы задаемся вопросом, почему он делает то‑то и то‑то, а не что‑то другое, какого рода вопрос мы можем поставить и к какому неустранимому элементу можем прийти? Так вот, говорит он, «если спросить кого‑нибудь: почему ты делаешь упражнения? Он ответит: я делаю упражнения, потому что хочу быть здоровым. У него спросят: почему ты хочешь быть здоровым? А он ответит: потому что я предпочитаю здоровье болезни. Его сразу же спросят: почему ты предпочитаешь здоровье болезни? Он ответит: потому что болезнь мучительна, и посему я не хочу болеть. А если у него спросить, почему болезнь мучительна, здесь он будет вправе не отвечать, потому что этот вопрос лишен смысла». Мучительный или не мучительный характер чего‑то сам по себе составляет основание выбора, которому нельзя не последовать. Выбор между мучительным и не‑мучительным составляет лишнее: не сводится и не отсылает ни к какому суждению, ни к какому доказательству или расчету. Это что‑то вроде регрессивного ограничения исследования.

Во‑вторых, такого рода выбор есть выбор неустранимый. Я говорю о неустранимости не в том смысле, что, исходя из него, нельзя выбрать одно вместо другого. Вполне можно было бы сказать, что, если мы предпочитаем здоровье болезни, можно предпочесть болезнь смерти и в таком случае выбрать болезнь. Очевидно также, что мы вполне можем сказать: пусть лучше буду болен я, а не другой. Но, как бы то ни было, из чего исходит этот выбор за другого? Из моего предпочтения себя и из того факта, что для меня, например, будет более мучительно знать, что болен другой, а не я сам. Так что в конечном счете принципом моего выбора окажется мое собственное чувство страдания или не‑страдания, мучительного и приятного. Известный афоризм Юма гласит: когда мне предлагают выбрать между отсечением моего мизинца и смертью другого, ничто не заставит меня считать, даже если меня вынуждают позволить отрезать свой мизинец, что отсечение моего мизинца должно быть предпочтительней смерти другого.¹⁵

Таким образом, это неизбежные выборы, а по отношению к субъекту – выборы неустранимые. Этот принцип индивидуального, неизбежного, неустранимого выбора, принцип атомистического и безусловного выбора, отсылающий к самому субъекту, и называется интересом.

Мне кажется, фундаментальным в этой английской эмпирической философии, обзором которой я заниматься не стану, является введение того, чего прежде не было: идеи субъекта интереса, я хочу сказать, субъекта как принципа интереса, как отправной точки интереса или пространства механики интересов. Конечно, существует целая серия дискуссий о механике этого интереса, о том, что может ее запустить: это самосохранение, тело или душа, симпатия? В конце концов, это неважно. Важно то, что интерес появляется как форма одновременно непосредственного и абсолютного субъективного желания, и происходит это впервые.

Мне кажется, что проблема, в которой сходится вся проблематика homo œconomicus,  состоит в том, чтобы выяснить, может ли этот субъект, определяемый как субъект интереса, может ли эта форма желания, обозначаемая как интерес, рассматриваться как того же рода юридическое воление или пониматься как артикулируемая в ней. На первый взгляд, можно сказать, что интерес и юридическое воление являются или подобными, или по крайней мере вполне примиримыми. Именно к этому стремились в XVII в., до появления таких юристов, как Блэкстоун,¹⁶ до середины XVIII в.: своего рода смешение юридического анализа и анализа в терминах интереса. Например, когда Блэкстоун ставит проблему первичного договора, общественного договора, он говорит: почему индивиды заключили договор? Потому, что были в нем заинтересованы. У каждого индивида свои интересы, но в природном состоянии и до заключения договора эти интересы подвергаются опасности. Чтобы защитить хотя бы некоторые из них, приходится пожертвовать другими. Пожертвовать ближайшими ради тех, что важнее, а при необходимости отказаться от них.¹⁷ Короче, интерес здесь выступает как эмпирический принцип договора. А юридическое воление, которое формируется, когда субъект права конституируется посредством договора, – это, по сути, субъект интереса, но субъект, так сказать, облагороженного интереса, ставший исчислимым, рационализированным и т. п. Так что это, если хотите, несколько примиренческий анализ, в котором юридическое воление и интерес смешиваются и переплетаются, порождая друг друга; Юм замечает, что все это не так‑то просто. Почему, спрашивает Юм, вы заключаете договор? В силу интереса. Вы заключаете договор в силу интереса, поскольку замечаете, что, если вы один и не связаны с другими, ваши интересы будут попираться. Но когда вы заключили договор, почему вы этот договор соблюдаете? Юристы, и особенно Блэкстоун, почти в ту же самую эпоху говорили: договор соблюдают, потому что, когда индивиды, субъекты интереса, признают, что заинтересованы в заключении договора, обязательство по договору составляет своего рода трансценденцию, в отношении которой субъект оказывается, так сказать, подчиненным и которая вынуждает того, кто стал субъектом права, подчиняться договору. На что Юм отвечает: но это не так, ведь на самом деле договору подчиняются не потому, что это договор, не потому, что над вами довлеет договор или, другими словами, не потому, что вы внезапно стали субъектом права, перестав быть субъектом интереса. Если вы по‑прежнему соблюдаете договор, так это потому, что у вас есть следующее простое соображение: «Торговля, которую мы ведем с нашими ближними, от которой мы получаем столь великие преимущества, не имела бы никакой гарантии, не соблюдай мы свои обязательства».¹⁸ То есть, если мы соблюдаем договор, то не потому, что существует договор, но потому, что заинтересованы, чтобы он существовал. Другими словами, появление договора не заменило субъекта интереса субъектом права. В расчете интереса конституировалась форма, конституировался элемент, который по‑прежнему представляет определенный интерес. А если он не представляет никакого интереса, ничто не может заставить меня по‑прежнему подчиняться договору.¹⁹ Таким образом, интерес и юридическое воление не меняются местами. Субъект права не занимает место субъекта интереса. Субъект интереса остается, он существует и продолжает существовать до тех пор, пока существует юридическая структура или договор. До тех пор, пока существует закон, продолжает существовать субъект интереса. Он постоянно выходит за пределы субъекта права. Он не устраняется субъектом права. Он не поглощается им. Он выходит за его пределы, окружает его, выступает постоянным условием его функционирования. Таким образом, по отношению к юридическому волению интерес составляет нечто неустранимое. Это первое.

Во‑вторых, субъект права и субъект интереса не подчиняются одной и той же логике. Чем характеризуется субъект права? Дело в том, что опирается он, конечно же, на естественные права. Однако в позитивной системе он оказывается субъектом права, принимая принцип уступки естественных прав, принцип отказа от них; подписываясь под ограничением этих прав, он принимает принцип их передачи. То есть субъект права есть по определению субъект, который принимает негативность, принимает отказ от самого себя, который соглашается, так сказать, разделиться и быть на определенном уровне обладателем некоторых естественных и непосредственных прав, а на другом уровне – тем, кто принимает принцип отказа от них и кто конституируется как другой субъект права, накладывающийся на первого. Разделение субъекта, существование трансценденции второго субъекта по отношению к первому, отношение негативности, отречение, разграничение между одним и другим – все это характеризует диалектику или механику субъекта права, и здесь, в этом движении, появляются закон и запрет.

Зато субъект интереса не подчиняется той же механике (здесь вступает в свои права экономический анализ, придающий своего рода эмпирическое содержание теме субъекта интереса). Что показал анализ рынка, например, то, что показали и физиократы во Франции, и английские экономисты, и даже такие теоретики, как Мандевиль,²⁰ это то, что, в сущности, механика интересов никогда не требует от индивида отказаться от своего интереса. Либо, например, то, что происходит на рынке зерна (как вы помните, мы говорили об этом в прошлый раз),²¹ либо обильный урожай в одной стране и недород в другой. Законодательство, обычно устанавливавшееся в большинстве стран, запрещало неограниченно экспортировать хлеб из богатой страны в страну, в которой случился недород, чтобы в стране, располагающей запасом, не начался голод. На что экономисты [отвечают]: абсурд! Позвольте действовать механике интересов, позвольте торговцам зерном вывозить свой товар в страны, где случился недород, где зерно дорого и где его легко продать, и вы увидите, что чем больше они будут следовать своему интересу, тем лучше будут идти дела, и вы получите общую выгоду, которая будет происходить из максимизации интереса каждого. Каждый не просто может следовать своему интересу, но нужно, чтобы каждый следовал своему интересу, чтобы он следовал ему до конца, пытаясь довести его до максимума, и тогда обнаружатся элементы, исходя из которых интерес других будет не только сохранен, но даже окажется большим. Таким образом, мы имеем дело с субъектом интереса, таким, каким его заставляют функционировать экономисты; это механика, совершенно отличная от диалектики субъекта права, поскольку это эгоистическая, непосредственно умножающая механика, механика без трансцендирования чего бы то ни было, в которой желание каждого спонтанно и как бы невольно согласуется с желанием и интересом других. Это далеко не диалектика отказа, трансцендентности и добровольной связи, которую мы находим в юридической теории договора. Рынок и договор функционируют прямо противоположно друг другу, и фактически перед нами две взаимно противоположные структуры.

Резюмируя все это, можно сказать, что весь анализ интереса в XVIII в., который, как кажется на первый взгляд, можно без труда увязать с теорией договора, этот анализ, если к нему немного присмотреться, в характерных чертах учения о договоре и о субъекте права фактически открывает совершенно новую, совершенно отличную проблематику.[16] Это, так сказать, точка пересечения эмпирической концепции субъекта интереса и исследований экономистов, стремящихся определить субъекта, который есть субъект интереса и действия которого имеют ценность одновременно умножения и прибыли благодаря интенсификации самого интереса, а это как раз и характеризует homo œconomicus. Homo œconomicus  в XVIII в. Представляется мне фигурой совершенно отличной и не совпадающей с тем, что можно было бы назвать homo jitridicus  или, если хотите, homo legal is.

Коль скоро это отличие установлено, можно идти дальше: в силу причин, о которых я только что сказал, существует не только формальная разнородность между экономическим субъектом и субъектом права, но вполне закономерно, что между субъектом права и экономическим субъектом есть существенная разница в том отношении, которое они поддерживают с политической властью. Или, если хотите, проблематика человека экономического совершенно иначе ставит вопрос об основании и осуществлении власти, чего не могла сделать фигура и элемент человека юридического, субъект права. Чтобы объяснить, что же такого радикально нового в человеке экономическом с точки зрения проблемы власти и легитимного осуществления власти, я бы хотел для начала процитировать текст Кондорсе, который, как мне кажется, многое проясняет.

Это фрагмент Девятой эпохи «Прогресса человеческого разума». Кондорсе говорит: интерес индивида, изолированного от системы общества, – он хочет сказать, не потому, что индивид изолирован от общества (то есть он не берет одинокого индивида): индивид существует в обществе, но мы рассмотрим его интерес отдельно и сам по себе, – так вот, говорит он, этот сугубо индивидуальный интерес того, кто оказывается внутри системы не только общества, но обществ, обнаруживает две характеристики. Во‑первых, интерес зависит от бесконечного количества вещей. Интерес этого индивида будет зависеть от превратностей природы, против которых он бессилен и которые он не может предусмотреть. Он зависит от более или менее отдаленных политических событий. Короче, усилия этого индивида оказываются связаны с движением мира, который выходит за его пределы и который неизменно ускользает от него. Во‑вторых, несмотря ни на что, «в этом кажущемся хаосе, – говорит Кондорсе, – мы видим тем не менее в силу общемирового морального закона, что усилия каждого для самого себя способствуют благосостоянию всех».²² То есть он хочет сказать, что, с одной стороны, каждый оказывается в высшей степени зависим от целого неконтролируемого, заданного, представляющего собой движение вещей и мира. Самое отдаленное событие, которое может произойти на другой стороне земного шара, может отразиться на моем интересе, а я ничего не могу со всем этим поделать. Желание каждого, интерес каждого и то, как этот интерес реализуется или не реализуется, – все это связано с массой элементов, ускользающих от индивида. В то же время интерес индивида независимо от того, знает ли он об этом, хочет ли он этого, может ли он это контролировать, оказывается связан с целой серией позитивных эффектов, выступающих причиной того, что все, что [для него] выгодно, окажется выгодно для других. Так что человек экономический оказывается помещен в то, что можно было бы назвать бесконечным полем имманенции, связывающее его, с одной стороны, в форме зависимости с целым рядом случайностей, а с другой – в форме производства с выгодой других, или же связывающее его выгоду с производством других. Совпадение интересов удваивает и покрывает этот бесконечный хаос случайностей.

Таким образом, homo œconomicus  подвергается тому, что можно было бы назвать невольным удвоением: зависящим от случайностей, которые его настигают, и от выгоды, которую он производит для других, вовсе не стремясь к этому. Кроме того, он подвергается бесконечному удвоению, поскольку, с одной стороны, случайности, от которых зависит интерес, относятся к области, которую нельзя ни обозреть, ни подвергнуть подсчету, а с другой – выгода, которую он произведет для других, производя свою собственную, также бесконечна, потому что не подлежит учету. Безвольное, бесконечное удвоение, не подлежащее подсчету удвоение, впрочем, не означает, что эта бесконечность, безвольность, неконтролируемость могут дисквалифицировать его интерес, его расчет, который он может предпринимать, чтобы как можно лучше следовать своему интересу. Напротив, эта бесконечность обосновывает, так сказать, сугубо индивидуальный расчет, придавая ему основательность, эффективность, вписывая его в реальность и связывая его по возможности наилучшим способом со всем остальным миром. Таким образом, перед нами система, в которой homo œconomicus  обязан позитивным характером своего расчета всему тому, что как раз от его расчета ускользает. Обратимся ко всем известному тексту, которого нам не миновать и который написан Адамом Смитом, к замечательному тексту главы 2 книги IV – это единственный текст в «Богатстве народов», где он говорит об этой примечательной вещи: «Предпочитая оказывать поддержку отечественному производству, а не иностранному, он имеет в виду лишь свой собственный интерес, и, осуществляя это производство таким образом, чтобы его продукт обладал максимальной стоимостью, он преследует лишь свою собственную выгоду, причем в этом [случае][17], как и во многих других, он невидимой рукой направляется к цели, которая совсем и не входила в его намерения».²³ Таким образом, мы оказываемся в самом сердце проблематики невидимой руки, являющейся коррелятом homo œconomicus  или, скорее, разновидностью своеобразной механики, заставляющей homo œconomicus  функционировать как субъекта индивидуального интереса внутри всеобщности, которая от него ускользает и которая тем не менее обосновывает рациональность его эгоистического выбора.

Что это за невидимая рука? Мы привыкли говорить, что невидимая рука отсылает к мысли Адама Смита, более или менее отражающей экономический оптимизм. Кроме того, мы привыкли говорить, что в этой невидимой руке следует видеть отголосок теологической мысли о естественном порядке. При этом оказывается, что Смит более или менее имплицитно подразумевал под понятием невидимой руки пустое место, втайне занимаемое, впрочем, провиденциальным богом, присутствующим в экономическом процессе, вроде того как бог Мальбранша присутствует во всем мире и в малейшем жесте всякого индивида, опосредуя интеллигибельное пространство и всецело господствуя над ним.²⁴ Невидимая рука Адама Смита – это что‑то вроде бога Мальбранша, интеллигибельное пространство которого было бы заполнено не линиями, поверхностями и телами, но продавцами, рынками, кораблями, обозами, большими дорогами. Откуда идея, что этому экономическому миру сущностно присуща прозрачность и что, если всеобщность процесса и ускользает от каждого из задействованных в экономике людей, зато существует точка, где всеобщность прозрачна для некоего взгляда, взгляда того, чья невидимая рука согласно логике этого взгляда и тому, что видит этот взгляд, связует воедино все нити этих разрозненных интересов. Таким образом, это условие, или постулат, всеобщей прозрачности экономического мира. Если мы немного вчитаемся в текст, что говорит нам Адам Смит? Он говорит, что люди, которые совершенно не знают ни почему,  ни как,  следуют своим собственным интересам, а в конечном счете это приносит выгоду всем. Они думают только о собственной наживе, а выгоду от этого получает вся промышленность. Люди, говорит он, думают только о своей собственной наживе и не думают о выгоде всех. И добавляет: в конце концов не всегда так уж плохо, что выгода всех никак не входит в заботы породы торговцев.²⁵ «Мне ни разу не приходилось слышать, чтобы много хорошего было сделано теми, которые делали вид, что они ведут торговлю ради блага общества. Впрочем, подобные претензии не очень обычны среди купцов».²⁶ В общем, можно сказать: благодарение небесам, что люди заботятся только о своих интересах, благодарение небесам, что торговцы – законченные эгоисты, и редко кто из них заботится об общем благе, поскольку, когда они начинают заботиться об общем благе, дела не идут.

Другими словами, существуют два взаимосвязанных элемента. Чтобы быть уверенными в коллективной выгоде, быть уверенным, что будет достигнуто наивысшее благо для большинства людей, не только возможно, но и совершенно необходимо, чтобы каждый из деятелей в этой всеобщности был слеп. На уровне коллективного результата для каждого должна оставаться неопределенность, так, чтобы этот положительный коллективный результат был поистине желанным. Сокрытие, ослепление совершенно необходимы для всех экономических агентов.²⁷ Не нужно стремиться к общественному благу. К нему не нужно стремиться, потому что его невозможно рассчитать изнутри, по крайней мере изнутри экономической стратегии. Это сердцевина принципа невидимости. Иначе говоря, в случае с этой знаменитой теорией невидимой руки Адама Смита мы привыкли подчеркивать слово «рука», то есть то обстоятельство, что существует что‑то вроде провидения, связывающего воедино все разрозненные нити. Однако мне представляется, что другой элемент, элемент невидимости по меньшей мере столь же важен. Невидимость – это не просто обстоятельство, которое в связи с определенным недостатком человеческого понимания помешало бы людям отдавать себе отчет в том, что за ними стоит рука, упорядочивающая или связующая то, что каждый делает сам для себя. Невидимость совершенно необходима. Именно невидимость служит причиной того, что никакой из экономических агентов не может стремиться к общественному благу.

Никакой из экономических агентов. Но, пожалуй, надо пойти дальше. Не только никакой из экономических агентов, но и никакой из политических агентов. Иначе говоря, мир экономики должен быть скрытым от правителя в двух отношениях. О первом отношении мы уже знаем, так что не стоит на нем останавливаться, а именно поскольку экономическая механика предполагает, что каждый следует своему собственному интересу, нужно предоставить каждому laisser faire.  Политической власти не следует вмешиваться в ту динамику, которую природа вложила в сердце человека. Таким образом, правительству запрещается чинить препятствия интересу индивидов. Именно это имеет в виду Адам Смит, когда пишет: общественный интерес требует, чтобы каждый понимал свой интерес и беспрепятственно повиновался ему.²⁸ Другими словами, правительство не может чинить препятствия игре индивидуальных интересов. Но пойдем дальше. Правительство не только не должно чинить препятствий интересу каждого, но невозможно, чтобы государь мог иметь в экономическом механизме такую точку зрения, которая обобщала бы каждый из элементов и позволяла искусственно или произвольно комбинировать их. Невидимая рука, спонтанно комбинирующая интересы, в то же время запрещает любую форму вмешательства, более того, любую форму взгляда сверху, которая позволила бы тотализировать экономический процесс. С этой точки зрения весьма прозрачен текст Фергюсона. В «Истории гражданского общества»²⁹ он говорит: «Чем больше благ добывает человек для себя лично, тем богаче становится его страна […] Когда же искушенный политик начинает активно во все вмешиваться, он лишь мешает и вызывает нарекания; когда купец забывает о собственной выгоде и начинает думать за всю страну, подобное знаменует приближение периода фантазий и химер».³⁰ Фергюсон обращается к примеру французских и английских колоний в Америке и, анализируя французскую и английскую модели колонизации, говорит: французы пришли со своими проектами, своей администрацией, своим пониманием того, что было бы наилучшим для их колоний в Америке. Они строили «обширные проекты», а эти обширные проекты могли быть «реализованы в идее», и французские колонии в Америке рушились. Зато с чем пришли колонизировать Америку англичане? С грандиозными проектами? Отнюдь. С «близорукостью». У них не было никакого иного проекта, кроме непосредственной выгоды каждого, или, скорее, каждый имел в виду лишь ограниченность собственного проекта. Промышленность сразу стала активной, а колонии – процветающими.³¹ Следовательно, экономика, понимаемая не только как практика, но и как тип правительственного вмешательства, как форма деятельности государства или государя, так вот, экономика может быть только близорукой, и если бы появился государь, претендующий на дальнозоркость, на всеобщий и тотализирующий взгляд, это государь неизменно видел бы лишь химеры. Политическая экономия середины XVIII в. разоблачает паралогизм политической тотализации экономического процесса.

А что государь есть, что государь может быть, что государь должен быть невежественным, о том говорит Адам Смит в главе 9 книги IV «О богатстве народов», поясняя то, что он хотел сказать о невидимой руке и о той значимости, которую он придает прилагательному «невидимый». Смит говорит следующее: «Каждому человеку, пока он не нарушает законов справедливости, предоставляется совершенно свободно преследовать по собственному разумению свои интересы и конкурировать своим трудом и капиталом с трудом и капиталом любого другого лица и целого класса».³² Таким образом, это принцип laissez‑faire,  согласно которому каждый в любом случае должен следовать своему интересу. И тогда, говорит он довольно лицемерно (во всяком случае, я говорю, что это лицемерие), государь может найти, что это прекрасно, поскольку «освобождается от обязанности – надзора за всеми экономическими процессами, – при выполнении которой он всегда будет подвергаться бесчисленным обманам».³³ Я говорю «лицемерная фраза», потому что ее можно понять и так: государь есть одинокий человек, окруженный более или менее верными советниками, и если бы он принял на себя неподъемную задачу надзирать за всеобщностью экономического процесса, он, несомненно, был бы обманут администраторами и нечестными министрами. Однако эта фраза означает также, что он совершал бы ошибки не только из‑за нечестности своих министров или неизбежно неконтролируемой сложности администрации. Он совершал бы ошибки, так сказать, в силу сущностной и фундаментальной причины. Он не мог бы не ошибаться, о чем, впрочем, говорит конец фразы, трактующий о той задаче, о том грузе, от которого государь должен быть освобожден: от задачи надзирать за всеобщностью экономического процесса, «надлежащее выполнение [которой. – А. Д. ] недоступно никакой человеческой мудрости и знанию, от обязанности руководить трудом частных лиц и направлять его к занятиям, более соответствующим интересам общества».³⁴

Экономическая рациональность оказывается не только окружаемой непознаваемостью всеобщности процесса, но и основанной на ней. Homo œconomicus  – это единственный островок возможной рациональности в экономическом процессе, неконтролируемый характер которого не осуждается, но, напротив, обосновывает рациональность атомистического поведения homo œconomicus.  Таким образом, экономический мир по своей природе непрозрачен. По своей природе он необобщаем. Он от начала до конца конституируется точками зрения, множественность которых тем более неустранима, что спонтанно поддерживается и в конечном итоге ведет к их совпадению. Экономия – атеистическая дисциплина; экономия – это дисциплина без Бога; экономия – это дисциплина без всеобщности; экономия – это дисциплина, манифестирующая не только бесполезность, но и невозможность точки зрения государя на всеобщность государства, которым он правит. Экономии удается в юридической форме перехитрить государя, осуществляющего свой суверенитет внутри государства, в том отношении, что экономические процессы оказываются существенной частью жизни общества. Либерализм в своем современном состоянии начался с того момента, когда была сформулирована сущностная несовместимость между множественностью, характеризующей нетотализуемость субъектов интереса, экономических субъектов, с одной стороны, и тотализирующим единством юридического правителя – с другой.

Грандиозному усилию юридическо‑политической мысли XVIII в. показать, как, исходя из индивидуальных субъектов права, субъектов естественного права, можно прийти к конституции политического единства, определяемого существованием правителя, неважно, индивидуального или нет, но обладающего, с одной стороны, совокупностью своих индивидуальных прав, и в то же время – принципом ограничения этих прав, всей этой грандиозной проблематике недоставало проблематики экономии. Проблематика экономии, экономического интереса, подчиняется совсем иной конфигурации, совсем иной логике, совсем иному типу доказательства и совсем иной рациональности. Действительно, политико‑юридический мир и мир экономический выступают в XVIII в. как разнородные и несовместимые миры. Идея экономико‑юридической науки строго невозможна, и действительно, она так никогда и не была создана. По отношению к юридическому правителю, государю, обладающему правами и обосновывающему действующее право, исходя из естественного права индивида, homo œconomicus  – это тот, кто может сказать: ты не должен, не потому что я имею права, а потому что ты не имеешь права касаться этого, – а вот что говорит государю человек права, homo juridicus:  я имею права, некоторые из них я вверил тебе, а других ты не должен касаться, или: я вверил тебе свои права для такой‑то и такой‑то цели. Homo œconomicus  так не говорит. Он тоже говорит государю: ты не должен, но добавляет: не должен почему? Ты не должен, потому что ты не можешь. Ты не можешь в смысле «ты бессилен», а почему ты бессилен, почему ты не можешь? Ты не можешь, потому что ты не знаешь, а не знаешь ты, потому что не можешь знать.

Перед нами, как мне кажется, очень важный момент: здесь политическая экономия может предстать критикой правительственных интересов. Слово «критика» я использую здесь в чистом и философском смысле этого термина.³⁵ В конце концов Кант, хотя и чуть позже, должен будет сказать человеку, что он не может познать всеобщность мира. Так вот, политическая экономия несколькими десятилетиями раньше сказала правителю: ты тоже не можешь познать всеобщность экономического процесса. В экономии нет государя. Нет экономического правителя. Мне кажется, перед нами один из чрезвычайно важных моментов в истории экономической мысли, но главное – в истории правительственных интересов. Отсутствие или невозможность экономического правителя: именно эта проблема встанет в конце концов перед всей Европой и перед всем миром с его правительственными практиками, экономическими проблемами, социализмом, планированием, экономикой благосостояния. Все возвращения, все повторения либеральной и неолиберальной мысли в Европе XIX в. – это всегда некоторый способ поставить проблему невозможности существования экономического правителя. И наоборот, все, что появляется вновь, будь то планирование, дирижистская экономика, социализм, государственный социализм, оказывается проблемой знания того, можно ли преодолеть это проклятие, сформулированное политической экономией в самый момент ее появления, направленное на экономического правителя и в то же время являющееся условием существования самой политической экономии: не найдется ли, несмотря ни на что, такая точка, в которой можно было бы определить экономический суверенитет?

В менее подробном масштабе теория невидимой руки, как мне кажется, имеет своей важнейшей функцией дисквалификацию политического суверена. Если пробежаться по истории либерализма последних двух веков, взглянув на его непосредственный контекст, станет совершенно очевидно, что эта теория невидимой руки, понимаемая как устранение самой возможности экономического суверена, представляет собой отказ от полицейского государства, о котором я вам говорил в прошлом году.³⁶ Полицейское государство, или руководствующееся государственными интересами государство с присущей ему меркантилистской политикой, начиная с XVII в. вполне эксплицитно пыталось конституировать правителя, который больше не был бы сувереном права или зависел от права, но который был бы также правителем, способным администрировать – администрировать, понятное дело, не только субъектов, над которыми он осуществляет свой авторитет, но также и экономические процессы, которые могут разворачиваться между индивидами и между государствами. Полицейское государство, каким его хочет заставить функционировать одновременно волюнтаристская и меркантилистская политика государей, во всяком случае некоторых государей, таких как французский государь в XVII и XVIII вв., всецело основывается на постулате о том, что должен существовать экономический суверен. Политическая экономия составляет не просто опровержение меркантилистских доктрин или практик. Политическая экономия Адама Смита не просто показывает, что меркантилизм возник в результате технической или теоретической ошибки. Политическая экономия Адама Смита, экономический либерализм, представляет собой дисквалификацию политического проекта всеобщности и, более радикально, дисквалификацию политических интересов, которые были бы индексированы в государстве и его суверенитете.

Впрочем, интересно поточнее разобраться с тем, чему же противостоит теория невидимой руки. Она противостоит как раз тому, что говорили почти в ту эпоху или во всяком случае за несколько лет до того физиократы, поскольку позиция физиократов с этой точки зрения весьма интересна и весьма парадоксальна. Физиократы во Франции предприняли исследования рынка и рыночных механизмов, те исследования, о которых я вам говорил уже много раз³⁷ и которые доказывали, что совершенно не нужно, чтобы правительство, государство, государь вмешивались в механику интересов, служащую причиной того, что товары отправляются туда, где им легче всего найти покупателей и наилучшую цену. Таким образом, физиократия была жесткой критикой всякой административной регламентации, посредством которой осуществлялась власть правителя над экономией. Однако физиократы тотчас добавляли: надо оставить свободными экономических агентов, но, во‑первых, следует считать, что территория всей страны – это, в сущности, собственность государя, или во всяком случае государь – совладелец всех земель страны, а следовательно сопроизводитель; это позволяло им оправдать налог. Таким образом, государь в концепции физиократов оказывается, так сказать, адекватен и в принципе, и по праву, а впрочем, и фактически всему производству и всей экономической деятельности страны в качестве совладельца земель и сопроизводителя продукта.

Во‑вторых, говорят физиократы, существование Экономической таблицы, позволяющей в точности проследить циркуляцию продукции и создание ренты, дает государю возможность точно знать, что происходит в его стране, а следовательно власть контролировать экономические процессы. То есть Экономическая таблица предлагает государю принцип анализа как принцип прозрачности всеобщности экономического процесса. Так что если правитель оставляет свободными экономических агентов, так это потому, что он благодаря Экономической таблице знает одновременно и то, что происходит, и то, как это должно происходить. Таким образом, от имени этого всеобщего знания он может свободно и рационально принимать или, вернее, побуждаемый самим разумом, знанием и истиной, должен принять принцип свободы экономических агентов. Так что между знанием государя и свободой индивидов возникает вторая адеквация.

Наконец, в‑третьих, хорошее правление – правление государя, который в точности знает все, что происходит в экономических процессах благодаря Экономической таблице, – должно разъяснять различным экономическим агентам, различным субъектам, как это происходит, почему это происходит и что они должны сделать, чтобы максимизировать свою выгоду. Должно существовать экономическое знание, которое будет распространяться как можно шире и как можно единообразнее среди всех субъектов, и это экономическое знание, принцип которого неизменно обнаруживается в составленной физиократами Экономической таблице, будет общим для экономически образованных субъектов и для государя, способного учесть основные законы экономии. Так что на уровне знания, на уровне сознавания истины возникает третья адеквация между государем и процессами или по крайней мере экономическими агентами. Таким образом, как видите, у физиократов принцип laissez‑faire,  принцип необходимой свободы экономических агентов стремится к совпадению с существованием государя, с существованием более чем деспотичного государя, тем менее сдерживаемого традициями, обычаями, правилами, фундаментальными законами, так что его единственным законом оказывается закон очевидности, очевидности четко выверенного и четко выстроенного знания, которое он разделяет с экономическими агентами. Здесь, и только здесь нам поистине предстает идея прозрачности экономии и политики друг для друга. Здесь, и только здесь, можно найти идею о том, что надо предоставить экономическим агентам свободу и что тогда мы достигнем политического суверенитета, проницаемого для взгляда и, так сказать, единообразного освещения очевидности, всеобщности экономического процесса.

Невидимая рука Адама Смита – это нечто прямо противоположное. Это критика той парадоксальной идеи всеобщей экономической свободы и абсолютного деспотизма, которую пытались отстаивать физиократы в своей теории экономической очевидности. Невидимая рука, напротив, основывается на принципе, согласно которому это невозможно, что здесь не может быть государя и деспотизма в физиократическом смысле этих терминов, потому что не может быть экономической очевидности. Так что, как видите, изначально – во всяком случае, если считать началом политической экономии теорию Адама Смита и либеральную теорию, – экономическая наука никогда не представлялась как‑то, что должно быть линией поведения, дополнительным планированием того, чем могла бы быть правительственная рациональность. Политическая экономия – это действительно наука, это действительно тип знания, это действительно способ познания, который должны принимать в расчет те, кто правит. Однако экономическая наука не может быть наукой правления, а правление не может иметь своим принципом, законом, правилом поведения или внутренней рациональности экономию. Экономия – это побочная наука по отношению к искусству управлять. Править нужно вместе с экономией, вместе с экономистами, прислушиваясь к экономистам, но не нужно и не подразумевается, невозможно, чтобы экономия стала самой правительственной рациональностью.

Мне кажется, именно так можно прокомментировать теорию невидимой руки в связи с проблемой правительственной рациональности или искусства управлять. В таком случае возникает вопрос: чем будет заниматься правительство и каким будет его объект, если не экономический процесс и не всеобщность экономического процесса по праву составляют его объект? Это, как мне представляется, теория гражданского общества, о которой попытаюсь рассказать вам в следующий раз.

Лекция 4 апреля 1979 г.

Начала истории понятия  homo œconomicus (II). – Возвращение к проблеме ограничения суверенной власти экономической деятельностью. – Появление нового поля, соответствующего либеральному искусству управлять: гражданское общество.  – Homo œconomicus и гражданское общество: неотделимые друг от друга элементы либеральной правительственной технологии. – Анализ понятия «гражданское общество»: эволюция от Локка до Фергюсона. «Опыт истории гражданского общества» Фергюсона (1787). Четыре основные характеристики гражданского общества по Фергюсону: (1) оно есть историко‑природная константа: (2) оно служит опорой спонтанному объединению индивидов. Парадокс экономической связи: (3) она служит постоянной матрицей политической власти: (4) она составляет двигатель истории. – Появление новой системы политической мысли. – Теоретические следствия: (а) вопрос об отношениях между государством и обществом. Немецкая, английская и французская проблематики: (b) регулирование осуществления власти: мудрость государя в рациональных расчетах управляемых. – Общее заключение.

В прошлый раз я слегка коснулся темы homo œconomicus,  пронизывающей всю экономическую мысль, а главным образом – либеральную мысль примерно с середины XVIII в. Я пытался показать вам, как homo œconomicus  стал чем‑то вроде незаменимого атома и неустранимого интереса. Я пытался показать вам, что этот атом интереса не был ни совпадающим, ни идентичным, ни сводимым к тому, что в юридической мысли составляет сущность субъекта права; что homo œconomicus  и субъект права, таким образом, не совпадают и что, наконец, homo œconomicus  не интегрируется в ансамбль, частью которого он является согласно той же диалектике, по которой субъект права также является частью ансамбля, то есть субъект права интегрируется в ансамбль всех прочих субъектов права в силу диалектики отказа от своих прав или передачи своих прав кому‑либо другому, тогда как homo œconomicus  интегрируется в экономический ансамбль, частью которого он является, не посредством передачи, изъятия, диалектики отказа, но посредством диалектики спонтанного умножения.

Это отличие, эта неустранимость homo œconomicus  по сравнению с субъектом права влечет за собой (и это я тоже пытался показать вам в прошлый раз) важное изменение, касающееся проблемы суверена и суверенного осуществления власти. Действительно, позиция суверена по отношению к homo œconomicus  оказывается иной, нежели по отношению к субъекту права. Субъект права, по крайней мере в некоторых концепциях или исследованиях, выступает как то, что ограничивает осуществление суверенной власти. Тогда как homo œconomicus  не удовлетворяется тем, что ограничивает власть суверена. В определенном смысле он ниспровергает его. Во имя чего он его ниспровергает? Во имя права, на которое суверен не должен посягать? Нет, вовсе не так. Он ниспровергает его, поскольку выявляет у суверена сущностную, фундаментальную и основополагающую неспособность господствовать над всеобщностью экономической сферы. Сталкиваясь с экономической сферой в ее целостности, суверен не может не быть слеп. Ансамбль экономических процессов не может не ускользать от взгляда, который желает быть взглядом центральным, тотализирующим и всеохватывающим. В классической концепции суверена, которую мы находим в Средние века и еще в XVII в., выше суверена стояло нечто непроницаемое – намерения Бога. Каким бы абсолютным ни был суверен, маркируемый как представитель Бога на земле, было еще нечто, что от него ускользало, – замыслы Провидения, и от этой судьбы ему было не уйти. Теперь ниже суверена есть нечто, что от него ускользает в неменьшей степени, и это уже не замыслы Провидения или законы Бога, это лабиринты и изгибы экономического поля. И потому, как мне кажется, появление понятия homo œconomicus  представляет собой своего рода политический вызов традиционной концепции суверена, концепции юридической, абсолютистской или какой‑то иной.

В этом отношении, как мне представляется (я говорю очень абстрактно, очень схематично), возможны два решения. Действительно можно сказать: если homo œconomicus,  если экономическая практика, если совокупность процессов производства и обмена ускользают от суверена, тогда мы должны, так сказать, географически ограничить суверенитет суверена и зафиксировать осуществление его власти чем‑то вроде фронтира: суверен может касаться всего, кроме рынка. Если угодно, рынок как порто‑франко, вольное пространство, свободное пространство в общем пространстве суверенитета. Это первая возможность. Вторая возможность – это то, что предлагают и отстаивают физиократы. Она заключается в том, чтобы сказать: суверен действительно должен считаться с рынком, но считаться с рынком – не значит, что на всем пространстве суверенитета будет существовать, так сказать, участок, которого он не сможет касаться, в который он не сможет проникнуть. Скорее, это значит, что в отношении рынка суверен должен осуществлять совсем иную власть, нежели власть политическая, которую он осуществлял до настоящего времени. По отношению к рынку и экономическому процессу он должен быть не только тем, кто в силу некоего права обладает абсолютной властью принимать решения. По отношению к рынку он должен стать тем же, кем является геометр по отношению к геометрическим реалиям, то есть он должен с ним считаться: он должен считаться с очевидностью, которая ставит его одновременно в положение пассивности по отношению к внутренней необходимости экономического процесса и в то же время надзора, так сказать, контроля, или, скорее, тотального и постоянного констатирования этого процесса. Иначе говоря, в перспективе физиократов государь должен в отношении экономического процесса перейти к политической активности или, если хотите, к теоретической пассивности. Для политической области, являющейся частью сферы его суверенитета, он должен стать кем‑то вроде геометра. Первое решение заключается в том, чтобы ограничивать деятельность правителя всем тем, что не является рынком, чтобы поддерживать саму форму правительственных интересов, форму государственных интересов, производя простое изъятие рыночного объекта, рыночной или экономической области. Второе решение, решение физиократов, состоит в том, чтобы поддерживать всю сферу деятельности правительства, изменив, однако, в самой основе природу правительственной деятельности, поскольку, изменяя коэффициент, изменяют индекс, и правительственная деятельность оказывается теоретической пассивностью, а кроме того, она оказывается очевидностью.

В действительности и то, и другое решение могло быть лишь своего рода теоретической и программной виртуальностью, не получившей дальнейшего развития в истории. Исходя из проблемы homo œconomicus,  из специфичности homo œconomicus  и его несводимости к сфере права началась [реорганизация][18], переустройство правительственных интересов. Точнее говоря, проблема, поставленная симультанным и коррелятивным появлением проблематики рынка, ценового механизма, homo œconomicus,  заключается в следующем: искусство управлять должно осуществляться в пространстве суверенитета (об этом говорит само государственное право), однако беда, злосчастье или проблема состоит в том, что пространство суверенитета оказывается обитаемым, населенным экономическими субъектами. Итак, экономические субъекты, если понимать вещи буквально и если уяснить несводимость экономического субъекта к субъекту права, требуют или невмешательства суверена, или вписывания рациональности суверена, его искусства управлять, в научную и спекулятивную рациональность. Как сделать так, чтобы суверен не отказывался ни от одной из областей своей деятельности, или чтобы суверен не превращался в геометра экономии – как тут быть? Юридическая теория неспособна принять в расчет эту проблему и решить вопрос: как управлять в пространстве суверенитета, населенном экономическими субъектами, поскольку юридическая теория – теория субъекта права, теория естественных прав, теория прав, уступаемых по договору, теория делегирований – не сочетается и не может сочетаться (как я пытался показать вам в прошлый раз) с механической идеей, с самим обозначением и характеристикой homo œconomicus.  Следовательно, ни сам по себе рынок с присущей ему механикой, ни научная Таблица Кенэ, ни юридическое понятие договора не могут определить, очертить, в чем и как населяющие поле суверенитета люди экономические станут управляемыми[19]. Правимость (gouvernabilité), или руководимое (gouvernementabilité) – прошу прощения за эти варваризмы – тех индивидов, которые в качестве субъектов права населяют пространство суверенитета, но которые в этом пространстве являются в то же самое время людьми экономическими, их руководимость может обеспечиваться, и обеспечиваться эффективно, только появлением нового объекта, новой области, нового поля, которое есть, так сказать, коррелят искусства управлять и которое складывается в этот момент в зависимости от самой проблемы: субъект права – экономический субъект. Нужен новый план референции, и этот новый план референции, очевидно, не будет ни совокупностью субъектов права, ни рядом торговцев или экономических субъектов, или экономических деятелей. Эти индивиды, которые неизменно оказываются субъектами права, которые являются, к тому же, экономическими деятелями, но которые не могут быть «руководимы»[20] тем или иным рангом, управляются лишь в той мере, в какой можно определить новый ансамбль, охватывающий их одновременно в качестве субъектов права и в качестве экономических деятелей, но показывающий не просто связь или сочетание этих элементов, но целую серию других элементов, по отношению к которым субъект права или экономический субъект составляют частные аспекты, интегрируемые в той мере, в какой сами они являются частью сложного ансамбля. Этот новый ансамбль, как мне кажется, и есть то, что характеризует либеральное искусство управлять.

Скажем еще вот что: чтобы управление могло сохранить свой всеобщий характер на всем пространстве суверенитета, чтобы ему не пришлось подчиняться научным и экономическим соображениям, в силу которых правитель должен был бы стать или геометром экономии, или служителем экономической науки, чтобы не нужно было разделять искусство управлять на две ветви – искусство управлять экономически и искусство управлять юридически – короче, чтобы сохранить одновременно единство искусства управлять и его распространенность на всю сферу суверенитета, чтобы искусство управлять сохранило свою специфичность и свою автономию по отношению к экономической науке, чтобы отвечать этим трем задачам, нужно придать искусству управлять референцию, область референции, новое поле референции, новую реальность, в которой осуществляется искусство управлять, и это новое поле референции, как мне представляется, есть гражданское общество.

Что такое гражданское общество? Мне кажется, что понятие гражданского общества, анализ гражданского общества, всех объектов или элементов, представляемых в рамках этого понятия, все это вместе взятое составляет попытку ответить на вопрос, который я только что упомянул: как управлять согласно правовым нормам пространством суверенитета, которое имеет несчастье или преимущество, как угодно, быть населенным экономическими субъектами? Как найти основание, рациональный принцип, чтобы значительно ограничить то право, то господство экономической науки, ту правительственную практику, которая должна заботиться об экономической и юридической разнородности? Таким образом, гражданское общество – это не философская идея. Гражданское общество – это, как мне кажется, концепт правительственной технологии или, скорее, коррелят технологии управления, мера рациональности которой должна юридически индексироваться экономией, понимаемой как процесс производства и обмена. Юридическая экономия управления, основанного на экономической экономии: вот проблема гражданского общества, и мне кажется, что гражданское общество, то, что очень скоро стали называть обществом, то, что в конце XVIII в. называли нацией, в общем, все это делает возможной правительственную практику, искусство управлять и рефлексию об этом искусстве управлять, одним словом, правительственную технологию, самоограничение, не нарушающее ни законов экономики, ни правовых принципов, не нарушающее также ни требований правительственной всеобщности, ни потребности в вездесущности правительства. Вездесущее правительство, от которого ничто не ускользает, правительство, подчиняющееся правовым нормам, и правительство, которое, тем не менее, считается со специфичностью экономии, именно такое правительство будет руководить гражданским обществом, нацией, обществом социальным.

Таким образом, homo œconomicus  и гражданское общество – это два не[раздели]мых[21] элемента. Homo œconomicus  – это, если угодно, абстрактная, идеальная и чисто экономическая сущность, которая населяет плотную, наполненную и сложную реальность гражданского общества. Гражданское общество– это конкретная общность, внутри которой, чтобы суметь надлежащим образом ими управлять, нужно разместить эти идеальные сущности, представляющие собой людей экономических. Так что homo œconomicus  и гражданское общество являются частью одного и того же ансамбля, ансамбля технологии либерального руководства.

Вы знаете, сколь часто ссылаются на гражданское общество, и не только в последние годы. Начиная с XIX в. гражданское общество в философском дискурсе, а также в дискурсе политическом отсылает к реальности, которая навязывается, насаждается, воздвигается, вызывает возмущение и ускользает от правительства, от государства, от государственного аппарата или от институции. Мне кажется, нужно быть очень осторожным, подступаясь к той реальности, которую представляет собой гражданское общество. Это не историко‑природная данность, которая служила бы, так сказать, цоколем, а также принципом оппозиции государству или политическим институциям. Гражданское общество – это не первичная и непосредственная реальность. Гражданское общество – это часть современной правительственной технологии. Когда мы говорим, что [оно] является частью, это не означает, что оно есть чистый и простой продукт или что у него нет реальности. С гражданским обществом все обстоит так же, как с безумием и сексуальностью. Это то, что я назвал бы реальностью взаимодействия, то есть то, что присутствует в игре и в отношениях власти и непрестанно от них ускользает, это то, что рождается, так сказать, в контакте управляющих и управляемых, те трансакциональные и транзиторные фигуры, которые не существуют постоянно, но которые тем не менее реальны и которые в одном случае можно назвать гражданским обществом, в другом – безумием, и т. п. Таким образом, гражданское общество – это элемент трансакциональной реальности в истории правительственных технологий, представляющейся мне коррелятом той самой формы правительственной технологии, которая называется либерализмом, то есть технологии правления, имеющей целью свое собственное самоограничение в той мере, в какой она связана со специфичностью экономических процессов.

Теперь два слова о гражданском обществе и о том, что его характеризует. Я хотел бы попытаться показать вам, по крайней мере общо, в принципе, поскольку наш курс подходит к концу, как понятие гражданского общества может разрешить проблемы, которые я только что попытался обозначить. Итак, первая досадно банальная ремарка сводится к тому, что понятие гражданского общества совершенно изменилось на протяжении XVIII в. Практически до начала второй половины XVIII в. термин «гражданское общество» устойчиво означал нечто совершенно отличное от того, что он будет означать впоследствии. Например, у Локка гражданское общество – это общество, характеризующееся юридическо‑политической структурой. Это общество, это совокупность индивидов, связанных между собой юридической и политической связью. В этом значении понятие гражданского общества совершенно неотличимо от понятия политического общества. Глава 7 «Второго трактата о правлении» Локка называется «О политическом или гражданском обществе».¹ Таким образом, гражданское общество – это всегда общество, характеризующееся существованием юридической и политической связи. Начиная со второй половины XVIII в., и уже в ту эпоху задаются вопросами о политической экономии и о руководстве экономическими процессами и субъектами, которые или совершенно, или по крайней мере значительно изменяют понятие гражданского общества и переиначивают его от начала до конца.

В действительности, конечно, на протяжении всей второй половины XVIII в. понятие гражданского общества предстает под разными углами и в разных вариациях. Чтобы упростить свою задачу, я хочу обратиться к тексту, который является текстом фундаментальным, к квазистатутному тексту в том, что касается характеристики гражданского общества. Это знаменитый текст Фергюсона, переведенный на французский язык в 1783 г. под названием «Опыт истории гражданского общества»,² текст близкий, очень близкий Адаму Смиту и «Опыту о богатстве народов», причем слово «народ» (nation) у Адама Смита имеет почти тот же смысл, что и «гражданское общество» у Фергюсона.³ Перед нами политический коррелят, в конце концов коррелят термина «гражданское общество», того, что Адам Смит изучал в чисто экономических терминах. Гражданское общество Фергюсона – это конкретный элемент, конкретная общность, внутри которой функционируют экономические люди, коих пытался изучать Адам Смит. Я хотел бы отметить три или четыре существенные черты этого гражданского общества у Фергюсона: во‑первых, гражданское общество как историко‑природная константа; во‑вторых, гражданское общество как принцип спонтанного объединения; в‑третьих, гражданское общество как постоянная матрица политической власти; в‑четвертых, гражданское общество как движущий элемент истории.

Во‑первых, гражданское общество как историко‑природная константа. Действительно, по Фергюсону, гражданское общество – это данность, за которой ничего не нужно искать. До гражданского общества ничего не существует, а если что‑то и существует, говорит Фергюсон, так то, что для нас совершенно недоступно, настолько задвинуто в глубь веков, настолько далеко от того, что делает человека человеком, что невозможно знать то, что его породило, что могло иметь место до возникновения гражданского общества. Иначе говоря, бесполезно задавать вопрос о не‑обществе. Это не‑общество характеризовалось в терминах одиночества, изоляции, как если бы могли быть люди, рассеянные в природе и не имеющие какого бы то ни было союза, какого бы то ни было средства общаться, это общество характеризовалось, как у Гоббса, непрерывной войной или войной всех против всех; как бы там ни было – одиночество или война всех против всех – все это отодвигается в некую мифическую глубь, которая никоим образом не служит исследованию явлений, имеющих отношение к нам. Человеческая история всегда существовала «для групп», говорит Фергюсон на 9‑й странице первого тома своей «Истории гражданского общества».⁴ На странице 20 он говорит: «общество столь же древне, как индивид», – и столь же напрасно было бы воображать людей, которые не разговаривают между собой, как воображать людей, у которых не было бы ног или рук.⁵ Язык, коммуникация, а следовательно некоторые постоянные отношения между людьми совершенно типичны для индивида и для общества, поскольку индивид и общество не могут существовать друг без друга. Короче, мы никогда не достигнем такого момента, или во всяком случае бесполезно пытаться вообразить момент перехода от природы к истории, от не‑общества к обществу. Природа человеческой природы состоит в том, чтобы быть исторической, поскольку природа человеческой природы состоит в том, чтобы быть общественной. Нет такой человеческой природы, которая существовала бы отдельно от общества. Фергюсон указывает на разновидность мифа, методологическую утопию, всплывшую в XVIII в.: давайте возьмем, говорит он, детей, которым позволили бы воспитываться вне всякой формы общества. Предположим, что этих детей поместили в пустыню, предоставив их в столь юном возрасте самим себе, позволив им развиваться в совершенном одиночестве, без наставлений и без руководства, так вот, если бы мы вернулись пять, десять, пятнадцать лет спустя, при условии, конечно, что они не умрут, что бы мы увидели? «Мы увидим, что члены нашего маленького общества едят, спят, держатся вместе, играют вместе, вырабатывают язык, ссорятся, расходятся», заводят дружбу, забывают ради других о собственной безопасности.⁶ Таким образом, социальная связь формируется спонтанно. Не существует специфического действия, которое могло бы ее установить или основать. Нельзя учредить или само‑учредить общество. Общество есть в любом случае. Социальная связь не имеет предыстории. Сказать, что у нее нет предыстории – значит сказать, что она одновременно постоянна и необходима. Постоянно значит, что, как бы далеко мы ни углубились в историю человечества, мы обнаружим не только общество, но и природу. То есть естественное состояние, то естественное состояние, которое философы искали в первобытной реальности или в мифе, не смещается по отношению к нам [ищущим его], мы можем обнаружить его даже здесь. Во Франции, говорит Фергюсон, естественное состояние обнаруживается так же, как и на мысе Доброй Надежды, поскольку естественное состояние требует, чтобы человек пришел к общественному состоянию.⁷ Общество, даже изучаемое в своих наиболее сложных, наиболее развитых формах, общественное состояние в своей максимальной плотности всегда скажет нам, что такое естественное состояние, поскольку естественное состояние требует жизни в обществе. Таким образом, постоянство естественного состояния составляет необходимую черту, так же как общественное состояние для природы, то есть естественное состояние никогда не может выступать состоянием нагим и простым. Фергюсон говорит: «И у дикарей, и у цивилизованных граждан найдется множество человеческих изобретений».⁸ И добавляет фразу, весьма характерную, поскольку она выступает не исходным пунктом, но пунктом, сигнализирующим о теоретической возможности антропологии: «Если противоестествен дворец, то не менее противоестественна и хижина».⁹ То есть хижина – это не выражение чего‑то естественного и досоциального. Хижина не ближе к природе, чем дворец. Это простое распределение, иная форма необходимого смешения общественного и естественного, поскольку общественное является частью естественного и поскольку естественное всегда переносится общественным. Таким образом, перед нами принцип, согласно которому гражданское общество есть для человечества историко‑природная константа.

Во‑вторых, гражданское общество укрепляет спонтанное объединение индивидов. Спонтанное объединение возвращает нас к тому, о чем я только что говорил: никакого явного договора, никакого произвольного союза, никакого отказа от прав, никакой передачи естественных прав кому‑либо другому; короче, никакого установления суверенитета каким‑либо пактом о подчинении. Действительно, если гражданское общество эффективно производит объединение, оно оказывается всего лишь итогом индивидуальных удовлетворений в самой общественной связи. «Как может, – говорит Фергюсон, – благоденствовать общество, если каждый из составляющих его членов является несчастным?»¹⁰ Иначе говоря, существует взаимодействие между элементами и целым. В сущности, нельзя сказать, нельзя вообразить, нельзя представить, чтобы индивид был счастлив, если целое, частью которого он является, несчастно. Более того, нельзя даже в точности оценить качество индивида, его достоинство, его добродетель, нельзя оценить его коэффициент добра или зла, если не думать о взаимности или во всяком случае не думать об этом, исходя из того, какое место он занимает в целом, из той роли, какую он играет, и результатов, которые он производит. Каждый элемент гражданского общества оценивается благом, которое он может произвести или обеспечить для целого. О человеке можно сказать, насколько он хорош, насколько он ценен в той и только в той мере, в какой он приносит благо тому месту, которое занимает, и где, говорит Фергюсон, «производит результат, который должен производить».¹¹ Однако достоинство не является абсолютом, достоинство свидетельствует не о целом и только о целом, но о благе каждого из членов целого: «Так же верно, что главной целью гражданского общества является счастье индивидов».¹²

Как видите, это не механизм и не система обмена правами. Это механизм непосредственного умножения, принимающий ту же форму, что и непосредственное увеличение выгоды в чисто экономической механике интересов. Форма та же, но элементы и содержание другие. А гражданское общество может быть одновременно поддержкой и экономического процесса, и экономических связей, выходя за их пределы и не сводясь к ним. Ведь в гражданском обществе одних людей с другими соединяет механика, аналогичная механике интересов, но не интересы в строгом смысле, не экономические интересы. Гражданское общество – это гораздо больше, чем ассоциация различных экономических субъектов, хотя форма, в какой существует эта связь, такова, что экономические субъекты могут найти в ней свое место, а экономический эгоизм может играть свою роль. На самом деле то, что связывает индивидов в гражданском обществе, – это не максимум выгоды при обмене, а ряд серий, которые можно было бы назвать «бескорыстными интересами». Как это возможно? А вот так, говорит Фергюсон: то, что связывает индивидов в гражданском обществе, – это инстинкт, чувство, симпатия, порывы благожелательности индивидов друг к другу, это сострадание, а также отвращение к другим индивидам, однако при случае это удовольствие помочь другим индивидам, попавшим в беду.¹³ Таким образом, это первое различие между связью, объединяющей экономических субъектов, и индивидами, являющимися частью гражданского общества: целому присущ не‑эгоистичный интерес, игра не‑эгоистичных интересов, игра бескорыстных интересов, куда более широкая, чем эгоизм как таковой.

А второе столь же важное отличие, исходящее из того, что приводит в действие элементы, о которых я только что говорил, состоит в том, что связь между экономическими субъектами не локальная. Анализ рынка доказывает, что на всей поверхности земного шара умножение доходов происходит из‑за спонтанного объединения эгоизмов. В едином пространстве рынка не существует локализации, не существует территориальности, не существует сингулярной перегруппировки. Зато в гражданском обществе связи симпатии и доброжелательности выступают коррелятами противоположных связей, о которых я говорил, – отвращения, неприятия, недоброжелательства по отношению к другим, то есть гражданское общество всегда представляется как ограниченная, сингулярная совокупность среди других совокупностей. Гражданское общество – это не человечество в целом; это совокупности того или иного уровня, объединяющие индивидов в определенное количество ядер. Гражданское общество, говорит Фергюсон, делает индивида «членом одного какого‑то племени или сообщества».¹⁴ Гражданское общество – не гуманитарное, оно коммунитарное. И именно гражданское общество возникает в семье, в деревне, в корпорации, что позволяет подняться на более высокие уровни вплоть до нации в смысле Адама Смита, [в том смысле, который ей придают][22] почти в ту же эпоху во Франции. Нация – это одна из главных, [но] лишь одна из возможных форм гражданского общества.

При таком положении дел в отношении связей бескорыстного интереса, принимающих форму локальных единств и различных уровней[23], связь экономического интереса оказывается в двусмысленном положении. С одной стороны, экономическая связь, экономический процесс, связывающий друг с другом экономических субъектов, принимает форму непосредственного преумножения, а не отказа [от] прав. Таким образом, формально гражданское общество – это то, что становится средой экономической связи. Однако экономическая связь в гражданском обществе может играть весьма любопытную роль, поскольку, с одной стороны, она связывает индивидов между собой посредством спонтанной конвергенции интересов, но в то же время оказывается принципом разделения. Принципом разделения, поскольку по отношению к активным связям, каковые есть связи сострадания, благожелательности, любви к ближнему, чувства общности индивидов друг с другом, экономическая связь (так сказать, маркируя, подчеркивая, делая более резким эгоистический интерес индивидов) тяготеет к тому, чтобы постоянно разделять то, что связывает спонтанная связь гражданского общества. Иначе говоря, экономическая связь, имеющая место в гражданском обществе, есть не что иное, как то, что определенным образом связывает, но другой своей стороной разделяет. На странице 50 первого тома своей «Истории гражданского общества» Фергюсон говорит: никогда связь между индивидами не бывает более крепка, чем когда индивид не обнаруживает непосредственного интереса; никогда связь между индивидами не бывает более крепка, чем когда речь идет о том, чтобы, к примеру, пожертвовать собой, или помочь другу, или о том, чтобы предпочесть остаться в своем племени скорее, чем искать в другом месте изобилие и безопасность.¹⁵ Это чрезвычайно интересно, поскольку полностью отвечает тому, как определяется экономическая рациональность. Как только экономический субъект увидит, что может извлечь выгоду, к примеру, покупая зерно у Канады и перепродавая его Германии, он делает это. Он делает это потому, что это выгодно, и это приносит пользу всем. Зато связи гражданского общества служат причиной того, что люди предпочитают оставаться в своем обществе, даже если находят изобилие и безопасность в другом. Таким образом, «в коммерческом государстве… можно ожидать от индивидов полной заинтересованности в сохранении своей страны.[24] Но именно здесь, как нигде, можно встретить людей уединенных и обособившихся: людей, нашедших некий объект, составляющий предмет конкуренции со своими же собратьями».¹⁶ Следовательно, чем ближе мы к экономическому государству, тем больше, как ни парадоксально, разрушается конститутивная связь и тем больше людей обособляются экономической связью со всеми и каждым. Такова вторая черта гражданского общества: спонтанное объединение, в котором находит себе место экономическая связь, но которому экономическая связь непрестанно угрожает.

Третья черта гражданского общества состоит в том, что оно служит постоянной матрицей для политической власти. В самом деле, как власть может перейти к гражданскому обществу, которое, так сказать, играет спонтанную роль общественного договора, pactum unionis,  оказывающегося эквивалентом того, что юристы называют pactum subjectionis,  договором подчинения, обязывающим индивидов подчиняться кому‑то другому? Итак, для того чтобы в гражданском обществе появилась и действовала политическая власть, не требуется, чтобы pactum unionis  связывал индивидов в гражданском обществе, не нужно pactum subjectionis,  не нужно отказа от некоторых прав и утверждения суверенитета кого‑то другого. Как происходит спонтанное формирование власти? Просто в силу фактической связи, связующей между собой конкретных и различных индивидов. Действительно, различия между индивидами переводятся в определенное количество различных ролей, которые они будут играть в обществе, различных задач, которые они примут на себя. Эти спонтанные различия непосредственно приводят к разделению труда, и не только в производстве, но и в принятии группой общих решений. Одни дают советы, другие устанавливают порядки. Одни размышляют, другие подчиняются. «Еще до всяких политических институтов, – говорит Фергюсон, – люди различаются сами по себе огромным разнообразием талантов. Стоит свести их вместе – и каждый сам найдет подходящее ему место. Порицания или одобрения они выносят коллективом: для совещаний и раздумий они собираются в более однородные партии; выбирая или отстраняя от должности представителей властей, они действуют в индивидуальном порядке».¹⁷ То есть, решение группы выступает в гражданском обществе как решение единства, но, если присмотреться, как это происходит, делается это, говорит он, «более однородными партиями». В качестве индивидов одни получили превосходство, а другие позволили оказывать на них влияние. Следовательно, факт власти предшествует учреждающему, оправдывающему, ограничивающему или усиливающему эту власть праву. Прежде чем власть стала устанавливать свои правила, прежде чем она стала делегироваться, прежде чем она утвердилась юридически, она уже существовала. «Мы идем за лидером еще до того, как под его притязания на власть будут подведены основания; еще до того, как будет подобрана форма его выборов. И только совершив множество ошибок применительно к способностям магистрата [или][25] его подданных, человечество начинает думать о подчинении самого правления определенным правилам».¹⁸ Юридическая структура власти появляется всегда потом, задним числом, вслед за фактом самой власти.[26] [Таким образом,] нельзя сказать: люди были обособленны, они решили создать власть, вот откуда общественное состояние. Именно такой анализ предпринимали в XVII и начале XVIII вв. Нельзя сказать также: люди объединяются в общество и, однажды объединившись в общество, [думают]: было бы хорошо, или удобно, или полезно, установить власть и регулировать ее модальности. На самом деле гражданское общество постоянно и изначально вырабатывает власть, которая не является ни его условием, ни его дополнением. «Система подчинения, – говорит Фергюсон, – столь же необходима людям, сколь и само общество».¹⁹ Итак, вспомните, что утверждал Фергюсон: нельзя помыслить человека без общества. Нельзя помыслить человека без языка и общения с другими, как нельзя помыслить человека без ног или рук. Таким образом, человек, его природа, его ноги, его руки, его язык, другие, общение, общество, власть – все это составляет единый ансамбль, который и характеризует гражданское общество.

Четвертая характеристика заключается в том, что гражданское общество составляет то, что можно было бы назвать, используя несколько устаревшее и в определенной степени дискредитированное сегодня слово (но в котором, как мне кажется, можно обрести первую точку приложения), двигателем истории. Это двигатель истории, поскольку, если взять два основания, о которых я только что говорил (с одной стороны, гражданское общество есть спонтанное объединение и подчинение, а [с другой стороны,] в этом спонтанном объединении и подчинении присутствует элемент, совершенно естественно занимающий свое место и при этом выступающий принципом разделения, а именно, эгоизм homo œconomicus,  экономических процессов), перед нами [прежде всего] окажется та идея, что гражданское общество есть спонтанное объединение и подчинение, принцип, тема, идея или, если хотите, гипотеза, согласно которой мы имеем дело с устойчивым равновесием. В конце концов, поскольку люди спонтанно устанавливают между собой связи доброжелательства, поскольку они формируют общности, поскольку в этих общностях подчинение устанавливается непосредственным согласием, они должны быть недвижны, а следовательно все должно оставаться на своих местах. Итак, действительно, в этом первом аспекте появляется некоторое количество общностей – я бы сказал: функциональное равновесие целого. Описывая дикарей Северной Америки, или, скорее, обобщая наблюдения над дикарями Северной Америки, Фергюсон на странице 237 того же текста говорит: «Таким образом, не имея какой‑либо установившейся формы правления или союзных связей, руководствуясь скорее голосом инстинкта, нежели изобретательностью разума [семьи этих дикарей Северной Америки] вели себя с подобающими народам согласием и силой. Иностранцы, которым не удавалось узнать, кто здесь владыка, […] всегда находили консультативный совет, с которым они могли вести переговоры […]. Безо всякой полиции или принудительных законов в их обществе обеспечивался порядок».²⁰ Итак, спонтанная связь и спонтанное равновесие.

Однако, поскольку это связь в такой же мере спонтанная, сколь и разрушительная, самим фактом экономической механики равновесие так же спонтанно разрушается, как спонтанно создается. Вскоре Фергюсон обратится к чистому и простому эгоизму. «Например, – говорит он, – первый, кто последовал за вождем, не знал, что дал пример постоянной субординации, прикрываясь которой наглец будет требовать от него службы, а жадный человек[27] получит повод захватывать его собственность».²¹ Таким образом, механизм разделения – это просто эгоизм власти. Однако чаще и постояннее Фергюсон задействует принцип разрушения спонтанного равновесия гражданского общества сугубо экономическим интересом и тот способ, каким формируется экономический эгоизм. И здесь (я отсылаю вас к общеизвестным текстам) Фергюсон объясняет, что гражданское общество с необходимостью проходит через три фазы: фазу дикости, фазу варварства и фазу цивилизации.²² Чем отличается дикость? Прежде всего определенной формой реализации, эффектуации интересов, или экономическим эгоизмом. Что такое дикое общество? Это общество охотников, рыбаков, общество натурального производства, без агрокультуры, без разведения скота как таковых. Таким образом, это общество без собственности, обнаруживающее некоторые элементы, некоторые начатки подчинения и правления.²³ А затем экономический эгоизм, игра экономических интересов, желание иметь свою собственную долю ведут от дикости к варварскому обществу. Тут сразу возникают (я хотел сказать: новые производственные отношения) новые экономико‑политические институции: стада, принадлежащие индивидам, пастбища, принадлежащие либо сообществам, либо индивидам. Начинается становление частного общества, но такого частного общества, которое еще не гарантировано законами, и гражданское общество в этот момент принимает форму отношений патрона к клиенту, хозяина к слуге, семьи к рабу и т. п.²⁴ Существует, как видите, сугубо экономическая механика, показывающая, как, исходя из гражданского общества, исходя из экономической игры, которую гражданское общество сделало возможной и, так сказать, пригрело на своей груди, происходит целый ряд исторических трансформаций. Принцип диссоциативной ассоциации, а также принцип исторической трансформации. То, что придает единство социальной сети, есть в то же время то, что задействует принцип исторической трансформации и постоянного разрывания социальной сети.

В теории homo œconomicus,  о которой я говорил вам в прошлый раз, коллективный интерес, как вы [помните], рождался из по необходимости слепой игры между различными эгоистическими интересами. Теперь ту же схему тотальности, всеобщности ослепления каждого, мы обнаруживаем в отношении истории. История человечества в своих общих результатах, в своей непрерывности, в своих основных и рекуррентных, диких, варварских, цивилизованных и т. п. формах есть не что иное, как вполне логичная, поддающаяся дешифровке и идентификации форма, серия форм, порождаемых слепыми инициативами, эгоистическими интересами и расчетами, в которых индивиды только и делают, что ссылаются на самих себя. Помножьте эти расчеты на время, заставьте их действовать, говорят экономисты, и вы получите все большую и большую выгоду для общества в целом; Фергюсон, обращаясь к гражданскому обществу, говорит: постоянная трансформация гражданского общества. Я хочу сказать не то, что гражданское общество входит в историю, потому что оно всегда уже там, но что двигатель истории пребывает в гражданском обществе. Эгоистический интерес, а следовательно экономическая игра вводит в гражданское общество то измерение, в котором непрестанно оказывается представлена история, тот процесс, которым гражданское общество фатально и с необходимостью вовлекается в историю. «Люди [говорит он на странице 336 первого тома. – M.Ф.], следуя мгновенному побуждению, пытаются устранить испытываемые ими неудобства и доставить себе преимущества, представляющиеся им достижимыми, приходят к тому, чего они не могли предусмотреть […]. Как и другие животные, они следуют своей природе, не замечая целей. […] Подобно ветрам, налетающим невесть откуда и дующим, куда им захочется, общественные формы происходят из некоего туманного далека».²⁵ Короче, механизмы, непрестанно создающие гражданское общество, и те, что постоянно порождают историю в ее общих формах, одни и те же.

Подобное исследование, представляющее собой лишь один пример среди многочисленных исследований гражданского общества в последние пятьдесят лет XVIII в., или во всяком случае в конце XVIII – начале XIX в., представляется мне ключевым моментом, поскольку, [во‑первых,] мы видим, как открывается область социальных отношений, связей между индивидами, составляющими, вслед за сугубо экономическими связями, общественные и политические единства, не будучи тем не менее связями юридическими: ни чисто экономическими, ни чисто юридическими, накладывающимися на структуры договора, игру предоставляемых, делегируемых, отчуждаемых прав, отличных по природе или по форме от экономической игры, – все это характеризует гражданское общество. Во‑вторых, гражданское общество – это артикуляция истории в социальной связи. История не выступает чистым и простым логическим развитием, продолжением данной изначально юридической структуры. Она не является также принципом дегенерации, выступающим причиной того, что по отношению к естественному состоянию или к данной в принципе ситуации негативные явления затуманивают изначальную прозрачность. Существует постоянное порождение истории без дегенерации, порождение, являющееся не историко‑логическим продолжением, но постоянным формированием новой социальной сети, новых общественных отношений, а значит новых типов правления. Наконец, в‑третьих, гражданское общество позволяет обозначить и показать сложные внутренние [отношения][28] между социальной связью и властными отношениями в форме правления. Эти три элемента (открытие области общественных и не‑юридических отношений, артикуляция истории в общественной связи в форме, не являющейся формой дегенерации, и органическая принадлежность правления к общественной связи и общественная связь в форме власти) – вот что демаркирует понятие гражданского общества (1) у Гоббса, (2) у Руссо и (3) у Монтескье. Мы оказываемся в совсем иной системе политической мысли, и, мне кажется, эта мысль или во всяком случае политическое мышление проникает в новую технологию управления, или в новую проблему, поставленную техниками и технологиями управления, появлением экономической проблемы.

Теперь я хотел бы двигаться очень быстро – чтобы закончить, а скорее, чтобы поставить ряд проблем. С одной стороны, понятие гражданского общества порождает ряд вопросов, проблем, концептов, возможных исследований, позволяющих устранить теоретическую и юридическую проблему изначальной конституции общества. Это, конечно же, не означает, что юридическая проблема осуществления власти в гражданском обществе не ставится, но ставится она, так сказать, наоборот. В XVII и XVIII вв. речь шла о том, чтобы выяснить, как можно в основании общества обнаружить юридическую форму, которая заранее, в самом зародыше общества, ограничивала бы осуществление власти. Здесь мы, напротив, имеем дело с обществом, в котором существуют феномены подчинения, а значит феномены власти, и проблема теперь состоит лишь в том, чтобы выяснить, как регулировать власть, как ограничить ее в обществе, где уже действует подчинение. Таким образом, задаются вопросом, который будет преследовать практически всю политическую мысль с конца XVIII в. до наших дней: [каковы] отношения гражданского общества с государством. Проблема, которая, очевидно, не могла быть сформулирована таким образом до второй половины XVIII в. и которая теперь представляется следующим образом: возьмем то, что уже дано и что является обществом. Что может сделать и как может функционировать по отношению к нему государство со своими юридической структурой и институциональным аппаратом?

Отсюда целая серия возможных решений, которые я просто упомяну.²⁶ Итак, государство появляется как одно из измерений и форм гражданского общества. Эту тему в конце XVIII в. развивал Юнг‑Штиллинг, который говорил: у общества три оси – семья, дом или поместье, а затем государство.²⁷ Так появляется анализ, который можно назвать генетическим и историческим, какой вы найдете, например, у Бензена, который говорит: гражданское общество следует мыслить как успешно прошедшее через три стадии – стадию семейного общества, стадию гражданского общества в узком смысле и стадию государственного, этатистского общества.²⁸ Есть еще типологический анализ, который вы найдете у Шлоцера, который говорит: можно выделить много типов общества. Не может быть общества без общества семейного; это абсолютно универсальный тип, устойчивый на протяжении долгого времени на всем пространстве и во всем географическом мире. А затем, говорит он, в настоящее время существует тип общества, который есть общество гражданское, присутствующее во всех известных на сегодняшний день формах человеческих общностей. Что до государства, то оно характерно для некоторые известных нам форм гражданского общества.²⁹ Я уж не говорю о Гегеле, для которого государство выступает самосознанием и этическим осуществлением гражданского общества.³⁰

Ладно, у меня нет времени на этом останавливаться. Скажу только, что в Германии в силу целой кучи причин, о которых нетрудно догадаться, анализ гражданского общества будет предпринят именно в терминах оппозиции и отношений [между] гражданским обществом и государством. Гражданское общество всегда изучают в зависимости от его способности поддерживать государство, его изучают постольку, поскольку государство в отношении гражданского общества оказывается либо противоречащим элементом, либо, напротив, показательным элементом и в конце концов осуществленной истиной. В Англии анализ гражданского общества, также по причинам, о которых легко догадаться, будет проводиться не в терминах государства, поскольку государство для Англии никогда не было проблемой, но в терминах правительства. То есть проблема будет состоять в том, чтобы узнать: если верно, что гражданское общество – это всеобщая данность, если верно, что оно обеспечивает свое собственное объединение, если верно, что в гражданском обществе существует что‑то вроде внутреннего управления, нужно ли впридачу еще и правительство? Действительно ли гражданскому обществу нужно правительство? Именно этот замечательный вопрос в конце XVIII в. поставит Пейн, и тем не менее он будет преследовать английскую политику по крайней мере до XX в.: в конце концов не может ли общество существовать без правительства или во всяком случае без иного правительства, чем то, что создается спонтанно и не нуждаясь в институциях, которые, так сказать, предпринимают попечение о гражданском обществе и навязывают ему условия, которых оно не приемлет? Вопрос Пейна: «Не надо, – говорит он, – путать общество и правительство. Общество создается нашими потребностями, но правительство создается нашими слабостями. […] Общество создает связи, правительство порождает разногласия. Общество – это патрон [в английском смысле термина, защитник. – M Ф.], правительство – это каратель. При любых обстоятельствах общество – это благо. Правительство в лучшем случае является неизбежным злом, в худшем оно невыносимо».³¹ Во Франции проблема не ставится ни в английских, ни в немецких терминах.[29]

Здесь ставится вовсе не проблема «отношения правительства к гражданскому обществу» или «отношения государства к гражданскому обществу». В силу хорошо известных вам политических и исторических причин проблема здесь ставится иначе. Здесь до середины XIX в.³² поднимается проблема третьего сословия как проблема политическая, теоретическая, историческая: идея буржуазии как направляющего элемента и носителя истории Франции со Средних веков до XIX в. – это, в сущности, способ поставить проблему гражданского общества и правительства, отношений власти и гражданского общества. Немецкие философы, политические исследователи в Англии, историки во Франции, как мне кажется, всегда раскрывали проблему гражданского общества как главную политическую проблему и политическую теорию.

Другой аспект (и на нем я закончу курс этого года) состоит, конечно же, в том, что в идее гражданского общества перед нами предстает перераспределение или своего рода рецентрация/децентрация тех правительственных интересов, о которых я пытался рассказать вам еще в прошлом году. Если хотите, давайте вернемся к общей проблеме. Мне кажется, что начиная с XVI в., а впрочем, уже в Средние века возникает [следующий] вопрос: как может тот, кто управляет, регулировать и вымерять осуществление власти, ту весьма особенную практику, от которой люди не могут уклониться или уклоняются лишь временами, мгновениями, те сингулярные процессы и индивидуальные или коллективные действия, то осуществление власти, которое ставит перед юристом и историком целый ряд проблем? Итак, давайте скажем самым общим, самым обобщающим образом, что в течение долгого времени идея регулирования, измерения, а следовательно ограничения бесконечного осуществления власти требовала от того, кто управляет, мудрости. Мудрость – таков был старый ответ. Мудрость – значит управление в соответствии с порядком вещей. Это значит управлять согласно знанию о человеческих и божественных законах. Это значит управлять согласно предписанному Богом. Это значит управлять согласно тому, что может нам предписывать общий порядок божественных и человеческих сущностей. Иначе говоря, когда пытались определить то, в чем должен быть мудрым правитель, когда пытались выяснить, в чем должна состоять мудрость правителя, по сути, пытались регулировать правление истиной. Истина религиозного текста, истина откровения, истина мирового порядка – именно это должно было быть принципом регламентации, скорее даже, регулирования осуществления власти.

Начиная с XVI–XVII вв. (что я пытался показать вам в прошлом году) регулирование осуществления власти, как мне представляется, производится согласно не мудрости, но расчету – расчету сил, отношений, богатств, факторов власти. То есть больше не пытаются регламентировать правление мудростью, его пытаются регламентировать рациональностью. Регламентировать правление рациональностью – это, как мне кажется, то, что можно было бы назвать современными формами правительственной технологии. Итак, регулирование посредством рациональности принимает (здесь я значительно схематизирую) две последовательные формы. В этой рациональности, согласно которой регламентируется власть, речь может идти о рациональности государства, понимаемого как суверенная индивидуальность. Правительственная рациональность в это время – в эпоху правительственных интересов – есть рациональность самого суверена, рациональность того, кто может сказать «государство – это я». Что, очевидно, ставит ряд проблем. Прежде всего, что такое это «я», или кто этот «я», который сводит рациональность правления к своей собственной рациональности суверена, максимизирующего свою собственную власть? К тому же, перед нами юридический вопрос о договоре. И еще фактический вопрос: как можно осуществлять эту рациональность суверена, претендующего говорить «я», когда речь идет о таких проблемах, как проблемы рынка, или, более общо, экономических процессов, где рациональность не только совершенно ускользает от общей формы, но абсолютно исключает и общую форму, и взгляд сверху? Откуда новая проблема перехода к новой форме рациональности как индекса регламентации правления. Теперь речь идет не о том, чтобы регулировать правление рациональностью суверенного индивида, который может сказать «государство – это я», [но] о рациональности тех, кем управляют в качестве экономических субъектов и, более общо, в качестве субъектов интереса в самом общем смысле этого термина, [о] рациональности тех индивидов, которые для удовлетворения своих интересов в общем смысле термина используют определенные средства, и используют их так, как хотят: именно рациональность управляемых должна служить принципом регламентации для рациональности правления. Вот что, как мне кажется, характеризует либеральную рациональность: как регулировать правление, искусство управлять, как [обосновать][30] принцип рационализации искусства управлять рациональным поведением тех, кем правят.

Такова, как мне кажется, точка расхождения, такова важная трансформация, которую я попытался локализовать, что вовсе не означает того, что рациональность государства‑индивида или суверенного индивида, который может сказать «государство – это я» была отброшена. Можно сказать в глобальном, общем смысле, что все националистические, этатистские и т. п. политики становятся политиками, чей принцип рациональности оказывается основан на рациональности, или, если хотите, на интересе и стратегии интересов суверенного индивида или государства как того, что конституирует суверенную индивидуальность. Точно так же можно сказать, что регулируемое истиной правление тоже не исчезло. В конце концов, что такое марксизм, как не поиск такого типа руководства, которое, конечно же, будет основано на рациональности, но на рациональности, которая представляется не столько рациональностью индивидуальных интересов, сколько рациональностью истории, мало‑помалу манифестирующей себя как истина? Именно поэтому в современном мире вы видите то, что нам известно начиная с XIX в.: целую серию правительственных рациональностей, громоздящихся, опирающихся, спорящих и борющихся одна с другой. Искусство управлять соответственно истине, искусство управлять соответственно рациональности суверенного государства, искусство управлять соответственно рациональности экономических агентов, в общем, искусство управлять соответственно рациональности самих управляемых. И все эти различные искусства управлять, эти различные способы рассчитывать, рационализировать, регулировать искусство управлять, громоздясь друг на друга, начиная с XIX в. составляют объект политических споров. В конце концов, что такое политика, как не одновременная игра различных искусств управлять с их различными референциями и спорами, порождаемыми различными искусствами управлять? Мне кажется, здесь и рождается политика. Ладно, на этом все. Спасибо.[31]

Комментарии

Лекция 10 января 1979 г. ^*

(1) Цитата из Вергилия, Энеида,  VII, 312, предпосланная «Толкованию сновидений» (FreudS.  Traumdeutung. Leipzig: Deutike, 1911. 1^er éd. 1900 / L'Interprétation des rêves,  traduction de I. Meyerson, revue par D. Berger, Paris: PUF, 1971. P. 1) и повторенная в корпусе текста (ibid., p. 516): «Flectere si nequeo Superos, Acheronta movebo» («Если небесных богов не склоню – Ахеронт я подвигну» (пер. С. Ошерова под ред. Ф. Петровского). М. Фуко уже цитировал эти слова без четкой ссылки на Фрейда в: La Volonté de savoir. Paris: Gallimard («Bibliothèque des histoires»), 1976. P. 103: «На самом деле этот вопрос, который столь часто повторяют в наше время, оказывается только современной формой одного чрезвычайно важного утверждения и извечного предписания: истина – там; туда, за ней, берите ее врасплох. Acheronta movebo:  неновое решение». (Фуко М.  Воля к знанию. История сексуальности. Том первый // Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет/Пер. С. Н.Табачниковой. М.: Касталь, 1996. С. 177.) Эту цитату еще до Фрейда высоко ценил Бисмарк, который неоднократно приводит ее в «Мыслях и воспоминаниях» (см.: Schmitt С  Théorie du partisan / Trad. M.‑L. Steinhauser. Paris: Calmann‑Lévy, 1972. P. 253; ориг. изд.: Théorie des Partisanen. Berlin: Duncker & Humblot, 1963).

(2) Роберт Уолпол,  первый граф Орфорд (1676–1745), лидер партии вигов,  исполнявший обязанности «премьер‑министра» (First Lord of the Treasury et Chancellor of the Exchequer)  с 1720 no 1742 гг.; он правил прагматически, используя парламентскую коррупцию и заботясь о сохранении политического спокойствия.

(3) См. уточнение, приводимое Фуко на с. 36: «Он сказал это, я полагаю, около 1740 г.». Формула известна как девиз Уолпола, о чем свидетельствуют различные сочинения его сына Хораса: см., например, Letters,  VIII, Londres; New York, Lawrence and Bullen, G. P. Putnam's Sons, 1903. P. 121. См.: Stephen L.  History of English Thought in the Eighteenth Century. Londres: Smith & Elder, 1902; repr. Bristol: Thoemmes Antiquarian Books. 1991. T. 2. P. 168. Фрагмент из Саллюстия, De conjuratione Catilinae, 21, 1: «Postquam accepere ea homines, quibus mala abunde monia errant, sed neque res neque spes bona ulla, tametsi illis quieta movere  magna merces videbatur…» («Услышав это, люди, страдавшие от множества всяческих зол, но ничего не имевшие и ни на что хорошее не надеявшиеся – хотя им и казалась большой платой уже сама возможность нарушить спокойствие…») (Sallustius.  Conjuration de Catilina / Trad F. Richard. Paris: Garnier‑Flammarion, 1968. P. 43. Пер. В. О. Горенштейна) иллюстрирует правило, характерное для Common Law,  известное под именем правила прецедента, согласно которому в юридических делах надо придерживаться принятого ранее и не изменять существующего («stare decisis» и «quieta non movere»). Цитируется также у Ф. Л. Хайека: Hayek F. A.  The Constitution of Liberty. Londres: Routledge & Kegan Paul, 1960; rééd. 1976. P. 410: «Though quieta non movere  may at times be a wise maxim for the statesman, it cannot satisfy the political philosopher» («Хотя quieta non movere  порой может быть мудрой максимой для государственного деятеля, удовлетворить политического философа она не может») (Hayek F. A.  La Constitution de la liberté / Trad. R. Audouin & J. Garello. Paris: Litec («Liberalia»), 1994. P. 406.)

(4) См. по поводу этого методологического номинализма и формулировки «безумия не существует»: Veyne P.  Foucault révolutionne l'histoire // Comment on écrit l'histoire. Paris: Seuil, «Points Histoire», 1979. P. 227–230 (Beùu П.  Фуко: революция в историографии (фрагменты) / Пер. Г. Галкиной и С. Козлова // Новое литературное обозрение. 2001. № 3 (49). С. 10–20). Поскольку текст Поля Вейна датируется 1978 г., можно предположить, что здесь Мишель Фуко продолжает диалог с автором «Хлеба и зрелищ», которому он воздал должное в лекциях предыдущего года (см.: Foucault M.  Sécurité, Territoire, Population. Cours au Collège de France, 1977–1978 / Éd. par M. Senellart. Paris: Gallimard; Seuil, «Hautes Études», 2004. Лекция 8 марта 1978 г. P. 245). См. также ремарку M. Фуко по той же теме на лекции 8 февраля 1978 г. (Р. 122). Критика универсалий находит подтверждение в статье «Фуко», появившейся под псевдонимом Морис Флоранс в философском словаре Дени Юсмана в 1984 г. (см.: Foucault  M Dits et Écrits, 1954–1988 / Éd. par D. Defert & F. Ewald, collab. J. Lagrange. Paris, Gallimard, 1994. 4 vol. [далее ссылки приводятся по этому изданию] Т. IV, N. 345. Р. 634): предпочтение метода, имплицитного для «вопроса об отношениях между субъектом и истиной», объясняется «систематическим скептицизмом в отношении всех антропологических универсалий».

(5) В следующих лекциях курса М. Фуко не возвращается к этому вопросу.

(6) См.: «Безопасность, территория, население», лекции 8, 15 и 22 марта 1978 г.

(7) См.: «Безопасность, территория, население», лекция 1 февраля 1978 г. (Foucault M.  Sécurité, Territoire, Population. P. 112, 118. № 39).

(8) См.: Foucault M.  Il faut défendre la société. Cours au Collège de France, 1975–1976 / Éd. par M. Bertani & A. Fontana. Paris: Gallimard; Seuil («Hautes Études»), 1997 (Фуко  M Нужно защищать общество: Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1975–1976 учебном году / Пер. Е. А. Самарской. СПб.: Наука, 2005).

(9) Джереми Вентам  (1748–1832). Method and Leading Features of an Institute of Political Economy (including finance) considered not only as a science but as an art (1800–1804) // Jeremy Bentam's Economic Writings / Éd. établie par W. Stark. Londres: G. Allen & Unwin, 1954. T. III. P. 305–380. В конце первой части, «The Science», в разделе «Genesis of the Matter of Weath» Бентам вводит общеизвестное различие между sponte acta, agenda  и non agenda,  которое структурирует три главы («Weath», «Population», «Finance») следующей части, «The Art». Sponte acta  – это экономическая деятельность, спонтанно развиваемая членами общества без какого‑либо вмешательства со стороны правительства. Agenda  и поп agenda  означают экономическую деятельность правительства, соответственно способствующую или не способствующую увеличению. счастья (максимизации удовольствий и минимизации страданий), что составляет цель всей политической деятельности. Разделение между этими тремя классами меняется в зависимости от времени и места, распространение sponta acta  характеризует уровень экономического развития стран. М. Фуко вновь вскользь упоминает этот бентамовский перечень agenda  в лекции 7 марта 1979 г. (с. 248 наст, изд.), но не возвращается к указанному тексту (быть может, лишь косвенно в конце лекции 24 февраля (с. 90–92 наст, изд.)) в связи с паноптизмом как общей формулой либерального правления).

(10) Формула «управлять не слишком много» принадлежит маркизу д'Аржансону (см. примеч. 16). См. также «Принципы торговли» Б. Франклина, которые цитирует в своем переводе Э. Лабуле во введении к сборнику текстов этого автора: Franklin В.  Essais de morale ed d'économie politique. Paris: Hachette. 5^e éd., 1883. P. 8: «Признанный [французский] писатель говорит, что лишь тот вник в науку политики, кто понимает всю силу этой максимы: управлять не слишком много;  максимы, которая касается торговли, быть может, куда больше, чем иных общественных интересов» (в примечании Лабуле ссылается на Кенэ).

(11) Эта статья впервые была напечатана в V томе «Энциклопедии» (р. 337–349), появившемся в ноябре 1755 г. См.: Rousseau J.‑J.  Œuvres completes. T. III. Paris: Gallimard («Bibliothèque de la Pléiade»), 1964. P. 241–278. Об этом тексте см. также: Foucault  M Sécurité, Territoire, Population. P. 98, 116 (№ 21) (лекция 1 февраля 1978 г.).

(12) См.: P.P.F.J.H. Le Mercier de La Rivière.  L'Ordre naturel et essentiel des sociétés politiques. Londres, chez Jean Nourse; Paris, chez Desaint, 1767 (без указания автора), гл. 24: «Du despotisme légal» (текст дважды переиздавался в XX веке: Paris: P. Geuthner («Collection des économistes et des réformateurs sociaux de la France»), 1910 и Paris: Fayard («Corpus des œuvres de philosophie en langue française»), 2000).

(13) Рене‑Луи de Вуайе, маркиз д'Аржансон  (1694–1757), государственный секретарь по иностранным делам с 1744 по 1747 гг., автор «Воспоминаний и Дневника» (Mémoires et Journal. Publiés et annotés par le Marquis d'Argenson. Paris, 1858 (первое издание, весьма неполное, вышло в 1835 г. в коллекции Бодуэна «Mémoires sur la Révolution française»)) и «Размышлений о прежнем и настоящем правительстве Франции» (Considérations sur le gouvernement ancien et present de la France. Amsterdam: Rey, 1764). Вместе с аббатом Сен‑Пьером был одним из самых усердных членов Клуба Антресолей, созданного в 1720 г. по инициативе аббата Алари и закрытого кардиналом Флери в 1731 г. Выражение «Laissez faire» («Позвольте действовать») повторяется в наброске записки о свободе торговли, датируемом 31 июля 1742 г. (Journal et Mémoire / Éd. par J. B. Rathery. T. IV. Paris: Renouard, 1862): «Записка, составленная для высказываний за и против и принятия решения, должна ли Франция позволить в королевстве свободный ввоз и вывоз любых иностранных и национальных товаров».

(14) Abeille L.‑P.  Lettre d'un négociant sur la nature du commerce des grains. Marseille, 8 octobre 1763, [s.l.n.d.]; rééd. in Id.: Premiers opuscules sur le commerce des grains: 1763–1764, introd. et table analytique par E. Depitre. Paris: P. Geuthner («Collection des économistes et des réformateurs sociaux de la France»), 1911. P. 103: «Я не могу закончить это письмо лучше, нежели применив к торговле зерном, в частности, то, что Торговец из Руана ответил г. Кольберу о торговле вообще: Позвольте нам действовать».

(15) М. Фуко больше не ссылается на этот текст.

(16) D'Argenson.  Lettre à Fauteur du Journal économique  au sujet de la Dissertation sur le commerce  de M. le Marquis Belloni // Journal économique. Avril 1751. P. 107–117; rééd. in: Politique et Économie au temps des Lumières / Dir. G. Klotz. Publications de l'Université de Saint‑Étienne, 1995. P. 41–44: «Рассказывают, что г. Кольбер собрал некоторых торговых депутатов у себя, чтобы спросить их, что он мог бы сделать для торговли; самый рассудительный и наименее льстивый из них сказал ему лишь: Позвольте нам действовать.  Никогда не задумывались в достаточной мере над великим смыслом этих слов. Их следует истолковать» (Р. 42). Первое упоминание имени Ле Жандра в XVIII веке появляется, в «Похвале де Гурнэ» Тюрго, написанной в 1759 г. («Известны слова Ле Жандра, обращенные к г. Кольберу: позвольте нам действовать» (Œuvres de Turgot / Ed. E. Daire. Paris: Guillaumin, 1844. T. I. P. 288; Turgot A. R.  /Formation et Distribution des richesses. Paris: Garnier‑Flammarion, 1997. P. 150–151)). Д'Аржансону также принадлежит максима: «управлять не слишком много» (см.: Weulersse G.  Le Mouvement physiocratique en France, de 1756 à 1770. Paris: Félix Alcan, 1910.2 vol., T. I. P. 17–18, – который почтительно цитирует эту фразу, появившуюся в Éphémérides du citoyen. Juillet 1768. P. 156: «Он составил книгу, предмет и заглавие которой превосходны: управлять не слишком много»).  Сам он утверждал, что написал трактат, озаглавленный «Чтобы управлять лучше, надо управлять меньше» («Pour gouverner mieux, il faudrait gouverner moins») (Mémoires et Journal. Op. cit. T. V. P. 362. Цит. в: Oncken A.  Die Maxime «Laissez faire et laissez passer». Bern: К. J. Wyss, 1886. P. 58).

(17) D'Argenson.  Lettre à l'auteur du Journal économique.. . P. 44: «Да, благоразумная и просвещенная свобода всегда больше даст национальной торговле, нежели самая мудрая власть». Он отстаивает ту же позицию относительно торговли зерном в другой статье (Journal économique. Mai 1754. P. 64–79): «Аргументы в пользу свободы торговли зерном» («Arguments en faveur de la liberté du commerce des grains» // Politique et Économie… / Dir. G. Klotz. Op. cit. P. 45–54).

(18) Хельмут Шмидт  (род. 1918) – депутат фракции СДПГ (SPD) в Бундестаге в 1953 г., стал канцлером в 1874 г. после отставки Вили Брандта. В 1982 г., не получив поддержку большинства, уступил место Гельмуту Колю.

Лекция 17 января 1979 г. ^*

(1) В «Резюме курса» М. Фуко отсылает к Бенджамину Франклину (см. с. 410 наст. изд.). См., например, письмо Б. Франклина Шарлю де Вайссенштайну от 1 июля 1778 г. (The Writings of Benjamin Franklin / Ed. A. H. Smyth. New York: Macmillan, 1905–1907. Vol. VII. P. 168), цитируемом в: McCoy D. R.  Benjamin Franklin's vision of a republican political economy for America // The William and Mary Quarterly. 1978, October. 3^e série. Vol. 35 (4) P. 617: «A virtuous and laborious people could always be „cheaply governed“ in a republican system» («В республиканской системе добродетельные и трудолюбивые люди всегда „легкоуправляемы“»).

(2) Это справедливая цена (justum pretium), которую средневековая схоластика, отталкиваясь от аристотелевской доктрины всеобщей справедливости (Никомахова этика. Книга V), утверждала как идеальную модель сделок. См.: Kaplan S. L.  Bread, Politics and Political Economy in the Reign of Louis XV. La Haye: Martinus Nijhoff, 1976 (Kaplan S. L.  Le Pain, le Peuple et le Roi / Trad. M.‑A. Revellat. Paris: Perrin («Pour l'histoire»), 1986. P. 55–56: «Генерал‑лейтенант полиции, комиссары, измерители зерна и чиновники на местах неизменно настаивают на „справедливой цене“, поддерживать которую они считают своим долгом. […] Будучи справедливыми, цены не должны ни „взбунтовать“ продавцов, ни „оскорбить“ покупателей. Они устанавливаются в соответствии с идеалом умеренности, который склонен меняться в зависимости от обстоятельств. Цена считается справедливой, когда продавцы закрепляют за собой умеренную выгоду и когда масса народа, существующая в состоянии хронической нищеты, не претерпевает сверх меры, то есть не более, чем обычно. Обычно справедливая цена представляет собой попросту прейскурант (как советуют теологи), скорее закрепленный общей оценкой, нежели навязанный махинациями продавцов или государственными законами». См. также: Baldwin J. W.  The Medieval Theories of the Just Price: Romanists, canonists and theologians in the twelfth and thirteenth centuries. Philadelphia: American Philosophical Society, 1959; Schumpeter J. A.  History of Economic Analysis / Ed. From manuscript by E. Boody Schumpeter. New York: Oxford University Press, \954 (Schumpeter J. A.  Histoire de l'analyse économique / Trad. et éd. par E. Boody Schumpeter, R. Kuenne, J.‑C. Casanova et al. Paris: Gallimard («Bibliothèque des sciences humaines»), 1983. T. I. P. 139–140. Дополнительную библиографию см.: Kaplan S. L.  Trad, citée. P. 441–442, примеч. 14 к гл. II. По вопросу о ценах см.: Foucault M.  Les Mots et les Choses. Paris: Gallimard («Bibliothèque des sciences humaines»), 1966. Ch. VI, section IV: «Le gage et le prix» (Фуко M.  Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. / Пер. В. П. Визгина и Н. С. Автономовой. СПб.: A‑cad, 1994. Гл. VI, разд. 4: «Залог и цена».) (вопрос о ценах рассматривается здесь главным образом в отношении денег).

(3) Пьер Ле Пезан, сеньор де Буагильбер  (1646–1714), автор «Розничной торговли Франции» (1695) и «Трактата о природе, возделывании, торговле и пользе зерна» (1707). Считается предтечей физиократов. См.: Schumpeter J. A.  Histoire de l'analyse économique / Trad citée. T. I, № 1. P. 302, a в особенности: SauvyA.  Pierre de Boisguilbert, ou la Naissance de l'économie politique. Paris: INED, 1966. 2 vol. – Кажется, Буагильбер все‑таки не использует понятие «естественная цена». Иногда он говорит о «цене пропорции» (или о «пропорциональной» цене) без четкого аналитического значения (покупатели и продавцы извлекают одну и ту же выгоду) и о «строгой цене», опирающейся на производственные затраты (приемлемый минимум).

(4) См.: Depitre E.  Introduction // Dupont de Nemours. De l'exportation et de l'importantion des grains (1764). Paris: P. Geuthner («Collection des économistes et des réformateurs de la France»), 1911. P. XXIII–XXIV: «В физиократической системе нет ничего проще, чем определить хорошую цену: это общая и незначительно изменяющаяся цена общего рынка,  которую конкуренция устанавливает между свободно торгующими нациями».  См. также: Foucault  M Sécurité, Territoire, Population. Лекция 5 апреля 1978 г. (P. 369, примеч. 25).

(5) См.: Marshall A.  Principles of Economics. Londres: Macmillan & Co., 1890 (см.: Schumpeter J. A.  Histoire de l'analyse économique / Trad. citée. T. I. P. 268; T. II. P. 292).

(6) Об этом новом определении рынка как места веридикции или истины цен см., например: [E. Bonnotde] Condillac.  Le Commerce et le Gouvernement considérés relativement l'un à l'autre. Amsterdam‑Paris: Jombert & Cellot, 1776. I^e partie, ch. IV: «Рынки или места, где встречаются те, кому нужно произвести обмены» (см. с. 23 изд. 1795 г., réimpr. Paris‑Genève: Slatkine, 1980): «[…] цены могут регулироваться лишь на рынках, потому что только там собравшиеся горожане могут, сравнив свою заинтересованность в обменах, судить о ценности вещей в отношении своих потребностей. Они могут сделать это только там, потому что только на рынках все вещи, предназначенные для обмена, выставляются напоказ: только на рынках можно судить об их избытке или редкости по сравнению друг с другом; это отношение определяет соответствующую цену».

(7) См.: Foucault M.  Sécurité, Territoire, Population. Лекция 18 января 1978 г. (P. 33).

(8) Фуко уже использовал это выражение в своем выступлении на заседании Французского философского общества в мае 1978 г. «Что такое критика?» (Foucault M.  Qu'est‑ce que la critique? // Bulletin de la Société française de philosophie. 84^e année. 1990. № 2 (avril‑juin). P. 51), говоря о различии между генеалогией и процедурами объясняющей истории: «В целом можно сказать, что в противоположность генезису, ориентирующемуся на жесткую принципиальную причинность множественных следствий, речь идет о генеалогии, то есть о том, что пытается воссоздать условия становления сингулярности, исходя из множества детерминирующих элементов, по отношению к которым та выступает не как продукт, но как результат. Таким образом, это обращение к интеллигибельному, при котором нужно увидеть, что оно вовсе не функционирует согласно принципу закрытия». Фуко уже обращался к этой проблеме интеллигибельности в истории в курсе «Безопасность, территория, население» (Foucault  M Sécurité, Territoire, Population. Лекция 8 марта 1978 г. P. 244). О различии между генезисом и генеалогией см: Ibid. Лекция 8 февраля 1978 г. Р. 121.

(9) Об отношении Фуко к Франкфуртской школе см: Foucault M.  Qu'est‑ce que la critique? Loc. cit. P. 42–43; Foucault M.  «Onines et singulatum»: vers une critique de la raison politique / Trad, de l'américain (The Tanner Lectures on Human Values / Ed. S. McMurrin. 1981)// Dits et Écrits. T. IV, N 310. P. 279; Foucault M. Structuralisme et poststructuralisme. Entretien avec G. Raulet (Telos. Printemps 1983) // Dits et Écrits. T. IV, N 330. P. 438–441.

(10) Автор знаменитого трактата «Dei delitti e delle репе» («О преступлениях и наказаниях»), вышедшего в Ливорно в 1764 г., Чеза‑ре Бонесана, маркиз де Беккариа (1738–1794), в 1769 г. получил кафедру «scienze camerali e economiche», недавно основанную в Милане (переименованную им в кафедру «economia politica»), которую он оставил два года спустя ради службы в миланской администрации. Эти конспекты лекций впервые были опубликованы в 1804 г. П. Кустоди под названием «Elementi di economia pubblica» (Scrittori italiani de economia politica: Parte moderna. Vol. XI, XII. Milano: G. G. Destefanis.) См. также: Discours de M. le Marquis Cesare Beccaria Bonesana… professeur royal de la chaire nouvellement établie par ordre de S. M. impériale pour le commerce et l'administration publique, prononcé à son installation dans les écoles Palatines / Trad. J.‑A. Comparet. Lausanne: F. Grasset, 1769 (ориг. изд.: Prolusione letta dal regio professore Marchese Cesare Beccaria Bonesana nell'apertura délia nuova cattedra di scienze camerali ultimamente comendata da S.M.I.R.A. Florence: G. Allegrini e comp, 1769) и Principes d'économie politique appliqués à l'agriculture par l'auteur du «Traité des délits et des peines». Paris: V^e Bouchard‑Huzard, 1852. «Значительную часть его экономических сочинений составляли его правительственные доклады» (Schum‑peterJ. A.  Histoire de l'analyse économique. T. I. P. 255; он называет Беккариа «итальянским Адамом Смитом» (Ibid. Р. 256). См.: «Atti di governo» Беккариа, публикующиеся в 17 томах (5 томов уже вышли: Vol. VI–X, 1987–2000). Эти сочинения касаются самых разных вопросов: денег, рудников, весов и мер, мануфактур и торговли, ярмарок и рынков и т. п. Этими подробностями я обязан недавней диссертации Ф. Одежана (Audegaen Ph.  Philosophie réformatrice. Cesare Beccaria et la critique des saviors de son temps: droit, rhétorique, économie. Université de Paris I‑Sorbonne, 2003).

(11) Адам Смит  (1723–1790). См.: Smith A.  An Inquiry into the Nature and Causes of the Wealth of Nations. Londres: W. Straham & T. Cadell, 1776 (Smith A.  Recherches sur la nature et les causes de la richesse des nations / Trad, du Comte Germain Garnier, revue par A. Blanqui. Paris: Guillaumin, 1843; éd. récente: Paris: Garnier‑Fiammarion, 1991).

(12) См.: Jeremy Benthairfs Economie Writings. Op. cit. [supra, p. 27, note 9] и Hutchison T. W.  Bentham as an economist // Economie Journal. 1956. LXVI. P. 288–306.

(13) M. Фуко возвращается к этим последним пунктам в лекции 21 февраля 1979 г. (с. 217 наст. изд.).

(14) См.: Фуко М.  Нужно защищать общество. Лекция 4 февраля 1976 г. С. 113 и далее. (Тогда Фуко не использовал слово «радикализм».) См. труды Ч. Хилла, с которыми Фуко был очень хорошо знаком (см. «Контекст курса» А. Фонтана и М. Бертани. Там же. С. 308).

(15) См. лекцию 28 марта 1979 г. (с. 339 наст. изд.).

(16) См.: Foucault M.  Surveiller et Punir. Paris: Gallimard («Bibliothèque des histoires»), 1875. P. 51–58 (Фуко M.  Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы / Пер. В. Наумова. M.: «Ad Marginem», 1999). См. также курс лекций 1972–1973 гг. «La Société punitive» (резюме опубликовано в Dits et Écrits. T. II. P. 456–470).

(17) Beccaria C.  Des délits et des peines / Trad. M. Chevallier. Genève: Droz, 1965. § XII. P. 24: «Цель наказаний». См.: Foucault  M Surveiller et Punir. P. 106–134 (Фуко M.  Надзирать и наказывать. С. 104–151).

Лекция 24 января 1979 г. ^*

(1) См.: Foucault M.  Sécurité, Territoire, Population. Лекция 22 марта 1978 г. (P. 295 и далее).

(2) См. одну из формулировок этого закона в «Mercure de France» (апрель 1720 г.) в связи с внешней торговлей: «Обычно один выигрывает столько, сколько другой теряет» (цит. по: Larrère С.  L'Invention de l'économie au XVIII^e siècle. Paris: PUF («Léviathan»), 1992. P. 102, где речь идет о меркантилистской концепции внешней торговли).

(3) М. Фуко намекает на метод рационального расчета случайности, предложенный Паскалем в 1654 г., точнее на проблему «пропорции последних или первых частей»: «в множестве п частей какое правило позволяет определить долю богатства другого, которую необходимо внести игроку А, чтобы игра была прервана преждевременно»  или «сразу после первой выигранной партии» (Chevalley С. Pascal.  Contingence et probabilités. Paris: PUF («Philosophies»), 1995. P. 88). См.: Pascal B.  Lettres à Fermât du 29 juillet et du 24 août 1654 / Œuvres complètes / Éd. L. Lafuma. Paris: Seuil, 1963. P. 43–49.

(4) Kant L  Zum ewigen Frieden. Kônigsberg: Friedrich Nicilovius, 1795; Kant I.  Académie Ausgabe. Berlin, 1912. T. VIII. S. 341–386; Kant I.  Projet de paix perpétuelle / Trad. J. Gibelin. 5^e éd. Paris: Vrin, 1984. (M. Фуко использует первое издание этого перевода, выпущенное в 1948 г.); Кант И.  К вечному миру // Сочинения. В 6‑ти т. Т. 6. М.: АН СССР, ИФ; Изд‑во «Мысль», 1966. С. 257–309.

(5) Добавление 1: «О гарантии вечного мира» (Ibid. Р. 35–48) (Там же. С. 278–288).

(6) Ibid. Р. 35 (Там же. С. 278): «Эту гарантию дает великая в своем искусстве природа, в механическом процессе которой с очевидностью обнаруживается целесообразность…».

(7) Ibid. Р. 38–39 (Там же. С. 281): «…Что в холодных пустынях у Ледовитого океана все же растет мох, выкапываемый из‑под снега северным оленем, который сам в свою очередь служит пищей или упряжным животным остякам или самоедам; или то, что в солончаковых песчаных пустынях водится верблюд, который как бы создан для путешествия по ним, чтобы и они не остались неиспользованными».

(8) Ibid. Р. 38 (Там же. С. 281): «Предварительное установление природы состоит в следующем: она позаботилась о том, чтобы люди имели возможность жить во всех краях земли…».

(9) Ibid. (Там же. С. 282): «[Третье предварительное установление природы состоит в] том, чтобы [принудить людей] вступать в отношения, в большей или меньшей степени основанные на законе».

(10) Ibid. Р. 43–46 (Там же. С. 282–284).

(11) Ibid. Р. 46–47 (Там же. С. 286): «Идея международного права предполагает раздельное существование (Absonderung) многих соседних государств, независимых друг от друга».

(12) Ibid. Р. 46–47 (Там же. С. 287): «Так же, как природа, с одной стороны, мудро разделяет народы, которые воля каждого государства на основе самого международного права охотно подчинила бы своей хитростью или силой, так, с другой стороны, она соединяет через взаимный корыстолюбивый интерес те народы, которых понятие права всемирного гражданства не оградило бы от насилия и войны. Дух торговли, который рано или поздно овладевает каждым народом, – вот что несовместимо с войной».

(13) Ibid. Р. 43 (Там же. С. 284–285): «…Что делает природа для достижения цели, которую человеку вменяет в обязанность его собственный разум, стало быть для содействия его моральной цели; и как она добивается того, что человек благодаря ее принуждению, хотя и не во вред своей свободе, будет делать то, к чему его обязывают законы свободы, но чего он не делает, – добивается во всех трех аспектах публичного права: права государственного гражданства, международного права и права всемирного гражданства?»

(14) Конгресс, состоявшийся в Вене в сентябре 1814 г. и в июне 1815 г. и объединивший союзнические силы, выступавшие против Франции (Россию, Великобританию, Австрию и Пруссию). Речь шла о том, чтобы установить прочный мир после наполеоновских войн и о том, чтобы перекроить политическую карту Европы. См.: Webster Ch. К.  The Congress of Vienna: 1814–1815. Londres; New York: H. Milford, Oxford University Press, 1919 (repr. Londres: Thames and Hudson, 1963).

(15) См.: Marquiset A.  Napoléon sténographié au Conseil d'État. Paris: H. Champion, 1913; Bourdon J.  Napoléon au Conseil d'État. Notes et procès‑verbaux inédits de J.‑G. Locré, secrétaire général au Conseil d'État. Paris: Berger‑Levrault, 1963; Durand Ch.  Études sur le Conseil d'État napoléonien. Paris: PUF, 1947; Durand Ch.  Le fonctionnement du Conseil d'État napoléonien, Bibliothèque de l'université d'Aix‑Marseille.  Série I, Cap, Impr. Louis Jean, 1954; Durand Ch.  Napoléon et le Conseil d'État pendant la seconde moitié de l'Empire // Études et Documents du Conseil d'État. 1969. N XXII. P. 269–285.

(16) См. беседу 1982 г. (Foucault M.  Espace, savoir et pouvoir // Dits et Écrits. T. IV, № 310. P. 272 (См. русский перевод: Фуко M.  Пространство, знание и власть // Интеллектуалы и власть: Избранные политические статьи, выступления и интервью. Ч. 3 / Пер. Б. М. Скуратова. М.: «Праксис», 2006. С. 215–236.)), где Фуко объясняет, что Наполеон располагается «в точке разрыва между старой организацией государства полисии XVIII в. […] и формами современного государства, изобретателем которого он был». В «Надзирать и наказывать», впрочем, Фуко еще ситуировал наполеоновского персонажа «на стыке монархического, ритуального отправления власти суверена и иерархического, постоянного отправления неопределенной дисциплины» (Фуко М.  Надзирать и наказывать. С. 318; см. приводимую Фуко цитату из: Treilhard J. В.  Exposé des motifs des lois composant le code de procédure criminelle. Paris, 1808. P. 14).

(17) M. Фуко рассматривал этот момент не в 1978 г., а в 1976 («Нужно защищать общество», лекция 3 марта 1976 г. (С. 222–224)), опираясь на Дюбо: Dubos J.‑B.  Histoire critique de l'établissement de la monarchie française dans les Gaules. Paris, 1734.

(18) См., например: Mably.  Observations sur l'histoire de France. Genève, 1765. Livre VIII. Ch. 7: «…Появится ли среди нас новый Карл Великий? Следует этого желать, но нельзя на это надеяться» (Mablv.  Sur la théorie du pouvoir politique, textes choisis. Paris: Éditions sociales, 1975. P. 194).

(19) Клемент Венцель Непомук Лотар, князь Меттерних‑Виннебург, именуемый Меттерних (1773–1859), австрийский министр иностранных дел во время Венского конгресса.

(20) В настоящем курсе М. Фуко больше не возвращается к этой теме.

(21) Об этой очевидности как принципе правительственного самоограничения см: Foucault M.  Sécurité, Territoire, Population. Лекция 5 апреля 1978 г. P. 361.

(22) Первая сберегательная касса, задуманная как превентивное средство от легкомысленности низших классов, была основана в Париже в 1818 г. См.: Castel R.  Les Métamorphoses de la question sociale. Paris: Fayard, 1995; rééd. Gallimard («Folio Essais»), 1999. P. 402–403.

(23) См.: Les Anormaux.  Cours au Collège de France, 1974–1975 / Éd. par V. Marchetti & A. Salomoni. Paris: Gallimard‑Seuil («Hautes Etides»), 1999. Лекция 19 марта 1975 г. P. 297–300 (Фуко  M Ненормальные: Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1974–1975 учебном году / Пер. А. В. Шестакова. СПб.: Наука, 2004. С. 375–378).

(24) Вспомним о том, как в предыдущем году Фуко подправил свой прежний анализ отношений между дисциплинарными техниками и личными свободами (см.: Foucault M.  Sécurité, Territoire, Population. Лекция 18 января 1978 г. P. 49–50). Именно в такую установку, делающую из свободы «коррелят […] диспозитивов безопасности», вписывается настоящее развитие.

(25) Следует напомнить, что Паноптикон, или наблюдательный дом, представлял собой не просто модель пенитенциарной организации, но «идею нового конструктивного принципа», применимого для любого рода учреждений. См. название первого издания: «Panopticon, or the Inspection‑House: Containing the idea of a new principle of construction applicable to any sort of establishment, in which persons of any description are to be kept under inspection; ad in particular to penitentiary‑houses, prisons, houses of industry, work‑houses, poor‑houses, manufactories, mad‑houses, lazarettos, hospitals, and schools; with a plan adapted to the principle» («Паноптикон, или Наблюдательный дом, включающий идею нового принципа конструкции, применимого к сооружению любых учреждений, в коих должны содержать лиц любых сословий под наблюдением, и в особенности, исправительных заведений, тюремных замков, промышленных предприятий, работных домов, богаделен, мануфактур, домов умалишенных, лазаретов, госпиталей, школ, а также руководство по управлению, приспособленному к упомянутому принципу»). Dublin: Thomas Byrne, 1791 (The Works of J. Bentham / Ed. J. Bowring. Edinburgh: W. Tait, 1843. T. IV. P. 37–66). См. французский перевод 21 письма, опубликованных в Дублине и Лондоне в 1791 г. и составляющих первую часть «Паноптикона»: Bentham J.  Le Panoptique / Trad, par M. Sissung. Paris: Belfond, 1977. P. 97–168 (особенно см. письма XVI–XXI). Название французского перевода 1791 г. (не включающего 21 письмо) не столь ясно: «Panoptique, Mémoire sur un nouveau principe pour construire des maisons d'inspection, et nommément des maisons de force» («Паноптикон, Записка о новом принципе устроения наблюдательных домов, в особенности тюрем») (Paris: Imprimerie nationale). См.: Foucault M.  Le Pouvoir psychiatrique. Cours au Collège de France, 1973–1974 / Éd. Par J. Lagrange. Paris: Gallimard‑Seuil («Hautes Étides»), 2003. Лекция 28 ноября 1973 г. P. 75–76 (Фуко M.  Психиатрическая власть: Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1973–1974 учебном году / Пер. А. В. Шестакова. СПб.: Наука, 2007. С. 93–94).

(26) М. Фуко, конечно же, ссылается на Constitutional Code // Works / Ed. Bowring. 1849. T. IX (rééd. F. Rosen & J. H. Burns. Oxford: Clarendon Press, 1983), хотя речь, собственно говоря, не идет о кодификации английского законодательства. В этой книге, составление которой началось в 1820‑х гг. (см.: Codification Proposal, Addressed to All Nations Professing Liberal Opinions. Londres: J. M'Creery, 1822) и первый том которой вышел в 1830 г. (Constitutional Code for Use of All Nations and Governments Professing Liberal Opinions. Londres: R. Heward), Бентам развивал свою теорию либерального правления.

(27) Фраза, по‑видимому, не принадлежит Бентаму, но представляет собой довольно свободную интерпретацию, которую Фуко дает экономико‑политической мысли Бентама после 1811 г. (времени провала проекта Паноптикона). Кажется, что Фуко осуществляет здесь изъятие различия между agenda/non agenda, о котором неоднократно упоминается в курсе (см. лекции 10 января 1979 г. (с. 26 наст. изд.), 14 февраля 1979 г. (с. 174 наст, изд.) и 7 марта 1979 г. (с. 249 наст, изд.)), и принципа наблюдения, т. е. надзора, применяемого к правительству. В «Constitutional Code» тем не менее само правительство является объектом этого наблюдения со стороны «суда общественного мнения». (См.: Foucault M.  Le Pouvoir psychiatrique. Лекция 28 ноября 1973 г. P. 78 (Фуко  M Психиатрическая власть. С. 96), о демократизации осуществления власти согласно диспозитиву Паноптикона: акцент делается на видимости, а не на контроле со стороны «общественности»). К тому же, мы не уверены, что Бентам в своих экономических сочинениях, как и в «Constitutional Code», проявляет себя таким приверженцем либерализации экономики, как утверждает здесь Фуко (см.: Hume L. J.  Jeremy Bentham and the nineteenth‑century revolution in government // The Histoical Journal. 1967. Vol. 10 (3). P. 361–375). Ср. с определением sponte acta  в тексте 1801–1804 гг. (лекция 10 января, с. 42 наст, изд., примеч. 9).

(28) Речь идет об экономической и социальной программе борьбы с кризисом «New Deal» («Новый курс»), выработанной Франклином Рузвельтом сразу после его избрания президентом США в ноябре 1932 г.

(29) М. Фуко: «Трехконтинентального». Основанная в 1973 г. «Трехсторонняя комиссия», объединившая представителей Северной Америки (США и Канада), Европы и Японии, была создана для усиления сотрудничества между этими тремя регионами перед лицом новых вызовов конца столетия. «Трехконтинентальная» – название конференции, созванной Фиделем Кастро в Гаване в декабре 1965‑январе 1966 гг. для разрешения противоречий между революционными организациями Старого и Нового Света.

(30) См. лекции 31 января, 7 февраля, 14 февраля и 21 февраля 1979 г.

(31) См. лекции 14 марта и 21 марта 1979 г.

(32) См. лекцию 31 января 1979 г., прим. 10 (с. 124–125 наст. изд.).

Лекция 31 января 1979 г. ^*

(1) Бернард Беренсон  (1865–1959), американский коллекционер, эксперт и критик литовского происхождения, специалист по живописи итальянского Ренессанса. Автор книг: Вегетоп В.  The Italian Painters of the Renaissance. Londres: Phaidon Press, 1953; Berenson B.  Drawings of the Florentine Painters. Chicago: University of Chicago Press, 1970, и книги воспоминаний: Berenson В.  Sketch for a Self‑Portrait. New York: Pantheon, 1949.

(2) Цитата, как признает сам M. Фуко, представляет собой довольно свободное изложение. В рукописи просто: «Беренсон: атомное уничтожение, поглощение государством».

(3) Чуть ниже в этой же лекции будут названы их имена: фон Мизес, Хайек (см. примеч. 11).

(4) См.: Foucault M.  Sécurité, Territoire, Population. Лекция 1 февраля 1978 г. (Р. 105).

(5) На протяжении этого курса М. Фуко успеет обсудить только первые две темы. См. лекцию 10 января 1979 г. (с. 39 наст, изд.), где говорится о соображениях, оправдывающих их исследование, выступающих условием постижимости третьей темы («как только мы выясним, что такое этот правительственный режим, называемый либерализмом, мы сможем, как мне кажется, уловить, что такое биополитика»), и ремарку в начале лекции 7 марта 1979 г. (с. 238 наст, изд.): «Несмотря ни на что, я хотел бы заверить вас, что вначале у меня действительно было намерение говорить о биополитике, а затем о том, что это такое, но я долго, быть может, чересчур долго говорил о неолиберализме, в частности, о его немецкой форме».

(6) См. с 91 наст. изд.

(7) Гарри С. Трумэн (Ш4– 1972), президент США с 1945 по 1953 гг.

(8) Джон Ф. Кеннеди  (1917–1963), президент США с 1961 по 1963 гг.

(9) Линдон Б. Джонсон  (1908–1973), президент США с 1963 по 1969 гг.

(10) Джон Меинард Кейнс  (1883–1946) – британский экономист, автор книги: A Treatise on Money. Londres; New York: Harcourt, Brace & Co., 1930, a главное: The General Theory of Employment, Interest and Money. Londres: Macmillan & Co., 1936 (Théorie générale de l'emploi, de l'intérêt et de la monnaie / Trad. J. de Largentaye. Paris: Payot, 1942. В этом труде, выход которого знаменует существенный момент в истории экономической мысли («кейнсианская революция»), Кейнс обращается к проблематике незанятости и, критикуя среди прочих теорию безработицы А. С. Пигу (The Theory of Unemployment. Londres: Macmillan, 1933), объясняет современный кризис капитализма снижением предельной эффективности капитала и чрезмерным повышением процентных ставок, влекущим за собой снижение инвестиций. Этот анализ побудил его рекомендовать вмешательство публичной власти для обеспечения полной занятости, принятие мер, благоприятствующих потреблению (отход от золотого стандарта, привлечение частных и общественных инвестиций). Традиционное «микроэкономическое» видение, основанное на взаимодействии между ценами и заработной платой, должно было, таким образом, смениться видением «макроэкономическим», основанным на отношениях между агрегатами или «общими количествами» и выступающим как экономичная политика, влияющая на национальный доход, всеобщее потребление, объемы сбережений и инвестирование. Назначенный заместителем управляющего Английского банка, Кейнс участвовал в Бретон‑Вудской конференции 1944 г., которая привела к созданию Международного валютного фонда и Международного банка реконструкции и экономического развития.

(11) Людвиг Эдлер фон Мизес  (1881–1973). После изучения права в Венском университете под влиянием Ф. фон Визера и Е. Бем‑Баверка («Австрийская школа») обратился к политической экономии. В 1927 г. совместно с Хайеком основал в Вене «Ôsterreichisches Institut fur Konjunkturforschung». Назначенный в 1934 г. в Университетский институт высшего международного образования, в 1940 г. он уезжает в Нью‑Йорк. В качестве «приглашенного профессора» преподает в Университете Нью‑Йорка с 1945 по 1973 гг. Основные работы: Die Gemeinwirtschaft. Untersuchungen iiber den Sozialismus. lens: G. Fischer, 1922 (Le Socialisme. Étude économique et sociologique / Trad. De l'allemand par P. Bastier, A. Terrasse & F. Terrasse. Préface de F. Perroux. Paris: Librairie de Médicis, 1938), в которой он доказывает, «что в отсутствие рынка производительные силы не могут рационально распределяться по индустриальным предприятиям и что, следовательно, плановая экономика не может функционировать» (Polanyi M.  La Logique de la liberté / Introd. et trad, de Ph. Nemo. Paris: PUF («Libre échange»), 1989. P. 161); Liberalismus. Iena: G. Fischer, 1927; Nationalôkonomie, Théorie des Handelns und Wirtschafttens. [S. 1.]: Éditions Union, 1940; Human Action: Atreatise on economics. Yale University Press, 1949; 3^e éd. revue et corrigée. Chicago: Contemporary Books, Inc., 1966 (L'Action humaine / Trad. R. Audouin. Paris: PUF («Libre échange»), 1985.

(12) См. лекцию 7 февраля 1979 г. (с. 162 наст, изд., примеч. 24).

(13) Об этом течении мысли см., например: Kimz Р.‑А.  L'Expérience néoliberale allemande dans le contexte international des idées. Thèse de doctorat en sciences politiques. Université de Genève. Lausanne: Imprimerie centrale, 1962, a особенно Bilger F.  La Pensée économique libérale de l'Allemagne contemporaine. Paris: Librairie Générale de Droit, 1964 и François‑Poncet J.  La Politique économique de l'Allemagne occidentale. Paris: Sirey, 1970; эти работы использовались M. Фуко, о чем свидетельствуют его подготовительные заметки.

(14) Программа восстановления Европы («European Recovery Program»), предложенная в 1947 г. государственным секретарем США Г. Маршаллом и принятая в 1948 г. 16‑ю странами Западной Европы.

(15) Национальный совет Сопротивления (Le Conseil national de la Résistance) был создан весной 1943 г. для объединения нескольких политически раздробленных движений Сопротивления. Его возглавлял Жан Мулен, а затем Жорж Бидо. «Во время пленарного заседания 15 марта 1944 г. все пришли к соглашению сохранять единство после Освобождения. Устав Сопротивления, ставший результатом этих заседаний, обсужденный и одобренный различными группами, составлявшими CNR, содержал смелую социальную и экономическую программу. Среди прочих реформ, она требовала „полного плана социальной защиты, направленного на обеспечение всех граждан средствами к существованию в тех случаях, когда они неспособны добыть их трудом, осуществляемого заинтересованными представителями и государством“» (Galant H. G.  Histoire politique de la sécurité sociale française, 1945–1952. Paris: Librairie A. Colin («Cahiers de la Fondation nationale des sciences politiques»), 1955. P. 24). О французском плане социальной защиты см. лекцию 7 марта 1979 г. (с. 268 наст, изд., примеч. 25).

(16) Созданный 19 декабря 1947 г., этот Научный совет (wissenschaftliche Beirat) наполовину состоял из представителей Фрайбургской школы (В. Эйкен, Ф. Бём, А. Мюллер‑Армак, Л. Микш, А. Лампе, О. Фейт…) и наполовину – из представителей христианско‑социальных доктрин, таких как иезуит О. фон Нелл‑Брюнинг, и социалистов, таких как К. Шиллер, Г. Вайссер, Г. Петер.

(17) Цит. по: Bilger F.  La Pensée économique libérale de l'Allemagne contemporaine. Op. cit. P. 211. См.: Der wissenschaftliche Beirat beim Bundeswirtschaftsministerium. Gôttingen: Schwartz, 1950–1961. 5 vol.

(18) Генеральный инспектор финансов с 1774 по 1776 гг., во времена правления Людовика XVI, Тюрго, опираясь на учение экономистов и физиократов, провел декрет о свободе торговли зерном (принят в сентябре 1774 г.) (см.: Weulersse G.  La Physiocratie sous le ministère de Turgot et de Necker (1774–1781). Poitiers: Impr. du Poitou, 1925; rééd. PUF, 1950). См.: Bilger F.  Op. cit. P. 215: «…Если бы Эрхард не был человеком партии, он стал бы Тюрго экономической доктрины».

(19) Людвиг Эрхард (1897–1977). Ассистент, а впоследствии директор Института экономического анализа, подчиненного Высшей экономической школе Нюрнберга, он держался в стороне от нацизма во времена Третьего рейха и посвятил себя экономическим исследованиям. Он руководил экономической администрацией бизоны начиная с февраля 1948 г. Будучи депутатом христианских демократов, он в значительной степени способствовал принятию CDU (Christlich‑Demokratische‑Union) принципов «общественной экономики рынка». В 1948 г. на четырнадцатом пленарном заседании Экономического совета он очертил основные ориентиры своей будущей политики (примат монетарной политики и политики роста, выравнивание цен на предлагаемые товары, справедливое и постепенное распределение роста благосостояния). Назначенный Аденауэром в 1951 г. министром экономики, он считается отцом «немецкого экономического чуда (Wirtschaftswunder)». См.: François‑Poncet J.  La Politique économique de l'Allemagne de l'Ouest (1945–1969). SEDES, 1987. P. 44–45; Bark D. L., Gress D. R.  Histoire de l'Allemagne depuis 1945. Paris: R. Laffont («Bouquins»), 1992. P. 199–200. Основные работы Эрхарда: Wohlstand fur aile. Diisseldorf: Econ Verlag, 1957 (La prodpérité pour tous / Trad. F. Brière. Préface de J. Rueff. Paris: Pion («Tribune libre»), 1959) и Deutsche Wirtschaftspolitik der Weg der sozialen Markwirtschaft. Frankfurt/M.: Knapp, 1962. Une politique de l'abondance (recueil d'articles et de discourse, 1945–1962) / Trad. L. Mozère. Paris: R. Laffont, 1963.

(20) Четырнадцатое пленарное заседание Экономического совета состоялось 21 апреля, а не 28‑го, как говорит Фуко, опираясь на Bilger F.  La Pensée économique libérale… P. 211.

(21) Rede vor der 14. Vollversammlung des Wirtschaftsrates des Vereinigten Wirtschaftsgebietes am 21. April 1948 in Frankfurt/Main. Речь воспроизводится в: ErhardL.  Deutsche Wirtschaftspolitik. Op. cit. и в Grundtexte zur Sozialen Marktwirtschaft. Zeugnisse aus zweihundert Jahren ordnungspolitischer Diskussion / Eds W. Stutzel et al. Bonn‑Stutgart‑New York, Ludwig‑Erhard‑Stiftung, 1981. P. 39–42.

(22) Ibid. (Grundtexte). S. 40: «Wenn auch nicht im Ziele vôllig einig, so ist doch die Richtung klar, die vvir einzuschlagen haben – die Befreiung von der staatlichen Befehlsvvirtschaft, die aile Menschen in das Entwiirdigende Joch einer ailes Leben uberwuchernden Burokratie zwingt…» («Даже если наши цели не во всем совпадают, все‑таки ясно, что направление, которому мы должны следовать, – освобождение от командной государственной экономики, навязывающей всем людям унизительное иго удушающей всякую жизнь бюрократии…»). Французский перевод: Bilger F.  La Pensée économique libérale… P. 211.

(23) Ibid.: «Es sind aber weder die Anarchie noch der Tennitenstaat als menschliche Lebensformen geeignet. Nur wo Freiheit und Bindung zum verpflichtenden Gesetz werden, findet der Staat die sittliche Rechtfertigung, im Namen des Volkes zu sprechen und zu handeln» («Однако ни анархия, ни государство‑муравейник не годятся для человеческого образа жизни. Только там, где свобода и ответственность станут обязательным законом, государство получает моральное право говорить и действовать от имени народа»). Следовало бы переводить «Tennitenstaat» как «государство муравьев»; это выражение в 1944 г. уже использовал В. Рёпке в «Civitas Humana» (см. с. 161 наст, изд., примеч. 21), говоря об «опасности коллективизма» (Р. 26): «Это государство муравьев, очевидно, разрушает не только все ценности и завоевания прогресса, которые после трех тысяч лет эволюции составляют то, что мы гордо называем западной цивилизацией, […] но, самое главное, отбирают у человеческой жизни ее подлинный смысл, заключающийся единственно в свободе».

(24) Луиджи Эинауди  (1874–1961), преподаватель политической экономии в Турине и в Милане. Его оппозиция фашизму и приверженность либерализму вынудили его эмигрировать в Швейцарию (1943‑44). Управляющий Банка Италии (1945), депутат (1946), а затем министр финансов (1947); был избран президентом Республики (1948–1955). См.: Einaudi L.  Lezioni di politica economics. Turin: G. Einaudi, 1944.

(25) См.: Weber M.  Die protestantische Ethik und der «Geist» des Kapitalismus (1905) // Gesammelte Aufsiitze zur Religionssoziologie. Tubingen: J. С. В. Mohr, 1920. Vol. I. P. 1–236 (L'Éthique protestante et l'Esprit du capitalisme / Trad. J. Chavy. Paris: Pion, 1964; новые переводы: Kalinowski I.  Paris: Flammarion («Champs»), 2000 и J.‑P. Grossein.  Paris: Gallimard («Bibliothèque des sciences humaines»), 2003; Ведер  M Протестантская этика и дух капитализма // Избранные произведения / Пер. с нем. Сост., общ. ред. и послесл. Ю. Н. Давыдова. Предисл. П. П. Гайденко. М.: Прогресс, 1990. С. 44–271).

(26) См.: Foucault  M Sécurité, Territoire, Population. Лекция 22 января 1978 г. P. 17, 27, примеч. 26.

(27) В этом курсе М. Фуко больше не обращается к Фихте. Тем не менее он упоминает его на страницах рукописи, соответствующих окончанию этой лекции, но не использованных им, в связи с Zollverein (см. примечание с. 123 наст. изд.).

(28) Эту дату, 24 июня 1948 г., отмечающую поистине решающий поворот в истории послевоенной Германии (Эрхард, поддерживаемый Экономическим советом, отменил всякий контроль над ценами, не испросив предварительно согласия военных властей), следует связать с датой 18 июня, «днем J», обозначившим благодаря денежной реформе (созданию немецкой марки) первый этап – и решающее условие – этого процесса преобразования (см.: Bark D. L., Gress D. R.  Histoire de l'Allemagne depuis 1945. Op. cit. P. 191–194; Pietri N.  L'Allemagne de l'Ouest. Op. cit. P. 46–48). Как пишет Эрхард, «великий шанс Германии» в середине 1948 г. заключался в «денежной реформе, которая должна была сопровождаться реформой экономической» (Wohlstand fur aile. Op. cit. P. 21 / Trad, citée. P. 13). Закон от 24 июня 1948 г., впрочем, носит название «Закон о принципах управления и о ценовой политике после денежной реформы» (см.: Schneilin G., Schumacher H.  Économie de l'Allemagne depuis 1945. Paris: A. Colin, 1992. P. 24; François‑Poncet J. La Politique économique… P. 71–73). Этот момент тем более важен, что валютная стабильность представляет самый главный после основополагающего («реализация всецело конкурентной системы цен») принцип ордолиберальной программы. См. лекцию 14 февраля 1979 г., с. 178 наст. изд.

(29) Провалившегося на выборах 1945 г. Черчилля сменил К. Р. Эттли, глава лейбористской партии с 1935 г. Его правление (1945–1951) отличал жесткий контроль государства над экономикой (национализация, строгое планирование, социальная защита).

(30) Об этой всеобщей забастовке см.: Erhard L.  Wohlstand fur aile. Op. cit. P. 24–32 / Trad, citée. P. 15–22.

(31) Освальд фон Hexi‑Брюнинг  (1890–1991) из Общества Иисуса, член Научного совета при министерстве экономики с 1948 по 1965 гг. Теоретик «подлинно христианского социализма», опиравшегося на социальные энциклики папы Льва XIII и Пия XI (он был редактором энциклики «Quadragesimo Anno» (15 мая 1931 г.); см.: Nell‑Breuning О. von.  Die soziale Enzyklika. Erlàuterungen zum Weltrundschreiben Papst Pius' XI iiber die gesellschaftliche Ordnung. Cologne: Hermann, 1932); он опубликовал: Gesellschaftsordnung. Wesensbild und Ordnungsbild der menschlichen Gesellschaft. Nurem‑berg‑Bamberg‑Passau: Glock & Lutz, 1947 и (в соавторстве с Г. Захером)  Beitrâge zu einem Wôrterbuch der Politik. Heft 2: Zur christlichen Staatslehre. Fribourg‑en‑Brisgau: Herder, 1948, a также несколько статей (о справедливой заработной плате, о понятии пролетариата и др.), развивая положения энциклики «Quadragesimo Anno». «…Убежденный во внутренней справедливости социализма, [он] утверждал, что современный человек может вести достойную жизнь, только если принимает участие в руководстве своим предприятием, что означает не только совместное управление, но, коротко говоря, профсоюзный контроль над всей частной индустрией» (Bark D. L., Gress D. R.  Histoire de l'Allemagne depuis 1945… P. 145); см.: Bilger F.  La Pensée économique libérale… P. 248–253 (о сочетании конкуренции и корпоративной организации, предлагаемой Нелл‑Брюнингом). Выражение (весьма относительное) «присоединение» употребляется в статье Neoliberalismus und katholische Soziallehre // Der Christ und die soziale Marktwirtschaft / Éd. P. M. Boarman. Stuttgart‑Cologne: Kohlhammer, 1955. P. 101–122.

(32) Освальд Нелл‑Брюнинг начиная с 1948 г. совмещал различные преподавательские должности в Университете Иоганна Вольфганга Гете во Франкфурте, а не в Мюнхене.

(33) Теодор Бланк  (1905–1972) – депутат от CDU, бывший католический профсоюзный лидер. 26 октября 1950 г. Аденауэр поручил ему руководство тем, что должно было стать министерством обороны, с титулом «генеральный советник федерального канцлера, ответственный за дела, связанные с увеличением вооруженных сил».

(34) См.: Bilger F.  La Pensée économique libérale… P. 211: «Христианский синдикалист, вице‑президент профсоюза горнорабочих, который познакомился с трудами Фрайбургской школы и признал, что либеральный порядок составляет действенную альтернативу капитализму и планированию, которые он в равной степени отвергал».

(35) 9‑11 мая 1946 г.: первый конгресс SPD (Sozialdemokratische Partei Deutschlands). Здесь Шумахер был утвержден на пост председателя.

(36) См. уже цитированный текст: Bilger F.  La Pensée économique libérale… P. 271.

(37) Карл Шиллер  (1911–1994) – преподаватель экономики в Гамбургском университете, был членом гамбургского парламента от SPD (1949–1957), ректором своего университета (1958–[19]59), затем отвечал за экономику Западного Берлина (1961–1965), был депутатом Бундестага (1965–1972) и федеральным министром экономики (см. след. примеч.). С 1947 г. был членом Научного совета по экономическому управлению, созданного Эрхардом.

(38) В правительстве объединявшей CDU/CSU и SPD «большой коалиции», сформированном христианско‑демократическим канцлером Кизингером в декабре 1966 г., он осуществлял эту функцию до 1972 г. (совмещая портфели экономики и финансов с 1971 по 1972 гг.). О его экономической политике см.: Bark D. L.. Gress D. R.  Histoire de l'Allemagne depuis 1945… P. 584–586.

(39) Schiller K.  Sozialismus und Wettbevverb. Hambourg: Verlagsges, deutscher Konsumgenossenschaften, 1955.

(40) «B 1953 г. он употребил относительно социальной экономики рынка выражение, определяющее поправки, приемлемые для социал‑демократов: „конкуренция насколько возможно и планирование в надлежащей и необходимой мере“» см.: Kôrner [H.J et al.  Wirtschaftspolitik, Wissenschaft und politische Aufgabe. Bern: Paul Haupt, 1976. P. 86. (Bark D. L., Gress D. R.  Histoire de l'Allemagne depuis 1945… P. 428–429). Этот знаменитый лозунг он сформулировал во время заседания SPD по экономической политике, состоявшегося в Бохуме в феврале 1953 г. Формулировка воспроизводится в программе SPD 1959 г. (см. след. прим.; Bark D. L., Gress D. R.  Ibid. P. 430). См.: Bilger F.  La Pensée économique libérale… Préface de D. Villey. P. XIV, 257–258.

(41) Собравшиеся на внеочередном конгрессе SPD, состоявшемся 13 ноября 1959 г. в Бад Годесберге, приняли большинством в 324 голоса против 16 «принципиальную программу» (Grundsatzprogramm), которая, порвав с вдохновлявшейся марксизмом программой, принятой в Гейдельберге (1925), ознаменовала решающий поворот линии партии.

(42) «Частная собственность на средства производства заслуживает защиты и поощрения, поскольку она не препятствует установлению справедливого общественного порядка. Эффективность мелких и средних предприятий заслуживает упрочения, чтобы они могли утвердиться в экономическом плане перед лицом крупных предприятий» (Programme fundamental du Parti social‑démocrate allemande / Trad, officielle publiée par le SPD. Bonn, [s.d.]. P. 21; цит. no: Bark D. L.. Gress D. R.  Histoire de l'Allemagne depuis 1945… P. 430). См.: Bilger F.  La Pensée économique libérale… P. 273, который отсылает к статье Kreiterling W.  La social‑démocratie révise sa doctrine // Documents. Revue des questions allemandes. 1959. P. 652 и далее.

(43) «Тоталитарная или диктаторская экономика разрушает свободу. Поэтому Немецкая социал‑демократическая партия одобряет свободную экономику рынка повсюду, где утверждается конкуренция. Тем не менее, когда над рынками доминируют индивиды или группы, необходимо принимать множественные меры для сохранения свободы экономики. Конкуренция насколько возможно – планирование в необходимой мере» (Programme fundamental… Op. cit. P. 11 Bark D. L., Gress D. R. Loc. cit.). См.: Bilger F.  Loc. cit.

(44) Курт Шумахер  (1895–1952) – депутат Рейхстага с 1930 по 1933 гг. и председатель SPD с 1932 г. до запрета партии годом позже, при нацистском режиме десять лет провел в концентрационном лагере. В 1945 г. возродил в Ганновере центр воскреснувшей SPD, заявляя: «Либо мы сумеем сделать из Германии страну социалистическую в отношении экономики и демократическую в отношении политики, либо мы перестанем быть немецким народом» (цит. по: Bark D. L., Gress D. R.  Op. cit. P. 188).

(45) См.: Bilger F.  La Pensée économique libérale… P. 275: «В конце 1961 г. Вилли Брандт пригласил профессора Шиллера исполнять функции „Wirtschaftssenator“ [экономический сенатор, т. е. министр экономических дел] в Западном Берлине, и в принципе считается, что он стал бы министром экономических дел в вероятном федеральном социалистическом правительстве. Шиллер, исполняя свои новые функции, систематически применял либеральную политику, а одна из его последних речей во время „экономического“ заседания S. P. D. в Эссене в октябре 1963 г., в которой он очень четко утверждал свою приверженность рыночной экономике и категорически отвергал даже гибкое планирование, вызвала по всей Германии настоящую сенсацию».

(46) Карл Герберт Фрам Брандт,  известный как Вилли Брандт (1913–1992) – депутат SPD в Бундестаге с 1950 по 1957 гг., затем мэр Западного Берлина с 1957 по 1966 гг., в 1966 г. стал министром иностранных дел в коалиционном правительстве Кизингера, а в 1969 г. был избран канцлером.

(47) Томас Гоббс  (1588–1679). Hobbes Th. Leviathan. Londres: A. Crooke, 1651 / Trad. F. Tricaud. Paris: Sirey, 1971; Гоббс T.  Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского // Сочинения. В 2‑х т. Т. 2. М.: Мысль, 1991. С. 5–285.

(48) Джон Локк  (1632–1704). Locke J.  Two Treatises of Government, написаны около 1680–1683 гг., опубликованы в 1690 г. (Londres: A. Churchill); первый трактат был переведен на французский Ф. Лессе (PUF, 1998), второй – Д. Мазелем (Amsterdam, 1691), Ж. Фьо (PUF, 1953), Б. Жильсоном (Vrin, 1967) и Ж.‑Ф. Спитцем (PUF, 1994) (Локк Дэн:.  Два трактата о правлении // Сочинения. В 3‑х т. Т. 3. М.: Мысль, 1988. С. 137–405).

(49) См. работу: Мизес фон.  Die Gemeinwirtschaft. Untersuchungen iiber den Sozialismus. Op. cit. [C. 125–126 наст, изд., примеч. 11.]

(50) См.: Foucault M.  Sécurité, Territoire, Population. Лекции 29 марта и 5 апреля 1978 г.

(51) См. лекцию 10 января 1979 г., с. 44 наст, изд., примеч. 18.

(52) Эрих Хопеккер  (1912–1994), назначен Первым секретарем в 1971 г., после смещения Вальтера Ульбрихта.

(53) В продолжение этих исследований М. Фуко в 1983 г. задумал проект «белой книги» о политике социалистов: «Есть ли у социалистов проблематика правительства или у них есть лишь проблематика государства?» (Цит. по: Defert D.  Chronologie // Foucault M. Dits et Écrits. I. P. 62). Этот проект, по‑видимому, опирался не на вырезки из прессы, а на сделанные Фуко в то время выписки (Жорес, Блюм, Миттеран).

Лекция 7 февраля 1979 г. ^*

(1) Вальтер Эйкен  (1891–1950) – глава немецкой школы неолиберализма (Фрайбургской школы), позиции которой были представлены в журнале «Ordo» (см. примеч. 8). После изучения экономики в Бонне и в Берлине, где он был учеником противника исторической школы Генриха Дитцеля, и одного из последних представителей этого направления Генриха Шумахера, преемника Густава Шмоллера в Берлинском университете (ставший его ассистентом Эйкен порвал с ним в 1923 г., констатировав неспособность историзма ответить на проблему инфляции), в 1925 г. он был назначен профессором в Тюбинген, затем, в 1927‑м, во Фрайбург, где оставался до самой смерти. См.: Bilger F.  La Pensée économique libérale de l'Allemagne contemporaine. Op. cit. P. 39–70.

(2) Об отношениях Эйкена с Гуссерлем см.: Bilger F.  Ibid. P. 47 («С самого его прибытия в город Эйкена связывала крепкая дружба с Гуссерлем, духовно близким Рудольфу Эйкену. У них сложились тесные отношения, к сожалению, скоро прерванные смертью философа. А Вальтер Эйкен в своих трудах признавал влияние создателя феноменологии на формирование своего экономического метода. В частности, он нередко ссылается на главную книгу Гуссерля „Die logische Untersuchungen“ [Halle: S. Niemeyer, 1928], критический и позитивный аспект которой он перенес в политическую экономию»). Подробнее см.: Klump R.  On the phenomenological roots of German Ordmmgstheorie:  what Walter Eucken owes to Edmund Husserl // L'Ordolibéralisme allemande: aux sources de l'économie sociale de marché / Dir. P. Commun. Université de Cerey‑Pontoise, CIRAC/CICC, 2003. P. 149–162.

(3) Среди которых Ганс Гроссман‑Доерт и Франц Бём (об этом последнем см. примеч. 11). См.: Bilger F.  Op. cit. P. 47–48 и 71–74. О Кельзене см.: Foucault M.  Sécurité, Territoire, Population. Лекция 25 января 1978 г. P. 81 п. 1.

(4) Eucken W.  Staatliche Strukturwandlungen und die Krisis des Kapitalismus («Структурные изменения государства и кризис капитализма») // Weltwirtschaftliches Archiv. Iéna. Vol. 36 (2). 1932. P. 297–321.

(5) Вильгельм Лаутенбах  (1891–1948). См. в особенности его статью: Lautenbach W.  Auswirkungen der unmittelbaren Arbeits‑beschaffung//Wirtschaft und Statistik. 1933. Vol. 13, N21 (Переиздано в Der Keynesianismus / Ed. G. Bombach et al. Berlin: Springer, 1981. P. 302–308) и его посмертно изданный труд: Zins, Kredit und Produktion. Tubingen: J. С. В. Mohr, 1952.

(6) Ялмар Грили Горас Шахт  (1877–1970) – сперва, с ноября 1923 г. по март 1930 г., президент Reichsbank, затем, с июля 1934 г. по ноябрь 1937 г., министр экономики. Выступал против Геринга и расходов на вооружение (см. примеч. 36), однако сохранял звание министра без портфеля до 1943 г. См.: François‑PoncetJ.  La Politique économique de l'Allemagne occidentale. Op. cit. P. 21–22.

(7) Совсем наоборот, с конца 1933 г. В. Эйкен участвовал в семинаре, организованном экономистом Карлом Диллем и объединившем противников нацизма с разных факультетов (среди которых – историк Герхард Риттер и теолог Клеменс Бауер). Он решительно выступал против политики, проводимой Хайдеггером на посту ректора Фрайбургского университета. Соучредитель вместе с некоторыми католическими и протестантскими теологами, Freiburger Konzil,  составлявшего, без сомнения, единственную оппозиционную нацизму группу, созданную университетскими преподавателями после погромов 1938 г., во время войны он принимал участие в дискуссиях Arbeitsgemeinschaft Volfovirtschaftslehre,  воодушевляемого Эрвином фон Бекератом из Gruppe IV (занимавшейся экономическими вопросами) Akademie fur Deutsches Recht,  основанной нацистами в 1933‑34 гг. для германизирования права. Gruppe IV была создана в январе 1940 г. Ее организатор, Йене Иессен, пламенный противник национал‑социализма, был казнен в ноябре 1944 г. за участие в июльском заговоре против Гитлера. Сама Gruppe IV,  представлявшая собой подпольный оппозиционный форум, была распущена в марте 1943 г., но дебаты между экономистами – о переходной экономике послевоенного периода– продолжались в частном порядке внутри «кружка Бекерата». В этот период Эйкен опубликовал несколько статей. См.: Rieter H., Schmolz M.  The ideas of German Ordoliberalisni 1938–1945: pointing the way to a new economic order// The European Journal of the History of Economic Thought. 1993. 1(1). P. 87–114; Klump R.  On the phenomenological roots of German Ordnungstheorie…  Op. cit. P. 158–160.

(8) M. Фуко путает дату публикации предисловия, подписанного Ф. Бёмом, В. Эйкеном и Г. Гроссман‑Доертом и озаглавленного «Наша задача» в первом томе серии «Die Ordnung der Wirtschaft», которой руководили тги три автора (см. английский перевод этого текста под названием «The Ordo Manifesto of 1936» (Germany's Social Market Economy: Origins and evolution / Eds A. Peacock & H. Willgerodt. Londres: Macmillan, 1989. P. 15–26)), с датой выхода первого номера журнала «Ordo» в 1948 г. Этот последний выходил в виде ежегодника с 1948 по 1974 гг. у Хельмута Кюппера в Дюссельдорфе, а затем, начиная с 1975 г., у Густава Фишера в Штутгарте.

(9) Eucken W.  Die Grundlagen der Nationalôkonomie. Iéna: G. Fischer, 1940. 2^e éd. 1942 (The Foundations of Economies: History and theory in the analysis of economic reality / Transi. T. W. Hutchison. Londres: William Hodge, 1950).

(10) См. с. 127 наст, изд., примеч. 19.

(11) Франц Бём  (1895–1977). Юридический консультант в министерстве экономики в 1925–1932 гг., преподавал право в университетах Фрайбурга и Йены с 1933 по 1938 гг., но был вынужден уйти в отставку из‑за неприятия политики антисемитизма. После войны он стал министром культуры Гессена (1956–1946), затем профессором гражданского и экономического права во Франкфуртском университете. Был членом Бундестага (CDU) с 1953 по 1965 гг. а с 1948 по 1977 гг. играл активную роль в Научном совете «Vervvaltiing fur Wirtschaft des Vereinigten Wirtschaftsgebietes» во Франкфурте. В 1965 г. он стал первым германским посланником в Израиле. Основные труды: Wettbewerb und Monolkampf. Berlin: С. Heymann, 1933; Die Ordnung der Wirtschaft als geschichtliche Aufgabe und rechts‑schôpferische Leistung. Stuttgart‑Berlin: Kohlhammer, 1937; Wirtschaftsordnung und Staatsvertfassung. Tubingen: J.C.B. Mohr, 1950. См. также: Reden und Schriften. Karlsruhe: С F. Millier, 1960. Вместе с В. Эйкеном и Г. Гроссман‑Доертом, он был одним из тех, кто подписался под «ордолиберальным манифестом» 1936 г. (см. примеч. 8).

(12) Альфред Мюллер‑Армак  (1901–1978) – ассистент отделения экономики Кельнского университета с 1926 г., в 1940 г. получил профессорское кресло в Мюнстере, а затем, в 1950 г., опять в Кельне. В 1933 г. вступил в национал‑социалистическую партию, отрекся от своей расовой доктрины (см. его книгу Staatsidee und Wirtschaftsordnung im neuen Reich. Berlin: Junker & Dunnhaupt, 1933), затем стал все дальше отходить от своих религиозных убеждений. С 1952 по 1963 г. был управляющим министерства экономики и государственным секретарем по европейским проблемам. В этой должности принимал участие в редакции Римского договора. Вышел в отставку в 1963 г., чтобы занимать посты административных советников некоторых крупных предприятий. Кроме того, был членом группы Мон‑Пелерин, созданной в 1947 г. в Швейцарии по инициативе Ф. Хайека с тем, чтобы защищать свободное предпринимательство, в которой также принимали участие Л. фон Мизес, В. Репке и М. Фридман. См.: Bilger F.  La Pensée économique libérale… P. 111–112. Основные труды (помимо Généalogie der Wirtschaftsstile: см. примеч. 14): Wirtschaftslenkung und Marktwirtschaft. Dusseldorf: Verlag Wirtschaft und Finanzen, 1946, 2^e éd. 1948; Diagnose unserer Gegenwart. Zur Bestimmung unseres geistesgeschichtlichen Standortes. Giitersloh: Bertelsmann, 1949; Religion und Wirtschaft. Geistesgeschichtliche Hintergriinde unserer europaischen Lebensform. Stuttgart: Kohlhammer, 1959.

(13) В действительности в Кельне (см. предыдущее примечание).

(14) Miiller‑Armack A.  Généalogie der Wirtschaftsstile: die geistesgeschichtlichen Urspriinge der Staats‑ und Wirtschaftsformen bis zum Ausgang des 18. Jahrhunderts. Stuttgart: Alfred Kohlhammer, 1941. 3^eéd. 1944. Автор «пытается показать, что экономическая организация времени есть экономический перевод господствующей „Weltanschauung“ („Идеологии“)» и «выводит из этого необходимость строить после войны экономику, соответствующую новому „стилю жизни“, который должны принять немцы» (Bilger F.  La Pensée économique libérale… P. 109–110).

(15) Понятие «экономического стиля» (Wirtschaftsstile  обозначающее глобальную социо‑экономическую форму общества в данную эпоху, выработал А. Спиетхофф (Spiethoff A. Die allgemeine Volkswirtschaftslehre als geschichtliche Théorie. Die Wirtschaftsstile // Schmollers Jahrbuch fur Gesetzgebung, Verwaltung und Wirtschaft im Deutschen Reich. 1932. II. 56) для углубления и уточнения понятия «экономическая система» (Wirtschaftssystem),  а в оборот ввел В. Зомбарт в 1920‑е гг. (Die Ordnung des Wirtschaftslebens. Berlin: Julius Springer, 1927; Die drei Nationalôkonomien – Geschichte und System der Lehre von der Wirtschaft. Berlin: Duncker & Humblot, 1930). Таким образом, оно отчасти вписывалось в продолжение проблематики немецкой исторической школы, выражая озабоченность более строгим изучением типологии. Это понятие стало объектом критического исследования В. Эикена  «Die Grundlagen der Nationalôkonomie». Op. cit. P. 71–74. См.: Môller H.  Wirtschaftsordnung, Wirtschaftssystem und Wirtschaftsstil: ein Vergleich der Auffassungen von W. Eucken, W. Sombart und A. Spiethoff // Schmollers Jahrbuch fiir Gesetzgebung, Verwaltung und Volkswirtschaft. Berlin: Duncker & Humblot, 64,1940. P. 75–98. В своих статьях 1950‑1960‑x it. Мюллер‑Армак часто использует понятие стиля для определения программы действий общественной рыночной экономики (см., напр.: Muller‑Armack A. Stil und Ordnung der sozialen Marktwirtschaft (1952) // Wirtschaftsordnung und Wirtschaftspolitik. Fribourg‑en‑Brisgau: Rombach, 1966. P. 231–242). См.: Broyer S. Ordmmgstheorie  et ordolibéralisme: les leçons de la tradition // L'Ordolibéralisme allemande… Dir. P. Commun. Op. cit. P. 90–95.

(16) Вильгельм Рёпке  (1899–1966) – преподаватель экономики в Марбургском университете, был уволен по политическим соображениям. Убежденный сторонник неомаржинализма, в 1930‑31 гг. он был назначен членом официальной комиссии по изучению безработицы. См.: Bilger F.  La Pensée économique libérale… P. 93–103; François‑Poncet J.  La Politique économique… P. 56–57.

(17) Курт фон Шлеихер  (1882–1934) – министр Рейхсвера (июнь 1932 г.), стал канцлером после отставки фон Папена (декабрь 1932 г.), однако в январе 1933 г. был вынужден уступить место Гитлеру. В следующем году он был убит нацистами. По‑видимому, Фуко здесь путает Рёпке и Рюстова (см. примеч. 23). Именно этому последнему в январе 1933 г. Шлейхер хотел доверить министерство экономики.

(18) …где и познакомился с социологом Александром Рюстовом, тоже эмигрировавшим (см. примеч. 23).

(19) В 1937 г. Там он преподавал в Институте высшего международного образования. Кроме того, с 1960 по 1962 г. он возглавлял Общество Мон‑Пелерин.

(20) Rôpke W.  1st die deutsche Wirtschaftspolitik richtig? Analyse und Kritik. Stuttgart: Kohlhammer, 1950 (см.: Bilger F.  La Pensée économique libérale… P. 97): rééd. in Grundtexte zur Sozialen Marktwirtschaft / Eds W. Stutzel et al. Op. cit. [см. с. 128 наст, изд., примеч. 21] Р. 49–62.

(21) Rôpke W.  Die Gesellschaftskrisis der Gegenwart. Erlenbach‑Zurich: E. Rentsch, 1942, 4^e éd. 1945 (издание снабжено многочисленными примечаниями и указателем); rééd. «Petite Bibliothèque Payot», 1962. В Германии труд был запрещен вскоре после его публикации (см. «Vôlkische Beobachter» от 11 июля 1942 г.). Другие тома, дополняющие эту книгу: Civitas Humana: Grundfragen der Gesellschafts‑ und Wirtschaftsreform. Erlenbach‑Zurich: E. Rentsch, 1944 (Civitas Humana, ou les Questions fondamentales de la Réforme économique et sociale: capitalisme, collectivisme, humanisme économique, État, société, économie / Trad. P. Bastier. Paris: Librairie de Médicis, 1946) и Internationale Ordnung. Erlenbach‑Zurich: E. Rentsch, 1945 (La Communauté internationale / Trad. [anon.]. Genève: С. Bourquin («Bibliothèque du cheval ailé»), 1947. Кроме того, в 1945 г. Рёпке опубликовал книгу о «немецком вопросе» «Die deutsche Frage» (Erlenbach‑Zurich: E. Rentsch), в которой рекомендовал конституционную монархию как средство восстановления Rechtsstaat.

(22) Husserl Е.  Die Krisis der europaischen Wissenschaften und die transzendentale Phanomenologie. W. Biemel, 1954 (Husserl E.  La Crise des sciences européenes et la Phénoménologie transcendantale / Trad. G. Granel. Paris: Gallimard, 1976; Гуссерль Э.  Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология //Логические исследования. Картезианские размышления. Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология. Кризис европейского человечества и философия. Философия как строгая наука. Минск: Харвест; М.: ACT, 2000). Окончательная версия этого труда относится к посмертным произведениям Гуссерля, но первая часть, представленная в двух выступлениях в Вене и в Праге в 1935 г., была опубликована в 1936 г. в Белграде, в журнале Артура Либерта «Philosophia». Так что Рёпке мог познакомиться с этим текстом. Однако он не дает никакой явной отсылки. Его источник или его явная отсылка скорее религиозная, нежели философская. См. Civitas Humana / Trad, citée. P. 12.: «[…] Внимательный читатель знаменитой и слишком часто недооцениваемой энциклики „Quadragesimo Anno“ (1931) найдет в ней экономическую и социальную философию, которая, в сущности, ведет к тому же выводу [что и „Кризис нашего времени“]». Об этой энциклике см. с. 130 наст, изд., примеч. 31.

(23) Александр Рюстов  (1885–1963) – сын прусского генерала. Сторонник радикального социализма, он принадлежал к первому поколению Jugendbewegung.  После Первой мировой войны служил в министерстве экономики, в 1924 г. стал научным консультантом «Verein deutscher Maschinen bauansralen»  (VDMA, Конфедерация немецких машиноконструкторов). Отстаиваемая им позиция социального либерализма сделала его мишенью для коммунистов и национал‑социалистов. После эмиграции в 1933 г. он благодаря помощи Рёпке получил место преподавателя экономической и социальной истории в Истанбуле, где и прожил до 1947 г. В 1950 г. сменил Альфреда Вебера на посту заведующего кафедрой экономической социологии. Основные труды: Das Versagen des Wirtschaftsliberalismus als religionsgeschichtliches Problem (Крах экономического либерализма как проблема истории религии). Istanbul, 1945, и его монументальная трилогия: Ortsbestimmung der Gegenwart [Определение места настоящего]. Orlenbach‑Zurich: E. Rentsch. T. I: Ursprung der Herrschaft [Происхождение господства], 1950; T. II: Weg der Freiheit [Путь свободы], 1952; Herrschaft oder Freiheit [Господство или свобода], 1955 (см. рецензию: Friedrich С. J.  The political thought of Neoliberalism // The American Political Science Review. 1955. N 49 (2) (June). P. 514–525).

(24) Фридрих фон Хайек родился в Вене 8 мая 1899 г.; изучал право и политические науки в Вене, где посещал курс политической экономии Ф. фон Визера (1851–1926) и принимал участие в неформальных семинарах, которые проводил в своем кабинете Людвиг фон Мизес, в то время служащий торговой палаты. Хайек, склонявшийся тогда к мысли об обобществлении благ, вскоре стал склоняться к ультралиберальным тезисам, которые Мизес отстаивал в своей книге «Социализм» (1922) (Die Gemeinwirtschaft. Untersuchungen iiber den Sozialismus. Op. cit. P. 98, note 11). Директор Венского института экономических исследований (вице‑президентом которого был Мизес), в 1931 г. он уезжает из Австрии в Лондон. Назначенный профессором социологии и морали в Чикагском университете, в 1962 г. он возвращается в Германию, чтобы завершить свою карьеру во Фрайбургском университете. Помимо уже указанных трудов (с. 41 наст. изд., примеч. 3), Хайек – автор книг: Prices and Production. Londres: Georges Routledge & Sons, 1931 (Prix et Production / Trad. TRADECOM. Paris: Calmann‑Lévy, 1975, rééd. Presses‑Pocket («Agora»), 1985); Individualism and Economie Order. Chicago‑Londres: University of Chicago Press – Routledge & Kegan Paul, 1949; The Counter‑Revolution of Science: Studies of the abuse of reason. Glencoe (111.): Free Press, 1952 (Scientisme et Sciences socials. Essai sur le mauvais usage de la raison / Trad, (partielle) R. Barre. Paris: Pion, 1953, rééd. Presses‑Pocket («Agora»), 1986); Law, Legislation and Liberty. Vol. I: Rules and Order, vol. II: The Mirage of Social Justice, vol. Ill: The Political Order of a Free People. Chicago: University of Chicago Press; Londres: Routledge & Kegan Paul, 1973–1979 (Droit, Législation and Liberté / Trad. R. Audounr Paris: PUF, 1980–1983. 3 vol.).

(25) Провозглашенная 9 ноября 1918 г., о чем возвестило отречение Вильгельма II, получившая конституцию в 1919 г., Веймарская Республика (1919–1933) столкнулась со значительными экономическими трудностями, в особенности связанными с инфляцией, усиленной расходами на репарации и шоком от кризиса 1929 г., что благоприятствовало росту экстремистских движений.

(26) Макс Ведер  (1864–1920). Скорее всего, здесь Фуко имеет в виду не его главный труд Wirtschaft und Gesellschaft (Tubingen: J.C.B. Mohr, 1922; 4^e éd. par J. Winckelmann, 1956 (Économie et Société I / Trad, partielle par J. Chavy & E. de Dampierre. Paris: Pion, 1971)), но уже упоминавшуюся «Протестантскую этику и дух капитализма» (см. с. 129 наст, изд., примеч. 25).

(27) Об обширной литературе, трактующей отношение Вебера к Марксу, и встречающихся в ней противоречивых точках зрения см.: Colliot‑Thélène С.  Max Weber et l'héritage de la conception matérialiste de l'histoire // Études wébériennes. Paris: PUF («Pratiques théoriques»), 2001. P. 103–132.

(28) Макс Хоркхаимер  (1895–1973) – соучредитель Institut fur Sozialforschung (Института социальных исследований), созданного во Франкфурте в 1923 г., который он преобразовывал начиная с 1931 г. Смещенный в 1933 г., руководил его филиалом, женевским Институтом, затем, в 1934 г., обосновался в Нью‑Йорке. Вернулся в Германию в апреле 1948 г.

(29) См. лекцию 31 января 1979 г., с. 108–110 наст. изд.

(30) Людвиг Йозеф (Луйо) Брентано  (1844–1931) – представитель Новой исторической школы, возглавляемой Густавом фон Шмоллером (1838–1917). См.: Schumpeter J. A.  Histoire de l'analyse économique / Trad, citée. T. III. P. 87–88. Ф. Бильжер (La Pensée économique libérale… P. 25–26) представляет его как «основателя немецкого либерализма»: «Он проповедовал либерализм, который должен был отличаться от английского либерализма не только негативной, но и позитивной программой, особенно в социальной области. Таким образом, государство должно было выступать посредником, и Брентано участвовал в „Verein fiir Sozialpolitik“ („Обществе социальной политики“), основанном государственными социалистами; он поддерживал социальную политику, осуществляемую Империей, одобрял создание рабочих профсоюзов, каковое, по его мнению, позволяло восстановить равновесие сил на рынке труда».

(31) Фридрих Лист  (1789–1846). List F.  Das nationale System der politischen Ôkonomie. Stattgart‑Tubingen: Cotta, 1841 (Système national d'économie politique / Trad. H. Richelot. Paris: Capelle, 1857; rééd. «Tel», 1998.) О роли Листа в происхождении «доктрины воспитательного протекционизма» см.: Rôpke W.  La Crise de notre temps / Trad, citée, [см. примеч. 21], éd. 1945. P. 78–87.

(32) Deuîscher Zollverein  – Таможенный союз немецких государств, созданный в XIX в. под руководством Пруссии. Провозглашенный в 1818 г., распространившийся к 1954 г. почти на всю Германию, он превратился в значительную экономическую силу. См. по этому поводу заметки Фуко на последних страницах рукописи предыдущей лекции (с. 123 наст. изд.).

(33) Вальтер Ратепау  (1867–1922) – еврейский промышленник, который начиная с 1915 г. занимался организацией немецкой военной экономики. Министр иностранных дел в 1922 г., он был убит двумя крайне правыми радикалами. См.: Rôpke W.  Ci vitas Humana / Trad, citée. P. 144, note 1 de lap. 120: «Вечный сен‑симонизм, унаследовавший от своего основателя идею деспотического планизма, является нам в фигуре Вальтера Ратенау; пребывая во власти трагического разрыва, он сам стал жертвой разорванной эпохи. Он был тем, что позже стали называть „технократ“». См. также: Hayek F.  The Road to Serfdom. Chicago: Chicago University Press – Londres: Routledge, 1944 (La Route de la servitude / Trad. G. Blumberg. Paris: Librairie de Médicis, 1946; rééd. Paris: PUF («Quadrige»), 1993. P. 126.), где подчеркивается влияние его идей на экономические предпочтения нацистского режима.

(34) См. примеч. 5.

(35) См. примеч. 6.

(36) Четырехлетний план утверждал абсолютный приоритет перевооружения. О роли и об организации бюро четырехлетнего плана, возглавляемого Герингом, см.: Neumann F.  Behemoth: The structure and practice of National Socialism. Toronto: Oxford University Press, 1944 (Behemoth. Structure et pratique du national‑sicialisme / Trad. G. Dauvé & J.‑L. Boireau. Paris: Payot («Critique de la politique»), 1987. P. 239–242 (таблица – p. 244)). См. сводку последних на сегодняшний день работ по немецкой экономической политике: Kershaw I.  Nazi Dictatorship: Problems and perspectives of interpretation. Londres – New York: E. Arnold, 1996 (Qu'est‑ce que le nazisme? Problèmes et perspectives d'interprétation / Trad. J. Carnaud. Paris: Gallimard («Folio Histoire»), 1997. P. 113–115). См. также: James H.  The German Slump: Politics and economics, 1924–1936. Oxford: Clarendon Press; New York: Oxford University Press, 1986.

(37) См.: Hayek F.  La Route de la servitude. Loc. cit. [см. примеч. 33]: «Сочинения [Ратенау] больше, чем какие‑либо другие, способствовали формированию экономических взглядов целого поколения до и после последней войны в Германии. Некоторые из самых близких его сотрудников стали позже частью штаба администрации четырехлетнего плана Геринга».

(38) Назначенный в 1940 г. Черчиллем президентом межведомственного комитета, который должен был предложить меры по улучшению английской системы социальной защиты, Уильям Беверидж (1879–1963) в 1942 г. опубликовал первый отчет «Social Insurance and Allied Services» (New York: Agathon Press, 1969), в котором ратовал за создание единой централизованной системы всеобщей социальной защищенности, а также за создание бесплатной и доступной для всех службы здравоохранения, затем, в 1944 г., второй, «Full Employment in a Free Society» (Du travail pour tous dans une société libre / Trad. H. Laufenburger & J. Domarchi. Domat‑Montchrestien, 1945), который весьма способствовал популяризации кейнсианских тезисов. Первый отчет так никогда и не был полностью переведен на французский язык (об обобщениях, комментариях и исследованиях, опубликованных на французском в сороковые годы, см.: Kerschen N.  L'influence du rapport Beveridge sur le plan français de sécurité sociale de 1945 // Revue française de science politique. 1995. Vol. 45 (4) (août). P. 571). См.: Servoise R.  Le Prenier Plan Beveridge, le Second Plan Beveridge. Paris: Domat‑Montchrestien, 1946. M. Фуко упоминает план Бевериджа в разных лекциях и выступлениях. См. особенно: Crise de la medicine ou crise de Pantimédicine? (1976) / DE. III. N 170. P. 40–42; Un système fini face à une demande infinité (1983) / DE. IV. N 325. P. 373.

(39) Rôpke W.  Das Beveridgeplan // Schweizerische Monatschefte fur Politik und Kultur. 1943. Juin‑juillet. Рёпке резюмирует эту критику плана Бевериджа в Civitas Humana / Trad, citée. P. 226–243 (см. лекцию 7 марта 1979 г., с. 264 наст, изд., примеч. 5). Как отмечает, ссылаясь на пассаж из этих лекций, К. Трайб (Tribe К.  Strategies of Economic Order, German Economic Discourse 1750–1950. Cambridge: Cambridge University Press, 1995. P. 240), «There is some artistic licence at work here: for Rôpke does not seem to have committed himself in so many words» («В этой работе присутствует некоторая артистическая вольность: по‑видимому, Рёпке со многим не согласился бы»).

(40) О юридической структуре национал‑социалистического государства М. Фуко читал труды: Cot  M La Conception hitlérienne du droit. These de droit. Toulouse. Impr. du Commerce, 1938, и BonnardR.  Le Droit et l'Etat dans la doctrine national‑socialiste. Paris: Librairie Générale de Droit et de Jurisprudence, 1936. 2^e éd. 1939.

(41) Вернер Зомбарт  (1863–1941) – один из главных представителей (наряду с А. Спиетхоффом и М. Вебером) последнего поколения немецкой исторической школы. Начиная с 1917 г. преподавал экономику в Берлине. Его первая большая работа, Der moderne Kapitalismus. Leipzig: Duncker & Humblot, 1902, представляет собой развитие тезисов Маркса и создает ему репутацию социалиста. В 1924 г. он присоединяется к программе Консервативной Революции, а в 1933 г. становится членом Akadenne fiir deutsches Recht.  Несмотря на свою приверженность принципу фюрера,  он не соглашается с расовыми теориями национал‑социалистов. Его последние книги, в том числе «Deutscher Sozialismus», не одобряются режимом.

(42) Sombart W.  Deutscher Sozialismus. Berlin‑Charlottenburg: Buchholz und Weisswange, 1934 (A New Social Philosophy / Transl. К. F. Geiser. Princeton‑Londres: Princeton University Press, 1934; Le Socialisme allemand: une théorie nouvelle de la société / Trad. G. Welter. Paris: Payot, 1938; переиздано с предисловием A. де Бенуа: Pardès («Révolution conservatrice»), 1990).

(43) См.: Marcitse H.  One‑dimensional Man: Studies in the ideology of advanced industrial sociétés. Boston: Beacon Press, 1964 (Marcuse H.  L'Homme unidimensionnel / Trad. M. Wittig. Paris: Minuit; rééd. Seuil («Points»), 1970; Маркузе Г.  Одномерный человек. Исследование идеологии развитого индустриального общества / Пер. А. А. Юдина// Эрос и цивилизация. Одномерный человек. М.: ACT, 2002).

(44) Sombart W.  Le Socialisme allemande / Trad, citée. I часть: «Экономическая эра», гл. 2 («Трансформация общества и государства») и 3 («Духовная жизнь»), éd. 1990. Р. 30–60.

(45) См.: Sombart W.  Der moderne Kapitalismus (L'Apogée du capitalisme / Trad S. Jankélévitch. Paris: Payot, 1932. III^e partie, ch. 53) и Das Proletariat. Francfurt/M.: Riitter und Loening, 1906, где разоблачаются изоляция и отчуждение трудящихся, порождаемые «экономической эрой».

(46) См.: Debord G.  La Société du cpectacle. Paris: Buchet‑Chastel, 1967 (Дебор Г.  Общество спектакля / Пер. С. Офертаса и М. Якубович. М.: Логос, 1999). Книги Маркузе и Дебора, на которые намекает здесь Фуко, составляли две основные референции ситуационистской критики шестидесятых годов (см. последнюю лекцию (5 апреля 1978 г.) предыдущего курса: Foucault M.  Sécurité, Territoire, Population. P. 346 и 368, примеч. 15).

(47) См.: Rôpke W.  Civitas Humana/Trad. citée. P. 118 и 121: «Успех этой [сен‑симонистской] школы проистекал из следующего обстоятельства: из сциентизма выводили крайние следствия для общественной и политической жизни и приходили таким образом к неизбежной на этом пути цели – к коллективизму, который посредством экономической и политической практики ведет к сциентистскому элиминированию человека. Ее весьма спорная заслуга состоит в том, что она создала модель концепции мира и общества, которую можно было бы назвать вечным сен‑симонизмом:  механико‑квантитативное состояние духа, смешанное со сциентистской гордыней и инженерным складом ума, состояние духа тех, кто соединяет культ колоссального с потребностью в создании ценностей, создающих и организующих экономику, государство и общество согласно мнимо научным законам, компасу и линейке, и кто при этом оставляет за собой первые места в руководстве».

(48) Кюд Анри де Рувруа, граф Сен‑Симон  (1760–1825) – французский философ, экономист и социальный реформатор, который для устранения порожденного Революцией кризиса предложил в своей «Промышленной системе» (Du système industriel. 1821; rééd. Paris: Anthropos, 1966) план «всеобщего преобразования общественной системы» (р. 11), заменив старую «феодальную и военную систему» (р. 12) «промышленной системой», основанной на господстве промышленников и ученых и организующей все общество вокруг «промышленной цели» (р. 19). См. также: Cathéchisme des industriels. Paris: Impr. de Sétier, 1824, в 4‑х тетрадях, из которых первая часть (3‑я тетрадь) была составлена Огюстом Контом. Его ученики – Родригес, Анфантен, Базар – после его смерти организовались в Общество, сложившееся вокруг газеты «Le Producteur». Их движение сыграло важную роль в колониальной политике Июльской монархии, в строительстве первых железных дорог и проведении Суэцкого канала.

(49) См. лекцию 21 февраля 1979 г., с. 213 наст, изд., где дается более явная отсылка к Уолрасу, Маршаллу и Викселю.

(50) Ссылка на гуссерлевскую эйдетическую редукцию встречается у Эйкена в 1934 г., в эссе «Was leistet die nationalôkonomische Théorie?», опубликованном как введение к его труду Kapitaltheo‑retische Untersuchungen (léna: Fischer), где он впервые применяет свой метод – демарш абстракции, осуществляемый через «Reduk‑tion des tatsâchlich Gegebenen auf reine Fàlle» (редукции фактически данного к чистым случаям) (р. 21).

(51) Об усмотрении сущности, или эйдоса,  в противоположность эмпирическому усмотрению, см.: Husserl Е.  Idées directrices pour une phénoménologie / Trad. P. Ricœur. Paris: Gallimard, 1950. P. 19–24.

(52) См.: Bilger F.  La Pensée économique libérale… P. 155: «Теория совершенной конкуренции у либералов считается не позитивной теорией, но теорией нормативной, идеальным типом, к которому нужно стремиться».

(53) См. с. 138 наст. изд.

(54) См.: Bilger F.  La Pensée économique libérale… P. 52: «Экономическая морфология [т. е. типологический анализ экономических систем] выявляет, по выражению Вальтера Эйкена, „скрытую связь между эмпирическим взглядом на исторические события и общим теоретическим анализом, необходимым для понимания отношений“». О сочленении морфологического анализа рамок и теоретического анализа протекающих в них экономических процессов см.: ibid. Р. 54–55.

Лекция 14 февраля 1979 г. ^*

(1) Александр Исаевич Солженицын  (род. в 1918 г.) – русский писатель, автор многочисленных произведений (его наиболее известные сочинения: «Один день Ивана Денисовича» (1962); «В круге первом» (1968); «Раковый корпус» (1968)). Публикация за границей в 1973 г. книги «Архипелаг ГУЛАГ, 1918–1956» (trad. [s. п.]. Paris: Le Seuil, 1974), «опыта литературного расследования», посвященного подробному описанию советского концентрационного универсума, привела к тому, что автор был арестован, лишен советского гражданства и выслан. На Западе книга вызвала широкое обсуждение советской репрессивной системы (особенно см. книгу А. Глюксмана: Glitcksmann A.  La Cuisinière et le Mangeur d'hommes. Essai sur les rapports entre l'État, le marxisme et les camps de concentration. Paris: Le Seuil, «Combats», 1975, – на которую намекает M. Фуко в своем отклике на «Властителей‑мыслителей» того же автора: «При Сталине запуганные ученые смотрели на Маркса снизу вверх. Глюксман смотрит на Солженицына сверху вниз» (Foucault M.  Dits et Écrits. III. N 204. P. 278)). В первом издании «Надзирать и наказывать» (1975) Фуко использовал выражение «тюремный архипелаг» (Р. 304; rééd. «Tel». P. 347. (Фуко M.  Надзирать и наказывать: Рождение тюрьмы / Пер. В. Наумова под ред. И. Борисовой. M.: Ad marginem, 1999. С. 437)), отсылая к Солженицыну (см.: Questions à M. Foucault sur la géographie (1976) // Dits et Écrits. III. N 169. P. 32). Имя Солженицына здесь служит метонимией концентрационного универсума ГУЛАГа.

(2) Основанный в 1894 г. с тем, чтобы собрать книги, брошюры и периодические издания, касающиеся «социального вопроса», Общественный музей содержит коллекции, охватывающие социальную сферу в самом широком смысле этого термина. Он расположен на улице Лас Каз, 5, в 7‑м округе. Этот юридический адрес выбрал Центр творческих исследований для своего коллоквиума (см. примеч. 14).

(3) Compte rendu des séances du colloque Walter Lippmann (26–30 août 1938) // Travaux du Centre international d'études pour la rénovation du libéralisme, cahier N 1, avant‑propos de L. Rougier. Paris: Librairie de Médicis, 1939. См.: Кит P.‑A.  L'Expérience néoliberale allemande. Op. cit. [c. 126 наст, изд., прим. 13]. P. 32–33.

(4) По инициативе Луи Ружьера (см. лекцию 21 февраля 1979 г., с. 208 наст. изд.).

(5) Уолтер Липпман  (1889–1974). Lippmann W.  An Inquiry into the Principles of the Good Society. Boston: Little, Brown, 1937 (La Cité libre / Trad. G. Blumberg. Préface de A. Maurois. Paris: Librairie de Médicis, 1938). В статье, опубликованной через двадцать лет после коллоквиума, Л. Ружьер представлял книгу «великого американского колумниста» (в течение тридцати лет он вел рубрику «Today and Tomorrow» в «Herald Tribune») следующим образом: «Этот труд отказывается от отождествления либерализма и laissez‑faire, laissez‑faire  физиократической и манчестерской доктрины. Он утверждает, что рыночная экономика была не спонтанным следствием естественного порядка, как верили классические экономисты, но результатом законопроекта, постулирующего юридический интервенционизм государства» (Rougier L.  Le libéralisme économique et politique // Les Essais. 1961. N 11. P. 47). См. цитату из У. Липпмана, помещенную в качестве эпиграфа ко 2‑му тому книги К. Поппера «Открытое общество и его враги» (Popper К.  La Société ouverte et ses ennemis. Paris: Le Seuil, 1979; Поппер К.  Открытое общество и его враги. Т. 2: Время лжепророков: Гегель, Маркс и другие оракулы / Пер. под ред. В. Н. Садовского. М.: Феникс, Международный фонд «Культурная инициатива», 1992): «Моральная схизма, которая расколола современный мир и столь трагически разделила просвещенных людей, берет свое начало в упадке либеральной науки» (С. 7).

(6) Другими французскими участниками коллоквиума, помимо названных ниже, были Р. Обуа, М. Буржуа, А. Детюи, Б. Лаверне (автор книг Essor et Décadence du capitalisme. Paris: Payot, 1938 и La Crise et ses remèdes. Paris: Librairie de Médicis, 1938), Э. Мантуа, Л. Марлио (автор книги: Le Sort du capitalisme. Paris: Flammarion, 1938), [?] Мерсье и A. Пиатье. В. Эйкен был приглашен, но не получил разрешения на выезд из Германии.

(7) Луи Боден  (1887–1964) – французский экономист, редактор книжной серии «Великие экономисты», автор книг: La Monnaie.  Ce que tout le monde devrait en savoir. Paris: Librairie de Médicis, 1938; La Monnaie et la Formation des prix. 2° éd. Paris: Sirey, 1947; Précis d'histoire des doctrines économiques. Paris: F. Lovition, 1941; L'Aube d'un nouveau libéralisme. Paris: M.‑T. Génin, 1953.

(8) См. лекцию 7 февраля 1979 г., с. 161 наст, изд., примеч. 16 и 21.

(9) См. лекцию 31 января 1979 г., с. 125–126 наст, изд., примеч. 11. Перевод книги фон Мизеса «Социализм» только что вышел в «Librairie de Médicis» (издательстве, выпустившем книгу У. Липпмана).

(10) Жак Рюэфф  (1896–1978) – выпускник Политехнической школы, инспектор финансов, директор Общего движения фондов (предшественника управления Казначейства) во времена Народного фронта. Либеральный экономист, опытным путем установивший связь между безработицей и избытком рабочей силы («закон Рюэффа»), он считал, что система стабильных и действенных цен выступает центральным элементом развитой экономики и что экономическая политика, защищая ее, должна бороться с двумя главными ее противниками – отсутствием конкуренции и инфляцией. До коллоквиума он опубликовал книгу: La Crise du capitalisme. Paris: Éditions de la «Revue Bleue», 1935. Epitre aux dirigistes. Paris: Gallimard, 1949, повторяет и развивает некоторые заключения коллоквиума. Его главный труд: Ordre social. Paris: Librairie du Recueil Sirey, 1945. См. его автобиографию: De l'aube au crépuscule. Paris: Pion, 1977. M. Фуко неоднократно встречался с ним.

(11) Робер Маржолен  (1911–1986) – французский экономист, генеральный комиссар Плана Монне по модернизации и оснащению в 1947 г., затем генеральный секретарь Организации европейского экономического сотрудничества (ОЕЕС) с 1948 по 1955 г. См. его мемуары: Le Travail d'une vie (collab. Ph. Bauchard). Paris: R. Laffont, 1986.

(12) Реймон Арон  (1905–1983) – философ и социолог, который после 1945 г. станет одним из самых преданных защитников либеральной мысли, отказавшись от коммунизма, тогда опубликовал только книгу «Современная немецкая социология» (La Sociologie allemande contemporaine. Paris: Félix Alcan, 1935) и две свои диссертации – «Введение в философию истории» (Introduction à la philosophie de l'histoire. Paris: Gallimard, 1938) и «Критическая философия истории» (La Philosophie critique de l'histoire. Paris: Vrin, 1938).

(13) Точнее, 30 августа 1938 г. (см.: Compte rendu des séances du colloque Walter Lippmann. P. 107).

(14) Точнее, Международный исследовательский центр по реновации либерализма (аббревиатура CIRL была принята в конце коллоквиума (см. р. 110), однако отчет этого последнего был опубликован под аббревиатурой CRL). См. извлечение из устава, опубликованное в отчете коллоквиума: «Международный Исследовательский Центр по Реновации Либерализма  имеет своей целью изучение, определение и ознакомление с тем, как фундаментальные принципы либерализма, в особенности ценовые механизмы и поддержание договорного режима производства и обмена, не исключающие вытекающих из государственных целей вмешательств, позволяют, в отличие от директив плановой экономики, обеспечивать максимальное удовлетворение человеческих потребностей и условия, необходимые для поддержания равновесия и устойчивости в обществе». Этот Международный центр был торжественно открыт в Общественном музее 8 марта 1939 г. краткой речью его президента Луи Марлио, члена Института неолиберализма, и выступлением Луи Ружьера «Экономическое планирование, его обещания, его результаты». Эти тексты воспроизведены вместе со стенограммами последующих заседаний в 12 номере журнала «Les Essais» за 1961 г.: «Современные тенденции экономического либерализма».

(15) Речь идет о Л. Ружьере (Compte rendu des séances du colloque Walter Lippmann. P. 18): «Лишь отказавшись от включения в повестку этих двух вопросов [(1) неизбежен ли упадок либерализма, отказавшегося от какого‑либо вмешательства государства, в силу законов его собственного развития? и (2) может ли экономический либерализм удовлетворить социальные нужды масс?], мы можем обратиться к собственными задачам того, что можно назвать позитивным либерализмом».  См. также: Marlio L.  Ibid. P. 102: «Я согласен с г. Рюэффом, но мне не хотелось бы использовать выражение „левый либерализм“ [см.: Rueff J.  Ibid. P. 101: „[Текст г. Липпмана] закладывает основы политики, которую я, со своей стороны, квалифицирую как левую либеральную политику, потому что она направлена на то, чтобы обеспечить самым обездоленным классам по возможности наибольшее благосостояние“], поскольку мне оно не кажется справедливым, и я думаю, что сейчас как у левых, так и у правых почти одни и те же взгляды. […] Я предпочел бы называть эту доктрину „позитивным либерализмом“, „социальным либерализмом“ или „неолиберализмом“, но не левым, что указывает на политическую позицию».

(16) Rôpke W.  La Crise de notre temps / Trad, citée, [см. с. 161–162 наст, изд., примеч. 21]. II^е partie, ch. 3: «Свобода рынка требует экономической политики активной и крайне бдительной, но в то же время полностью сознающей свои цели и ограничение сферы своей деятельности, политики, которая бы никогда не пыталась преступить границы, предписываемые ей конформистским интервенционизмом».

(17) Цит. без ссылок в: Bilger F.  La Pensée économique libérale de l'Allemagne contemporaine. Op. cit. P. 182.

(18) Bôhm F.  Die Ordnung der Wirtschaft als geschichtliche Aufgrabe und rechtsschôpferische Leistung. Stuttgart‑Berlin: Kohlhammer, 1937. P. 10: «Основная потребность всякой экономической системы, заслуживающей этого имени, состоит в том, чтобы политическое руководство направляло экономику как в целом, так и в частностях; необходимо, чтобы экономическая политика государства интеллектуально и материально направляла всю экономическую деятельность» (пер. цит. по: Bilger F.  Op. cit. P. 173).

(19) Очевидно, Фуко здесь довольно свободно воспроизводит фразу Леонгарда Микша из статьи 1949 г. (Miksch L.  Die Geldschôpfung in der Gleichgewichtstheorie // Ordo. 1949. II. P. 327), которую цитирует Ф. Бильжер. Ibid. P. 188: «Даже если бы количество представляющихся необходимыми коррективных вмешательств оказалось столь велико, что с этой точки зрения уже не будет заметно количественное отличие от предлагаемого планистами, выраженный здесь принцип не утратил бы своей ценности».

(20) См. лекцию 10 января 1979 г., с. 26 наст. изд.

(21) Rôpke W.  La Crise de notre temps. II^e partie, ch. 3, p. 300: «Монополия не просто социально неоправданна, она также представляет собой инородное тело в экономическом процессе и помеху всеобщей производительности».

(22) См.: Rôpke W.  Ibid. P. 302: «Мы должны вспомнить о том, что именно само государство своей законодательной, административной и юридической деятельностью слишком часто создавало условия, предрасполагающие к формированию монополий. […] Пособничество государства очевидно во всех случаях создания монополий посредством грамот, предоставляющих привилегии, такой способ часто использовался первыми монополиями Европы. Но в то же время такой образ действий свидетельствовал об ослаблении государства, поскольку очень часто правительство стремилось освободиться от своих долгов, как Максимилиан I в Германии, когда он передал монополии Фуггеру».

(23) Дуглас Сесил Норт  (род. в 1920 г.). North D. С.  The Rise of the Western World (collab. R.‑P. Thomas). Cambridge: Cambridge University Press, 1973 (L'Essor du monde occidental: une nouvelle histoire économique / Trad. J.‑M. Denis. Paris: Flammarion («L'Histoire vivante»); rééd. «Pluriel». P. 34, ch. 3,4 (книга стала одним из источников, которые Фуко использовал в последних лекциях этого курса).

(24) См.: Compte rendu des séances du colloque Walter Lippmann. P. 36–37.

(25) Mises L., von.  Ibid. P. 36: «Протекционизм дробит экономическую систему на множество различных рынков и, сокращая размеры экономических единиц, провоцирует создание картелей».

(26) Mises L., von.  Loc. cit.: «Протекционизм не может дать эффективных результатов на национальном рынке, где производство уже превышает спрос, что ведет к созданию картеля, способного контролировать производство, продажу за границу и цены».

(27) RiistowA.  Ibid. P. 41: «Тенденция превзойти экономический оптимум концентрации, очевидно, не может быть тенденцией экономического порядка в смысле конкурентной системы. Скорее, это тенденция монополизирующая, неофеодальная, хищническая, тенденция, которая не может преуспеть без поддержки государства, законов, судов, чиновников, общественного мнения».

(28) Rôpke W.  La Crise de notre temps. I^e partie, ch. 3. P. 180; автор противопоставляет несколько технических аргументов тезису, согласно которому «техническое развитие […] ведет ко все более и более возрастающей унификации предприятий и производств».

(29) Compte rendu des séances du colloque Walter Lippmann. P. 41.

(30) Обращение к теоретизированию этой политики «как если бы» (Als‑ob Politik) одним из учеников Эйкена, Леонгардом Микшем (Wettbewerb als Aufgabe [Конкуренция как долг]. Stuttgart‑Berlin: W. Kohlhammer, 1937; 2^е éd. 1947) позволяет не путать ордолиберальную программу с требованием реализации всеобщей конкуренции. См.: Bilger F.  La Pensée économique libérale… P. 82, 155 и всю 3 главу III части, «Экономическая политика», р. 17–206; François‑PoncetJ.  La Politique économique de l'Allemagne occidentale. Op. cit. P. 63.

(31) О различии между «допустимыми действиями» и «недопустимыми действиями» см.: Rôpke W.  Die Gesellschaftsknsis der Gegenwart. Op. cit. (5^e éd., 1948). P. 258–264 (Trad, citée. P. 205–211); Civitas Humana / Trad, citée, [с. 161–162 наст, изд., примеч. 21]. Р. 67–68. См. F. Op. cit. Р. 190–192 (согласованность «статическая» и согласованность «динамическая» согласно модели Репке).

(32) Eucken W.  Die Grundsàtze der Wirtschaftspolitik. Bern‑Tubingen: Francke&J.C. В. Mohr, 1952.

(33) См. лекцию 7 февраля 1979 г., с. 159 наст, изд., примеч. 9. См.: Bilger F.  La Pensée économique libérale… P. 62: «Таким образом, эта книга – оборотная сторона первой; от политической экономии к экономической политике».

(34) Это различие в «Grundsàtze» не формулируется четко (об «Ord‑nungspolitik» см. р. 242). Фуко здесь опирается на Bilger F.  Op. cit. P. 174–188.

(35) Рудольф Эйкен  (1846–1926) – профессор Базельского университета в 1871 г., затем, в 1874 г. – в Иене, где он преподавал до самой своей отставки. Нобелевская премия по литературе в 1908 г. Среди его основных трудов: Geistige Strômungen der Gegenwart. Berlin: Verleger, 1904 (Les Grands Courants de la pensée contemporaine / Trad, de la 4^e éd. par H. Buriot & G.‑H. Luquet, avant‑propos d'E. Boutroux. Paris: F. Alcan, 1912); Hauptprobleme der Reli‑gionsphilosophie der Gegenwart. Berlin: Reuther und Reichard, 1907 (Problèmes capitaux de la philosophie de la religion au temps present / Trad. Ch. Brognard. Lausanne: Payot, 1910); Der Sinn und Wert des Lebens. Leipzig: Quelle & Meyer, 1908 (Le Sens et la Valeur de la vie / Trad, de la 3^e éd. par M.‑A. Hullet & A. Leicht, avant‑propos de H. Bergson. Paris: F. Alcan, 1912). Квалификация «неокантианец», несомненно, заимствованная из Bilger F.  Op. cit. P. 41–42, дает размытое определение его философии – «философии деятельности», – скорее примыкающей к виталистскому спиритуализму с религиозной окрашенностью, которая в Германии той поры противопоставлялась интеллектуализму и сциентизму (см.: Campagnolo G.  Les trios sources philosophiques de la réflexion ordolibérale // L'Ordolibéralisme allemande. Dir. P. Commun. Op. cit. [c. 157–158, примеч. 2]. P. 138–143). Сближение «регулятивных действий» с неокантианством, проводимое здесь Фуко, отсылает к кантианскому различию между «конститутивными основоположениями» и «регулятивными основоположениями» из «Критики чистого разума» (Kant I.  Critique de la raison pure / Trad. A. Trémesaygues & B. Pacaud. 6^e éd. Paris: PUF, 1968. P. 176. Отдел I, книга II, гл. 2, § 3 (Аналогии опыта); Кант И.  Критика чистого разума / Пер. Н. Лосского. М.: Мысль, 1994. С. 147).

(36) Цитата взята у Рёпке (на что, впрочем, указывает и сама рукопись), Rôpke W.  La Crise de notre temps. II^e partie, ch. 2. P. 243: «Ho есть и другая, не менее важная [чем выработка и утверждение „третьего пути“] задача, поскольку внутри постоянных, легальных и институциональных рамок экономический процесс всегда ведет к определенным трениям преходящей природы, к модификациям, рискующим привести к чрезвычайным ситуациям, к трудностям адаптации и серьезным последствиям для групп».

(37) См.: Еискеп W.  Grundsatze, livre V, ch. 19. P. 336: «Die vvirtschaftspolitische Tatigkeit des Staates sollte auf die Gestaltung der Ordnungsformen der Wirtschaft gerichtet sein, nicht auf die Lenkung des Wirtschaftsprozesses» («Экономико‑политическая деятельность государства должна быть направлена на законодательное оформление экономики, а не на управление экономическим процессом»).

(38) Речь идет об «ограничительном определении допустимого вмешательства», которое, согласно Ф. Бёму, «не ударяет по трем основным „тенденциям“ рынка: тенденции к сокращению затрат, тенденции к постепенному сокращению прибылей предприятия и преходящей тенденции к повышению этих прибылей в случае решительного сокращения затрат и совершенствования производства» (Bilger F.  La Pensée économique libérale… P. 190–191).

(39) Приписывание этой фразы Рёпке представляется ошибочным. Ее следов не обнаруживается ни в коллоквиуме Липпмана, ни в труде Бильжера.

(40) Об этом понятии см.: Bilger F.  La Pensée économique libérale… P. 180–181: «Поскольку „ордолибералы“ стремятся ограничить вмешательства в процесс [цель регулятивных действий], они приветствуют распространение деятельности государства на основы (cadre). Ведь процесс функционирует более или менее хорошо благодаря тому, что основы более или менее хорошо конституированы. […] Основы – это чисто государственная область, общественная область, в которой оно [государство – Л. Д. ] может всецело осуществлять свое „предписывание“. Они включают все то, что не возникает в экономической жизни спонтанно: они включают, таким образом, сущности, которые в силу всеобщей взаимозависимости социальных фактов определяют экономическую жизнь или, напротив, претерпевают ее следствия: человек и его потребности, природные ресурсы, активное и неактивное население, технические и научные знания, политическая и юридическая организация общества, интеллектуальная жизнь, географические данности, социальные группы и классы, ментальные структуры и т. п.».

(41) В своей рукописи М. Фуко, говоря о «Grundsàtze» В. Эйкена (Р. 377–378), ссылается на Бильжера (Op. cit. Р. 181). Эта ссылка неверна, Эйкен в этом разделе своего труда не трактует специально вопросов, связанных с агрокультурой.

(42) См.: Bilger F.  Op. cit. P. 185: «Надо приспособить агрокультуру к свободному рынку, заботясь о том, чтобы все принимаемые меры приближали ее к этой цели и не имели непосредственных пагубных последствий для других рынков. Чтобы достичь окончательного результата, государство может вмешиваться в вышеперечисленные данности, определяющие сельскохозяйственную деятельность: население, занятое в сельском хозяйстве, используемую технику, юридический режим эксплуатации, незанятые земли, самый климат и т. п.» См.: Ibid. Р. 181, цитата из «Grundsàtze» Эйкена, Р. 378: «Конечно, существуют пределы воздействий экономической политики на общие данности. Но каждая из них поддается воздействию. Даже климат страны может измениться под воздействием человека (Selbst das Klima eines Landes капп durch menschliches Eingreifen verânderf warden). Л fortiori  другие факторы, такие как численность населения, его знания и способности и т. п. Широчайшее поле действия открывается для шестой данности, юридического и социального порядка».

(43) Нидерландский политический деятель, Сикко Леендерт Мансхольт  (1908–1995), вице‑президент (1967–1972), а затем президент Европейской комиссии (1972‑73), который с 1946 г. работал над созданием Бенилюкса, а затем Общего рынка. Разработал два сельскохозяйственных плана, – первый в 1953 г., стремясь заменить единой сельскохозяйственной политикой политики национальные, второй – в 1968 г., где он предлагал программу реструктурирования единого сельского хозяйства («план Мансхольта»). См.: Rapport de la Commission des Communautés européennes (Plan Mansholt […]). Bruxelles: [Secrétariat général de la CEE], 1968.

(44) О понятии «строй конкуренции» (Wettbewerbsordnung) см.: Eucken W.  Die Wettbewerbsordnung und ihre Verwirklichung. Ordo, 1942. Vol. 2 и книгу 4‑ю с тем же названием «Grundsàtze».

(45) Артур Сесил Лигу  (1877–1959) – британский экономист, противопоставлявший экономику благосостояния, определяемую максимальным ростом индивидуального удовлетворения, экономике богатства. Автор книги: Wealth and Welfare. Londres: Macmillan & Co., 1912 (этот труд, существенно переработанный, был переиздан в 1920 г. в Лондоне у Макмиллана под названием «Economics of Welfare»). См.: Pribram К.  A History of Economic Reasoning. Baltimore, Md.: Johns Hopkins University Press, 1983 // Les Fondements de la pensée économique / Trad. H. P. Bernard. Paris: Economica, 1986. P. 466–467: «Задуманная как позитивная „реалистическая“ теория, экономика благосостояния должна осмысляться в терминах количества и распределения значений. Более или менее аксиоматически, Пигу полагает, что – за исключением некоторых частных случаев – благосостояние возрастает, когда увеличивается объем реального общего дохода, и что регулярность его потока обеспечивается в большей мере, когда уменьшаются трудности, связанные с производством, а распределение национального дивиденда изменяется в пользу самых бедных».

(46) Эта формулировка, авторство которой остается неясным, не встречается ни в одной из работ Репке, к которым обращался Фуко.

(47) См.: Bilger F.  La Pensée économique libérale… P. 198: «„Ордолибералы“ не считают, что предлагаемая ими индивидуалистическая социальная политика менее „социальна“, чем социалистическая социальная политика».

(48) См.: Millier‑Armack A.  Soziale Marktwirtschaft // Handwôrterbuch der Sozialwissenschaften. Dir. E. von Beckerath et al. Vol. 9. Stuttgart‑Tiibingen‑Gôttingen: G. Fischer, J. C. B. Mohr.  Vandenhoeck & Ruprecht, 1956 (rééd. in Miiller‑Armack A. Wirtschattsordnung und Wirtschaftspolitik. Op. cit. [см. с. 160–161 наст, изд., примеч. 15] Р. 243–248 // The neaning of the social market economy / Trad. A. Peacock & H. Willgerodt Germany's Social Market Economy… Op. cit. [с. 159 наст, изд., примеч. 8] Р. 82–86. В 1947 г. Мюллер‑Армак впервые использовал это выражение в отчете для промышленной и торговой палат Северного Рейна‑Вестфалии (переиздан в его книге: Généalogie der sozialen Marktwirtschaft. Berne: Paul Haupt, 1974. P. 59–65). Оно стало употребимым после того, как вошло в программу Христианского демократического союза во время первой кампании выборов в Бундестаг (Diisseldorfer Leitsàtze iiber Wirtschaftspolitik, Sozialpolitik und Wohnungsbau от 15 июля 1949 г.).

(49) О неолиберальной политике, проводившейся во Франции в семидесятые годы, см. лекцию 7 марта 1979 г.

(50) О физиократическом понятии «экономического правления» см.: Foucault M.  Sécurité, Territoire, Population. Op. cit. Лекции 25 января 1978 г. (p. 88, примеч. 40) и 1 февраля 1978 г. (р. 116, примеч. 23).

(51) Такого выражения в материалах «Коллоквиума В. Липпмана» не обнаруживается (очевидно, М. Фуко путает это выражение с выражением, использованным Л. Марлио (р. 102) («социальный либерализм»; см. примеч. 15)). Зато его использует В. Репке в «Civitas Humana» [с. 161–162 наст, изд., примеч. 21], р. 43: «Либерализм,  к которому мы обращаемся […] можно было бы определить как социологический либерализм, против которого бессильно оружие, выкованное для борьбы со старым, исключительно экономическим либерализмом».

(52) См.: Bilger F.  La Pensée économique libérale… P. 111 (источник не уточняется). Термин «Gesellschaftspolitik», по‑видимому, появляется в работах А. Мюллер‑Армака начиная с 1960 г. См.: Die zweite Phaze der sozialen Marktwirtschaft. Ihre Ergànzung durch das Leitbild einer neuren Gesellschaftspolitik. 1960 (rééd. in: Muller‑Armack A.  Wirtschaftsordnung und Wirtschaftspolitik. P. 267–291 et in: Grundtexte der sozialen Marktwirtschaft / Eds. W. Stiitzel et. al. Op. cit. [с. 128, примеч. 21]. P. 63–78) и Das gesellschaftspolitische Leitbild der sozialen Marktwirtschaft. 1962 (rééd. in Wirtschaftsordnung… P. 293–317). В это время он определяет программу второй фазы построения социальной экономики рынка согласно плану внутренней политики.

(53) Жак Шабан‑Дельмас  (1915–2000) – премьер‑министр во время президентства Жоржа Помпиду, с 1969 по 1972 гг. Его проект «нового общества», представленный в его инаугурационной речи 16 сентября 1969 г. и вдохновленной двумя его сотрудниками, Симоном Нора и Жаком Делором, вызвала многочисленные протесты со стороны консерваторов. Разоблачая «слабость нашей промышленности», он заявил: «Но теперь экономика сливается с политикой и социальным. Действительно, неправильное функционирование государства и архаичность наших социальных структур препятствуют экономическому развитию, которое нам так необходимо. […] Новая закваска молодежи, творчество, изобретательство, которые встряхнут наше одряхлевшее общество, могут помочь нам вылепить много новых форм, обогащенных демократией и соучастием во всех социальных организмах гибкого, децентрализованного государства. Таким образом, мы можем начать строительство нового общества» [источник:www.assemblee‑nat.fr].

(54) Валери Жискар д'Эстен  (род. в 1926 г.) был избран президентом Республики в мае 1974 г. См. лекцию 7 марта 1979 г., с. 251–252 и 267, примеч. 20.

(55) Выражение Мюллер‑Армака, цитируемое в: Bilger F.  La Pensée économique libérale… P. 111. См.: Die zweite Phaze der sozialen Marktwirtschatt // Op. cit. / Eds W. Stutzel et. al. P. 72.

(56) Датировка Фуко, очевидно, основывается на отсылках Зомбарта к своим ранним работам в «Немецком социализме» (Trad, citée. [с. 167 наст, изд., примеч. 42] éd. 1990. Р. 48. п. 1), где речь идет о разрушительных воздействиях «экономической эпохи» на «людей нашего времени» в области «духовной жизни»: «См. мои работы: Deutsche Volkswirtschaft (1903) [Die deutsche Volkswirtschaft im 19. Jahrhundert und im Anfang des 20. Jahrhundert (Berlin, G. Bondi)], Das Proletariat (1906) [op. cit., с. 167 наст, изд., примеч. 45], Der Bourgeois (1913) [Der Bourgeois. Zur Geistesgeschichte des modernen Wirtschaftsmenschen. Munich‑Leipzig: Duncker & Humblot], Handler und Helden (1915 [Handler und Helden. Patriotische Besinnungen. Munich‑Leipzig: Duncker & Humblot]». См. также: Der moderne Kapi‑talismus. Op. cit. [c. 166 наст, изд., примеч. 41], III^е partie, ch. 53 (trad. citée: с. 167 наст, изд., примеч. 45]. Т. II. Р. 404–435: «Дегуманизация предприятия». О различных характеристиках капиталистического общества, описываемых Фуко, см.: Le Socialisme allemande. P. 49–52, 56.

(57) См. с. 163–164 наст, изд., примеч. 26.

(58) См.: Sombart W.  Der moderne Kapitalismus. I^e partie, ch. 1–2 (trad, citée., T. I, P. 24–41): «Роль главы капиталистического предприятия» и «Новые руководители»; Id., Gewerbewesen, 1: Organisation und Geschichte des Gewerbes, 2: Das Gewerbe im Zeitalter des Hochkapitalismus. Leipzig, 1904; 2^e éd. révisée, Berlin: W. De Gruyter, 1929; Id., Der kapitalistische Unternehemer // Archiv fur Sozialwissenschaft und Sozialpolitik. 1909. 29. P. 689–758.

(59) Йозеф Шумпетер  (1883–1950) – автор «Théorie der wirt‑schaftlichen Entwicklung», опубликованной в 1912 г. (rééd. Munich: Duncker & Humblot, 1934 (La Théorie de l'évolution économique / Trad. J.‑J. Anstett. Paris: Librairie Dalloz, 1935, с длинным предисловием Ф. Перро «Экономическая мысль Йозефа Шумпетера»; rééd. 1999, без введения), и монументального труда «History of Economoc Analysis» [op. cit., с. 40 наст, изд., примеч. 2], впервые представивший концепцию создателя предприятия, который, обладая передовым духом и способностью к инновации, выступает подлинным агентом экономического развития. См. также его статью: Unternehmer // Handwôrterbuch der Staatswissenschaften. Iéna, 1928. T. VIII. Эта теория отваги и предприимчивости станет основанием для пессимистического признания в 1942 г. в «Capitalism, Socialism and Democracy» (New York – Londres: Harper & Brothers (Capitalisme, Socialisme et Démocratie / Trad. G. Fain. Paris: Payot, 1951 (см. в особенности p. 179–184: «Закат предпринимательской функции»)), в котором он предсказывает приход плановой экономики. См. лекцию 21 февраля 1979 г., с. 226–228.

(60) Rôpke W.  1st die deutsche Wirtschaftspolitik richtig? Op. cit. [с. 161 наст, изд., примеч. 20].

(61) Ibid, и Grundtexte der sozialen Marktwirtschaft / Eds W. Stutzel et. al. Op. cit. [c. 161, примеч. 21]. P. 59. Перечень мер, предлагаемых Репке, не вполне соответствует приведенному Фуко: «Die МаВ‑nahmen, die hier ins Auge zu fassen sind [fur eine grundsàtzliche Ànderung soziologischer Grundlagen (Entmassung und Entproletariseirung)], betreffen vor allem die Fôrderung der wirtschaftlichen und sozialen Dezentralisation im Sinne einer die Gebote der Wirtschaftlichkeit beachtenden Streuung des kleinen und mittleren Betriebes, der Bevôlkerungsverteilung zwischen Stadt und Land und zwischen Industrie und Landwirtschaft, einer Auflockerung der GroBbetriebe und einer Fôrderung des Kleineigentums der Massen und sonstiger Umstande, die die Verwurzelung des heutigen GroBstadt‑ und Industrinomaden begunstigen. Es ist anzustreben, das Proletariat im Sinne einer freien Klasse von Beziehern kurzfristigen Lohneinkommens zu beseitigen und eine neue Klasse von Arbeitern zu schaffen, die durch Eigentum, Reserven, Einbettung in Natur und Gemeinschaft, Mitverantwortung und ihren Sinn in sich selbst tragende Arbeit zu vollwertigen Biirgen einer Gesellschaft freier Menschen warden». («Меры, которые необходимо предпринять [для существенного изменения социологических оснований (омассовления и пролетаризации)], касаются прежде всего содействия экономической и социальной децентрализации в соответствии с экономическими потребностями малых и средних предприятий, распределения населения между городом и деревней и между промышленностью и сельским хозяйством, рассредоточения крупных предприятий и содействия мелкой собственности масс и прочих обстоятельств, способствующих рассредоточению сегодняшнего крупного города и промышленному номадизму. Нужно стремиться оторвать пролетариат как свободный класс от положения поденщиков и создавать новый рабочий класс, своими собственностью и сбережениями укорененный в природе и обществе, взаимной солидарности и по самой сути своей становящихся подлинным сообществом свободных людей»). См. выдержки из «Civitas Humana» (trad. citée, p. 250), воспроизводимые y Ф. Бильжера. La Pensée économique libérale… P. 103 («перемещение социального центра тяжести сверху вниз»).

(62) Рюстов определяет Vitalpolitik  следующим образом: «[…] Политика жизни, которая не была бы сущностно ориентирована, как традиционная социальная политика, на увеличение заработной платы и сокращение рабочего времени, но которая сознавала бы общую жизненную ситуацию трудящегося, его реальную, конкретную ситуацию, с утра до вечера и с вечера до утра», материальную и моральную гигиену, чувство собственности, чувство социальной вовлеченности и т. п., которые в его глазах были бы столь же важны, как заработная плата и рабочее время, (цит. по: Bilger F.  Op. cit. P. 106, который отсылает просто к «статье, появившейся в „Wirtschaft ohne Wunder“». Речь, конечно же, идет о Soziale Marktwirtschaft als Gegenprogramm gegen Kommunismus und Bolschewismus // Wirtschaft ohne Wunder / ËcL A. Hunold. Erlenbach‑Zurich: E. Rentsch, 1953. P. 97–108). См. другие работы того же автора: Sozialpolitik oder Vitalpolitik // Mitteilungen der Industrie‑ und Handelskammer zu Dortmund. Dortmund, 1951. 11 novembre. P. 453–459; Vitalpolitik gegen Vermasunsg // Masse und Demokratie, Volkswirtschaftliche Studien fiir das Schweizer Institut fur Auslandsforschung / Ed. A. Hunold. Erlenbach‑Zurich: E. Rentsch, 1957. P. 215–238. О противопоставлении Vitalpolitik  и Sozialpolitik  см: Friedrich С. J.  The political thought of Neoliberalism. Art. citée [с. 162–163 наст, изд., примеч. 23]. Р. 513–514. А. Мюллер‑Армак связывает все относящееся к окружающей среде («die Gesamtheit der Umwelt») с Vitalpolitik:  «Die hier erhobene Forderung diirfte in etwa dem Wunsche nach einer Vitalpolitik im Sinne von Alexander Rustow entsprechen. Einer Politik, die jenseits des Ôkonomischen aud die Vitale Einheit des Menschen gerichtet ist» («Всю эту совокупность потребностей при желании можно было бы поставить в соответствие с политикой жизни в смысле Александра Рюстова. Политикой, выходящей за пределы экономического и жизненного единства человека») (Die zweite Phase der sozialen Marktwirtschaft // Op. cit / Eds W. Stutzel et al. P. 71).

Лекция 21 февраля 1979 г. ^*

(1) См. с. 222–224 наст. изд.

(2) См. лекцию 14 февраля 1979 г.

(3) См. лекции 21 и 28 марта 1979 г.

(4) Мильтон Фридман  (род. в 1912 г.) – создатель современного американского неолиберализма, Нобелевский лауреат по экономике 1976 г., в конце пятидесятых годов прославился своей реабилитацией квантитативной теории денег (теорией, названной «монетаристской»). Бескомпромиссный сторонник и главный вдохновитель экономической политики США начиная с семидесятых годов (он был экономическим советником Никсона и Рейгана в их бытность кандидатами на пост президента), автор многочисленных работ, среди которых «Capitalism and Freedom» (The University of Chicago Press, 1962 (Capitalisme et Liberté. Paris: R. Laffont, 1971.)), где он утверждает, что рыночного механизма достаточно для регулирования большей части экономических и социальных проблем нашего времени. См.: Lepage N.  Demain le capitalisme. Op. cit. [с. 197 наст, изд., примеч. 23 J. Р. 373–412: «Мильтон Фридман или смерть Кейнса».

(5) Луи Ружьер  (1889–1982), автор работ: La Matière et l'Énergie, suivant la théorie de la relativité et la théorie des quanta. Paris: Gauthier‑Villars («Actualités scientifiques»), 1919; Les Paralogismes du rationalisme. Essai sur la théorie de la connaissance. Paris: F. Alcan («Bibliothèque de philosophie contemporaine»), 1920; La Structure des theories déductives. Paris: F. Alcan, 1921; La Matière et l'Énergie. 2^e éd. Paris: Gauthier‑Villars, 1921. Представитель Венского кружка во Франции отвечал за организацию большого международного коллоквиума по философии науки, состоявшегося в Париже в 1935 г. В экономическом и политическом плане написал книги: La Mystique démocratique: ses origins, ses illusions. Paris: Flammarion, 1929; rééd. Paris: Albatros, 1983 (préf. De A. de Benoist); La Mystique soviétique. Bruxelles: Équilibres, 1934, и только что вышедшую Les Mystiques économiques. Paris: Librairie de Médicis, 1938, в которой он намеревался показать, «как либеральные демократии обращаются в тоталитарные режимы непродуманными социальными реформами и чрезмерными вмешательствами публичных властей, поощряемых теоретиками дирижистской экономики», этой «новой мистикой, которая создает интеллектуальный климат, благоприятный для становления диктатур» (Р. 8–9). См.: Allais M.  Louis Rougier, prince de la pensée. Fondation de Lourmarin. Lyon: Impr. Tixier et fils, 1990 (bibliographie, p. 55–71) и DenordF.  Aux origins du néolibéralisme en France. Louis Rougier et le Colloque Walter Lippman de 1938 // Le Mouvement social. 2001. Avril‑juin. P. 9–34.

(6) Об этом спорном эпизоде см.: Paxton R. О.  Vichy France: Old guard and new order 1940–1944. New York: A. A. Knopf, 1972 (La France de Vichy, 1940–1944 / Trad. С Bertrand. Paris: Le Seuil, 1973. P. 92–93): «Франко‑британские переговоры, проходившие в Мадриде с сентября 1940 г. по февраль 1941 гг. между послами Робером де ла Бомом, которого сменил Франсуа Пьетри, и сэром Самуэлем Хоаре, стали подлинной связью между Виши и Лондоном. Мало какие аспекты политики Петэна дали бы после войны повод к подобным мистификациям. Два официальных посредника, Луи Ружьер, профессор университета Безапсона, и Жак Шевалье, министр национального образования, а затем здравоохранения в 1940 и 1941 гг., будут хвастаться тем, что вели переговоры о тайных соглашениях между Черчиллем и Петэном. Если верно, что Ружьер был в Лондоне в сентябре 1940 г., то пометки на документе, о котором он сообщает, сделаны не рукой Черчилля, как сам он утверждает». См. также: LacoutiireJ.  De Gaulle. T. I. Paris: Le Seuil, 1984. P. 453–455.

(7) Коллоквиум проходил в Международном институте интеллектуального сотрудничества с 26 по 30 августа (см. с. 193 наст, изд., примеч. 3).

(8) Colloque Walter Lippmann. Op. cit. P. 16–17.

(9) Об «изолирующей абстракции» как условии экономической морфологии согласно Эйкену, в отличие от «обобщающей абстракции», осуществленной Вебером для формализации идеальных типов, см.: Bilger F.  La Pensée économique libérale de l'Allemagne contemporaine. Op. cit. P. 52.

(10) См.: Bilger F.  Ibid. P. 57–58.

(11) Ibid. P. 58: «Основная идея Вальтера Эйкена, позволившая ему разрешить антиномию [между историей и экономической теорией], заключается в различении исторических рамок и процесса, который, по выражению Л. Микша, есть „не‑история“. Процесс вечного возвращения, у которого есть время, так сказать, внутреннее время. Но рамки, ансамбль данностей, подчиняются реальному историческому времени, и в определенном смысле эволюционируют».

(12) Леон Вальра  (1834–1910): учился в парижской Горной школе, стал журналистом, затем, с 1870 г., преподавателем политической экономии в Лозанне. Заботясь о согласовании свободной конкуренции с социальной справедливостью, но действуя с присущей ему аксиоматичностью, выработал одновременно с Эвансом (Theory of Political Economy, 1871) и Менгером (Grundsatze der Volkwirtschatslehre, 1871) новую теорию стоимости, основанную на принципе маржинальной полезности («маржиналистская революция» 1871–1874 гг.). Построил математическую модель, постулирующую всецело «рациональное» поведение всех агентов, которая должна была позволить определить общее равновесие цен и обменов в системе чистой конкуренции. Основные работы: L'Économie politique et la Justice. Paris: Guillaumin, 1860; Éléments d'économie politique pure, ou Théorie de la richesse sociale. Lausanne, 1874–1887; Théorie mathémathique de la ichesse sociale. Lausanne, 1883; Études d'économie sociale. Lausanne‑Paris, 1896; Études d'économie appliqué. Lausanne‑Paris, 1898.

(13) Альфред Маршалл  (1842–1924) – британский экономист, профессор в Кембридже, автор известного учебника Principles of Economics. Londres: Macmillan & Co, 1890 (Principes d'économie politique / Trad, de la 4^e éd. par F. Sauvaire‑Jourdan. 2 vol. Paris: V.Giardet E. Brière, 1906–1909; Маршалл A.  Принципы политической экономии. В 3‑х т. M.: Прогресс, 1983–1984). Пытаясь осуществить синтез классической политической экономии и маржинализма, подчеркивал значимость времени как главного элемента в функционировании равновесного процесса (различие между короткими и длинными периодами).

(14) Йохаи Густав Кнут Виксель  (1851–1926) – шведский экономист, профессор университета Лунда. Старался превзойти теорию общего равновесия Вальра в своих работах по флуктуации среднего уровня цен. Автор книг: Uber Wert, Kapital und Rente nach den neueren nationalôkonomischen Theorien [Стоимость, капитал и рента…]. Iéna: G. Fischer, 1893; Geldzins und Gtiterpreise [Интерес и цена]. Iéna: G. Fischer, 1898; Vorlesungen uber Nationalôkonomie auf Grundlage des Marginalprinzipes [Курс экономики на основании маржинального принципа]. Iéna: G. Fischer, 1928 (ни один из этих трудов не переведен на французский язык).

(15) См. лекцию 31 января 1979 г., с. 128 наст, изд., примеч. 25.

(16) По‑видимому, это выражение взято из следующей фразы Ф. Бильжера (La Pensée économique libérale de l'Allemagne contemporaine. P. 65) о проповедуемой Эйкеном научной политике, основанной на экономической морфологии: «[…] отвергнув эволюционистскую философию, Эйкен напоминает, что большая часть групп сформировалась в истории не в силу технической необходимости, но из‑за отсутствия подлинного экономически осознанного права».

(17) О понятии «Wirtschaftsordnung» см.: Grundlagen der Nationalôkonomie. Op. cit. (2^e éd. 1941). P. 57–78. См. также название книги Мюллер‑Армака: Wirtschaftsordnung und Wirtschaftspolitik. Op. cit.

(18) Намек на полемику, вызванную высылкой Клауса Круассана, адвоката группы Баадера? Об этом событии, получившем во Франции большой резонанс, см.: Foucault M.  Sécurité, Territoire, Population. Op. cit. Лекция 15 марта 1978 г. P. 287, п. 28 (о Жане Жене) и «Контекст курса»: Ibid. Р. 385. См., например, статью О. Вормсера, французского посланника в Бонне с 1974 по 1977 г.: Wormser О.  Connaître avant déjuger// Le Monde. 1977. 5 novembre: «Чего хотели Андреас Баадер и его друзья, похитив М. Шлейера? Прежде всего добиться их освобождения в обмен на освобождение президента союза предпринимателей и в то же время дать пощечину федеральному правительству; к тому же, если бы федеральное правительство согласилось на этот обмен, оно перестало бы быть „правовым государством“, созданным некогда при содействии западных держав, вернувшись к „государству“, в котором насилие заменяет право, одним словом, к авторитаризму, граничащему с нацизмом».

(19) См.: Mohnhaupt H.  L'État de droit en Allemagne: histoire, notion function II  Cahiers de philosophie politique et juridique. 1993. N 24: «L'État de droit». P. 75–76: «Понятие правового государства в Германии было направлено, с одной стороны, против полицейского государства, то есть администрации в смысле государства‑покровителя, а с другой – против беззаконного государства абсолютизма. Сочетание двух слов, право  и государство,  впервые появилось в Германии в 1798 г. у Иоганна Вильгельма Петерсена, который под именем Плацидус [Literatur der Staats‑Lehre. Ein Versuch. I. Strasbourg, 1798. P. 73] характеризовал этой формулой философско‑юридическую доктрину Канта, которую он назвал „критика или школа доктрины правового государства“ [die kritische oder die Schule der Rechts‑Staats‑Lehre]». См.: Stolleis  M Rechtsstaat // Handwôrterbuch zur deitschen Rechts‑geschichte. T. IV. Berlin: E. Schmidt, 1990. Col. 367; Id. Geschichte des ôffentlichen Rechts in Deutschland. T. 1. Munich: С. H. Beck, 1988. P. 326 (Histoire du droit public en Allemagne, 1600–1800 / Trad. M. Senellart. Paris: PUF, 1998. P. 490).

(20) Welcker C. Th.  Die letzten Grunde von Recht, Staat und Strafe. Giessen: Heyer, 1813. P. 13–26. См.: Mohnhaupt H.  Art. cité. P. 78: «[Он выделял] следующие этапы развития государства: деспотизм как государство чувственности, теократия как государство веры и, как высшая точка развития, „правовое государство“ как „государство разума“». Рукопись (р. 12) добавляет следующие отсылки: «Von Mohl, etudes sur les États‑Unis et le droit fédéral (Bundesstaatsrecht) [ = Das Bundes‑Staatsrecht der Vereinigten Staaten von Nord‑Amerika. Stuttgart, 1824]; Polizeiwissenschaft nach den Grundsatzen des Rechts‑staates ([Tubingen: Laupp], 2 vol., 1832[–1833]); StahlF. J.  Philosophie des Rechts [= Die Philosophie des Recht nach geschichtlicher Ansicht. Heidelberg: J. С. В. Mohr, 2 vol., 1830–1837]».

(21) Gneist R. von.  Der Rechtsstaat. Berlin: J. Springer, 1872; 2‑е издание вышло под названием: Der Rechtsstaat und die Verwaltungsgerichte in Deutschland. Berlin: J. Springer, 1879. Фуко здесь опирается на работу Ф. Хайека, на которую он в дальнейшем будет ссылаться: The Constitution of Liberty. Op. cit. [с. 40–41 наст. изд., примеч. 3]. Éd. 1976. Р. 200 (гл. 13: «Либерализм и администрация: Rechtsstaat»)  (Trad, citée. P. 200–201).

(22) Bàhr О.  Der Rechtsstaat. Eine publizistische Skizze. Cassel: Wigand, 1864; rééd. Aalen: Scientia Verlag, 1961. См.: Hayek F. A.  Loc. cit. (trad, citée, p. 200), о «юстикалистской» концепции Rechtsstaat.  Об этом моменте см.: Stolleis M.  Geschichte des ôffentlichen Rechts in Deutschland. T. 2. Munich: C. H. Beck, 1992. P. 387.

(23) Ф. Хайек (Hayek F. A.  The Constitution of Liberty. P. 203–204 (trad, citée, p. 203)) отсылает к классическому труду: Dicey А. V.  Lectures Introductory to the Study of the Law of the Constitution. Londres: Macmillan & Co., 1886, который он упрекает за «тотальное непонимание использования термина [Rule of law / Staatsrecht] на континенте» (Ibid. P. 484. п. 35 (trad, citée, p. 477)).

(24) Наследник старого Королевского совета, Государственный совет, созданный Конституцией VIII года (15 декабря 1799 г.), представляет собой высший судебный орган Франции. «После реформы 1953 г. при тяжбах он ведает тремя типами вопросов: прежде всего направленными против важных административных актов, таких как декреты, призывами к осуждению, вынесенными административными судами, и кассациями против приостановки административных полномочий, выносимыми в последней инстанции. Решения Государственного совета выступают как окончательные судебные постановления» (Encyclopaedia Universalis. Thesaurus. T. 18. 1974. P. 438).

(25) Хайек, отметив, что Диси, игнорирующий немецкую эволюцию административного права, знал только французскую систему, замечает, что в отношении этой последней «его суровую критику можно признать справедливой, хотя даже в ту эпоху Государственный совет уже начал эволюцию, которая (как утверждает современный наблюдатель) могла бы со временем сделать всякую произвольную власть администрации досягаемой для обжалования перед правосудием» [Sieghart  M A.  Government by Decree. Londres: Stevens, 1950. P. 221] (The Constitution of Liberty. P. 204 (trad, citée, p. 203)). Кстати он добавляет, что Диси впоследствии отчасти признал свою ошибку в статье: Droit administratif in  Modern French Law // Law Quarterly Review. 1901. Vol. XVII.

(26) Hayek F. A.  The Constitution of Liberty. На самом деле речь идет не об этой книге, из которой Фуко заимствовал некоторые ссылки, а о The Road to Serfdom. Op. cit. (La Route de la servitude. Trad, citée. [c. 165 наст, изд., примеч. 33]; см. гл. VI, р. 58–67: «Планирование и законопорядок», которую можно сопоставить с гл. 15 «The Constitution of Liberty»: «Economic policy and the Rule of law» («Экономическая политика и правовое государство»).

(27) Ibid. (ch. VI). P. 59: «Экономическое планирование коллективистского типа естественно предполагает противоположную систему [Rule of law]».

(28) Ibid.: «В [случае плана] само правительство упорядочивает использование средств производства для определенных целей».

(29) Ibid.: «[Власть, вырабатывающая планы,] должна постоянно решать проблемы, которые не могут быть решены исходя из жестких принципов. Принимая решения, центральная власть должна устанавливать иерархию между потребностями различных категорий граждан».

(30) Ibid. Р. 42: «В целом [сторонники планирования] утверждают, что очень и очень трудно получить связную картину совокупности экономических процессов и что, следовательно, необходимо прибегать к координации центрального органа, если мы не хотим, чтобы общественная жизнь превратилась в хаос».

(31) Ibid. Р. 58: «[…] Правительство во всех своих действиях связано незыблемыми и заранее установленными правилами, правилами, которые позволяют с уверенностью предсказать, что при определенных обстоятельствах власть будет действовать строго определенным образом»; р. 59: «[…] правительство, послушное законопорядку, неспособно противодействовать усилиям индивида импровизированными мерами».

(32) Ibid. Р. 42 (невозможность «иметь синоптическое видение» совокупности экономических процессов): «Децентрализация, ставшая необходимой потому, что никто не может осознанно взвесить все соображения, касающиеся решений столь большого числа индивидов, из‑за того, что координация не может быть достигнута „осознанным контролем“, но только посредством диспозитивов, которые передают каждому задействованному агенту сведения, необходимые ему для того, чтобы эффективно адаптировать свои решения к другим». Об этой необходимой слепоте государства в отношении экономического процесса см. лекцию, которую Фуко посвятил «невидимой руке» Адама Смита: лекция 28 марта, с. 346–348.

(33) Рукопись отсылает к «Road to Serfdom» [sic], но цитата, конечно же, представляет собой довольно свободную адаптацию текста. См. trad, citée, p. 59: «В первом случае [Rule of law]  правительство ограничивается тем, что фиксирует условия, при которых могут использоваться существующие ресурсы. Для какой цели они хотят их использовать, решать индивидам. Во втором случае [централизованное планирование] именно правительство упорядочивает использование средств производства для определенных целей».

(34) Майкл Поланьи  (1891–1976) – химик, экономист и философ венгерского происхождения (брат историка Карла Поланьи). Был профессором химии в Манчестерском университете с 1933 по 1948 гг., затем, с 1948 по 1958 гг., профессором социологии в том же университете. Цитата взята из его книги The Logic of Liberty: Reflections and rejoinders. Londres: Chicago University Press, 1951. P. 185 (La Logique de la liberté / Trad, citée [с. 125–126 наст, изд., примеч. 11]. Р. 229: «[…] основная функция спонтанного порядка существующего права состоит в том, чтобы спонтанно регулировать экономическую жизнь. Консультативная  правовая система развивает и гарантирует правила, которым подчиняется конкурентная  система производства и распределения. Никакая рыночная система не может функционировать без юридических рамок, гарантирующих права собственности и заставляющих соблюдать договоры».

(35) См.: Le citron et le lait (octobre 1978) // Dits et Écrits. T. Ill, N 246. P. 698: «Law and oder:  это не просто девиз американского консерватизма, это гибридный монстр. […] Как говорится, молоко и лимон, следовало бы говорить закон или  порядок. Эта несовместимость послужит нам уроком на будущее».

(36) М. Фуко не возвращается к этому сюжету в следующей лекции.

(37) В мае 1977 г. М. Фуко принял участие в мероприятиях профсоюза магистратуры и обсуждении движения «Свобода, Права» (1976), возглавляемого Р. Бадинтером; он критиковал «преувеличенную роль, которую социалистическая партия отводит судам и судебным властям как средству общественной регуляции» (Defert D.  Chronologie // Dits et Écrits. T. I. P. 51). Этот текст появился уже после его смерти в профсоюзной газете Justice. 1984. N 115 (juin). P. 36–39 (в «Dits et Écrits» не воспроизводится).

(38) Rôpke W.  La Crise de notre temps // Trad, citée, [c. 161–162, примеч. 21]. II^е partie, ch. 2. P. 253: «Суды стран […] последняя цитадель государства и доверия к государству, и то руководство, у которого эта цитадель есть, не распадется. Было бы желательно, таким образом, сделать суды чем‑то большим, чем существовавшие в прошлом органы официальной экономической политики, и поручить им выполнение миссий, которые до настоящего времени поручались административным властям». В американской юрисдикции монополий, опирающейся на «Акт Шермана» от 2 июля 1890 г., он видит пример, позволяющий «вообразить подобную юрисдикциональную экономическую политику» (Ibid.).

(39) См. лекцию 14 февраля 1979 г., с. 203–204, примеч. 59.

(40) См.: Schumpeter J.  Capitalisme, Socialisme et Démocratie. Trad. citée [с. 203–204 наст, изд., примеч. 59], 2‑я часть: «Может ли выжить капитализм?». См. особенно р. 190–194: «Разрушение институциональных рамок капиталистического общества».

(41) Ibid. Р. 224: «Социалистическим обществом мы называем институциональную систему, в которой центральная власть контролирует средства производства и само производство, или в которой, можно сказать, экономические интересы общества в принципе относятся к общественному, а не к частному сектору».

(42) См.: Ibid. IV^e partie. P. 310–399: «Социализм и демократия». Особенно см. Заключение (Р. 391) о проблеме демократии при социалистическом режиме. «Ни один разумный человек не может не разглядеть последствий расширения демократического метода (то есть „политической“ сферы) в области экономики. Если он полагает, что демократический социализм – синоним такого расширения, такой человек естественно заключит, что демократический социализм обречен на провал. Тем не менее такое заключение вовсе не неизбежно. […] Расширение зоны общественного руководства не предполагает соответствующего расширения зоны политического руководства. Можно понять, что первое расширяется для того, чтобы поглотить все экономические интересы нации, тогда как второе не выходит за рамки, определенные ограничениями, присущими демократическому методу» (Р. 394–395).

Лекция 7 марта 1979 г. ^*

(1) См. лекцию 10 января 1979 г., с. 44 наст, изд., примеч. 17.

(2) М. Фуко уже высказывался на эту тему в довольно похожих терминах в ноябре 1977 г., в своей беседе с Р. Лефором о деле Круассана (см.: Foucault  Л/. Sécurité, Territoire, Population. Контекст курса. P. 385), противопоставляя аргументу фашизации государства исследование реальных проблем, порождаемых «обществами безопасности» (Michel Foucault: la sécurité et l'État // Dits et Écrits. T. Ill, N 213. P. 387).

(3) Намек на беседу, в которой Ф. Эвальд, в то время ассистент М. Фуко в Коллеж де Франс, противопоставил изобличение и обличение, поскольку первое направляется на принципы, которые оно изобличает, а потому остается абстрактным, тогда как второе, будучи направлено на личность, гораздо больше вовлекает того, кто его формулирует (по информации, сообщенной Ф. Эвальдом).

(4) Rôpke W.  Das Beveridgeplan. Art. citée [с. 166 наст, изд., примеч. 39].

(5) Фраза взята из Civitas Humana / Trad, citée [с. 161–162 наст. изд., примеч. 21]. Р. 239. В своих заметках Фуко отмечает «более детальную критику», развиваемую в цитируемой статье, но не приводит ее непосредственно. Рёпке посвящает страницы 226–243 своей книги критике плана Бевериджа и уточняет в примечании на с. 245: «Об этом предмете я говорю подробнее в другом месте [следует ссылка на статью „Das Beveridgeplan“]», добавляя: «Однако в этом вопросе следует обратиться прежде всего к великолепному труду католического социолога (прежде преподававшего в Германии, а теперь в США): Goetz Briefs.  The Proletariat. New York, 1937».

(6) Hayek F.  The Road to Serfdom. Op. cit. / Trad, citée. Introd. P. 10.

(7) Trad, citée, ibid: «Наша страна походит не на Германию Гитлера, не на Германию нынешней войны. Ведь люди, изучающие развитие идей, не могут пренебречь констатацией того факта, что есть более чем внешнее сходство между тенденциями в Германии во время предыдущей войны и после нее, и развитием идей, преобладающих сегодня в нашей стране. Сегодня в Англии, как недавно в Германии, решают сохранить в производственных целях организацию, выработанную в целях национальной обороны».

(8) Ibid. Р. 11: «Мало кто готов признать, что взлет фашизма и нацизма был не реакцией против социалистических тенденций предшествующего периода, но неизбежным результатом этих тенденций».

(9) См. лекцию 7 февраля 1979 г., с. 144 наст, изд., где представлены те же аргументы Рёпке 1943 г.

(10) В 1980 г. М. Фуко двинется совсем в другом направлении, поскольку, вновь обращаясь к тематике своих лекций 1978 г., он посвятит курс («Управление живыми») проблеме исповеди и признания в раннем христианстве. См. резюме курса: Dits et Écrits. T. IV, N 289. P. 125–129.

(11) Тезис воинствующих гошистов из группы «Gauche Prolétarienne». См.: Les Temps Modernes 31 Obis: Nouveau Fascisme, Nouvelle Démocratie, 1972. Однако замечание Фуко связано главным образом с происходившими тогда в связи с терроризмом дебатами о Германии. Полицейские репрессии против фракции «Красная Армия» усилились после убийства членами группы в октябре 1977 г. президента ассоциации немецких предпринимателей Г. М. Шлейхера. Через несколько дней Баадер и несколько его сокамерников были найдены мертвыми в камере тюрьмы Штамхайм в Штутгарте. Официальный отчет об их самоубийстве стал предметом живого обсуждения. Фуко, поддерживавший Клауса Круассана, адвоката фракции «Красная Армия», которому угрожала экстрадиция из Франции (см.: Foucault M.  Va‑t‑on extruder Klaus Croissant? // Dits et Ecrits. T. Ill, N 210. P. 361–365, где он впервые теоретизировал, что «права управляемых […] четче, исторически определеннее, чем права человека». Р. 362), порвал с теми, кто, осуждая Германию Хельмута Шмидта как фашиствующее государство, одобрял террористическую борьбу. Об отношении Фуко к «немецкому вопросу» см.: Foucault  M Sécurité, Territoire, Population. Контекст курса. P. 386–387.

(12) Ричард Никсон  (1913–1994), президент США с 1968 по 1974 гг.

(13) Джеймс Эрл  (известный как Джимми) Картер (род. 1924), президент США с 1976 по 1980 гг.

(14) Раймон Барр  (род. 1924) – профессор экономических дисциплин, бывший директор кабинета министра промышленности Жана‑Марселя Жаннина, впоследствии европейский комиссар в Брюсселе с июля 1967 г. по декабрь 1972 г., с августа 1976 г. по май 1981 г. был премьер‑министром и параллельно, с августа 1976 г. по апрель 1978 г., министром экономики и финансов. 22 сентября 1976 г. предложил план, получивший название «план Барра» и состоявший из жестких мер по борьбе со «стагфляцией» (незначительный рост и сильная инфляция), возникшей из‑за кризиса 1974 г. О принципах, вдохновлявших эту борьбу с инфляцией, см.: Barre R.  Une politique pour l'Avenir. Paris: Pion, 1981. P. 24–27. См. в том же томе (Р. 98‑114) воспроизведение беседы с Жаном Буассона, выходившей в «Expansion» в сентябре 1978 г.: «Dialogue sur le libéralisme», в которой, отвергнув диагностику кризиса либерализма, так же как и оппозицию (на его взгляд, преодоленную) между либерализмом и интервенционизмом, Р. Барр заявляет: «Если вы понимаете под экономическим либерализмом доктрину „laissez faire – laissez passer“, тогда я определенно не либерал. Если вы понимаете под экономическим либерализмом децентрализованное управление современной экономикой, соединяющее одновременно свободу, сопряженную с ответственностью, частные центры принятия решений и регулятивное вмешательство государства, тогда вы можете считать меня либералом» (Р. 105–106). Высказывая затем принципы, которыми, на его взгляд, должно вдохновляться управление современной экономикой – свободный выбор экономических агентов, ответственность государства за всеобщее регулирование экономической деятельности, поддержание конкуренции, коррекция рыночных эффектов в плане занятости, более справедливое распределение доходов, – он заключает: «Вот мой либерализм. Он не разделяет большей части того, что задумывают и что делают социал‑демократические правительства» (Р. 107). Потом он открыто ссылается на «социальную рыночную экономику», защищая ее результаты от критиков Чикагской школы: «[…] крайний либерализм Чикагской школы не может вдохновлять эффективную политику» (Р. 108).

(15) Stoffaës С.  La Grande Menace industrielle. Paris: Calmann‑Lévy («Perspectives de l'économique»), 1978; расширенное переиздание: Le Livre de proche («Pluriel»), 1979 (цитаты приводятся по этому 2‑му изданию). Эта книга, получившая широкий резонанс, служит продолжением книги: Sîoléru L.  L'Impératif industriel. Paris: Le Seuil, 1969 («Лишь новый промышленный императив, отвечающий принятому десять лет назад императиву индустриализации, позволит противостоять этой великой угрозе [развития третьего мира и развивающихся стран]». Р. 48).

(16) Родившийся в 1947 г. политехник и горный инженер, получивший диплом в Гарварде, Кристиан Стоффа был в то время профессором промышленной экономики в Институте политических исследований в Париже и с 1978 г. – директором Центра исследований и прогнозирования, созданного министром промышленности Андре Жиро.

(17) Stoffaës С.  La Grande Menace… 4‑я с. обложки: «Отказываясь от искушения слишком поспешно перенять немецкую и японскую модели, автор закладывает основы оригинальной промышленной политики, которая позволит принять великий вызов, с которым сталкивается наша страна. Цель: будущее французской экономики».

(18) Ibid. Р. 742–743 (слова выделены К. Стоффа).

(19) Ibid. Р. 743 (сразу за предыдущей цитатой): «Если мы хотим, чтобы рыночные законы укрепили экономическую сферу, нужно, чтобы параллельно обрело силу воображение в коллективной сфере. Вопреки тому, что мы часто слышим, не существует несовместимости между открытой миру эффективной рыночной экономикой и продвинутым социальным проектом, который позволил бы гораздо быстрее сократить неравенство имущественного положения, доходов и возможностей, а главным образом перераспределить возможности между предприятием и общественной жизнью».

(20) Валери Жискар д 'Эстен  – министр экономики и финансов с 1962 по 1966 гг., во времена правления генерала де Голля, и с 1969 по 1974 гг., при правлении Жоржа Помпиду; с мая 1974 г. – президент Республики.

(21) См. лекцию 10 января 1979 г., с. 26 наст. изд.

(22) О V Плане (1965–1970) см.: Rapport sur les options principales du V^e Plan de développement économique et sociale. Paris: La Documentation française, 1964. Ni.: Gauron A.  Histoire économique et sociale de la V^e République. T. 1: Le Temps des modernists (1958–1969). Paris: La Découverte/Maspero, 1983. P. 85–94: «V План или императив концентрации». «В рыночной экономике, направляемой планом, уточняет отчет о V плане, основная ответственность за промышленное развитие возлагается на руководителей предприятий. От их инициатив зависит успех политики, цели и средства которой определяются Планом». Однако, добавляет комиссар Плана, он состоял в том, чтобы «без всякой предосторожности предоставить экономике laisser‑fa ire,  не пытаясь ее просчитывать и, в известных случаях, исправлять ее последствия» (Rapport sur les options principales du V^e Plan. P. 72. Цит. по: Gauron A.  Op. cit. P. 87, который комментирует: «Генеральный комиссар Плана, таким образом, не ратует за „смешанную экономику“: комплементарность между планом и рынком обнаруживает и организует преимущество рыночных законов перед целями плана, а следовательно капиталистических решений правительственной политики. Между строк он дает понять, что это предполагает глубинную трансформацию способа государственного вмешательства […]». Ibid.). Об экономических и социальных целях четырех предыдущих планов начиная с окончания войны см., например: Massé P.  Le Plan, ou l'Anti‑hasard. Paris: Gallimard («Idées»), 1965. P. 146–151; Bauehet P.  La Planification française du premier au sixième plan. 5^e éd. Paris: Le Seruil. 1970.

(23) Антуан Пи из  (1891–1994) осуществлял руководство Советом, с портфелем министра финансов, с марта по декабрь 1952 г. За этот короткий период он успешно осуществил стабилизацию франка и предпринял различные меры по стабилизации в связи с общественным недовольством.

(24) 10 июня 1958 г. Жак Рюэф направил Антуану Пинэ, назначенному генералом де Голлем министром финансов и экономики, записку, озаглавленную «Основы программы экономического и финансового обновления», в которой рекомендовал «укрепление французской валюты» согласно своей доктрине финансовой организации, направленной на борьбу с инфляцией. Эта записка, несмотря на неприятие А. Пинэ, послужила основанием для создания Экспертного комитета, который работал с сентября по декабрь 1958 г. под руководством Ж. Рюэфа и представил проект плана жесткой экономии, поддержанного де Гол л ем и принятого в конце декабря советом министров. План включал три основных решения: «энергичная девальвация, снижение налогов, либерализация внешней торговли» (Lacoature J.  De Gaulle. Paris: Le Seuil, 1985. T. 2. P. 672).

(25) Созданная временным правительством Французской Республики (постановление от 4 октября 1945 г.) по запросу Национального совета сопротивления (CNR, членом которого был А. Пароди, министр труда в 1945 г.), система социальной защиты имела своей миссией «избавить трудящихся от неуверенности в завтрашнем дне», порождаемой «чувством неполноценности» и «реальным и глубоким классовым различием». За постановлением начиная с мая 1946 г. последовала серия законов. О генезисе французского плана социальной защищенности см.: Galant Н. С.  Histoire politique de la Sécurité sociale: 1945–1952. Préf. de P. Laroque. Paris: Hachette, 1974 (воспроизведение 1‑го издания: Paris: A. Colin («Cahiers de la Fondation nationale des sciences politiques», 76), 1955); Kerschen N.  L'influence du rapport Beveridge sur le plan français de sécurité sociale de 1945. Art. cité [c. 165–166 наст изд., примеч. 38]. О социальной программе CNR см. с. 126–127 наст, изд., примеч. 15.

(26) Пьер Ларок  (1907–1997) – юрист, специалист по праву на труд. Государственный советник, генеральный директор по социальному страхованию при министерстве труда, в сентябре 1944 г. получил от А. Пароди поручение выработать план социальной защиты. Возглавлял комитет по истории социальной защиты с 1973 по 1989 гг. См.: Revue française des affaires socials. N special: Quarante ans de Sécurité sociale. 1985. Juillet‑septembre. С 1964 по 1980 гг. возглавлял социальный отдел Государственного совета.

(27) Laroque P.  La Sécurité sociale dans l'économie française (выступление в клубе «Échos» в субботу 6 ноября 1948 г.). Paris: Fédération nationale des organisms de sécurité sociale [s. d.]. P. 3–22.

(28) Ibid. P. 15–16: «Часто говорят о затратах, редко говорят о выгодах системы социальной защиты для экономики. Между тем эти выгоды отнюдь не незначительны. Всякая промышленность считает нормальным и необходимым извлекать прибыли, считая это обязательным для своей материальной поддержки. Система социальной защиты представляет собой, в очень широком смысле, поддержание человеческого капитала страны. […] Наша экономика нуждается в поддержке, и это ощущается все сильнее. […] Одна из важнейших задач, которую предполагает система социальной защиты: поставлять людей французской экономике. Таким образом, система социальной защиты выступает существенным фактором сохранения и развития рабочей силы: в этом отношении она имеет бесспорную значимость для экономики страны».

(29) Ibid. Р. 6: «Социальная защита выступает, таким образом, гарантией, даваемой каждому в том, что при любых обстоятельствах он будет в состоянии поддержать на приличном уровне свое существование и существование тех, кто находится на его попечении».  Этот принцип П. Ларок сформулировал в 1946 г. (Le plan français de sécurité sociale // Revue française du travail. 1946. N 1. P. 9) и повторил в тех же терминах в 1948 г. (De l'assurance sociale à la sécurité sociale: l'expérience française // Revue internatinale du travail. 1948. N 56 (6). P. 621). См.: KerschenN.  L'influence du rapport Beveridge… P. 577.

(30) Laroque P.  La Sécurité sociale dans l'économie française. Conférence citée. P. 17: «[…] Увеличение расходов на социальное обеспечение целиком вычитается из заработной платы и […] само по себе нисколько не обременяет расходами экономику. В действительности система социальной защиты ограничивается тем, что перераспределяет часть массы доходов, выделяемых на заработную плату […] Чувство солидарности внушается массе наемных работников ради выгоды их детей и стариков».

(31) Ibid.: «Можно пойти дальше и утверждать, не впадая в парадокс, что система социальной защиты позволила уменьшить расходы, возлагавшиеся на экономику страны, избежав надбавок к заработной плате, которые без нее были значительны и трудно устранимы».

(32) Revue française des affaires socials. N special: Perspectives de la sécurité sociale. 1976. Juillet‑septembre. Речь идет о докладах, сделанных учениками ENA (GUERNICA) в рамках семинаров, каждый из которых был задуман как «многодисциплинарное исследование административной проблемы с целью найти „операциональное“ решение» (Dupuis G.  Ibid. P. IV). В этом параграфе M. Фуко опирается на первый доклад, «Финансирование общего режима системы социальной защиты», составленный П. Бего, А. Бодоном, Б. Боннэ, Ж.‑К. Бюже, Г. Шабосом, Д. Деманжелем, Ж.‑М. Грабарски, П. Массеро, Б. Помье, Д. Постелем‑Вине, Э. Ригалем и К. Валле (Р. 5‑66).

(33) Здесь М. Фуко, отвлекаясь от технической стороны дела, резюмирует анализ, развиваемый во втором разделе («Способ современного финансирования общего режима не нейтрален по отношению к экономической деятельности») первой части («Необходимость и принципы реформы») вышеупомянутого доклада (Р. 21–27). Параграф 2.3 («Воздействие отчислений на занятость») заканчивается так: «Основание заработной платы и установление потолка отчислений также представляются неблагоприятными для краткосрочной занятости».

(34) Ibid., параграф 2.4, р. 24–27: «Воздействие отчислений на международную конкуренцию». Доклад, подчеркивая, что «искажения, порождаемые в международной конкуренции системами, отличными от финансирования расходов на социальные нужды, могут компрометировать французскую промышленность» (Р. 26), уточняет, что «эти искажения компенсируются двумя элементами [относительно низким уровнем расходов на социальные нужды и уровнем заработной платы во Франции]» и заключает: «Таким образом, определенно нельзя сказать, что конкурентоспособность французских предприятий ослабляется значительными расходами на социальное обеспечение, которое они поддерживают; а посягательства на нейтралитет в международной конкуренции, вытекающие из современной системы финансирования социальной защиты, в достаточной степени компенсируются, так что реформа этой системы представляется неоправданной».

(35) Ibid., параграф 3, р. 28–34: «Современный способ финансирования общего режима усугубляет неравенство в заработной плате между различными категориями наемных работников».

(36) Ibid. Р. 21: «Отчисления, производимые для финансирования общего режима, превышают 12 % P.I.B., что влечет за собой экономические последствия. Таким образом, цель системы социальной защиты не имеет экономической природы, а модальности ее финансирования не должны составлять элемент экономической политики, искажая законы рынка. В этом отношении система социальной защиты должна оставаться нейтральной».

(37) См. лекцию 14 января 1979 г.

(38) См. примеч. 20.

(39) Économie et Société humaine. Rencontre internationals du ministère de l'Économie et des Finances (Paris, 20–22 juin 1972). Préf. de V. Giscard d'Estaing, presentation de L. Stoléru. Paris: Denoël, 1972. Лионель Столерю (род. 1937) в то время был техническим советником кабинета Валери Жискара д'Эстена. М. Фуко мог встречаться с ним достаточно часто.

(40) Ibid. Р. 445: «[…] разнообразие функций государства, которые экономисты давно уже разделили на три категории:

(1) функция перераспределения: государство передает от более богатых к более бедным;

(2) функция ассигнования: государство производит общественные блага: образование, здравоохранение, автострады;

(3) функция регулирования: государство своей конъюнктурной политикой регулирует и поддерживает рост и всеобщую занятость».

(41) Ibid, (продолжение предыдущей цитаты): «Итак, если эти три функции различны с интеллектуальной точки зрения, на практике они таковыми не являются: один и тот же налог безразлично используется как для финансирования автострады, так и для нужд системы социальной защиты, одни и те же расходы используются одновременно и для расширения сети S.N.C.F. [Национальной компании французских железных дорог], и для субсидирования многодетных семей, путешествующих поездом».

(42) Ibid, (продолжение предыдущей цитаты): «Я задаюсь вопросом, отвечает ли это смешение социальной справедливости? и хочу предложить вам для осмысления одну свою идею:

Не стоит ли отделить то, что соответствует потребностям экономического роста, от того, что связано с попечением о солидарности и социальной справедливости?».

(43) Ibid, (продолжение предыдущей цитаты): «Можно ли вообразить систему, в которой каждый гражданин платил бы налоги в двух различных формах – налог экономический и налог социальный?»

(44) Ibid. Р. 439: «Что характеризует рыночную экономику, так это, главным образом:

– то, что существуют правила игры, допускающие принятие децентрализованных решений,

– то, что эти правила одни для всех».

(45) Ibid. Р. 444: «[…] Еще долгие годы будут происходить столкновения между механизмами производства и механизмами защиты индивида: это значит, что только государство может обеспечить арбитраж между этими двумя механизмами и что оно должно вмешиваться все больше и больше, не бюрократически, но устанавливая правила некой частной игры, поскольку ни один из игроков, ни один из партнеров не должен рисковать проиграть».

(46) Будучи техническим советником в министерстве экономики и финансов с 1969 по 1974 г. (см. примеч. 39), Лионель Столерю с 1974 по 1976 г. осуществлял функции экономического советника в Елисейском дворце. Начиная с 1978 г. он был государственным секретарем при министре труда и занятости (ручной труд и иммиграция).

(47) VII План соответствует 1976–1980 гг.

(48) Stoffaës С.  Rapport du groupe d'étude de l'impôt négatif. Commissariat du Plan. Paris, 1973‑74; Id. De l'impôt négatif sur le revenu // Contrepoint. 1973. N 11; Stolen/ L.  Coût et efficacité de l'impôt négatif// Revue économique. 1974. Octobre; Id. Vaincre la pauvreté dans les pays riches. Paris: Flammarion («Champs»), 1977. 2^e partie. P. 117–209: «L'impôt négatif, simple remède ou panacée?». Об этом предмете см.: Lepage К  Demain le capitalisme. Op. cit. [см. С. 197 наст, изд., примеч. 23]. P. 280–283: «Теория отрицательного налога на доход очень проста: речь идет о том, чтобы определить черту бедности,  сообразуясь с годовым доходом, в зависимости от размера семьи (одинокий человек или хозяйство с детьми), и вливать в дефицитные в соответствии с чертой бедности семьи ассигнования, позволяющие заполнить этот разрыв. Другими словами, это система минимального дохода, гарантируемого обществом» (Р. 280, п. 1). Отрицательный налог вновь стал объектом дебатов среди левых во времена правления Лионеля Жоспена в 2000–2001 гг. См., например: Cohen D.  Impôt négatif: le mot et la chose // Le Monde. 2001. 6 février.

(49) См.: Stolen/ L.  Vaincre la pauvreté… P. 138–146: «Побуждения к труду: как побороть праздность?» и Р. 206: «В отсутствие всякой иной административной надбавки система отрицательного налога подавляет праздность при помощи своих ставок налогообложения. Побуждение заключается в том, чтобы всякий всегда был заинтересован в том, чтобы трудиться, и трудиться еще больше, чтобы увеличить свой общий доход, который складывается из его доходов и получаемого пособия. Это побуждение тем сильнее, чем медленнее сокращается пособие при возрастании доходов, то есть чем ниже налоговая ставка».

(50) Stolen/ L.  Ibid. P. 242; см. также р. 205–206: «Отрицательный налог […] совершенно несовместим с социальными концепциями, которые стремятся выяснить, почему существует бедность, прежде чем прийти на помощь. […] Принимать отрицательный налог – значит принимать универсалистскую концепцию бедности, основанную на необходимости прийти на помощь тем, кто беден, не пытаясь выяснить, кто этого действительно заслуживает, то есть основанную на ситуации, а не на происхождении».

(51) См.: Ibid. Р. 23–24: «В первом случае [т. е. в случае абсолютной бедности]  мы говорим о „прожиточном минимуме“, о пороге существования, о типовом бюджете, об элементарных потребностях. […] Во втором случае [т. е. в случае относительной бедности]  мы говорим о разрыве  между самыми бедными и самыми богатыми, о раскрытии  веера доходов, об иерархии  заработной платы, о различиях  в доступе к общественным благам, измеряя коэффициенты неравенства в распределении доходов». См. также р. 241–242, 292: «Граница между абсолютной бедностью и бедностью относительной – это граница между капитализмом и социализмом».

(52) См. лекцию 14 февраля 1979 г., с. 201 паст, изд., примеч. 45.

Лекция 14 марта 1979 г. ^*

(1) О рецепции американских неолиберальных идей во Франции в конце семидесятых годов см., кроме уже указанной книги А. Лепажа («Demain le capitalisme»), коллективный труд: L'économique retrouvée. Vieilles critiques et nouvelles analyses / Dir. par J.‑J. Rosa & F. Aftalion. Paris: Economica. 1977. Его выход породил многочисленные статьи в прессе, среди которых: Revel J.‑F.  Le Roi est habillé h  L'Express. 1978. 27 février; Suffert G.  Économistes: la nouvelle vague // Le Point. 1978. 13 mars; Priouret R.  Vive la jungle! // Le Nouvel Observateur. 1978. 11 avril (эта последняя среди социальных корректив в рамках рынка упоминает отрицательный налог и ссылается на Л. Столерю: о том и о другом см. лекцию 7 марта 1979 г.); Cazes В.  Le désenchantement du monde se poursuit // La Quinzane littéraire. 1978. 16 mai; Drouin P.  Feux croisés sur l'État // Le Monde. 1978. 13 mai, и др. Некоторые из них представляют быстрое распространение этих идей во Франции как ответ на книгу: Attali J.  Guillaume M. L'Anti‑économique. Paris: PUF, 1972, – ставшую откликом на тезисы американских новых левых  (см.: Lepage И.  Op. cit. Р. 9–12). См. также беседу: «Que veulent les nouveaux economists?» L 'Express  va plus loin avec J.‑J. Rosa//L'Express. 1978. 5 juin.

(2) Помимо книг и статей, указанных в следующих примечаниях, М. Фуко читал по этому предмету антологию American Radical Thought: The libertarian tradition / Ed. II. J. Silverman. Lexington (Mass.): D. С Heath and Co., 1970 и Miller H. L.  On the Chicago School of Economics // Journal of Political Economy. 1962. Vol. 70 (1). P. 64–69.

(3) Генри Kaieepm Саймоне  (1889–1946) – автор книги: Economic Policy for a Free Society. Chicago: University of Chicago Press, 1948.

(4) Речь идет о книге: Simons И. С  A Positive Program for Laissez‑Faire: Some proposals for a liberal economic policy? Chicago: University of Chicago Press, 1934; rééd. in «Economic Policy for a Free Society».

(5) См. лекцию 7 февраля 1979 г., с. 165–166 наст, изд., примеч. 38.

(6) Simons H. С.  The Beveridge Program: an unsympathetic interpretation // Journal of Political Economy. 1945. Vol. 53 (3). P. 212–233; rééd. in «Economic Policy for a Free Society», ch. 13.

(7) См. лекцию 31 января 1979 г., с. 125 наст, изд., примеч. 7.

(8) Там же. Примеч. 9.

(9) Коалиция левых партий, правившая во Франции с июня 1936 г. по апрель 1938 г. Под председательством Леона Блума это правительство провело множество социальных реформ (40‑часовая неделя, оплачиваемые отпуска, национализация железных дорог и т. п.).

(10) Намек на события, послужившие началом воины за Независимость (1775–1783), а именно «Бостонское чаепитие» (16 декабря 1773 г.), во время которого колонисты, наряженные индейцами, сбросили в море груз чая Ост‑Индской компании, перед которой английский парламент только что открыл двери американского рынка. Английское правительство ответило серией законов – «невыносимых актов» – повлекших за собой созыв I Континентального конгресса в Филадельфии в сентябре 1774 г.

(11) Возможно, речь идет о довольно свободно переформулированных размышлениях Хайека в постскриптуме к The Constitution of Liberty. Op. cit. [с. 69 наст, изд., примеч. 3]: «Why 1 am not a Conservative». P. 398–399 / Trad, citée. P. 394–395.

(12) См.: Lepage H.  Demain le capitalisme. P. 21–28; 326–372 (o Г. Беккере). Некоторые главы этой книги появились в 1977 г. на страницах «Réalités». Кроме того, относительно главы о Беккере, автор отсылает к лекциям Жан‑Жака Роза: Théorie micro‑économique. IEP, 1977. См. также: Riboud M., Hernandez Iglesias F.  La théorie du capital humain: un retour aux classiques // L'Economique retrouvée / Dir. J.‑J. Rosa & F. Aftalion. Op. cit. P. 226–249; Riboud M.  Accumulation du capital humain. Paris: Economica, 1978 (два эти труда фигурировали в библиотеке Мишеля Фуко).

(13) См.: Smith Л.  Recherches sur la nature et les causes de la richesse des nations. Livre I. Ch. 1–3/Trad, citée [c. 71 наст, изд., примеч. 11]. Ed. GF. P. 71–89 (Смит. A.  Исследование о природе и причинах богатства народов. М.: Соцэкгиз, 1962. Гл. 1–3.) Об анализе труда у А. Смита см.: Foucault M.  Les Mots et les Choses. Op. cit. P. 233–238 (Фуко  M Слова и вещи. С. 247–252).

(14) Давид Рикардо  (1772–1823). Ricardo D.  Des principes de l'économie politique et de l'impôt (1817). Ch. 1. Section 2 / Trad. M. Constancio & A. Fonteyraud II  Œuvres completes [s. 1., s. п.] («Collection des principaux économistes»), 1847. P. 14–16. (Рикардо Д.  Сочинения / Пер. с англ. Под ред. М. И. Смит. Т. 1. Начала политической экономии и налогообложения. М.: Госкомиздат, 1955.) См.: Riboud  M, Hernandez Iglesias F.  La théorie du capital humain // Op. cit. P. 227: «[В анализе классических экономистов] возрастание фактора труда с необходимостью выражается как добавочное количество трудящихся или человеко‑часов на человека, то есть как‑количественный рост». См. также замечания Дж. Минсера в предисловии к диссертации М. Рибо «Accumulation du capital humain» (Op. cit. P. т.): «Упрощающая гипотеза однородности фактора труда, выработанная Рикардо, создала пустоту, вследствие чего изучение структуры заработной платы и труда оставили приверженцам „институционалистского“ подхода (изучение типов отношений, существующих между трудящимися и руководством предприятий), исследователям экономических колебаний и статистикам (описательная статистика)».

(15) Об отношении времени/труда у Рикардо см.: Foucault  M Les Mots et les Choses. P. 265–270 (Фуко  M Слова и вещи. С. 278–288).

(16) См.: Riboud  M. Hernandez Iglesias F.  La théorie du capital humain… P. 231: «Что касается анализа Кейнса, он достаточно далеко ушел от классиков со своей идеей инвестиций в человеческий капитал. Для него фактор труда есть главным образом пассивный фактор производства, который находит применение, только если существует достаточно высокая ставка инвестиции в физический капитал» (эту последнюю фразу Фуко подчеркнул в своем экземпляре книги; см. примеч.12).

(17) Теодор В. Шулъц  (1902–1998) – профессор экономики в Чикагском университете с 1946 по 1974 гг. Нобелевская премия по экономике 1979 г. Своей статьей: The emerging economic scene and its relation to High School Education // The High School in a New Era / Eds F. S. Chase & H. A. Anderson. Chicago: University of Chicago Press, 1958, – он открыл поле исследований человеческого капитала. См.: Beaud  M, Dostaler G.  La Pensée économique depuis Keynes. Paris: Le Seuil («Points économie»), 1996. P. 387–390. См. на фр. языке: Schultz Th.  Il n'est de richesse que d'hommes. Investissement humain et qualité de la population / Trad. J. Challali. Paris: Bonnel, 1983.

(18) Schultz T. W.  Capital formation by education // Journal of Political Economy. 1960. Vol. 68. P. 571–583; Id. Investment in human capital // American Economic Review. 1961. Vol. 51 (march). P. 1–17 (воспроизводится в книге с тем же названием [см. дальше], р. 24–47); Id. Reflections on investment in man // Journal of Political Economy. 1962. Vol. 70 (5), 2^e partie. P. 1–8; Id. Investment in Human Capital: The role of education and of research. New York: The Free Press, 1971.

(19) Гэри Беккер  (род. 1930) – доктор экономики (Чикагский университет, 1925); до 1968 г. преподавал в Колумбии, затем вернулся в Чикаго. Вице‑президент Общества Мон Пелерин в 1989 г. Нобелевская премия 1992 г. См.: Lepage И.  Demain le capitalisme. P. 323.

(20) Becker G.  Investment in human capital: a theoretical analysis // Journal of Political Economy. 1962. Vol. 70 (5), 2^e partie. P. 9–49; значительно переработанная, эта статья воспроизводится в Human Capital: A theoretical and empirical analysis with special reference to education. New York: National Bureau of Economic Research, 1964; 3^e éd. Chicago‑Londres: The University of Chicago Press, 1993. P. 29–158 («Investment in human capital: effect on earnings», p. 29–58 и «Investment in human capital: rates of return», p. 59–158).

(21) Джейкоб Минеер,  родился в Польше (1922); профессор университета Колумбии.

(22) Mincer J.  Schooling, Experience and Earnings. New York: National Bureauof Economic Research, Columbia University Press, 1974; см. также статью: Investment in human capital and personal income distribution // Journal of Political Economy. 1958. Vol. 66. P. 281–302, которую Т. Шульц расценивает как «pioneering paper» (Investment in Human Capital. Op. cit. P. 46, n. 33). Именно в этой статье впервые появляется выражение «человеческий капитал» (см.: Beaud  M, Dostaler G  La Pensée économique… Op. cit. P. 184).

(23) См.: Becker G.  The Economie Approach to Human Behavior. Chicago‑Londres: University of Chicago Press, 1976. P. 4: он отвергает «the definition of economics in terms of material goods» [ «определение экономики в терминах материальных благ»] ради определения «in terms of scarce means and competing ends» [ «в терминах ограниченных средств и конкурирующих целей»].

(24) Лайонел Ч. Роббинс,  лорд (1898–1984) – английский экономист, профессор Лондонской школы экономики, автор замечательного труда по методологии экономической науки: Essay on the Nature and Signifiance of Economic Science. Rééd. Londres: Macmillan, 1962 (l^rc éd. 1932). Враждебно настроенный по отношению к идеям Кейнса, во время кризиса тридцатых годов он изменил свою позицию, приобретя во время войны опыт советника британского правительства.

(25) Ibid. Р. 16: «Economics is the science which studies human behavior as a relationship between ends and scarce means which have alternative uses» [ «Экономика – это наука, изучающая человеческое поведение как отношение между целями и ограниченными средствами, имеющими альтернативное назначение»] (цит. по: Becker G.  The Economic Approach… Op. cit. P. 1, n. 3).

(26) Ирвинг Фишер  (1867–1947) – математик по образованию, профессор Йельского университета с 1898 г. до конца своей карьеры. Автор многих работ, в частности The Nature of Capital and Income. New York; Londres: Macmillan, 1906 (De la Nature du capital et du revenue / Trad. S. Bouyssy. Paris: Giard, 1911) (См.: Schumpeter J. A.  Histoire de l'analyse économique / Trad, citée. T. III. P. 172–173).

(27) Формулы, извлеченные из уже цитированной статьи М. Рибо и Ф. Хернандеса Иглесиаса «La théorie du capital humain…», p. 228: «Капитал должен пониматься здесь согласно концепции рынка, развитой Ирвингом Фишером: капиталом называется любой иеючник будущих доходов, и наоборот, доход (все категории доходов) – по  продукт или прибыль от капитала (различных форм капитала)». См.: Schumpeter J. A.  Loc. cit. P. 207–208 и Pribram К.  A History of Econiomic Reasonning [с. 201 наст, изд., примеч. 45]. Р. 333: «Для [Ирвинга Фишера] капитал был всем тем, чем располагают в данный момент индивиды или общества, создающие кредит или покупательную способность и способные порождать интерес».

(28) По‑видимому, слово «машина» принадлежит самому Фуко (аллюзия на «Анти‑Эдипа» Делеза и Гваттари (Paris: Minuit, 1972)?). О паре машина/поток см. р. 43–44 этой книги (Делез Ж., Гваттари Ф.  Анти‑Эдип: Капитализм и шизофрения / Пер. Д. Кралечкина. Екатеринбург: У‑Фактория, 2007. С. 62–63). Ни Беккер, ни Шульц не используют его применительно к способностям (ability).  Этот последний, кстати, предполагает интеграцию врожденных человеческих способностей (the innate abilities of man) в «an all‑inclusive concept of technology» [ «всеобъемлющем понятии технологии»] (Investment in Human Capital. P. 11).

(29) «Earnings stream» или «income stream». См., например: Schultz T. W.  Op. cit. P. 75: «Not all investment in human capital is for future earnings alone. Some of it is for future well‑being in forms that are not captured in the earnings stream of the individual in whom the investments are made» [ «He все инвестиции в человеческий капитал составят в будущем единый доход. Часть их предназначается для будущего благосостояния в формах, не вливающихся в поток доходов индивида, в которого делаются вложения»].

(30) Schultz Т. W.  Ibid.

(31) См.: Becker G.  On the new Theory of Consumer Behavior // Swedish Journal of Economics. 1973. Vol. 75. P. 378–395; перепечатано в The Economic Approach… P. 130–149. См.: Lepage H.  Demain le capitalisme. Ch. VIII: «La nouvelle théorie du consummateur (Les révolutions de G. Becker)».

(32) Becker G.  The Economie Approach… P. 134: «[…] This approach views as the primary objects of consumer choice various entities, called commodities, from which utility is directly obtained. These commodities are produced by the consumer unit itself through the productive activity of combining purchased market goods and services with some of the household's own time». [ «[…] Этот подход рассматривает как первичные объекты потребительского выбора различные сущности, называемые предметами потребления, из которых непосредственно извлекается польза. Эти предметы потребления производятся потребителем, становящимся таковым через продуктивную деятельность по комбинированию приобретенных рыночных товаров и услуг с частью своего собственного свободного времени».) В своей статье: A Theory of the Allocation of Time // Econimic Journal. 1965. Vol. 75. N 299. P. 493–517 (rééd in: The Economic Approach… P. 90–114) – Г. Беккер впервые предложил анализ зависимости производства от потребления (см.: Riboud  M, Hernandez Iglesias F.  La théorie du capital humain… P. 241–242). См.: Lepage H.  Op. cit. P. 327: «С этой точки зрения потребитель – не просто тот, кто потребляет; это экономический агент, который „производит“. Кто что производит? удовлетворение, которое потребляет он сам».

(33) См.: Schultz Т. W.  Investment in Human Capital. P. 48: «The distinctive mark of human capital is that it is a part of man. It is human  because it is embodied in man, and capital  because it is a source of future satisfactions, or of future earnings, or of both» [ «Отличительная черта человеческого капитала заключается в том, что он является частью человека. Он человеческий,  потому что воплощен в человеке, и капитал,  потому что это источник будущего удовлетворения, или будущего дохода, или обоих»] (фраза повторяется на р. 161 в связи с образованием как формой человеческого капитала).

(34) См.: Riboud  M, Hernandez Iglesias F.  La théorie du capital humain… P. 235: «Если, подобно теории человеческого капитала, выдвигать гипотезу, что производительность индивида отчасти зависит от способностей, полученных при рождении, а отчасти (что важнее) от способностей, приобретенных путем вложений, уровень его заработной платы в каждый период его жизни будет меняться в прямой зависимости от суммы человеческого капитала, которым он располагает на данный момент».

(35) По этому вопросу см. 6‑ю часть книги Беккера «The Economic Approach…», p. 169–250: «Marriage, fertility, and the family»; Schultz T. W.  New economic approach to fertility // Journal of Political Economy. 1973. Vol. 81 (2). Part II; Leibowitz A.  Home investments in children // Journal of Political Economy. 1974. Vol. 82 (2). Part II. См.: Riboud M., Hernandez Iglesias F.  Art. cit. P. 240–241 (о выборе между «количеством» и «качеством» детей в зависимости от человеческого капитала, который хотят передать им их родители); Lepage H.  Demain le capitalisme. P. 344 («Экономическая теория демографии»).

(36) См.: Lepage H.  Ibid. P. 337–343: «Инвестирование в „человеческий капитал“ и отход от заработной платы».

(37) См. перечень инвестиционных форм, приводимый Т. В. Шульцем в «Investment in Human Capital», p. 8: «[…] During the past decade, there have been important advances in economic thinking with respect to human capital. This set of investments is classified as follows: schooling and higher education, on‑the‑job training, migration, health, and economic information» [ «[…] На протяжении прошлого десятилетия в экономической мысли в отношении человеческого капитала имели место значительные достижения. Этот набор инвестиций классифицируется следующим образом: школьное и высшее образование, обучение на рабочем месте, служба миграции, здравоохранение и экономическое информирование»].

(38) По этому поводу см. перечень трудов, приводимый Т. В. Шульцем: ibid. Р. 191.

(39) См. лекцию 14 февраля 1979 г., с. 203–204 наст, изд., примеч. 59.

(40) См.: Luxemburg R.  (1871–1919) Die Akkumulation des Kapitals. Ein Beitrag zur ôkonomischen Erklàrung des Imperialisms. Berlin: B. Singer, 1913 (L'Accumulation du capital. Contribution à l'explication économique de l'imperialisme. I / Trad. M. Ollivier. Paris: Librairie du travail, 1935 nouvelle trad, de I. Petit. Paris: F. Maspero, 1967. 2 vol.; Люксембург P.  Накопление капитала. T. 1–2 / Пер. под ред. Ш. Дволаицкого. М.; Л.: Соцэкгиз, 1934).

(41) Двигатель развития (в противоположность «оборачиваемости»), инновация, по Шумпетеру, не сводится к простому прогрессу в техническом знании. Можно выделить пять категорий инновации: (1) изготовление нового товара; (2) введение нового метода производства; (3) открытие нового рынка сбыта; (4) освоение нового источника сырья; (5) введение нового способа организации производства. См.: Schumpeter J.  La Théorie de l'évolution économique / Trad, citée [c. 203–204 наст, изд., примеч. 59], rééd. 1999, ch. II, II, p. 95. Давайте вспомним, что концентрация капитала ведет к бюрократизации инновации, лишая таким образом предприятие сущностного обоснования и тем самым ставя под сомнение само выживание капитализма (см. лекцию 21 февраля 1979 г., с. 226–227 наст. изд.).

(42) Об ограниченности традиционной трехчастной классификации – земля, труд и капитал – (land, labor and capital) – и ее неспособности объяснить «тайну современного изобилия» см.: Schultz Investment in Human Capital. P. 2–4.

[1] М. Ф.: они.

[2] Кавычки в рукописи.

[3] Кавычки в рукописи.

[4] Кавычки в рукописи.

[5] М. Ф.: то, что они проделывают.

[6] М. Ф.: избегал.

[7] Рукопись: «Food and Health Administration».

[8] Конъектура: слово пропущено.

[9] Дальше идут несколько неразборчивых слов.

[10] М. Фуко делает ударение на этом слове, добавляя: или правительство… ну, в общем, руководимым.

[11] Кавычки в рукописи.

[12] М. Ф.: политике.

[13] Рукопись (р. 19) добавляет: «не об устранении технологий, стремящихся влиять на поведение индивидов».

[14] Ibid.: «Экономический субъект – это, строго говоря, субъект, при любом положении вещей стремящийся максимизировать свою выгоду, оптимизировать отношение прибыль/потеря; в широком смысле: это тот, на чье поведение влияют ассоциированные с ним прибыли и потери».

[15] Рукопись содержит еще шесть непронумерованных листов, вписывающихся в продолжение предыдущего:

Такого рода исследования ставят несколько проблем.

. В отношении человеческой технологии

С одной стороны, значительное отступление от нормативно‑дисциплинарной системы. Ансамбль, создаваемый экономикой капиталистического типа и индексированными законом политическими институциями, имел своим коррелятом технологию человеческого поведения, включая «руководство» индивидами: дисциплинарная сетка, бесконечная регламентация, субординация/классификация, норма.

[2 страница] Взятое в целом, либеральное руководство было одновременно легалистским и нормализующим, дисциплинарная регламентация была переключателем между двумя аспектами. Разумеется, с целой серией проблем, касающихся

– автономии, […]ации (секторизации?) пространств и регламентирующих […]

– абсолютной несовместимости между формами законности и нормализации.

Весь этот ансамбль представляется теперь необходимым. Почему? Потому что великая идея о том, что закон – это принцип правительственной умеренности, оказалась неадекватной:

– потому что «закон» не существует как (принцип?). Мы (можем составить?) столько законов, сколько захотим, преступление перед законом является частью системы законов.

[3 страница] потому что закон может функционировать только будучи уравновешиваем чем‑то иным, что выступает противовесом, просветом, дополнением → запрет.

Следует

изменить концепцию закона или, по крайней мере, прояснить его функцию. Иначе говоря, не смешивать его форму (которая всегда состоит в том, чтобы запрещать или принуждать) и его функцию, которая должна быть функцией регулирования игры. Закон – это то, что должно благоприятствовать игре, т. е. […]ациям, инициативам, переменам, и позволять каждому быть рациональным субъектом, т. е. максимизировать функции полезности.

и заняться вместо регламентации, планирования, дисциплины просчетом его «утверждения»

– то есть, не нагружать его чем‑то иным, но лишь тем, что должно придать ему силу;

[4 страница] – признать, что это утверждение, в сущности, является его главным элементом,

– поскольку закон без него не существует,

– поскольку оно гибко,

– поскольку оно может быть просчитано.

Как сохранить rule of law!  Как рационализировать это утверждение, учитывая, что сам по себе закон не может быть принципом рационализации?

– через расчет затрат,

– полезности закона,

– и стоимости его утверждения,

– и, если мы не хотим ни отойти от закона, ни исказить его подлинную функцию регулирования игры, в качестве технологии надо использовать не дисциплину‑нормализацию, а воздействие на среду. Модифицировать расклад игры, а не мышление игроков.

[5 страница] Перед нами радикализация того, что немецкие ордолибералы уже определили в отношении правительственной деятельности: предоставить экономической игре как можно большую свободу и заниматься Gesellschaftspolitik.  Американские либералы говорят: если мы хотим удержать эту Gesellschaftspolitik  в рамках закона, она должна рассматривать каждого как игрока и вмешиваться только в среду, в которой он может играть. Экологическая технология, имеющая два принципиальных аспекта:

– установление вокруг индивида достаточно гибких рамок, чтобы он мог играть,

– возможность для индивида регулировать результаты, сообразуясь со своими рамками,

– регулирование эффектов среды,

– без ущерба,

– без поглощения,

– автономия этих средовых пространств.

[6 страница] Не единообразие, тождественность, иерархичность, но открытость среды для случайностей и трансверсальных феноменов. Латеральность.

Технология среды, случайностей, свобод (игры?) между спросом и предложением.

Но значит ли это считать, что мы имеем дело с натуральными субъектами?

(конец рукописи) .

[16] Рукопись добавляет (р. 9): «а) Сперва посредством эмпирического радикализма на манер Юма, b) затем посредством анализа рыночных механизмов».

[17] Слово, пропущенное М. Фуко.

[18] М. Ф.: реэквилибрация.

[19] М. Фуко добавляет: я собирался сказать, правительство… да, управляемыми. Рукопись: «gouvernementables».

[20] Кавычки в рукописи.

[21] М. Ф.: несмешиваемых.

[22] М. Ф.: в каком его используют.

[23] М. Фуко добавляет: которые (имеют характер?) коммунитарных связей [неразборчиво].

[24] Здесь М. Фуко прерывается, не дочитав («…ладно, в конце концов, текст говорит примерно это, как в немного испорченных средневековых рукописях»), однако приводимая им в первом варианте цитата верна («можно ожидать от индивидов», а не «ожидается»).

[25] М. Ф. Оригинальный текст перевода Фергюсона (р. 174) говорит: «и».

[26] М. Фуко добавляет: «В итоге гражданское общество вырабатывает свою собственную власть, которая не есть ни ее первое условие, ни дополнение». Эта фраза повторяется немного ниже.

[27] М. Ф. (немного изменяет цитату): жадному человеку.

[28] М.Ф.: отношение.

[29] Здесь М. Фуко отступает от рукописи (р. 20–21):

«Во Франции проблема вскоре была вписана в споры о необходимости Декларации о правах человека.

Права человека: комплексное понятие, проводящее и юридическую идею естественного права, согласно которой политический договор имеет своей функцией защищать [р. 21] и идею тех условий, которые общество навязывает государству, чтобы позволить ему существовать и соблюдать законность.

Практика Прав человека опирается на концепцию демократии. Чему либералы, по английской схеме, противопоставляют идею, согласно которой права – это то, что остается, когда делимитирована деятельность правительства; они fie фиксируются как права „до появления политики“, но получаются, сохраняются, расширяются взаимодействиями, гарантиями, избирательной системой, мнением и т. п.».

[30] М. Ф.: найти.

[31] (Раздается гул голосов.)  М. Фуко коротко отвечает на ряд частных вопросов и тут же спрашивает у кого‑то, есть ли у него «машинопись лекций, прочитанных в прошлом году и в предыдущие годы», «потому что, – говорит он, – у меня ничего нет».

[32] В рукописи лекции Фуко уточняет, каковы политические следствия методологического выбора. См.: Sécurité, Territoire, Population [далее: STP], лекция 8 февраля 1978 г. Р. 123–124, примеч 8.

[33] В рукописи об «управлении», послужившей введением к семинару 1979 г., Фуко описывает этот переход как «грандиозное смещение от юридической веридикции к веридикции эпистемной».

[34] Рукопись первой лекции. См. лекцию 10 января 1979 г., с. 36–38 наст. изд., примеч. 8.

[35] См.: там же. С. 36. Намеченный здесь план уточняется (и в силу этого ретроспективно проясняется) далее. См. лекцию 31 января 1979 г., с. 103–104 наст. изд.

[36] См. начало лекции 7 марта 1979 г., с. 100 наст, изд.: «[…] поначалу у меня действительно было намерение говорить о биополитике, но потом вышло иначе, и я долго, быть может, чересчур долго говорил о неолиберализме, притом о неолиберализме в его немецкой форме». См. также «Краткое содержание курса», с. 401 наст, изд.: «Курс этого года в общем и целом был посвящен тому, что должно образовать лишь введение».

[37] См. лекцию 7 марта 1979 г., с. 239–245 наст. изд.

[38] Разумеется, речь идет не о том, чтобы свести проблематику «прав управляемых», неотделимую от феномена диссидентства (см.: Foucault M.  Va‑t‑on extruder Klaus Croissant? // Dits et Ecrits. T. III. N 210. P. 364) к независимости управляемых согласно утилитаристскому расчету, но о том, чтобы подчеркнуть, что она не чужда тому интересу, который Фуко в то время проявлял к либерализму.

[39] См. лекцию 24 января 1979 г., с. 92–93 наст. изд.

[40] Французская библиография по этому предмету весьма скудна, исключение составляет диссертация Ф. Бильжера (Bilger F. La Pensée économique libérale de l'Allemagne contemporaine. Paris: Librairie Générale de Droit, 1964.), которой пользовался Фуко. Отметим недавно состоявшийся коллоквиум: L'Ordolibéralisme allemande. Aux sources de l'économie sociale de marché. Dir. P. Commun. Université de Cergv‑Pontoise, CIRAC/CICC, 2003.

[41] См. последнюю лекцию курса «Безопасность, территория, население» (5 апреля 1978 г.), р. 360–362, к которой имплицитно отсылает Фуко, говоря о «вездесущем правительстве, […], которое, признавая специфичность экономики», должно «управлять обществом, […] управлять социальным» (см. лекцию 4 апреля 1979 г., с. 366–367 наст. изд.).

[42] Рукопись 1981 г. о «Либерализме как искусстве управлять», в которой Фуко, отсылая к семинару предыдущего года, подытоживает свое исследование либерализма. Это исследование сопоставляется с тем, что предлагает П. Розанваллон (Rosanvallon P.  Le Capitalisme utopique. Critique de l'idéologie économique. Paris: Le Seuil («Sociologie politique»), 1979. P. 68–69 (переиздано под названием «Le Libéralisme économique. Histoire de l'idée de marché» (Paris: Le Seuil («Points Essais»), 1989.)), с которым Фуко, как нам кажется, порой вступает в диалог (см. ссылку Фуко на эту книгу в «Кратком содержании курса», с. 408 наст. изд.).

[43] Изд. «Gallimard»: «attendre» («ожидание») вместо «atteindre» («достижение»).

[44] ACF и «Gallimard»: было.

[45] Rosanvallon P.  Le Capitalisme utopique. Critique de l'idéologie économique. Paris: Le Seuil («Sociologie politique»), 1979.

[46] Делёз Ж. Портрет Фуко. Переговоры / Пер. В. Ю. Быстрова. СПб.: Наука, 2004. С. 137.

[47] Foucault M.  Nietzsche, Genealogy, History // Language, Counter‑Memory, Practice: Selected Essays and Interviews / Ed. D. F. Bouchard. Ithaca: Cornell Univ. Press, 1977. P. 148. «…Я не являюсь философом в классическом смысле этого термина, говорил Фуко в другом месте, – возможно, я вообще не философ, во всяком случае, я не являюсь хорошим философом, – поскольку я не интересуюсь вечным, не интересуюсь тем, что лишено движения, не интересуюсь тем, что пребывает за игрой видимостей, я интересуюсь событием» (Foucault M.  Dits et Écrits. T. II. 1976–1988. P.: Gallimard, 2001. P. 573).

[48] Фуко М.  Воля к знанию. История сексуальности. Том первый // Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет / Пер. с франц.  С. Табачниковой. М.: Касталь, 1996. С. 191.

[49] Foucault M.  Dits et Écrits. T. II. 1976–1988. P. 234.

[50] Foucault M.  Faire vivre et laisser mourir // Les Temps Modernes. 1991.

[51] Фуко М.  Нужно защищать общество. С. 262.

[52] Фуко  M Рождение социальной медицины // Фуко М. Интеллектуалы и власть: Избранные политические статьи, выступления и интервью. Ч. 3 / Пер. Б. М. Скуратова. М.: «Праксис», 2006. С. 82.

[53] Mauriac С.  Le Temps immobile. Vol. IX: Mauriac et fils. P.: Grasset, 1986. P. 388.

[54] Жан Бодрийяр впоследствии напишет: «В ночь экстрадиции Клауса Круассана телевидение транслирует матч сборной Франции в отборочных соревнованиях чемпионата мира по футболу. Несколько сотен человек участвуют в демонстрации перед тюрьмой Санте, несколько адвокатов заняты разъездами по ночному городу, двадцать миллионов граждан проводят свой вечер перед экраном телевизора. Победа Франции вызывает всеобщее ликование. Просвещенные умы ошеломлены и возмущены столь вызывающим безразличием. Монд  пишет: „21 час. В это время немецкий адвокат был уже вывезен из Санте. Через несколько минут Рошто забьет первый гол“. Мелодрама негодования» (Бодрийяр Ж.  В тени молчаливого большинства, или Конец социального / Пер. Н. В. Суслова. Екатеринбург: Изд‑во Урал, ун‑та. 2000. С. 16–17).

[55] Фуко М.  Жизнь бесславных людей // Интеллектуалы и власть. Ч. 1. С. 256.

[56] Фуко М.  Политическая функция интеллектуала/ Интеллектуалы и власть: Избранные политические статьи, выступления и интервью. Ч. 1. С. 206–207.

[57] Фуко М . Искусство государственного управления // Интеллектуалы и власть. Ч. 2. С. 206. Впрочем, это не мешает Фуко утверждать, что «мы живем в эпоху государственного управления. открытого в XVIII в» (Там же. С. 208).

[58] The Minimalist Self (discussion with Stephen Riggins) // Michel Foucault. Politics. Philosophy. Culture. Interviews and other writings. 1977–1984. New York; L.: Routledge, 1988 P. 12.

[59] Mauriac С.  Le Temps immobile. Vol. IX: Mauriac et fils. P. 328.

[60] Foucault  M. La Rivolta dell. Iran corre sui nastri delli minicassette // Corriere delta sera. 1978. 19 novembre. P. 1. Цит. no: Macey D.  The lives of Michel Foucault: a biography. New York: Pantheon, 1993. P. 407.

[61] См.: Foucault  M Inutile de se soulever? // Le Monde. 1979. 11 mai.

[62] Цит. по: Eribon D.  Michel Foucault et ses contemporains. P.: Fayard, 1994. P. 279. (Опубликовано в Libération. 1984. 30 juin.)

[63] Foucault  M. Interview: (Polemics, Politics and Problematizations) // Essential Works of Foucault. Vol. 1. Ethics / Ed. L. Davis. N.Y., 1997.

[64] Рансьер Ж.  На краю политического / Пер. Б. М. Саратова. М.: Праксис, 2006. С. 41.

[65] Foucault M.  Dits et Écrits. T. II. 1976–1988. P. 470.

[66] Беседа с Мишелем Фуко // Фуко M. Интеллектуалы и власть. Ч. 2. С. 258.

[67] Соловьева Г. Г.  Современный Сократ // Путь в философию. Антология. М., 2001. С. 352.

[68] Foucault  M Dits et Écrits. T. II. 1976–1988. P. 1437.

[69] Беседа с Мишелем Фуко // Фуко М. Интеллектуалы и власть. Ч. 2. С. 214.

[70] McHoul A., Grace W.  A Foucault primer: discourse, power, and the subject. Dunedin (N. Z.): University of Otago Press, 1998. P. VII.