Роза Люксембург Накопление капитала (ПРОДОЛЖЕНИЕ)

"РЕВОЛЮЦИЯ НЕ ЗАКОНЧИЛАСЬ, БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ!"

Роза Люксембург

 

Накопление капитала

(ПРОДОЛЖЕНИЕ)

Отдел третий. Исторические условия накопления

 

Глава двадцать пятая. Противоречия схемы расширенного воспроизводства

В первом отделе мы установили, что марксова схема накопления не дает никакого ответа на вопрос, для кого собственно происходит расширенное воспроизводство. Если взять схему буквально так, как она развита в конце второго тома, то кажется, что капиталистическое производство исключительно только само реализует всю свою прибавочную стоимость и потребляет капитализированную прибавочную стоимость для своих собственных потребностей. Маркс подтверждает это своим анализом схемы, в котором он неоднократно делает попытку осуществить обращение этой схемы только денежными средствами, т. е. спросом капиталистов и рабочих, — попытку, которая приводит его в конце концов к тому, что он вводит в воспроизводство золотопромышленника в качестве deus ex machina. Сюда относится и одно в высшей степени важное место из I тома «Капитала», которое следует толковать в том же самом смысле: «Прежде всего годичное производство должно доставить все те предметы (потребительные стоимости), на счет которых могут быть возмещены вещественные составные части капитала, потребленные в течение года. За исключением этой части остается чистый или прибавочный продукт, в котором заключается прибавочная стоимость. Но из чего состоит этот прибавочный продукт? Быть может из предметов, предназначенных для удовлетворения потребностей и прихотей капиталистов, — предметов, входящих таким образом в их потребительный фонд? Если бы это было так, то прибавочная стоимость была бы прокучена до последнего гроша, и мы имели бы перед собой простое воспроизводство. Для того чтобы накоплять, необходимо часть прибавочного продукта превращать в капитал. Но, не совершая чуда, можно превращать в капитал лишь такие предметы, которые могут быть применены в процессе труда, т. е. средства производства, и далее, такие предметы, которые способны поддерживать жизнь рабочего, т. е. средства существования. Следовательно часть годичного прибавочного труда должна быть потреблена на изготовление средств производства и существования, добавочных к тому количеству их, которое необходимо для возмещения авансированного капитала. Одним словом, прибавочная стоимость лишь потому может быть превращена в капитал, что прибавочный продукт, стоимостью которого она является, уже заключает в себе вещественные элементы нового капитала».

Здесь устанавливаются следующие условия для накопления:

1. Прибавочная стоимость, подлежащая капитализации, сразу рождается на свет в натуральной форме капитала (как добавочные средства производства и добавочные средства существования для рабочих).

2. Расширение капиталистического производства совершается исключительно только при помощи собственных (капиталистически произведенных) средств производства и средств существования.

3. Размер расширения производства (накопления) всякий раз дан наперед размером подлежащей капитализации прибавочной стоимости. Он не может быть больше, потому что он связан с количеством средств производства и средств потребления, представляющих прибавочный продукт, но он не может быть и меньше, так как иначе часть прибавочного продукта в его натуральной форме не нашла бы применения. Пусть такие отклонения вверх и вниз вызывают периодические колебания и кризисы, от которых мы должны здесь отвлечься, но в среднем итоге подлежащий капитализации прибавочный продукт и фактическое накопление должны друг друга покрывать.

4. Так как капиталистическое производство само поглощает весь свой прибавочный продукт, то для накопления капитала нельзя найти границ.

Этим условиям соответствует и марксова схема расширенного воспроизводства. Накопление совершается здесь без того, чтобы хоть в малейшей мере видно было, для кого, для каких новых потребителей происходит в конце концов все возрастающее расширение производства. Схема предполагает следующий ход вещей. Каменноугольная промышленность расширяется, чтобы расширить железоделательную промышленность. Эта последняя расширяется, чтобы расширить машиностроительную промышленность. Машиностроительная промышленность расширяется, чтобы расширить производство средств потребления. Это последнее в свою очередь расширяется для того, чтобы содержать возрастающую армию рабочих углепромышленности, железоделательного и машиностроительного производства, равно как и своих собственных рабочих. И так «ad infinitum» в порочном кругу — по теории Тугана-Барановского. Что марксова схема, будучи рассмотрена  сама по себе, действительно допускает подобное толкование, доказывает хотя бы то обстоятельство, что Маркс после своих собственных неоднократных и ясных утверждений вообще берется изобразить процесс накопления всего капитала в обществе, которое состоит только из капиталистов и рабочих. Места, которые основываются на этом, имеются во всех томах «Капитала».

В I томе, как раз в главе о «превращении прибавочной стоимости в капитал», говорится: «Для того чтобы рассмотреть предмет нашего исследования в совершенно чистом виде, независимо от затемняющих дело побочных обстоятельств, мы должны весь торгующий мир рассматривать как одну нацию и предположить, что капиталистическое производство укрепилось повсеместно и овладело всеми отраслями производства» (стр. 543, примечание 21а).

Во II томе это предложение встречается неоднократно. Так в главе XVII, посвященной обращению прибавочной стоимости, мы читаем:

«Но существует вообще только два исходных пункта — капиталист и рабочий. Третьи лица всех разрядов или должны получать деньги от этих двух классов за какие-нибудь услуги или, поскольку они получают деньги без всяких услуг с своей стороны, они являются совладельцами прибавочной стоимости в форме ренты, процента и пр. Итак класс капиталистов остается единственным исходным пунктом денежного обращения» (стр. 303–304).

Далее в той же главе специально о денежном обращении при условии накопления сказано:

«…Затруднение возникает тогда, когда мы предполагаем накопление денежного капитала не как частный случай, а как общее явление для класса капиталистов. По нашему предположению — при всеобщем и исключительном господстве капиталистического производства — кроме этого класса вообще не существует никаких других классов, кроме класса рабочих» (стр. 318–331).

То же самое встречается еще раз в главе XX:

«Ведь здесь имеется только два класса: рабочий класс, у которого только и есть, что его рабочая сила, и класс капиталистов, которому принадлежит монопольная собственность на средства производства, к числу каковых относятся и деньги» (стр. 392).

B III томе при характеристике процесса капиталистического производства, взятого в целом, Маркс совершенно отчетливо говорит:

«Представим себе, что все общество состоит только из капиталистов и наемных рабочих. Оставим в стороне далее колебания цен, которые препятствуют значительным частям всего капитала возмещаться согласно своим средним соотношениям и неизбежно должны вызывать время от времени всеобщий застой при той универсальной зависимости между различными частями процесса производства, какая развивается в особенности благодаря кредиту. Оставим в стороне также фиктивные предприятия и спекулятивные операции, поощряемые кредитной системой. Тогда кризис мог бы быть объяснен только диспропорциональностью производства в различных отраслях и несоответствием между потреблением самих капиталистов и их накоплением. Но при данном положении вещей возмещение капиталов, вложенных в производство, зависит главным образом от размеров потребительной способности непроизводительных классов, тогда как потребительная способность рабочих ограничена частью законами заработной платы, частью тем, что рабочие лишь до тех пор находят себе занятие, пока они могут быть употреблены в дело с выгодой для класса капиталистов» (часть II, стр. 21). Эта последняя цитата относится к вопросу о кризисах, которые не подлежат нашему рассмотрению; но она недвусмысленно показывает, что Маркс, «в согласии с действительным положением вещей» ставит движение всего капитала в зависимость только от трех категорий потребителей: от капиталистов, рабочих и «непроизводительных классов», т. е. слоев, примыкающих к классу капиталистов («король, поп, профессор, проститутка, солдат»), — слоев, с которыми он во II томе «Капитала» с полным правом разделывается как с представителями производной покупательной силы и следовательно участниками в деле потребления прибавочной стоимости или заработной платы.

Наконец в «Theorien uber den Mehrwert», т. II, ч. 2, стр. 263, в главе «Накопление капитала и кризисы» Маркс формулирует предположения, при которых он рассматривает накопление следующим образом:

«Мы должны здесь только рассмотреть те формы, которые проходит капитал в своем многообразном дальнейшем развитии. Не развиты следовательно те реальные соотношения, в пределах которых происходит действительный процесс производства. Все время предполагалось, что товар продается по своей стоимости. Конкуренция капиталов не рассмотрена, не рассмотрены и кредитное дело и действительное строение общества, которое отнюдь не состоит только из класса рабочих и промышленных капиталистов и где потребители таким образом не совпадают с производителями; первая категория (категория потребителей, доходы которых отчасти являются не первичными, а вторичными — производными от прибыли и заработной платы) здесь значительно шире второй категории производителей, а потому способ расходования ее дохода и размер последнего вызывают в экономике и особенно в процессе обращения и воспроизводства капитала очень большие модификации». Следовательно и здесь, где Маркс говорит уже о «действительном строении общества», он обращает внимание единственно только на соучастников в потреблении прибавочной стоимости и заработной платы, следовательно только на слои, примыкающие к основным капиталистическим категориям производства.

Итак не подлежит никакому сомнению, что Маркс хотел изобразить процесс накопления в обществе, состоящем исключительно из капиталистов и рабочих, при всеобщем исключительном господстве капиталистического способа производства. Но при этих условиях его схема не допускает никакого иного толкования, кроме производства ради производства.

Вспомним второй пример марксовской схемы расширенного воспроизводства:

Первый год

I. 5000 с + 1000 v + 1000 m = 7000 средств производства

II. 1430 с + 285 v + 285 m = 2000 средств потребления

9000

Второй год

I. 5417 с + 1083 v + 1083 m = 7583 средств производства

II. 1583 с + 316 v + 316 m = 2215 средств потребления

9798

Третий год

I. 5869 с + 1173 v + 1173 m = 8215 средств производства

II. 1715 с + 342 v + 342 m = 2399 средств потребления

10 614

Четвертый год

I. 6358 с + 1271 v + 1271 m = 8900 средств производства

II. 1858 с + 371 v + 371 m = 2600 средств потребления

11 500

Накопление протекает здесь непрерывно из года в год по мере того как половина добытой прибавочной стоимости, потребляется капиталистами, а другая половина капитализируется. При капитализации для добавочного капитала, как и для первоначального капитала, сохраняется тот же самый технический базис, т. е. тот же самый органический состав или разделение на постоянный и переменный капитал, и та же самая норма эксплоатации (равная всегда 100%). Капитализированная часть прибавочной стоимости, соответственно с предложением Маркса в I томе «Капитала», появляется на свет сразу в виде дополнительных средств производства и средств существования для рабочих. И то и другое служит для все большего расширения производства в подразделениях I и II. Для кого происходит это прогрессирующее расширение производства, — это на основании предпосылок марксовой схемы определить невозможно. Правда, одновременно с производством расширяется и потребление общества: повышается потребление капиталистов (в первом году оно в итоге представляло собой стоимость в 500 + 142, во-втором 542 + 158, в третьем, 586 + 171, в четвертом 635 + 185), повышается и потребление рабочих; точный показатель последнего — переменный капитал, выраженный в единицах стоимости, растет в обоих подразделениях из года в год. И тем не менее, если оставить в стороне все прочее, возрастающее потребление класса капиталистов во всяком случае не может быть рассматриваемо как цель накопления; наоборот, поскольку потребление имеет место и растет, накопления не происходит, личное потребление капиталистов подходит под точку зрения простого воспроизводства. Спрашивается, для кого же капиталисты производят, когда и поскольку они не потребляют, а проявляют «подвиги воздержания», т. е. накопляют? Еще меньше может быть целью накопления капитала содержание все возрастающей армии рабочих. Потребление рабочих с капиталистической точки зрения является следствием накопления и ни в коем случае не его целью и предпосылкой; в противном случае основы капиталистического производства были бы поставлены на голову. Во всяком случае рабочие могут потребить только часть продукта, соответствующую их переменному капиталу, и ни на йоту больше. Итак, кто реализирует постоянно возрастающую прибавочную стоимость? Схема отвечает: сами капиталисты, и только они. Что же они делают со своей возрастающей прибавочной стоимостью? Схема отвечает: они употребляют ее для все возрастающего расширения своего производства. Эти капиталисты являются стало быть фанатиками расширения производства ради расширения производства. Они строят новые машины, чтобы ими опять-таки строить новые машины. То, к чему мы таким образом приходим, является не накоплением капитала, а расширяющимся производством средств производства без всякой цели, и только смелости и любви Туган-Барановского к парадоксам свойственно принимать эту неустанно вращающуюся в пустом пространстве карусель за верное теоретическое отражение капиталистической деятельности и за действительный вывод из марксова учения[1].

Помимо оборвавшегося в самом начале наброска анализа расширенного воспроизводства, который мы находим во втором томе «Капитала», Маркс дал весьма детальное и ясное изложение своего общего понимания характеристического хода капиталистического накопления на протяжении всего своего труда, особенно в третьем томе. И стоит только вдуматься в это понимание, чтобы без труда убедиться в недостаточности схемы, данной в конце второго тома.

Если проверить схему расширенного воспроизводства именно с точки зрения теории Маркса, то неизбежно приходишь к заключению, что она во многих отношениях находится в противоречии с этой теорией.

Прежде всего схема совершенно не учитывает прогрессирующей производительности труда. Несмотря на накопление, она из года в год предполагает один и тот же состав капитала, т. е. одну и ту же техническую основу процесса производства. В целях упрощения анализа такой прием сам по себе вполне допустим. Абстрагирование от изменений техники, которые идут параллельно накоплению капитала и неразрывно с ним связаны, должно однако быть принято во внимание и учтено по крайней мере потом при исследовании конкретных условий реализации всего общественного продукта и воспроизводств. Но если принять во внимание прогресс производительности труда, то вещественная масса общественного продукта — средства производства и средства потребления — растет много быстрее, чем масса его стоимости, как она дается схемой. Но другой стороной этого прироста массы потребительных стоимостей является и изменение в отношениях стоимости. Согласно строгому ходу марксова доказательства, образующего краеугольный камень его теории, прогрессирующее развитие производительности труда проявляется в том, что состав капитала, равно как и норма прибавочной стоимости не могут при возрастающем накоплении капитала оставаться постоянными, как это предполагается в марксовой схеме. Напротив того, с процессом накопления (с) (постоянный капитал) должен расти в обоих подразделениях не только абсолютно, но и относительно — по отношению к (v + m), т. е. ко всей созданной вновь стоимости (общественное выражение производительности труда); одновременно с этим должен расти постоянный капитал по отношению к переменному; отношение прибавочной стоимости к переменному капиталу или нормы прибавочной стоимости тоже должно возрастать (капиталистическое выражение производительности труда). То обстоятельство, что эти изменения происходят не буквально в каждом году, для дела не существенно. Оно играет такую же роль, как обозначения «первый, второй третий и т. д. год» в марксовой схеме, которые вообще не рассчитаны обязательно на календарный год, а могут означать любые промежутки времени. Наконец изменения в составе капитала, равно как и в норме прибавочной стоимости, могут быть предположены в каком-угодно году — в первом, третьем, пятом, седьмом и т. д. или во втором, шестом, девятом и т. д. Важно только, чтобы они вообще были приняты во внимание и притом как явление периодическое. Но если дополнить соответственно с этим схему, то окажется, что даже при этом методе накопления ежегодно будет возникать возрастающий дефицит в средствах производства и возрастающий избыток в средствах потребления. Конечно Туган-Барановский, преодолевающий на бумаге все трудности, конструирует схему просто с другими пропорциями, причем он из года в год уменьшает переменный капитал на 25%. Так как бумага переносит терпеливо и это арифметическое упражнение, то это служит основанием для Тугана, чтобы «доказывать» с триумфом, что накопление течет как по маслу даже при абсолютном сокращении потребления. Но в конце концов и самому Тугану приходится согласиться с тем, что допущение факта абсолютного уменьшения переменного капитала находится в резком противоречии с действительностью. На самом деле переменный капитал во всех капиталистических странах растет абсолютно, он уменьшается только относительно и по сравнению с еще более быстрым ростом постоянного капитала. Но если мы соответственно с действительным ходом вещей допустим, что из года в год происходит лишь более быстрый рост постоянного капитала и более медленный рост переменного капитала, и что мы имеем возрастающую норму прибавочной стоимости, то обнаружится несоответствие между вещественным составом общественного продукта и составом стоимости капитала. Примем в марксовой схеме для прироста капитала не неизменное отношение постоянного капитала к переменному 5:1, а прогрессивно увеличивающийся состав, например: для второго года 6:1, для третьего года 7:1, для четвертого 8:1. Допустим далее, что мы соответственно с более высокой производительностью труда имеем непрерывно возрастающую норму прибавочной стоимости, — положим, что мы вместо постоянной нормы прибавочной стоимости в 100%, несмотря на относительно уменьшающийся переменный капитал, берем всякий раз прибавочную стоимость, которая принималась для соответствующих лет в марксовой схеме. Наконец будем исходить из того, что капитализации подвергается каждый раз половина присвоенной прибавочной стоимости (исключая подразделения II, которое согласно допущению Маркса в первом году капитализирует больше половины, именно 184 из 285 m). Тогда мы получим следующий результат:

Первый год

I. 5000 с + 1000 v + 1000 m = 7000 средств производства.

II. 1430 с + 285 v + 285 m = 2000 средств потребления.

Второй год

I. 5428 4/7 с + 1071 3/7 v + 1083 m = 7583

II. 1587 5/7 с + 311 2/7 v + 316 m = 2215

Третий год

I. 5903 с + 1139 v + 1173 m = 8215

II. 1726 с + 331 v + 342 m = 2399

234

Четвёртый год

I. 6424 с + 1205 v + 1271 m = 8215

II. 1879 с + 350 v + 371 m = 2399

Если бы накопление происходило таким образом, то обнаружился бы дефицит в средствах производства: на втором году на 16, в третьем на 45, в четвертом на 88. Одновременно с этим оказался бы избыток средств потребления: во втором году на 16, в третьем на 45, в четвертом на 88.

Этот дефицит в средствах производства может быть отчасти кажущимся. В процессе повышения производительности труда рост массы средств производства идет быстрее, чем рост их стоимости, или, выражаясь иначе, происходит удешевление средств производства. Так как при повышении техники производства дело зависит прежде всего не от стоимости, а от потребительной стоимости, т. е. от вещественных элементов капитала, то можно до известной степени принять, что массы средств производства, несмотря на дефицит в их стоимости, хватает для продолжения процесса накопления. Это то же самое явление, которое задерживает падение нормы прибыли и делает его лишь тенденцией. И действительно, падение нормы прибыли, как показывает нам пример, не только задерживается, но даже целиком прекращается. Напротив того, то же самое обстоятельство указывает на избыток неподдающихся сбыту средств потребления, гораздо более значительный, чем его выражение в единицах стоимости. В этом случае остается только либо принудить самих капиталистов подразделения II потребить этот избыток, как обыкновенно поступает с ним Маркс, — для капиталистов подразделения II это направляло бы закон накопления снова по руслу простого воспроизводства, — или признать, что этот излишек сбыть невозможно.

Можно было бы конечно возразить, что от дефицита в средствах производства, который получался в нашем примере, легко избавиться, что для этого стоит только принять, что капиталисты подразделения I более усиленно капитализируют свою прибавочную стоимость. В действительности нет необходимого основания предполагать, что капиталисты, как это принимает Маркс в своем примере, прибавляют к капиталу только половину своей прибавочной стоимости. Допустим, что процессу производительности труда соответствует прогрессивно возрастающая доля капитализированной прибавочной стойкости. Такое предположение допустимо тем более, что одним из последствий прогрессирующей техники является ведь удешевление средств потребления класса капиталистов, так что относительное уменьшение стоимости потребленного ими дохода (по сравнению с капитализированной частью) может выразиться в том же самом или даже в возросшем уровне жизни этого класса. Таким образом мы можем например допустить, что установленный нами дефицит в средствах производства для подразделения I покрывается соответствующим перенесением части потребленной прибавочной стоимости I (которая ведь в этом подразделении, как и все части стоимости продукта, появляется на свет в образе средств производства) на постоянный капитал, и притом во второму году в сумме 114/7, в третьем году в сумме 34 и в четвертом году в сумме 66[2]. Но разрешение одного затруднения увеличивает только другое затруднение. Без дальнейших рассуждений ясно следующее: чем больше капиталисты подразделения I ограничивают относительно свое потребление, чтобы сделать возможным накопление, тем больше в подразделении II остаток средств потребления, не поддающейся сбыту; соответственно с этим оказывается невозможным увеличение постоянного капитала хотя бы только на прежней технической основе. Первое предположение — прогрессирующее относительное ограничение потребления капиталистов I — пришлось дополнить другим предположением — прогрессирующим относительным увеличением личного потребления капиталистов II; ускорение накопления в первом подразделении пришлось дополнить замедлением его во втором подразделении, прогресс техники в одном — регрессом в другом.

Эти результаты не случайны. Сделанные выше попытки имели только целью иллюстрировать при помощи схемы Маркса, что прогрессирующая техника должна, по представлениям самого Маркса, проявляться в относительном росте постоянного капитала по сравнению с переменным. Отсюда вытекает необходимость прогрессирующего изменения в распределении капитализированной прибавочной стоимости между (с) и (v). Но капиталисты марксовой схемы совершенно не в состоянии производить это распределение по своему желанию, так как они в деле капитализации связаны наперед с вещественной формой своей прибавочной стоимости. Так как все расширение производства происходит согласно допущению Маркса исключительно только за счет капиталистически произведенных средств производства и потребления — другие области и формы производства существуют здесь так же мало, как и другие потребители, кроме капиталистов и рабочих обоих подразделений, — и так как, с другой стороны, предположение беспрепятственного продолжения накопления заключается в том, что весь продукт обоих подразделений входит без остатка в обращение, то получается следующий результат: технический характер расширенного воспроизводства заранее строго предписывается здесь капиталистам вещественной формой прибавочной стоимости. Другими словами, расширение производства по марксовой схеме может и должно производиться только на такой технической основе, при которой находит применение вся прибавочная стоимость, произведенная как в I, так и во II подразделении: при этом следует еще иметь в виду, что оба подразделения могут получить элементы своих производств только путем взаимного обмена. Таким образом распределение капитализированной прибавочной стоимости между постоянным и переменным капиталом, равно как и распределение добавочных средств производства и средств потребления (рабочих) между подразделениями I и II, всякий раз наперед даны и определены вещественными отношениями и отношениями стоимости обоих подразделений схемы. А эти вещественные отношения и отношения стоимости уже сами выражают вполне определенный технический характер производства. Этим сказано, что если продолжать накопление при предпосылках марксовой схемы, то данная в какой-нибудь момент техника производства определяет уже наперед технику будущих периодов расширенного воспроизводства. Итак, если мы вместе со схемой Маркса допускаем, что расширение капиталистического производства всегда происходит только за счет прибавочной стоимости, произведенной наперед в форме капитала, и далее, — что является лишь другой стороной того же самого допущения, — что накопление одного подразделения капиталистического производства находится в строжайшей зависимости от накопления в другом подразделении, то получается, что изменение в технической основе производства невозможно (поскольку она выражается в отношении (с) к (v)).

То же самое может быть выражено иначе. Ясно, что прогрессивно возрастающий органический состав капитала, т. е. более быстрый рост постоянного капитала по сравнению с переменным, должен найти свое вещественное выражение в более быстром росте производства средств производства (подразделение I) по сравнению с производством средств потребления (подразделение II). Но подобные отклонения в темпе накопления обоих подразделений прямо-таки исключаются марксовой схемой, основанной на строжайшей равномерности накопления. Само по себе ничто не мешает допускать, что общество с прогрессом накопления и его технического базиса прилагает непрерывно увеличивающуюся часть капитализированной прибавочной стоимости к подразделению средств производства вместо того, чтобы прилагать ее к подразделению средств потребления. Так как оба подразделения производства представляют лишь отрасли одного и того же совокупного общественного производства или, если угодно, части единого предприятия собирательного капиталиста, то против допущения подобного рода прогрессивного перенесения части накопленной прибавочной стоимости — соответственно с техническими требованиями — из одного подразделения в другое ничего нельзя возразить; оно соответствует и действительной практике капитала. Но это допущение возможно лишь постольку, поскольку мы рассматриваем прибавочную стоимость, предназначенную для капитализации, как некоторую массу стоимости. Схемой Маркса и ее соотношениями эта часть прибавочной стоимости связывается однако с определенной вещественной формой, предназначенной прямо для капитализации. Таким образом прибавочная стоимость подразделения II представляется в виде средств потребления. И так как эта прибавочная стоимость может быть реализована только подразделением I, то задуманное перенесение части капитализированной прибавочной стоимости из подразделения II в подразделение I разбивается, во-первых, о вещественную форму этой прибавочной стоимости, с которой подразделение I, очевидно, ничего не может сделать, и, во-вторых, о меновые отношения между обоими подразделениями, обусловливающие то обстоятельство, что перенесению части прибавочной стоимости в продуктах II в I подразделение должно соответствовать равное по стоимости перенесение продуктов I во II подразделение. Итак в пределах связей марксовой схемы не может быть достигнут рост подразделения I более быстрый, чем рост подразделения II. Следовательно, как бы мы ни рассматривали техническое изменение способа производства в процессе накопления, оно не может быть проведено без того, чтобы не нарушить основных отношений марксовой схемы.

Далее. Раз капитализированная прибавочная стоимость по схеме Маркса в следующий период производства входит всякий раз непосредственно и без остатка в процесс производства, то она уже заранее имеет натуральную форму, которая допускает ее применение (кроме потребляемой части) только этим способом.

Образование и накопление прибавочной стоимости в денежной форме в виде капитала, ищущего приложения, согласно этой схеме невозможно. Для отдельного капитала сам Маркс принимает за свободную денежную форму капитала: во-первых, постепенное осаждение денег, которое соответствует снашиванию основного капитала и предназначено для того, чтобы его потом обновить, и, во-вторых, денежные суммы, которые представляют реализованную прибавочную стоимость, но еще не достигли той минимальной величины, которая необходима, чтобы они могли быть затрачены. Но оба источника свободного капитала в денежной форме с точки зрения всего капитала не принимаются во внимание. Ибо если мы предположим, что только часть реализованной общественной прибавочной стоимости имеется в виде денежной формы и ищет приложения, то тотчас же возникает вопрос: кто же купил эту часть в ее натуральной форме и кто дал за это деньги? Если ответить: другие капиталисты, то в кассе капиталистов, — как она представлена в схеме обоими подразделениями, — и эта часть прибавочной стоимости должна считаться действительно затраченной и нашедшей себе применение в производстве, и мы опять возвращаемся к непосредственному и безостаточному приложению прибавочной стоимости.

Но если факт осаждения в денежной форме части прибавочной стоимости в руках одних капиталистов означает осаждение соответствующей части прибавочного продукта в его вещественной форме в руках других капиталистов; если накопление реализованной прибавочной стоимости у одних означает нереализуемость прибавочной стоимости у других, то ведь капиталисты являются друг для друга единственными покупателями прибавочной стоимости. Но этим беспрепятственное течение воспроизводства, а следовательно, и накопления, как его характеризует схема, было бы прервано. Мы имели бы кризис, но не кризис от перепроизводства, а исключительно от стремления к накоплению, — кризис, как он представлялся Сисмонди.

В одном месте своих «Теорий» Маркс отчетливо заявляет, что он «здесь вовсе не рассматривает того случая, когда накоплено больше капитала, чем та масса, которую можно применить в производстве, и когда она например зря лежит в форме денег у банкиров. Отсюда ссужение денег за границу и т. д.»[3]. Маркс указывает, что эти явления относятся к главе о конкуренции. Но важно установить, что его схема прямо исключает образование подобного рода избыточного капитала.

Конкуренция, как бы мы широко ни понимали это понятие, не может, очевидно, создавать ни стоимостей, ни следовательно капитала, которые не получены из процесса воспроизводства.

Схема таким образом исключает скачкообразное расширение производства. Она допускает только непрерывное расширение его, которое идет в ногу с образованием прибавочной стоимости и покоится на идентичности реализации и капитализации прибавочной стоимости.

По той же причине схема предполагает накопление, которое захватывает равномерно оба подразделения, следовательно все отрасли капиталистического производства. Расширение сбыта скачками здесь исключается точно так же, как одностороннее развитие отдельных отраслей капиталистического производства, которые далеко забегали бы вперед по сравнению с другими.

Следовательно схема предполагает движение всего капитала, которое противоречит действительному ходу капиталистического развития. История капиталистического способа производства характеризуется на первый взгляд двумя фактами: с одной стороны периодической скачкообразной экспансией всего поля производства и, с другой стороны, в высшей степени неравномерным развитием различных отраслей производства. История английской хлопчатобумажной промышленности, представляющая самую характерную главу в истории капиталистического способа производства, начиная с последней четверти XVIII века и вплоть до 70-х годов XIX века, оказывается совершенно необъяснимой с точки зрения марксовой схемы.

Наконец схема противоречит пониманию капиталистического процесса, взятого в целом, и его ходу, как он был охарактеризован Марксом в III томе «Капитала». Основная мысль этого понимания заключается в имманентном противоречии между способностью производительной силы к безграничной экспансии и ограниченной способностью к экспансии общественного потребления при капиталистических отношениях распределения. В главе XV, посвященной «развитию внутренних противоречий закона» (падения нормы прибыли), Маркс дает следующую детальную картину:

«Предполагая наличность необходимых средств производства, т. е. достаточное накопление капитала, создание прибавочной стоимости при данной ее норме прибавочной стоимости, следовательно при данной степени эксплоатации труда, находит себе предел только в рабочем населении, а при данном рабочем населении оно находит себе предел только в степени эксплоатации труда. И капиталистический процесс производства по существу заключается в производстве прибавочной стоимости, представляемой прибавочным продуктом или соответственной частью произведенных товаров, в которой овеществлен неоплаченный труд. Никогда не следует забывать, что производство этой прибавочной стоимости, — а обратное превращение некоторой части ее в капитал или накопление образует интегральную часть этого производства прибавочной стоимости, — является непосредственной целью и определяющим мотивом капиталистического производства. Поэтому никогда нельзя представить его таким, каким оно не бывает, именно таким производством, которое имеет своей непосредственной целью потребление или изготовление предметов потребления для капиталистов (и конечно еще менее для рабочих. — Р. Л.). При этом был бы совершенно забыт его специфический характер, который находит себе выражение во всех внутренних отношениях этого производства. Добывание этой прибавочной стоимости образует непосредственный процесс производства, для которого, как мы сказали, не существует иных пределов, кроме указанных выше. Как только то количество прибавочного труда, которое можно выжать, овеществилось в товарах, прибавочная стоимость произведена, но этим производством прибавочной стоимости закончен только первый акт капиталистического процесса производства — непосредственный процесс производства. Капитал всосал столько-то неоплаченного труда. С развитием процесса, который выражается в понижении нормы прибыли, масса производимой таким образом прибавочной стоимости достигает чудовищных размеров. Теперь наступает второй акт процесса. Вся масса товаров, весь продукт как та его часть, которая вмещает постоянный и переменный капитал, так и часть, представляющая прибавочную стоимость, должна быть продана. Если этого не происходит или если это происходит только отчасти, или если товар продается лишь по ценам, которые ниже цен производства, то хотя рабочего и эксплоатировали, но эта эксплоатация не реализуется как таковая для капиталиста, причем может вовсе не последовать реализации выжатой прибавочной стоимости или последует только частичная реализация ее, соединенная с потерей части или даже всего капитала. Условия непосредственной эксплоатации и условия ее реализации не тождественны. Они не совпадают не только по месту и времени, но и в понятии. Первые ограничены только производительной силой общества, вторые — пропорциональностью различных отраслей производства и потребительной силой общества. Но это последнее определяется не абсолютной производительной силой и не абсолютной потребительной способностью, но потребительной способностью на основе антагонистических отношений распределения, которые сводят потребление огромной массы общества к минимуму, изменяющемуся лишь в более или менее узких границах. Она ограничена далее стремлением к накоплению, к увеличению капитала и к производству прибавочной стоимости в расширяющемся масштабе. Таков закон капиталистического производства, диктуемый постоянными революциями в самых методах производства, обесценением имеющегося капитала, постоянно сопровождающим такие перевороты, всеобщей конкурентной борьбой, необходимостью совершенствовать производство и расширять его размеры ради одного только сохранения и под угрозой гибели. Поэтому рынок должен постоянно расширяться, так что взаимозависимость рыночных отношений и определяющие ее условия все более принимают характер независимого от производителей естественного закона и все менее поддаются контролю. Внутреннее противоречие стремится найти себе разрешение в расширении внешнего поля производства. Но чем более развивается производительная сила, тем более впадает она в противоречие с тем узким базисом, на котором покоится потребление. На этой основе, полной противоречий, отнюдь не противоречие то явление, что избыток капитала связан с возрастающим избытком населения, потому что, хотя при соединении избытка капитала с избытком населения масса производимой прибавочной стоимости выросла бы, но именно потому выросло бы и противоречие между теми условиями, при которых эта прибавочная стоимость производится, и теми условиями, при которых она реализуется»[4].

Если сравнить это описание со схемой расширенного воспроизводства, то они отнюдь не совпадают. По схеме между производством прибавочной стоимости и ее реализацией нет никакого внутреннего противоречия, напротив того, между ними есть внутреннее тождество. Прибавочная стоимость уже заранее появляется здесь на свет в натуральной форме, рассчитанной исключительно только на потребности накопления. Она уже из мест производства выходит как добавочный капитал. Этим дана ее способность к реализации, — именно в стремлении самих капиталистов к накоплению. Эти последние, как класс, наперед заставляют производить присвоенную ими прибавочную стоимость в вещественной форме, которая делает возможным и обусловливает ее применение для дальнейшего накопления. Реализация прибавочной стоимости и ее накопление являются здесь лишь двумя сторонами одного и того же явления; они в понятии идентичны. Для процесса воспроизводства, как он представлен в схеме, потребительная сила общества тоже не является поэтому границей для производства. Расширение производства из года в год идет здесь автоматически вперед без того, чтобы потребительская сила общества вышла за пределы «антагонистических отношений распределения». Этот автоматический прогресс расширения производства — накопления — несомненно является для капиталистического производства «законом под угрозой гибели». Но согласно анализу III тома «Капитала» «рынок должен поэтому постоянно расширяться», «рынок», очевидно, должен выйти за пределы потребления рабочих и капиталистов. И когда Туган-Барановский интерпретирует следующее непосредственно за этим предложение Маркса: «внутреннее противоречие стремится найти себе разрешение в расширении внешнего поля производства» в том смысле, что Маркс будто бы подразумевал под «внешним полем производства» само производство, то он насилует этим не только дух языка, но и ясный ход мысли Маркса. «Внешнее поле производства» означает здесь ясно и недвусмысленно не само производство, а потребление, которое «должно постоянно расширяться». Что Маркс думал именно так, а не иначе, — об этом достаточно свидетельствует следующее место из «Теорий прибавочной стоимости»: «Поэтому Рикардо поступал последовательно, когда он отрицал необходимость расширения рынка с расширением производства и ростом капитала. Весь капитал, имеющийся в какой-нибудь стране, может быть с выгодой применен в этой стране. Он полемизировал поэтому с Адамом Смитом, который, с одной стороны, высказывает его (Рикардо) взгляд и со свойственным ему разумным инстинктом противоречит этому взгляду»[5].

Приведем еще одно место из Маркса, которое отчетливо показывает, что Маркс был совершенно чужд мысли Туган-Барановского о производстве ради производства: «Кроме того, как мы видели (книга II, отдел 3), совершается непрерывное обращение между постоянным капиталом и переменным капиталом (даже оставляя в стороне ускорение накопления) — обращение, которое прежде всего независимо от личного потребления в том смысле, что оно никогда в него не входит, но которое в конечном счете ограничено личным потреблением, потому что производство постоянного капитала совершается не ради него самого, но только потому, что он более потребляется в тех отраслях производства, продукты которых входят в личное потребление»[6].

По схеме II тома, за которую только и цепляется Туган-Барановский, рынок, правда, тождествен производству. Расширить рынок здесь значит расширить производство, потому что производство само является здесь исключительным рынком (потребление рабочих — только момент производства, именно воспроизводство переменного капитала). Поэтому расширение производства и рынка имеет одну и ту же границу — величину общественного капитала или степень уже достигнутого накопления. Чем больше выжато прибавочной стоимости — в натуральной форме капитала, — тем больше может быть накоплено, а чем больше она накопляется, тем больше может быть применено, реализовано прибавочной стоимости в форме капитала, которая является его натуральной формой. Следовательно согласно схеме, противоречия, отмеченного в анализе III тома, не существует. Здесь в процессе, как он представлен схемой, нет никакой необходимости постоянно расширять рынок за предел потребления капиталистов и рабочих, и ограниченная потребительная способность общества вовсе не является препятствием для беспрепятственного хода производства и для его неограниченной способности к расширению. Схема, правда, допускает кризисы, но исключительно вследствие недостатка пропорциональности производства, т. е. вследствие отсутствия общественного контроля над процессом производства. Напротив того, она исключает глубокое основное противоречие между производительной и потребительной способностью капиталистического общества — противоречие, которое возникает именно из накопления капитала, периодически проявляется в кризисах и побуждает капитал к постоянному расширению рынка.

Глава двадцать шестая. Воспроизводство капитала и его среда

Итак марксова схема расширенного воспроизводства не сумела объяснить нам процесс накопления, как он происходит в действительности и как он развивается исторически. Почему это случилось? Исключительно благодаря предпосылкам самой схемы. Эта схема ставит себе целью представить процесс накопления в предположении, что капиталисты и рабочие являются единственными представителями общественного потребления. Мы видели, что Маркс во всех трех томах «Капитала» последовательно и сознательно принимает всеобщее и исключительное господство капиталистическою способа производства за теоретическую предпосылку своего анализа. При таких условиях, как условия схемы, нет конечно никаких других общественных классов, кроме капиталистов и рабочих, все «третьи лица» капиталистического общества — чиновники, представители либеральных профессий, духовенство и т. д. — как потребители, должны быть причислены к этим обоим классам, преимущественно к классу капиталистов. Это предположение является теоретическим приемом, вызванным необходимостью, — в действительности нигде нет и не было самодовлеющего капиталистического общества с исключительным господством капиталистического производства, — но оно является вполне допустимым теоретическим приемом там, где оно не изменяет условий самой проблемы, а помогает лишь представить ее в чистом виде. Так обстоит дело с анализом простого воспроизводства всего общественного капитала. Здесь сама проблема покоится на следующей фикции: в обществе, производящем капиталистически, производящем следовательно прибавочную стоимость, вся прибавочная стоимость потребляется теми, кто ее присваивает, — классом капиталистов. Надо показать, как складывается при этих условиях общественное производство и воспроизводство. Здесь сама постановка проблемы предполагает, что производство не знает никаких других потребителей, кроме капиталистов и рабочих; она находится следовательно в полном согласии с предпосылкой Маркса, т. е. с всеобщим и исключительным господством капиталистического способа производства. Одна фикция теоретически совпадает с другой. Точно так же можно допустить предположение абсолютного господства капитализма при анализе накопления отдельного капитала, как он дан в первом томе «Капитала». Воспроизводство отдельного капитала является элементом всего общественного воспроизводства, но элементом, движение которого протекает самостоятельно в противоречии с движением прочих элементов, причем движение всего общественного капитала дает не механическую сумму движений отдельных капиталов, а своеобразно измененный результат. Если даже сумма стоимости отдельных капиталов и суммы, которые получаются, если сложить отдельно стоимости их составных частей — постоянного и переменного капитала и прибавочной стоимости, — и совпадают в точности с величиной стоимости всего общественного капитала — его обеих составных частей и всей прибавочной стоимости, — то вещественные представления этих стоимостей и соответствующих частей общественного продукта все-таки совершенно разойдутся с овеществленными отношениями стоимости отдельных капиталов. Следовательно отношения воспроизводства отдельных капиталов в их вещественной форме не совпадают ни между собой, ни с соответствующими отношениями воспроизводства всего капитала. Каждый отдельный капитал совершает свое обращение и следовательно накопление вполне самостоятельно; он в этом — при нормальном течении процесса обращения — лишь постольку зависит от других, поскольку он вообще должен реализовать свой продукт и найти средства производства, необходимые для его индивидуальной деятельности. Связана ли эта реализация и сами эти средства производства с капиталистическими производящими кругами или нет, для отдельного капиталиста совершенно безразлично. Напротив того, для анализа накопления отдельного капитала наиболее удобной теоретической предпосылкой является допущение, что капиталистическое производство является единственной средой этого процесса, т. е. что оно достигло всеобщего и исключительного господства[7].

Но тут возникает вопрос, можем ли мы отнести предпосылки, которые служат основанием для простого воспроизводства, ко всему капиталу.

Что Маркс в действительности отождествлял условия накопления всего капитала с условиями накопления отдельного капитала, он сам ясно подтверждает в следующем месте:

«Вопрос нужно теперь формулировать так: предполагая всеобщее накопление , т. е. предполагая, что во всех отраслях производства капитал более или менее накопляется, — а это в действительности является условием капиталистического производства, побудительным мотивом капиталистов, как таковых, равно как и убеждением лица, образующего сокровище, к накоплению денег (это необходимо также для того, чтобы капиталистическое производство продолжалось), — в чем заключаются условия этого всеобщего накопления и в чем выражается это последнее?»

И он отвечает: «Следовательно и условия для накопления капитала совершенно такие же, что и для его первоначального производства и воспроизводства вообще . Но эти условия заключаются в том, чтобы на часть денег был куплен труд, а на другую часть товары (сырые материалы, машины и т. д.)». «Следовательно накопление нового капитала может происходить только при тех условиях, при которых происходит воспроизводство уже существующего капитала»[8].

В действительности реальные условия при накоплении всего общественного капитала совсем другие, чем для отдельного капитала и при простом воспроизводстве. Проблема покоится на таком вопросе: как складывается общественное воспроизводство при том условии, что возрастающая часть прибавочной стоимости не будет потребляться капиталистами, а затрачиваться на расширение производства? Расходование общественного продукта — мы оставляем в стороне возмещение постоянного капитала — только на потребление рабочих и капиталистов здесь наперед исключается, и это обстоятельство является существеннейшим моментом проблемы. Но этим исключается также и возможность реализации всего продукта самими рабочими и капиталистами. Они сами в состоянии реализовать только переменный капитал, использованную часть постоянного капитала и потребленную часть прибавочной стоимости; они могут таким образом обеспечить только условия для возобновления производства в прежнем масштабе. Напротив того, предназначенная для капитализации часть прибавочной стоимости никак не может быть реализована самими рабочими и капиталистами. Следовательно реализация прибавочной стоимости в целях накопления в обществе, состоящем только из рабочих и капиталистов, является неразрешимой задачей. Замечательно, что все теоретики, анализировавшие проблему накопления, — от Рикардо и Сисмонди до Маркса — исходили как раз из этой предпосылки, которая делала решение проблемы невозможным. Правильное предчувствие необходимости для реализации прибавочной стоимости «третьих лиц», т. е. таких потребителей, которые не входят в число непосредственных агентов капиталистического производства — рабочих и капиталистов, приводило к разного рода уловкам: к «непроизводительному потреблению», которое у Мальтуса представлено феодальными землевладельцами, у Воронцова — милитаризмом, а у Струве — либеральными профессиями и прочими придатками класса капиталистов, — и далее к привлечению внешней торговли, которая у всех скептиков накопления от Сисмонди до Николая-она играла огромную роль в качестве предохранительного клапана. Неразрешимость задачи, с другой стороны, вела к отказу от накопления, как у Кирхмана и Родбертуса, или по крайней мере к мнимой необходимости по возможности сокращать накопление, как у Сисмонди и его русских эпигонов — народников.

Лишь глубочайший анализ и точное схематическое представление процесса всего общественного производства, данные Марксом, именно его гениальная разработка проблемы простого воспроизводства, — лишь они дали возможность вскрыть животрепещущий вопрос проблемы накопления и больное место прежних попыток ее решения. Анализ накопления всего капитала, который обрывается у Маркса в самом начале и над которым сверх того, как упомянуто, господствует невыгодная для проблемы полемика против смитовского анализа, непосредственно не дал никакого готового решения проблемы; напротив того, он был затруднен предположением наличности безраздельного господства капиталистического способа производства. Но как раз весь анализ простого воспроизводства у Маркса и характеристика всего капиталистического процесса с его внутренними противоречиями и их развитием (в III томе «Капитала») содержат implicite решение проблемы и накопления — решение, которое согласуется с остальными частями учения Маркса, с историческим опытом, и повседневной практикой капитализма, — и тем самым дают возможность дополнить исследование тем, чего в схеме недостает. При ближайшем рассмотрении сама схема расширенного воспроизводства обнаруживает свою недостаточность во всех отношениях и указывает на обстоятельства, которые находятся вне капиталистического накопления и производства.

До сих пор мы рассматривали расширенное воспроизводство только с одной стороны, именно с точки зрения вопроса о том, как реализуется прибавочная стоимость. Это была та трудность, которая составляла исключительное занятие скептиков вплоть до настоящего времени. Реализация прибавочной стоимости является на самом деле жизненным вопросом капиталистического накопления. Если мы для простоты совершенно оставим в стороне потребительный фонд капиталистов, то реализация прибавочной стоимости в виде первого условия потребует круга покупателей вне капиталистического общества. Мы говорим покупателей, а не потребителей, ибо говоря о реализации прибавочной стоимости, мы наперед ничего не говорим о вещественной форме ее. Решающим является то, что прибавочная стоимость может быть реализована не рабочими и не капиталистами, а только общественными слоями или обществами, которые сами не производят капиталистически. При этом мыслимы два различных случая. Капиталистическое производство поставляет средства потребления в количестве, превышающем его собственные потребности (потребности рабочих и капиталистов), и покупателями этих средств потребления являются некапиталистические слои и страны. Такова например английская хлопчатобумажная промышленность, которая в продолжение первых двух третей XIX столетия (а отчасти еще теперь) поставляла бумажные ткани крестьянству, городской мелкой буржуазии на европейском континенте, а также крестьянству Индии, Америки, Африки и т. д. Здесь мы имели дело с потреблением некапиталистических слоев и стран, которое создало базис для колоссального развития хлопчатобумажной промышленности в Англии[9]. Но для этой хлопчатобумажной промышленности развилась в самой Англии обширная машиностроительная промышленность, которая поставляла веретена и ткацкие станки, а затем в связи с ней металлургическая и каменноугольная промышленность. В этом случае подразделение II (средств потребления) в возрастающей степени реализовало свои продукты в некапиталистических общественных слоях, причем оно со своей стороны создавало благодаря собственному накоплению возрастающий спрос на отечественные продукты подразделения I (средств производства) и этим самым способствовало реализации прибавочной стоимости и возрастающему накоплению этого подразделения.

Возьмем обратный случай. Капиталистическое производство поставляет средства производства в количестве, превышающем его собственные потребности, и находит покупателей в некапиталистических странах. Так например английская промышленность в первой половине XIX столетия поставляла американским и австралийским государствам материалы для железнодорожного строительства. Железнодорожное строительство в какой-нибудь стране само по себе далеко еще не означает, что в ней господствует капиталистический способ производства. В действительности железные дороги сами по себе были лишь во всех подобных случаях одной из первых предпосылок для развития капиталистического производства. Такой же пример являет собой германская химическая промышленность, поставляющая средства производства в виде красок, которые находят массовый сбыт в некапиталистически производящих странах Азии, Америки и т. д.[10] Здесь подразделение I реализует свои продукты во внекапиталистических кругах. Возникающее отсюда прогрессивное расширение подразделения I вызывает в стране капиталистического производства соответствующее расширение подразделения II, которое поставляет средства потребления для возрастающей армии рабочих подразделений I.

Каждых из этих случаев отличается от схемы Маркса. В первом случае продукт подразделения II превышает потребности обоих подразделений — их переменный капитал и потребленную часть прибавочной стоимости; во втором случае продукт подразделения I превосходит величину постоянного капитала обоих подразделений, даже если принять во внимание его увеличение в целях расширения производства. В обоих случаях прибавочная стоимость появляется на свет не в натуральной форме, которая делала бы возможным и обусловливала бы его капитализацию внутри одного из обоих подразделений. В действительности оба эти типичных случая на каждом шагу взаимно перекрещиваются, друг друга дополняют и друг друга переходят.

Один пункт кажется при этом неясным. Если например избыток в средствах потребления, скажем хлопчатобумажных тканей, находит себе сбыт в некапиталистических кругах, то ясно, что эти ткани как капиталистический товар представляют не только прибавочную стоимость, но и постоянный и переменный капитал. Допущение, что именно товары, которые нашли себе сбыт вне кругов капиталистического общества, представляют только прибавочную стоимость, кажется совершенно произвольным. С другой стороны, оказывается, что в этом случае и другое подразделение (I) не только реализует свою прибавочную стоимость, но что оно может и накоплять, не сбывая однако своего продукта вне обоих подразделений капиталистического производства. Но оба эти возражения только кажущиеся, они устраняются пропорциональным распределением стоимости всей массы продуктов на ее соответствующие части. При капиталистическом производстве не только весь общественный продукт, но и всякий отдельный товар содержит прибавочную стоимость. Но это не мешает тому, чтобы весь общественный продукт мог быть представлен в виде трех отдельных частей, которые по своей стоимости соответствуют потребленному обществом постоянному капиталу, переменному капиталу и выжатой прибавочной стоимости, — как делает отдельный капиталист, который при последовательной продаже своей товарной массы сперва принимает в расчет возмещение затраченного им постоянного, а затем переменного капитала (или менее правильно, но в большем соответствии с практикой: сперва свой основной, а затем свой оборотный капитал), чтобы записать потом остаток от выручки в виде прибыли. При простом воспроизводстве этим пропорциям стоимости соответствует и вещественная форма всего продукта: постоянный капитал появляется вновь в форме средств производства, переменный — в форме средств существования для рабочих и прибавочная стоимость — в форме средств существования для капиталистов. Но в таком категорическом смысле — при потреблении всей прибавочной стоимости капиталистами — простое воспроизводство является, как мы знаем, теоретической фикцией. Что касается расширенного воспроизводства или накопления, то и здесь, согласно марксовой схеме, существует строгая пропорциональность между составом стоимости общественного продукта и его вещественной формой: в части своей, предназначенной для капитализации, прибавочная стоимость сразу появляется на свет соответствующим образом распределенной на вещественные средства производства и средства существования для рабочих, — на части, которые соответствуют расширению производства на данном техническом базисе. Но это понимание, которое покоится на самодовлеющем характере и изолированности капиталистического производства, как мы видели, терпит крушение на реализации прибавочной стоимости. Если мы допустим, что прибавочная стоимость реализуется вне капиталистического производства, то этим уже дано, что его вещественная форма не имеет никакого отношения к потребностям самого капиталистического производства. Его вещественная форма соответствует потребностям тех некапиталистических кругов, которые делают возможной его реализацию. Поэтому капиталистическая прибавочная стоимость может появиться на свет либо в форме средств потребления, как например хлопчатобумажных тканей, либо в форме средств производства, как например железнодорожных материалов. То обстоятельство, что реализованная прибавочная стоимость, заключающаяся в продуктах одного подразделения, содействует и реализации прибавочной стоимости другого подразделения при следующем за этим расширении производства, совершенно не изменяет того факта, что общественная  прибавочная стоимость как целое реализована отчасти прямо, а отчасти косвенно вне обоих подразделений. Это то же самое, как в случае с отдельным капиталистом, который может реализовать свою прибавочную стоимость, даже когда весь его товар служит лишь для возобновления переменного или постоянного капитала какого-нибудь другого капиталиста.

Однако реализация прибавочной стоимости не является единственным существенным моментом воспроизводства. Положим, что подразделение I сбыло прибавочную стоимость вне пределов обоих подразделений и что оно может начать накопление. Допустим далее, что оно имеет в виду новое расширение сбыта в указанных кругах. Но этим все-таки дается лишь половина условий для накопления.

В качестве второй предпосылки для накопления здесь выступает необходимость найти соответствующие вещественные элементы для расширения производства. Но откуда их взять, раз мы только что превратили прибавочную стоимость в форме продуктов I, т. е. средств производства — в деньги, и притом сбыли ее вне капиталистического производства. Сделка, которая помогла нам в деле реализации прибавочной стоимости, в то же самое время лишила нас предпосылок для превращения этой реализованной прибавочной стоимости в форму производительного капитала. Таким образом оказывается, что мы попали из огня в полымя. Рассмотрим вопрос поближе.

Мы оперируем здесь с (с) как в подразделении I, так и в подразделении II, как если бы оно представляло собой всю постоянную часть капитала производства. Но это, как мы знаем, неверно. Мы только ради простоты схемы оставили в стороне тот факт, что (с), фигурирующее в I и во II подразделениях, является лишь частью всего постоянного капитала, именно той частью, которая ежегодно оборачивается, потребляется в течение периода производства и переносится на продукт. Но было бы совершенно абсурдно предполагать, что капиталистическое (да и всякое другое) производство потребляет в течение каждого периода производства весь свой постоянный капитал и что оно на протяжении каждого периода создает его вновь. Напротив, на фоне производства, как оно представлено в схеме, вся огромная масса средств производства предполагается данной наперед; их периодическое полное возобновление обозначено в схеме ежегодным возобновлением их использованных частей. С возрастанием производительности труда и расширением размеров производства эта масса средств производства растет не только абсолютно, но и относительно, по сравнению с той частью, которая в данное время потребляется в производстве. Но в то же время растет и потенциальная роль постоянного капитала. Для расширения производства прежде всего принимается во внимание сильнейшее напряжение этой части постоянного капитала, а не непосредственное увеличение ее стоимости.

«В добывающей (занятой добычей сырых материалов) промышленности, например в горном деле и т. п., сырые материалы не составляют ни малейшей доли авансируемого капитала. Здесь предмет труда не является продуктом предшествующего труда, но даруется безвозмездно самой природой. Таковы руды, каменный уголь, камни и т. д. Постоянный капитал состоит здесь почти исключительно из таких средств труда, к которым очень легко приложить увеличенное количество труда (например путем установления дневных и ночных смен рабочих). Однако при прочих равных условиях масса и стоимость продукта растут прямо пропорционально приложенному количеству труда. Как в первый день производства, здесь идут рука об руку оба первоначальные фактора, создающие продукты, а вместе с тем создающие и вещественные элементы капитала — человек и природа. Благодаря эластичности рабочей силы область накопления расширяется без предварительного увеличения постоянного капитала. Правда, в сельском хозяйстве семена и удобрения играют такую же роль, как сырой материал в промышленности, и невозможно было бы увеличить площадь посева, если не имеется большого количества семян. Но раз этот сырой материал и средства труда имеются, даже чисто механическая обработка, как известно, изумительно повышает количество продукта. Увеличенное количество труда, доставленное прежним числом рабочих, повышает таким образом плодородие почвы, не требуя никаких новых затрат на средства труда. Это опять-таки прямое воздействие человека на природу, становящееся непосредственным источником повышенного накопления без всякого участия нового капитала. Наконец в промышленности в собственном смысле этого слова каждая добавочная затрата на труд предполагает собственную добавочную затрату на сырые материалы, но вовсе не обязательно на средства труда. А так как земледелие и добывающая промышленность доставляют фабрикующей промышленности ее собственные сырые материалы для ее орудий труда, то на пользу последней идет и то добавочное количество продуктов, которое создается первыми без добавочной затраты капитала. Общий итог будет таков: овладевая двумя первоначальными факторами богатства, рабочей силой и землей, капитал приобретает способность расширения, позволяющую ему вывести элементы своего накопления за границы, определяемые, повидимому, его собственной величиной, т. е. стоимостью и массой тех уже произведенных средств производства, в которых реализуется бытие капитала»[11].

Но совершенно нельзя понять, почему все необходимые средства производства и средства потребления должны быть произведены только капиталистически. Правда, именно это допущение лежит в основе марксовой схемы накопления, но оно не соответствует ни повседневной практике и истории капитала, ни специфическому характеру этого способа производства. В первой половине XIX столетия прибавочная стоимость в Англии выходила из процесса производства большей частью в виде хлопчатобумажных тканей. Но вещественные элементы ее капитализации — хлопок из рабовладельческих штатов Северной Америки или хлеб (средства существования для английских рабочих) из житниц крепостной России — хотя и представляли собой прибавочный продукт, но отнюдь не прибавочную стоимость. Насколько капиталистическое накопление зависит от этих некапиталистически произведенных средств производства, показывает хлопковый кризис в Англии, который явился результатом прекращения работ на плантациях вследствие гражданской войны, или кризис в европейской полотняной промышленности, который был следствием прекращения подвоза льна из крепостной России благодаря Восточной войне. Стоит лишь впрочем вспомнить о той роли, которую играл подвоз крестьянского, следовательно некапиталистически произведенного, хлеба для прокормлении масс промышленных рабочих Европы (т. е. как элемент переменного капитала), чтобы понять, насколько сильно капиталистическое накопление связано в действительности благодаря своим вещественным элементам с некапиталистическими кругами.

Впрочем самый характер капиталистического производства исключает ограничение его только капиталистически произведенными средствами производства. Существенным средством в погоне отдельного капитала за повышением нормы прибыли является стремление к удешевлению элементов постоянного капитала. С другой стороны, беспрестанное повышение производительности труда как важнейший метод повышения нормы прибавочной стоимости предполагает безграничное использование всех данных природой и землей материалов и условий и связано с подобного рода использованием этих последних. В этом отношении капитал по самому своему существу и характеру своего бытия не допускает никаких ограничений. Капиталистический способ производства как таковой до настоящего времени, после нескольких столетий его развития, охватывает пока еще лишь часть всего производства земного шара; районами его распространения до настоящего времени являются преимущественно маленькая Европа, где он тоже не достиг еще господства в целых областях и в ряде отраслей (каковы крестьянское хозяйство и самостоятельное ремесло), а затем значительная часть Северной Америки и отдельные места на континентах других частей света. В общем капиталистический способ производства до настоящего времени ограничен преимущественно промышленностью стран умеренного пояса, в то время как например на востоке и на юге он сделал лишь сравнительно незначительные успехи. А потому, если бы ему пришлось пользоваться исключительно только элементами производства, которые можно добыть в этих узких границах, он не достиг бы своей теперешней высоты, и его развитие вообще было бы невозможно. С самого своего начала капиталистический способ производства по формам и законам своего движения рассчитан на весь земной шар как на сокровищницу производительных сил. В своем стремлении к присвоению производительных сил в целях эксплоатации капитал рыщет по всему свету, запасается средствами производства из всех уголков земли, захватывает или приобретает их независимо от степени развития их культуры и общественных форм. Вопрос о вещественных элементах накопления капитала, — а его далеко нельзя разрешить вещественной формой капиталистически произведенной прибавочной стоимости, — превращается в совершенно другой вопрос: для производительного приложения реализованной прибавочной стоимости необходимо, чтобы капитал все более и более захватывал весь земной шар, чтобы он для своих средств производства имел качественно и количественно безграничный выбор.

Использование новых районов сырья в неограниченном количестве необходимо как для того, чтобы обезопасить себя от возможных превратностей и перерывов в подвозе сырья из старых источников, так и на случай внезапного расширения общественных потребностей. Это составляет одну из необходимых предпосылок процесса накопления в его эластичности и в его способности к расширению. Когда междоусобная война в Америке прервала подвоз в Англию хлопка и вызвала в округе Ланкашир знаменитый «хлопковый голод», в Египте, как по мановению волшебной палочки, возникли в кратчайший срок колоссальные хлопчатобумажные плантации. Восточная деспотия, связанная с исконными барщинными отношениями, создала здесь почву для деятельности европейского капитала. Только капитал с его техническими средствами оказался в состоянии в столь короткий промежуток времени вызвать такие удивительные перевороты. Но только на докапиталистической почве примитивных социальных отношений он оказался в состоянии развить ту могучую командную власть над материальными и человеческими производительными силами, которая требуется для подобного рода чудес. Другой подобный пример дает огромный рост мирового потребления каучука, которому в настоящее время соответствует регулярная поставка этого сырья стоимостью в миллиард марок ежегодно. Хозяйственным базисом добычи каучука являются примитивные системы эксплоатации, практикуемые европейским капиталом в африканских колониях и в Америке, — системы, которые представляют собой разнообразные комбинации рабства и барщинных отношений[12].

Надо подчеркнуть следующее: когда мы выше принимали, что первое или второе подразделение реализуют в некапиталистической среде только свой прибавочный продукт, то мы при этом брали самый благоприятный случай для проверки марксовой схемы — случай, который показывает отношения воспроизводства в их чистом виде. В действительности ничто не заставляет нас предполагать, что и часть постоянного и переменного капитала в продукте соответствующего подразделения реализуется вне капиталистических кругов. За счет продуктов некапиталистических кругов может быть произведено как расширение производства, так отчасти возобновление потребленных элементов производства в их вещественной форме. Предыдущие примеры должны были только выяснить тот факт, что по меньшей мере  подлежащая капитализации прибавочная стоимость и соответствующая ей часть капиталистической массы продуктов никак не могут быть реализованы в пределах капиталистических кругов и что они должны непременно искать покупателей вне этих кругов — в некапиталистически производящих общественных слоях и формах.

Итак между периодом производства, во время которого производится прибавочная стоимость, и следующим за ним накоплением, при котором она капитализируется, имеют место две различные сделки — превращение прибавочной стоимости в ее чистую форму стоимости, ее реализация, и превращение этой чистой формы стоимости в форму производительного капитала; обе эти сделки совершаются между капиталистическим производством и окружающим его некапиталистическим миром. Следовательно с обеих точек зрения — и с точки зрения реализации прибавочной стоимости, и с точки зрения обеспечения производства элементами постоянного капитала — мировой обмен заранее является историческим условием существования капитализма, а мировой обмен при данных конкретных отношениях по существу представляет собой обмен между капиталистическими и некапиталистическими формами производства.

До сих пор мы рассматривали накопление только с точки зрения прибавочной стоимости и постоянного капитала. Третьим основным моментом накопления является переменный капитал. Прогрессирующее накопление сопровождается возрастанием переменного капитала. В марксовой схеме соответствующая ему вещественная форма в общественном продукте выступает в виде возрастающей массы средств существования для рабочих. Но действительным переменным капиталом являются не средства существования рабочих, а живая рабочая сила, для воспроизводства которой необходимы средства существования. Следовательно к основным условиям накопления относится наличность предложения живого труда, соответствующая его потребностям, — труда, который приводится в движение капиталом. Увеличение массы труда достигается отчасти, поскольку позволяют обстоятельства, удлинением рабочего дня и интенсификацией труда. Однако в обоих этих случаях это увеличение живого труда либо вовсе не проявляется в росте переменного капитала, либо проявляется в нем в незначительной мере (как плата за сверхурочные часы). Оба эти метода, встречая кроме того отчасти естественный, отчасти общественный отпор, ограничены определенными, весьма узкими рамками, за пределы которых они выходить не могут. Следовательно прогрессирующий рост переменного капитала, сопровождающий накопление, должен найти свое выражение в возрастающем числе занятых рабочих. Откуда берутся эти добавочные рабочие?

При анализе накопления отдельного капитала Маркс отвечает на этот вопрос следующим образом: «Но чтобы заставить эти элементы фактически функционировать в качестве капитала, класс капиталистов нуждается в добавочном количестве труда. Если эксплоатация уже занятых рабочих не может быть увеличена экстенсивно или интенсивно, то, очевидно, должны быть применены к делу добавочные рабочие силы. Но об этом также позаботился самый механизм капиталистического производства: он воспроизводит рабочий класс как класс, зависящий от заработной платы, обычный уровень которой достаточен не только для его самосохранения, но и для его размножения. Эти добавочные рабочие силы различных возрастов ежегодно доставляются капиталу самим рабочим классом, так что остается только соединить их с добавочными средствами производства, уже заключающимися в продукте годового производства, и превращение прибавочной стоимости в капитал готово»[13]. Увеличение переменного капитала сводится здесь исключительно и непосредственно к естественному приросту рабочего класса, находящегося уже под господством капитала, благодаря размножению. Это соответствует также в точности схеме расширенного воспроизводства, которая, по предложению Маркса, признает капиталистов и рабочих единственными общественными классами, а капиталистическое производство — единственным и абсолютным способом производства. При этих предположениях естественное размножение рабочего класса является единственным источником увеличения наличных рабочих сил, находящихся под властью капитала. Это понимание противоречит однако законам движения накопления. Естественное размножение рабочих ни во времени, ни количественно не находится ни в каком отношении к потребностям накопляемого капитала. В особенности оно не в состоянии поспеть, как это блестяще показал сам Маркс, за потребностями капитала, возникающими вследствие внезапного его расширения. Естественное размножение рабочего класса как единственный базис движения капитала исключало бы процесс накопления при периодической смене высокой и низкой конъюнктуры и при скачкообразном расширении поля производства и вследствие этого сделало бы невозможным самое накопление. Последнее не должно быть ограничено ни ростом переменного капитала, ни элементами постоянного капитала, следовательно оно должно обладать неограниченной возможностью распоряжаться над притоком рабочей силы. Согласно анализу Маркса, это требование находит свое точное выражение в образовании «промышленной резервной армии рабочих». Правда, марксова схема расширенного воспроизводства не знает этой резервной армии и не оставляет для нее места. Промышленная резервная армия не может образовываться вследствие естественного размножения капиталистического наемного пролетариата. Ей нужны другие общественные резервуары, откуда к ней стекалась бы рабочая сила; это — рабочие, которые не состояли раньше под властью капитала и лишь по мере надобности вовлекаются в ряды пролетариата. Эти дополнительные рабочие силы капиталистическое производство может постоянно черпать только из некапиталистических слоев и стран. В своем анализе промышленной резервной армии («Капитал», т. I, гл. XXIII, стр. 4) Маркс принимает в расчет только: 1) вытеснение более старых рабочих машинами, 2) привлечение в город деревенских рабочих, как следствие господства капиталистического производства в земледелии, 3) забракованных промышленностью рабочих с нерегулярными занятиями и наконец 4) как низший слой относительного перенаселения — пауперизм. Все эти категории представляют в различной форме элементы, выброшенные за борт капиталистического производства, — наемных рабочих, которые в той или иной форме использованы и выброшены за штат. Сельские рабочие, которые постоянно переселяются в город, по Марксу, тоже являются наемными пролетариями, которые уже раньше стояли под властью земледельческого капитала, а теперь только перешли в подданство промышленного капитала. Маркс при этом имел, очевидно, в виду английские отношения на высокой ступени капиталистического развития. В этой связи он не рассматривает вопроса, откуда этот городской и сельский пролетариат постоянно притекает, и не учитывает важнейшего в условиях европейского континента источника этого притока — постоянной пролетаризации средних слоев города и деревни, упадка крестьянского хозяйства и ремесленной мелкой промышленности; он, стало быть, не учитывает как раз постоянного перехода рабочих сил от некапиталистических условий к капиталистическим как продукта не капиталистического, а докапиталистических способов производства в прогрессирующем процессе их крушения и разложения. Но сюда относится не только разложение европейского крестьянского хозяйства и ремесла, но и разложение разнообразных примитивных производственных и общественных форм в странах внеевропейских.

Как капиталистическое производство не может ограничиться природными сокровищами и производительными силами умеренного пояса, нуждаясь для своего развития в возможности распоряжаться всеми странами вне зависимости от климата, так же мало оно может обойтись рабочей силой одной лишь белой расы. Для использования тех земных поясов, где представители белой расы становятся неработоспособными, капитал нуждается в других расах; он вообще нуждается в неограниченной возможности распоряжаться всеми рабочими силами земного шара, чтобы при их помощи привести в движение все производительные силы земли, поскольку это возможно в рамках производства прибавочной стоимости. Но капитал большей частью находит здесь эти рабочие силы в крепких оковах традиционных докапиталистических производственных отношений, из которых они должны быть сперва «освобождены», чтобы быть вовлеченными в активную армию капитала. Процесс выделения рабочих сил из примитивных общественных отношений и их поглощения капиталистической системой наемного труда является одной из необходимых исторических основ капитализма. Английская хлопчатобумажная промышленность как первая действительно капиталистическая отрасль производства не могла бы существовать не только без хлопка южных штатов Североамериканского союза, но и без тех миллионов африканских негров, которые были перевезены в Америку в качестве рабочей силы для плантаций и которые после войны за освобождение, как свободный пролетариат, пополняли ряды класса капиталистических наемных рабочих[14]. Привлечение требуемых рабочих сил из некапиталистических обществ, так называемый рабочий вопрос в колониях, становится весьма ощутительным для капитала. Решению этого вопроса служат самые разнообразные методы «мягкой власти», задача которой состоит в том, чтобы освободить рабочие силы из-под власти других социальных авторитетов и условий производства и подчинить их господству капитала. Из этих устремлений в колониальных странах возникают самые причудливые смешанные формы из современной системы наемного труда и примитивных отношений господства[15]. Эти формы дают яркую иллюстрацию того факта, что капиталистическое производство не может обойтись без рабочих сил из других социальных формаций.

Маркс обстоятельно рассматривает как процесс присвоения некапиталистических средств производства, так и процесс превращения крестьянства в капиталистический пролетариат. Вся 24 глава I тома «Капитала» посвящена возникновению английского пролетариата, земледельческого класса капиталистических арендаторов и промышленного капитала. Особую роль в возникновении последнего Маркс приписывает ограблению колониальных стран европейским капиталом. Но все это рассматривается под углом зрения так называемого «первоначального накопления». Названные процессы иллюстрируют у Маркса лишь генезис, час рождения капитала; они изображают муки родов при выходе капиталистического способа производства из недр феодального общества. Когда он дает теоретический анализ процесса капитала — производства и обращения, — он постоянно возвращается к своей предпосылке, к общему и исключительному господству капиталистического производства.

Мы видим однако, что капитализм даже в полной зрелости связан во всех отношениях с одновременным существованием некапиталистических слоев и обществ. Это обстоятельство не исчерпывается одним лишь вопросом о рынке для «избыточного» продукта, как ставили проблему Сисмонди и позднейшие критики и скептики капиталистического накопления. Процесс накопления капитала всеми своими отношениями стоимости и вещественными отношениями — своим постоянным капиталом, переменным капиталом и прибавочной стоимостью — связан с некапиталистическими формами производства. Последние образуют данную историческую среду для процесса накопления капитала. Накопление капитала не может быть представлено, если предположить исключительное и абсолютное господство капиталистического способа производства; более того, оно без некапиталистической среды ни в каком отношении не мыслимо. Правда, Сисмонди и его последователи обнаружили верное чутье относительно условий существования накопления, когда они сводили его трудности единственно только к реализации прибавочной стоимости. Между условиями реализации прибавочной стоимости и условиями расширения постоянного и переменного капитала в их вещественной форме есть существенная разница. Капитал не может обойтись без средств производства и рабочих сил всего земного шара: для беспрепятственного развития процесса своего накопления он нуждается в природных богатствах и рабочих силах всех поясов земли. Но так как последние в подавляющем большинстве случаев фактически  находятся под властью докапиталистических способов производства, — а последние являются исторической средой накопления капитала, — то отсюда вытекает неудержимое стремление капитала к завоеванию соответствующих стран и обществ. По существу для капиталистического производства годились бы например и капиталистически обрабатываемые каучуковые плантации, которые устроены уже в Индии; но фактическое господство в странах этих отраслей производства некапиталистических общественных отношений создает в капитале стремление покорить себе эти страны и общества; при этом первобытные отношения последних делают возможными такие исключительно быстрые и насильственные приемы накопления, которые были бы совершенно не мыслимы при чисто капиталистических общественных отношениях.

Иначе обстоит дело с реализацией прибавочной стоимости. Она заранее связана с некапиталистическими производителями и потребителями как таковыми. Следовательно существование некапиталистических покупателей прибавочной стоимости является прямым условием существования капитала и его накопления, а потому и решающим вопросом проблемы накопления капитала.

Капиталистическое накопление как общественный процесс так или иначе фактически во всех отношениях связано с некапиталистическими общественными слоями и формами.

Итак решение проблемы, о которой в политической экономии спорили почти целое столетие, лежит между двумя крайностями: между мелкобуржуазным скептицизмом Сисмонди, Кирхмана, Воронцова и Николая-она, которые считали накопление невозможным, и грубым оптимизмом Рикардо, Сэя, Туган-Барановского, для которых сам капитализм может беспредельно себя оплодотворять и следовательно — это только логический вывод — существовать вечно. Решение проблемы в духе марксова учения заключается в диалектическом противоречии: капиталистическое накопление для своего движения нуждается в некапиталистических общественных формациях, как в окружающей его среде: оно прогрессирует в постоянном обмене веществ с этими формациями и может существовать лишь до тех пор, пока оно находит эту среду.

Исходя из этого, можно пересмотреть понятия внутренней и внешней торговли, которые играют столь огромную роль в теоретическом споре о проблеме накопления. Внутренний и внешний рынки играют, несомненно, огромную и глубоко различную роль в ходе капиталического развития, но не как понятия политической географии, а как понятия социальной экономии. С точки зрения капиталистического производства внутренним рынком является капиталистический рынок — само это производство: и как покупатель своих собственных продуктов, и как источник своих собственных продуктов, и как источник своих собственных элементов производства. Внешним рынком для капитала является окружающая его некапиталистическая социальная среда, которая поглощает его продукты и поставляет ему элементы производства и рабочую силу. С этой точки зрения — точки зрения экономической — Германия и Англия в своем взаимном товарообмене являются друг для друга по преимуществу внутренними, капиталистическими рынками, в то время как обмен между германской промышленностью и германскими крестьянами как потребителями и производителями представляет собой для германского капитала внешне рыночные отношения. Как видно из схемы воспроизводства, это — строгие и точные понятия. Во внутреннем капиталистическом обороте в лучшем случае могут быть реализованы лишь определенные части стоимости всего общественного продукта: потребленный постоянный капитал, переменный капитал и потребленная часть прибавочной стоимости; напротив того, часть прибавочной стоимости, предназначенная для капитализации, должна быть реализована на «внешнем рынке». Если капитализирование прибавочной стоимости является истинной целью и движущим мотивом производства, то, с другой стороны, возобновление постоянного и переменного капитала (равно как и потребленной части прибавочной стоимости) является его широким базисом и предварительным условием. И если капитализация прибавочной стоимости становится с международным развитием капитализма все более необходимой и все менее надежной, то широкий базис постоянного и переменного капитала как некоторой массы стоимости становится все могущественнее абсолютно и по сравнению с прибавочной стоимостью. Отсюда полное противоречий явление, заключающееся в том, что старые капиталистические страны все больше представляют друг для друга рынки сбыта, делаются друг для друга все более необходимыми и в то же время ведут между собой все более ревностную конкурентную борьбу из-за некапиталистических стран[16]. Условия капитализации прибавочной стоимости и условия обновления всего капитала вступают между собой во все большее противоречие, которое является впрочем лишь отражением полного противоречий закона падения нормы прибыли.

Глава двадцать седьмая. Борьба против натурального хозяйства

Капитализм рождается на свет и развивается исторически в некапиталистической социальной среде. В западноевропейских странах он окружен вначале феодальной средой, из недр которой он выходит — барщинным хозяйством в деревне и цеховым ремеслом в городе, — а потом, после уничтожения феодализма, — по преимуществу крестьянско-ремесленной средой, следовательно простым товарным производством как в сельском хозяйстве, так и в ремесле. Кроме того европейский капитализм окружен огромнейшими территориями внеевропейских культур, которые составляют целую скалу ступеней развития, начиная с первобытных коммунистических орд бродячих охотников и собирателей плодов и кончая крестьянским и ремесленным товарным производством. В гуще этой среды протекает процесс накопления капитала.

Здесь нужно отличать три фазы: борьбу капитала с натуральным, хозяйством, борьбу с товарным хозяйством и конкурентную борьбу капитала на мировой арене из-за остатков условий накопления.

Для своего существования и дальнейшего развития капитализм нуждается в некапиталистических формах производства как в окружающей его среде. Но не все эти формы годятся для него. Ему нужны некапиталистические социальные слои как рынок для его прибавочной стоимости, как источник его средств производства и как резервуар рабочих сил для системы наемного труда. Натуральнохозяйственные  формы производства для всех этих целей капитала служить не могут. Во всех натуральнохозяйственных формациях, идет ли речь о первобытных крестьянских общинах с общей собственностью на землю, или о феодальных барщинных отношениях и тому подобном, производство для собственных потребностей является решающим моментом хозяйства; отсюда отсутствие потребности или незначительная потребность в чужих товарах и, как правило, отсутствие избытка в собственных продуктах или по меньшей мере настоятельной потребности сбыть излишние продукты. Однако самое важное заключается в том, что все натуральнохозяйственные формы производства покоятся на того или иного рода связанности средств производства и рабочих сил. Коммунистическая крестьянская община, равно как и феодальное барщинное хозяйство и т. п., в своих хозяйственных организациях опираются на связанности важнейшего средства производства — земли — и рабочих сил, — на связанности, основанные на праве и обычае. Таким образом натуральное хозяйство во всех отношениях ставит потребностям капитала прочные преграды. Поэтому капитал прежде всего всюду и всегда ведет борьбу за уничтожение натурального хозяйства во всех его исторических формах; он выступает против всех форм натурального хозяйства, с которыми ему приходится сталкиваться, — против рабовладельческого хозяйства, против феодализма, против первобытного коммунизма и против патриархального крестьянского хозяйства. Политическая сила (революция, война), государственный налоговой пресс и дешевизна товаров являются в этой борьбе главными методами: они действуют отчасти одновременно, отчасти следуют друг за другом и друг друга поддерживают. И если насилие в борьбе против феодализма в Европе проявлялось в форме революции (сюда относятся в конечном счете буржуазные революции XVII, XVIII и XIX столетий), то оно во внеевропейских странах, в борьбе с более примитивными социальными формами, выливалось в колониальную политику. Практикуемая здесь налоговая система и торговля с первобытными общинами представляют собою смесь, в которой политическое насилие тесно переплетается с экономическими факторами.

Экономические цели капитализма в борьбе с натуральнохозяйственными обществами заключаются: 1) в непосредственном захвате важнейших источников производственных сил — земли, дичи, девственных лесов, минералов, драгоценных камней, руды, продуктов экзотического растительного мира, как например каучука, и т. д.; 2) в «освобождении» рабочих сил и принуждении их к труду для капитала; 3) в введении товарного хозяйства; 4) в отделении сельского хозяйства от промышленности.

При первоначальном накоплении, т. е. при историческом зарождении капитализма в Европе, обнимающем период от исхода средних веков и вплоть до XIX столетия, почва крестьянского хозяйства в Англии и на континенте являлась великолепнейшим средством, массового превращения средств производства и рабочих сил в капитал. Но то же самое задание проводится в жизнь господствующим капиталом вплоть до наших дней и притом в гораздо более широком масштабе — в современной колониальной политике. И надеяться на то, что капитализм когда-нибудь будет довольствоваться только средствами производства, которые он может получить путем товарообмена, — значит строить себе иллюзии. Затруднение для капитала в этом отношении состоит уже в том, что производительные силы на огромных пространствах годной для эксплоатации земной поверхности находятся под властью общественных формаций, которые либо не склонны к торговле, либо вообще не продают как раз важнейших для капитала средств производства, потому что это заранее исключается формами собственности и всей социальной структурой. Сюда относится прежде всего земля со всем минеральным богатством ее недр и лугами, лесами и водами на ее поверхности, а затем стада первобытных скотоводческих народов. Положиться на процесс медленного, рассчитанного на столетия, внутреннего разрушения этих натуральнохозяйственных образований и ждать его результатов, пока важнейшие средства производства будут отчуждаться путем обычного товарообмена, было бы для капитала равносильно полному отказу от производительных сил этих областей. Поэтому капитализм считает для себя жизненным вопросом насильственное присвоение важнейших средств производства колониальных стран. Но так как именно примитивные социальные объединения туземцев образуют сильнейшую оборонительную позицию общества и базис его материального существования, то отсюда как вступительный прием капитала вытекает систематическое планомерное разрушение и уничтожение тех некапиталистических социальных объединений, с которыми он сталкивается при своем расширении. Мы имеем здесь дело уже не с первоначальным накоплением: описанный процесс продолжается до наших дней. Всякое новое расширение колоний сопровождается конечно этой упорной войной капитала против социальных и экономических отношений аборигенов и насильственным похищением их средств производства и рабочих сил. Надежда направить капитализм исключительно по пути «мирного соревнования», т. е. по пути законного товарообмена, — в том виде, как он происходит между капиталистически производящими странами, — как единственной основы его накопления, покоится на доктринерском заблуждении, будто накопление капитала может обойтись без производительных сил и спроса первобытных общественных образований и будто оно может ориентироваться на медленный процесс внутреннего разрушения натурального хозяйства. Как накопление капитала не может при его способности к скачкообразному расширению ждать естественного прироста рабочего населения и им удовольствоваться, так не может оно ждать естественного медленного разрушения докапиталистических форм и их перехода к товарному хозяйству и этим удовольствоваться. Капитал не знает другого решения вопроса кроме насилия, которое является постоянным методом накопления капитала как общественного процесса не только при генезисе капитализма, но и вплоть до настоящего времени. Но так как во всех подобных случаях дело идет о бытии или небытии первобытных обществ, то у последних не остается ничего другого, кроме борьбы на жизнь и на смерть, до полного истощения сил или до гибели. Отсюда — постоянная военная оккупация колоний, восстания туземцев и колониальные экспедиции для их усмирения как перманентные явления колониального режима. Насилие является здесь прямым последствием столкновения капитализма с натуральнохозяйственными формациями, которые ставят пределы его накоплению. Без их средств производства и рабочих сил он может обойтись так же мало, как и без их спроса на его прибавочный продукт. Но чтобы взять у них средства производства и рабочие силы и обратить их в покупателей товаров, он сознательно стремится к тому, чтобы уничтожить их, как самостоятельные социальные образования. Этот прием с точки зрения капитала самый целесообразный, потому что он в одно и то же время самый быстрый и самый прибыльный. Его обратной стороной является растущий милитаризм, о значении которого для накопления мы будем говорить ниже в другой связи. Классические примеры применения этих методов капитала в колониях дает политика англичан в Индии и французов в Алжире.

Старинная хозяйственная организация индусов — коммунистическая деревенская община — тысячелетиями сохранялась в своих разнообразных формах и, несмотря на бури на «политических высотах», прошла длинную внутреннюю историю. В VI столетии до христианской эры в индийские области ворвались персы и подчинили себе часть страны. Два столетия спустя здесь появились греки и оставили после себя александрийские колонии — отпрыск совершенно чуждой индусам культуры. В страну затем вторглись дикие скифы. Столетиями в Индии господствовали арабы. Затем с высот Ирана пришли афганы, но были изгнаны под бешеным напором татарских орд, которые появились из Трансокеании. Ужас и разрушение отметили путь, по которому прошли монголы. Целые деревни были истреблены, и мирные поля с нежными побегами риса окрасились в пурпур от потоков пролитой крови. Но индийская сельская община все это пережила, так как все сменявшие друг друга магометанские завоеватели оставляли в конце концов незатронутыми внутреннюю социальную жизнь крестьянской массы и ее традиционный уклад. Они только назначали в провинциях своих наместников, которые наблюдали за военной организацией и собирали с населения налоги. Все завоеватели стремились завладеть страной и эксплоатировать ее, но никто не был заинтересован в том, чтоб лишить народ его производительных сил и уничтожить его социальные организации. В царстве великого могола крестьянин должен был ежегодно вносить натурой дань для иноземных завоевателей, но в своей деревне он мог жить спокойно и подобно своим праотцам сеять рис на своей sholgura. Но вот пришли англичане, и чумные испарения капиталистической цивилизации сделали в короткое время то, чего не могли сделать тысячелетия и меч ногайцев: они разрушили всю социальную организацию народа. Цель английского капитала сводилась в последнем счете к тому, чтобы завладеть самым базисом существования индийской общины — землей.

Этой цели служила та издавна излюбленная европейскими колонизаторами выдумка, что вся земля колоний является собственностью политического властителя. Англичане задним числом подарили всю Индию в частную собственность великому моголу и его наместникам чтобы получить ее в «законное» наследство. Самые видные ученые в области политической экономии, как например Джемс Милль, ревностно обосновывали эту фикцию «научными» соображениями например следующим блестящим выводом: нужно принять, что земля в Индии принадлежала владетелю, «ибо если мы допустим, что не он был собственником земли, то мы не были бы в состоянии сказать, кто был ее собственником?»[17]. Соответственно этому англичане уже в 1793 году превратили в Бенгалии всех цемяндаров, — в откупщиков налогов, или даже наследственных в своих округах представителей рынков, — в собственников этих округов, чтобы таким образом создать себе в стране сильную опору в походе против крестьянской массы. Точно так же поступали они впоследствии при своих новых завоеваниях в провинции Агра в Оуди (Oudy) и в центральных провинциях. Следствием этого был ряд бурных крестьянских восстаний, во время которых частенько изгонялись сборщики податей. При возникших при этом всеобщей суматохе и анархии английские капиталисты сумели заполучить в руки значительную часть земель.

Далее, налоговое бремя было так беспощадно усилено, что оно поглощало почти все плоды труда населения. Дело дошло до того, что крестьяне дистриктов Дели и Аллагабада (согласно официальному свидетельству английских податных властей, относящемуся к 1854 г.) считали для себя выгодным попросту сдавать свои наделы в аренду за приходящуюся на их долю сумму налога или закладывать их. На почве этой налоговой системы появилось и крепко засело в индийской деревне ростовщичество, которое подобно раку изнутри разъедало ее социальную организацию[18]. Для ускорения этого процесса англичане ввели закон, который шел в разрез со всеми традициями и правовыми понятиями деревенской общины, — закон о принудительном отчуждении деревенских земель за податные недоимки. Старый родовой союз пытался защититься от этого при помощи преимущественного права покупки этих земель всей общиной или родственными общинами. Разложение шло быстрыми шагами вперед. Принудительная продажа с публичного торга, выход отдельных лиц из общины, обременение крестьян долгами и лишение их имущества стали обычными явлениями.

Англичане пытались при этом — и эту тактику они постоянно применяли в колониях — делать вид, что их политика насилия, которая совершенно расшатала отношения земельной собственности и вызвала крушение крестьянского хозяйства индусов, была необходима именно в интересах крестьянства и для его защиты от туземных тиранов и эксплоататоров[19], Англия искусственно создала сперва в Индии земельную аристократию за счет исконного права собственности крестьянских общин, чтобы защищать затем крестьян от этих угнетателей и передать «незаконно узурпированную землю» в руки английских капиталистов.

Так в Индии в короткое время возникла крупная земельная собственность, причем крестьяне на огромных пространствах были превращены в обнищавшую пролетаризированную массу мелких арендаторов с короткими сроками аренды.

Наконец специфические методы капиталистической колонизации нашли свое выражение еще в одном важном обстоятельстве. Англичане были первыми завоевателями Индии, которые принесли с собой полное равнодушие к общественным культурным предприятиям хозяйственного характера. Арабы, афганы и монголы руководили в Индии грандиозными работами по сооружению каналов и поддерживали эти работы; они изрезали страну дорогами, перекидывали мосты через реки, рыли колодцы. Родоначальник монгольской династии в Индии Тимур или Тамерлан заботился о культуре почвы, об орошении, о безопасности дорог и об удобстве путешественников[20]. «Первобытные индусские раджи, афганистанские или монгольские завоеватели, суровые подчас для отдельных личностей, отметили по крайней мере свое господство теми удивительными сооружениями, которые еще теперь попадаются на каждом шагу и кажутся делом расы гигантов… Компания (английская остиндская компания, господствовавшая в Индии до 1858 г.) не открыла ни одного источника, не вырыла ни одного колодца, не построила ни одного канала и не соорудила ни одного моста для пользы индусов»[21]. Другой свидетель, англичанин Джемс Вильсон, говорит: «В провинции Мадрас всякий невольно поражается теми грандиозными старинными оросительными сооружениями, следы которых сохранились до нашего времени. Системы дамб, запруживающие реки, образовали целые озера, от которых отходили каналы, распространявшие воду на 60 и 70 миль кругом. На больших реках подобного рода шлюзов имелось по 30 или 40 штук… Дождевая вода, стекавшая с гор, собиралась отдельно в специально для этого построенных прудах, из которых многие до настоящего времени имеют от 15 до 25 миль в окружности. Эти гигантские сооружения почти все были закончены до 1750 года. В эпоху войны компании с монгольскими властителями и, надо прибавить, за время всего периода нашего господства в Индии , эти сооружения пришли в большой упадок»[22].

И это вполне понятно: английскому капиталу нечего было сохранять жизнеспособность индийской общины и поддерживать ее в хозяйственном отношении; напротив того, ему нужно было разрушить ее и лишить ее производительных сил. Ненасытная жажда накопления, которая по всему своему существу живет «конъюнктурами», не в состоянии подумать о завтрашнем дне, не может оценивать ценности старых культурно-хозяйственных сооружений с более широкой точки зрения. Когда английские инженеры в Египте собирались недавно построить для капитала гигантские водные сооружения по течению Нила, они ломали себе голову в поисках за следами той античной системы каналов, которую они с тупой беззаботностью ботокудов совершенно запустили в своих индийских провинциях. Англичане научились в некоторой степени понимать значение своих благородных дел лишь тогда, когда ужасный голод, унесший в округе Орисса за один только год миллион человеческих жизней, вынудил в 1867 году английский парламент к обследованию причин разразившейся нужды. В настоящее время английское правительство пытается административным путем спасти крестьян от ростовщичества. Punjab Alienation Act (1900) воспрещает отчуждение или закладывание крестьянской земли в пользу лиц, принадлежащих к другим кастам: исключения из этого правила названный закон ставит в зависимость от разрешения собирателя налогов[23]. Разорвавши по намеченному плану связи, защищавшие первобытные социальные образования индусов, и вскормивши ростовщичество, для которого 15% годовых были обычным явлением, англичане поставили разоренных и обнищавших индусских крестьян под опеку фиска и его чиновников, т. е. под «защиту» его непосредственных кровопийц.

Рядом с мученической судьбой Британской Индии в капиталистическом колониальном хозяйничании претендует на почетное место и история французской политики в Алжире.

Когда французы завоевали Алжир, в тамошней массе арабско-кабильского населения господствовали старинные социальные и хозяйственные порядки, которые, несмотря на длинную и бурную историю страны, сохранились до XIX века, а отчасти даже до настоящего времени.

Хотя в городах — среди мавров и евреев, среди купцов, ремесленников и ростовщиков — господствовала частная собственность, хотя огромные пространства земли уже во времена господства турецких вассалов были узурпированы как государственные домены, однако почти половина обрабатываемой земли составляла еще нераздельную собственность арабско-кабильских племен, в среде которых господствовали еще первобытные патриархальные нравы. Такую жизнь номадов, — лишь с первого взгляда скитальческую и нерегулярную, а на самом деле строго регулируемую и в высшей степени монотонную, — вели еще в XIX столетии, как и в старину, многие арабские роды и с их мужчинами, женщинами и детьми, с их стадами и шалашами: летом они жили в более прохладной прибрежной полосе Телль, открытой для морских ветров, а зимой они возвращались снова под защиту жары пустыни. Каждое племя и каждый род имел свои определенные области для кочевок и определенные летние и зимние стоянки, где они разбивали свои шалаши. Земли арабов-земледельцев тоже составляли еще нередко общую собственность племен. Патриархально, по старозаветным правилам, жила и кабильская большая семья, руководимая избираемым старшиной.

Домашнее хозяйство этой большой семьи велось сообща под руководством старшей в семье женщины, которая либо выбиралась, либо занимала должность по-очереди. Эта семья, которая своей организацией воспроизводила на окраинах африканской пустыни своеобразную копию знаменитой южнославянской «задруги», являлась собственницей не только земли, но всех орудий труда, оружия и денег, которые нужны были для занятий всех ее членов и ими же приобретались. Как частной собственностью, мужчины владели лишь своей одеждой, а женщины — одеждой да украшениями, которые они сохраняли, как свадебный подарок. Все более ценные наряды и драгоценности составляли нераздельную собственность семьи и могли употребляться отдельными ее членами только с общего разрешения. Если семья была не особенно многочисленна, то все ее трапезы происходили за общим столом, при этом все женщины по-очереди готовили пищу, а старшие ведали ее распределением. Если круг лиц был слишком велик, то средства питания каждый месяц распределялись равномерно семейным советом (Uorstand) между отдельными семьями в сыром виде и потом уже приготовлялись последними. Теснейшие узы солидарности, взаимная помощь и равенство связывали эту общину, и патриархи, умирая, завещали своим сыновьям хранить верность семейному союзу, как последнюю заповедь отцов[24].

Уже турецкое господство, распространившееся в Алжире в XVI столетии, сделало серьезные посягательства на эти социальные условия. Рассказы о том, что турки конфисковали в пользу казны всю землю, были лишь басней, сочиненной впоследствии французами. Эта дикая фантазия, которая могла притти в голову только европейцам, находилась в противоречии со всеми экономическими основами Ислама и его приверженцев. Напротив того, отношения земельной собственности деревенских общин и больших семей в общем и целом не были затронуты турками. Лишь значительная часть необработанных земель была ими украдена от родов в качестве государственных домен и превращена в бекства, управляемые местными турецкими властями. Эти земли обрабатывались отчасти туземными рабочими силами за счет государства, отчасти же сдавались в аренду за плату или же за натуральные повинности. Кроме того турки пользовались каждым мятежом подвластных им родов и каждым волнением в стране, чтобы увеличить владения фиска конфискациями обширных пространств и учреждать на них военные колонии или продавать конфискованные земли с публичного торга, благодаря чему они большею частью попадали в руки турецких или других ростовщиков. Чтобы избегнуть конфискации и налогового бремени, многие крестьяне, — подобно тому, как это происходило в средние века в Германии, — отдавали себя под защиту церкви, которая стала таким образом верховным сувереном над обширными пространствами земель. В конце концов, после всех этих превратностей судьбы, распределение земельной собственности в Алжире ко времени завоевания его французами представляло следующую картину: 1500 000 гектаров охватывали домены, 3000 000 гектаров неиспользованной земли тоже числилось за государством «как общая собственность всех правоверных» (Блед-эль-ислам); частная собственность обнимала 3000 000 гектаров, которые еще со времени римлян составляли владения берберов, и 1500 000 гектаров, перешедших в частные руки при турецком господстве. В нераздельной общей собственности арабских родов после этого оставалось всего лишь 5000 000 гектаров земли. Что касается Сахары, то из трех приблизительно миллионов гектаров годной для обработки земли, находящейся в оазисах, часть составляла общинную, а часть — частную собственность. Остальные 23 000 000 гектаров представляли собою главным образом пустыню.

Превративши Алжир в свою колонию, французы приступили к своим цивилизаторским подвигам. Освободившись в начале XVIII столетия из-под власти Турции, Алжир стал вольным разбойничьим гнездом, которое делало небезопасным путешествие по Средиземному морю и вело с христианами торговлю рабами. Этому безбожию магометан Испания и Североамериканский союз, которые сами в ту пору вели широкую торговлю рабами, объявили беспощадную войну. Во время великой французской революции также был объявлен крестовый поход против анархии в Алжире. Завоевание Алжира было таким образом проведено Францией под лозунгами борьбы против рабства и введения цивилизованных порядков. Практика должна была однако показать, что за этим скрывалось. За сорок лет, которые прошли со времени завоевания Алжира, ни одно европейское государство, как известно, не переживало столь частой смены политических систем, как Франция. За реставрацией последовала июльская революция и буржуазное королевство, за ними — февральская революция, вторая республика, вторая империя, наконец буря 1870 г. и третья республика. Дворянство, haute finance, мелкая буржуазия и широкий слой средней буржуазии сменяли друг друга в области политического господства. Но во всем потоке событий неизменной оставалась политика Франции в Алжире — политика, которая от начала до конца преследовала одну и ту же цель и на окраинах африканской пустыни лучше всего доказывала, что все государственные перевороты Франции конца XIX века сводились к одной и той же цели — к установлению господства капиталистической буржуазии и капиталистических форм собственности.

«Предложенный вашему обсуждению законопроект, — сказал на заседании французского Национального собрания 30 июля 1873 г. депутат Эмбер, выступавший в качестве докладчика комиссии по упорядочению аграрных отношений в Алжире, — представляет собой лишь венец здания, фундамент которого был заложен целым рядом ордонансов, декретов, законов и сенатских решений, из коих все вместе и каждый в отдельности преследовали одну и ту же цель — введение института частной собственности среди арабов». Планомерное и преднамеренное уничтожение и разделение общей собственности составляли тот неподвижный полюс, на который в продолжение полустолетия ориентировалась компасная стрелка французской колониальной политики, невзирая на все бури внутренней жизни страны. Это происходило по двум следующим вполне понятным соображениям. Во-первых, уничтожение общинной собственности должно было прежде всего уничтожить власть арабских родов как социальных образований и этим самым сломить их упорное сопротивление французскому игу — сопротивление, которое, несмотря на все военное превосходство Франции, выливалось в беспрестанные мятежи туземных племен и имело последствием непрерывное военное положение в колонии[25]. Во-вторых, гибель общинной собственности была для французов предварительным условием для того, чтобы овладеть хозяйственной жизнью страны, т. е. чтобы отобрать у арабов насиженные тысячелетиями земли и передать их в руки французских капиталистов. Этой цели служила прежде всего уже известная нам выдумка, согласно которой вся земля по мусульманскому закону является собственностью того, кто в данное время господствует над страной. Алжирские губернаторы Людовика-Филиппа, подобно англичанам в Британской Индии, объявили существование общей собственности целых племен на землю «невозможным явлением». На этом основании большинство необработанных земель — пастбища, леса и луга — были объявлены государственной собственностью и использованы в целях колонизации. Возникла целая систем поселений, так называемых canionnements. Согласно этой системе французские колонисты должны были селиться среди родовых земель, а сами роды должны были быть стиснуты в самых незначительных районах. Постановлениями 1830, 1831, 1840, 1844, 1845 и 1846 гг. все эти кражи арабских родовых земель были обоснованы «законным путем». Но в действительности эта система поселений вовсе не вела к колонизации, она воспитала только необузданную спекуляцию и ростовщичество. Арабам в большинстве случаев удавалось купить отобранные у них же земли, но они конечно попадали при этом в большие долги. Французский налоговый пресс действовал в том же направлении. Закон 16 июня 1851 г., объявивший все леса собственностью государства и похитивший таким образом у туземцев 24 миллиона гектаров лугов и земель, покрытых низким кустарником, уничтожил условия существования скотоводства. Под проливным дождем всех этих законов, ордонансов и мероприятий в вопросах земельной собственности возникла неописуемая путаница. Чтобы использовать господствующую лихорадочную спекуляцию землями, туземцы, в надежде, что они вскоре получат обратно свои земли, продавали свои участки французам, они продавали двум или трем покупателям в одно и то же время один и тот же участок, который вдобавок ко всему оказывался не их частной собственностью, а неотчуждаемой собственностью рода. Так одно спекулятивное общество из Руана воображало, что оно купило 20 000 гектаров, в то время как оно в действительности оказалось собственником лишь 1370 гектаров спорного участка. В другом случае оказалось, что проданный участок в 1230 гектаров после размежевания оказался равным двум гектарам. Последовал бесконечный ряд судебных процессов, причем французские суды принципиально поддерживали все размежевания и притязания покупателей. Непрочность отношений, спекуляция, ростовщичество и анархия стали всеобщими явлениями. Но план французского правительства создать себе посреди арабского населения опору в лице французских колонистов потерпел полное крушение. Поэтому французская политика при второй империи приняла другой оборот: правительство, которое после 30 лет упорного отрицания общей собственности должно было при всей своей европейской ограниченности кое-чему научиться, в конце концов официально признало существование неделимой родовой собственности, с тем однако, чтобы немедленно же прокламировать необходимость ее насильственного раздела. Этим двойным смыслом отличается постановление сената от 22 апреля 1863 года.

«Правительство, — заявил генерал Аллар в государственном совете, — не теряет из виду, что общая цель его политики — ослабить влияние родовых старейшин и вызвать разложение родов. Этим путем оно рассеет последние остатки феодального права(!), защитниками которого являются противники правительственного законопроекта… Создание частной собственности, поселение европейских колонистов среди арабских родов… будут самыми сильными средствами к ускорению процесса разложения родовых союзов»[26].

Закон 1863 года создал для разделения земель особые комиссии, которые составлялись из бригадного генерала или капитана как председателя, из помощника префекта, из чиновника от арабских военных властей и чиновника управления доменами. Этим прирожденным знатокам хозяйственных и социальных отношений Африки была дана троякого рода задача: они должны были прежде всего отмечать границы участков родов, затем разделить участок каждого отдельного рода между его отдельными ветвями или большими семьями и наконец разбить землю этих больших семей на отдельные частные парцеллы. Походом внутрь Алжира бригадные генералы в точности выполнили свои задания; комиссии отправились на места, причем одни и те же лица измеряли земли, распределяли их и кроме того во всех спорных случаях выступали еще в качестве судей. Генерал-губернатор Алжира должен был утверждать планы размежевания как последняя инстанция. После того как комиссия а поте лица своего проработала 10 лет, оказалось, что с 1864 по 1873 год, из 700 арабских родовых участков приблизительно 400 были размежеваны между большими семьями. Уже здесь была заложена основа для будущего неравенства — для крупного землевладения и для маленьких парцелл, ибо в зависимости от величины участка и числа членов рода на долю каждого приходилось то от одного до четырех гектаров земли, то 100 и даже 180. Размежевание остановилось однако на больших семьях. Вопреки всяким генералам размежевание семейных участков натолкнулось на непреодолимые, затруднения со стороны нравов арабов. Таким образом цель французской политики — создание индивидуальной собственности на землю и передача ее во владение французов — в общем и целом еще раз потерпела крушение.

Лишь третья республика, представлявшая собою откровенное буржуазное строительство, нашла в себе достаточно мужества и цинизма, чтобы без лишних слов и подготовительных шагов второй империи подойти к делу с другого конца. Прямое размежевание участков всех 700 арабских родов на индивидуальные наделы и введение частной собственности par force в кратчайшее время — таковы были открыто высказанные цели закона, выработанного Национальным собранием в 1873 году. Предлогом для этого было отчаянное положение колоний. В Индии потребовался ужасный голод, 1866 года для того, чтобы благотворные результаты английской колониальной политики стали достоянием широкой гласности и чтобы была образована парламентская комиссия для обследования бедственного положения индусов. То же самое было с Алжиром. В конце 60-х годов Европа была встревожена криками нужды, которые неслись из Алжира, где в результате более чем 40-летнего господства французов среди арабов воцарились массовый голод и необыкновенная смертность. Для обследования причин этого бедственного положения и для того, чтобы осчастливить арабов новыми законодательными мерами, была учреждена комиссия, которая пришла к заключению, что арабов может спасти только одно — частная собственность! Только при наличности частной собственности каждый араб будет в состоянии продавать или закладывать свой участок и тем самым спастись от нужды. Итак, единственным средством помочь арабам в нужде, возникшей вследствие произведенных французами хищений алжирской земли и созданного ими же налогового пресса, связанного с задолжанием арабов, была объявлена полная выдача арабов в когти ростовщичества. Эта нелепость с серьезной миной была доложена Национальному собранию и столь же серьезно принята почтенным законодательным корпусом. Бесстыдство «победителей» Парижской коммуны справляло свои оргии.

Для обоснования нового закона в Национальном собрании служили в особенности два аргумента. Арабы сами очень хотят введения частной собственности, — многократно подчеркивали защитники правительственного законопроекта. В действительности этого желали алжирские земельные спекулянты и ростовщики, которые были крайне заинтересованы в том, чтобы «освободить» свои жертвы от защищавших их родовых связей и уз солидарности. Пока в Алжире действовало мусульманское право, закладывание земли наталкивалось на непреодолимые препятствия в виде неотчуждаемости родовых и семейных владений. Лишь закон 1863 года пробил в этих препятствиях брешь. Их надо было совсем устранить, чтобы открыть свободное поприще для ростовщичества. Второй аргумент имел «научный характер». Он был заимствован из английской политической экономии, из того идейного арсенала, из которого достопочтенный Джемс Милль почерпал свое вздорное объяснение индийских отношений собственности. Необходимой предпосылкой всякой более интенсивной и улучшенной обработки полей в Алжире, — а последняя и предупредила бы голод, — является частная собственность, ибо ни один человек не желает вкладывать капитал и интенсивный труд в землю, которая не составляет его частной собственности и плодами которой будет пользоваться не он, — декламировали с выражением научно образованные последователи Смита-Рикардо. Но факты говорили конечно другое. Они показывали, что французские спекулянты использовали созданную ими в Алжире частную собственность для каких угодно целей, только не для более интенсивной и улучшенной обработки земли. Из 400 000 гектаров земли, которые принадлежали французам в 1873 году, 120 000 гектаров находились в руках двух капиталистических обществ, Алжирской и Сетифской компаний, которые сами вообще не вели хозяйства, а сдавали свои земли в аренду туземцам, обрабатывавшим их традиционным способом. Четвертая часть остальных французских землевладельцев тоже не занималась сельским хозяйством. Создать искусственно — из ничего — капитальные затраты и интенсивную обработку земли оказалось так же невозможно, как и установление подобным путем капиталистических отношений вообще. Они существовали только в барышнической фантазии французских спекулянтов и в доктринерском мире их научных идеологов из области политической экономии. Если оставить в стороне пустые отговорки и риторические фразы, которые пускались в ход при обосновании закона 1873 года, то дело шло попросту о неприкрытом желании лишить арабов базиса их существования, их земли. И несмотря на всю несостоятельность аргументации, несмотря на явную лживость ее обоснования, закон, нанесший смертельный удар алжирскому населению и его материальному благосостоянию, был принят 26 июля 1873 г. почти единогласно.

Но фиаско этого насильственного приема не заставило себя долго ждать. Политика третьей республики подобно политике второй империи потерпела крушение на трудностях введения одним ударом буржуазной частной собственности в первобытных коммунистических союзах больших семейств. Закон 26 июля 1873 г., дополненный законом 28 апреля 1887 г., после 17-летнего действия дал следующий результат: до 1890 г. расходы по размежеванию 1,6 млн. гектаров земли составили 14 млн. франков. Было рассчитано, что продолжение этой операции длилось бы до 1950 г. и стоило бы еще 60 млн. франков.

Но цель, которая сводилась к устранению коммунизма больших семей, не была при этом достигнута. И если что-нибудь во всем этом было фактически и несомненно достигнуто, так это — бешеная земельная спекуляция, пышно расцветшее ростовщичество и хозяйственное разорение туземцев.

Крушение попытки насильственного введения института частной собственности повело к новому эксперименту. Несмотря на то, что алжирское генерал-губернаторство уже в 1890 г. учредило комиссию, которая пересмотрела и осудила законы 1873 и 1887 гг., прошло еще семь лет, пока господа законодатели на Сене решились приступить к реформе в интересах разоренной страны. Теперь взгляды изменились, и мысль о принудительном введении частной собственности именем государства в принципе была оставлена. Закон 27 февраля 1898 г., равно как и инструкция алжирского генерал-губернатора от 7 марта 1898 г. предусматривают главным образом введение частной собственности по добровольному ходатайству собственника или покупателя[27]. Но так как определенные оговорки допускали введение частной собственности по ходатайству одного собственника без согласия остальных совладельцев, и так как давление ростовщика могло в любой момент побудить задолженного владельца к «добровольному» ходатайству, то новый закон открыл двери для дальнейшей эксплоатации и ограбления французскими и туземными капиталистами родовых земель и владений больших семейств.

Восьмидесятилетняя вивисекция Алжира в последнее время встречает более слабое сопротивление: подчинением в 1881 г. Туниса, с одной стороны, и недавним подчинением Марокко, с другой, арабы окружались все более тесным кольцом французского капитала и были поставлены в положение, из которого нет выхода. Последним результатом французского режима в Алжире является массовая эмиграция арабов в Азиатскую Турцию[28].

Глава двадцать восьмая. Введение товарного хозяйства

Второй из важнейших предпосылок как для приобретения средств производства, так и для реализации прибавочной стоимости является вовлечение натуральнохозяйственных образований — после их разрушения и в процессе их разрушения — в товарное обращение и в товарное хозяйство. Все некапиталистические слои и общества должны стать для капитала покупателями товаров и продавать ему свои продукты. Кажется, что здесь по крайней мере начинаются «мир» и «равенство», do ut des, взаимность в интересах, «мирное соревнование» и «влияние культуры». Если капитал может насильственно отнимать у чуждых ему социальных союзов средства производства и насильственно заставлять трудящихся становиться объектом капиталистической эксплоатации, то он все-таки не в состоянии путем насилия сделать их покупателями своих товаров и принудить их реализовать его прибавочную стоимость. Эта мысль подтверждается как будто тем обстоятельством, что необходимой предпосылкой распространения товарного хозяйства в натуральнохозяйственных областях являются средства транспорта — железные дороги, пароходные сообщения и каналы. Победоносное шествие товарного хозяйства начинается большею частью с грандиозных культурных построек, сооружений средств современного транспорта; сюда относятся железные дороги, прорезающие девственные леса и горы, телеграфные провода, проходящие через пустыни, и океанские пароходы, заходящие в отдаленнейшие гавани. Но мирный характер этого переворота является лишь видимостью. Торговые сношения остиндских компаний со странами пряностей были таким же грабежом, вымогательством и грубым обманом под флагом торговли, как и современные отношения американских капиталистов к канадским индейцам, у которых они закупают меха, или как отношения немецких купцов к африканским неграм. Классическим примером «тихой» и «мирной» торговли с отсталыми обществами служит современная история Китая. Через нее, начиная с сороковых годов, на протяжении всего XIX столетия красной нитью проходит полоса войн с европейцами, которые задали себе целью насильно открыть Китай для товарного обращения. Провоцируемые миссионерами преследования христиан, затеваемые европейцами тревоги, периодические военные кровопускания, во время которых совершенно беспомощный мирный земледельческий народ должен был меряться силами с новейшей капиталистической военной техникой объединенных великих держав Европы, тяжелые военные контрибуции со всей системой государственного долга, с европейскими займами, европейским контролем над финансами и оккупацией в конечном счете крепостей, вынужденное открытие вольных гаваней и вынужденные концессии на постройку европейскими капиталистами железных дорог, — таковы были в Китае повивальные бабки торговли от начала сороковых годов прошлого столетия и до начала китайской революции.

Период открытия Китая для европейской культуры, т. е. для товарного обмена с европейским капиталом, начался войной из-за опия, которая заставила Китай покупать яд индийских плантаций, чтобы превратить его в деньги для английских капиталистов. В XVII столетии культура опия была введена в Бенгалии английской остиндской компанией. Ее филиальное отделение в Кантоне распространило потребление этого яда в Китае. В начале XIX века опий так сильно упал в цене, что он быстро стал «средством потребления широких народных масс». В 1821 г. ввоз опия в Китай измерялся 4628 ящиками средней стоимостью в 1325 долларов каждый, затем цена упала наполовину, а в 1825 г. китайский ввоз возрос до 9621 ящиков и в 1830 г. до 26 670 ящиков[29]. Разрушительное действие этого яда, в особенности его дешевых сортов, потребляемых бедным населением, вылилось в форму национального бедствия и вызвало в виде необходимой меры самообороны запрещение ввоза в Китай опия. Вице-король Кантона уже в 1828 г. запретил импорт опия, но это перенесло только торговлю в другие портовые города. Одному из пекинских цензоров было дано поручение обследовать вопрос, и он дал следующее заключение:

«Я узнал, что курильщики опия испытывают такую сильную потребность в этом вредном медикаменте, что они прилагают все старания, чтобы достать его. Когда они в обычный час не достают опия, их члены начинают дрожать, большие капли пота льются у них со лба и по лицу, и они становятся неспособными к самой легкой работе. Но стоит принести им трубку с опием, как они несколько раз затягиваются и тотчас же чувствуют себя исцеленными.

Поэтому опий стал для всех тех, кто курит его, необходимым средством потребления, и вовсе не надо удивляться тому, что они при привлечении их к ответственности местными властями предпочитают нести любое наказание, но не выдают имени того, кто поставляет им опий. Иногда местным властям даже даются подарки, чтобы они терпели это зло или затягивали уже начатое расследование. Большинство купцов, которые привозят в Кантон товары, продают контрабандным путем и опий.

Я полагаю, что опий гораздо большее зло, чем азартная игра, и что на курильщиков опия поэтому необходимо налагать не меньший штраф, чем на игроков».

Этот цензор предложил присуждать всякого изобличенного в курении опия к 80 ударам бамбуковой палкой, а в случае нежелания выдать продавца — к 100 ударам и к трехлетней ссылке. И косатый пекинский Катон вывел свое заключение с неслыханной для европейских властей откровенностью: «Опий доставляется из-за границы, видимо, главным образом мелкими чиновниками, которые по соглашению с жадными купцами отправляют его внутрь страны; здесь к опию привыкают сперва молодые люди из хороших семейств, богатые частные лица и купцы; затем он получает распространение в простом народе. Я установил, что во всех провинциях имеются курильщики опия не только среди гражданских чиновников, но и в армии. В то время как чиновники различных округов усиливают свои старания, чтобы при помощи эдиктов проводить в жизнь законное запрещение продажи опия, их родители, родственники, подчиненные и служители продолжают курить, как и раньше, а купцы пользуются запрещением для взвинчивания цен. Даже полиция питает слабость к опию и покупает его вместо того, чтобы способствовать борьбе с ним, и это также одна из причин того, что все запрещения и распоряжения оставляются без всякого внимания»[30]. После этого в 1833 году был издан более строгий закон, который устанавливал для каждого курильщика опия сто ударов и выставление у позорного столба на два месяца. Губернаторам провинций было вменено в обязанность отмечать в их годовых отчетах результаты борьбы с опием. Эта борьба привела к двум последствиям: во-первых, внутри Китая, в особенности в провинциях Гонан, Сетшуан и Квейтшан, началось культивирование мака в большом масштабе; во-вторых, Англия объявила Китаю войну, чтобы заставить его разрешить свободный ввоз опия. Тогда-то и началось знаменитое «отпирание» Китая для европейской культуры в образе трубки для курения опия.

Первое нападение было произведено на Кантон. Укрепление города у главного входа Жемчужной реки было необыкновенно примитивно. Главная часть его представляла собой заграждение из железных цепей, которые ежедневно после захода солнца на различных дистанциях прикреплялись к поставленным на якорь паромам сплавляемого леса. Надо еще обратить внимание на то, что китайские пушки не имели никакого приспособления, чтобы ставить их под большим или меньшим углом, а это делало их совершенно безвредными. Этим примитивным укреплением, которое было в состоянии преградить вход двум каким-нибудь торговым судам, китайцы встретили нападение англичан. Двух английских военных кораблей оказалось достаточно для того, чтобы вынудить китайцев 7 сентября 1839 г. открыть проход. 16 военных джонок и 13 зажигательных судов, при помощи которых китайцы оказывали сопротивление, были расстреляны и рассеяны в три четверти часа. После этой первой победы англичане усилили свой военный флот и в начале 1841 года снова пошли в наступление. На этот раз нападение было произведено и на флот и на форты. Китайский флот состоял из нескольких военных джонок. Уже первая зажигательная ракета через доски джонки проникла в пороховой погреб, и она взлетела в воздух вместе со всей командой. Через короткое время одиннадцать джонок и в том числе адмиральское судно были уничтожены; остальные искали спасения в бешеном бегстве. Операции на суше потребовали на несколько часов больше. Благодаря полнейшей негодности китайских орудий англичане прошли укрепления, заняли одну очень важную позицию, которая оставалась незанятой, и обстреляли оттуда китайцев. В итоге сражения оказалось на китайской стороне 600 убитых а на английской — 1 убитый и 30 раненых, большая половина которых пострадала от случайного взрыва пороховой камеры. Несколько недель спустя англичане проявили новый подвиг. Надо было брать форты Анунгхоя и северного Вантонга. Для этой цели в распоряжении англичан было не менее 12 линейных кораблей в полном вооружении. Кроме того китайцы опять забыли самое важное: они не укрепили острова Южный Вантонг. Англичане с полным спокойствием установили здесь гаубичную батарею и обстреляли форт с одной стороны, в то время как военные суда открыли по нему огонь с другой стороны. Нескольких минут оказалось достаточно, чтобы прогнать китайцев из форта и без сопротивления произвести высадку. Нечеловеческая сцена, которая последовала за этим, по словам одного английского сообщения, навсегда останется для английских офицеров предметом глубокого сожаления. Когда китайцы пытались бежать из окопов, они попадали в рвы, так что последние были в буквальном смысле этого слова переполнены солдатами, умолявшими о пощаде. Эту лежачую массу человеческих тел сипаи подвергли — якобы вопреки приказу офицеров — непрерывному обстрелу. Так Кантон был открыт для торговли.

То же самое произошло с другими гаванями. 4 июля 1841 г. у островов, что у входа в город Нингпо, появилось три английских военных судна с 120 пушками. Остальные суда пришли на следующий день. Вечером английский адмирал отправил к китайскому губернатору парламентеров с требованием передачи ему островов. Губернатор заявил, что он для сопротивления не обладает достаточными силами, но что он без приказа из Пекина не имеет права сдавать островов. Он просил поэтому об отсрочке. В отсрочке ему было отказано, и англичане в 2 1/2 часа ночи начали штурмовать безоружные острова. В продолжение девяти минут форт и дома на берегу моря превратились в дымящиеся груды развалин. Войска высадились на оставленном берегу, покрытом копьями, саблями, щитами, ружьями и несколькими трупами, и подошли к валам островного города Тингхай, чтобы взять его. Усилившись солдатами с подошедших тем временем новых судов, английские войска на следующее утро приставили штурмовые лестницы к едва защищаемым каменным стенам города и через несколько минут овладели городом. Эта славная победа была отмечена англичанами следующим скромным сообщением: «Утро 5 июля 1841 г. судьбе угодно было сделать достопамятным днем; в этот день над прекраснейшим островом Небесной Средиземной империи впервые взвился английский флаг Вашего величества — первое европейское знамя, победоносно водруженное над этими цветущими равнинами»[31]. 25 августа 1841 г. англичане появились перед городом Амоем, форты которого были вооружены несколькими сотнями пушек самого крупного китайского калибра. Но вследствие совершенной негодности этих орудий и беспомощности командного состава взятие гавани и здесь оказалось детской игрой. Открыв непрерывную пальбу, английские суда приблизились к валам Кулангсу; после этого морская пехота высадилась на берег, и китайские войска после короткого сопротивления были прогнаны. В виде военной добычи англичане взяли при этом в гавани 26 военных джонок и 128 орудий, оставленных солдатами. Находившиеся при одной батарее татары под объединенным огнем пяти английских кораблей оказывали геройское сопротивление, но высадившиеся англичане зашли им в тыл и устроили им ужасную кровавую баню.

Так кончилась славная война из-за опия[32]. При заключении мира 17 августа 1842 г. англичане получили остров Гонконг, а Кантон, Амой, Фугшоу, Нингпо и Шанхай были открыты для торговли. Через пятнадцать лет последовала вторая война против Китая, причем на этот раз англичане выступили вместе с французами. В 1857 г. объединенный англо-французский флот взял приступом Кантон с таким же геройством, как во время первой войны. По Тиенцзикскому миру 1858 г. были разрешены ввоз опия, европейская торговля и доступ внутрь страны для миссионеров. Однако уже в 1859 г. англичане вновь открыли враждебные действия против китайцев и решили разрушить их укрепления у Пейго, но в результате кровопролитного боя они были отбиты, потеряв 464 человека убитыми и ранеными. Тогда Англия опять выступила вместе с Францией. Имея в своем распоряжении 12 600 человек англичан и 7500 французов, генерал Кузен-Монтобан в конце августа 1860 г. взял прежде всего без единого выстрела форты Таку, затем он проник до Тиенцзина и до Пекина. Дорогой, 21 сентября 1860 г., произошло кровавое сражение у Паликиао, и Пекин перешел в руки европейских держав. Победители, вступившие в почти совершенно пустой и совсем не защищавшийся город, прежде всего ограбили императорский дворец. В этом деле принял деятельное личное участие генерал Кузен, впоследствии маршал «граф де-Паликиао». Лорд Эльджин сжег дворец в виде искупительной жертвы[33].

Теперь европейским державам было предоставлено право держать в Пекине послов: Тиенцзин и другие города были открыты для торговли. В то время как в Англии антиопийная лига боролась против распространения яда в Лондоне, в Манчестере и в других промышленных районах, а назначенная парламентом комиссия признала потребление опия в высшей степени вредным, чифуская конвенция 1876 г. гарантировала свободный ввоз опия в Китай. В то же время все договоры с Китаем обеспечивали за европейцами — за купцами и миссионерами — право приобретения земли. В этом деле европейцам помог не только орудийный огонь, но в значительной степени и сознательный обман. Удобным поводом для постепенного расширения районов, открытых согласно договору европейскому капиталу, была прежде всего двусмысленность текста договора. Но этого мало. На основании знаменитого наглого подлога в китайском тексте французской дополнительной конвенции 1860 г. — подлога, учиненного католическим миссионером аббатом Деламарром, как переводчиком, китайское правительство было вынуждено признать за миссионерами право приобретения земли не только в гаванях, предусмотренных договором, но и во всех провинциях империи. Французская дипломатия и протестантские миссионеры были вполне единодушны в оценке утонченного мошенничества католического патера, но это не помешало им энергично настаивать на применении проведенного контрабандным путем расширения прав французских миссионеров и в 1877 г. распространить его и на протестантских миссионеров[34].

Открытие Китая для торговли, начавшееся войной из-за опия, закончилось целой серией «аренд» и китайской экспедицией 1900 г., в которой торговые интересы европейского капитала превратились в явный международный грабеж китайских земель. Это противоречие между первоначальной теорией и конечной практикой европейских «культуртрегеров» в Китае прекрасно передает телеграмма императрицы-вдовы, посланная ею после занятия фортов Таку королеве Виктории:

«Вашему Величеству привет. Во всех переговорах Англии с Китайской империей, которые велись с той поры, когда между нами завязались сношения, Великобритания никогда не претендовала на увеличение своих владений; она проявляла только усиленное желание оказать содействие интересам своей торговли. Принимая во внимание тот факт, что наша страна теперь уже ввергнута в страшную войну, мы вспоминаем о том, что огромная часть китайской торговли, 70 или 80%, приходится на торговлю с Англией. Кроме того ваши морские пошлины самые низкие в мире, и в ваших морских гаванях чужой ввоз встречает мало ограничений. Благодаря этим причинам наши дружественные отношения с британскими купцами в наших договорных гаванях, к нашей взаимной выгоде, не прерывались в течение последнего полувека. Но вдруг наступила перемена и против нас, поднялось всеобщее подозрение. Поэтому мы просили бы вас подумать о том, что если наша страна, вследствие известного сочетания обстоятельств, потеряет свою независимость и державы придут к соглашению, чтобы провести в жизнь давно лелеемый ими план завоевания нашей земли (в телеграмме, отправленной в то же самое время японскому императору, темпераментная Тцу-Си открыто говорит о „жадных до земли державах Запада, жадные и хищные глаза которых косятся на нас“), то этот факт отразится несчастным и роковым образом на вашей торговле. В настоящее время наша страна прилагает самые усиленные старания, чтобы создать себе армию и средства, которые обеспечили бы ее защиту. Пока мы полагаемся на ваши любезные услуги, как посредницы, и пребываем в нетерпеливом ожидании вашего решения»[35].

Каждая война сопровождалась мародерством и кражами в крупном масштабе памятников старинной культуры, которые производились европейскими культуртрегерами в китайских императорских дворцах и правительственных зданиях. Это имело место как в 1860 г., когда императорский дворец с его сказочными сокровищами был ограблен французами, так в 1900 г., когда «все нации» похищали в перегонку казенное и частное добро. Дымящиеся развалины самых крупных и старых городов, гибель земледельческого хозяйства на огромных пространствах земли, невыносимый налоговый гнет для изыскания военных контрибуций были спутниками всех европейских вторжений и шли в ногу с успехами торговли. Из свыше 40 китайских Treaty ports каждый куплен потоками крови, резней и разрушением.

Глава двадцать девятая. Борьба против крестьянского хозяйства

Важной заключительной главой в борьбе с натуральным хозяйством являются отделение сельского хозяйства от промышленности и вытеснение деревенской промышленности из крестьянского хозяйства. Ремесло зарождается в истории человечества как побочное сельскохозяйственное занятие; у оседлых культурных народов и как придаток к земледелию. История европейского средневекового ремесла представляет собою историю его эмансипации от сельского хозяйства, историю его освобождения от барщины, его специализации и развития в цеховое городское товарное производство. Несмотря на то, что ремесленное производство прогрессировало, переходя через мануфактуру в крупную индустриально-капиталистическую фабрику, ремесло в деревне, в крестьянском хозяйстве оставалось в прочной связи с земледелием. Как домашнее побочное производство в свободное от земледельческого труда время, ремесло для собственного потребления крестьянского хозяйства играло громадную роль[36]. Развитие капиталистического производства отрывает от крестьянского хозяйства одну отрасль промышленности за другой, чтобы концентрировать их в массовое фабричное производство. История текстильной промышленности служит этому типичным примером. Но то же самое происходит, хотя и менее отчетливо, во всех прочих отраслях ремесла в сельском хозяйстве. Чтобы сделать крестьянскую массу покупательницей своих товаров, капитал стремится свести крестьянское хозяйство к одной отрасли, которой он не может сразу же, — а при европейских отношениях собственности вообще не без затруднений, — овладеть, а именно к сельскому хозяйству[37]. С внешней стороны кажется, что здесь все протекает совершенно мирно. Процесс протекает незаметно и как будто под влиянием чистоэкономических фактов. Техническое производство крупного фабричного производства с его специализацией, с его научным анализом и комбинированием процесса производства, с его источниками сырья на мировом рынке и совершенными орудиями стоит вне всякого сомнения выше примитивного крестьянского ремесла. В действительности в этом процессе отделения крестьянского хозяйства от ремесла действовали и такие факторы, как налоговый пресс, война, расточение и монополизирование национальных земель, — факторы, которые в одно и то же время относятся к области экономики, политической власти и уголовного кодекса. Нигде этот процесс не проведен так основательно, как в Соединенных штатах Северной Америки.

Железные дороги, т. е. европейский, главным образом английский капитал, шаг за шагом вели американского фермера через необозримые равнины Востока и Запада Соединенных штатов; он истреблял индейцев при помощи огнестрельного оружия, ищеек, водки и сифилиса и насильственным образом переселял их с Востока на Запад, чтобы присвоить себе их землю как «свободную» и пустить ее под пашню. Живя в отдаленных лесах, американский фермер доброго старого времени, относящегося к периоду, предшествовавшему гражданской войне, представлял собой совершенно иное существо, чем в настоящее время. Он так или иначе умел делать все и довольно хорошо обходился на своей изолированной ферме почти без окружающего мира. «Современный американский фермер, — писал в начале 90-х годов сенатор Пеффер, один из руководителей Farmers Alliance, — совершенно другой человек, чем его предок, живший пятьдесят или сто лет тому назад. Многие из наших современников помнят то время, когда фермеры много занимались ремеслами, т. е. сами изготовляли значительную часть того, что им нужно было для собственного потребления. Всякий фермер имел комплект инструментов, при помощи которых он изготовлял из дерева сельскохозяйственные орудия, как например вилы и грабли, рукоятки для лопат и соху, дышла для телеги и массу других принадлежностей. Он добывал лен и коноплю, овечью шерсть и хлопок, и все эти материалы обрабатывались на ферме: их пряли и ткали на дому; одежду, белье и т. п. тоже изготовляли на дому, и все это потреблялось самим фермером. При каждой ферме имелась маленькая мастерская для плотничьих, столярных и слесарных работ, в самом доме стояли чесалка и ткацкий станок; вырабатывались ковры, одеяла и другие постельные принадлежности; на каждой ферме держали гусей, пухом и перьями которых наполнялись подушки и перины, избыток продавался на базаре ближайшего города. Зимою фермер нагружал на огромные телеги, запряженные 6 или 8 лошадьми, пшеницу, муку и маис и отправлялся на базар, иногда за 100 или 200 миль; тут он покупал для следующего года колониальные товары, некоторые материи и т. п. Среди фермеров можно было найти и разных ремесленников. Телега готовилась на ферме в продолжение одного или двух лет. Материал для этого фермер находил поблизости; сорт необходимого дерева точно устанавливался по соглашение с соседом; оно должно было быть доставлено в определенное время и затем в продолжение определенного времени подвергнуто сушке; по изготовлении телеги обе договаривающиеся стороны знали, откуда взят каждый кусок дерева и как долго он сох. Зимою соседний плотник заготовлял оконные кресты, материал для потолков, карнизы и бревна для следующего сезона. После наступления осенних морозов, на квартире фермера сидел в углу сапожник и приготовлял для семьи обувь. Все это делалось дома, и большая часть расходов покрывалась продуктами фермы. Зимою наступало время запастись мясом, оно приготовлялось и сохранялось в копченом виде. Фруктовый сад давал фрукты для яблочного кваса и для разных консервов; всего этого вполне хватало семье на весь год и даже на более долгий срок. Пшеницу молотили постепенно, по мере надобности в количестве, соответствующем потребности в наличных деньгах. Все сохранялось и потреблялось. Одним из последствий подобного способа хозяйства было то, что для ведения дела требовалось относительно немного денег. В среднем сто долларов должно было хватать большой ферме на наем батраков, на починку хозяйственных орудий и на покрытие других случайных расходов»[38].

После междоусобной войны эта идиллия должна была закончиться. Огромный государственный долг в 6 миллиардов долларов, которым эта война обременила Союз, повлек за собой сильное увеличение налогового бремени. Но со времени войны начинается лихорадочное развитие средств современного транспорта, промышленности, в особенности машиностроительной, которая находилась под опекой все возрастающих покровительственных пошлин. Для поощрения железнодорожного строительства и для заселения страны фермерами железнодорожным обществам были сделаны великолепные подарки из национальных земель: в одном только 1867 году они получили свыше 74 миллионов гектаров. Железнодорожная сеть росла с беспримерной быстротой. В 1860 году железнодорожная сеть насчитывала здесь меньше 50 000 километров, в 1870 г. свыше 85 000, а в 1880 г. более 150 000 километров (за время от 1870 г. до 1880 г. вся железнодорожная сеть Европы увеличилась с 130 000 километров до 169 000). Железные дороги и спекуляция с землей вызвали массовую эмиграцию из Европы в Соединенные штаты. Эмиграция насчитывала за 23 года, с 1869 г. по 1892 г., свыше 41/2 млн. человек. В связи с этим Союз все более и более эмансипировался от европейской, главным образом английской промышленности, и создал собственные мануфактуры и собственную текстильную, железоделательную, стальную и машиностроительную промышленность. Скорее всего было революционизировано сельское хозяйство. Уже в первые годы после гражданской войны собственники плантаций южных штатов были вследствие освобождения негров вынуждены ввести паровой плуг. Фермы, возникшие на Западе вместе с железными дорогами, сразу были поставлены на высоту современной машинной техники. «В то самое время, — писал в 1867 г. отчет сельскохозяйственной комиссии Соединенных штатов, — когда применение машин революционизирует на Западе сельское хозяйство и сводит до достигнутого до настоящего времени минимума применение человеческого труда…, многие выдающиеся администраторские и организаторские таланты посвящают себя сельскому хозяйству. Фермы, имеющие несколько тысяч акров, управляются более удачно и с более целесообразным и экономным использованием наличных средств и с большим доходом, чем фермы, имеющие 40 акров»[39].

В то же время сильно увеличивалось бремя как прямых, так и косвенных налогов. Во время гражданской войны был издан новый финансовый закон. Военный тариф 30 июня 1864 г., образующий основу действующей еще теперь системы, поднял налоги на предметы потребления и подоходные налоги необыкновенно высоко, началась настоящая оргия таможенных пошлин, для которой эти высокие военные налоги служили предлогом, чтобы уравновесить обременение отечественного производства при помощи таможенных пошлин[40]. Гг. Морриль, Стевенс и прочие джентльмены, использовавшие войну, чтобы форсировать проведение своей протекционистской программы, обосновали систему таким образом, что таможенная политика открыто и цинично была сделана орудием всяческих интересов наживы частных дельцов. Когда отечественный производитель появлялся перед законодательным конгрессом и требовал установления какой-нибудь специальной пошлины, которая давала бы ему возможность набивать свои карманы, его желание исполнялось с полной готовностью. Таможенные ставки подымались согласно требованиям отдельных лиц. «Война, — пишет американец Тауссиг, — в некоторых отношениях повлияла освежающим и облагораживающим образом на нашу национальную жизнь, но ее непосредственное влияние на деловую жизнь и на все законодательство касательно денежных интересов носило деморализующий характер. Грань между общественной обязанностью и частными интересами часто упускалась из виду законодателем. Большие имущества образовывались благодаря изменениям законов, эти изменения проводились теми же самыми лицами, которые применяли затем новый закон в свою пользу. Страна с сожалением сознавала, что честь и честность мужей политики не остаются незапятнанными». И этот тариф, который обозначал полный переворот в экономической жизни страны, который должен был оставаться в продолжение двадцати лет и по существу еще теперь образует базис таможенного законодательства Соединенных штатов, — этот самый тариф был проведен в три дня через конгресс и в два дня через сенат — без критики, без дебатов и без всякой оппозиции[41].

С этим поворотом финансовой политики Соединенных штатов началась бесстыдная парламентская коррупция, открытое и наглое использование выборов, законодательства и прессы, как орудий неприкрытых интересов кармана, интересов крупного капитала. Enrichissez vous — стало лозунгом общественной жизни со времени «благородной войны» за освобождение человечества от «позорного пятна рабства». Янки, освободитель негров, в качестве рыцаря биржевой спекуляции праздновал оргии, а в качестве законодателя дарил самому себе национальные земли, обогащая себя пошлинами и налогами, монополиями, дутыми акциями, кражами казенного имущества. Промышленность расцветала. Теперь миновали те времена, когда маленький и средний фермер мог обходиться почти без наличных денег и время от времени по мере надобности молотить пшеницу, чтобы продать ее за деньги. Теперь фермер всегда должен был иметь достаточно денег, чтобы платить налоги; все произведенное им он вскоре же должен был продавать, чтобы купить себе все нужное из рук мануфактуриста, как товар. «Если мы обратимся к современной нам действительности, — пишет Пеффер, — то мы увидим, что почти все изменилось. В особенности на всем Западе фермеры молотят свою пшеницу в один прием и продают ее сразу. Фермер продает свой скот и покупает себе свежее мясо или сало, он продает свиней и покупает ветчину и свинину, он продает овощи и фрукты и покупает их вновь в виде консервов. Если он вообще сеет лен, то обмолачивает его, вместо того чтобы прясть его, ткать и изготовлять затем полотно и белье для своих детей, как это делалось лет 50 тому назад; льняное семя он продает, а стебель сжигает. Из пятидесяти фермеров едва один занимается разведением овец; он полагается на большие скотоводческие фермы и со своей стороны получает шерсть уже в готовом виде, в виде сукна или одежды. Его костюм уже не шьется дома, а покупается в городе. Вместо того чтобы самому изготовлять нужные орудия, вилы, грабли и т. д. он отправляется в город, чтобы купить себе рукоятку для топора или ручку для молотка, он покупает канаты и веревки и всякие материи, но покупает сукно или даже готовое платье, он покупает консервированные фрукты, он покупает сало, мясо и ветчину, он покупает теперь все, что он некогда производил сам, и для всего этого ему нужны деньги. Но самый удивительный факт заключается в следующем. В то время как дом американца раньше был свободен от долгов, — менее чем в одном случае из тысячи на домах лежали ипотеки, обеспечивавшие денежный заем, — в то время как деньги при незначительной потребности в них для ведения хозяйства всегда имелись в достаточном количестве у самих фермеров, теперь, когда денег нужно в десять раз больше, их имеется мало и вовсе не имеется. Почти половина ферм имеет ипотечные долги, которые поглощают всю их стоимость; проценты непомерно велики. Причина этого замечательного переворота лежит в мануфактуристе с его шерстяными и полотняными фабриками, деревообделочными фабриками, хлопчатобумажными фабриками, хлопчатобумажными прядильнями, ткацкими заведениями, с его фабриками для консервирования мяса и фруктов и т. д.; маленькие мастерские фермы очистили место огромным городским предприятиям. Соседскую тележную мастерскую сменил городской завод, где еженедельно производится от 100 до 200 телег; место сапожной мастерской заняла большая городская фабрика, которая выполняет большую часть работы посредством машин»[42]. В конце концов и сельскохозяйственный труд фермера стал машинным трудом. «Теперь фермер пашет, сеет и жнет при помощи машин. Машина жнет и вяжет снопы. Фермер молотит, пользуясь силой пара. Во время пахоты он может читать утреннюю газету; когда он жнет, он сидит на крытом сидении машины»[43].

Но этот переворот, происходивший в американском сельском хозяйстве со времен «Великой войны», был не концом, а началом того потока, в который попал фермер. Его история сама переходит во вторую фазу развития капиталистического накопления, которую она также прекрасно иллюстрирует. Капитализм всюду побеждает и вытесняет натуральное хозяйство, производство для собственного потребления, сочетание сельского хозяйства с ремеслом, чтобы поставить на их место простое товарное хозяйство. Товарное хозяйство нужно ему как сбыт для собственной прибавочной стоимости. Товарное производство является той всеобщей формой, при которой капитализм только и может развиваться. Но лишь только на развалинах натурального хозяйства уже распространилось простое товарное производство, как капитал тотчас же начинает против него борьбу. С товарным хозяйством капитализм вступает в конкурентную борьбу; призвавши его к жизни, он оспаривает у него средства производства, рабочую силу и сбыт. Раньше целью капитализма была изоляция производителя, его отделение от защищающей его связи с общиной, а затем отделение сельского хозяйства от ремесла; теперь задача капитализма состоит в отделении маленького товаропроизводителя от его средств производства.

Мы видели, что великая война открыла в Североамериканском союзе эру грандиозных ограблений национальных земель монополистически-капиталистическими обществами и отдельными спекулянтами. В связи с лихорадочным железнодорожным строительством и еще более в связи с железнодорожной спекуляцией возникла бешеная спекуляция землями, во время которой колоссальные имущества, целые герцогства стали добычей отдельных рыцарей легкой наживы и компаний. Стаи агентов, налетевших как саранча, все средства шарлатанской бесшабашной рекламы и всяческий обман и надувательство направляли из Европы в Соединенные штаты мощную струю эмиграции. Эта струя осаждалась вначале в восточных штатах, на берегу Атлантического океана. Но чем дальше развивалась здесь промышленность, тем дальше на запад отодвигалось сельское хозяйство. «Пшеничный центр», находившийся в 1850 г. в Огио у Колумба, переносился в последующие 50 лет все дальше и дальше, и в конце концов оказался сдвинутым на 99 миль к северу и на 680 миль к западу. В 1850 г. атлантические штаты давали 51,4% всего сбора пшеницы, в 1880 г. они давали только 13,6%, в то время как на центральные северные штаты в 1880 г. приходилось 71,7% сбора, а на западные 9,4%.

В 1825 г. конгресс Союза при президенте Монрое постановил переселить индейцев с востока Миссисипи на запад. Краснокожие защищались отчаянно, но те, которых пощадили во время кровавых бань сорока индейских войн, были убраны, как ненужный хлам; они были прогнаны на запад, как стадо бизонов, и заперты здесь, как дичь, за решеткой «резерваций». Индейцы должны были уступить место фермеру; теперь пришла очередь за фермером, который должен был уступить дорогу капиталу и был вытеснен на тот берег Миссисипи.

По путям следования железных дорог американский фермер отправился на запад и северо-запад в обетованную землю, в которую его заманивали агенты крупных земельных спекулянтов. Но самые плодородные и лучше расположенные земли были использованы обществами для крупных хозяйств, которые велись чисто капиталистически. Рядом с фермером, которого затащили в глушь, возникла в качестве его опасного конкурента и смертельного врага «Bonanzafarm» — крупнокапиталистическое сельскохозяйственное предприятие, неизвестное до тех пор ни в Старом, ни в Новом свете. Прибавочная стоимость производилась здесь при помощи всех вспомогательных средств современной науки и техники. «Olivier'a Dalrymple'a», имя которого известно теперь на обоих берегах Атлантического океана, — писал в 1885 г. Лафарг, — можно рассматривать как лучшего представителя финансового сельского хозяйства. С 1874 г. он руководит одновременно пароходной линией на Красной, реке и шестью фермами общей площадью в 30 000 гектаров, принадлежащими одному обществу финансистов. Он разделил эту площадь, на участки в 800 гектаров, а каждый из этих участков на три более мелкие части, площадью приблизительно в 267 гектаров. Участками этими руководят управляющие и их помощники. На каждом участке настроены бараки для 50 человек и конюшни для такого же числа лошадей и мулов, кухни, магазины для продовольствия людям и, корма скоту, сараи для машин и наконец кузнечные и слесарные мастерские. Каждый участок имеет свой полный инвентарь: 20 пар лошадей, 8 двойных плугов. 12 сеялок, управляемых человеком, сидящим на лошади, 12 грабель со стальными зубцами, 12 косилок, и сноповязалок, 2 молотилки и 16 телег; приняты все необходимые меры, чтобы машины и рабочий скот (люди, лошади и мулы) находились в хорошем состоянии и чтобы они могли дать максимальное количество труда. Все участки связаны между собой и с центральным управлением телефонным сообщением.

«Шесть ферм с 30 000 гектаров обслуживаются армией рабочих в 600 человек, организованных по военному образцу; ко времени жатвы центральное управление нанимает еще 500 или 600 вспомогательных рабочих, которых оно распределяет между участками. Осенью по окончании работ рабочих увольняют за исключением, управляющих и десяти человек на участок. На некоторых фермах Дакоты и Миннезоты лошадей и мулов на зиму угоняют с мест, где производилась работа. Лишь только жнивье вспахано, их табунами в 100–200 пар угоняют на 1000–1500 км на юг, откуда их возвращают лишь весной.

Сидя на лошадях, механики следуют за плугами, сеялками и косилками, находящимися в работе; лишь только что-нибудь окажется в неисправности, как они подъезжают к соответствующим машинам и немедленно исправляют их, чтобы незамедлительно вновь, пустить их в ход. Сжатый хлеб подвозится к молотилкам, работающим непрерывно и день и ночь. Молотилки отапливаются снопами соломы, которые бросаются в топку через железные трубы. Зерно обмолачивается, провеивается, взвешивается и насыпается в мешки посредством машин. Затем оно отвозится на железную дорогу, которая проходит вдоль фермы, а отсюда его отправляют в Duluth или Буффало. Дэльримпль ежегодно увеличивает свою посевную площадь на 2000 гектаров. В 1880 г. она равнялась 10 000 гектаров»[44]. Уже в конце 70-х годов имелись капиталисты и общества, которые владели землями в 14 000-18 000 гектаров под пшеницей. С тех пор как Лафарг это писал, технический прогресс в американском крупном капиталистическом сельском хозяйстве и применение машин сделали мощные шаги вперед[45].

С такими капиталистическими предприятиями американский фермер конкуренции выдержать не мог. В то самое время, когда всеобщий переворот в финансах, в производстве и в транспортном деле Соединенных штатов принуждал фермера бросать всякое производство для собственного потребления и производить все для рынка, цены на сельскохозяйственные продукты упали чрезвычайно сильно под влиянием колоссального расширения площади посевов. И в то самое время, когда судьба всей массы фермеров была прикована к рынку, сельскохозяйственный рынок Соединенных штатов из местного превратился в мировой рынок, на котором несколько гигантских капиталов и спекуляция начали свою дикую игру,

В истории европейских и американских аграрных отношений 1879 г. начинается массовый экспорт пшеницы из Соединенных штатов в Европу[46].

Выгоды этого расширения рынка были, разумеется, монополизированы крупным капиталом: с одной стороны, росли гигантские фермы, которые давили на мелкого фермера своей конкуренцией; с другой стороны, последний стал жертвой спекулянтов, которые покупали у него хлеб, чтобы оказывать давление на мировой рынок. Беспомощный и подчиненный могущественной власти капитала, фермер впал в долги: типичная форма гибели крестьянского хозяйства. Задолженность ферм стала скоро народным бедствием. В 1890 г. министр сельского хозяйства Соединенных штатов Рэск писал в специальном циркуляре по поводу отчаянного положения фермеров следующее: «Бремя ипотек, лежащих на фермах, домах и земле, несомненно, принимает в высшей степени тревожные размеры; хотя займы в отдельных случаях заключались, несомненно, слишком поспешно, но в большинстве случаев к этому вела необходимость… Займы эти, заключенные по высоким процентам, оказывают вследствие падения цен на сельскохозяйственные продукты в высшей степени сильное давление на фермера; во многих случаях они угрожают ему потерей дома и земли. Это — крайне трудный вопрос для всех тех, кто желает уничтожить зло, от которого страдают фермеры. Оказывается, что фермер при теперешних ценах должен для получения одного доллара для уплаты долга продать значительно больше продуктов, чем в то время, когда он этот доллар занимал. Проценты растут, а между тем погашение долга становится, очевидно, совершенно безнадежным делом, но ввиду тяжелого положения, о котором мы говорим, заключение нового ипотечного займа крайне затруднительно»[47].

Всеобщая задолженность земель распространилась по цензу 29 мая 1891 г. на 2,5 млн. хозяйств; в это число вошли две трети предприятий фермеров-собственников, долг которых составляет почти 2,2 млрд. долларов. «Таким образом, — заключает Пеффер, — положение фермера в высшей степени критическое (farmers are passing through the „valley and shadow of death“); ферма стала бесприбыльным делом; цены на сельскохозяйственные продукты со времени великой войны упали на 50%; стоимость ферм за последнее десятилетие упала на 25–50%; фермеры по уши погрязли в долгах, обеспеченных ипотеками на их предприятия; они при этом, не в состоянии возобновить займа, потому что сама недвижимость все более обесценивается; многие фермеры лишаются своих предприятий, а жернова задолженности продолжают их размалывать. Мы находимся в руках беспощадной силы; ферма гибнет»[48].

Задолжавшему и разоренному фермеру оставалось либо только искать побочных заработков в качестве наемного рабочего, либо совершенно бросить свое хозяйство и стряхнуть со своих ног пыль «обетованной страны» — «пшеничного рая», ставшего для него адом, — если только его ферма не попала еще в лапы кредитора из-за его неплатежеспособности, как это имело место с тысячами ферм. В середине 80-х годов можно было наблюдать массу оставленных и запущенных ферм. «Если фермер не в состоянии в установленные сроки уплачивать свои долги, — писал в 1887 г. Зеринг, — то уплачиваемый им процент повышается до 12, 15 и даже 20. Банк, торговец машинами и лавочник напирают на него и похищают у него плоды его тяжелых трудов… Подобный фермер либо остается в этом случае арендатором фермы, либо отправляется дальше на запад, чтобы снова попытать счастья. В Северной Америке я нигде не встречал так много задолжавших разочарованных и недовольных фермеров, как в пшеничных районах северо-западных прерий; в Дакоте я не видал ни одного фермера, который не выразил бы готовности продать свою ферму»[49]. Комиссар сельского хозяйства в Вермонте в 1889 г. сообщал о частых фактах оставления ферм следующее: «В этом штате можно найти огромные пространства необработанной, но годной к обработке земли, которые можно купить по ценам, приближающимся к ценам на землю в западных штатах; они находятся вблизи от школ и церквей и кроме того удобны в том отношении, что они расположены близ железной дороги. Комиссар посетил не все округа штата, о котором он дает отчет, но он посетил достаточно мест, чтобы убедиться в том, что значительный район оставленных, но прежде обрабатывавшихся земель превратился теперь в пустоши, хотя значительная часть этих земель могла бы при усердной работе давать хороший доход».

Комиссар штата Нью Гэмпшир опубликовал в 1890 г. книгу, в которой 67 страниц заполнены описаниями ферм, которые можно было купить по дешевым ценам. Он описал 1442 оставленных фермы с жилыми постройками, которые были заброшены совсем незадолго до этого. То же самое имело место в других районах. Тысячи акров пшеничных и маисовых полей лежали невозделанными и превратились в пустоши. Чтобы снова заселить оставленные земли, земельные спекулянты пустили в ход кричащие рекламы и привлекли в страну новые толпы иммигрантов, новые жертвы, которых постигла участь их предшественников и притом в более короткое время[50].

«Вблизи железных дорог и рынков, — сообщалось в одном частном письме, — уже нигде нет государственных земель, все они в руках спекулянтов. Поселенец занимает свободную землю и считается фермером. Но хозяйство его в смысле фермерства плохо его обеспечивает, и он никоим образом не может составить конкуренцию крупному фермеру. Он обрабатывает определенную законом часть своего участка, но упрочение своего благосостояния должен искать на поприщах, посторонних земледелию. В Орегоне, например, мне пришлось встретиться с поселенцем, который в течение пяти лет был собственником 160 акров, но в летнюю пору, в конце июня, он работал на постройке дороги по 12 часов в сутки, за поденную плату в один доллар. Он же, конечно, представлял единицу в числе пяти миллионов фермерских хозяйств, зарегистрированных переписью 1890 г. Или в El Dorado County, например, я видел много таких фермеров, которые возделывали землю только в пределах, чтобы прокормить себя и скотину, а не на продажу сельскохозяйственных продуктов, так как это не представляло бы выгоды; главным источником их заработка является добывание золота на приисках, рубка и продажа леса и дров и т. п. Люди эти живут с достатком, но достатки эти не от земледелия. Два года тому назад мы работали на приисках в Long Canon, El Dorado County, и жили все время в cabin (избе) на участке, владелец которого только раз в год на несколько дней показывался дома, а остальное время работал в Сакраменто на железной дороге. Участок его совсем не возделывался. Несколько лет тому назад небольшая часть его была возделана для удовлетворения требования закона, несколько акров огорожено проволочной оградой, построена изба (log cabin) и сарай. Но за последние годы все это пустует; ключ от избы у соседа, который и отдал избу в наше распоряжение. За время наших странствований мы видели много покинутых участков, на которых были сделаны попытки завести хозяйство. Три года тому назад мне предлагали уступить участок с домом за сто долларов. Впоследствии пустой дом разрушился под тяжестью снега. В Орегоне мы видели много покинутых участков с построенными на них домиками и небольшими огородами. Один из них, в который мы заходили, был построен прекрасно: крепкая, мастерской рукой сложенная бревенчатая изба, прекрасно проконопаченная, с некоторой утварью. И все это было покинуто поселенцем, и всякий мог завладеть всем безвозмездно»[51].

Куда направляется разоренный фермер Соединенных штатов? Он идет со своим посохом вслед за «пшеничным центром» и за железной дорогой. Пшеничный рай сдвигается отчасти в Канаду на Саскачеван и на реку Макензи, где пшеница поспевает даже под 62 градусом северной широты. Сюда следует отчасти фермер Соединенных штатов[52], чтобы через некоторое время испытать в Канаде ту же судьбу, что и раньше. Канада в последние годы заняла на мировом рынке место в ряду стран, вывозящих пшеницу, но в Канаде в сельском хозяйстве еще больше господствует крупный капитал[53].

Продажа частнокапиталистическим обществам государственных земель за бесценок практиковалась в Канаде в еще более чудовищных размерах, чем в Соединенных штатах. История с передачей земли канадскому обществу Тихоокеанской железной дороги является чем-то беспримерным в деле публичного грабежа, производимого частным капиталом. Этому обществу была обеспечена монополия на постройку железных дорог в течение двадцати лет; в его распоряжение бесплатно была предоставлена вся необходимая для дороги полоса земли приблизительно в 713 английских миль и стоимостью приблизительно в 35 млн. долларов; правительство гарантировало ему 3% дохода на акционерный капитал в 100 млн. долларов на 10 лет, предоставило ему наличными ссуду в 271/2 млн. долларов. Но этого мало, общество получило в подарок 25 млн. акров земли, причем ему было предоставлено выбрать ее из самых плодородных и наилучше расположенных земель, даже из земель, находящихся вне пояса, по которому проходит железная дорога! Таким образом все будущие колонисты огромного района заранее были отданы на гнев и милость железнодорожного капитала. Чтобы получить по возможности скорее деньги, железнодорожная компания со своей стороны продала за бесценок 5 млн. акров «Северо-западной земельной компании», т. е. объединению английских капиталистов под главенством герцога Манчестерского. Второй капиталистической группой, которой в изобилии дарились государственные земли, была «Гудзоновская компания», которая за отказ от привилегий на северо-западе получила право не менее чем на двадцатую часть всех земель, расположенных между озером Виннипег, границей Соединенных штатов, горами Роки и северным Саскачеваном. Обе капиталистические группы таким образом получили пять девятых всех земель, пригодных для колонизации. Из остальных земель государство значительную часть предоставило 26 капиталистическим колонизационным обществам[54]. Канадский фермер таким образом почти со всех сторон был запутан сетями капитала и спекуляции, и, несмотря на это, туда идет массовое переселение не только из Европы, но и из Соединенных штатов!

Таков характер господства капитала на мировой арене: вытеснивши английского крестьянина с земли, он гнал его на восток Соединенных штатов, с востока он гнал его на запад, чтобы сделать из него на развалинах хозяйства индейцев мелкого товаропроизводителя; с запада он гонит его, опять разоренного, на север; ему предшествует железная дорога и его преследует разорение: капитал тянет его спереди и капитал же подгоняет его сзади. Всеобщее вздорожание продуктов сельского хозяйства сменило глубокое падение цен 90-х годов, но американскому мелкому фермеру столько же мало пользы от этого, как и европейскому крестьянину.

Число ферм растет непрерывно. За последнее десятилетие истекшего столетия оно увеличилось с 4,6 млн. до 5,7 млн., но оно возросло абсолютно и за первое десятилетие текущего века. В то же самое время повысилась и общая стоимость ферм: в продолжение последних десяти лет она возросла с 751,2 млн. долларов до 1652,8 млн. долларов[55]. Всеобщее вздорожание цен на продукты земли должно было, казалось бы, поправить положение фермера. Несмотря на это, мы видим, что число арендаторов среди фермеров растет еще быстрее, чем число фермеров, взятое в целом. Процентное отношение арендаторов к общему числу фермеров в Соединенных штатах за разные годы таково: 1880 г. — 25,5%, 1890 г. — 28,4%, 1900 г. — 35,3%, 1910 г. — 37,2%.

Несмотря на повышение цен на продукты земли, собственники ферм все более уступают место арендаторам. Но эти арендаторы, составляющие теперь значительно больше трети всех фермеров Союза, представляют собой в Соединенных штатах слой населения, соответствующий нашим европейским сельским рабочим; это — настоящие наемные рабы капитала, вечно текучий элемент, который при крайнем напряжении сил создает богатства для капитала, не будучи в состоянии обеспечить самому себе больше чем жалкое и непрочное существование.

Тот же самый процесс в совершенно иных исторических рамках — в Южной Африке — показывает еще яснее «мирные методы» капиталистического соревнования с мелким товаропроизводителем.

До 60-х годов прошлого столетия в Капской колонии и в бурских республиках господствовали чисто крестьянские отношения. Буры долгое время вели жизнь кочующих скотоводов. Они отнимали при этом у готтентотов и у кафров лучшие пастбища, а самих негров по мере сил истребляли или вытесняли. В XVIII столетии большую услугу оказала бурам занесенная кораблями остиндской компании чума: она уносила с лица земли целые роды готтентотов и очищала почву для голландских поселенцев. Распространяясь на Восток, они столкнулись с родами банту и открыли длинный период страшных войн с кафрами. Набожные и твердые в знании священного писания голландцы, которые в качестве «избранного народа» немало гордились своей патриархальной пуританской строгостью нравов, и знанием ветхого завета, не удовлетворились однако похищением земель у туземцев: они подобно паразитам устраивали свое крестьянское хозяйство на спине негров, которых они принуждали к рабскому труду и для этой цели систематически и сознательно портили и доводили до полного истощения. Водка в этом деле играла настолько существенную роль, что исходившее от английского правительства запрещение водки в Капской колонии потерпело неудачу вследствие сопротивления пуритан. В общем хозяйство буров оставалось до 60-х годов по преимуществу патриархальным и натуральным: ведь первая железная дорога была построена в Южной Африке лишь в 1859 г. Патриархальный характер хозяйства отнюдь не был препятствием для упорства и жестокости буров. Ливингстон, как известно, жаловался на буров больше, чем на кафров. Они настолько были убеждены, что негры являются для них объектом, предназначенным богом и природой для рабского труда, и составляют необходимую основу для крестьянского хозяйства, что они на уничтожение рабства в английских колониях в 1836 г., — несмотря на удовлетворение рабовладельцев 3 млн. фунтов стерлингов, — ответили «великим выселением». Буры оставили Капскую колонию и переселились за Оранжевую реку и Вааль; они прогнали при этом матабелов к северу через Лимпопо и натравили их на макалаков. Как американский фермер под ударами капиталистического хозяйства гнал индейцев на запад, так бур гнал негра на север. «Свободные республики» между Оранжевой и Лимпопо возникли таким образом как протест против удара, нанесенного английской буржуазией священному праву рабовладельца. Маленькие крестьянские республики находились в постоянной партизанской войне с неграми банту. Длившаяся десятилетиями борьба между бурами и английским правительством решалась на спинах негров. Поводом к конфликту между Англией и республиками послужил негрский вопрос, — освобождение негров, которое якобы отстаивала английская буржуазия. На самом деле, крестьянское хозяйство и крупнокапиталистическая колониальная политика вступили здесь между собой в конкурентную борьбу из-за готтентотов и кафров, т. е. из-за их земли и рабочей силы. Цель обоих конкурентов была одна и та же: подчинение, вытеснение или уничтожение черных, разрушение их социальной организации, присвоение их земли и насильственная эксплоатация их труда. Но методы тех и других глубоко различны. Буры отстаивали застарелое рабство в малом масштабе как основу патриархального крестьянского хозяйства; английская буржуазия отстаивала современные капиталистические методы эксплоатации страны и туземцев. Основной закон Трансваальской республики заявил грубо и резко: «Народ не терпит никакого равенства между белыми и черными ни в государстве, ни в церкви». В Оранжевой и в Трансваале ни один негр не имел права владеть землей, разъезжать без паспорта или показываться на улице, когда стемнеет. Брайс рассказывает случай, когда один крестьянин (притом англичанин) восточного Капдэнда избил своего кафра до смерти. Когда этот крестьянин был привлечен к суду и оправдан, его соседи доставили его домой с музыкой. Белые часто пытались избавиться от платы свободным туземным рабочим тем, что они по окончании работ истязаниями принуждали их к бегству.

Английское правительство придерживалось прямо противоположной тактики. Оно долгое время выступало в качестве защитника туземцев, привлекало на свою сторону вождей, поддерживало их авторитет и пыталось октроировать им право распоряжения землей. Поскольку это было возможно, английское правительство, следуя испытанному методу, превращало вождей в собственников родовых земель, хотя это резко противоречило традициям и действительным социальным отношениям негров. У всех племен земля представляла общую собственность, и даже самые суровые и деспотичные властелины, как вождь матабелов Лобенгула, имели лишь право и обязанность назначать каждой семье участок для обработки, но и этот участок мог оставаться в распоряжении семьи лишь до тех пор, пока она его фактически обрабатывала. Конечная цель английской политики была ясна: она заблаговременно подготовляла грабеж земель в крупном масштабе; вождей туземцев она сделала при этом своим орудием. На первых порах она ограничилась «усмирением» негров при помощи крупных военных операций. До 1879 г. было проведено девять кровопролитных кафрских войн, чтобы сломить сопротивление банту.

Открыто и энергично английский капитал с его действительными намерениями выступил лишь тогда, когда два важных события — открытие алмазных полей Кимберлэя в 1867–1870 гг. и открытие золотоносных рудников Трансвааля в 1882–1885 гг. — открыли новую эпоху в истории Южной Африки. Вскоре начало действовать Британское южноафриканское общество «Сесиль Родс». В общественном мнении Англии произошел быстрый переворот. Жажда южноафриканских сокровищ заставляла английское правительство предпринимать энергичные мероприятия. Никакие расходы и никакие человеческие жертвы не казались английской буржуазии большими для завоевания южноафриканских земель. В Южную Африку вдруг устремился мощный поток эмигрантов. До тех пор он был незначителен: Соединенные штаты отвлекали европейскую эмиграцию от Африки. Со времени открытия алмазных и золотоносных россыпей число белых в южноафриканских колониях начало расти непрерывно: за 1885 год на одном только Уайт-ватерском берегу высадилось 100 000 англичан. Скромное крестьянское хозяйство было отодвинуто на задний план, и на передний план выступило горное дело, а вместе с ним горнопромышленный капитал.

Английское правительство резко переменило фронт в своей политике. В 50-х годах Англия зандриверским и блемфонтейнским договорами признала бурские республики. Теперь началось политическое окружение крестьянских государств оккупациями областей, расположенных вокруг маленьких республик; этим самым им была отрезана всякая возможность к расширению; в то же самое время пожирались столь долго защищаемые и покровительствуемые Англией негры. Английский капитал шаг за шагом продвигался вперед. В 1868 г. Англия взяла под свою власть вследствие якобы многократных настоятельных ходатайств туземцев Базутолэнда[56]. В 1871 г. алмазные поля Уайт-ватерского берега были оторваны от Оранжевой республики в виде «West-Griqualand» и превращены в королевскую колонию; в 1879 г. англичане подчинили себе землю зулусов, чтобы присоединить ее впоследствии к колонии Наталь; в 1885 г. была покорена земля бетшуанов, присоединенная впоследствии к Капской колонии; в 1887 г. Англия подчинила себе матабелов и машонов; в 1889 г. Британское южноафриканское общество получило чартер на обе эти области, — все это было сделано, конечно, как одолжение туземцам и по их настоятельным просьбам[57]; в 1884 и 1887 гг. Англия аннексировала St. Lucia Bai и весь восточный берег вплоть до португальских владений; в 1894 г. она завладела Тонгалендом. Матабелы и машоны пошли на отчаянную борьбу, но общество во главе с Родсом потопило восстание в крови и применило затем испытанный метод цивилизирования и усмирения туземцев — в мятежной области были построены две большие железные дороги.

Крестьянским республикам становилось все более и более тесно в этих объятиях. Да и внутри страны все шло вверх дном. Могучий поток эмиграции и волны нового лихорадочного капиталистического хозяйства угрожали разорвать рамки маленьких крестьянских государств. Противоречие между крестьянским хозяйством и потребностями накопления капитала было поистине кричащим. Республики на каждом шагу обнаруживали неспособность служить новым задачам. Неповоротливость и примитивность администрации, постоянная кафрская опасность, на которую Англия не бросала тогда недовольных взоров, коррупция, которая проникла в народные собрания и благодаря взяткам проводила в жизнь волю крупных капиталистов, отсутствие полицейской охраны, которая обуздывала бы общество своевольных авантюристов, недостаток в водоснабжении и в средствах сообщения для обеспечения выросшей внезапно колонии в 100 000 иммигрантов, недостаточные законы по охране труда, которые ставили бы в известные рамки и регулировали бы эксплоатацию негров в горном деле, высокие таможенные пошлины, которые удорожали для капиталистов рабочую силу, высокие фрахты на уголь — все это вылилось во внезапное и ошеломляющее банкротство крестьянских республик.

В своей тупой ограниченности они против поглотившего их потока грязи и лавы капитализма боролись самыми примитивными средствами, — оружием, которое можно найти лишь в арсенале тупоумных и упрямых крестьян; они лишили всяких политических прав массу «уитландцев», которые значительно превосходили их числом и по сравнению с ними были представителями капитала власти и духа времени! Но это была лишь плохая шутка, а времена были серьезные. Дивиденды сильно страдали от крестьянско-республиканского хозяйничания, Оно стало нестерпимым для капиталистических дивидендов, и горнопромышленный капитал взбунтовался. Британское южноафриканское общество строило железные дороги, усмиряло кафров, организовывало восстания уитландцев и в конце концов провоцировало бурскую войну. Час крестьянского хозяйства пробил. В Соединенных штатах война была исходной точкой переворота, в Южной Африке она была его концом. Результат был один и тот же — победа капитала над мелким крестьянским хозяйством, которое со своей стороны возникло на обломках примитивных натуральнохозяйственных организаций туземцев. Сопротивление бурских республик против Англии было столь же безнадежно, как сопротивление американского фермера против господства капитала в Соединенных штатах. В новом Южноафриканском союзе, который, явившись в результате осуществления империалистической программы Сесиля Родса, поставил на место маленьких крестьянских республик современное крупное государство, капитал уже официально взял на себя командную власть. Старые противоречия между англичанами и голландцами были потоплены в новых противоречиях, — в противоречиях между трудом и капиталом: обе нации запечатлели свое трогательное братское единение тем, что один миллион белых эксплоататоров лишил гражданских и политических прав 5 млн. чернокожего рабочего населения. При этом были обойдены не только негры бурских республик: частичное лишение прав захватило и негров Капской колонии, которые в свое время получили от английского правительства политически равноправие. И это благородное дело, которое империалистическая политика консерваторов увенчала бесстыдством и насилием, должно было быть закончено либеральной партией — при исступленных рукоплесканиях «либеральных кретинов Европы», которые с гордостью и умилением смотрели на полное самоуправление и на свободу, дарованные Англией горсточке белых в Южной Африке, — как показатель того, какая творческая сила и какое величие живут еще в английском либерализме.

Разорение самостоятельного ремесла конкуренцией капитала представляет собою менее бурный, но не менее мучительный процесс. Домашняя капиталистическая промышленность является самой темной его стороной. Но на этом вопросе останавливаться излишне.

Общий результат борьбы между капитализмом и простым товарным хозяйством заключается в следующем: поставивши товарное хозяйство на место натурального, капитал сам становится на место простого товарного хозяйства. Следовательно, если капитализм живет некапиталистическими формациями, то он, точнее говоря, живет разорением этих формаций, и если ему для накопления безусловно необходима некапиталистическая среда, то она нужна ему как питательная почва; за счет высасывания ее соков совершается накопление. С точки зрения исторической, накопление капитала является процессом обмена веществ между капиталистическими и докапиталистическими способами производства. Без докапиталистических способов производства накопление не может иметь места, само накопление состоит, с этой точки зрения, в разъедании и ассимилировании этих способов производства. Поэтому накопление капитала без некапиталистических формаций так же невозможно, как невозможно дальнейшее существование этих последних рядом с капиталистическим накоплением. Лишь в постоянном прогрессирующем разрушении некапиталистических формаций даны условия для накопления капитала.

Итак то, что Маркс принял как предпосылку своей схемы накопления, соответствует лишь объективной исторической тенденции процесса накопления и его теоретическому конечному результату. Процесс накопления имеет тенденцию ставить всюду на место натурального хозяйства простое товарное хозяйство, на место последнего — капиталистическое хозяйство: он стремится осуществить во всех странах и отраслях абсолютное господство капиталистического производства как единственного и исключительного способа производства.

Но здесь начинается тупик. Раз конечный результат достигнут, — что является, однако, теоретической конструкцией, — накопление становится невозможным: реализация и капитализация прибавочной стоимости превращаются в неразрешимую задачу. Марксова схема расширенного воспроизводства в момент ее соответствия действительности означает исход, историческую грань процесса накопления и, следовательно, конец капиталистического производства. Невозможность накопления означает с капиталистической точки зрения невозможность дальнейшего развития производительных сил и, следовательно, объективную историческую необходимость гибели капитализма. Отсюда вытекает полное противоречий движение последней империалистической фазы капитала как заключительного периода его исторического пути.

Итак, марксова схема расширенного воспроизводства не соответствует условиям накопления, пока оно прогрессирует: оно не может происходить при наличности определенных взаимоотношений и зависимостей, существующих между обоими крупными подразделениями общественного производства (между подразделением средств производства и подразделением средств существования), как они формулированы в схеме. Накопление является не только внутренним отношением между отраслями капиталистического хозяйства: оно прежде всего является отношением между капиталом и некапиталистической средой; в этой среде каждая из обеих крупных отраслей производства отчасти может вести процесс накопления самостоятельно независимо от другой, причем движения обеих отраслей на каждом шагу перекрещиваются и поглощают друг друга. Вытекающие отсюда запутанные отношения, различие в темпе и направлении хода накопления в обоих подразделениях, их вещественные отношения и отношения стоимости с некапиталистическими формами производства не поддаются точному схематичному выражению. Марксова схема накопления является лишь теоретическим выражением для того момента, когда господство капитала достигает своей последней грани. В этом смысле она является такой же научной фикцией, как его схема простого воспроизводства, которая дает теоретическую формулировку исходной точки капиталистического производства. Но между этими двумя фикциями заключается точное познание накопления капитала и его законов.

Глава тридцатая. Международный заем

Империалистическая фаза накопления капитала, или фаза мировой конкуренции капитала, совпадает с индустриализацией и капиталистической эмансипацией прежних гинтерландов капитала, в которых происходила реализация его прибавочной стоимости. Специфическими методами действия для этой фазы являются иностранные займы, постройка железных дорог, революции и войны. Последнее десятилетие, с 1900 по 1910 г., в особенности характерно для империалистического мирового движения капитала в Азии и части Европы, граничащей с Азией, — в России, в Турции, в Персии, в Индии, в Японии, в Китае, равно как в Северной Африке. Как расширение товарного хозяйства за счет натурального и капиталистического производства за счет простого товарного производства осуществлялось при помощи войн, социальных кризисов и уничтожения целых социальных формаций, так превращение экономических гинтерландов и колоний в капиталистические самостоятельные единицы протекает в связи с революциями и войнами. Революция необходима в процессе капиталистической эмансипации гинтерландов для того, чтобы взорвать сохранившиеся со времен натурального и простого товарного хозяйства, а потому устаревшие государственные формы и создать современный государственный аппарат, приспособленный для целей капиталистического производства. Сюда относятся русская, турецкая и китайская революции. Тот факт, что эти революции — в особенности русская и китайская — одновременно с прямыми политическими требованиями господства капитала сопровождаются отчасти разными устарелыми докапиталистическими претензиями, отчасти совершенно новыми, направленными против господства капитала противоречиями, обусловливает их глубину и их могущественную силу, но затрудняет и тормозит их победоносное шествие. Война является обыкновенно методом молодого капиталистического государства, чтобы сбросить опеку старых капиталистических стран; это — боевое крещение и проба капиталистической самостоятельности современного государства. Поэтому военная реформа, а вместе с тем реформа финансовая являются повсюду введением в процесс развития хозяйственной самостоятельности соответствующих стран.

Развитие железнодорожной сети приблизительно отражает степень проникновения капитала. Железнодорожная сеть росла быстрее всего в 40-х годах в Европе, в 50-х годах в Америке, в 60-х годах в Азии, в 70-х и 80-х годах в Австралии и в 90-х годах в Африке[58].

Связанные с постройкой железных дорог и с вооружениями государственные займы во всех странах сопровождают все стадии накопления капитала — введение товарного хозяйства, индустриализацию стран, капиталистическое революционизирование сельского хозяйства и эмансипацию молодых капиталистических государств. Функции займа в капиталистическом накоплении весьма многообразны: он превращает в капитал деньги, деньги некапиталистических слоев, деньги как товарный эквивалент (сбережения людей мелкого достатка) или деньги, образующие потребительный фонд элементов, близких к классу капиталистов; он превращает денежный капитал в производительный посредством государственного железнодорожного строительства и военных поставок; он переносит накопленный капитал из старых капиталистических стран в молодые. Заем переносил капитал в XVI и в XVII столетиях из итальянских городов в Англию, в XVIII столетии из Голландии в Англию, в XIX столетии из Англии в американские республики и в Австралию, из Франции, Германии и Бельгии в Россию, а в настоящее время из Германии в Турцию, из Англии, Германии и Франции в Китай и при посредничестве России в Персию.

В период империализма внешний заем играет исключительную роль как средство, способствующее превращению молодых капиталистических государств в самостоятельные единицы. Полное противоречий содержание империалистической фазы ясно проявляется в противоречиях современной системы внешних займов. Внешние займы необходимы для эмансипации восходящих капиталистических государств, но они в то же время являются для старых капиталистических государств вернейшим средством для того, чтобы установить опеку над молодыми странами, чтобы контролировать их финансы и оказывать давление на их внешнюю, таможенную и торговую политику. Они являются лучшим средством для того, чтобы открывать для накопленного капитала старых стран новые сферы приложения и в то же время создавать для этих стран новых конкурентов, для того, чтобы расширять поле деятельности накопления капитала и в то же время суживать его.

Эти противоречия международной системы займов являются лучшим показателем того, насколько условия реализации и условия капитализации прибавочной стоимости не совпадают во времени и в пространстве. Реализация прибавочной стоимости требует только всеобщего расширения товарного производства, напротив того, его капитализация требует прогрессивного вытеснения простого товарного производства капиталистическим. Вследствие этого реализация и капитализация прибавочной стоимости втискиваются во все более узкие рамки. Это явление отражается во вложении международного капитала в постройку мировой железнодорожной сети. От 30-х до 60-х годов XIX столетия постройка железных дорог и заключавшиеся для этого займы служили главным образом для вытеснения натурального хозяйства и для расширения товарного. Такова была роль североамериканских железных дорог, построенных за счет европейского капитала, и русских железнодорожных займов 60-х годов. Напротив того, железнодорожное строительство в Азии — приблизительно за последние 20 лет — и в Африке служит почти исключительно целям империалистической политики, хозяйственному монополизированию и политическому подчинению гинтерландов. Такова же роль восточноазиатского и среднеазиатского железнодорожного строительства России. Военная оккупация Манчжурии Россией была, как известно, подготовлена отправкой войск для охраны русских инженеров, работавших на постройке Манчжурской железной дороги. Такой же характер носят гарантированные Россией железнодорожные концессии в Персии, немецкие железнодорожные предприятия в Малой Азии и в Мессопотамии и английские и немецкие железнодорожные предприятия в Африке.

Здесь нужно рассмотреть одно недоразумение, касающееся приложения капиталов в чужих странах и спроса, исходящего от этих стран. Вывоз английского капитала в Америку играл огромную роль уже в начале 20-х годов прошлого столетия; он был в значительной степени виной первого настоящего торгово-промышленного кризиса, разразившегося в Англии в 1825 г. С 1824 г. лондонская биржа была наводнена южноамериканскими ценными бумагами. В 1824–1825 гг. вновь образовавшиеся штаты Южной и Центральной Америки заключили в Лондоне государственные займы свыше чем на 20 миллионов фунтов стерлингов. Кроме того в Лондоне было размещено огромное количество южноамериканских промышленных и других акций. Внезапный подъем и открытие южноамериканских рынков со своей стороны вызвали сильное повышение вывоза английских товаров в южноамериканские и центральноамериканские государства. Вывоз британских товаров в эти страны исчислялся: в 1821 г. 2,9 млн. фунт, ст., в 1825 г. 6,4 млн. фунт. ст.

Главным предметом вывоза были здесь хлопчатобумажные ткани. Под влиянием сильного спроса английское хлопчатобумажное производство очень быстро расширилось. Было основано много новых фабрик. Стоимость обработанного в Англии хлопка-сырца составляла: в 1821 г. 129 млн. фунт, ст., в 1825 г. 167 млн. фунт. ст.

Таким образом все элементы для кризиса были подготовлены. Туган-Барановский предлагает здесь вопрос: «Откуда же взяли южноамериканские государства в 1825 г. средства для покупки вдвое большего количества английских товаров, чем в 1821 г.? Средства эти были даны самими англичанами. Займы, которые заключались ими на лондонской бирже, служили для уплаты за ввезенные товары. Английские фабриканты были обмануты ими же самими созданным спросом и в скором времени должны были на опыте убедиться в неосновательности своих чрезмерных надежд»[59].

Тот факт, что южноамериканский спрос на английские товары был вызван английским капиталом, Туган рассматривает как нездоровое, ненормальное экономическое явление. Он бессознательно перенимает здесь взгляд теоретика, с которым он не желает иметь ничего общего. Концепция, согласно которой английский кризис 1825 г. можно объяснить «исключительным развитием» отношений между английским капиталом и южноамериканским спросом, всплыла уже во время этого кризиса. Не кто иной, как Сисмонди, поставил тот же вопрос, что и Туган-Барановский, и во втором издании своих «Новых начал» описал эти явления со всеми подробностями.

«Мне представляется, что открытие огромного рынка, который испанская Америка предоставила продуктам промышленности, оказало самое существенное влияние на новое усиление английских мануфактур. Английское правительство придерживалось того же взгляда; за 7 лет, протекших со времени кризиса 1818 г., было затрачено огромное количество энергии, чтобы распространить английскую торговлю на самые отдаленные районы Мексики, Колумбии, Бразилии, Рио де ла Платы, Чили и Перу. Прежде чем министерство решило признать эти новые государства, оно уже приняло меры, чтобы защитить английскую торговлю занятием морских станций, которые долгое время были заняты линейными кораблями; при этом командиры этих кораблей имели больше дипломатической власти, чем военной. Английское министерство пренебрегло криками Священного Союза и признало новые республики в тот самый момент, когда вся Европа решила их уничтожить. Но как бы то ни были велики рынки, предоставленные свободной Америкой, они не оказались бы в состоянии поглотить все товары, произведенные Англией сверх ее собственных потребностей, если бы займы новых республик не вызвали внезапно огромного увеличения их средств для покупки английских товаров. Каждое американское государство занимало у англичан деньги, чтобы укрепить свое правительство, и хотя эти деньги составляли капитал, но они были истрачены непосредственно в том же году, как затрачивается доход, т. е. они были затрачены на покупку за общественный счет английских товаров или на уплату за товары, отправленные за счет частных лиц. В то же самое время была основана масса обществ с огромными капиталами для эксплоатации всех американских рудников, но все деньги, которые они затратили, тотчас же вошли в приход Англии; они пошли на уплату за машины, которые эти общества употребляли, или за товары, которые были отправлены туда, где эти машины должны были работать. Пока длилась эта необыкновенная торговля, во время которой англичане требовали от американцев, чтобы они на английский капитал покупали английские же товары, развитие английских мануфактур казалось блестящим. Потребление определялось уже не доходом, а английским капиталом; англичане, покупавшие и платившие за собственные товары, отправленные в Америку, только лишили себя удовольствия самим потребить эти товары»[60]. Сисмонди делает отсюда характерный для него вывод, что только доход, т. е. личное потребление, образует действительную границу для капиталистического сбыта, и пользуется этим примером, чтобы лишний раз предостеречь от накопления.

В действительности явление, предшествовавшее кризису 1825 г., до сих пор осталось типичным для периода подъема и экспансии капитала, а «исключительное» отношение образует одно из самых существенных основ накопления капитала. Специально в истории английского капитала это явление повторяется регулярно перед каждым кризисом, как это доказывает сам Туган-Барановский следующими цифрами и фактами. Непосредственной причиной кризиса 1836 г. было переполнение рынка Соединенных штатов английскими товарами. Но и здесь эти товары покупались на английские деньги. Ввоз товаров в Соединенные штаты превышал в 1834 г. их вывоз на 6 млн. долларов, но в то же самое время ввоз благородных металлов превышал вывоз последних почти на 16 млн. долларов. Еще в год кризиса — в 1836 г. — избыток ввоза товаров составлял 52 млн. долларов, и тем не менее избыток ввоза благородных металлов равнялся еще 9 млн. долларов. Эти потоки денег и долларов шли главным образом из Англии, где производилась массовая покупка железнодорожных акций Соединенных штатов. За 1835–1836 гг. в Соединенных штатах был основан 61 новый банк с капиталом в 52 млн. долларов по преимуществу английского происхождения. Следовательно, англичане и на этот раз сами оплачивали свой вывоз. Беспримерный промышленный подъем на севере Соединенных штатов в конце 50-х годов, — подъем, повлекший за собой в конечном итоге гражданскую войну, — также происходил за счет английского капитала, который опять создал в Соединенных штатах расширенный рынок для английской промышленности.

Не только английский, но и капитал остальной Европы принимал посильное участие в этой «необыкновенной торговле»; по словам Шефле, за 5 лет, с 1849 г. по 1854 г., на разных европейских биржах было приобретено американских ценностей не менее чем на миллиард гульденов. Вызванное одновременно с этим оживление мировой промышленности также разрешилось мировым крахом 1857 г. В 60-х годах английский капитал спешит создавать те же отношения не только в Соединенных штатах, но и в Азии. Он массами устремляется в Малую Азию и в Остиндию, предпринимает здесь грандиозные постройки железных дорог — длина железнодорожной сети Британской Индии равнялась в 1860 г. 1350 км, в 1870–7683 км, в 1880 — 14 977 км и в 1890 — 27 000 км. Благодаря этому сразу же появился усиленный спрос на английские товары. Но в то же самое время английский капитал тотчас же по окончании гражданской войны вновь устремляется в Соединенные штаты. Огромные постройки железных дорог в Соединенных штатах в 60-х и 70-х годах — длина железнодорожной сети равнялась в 1850 году 14 151 км, в 1860 — 49 292 км, в 1870 — 85 139 км, в 1880 — 150 717 км и в 1890 — 268 409 км — производились опять-таки главным образом за счет английского капитала. Но в то же самое время материалы для этих дорог получались тоже из Англии. Это было главной причиной быстрого развития угольной и железоделательной промышленности в Англии и потрясений в этих отраслях, вызванных американскими кризисами 1866, 1873 и 1884 гг. Здесь происходило буквально то же самое, что Сисмонди представлялось очевидным сумасбродством: англичане строили в Соединенных штатах железные дороги из собственного железа и прочего материала, платили себе за это своими собственными деньгами, но только лишали себя «удовольствия» пользоваться этими железными дорогами. Но это сумасбродство, несмотря на всякие периодические кризисы, настолько пришлось по вкусу европейскому капиталу, что лондонская биржа в середине 70-х годов была охвачена настоящей горячкой заграничных займов. В 1870–1875 гг. в Лондоне было заключено таких займов на 260 миллионов фунтов стерлингов. Их прямым последствием был остро возрастающий вывоз английских товаров в экзотические страны; капитал устремлялся туда массами несмотря на то, что эти страны время от времени становились банкротами. В конце 70-х годов Турция, Египет, Греция, Боливия, Коста-Рика, Эквадор, Гондурас, Мексика, Парагвай, Перу, С. Доминго, Уругвай и Венецуэла частично или целиком прекращали уплату процентов. Несмотря на это, в конце 80-х годов повторяется горячка экзотических государственных займов: южноамериканские государства и южноафриканские колонии поглощают огромные количества европейского капитала. Так, например, займы Аргентинской республики равнялись: в 1874 г. 10 млн. фунт, ст., в 1890 г. 59,1 млн. фунтов ст.

Англия и здесь строит железные дороги из собственного железа и собственного угля и платит за это собственными деньгами. Длина аргентинской железнодорожной сети равнялась в 1883 г. 3123 км, в 1893 г. — 13 691 км.

В то же самое время английский вывоз возрастал согласно следующей таблице (в млн. фунт, ст.):

Весь вывоз Англии в Аргентину составлял в 1885 г. 4,7 млн. фунт, ст., а 4 года спустя — уже 10,7 млн. фунт. ст.

В то же самое время английский капитал при посредстве государственных займов устремлялся в Австралию. Займы трех австралийских колоний — Виктории, Нового Южного Уэльса и Тасмании — составляли в конце 80-х годов 112 млн. фунт. ст., причем 81 млн. был затрачен на железные дороги. Длина австралийской сети равнялась: в 1880 г. 4900 милям, в 1895 г. 15 600 милям.

Англия и здесь поставляла одновременно и капитал, и материалы для постройки железных дорог. Потому Англия тоже была втянута в водоворот кризисами 1890 г. в Аргентине, Трансваале, Мексике и Уругвае и австралийским кризисом 1893 г.

В последние два десятилетия в этом отношении изменилось только то, что рядом с английским капиталом на иностранные предприятия и в особенности на займы шли в значительных количествах капиталы немецкие, французские и бельгийские. Постройка железных дорог в Малой Азии с 50-x до конца 80-х годов была выполнена английским капиталом. С тех пор в малой Азии упрочился германский капитал, который выполняет большой план Анатолийской и Багдадской железных дорог. Приложение германского капитала в Турции вызывает возрастающий вывоз германских товаров в эту страну.

Германский вывоз в Турцию составлял в 1896 г. 28 млн. марок, в 1911 г. — 113 млн. марок; вывоз в Азиатскую Турцию составлял в 1901 г. 12 млн. марок, в 1911 г. — 37 млн. марок. Значительная часть ввозимых германских товаров и в этом случае оплачивалась германским капиталом, и немцы, по выражению Сисмонди, только лишали себя удовольствия пользоваться продуктами собственного производства.

Рассмотрим вопрос поближе.

Реализованная прибавочная стоимость, которая в Англии и в Германии не может быть капитализирована и лежит там без употребления, вкладывается в Аргентине, в Австралии, в Капланде или в Месопотамии в железные дороги, в водные сооружения, в рудники и т. д. Машины, материалы и т. п. доставляются из той же страны, откуда получается капитал, за счет которого они и покупаются. Но ведь то же самое делается и внутри страны при условиях капиталистического производства: прежде чем получить производительное назначение, капитал сам должен купить элементы своего производства и воплотиться в них. Правда, продукт потребляется здесь внутри страны, тогда как в первом случае потребление предоставляется чужим странам. Но целью капиталистического производства является не потребление продуктов, а прибавочная стоимость и накопление. Свободный капитал внутри страны не имел возможности накопляться, потому что не было потребности в добавочном продукте. Но за границей, где не развилось еще никакого капиталистического производства, возник или насильственно создан новый спрос в среде некапиталистических слоев. Именно то обстоятельство, что «потребление» продукта переносится на других , и имеет решающее значение для капитала, так как потребление классов капиталистической страны — капиталистов и рабочих — при накоплении в счет не идет. «Потребление» продуктов во всяком случае должно быть реализовано новыми потребителями и оплачено ими. Для этого они должны иметь денежные средства. Эти последние им доставляет отчасти возникающий в то же время товарообмен. Непосредственно с железнодорожным строительством и с горным делом (в золотопромышленности и т. д.) связывается оживленная торговля. Она постепенно реализует авансированный на постройку железных дорог или рудников капитал вместе с прибавочной стоимостью. Текущий таким образом за границу капитал может искать поля деятельности на собственный риск, как акционерный капитал; он может находить себе приложение в промышленности или в транспорте, попадая в чужую страну при посредничестве государства, заключающего внешний заем; в первом случае акционерные предприятия, как дутые, могут скоро потерпеть крах, во втором случае кредитуемое государство может в конце концов оказаться банкротом, и капитал тем или иным путем может иногда частично пропасть для его собственников, но все это не меняет дела в целом. Таким путем отдельные капиталы пропадают часто при кризисах и в их собственной стране. Суть дела заключается в том, что накопленный капитал старой страны находит в новой стране новую возможность производить и реализовать прибавочную стоимость, т. е. продолжать накопление. Новые страны охватывают новые большие области с натуральнохозяйственными отношениями, которые превращаются в товарнохозяйственные, или с товарнохозяйственными отношениями, которые вытесняются капиталом. Железнодорожное строительство и горное дело (в особенности золотопромышленность), характерные для приложения капитала старых капиталистических стран в молодых странах, обладают свойством вызывать в среде господствовавших раньше натуральнохозяйственных отношений оживленный товарообмен; обе эти отрасли характерны в истории хозяйства как начало быстрого разложения старых экономических формаций, социальных кризисов и зарождения современных отношений, т. е. прежде всего товарного хозяйства, а затем капиталистического производства.

Роль внешних займов и вложение капиталов в иностранные железнодорожные и горнопромышленные акции служат поэтому лучшей критической иллюстрацией к марксовой схеме накопления. В этих случаях расширенное воспроизводство капитала представляет собой капитализацию уже раньше реализированной прибавочной стоимости (поскольку иностранные займы и заграничные акции не покрываются мелкобуржуазными и полупролетарскими сбережениями). Момент, обстоятельства и форма реализации капитала, текущего из старых стран в новые, не имеют ничего общего с теперешним поприщем накопления. Тот самый английский капитал, который устремлялся в Аргентину для железнодорожного строительства, мог быть раньше индийским опием, реализованным в Китае. Далее английский капитал, строящий в Аргентине железные дороги, является капиталом английского происхождения не только по своей чистой форме стоимости как денежный капитал: его вещественная форма — железо, уголь, машины и т. д. — тоже происходит из Англии, т. е. потребительная форма прибавочной стоимости уже заранее создается в Англии в форме, соответствующей целям накопления. Рабочая сила — потребительная форма переменного капитала — здесь большею частью чужая: капитал старых стран подчиняет себе в новых странах туземные рабочие силы как новый объект эксплоатации. Для простоты исследования мы можем однако принять, что рабочие силы того же происхождения, что и капитал. На самом деле вновь открытые золотоносные рудники, например, вызывают — особенно первое время — массовую иммиграцию из старых капиталистических стран, и в них работают главным образом рабочие силы этих стран. Мы можем следовательно взять случай, когда денежный капитал, средства производства и рабочие силы новой страны происходят из старой капиталистической страны, скажем, из Англии, В Англии в таком случае были налицо все материальные предпосылки накопления: реализованная прибавочная стоимость в виде денежного капитала, прибавочный продукт в производительной форме и, наконец, резервы рабочих. И тем не менее накопление в Англии не могло происходить: Англии и ее прежним покупателям не нужно было никаких железных дорог и никакого расширения промышленности. И только подъем новых областей с большими районами некапиталистической культуры создал для капитала расширенный круг потребителей и сделал для него возможным расширенное воспроизводство, т. е накопление.

Кто собственно эти новые потребители? Кто платит в последнем счете за внешние займы и реализует прибавочную стоимость основанных за счет этих займов капиталистических предприятий? История международных займов в Египте дает классический ответ на этот вопрос.

Три ряда фактов, взаимно переплетающихся, характеризуют внутреннюю историю Египта во второй половине XIX столетия: современные капиталистические предприятия крупнейшего масштаба, лавинообразный рост государственного долга и крушение крестьянского хозяйства. В Египте до последнего времени существовал барщинный труд; по отношению к земельной собственности велась самая бесцеремонная политика насилия со стороны вали, а затем хедива. Но как раз эти примитивные отношения сулили самую благотворную почву для операций европейского капитала. С экономической точки зрения здесь речь могла итти вначале только о том, чтобы создать условия для денежного хозяйства. Эти условия и были созданы путем прямого насилия со стороны государства. Мегмед-Али, творец современного Египта, применял при этом до 30-х годов метод, отличавшийся патриархальной простотой: он от имени государства «покупал» ежегодно у феллахов всю их жатву, чтобы потом продавать им из нее по повышенным ценам минимум, необходимый для их существования и для обсеменения полей. Он выписал остиндский хлопок, американский сахарный тростник, индиго и перец, и от имени государства указал феллахам, какие именно из этих растений сеять и в каком количестве; хлопок и индиго при этом объявлены были монополией правительства: они могли продаваться только правительству, и, следовательно, правительством уже перепродавались. Таким путем в Египте была введена торговля. Правда, Мегмед-Али потрудился немало и над поднятием производительности труда: он заставил раскопать старые каналы, рыть колодцы, а, главное, начал постройку грандиозных нильских водных сооружений у Калиуба, открывших серию огромных капиталистических предприятий в Египте. Эти последние распространились на четыре крупные области: на оросительные работы, между которыми первое место занимают сооружения у Калиуба, строившиеся от 1845 до 1853 г. и поглотившие, помимо неоплаченного крепостного труда, 50 млн. марок, — чтобы оказаться, впрочем негодными; далее — на пути сообщения, между которыми Суэцкий канал был самым важным и в истории Египта самым роковым предприятием; затем — на хлопчатобумажные плантации и, наконец, на сахарное производство. С постройкой Суэцкого канала Египет всунул свою голову в петлю английского капитала, из которой он уже не сумел ее вытащить. Начало было сделано французским капиталом, за которым немедленно последовал английский; конкурентная борьба между ними проходит через все внутренние смуты Египта следующих 20 лет. Операции французского капитала, построившего как огромные нильские оросительные сооружения, оказавшиеся негодными, так и Суэцкий канал, были, быть может, самыми своеобразными образцами накопления европейского капитала за счет примитивных отношений. За благодеяние, выразившееся в прорытии канала, который должен был отвлечь от Египта европейско-азиатскую торговлю и весьма чувствительно затронуть его собственное участие в этой торговле, Египет обязался, во-первых, предоставить бесплатно на ряд лет барщинный труд 20 000 крестьян и, во-вторых, принять на 70 млн. марок акций, т. е. на 40% всего капитала Суэцкой компании. Эти 70 млн. стали основой колоссального государственного долга Египта — долга, из-за которого Египет двадцать лет спустя подвергся военной английской оккупации. В оросительных работах наступил внезапно крупный переворот: старинные «сакии», т. е. черпалки, которые приводились в движение волами и которые в количестве 50 000 штук работали по 7 месяцев в году в одной только дельте, были отчасти заменены мощными паровыми насосами. Сообщение по Нилу между Каиром и Асуаном поддерживалось теперь современными пароходами. Но величайший переворот в хозяйственном отношении Египта принесло с собой разведение хлопка. Результатом американской войны за освобождение негров и хлопкового голода в Англии, поднявшего цены за килограмм хлопка с 60–80 пфеннигов до 4–5 марок, было лихорадочно быстрое разведение хлопка в Египте. Все сеяли хлопок, но в особенности этим занималась вице-королевская семья. Грабеж земли в крупном масштабе, конфискация, вынужденная «покупка» или простое хищение в очень короткое время вызвали колоссальное увеличение вице-королевских земель. Бесчисленное множество деревень превратилось внезапно в королевскую частную собственность, и никто не был в состоянии объяснить правовую основу этого явления. Все эти колоссальные пространства в короткое время должны были быть использованы для хлопчатобумажных плантаций. Но это поставило на голову всю технику традиционного египетского сельского хозяйства. Устройство плотин для защиты хлопковых полей от регулярных разливов Нила, обильное и регулируемое искусственное орошение, глубокая и основательная вспашка, которой феллах, царапающий слегка плугом свою землю, не знал со времен фараонов, и, наконец, интенсивная работа при жатве, — все это предъявляло огромные требования к рабочей силе Египта. Но этой рабочей силой было все то же крепостное крестьянство: государство присвоило себе неограниченное право распоряжения его силами. Феллахи уже тысячами были согнаны, чтобы работать в качестве крепостных на постройке водных сооружений у Калиуба и на постройке Суэцкого канала; теперь их силы потребовались для сооружения плотин, для прорытия каналов и для работ на плантациях вице-королевских владений. Те 20 000 рабов, которых хедив отдал в распоряжение Суэцкого общества, потребовались теперь ему самому, и следствием этого был первый конфликт с французским капиталом. Приговор Наполеона III присудил Суэцкому обществу 67 миллионов марок отступных. Хедив легко согласился на это потому, что эти деньги в конце концов должны были быть выколочены из тех же самых феллахов, из-за рабочей силы которых шел спор. Но вот пошли оросительные работы. Для них из Англии и из Франции была доставлена масса паровых машин — центробежных насосов и локомобилей. Многие сотни этих машин доставлялись из Англии в Александрию и отправлялись затем на пароходах, на нильских судах и на горбах верблюдов по всем направлениям внутрь страны. Для обработки земли потребовались паровые плуги, в особенности благодаря чуме рогатого скота, которая погубила в 1864 г. весь скот. Эти машины также привозились большей частью из Англии. Фоулеровское предприятие достигло внезапно колоссального расширения, особенно благодаря заказам вице-короля, которые покрывались за счет Египта[61].

Третьим родом машин, которые массами понадобились вдруг в Египте, были аппараты для очистки и прессы для упаковки хлопка. Эти машины дюжинами устанавливались в городах дельты. Сагасит, Танта, Самануд и другие города начали дымиться, как английские фабричные города. Огромные достояния через банки устремлялись в Александрию и в Каир.

Крушение хлопчатобумажной спекуляции произошло уже в следующем году, когда цены на хлопок упали после заключения мира в Соединенных штатах в несколько дней с 27 пенсов за фунт до 15–12 и в конце концов до 6 пенсов. В следующем году Измаил-паша набросился на новую спекуляцию — на производство тростникового сахара. Теперь, после того как южные штаты Северной Америки потеряли своих рабов, Египту, который пользовался крепостным трудом феллахов, стало выгодно с ними конкурировать. Египетское сельское хозяйство второй раз было поставлено на голову. Французские и английские капиталисты нашли новое поле для быстрого накопления. В 1868 и в 1869 гг. было заказано 18 гигантских сахарных заводов, с ежедневной производительностью в 20 000 кг каждый, — следовательно, с производительностью, которая в четыре раза превосходила производительность самых крупных из известных до тех пор предприятий. Из этих 18 заводов 6 было заказано в Англии, 12 — во Франции. Но вследствие франкопрусской войны большая часть заказов перешла к Англии. Вдоль Нила через каждые десять километров должно было быть построено по одному заводу, и каждый завод должен был быть центральным пунктом участка в 10 квадратных километров, который поставлял бы сахарный тростник. Каждый завод при работе полным ходом нуждался ежедневно в 2000 тонн сахарного тростника. В то время как сотни старых паровых плугов хлопчатобумажного периода лежали сломанными в разных местах, была заказана сотня новых плугов для разведения сахарного тростника. Феллахи тысячами сгонялись на плантации, в то время как тысячи тех же феллахов трудились над постройкой канала Ибрагима. Палка и хлыст из кожи гиппопотама работали во-всю. Скоро возник вопрос насчет средств сообщения; для того, чтобы доставлять на заводы сырье, каждый завод надо было немедленного окружить сетью железных дорог, потребовались переносные полевые железные дороги, проволочно-канатные дороги и локомотивы для обыкновенных дорог (Strassenlokomotive). Эти колоссальные заказы тоже выпали на долю английского капитала. В 1872 г. была открыта первая гигантская фабрика. На первых порах при перевозках работало 4000 верблюдов. Но обеспечение производства достаточным количеством тростника оказалось невозможным. Рабочий персонал был совершенно не приспособлен: крепостной феллах не мог под влиянием кнута превратиться в промышленного рабочего. Предприятие это рухнуло, и многие заказанные машины даже не были изготовлены. Сахарными спекуляциями в 1873 г. закончился период грандиозных капиталистических предприятий в Египте.

Кто давал капитал для этих предприятий? Международные займы. За год до своей смерти (1863 г.) Саид-паша заключил первый заем, который номинально равнялся 66, а фактически — за вычетом комиссионных, дисконтных и т. д. — 50 млн. марок наличными. Он завещал Измаилу этот долг и суэцкий договор, который в конечном итоге взвалил на Египет долг в 340 млн. марок. В 1864 г. был заключен первый заем Измаила, равный номинально 114 млн. из 7%, а фактически, наличными, 97 млн. из 81/4%. Этот заем был израсходован в течение одного года; 67 млн. ушли на отступные Суэцкому обществу, а остаток был поглощен главным образом хлопчатобумажными предприятиями. В 1865 г. последовал первый так называемый даирский заем, заключенный через англо-египетский банк под залог частной собственности хедива; он равнялся номинально 68 млн. из 9%, а в действительности 50 млн. из 12%. В 1866 г. через фирму «Фрилинг и Решен» был заключен новый заем номинально на 60 миллионов, а наличными 52 миллиона. В 1867 г. через оттоманский банк был заключен еще заем номинально на 40 млн., а фактически на 34 млн. Текущий долг равнялся в то время 600 млн. Для консолидации части этого долга в 1868 г. через банкирский дом «Оппенгейм и племянник» был заключен огромный заем на номинальную сумму в 238 млн. из 7%; в действительности Измаил получил на руки только 142 млн. из 13 1/2%. Но этих денег не хватило на роскошное празднество по случаю открытия Суэцкого канала, — которое происходило в присутствии собравшихся верхов европейского придворного и финансового мира и полусвета и которое сопровождалось безумным расточительством, — и на новый бакшиш в 20 млн. суверену-султану. В 1870 г. через фирму «Битофсгейм и Гольдшмидт» был заключен заем номинально на 142 млн. из 7%, а фактически на 100 млн. из 13%. Он пошел на покрытие расходов сахарного периода. В 1872 и в 1873 гг. последовали два займа, заключенные через Оппенгейма, один малый заем на 80 млн. из 14%, а другой большой на номинальную сумму в 640 млн. из 8%. Но так как европейские банкирские дома при выдаче второго займа платили отчасти закупленными ими египетскими векселями, то этот заем дал в действительности только 220 млн. наличными и сократил наполовину текущий долг.

В 1874 г. была сделана попытка заключить внутренний заем на 1000 млн. марок из 9% годовых, но она дала лишь 68 млн. Египетские бумаги стояли на 54 процентах своей номинальной стоимости. Государственный долг за 13 лет, протекших со смерти Саид-паши, увеличился с 3293 000 фунтов стерлингов до 94 110 000 фунтов стерлингов, т. е. приблизительно на 2 млрд. марок[62]. Банкротство было близко. На первый взгляд эти операции представляют собой верх безумия. Один заем следовал за другим, проценты по старым займам покрывались новыми займами, и колоссальные заказы английскому и французскому промышленному капиталу оплачивались капиталом, занятым у англичан и французов.

Европейский капитал, при всеобщих криках Европы о безумном хозяйничании Измаила, делал в Египте беспримерные сказочные дела — гешефты, которые удались капиталу на его всемирноисторическом пути один только раз. Это было фантастическое модернизованное издание библейских жирных коров Египта.

Прежде всего каждый заем означал ростовщическую сделку, при которой от пятой до третьей части (и даже больше этого) якобы занятой суммы прилипало к рукам европейских банкиров. Но ростовщические проценты так или иначе должны были быть уплачены. Откуда же брались для этого средства? Их источник должен был находиться в самом Египте, и этим источником был египетский феллах, т. е. крестьянское хозяйство. Оно-то в последнем счете и доставляло все важнейшие элементы грандиозных капиталистических предприятий. Оно доставило землю, ибо так называемые личные владения хедива, выросшие в короткое время в грандиозные пространства и образовавшие основу для ирригационных планов и хлопчатобумажных и сахарных спекуляций, были составлены путем грабежа и вымогательства из бесчисленного множества деревень. Крестьянское хозяйство доставляло и рабочие силы, и притом доставляло их даром. Содержание рабочих во время их эксплоатации было предоставлено их собственным заботам. Крепостной труд феллаха был основой технических чудес, которые европейские инженеры и европейские машины являли в области оросительных сооружений, средств сообщения, сельского хозяйства и промышленности Египта. Над водными сооружениями у Калиуба и над Суэцким каналом, на постройках железных дорог и плотин, на хлопчатобумажных плантациях и сахарных заводах трудились бесчисленные армии барщинных крестьян; они перебрасывались по мере надобности с одной работы на другую и безмерно эксплоатировались. И если техническая неприспособленность крепостного труда к современному капиталистическому производству обнаруживалась на каждом шагу, то это, с другой стороны, покрывалось неограниченной властью над массами, которая была дана здесь в руки капитала, продолжительностью эксплоатации и условиями жизни и работы трудящихся.

Но крестьянское хозяйство доставляло не только земли и рабочие силы: оно доставляло и деньги. Этой цели служила налоговая система, которая под влиянием капиталистического хозяйства наложила на феллаха кандалы. Поземельный налог на крестьянские земли все время повышался и достиг в конце 60-х годов 55 марок на гектар, в то время как крупные землевладельцы платили по 18 марок за гектар, а королевская семья за свои огромные земли ничего не платила. К этим поборам все время прибавлялись новые специальные налоги. Так, для содержания оросительных сооружений, которые приносили пользу почти исключительно только вице-королевским владениям, взималось по 21/2 марки с гектара земли. За каждую финиковую пальму феллах должен был платить 1 марку 35 пф., за каждую глиняную хижину, в которой он жил, — 75 пф. Ко всему этому нужно прибавить подушную подать, которая взималась в сумме 61/2 марок с каждого человека старше 10 лет. В общей сложности феллахи уплатили при Мегмеде-Али 50 млн., при Сайде — 100 млн. и при Измаиле — 163 млн. марок.

Чем выше становилась задолженность европейскому капиталу, тем больше выколачивалось из крестьянского хозяйства[63]. В 1869 г. все налоги были повышены на 10% и взысканы вперед за 1870 г. В 1870 г. поземельный налог был повышен на 8 марок с гектара. Население деревень верхнего Египта стало сокращаться, хижины разрушались, и земля оставалась необработанной, потому что крестьяне избавлялись этим от уплаты налогов. В 1876 г. налог на финиковые пальмы был повышен на 50 пф. Целые деревни выходили, чтобы вырубать свои финиковые пальмы, и их пришлось удерживать от этого ружейными залпами. Выше Сиута в 1879 г. погибло от голода, как передают, 10 000 феллахов, так как им не под силу стало покрывать налог за орошение своих полей и так как они зарезали свой скот, чтобы избавиться от уплаты налога за него[64].

Из феллаха была высосана последняя капля крови. Египетское государство выполнило функцию всасывающего аппарата в руках европейского капитала, и оно стало излишним. Хедиву Измаилу была дана отставка, и европейский капитал мог приступить к ликвидационным операциям.

В 1875 г. Англия купила 172 000 суэцких акций за 80 млн. марок, за что Египет ей еще до настоящего времени должен платить процентов на 394 000 египетских фунтов стерлингов. Начали действовать английские комиссии по «упорядочению» египетских финансов. Замечательно, что европейский капитал совершенно не испугался отчаянного положения обанкротившейся страны и изъявил готовность предоставлять для ее «спасения» все новые колоссальные займы. Кау и Стокс предложили для конверсии всех долгов заем в 1520 млн. марок из 7%; Райверс Вильсон считал, что требуется 2060 млн. марок. Credit Foncier закупил миллионы краткосрочных векселей и попытался консолидировать весь долг займом в 1820 млн. марок, но безуспешно. Но чем отчаяннее было финансовое положение страны и чем меньше было надежд на ее спасение, тем ближе становился тот неизбежный момент, когда вся страна со всеми ее производительными силами должна будет попасть в когти к европейскому капиталу. В октябре 1870 г. представители европейских кредиторов высадились в Александрии. Над финансами Египта был установлен двойной контроль английского и французского капиталов. От имени двойного контроля были изобретены новые налоги, крестьяне были сильно прижаты, и в 1876 г. удалось возобновить временно прекращенную в 1877 г. уплату процентов [65]. Претензии европейского капитала стали теперь центральным пунктом хозяйственной жизни и единственным мотивом финансовой системы. В 1878 г. была создана новая комиссия и полуевропейское министерство. В 1879 г. египетские финансы были на долгое время отданы под контроль европейского капитала в лице Commission de la Publique Egyptienne в Каире. В 1878 г. чифлики, земли вице-королевской семьи, обнимавшие 431 000 акров, были превращены в государственные домены и заложены европейским капиталистам в обеспечение государственного долга; то же самое было сделано с даирскими землями, личной собственностью хедива, насчитывавшей 485 131 акр, преимущественно в верхнем Египте; впоследствии они были проданы одному консорциуму. Большая часть остальных земель перешла в руки капиталистических обществ, в особенности Суэцкого общества. Земли мечетей и школ были конфискованы Англией в возмещение расходов по оккупации страны. Мятеж египетских войск, которые благодаря европейскому финансовому контролю голодали, в то время как европейские чиновники получали блестящие оклады, и провоцированное восстание обескровленных масс в Александрии дали желанный повод для решительного натиска. В 1882 г. английские войска вступили в Египет, чтобы уже не покидать его и сделать покорение страны результатом грандиозных капиталистических операций, имевших место в Египте в продолжение двадцати лет, и завершением ликвидации египетского крестьянского хозяйства европейским капиталом[66]. Между европейским ссудным и промышленным капиталом происходит, как мы видели, такая сделка: египетские заказы промышленному капиталу Европы оплачиваются ее ссудным капиталом, а проценты одного займа покрываются за счет капитала другого займа. Эта сделка при поверхностном рассмотрении кажется бессмысленной, но с точки зрения накопления капитала в ее основе лежит весьма рациональное и «здоровое» отношение. Если отрешиться от маскирующих посредствующих звеньев, то окажется, что европейский капитал пожирал египетское крестьянское хозяйство: огромные пространства земли, бесчисленные рабочие силы и масса продуктов труда, которые в виде налогов вносились государству, все это в последнем счете превращалось в европейский капитал и подвергалось накоплению. Ясно, что эта операция, которая свела нормальный ход многолетнего исторического развития к 2–3 десятилетиям, стала возможной только благодаря кнуту из кожи гиппопотама и что именно примитивность социальных отношений Египта создала несравненный операционный базис для накопления капитала. Одновременно со сказочным увеличением капитала на одной стороне, и как его экономический результат, на другой стороне, рядом с процессом разорения крестьянского хозяйства возникает товарное обращение, а напряжение производительных сил страны создает условия для его развития. Площадь обрабатываемой и защищенной плотинами земли возросла в Египте за время правления Измаила с 2 до 2,7 млн. гектаров, сеть каналов увеличилась с 73 000 до 87 000 км, а железнодорожная сеть с 220 000 до 410 000 км.

В Суэце и в Александрии были построены доки, а в Александрии- грандиозные портовые сооружения; для меккских пилигримов было установлено пароходное сообщение по Красному морю и вдоль сирийских и малоазиатских берегов. Египетский вывоз, который в 1861 г. равнялся 89 млн. марок, поднялся в 1864 г. до 288 Млн.; ввоз, который при Саид-паше равнялся 24 млн. марок, возрос при Измаиле до 100–110 млн. марок. Размер торговли, которая после открытия Суэцкого канала оправилась лишь в 80-х гг., определялся следующими цифрами (в млн. марок):

При таком быстром развитии товарного хозяйства сам Египет при помощи европейского капитала стал, конечно, собственностью последнего. В Египте обнаружилось то же самое, что было в Китае и не так давно в Марокко: за спиной международного займа, железнодорожного строительства, водных и тому подобных культурных сооружений поджидал своей очереди милитаризм, эта исполнительная власть капиталистического накопления. В то время как восточные государства лихорадочным темпом проходили свое развитие от натурального хозяйства к товарному и от товарного к капиталистическому, они пожирались международным капиталом, ибо, не отдавшись ему, они не оказались бы в состоянии совершить указанный переворот.

Другой удачный пример дают для новейшего времени операции немецкого капитала в Азиатской Турции. Европейский, а в особенности английский капитал давно уже пытался покорить себе эту область, лежащую на старинном торговом пути между Европой и Азией[67].

В 50-х и 60-х годах английский капитал построил железнодорожные линии Смирна-Айдин-Динер и Смирна-Кассаба-Алашегир, получил концессию на продолжение этой линии до Афиун-Карагиссара и арендовал часть Анатолийской дороги от Гайдар-паши до Исмида. Наряду с этим французский капитал овладел частью постройки железных дорог. В 1888 г. на сцену выступил немецкий капитал. В результате переговоров с французской финансовой группой, представленной оттоманским банком, образовалось международное деловое соглашение (фузия), согласно которому германская финансовая группа должна была участвовать в крупных анатолийских и багдадских железнодорожных предприятиях 60%, а международный капитал — 40%[68]. Анатолийское железнодорожное общество, за которым стоит главным образом немецкий банк (Deutsche Bank), было основано как турецкое общество 14 редшеба 1306 г., т. е. 4 марта 1889 г.; оно должно было взять в свои руки функционировавшую с начала 70-х годов линию от Гайдар-паши до Исмида и выполнить концессию на железнодорожный участок Исмид-Эксишегир-Ангора (845 км). Общество имеет право и на проведение линии Гайдар-паша-Скутари и железнодорожных веток на Бруссу, на постройку — по концессии 1893 г. — дополнительной сети Эскишигер-Кония (около 445 км) и, наконец, на постройку участка Ангора-Кайсария (425 км). Турецкое правительство дало обществу следующие государственные гарантии: за каждый километр участка Байдар-паша-Исмид 10 300 франков валового дохода в год, а за каждый километр участка Исмид-Ангора 15 000 франков. Для этой цели правительство предоставило Administration de la Dette Publique Ottoman право прямо удерживать доходы, поступающие от сдачи в откуп десятины в санджаках Исмид, Эртогрул, Кутахиа и Ангора. Administration de la Dette Publique Ottomane должна была из этих доходов платить железнодорожному обществу столько, сколько нужно добавить, чтобы получить гарантированный правительством валовой доход. На каждый километр участка Ангора-Кайсария правительство гарантировало ежегодный валовой доход в 775 турецких фунтов золотом = 17 800 фр. золотом, на километр участка Эскишегир-Кония 604 турецких фунта = 13 741 фр.; в последнем случае доплата не должна была превышать 219 турецких фунтов = 4995 фр. с километра в год. Если же валовой доход превышает гарантированную сумму, то правительство получает 25% избытка. Десятины санджаков Трапезунд и Гумухгане уплачиваются прямо Administration de la Dette Publique Ottomane, которая со своей стороны вносит железнодорожному обществу следуемые ему согласно гарантии доплаты. Все десятины, предназначенные для выполнения данных правительством гарантий, образуют одно целое. В 1898 г. гарантия дохода линии Эскишегир-Кония была повышена с 219 турецких фунтов до 296.

В 1899 г. это же общество получило концессию на постройку и эксплоатацию в Гайдар-паше порта с относящимися к нему сооружениями, ему была также предоставлена концессия на выдачу варрантов, на постройку элеваторов для хлеба и депо для всякого рода товаров, а также право производить все выгрузки и погрузки при помощи собственного персонала. Оно получило, наконец, — это относится уже к области таможенной политики — право устройства своего рода портофранко.

В 1901 г. Анатолийское железнодорожное общество получило концессию на Багдадскую дорогу, т. е. на линию Копия-Багдад-Басра-Персидский залив (2400 км), которая при помощи линии Кония-Эрегли-Бургурлу присоединяется к анатолийскому участку. Для выполнения концессии старое общество основало новое акционерное общество, которое передало основанному во Франкфурте-на-Майне обществу постройку дороги на первых порах до Бургурлу. С 1893 г. до 1910 г. турецкое правительство доплатило за линию Гайдар-паша-Ангора 48,7 млн. франков и за линию Эскишегир Кония 1,8 млн. турецких фунтов, итого 90,8 млн. франков[69]. Наконец концессия 1907 г. передала в руки общества работы по осушке Каравиранского озера и по орошению кенийской равнины. Эти работы должны быть проведены за счет правительства в продолжение 6 лет. На этот раз общество авансирует правительству необходимые капиталы — до 19,5 млн. франков — с уплатой 5% годовых и с погашением в 36 лет. Этот заем турецкое правительство гарантировало: 1) 25 000 турецких фунтов в год из избытков от десятины, остающихся после удовлетворения железнодорожных гарантий и гарантий по разным займам; заведывание десятиной, как известно, находится в руках Administration de la Dette Publique Ottomane; 2) разницей между десятинным сбором с орошенных земель и средним сбором, полученным с них за последнее пятилетие, предшествовавшее концессии; 3) чистым доходом, который получается от оросительных сооружений, и 4) доходом от продажи осушенных или орошенных земель. Для выполнения названных выше работ общество основало во Франкфурте-на-Майне строительное общество «для орошения конийской равнины» с капиталом в 135 млн. франков.

В 1908 г. общество получило концессию на продолжение Конийской железной дороги до Багдада и Персидского залива опять с гарантией валового дохода с километра.

Четырехпроцентный багдадский железнодорожный заем в трех сериях (54, 108 и 119 млн. франков), заключенный для доплаты разниц между действительным и гарантированным валовым доходом, был обеспечен десятиной Айдинского, Багдадского, Моссулского, Диарбекирского, Урфского и Алеппского вилайетов и налогом на баранов в Конийском, Аданском, Алеппском и др. вилайетах[70].

Здесь совершенно ясно обнаружилась основа накопления. Германский капитал строит в Азиатской Турции железные дороги, гавани и ирригационные сооружения. Всеми этими предприятиями он выжимает из азиатов, которых он применяет как рабочую силу, новую прибавочную стоимость. Но вся эта прибавочная стоимость и примененные в производстве средства производства, полученные из Германии (железнодорожные материалы, машины и т. д.), должны быть реализованы. Но кто способствует их реализации? Отчасти вызванное железными дорогами и портовыми сооружениями товарное обращение, которое развивается в среде натуральнохозяйственных отношений Малой Азии. Но поскольку товарное обращение растет не настолько быстро, как это нужно для потребностей реализации, натуральные доходы населения при посредстве государственной машины насильственно превращаются в товар, а затем в деньги и обращаются на реализацию капитала и прибавочной стоимости. Таков смысл «километровых гарантий» валового дохода самостоятельных предприятий чужого капитала, таков же смысл реального обеспечения (Pfandbtirgschaft) при займах. В обоих этих случаях в бесконечных вариациях отдаются в обеспечение так называемые «десятины» (Ueschur), а эти десятины являются натуральными налогами с турецких крестьян — налогами, которые малу-по-малу были доведены до 12–12 1/2%. Крестьянин азиатских вилайетов должен платить «десятину», потому что она в противном случае попросту взыскивается с него при участии жандармов и государственных и местных чиновников. «Десятины», которые представляют собой старинное проявление азиатской деспотии, основанной на натуральном хозяйстве, собираются турецким правительством не непосредственно, а через откупщиков, своего рода собирателей налогов ancien regime; государство продает им с аукциона предстоящий сбор податей, причем эта продажа производится для каждого вилайета (провинции) отдельно. Если десятина какой-нибудь провинции куплена отдельным спекулянтом или консорциумом, то они продают десятину каждого санджака (округа) другим спекулянтам, которые в свою очередь уступают свою долю целому ряду более мелких агентов. Но так как каждый желает покрыть свои расходы и загрести по возможности больше прибыли, то десятина по мере приближения к крестьянину растет лавинообразно. Если откупщик ошибся в своих расчетах, то он старается возместить свои убытки за счет крестьянина. Имея почти всегда долги, крестьянин с нетерпением ждет того момента, когда он будет иметь возможность продать снятую им жатву; но, собравши хлеб, он часто неделями должен дожидаться молотьбы: он должен ждать пока откупщику десятины заблагорассудится взять причитающуюся ему долю. Откупщик, совмещающий обыкновенно в своем лице и хлебного торговца, пользуется этим положением крестьянина, весь сбор которого может сгнить в поле, чтобы принудить его продать этот сбор по низким ценам; против жалоб недовольных он защищается при помощи чиновников, в особенности при помощи муктаров (старост)[71].

Международному Conseil d'Administration de la Dette Publique Ottomane, который заведывал между прочим налогами на соль, табак и спиртные напитки, шелковой десятиной и податями с рыболовов, в качестве километровых гарантий и обеспечения займов отдавались в залог десятины с соблюдением в каждом отдельном случае следующего дополнительного условия: Conseil принимает участие при заключении контрактов на сдачу в откуп этих десятин, выручки же десятин должны доставляться откупщиками прямо в вилайетские кассы и конторы Conseil. Если не оказывается откупщика, то турецкое правительство складывает поступающую десятину в магазины и вручает ключи Conseil, а он уже принимает продажу десятины на собственный счет.

Экономический обмен веществ между малоазиатским, сирийским и месопотамским крестьянством, с одной стороны, и немецким капиталом — с другой, происходит таким образом следующим путем. Зерно производится на полях вилайетов Кония, Багдад, Басра и т. д. как простое средство потребления первобытного хозяйства, но в качестве государственного налога тотчас же попадает в руки откупщика. Только в его руках зерно превращается в товар, а из товара в деньги, которые переходят в руки государства. Эти деньги, представляющие собой не что иное, как превращенную форму крестьянского зерна, которое даже не производилось как товар, отчасти служат для уплаты государственных гарантий предприятиям, строящим и эксплоатирующим железные дороги; эти деньги служат, стало быть, для реализации средств производства, потребленных при постройке и эксплоатации железных дорог, и прибавочной стоимости, выжимаемой при этом из азиатского крестьянина и пролетария. Но так как при постройке железных дорог применяются средства производства, произведенные в Германии, то превращенное в деньги зерно азиатского крестьянина служит в то же время для превращения в деньги прибавочной стоимости, выжатой из немецкого рабочего при производстве этих средств производства. При этой функции деньги переходят из рук немецкого государства в кассы Deutsche Bank; отсюда они в виде учредительской прибыли, тантьем, дивидендов и процентов попадают в карманы господ Гвинеров, Сименсов, их управляющих, акционеров, клиентов Deutsche Bank и всей ее разветвленной системы дочерних обществ и накопляются как капиталистическая прибавочная стоимость. Если откупщик как посредствующее звено отпадает, что предусмотрено в концессиях, то весь запутанный ряд метаморфоз сводится к своей наиболее простой и ясной форме: крестьянское зерно прямо переходит в руки Administration de la Dette Publique Ottomane, т. е. в руки представительства европейского капитала, и еще в своей натуральной форме становится доходом немецкого капитала и капитала других иностранных государств; крестьянское зерно осуществляет накопление европейского капитала еще раньше, чем оно сбрасывает свою собственную крестьянско-азиатскую потребительную форму; оно реализует капиталистическую прибавочную стоимость раньше, чем оно стало товаром и реализовало свою собственную стоимость. Обмен веществ протекает здесь в своей грубой и неприкрытой форме — непосредственно между европейским капиталом и азиатским крестьянским хозяйством; турецкое государство сводится при этом на роль политического аппарата для эксплоатации крестьянского хозяйства в интересах капитала, — такова подлинная функция всех восточных государств в период капиталистического империализма. Предприятие, кажущееся с внешней стороны нелепой тавтологией, расплатой за немецкие товары в Азии немецким же капиталом, при котором бравые немцы лишь уступают хитрым туркам «удовольствие» пользоваться огромными культурными сооружениями, по существу представляет собой обмен между немецким капиталом и азиатским крестьянским хозяйством — обмен, который совершается при помощи принудительных методов государственной власти. Результаты этого таковы: мы имеем на одной стороне прогрессирующее накопление капитала и возрастающую «сферу интересов», как предлог для дальнейшей политической и хозяйственной экспансии немецкого капитала в Турции, и на другой стороне — железные дороги и товарное обращение на основе быстрого разрушения, разорения и ограбления азиатского крестьянского хозяйства государством и возрастающей финансовой и политической зависимости турецкого государства от европейского капитала[72].

Глава тридцать первая. Охранительные пошлины и накопление

Империализм является политическим выражением процесса накопления капитала в его конкурентной борьбе за остатки некапиталистической мировой среды, на которые никто еще не наложил своей руки. Географически эта среда охватывает еще обширнейшие пространства земной поверхности. Но по сравнению с колоссальной массой уже накопленного капитала старых капиталистических стран — капитала, который борется за возможность сбыта своего прибавочного продукта и капитализации своей прибавочной стоимости; по сравнению с той быстротой, с которой области докапиталистической культуры превращаются в настоящее время в капиталистические страны, другими словами, по сравнению с достигнутой уже высотой развития производительных сил капитала, — оставшееся еще для его экспансии поле деятельности оказывается незначительным. В соответствии с этим и определяется характер международного движения капитала на мировой арене. При высоком развитии и все усиливающейся конкуренции между капиталистическими странами за приобретение некапиталистических областей растет энергия империализма и обостряются применяемые им методы насилия. Это сказывается как в его агрессивных выступлениях против некапиталистического мира, так и в обострении противоречий между конкурирующими капиталистическими странами. Но чем энергичнее и основательнее заботится империализм о гибели некапиталистических культур, тем быстрее вырывает он почву из-под ног процесса накопления капитала. Империализм является историческим методом для продления существования капитала, но он в то же время служит вернейшим средством, чтобы вести капитал по кратчайшему пути и положить его существованию объективный предел. Этим однако не сказано, что этот предел обязательно должен быть достигнут. Уже сама тенденция капиталистического развития к этой конечной цели проявляется в формах, которые делают заключительную фазу капитализма периодом катастроф.

Надежда на мирное развитие капиталистического накопления, на «торговлю и промышленность, которые процветают только при наличности мира», и вся официозная манчестерская идеология о гармонии интересов торговых наций всего мира — оборотная сторона гармонии интересов капиталов и труда — родились в период бури и натиска классической политической экономии и, казалось, находили себе подтверждение в 60-х и 70-х годах, за короткое время свободной торговли в Европе. В основе этой идеологии лежит неправильный догмат английской фритрэдерской школы, согласно которому товарообмен является единственной предпосылкой и единственным условием накопления капитала, а эти последние тождественны с товарным хозяйством. Вся школа Рикардо, как мы видели, отождествляла накопление капитала и условия его производства с простым товарным производством и с условиями простого товарного обращения. Еще резче это обнаружилось впоследствии у практического фритрэдера vulgaris. Все доказательства кобденовской лиги были приспособлены к особым интересам экспортирующих хлопчатобумажных фабрикантов Ланкашира. Их главная цель была направлена к приобретению покупателей; их символ веры гласил: мы должны покупать за границей, чтобы мы, со своей стороны, как продавцы продуктов промышленности — т. е., собственно говоря, хлопчатобумажных товаров — находили покупателей. Потребителем, в интересах которого Кобден и Брайт требовали свободной торговли, т. е. удешевления средств питания, был не рабочий, потребляющий хлеб, а капиталист, потребляющий рабочую силу.

Это евангелие никогда не было действительным выражением интересов капиталистического накопления в целом. Что это действительно так, обнаружилось в самой Англии уже в 40-х годах благодаря войнам из-за опия, которые орудийным грохотом прокламировали в восточной Азии гармонию интересов торговых наций, чтобы аннексией Гонгконга превратить ее в ее противоположность, — в систему «сфер интересов»[73]. На европейском континенте свободная торговля 60-х годов не была выражением интересов промышленного капитала уже по той причине, что руководящие фритрэдерские страны континента в то время были еще по преимуществу аграрными странами, а их крупная промышленность была еще сравнительно слабо развита. Напротив того, система свободной торговли была проведена как мероприятие политического конституирования среднеевропейских государств. В Германии она была специфическим прусским средством в политике Мантейфеля и Бисмарка — средством для вытеснения Австрии и из союза и из таможенного союза и конструирования новой Германской империи под гегемонией Пруссии. Экономически свободная торговля опиралась здесь только на интересы купеческого капитала, — в особенности это относится к заинтересованному в мировой торговле капиталу Ганзейских городов, — и на интересы сельских потребителей; что касается промышленности в собственном смысле, то железоделательное производство лишь с трудом удалось склонить к свободной торговле и то лишь ценою отмены рейнских таможенных пошлин, а южногерманская хлопчатобумажная промышленность осталась в непримиримой протекционистской оппозиции. Во Франции договоры наибольшего благоприятствования, заложившие основу системы свободной торговли во всей Европе, были заключены Наполеоном III помимо и против воли компактного протекционистского большинства парламента — большинства, состоявшего из промышленников и аграриев. Путь торговых договоров был избран правительством Второй империи только в силу необходимости, и Англия пошла по нему, чтобы обойти парламентскую оппозицию Франции и за спиной законодательного корпуса провести в порядке международного соглашения свободную торговлю. Первый основной договор между Францией и Англией был совершенно неожидан для общественного мнения Франции [74]. Старая система покровительственных пошлин Франции была уничтожена 32 императорскими декретами 1853–1862 гг., в 1863 г. все эти декреты после поверхностного рассмотрения были утверждены «законодательным путем». В Италии свободная торговля была реквизитом политики Кавура, который должен был опираться на Францию. Уже в 1870 г. под напором общественного мнения была проведена анкета, которая обнаружила, что фритрэдерская политика не имеет опоры в заинтересованных кругах. Наконец в России фритрэдерская тенденция 60-х годов была лишь введением к созданию товарного хозяйства и крупной промышленности на широкой основе: эта тенденция недаром сопровождалась уничтожением крепостного права и созданием железнодорожной сети[75].

Так свободная торговля как международная система могла остаться только эпизодом в истории капиталистического накопления. Уже по этой причине неправильно объяснять начавшийся в конце 70-х годов, всеобщий поворот к охранительным пошлинам исключительно только как средство защиты против английской свободной торговли[76].

Против этого объяснения говорят следующие факты. В Германии, во Франции и в Италии руководящая роль при возвращении на путь покровительственной системы выпала на долю аграрных интересов, которые были направлены не против конкуренции Англии, а против конкуренции Соединенных штатов; защита нарождающейся туземной промышленности в России была в гораздо большей степени направлена против Германии, чем против Англии; в Италии эта защита имела в виду не столько Англию, сколько Францию. Всеобщая длительная депрессия на мировом рынке, которая тянулась со времени кризиса 70-х годов и которая подготовила настроение в пользу покровительственной системы, тоже мало была связана с монополией Англии. Общая причина изменения фронта в области таможенной политики была гораздо глубже; точка зрения товарного обмена, из которой вытекала фритрэдерская иллюзия гармонии интересов на мировом рынке, была оставлена лишь только крупнопромышленный капитал важнейших стран европейского континента укрепился настолько, чтобы подумать об условиях своего накопления. Но в противовес взаимности интересов капиталистических стран теперь на передний план выступил их антагонизм и конкуренция в борьбе за некапиталистическую среду.

Когда началась эра свободной торговли, восточная Азия была только что открыта для торговли китайскими войнами, в Египте европейский капитал делал лишь первые шаги. Вместе с усилением покровительственной системы в 80-х годах начинается политика экспансии, которая развивается с все возрастающей энергией: оккупация Египта Англией, германские колониальные завоевания в Африке, французская оккупация Туниса и тонкинская экспедиция, проникновение Италии на Ассаб и Массау, абиссинская война и образование Эритреи и английские завоевания в Южной Африке — все это факты, которые на протяжении 80-х годов тянулись непрерывной цепью один за другим. Конфликт между Италией и Францией из-за сферы интересов в Тунисе был характерным прологом к последовавшей семь лет спустя франко-итальянской таможенной войне, которая завершила фритрэдерскую гармонию интересов в Европе поразительным эпилогом. Монополизация некапиталистических районов, необходима для экспансии капитала, внутри старых капиталистических государств и вне их пределов — в заокеанских странах — стала лозунгом капитала, в то время как свободная торговля — политика «открытых дверей» — стала специфической формой беззащитности некапиталистических стран против международного капитала и специфической формой равновесия этого конкурирующего капитала; свободная торговля превратилась в предварительную стадию частичной или полной оккупации некапиталистических стран как колоний или сфер интересов. И если одна только Англия до настоящего времени осталась верна свободной торговле, то это зависит прежде всего от того, что она, как самое старое колониальное государство, владеющее колоссальными некапиталистическими областями, с самого начала нашла операционную базу, которая до последнего времени сулила накоплению английского капитала почти неограниченные перспективы и которая действительно поставила Англию вне конкуренции по отношению к прочим капиталистическим странам. Отсюда стремление всякой капиталистической страны изолировать себя от остальных охранительными пошлинами. Это стремление имеет место, несмотря на то, что капиталистические страны все в большей мере становятся друг для друга покупателями товаров и при возобновлении вещественных условий воспроизводства находятся во взаимной непрерывно растущей зависимости; стремление к таможенным перегородкам проявляется, несмотря на то, что покровительственные пошлины с точки зрения технического развития производительных сил стали в настоящее время совершенно излишними и что они ведут даже к искусственному консервированию устарелых способов производства. Внутреннее противоречие международной протекционистской политики подобно полному противоречий характеру системы международных займов является лишь отражением исторического противоречия, при котором интересы накопления, т. е. реализации и капитализации прибавочной стоимости, — интересы экспансии — приходят к точке зрения товарного обмена.

Последнее находит свое ясное выражение в том, что современная система высоких протекционистских пошлин — соответственно с колониальной экспансией и обостренными противоречиями внутри капиталистической среды — была также воспринята как основание для усиленных вооружений. В Германии и во Франции, в Италии и в России возврат к покровительственным пошлинам проходил рука об руку с увеличением численности войск и в интересах этого увеличения; возврат к протекционизму стал базой начавшейся в то же время системы европейского состязания в вооружении, — сперва на суше, а затем и на море. Европейская свободная торговля, которой соответствовала континентальная военная система с центром тяжести в сухопутном войске, очистила место протекционизму как базису и дополнению империалистической военной системы, центр тяжести которой переносится все больше на флот.

Итак, капиталистическое накопление как целое, как конкретный исторический процесс слагается из двух различных частей. Одна из них совершается на месте производства прибавочной стоимости — на фабрике, в руднике, имении — и на мировом рынке. Если рассматривать накопление только с этой стороны, то оно является чисто экономическим процессом; его важнейшая фаза разыгрывается между капиталистом и наемным рабочим, но оно в обеих фазах — в фабричном помещении и на рынке — совершается в рамках товарного обмена, обмена эквивалентов. С внешней стороны здесь господствуют мир, собственность и равенство, и нужна была острая диалектика научного анализа, чтобы показать, как право частной собственности превращается при накоплении в присвоение чужой собственности, товарный обмен — в эксплоатацию, равенство — в классовое господство.

Другая сторона процесса накопления капитала совершается между капиталом и некапиталистическими формами производства. Ее ареной служит весь мир. В качестве методов здесь господствуют колониальная политика, система международных займов, политика сфер интересов и войны. Здесь совершенно открыто выступают насилие, обман, угнетение и грабеж, и стоит большого труда открыть в этом хаосе политического насилия и пробы сил строгие законы экономического процесса.

Буржаузно-либеральная теория рассматривает только одну часть процесса накопления — домены «мирного соревнования», технических чудес и чистой товарной торговли; другую его часть — область кричащих актов насилия, совершаемых капиталом, она отделяет от экономических домен капитала как более или менее случайные проявления «внешней политики».

В действительности политическое насилие и здесь является только вспомогательным средством экономического процесса; обе стороны процесса капиталистического накопления органически связаны между собой условиями воспроизводства капитала, и только взятые вместе они дают исторический путь капитала. Капитал не только рождается «в крови и грязи, которые сочатся из всех его пор с головы до ног»: он обходит в таком виде весь мир и при все усиливающихся конвульсивных содроганиях подготовляет свою собственную гибель.

Глава тридцать вторая. Милитаризм как поприще капиталистического накопления

Милитаризм выполняет в истории капитализма вполне определенную функцию. Он сопровождает накопление во всех его исторических фазах. В периоде так называемого «первоначального накопления», т. е. при зарождении европейского капитала, милитаризм играет решающую роль при завоевании Нового Света и индийских стран пряностей; но он сохраняет решающее значение и позже — при завоевании современных колоний, при разрушении социальных связей первобытных обществ и присвоении их средств производства, при насильственном введении товарной торговли в странах, социальная структура которых представляет препятствие для товарного хозяйства, при насильственной пролетаризации туземцев и введении наемного труда в колониях, при образовании и расширении сфер интересов европейского капитала во внеевропейских областях, при навязывании отсталым странам железнодорожных концессий и при проведении в жизнь требований европейского капитала в форме международных займов; милитаризм играет, наконец, решающую роль как средство конкурентной борьбы между капиталистическими странами из-за областей некапиталистической культуры.

К этому присоединяется еще одна важная функция. Милитаризм с чисто экономической точки зрения является для капитала средством первого разряда для реализации прибавочной стоимости, т. е. поприщем для накопления. При рассмотрении вопроса о том, кого можно считать покупателями продуктов, в которых воплощена капиталистическая прибавочная стоимость, мы неоднократно отклоняли ссылки на государство и его чиновников как потребителей. Как представителей производных источников дохода мы относили их к той же категории потребителей прибавочной стоимости (или отчасти заработной платы), к которой относятся также представители либеральных профессий и всякого рода блюдолизы современного общества («король, поп, профессор, проститутка, солдат»). Но такое решение вопроса является исчерпывающим только при двух условиях: во-первых, если мы, в духе марксовой схемы воспроизводства, допускаем, что государство не располагает никакими другими источниками налогов, кроме капиталистической прибавочной стоимости и капиталистической заработной платы[77], и, во-вторых, если мы рассматриваем государство и его органы только как потребителей. Если речь идет о личном потреблении государственных чиновников (в том числе и «солдата»), то это означает — поскольку это потребление удовлетворяется средствами потребления рабочих — частичное перенесение потребления с рабочего класса на слои, примыкающие к классу капиталистов.

Допустим на одно мгновение, что вся сумма, отобранная у рабочих в виде косвенных налогов и означающая вычет из их потребления, обращается на уплату жалованья государственным чиновникам и на обеспечение постоянной армии провиантом. В этом случае в воспроизводстве всего общественного капитала не произойдет никакого изменения. Как подразделение средств существования, так и подразделение средств производства остаются неизменными, ибо потребности общества, взятые в целом, не претерпевают ни качественных, ни количественных изменений. При этом изменяется только отношение между стоимостью (v), как товара «рабочая сила», и стоимостью продуктов подразделения II, т. е. средств существования.

То же самое (v), то же самое денежное выражение рабочей силы, обменивается теперь на меньшее количество средств существования. Что происходит с получающимся таким образом остатком в продуктах подразделения II? Вместо того чтобы перейти к рабочим, он переходит к государственным чиновникам и к войску. Вместо потребления рабочих получается в таком же масштабе потребление органов капиталистического государства. Итак, при неизменных условиях воспроизводства получилось изменение в распределении всего общественного продукта: часть продуктов подразделения II, предназначенная для потребления рабочего класса, для покрытия (v), уделяется теперь для потребления придатка (Anhang) класса капиталистов. С точки зрения общественного воспроизводства это изменение имеет такое же значение, как увеличение относительной прибавочной стоимости на определенную величину и присоединение этого приращения к части прибавочной стоимости, предназначенной для потребления класса капиталистов и относящихся к нему слоев.

В этом смысле ограбление рабочего класса, производимое механизмом косвенного обложения для того, чтобы поддерживать опору капиталистической государственной машины, сводится попросту к увеличению прибавочной стоимости, и притом потребляемой части  прибавочной стоимости; только это дополнительное разграничение между прибавочной стоимостью и переменным капиталом происходит post festum, после того  как обмен между капиталом и рабочей силой уже закончился. Но если мы имеем дело с дополнительным приращением потребленной прибавочной стоимости, то это потребление органов капиталистического государства, даже если оно происходит за счет рабочего класса, не может рассматриваться как средство реализации капитализированной  прибавочной стоимости. Напротив того, можно сказать, что если рабочий класс не несет большей части расходов по содержанию государственных чиновников и «солдат», то эти расходы должны нести капиталисты. Для поддержания этих органов своего классового господства они должны уделять соответствующую часть своей прибавочной стоимости и притом либо за счет собственного потребления, которое они должны соответствующим образом ограничить, либо, что вероятнее, за счет части прибавочной стоимости, предназначенной для капитализации. Капиталисты могли бы меньше капитализировать, потому что они должны были бы больше затрачивать на непосредственное содержание их собственного класса. Перенесение большей части расходов по содержанию придатка класса капиталистов на рабочий класс (и на представителей простого товарного производства — на крестьян и ремесленников) позволяет капиталистам освобождать большую долю прибавочной стоимости для капитализации. Но это отнюдь не создает еще возможности капитализации , т. е. не создает еще нового сбыта, который действительно позволил бы производить при помощи этой освободившейся прибавочной стоимости товары и реализовать их. Иначе обстоит дело, если средства, концентрируемые в руках государства при помощи налоговой системы, затрачиваются на производство военных припасов.

На базисе косвенного обложения и высоких покровительственных пошлин расходы на милитаризм несут главным образом рабочий класс и крестьянство. Суммы налогов, вносимых тем и другим, следует рассматривать особо. Что касается рабочего класса, то дело с экономической точки зрения сводится к следующему: если предположить, что повышение заработной платы не поспевает за вздорожанием средств существования, — это верно в настоящее время по отношению к широким массам рабочего класса и даже по отношению к профессионально-организованному меньшинству, на которое картели и предпринимательские организации оказывают сильное давление[78], — то получится, что косвенное обложение означает перенесение части покупательной силы рабочего класса на государство. Переменный капитал как денежный капитал определенной величины служит, как и раньше, для того, чтобы привести в движение соответствующую массу живого труда, чтобы, стало быть, использовать соответствующий постоянный капитал в целях производства и произвести соответствующую массу прибавочной стоимости. После того как это обращение капитала закончилось, происходит дележ между рабочим классом и государством: часть денег, полученных рабочим классом в обмен за рабочую силу, передается государству. В то время как капитал присваивает прежний переменный капитал в его вещественной форме — рабочую силу — целиком, в руках рабочего класса остается только часть денежной формы переменного капитала: другая часть ее переходит в распоряжение государства. Эта операция совершается всякий раз по окончании процесса обращения между капиталом и трудом, так сказать, за спиной капитала; она непосредственно ни в чем не затрагивает этой фундаментальной части обращения капитала и производства прибавочной стоимости и не имеет к ним никакого касательства. Но она затрагивает условия воспроизводства всего капитала. Перенесение части покупательной силы рабочего класса на государство означает соответствующее уменьшение участия рабочего класса в потреблении средств существования. Для всего капитала это равносильно тому, что он при данной величине переменного капитала (как денежного капитала и как рабочей силы) и при данной массе присвоенной прибавочной стоимости должен производить меньшее количество средств существования для содержания рабочего класса; он фактически дает рабочему классу право на меньшую часть всего продукта. Отсюда вытекает, что при воспроизводстве всего капитала уже производится меньшая масса средств существования, чем это соответствует величине стоимости переменного капитала, ибо изменилось само отношение между стоимостями переменного капитала и массой средств существования, в которых он реализуется; высота косвенного обложения сказывается на повышении цен на средства существования, в то время как денежное выражение рабочей силы остается, согласно нашему допущению, неизменным или изменяется непропорционально повышению цен на средства существования.

В каком направлении произойдет изменение в вещественных отношениях воспроизводства? Вследствие относительного уменьшения массы средств существования, необходимой для обновления рабочей силы, освобождается соответствующая масса постоянного капитала и живого труда. Поскольку в обществе имеется новый платежеспособный спрос, этот постоянный капитал и этот живой труд могут быть применены в каком-нибудь другом производстве. Но этот спрос предъявляет теперь государство за счет той части покупательной силы рабочего класса, которую оно присваивает посредством налогового законодательства. Но государство предъявляет на этот раз спрос не на средства существования (а спрос на средства существования для содержания государственных чиновников, который также покрывается налогом, мы после всего сказанного раньше о «третьих лицах» оставляем в стороне), а на специфический род продуктов, на предметы снаряжения армии и флота.

Чтобы рассмотреть поближе изменения, получающиеся при этом в общественном воспроизводстве, возьмем опять в качестве примера вторую марксову схему накопления:

I. 5000 с + 1000 v + 1000 m = 7000 средств производства.

II. 1430 с + 285 v + 285 m = 2000 средств потребления.

Допустим теперь, что косвенные налоги и вызванное ими вздорожание средств существования уменьшают реальную заработную плату, т. е. потребление рабочего класса, всего на величину стоимости в 100. В деньгах рабочие получают, стало быть, как и раньше, 1000 v + 285 v = 1285, но на деле они получают за это средств существования стоимостью лишь в 1185. Денежная сумма 100, равная повышению цен на средства существования, переходит в виде налога к государству. Положим, что государство, кроме этого, имеет на вооружение еще 150 из налогов, полученных от крестьян и др., всего оно располагает, стало быть, 250. Эти 250 предъявляют новый спрос, спрос на военные припасы. Но пока нас интересуют только те 100, которые происходят от заработной платы. Для удовлетворения этого спроса на военные припасы стоимостью в 100 возникает соответствующая отрасль производства, которая при одинаковом, т. е. среднем органическом составе капитала, — как это принимается в марксовой схеме, — нуждается в постоянном капитале стоимостью в 71,5 и в переменном капитале стоимостью в 14,25:

71,5 с + 14,25 v + 14,25 m = 100 (военных припасов).

Для потребностей этой отрасли производства должны быть произведены средства производства стоимостью в 71,5 и средства существования стоимостью приблизительно в 13 (соответственно уменьшению реальной заработной платы на 1/13 — уменьшению, которое распространяется теперь и на рабочих этой отрасли).

Но можно тотчас же возразить, что прибыль, получившаяся от этого нового расширения сбыта, будет для капитала только видимостью, так как уменьшение фактического потребления рабочего класса будет иметь своим неизбежным последствием соответствующее сокращение производства средств существования. Это сокращение выражается для подразделения II в следующих пропорциях:

71,5 с + 14,25 v + 14,25 m = 100.

Соответственно с этим подразделение средств производства тоже должно будет ограничить свои размеры, и производство обоих подразделений примет вследствие уменьшения потребления рабочего класса такой вид:

I. 4949 с + 989,75 v + 989,75 m = 6982,5 средств производства.

II. 1385,5 с + 270,75 v + 270,75 m = 7900 средств потребления.

Если эти самые 100 вызывают теперь при посредстве государства производство военных припасов на такую же стоимость и в связи с этим опять оживляют производство средств производства, то это на первый взгляд кажется лишь внешним изменением в вещественной форме общественного производства: вместо определенного количества средств существования производится определенное количество военных припасов. Кажется, что капитал выиграл одной рукой то, что он проиграл другой. Явление это может быть выражено еще так: то, что огромное число капиталистов, производящих средства существования для рабочей массы, теряют в сбыте, идет на пользу маленькой группе крупных промышленников той отрасли, которая производит военные припасы.

Но таким образом вопрос представляется лишь до тех пор, пока мы остаемся на точке зрения отдельного капиталиста. С этой точки зрения, конечно, совершенно безразлично, производятся ли продукты в той или другой отрасли. Для отдельного капиталиста вообще не существуют подразделения всего производства, как они различаются в схеме: для него существуют только попросту товары и покупатели. Для отдельного капиталиста поэтому совершенно безразлично, производит ли он средства существования или средства убийства, мясные консервы или броневые панцыри.

Эта точка зрения часто выдвигается противниками милитаризма, чтобы доказать, что вооружения как хозяйственное приложение для капитала приносят одним капиталистам то, что отнимается от других[79]. С другой стороны, капитал и его апологеты пытаются внушить эту точку зрения рабочему классу; они убеждают его в том, что благодаря косвенным налогам и спросу со стороны государства происходит только изменение в вещественной форме воспроизводства, что вместо одних товаров производятся другие — крейсера и пушки, — благодаря которым рабочий находит работу и зарабатывает хлеб с таким же или даже с большим успехом, чем при производстве обыкновенных товаров.

Что касается рабочих, то достаточно одного взгляда на схему, чтобы убедиться, что во всем этом правильно. Если предположить в целях облегчения сравнения, что в производстве военных припасов занято точно такое же число рабочих, сколько раньше было занято в производстве средств существования для наемных рабочих, то окажется, что за работу, соответствующую заработной плате в 1285 v, они получают теперь средств существования на 1185.

Иначе обстоит дело сточки зрения всего капитала. Для последнего 100 в руках государства, представляющие спрос на военные припасы, оказываются новым поприщем для сбыта. Эта сумма денег была первоначально переменным капиталом. Как таковая, она выполняла свою службу: она обменивалась на живой труд, который производил прибавочную стоимость. Но тут она прерывает обращение переменного капитала, отделяется от него и появляется в руках государства как новая покупательная сила. Возникши словно из ничего, она действует точно так же, как вновь открытый район для сбыта. Правда, сбыт средств существования для рабочих уменьшится на 100. Для отдельного капиталиста рабочий — такой же хороший потребитель и покупатель товаров, как и всякий другой, как капиталист, государство, крестьянин, «заграница» и т. д.; не нужно однако забывать, что для капитала, взятого в целом, содержание рабочего класса является лишь malum necessarium (необходимым злом), лишь кружным путем к истинной цели производства: к производству и реализации прибавочной стоимости. Если капиталу удастся выжать ту же прибавочную стоимость и выдавать при этом рабочим меньшее количество существования, то тем более блестящи его дела. Получается то же самое, как если бы капиталу — без поднятия цен на средства существования — удалось соответствующим образом уменьшить денежную заработную плату, не уменьшая при этом количества труда, затрачиваемого рабочими. Недаром длительное сокращение заработной платы имеет своим последствием сокращение производства средств существования. Как мало капитал беспокоится о том, что ему приходится производить меньшее количество средств существования для рабочих, когда он мошенническим образом урезывает их заработную плату и с большим удовольствием занимается этим делом при всяком удобном случае, так же мало забот причиняет капиталу, взятому в целом, то обстоятельство, что рабочий класс, благодаря косвенному обложению, которое не покрывается повышением заработной платы, предъявляет уменьшенный спрос на средства существования. Правда, при прямом сокращении заработной платы соответствующая часть переменного капитала остается в кармане капиталиста и — при неизменяющихся ценах на товары — увеличивает относительную прибавочную стоимость, тогда как теперь эта часть переходит в кассу государства. Но, с другой стороны, проведение на длительный срок всеобщего сокращения денежной заработной платы во все времена, а в особенности при высоком развитии профессиональных организаций, удается лишь в редких случаях. Скромное желание капитала наталкивается здесь на сильное социальное и политическое сопротивление. Напротив того, понижение реальной заработной платы посредством косвенного обложения проводится гладко и аккуратно и имеет всеобщий характер; сопротивление сказывается здесь большею частью лишь спустя некоторое время и притом на политическом поприще: непосредственных экономических результатов оно большею частью не имеет. Если это вызывает потом сокращение производства средств существования, то оно воспринимается с точки зрения всего капитала не как известная потеря сбыта, но как экономия издержек производства прибавочной стоимости. Производство средств существования для рабочих является условием sine qua non производства прибавочной стоимости — воспроизводством живой рабочей силы, но оно никогда не служит средством для реализации прибавочной стоимости. Возьмем опять наш пример:

I. 5000 с + 1000 v + 1000 m = 7000 средств производства.

II. 1430 с + 285 v + 285 m = 2000 средств потребления.

На первый взгляд кажется, что подразделение II производит и реализует прибавочную стоимость при производстве средств потребления для рабочих, равно как и подразделение I, поскольку оно производит средства производства, необходимые для производства средств потребления для рабочих. Но эта видимость исчезает, когда мы рассматриваем весь общественный продукт. Последний представляется так:

6430 с + 1285 v + 1285 m = 9000.

Но потребление рабочих сокращается на 100. Изменение в воспроизводстве выразится вследствие соответствующего сокращения обоих подразделений следующим образом:

I. 4949 с + 989,75 v + 989,75 m = 6982,5 средств производства.

II. 1385,5 с + 270,75 v + 270,75 m = 7900 средств потребления.

А весь общественный продукт выразится так:

6307,5 с + 1260,5 v + 1260,5 m = 8828,5.

На первый взгляд приходится констатировать сокращение в размерах всего производства и производства прибавочной стоимости. Но это правильно лишь постольку, поскольку мы рассматриваем абстрактные величины стоимости в расчленении всего продукта, а не его вещественные связи. Если мы присмотримся поближе, то окажется, что весь обнаружившийся недочет затрагивает лишь расходы по содержанию рабочей силы и только их. Средства существования и средства производства производятся теперь в меньшем количестве, но это относится только к тем средствам существования и производства, которые служили для содержания рабочих. Теперь занят меньший капитал и производится меньшее количество продуктов. Но цель капиталистического производства заключается не просто в том, чтобы приводить в движение по возможности больший капитал, а в том, чтобы производить возможно большую прибавочную стоимость. Сокращение капитала получилось здесь только потому, что содержание рабочих требует меньшего капитала. Если стоимость всех расходов по содержанию занятых в обществе рабочих выражалась раньше в 1285, то получившееся теперь уменьшение всего продукта, — уменьшение = 171,5 (9000–8828,5), — следует вычесть целиком из расходов по содержанию рабочего класса: мы получим тогда измененный состав общественного продукта:

6430 с + 1113,5 v + 1285 m = 8828,5.

Постоянный капитал и прибавочная стоимость остаются неизменными, уменьшается только переменный капитал общества, т. е. оплаченный труд. Или, так как неизменившаяся величина постоянного капитала может нас озадачить, то мы принимаем, что происходит сокращение постоянного капитала, соответствующее сокращению средств существования рабочих.

Мы получаем в таком случае следующее расчленение всего общественного продукта:

6307,5 с + 1236 v + 1285 m = 8828,5.

Прибавочная стоимость в обоих случаях осталась неизменной, несмотря на сокращение всего общественного продукта, ибо уменьшились расходы по содержанию рабочих и только.

Все это можно представить еще иначе. Весь общественный продукт можно по его стоимости разбить на три пропорциональные части, которые представляют весь постоянный капитал общества, весь переменный капитал и всю прибавочную стоимость. И это можно проделать так, как будто в первой доле продукта не содержалось ни атома вновь приложенного труда, а во второй и третьей долях — ни атома средств производства. Так как эта масса продуктов как таковая по своей вещественной форме является целиком результатом того периода производства, в котором она произведена, то, несмотря на то, что постоянный капитал как величина стоимости является результатом предыдущего периода производства и что он только переносится на новый продукт, можно и всю массу занятых рабочих разделить на три категории: на таких, которые производят исключительно только весь постоянный капитал общества, на таких, единственным занятием которых является работа по обеспечению всех рабочих средствами существования, и, наконец, на таких, которые создают исключительно только всю прибавочную стоимость класса капиталистов.

Если происходит сокращение потребления рабочих, то увольняется только соответствующее число рабочих второй категории. Но эти рабочие, как известно, не создают для капитала прибавочной стоимости; поэтому их увольнение является с точки зрения капитала не потерей, а выигрышем, сокращением расходов по производству прибавочной стоимости.

Взамен этого и одновременно с этим возникает новый сбыт, — сбыт государству, обладающий всеми прелестями нового поприща для реализации прибавочной стоимости. Часть денежной суммы, входящей в обращение переменного капитала, отделяется от этого обращения и, переходя в руки государства, создает новый спрос. Тот факт, что это явление с точки зрения налоговой техники  происходит иначе, — вся сумма косвенных налогов фактически авансируется капиталом государству и возвращается капиталистам при продаже товаров в цене, которую уплачивают потребители, — не меняет экономической  стороны этого явления. Экономически решающее значение имеет то, что денежная сумма, функционирующая в качестве переменного капитала, служит сперва посредником для обмена между капиталистом и рабочей силою, чтобы затем, при обмене между рабочим как потребителем, и капиталистом как продавцом, перейти отчасти из рук рабочего к государству в качестве налога. Этим самым денежная сумма, брошенная капиталом в обращение, выполняет сперва свою функцию в обмене с рабочей силой, чтобы начать затем в руках государства совершенно новое движение; она выступает здесь как новая находящаяся не в руках капитала и не в руках рабочего покупательная сила, рассчитанная на новые продукты и на особую отрасль производства, которая не служит ни для содержания класса капиталистов, ни для содержания класса рабочих, но в которой капитал находит новую возможность для производства и реализации прибавочной стоимости. Раньше, когда мы говорили о применении косвенных налогов, выжатых из рабочих, для уплаты содержания государственных чиновников и для обеспечения войска, оказалось, что «сбережение» на потреблении рабочего класса экономически ведет к тому, что расходы по содержанию придатка (Anhang) класса капиталистов и орудий их классового господства над пролетариатом переносятся с капиталистов на рабочих, с прибавочной стоимости на переменный капитал, и что эти расходы освобождают соответствующую сумму прибавочной стоимости для целей капитализации.

Теперь мы видим, как факт применения налогов, выжатых из рабочих, к производству военных припасов дает капиталу возможность накопления.

Практически милитаризм на основе косвенных налогов действует в двух направлениях: он обеспечивает за счет нормальных условий существования рабочего класса содержание органов капиталистического господства, постоянной армии, и гарантирует капиталу грандиозное поприще для накопления[80].

Обратимся теперь ко второму источнику покупательной силы государства, к тем 150 из общей суммы в 250, которые в нашем примере затрачиваются на военные припасы. Эти 150 существенно отличаются от рассмотренных до сих пор 100. Они происходят не от рабочих, а от мелкой буржуазии — от ремесленников и крестьян. (Мы оставляем здесь в стороне относительно незначительное участие самого класса капиталистов в уплате налогов).

Денежная сумма, переданная крестьянской массой (которую мы принимаем здесь за представительницу непролетарской потребительной массы) государству в форме налогов, не авансируется первоначально капиталом и не отделяется от обращения капитала. Она является в руках крестьянской массы эквивалентом реализованных товаров, осадком стоимости простого товарного производства. То, что передается при этом государству, является частью покупательной силы некапиталистических потребителей, которая служит капиталу для реализации прибавочной стоимости в целях накопления. Спрашивается, влечет ли за собой перенесение покупательной силы этих слоев на государство, которое использует ее в милитаристических целях, экономические изменения для капитала, и если да, то какого рода изменения? На первый взгляд и здесь идет речь об изменениях в вещественной форме воспроизводства.

Вместо определенной массы средств производства и потребления для крестьянских потребителей капитал будет производить на равную сумму стоимости военные припасы для государства. На самом деле это изменение гораздо глубже. Прежде всего, покупательная сила некапиталистических потребителей, приведенная в действие государством при посредстве механизма обложения, количественно гораздо больше, чем если бы эта покупательная сила служила на самом деле для целей собственного потребления этих потребителей.

Современная налоговая система вынуждает крестьян в массовых размерах переходить к товарному хозяйству. Налоговый пресс заставляет крестьянина превращать все большую часть своего продукта в товар. Налоговый пресс в то же время все более превращает и самого крестьянина в покупателя товаров; он гонит продукт крестьянского хозяйства через процесс обращения и насильственным образом впервые превращает крестьянина в покупателя капиталистических продуктов.

Далее, налоговая система и при наличности крестьянского товарного производства извлекает из крестьянского хозяйства большую покупательную силу, чем та, которую оно могло бы активно выставить без участия налоговой системы.

То, что обыкновенно накоплялось бы, как сбережение крестьян и мелкой буржуазии для того, чтобы увеличить в сберегательных кассах и банках капитал, ищущий применения, — в руках государства превращается в спрос и создает возможность для приложения капитала. Вместо предъявления огромного числа разрозненных во времени и в пространстве требований на товар, которые часто удовлетворялись бы простым товарным производством и которые, стало быть, не шли бы в счет при накоплении капитала, мы имеем здесь огромный, единый и компактный спрос, предъявляемый государством. Но последний для своего удовлетворения заранее предполагает крупную промышленность, находящуюся на высокой ступени развития; он, следовательно, предполагает наличность благоприятных условий для производства прибавочной стоимости и для накопления. В виде военных заказов государства покупательная сила потребительских масс, сконцентрированная в огромную величину, помимо воли, ставится вне зависимости от субъективных колебаний личного потребления и приобретает почти автоматическую регулярность и ритмический рост. Наконец рычаг этого автоматического и ритмического движения милитаристически-капиталистического производства находится в руках самого капитала, ибо в его руках находится аппарат парламентского законодательства и печать, предназначенная для формирования так называемого общественного мнения. Вследствие этого, кажется, что наше специфическое поприще для накопления капитала обладает неопределенной способностью к расширению.

В то время как всякое расширение сбыта и операционного базиса для капитала в высокой мере зависит от исторического, социального и политического моментов, которые находятся вне власти капитала, производство для милитаризма представляет собой поприще, относительно которого кажется, что его скачкообразное расширение зависит в первой линии от определяющей воли самого капитала.

Историческая необходимость обостренной мировой конкуренции капитала из-за условий его накопления превращается таким образом для самого капитала в первоклассное поле для накопления. Чем энергичнее капитал использует милитаризм, чтобы похищать у некапиталистических стран и обществ их средства производства и рабочие силы и при помощи мировой и колониальной политики ассимилировать их, тем энергичнее тот же самый милитаризм работает у себя на родине, в капиталистических странах, для того, чтобы все в большей и большей мере отнимать у некапиталистических слоев этих стран, т. е. у представителей простого товарного производства и у рабочего класса, покупательную силу; он все в большей и большей мере похищает производительные силы первых и понижает жизненный уровень вторых, и все это для того, чтобы за счет тех и других колоссально увеличить накопление капитала. Но с обеих сторон условия накопления на известной высоте превращаются в условия гибели для капитала.

Чем больше насилия проявляет капитал, когда он посредством милитаризма уничтожает во всем мире и в своей родной стране существование некапиталистических слоев и ухудшает условия существования всех трудящихся масс, тем скорее история современного капиталистического накопления на мировой арене превращается в непрерывную цепь политических и социальных катастроф и конвульсий, которые вместе с периодическими хозяйственными катастрофами в форме кризисов делают невозможным продолжение накопления; восстание международного рабочего класса против капиталистического господства становится необходимостью еще раньше, чем оно наталкивается на свои естественные, им же самим созданные экономические перегородки.

Капитализм является первой хозяйственной формой, обладающей пропагандистской силой; это — форма, которая имеет тенденцию распространиться по всему земному шару и вытеснить все прочие хозяйственные формы и которая никаких других хозяйственных форм рядом с собою не терпит.

Но капитализм — первая хозяйственная форма, которая без других хозяйственных форм, как ее среды и питательной почвы, существовать не может; тенденция капитализма превратиться в мировую форму производства разбивается о его имманентную неспособность охватить все мировое производство. Капитализм таит в себе историческое противоречие, процесс его накопления является выражением, непрерывным разрешением и в то же самое время усложнением этого противоречия. На определенной высоте развития это противоречие не может быть разрешено иначе, как применением основ социалистического хозяйства, — той формы хозяйства, которая по природе своей является в одно и то же время мировой формой и гармонической системой, потому что она основана не на накоплении, а на удовлетворении жизненных потребностей трудящегося человечества путем развития всех производительных сил земной поверхности.

---

[1] «Оригинальные мыслители никогда не делают абсурдных выводов. Они предоставляют это Сэям и Мак Куллохам» («Капитал» т. II, стр. 376) и Туган-Барановским, — прибавим от себя.

[2] Эти числа получаются как разница между принятой нами величиной постоянного капитала подразделения I для случая прогрессирующей техники и величиной его, принятой в схеме Маркса («Капитал», т. II, стр. 52), для случая неизменяющейся техники.

[3] «Theorien», т. II, ч. 2, стр. 252. 238

[4] «Капитал», т. III, ч. I, стр. 225 и сл.

[5] «Theorien», т. II, ч. 2, стр. 305.

[6] «Капитал», т. III, ч; I, стр. 289

[7] «Чем больше капитал, чем больше развита производительность труда и вообще масштаб капиталистического производства, тем больше и масса товаров, которые при переходе от производства к потреблению (индивидуальному и промышленному) находятся в обращении на рынке, и тем больше уверенность каждого отдельного капитала, что он найдет на рынке условия своего воспроизводства». (Маркс, Теории прибавочной стоимости, т. II, ч. 2, стр. 251, нем. изд.)

[8] «Теории прибавочной стоимости», т. II, ч. 2, стр. 250. «Накопление капитала и кризисы». Подчеркнуто у Маркса.

[9] О значении хлопчатобумажной промышленности в английском экспорте можно судить на основании следующих цифр: 1893 г.: весь экспорт фабрикатов 5540 млн. марок, в том числе хлопчатобумажных товаров на 1280 млн. марок, т. е. 23%; железо и прочие металлические товары составляют без малого 17%. 1898 г.: весь экспорт фабрикатов 4668 млн. марок, в том числе хлопчатобумажных товаров на 1300 млн. марок, т. е. 28%; железо и металлические товары — 22%. В сравнении с этим цифры для германской империи дают следующее: 1898 г.: весь экспорт 4010 млн. марок, а в том числе хлопчатобумажных товаров на 231,9 млн. марок = 51/4%. Длина экспортированных в 1898 г. хлопчатобумажных товаров составляла 51/4 млрд. ярдов, из которых 21/4 млрд. ушло в переднюю Индию (Е. Jaffe, Die englilsche Baumwollindustrie und die Organisation des Exporthandels. — «Schmollers Janrbucher», XXIV, стр. 1033). В 1908 г. британский экспорт одних лишь бумажных ниток составлял 262 млн. марок («Statist; Jahrbuch fiir das Deutscfce Reich», 1910).

[10] Так например из германских анилиновых красок 1/5, а из германского индиго 1/2 идет в такие страны, как Китай, Япония, Британская Индия, Египет, Азиатская Турция, Бразилия и Мексика.

[11] «Капитал», Т: I, стр. 614–615.

[12] Последние разоблачения английской Синей Книги о практике Peruvian Amazon C°, Ltd., в Путумайо показали, что международный капитал даже без политической формы колониального господства сумел на территории свободной республики Перу поставить туземцев в такие отношения к себе, которые граничат е рабством, чтобы в хищническом хозяйничании огромного размаха захватывать в отсталых странах средства производства. С 1900 г. названное общество английских и экзотических капиталистов выбросило на лондонский рынок приблизительно 4000 тонн путумайского каучука. За то же самое время погибло 30 тысяч туземцев, а из оставшихся 10 тысяч большинство было искалечено.

[13] «Капитал», т. I, стр. 589. Аналогично этому следующее место: «Следовательно часть прибавочной стоимости и соответствующий ей прибавочный продукт в средствах существования должны быть прежде всего превращены в переменный капитал, т. е. на них должен быть куплен новый труд. Это возможно только тогда, когда возрастает число рабочих или когда удлиняется рабочее время, в продолжение которого они работают… Это не следует однако рассматривать как постоянное средство накопления. Рабочее население может увеличиться, когда прежде непроизводительные рабочие превращаются в производительных или когда часть населения, которая раньше не работала, как женщины, дети и пауперы, втягивается в процесс производства. Последний пункт мы здесь пропускаем. Наконец рабочее население может еще увеличиться благодаря абсолютному приросту населения. Если накопление является постоянным, непрерывным процессом, то этот абсолютный прирост населения, — хотя он и уменьшается относительно по сравнению с примененным капиталом, — представляется его условием. Увеличение населения выступает в качестве основы накопления как постоянного процесса. Но это предполагает такую среднюю заработную плату, которая допускает не только воспроизводство рабочего населения, но и его постоянный рост». («Теории прибавочной стоимости», т. II, ч. 2, глава «Превращение прибыли в капитал», стр. 243, нем. изд.).

[14] Таблица, опубликованная в Соединенных штатах незадолго до междоусобной войны, содержит следующие данные о стойкости ежегодного производства рабовладельческих штатов и о числе занятых рабов, подавляющее большинство которых работало на хлопчатобумажных плантациях:

(Simоns, Klassenkampfe in der Geschichte Amerikas. Приложение к «Neue Zeit», № 7 стр. 39).

[15] Образец подобных смешанных форм рисует на примере южноафриканских алмазных копий бывший английский министр Брайс: «Самую интересную, единственную во всем мире достопримечательность Кимберлея представляют собой оба так называемых „компонд“, где расквартировываются и запираются туземцы, работающие на копях. Это огромные огороженные места, без крыши, но покрытые проволочной сеткой, которая не дает возможности перебросить что-либо через каменные ограды. К соседним копям ведет подземный ход. Работа происходит в три 8-часовых смены, так что рабочий никогда не остается под землей дольше 8 часов подряд. Внутри ограды устроены шалаши, где туземцы живут и спят. Тут имеются и госпиталь и школа, где рабочие могут в свободное время читать и писать. Крепкие напитки не продаются. Все выходы строго охраняются, и никакие посетители, ни туземцы, ни белые, не допускаются; средства существования отпускаются из лавки, находящейся с внутренней стороны стены и принадлежащей обществу. В „компонде“ копи De Beers во время моего посещения ютилось 2600 туземцев всевозможных племен, так что там можно было видеть разнообразнейшие типы негров, начиная с Наталя и Пондолэнда на юге и до озера Танганайка на далеком востоке. Они прибывают сюда со всех сторон, привлекаемые высокой заработной платой — обыкновенно в 18–30 марок в неделю — и остаются тут 3 месяца или дольше, и иногда даже на долгое время… В этом обширном прямоугольном „компонде“ встречаются зулусы из Наталя, фингу, пондо, гембу, базуто, бечуаны, подданные Гунгунганаса из португалийских владений, несколько матабеллов и макалаков и много так называемых замбезийских бойсов из племен, живущих по обоим берегам этой реки. Имеются и бушмены, или по крайней мере туземцы, которые происходят от бушменов. Они мирно живут вместе, и в свободное время развлекаются каждый по своему. Кроме азартных игр, мы видели еще игру с камнями на доске, похожую на английскую игру „лиса и гусь“, слышали мы музыку на двух примитивных инструментах, так называемом кафском рояле, состоящем из железных пластинок неравной длины, укрепленных одна возле другой в общей раме, и еще более безыскусственном инструменте, изготовленном из твердых кусков дерева разной длины, из которых можно при помощи ударов извлекать разнообразные тоны, представляющие зачатки мелодии. Очень немногие читали или писали письма, остальные были заняты приготовлением пищи или разговорами. Представители некоторых племен болтают непрерывно, и если переходить от одной группы к другой, то в этом удивительном негрском котле можно услышать дюжину языков. Негры обыкновенно спустя несколько месяцев работы оставляют копи и вместе с сбереженной заработной платой возвращаются к своим племенам, чтобы, купив себе за эти деньги жену, зажить обычной жизнью». (James Bryce, Impressions of South Africa. 1897 г., нем. изд. 1900, стр. 206.) Там же весьма живые описания методов, при помощи которых в Южной Африке разрешается «рабочий вопрос». Мы узнаем отсюда, что негры принуждаются к работе в рудниках и на плантациях Кимберлея, Витватерсранда, Наталя, Матабелелэпда тем, что у них отбирается вся земля и весь скот, т. е. средства существования. Их пролетаризируют, деморализуют водкой (впоследствии, когда они, привыкши уже к алкоголю, оказываются в «ограде» капитала, «крепкие напитки» им строго запрещаются: объект эксплоатаиии должен содержаться в пригодном к употреблению состоянии) и наконец втискивают в «наемную систему» капитала попросту насилием, тюрьмой и избиениями.

[16] Для этих отношений типичны отношения между Германией и Англией.

[17] Натаскав в своей истории Британской Индии без всякого разбора и без всякой критики доказательства из самых разнообразных источников — из Мунго Парка, Геродота, Вольнея, Акосты, Гарчилассо де ла Вега, аббата Грозье, Баррова, Диодора, Страбона и других, чтобы конструировать положение, согласно которому земля при первобытных отношениях всегда и всюду была собственностью властителя, Милль путем аналогии выводит для Индии следующее заключение: «From these facts only one conclusion can be drawn, that the property of the soil resided in the sovereign; for if it did not reside in him, it will be impossible to show to whom it belonged». (James Mill, «The History of Britisch India», 4 ed. 1840, vol. I, p. 311). К этим классическим выводам буржуазного экономиста его издатель г. Г. Вильсон, который, как профессор санскрита при Оксфордском университете, был большим знатоком древнеиндийских правовых отношений, дает интересный комментарий. Охарактеризовавши уже в предисловии своего автора как партийного деятеля, который приспособил всю историю Британской Индии для оправдания theoretical views of Mr. Bentham и нарисовал при этом, пользуясь самыми сомнительными приемами, карикатуру на индийский народ (a portrait of the Hindus which has no resemblance whatever to the original, and which almost outrages humanity), Вильсон делает здесь следующее примечание: «The greater part of the text and of the notes here is wholly irrelevant. The illustrations drawn from Mahometan practice, supposing them to be correct, have nothing to do with the laws and rights of the Hindus. Tuey are not, however even accurate, and Mr. Mill's guides have misled him». Затем Вильсон решительно оспаривает специально по отношению к Индии теорию о праве собственности суверена на землю (I. с., стр. 305, примечание). Генри Мэн думает, что англичане переняли свои первоначальные притязания на владение всей землей в Индии — притязания, которые он признает совершенно неправильными, — от своих мусульманских предшественников. «The assumption which the English first made was one which they inherited from their Mahometan predecessors. It was, that all the soil belonged in absolute property to the sovereign, and that all private property in land existed by bis sufferance. The Mahometan theory and the corresponding Mahometan practice had put out sighit the ancient view of the sovereigns rights, which, though it assigned to him a far larger share of the produce of the land than any western ruler has ever clamed yet in nowise denied the existance of private property in land» («Village communities in the East and West». 5 ed. 1890, стр. 104.) Напротив того Максим Ковалевский с полным основанием доказал, что так называемые «мусульманская теория и практика» являются лишь английской басней. (См. его прекрасное исследование на русском языке: «Общинное землевладение, причины, ход, последствия его разрушения». Москва, 1879, т. I.) Английские ученые, как впрочем и их французские коллеги, отстаивают теперь аналогичную басню относительно Китая, утверждая, что вся земля является там собственностью императора. (См. опровержение этой легенды доктора О. Франке Die Rechtsverhaltnisse an Grundeigentum in China, 1903).

[18] The partition of inheritances and execution for debt levied on land are destroying the communities — this is the formula heard now-a-days everywhere in India. (Henry Maine, I. с., стр. 113).

[19] Это типичное освещение официальной английской политики в колониях мы находим например у многолетнего представителя английской власти в Индии лорда Roberts of Kandahar'a, который для объяснения восстания сипаев не мог привести ничего другого, как «непонимание» отеческого попечения английских правителей: «Поселковую комиссию несправедливо упрекали, когда она по своей обязанности контролировала право владения землей и регистрацию связанных с ним титулов, чтобы привлечь затем законного владельца земельного участка к уплате поземельного налога… После восстановления спокойствия и порядка необходимо было проверить законность владения землей, которая отчасти была захвачена грабежом и насилием — обычными для туземных правителей и династии. Для этой цели и производились расследования относительно права владения и. т. д. В результате этого расследования оказалось, что многие именитые и влиятельные семьи попросту присваивали себе собственность своих менее видных соседей или привлекали их к уплате налога, который соответствовал их земельным владениям. Все это было справедливым образом изменено. Хотя это мероприятие и было встречено с большим вниманием и сочувствием, но оно все-таки было крайне неприятно для высших классов и в то же время не привлекло и масс. Правящие фамилии почувствовали себя крайне обиженными нашей попыткой провести справедливое распределение прав и равномерное обложение… Хотя другая часть населения страны была поставлена нашим правительством в лучшее положение, но она не пеняла, что мы всеми этими мероприятиями имели в виду улучшить их положение». («Forty one yearz in India». Немецкое издание 1604 г., т. I, стр. 307.)

[20] В постановлениях Тимура (переведенных в 1883 г. с персидского на английский язык) сказано:

«And I commanded that they should build places of worship, and monasteries in every city; and that they should erect structures for the of reception of travellers on the high roads and that they should make bridges across the rivers».

«And I commanded that the ruined bridges should be repaired; and that bridges should be constructed over the rivulets and over the rivers; and that on the roads, at the distance of one stage from each other, Kauruwansarai should be erected, and that guards and watcher etc. should be stationed on the road and that in every Kauruwansarai people should be appointed to reside etc.».

«And I ordained, whoever undertook the cultivation of waste lands, or built an aqueduct or made a canal, or planted a grove, or restored to culture a deserted district that in the first year nothing should de taken from him, and that in the second year whatever the subject voluntarily offered should be received, an that in the third year the duties should be collected according to the regulation». (James Mill, The history of British India, 4 ed., vol. II, p. 492–498).

[21] Graf Warren, De l'etat moral de la population indigene. Цитировано У Ковалевского, I. с., стр. 164.

[22] Historical and descriptive account of British India jrom the most remote period to the conclusion of the Afghan war by Hugh Murray, James Wilson, Greville, Prof. Jameson, Willian Wallace and Captain Dalrymple. (Эдинбург, 4-е изд. 1843 г., т. II, стр. 427. Цитировано у Ковалевского, l. с.)

[23] Victor v. Leyden, Agrarverfassung und Grundsteuer in Britisch-Ostindien. Jahrouch fur Qesetzgebimg, Verwaltung und Volkswirtschaft. XXXVI. Jahrg., Heft 4, 1835.

[24] «Presque toujours, le pere de famille en mourant recommande a ses descendants de vivre dans Pindivision, suivant l'exemple de leurs aieux; c'est la sa Uerniere exhortation et son voeu le plus cher». (A. Hanotauxet A. Letourneux, La Kabylie et les coutumes Kabyles, 1837, tome II, Droit civil, p. 468–473). Авторы между прочим начинают вышеприведенную яркую характеристику коммунизма большой семьи следующей сентенцией: «Dans la ruche laboneuse de la famillie associee, tons sont reunis dans un but commun, tous travailient dans un interet general; mais nul n'abdique sa liberte et ne renonce u ses droits hereditaires; chez aucune nation on ne trouve de combinaison qui soit plus pres do l'egalite etplus loin du communisme».

[25] «Мы должны поторопиться, — сказал в 1851 г. в Национальном собрании в качестве докладчика депутат Дидье, — разложить родовые союзы, потому что они являются рычагом всякой оппозиции против нашего господства».

[26] Цитировано у Ковалевского, I. с., стр. 217. Во Франции, как известно, со времен Великой революции в моде называть всякую оппозицию против правительства открытой или скрытой защитой «феодализма».

[27] Ср. G. К. Anton, Neuere Agrarpolitik in Algerien und Tunesien. Jahrbuch fur Gesetzgebung, Verwaltung und Volkswirtschaft. 1900, стр. 1341 и сл.

[28] В своей речи от 20 июня 1912 г. во французской палате депутатов Албин Розе, докладчик комиссии по реформе «Indigenats» (административной юстиции) в Алжире, указал на тот факт, что из округа Сетиф эмигрируют тысячи алжирцев. Из Тлемсена в прошлом году выселилось 1200 туземцев. Местом поселения служит Сирия. Один эмигрант писал с своей новой родины: «Я водворился теперь в Дамаске и вполне счастлив. У нас тут много алжирцев, которые переселились вместе со мной и которым правительство пожаловало землю и средства для ее обработки». Алжирские власти борются против эмиграции отказами в выдаче паспортов. (См. Journal Officiel от 21 июня 1912 г., стр. 1594 и сл.)

[29] В 1854 г. было ввезено 77 379 ящиков. Затем ввоз несколько сократился благодаря расширению местного производства опия. Несмотря на это, Китай остался главным местом сбыта для английских плантаций. В 1873–1874 гг. в Индии было добыто 6,4 млн. кг опия, из которых 6,1 млн. кг было продано китайцам. Еще теперь, из Индии вывозится ежегодно 4,8 млн. кг опия стоимостью в 150 млн. марок, он идет почти исключительно только в Китай и на малайский архипелаг.

[30] Приведено у майора D. J. Sсheibert, Der Krieg in China., 1903, стр. 179.

[31] Майор Sсheibert, l. с., стр. 207.

[32] Императорский эдикт от 3-го дня 8-го месяца 10-го года Хиен-Фенг (6 сентября 1860 г.) говорит между прочим следующее:

«Мы никогда не воспрещали Англии и Франции вести с Китаем торговлю, и между нами и ими долгие годы царил мир. Но три года тому назад англичане со злыми намерениями ворвались в наш город Кантон и увели в плен наших чиновников. Мы не думали тогда о возмездии, потому что мы принуждены были признать, что упорство вице-короля Индии Ие подало в известной мере повод к враждебным действиям. Два года тому назад с севера подошел вождь варваров Эльджин, и мы приказали вице-королю Хили, Т'ан-Тинг-Сиангу обследовать положение дела, прежде чем приступить к переговорам. Но варвар использовал нашу неподготовленность, взял форты Таку и пошел на Тиенцзин. Озабоченные тем, чтобы избавить наш народ от ужасов войны, мы и на этот раз отказались от возмездия и приказали Куеи-Лиангу вести переговоры о мире. Несмотря на постыдные требования варваров, мы приказали Куеи-Лиангу отправиться для обсуждения предложенного торгового договора в Шанхай, и в доказательство нашей bona fides даже разрешили ему этот договор ратифицировать.

Невзирая на это, вождь варваров Брюс проявил безрассудное упорство, и в 8-м месяце появился с эскадрой военных судов на рейде Таку. Тогда Сенг-Ко-Лиу Хъин произвел на него стремительное нападение и вынудил его к быстрому отступлению. Из всего этого вытекает, что Китай не проявил никакого вероломства и что варвары были неправы. В текущем году предводители варваров Эльджин и Грос опить появились у наших берегов, но Китай, не желая прибегать к крайним мерам, разрешил им высадку и посещение Пекина для ратификации договора.

Кто мог бы поверить, что варвары все это время только строили козни, что они повезут с собой войско и артиллерию для того, чтобы напасть с тылу на форты Таку и после изгнания гарнизона отправиться на Тиенцзин?» («China unter der Kaiserin-Witwe». Berlin. 1906, стр. 20. См. также в названной работе всю главу «о бегстве в Иеголь»).

[33] Операции европейских героев с целью открытия Китая для торговли связаны с одной из памятных страниц внутренней его истории. Вскоре же после ограбления летнего дворца манджурских самодержцев «китайский Гордон» отправился в поход против тайпингских мятежников, и в 1863 году даже принял командование над императорскими военными силами. Подавление восстания было, собственно говоря, делом английской армии. Но в то время, когда значительное число европейцев, в том числе один французский адмирал, положило свою жизнь, чтобы сохранить в Китае манджурскую династию, представители европейской торговли воспользовались случаем, чтобы сделать на этой борьбе маленький гешефт; они снабжали оружием как поборников открытия Китая для европейцев, так и повстанцев, против которых первые вели борьбу. «Случаи нажиться оказался настолько соблазнительным для почтенных купцов, что они поставляли оружие и амуницию обеим партиям, и так как возможность обеспечить себя снаряжением была для повстанцев труднее, чем для сторонников императора, и так как они поэтому должны были и готовы были платить более высокие цены, то купцы предпочитали совершать сделки с повстанцами, и это позволяло последним оказывать сопротивление не только войскам их собственного правительства, но и войскам Англии и Франции». (М. v. Brandt, 33 Jahre in Ostasien, 1901, Bd. III, China, стр. 11.)

[34] Dr. Franke, Die Rechtsverhaltnisse am Orundeigentum in China, Leipzig, 1903, стр. 82 и сл.

[35] «China unter der Kaiserin-Witwe», стр. 334.

[36] «В Китае домашнее ремесло в значительной мере сохранилось даже среди, городского населения и притом таких больших и старых торговых городов, как Нингпо, с его 300 000 населения. Еще одним лишь поколением раньше женщины сами готовили для себя и для своих мужей башмаки, рубахи и пр. Когда молодая женщина в ту пору покупала в Нингпо у купца вещь, которую она могла бы изготовить собственными руками, то это возбуждало всеобщее внимание». Dr. Nyok-Ching-Tsur, Die geverblichen Betriebsformen der Stadt Ningpo. Tubingen, 1909, стр. 51.

[37] Последняя глава в истории крестьянского хозяйства, находящегося под влиянием капиталистического производства, ставит это отношение на голову. Домашнее производство для разоренных мелких крестьян на капиталистического предпринимателя или просто наемный труд на фабрике становится часто главным занятием мужчин, в то время как земледельческий труд переносится целиком на плечи женщин, стариков и детей. Образцовый пример в этом отношении дает мелкий крестьянин Вюртемберга.

[38] W. А. Peffer, The Farmer's side. His troubles and their remedy. New York. 1891. Part II: How we got here, Changed condition of the Farmer. Стр. 56–57; ср. также А. М. Simons, The American Farmer. 2 ed. Chicago. 1906, стр. 74 и сл.

[39] Цитировано у Лафарга, «Getreidebau und Qetreidehandel in den Vereni-nigten Staaten», «Neue Zeit» 1885, стр. 344 (статья эта появилась впервые в 1883 г. в одном русском журнале).

[40] The three revenue acts of June 30, 1864, practically form one measure, and that probably the greatest measure of taxation which the world has seen… The internal revenue act was aranged, as Mr. David A. Wells had said, on the principle of the Irishman at Donnyprook fair: «Whenever you see a head, hit it; whenever you see a commodity, tax it». Every thing was taxed, and taxed heavily. (F. W. Тaussig, The Tariff History of the United States. New York, 1888, стр. 164).

[41] «The necessity of the situation, the critical state of the country, the urgent need of revenue, may have justified this haste, which, it is safe to say, is unexampled in the history of civilized countries». (Taussig, указ, соч., стр. 168).

[42] Пеффер, l. с., стр. 58.

[43] Пеффер, l. с., introduction, стр. 6. Зеринг в середине 80-х годов рассчитал, что маленькая ферма на северо-западе требует для скромного начала наличными деньгами 1200-1 400 долларов. («Die landwirtschaftliche Konkurrenz Nordamericas». Leipzig, 1887, стр. 431).

[44] Лафарг, I. с., стр. 345:

[45] Report of the U. S. Commissioner of Labor за 1898 г. дает следующую таблицу для сопоставления успехов машинного производства по сравнению с ручным трудом:

[46] Вывоз пшеницы из Соединенных штатов в Европу исчисляется в миллионах бушелей следующими цифрами:

1868/69. 17,9

1874/75. 71,8

1879/80. 153,2

1885/86. 57,7

1890/91. 55,1

1899/1900. 101,9

(Jurascheks Abersichen der Weltwirtschaft, В. VII, Abt. I, стр. 32). В то же время цена бушеля в центах loco ферма падала следующим образом:

1870/79. 105

1880/89. 83

1893. 51

1896. 73

1897. 81

1898. 58

С 1899 г., когда был достигнут минимум в 58 центов за бушель, цены опять начинают подниматься:

1900. 62

1901. 63

1902. 63

1903. 70

1904. 92

(Jurascheks, 1 с., стр. 18).

Согласно ежемесячному обзору внешней торговли цена в марках 1000 кг пшеницы была в июне 1912 г. следующая:

Берлин. 227,82

Мангейм. 247,93

Одесса. 173,94

Нью-Йорк. 178,08

Лондон. 170,96

Париж. 243,69

[47] Пеффер, l. с., Part I: «Where we are», Chapt. II: «Progress of Agriculture», стр. 30–31.

[48] Пеффер, l. с., стр. 42.

[49] Sering, Die landwirtschaftliche Konkurrenz Nordamericas, стр. 433.

[50] Peffer, l. с., стр. 35–36.

[51] Цитировано у Николая-она, l. с., стр. 224.

[52] В Канаду иммигрировало в 1901 г. 49 149 лиц. В 1911 г. сюда иммигрировало свыше 300 000 человек, в том числе 138 000 британских и 134 000 американских эмигрантов. Приток американских фермеров, как сообщают в конце мая 1912 г. из Монреаля, продолжается и этой весной.

[53] «Проезжая канадский запад, я посетил только одну ферму, которая охватывает менее 1000 акров (1585 прусских моргенов). По Census Dominion of Canada за 1881 г. в Манитобе ко времени регистрации 2384 337 акров земли находились в руках 9077 владельцев; на каждого из них приходилось таким образом не меньше 2047 акров — средняя величина, которая далеко не достигнута ни в одном из штатов Североамериканского союза» (Sering, I. с., стр. 376). Правда, в начале 80-х годов в Канаде были мало распространены действительно крупные хозяйства, но Зеринг описывает уже одну принадлежащую акционерному обществу «Belle Farm», которая охватывала не менее 22 680 гектаров и была организована совсем по образцу ферм Дэльримпля. Зеринг, который смотрит очень холодно и скептически на перспективы канадской конкуренции, считал, что «плодородный пояс» Западной Канады обнимал в 80-х годах площадь в 311 000 квадратных километров, или область, равную трем пятым Германии; из этой суммы он при наличности экстенсивной культуры клал на настоящую пахотную землю 38,4 млн. акров, а из них на пшеничный район в лучшем случае 15 млн. акров (Sering, I. с., стр. 337–338). По оценке «Manitoba Free Press» от середины июня 1912 г. посевная площадь под яровую пшеницу охватывала в Канаде летом 1912 г. И 2 млн. акров, против 19,2 млн. акров под яровой пшеницей Соединенных штатов. (См. «Berliner Tageblatt», — Handelszeitung, № 35 от 18 июня 1912 г.).

[54] Sering, I. с., стр. 361 и сл.

[55] Ernst Schulze, Das Wirtschaftsleben der Vereinigten Staaten. Jahrbuch fur Gesetzgeb. Verw. und Volksw. 1912. Heft IV, стр. 1724.

[56] «Moshesh, the great Basuto leader, tho whose courage and statesmanship the Basutos owed their very existence as a people, was still alive at the time, but constant war with the Boers of the Orange Free State had brought him and his followers to the last stage of distress. Two thousand Basuto warriors had been killed, cattle had been carried off, native homes had been broken up and crops destroyed. The tribe was reduced to the position of starving refugees, and nothing could save them but the protection of the British Government which they had repeatedly implored». (C. P. Lucas, A Historical geography of the British Colonies. Oxford. Vol. IV, стр. 60)

[57] «The eastern section of the territory is Mashonaland, where, with the permission of king Lobengula, who claimed, it, the British South Africa Company first established themselves», (Lukas, l. с., стр. 77).

[58] Длина железнодорожной сети в км измерялась:

Прирост в процентах исчисляется соответственно этому в следующих цифрах:

[59] Tugan-Baranowsky, Studien zur Theorie und Geschichte der Handelskrisen, стр. 74, ср. русск. изд. 1914 г., стр. 39.

[60] Сисмонди, Nouveaux principes, т. II, кн. 4, гл. 4: «Купеческое богатство следует за ростом дохода».

[61] ««Между Каиром, Лондоном и Лидсом, — рассказывает представитель фоулеровской фирмы инженер Eyth, — начались лихорадочные телеграфные сношения». «К какому сроку Фоулер может доставить 150 паровых плугов?» — Ответ: «В один год. Напряжение всех сил гарантировано». — «Это нас не удовлетворяет: 150 паровых плугов весной должны быть доставлены в Александрию!» — Ответ: «Невозможно». Фоулеровский завод при своем тогдашнем оборудовании мог изготовлять в неделю едва три паровых плуга. К тому же надо обратить внимание на то, что каждая такая машина стоила 50 000 марок и что речь шла о заказе на сумму в 71/2 млн. марок. — Следующая телеграмма Измаил-паши: «Сколько будет стоить немедленное расширение завода? Вице-король готов доставить для этого необходимые деньги». Вы можете себе представить, что в Лидсе ковали железо — пока горячо. Но и другие заводы Англии и Франции нашли повод для производства паровых плугов. Александрийский арсенал — место выгрузки вице-королевского добра — был наполнен до потолка котлами, колесами, барабанами, проволочными канатами, судками и всякого рода ящиками; каирские гостиницы второго разряда были заполнены вновь испеченными для управления паровыми плугами машинистами, которые были спешно набраны из слесарей и кузнецов, из крестьянских парней и полных надежд молодых людей — мастеров на все руки, ибо на каждом паровом плуге должен был сидеть по крайней мере один знающий дело пионер цивилизации. Эффенди отправляли все это беспорядочными массами из Александрии вглубь страны, чтобы только выиграть место и по крайней мере дать возможность выгрузить следующий прибывающий пароход. Как все это прибывало на место назначения или, вернее, не на место назначения, об этом они не имели никакого понятия. В одном месте на берегу Нила лежало десять котлов, десятью милями дальше относящиеся к ним машины; в одном месте лежала куча проволочных канатов, а на расстоянии 20 часов езды вверх по течению — барабаны (лебедки) для этих канатов. Тут на горе французских ящиков сидит в отчаянии голодный английский монтер, в другом месте другой монтер предается пьянству. Эффенди и катибы, взывая к аллаху о помощи, разъезжали туда и обратно между Сиутом и Александрией и заготовляли бесконечные списки вещей, о названиях которых они не имели никакого понятия, но часть этих аппаратов все-таки была приведена в движение. Паровой плуг дымился на полях верхнего Египта; civilisation et prorges еще раз сделали шаг вперед». («Lebendige Krafte, sieben Vortirage aus dem Oebiete der Technik», Berlin 1908, стр. 219).

[62] Carl of Cromer. Das heutige Aegypten, Немецкий перев. 1908 г., т. I, стр. 11.

[63] Выжатые из египетского феллаха деньги доходили впрочем до европейского капитала и окружным путем через Турцию. Турецкие займы 1854, 1855, 1871, 1877 и 1886 гг. обеспечены неоднократно повышавшейся египетской данью, которая уплачивалась непосредственно Английскому банку.

[64] «It is stated by residents in the Delta», — сообщают Times'y из Александрии 31 марта 1879 г. — «that the third quarter of the year's taxation is now collected and the old methods of collection applied. This sounds strangely by the side of the news that people are dying by the roadside, that great tracts of country are uncultivated, because of the fiscal burdens and that the farmers have sold their cattle, the women their finery, and that the usurers are filling the mortgage offices with their bonds and the courts with their suits of foreclosure». Цитировано у Th. Rothslein «Egypt's Ruin» — 1910, стр. 69–70.

[65] «This produce», — писал корреспондент «Times'a» из Александрии, — «consist wholly of taxes paid by the peasants in kind, and when one thinks of the povertystricken, over-driven, under-fed fellaheen in their miserable hovels, working late and early to fill the pockets of the creditors, the punctual payment of the coupon ceases to be wholly a subject of gratification». (Цитировано у Th. Rotstein'a, I. c., стр. 49).

[66] Eyth, видный агент капиталистической культуры в первобытных странах, заканчивает свой мастерской очерк об Египте, из которого мы заимствовали главные данные, следующим империалистическим символом веры: «То, чему учит нас прошлое, имеет обязательную силу для будущего: Европа должна наложить и наложит свою крепкую руку на страны, которые неспособны собственными силами жить жизнью нашего времени; Европа сделает это, если даже для этого понадобится борьба, в которой справедливость едва ли можно отличить от несправедливости, в которой политические и исторические права достаточно часто равносильны несчастью миллионов, а политическая несправедливость — их спасенью; могущественная рука Европы покончит с беспорядком во всем мире и на берегах Нила» (l. с., стр. 247). Какой «порядок» создала Англия «на берегах Нила», на это дает достаточно удовлетворительный ответ Ротштейн, l. с.

[67] Англо-индийское правительство уже в начале 30-х годов поручило полковнику Chesney исследовать пригодность Евфрата для судоходства, чтобы достигнуть возможно более короткого сообщения между Средиземным морем и Персидским заливом, а тем самым и с Индией. В 1831 г. здесь была произведена предварительная рекогносцировка, а в 1835–1837 гг. работала после обстоятельной подготовки английская экспедиция. В связи с этим английские офицеры и чиновники исследовали значительную часть восточной Месопотамии и составили ее карту. Эти работы тянулись до 1866 г., не давши никакого практического результата английскому правительству. Мысль проложить путь от Средиземного моря до Индии через Персидский залив впоследствии опять выдвинулась в Англии в виде плана Тигрской железной дороги. В 1879 г. Камерон совершил по поручению английского правительства путешествие через Месопотамию, чтобы изучить направление намеченной дороги. (Max Freiherr von Oppenheim, Yom Mittelmeer zum Persichen Golf durch den Hauran, die byncne Wuste und Mecopotamien. T. II, стр. 5 и 36).

[68] Sсhneider, Die deutsche Bagdadbahn. 1900, стр. 3.

[69] SaIing, Borsenjahrbuch 1911/12, стр. 2211.

[70] Sаling, I. с., стр. 360–361.

Относительно общей суммы доплат на железнодорожное строительство, которую турецкое правительство вносило европейскому капиталу, вюртембергский инженер Прессель, который в качестве помощника барона Гирша отчасти сам участвовал в этих делах в европейской Турции, дает следующий недурной счет:

Все это, надо заметить, уплачено до конца 1899 г., с этого времени километровые гарантии вносятся только отчасти. Из 74 санджаков Азиатской Турции не менее 28 были заложены со своими десятинами в обеспечение километровых гарантий. При всех этих доплатах в Азиатской Турции от 1856 до 1900 г. было построено 2513 километров (W. von Pressel, Les chemins de fer en Turquie d'Asie. Цюрих, 1900, стр. 59).

О манипуляциях железнодорожных обществ за счет Турции Прессель, как знаток дела, дает следующий отзыв. Он утверждает, что Анатолийское общество обещало в концессии 1893 г. провести сперва дорогу через Ангору в Багдад, но затем оно заявило о невыполнимости своего собственного плана, чтобы бросить эту обеспеченную километровыми гарантиями линию на произвол судьбы и взяться за другую дорогу через Копию. «В тот момент, когда обществу удастся приобрести линию Смирна-Айдин-Динер, оно будет требовать доведения ее до Конийской линии. И после того как эта ветвь будет закончена, общество примет все меры, чтобы вызвать перевозку товаров по ней и взять в свои руки эту новую дорогу, которая не обеспечена километровыми гарантиями, но которая — что гораздо важнее — ни в коем случае не должна делиться своими доходами с правительством, в то время как другие линии должны были отдавать правительству часть валового дохода в случае, если он превышал определенную сумму. Результат должен был быть таков: правительство от Айдинской линии ничего не будет получать, а общества будут загребать миллионы. Правительство будет платить за линию Кассаба и Ангора почти всю сумму километровой гарантии и напрасно будет ожидать прибыли от обеспеченного ему по договору 25-процентного участия в излишке валового дохода над 15 000 франков» (I. с., стр. 7).

[71] Charles Morawitz, Die Tiirkei im Spiegel ihrer Finanzen. 1903, Стр. 84.

[72] «Впрочем, в этой стране все сопряжено с трудностями. Если правительство хочет ввести монополию на папиросную бумагу или на игральные карты, то появляются тотчас же Франция и Австро-Венгрия, чтобы в интересах своей торговли наложить свое veto. Если речь идет о керосине, то возражает Россия, и даже наименее заинтересованные державы обусловливают свое согласие на то или иное предприятие турецкого правительства под условием тех или иных компенсаций Турции везет точно так же, как Санхо-Пансо за едой. Лишь только министр финансов пожелает взяться за что-нибудь, как подымается какой-нибудь дипломат, чтобы остановить его и наложить свое veto» (Morawitz, I. c., стр. 70).

[73] И не только в Англии. «Уже в 1859 г. по всей Германии рапространилась брошюра, — авторство ее приписывалось фирзенскому фабриканту Диргарду, — которая настоятельно советует Германии своевременно обеспечить себя восточно-азиатским рынком. Было только одно средство, чтобы в области торговой политики добиться чего-нибудь от Японии и вообще от восточноазиатских стран, это было вмешательство вооруженной силы. Построенный на сбереженные народные гроши германский флот был юношеской мечтой. Он давно был продан с аукциона Ганнибалом Фишером. Пруссия имела несколько кораблей, но она не располагала конечно импонирующей морской силой. Было однако решено снарядить эскадру, чтобы завязать в восточной Азии переговоры относительно торговых договоров. Руководство этой миссией, которая преследовала и научные цели, было поручено графу Эйленбургу, одному из самых способных и рассудительных прусских государственных деятелей. Граф Эйленбург, несмотря на самые тяжелые обстоятельства, выполнил свое поручение с большой ловкостью. От плана завязать в то же время договорные отношения с Гавайскими островами пришлось отказаться. В остальном цель экспедиции была достигнута. Хотя берлинская пресса тогда была лучше осведомлена обо всем и при каждом сообщении о встретившихся затруднениях заявляла, что давно уже можно было предвидеть, что все подобные расходы на морские демонстрации явятся лишь расточением средств плательщика налогов, тем не менее министерство новой эры не дает сбить себя с толку. Плоды этого успеха выпали на долю последующих деятелей». (W. Lots, Die Ideen der deut.schen Handelspolitik, стр. 80).

[74] «Une negociation officielle fut ouverte (между французским и английским правительством после того как Мишель Шевалье и Рич. Кобден предприняли подготовительные шаги) au bout de реи de jours; elle fut conduite avec le plus grand mystere. Le 5 Janvier 1860 Napoleon III annonca ses intentions dans une lettre-programme adressee аи ministere d'Etat M. Fould. Cette declaration eclata comme un coup de foudre. Apres les incidents de l'annee qui venait de finir, on comptait qu'aucune modification du regime douanier ne serait tentee avant 1861. L'emotion fut generale. Neanmoins le traite fut signe le 23 Janvier». (Auguste Devers, «La politique commerciale de la France depuis I860»). («Schriften des Yereins fur Sozial politik», II, стр. 136).

[75] Пересмотр в либеральном направлении русского таможенного тарифа 1857 и 1867 гг., повлекший за собой окончательное уничтожение бешеной протекционистской системы Канкрина, был дополнением ко всей системе реформ, вынужденных неудачей крымской войны, и их выражением. Но понижение таможенных пошлин соответствовало непосредственным интересам дворянского землевладения, так как дворяне в качестве потребителей иностранных товаров и производителей вывозимого за границу хлеба были заинтересованы в беспрепятственной торговле между Россией и Западной Европой. Недаром защитник сельскохозяйственных интересов «Вольное экономическое общество» констатировало следующее: «В продолжение истекших 60 лет, от 1822 г. до 1882 г., самая крупная отрасль производства в России, сельское хозяйство, четыре раза потерпела огромные потери, которые поставили ее в крайне критическое положение, и во всех четырех случаях непосредственной причиной были чрезмерно высокие таможенные пошлины. Напротив того, 32-летний период от 1845 г. до 1877 г., когда существовали умеренные пошлины, прошел без подобного рода бедствий, несмотря на три войны и внутреннюю гражданскую войну (имеется в виду польское восстание 1863 г. — Р. Л.), из коих каждая вызвала большее или меньшее напряжение финансовых сил государства» («Записка Императорского вольного экономического общества по вопросу о пересмотре Российского таможенного тарифа». СПБ 1890 г., стр. 148). Насколько мало защитники свободной торговли или по крайней мере умеренных таможенных пошлин могут быть рассматриваемы в России вплоть до последнего времени как представители интересов промышленного капитала, показывает тот факт, что научная опора этого фритрэдерского движения — так называемое «Вольное экономическое общество» еще в 90-х годах выступало против охранительных пошлин как против средства «искусственного насаждения» капиталистической; промышленности в России, и в духе реакционных народников провозгласило, капитализм рассадником современного пролетариата, «тех масс непригодных к военной службе, неимущих и бездомных людей, которым нечего терять и которые издавна не пользуются хорошей репутацией…» (I. с., стр. 171). Ср. также К. Ладыженский. История российского таможенного тарифа, СПБ 1886 г. стр. 239–258.

[76] Фр. Энгельс тоже разделял этот взгляд. В своем письме к Николаю-ону от 18 июня 1892 г. он пишет: «Английские, ослепленные отечественными интересами, писатели никак не могут взять в толк, почему подаваемый Англией пример свободы торговли так упорно отвергается повсюду и вытесняется принципом покровительственных пошлин. Конечно они просто не осмеливаются видеть, что эта — ныне почти всеобщая — покровительственная система есть просто более или менее разумное (а в некоторых случаях даже безусловно глупое) средство самозащиты против этой самой английской свободы торговли, которая довела английскую торговую монополию до ее наибольшей высоты. (Глупым например это средство является в случае Германии, которая стала великопромышленной страной при свободе торговли и где таможенное покровительство распространено теперь на земледельческие продукты и сырые материалы, что увеличивает издержки промышленного производства!). Я не смотрю на это всеобщее обращение к покровительственной системе как на простую случайность, но как на реакцию против невыносимой промышленной монополии Англии. Форма этой реакции, как я уже сказал, может быть неудачной, неподходящей и даже хуже, но историческая необходимость такой реакции кажется мне вполне ясной и очевидной» («Письма» и т. д., стр. 71).

[77] Это допущение Др. Реннер, например, действительно кладет в основу своей работы о налогах. «Все стоимости, которые создаются в один год, — говорит он, — распадаются на эти четыре части. И налоги какого-нибудь года могут быть таким образом почерпнуты только из них; прибыль, процент на капитал, рента и заработная плата являются четырьмя особыми источниками налогов». («Das arbeiten de Yolk und die Steuern». Wien, 1909, стр. 9.) Реннер тут же, правда, вспоминает о существовании крестьян, но он отделывается от них одним предложением: «Крестьянин, например, является в одно и то же время предпринимателем, рабочим и земельным собственником, в доходе от своего хозяйства он получает заодно  и заработную плату, и прибыль, и ренту». Ясно, что такое деление крестьянства на все категории капиталистического производства и совмещение в лице крестьянина предпринимателя, рабочего и землевладельца является совершенно нежизненной абстракцией. Экономическое своеобразие крестьянства, если уже рассматривать его, подобно Реннеру, как однообразную категорию, состоит как раз в том, что оно не принадлежит ни к капиталистическим предпринимателям, ни к наемному пролетариату и что оно представляет не капиталистическое, а простое товарное производство.

[78] Рассмотрение картелей и трестов как специфического явления империалистической фазы на почве внутренней конкурентной борьбы между отдельными капиталистическими группами из-за монополизации наличных областей накопления и из-за разделения прибыли лежит вне рамок этой работы.

[79] В своем ответе Воронцову, — в ответе, который в свое время приветствовался русскими марксистами, — проф. Мануйлов писал:

«Здесь следует провести строгое различие между группой предпринимателей, производящих предметы, обусловленные военными целями, и всем классом капиталистов. Для фабрикантов, занятых изготовлением ружей, пушек и других материалов, требуемых армией, без сомнения, существование этих армий выгодно и необходимо. Очень возможно, что падение системы вооруженного мира окончилось бы для Круппа разорением, но вопрос идет не об одной такой группе фабрикантов и заводчиков, а исключительно о капиталистах как классе, о капиталистическом строе». Но с этой последней точки зрения надо заметить, что «если бремя налогов лежит главнейшим образом на массе трудящегося населения, всякое их увеличение сокращает покупательную силу, а через нее и запрос на продукты производства». Этот факт доказывает, «что милитаризм, рассматриваемый с точки зрения производства военных материалов, обогащая одних капиталистов, наносит удар другим» («Юридический вестник» за 1890 г., книга I, «Милитаризм и капитализм»).

[80] Ухудшение нормальных условий, при которых происходит возобновление рабочей силы, ведет в конечном результате к ухудшению самой рабочей силы, к падению ее средней интенсивности и производительности: оно подвергает, следовательно, опасности и условия производства прибавочной стоимости. Но эти дальнейшие результаты, которые капитал начинает ощущать лишь по истечении более продолжительных периодов времени, на первых порах не принимаются во внимание при его экономических расчетах. Непосредственно они проявляются во всеобщем обострении борьбы рабочего класса.