Дарен Кинг Звездочка и Коробок (НАЧАЛО)

"РЕВОЛЮЦИЯ НЕ ЗАКОНЧИЛАСЬ, БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ!"


Дарен Кинг

Boxy An Star

  

Дарен Кинг.

Звездочка и Коробок

(НАЧАЛО)



Апельсиновый сок с газировкой


Мы со Звездочкой лежим под пакетом с таблетками. Пакет с таблетками очень большой, просто огромный такой пакет, и весь заполнен таблетками, то есть полностью. Таблетки тяжелые, но нам это нравится. Они над нами, а мы под ними. Мы с моей девушкой. Ее зовут Звездочка. У нас с ней любовь, то есть мы влюблены. Я люблю ее. Она – моя девушка, и я называю нас «мы со Звездочкой». Нам просто ужас как хорошо вместе, и нам просто ужас как хорошо под пакетом с таблетками. Вместе. Мы лежим под пакетом. Под огромным пакетом с таблетками. Нам под ним хорошо. Мы лежим вместе, вдвоем. Мы со Звездочкой. Лежать под этим пакетом, под которым мы под, – просто ужас как хорошо. Мыс ней ласкаемся, трогаем друг друга. Трогаем пакет, под которым мы под. Пробуем, какой он на ощупь. Пакет на ощупь приятный, и нам приятно, что мы под ним. Он белый, большой и весь заполнен таблетками. Мытоже неплохо закинулись таблетками, правда, Звездочка? Нам просто ужас как хорошо, объевшись таблетками. Они внутри, таблетки, которые мы съели. И еще они снаружи. Те, которые в пакете, под которым мы под. Мы лежим под пакетом с таблетками, тесно прижавшись друг к другу, буквально прилипнув друг к другу. Просто лежим под пакетом, прижимаясь друг к другу. И потихоньку ласкаемся. Под пакетом, под которым мы под. И нам хорошо. Звездочка любит ласкаться. Она вся такая ласкучая – просто ужас какая. Потому что она чувствительная. Ей всегда хочется всяких глупостей. Она все ласкает меня и ласкает. Ты такая ласкучая, Звездочка. Вся такая любимая и ласкучая. Все пристает ко мне и пристает. Хочет заняться, ну, этим самым. А я говорю:
– Нет, нет, нет. Я уже не могу. У меня весь язык онемел и болит.
Звездочка говорит:
– Ну давай. Ну, хотя бы еще разок. Ты же у меня не мужчина, а зверь.
– Нет, нет.
Звездочка говорит:
– Ну пожалуйста, Ствол.
– Не.
– Покажи своего безобразника.
– Нет, – говорю, – только не безобразника.
– А мне хочется побезобразить. С твоим безобразником.
– Нет.
Звездочка говорит:
– Ну пожалуйста, Ствол.
– Я сказал: нет.
– А я знаю волшебное слово: пожалуйста.
– Нет.
– Давай тогда ротиком, Котик.
– Я не Котик.
Звездочка говорит:
– Давай тогда ротиком.
– Нет, – говорю. – Я и так уже сколько с тобой это самое... Всякими глупостями занимаюсь. Я не могу заниматься такими вещами все время. У меня весь язык онемел и болит.
– Ну давай, Ствол. Ты же у меня не мужчина, а зверь. И потом, мы вовсе даже и не занимались никакими глупостями. Мы вообще ничем не занимаемся. Просто лежим – обнимаемся.
Мы просто лежим под пакетом с таблетками и обнимаемся. Мы со Звездочкой. Только вдвоем. Мы с моей девушкой, которую я люблю. Звездочка пихает меня локтем под ребра. Но не сильно. Любя. Я это чувствую. Такой мягкий тычок под ребра. Локтем. Не сильно. И я говорю ей:
– Звездочка, а я чувствую, как ты меня пихаешь.
– Нет, я тебя не пихаю. Я тебя раньше пихала, а теперь уже нет.
– Но я чувствую твой локоть, – говорю я. – Чувствую, как ты пихаешь меня под ребра.
– Нет, Ствол. Я тебя раньше пихала. А теперь не пихаю.
– Но я же чувствую, что пихаешь. Вот прямо сейчас.
– Я знаю. – Звездочка говорит: – Ты чувствуешь, как будто я тебя пихаю. Но это еще ничего не значит. Потому что вот прямо сейчас я тебя не пихаю. Это твои ощущения тебе говорят, что тебя раньше пихали. Но сейчас, посмотри, я тебя не пихаю. Раньше пихала, да. А теперь – нет.
– Тогда почему я чувствую твой локоть?
– Это все из‑за стразов, – объясняет Звездочка. – Ты наелся таблеток и чувствуешь то, что должен был чувствовать раньше, когда оно было. Оно было, да. А теперь – его нет. Но ты его чувствуешь, потому что наелся стразов, и чувствуешь то, что было, когда оно уже было, а потом прошло. И теперь его нет. Но ты его чувствуешь. Они, стразы, такие. Как будто, как будто... Да. Э... Слушай, Ствол?
– Да?
– А на что оно похоже?
– Что?
– Ну, то, когда я тебя пихаю, то есть как будто  пихаю. – Звездочка говорит: – Как у тебя ощущения? Тебе больно?
– Нет, малыш. Мне не больно. Наоборот, хорошо. Как будто ты меня не пихаешь, а наоборот, обнимаешь. Так ласково‑ласково.
– Это все из‑за стразов, Ствол. Давай съедим их побольше и будем пихаться под ребра. Вернее, обниматься. Долго‑долго. Всегда.
– Нет, Звездочка, – говорю я. – У нас больше нет никаких таблеток. Ни стразов, ни ешек. Только которые мы уже съели. Которые у нас внутри.
– И снаружи. Над нами.
– Что снаружи?
– Таблетки.
– Какие таблетки?
– Которые в пакете с таблетками. Который над нами, а мы под ним.
– Да, но это не наши таблетки. Они просто над нами, а мы под ними. И потом, они все равно там, в пакете. А мы не в пакете, мы под пакетом. Я же тебе говорил. А я не люблю повторять дважды.
Звездочка говорит:
– Давай их тоже съедим. Съедим весь пакет.
– Не надо пакет, – говорю я резонно. – Тогда у нас не будет, под чем лежать.
– Все равно мы под ним ничего не делаем.
– Что значит мы ничего не делаем? Тогда что же мы делаем? Мы лежим, обнимаемся. То есть что‑то мы делаем. А ты говоришь – ничего.
Звездочка кивает. Я чувствую, как она кивает. Медленно. А я просто лежу, и мне так хорошо, и...
– Эй, зверюга.
Я просто лежу, и мне так...
– Зверюга.
Я просто лежу.
– Ну давай, Ствол. Давай. – Звездочка говорит: – Ты же у меня не мужчина, а зверь. Ну, давай поласкаемся, и вообще.
Я просто лежу, и мне так хорошо, и...
– Ствол, ау. Ты меня слышишь? – Звездочка говорит: – Ты вообще меня слушаешь? Послушай меня. Давай немножко займемся глупостями. Так, совсем капельку.
Что меня напрягает в Звездочке: ей вечно хочется всяких глупостей, когда тебе никаких глупостей вовсе не хочется.
Звездочка говорит:
– Неужели тебе не хочется? Ладно, я знаю, что надо сделать, чтобы тебе захотелось. Давай съедим весь пакет с таблетками.
– Нет, Звездочка, мы не будем есть весь пакет. Нам уже хватит таблеток, они у нас скоро из попы посыплются, сколько мы их уже скушали.
– Да ладно, Ствол. Мы съедим только пакет, а таблетки, которые в нем, есть не будем.
– Нет, Звездочка, – говорю. – Если мы съедим пакет, тогда у нас не будет, под чем лежать. Я же тебе говорил. А я не люблю повторять дважды.
– Да ладно тебе. – Звездочка говорит: – Все равно мы под ним ничего не делаем, как я уже говорила, а я, как и ты, не люблю повторять дважды. А раз мы под ним ничего не делаем, значит, можно его и съесть. Он все равно нам не нужен. Вот если бы мы под ним что‑то делали, скажем, занялись бы всякими глупостями... но тебе вот не хочется глупостей, потому что тебя почему‑то замкнуло, что ты устал и что тебе больше не хочется всяких глупостей.
Что меня напрягает в Звездочке: ей вечно хочется всяких глупостей, когда тебе никаких глупостей вовсе не хочется. Когда тебе хочется просто лежать вместе с ней под пакетом с таблетками и вообще ничего не делать. С ней вдвоем. Больше без никого. Просто лежать и знать, что тебе хорошо. И даже не хочется ничего говорить, потому что слова – это просто слова, и даже когда мы со Звездочкой ссоримся, все равно это просто слова, потому что мы любим друг друга. И нам хорошо с ней вдвоем. Но она говорит, что ей хочется глупостей, а я говорю, что сейчас не хочу, ну, потому что мне просто не хочется, чтобы сейчас. Я уже говорил. А я не люблю повторять дважды.
Звездочка говорит:
– Полижи меня, Ствол. Мне так хочется.
– Что ты все: хочется, хочется. Я уже сколько раз говорил. Вот прямо сейчас мне не хочется никаких глупостей. Не буду я ничего делать, можешь даже не уговаривать. Я уже говорил. И больше я повторять не буду.
– Нет повторяй, потому что уже все прошло.
– Что прошло? Тебе больше не хочется глупостей?
– Нет, Ствол, – объясняет Звездочка. У меня не пройдет, чтобы хотеть заниматься глупостями, пока ты со мной не займешься такими глупостями, чтобы мне совсем перестало хотеться. А то, что прошло, это что ты говорил то, что ты говорил. Ты сказал, что не будешь ничего делать и что ты это уже сказал и больше говорить не станешь. А я говорю, что тебе надо сказать это снова, иначе то, что ты только что говорил, это будет уже неправда. Если ты не говоришь, что тебе не хочется глупостей, значит, это уже неправда, и теперь тебе хочется глупостей. А раз тебе хочется, то давай делать, что хочется.
– Хорошо, Звездочка, я говорю. Вот прямо сейчас. Это правда, и я буду тебе повторять это снова и снова, чтобы оно оставалось правдой. Я говорю, что не хочу заниматься глупостями. И еще долго не захочу. И больше мне сказать нечего. Я не хочу, не хочу, не хочу, не хочу, не хочу...
Звездочка качает головой:
– Послушай меня, хорошо? Ты все равно не отвертишься, как бы ты ни старался. Потому что, если ты прекратишь говорить, что тебе вовсе не хочется, это будет уже неправда, ну, что не хочется, а если не прекратишь говорить, то когда ты откроешь рот, чтобы это сказать, ну или еще что‑нибудь, что ты захочешь сказать, я просто залезу туда языком, тебе в рот.
– ...не хочу, не хочу, не хочу, не хочу, не хочу...
Она так и сделала. Залезла мне в рот языком.
Мы со Звездочкой целуемся взасос. В рот, с языком, как большие. Под этим пакетом с таблетками. Ерзаем туда‑сюда. Тремся друг о друга. Мне хорошо. Очень даже. То есть по‑настоящему хорошо. Это все из‑за ешек. Ощущения классные, да. И они все сильнее и сильнее. Ну, ощущения. Я их чувствую. Да, да, да. Вот они, здесь. Интересно, а Звездочка тоже их чувствует? Надо спросить.
– Слушай, Звездочка, – говорю. – А ты тоже чувствуешь, да?
– Ммммммм... да... я чувствую.
– А что ты чувствуешь?
– Я чувствую, как мы с тобой под пакетом.
– Но что именно ты чувствуешь, Звездочка? – Я имею в виду те ощущения, которые от ешек. – Что ты чувствуешь внутри?
– Э... Внутри я чувствую, что твоего безобразника нет там, внутри. Потому что его я не чувствую. Потому что его там нет. А должен быть, обязательно должен быть. Давай засунем его в меня. Чтобы я его чувствовала. Ну давай. Ты же у меня не мужчина, а зверь.
– Нет, Звездочка. Я тебя спрашивал не о том. Я тебя спрашивал, что ты чувствуешь под ешками. То же самое, что и я?
– Да, Ствол. Я чувствую. И от этого мне хочется еще больше. Давай уже заниматься глупостями. Сначала – чуть‑чуть, а потом – по‑настоящему. Долго‑долго. Самыми глупыми глупостями.
– А мы с тобой чем занимаемся все это время, пока разговариваем? Только и делаем, что целуемся. По‑моему, это и есть самые глупые глупости.
– Нет, только целуемся – это не самые глупые глупости. – Звездочка улыбается и облизывается, как в рекламе. – А я хочу самые‑самые глупые глупости. Которые самые нехорошие.
– Слушай, Звездочка, иногда ты меня напрягаешь. Нет, правда. Я вообще не понимаю, о чем ты думаешь, где начинаешь и где кончаешь. Я только одно понимаю, что ты все время твердишь, что тебе хочется всяких глупостей, только об этом вот и говоришь, а я говорю, что мне больше не хочется глупостей. Ну, потому что не хочется.
– Ну давай. Полижи меня, только как следует, по‑настоящему. И сделай со мной что‑нибудь нехорошее. Засунь в меня своего безобразника. Ко мне внутрь.
– Мой безобразник устал. Видишь, спит.
– Тогда полижи меня там, внизу.
– Мы и так лижемся тут внизу, под пакетом с таблетками, – говорю я. – И, кстати, мне уже надоело лизаться.
– Ну, Ствол. Ну пожалуйста. Ну хотя бы один разочек. А потом я отстану. Только сперва оближи.
– Ну ладно. Но только один разочек.
Делать нечего: облизываю. Но не внизу. Только вверху
Звездочка говорит:
– Ты что, считать не умеешь? Какой это разочек? Это даже не полразочка.
– Я только таблетки умею считать, но сейчас не могу сосчитать даже таблетки, у меня все двоится, и поэтому я насчитаю их больше, чем есть.
– Насчитать больше, чем есть, это же здорово, Ствол потому что тогда получается, что тебе достается больше, чем досталось на самом деле. – Звездочка говорит: – Вот смотри, если я сосчитаю все глупости, которые ты со мной сделал, и насчитаю их больше, чем было, значит, их было много, а если я буду считать только те, которые были на самом деле, тогда их почти что и не было. А если я насчитаю их меньше, чем было, тогда, получается, я вообще ничего с тебя не поимела.
– Вот ты вечно такая. Всегда тебе нужно чего‑нибудь поиметь, – говорю я. – Почему ты не можешь, как я? У меня нет ничего, но меня это не напрягает. Потому что по внутренним ощущениям у меня вроде как что‑то и есть.
Звездочка пожимает плечами.
– Слушай, Ствол, а чего мы лежим под пакетом? И почему он такой большой?
– Не знаю, – говорю. – Но он и вправду большой, и мы под ним лежим.
– Да, но как мы под ним оказались? И зачем? И когда?
Я пожимаю плечами:
– Не знаю. Но у меня ощущение, что мы были под ним всегда и в то же время совсем недолго.
Звездочка говорит:
– Слушай, Ствол, может, попробуем выбраться и посмотреть, что там снаружи. Ну, над пакетом. И где он вообще. Тогда мы хотя бы поймем, откуда мы под него забрались.
Иногда она жутко меня напрягает, но она все равно очень умная, и все самые лучшие мысли рождаются у нее в голове, и мне очень нравится ее мысль, чтобы выбраться из‑под пакета и посмотреть, что снаружи, так что мы оба высовываемся наружу, из‑под пакета с таблетками, под которым мы под. Когда мы высовываемся, он как будто становится тяжелее. Как будто кто‑то уселся на наш пакет и на нас под пакетом. Какой‑то парень. Нет, не какой‑то, а Коробок.
– Привет, Коробок.
Звездочка говорит:
– Привет, Коробок. Классно, что ты тоже здесь.
Коробок говорит:
– Ну, это как бы моя квартира.
Звездочка говорит:
– А что ты делаешь на нашем пакете с таблетками?
Коробок улыбается, сверкая зубами, которые у него белые‑белые, прямо‑таки белоснежные зубы.
– Прошу прощения. Я не заметил, что вы тут валяетесь. – От улыбки его добродушное черное лицо становится еще добродушнее. Он улыбается нам, мне и Звездочке. Нашим двум головам, высунутым из‑под большого пакета с таблетками.
Звездочка говорит:
– Ты что, хочешь нас раздавить? Сейчас я почти ничего не чувствую, но ты мне точно все кости переломаешь, они, наверное, уже ломаются, просто сейчас я не чувствую, но потом очень даже почувствую, когда отпустит. Ну, если отпустит. Если ты раньше меня не расплющишь.
– Нет, Звездочка, – говорю. – Коробок вовсе не хочет нас раздавить. Он просто сидит на нашем пакете с таблетками.
– Вы что, потеряли таблетки? – Большой черный парень по имени Коробок встает с нас со Звездочкой и что‑то ищет, шаря большими ручищами по пакету с таблетками. Наверное, что‑то он там потерял. Я все думаю: что же он потерял? Вот мы со Звездочкой, скажем, давно потерялись, но мы с ней так хорошо потерялись, что нас уже точно никто никогда не найдет, значит, он, Коробок, ищет не нас. Коробок – рассудительный малый и зря тратить время не будет. Он говорит: – Ствол, ты что, потерял таблетки?
– Нет, – говорю. – Только себя.
– Но ты же только что говорил, что я сел на ваши таблетки.
Я пожимаю плечами:
– Я так говорил?
– Слушайте, ребята. Вы уж определитесь. Либо вы потеряли таблетки, либо вы их не теряли. Если вы их потеряли, то давайте искать. Вылезайте оттуда и не мешайте мне вам помогать. – Коробок шарит руками по пакету с таблетками, ищет какой‑то еще пакет. Ну, с таблетками.
Я все думаю, какой там еще пакет.
И тут до меня вдруг доходит.
– Нет, Коробок. Ты просто не понял. Я говорил о другом. Когда я сказал про таблетки, я сказал только, что ты сидишь на нашем пакете с таблетками, и мы его не теряли. Сами мы потерялись, да. А пакет не терялся.
– Тогда где он, этот пакет? – говорит Коробок. – Покажи мне его.
– Да вот же он, под тобой, – говорю. – А мы со Звездочкой под ними. Ты сидишь на пакете с таблетками, и давишь на нас, и ломаешь нам кости.
Коробок тяжко вздыхает.
– Ну, вы дебилы. Это не пакет с таблетками. Это мое одеяло. Между прочим, хорошее одеяло, пуховое. И что оно делает на лестничной клетке, я вообще без понятия.
Звездочка говорит:
– То есть это не пакет с таблетками? Такой большой‑пребольшой пакет?
– Нет, не пакет.
– Точно? – говорю я.
Коробок хмурится.
– Не пакет. Сто процентов. А вы – два дебила. Это вообще никакой не пакет. Это мое одеяло. Все‑таки как вы друг другу подходите. Два придурка нашли друг друга. Дж‑дж‑дж. – Коробок изображает что‑то похоже на рев сирены «скорой помощи». Такие дебильные звуки. – Немедленно вылезайте оттуда. А то кто‑нибудь из гостей на вас точно наступит. Потоптали цыпочку, оторвали хвостик. Тоже мне горе‑любовнички. Вылезайте из‑под моего одеяла.
Я говорю:
– Нам нельзя вылезать. Мы тут под пакетом с таблетками.
– Да хоть под зелеными слониками. Вылезайте, а то рассержусь.
Звездочка говорит:
– Под зелеными слониками. Мы под зелеными слониками.
– Да, – говорю, – хотя слоники не бывают зелеными.
Это мы с ней так шутим. Ну, вроде прикалываемся над Коробком. Чтобы было весело.
– Нет, вы точно дебилы, – говорит Коробок. – Хорошо, я повторяю еще раз. В последний раз. Вы – два дебила. Это не пакет с таблетками. И не слоник. Говорю по слогам: ЭТО МОЕ О‑ДЕ‑Я‑ЛО.
Ага. Все понятно. Мы два дебила.
Вокруг собираются какие‑то люди.
Это, наверное, гости. У Коробка вечеринка. Значит, мы тоже пришли к нему на вечеринку.
Я говорю:
– Коробок, у тебя что, вечеринка?
– Да, – говорит Коробок. – У меня вечеринка.
– А почему ты снаружи? Это твой дом или не твой?
– Это мой дом. А это дверь в мою квартиру. Я пошел открыть дверь гостям, а тут – вы. В коридоре. На лестничной клетке. Под моим одеялом. А это гости. Наверное, пришли посмотреть, что здесь такое, – говорит Коробок.
Э... Сейчас бы таблеточку...
– Коробок, слушай, а можно нам по таблеточке?
– Да, Коробок. – Звездочка говорит: – Можно нам по таблеточке? Раз у тебя вечеринка, значит, надо как следует загрузиться, чтобы вообще унесло.
Коробок говорит:
– Вы и так уже оба загружены по самое не хочу.
– Да, Звездочка, – говорю. – Мы загружены по самое не хочу.
– Да, и нас унесло в коридор. – Звездочка говорит: – Из квартиры.
– Ага, – говорю, – под пакет с таблетками. А давай заберемся в пакет и съедим все таблетки.
– Нет, Ствол, все не надо. – Звездочка качает головой. – Их там миллион и еще миллион. Если съесть столько таблеток, мозги точно завянут, а ты же не хочешь, чтобы мы остались совсем без мозгов.
Коробок говорит:
– Так, еще раз. Вы потеряли таблетки или вы их не теряли? Если вы их потеряли, я вам дам пару колесиков. Я остался вам должен еще с того раза, когда посылал вас в Дуркчестер, на прошлые выходные.
Я вообще без понятия, о чем это он говорит.
– Я не знаю, какой там Дуркчестер, – говорю я. – Но зато знаю, чего мне хочется прямо сейчас. Прямо сейчас мне хочется таблеток.
Коробок лезет в передний карман своей юбки и достает прозрачный пакетик с таблетками. Такой небольшой, но с таблетками. Коробок говорит:
– Вот. Тут две ешки и сорок стразов. Теперь, надеюсь, все счастливы и довольны. И это... большая к вам просьба... верните мое одеяло обратно на кровать, пока оно совсем не испачкалось.
Я говорю:
– Спасибо, большой и черный.
– Ствол. Я тебе не большой и черный. Я большой страшный и злой. А это мое одеяло, – говорит Коробок. – Ладно, вставайте уже. Загружайтесь своими колесами хоть до полного помрачения мозгов. Все равно хуже не будет. Вам, дебилам. Вы итак уже не различаете, что есть что.
Да, наверное, не различаем. Но мы знаем, что на что похоже, а если что‑то на что‑то похоже, значит, это оно и есть. А если оно не похоже, значит, это не то. Если есть что‑то белое, как таблетки, и большое, как большой пакет, значит, это пакет с таблетками, как ни крути. А Коробок – он не такой. Он сразу знает, что это – это, а вот то вовсе даже не это, а то. Поэтому он и хорош в своем деле. Ну, в том, чем он занимается.
Прости, Коробок. Ну, что я назвал тебя черным.
Просто пакет с таблетками такой белый, и на его фоне ты смотришься особенно черным. Черный на белом. Ты говоришь нам со Звездочкой, что у тебя вечеринка. И что мы – два дебила с зелеными слониками, хотя слоники не бывают зелеными. Говоришь, что это одеяло, отбираешь у нас наш пакет, под которым мы были под, и теперь нам уже нечем укрыться, нет, я совсем на тебя не злюсь, я люблю тебя, Коробок, и тебя, Звездочка, вы мои самые близкие люди, ближе уже не бывает.
– Я люблю тебя, Коробок. И тебя, Звездочка. Дайте я вас обниму.
Звездочка говорит:
– Да, и займемся чем‑нибудь нехорошим.
– Нет, – говорю. – Мы просто обнимемся. Я поэтому и говорю, что и с Коробком тоже.
Мы выходим на улицу из подъезда, прямо в ночь, потому что на улице уже ночь, такая вся тихая и синяя с оранжевым. Звездочка выходит первой. Я – сразу за ней. Мы спускаемся по ступенькам. Их ровно восемь. Они металлические, из металла. Ступеньки от двери подъезда в доме Коробка – прямо на дорогу. То есть не на дорогу, а на тротуар. Где ходят люди, которые пешеходы, а не где ездят машины, которые на дороге. Мы не пойдем по дороге, потому что это опасно, мы пойдем по тротуару, где нет машин...
– Звездочка, Звездочка, Звездочка.
Звездочка говорит:
– Что?
– Присмотри за мной, Звездочка.
– Присмотрю, да.
– Потому что здесь небезопасно, – говорю. – Очень небезопасно.
Звездочка говорит:
– Нет, Ствол. Здесь вполне безопасно. Этих, которые с ананасами на головах... их тут нет.
– Да, я вижу. Только тут все равно опасно, потому что здесь место такое – опасное.
Звездочка говорит:
– Никакое оно не опасное.
– Ты просто не знаешь, о чем говоришь. Я все понял, еще даже раньше, чем ты сказала, ну, то, что сказала, и я знаю, что ты хотела сказать, я всегда знаю, что ты хочешь сказать, а вот ты вообще ни во что не въезжаешь и даже не знаешь, о чем я тебе говорю и что я пытаюсь сказать. – Она вообще ни во что не въезжает и даже не знает, о чем я ей говорю и что пытаюсь сказать. Мы сначала шли по тротуару, где безопасно, и я понял все только потом, когда мы сошли с тротуара прямо на дорогу. – Слушай, Звездочка, – говорю. – А почему мы идем по дороге? Нельзя ходить по дороге. Нас тут задавят. Давай скорее уйдем с дороги, мы же все‑таки не дебилы, хотя Коробок говорил, что дебилы. Ну, помнишь, когда он сказал, чтобы мы вылезали из‑под его зеленого слоника, то есть из‑под пакета с таблетками.
Мы со Звездочкой уходим с дороги, хотя там нет ни одной машины, потому что на улице ночь. А я все думаю про зеленых слонов. Хотя откуда тут взяться слонам, это же не зоопарк, так что им неоткуда тут взяться, и особенно – зеленым, потому что зеленых слонов не бывает, зеленые бывают только у Коробка, ну, он про них говорил, про зеленых. В общем, я думаю про зеленых слонов. И мне больше не страшно. Ни капельки.
– Слушай, Звездочка, – говорю. – А почему Коробок говорил про зеленых слонов?
– Без понятия.
– Он что‑то такое сказал про зеленых слонов. Но ведь зеленых слонов не бывает. У него что, есть зеленые?
– Не знаю. – Звездочка пожимает плечами. – У Коробка есть столько много всего. Может быть, у него есть и слоны. Даже зеленые. Или люди, одетые в зеленых слонов. У Коробка есть все. Все, что хочешь.
– А почему тут на улице нет слонов?
– Потому что слоны по улицам не ходят, – отвечает мне Звездочка. – И вообще они в городе не живут. Я бы, если бы была слоном, точно не стала бы здесь жить. Я бы жила где‑нибудь в другом месте. Подальше отсюда.
– А где в другом месте подальше отсюда? Слоны вообще где живут?
– Где‑нибудь на природе. За городом.
– А почему на природе за городом?
– Потому что в городе страшно. Они боятся, слоны.
– Чего боятся?
Звездочка отвечает, немного подумав:
– Автобусов. И чернокожих людей.
– Ага, – говорю. – А почему они боятся чернокожих людей?
Звездочка говорит:
– Не знаю. Наверное, потому что считают, что все чернокожие – негры.
– У Коробка тоже были чернокожие, у него дома. Они что, все негры?
Звездочка говорит:
– Коробок сам чернокожий, и поэтому к нему всегда ходят такие же чернокожие. К нему домой. Все чернокожие так делают. Ну, в смысле, ходят друг к другу в гости. У них так принято. А вот негры они или нет, я не знаю.
Она замечательно все объяснила. Она вообще хорошо объясняет. Мне всегда все понятно. И мне больше не страшно. Ни капельки.
Хотя нет. Опять страшно.
– Звездочка, – говорю. – Мне опять страшно.
– А теперь‑то с чего? – Звездочка хмурится и говорит; – Знаешь, Ствол, меня это уже достает. Ну, что тебе вечно страшно. Вот как тебя достает, что меня вечно тянет заняться глупостями.
– Но мне страшно.
– Я знаю, что страшно, потому что ты только об этом и говоришь.
– Ты ведь присмотришь за мной, правда, Звездочка?
– Присмотрю, Ствол, не бойся. Все хорошо.
– Правда все хорошо? Но если все хорошо, тогда зачем ты за мной присматриваешь?
Звездочка говорит:
– Потому что ты просишь, чтобы я за тобой присмотрела. Вот я и присматриваю. Потому что тебе страшно. А вовсе не потому, что с тобой все хорошо.
– Ага.
Она хорошая, Звездочка. Она всегда обо мне заботится. И присматривает за мной, когда нужно за мной присмотреть. Она идет рядом и держит меня за руку, вот как сейчас, как будто мы с ней – две бабочки, которые идут, держась за руки, и машут крылышками, вот так; вверх‑вниз, вверх‑вниз. Вот так они машут. Бабочки. А Коробок – он не бабочка, он мотылек, или да, тоже бабочка, но ночная, потому что он черный, и не присматривает за мной, потому что делать ему больше нечего, что ли, у него столько дел, ну, которые ему надо делать, вот он их и делает, свои дела. А не свои – нет, не делает. Потому что он очень занятой человек.
– Звездочка, слушай. Ведь ты меня держишь за руку?
– Держу, видишь. Вот так. Прямо за руку. Как будто мы двое влюбленных, гуляем по городу ночью. Только мы не «как будто», а прямо всамделишные влюбленные.
– Но я...
– Что?
– Я не чувствую, как ты меня держишь.
Звездочка говорит:
– Это все из‑за стразов, Ствол. Ты же знаешь.
– Да, я забыл.
– А вот я не забыла. Я все помню. Всегда.
– Тогда почему...
Она пожимает плечами.
– Да, почему, – говорю я. – Обними меня, Звездочка.
– Да.
Она обнимает меня. Крепко‑крепко. Двумя руками. Тут, на улице, ночью. Мы стоим, прижимаясь друг к другу, почти касаясь друг друга носами. Я вижу ее, мою девушку. Близко‑близко. Вижу, что она меня обнимает. Но вообще ничего не чувствую.
Звездочка говорит:
– Я тебя обнимаю. – Она уже долго меня обнимает, – Чувствуешь, как я тебя обнимаю?
– Нет, – говорю. – Я вообще ничего не чувствую.
– А ты попробуй. Попробуй почувствовать. Потрогай мою грудь.
– Нет, – говорю. – Не буду я ее трогать на улице, а то тебе снова захочется всяких глупостей.
– Ну, просто потрогай меня.
– Я тебя трогаю.
– А теперь попробуй почувствовать.
– Нет, – говорю я. – Не чувствую. Я вообще ничего не чувствую. Звездочка. Как‑то мне непонятно. Я люблю тебя, сильно‑сильно люблю, но я совершенно тебя не чувствую. Я вообще ничего не чувствую.
– Тогда тебе надо есть ешки, а стразы – не надо.
– Э... слушай, может, пойдем?
Звездочка говорит:
– Мы никуда не пойдем, пока ты меня не почувствуешь. Ты меня очень давно не чувствовал. И не трогал. Это я не о глупостях. Это я о тебе забочусь.
– А ты попробуй сдавить мне ребра. Обычно я что‑то чувствую, если мне сдавить ребра.
Она вздыхает, и отпускает меня, и больше уже не обнимает.
– Как‑то оно все неправильно. – Звездочка говорит: – Когда я пихаю тебя под ребра, ты должен чувствовать, что тебя пихают под ребра. А когда я тебя обнимаю, ты должен чувствовать, что тебя обнимают. А ты чувствуешь, как будто тебя обнимают, когда я пихаю тебя под ребра, а когда я тебя обнимаю, ты не чувствуешь вообще ничего. У тебя все неправильно. Так не должно быть.
– И все же попробуй сдавить мне ребра, – говорю я. – Наверняка я почувствую все правильно. То, что есть, то и почувствую. Но даже если я вдруг почувствую что‑то другое, все равно это лучше, чем не чувствовать вообще ничего. Я не люблю, когда я вообще ничего не чувствую.
Она кивает. Обнимает меня крепко‑крепко и пытается сдавить.
– Теперь нормально, Ствол?
– Да, – говорю. – Нет, не нормально. Я все равно ничего не чувствую.
– Знаешь, Ствол, по‑моему, это все‑таки лучше, чем если бы ты чувствовал, что я давлю слишком сильно или пихаю тебя под ребра.
– Да мне все равно, что почувствовать, – говорю. – Мне просто хочется что‑то почувствовать. Не важно что. Главное, чтобы вообще почувствовать, – Звездочка давит сильнее. Кажется, я что‑то чувствую, – Ой, я, кажется, чувствую, Звездочка, я что‑то чувствую. Дави сильнее.
– Сильнее не могу. Я тебе ребра сломаю. Слушай, Ствол, сделаешь для меня одну вещь?
– Нет, Звездочка, я...
Я вдруг ору благим матом:
– Звездочка. Смотри, Там какой‑то мужик. Зашел в подъезд к Коробку.
Она смеется.
– Нет, Ствол, Это не его подъезд, не Коробка. Это чей‑то чужой подъезд.
– Нет, это его подъезд. Точно его. Туда кто‑то вошел, я видел. Зачем он идет к Коробку? Его надо перехватить. – Это чужой подъезд, не Коробка.
– А по‑моему, это его подъезд. Да.
Звездочка говорит:
– Это даже не его улица.
– Но она точно такая же, как у него.
– Нет, Ствол, это другая улица. У Коробка одна улица, а это – другая. Это разные улицы.
– Ладно, пусть разные, – говорю. – А куда мы идем? Звездочка улыбается:
– Ко мне. Ко мне в комнату.
– А где твоя комната?
– У меня дома. Тут идти пять минут.
– Пять минут от дома Коробка.
– Нет, Ствол. Не от Коробка, а отсюда Дом Коробка – он не здесь.
– Как не здесь? Это ведь его улица?
Звездочка говорит:
– Нет, не его. Мы уже далеко. От его улицы.
– Тогда как мы...
Ага.
– Звездочка, – говорю. – Тогда как мы здесь оказались? Мы же были у Коробка.
– Мы у него были, да. А потом мы ушли. Дошли ют досюда. А отсюда уже – пять минут до меня.
Я говорю:
– Так мы только что вышли от Коробка?
– Нет, не только что. Мы уже долго идем по улице.
– По его улице? Коробка?
– Нет. – Звездочка качает головой. – По ней мы уже прошли раньше. А сейчас идем по другой. Не по той, а по этой.
– Тогда где она, это улица?
– Она здесь, вокруг. Посмотри. Она у тебя под ногами. Попробуй почувствовать ее под ногами.
Но я же...
Э...
– Я же в ботинках. И ты в ботинках. Разве можно почувствовать улицу под ногами, когда ты в ботинках?
Звездочка берет меня под руку.
– Ну, давай снимем ботинки. Тогда мы почувствуем. – Она держит меня, чтобы я не упал, и помогает мне снять правый ботинок. С правой ноги. Я уже собираюсь поставить ногу на землю, ну, не на землю, а на асфальт, но тут Звездочка говорит: – И носки тоже. Чтобы почувствовать улицу по‑настоящему. Босиком. Как будто это песок. Ну, на пляже.
– Ты тоже снимай ботинки.
Она меня вроде как и не слышит. Помогает мне снять второй ботинок. Левый. И носки тоже. Оба носка.
– Теперь вставай.
Я стою босиком на асфальте и чувствую улицу под ногами. Я ее чувствую, как... улицу. Да, как улицу. Под ногами шершаво, тепло и приятно.
– Как классно, Звездочка.
– Это все из‑за стразов, Ствол. Ты же знаешь. С ними все классно.
– Да, я забыл.
– Ты уж запомни.
– Что мне надо запомнить? Я даже не помню, о чем мы сейчас вспоминали. И что пытались запомнить.
– Мы пытались запомнить улицу.
– Не помню. Какую улицу?
– Вот эту улицу, – говорит Звездочка и показывает. – Вот посмотри. Это просто. Просто посмотри вокруг.
И мы смотрим вокруг. Стоим со Звездочкой на улице и смотрим вокруг. Смотрим на улицу, на которой стоим. Я вижу улицу, как в первый раз. Как будто я никогда раньше не видел улиц. А теперь вижу. Я ее вижу, как... улицу. Она такая, какая есть. Синяя. Все синее.
– Звездочка, – говорю. – Оно синее.
– Что, Ствол? Небо?
– Нет, – говорю. – Улица. Вообще все. Почему все синее, Звездочка? Из‑за стразов?
– Нет, стразы не делают что‑то таким, какое оно уже есть. Улица синяя, потому что сейчас ночь.
– Ух ты, классно. Правда красиво?
– Да. Очень красиво. Она еще и оранжевая, посмотри. Посмотри на фонарь. Под фонарем ночь оранжевая. Везде синяя, а под фонарями оранжевая.
– Звездочка, ты посмотри, как красиво. Нам не нужны никакие стразы. Зачем нам какие‑то стразы, когда все такое красивое само по себе.
Звездочка качает головой.
– Нет, Ствол. Все не так. Все по‑другому. Все очень красивое, да. Только мы этого не замечаем. Потому что мы люди, а люди – они все придурки. Так вот. А потом мы закидываемся колесиками. Стразами, ешками. Кислотой. Они что‑то там переключают у нас в мозгах, и мы вдруг видим, какое оно все красивое. Раньше не видели, а теперь – раз – и видим. И поэтому люди, которые вообще ничего не потребляют, они даже понятия не имеют, какое все на самом деле красивое.
– А эта улица? Она красивая?
– Да. Она очень красивая. Посмотри. Посмотри, какая она красивая.
– Да, – говорю я. – Красивая. Ой, смотри. Это дом Коробка.
– Нет, Ствол. Это не его дом. Я же тебе говорила раньше. Это совсем другой дом.
– Ну как же? Видишь. Вон Коробок.
Звездочка смеется.
– Нет, это не Коробок. Это какой‑то другой черный парень. Если он черный, это еще не значит, что он Коробок. Их тут много, ну, черных. Ты же знаешь.
– Да, знаю. Только забыл. Это как раз из тех сложных вещей, которые очень легко забываются. И потом, если тут много черных, это еще не значит, что вон тот черный парень – это не наш Коробок. Коробок – он один черный парень. Его не два и не три. Он один.
Звездочка снова смеется.
– Ствол, какой ты смешной. У тебя все в мозгах перепуталось. Я вообще не о том говорю. Я просто сказала, что это не Коробок. Потому что это не Коробок.
– Как же не Коробок, если он вышел из дома Коробка. Значит, это Коробок. А если это Коробок, значит, это его дом. Видишь, все очень просто. Проще простого.
Звездочка говорит:
– Может, и просто, но только неправильно. Понимаешь, Ствол, это не важно, просто оно или сложно. Главное чтобы было правильно. А у тебя все неправильно. А то, что неправильно, оно неправильно. Потому что такое правило.
– Нет, у меня как раз правильно. А неправильно – у тебя. Если это не Коробок, тогда почему он заходит в дом Коробка? – Я ведь все правильно рассуждаю. – И что получается? Или он входит в неправильный дом, или ты говоришь все неправильно. Правильно?
Звездочка снова смеется.
– Нет, правда, Ствол. Ты смешной. Мы с тобой когда вышли от Коробка? Уже час назад. Идем по улице. Видишь улицу? Уже час, как идем. Целый час.
– Ну хорошо, – говорю. – Мы с тобой вышли от Коробка. Идем по улице. Все как ты говоришь. Но ведь это его улица, Коробка. Мы идем от него. И если сейчас мы оглянемся, дом Коробка будет видно.
Звездочка говорит:
– Нет, нет, нет. Опять все неправильно. Вот если заняться чем‑нибудь нехорошим, у тебя замечательно все получается, зато смотреть ты не умеешь. Вот совсем не умеешь. Отсюда дом Коробка не видно. Это вообще не его улица. Это другая улица, совсем не та.
– Тогда надо вернуться и не пустить этого парня в дом Коробка. – Я останавливаюсь и стою. На оранжевом кусочке синей ночной улицы. Стою и показываю за спину. – Звездочка, надо вернуться. Если мы не вернемся, тогда я вообще ничего уже не понимаю. Какой‑то парень идет к Коробку посреди ночи. А мы его даже не остановим. И кто мы тогда после этого?
Звездочка говорит:
– Ствол, послушай меня. Ты меня слушаешь?
– Ага.
– Слушаешь?
– Да. Я слушаю.
Я ее слушаю.
– Хорошо, я повторю еще раз. – Звездочка говорит: – Это – не его дом, не Коробка. Это даже вообще не тот дом, который ты в первый раз говорил, что это дом Коробка, только он тоже был другой дом. Мы идем по улице мимо разных домов, которые совсем не дома Коробка, хотя не много похожи, да. Мы ушли от Коробка уже час назад. Если бы этот парень вошел в дом Коробка, ты бы увидел его еще час назад.
– Но я его и увидел еще час назад.
– Не час, а всего минут десять.
– Ага, – говорю. – Но там, дома у Коробка, было много парней.
– Потому что у него была вечеринка.
– Ага, – говорю. – Там было много парней, дома у Коробка, на его вечеринке. Я их всех видел. И сказал, что я их всех люблю. Почему я сказал им, что я их люблю?
Звездочка говорит:
– Это все из‑за ешек. На самом деле ты их не любишь, этих черных парней. Ты любишь меня.
– Я люблю тебя, Звездочка.
– Я тебя тоже люблю. Ты у меня не мужчина, а зверь.
– Я у тебя не мужчина, а зверь. – Я беру Звездочку за руку. Держу ее за руку, которую взял. – Только ты присмотри за мной, Звездочка. Хорошо? И говори мне почаще, что я у тебя не мужчина, а зверь. И держи меня за руку. И веди за собой. Ну, куда‑нибудь.
– Я и веду. К себе домой. Сейчас придем и займемся чем‑нибудь нехорошим.
– Чем нехорошим? – Я опять останавливаюсь и стою.
Так часто бывает, когда я со Звездочкой. Она говорит всякое разное, и поэтому я останавливаюсь. Из‑за того что она говорит. – Чем нехорошим?
Звездочка смеется,
– Нехорошее номер раз: приготовиться к номеру два, три, четыре и пять, Номер два: привязать. Номер три: облизать. Номер четыре: потутулиться. Номер пять: чтобы ты обязательно кончил. Ну, то есть по‑настоящему. С фонтанчиком.
– Ага.
Мы со Звездочкой входим в дверь, дверь большая, она открыта, и мы в нее входим, в открытую дверь, и идем вверх по лестнице, по ковровой дорожке. Она оранжевая, дорожка. Мы идем по ковровой дорожке, по лестнице, и встаем на площадке. Звездочка достает что‑то из‑под свитера. Это ключ. Он висит на шнурке у нее на шее. Звездочка снимает ключ с шеи. Ключ, который на шнурке. Она открывает дверь этим ключом. Дверь, которая внутри. Наверху.
– Звездочка, – говорю. – Мы уже вошли в дом. Но. Ты достаешь свой ключ и впускаешь нас к себе в дом. Который в доме. Я не понимаю. Не понимаю, что происходит.
– Все очень просто, Ствол. Мы вошли в дом. Это мой дом, только он не весь мой. Здесь у меня только квартира, Моя квартира, И я сейчас открываю дверь, чтобы мы вошли в эту квартиру. Которая моя. Видишь, все просто.
– Ага.
Мы входим в квартиру.
Длинная узкая синяя комната. Синий ковер. Стены тоже такие же синие, а вот занавески – не синие, они оранжевые, но все равно чуточку синие, потому что ночь за окном – она совсем‑совсем синяя. Там, снаружи. Окно открыто, и снаружи доносится шум уличного движения. Но не всегда, а только когда проезжает машина. Занавески раздуваются, словно то, что снаружи, хочет войти к нам внутрь. Звездочка зажигает свечи. Они светят оранжевым светом в синей комнате.
– Иди ко мне, Ствол.
Я стою, где стоял.
– Иди ко мне.
Я подхожу к Звездочке, но не то чтобы совсем подхожу, а чуть‑чуть. Чуть поближе. Она – моя девушка. Она сама маленькая и худенькая, но зато с большой попой. Как раз как мне нравится.
Звездочка говорит:
– Садись рядом. Садись рядом со мной. Сейчас мы займемся чем‑то нехорошим.
– Будем друг друга облизывать?
– Нет, сперва приготовимся. Номер раз: приготовиться к номеру два, три, четыре и пять. Как я уже говорила.
Рядом с кроватью стоит такой невысокий комодик, и Звездочка открывает его верхний ящик, роется в ящике и достает что‑то маленькое и синее. Она трясет это маленькое и синее, и оно издает звук, похожий на тихий шлепок. Звездочка говорит: – Это лак для ногтей. Смотри, какой пузырек. Совсем маленький, крошечный. – Она держит пузырек в руке, которая тоже маленькая и крошечная. Ее ногти накрашены ярко‑оранжевым лаком. – Давай руку.
Я просто сижу и смотрю на нее.
– Ну давай.
Я просто сижу и смотрю. Обнимаю Клоуна Подушкина. Вообще‑то он Клоун Подушкин Налог, но в два слова короче. Это мой плюшевый медвежонок. Которого мне подарила мама.
Звездочка говорит:
– Ну давай, Ствол. Давай поиграем в игру.
Я пожимаю плечами.
Звездочка вздыхает и говорит:
– Ну давай, Ствол. Давай поиграем. Я хочу поиграть. Я всю дорогу только об этом и думала, как мы с тобой хорошо поиграем. Да отложи ты медведя. Никуда он не денется. Утром проснешься, и он будет тут. Дай мне руку. Ну вот. Видишь, ничего сложного в этом нет. Ты у меня большой мальчик. Вот так. – Она берет мою руку, но не так, как обычно берут за руку, ну, когда держатся за руки, она берет мою руку двумя руками и хочет что‑то с ней сделать. Свинчивает с пузырька крышечку, с пузырька с лаком, и получается кисточка. Звездочка красит мне ногти. Этой кисточкой с синим лаком, таким толстым слоем. И ногти становятся синими‑синими. Потом Звездочка дует на лак у меня на ногтях, чтобы он высох. Ну, чтобы ничего не испачкать. Потом берет мою вторую руку, которая левая, и красит ногти на ней. – Теперь давай на ногах.
Я сижу у нее на кровати без ботинок и без носков. Я забираюсь на кровать с ногами, и Звездочка красит ногти у меня на ногах. Почти заканчивает.
Вот, закончила. Теперь у меня везде синие ногти. На руках и на ногах.
– Ну ладно. Мы поиграли в игру. А теперь будем спать.
Звездочка смеется:
– Нет, мы еще не поиграли в игру. Мы только к ней приготовились. Это был номер раз. А теперь будет еще номер два, три, четыре и пять. Спать – это уже номер шесть. Который идет после номера пять.
– Нет, – говорю. – Шесть – это много. Такой игры не бывает, чтобы было так много. Есть номер раз: то, что ты сейчас сделала, только что. И есть номер два. Номер два – это спать. Все очень просто. И больше нет никаких номеров.
Звездочка снова смеется:
– Номер два – это не спать. Я же тебе говорила, что будет номером два. Там, на улице. Я говорила. Ты что, забыл?
– Нет, – говорю, – не забыл. Я все помню, просто сейчас мне не хочется.
Звездочка улыбается:
– Тебе не хочется?
– Да, не хочется.
Звездочка оглядывает себя. Она сняла свитер, и теперь на ней только футболка. Футболка оранжевая. Грудь у Звездочки небольшая, но и не маленькая. Как раз как мне нравится.
– Совсем не хочется?
– Да.
Звездочка говорит:
– Но ты даже не помнишь, что это было.
– Помню.
– Не помнишь.
Я пожимаю плечами.
Звездочка говорит:
– Ну и что это было? Скажи.
– Э... я не помню.
– Тогда откуда ты знаешь, что тебе этого не хочется?
– Ну. – Я думаю, думаю, думаю. И не знаю. – Ну, это... Это... э... я всегда четко знаю, что мне хочется делать, а чего делать не хочется. И я знаю, что мне вовсе не хочется делать то, что, как ты говорила, будет номером два.
Звездочка вздыхает и говорит:
– Давай попробуем так: ты сейчас скажешь, чего тебе делать не хочется, и если это будет мой номер два, тогда мы этого делать не будем. А если это будет что‑то другое, не номер два, тогда мы сделаем номер два. Хорошо?
Я киваю.
– Но я даже не помню, чего мне не хочется делать. Я вообще ничего не помню.
– Тогда давай сделаем так. И это будет уже последнее, что мы с тобой сможем сделать. – Звездочка говорит: – Вот смотри: если ты что‑то делаешь, просто делаешь – и все, это вовсе не плохо. Плохо, это когда делаешь что‑то такое, чего тебе делать не хочется. Но если ты даже не знаешь, что это такое, что тебе предлагают сделать, ты не можешь этого не хотеть, ну, потому что не знаешь, что это такое, а раз ты не можешь этого не хотеть, значит, тут нечего и рассуждать. Просто берешь и делаешь. Понятно?
Я киваю.
– Ага. Давай сделаем номер два. А номером три будет спать.
И мы с ней делаем номер два. Звездочка заставляет меня лечь на спину и разводит мне руки к углам кровати, а я закрываю глаза, ну, как будто я сплю, но только «как будто» потому что, когда ты спишь по‑настоящему, тебя не привязывают к кровати за руки.
А потом и за ноги.
Звездочка говорит:
– А теперь я тебя оближу.
– Хорошо, – говорю. – Только немножко.
– Мммм, Немножко никак не получится, а получится много. – Она задирает на мне футболку и расстегивает мои джинсы. Потом стягивает с меня джинсы вместе с трусами, не совсем, а чуть ниже колен, и начинает меня облизывать.
Не немножко, а долго‑долго.
Она облизывает моего безобразника, и от этого я чувствую всякое разное. Такое прикольное чувство, когда внизу все горячо, и сразу хочется всяких глупостей, и когда ты под ешками и под стразами, и все это вместе, все как будто в одном, и возникает такое особое чувство, которое называется «любовь».
И от этого чувства вообще клинит мозги. И мне видятся всякие штуки.
Какие‑то штуки...
Не какие‑то штуки, а рыбки. Много сверкающих маленьких рыбок. Они плывут в воздухе вокруг меня. Вокруг моей головы. Рыбки. В воздухе. Я говорю:
– Звездочка. Звездочка, это что?
– Мм ммммм мммммм ммм.
– Что?
– Я не могу говорить с полным ртом.
– Звездочка. Мне видятся всякие штуки.
– Правда.
– Ага, – говорю. – Я их вижу. Звездочка, почему я их вижу? Это из‑за того, что ты делаешь, или это из‑за таблеток, или я вижу их потому, что они правда есть?
– Ну, что ты там видишь? – Звездочка смотрит по сторонам. На эти штуки, плывущие в воздухе. Вокруг нее, вокруг ее головы. – А, ты про эти вот штуки. – Они похожи на маленьких рыбок, вырезанных из бумаги, Они плывут прямо в воздухе, вокруг звездочкиной головы, и она на них смотрит.
– Да. Это что, правда рыбки?
Звездочка ложится рядом. Так что ее голова лежит рядом с моей головой. Потом она поворачивается ко мне, и мы касаемся носами.
– Это не рыбки, Ствол.
– Да, – говорю. – Это не настоящие рыбки. Они бумажные. Бумажные рыбки на мобиле для рыбок, подвешенном к потолку. Их там несколько дюжин. Да, я вспомнил. Их тридцать. Если их придержать рукой, они остановятся. И больше не будут крутиться, пока ты их не отпустишь.
Звездочка смеется. Я опять сказал что‑то не то.
– Нет, Ствол. Ты правда смешной. Это не рыбки. Посмотри повнимательнее. Это резинки. Ну, в смысле, презики. Которые презервативы.
– Нет, не резинки.
– Резинки‑резинки. – Звездочка хватает одну и придерживает, так что она больше не крутится. Не плывет в воздухе. – Видишь, это все презики. В упаковках. Подвешенные к потолку на веревочках.
Ой. Это же, это же...
– Презики, – говорит Звездочка. – Они специально подвешены к потолку, чтобы можно было сразу их взять, когда нам захочется... ну... потутулиться.
– А сейчас тебе хочется потутулиться, Звездочка?
– Посмотри, сколько тут презиков, – говорит Звездочка, глядя на презики, подвешенные на веревочках к потолку. – Много‑много. И если перевести это «много» в «очень», как раз и получится так, как мне хочется потутулиться. Очень‑очень. Посмотри на них, Ствол. Возьми одну штучку.
– Не могу, – говорю. – У меня руки привязаны.
Звездочка отвязывает меня, привязанного к кровати. Но не всего меня, а только руки. Я прикасаюсь к ним, ну, к этим штукам, которые плывут прямо по воздуху вокруг моей вытянутой руки.
– Звездочка, – говорю. – Они снова как рыбки. Плывут у меня вокруг руки,
– Они не плывут. Они просто качаются. – Звездочка говорит: – Видишь, окно открыто. На улице ветер. Он задувает в комнату. И поэтому они качаются. Презики в упаковках.
Да, я помню. Подвешенные к потолку.
– А кто их повесил на потолок?
– Ты, Ствол. Ты и повесил.
– Да, точно. Я. Звездочка, это я их повесил. Ну, на потолок. – Я опять тяну руку и прикасаюсь к резинкам, которые качаются от ветра. Который на улице и задувает в комнату. – Слушай, Звездочка. Это вообще не твоя квартира. Это моя квартира. Да, точно. Моя. – Они плывут прямо по воздуху, кругами – вокруг моей вытянутой руки, и не дают мне себя схватить. Как та часть меня, ну, которая внутри, та, которая не хочет тутулиться, когда Звездочке хочется потутулиться, и она начинает ко мне приставать и пытается сделать так, чтобы мне тоже хотелось тутулиться. – Звездочка, помоги мне схватить эту штуку. А то они что‑то не ловятся.
– Ты сам вполне справишься, Ствол.
– Нет, лучше ты помоги.
– Ну хорошо. – Звездочка вкладывает мне в руку презик. – Вот видишь. Ты его поймал.
Поймал. Держу его в руке. У меня синие ногти.
– Ты у меня не мужчина, а зверь.
– Ммм... – говорю. – Да, я такой.
– Теперь оторви его и открой.
– Звездочка, а зачем я повесил их на потолок?
– Потому что они постоянно теряются. Здесь все теряется. Постоянно. Никогда ничего не найдешь, когда нужно. – Звездочка говорит: – Вот так, правильно. А теперь я сяду на тебя верхом.
Она снова привязывает меня, то есть делает со мной номер два и сразу же – номер четыре.
Комната уже не такая синяя, потому что на улице светает. Солнце светит сквозь оранжевые занавески, которые на окне. Окно открыто, и занавески шевелятся. Потому что на улице ветер. И еще – солнце, оранжевое. Звездочка лежит рядом. Она еще спит. Ее футболка слегка задралась на животике, который немного испачкан... ну, этим самым. Которое из моего безобразника. Значит, испачкан он из‑за меня. Сейчас весна. Я встаю и хожу взад‑вперед по комнате. Пытаюсь вспомнить, что было. Вчера и вообще. Стены в комнате синие, но кажется, будто оранжевые. Из‑за солнца, которое светит в окно. Из‑за солнца вся комната стала оранжевой. Я сажусь на кровать и смотрю на Звездочку. На свою девушку. Она сама маленькая и худенькая, но зато с большой попой. Как раз как мне нравится. И волосы у нее тоже – как раз как мне нравится. Длинные и каштановые. Ее ноги укрыты пледом, и поэтому сейчас их не видно. Плед видно, а ноги не видно. Потому что плед сверху, а ноги – снизу. Под пледом.
Звездочка говорит:
– Мммм‑ммм ммммм ммм.
Это она разговаривает во сне. Сейчас мы с ней поговорим.
Я ложусь рядом со Звездочкой, ну, как будто я тоже сплю, и говорю ей:
– Мммм. Мммм.
Звездочка говорит:
– Мммм‑ммм ммммм мммммммммммм.
У нее замечательно получается. Ну, разговаривать во сне. А у меня получается плохо, потому что я даже не сплю. И это странно. Что‑то есть в этом странное.
Так. Я, кажется, знаю, в чем дело. Звездочка даже не знает, что мы с ней разговариваем. Она – потому что спит. А я – нет. Не сплю. Она даже не знает, что я сейчас рядом. Как будто...
Как будто меня вообще нет.
И мне страшно.
– Звездочка, – говорю. – Звездочка. Просыпайся.
Звездочка говорит:
– Мммммм.
– Пожалуйста, Звездочка. Просыпайся. А то за мной некому присмотреть.
– Мммммм.
– Звездочка. Просыпайся. Пожалуйста. – Я легонько трясу ее за плечо. Прикасаюсь к ее плечу. Хотя это не настоящее прикосновение. Не совсем настоящее. Потому что я даже не чувствую, как прикасаюсь. Это все из‑за стразов. После ешек уже отпустило, но от стразов еще осталось, и поэтому я ничего не чувствую. Но я все‑таки к ней прикасаюсь, и она должна что‑то почувствовать, не что‑то, что чувствуешь, когда к тебе прикасаются, ну, чтобы поласкаться, а просто почувствовать, что тебя трогают. Раньше не трогали, а теперь трогают. Что‑то ведь изменилось, правильно? И она должна что‑то почувствовать.
– Что?
– Звездочка, просыпайся. Пора вставать. А то опоздаешь в школу. – На самом деле Звездочка в школу не ходит. – Пора вставать, разносить газеты. – На самом деле Звездочка не разносит газеты. Она, потому что, уже не ребенок. Просто я говорю всякое разное, что, как мне кажется, может заставить ее проснуться.
– Что?
– Звездочка. Просыпайся. Пожалуйста. А то... э... а то уже скоро опять будет ночь, и опять надо будет ложиться спать. Так что быстрее вставай, а то проспишь целый день. Целый день потеряешь. Ты же не хочешь его потерять.
Звездочка говорит:
– Хочу, – и пытается накрыться пледом.
А я стягиваю с нее плед:
– Вставай, Звездочка.
Звездочка приподнимается на локте и сонно смотрит на меня;
– Ну, что еще?
Мне страшно.
Так я ей и говорю:
– Мне страшно.
Звездочка, которой сонно, обнимает меня за плечи. Меня, которому страшно.
– Почему тебе страшно, Ствол? Что тебя напугало?
Я утыкаюсь носом ей в щеку.
– Почему тебе страшно? – повторяет Звездочка. – На вечеринке у Коробка тебе не было страшно. Мы замечательно повеселились. И вообще было классно. А потом, когда мы уже вышли на улицу, ты вдруг стал подгоняться, и тебе стало страшно. Дома вроде бы отпустило, и мы с тобой занялись всякими глупостями, уже совсем нехорошими глупостями, и ты был вполне адекватным. И все было супер, и ты был супер. Потом мы заснули, а теперь тебе снова страшно. Что с тобой, Ствол?
– Я не знаю. Раньше такого не было. Никогда. Я вообще без понятия, что происходит. И как с этим бороться.
Эта сонная улыбка у нее на лице, у моей Звездочки, она такая хорошая. От нее улыбается все лицо.
– Да нет же, Ствол. Было. Сколько раз уже было. Ты постоянно такой. Всегда.
– Когда у меня отходняк после стразов.
– Не после стразов, а после ешек. От стразов так не бывает. – Звездочка говорит: – От ешек обычно бывает вверх‑вниз. А от стразов – внутрь и наружу, и все внутри взбалтывается, как шипучка. Иногда от них сильно вставляет. А иногда просто вставляет, даже без них. А как будто под ними. И в голове что‑то переключается, и тебя замыкает. Дело даже не в стразах и ешках. Это все у тебя в голове.
– А у тебя в голове этого нет?
– Нет, у меня не бывает таких проблем. – Звездочка говорит: – Моя голова и твоя голова – это две разные вещи. Твоя голова, она такая... ну, в ней все в беспорядке. И ты ее забиваешь всякой ерундой.
– Но ты меня любишь?
Звездочка улыбается и говорит:
– Да. Люблю. Даже такого, какой ты есть. Я тебя очень люблю.
– И я у тебя не мужчина, а зверь?
Звездочка говорит:
– Да, – и кивает.
– Тогда как же...
– Ну...
Я утыкаюсь лицом ей в грудь. Как будто она рассказывает мне сказку, а я ее слушаю, и мне интересно, что будет дальше.
– Так бывает, да. Человек может быть не совсем адекватным, ну, не очень дружить с головой, и при этом быть мужиком хоть куда. Так бывает. Вот посмотри. Посмотри на мой животик. – Она мне показывает свой животик. – Видишь, он грязный. Это все потому, что ты кончил мне на животик, пока я спала. И поэтому он грязный. То есть он не совсем в порядке. Но это по‑прежнему мой животик. Если что‑то не совсем в порядке, оно все равно остается тем, что оно есть и было всегда.
– Ага, понятно. Это по‑прежнему твой животик, хотя он не совсем в порядке, потому что он грязный. – Она всегда так хорошо объясняет. А я... я... – Слушай, Звездочка. А если ты съешь больше стразов, ну больше, чем я, у тебя тоже будет не все в порядке... ну, в беспорядке... с твоей головой? Больше, чем у меня?
– Не знаю.
– Давай попробуем, – говорю. – Посмотрим, что с тобой будет. Будет тебе тоже страшно, как мне, или нет.
Звездочка говорит:
– Хорошо. Сколько у нас там таблеток?
Я беру свой пакетик с таблетками. Ну, который мне дал Коробок. На вечеринке. Он такой маленький и прозрачный, и в нем таблетки. Я высыпаю их на ладонь. И считаю. Трогая каждую пальцем с синим ногтем. Ноготь синий, потому что накрашен лаком. Который синий.
– Всего двенадцать, – говорю. – И две ешки.
Звездочка морщит нос, забирает у меня таблетки и высыпает их на постель. Такой маленькой кучкой. Считает все стразы, которые есть. Ну, чтобы знать, сколько их там всего.
– Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь. – Ее губы шевелятся, но только чуть‑чуть. – Больше двенадцати. – Звездочка считает стразы. – Тут сорок штук.
– Сколько их там?
– Сорок штук. И две ешки. – Звездочка говорит: – Я съем тридцать стразов и ешку, а ты – все, что останется.
– Зачем столько много, Звездочка? Ты никогда столько не ешь.
– Ты же хотел, чтобы я съела много. Ну, чтобы со мной было то же, что и с тобой. Чтобы я поняла, что ты чувствуешь, когда ешь столько много. Ну давай. Давай их съедим, а потом будем обследовать дом.
– Какой дом?
– Этот дом.
– Слушай, Звездочка, а чей это дом?
– Мой.
– Ага, – говорю. – Твой. Но здесь всего одна комната.
– И еще кухня.
– Ну ладно. Две комнаты. Значит, Звездочка, это не дом. Это квартира.
Звездочка говорит:
– Это дом, как бы разрезанный на квартиры.
– Но ведь это моя квартира.
Звездочка качает головой.
– Давай сделаем как я сказала. Я сейчас принесу апельсиновый сок с газировкой. Пока я еще помню, что это такое. Ну, апельсиновый сок с газировкой.
– Звездочка, слушай. Когда я проснулся, я думал, что меня должно отпустить. Ну, после стразов. Но меня почему‑то не отпустило. Ну, то есть чуток отпустило, но не так чтобы совсем.
– Ой, Ствол. Сколько я тебя знаю, тебя вообще никогда не отпускает, так чтобы совсем. – Звездочка говорит: – Если тебя вдруг отпустит совсем, это будешь уже не ты. Ну что, я пойду принесу апельсиновый сок с газировкой?
Звездочка идет на кухню. Она не то чтобы раздета, но и не то чтобы одета. В одних трусиках и в футболке. Футболка оранжевая, и она задралась. Звездочка поправляет ее, прикрывая животик, который испачкан... ну, этим самым. Потом она возвращается в комнату. Уже с апельсиновым соком. Который не просто сок, а с газировкой. Она дает его мне и говорит:
– В общем‑то ничего сложного.
– Ничего сложного – где?
– Ну, вообще. – Звездочка говорит: – Все очень просто. По жизни. Теперь посмотрим, что будет со мной через час. Когда таблетки уже начнут действовать.
– Будет сложнее. – Я знаю, что говорю. – Все будет странное и непонятное. Но ты не бойся. Я буду рядом и буду тебя защищать. Ты – моя девочка, а я твой защитник, Гектор‑Протектор[1]. Вот так.
– Спасибо, Ствол. Ты у меня настоящий мужчина. Не мужчина, а зверь. – Звездочка берет мою руку и целует мне пальцы, самые кончики.
Я люблю ее.
Очень люблю.
Но мне опять страшно.
– Звездочка, слушай. Мне опять страшно. Как мне сделать, чтобы этого не было? Ну, чтобы мне не было страшно? Можно что‑нибудь сделать?
– Мы же с тобой собирались съесть стразы.
– Да, – говорю. – Собирались. Но они не помогут. Мне все равно будет страшно.
– Тебе всегда будет страшно, Ствол. Всегда‑всегда. Ты, потому что, родился со страхом внутри. От него можно спрятаться, ненадолго. От своего страха. Для этого, кстати, они и нужны. Ну, таблетки. Но от него нельзя спрятаться насовсем. Он тебя все равно найдет. – Звездочка говорит: – И ты никогда от него не избавишься. Никогда.
– Плохо дело.
–Да нет, погоди. Сейчас мы закинемся стразами, и тебе уже не захочется от него избавляться. То есть тебе по‑прежнему будет страшно, но страх не будет тебе мешать. Понимаешь?
– Ага, – говорю. – Понимаю. А если ты меня бросишь? Тогда это будет, как будто... как будто... ну, как будто я сразу умру. Не бросай меня, Звездочка. Не уходи.
– Больше так не говори никогда. И потом, это же моя квартира, куда я отсюда уйду?! – Звездочка говорит своим тонким «девчоночьим» голоском: – Дай мне соку. И давай уже кушать таблетки.
И мы с ней кушаем таблетки, запивая их апельсиновым соком. Который не просто сок, а с газировкой. Таблеток много, и мы возимся с ними долго, но стразы – они меньше ешек, так что их проще глотать.
Звездочка говорит:
– Раньше на ешках были картинки.
У меня на ладони уже ничего не осталось. Мы съели все. Все таблетки, которые были. Но я все равно держу руку ладонью вверх, как будто на ней что‑то есть.
Звездочка говорит:
– А ты зачем держишь руку?
Я улыбаюсь и говорю:
– Чтобы ты взяла меня за руку.
Я заметил одну интересную вещь: когда любишь девушку, которая любит тебя, вы с ней улыбаетесь одинаково. Мы со Звездочкой любим друг друга, и когда улыбаемся, получается очень красиво. Вот люди все спорят, что такое любовь, а я думаю так: представьте себе самую лучшую ешку из всех, которые вам приходилось попробовать, вспомните, как было классно, и умножьте на миллион, и все равно этого будет мало. Ну, чтобы понять, что такое любовь.
– Не бойся, Звездочка. Не бойся.
Моя Звездочка сидит на полу и собирает картинку‑паззл. На ней нарисован паровой каток, ну, такая машина, чтобы делать асфальт на дороге. Он совсем как настоящий, только разрезанный на кусочки.
– Я не боюсь, Ствол. Видишь, я собираю паззл.
Она сидит на полу, на ковре. Ковер синий и старый, совсем‑совсем вытертый, и нитки просвечивают сквозь ворс, словно белые косточки.
– Я тут, Звездочка. Я с тобой. Слежу, чтобы с тобой ничего не случилось.
– Со мной все в порядке.
– Ага.
Она сидит на полу по‑турецки, на синем ковре. Ее локоть лежит на кровати. Я тоже лежу на кровати. Вернее, не лежу, а почти сижу. Слежу, чтобы со Звездочкой ничего не случилось. Потому что она приняла много стразов, и надо за ней присмотреть.
– Звездочка, слушай. Как только тебе станет страшно, ты сразу скажи, хорошо? Я тебя защитю... защищу.
Звездочка вздыхает.
– Со мной все в порядке, Джек.
– Я не Джек. Я Гектор‑Протектор. Твой защитник.
Звездочка говорит:
– Мне не нужен защитник. Видишь, я собираю паззл.
– Ага.
Это комната Звездочки, и мы тут сидим. Делать особенно нечего, ну, когда сидишь в комнате. Можно только сидеть. Вспоминать всякие штуки, которые лучше всего вспоминаются, когда ты тут сидишь. Звездочка даже не знает, сколько она съела таблеток. Она их вообще не считала.
– Слушай, Звездочка, – говорю. – Ты сколько съела таблеток? Наверное, много, да?
Она молчит, ничего не говорит.
– Звездочка.
Звездочка говорит:
– Слушай, ты мне мешаешь. Видишь, я собираю картинку, и мне надо сосредоточиться. А ты меня отвлекаешь. Когда я слышу твой голос, мне сразу хочется всяких глупостей. А сейчас нам нельзя заниматься глупостями. Мне, потому что, не хочется, чтобы ты, когда кончишь, испачкал мне паззл.
– То есть тебе не страшно? Совсем‑совсем? Почему так получается, Звездочка? Мне всегда страшно, когда я ем стразы, а тебе вот – ни капельки. Ты же съела их много.
– Не знаю, Ствол. Я их чувствую там, внутри. От них тепло, мягко и как‑то так... знаешь... ну, в общем, я чувствую, как они действуют. Но ты же видишь: я спокойно сижу, собираю паззл, а когда тебе страшно, ты же не будешь сидеть над паззлом, и поэтому можно сказать совершенно точно, что мне не страшно, и не было страшно, и, по‑моему, уже не будет. Так что ты помолчи, хорошо? А то ты меня отвлекаешь.
– Ага.
Я ложусь на живот и свешиваю голову с кровати. Чтобы мне было удобнее смотреть на Звездочку. Звездочка, моя девушка, сидит на полу, на синем вытертом ковре, в котором просвечивают белые нитки. Которые как тонкие косточки. Она сидит, собирает паззл. Я смотрю, как она подбирает кусочки и кладет их на нужное место. У нее оранжевые ногти. Накрашены оранжевым лаком. Мы с ней съели таблетки, и я с тех пор пристаю к ней со всякими разговорами, потому что волнуюсь, чтобы ей не было страшно и чтобы все было в порядке, а ей не хочется разговаривать, потому что она занята, и поэтому мы спорим, но спорим не по‑настоящему, не обидно, потому что мы любим друг друга. И я думаю, может быть, стоит попробовать заговорить с ней, как будто я – это кто‑то другой. Ну, то есть не я.
И я говорю:
– О, моя девочка.
– Нет.
– Звездочка, я тебя очень прошу. Послушай. Кто я?
– Нет, нет, нет. – Звездочка говорит: – Только не начинай снова бояться, когда я собираю сложную картинку. Не говори так: «Кто я?» Как будто ты больше не знаешь, кто ты. Я собираю картинку. Паззл. Я сейчас не могу за тобой присмотреть.
– Нет, Звездочка. Ты послушай. Кто я, когда говорю вот так? – И я говорю чужим голосом: – О, моя девочка.
Моя девочка даже не смотрит на меня, как будто вообще не знает, кто я. Не потому что я изображаю кого‑то другого, а потому что сама занята чем‑то другим.
– О, моя девочка.
Посмотри на меня, Звездочка. Ну пожалуйста, посмотри. А то ты вообще на меня не смотришь. Да, я все понимаю. Ты сейчас занята. Собираешь свой паззл. И тебе надо сосредоточиться. На синем ковре.
– О, моя девочка. – Она не врубается, и я объясняю: – Я просто копирую того дяденьку в школе. Когда ты была маленькой. – Звездочка молча кивает, как будто она меня даже не знает. Не знает, кто я такой. Или как будто она меня знала, ну, раньше, а потом я ей вдруг надоел, и ей больше не хочется меня знать. – О, моя девочка...
Нет, Звездочка, стой, ты куда, нет, не надо, вернись. Кусочки паззла разбросаны по полу, и Звездочка носится по квартире, и кусочки картона прилипают к ее ногам, кусочки разрезанного парового катка прилипают к ее ногам...
– Звездочка...
Она стоит в кухне. Растерянно смотрит по сторонам. Ее ноги облеплены кусочками паззла, который она собирала в комнате. На ковре.
– Что с тобой, Звездочка?
– Ствол, помоги мне... пожалуйста...
– Что с тобой, моя маленькая?
Что ты делаешь? Да, моя девочка. Я обожаю, когда ты меня обнимаешь. Вот так, крепко‑крепко. Двумя руками. Мы стоим с ней на кухне, и она прижимается ко мне. Как будто я большой, а она совсем маленькая. Кусочки паззла прилипли к ее ногам. На ней только оранжевая футболка, а под футболкой – вообще ничего. Даже трусиков нет. И можно потрогать ее волосатую дырочку. Мы стоим с ней, обнявшись. И на мне только джинсы. Вот здесь, на кухне. У металлической раковины.
Звездочка молчит.
Скажи что‑нибудь, Звездочка. Не молчи.
Звездочка говорит:
– Мне страшно, Ствол. Не пугай меня больше. Не говори чужим голосом.
– Я просто скопировал того дяденьку, в школе. Когда мы были маленькими. Его было несложно скопировать.
– Я не помню тебя, когда мы были маленькими, и никакого дяденьку в школе тоже не помню. – Звездочка говорит: – Я просто хочу, чтобы мне не было страшно. Хочу сидеть в комнате, собирать паззл. И чтобы никто меня не пугал.
– Я не хотел тебя напугать. Я не хочу, чтобы тебе было страшно.
Звездочка смотрит на меня. У нее такое лицо... ну, такое... Как будто она села писать. Ну или задумалась. Она точно не писает. Значит, задумалась.
– Но, Ствол...
Звездочка отстраняется и отпускает меня. Мы уже больше не обнимаемся. Просто стоим.
– Я тут кое‑что вспомнила... – Звездочка говорит: – Да, я вспомнила. Ты сказал, что тебе хочется посмотреть на меня, когда мне будет страшно. Еще сильней, чем бывает тебе. Ну, чтобы ты посмотрел, как это выглядит со стороны.
– Но, Звездочка, ты же сама говорила, что тебе интересно. Что тебе хочется испытать на себе, как это бывает, когда вдруг становится страшно. После того, как ты съешь много‑много таблеток. Я тут вообще ни при чем. Я... я... – Я подхожу ближе к ней. – И потом, ты сама говорила, что тебе никогда не бывает страшно, вообще никогда, даже если ты съешь целую кучу таблеток.
– Я забыла.
– Ты говорила, что от таблеток тебе никогда не бывает страшно.
– Я забыла. Я вообще... я вообще ничего не помню. – Звездочка говорит: – Я даже не помню, когда я в последний раз что‑то помнила, так чтобы это запомнить и потом не забыть. Все как будто в тумане. И эти... как их... провалы в памяти. И все ломается, как мой паззл, рассыпается на кусочки, и они прилипают к ногам... ну, кусочки...
– Слушай, Звездочка. – Я прикасаюсь к ее плечу. Думаю, чего бы такого сказать, ну, чтобы ее успокоить. И ничего не могу придумать. И поэтому говорю так: – Может быть, мы с тобой вместе подумаем и вспомним чего‑нибудь из того, ну, что прилипло. К твоим ногам. Типа... ну, типа того, что прилипло.
Звездочка говорит:
– Ты о чем? Что прилипло?
– Ну, ты же сама говорила, что, когда ты вообще ничего не помнишь и все забываешь, это похоже на кусочки паззла, ну, который сломался... и эти кусочки, они прилипают к ногам. Ну, как будто кто‑то прошелся по твоей памяти, и от этого она рассыпалась на кусочки, как паззл, и кусочки прилипли к его ногам, и он так и ушел, ну, с кусочками на ногах... или нет, он не ушел... просто он разломал твою память, и кусочки прилипли к твоим ногам. Но мы можем их отлепить. Эти кусочки, которые воспоминания. А потом мы их сложим заново. Ну, как паззл. Если паззл рассыпался на кусочки, его же можно сложить еще раз.
Звездочка смотрит на меня и кивает.
– Хорошо, Ствол. Давай их отлепим. Эти кусочки, которые воспоминания. И сложим их заново. Как паззл.
И мы...
Я...
Мы возвращаемся в спальню, чтобы собрать кусочки, которые воспоминания.
Я говорю:
– Звездочка. Слушай, я кое‑что вспомнил. Того дяденьку, в школе. Ну, чьим голосом я говорил. Он приходил в школу и трогал тебя. Да, я помню.
Звездочка качает головой.
– Я вообще не представляю, как мы будем делать... Ну, то, что хотели.
– Все очень просто. Давай возьмем книжку, где много слов, и разрежем ее на слова, и составим из них эту фразу, которую тебе говорил тот дяденька из школы. Он говорил: «О, моя девочка».
– Я тоже кое‑что вспомнила. – Теперь Звездочка улыбается. – Когда мы были на вечеринке у Коробка. Мы лежали под пакетом с таблетками. Он был очень большой.
– Замечательно, – говорю. – Это и называется «вспоминать». А где наш пакетик с таблетками?
– Вот. – Звездочка подбирает пакетик, который лежит на полу у кровати. На синем ковре. Только он не с таблетками, а без таблеток. То есть раньше там были таблетки, а теперь он пустой. Ну, пакетик. – Только там ничего не осталось.
– Да, – говорю. – Потому что мы все съели.
– И поэтому мне страшно? – Звездочка говорит: – Потому что я съела столько таблеток?
– Ага.
– А зачем я их съела столько?
– Ну, – говорю, – понимаешь. Ты хотела проверить, как это будет. Ты сама так решила, я тебя не уговаривал. Я тебя, наоборот, отговаривал. Говорил, что не надо тебе столько есть, что лучше оставить их для людей, которые знают, как это бывает. Вот типа меня.
Звездочка говорит, резко меняя тему:
– Ладно, Ствол, давай сделаем, что собирались. Давай сложим воспоминания.
И мы делаем, что собирались. Ну, сложить воспоминания, которые прилипли, и их надо теперь отлепить и слепить заново...
– Звездочка. Черт, что мы делаем?!
Я смотрю на нее, на Звездочку. Звездочка смотрит на меня.
– Не знаю, Ствол. – Звездочка лежит на кровати, задрав ноги кверху, а я обматываю ее ноги широким скотчем.
– Звездочка, – говорю. – Что мы делаем? Посмотри на меня. Зачем я приклеиваю эти штуки к твоим ногам?
– Без понятия.
Я явно делаю что‑то не то.
– Звездочка, – говорю, – посмотри на них.
Звездочка смотрит на свои ноги, которые задраны кверху, и говорит:
– Я тут вообще ни при чем.
Я рассматриваю эти штуки, которые приклеил к ее ногам.
– Так. Пакетик, который теперь без таблеток. И кусочек бумажки с каким‑то словом.
– С каким словом?
Я читаю, что там написано. Девочка.
– Девочка.
Звездочка смеется.
– Да, я вспомнила. Все очень просто. Мы хотели надеть на меня ботинки. Чтобы выйти на улицу. Ну, чтобы мне не ходить босиком. Ты пытался надеть на меня ботинки, но мы не смогли их найти. И ты мне делаешь новые. Вместо старых, которые мы не нашли.
Я смотрю на нее, как на дурочку.
– Звездочка, я не смогу сделать тебе ботинки. Лучше надень настоящие.
Я приношу ей ботинки и надеваю их ей на ноги, отлепив предварительно скотч.
Мы выходим на лестницу, где оранжевый ковер. То есть он бывает оранжевый, когда горит свет. Но сейчас свет не горит, потому что на улице день. Я стою, держась за перила. Звездочка достает ключ, который висит на шнурке у нее на шее. Она снимает ключ с шеи и запирает дверь. Мы идем гулять.
– Звездочка, – говорю. – Что‑то мне ногам холодно, и я чувствую ногами ковер.
Звездочка смотрит на мои ноги и смеется.
– Ну, ты даешь, Ствол.
– Звездочка...
– Ты же вышел босой, без ботинок. – Звездочка говорит: – Пока мы надевали мои, ты забыл про свои. Нельзя выходить без ботинок. Твоя мама тебе никогда бы не разрешила вот так выходить, босиком. И я тоже не разрешу.
– И что нам делать?
– Ты даже носки не надел.
Я качаю головой.
– Похоже, все эти таблетки, которые мы съели, сильно бьют по мозгам, и мы от этого резко тупеем, ну и тупим.
– Не говори глупостей, Ствол. – Звездочка говорит: – Если бы мы затупели и затупили, нам было бы уже все равно, в ботинках идти или без. Мы бы просто вышли на улицу босиком, и нас бы ничто уже не волновало. Даже если бы нам на ноги наступали зеленые слоники.
Это она так шутит. Я смеюсь, потому что смешно.
Мы со Звездочкой стоим на лестнице и смеемся.
Звездочка говорит:
– Давай вернемся в квартиру, и ты наденешь ботинки.
– Мы уже были в квартире и только что вышли.
– Но мы не надели тебе ботинки.
– И что теперь делать?
Звездочка говорит:
– Если не хочешь входить, подожди меня здесь. Я тебе их принесу. Ну, ботинки. И носки тоже. – Звездочка говорит: – Сейчас все будет. – Звездочка открывает дверь и заходит в квартиру. Я слышу, как она возится там, внутри. Ищет мои ботинки. С носками. Она выходит на лестницу, но без ботинок и без носков. То есть сама‑то она в ботинках. Но моих ботинок она не выносит. Ни носков, ни ботинок. – Слушай, Ствол. Не могу их найти. Если мы их не найдем, мы не сможем выйти на улицу.
– Но, Звездочка, – говорю. – Нам с тобой надо выйти на улицу. Мы еще собирались зайти... зайти... к кому мы хотели зайти?
Звездочка думает. У нее снова такое лицо, ну, как будто она села писать.
– Ага, точно. Я вспомнила. Мы к Прим собирались.
Ага, к Прим. Ну, тогда надо идти. Если мы к ней собирались, то надо идти. Пойдем, Звездочка, – говорю. – Сейчас я надену ботинки, и мы пойдем.
– Ага, сейчас я их принесу. – Звездочка говорит: – Ты жди здесь. Я тебе их принесу. И носки тоже.
– Звездочка, – говорю. – Ведь это же моя квартира?
– Я принесу тебе ботинки. – Звездочка открывает оранжевую дверь ключом, который висит на шнурке у нее на шее. Когда она возвращается, у нее в руках нет ничего. Ни носков, ни ботинок.
– И где мои ботинки?
– Не знаю.
– Ты что с ними сделала?
– Ничего я не делала. Просто я не могу их найти.
– Ага. – Я стою, думаю. – Слушай, Звездочка. Мы их, кажется, сняли. На улице. Ночью. Когда шли сюда. Чтобы я почувствовал, как это бывает, когда идешь без ботинок.
– Да, Ствол. Точно. Все так и было. – Звездочка говорит: – А чего же ты их не взял?
– Я думал, что ты их взяла. Из‑за этих таблеток мы все забываем. Скоро совсем отупеем. Да, именно так мы и сделаем.
– Что мы сделаем?
– Отупеем.
– Да ничего страшного. – Звездочка говорит: – Сейчас выйдем на улицу и заберем твои ботинки. Ну, где ты их оставил.
– Мне нельзя выходить, – говорю. – Я без ботинок.
– Ничего страшного. – Звездочка говорит: – Я выйду сама и принесу их тебе. Сюда. Ты наденешь ботинки. И мы пойдем к Прим. Хорошо?
– Хорошо, – говорю. – Ты выйдешь на улицу, за моими ботинками. Но я тоже пойду с тобой. Одну я тебя никуда не пущу. Мало ли что может случиться. Вдруг на тебя нападут слоны.
Где же, где же мои ботинки. Ну, которые потерялись. И носки тоже. Которые синие.
Стоят где‑то на улице.
Мы идем вдоль по улице, ищем мои ботинки. Мы идем, держась за руки, потому что мы любим друг друга. Потому что у нас любовь. И мы ищем ботинки, на улице...
Звездочка говорит:
– Вон они. – Она их увидела, мои ботинки. – Это они.
– Ага, – говорю. – Звездочка, это совсем нетрудно. Искать ботинки, когда... когда... – Когда на улице день, а не темная синяя ночь, когда темнота укрывает все, и вообще ничего не видно. – Ну, когда не темно.
Звездочка говорит:
– Они всю ночь тут простояли. Все время.
Мы переходим дорогу. Я чувствую гравий ногами, потому что иду босиком. Без ботинок и без носков. У меня на ногах синие ногти. Лак еще не сошел. Если что‑то становится синим, оно потом остается синим еще долго‑долго. Точно так же, когда тебе грустно: если становится грустно, то это надолго. Но сейчас мне не грустно. Это я просто так говорю, для сравнения. Мы переходим дорогу и идем к тому месту, где стоят мои ботинки. Которые заметила Звездочка. Но когда мы подходим поближе, становится вполне очень видно... нет, не так... как же там... а вот: очевидно... становится вполне очевидно, что это совсем не они. Не ботинки.
Звездочка говорит:
– Это не ботинки. Это какашки.
– Ага. – Я прикрываю рот рукой, ну, как будто я вдруг застеснялся. Хотя я вовсе и не застеснялся. – Ага, – говорю. – Звездочка, это не мои ботинки.
Мы с ней стоим и смотрим на эту штуку, которая совсем не ботинки и даже близко на них не похожа.
– Это не мои ботинки. Эта какая‑то гадость.
Звездочка говорит:
– Это какашки. Собачка накакала.
Вы, может быть, думаете, что мы со Звездочкой – малость с приветом, ну, что мы ходим, все время держась за руки. И улыбаемся. Но мы с ней любим друг друга. У нас любовь. И потом, это вас не касается. Это касается только нас, то есть Звездочки и меня. Мы с ней идем вдоль по улице, держась за руки, и я иду без носков и ботинок, и небо над нами такое чистое, и голубое, и очень высокое, потому что сейчас весна. И там, на небе, летают птицы. А куда мы идем?
– Звездочка, – говорю. – А куда мы идем?
– Мы идем к Прим. – Звездочка говорит: – Она очень смешная, Прим. Да? Все время смеется.
Я пытаюсь припомнить, какая она, эта Прим.
– Да, да, да, – говорю. – Она очень смешная и все время смеется. Да, я вспомнил. Сейчас мы к ней придем и тоже будем смеяться. Да, Звездочка?
– Да, Ствол. Как я уже говорила.
Мы со Звездочкой идем по улице.
К Прим. Которая очень смешная.
А какая еще?
У меня не то чтобы очень плохая память, у меня она самая обыкновенная, как у всех, просто время сейчас такое, что все воспоминания куда‑то деваются, вроде как портятся, ну, как продукты – потому что никто ничего не помнит. Вот хочешь вспомнить какого‑нибудь человека, девушку, там, или парня, и ничего у тебя не выходит. Не вспоминается, хоть ты тресни. Я пытаюсь представить Прим. Она высокая, да. С каштановыми волосами, которые вьются, как виски в стакане, когда много выпьешь. Или как тучи, когда на улице ветер и плохая погода. Но Прим всегда улыбается, даже в плохую погоду. Потому что она смешная, и ей всегда весело, и ничто не способно ее расстроить.
– Прим, она очень хорошая, – говорю. – Да, Звездочка?
Мы со Звездочкой идем по улице, а на улице весна. И настроение такое – весеннее. Звездочка улыбается, она наелась таблеток, которые теперь у нее внутри, а весна, наоборот, снаружи, и я тоже наелся таблеток, и я уже не понимаю, что лучше – что внутри или то, что снаружи, – и где начинается одно и кончается другое.


Мятный Пинкертон


Звездочка поднимается на крыльцо и подходит к двери, дверь большая, просто огромная. Это такой старый дом, то есть по‑настоящему старый. Звездочка звонит в дверь. Жмет на кнопку звонка, давит на нее пальцем. Слышно, как в доме звенит звонок. Мы его слышим снаружи. И внутри его слышно тоже, и Коробок его точно слышит, потому что он там, внутри. Это его дом. Он тут живет. Я его сто лет не видел. Звездочка убирает палец с кнопки звонка. Больше не жмет на звонок. И звонок поэтому не звенит. Я стою рядом со Звездочкой. На крыльце.
– Надеюсь, он дома.
Звездочка говорит:
– Что?
Я пожимаю плечами.
– Ну, я надеюсь, он дома. А то получится, что мы проделали весь этот путь совершенно напрасно, а я причем шел босиком всю дорогу и стер ноги чуть ли не в кровь.
Звездочка смотрит растерянно.
– Что?
– Я говорю: я надеюсь, он дома.
Звездочка говорит:
– Кто?
– Коробок. Я надеюсь, он дома, иначе получится, что мы проделали весь этот путь совершенно напрасно.
– Какой Коробок?! Ты чего? – Звездочка говорит: – Мы пришли не к Коробку. Мы пришли к Прим. Это дом Прим. И мы сейчас пришли к ней, а не к какому‑то там Коробку.
– Ага. – Я стою, тупо пялюсь на дверь. Когда дверь открывается, я все равно тупо пялюсь. – Я же не тупой, правда? – Я говорю это Прим. Которая открывает дверь, и дом как бы весь открывается, и видно, что там внутри, ну, как будто открывается рот, и видны гланды, миндалины и что там дальше, не знаю.
Прим говорит:
– А, Ствол. Стейси. Какой сюрприз. Ну, заходите. Не стойте там, заходите. Дайте на вас посмотреть.
Кажется, она рада нас видеть.
– Вот решили зайти к тебе в гости. – Звездочка говорит: – Да, Ствол?
– Ага. – Я пожимаю плечами и объясняю: – Вообще‑то мы собирались зайти к Коробку, но когда подошли, оказалось, что это совсем не тот дом. Оказалось, что это твой дом. И мы решили зайти, раз уж мы все равно здесь.
– Ага, понятно. – Прим говорит: – Ну все равно заходите.
– Нет, Ствол, ты опять все перепутал. – Звездочка говорит: – Прим, мы сразу пошли к тебе. Не к Коробку, а к тебе. У моего парня сегодня что‑то не то с языком. Он, наверное, устал.
– Это и неудивительно, Стейси, что твой парень устал языком. – Прим говорит: – С твоим‑то пристрастием к поцелуям взасос и куннилингусу.
Я смотрю на Звездочку и говорю:
– Да, язык устает. И затекает. И руки тоже, когда долго связаны. – Вроде как я ей пеняю. Хотя я не пеняю. Я просто шучу.
Прим хлопает в ладоши.
– Господи, Стейси, только не говори мне, что вы практикуете древние техники садо‑мазо. Пойдемте в гостиную. Ну, если сумеем ее найти. – Прим смеется. Она все время смеется. И дом у нее просто огромный, и там чего только нет. Столько вещей – просто склад, а не дом. Мы идем по ковру в коридоре, который красный. Не коридор, а ковер. Потом проходим в гостиную, пригнувшись в дверях, чтобы не задеть головой ядовитый плющ. Там стоит очень удобный кожаный диван, и еще – кресло, а в кресле...
Черт... черт... черт...
Ну, то есть не то чтобы черт, а зловещего вида волшебник. Наверное, совсем злой волшебник. Машет своей волшебной палочкой, длинной и тонкой, а сам в таком длинном черном плаще и с заостренной бородкой, которая то появляется, то опять исчезает в густых клубах дыма.
Прим говорит:
– Сколько мы уже не виделись, Стейси? Я уже и не помню. Помню только, что долго.
– Я тоже не помню, Прим. Ствол, ты не помнишь, когда мы здесь были в последний раз? Ну, у Прим. Ствол. Ты меня слышишь?
Я молчу, ничего не говорю. Я смотрю на волшебника.
Звездочка говорит:
– Ствол.
Я молчу.
Звездочка говорит:
– Ствол.
Мы сидим на удобном кожаном диване, мы – это мы со Звездочкой, а рядом с диваном – большое кресло из кожи ящерицы, и Прим сидит в этом кресле из кожи ящерицы, и еще рядом стоит такой невысокий журнальный столик, лакированный, с резными ножками, а в самом дальнем углу стоит черное кресло, и в нем сидит этот волшебник, который злой, и я молчу, вообще ничего не говорю. Я ему не доверяю, этому... с бородкой. Мало ли что ему придет в голову. А вдруг он взмахнет своей палочкой, и я исчезну. Вот так: раз – и меня больше нет. А мне не хочется, чтобы меня не было.
– Ствол. – Звездочка говорит: – Что ты уставился? Это невежливо.
Я молчу. Просто тихонько встаю. Все, я пошел. Поправляю джинсы. Иду на выход.
Звездочка хватает меня за штанину.
– Ствол, ты куда?
Прим смеется. Так смеется, что даже качается взад‑вперед в своем кресле из кожи ящерицы. Это, наверное, была очень большая ящерица, раз из нее получилось такое большое кресло. Прим смеется надо мной. Закрывает рот рукой и смеется. У нее на всех пальцах – кольца с такими большими квадратными бриллиантами. Пальцы тоже большие, но не квадратные. Она смеется из‑под руки.
– Ой, Стейси. Ты моя бедная девочка.
– Я ухожу, – говорю. – Не хочу сидеть с ним в одной комнате.
– Ствол. – Звездочка говорит: – Не груби. Так нельзя. Мы в гостях. Сядь, пожалуйста. Или мне тебя стукнуть? Он тебе ничего не сделал.
– Дело не в том, что он сделал, а чего не сделал. – Я объясняю: – Дело в том, что он может сделать и сделает. Он – злой волшебник, и я ухожу.
– Что? – Звездочка тоже встает и берет меня за руку. Держит меня, чтобы я не ушел. – Что? Злой волшебник? Ты сам понимаешь, что ты говоришь? – Звездочка говорит: – Это Гари, бойфренд нашей Прим.
– Нет, – говорю. – Он никакой не бойфренд. Видишь, у него волшебная палочка? И я ухожу, пока я еще есть. А то потом он меня заколдует, и все, я исчезну.
– Слушай, Ствол. – Звездочка улыбается и еще крепче сжимает мне руку. Я чувствую, как она сжимает мне руку, и мне сразу становится легче. – Это не волшебная палочка. – Звездочка говорит: – Это просто косяк, ну, с веселой травой. И он его курит.
Ой.
Нуда. Это косяк, и он его курит. Просто он очень длинный, косяк. Длинный и тонкий. И он никакой не волшебник. Ну, этот парень, который с бородкой. И он ничего мне не сделает. Он вообще ничего не делает. Просто сидит в уголке, тихо курит косяк и вообще ничего не делает. Это Гари, бойфренд нашей Прим. А я опять все перепутал.
Опять не так понял.
Как будто это со мной что‑то не так.
Я сажусь обратно на диван.
– Звездочка. – Я пожимаю плечами. – Со мной что‑то не так.
Вот так прямо и говорю.
Звездочка обнимает меня:
– Ну что ты, Ствол.
Прим смеется и говорит:
– Не волнуйся, Ствол. Все нормально. Мы к тебе уже привыкли. И к твоей паранойе. Стейси, он у тебя просто прелесть. Ты его береги.
– Это он меня оберегает. Он у меня не мужчина, а зверь.
– Гари. – Прим говорит: – Иди сюда, успокой наших гостей. Ствол родился в семье потомственных потребителей колес. Они их потребляют уже не одно поколение. Мальчик поэтому туго соображает. У него не мозги, а желе. Ну, такой уродился, уже ничего не поделаешь. Успокой его, Гари, чтобы он не волновался.
Гари встает. Тушит косяк в большой пепельнице, которая мраморная и стоит на полу на такой тонкой ножке. У нее крышечка сверху, как рот, и когда этот рот открывается, видны черные гланды, миндалины и что там еще, я не знаю. Гари встает. В своем длинном черном плаще. Гари мне улыбается. Кончик его заостренной бородки смотрит мне прямо на ноги, которые босые и грязные, потому что я шел босиком по улице. Он протягивает мне руку, ну, чтобы обменяться рукопожатием. Мы с ним обмениваемся рукопожатием. Он говорит:
– Привет. Как жизнь?
Прим встает рядом с Гари. Она совсем взрослая, Прим. Она уже тетенька. А Гари – нет. Гари – не дяденька. Он помоложе. Прим говорит:
– Вот и славно. Теперь давайте пить чай с печеньем. Гари, я все приготовлю, а ты пока угости людей травкой.
Когда Прим возвращается, Звездочка передает мне косяк, ну, который с веселой травкой. Звездочка уже пыхнула, до меня, и ей стало весело. Она улыбается. Сразу видно, что ей хорошо. Я люблю, когда ей хорошо. Мне так бывает от стразов. Сидишь весь расслабленный и улыбаешься, и тебе хорошо. Вот как Звездочке после травы. И печенье роскошное, просто волшебное печенье. С малиновым джемом и посыпано кокосовой стружкой. Оно в такой круглой коробочке, а на коробочке – название печенья. «Мятный Пинкертон». Почему «мятный», не очень понятно. Но все равно хорошо. Прим наливает себе в чай бренди. Размешивает его ложечкой. Когда я ей предлагаю косяк, она улыбается и качает головой. Типа не хочет. Она вообще не потребляет наркотики. Спиртное – да, пьет. А наркотики не потребляет. Я отдаю косяк Гари, который снова идет в свое кресло, которое в уголке. Он снял свой плащ и остался в рубашке. В нормальной рубашке, как самый нормальный парень.
Прим говорит:
– Ну, рассказывай, Ствол. Чем вы теперь занимаетесь?
– Мы занимаемся, да. Мы со Звездочкой делаем много чего интересного. Правда, Звездочка? Недавно вот были на вечеринке.
Прим говорит:
– И что это за вечеринка?
Э...
Я растерянно озираюсь по сторонам.
Это не вечеринка, то есть совсем не похоже на вечеринку. Мы просто сидим здесь в гостиной, у Прим. Мы со Звездочкой. И еще с этим парнем, который с бородкой. Который Гари. Это не вечеринка. Просто комната в доме. Кстати, странная комната. Здесь столько всяких вещей. Все такое коричневое и жуткое. Прямо мурашки бегут от жути. Не важно, где ты сидишь или стоишь, все время приходится пригибаться, чтобы не удариться головой о какую‑нибудь штуковину, ну, скажем, о полочку или о растение в горшке, которое как будто само норовит за тебя ухватиться. Одно слово: жуть. Это не вечеринка, а Прим говорит про какую‑то вечеринку, наверное, про ту, про которую я говорил, что мы на ней были со Звездочкой.
– Это у Коробка. Ну, была вечеринка. Мы ходили к нему, – говорю. – Коробок, он такой... чернокожий и очень большой, и он любит не девушек, а парней. О чем он всегда объявляет. Ну, чтобы все знали, что он делает это с парнями. Только теперь он уже ничего не делает... ну, этого самого... он, потому что, дал ужин... нет, не ужин. Обед. Обед воздержания. У него, потому что, нет времени на всякие глупости. Он торгует таблетками, ну, продает. Чтобы разбогатеть и купить себе театр. А я ему помогаю, езжу по всяким местам, отвожу людям таблетки, а Коробок мне за это платит, ну, дает денежку, потому что я у него работаю, на него, правда, Звездочка? Но чаще он просто дает мне таблетки. – Я вовсе не собирался рассказывать про таблетки. Оно само как‑то вырвалось. Нечаянно.
– Понятно. – Прим говорит: – То есть ты зарабатываешь на жизнь транспортировкой фармакологических препаратов класса А. Только здесь, в Лондоне, или в окрестностях тоже?
– В Лондоне, – говорю. – И в окрестностях.
– И он, этот ваш Коробок, устроил вечеринку, чтобы объявить о своей нетрадиционной сексуальной ориентации, хотя он теперь не занимается сексом? – уточняет Прим.
– Да нет. Он часто устраивает вечеринки. Он потому что считает, что периодически надо устраивать вечеринки, при всякой удобной возможности, ну, чтобы люди тебя не забыли. Чтобы они не забыли, какой ты вообще. Он очень умный, да, Звездочка?
– Да, он вообще классный. – Звездочка говорит: – Да, Прим, мы делаем много чего интересного. Ходим на вечеринки, ну и вообще.
Прим отпивает чай.
– Кстати, Стейси, а почему твой бойфренд ходит босиком?
Звездочка смотрит на меня.
Я объясняю:
– Все очень просто. Я был в ботинках, а потом мы их сняли, и оставили где‑то на улице, когда возвращались от Коробка, ну, с его вечеринки, и мы их потеряли, ботинки, а потом, утром, нашли. Только когда мы нашли их на улице, это были уже не ботинки, а собачьи какашки.
Звездочка кивает.
Прим отпивает чай, держа чашку двумя руками, как будто она греет руки, ну, как будто ей холодно, хотя в доме совсем не холодно, потому что сейчас весна, и все же немножко прохладно.
– Ну, не беда. Сейчас мы тебе подберем ботинки. У нас тут столько обуви, правда, Гари? Я думаю, мы без труда подберем что‑нибудь нужного размера. А то мне больно смотреть на твои ноги. Они, наверное, ужасно грязные.
Я поднимаю ноги повыше.
Гари – единственный, кто видит их снизу, потому что сидит напротив. Он кивает.
– Они, кажется, сбиты в кровь.
Прим поднимается с кресла. Ставит свой чай, ну, который с бренди, на столик. Который с резными ножками и полированный.
– Нет, так нельзя. Я сейчас все принесу. Будем тебя отмывать и лечить.
Она убегает, пригнувшись в дверях, чтобы не задеть головой удочки, корни папоротника и зеленые листья, похожие на зеленые перья.
Я смотрю на Звездочку и говорю:
– Она очень добрая, правда?
Прим возвращается с медным тазиком, таким старинным, в тазике – мыльная пена, а под пеной – вода. Слышно, как она плещется. Не под тазиком, а под пеной. Хотя немного воды все‑таки пролилось на пол. Ну, из‑под пены. Которая в тазике. Прим ставит тазик на пол и говорит, чтобы я опустил туда ноги. Ух ты, как классно. Ну, когда ты наелся таблеток и опустил ноги в горячую воду. Ногам немного щекотно. Как будто мыльные пузырьки проникают в меня, прямо в кровь, и поднимаются по ногам к животу и еще выше.
– Звездочка, – говорю. – Ты тоже давай опусти ноги в воду.
Прим говорит:
– А ей‑то зачем?
Звездочка говорит:
– Потому что он меня любит. Я скушала кучу таблеток, и он хочет, чтобы мне было хорошо. – Она уже развязывает шнурки на своих ботинках. Мыльные пузырьки так приятно щекочутся. И они очень красивые. В них отражается свет, синий с оранжевым. И мне так хорошо, так приятно – а ведь я съел всего пару таблеток. Значит, Звездочке, съевшей целую кучу таблеток, должно быть совсем хорошо. Она снимает ботинки, потом – носки. У нее на коже, на ногах, остался рисунок. Такие вмятинки от носков. Она улыбается и опускает ноги в воду. Ну, как будто мы с ней в воде занимаемся всякими глупостями. Мы с ней любим друг друга. У нас любовь. Мы любим друг друга в воде. Мы в воде, и у нас любовь. Мы...
Прим говорит:
– Я всегда относилась с большим пониманием к маленьким человеческим слабостям и все же позволю себе заметить, что здесь есть люди, которые в отличие от некоторых не упиваются кайфом.
Звездочка говорит:
– Мы не пьем ничего с кофеином. Кофеин – это наркотик. А наркотики – это плохо.
– Тогда, может быть, пива. Или вина.
Звездочка говорит:
– Апельсиновый сок с газировкой.
– Ага, – говорю. – И мне тоже.
Прим говорит:
– Гари, милый, принеси апельсиновый сок с газировкой. И лед.
Гари говорит:
Сейчас, только скручу косячок.
– Тогда я сама принесу. – Прим говорит: – И заодно поищу ботинки. Они, наверное, где‑то в коробке. В кладовке, на втором этаже. Или знаете что? А пойдемте все вместе поищем.
Звездочка говорит:
– И устроим пикник.
– Наверху. Среди старого хлама. – Прим говорит: – Классная мысль.
– Прим, будь любезна, окажи мне любезность и передай мне любезное масло.
Прим говорит:
– И что это значит?
– Это я разговариваю как положено разговаривать на пикнике.
– А по‑моему, ты надо мной издеваешься.
– Нет, я все правильно делаю. Я разговариваю как положено разговаривать на пикнике.
Прим обнимает себя за плечи. У нее тонкие руки и роскошная грудь, и когда она обнимает себя за плечи, грудь поднимается под блузкой, и ожерелье у нее на шее переливается золотом в золотом солнечном свете.
Звездочка говорит:
– Он не издевается, Прим. Просто пытается разговаривать так, как ты. Потому что он хочет быть чем‑то похожим на тебя. Да, Ствол?
– Да, – говорю. – Ты вся такая богемная женщина.
Прим корчит рожу, скосив глаза к носу.
– Ах, Ствол, какой ты, оказывается, проказник. Ты меня прямо смущаешь.
– Я совсем не хотел никого смущать, – объясняю я. – Я просто хотел, чтобы мне передали масло, потому что если я буду за ним тянуться, ну, сам, я измажу футболку джемом.
Прим вздыхает. Наверное, я все же ее обидел. Но она берет масло и передает его мне. Оно немного подтаяло, масло. Потому что на улице жарко, а мы сидим на лужайке у дома, потому что у нас тут пикник. Мы сидим на одеяле, расстеленном на траве, и я мажу хлеб маслом, а потом буду мазать хлеб джемом. Но сначала намажу маслом. Прим вообще ничего не ест. Только пьет. Она уже совсем пьяная. И поэтому обидчивая.
Звездочка говорит:
– Какой сегодня хороший день, правда, Ствол?
– Да, – говорю. – Замечательный день.
Звездочка говорит:
– Замечательный день, правда, Прим?
Прим снова вздыхает и говорит:
– Знаешь, Стейси, по‑моему, твоему другу все‑таки следует извиниться за богемную женщину.
Я затихаю.
Звездочка смотрит на меня. Ее нижняя губа слегка оттопырена и дрожит, как у ребенка, который выронил изо рта конфету.
Я смотрю на Прим.
– Прости меня, Прим, – говорю. – Я сказал глупость. Ты не богемная женщина.
Она алкоголичка. Алкоголь – нехороший наркотик, от него люди тупеют.
– Все нормально, Ствол. – Прим говорит: – Наверное, мне тоже следует извиниться. Сегодня я выпила лишнего. Вот мне и ударило в голову. Знаете, как говорится, вино, выпитое в больших количествах, вызывает раздражение, гнев и множество бед. А я за обедом сегодня уговорила бутылку красного. Надо как‑то себя ограничивать. Прости меня, Ствол. Пожалуйста.
Я смотрю на нее. Мне ее жалко. Она такая хорошая, Прим.
– Все нормально, Прим, – говорю. – И ты меня тоже прости. Ну, за то, что я сказал.
– И я тоже хочу попросить прощения, – говорит Звездочка. – Что я пришла в гости, вся на таблетках, и затеяла этот пикник, и совсем ничего не ем, потому что я вся на таблетках, и мне совершенно не хочется есть.
– Тогда я тоже должна извиниться, – говорит Прим. – Что сорвалась на вас обоих. Потому что мне было обидно, что я столько всего наготовила, а вы сидите, носы воротите.
– А я извиняюсь за нас обоих, что мы воротим носы, – говорю я. – Просто я не привык к такой изыскнутой пище. Нет, не изыскнутой, а изысканной – во. Ты прости, если тебе не понравилось, что я назвал твое угощение изыскнутым, то есть изысканным. И еще я хочу попросить прощения, что я пришел к тебе в дом без ботинок, с ногами, стертыми в кровь, и испачкал тебе весь ковер. И что назвал твоего бойфренда злым волшебником. И что собирался уйти, потому что твой Гари меня напугал. То есть он не пугал, просто я сам его испугался. И что я назвал тебя алкоголичкой. Ну, про себя.
Прим говорит:
– Я об этом не знала.
– И что меня унесло, когда я опустил ноги в воду, и что я хвалился, как мы со Звездочкой друг друга любим, и тебе стало завидно, потому что ты злишься и раздражаешься из‑за вина, и еще ты не ешь таблетки и не знаешь, какой это кайф, а я все болтаю, болтаю и никак не могу замолчать, и...
Прим откашливается:
– Да, по‑моему, надо заканчивать со взаимными извинениями. Единственный вывод, который напрашивается сам собой: нам всем следует существенно сократить потребление своих наркотиков, я бы даже сказала, свести их до минимума.
Гари говорит:
– Ничего, если я раскурюсь косячком?
Прим кивает.
– Конечно, милый.
Мы со Звездочкой тоже киваем.
Мы, собственно, тоже не прочь раскуриться.
Гари скручивает косяк. Он совсем молодой парень. А Прим – она уже взрослая тетенька и еще алкоголичка. И вот завела себе Гари, молодого любовника. Впрочем, это их дело. Главное, Гари скручивает косячок, ну, который с веселой травкой, и мы сейчас будем его курить.
– Я отойду в туалет.– Прим говорит: – Гари, милый, только не стряхивай пепел на мой ковер.
Под конец долгого трудного дня.
Мы хорошо потрудились – быть такими, какие мы есть, это действительно очень непросто, – и заслужили хороший отдых. После парочки косячков, ну, которые с веселой травкой, мы еще покурили какие‑то сонные сигареты с чем‑то коричневым, я не знаю, что это было, но нам жутко хочется спать. Да и вообще пора спать. Прим говорит, что мы со Звездочкой можем лечь вместе. В одной кровати. Кровать большая, с такими столбиками по углам. Обои в комнате из красного бархата, и на стене есть картина. Не плакат, а всамделишная картина. На ней нарисован горящий корабль. Мы со Звездочкой раздеваемся. Я снимаю ботинки, которые мне дала Прим, ну, дала поносить, потому что теперь я остался вообще без ботинок. Мои ботинки совсем испортились, пока мы шли сюда, к Прим. Я так думаю, они просто стерлись, пока мы шли, потому что идти было долго, и я стер все подошвы, а потом стер и ноги, потому что, когда мы сюда пришли, на ногах была кровь. И я испачкал в крови весь ковер, ну, в гостиной, где мы сидели сначала. Когда пришли.
Я проснулся, а где – я не знаю. Где‑то, где я не знаю где. Интересно, а Звездочка тоже здесь? Хорошо бы, она была здесь, потому что, если ее здесь не будет, тогда я пропал. Один, без нее, я вообще ничего не могу. Мы со Звездочкой – как две части одного человека, только я – его худшая часть, потому что я более мутный, а Звездочка – лучшая часть, она более адекватная, но ее адекватности все равно не хватает на нас обоих, потому что тот человек, которого мы составляем вдвоем, он какой‑то совсем уже неадекватный.
Я кричу:
– Звездочка.
Да, вот она, здесь. Лежит рядом. Под одеялом, которое белое. И свет в комнате тоже белый, потому что сейчас очень раннее утро, и в этом белом утреннем свете, под белым одеялом она похожа на мертвое тело, которое уронили с грузовика. Я трясу ее за плечо, ну, чтобы разбудить, и она садится на постели и начинает чесаться спросонья.
– Звездочка, – говорю. – Я не знаю, где мы.
Звездочка говорит:
– О господи.
– Что?
Звездочка говорит:
– Я не знаю, где мы.
– Ага, – говорю. – Я вот тоже не знаю. Поэтому я тебя и разбудил. Когда мы ложились спать вечером, мы были у тебя дома, и я лежал, и смотрел на стену, и стена была синей, потому что они у тебя все синие, ну, стены. А сейчас я проснулся, посмотрел на стену, и она была красной. Я сначала подумал, что это кровь, ну, типа сосуды в глазах полопались, вот я и вижу все красным. А потом я подумал... потом я подумал, что я в гробу, и гроб накрыт крышкой, которая отделана изнутри красным бархатом. Ну, то есть я умер, и меня положили в гроб.
– Это просто обои, Ствол. Обои из красного бархата. – Звездочка говорит: – Это не гроб. Это комната. Но я не знаю, где она, эта комната, и как мы здесь оказались.
– И что нам делать?
– Быстрее выбираться отсюда.
Сейчас утро, но утро раннее. Вокруг все тихо, не слышно ни звука. Мы со Звездочкой лежим на кровати. Она теплая, Звездочка. А мне страшно. И ей тоже страшно. Мы лежим, укрывшись одеялом с головой. Не хотим ничего делать. Боимся даже пошевелиться. В комнате холодно, и если нога вылезает из‑под одеяла, ноге сразу становится холодно. Занавески на окнах раздвинуты, и утренний свет проникает в комнату, и поэтому здесь светло, но когда мы будем выбираться отсюда, мы пойдем по темным коридорам, где темно и нет солнца. Звездочка зажигает свечу, которая стоит на столике у кровати. Она нам понадобится, свеча. Сейчас мы оденемся, только не будем...
Голос говорит:
– Да.
Это не Звездочкин голос, и не мой тоже.
Сейчас мы оденемся, только не будем надевать ботинки...
Голос говорит:
– Да.
Ну, вот опять. Этот голос.
Мы с ней оделись...
Голос говорит:
– Да.
Мы с ней оделись, но ботинки надевать не стали, решили их не надевать, потому что подумали, что этот голос, ну, который сказал, что сказал, мы подумали, что лучше, чтобы он нас не слышал, потому что, если мы будем шуметь, он нас схватит. Поэтому мы не будем шуметь. Мы потихонечку пробираемся к двери, мимо картины, которая на стене, ну, на которой горящий корабль, и выходим из спальни. Выходим в коридор, который за спальней. Здесь темно, потому что нет окон. И здесь очень много вещей. Они навалены на столах. Просто горы вещей. И еще здесь есть стулья. Они стоят ножками кверху, ну, как будто они тут сдохли, и их оставили разлагаться. А на стене висят чучела мертвых зверей. Они не целые, звери, а только головы. Их отрезали и зачем‑то повесили на стенку. Звездочка держит свечу, которую она взяла в спальне. Со столика. Мы тихонько спускаемся по лестнице, и на стене пляшут тени. Это из‑за того, что свеча горит очень неровно.
Голос говорит:
– Да.
Мы со Звездочкой держимся за руки, ну, чтобы было не так страшно. Здесь столько вещей, в них легко заблудиться. И еще этот голос... Мы прижимаемся друг к другу еще теснее, я чувствую носом ее холодную щеку, наши коленки бьются друг о друга при каждом шаге, пока мы спускаемся вниз по лестнице, в этом доме, где мы оказались, не знаю – как. Нам здесь не нравится, очень не нравится. Надо скорее выбираться отсюда. И вот мы уже у входной двери. Она очень холодная, потому что на улице холодно, а дверь наполовину стеклянная, только стекло не прозрачное, а мутно‑белое. Звездочка пытается открыть дверь, но она не открывается. Что за черт? Дверь не открывается. Нам не выйти отсюда.
Голос говорит:
– Да.
Мы со Звездочкой держимся друг за друга, стоим перед дверью. Не знаем, что делать. А потом начинаем подпрыгивать на месте. Зачем мы прыгаем?! Не надо прыгать. А то пол проломится, и мы упадем в подвал, а там, в подвале, подземный склеп, куда злой волшебник затаскивает мертвецов и выпускает из них всю кровь. Кровь вытекает из мертвецов и стекает по трубам еще дальше вниз, в яму, где собралось целое озеро крови.
Злой волшебник.
Теперь я вспомнил.
– Звездочка, – говорю. – Я все вспомнил. Как мы здесь оказались. И чей это голос. Я вспомнил.
– Что, Ствол? Что ты вспомнил?
– Про злого волшебника, – говорю я шепотом. – Мы были у тебя дома, занимались... ну, этим самым, и вдруг появляется он, злой волшебник. Он нас заколдовал. Заставил курить эти сонные сигареты, от которых мы сразу заснули и все забыли.
Звездочка пожимает плечами. Одной рукой Звездочка обнимает меня, а в другой держит свечу. Свеча капает воском на красный ковер. Мы отходим от двери, которая наполовину стеклянная. То есть я не хочу никуда отходить, это Звездочка хочет и тянет меня за собой. Она какая‑то странная. По‑моему, она меня даже не слушает. Ну, что я говорю. Она поднимает свечу повыше, и дрожащий свет пламени ложится на дверь в какую‑то комнату. Дверь то проступает из сумрака, то опять исчезает. Звездочка открывает дверь, ну, которая то появляется, то исчезает, и мы заходим в гостиную, где сплошные растения в горшках и ядовитый плющ. Там есть удобный кожаный диван, и кресло из кожи ящерицы, и еще одно кресло – в самом дальнем углу, а в центре комнаты стоит низкий столик, полированный, с резными ножками, и на нем раскрошено печенье с малиновым джемом и кокосовой стружкой, и еще там стоит железный сундучок, не то чтобы очень большой, но отрезанная голова мертвеца туда поместится. Звездочка подносит свечу к сундучку с головой мертвеца. Там что‑то написано, на сундучке. Свет дрожит, и поэтому читать неудобно.
Там написано: «Мятный Пинкертон».
– Наверное, его так зовут.
Звездочка говорит:
– Кого, Ствол?
– Злого волшебника. Да, я вспомнил. Его так зовут. А это – его сундучок, а внутри – голова мертвеца.
Звездочка молчит, ничего не говорит. Все правильно. Мы не в той ситуации, чтобы разговаривать разговоры. Сейчас надо сосредоточиться и придумать, как из всего этого выпутаться.
– А это что? – Я показываю пальцем. Звездочка опускает свечу, чтобы посмотреть, на что я там показываю. Это шкура с какого‑то освежеванного животного. На ней еще даже не высохла кровь. И мы стоим прямо на ней. Босиком. Для Звездочки это уже слишком. Она бросается к двери, выбегает в коридор. Я бегу следом за ней и догоняю уже в другой комнате, то есть не в комнате, а в кухне. Звездочка роется в ящике, где ножи, выбирает самый большой, самый острый, и отсветы пламени пляшут на лезвии, и еще до того, как закончится утро и настанет день, злой волшебник будет пронзен этим самым ножом. Голос по‑прежнему говорит то, что он говорил, только теперь это слово звучит повсюду, как будто Мятный Пинкертон превратился в летучую мышь и летит прямо на нас, чтобы снова нас заколдовать, только он не летит... потому что, я вспомнил... я вспомнил, что он сейчас должен быть наверху. В своей спальне. Куда мы со Звездочкой и идем.
Мы со Звездочкой поднимаемся наверх и врываемся в хозяйскую спальню, и там на кровати лежит какая‑то девушка. Злой волшебник ее связал. Наверное, собирался ее помучить. Но ничего. Сейчас мы ее спасем.
Девушка на кровати пытается повернуть голову. У нее не особенно получается, потому что она хорошо связана и почти не может пошевелиться. Она молчит, ничего не говорит. У нее во рту кляп.
Мы бросаемся ее развязывать. Только это не девушка, как выясняется, а уже взрослая тетенька. У нее дряблый животик... такой, весь в морщинках... и смешной пусик, ну, как будто он нам улыбается... типа рад, что мы здесь. Мы снимаем с нее веревки, а она вырывается, и бьет кулаком по кровати, и вынимает кляп у себя изо рта, и кричит:
– Гари. Гари. Иди сюда. Убери этих придурочных. Блин.
Открывается дверь. Тут есть еще одна дверь, и она открывается. И входит он. В зеленом смокинге и красно‑коричневых шелковых брюках. Чешет свою заостренную бородку. Курит косяк. Ну, который с веселой травкой.
Мятный Пинкертон.
Нас уже нет. Мы несемся по лестнице вниз. Свеча мигает и гаснет. Мы бежим в темноте. По коридору, через кухню. Там тоже есть выход на улицу. И эта дверь открывается, она открывается, и мы выбегаем наружу, и бежим без оглядки, бежим, бежим в синем утреннем свете.
Как хорошо снова выйти на улицу, где на большом синем небе встает большое оранжевое солнце. Мы пробегаем квартала два‑три и уже больше не можем бежать, потому что нам надо сесть отдышаться, и мы садимся прямо на бордюр у дороги. Мы так сильно бежали. Боялись, что этот Мятный Пинкертон бросится нас догонять. Мы со Звездочкой сделали все, что могли.
Мы с ней сделали все, что могли, но не сумели спасти ту девушку. Ну или тетеньку. Мы со Звездочкой очень старались, но наши старания не увенчались успехом. Проще сказать, ничего у нас не получилось. Можно было бы, конечно, пойти в полицию и сказать этим... ну, которые с ананасами на головах... в общем, все им рассказать, только это ничего не даст, наоборот, будет хуже. Они скажут, что мы наркоманы, и нас посадят в тюрьму, и начнут разбираться, чего и как. Они разберутся, что мы едим стразы, а по сравнению со стразами ешки – это так, леденцы, а кислота по сравнению со стразами – это вообще приз за первое место в конкурсе ясных мозгов, и когда они это узнают, ну, которые с ананасами на головах, они будут к нам относиться как к двум дебилам, как будто у нас вообще нет мозгов и мы ни во что не врубаемся, но ведь это неправильно. Мы очень даже врубаемся. И мозги у нас есть.
Это несправедливо. То, как они к нам относятся. Эти, которые с ананасами на головах, и вообще... В свингующих шестидесятых всех тоже пугали, что от ЛСД начинаются необратимые повреждения мозга, но никаких повреждений мозгов не случилось. Потом, в ускорявшиеся девяностые, всех пугали, что необратимые повреждения мозга бывают от экстази, ну, от ешек – и опять никаких повреждений мозгов не случилось. Теперь нас пугают, что это бывает от стразов. Ну, повреждения мозга и памяти. Нас называют дебилами. Говорят, мы ущербные. Но ведь мы не ущербные. Мы очень даже нормальные. И вообще мы со Звездочкой любим друг друга, и это главное.

Дорожный скраббл


Мы со Звездочкой снова у Коробка. Сидим на его одеяле. В этот раз мы точно знаем, что это такое. Это обычное одеяло, и мы его больше не путаем с чем‑то другим, потому что в мозгах у нас ясно и чисто, да, Звездочка? Мы с тобой не принимали таблетки уже два дня. Но ты не волнуйся, все будет классно. Потому что у нас есть Коробок, и он обязательно даст нам таблетки.
Я говорю:
– Коробок, так ты дашь нам таблетки?
Коробок красит глаза, он не слушает, что я ему говорю. Сначала он красил ногти, таким золотым лаком. А теперь красит глаза. Серебристой подводкой. Сосредоточенно смотрится в зеркало и делает стрелки. У него зеркало как в театральной гримерной. Он специально так сделал. Ну, чтобы все было как в театре. И приклеил на дверь золотую звезду из бумаги. Я ее видел, когда заходил. Вообще‑то это его спальня. Но он обставил ее как гримерку, потому что он главный актер в своем собственном театре, а мы – его зрители, мы сидим на кровати, на одеяле, и очень хотим, чтобы нам дали таблетки.
Я говорю:
– Коробок, ну чего? Дашь таблетки?
Коробок, он такой... хитрый. И очень большой. Такой большой чернокожий парень в безабелье... или нет. В дезабилье. Ну, то есть вроде как и одетый, но как будто почти раздетый.
– Коробок, ты не думай, я тебя не понукаю, но просто мы тут сидим – ждем таблетки. Уже давно ждем.
Звездочка говорит:
– Ага, Коробок. Давно ждем.
Коробок говорит:
– Сейчас все решим.
Я усаживаюсь поудобнее, сложив руки на груди, потому что, когда Коробок говорит, что сейчас все решим, это значит, что придется ждать долго. Мы со Звездочкой ждем, сложив руки на груди. Сначала я сложил руки, а потом уже – Звездочка. У нее получается очень смешно, ну, так... по‑детски. Когда нос утыкается в сгиб локтя, и получается, что губ не видно. И мне не видно, как она улыбается. Ну, если она улыбается.
Я говорю:
– Коробок, если ты занят, мы их сами возьмем. Ты только скажи где.
Коробок говорит:
– Сейчас все решим.
Я говорю:
– Коробок, мы не ели таблетки уже три дня, и нам очень хочется. Мы спасли тетеньку от злодея, мы были героями и заслужили награду. Дай нам немного таблеток, это и будет награда.
Коробок оборачивается ко мне:
– Ну‑ка, ну‑ка...
Сейчас, с накрашенными глазами, он немного похож на девушку, но он все равно мне, не нравится, ну, в смысле, как девушка.
– Что, Коробок?
Я не понимаю, что он хочет сказать.
Коробок говорит:
– Расскажите подробнее. Про эту женщину. Ну, которую вы спасли.
– Да, мы со Звездочкой ее спасли.
– От кого?
– От злодея.
– Да, от алого волшебника. – Звездочка говорит: – Его звали Мятный Пинкертон. У него был железный сундук, а в сундуке – отрезанная голова.
– О боже.
– Ага, – говорю. – Мы его видели, этот сундук. А потом я взял нож, и мы пошли наверх. Мы со Звездочкой вместе. Мы нашли этого злого волшебника, он мучил тетеньку. Она была связана, мы ее развязали и спасли. Я не помню подробности, помню только, что мы спасли ее от злого волшебника, и она сказала нам «спасибо».
Звездочка кивает и говорит:
– И еще она сказала, что мы герои и заслужили награду.
– А я сказал ей, что вы лучше оденьтесь и уходите отсюда скорее. И она так и сделала. Оделась и ушла.
Звездочка говорит:
– И мы хотим получить таблетки. В награду.
– Мы заслужили.
Коробок говорит:
– Таблетки надо сперва заработать. Ствол, для тебя есть одно дельце. Нужно доставить товар в Вульвергемптон. За беспокойство возьмешь натурой. Ну, в смысле, таблетками. Люди, которые получат товар, тебе отсыплют.
Нет. Это неправильно.
– Погоди, – говорю. – Так не делается. В прошлый раз, на вечеринке, когда мы попросили таблетки, ты просто дал нам таблетки.
Коробок красит губы помадой. Помада тоже серебряная.
– Это я был тебе должен за предыдущие выходные. Когда ты ездил в Дуркчестер.
– Не помню я никакого Дуркчестера. Помню только таблетки.
– Может, оно и к лучшему, что не помнишь. Ну‑ка встань. Видишь пакетик? Я его привяжу тебе к джинсам, к петельке для ремня. Ты еще никогда не терял товар, но не будем искушать судьбу.
– Да, – говорю. – Я никогда не теряю товар. Я если что и теряю, то только себя.
– Сам хоть обтеряйся. Главное – не потеряй товар. – Коробок говорит: – Ну вот. Замечательно. Позвони мне из Гемптона, прямо с вокзала. Сразу, как только приедешь. Adios.
Коробок дает мне конверт, а в конверте – какая‑то карточка из твердого пластика. Билет на поезд. Все очень просто. И еще там, в конверте, лежит листочек с инструкцией, как и куда надо ехать. Мы со Звездочкой читаем инструкцию прямо на улице. Коробок отпечатал ее на машинке, на серебристой бумаге, которая хорошо пахнет, ну, как духи, потому что он денди, Коробок, а денди любят всякие красивые вещи, и еще он умеет печатать, ну, на машинке, и печатает очень хорошо, когда не приклеивает себе длинные ногти.
Любезнейший Ствол,
Будь так добр, удели часть своего драгоценного времени этим запискам. Не поленись прочитать очень внимательно, ибо здесь – ключ к твоему благополучному путешествию в Гемптон. В город, где никогда не бывает солнца и никогда не стихает ветер.
Собираясь в поездку железнодорожным транспортом, следует помнить о том, что с собой надо взять полный набор необходимых в дороге вещей, как то: подборка сандвичей и безалкогольных напитков для питания во время поездки (может быть, еще журнал для чтения или какую‑нибудь простую настольную игру); билет на поезд, каковой я прилагаю к настоящей записке; пачку евродолларов на предмет вероятного подкупа (на случай, если ты встретишь высокого, красивого мужчину в синей форме и в шлеме в форме ананаса), а также на проституток (ты поедешь один, без Звездочки); твои джинсы... с привязанным (к петельке для ремня) маленьким непрозрачным пакетиком. Собравшись в дорогу, езжай на вокзал...
бла‑бла‑бла
...приедешь в Гемптон и сразу же позвонишь мне с вокзала, по номеру, указанному выше. Я дам тебе адрес, куда нужно будет доставить посылку (пакетик). Удачи.
Навеки твой,
Коробок ХХХХХХХХХХХХХХХХХ
Вот. Немного запутано, но в принципе все понятно. Звездочка говорит:
– Я поеду с тобой.
– Да, моя девочка. Этот билет, ну, который на поезд, он на двоих. И Коробок, я уверен, не отправит меня одного, без тебя. И потом, мы и в этот Дуркчестер тоже ездили вместе.
– Да, я помню это название. Дуркчестер. Туда надо ехать на поезде. Долго‑долго.
– Пойдем, – говорю. – А то тут как‑то стремно.
На стене висит плакат, накрытый плотной прозрачной пленкой. На нем нарисован солдат, ну, такой, в военной форме, и у него на фуражке написано, как бы вышито: «Будь самым лучшим». Я вот думаю, это классно, когда ты лучший. Но я не лучший. Я просто еду в Гемптон, чтобы отдать таблетки тем людям, ну, которым Коробок говорил, что их надо отдать. Эти люди, которым надо отдать таблетки, дадут нам денежку, которую надо будет отдать Коробку. Денежку за таблетки, которые мы им дадим. Ну, которые нам дал Коробок. Чтобы мы их отдали тем людям. А потом, когда мы...
– Вот он. – Звездочка тянет меня за рукав. – Вот он, Ствол.
– Что?
– Поезд.
– Он еще не подошел. – Потом нам отсыплют таблеток. Ну, эти люди. К которым мы едем. Везем таблетки. Они нам отсыплют таблеток, и мы их съедим, потому что мы любим друг друга. Ну, мы со Звездочкой. Я люблю Звездочку, а она любит меня. Потому что у нас любовь. И вот мы, такие влюбленные, стоим на перроне и смотрим на рельсы. Ждем поезд, который пока еще не подошел. Мы со Звездочкой...
– Ну, где же поезд?
– Звездочка, – говорю. – Ты, пожалуйста, помолчи. Дай мне подумать.
Я забыл, где я там остановился. Ну, где я думал. О чем.
Мы со Звездочкой стоим на перроне, ждем поезд, который пока еще не подошел, то есть мы пришли раньше поезда и теперь его ждем. Звездочка задает дурацкие вопросы. Я прошу ее помолчать. Мы стоим на платформе, рассматриваем людей. Людей много. В основном это дяденьки с портфелями и сердитыми лицами, и они тоже смотрят на нас, так сердито, и у них словно на лицах написано: посмотрите на них, на этих убогих наркотов, – и это неправильно, несправедливо, ну, что они думают о нас плохо, они смотрят на нас и вообще ничего не видят, они не видят, что мы со Звездочкой любим друг друга.
И вот мы уже в поезде. Мы со Звездочкой. В голову лезут всякие мысли. Они у меня в голове, эти мысли. И я тоже с ними, внутри. У себя в голове. Вместе с мыслями. И там еще Звездочка. Потому что я думаю о ней. Она – в моих мыслях. А мысли – в моей голове, так что Звездочка тоже в моей голове. Вместе с мыслями и со мной. Мои мысли разрезаны на фрагменты. Ну, как поезд разрезан на разные вагоны. Когда...
– Ствол.
– Звездочка, помолчи. Дай подумать.
Когда мы садились на поезд, нам пришлось разбираться, в какой вагон сесть. Мы пробежались по всей платформе. Заглядывали в окна, решали, какой вагон лучше. Потом выбрали и вошли. Ну, то есть сели на поезд. Хотя мы вошли внутрь, а не сели на крыше. Просто так говорят: сесть на поезд. В общем, выбрали мы вагон, но, наверное, не тот. Потому что, когда мы вошли в этот самый вагон, там уже было полно народу: сердитые дяденьки, которые читают газеты, и сердитые тетеньки, у которых, Звездочка говорит, наверняка менструация, потому что они все сидят нога на ногу, и лица у них... ну, такие... пожеванные, как будто их подбородки и лбы – это зубы, и эти зубы жуют им лица. Они все сердитые и молчат. Молчат даже тогда, когда мы со Звездочкой пытаемся с ними заговорить. А это неправильно. Мы вообще ничего не сказали. Сказали только: привет. В смысле – здравствуйте. Сказали так хорошо, дружелюбно. А они просто молчат, даже не отвечают. Они не ругаются и даже не смотрят на нас со Звездочкой, как будто нас вообще нет. Мы с ней уходим в другой вагон, и там повторяется та же история.
Мы со Звездочкой зависаем в тамбуре, ну, между вагонами. Потому что в вагон совершенно не хочется. Там очень сердитые дяденьки и тетеньки. Мы открываем окно, нажимаем на кнопку, которая открывает окно, и на нас дует ветер, как будто это такая кнопка, которая включает ветер. Это...
– Ствол, ты со мной больше не разговариваешь?
– Разговариваю. Только сейчас, погоди. Через минуту начну разговаривать. – Я говорю ей: – Отпусти кнопку. Не надо ее нажимать все время.
Это так действуют стразы. Сначала тебе вставляет, потом отпускает, а потом снова вставляет и опять отпускает. То есть ты думаешь, что они больше не действуют, стразы, а они еще действуют, еще как действуют. Вот и мы тоже... Мы со Звездочкой не ели стразы уже три дня, но они еще действуют – те, которые мы съели раньше, три дня назад. Называется: остаточные явления. Они остаточные, но недостаточные. Потому что нам хочется съесть еще. Ну, чтобы действие было сильнее. Когда мы...
– Ствол.
– Тс‑с.
– Ствол. – Звездочка говорит: – А давай ты немножко меня полижешь. Ну или я тебя.
– Нет.
– Ну, Ствол. Ну давай.
– Нет.
Когда мы приедем в Вульвергемптон, мы найдем тех людей, которым надо отдать таблетки, ну, которым Коробок говорил, что их надо отдать, а они, эти люди, дадут нам денежку, которую надо будет отдать Коробку, денежку и таблетки, денежку – для Коробка, а таблетки – для нас, ну, за то, что мы привезем им таблетки. Этим людям, которым мы их привезем. Ну, таблетки. Которые в пакетике. Который привязан к моим джинсам, к петельке для ремня, и заправлен внутрь, ну, чтобы было не видно. Пакетик с таблетками едет на мне, в моих джинсах, как мы со Звездочкой едем в поезде.
Звездочка смотрит на меня. Я уже знаю, что, когда она смотрит вот так, это значит, что она говорит что‑то такое, что мне стоит послушать, потому что она говорит все правильно, даже если она говорит неправильно. Она смотрит мне прямо в глаза, ищет во мне что‑то такое, что захочет ответить на ее предложение полизаться. Она...
– Ствол.
Я говорю:
– Нет. – Она ничего не найдет. Ничего такого во мне, что захочет ответить. Ну, на ее предложение. Потому что мне вовсе не хочется никаких глупостей. Вот Звездочке всегда начинает хотеться глупостей, если кто‑нибудь на нее сердится. И если не сердится – тоже. А мне, если я не на таблетках, совершенно не хочется глупостей. Если я не на таблетках, мне вообще ничего не хочется. Никаких глупостей.
Собственно, в этом и трудность. Мне хочется глупостей только тогда, когда я на таблетках. Но зато если я на таблетках, мне сразу хочется, да. Еще как хочется. Прямо страшно подумать как. Сразу хочется заняться чем‑нибудь по‑настоящему нехорошим. И не смейтесь, пожалуйста. В этом нет ничего смешного, С вами все точно так же. Ну, может, чуть‑чуть по‑другому, но смысл тот же самый.
Я стою, просто думаю о своем и вовсе даже не думаю о каких‑то там глупостях, просто смотрю в окно, где рассвет. Он оранжевый, рассвет. А небо – синее. И все это вместе похоже на апельсиновый сок с газировкой, когда пьешь его через соломинку, ну, через которую пьют.
– Ствол. – Звездочка говорит: – Ну давай. Ты же у меня не мужчина, а зверь,
– Что?
– Мне хочется, Ствол. – Звездочка говорит: – Мы уже давно не занимались ничем нехорошим.
– И что?
– Ну, вот и хочется уже заняться. А то ты меня совсем забросил. – Звездочка говорит: – Это неправильно.
– В мире вообще все устроено неправильно.
– Ну пожалуйста, Ствол. Ну давай. Уже надо заняться чем‑нибудь нехорошим. Ну, чтобы было хорошо. – Звездочка говорит это особенным голосом. Своим специальным голосом, от которого мне сразу должно захотеться заняться глупостями. Или почувствовать себя виноватым из‑за того, что мне вовсе не хочется глупостей. – Посмотри на меня, Ствол.
Я не смотрю на нее. Я смотрю в окно.
Я играю в игру. Мысленно, у себя в голове. Игра называется дорожный скраббл. Ну, такая игра со словами, в которую можно играть в дороге. Например, в поезде. Смотришь в окно, видишь там за окном всякие штуки, предметы или явления и подбираешь для них названия. Вспоминаешь, как эти предметы, ну или явления называются. Потом, когда слово подобрано, ты начисляешь себе очки. Двойные очки за слова, если ты подобрал слово правильно, и двойные очки за буквы, если ты вспомнил два слова для обозначения одного и того же предмета. Ну или явления. Там, за окном...
– Ствол. – Звездочка говорит: – Посмотри на меня.
Там, за окном, я вижу предмет. Или это явление? Нет,
наверное, все же предмет. Пытаюсь вспомнить, как он называется. Ну такой... высокий... на нем еще держатся провода. Это... это...
Звездочка говорит:
– Ствол. Ну давай.
Это... это... какое хитрое слово...
– Ствол, ты что, меня даже не слушаешь?
Столб. Это столб. Двойные очки за слова.
Звездочка лезет своим языком мне в рот. Я не хочу...
– О, Ствоооооо...
Она пытается сказать «Ствол», но не может, потому что ее язык у меня во рту, и в таком положении говорить неудобно. Вот эта часть мне очень нравится, ну, та часть от глупостей, когда она лезет мне в рот языком, моя Звездочка. Это очень приятно и как‑то правильно... как будто мой рот и ее язык специально созданы друг для друга. А вот другая часть глупостей мне не нравится. Та часть, когда Звездочка лезет рукой мне в промежность и начинает хватать моего безобразника. Это уже безобразие. Потому что мы едем в поезде, а поезд – не самое подходящее место, чтобы хватать моего безобразника. Потому что мы заняты делом. Мы едем в Гемптон, чтобы отдать таблетки тем людям, ну, которым Коробок говорил, что их надо отдать. Таблетки, которые в пакетике. Который заправлен мне в джинсы. Туда же, где мой безобразник. И Звездочка хватает его рукой.
– Ну давай, Ствол?
– Что?
– Давай займемся чем‑нибудь нехорошим. – Звездочка говорит: – Мне очень хочется, очень. Это все из‑за поезда. Он меня возбуждает.
– Ну хорошо, – говорю. – Давай. – Все что угодно, лишь бы она замолчала. – Только по‑быстрому и один раз, хорошо? И есть еще одна сложность. – Я оглядываюсь по сторонам. – Надо придумать, где мы этим займемся. Тут нельзя. Тут нас увидят. – Вот если сейчас можно было бы оказаться на улице и сделать это под синим небом, где оранжевый закат... Но на улице мы оказаться не можем. Потому что мы в поезде, и поезд идет. То есть это так говорится, что он идет. А на самом деле он едет. И даже если мы спрыгнем с него, потом мы его не догоним. Он уйдет. То есть уедет. И мы его не догоним. – Мы... – Я думаю, думаю, думаю. – Во, я придумал. Можно пойти в туалет. – Я открываю дверь в туалет и заглядываю туда. – Ой, извините. В следующий раз закрывайте дверь на замок.
И он закрывает ее на замок. Ну, этот дяденька в темном костюме в полоску, который сидит в туалете. Сидит и сердится, потому что он весь из себя сердитый.
Тут очень тесно. Ну, в туалете, который в поезде. И особенно – если пытаешься заниматься глупостями. Локти бьются о стенки. Коленки бьются о коленки, мои коленки – о Звездочкины.
Звездочка говорит мне прямо в ухо:
– Здесь мало места.
Она права, места мало. Даже если попробовать по‑другому – все равно его мало. Мы пытаемся по‑всякому: чтобы Звездочка села на унитаз, а я сел сверху, или чтобы я сел на унитаз, а Звездочка села сверху, или вот чтобы Звездочка села на раковину, а я был стоя, или чтобы я сел на раковину, а Звездочка – на унитаз, или чтобы Звездочка встала спиной к двери, а я встал рядом и обнял ее, и засунул язык ей в рот, но все равно неудобно и тесно, и коленки бьются о коленки.
Звездочка вздыхает и говорит:
– Нет, ничего не получится.
Я думаю.
– Да, – говорю. – А если попробовать так...
У меня есть идея.
– Давай снимем с себя вообще все. Ну, всю одежду. Даже носки и ботинки. Голые мы займем меньше места. И приклеимся друг к другу, если вспотеем. Я даже знаю, как это называется. Безопасный секс.
Одеваться обратно – тоже очень непросто. Мы со Звездочкой оба вспотели, и нам трудно отклеиться друг от друга, и мысли все норовят разбежаться, и невозможно на чем‑то сосредоточиться. И мне еще надо вытереть живот, а то он весь в этой штуке. Ну, которая из моего безобразника. Отмотать туалетной бумаги и вытереть. Чтобы потом не запачкать трусы.
Вы не подумайте, у меня нет никакой паранойи, но у меня ощущение, что все смотрят на нас со Звездочкой и хотят проверить у нас билет. Билет один, он на кого‑нибудь одного, но мы со Звездочкой не кто‑то один, нас с ней двое.
Звездочка говорит:
– А почему у меня нет билета?
Я качаю головой.
– Я же тебе говорил, что тебе ехать не надо. Я должен был ехать один. Без тебя.
Звездочка говорит:
– Почему без меня?
– Потому что эта поездка – она по работе. А ты не работаешь на Коробка. Ты вообще не должна была ехать.
Я уже знаю, как это будет. Когда мы приедем. Когда сойдем с поезда. Звездочка перепрыгнет через турникет, ну, потому что она без билета, и эти ребята, которые контролеры, за ней погонятся, и догонят, и начнут разбираться, и посадят ее в тюрьму, и будут с ней обращаться невежливо и плохо. Потому что, когда ты на стразах, никто не обязан обращаться с тобой вежливо и хорошо.
* * *
У этого дяденьки нет ананаса на голове, ну, то есть шлема похожего на ананас. Но на нем синяя форма, и вид у него такой важный, и сразу понятно, что это не просто так дяденька. Мы со Звездочкой...
Погодите...
– Звездочка.
Куда она делась?
– Ствол. – Ее голос доносится снизу, откуда‑то снизу. – Ствол. Я прячусь.
Я смотрю вниз и вижу Звездочку. Там, внизу. Где она прячется. Под платформой на рельсах, где только что стоял поезд, на котором мы ехали. Он тут постоял, ну, пока мы сходили, а потом сразу уехал. Я стою на краю платформы, а Звездочка прячется снизу, на рельсах. Ее голова – где‑то на уровне моих ботинок.
– Звездочка, ты чего...
Звездочка говорит:
– Я прячусь.
– Немедленно вылезай. Там опасно. Тебя поездом переедет. Поезд, знаешь ли, не остановится из‑за тебя.
Она глупая, правда?
Не понимает, что это опасно.
– Я прячусь от того дяденьки. – Звездочка говорит: – Ну, который из этих... которые с ананасами на головах. А у меня нет билета.
– Нет, – говорю. – У него нет ананаса. Он не из этих, которые с ананасами на головах. Потому что на нем нет шлема, похожего на ананас. Это контролер. Он тебе ничего не сделает, только проверит билет.
– Тот самый, которого у меня нет?
– Ой. Тогда тебе и вправду лучше побыть там внизу, пока он не уйдет.
– Он не уйдет до обеденного перерыва. – Звездочка говорит: – И мне придется сидеть тут весь день.
– Он не уйдет на обеденный перерыв. Обед давно кончился. Уже вечер.
Звездочка говорит:
– Тогда почему он никак не уходит?
– Ну, наверное, он уже пообедал и даже поужинал. Наверное, он тут работает в ночную смену. Всю ночь до утра.
– Лучше бы он не работал всю ночь до утра, лучше бы он ушел прямо сейчас. А то через минуту приедет поезд, и меня тут раздавит. А я не хочу, чтобы меня раздавило. – Звездочка говорит: – Надо его обмануть.
– Нет, – говорю. – Даже и не пытайся. Только хуже получится. Ты совсем не умеешь обманывать.
– Почему не умею? Умею. – Звездочка говорит: – Я вспомнила, да. Я умею обманывать. Все время кого‑то обманываю. У меня хорошо получается.
Контролер говорит:
– В чем проблемы?
Он подошел к нам и спрашивает.
– У нее нет билета.
Звездочка бьет меня кулаком по ботинку.
– Ствол. – Звездочка говорит: – У меня есть билет. Вот...
Контролер говорит:
– Барышня, вы не хотите оттуда вылезти?
Звездочка вылезает. Мы с этим дяденькой, ну, контролером, ей помогаем.
– Вот мой билет, посмотрите. – Звездочка сует руку в карман своих джинсов. Сейчас она будет его обманывать, контролера. Засунет руку в карман, вроде как чтобы достать билет, а потом сделает вид, будто не сможет его найти. Будто он потерялся. – О господи. Кажется, я его потеряла. Нет. Погодите. Это что...
Что она делает?
– Ой, кажется, у меня есть билет. – Звездочка говорит: – Ствол, смотри. У меня есть билет.
– Это не твой, – говорю. – У тебя вообще нет билета. Этот мой. Тот, который мне дал Коробок. Дай сюда.
– Нет, не дам. – Звездочка говорит: – Это мой. Он был у меня в кармане, и значит, он мой. Потому что он был у меня.
– Так нечестно. Это мой билет. У тебя, потому что, вообще нет билета. Просто мы все перепутали, и он оказался не в том кармане. Так что отдай его мне. Это мой.
Контролер говорит:
– Я просто хотел убедиться, что у вас все в порядке. А то я испугался, что вы упали с платформы.
Звездочка говорит:
– Это мой билет, правда. Вы не слушайте, что он говорит. У него вообще нет билета.
– Она врет, – говорю. – Она всегда врет, всегда. Это был мой билет. Она, наверное, его забрала, пока я не видел.
– Я вообще не проверяю билеты, – говорит контролер. – Я охранник.
– Упс.
Звездочка говорит:
– Тогда почему вы проверяете билеты?
Контролер говорит:
– Я не проверяю билеты. Я просто хотел убедиться, что у вас все в порядке.
Звездочка говорит:
– У меня есть билет.
Контролер говорит:
– Главное, вы не спускайтесь на рельсы. Это опасно.
Мы со Звездочкой звоним Коробку. Из телефона‑автомата. Здесь, на вокзале. Набираем номер, который был в той записке, ну, которую мне дал Коробок. Коробок отвечает, и на экранчике на телефоне появляется его голова. Так что мы вроде как говорим не с самим Коробком, а с его головой. Хотя, конечно же, мы говорим с Коробком. Просто так кажется, что с головой.
– Звездочка, – говорю. – Смотри. Это Коробок.
Голова Коробка говорит:
– A‑а. Агент Синий. Доброе утро.
Э...
– Коробок, ты все перепутал. Я не агент Синий, я...
Звездочка закрывает мне рот своей мокрой ладошкой, и я уже ничего не говорю, потому что, когда тебе закрывают рот, говорить неудобно. Звездочка говорит:
– Не называй никаких имен. А вдруг нас подслушают эти, которые с ананасами на головах.
– Прошу прощения, Коробок... Ой, Коробок, извини. Я тебя снова назвал по имени. – Коробок надел маску. Ну, на глаза. Он вообще любит такие вещи, но сейчас он надел маску не для красоты. А потому что у нас секретный разговор о таблетках. По телефону. Такой секретно‑таблеточный разговор. Маска серебряная, с белыми блестками, и поэтому вся блестит.
– Без проблем, агент Синий. – Коробок говорит: – Коробок – это мой псевдоним. А мое настоящее имя все эти годы оставалось для вас непроницаемой тайной. Как в настоящее время и адрес, по которому надо доставить посылку. Переверните мою записку, и там, на другой стороне, будут два списка. Список улиц из двадцати пунктов, и список чисел, тоже из двадцати пунктов. Нужный нам дом находится по адресу, где название улицы стоит в списке улиц восьмым, а номер дома – в списке чисел вторым. Все понятно?
Нет, не понятно...
Звездочка говорит:
– Коробок, ты объясни, а то ничего не понятно.
Голова Коробка говорит:
– Агент Оранжевый, как вы вообще оказались в Гемптоне? Кто оплатил вам проезд?
– В каком еще в Гемптоне? – Звездочка говорит: – Я не в Гемптоне. Я тут в Дуркчестере, со Стволом.
Коробок закатывает глаза, как бы желая сказать: Звездочка, я на тебя поражаюсь. Прямо как я. Потому что я тоже, бывает, так на нее поражаюсь, что уже дальше некуда. Она вообще‑то не глупая, но иногда может сморозить такую глупость... Голова Коробка говорит:
– Агент Оранжевый, обернитесь, пожалуйста, и прочитайте, что там написано, на здании вокзала. Ну и что там написано?
– Там написано... – Звездочка смотрит и говорит: – Там написано Вульвергемптон. Все правильно. Я в Вульвергемптоне, вместе с агентом Синим, и мы готовы... ну, выполнить поручение, которое нам поручили. Да, Коробок. Мы готовы.
– Моя записка. – Коробок говорит: – Вся информация зашифрована, на случай, если она попадет в руки служителей закона, которые с ананасами на головах. Собственно, вы для того мне и звоните. Чтобы я дал вам ключ к расшифровке этой зашифрованной информации. Чтобы узнать точный адрес. Куда нужно доставить посылку. На другой стороне записки. Два списка. Список с названиями улиц. Отсчитайте восьмую по списку улицу, сверху вниз. Отсчитайте. Нашли? Восьмую? Только не называйте ее вслух. Теперь найдем номер дома. Вам нужен второй номер по списку. Нашли? Вот и славно. Спросите там у прохожих, как добраться до этой улицы. Ну, которая вам нужна. Когда придете на нужную улицу, идите в дом, номер которого вы уже знаете. Это несложно.
Мы со Звездочкой киваем. Совсем несложно.
– Хорошо, Коробок, – говорю. – Сейчас мы пойдем на ту улицу, и найдем этих людей, ну, которых нам надо найти, и отдадим им таблетки.
Коробок говорит:
– Вот придурок, – и отключается.
И его больше нет на экране. Ну, его головы.

Дэнни Страйкер


Мы стучим в дверь – тук‑тук‑тук, – и нам открывает парень в таких широченных штанах. Высокий парень. В широченных штанах. Он говорит:
– О, привет.
А я говорю:
– Добрый вечер. Я – Ствол. Мы привезли вам таблетки. От Коробка.
– Ой, привет.
Звездочка говорит:
– Привет.
Мы со Звездочкой стоим на крыльце, перед домом, который в Вульвергемптоне. Сейчас уже вечер. Мы приехали из Лондона. Мы стоим – ждем, чтобы отдать этому парню таблетки.
– Вот, – говорю. – У нас ваши таблетки.
Парень в широких штанах говорит:
– Ваши таблетки.
– Э...
– Таблетки.
Он что, тупой?
– Э... таблетки.
– Да, ваши таблетки.
– Наши таблетки.
– Да, ваши. От Коробка.
Он говорит:
– Таблетки...
– Ваши таблетки.
Парень кивает.
– Нам можно войти? – говорю. – Ну, чтобы отдать вам таблетки. Которые ваши.
– Коробок, говорите? – Парень в широких штанах говорит: – Прошу прощения, ребята, но я такого не знаю. Здесь такой не живет.
Мы со Звездочкой как дураки стоим на крыльце. Смотрим на этого парня, ну, который в широких штанах. Хотим отдать ему таблетки, чтобы он тоже дал нам таблетки, ну, которые он должен нам дать за таблетки, которые мы ему отдадим. Из тех самых, которые мы ему отдадим.
– Нам можно...
Звездочка говорит:
– Привет.
– Привет, привет. – Парень в широких штанах говорит: – То есть вы принесли нам таблетки?
– Да. – Я киваю. Все очень просто. – От Коробка.
– От кого?
– От Коробка, – говорю. – Из Лондона.
– Из Лондона.
– Да, от Коробка из Лондона. Мы приехали из Лондона, привезли вам таблетки. От Коробка. Он сказал, чтобы мы их отдали вам.
Парень кивает и говорит:
– Ага. Давайте еще раз, чтобы не ошибиться. Вы приехали из Лондона. Привезли нам таблетки. Которые для нас.
– Да, – говорю. – Все правильно.
Звездочка говорит:
– Привет.
Парень в широких штанах говорит:
– Просто так? За бесплатно?
Я пожимаю плечами:
– Ага.
– Э... – Парень в широких штанах чешет себе подбородок. – Ага. Все понятно. Ладно, ребята, входите. – Он идет по лестнице на второй этаж и кричит туда, вверх: – Леонард. Ленни. Иди сюда. Почтальоны пришли.
Мы со Звездочкой входим в дом. Мы здесь чужие, мы никого здесь не знаем. Мы входим в прихожую, где песочного цвета ковер с длинным ворсом, похожим на псиную шерсть, и он весь усыпан какими‑то белыми крошками, эта белая крошка – куски штукатурки, которая сыплется с потолка, как будто и потолок тоже – собака с косматой шерстью, и эта собака периодически встряхивается, и с нее сыплется шерсть, то есть белая штукатурка, прямо на ковер, который в прихожей.
Парень в широких штанах говорит:
– Ленни. Лен.
Еще один парень спускается вниз по лестнице. Но только до середины, не до конца. Кажется, он нам не рад. Ну, не то чтобы очень. Хотя должен радоваться еще как. Потому что у нас для него кое‑что есть. Кое‑что, что ему нужно. Оно здесь, у  меня в джинсах, в пакетике. Пакетик, кстати, заметно так оттопыривается, как будто он рад, что его встречают. Он весь в черном, ну, этот парень, который на лестнице, весь в черном, как кукловод в театре кукол, который двигает марионетками и не хочет, чтобы его видели зрители, которые смотрят спектакль, и поэтому он одевается только в черное. И еще он в таких круглых темных очках, вроде как прячется за очками, как будто он хочет все видеть, но не хочет, чтобы видели его. Я вот совсем не такой, я другой. Я живу в настоящем, реальном мире. Со Звездочкой. И ем таблетки.
– Лен. – Парень, который в широких штанах, говорит: – Тут какой‑то товарищ. Говорит что принес нам таблетки.
Парень, который на лестнице, говорит:
– Ага.
– Говорит, что приехал из Лондона. От какого‑то Коробка.
Тот, который на лестнице, говорит:
– У меня в Лондоне нет никаких знакомых. А что за таблетки?
– Что за таблетки, приятель?
– Стразы. – Это я говорю тому парню, который в широких штанах. – И ешки.
– Стразы, Леонард. И ешки.
Тот, который на лестнице, говорит:
– И сколько их там?
Тот, который в широких штанах, спрашивает у меня:
– Сколько их?
– Целый пакетик. Большой пакетик. – Я прикасаюсь к пакетику через джинсы. Он там. Видно, как он оттопыривается. – Вот он, у меня в джинсах. Привязан к петельке для ремня.
– Он говорит, у него целый пакетик.
– Странно. Из Лондона. – Парень, который на лестнице, говорит: – И сколько он за них просит?
– Так в том и вся фишка. – Парень в широких штанах задумчиво чешет себе подбородок. – Он сказал, что отдаст нам таблетки за так. Сказал, чтобы мы отсыпали ему немножко, а остальное оставили себе.
– Он что, дебил?
– Нет, Ленни. Он не дебил. Просто немного того, ну, с приветом.
– Ага, невинная жертва химии. – Парень, который на лестнице, говорит: – Ну, пусть заходит. – Он спускается ниже, еще на пару ступенек, так что теперь он уже видит меня, а не только я вижу его, хотя он по‑прежнему стоит на лестнице. Он во всем черном: в черных джинсах, в черной водолазке, в черных тяжелых ботинках на толстой подошве, у него даже волосы черные и похожи на черную шапку, а кожа – розовая и вся какая‑то пятнистая, мне он не нравится, мне не хочется с ним разговаривать, ну, по‑приятельски, как со Звездочкой или с этим парнем в широких штанах, потому что он наверняка страшно рассердится, если с ним заговорить по‑приятельски. Он, похоже, этого не любит. Даже вот парень, который в широких штанах, больше с ним не заговаривает. Боится, наверное, что он рассердится. Тот, который на лестнице.
Мы со Звездочкой стоим в прихожей на косматом ковре в белой крошке.
Парень, который на лестнице, говорит:
– Вы проходите. Не стесняйтесь. И давайте ваши таблетки.
Мы со Звездочкой проходим вперед. Делаем все, что он нам говорит, этот парень, который на лестнице. Как будто мы куклы‑марионетки. Как будто...
Как будто мы куклы‑марионетки, а он – наш кукловод, и он нами двигает, как куклами в кукольном театре, и заставляет нас делать то, что ему хочется, чтобы мы делали. Надо скорее уходить. Нам со Звездочкой надо скорее уходить отсюда, пока мы еще управляем своими ногами. Этот парень, который в широких штанах, прикрепляет веревочки к нашим рукам и ногам, а концы этих веревочек отдает парню, который на лестнице, ну, который кукловод, и он дергает за веревочки, и заставляет нас прыгать и танцевать какой‑то совсем неприличный танец, и мы – словно куклы в кукольном театре, а тот, второй парень, который в широких штанах, он стоит чуть поодаль, как бы на заднем плане, и его широкие штанины, они как декорации, ну, как будто он тут работает декорацией, в кукольном театре, где мы со Звездочкой – куклы, а тот парень, который на лестнице, он кукловод, и все это вместе – театр марионеток. А ведь мы зашли только затем, чтобы отдать им таблетки.
Звездочка говорит:
– Ствол.
Парень в широких штанах говорит:
– Леонард. Принеси ему воды.
Кукловод говорит:
– Нет, Уэйн. Лучше ты принеси. И лучше не воды, а
пива.
– Ствол. – Звездочка бьет меня по щекам. – Ствол.
– Ладно, сейчас принесу. – Парень, который в широких штанах, уходит куда‑то в глубь дома.
– Ствол. – Звездочка бьет меня по щекам. – Ствол, ты здесь? Ствол.
Нет. Я не здесь. Это как будто...
Нет. Это как будто...
Как будто я вижу их, а они меня не видят. Или нет, наоборот. Как будто они меня видят, а я их не вижу. Нет. Как будто я вижу их, и они тоже видят меня, но в то же время как будто не видят. Или, может быть, я их не вижу. Или они – меня. Ну, как будто меня здесь нет. Как будто меня вообще нет, нигде. И поэтому меня не видно. Или нет...
Кукловод говорит:
– Господи.
Звездочка говорит:
– Ствол.
Кукловод говорит:
– Ну, где там Уэйн с пивом?
Как будто они меня видят, и я вижу их, но меня все равно нигде нет. Как будто меня нет вообще. Как будто...
Это неправильно. Так не должно быть. Потому что не быть мне не хочется, а хочется быть – здесь и сейчас – так же, как все. Я не хочу ничего невозможного. Мне просто не нравится, когда я есть, но меня вроде как нет. Мне это не нравится. И сейчас я скажу...
– Это неправильно.
– Ствол. – Звездочка говорит: – Все в порядке.
Кукловод говорит:
– Все в порядке. А вот и Уэйн.
Парень, который в широких штанах, возвращается в прихожую. Несет банку с пивом. Открывает ее, и пена высовывается наружу, как белый язык.
– На, выпей, дружище.
Кукловод, который на лестнице, говорит:
– С ним все в порядке. Ему больше не нужно пива. Давай его мне. В смысле, пиво.
Звездочка говорит:
– Ему нужно пиво. Да, Ствол?
Парень, который на лестнице, говорит, глядя на парня, который в широких штанах:
– Уэйн. Дай мне пиво.
Звездочка говорит:
– Ему нужно пиво. Да, Ствол?
Я молчу, ничего не говорю. Я лежу на ковре в прихожей, и ворсинки щекочут мне ноздри.
Звездочка говорит:
– Ствол, ведь ты хочешь пива?
Да, я хочу пива. Сегодня был длинный день. Мы проделали долгий путь, и я хочу пива.
Звездочка говорит:
– В общем, дайте нам пива.
– Да с ним все в порядке. Смотри. – Кукловод говорит: – Не нужно ему никакого пива. А тебе – и подавно. Это мое пиво, и я делаю с ним, что хочу. И сейчас я хочу его выпить.
– Но...
Кукловод говорит:
– Никаких «но».
Парень в широких штанах говорит:
– Вы, ребята, идите в гостиную.
Мы заходим в гостиную, она очень маленькая. Для того чтобы зайти в эту маленькую гостиную, надо сперва перелезть через велосипед. Перелезаем, заходим. На стенах – плакаты со всякими музыкантами из свингующих шестидесятых. Один музыкант – голый по пояс, с бородой и кудрявыми волосами. Другой музыкант – чернокожий – курит большой косяк с веселой травой. На двери, которая ведет в кухню, ну или куда она там везет, большой плакат с дяденькой в синей форме и в желтом шлеме в форме ананаса, даже не в шлеме, а просто с такой головой, как ананас, и внизу идет надпись: «Опасайтесь людей с ананасами вместо голов». Еще там есть камин, каминная полка вся заставлена открытками, и там стоит кактус в горшочке, такой зеленый. На диванчике перед камином сидит девчонка в зеленой кофте, с длинными‑длинными волосами. Курит косяк с веселой травкой. Она, эта девочка, говорит:
– Леонард, что там за шум?
– Э... – Кукловод трет очки. – Да тут ребята приехали из Лондона. Привезли нам таблетки.
– Круто. – Девочка с длинными волосами говорит: – А что за таблетки?
– Ну, просто таблетки, – говорю я. – Коробок попросил привезти их вам.
– Какие именно просто таблетки? – Девочка с длинными волосами затягивается веселой травкой. – Экстази?
– Ну, есть и экстази, но немного. Но в основном – стразы. Судя по ощущениям, как они прыгают у меня в джинсах, это именно стразы. Хотя я не заглядывал в пакетик.
Девочка с длинными волосами говорит:
– Вы прямо сегодня из Лондона?
– Да, мы приехали на поезде. Мы со Звездочкой.
– Тебя так зовут? Звездочка?
Звездочка говорит:
– Ну да. Типа того.
– Круто.
Кукловод говорит:
– Ну, доставайте свои таблетки.
– Сперва пусть они сядут, Ленни. – Девочка с длинными волосами смотрит на него строго и говорит: – Они же приехали из Лондона, только что с поезда.
Кукловод говорит:
– Ага. И еще, я так думаю, надо их угостить чаем с печеньем. Господи, Бекки, по‑моему, самое умное, это быстрее их спровадить.
– Садитесь. – Девочка с длинными волосами смотрит на выпуклость у меня на джинсах. Это не безобразник, безобразники не бывают такими большими. Это всего лишь пакетик с таблетками. Но она, эта девочка с длинными волосами, смотрит на него так, как будто это мой безобразник. Она похлопывает по дивану рядом с собой. У нее длинные волосы и зеленая кофта. Я сажусь на то место, где она хлопала. Рядом с ней. Звездочка тоже садится. Рядом со мной. Мы сидим на диванчике, все трое, как на цветастой ладошке какого‑то доброго великана из сказки.
Кукловод говорит:
– Так где эти ваши таблетки?
– У меня в джинсах, – говорю. – Они там спрятаны.
Я встаю и расстегиваю ширинку...
Упс. Это не пакетик с таблетками.
Это мой безобразник.
Кукловод говорит, закатив глаза:
– Господи.
Девочка с длинными волосами облизывается.
Звездочка хмурится.
Я его потерял. Ну, пакетик с таблетками. Я же помню, как Коробок привязал его к петельке для ремня. Очень хорошо помню. Потом я заправил пакетик в джинсы, потом – вообще ничего не помню. А потом мы вошли в этот дом, и кто‑то из этих ребят спросил, где таблетки, и я показал себе на джинсы, ну, что они там, таблетки. У меня в джинсах. И пакетик еще выпирал. Только это был никакой не пакетик. Это был мой безобразник. И он выпирал у меня из джинсов. Получается, у меня встало на этих парней. Хотя я вообще не интересуюсь парнями.
Погодите. Эго вообще не мои джинсы. Они какие‑то слишком тугие, они мне явно малы. И поэтому мой безобразник так из них выпирал. Ну, потому что ему было тесно.
– Звездочка, – говорю. – Кажется, мы перепугали джинсы.
Кукловод говорит:
– Ну так что там с таблетками?
– Звездочка, я их не потерял. Смотри, что получилось – Я объясняю: – Когда мы закончили с глупостями в туалете, мы перепутали джинсы. Ты надела мои, а я – твои. Твои меньше моих. Но я все равно их надел. И поэтому мой безобразник из них выпирал. Ну, как будто он очень большой. Но все дело в джинсах, которые тесные.
Кукловод говорит:
– Замечательно.
– Давай, Звездочка, – говорю. – Поменяемся джинсами.
Кукловод качает головой.
Звездочка вытягивает ноги.
– Да нет. Это мои джинсы, на мне. Я всегда ношу чуть мешковатые. – Она смотрит на свои ноги и вдруг начинает смеяться. Она и вправду смешная, Звездочка. В моих джинсах, которые ей велики. И я тоже смешной. В ее джинсах. Нам надо переодеться обратно. И отдать этому парню таблетки. Ну, пока он не рассердился.
Кукловод говорит:
– Что она делает?
Звездочка встает с диванчика, который похож на ладошку сказочного великана, разрисованную в цветочек, расстегивает ширинку и снимает с себя джинсы. Все смотрят, вытаращив глаза. Парень, который в широких штанах, открывает стеклянную дверь и выходит на улицу, где небольшой садик и ночь. Девочка с длинными волосами сидит на диванчике, как на ладошке сказочного великана. Я сижу рядом с ней. Я уже снял свои джинсы. То есть не свои, а Звездочкины. Ну, которые были на мне. Девочка с длинными волосами смотрит на мои трусы, на моего безобразника, смотрит на моего безобразника и облизывается, ее саму почти не видно за этими длинными волосами, но я все равно вижу, куда она смотрит, она протягивает мне косяк. Ну, с веселой травой. Кукловод сидит в кресле. На подлокотнике кресла какие‑то пятна, как будто голубь на какал. Он весь в черном, ну, этот парень, в черной водолазке, и в черных ботинках, и в черных джинсах, и с черными волосами, и он пьет пиво, вторую банку. Первую он уже выпил, а теперь пьет вторую. Он весь в черном, как кукловод в кукольном театре. Который водит марионеток. Но сейчас он вообще никого не водит. Сейчас он просто сидит, и пьет пиво, и пачкает рукав водолазки в голубиных какашках, ну, которые на подлокотнике кресла. Только он этого не замечает. Сидит с умным видом, в своих круглых очках, потихоньку пьет пиво и сочиняет стихотворение, ну, то есть вид у него такой, как будто он сочиняет стихотворение, подбирает в уме слова, сдувает с них паутину и пыль, словно он их надыбал в доме у Прим, где все в пыли и паутине, и прикладывает их друг к другу, и когда получается хорошо, он их склеивает в стихи, которые сочиняет в уме. И еще смотрит на Звездочку. На ее голые тонкие ножки. Они такие смешные, правда? Но я люблю Звездочку, очень сильно люблю, и меня ее ноги совсем не смешат. Ну, ни капельки.
– Господи. – Кукловод качает головой. – Печальное зрелище. Душераздирающее.
Звездочка стоит, приспустив мои джинсы до коленок, и отвязывает пакетик с таблетками, который привязан к петельке для ремня; подцепляет его ногтями, накрашенными оранжевым лаком, похожим на апельсиновый сок с газировкой. Потом она отдает пакетик этому парню, который как кукловод во всем черном, и он высыпает таблетки на маленький пластмассовый поднос, который он поднял с пола, высыпает их, как кусочки паззла, и начинает считать.
Кукловод говорит:
– Надо проверить, все ли на месте.
Я пожимаю плечами. Надеваю спои джинсы. Звездочка смотрит недобро. На этого парня, который как кукловод, Она ему выскажет все, что думает, если он сейчас скажет, что таблетки не все на месте.
Кукловод говорит:
– Сейчас посчитаем.
Звездочка говорит:
– Они все на месте.
Кукловод продолжает считать. Он уже не сочиняет в уме стихи, сейчас у него в уме только подсчеты.
Звездочка говорит:
– Мы ни одной штучки не взяли. Вообще ни одной.
Кукловод поднимает глаза, смотрит на Звездочку:
– Что?
Звездочка говорит:
– Мы не взяли себе ни одной.
– Звездочка, – говорю. – Не надо.
– А почему ты об этом заговорила? – Он, наверное, считает себя самым умным.
Звездочка пожимает плечами.
– Ага. Все на месте. Поймаешь? – Кукловод набирает целую горсть стразов, синих с оранжевым, и бросает их Звездочке, и она что‑то ловит, а что‑то падает на пол, на ковер, который весь в белой крошке. Звездочка смотрит на них, ну, на таблетки, которые упали. Которые она не смогла поймать. Сейчас что‑то будет. Сейчас она его просто убьет.
Он сам напросился.
Сейчас она ему выскажет все, что думает. Вот прямо сейчас.
Нет, погодите. Она подбирает таблетки с пола.
А как он на нее смотрит, на Звездочку. Как будто хочет сказать: давай подбирай все, что упало, иначе он заберет их назад, и нам вообще ничего не достанется, ничего. Он – кукловод, а мы – его куклы, и он нами водит, и так будет всегда.
Все молчат. Звездочка подбирает таблетки.
Девочка с длинными волосами говорит:
– Так вы только сегодня из Лондона? – Она улыбается мне, ну, как будто заигрывает, и передает мне косяк, и трогает свои длинные волосы. Тоже как будто заигрывает.
– Да, – говорю. – Мы приехали из Лондона, сегодня. Привезли вам таблетки, от Коробка. Он нас отправил сюда, чтобы мы передали их вам. Таблетки. От Коробка.
Девочка с длинными волосами говорит:
– А что за загадочный Коробок?
Я молчу, ничего не говорю. Она спрашивает не меня, а кукловода, ну, который весь в черном, и сидит в своем кресле, и кушает стразы, как карамельки.
– Леонард, котик. – Девочка с длинными волосами говорит: – Я тебе задала вопрос. Вопрос очень простой.
– Э... ну... – Кукловоду не очень удобно сейчас говорить; у него рот набит стразами. – Это один мой приятель, из Лондона. Ты его не знаешь.
– Это когда же ты был в Лондоне?
– Слушай, Бекки, это просто знакомый, и все.
– Ага. – Девочка с длинными волосами говорит: – Круто.
Все молчат.
Звездочка говорит этой девочке с длинными волосами:
– Тебе нравится тут, в Дуркчестере, Бекки?
Это вообще никакой не Дуркчестер. Это вообще Вульвергемптон. У нее все перепуталось в голове. Нам надо срочно принять таблетки. А то ей совсем поплохеет.
Девочка с длинными волосами говорит:
– Э...
– Звездочка, – говорю. – Это вообще никакой не Дуркчестер. Это вообще Вульвергемптон.
Звездочка говорит:
– Я знаю. Я просто хотела сменить тему.
– А ты здесь живешь, правда, Бекки. – Я даже запомнил, как ее зовут. Когда я произношу ее имя, она снова трогает свои волосы, которые очень красивого цвета. Как грецкий орех.
– Да, живу. Мы все учимся в универе. Я, Ленни и Уэйн. – Бекки говорит: – А вы тоже где‑нибудь учитесь? Еще в школе, наверное?
– Мы. Ну...
Звездочка говорит:
– Мы не учимся, мы изучаем. Мы изучаем друг друга, да, Ствол?
Я пожимаю плечами.
Звездочка говорит:
– У нас с ним большое взаимное изучение.
Бекки улыбается мне и говорит:
– Ствол – это твое настоящее имя?
– Ага.
– Или это какое‑то сокращение?
– Нет. Хотя да. Сокращение. Ну, чтобы было удобнее ко мне обращаться.
– Ага.
Кукловод говорит:
– Странное имя.
Бекки говорит:
– Очень хорошее имя.
Кукловод, похоже, решил проявить интерес. Он говорит:
– А чем занимаются ваши родители?
– Ну... я не помню.
Да и откуда мне знать?
– А твои? – Теперь кукловод обращается к Звездочке. Звездочка говорит:
– Чем занимается папа, не знаю. А мама работает на шпинате.
– Где работает? – Кукловод вообще ничего не понял. Звездочка поясняет:
– На шпинате.
– А это что?
– Я не знаю. – Звездочка пожимает плечами.
Бекки говорит:
– И давно вы, ребята, принимаете стразы? Судя по всему, давно.
– Мы их всегда принимали, да, Звездочка?
Звездочка говорит:
– Поэтому мы всегда все забываем.
Бекки говорит:
– Я как раз собиралась об этом сказать.
– Мы всегда принимали стразы. – Я смотрю на них со значением. На Бекки и кукловода. Ну, чтобы они меня слушали, чтобы уделили внимание. – Мы их принимали, когда еще в школе учились, там был один дяденька, в школе, который всегда трогал Звездочку, и она очень сердилась, потому что он трогал ее между ног, ну, где дырочка, и ей было страшно. И я дал ей стразов, которые продавали рядом с кондитерским магазинчиком, ну, где конфеты, потому что хотел ей помочь, чтобы ей больше не было страшно. Мы тогда еще в школе учились. И ей понравились стразы, Звездочке, и она стала их кушать, ну, когда их удавалось достать, и мы принимали их в школе, и после школы, и еще в выходные, когда школы не было. А потом мы вообще перестали ходить в школу и только ели таблетки. Без школы. Мы их всегда принимали. И мой папа их принимал, и его папа, который мой дедушка, тоже их принимал, еще до папы. У нас в семье это традиция.
Кукловод говорит:
– Значит, потомственные дебилы.
Звездочка говорит:
– Иди в жопу.
Все молчат.
Девочка с длинными волосами говорит:
– Может, задержитесь на денек? Сейчас закинемся таблами, посидим, а завтра все вместе пойдем на концерт. Это в «Виндзоре», тут, за углом. Выступает известный певец. В стиле ретро. Будет круто.
Я уже не помню, как ее зовут.
– Ага. – Звездочка говорит: – Мы задержимся.
Парень в широких штанах возвращается в дом из ночного сада. Ну, куда он ходил.
Мы со Звездочкой сидим на цветастой ладошке большого сказочного великана. Ну, на диване в цветочек. Мы сидим на диване, уже на таблетках. Не в смысле, что эти таблетки у нас под попой, а в смысле, что мы их съели. Эти таблетки, которые кукловод бросил Звездочке, и она не смогла их поймать, и потом собирала их с пола, потому что он так на нее посмотрел, кукловод, что нам сразу же стало ясно: если их не собрать все до одной, он вообще ничего нам не даст. И это после того, как мы столько проехали в поезде. Просто чтобы отдать им таблетки. Ну, этим людям, которым мы их отдали. Этим людям, которые впустили нас в дом и усадили на эту ладошку сказочного великана, где мы сейчас и сидим. На таблетках. Это их дом, и рука великана – тоже вроде как их рука, ну, то есть она великанская. В смысле, принадлежит великану. Который из сказки.
Звездочка говорит:
– Это не их рука.
– Что?
– Это не их рука.
– Да.
Это не их рука, а великанская. Это...
Звездочка говорит:
– Точно не их.
– Что?
– Ну, рука.
– Да, – говорю. – Это рука большого сказочного великана, и мы сидим у него на ладошке.
– Нет, я хотела сказать...
– Он нас держит в руке, – говорю. – Держит и не дает упасть. Потому что он добрый. Ну, великан.
– Нет, я про руку. Не про великана. Это не их рука, правда?
– Нет, – говорю. – Это рука великана.
Звездочка говорит:
– Ну, тогда все в порядке.
Это рука большого сказочного великана, который держит нас на ладошке и не дает нам упасть. А мы на таблетках, и нам хорошо и уютно.
Все‑таки классно, что есть таблетки.
И классно, когда они есть у тебя и их можно съесть.
Мы со Звездочкой всегда принимали таблетки. Еще со школы, когда были маленькими. И всегда будем их принимать, даже когда станем совсем‑совсем взрослыми, и пойдем на работу в фирму, и будем делать там всякие умные вещи, ну, которые делают люди, кто работает в фирмах, и у меня будет костюм, такой темно‑серый в белую полоску, и даже галстук. Но мы все равно будем кушать таблетки. В туалете, в автобусе, дома на кухне, пока наша жена накрывает стол к ужину. И после ужина – тоже. И на улице, когда переходишь дорогу, сначала – туда, а потом ‑ обратно. Вообще это очень непросто: быть взрослым, Но мы будем кушать таблетки. И даже Звездочка, даже когда у нее в животе заведется ребенок, и когда он родится, и ему надо будет придумывать имя.
– Ствол. – Звездочка говорит: – Ведь это не их рука, правда?
– Да, не их. Я же тебе говорил, что не их.
Звездочка кивает:
– Ну, тогда хорошо.
У нас всегда будут таблетки. Нам их будет давать Коробок, чтобы мы их отвезли, куда нужно, и отдали тем людям, которым, он скажет, их надо отдать, и получить за них денежку, за таблетки, и отдать ее, денежку...
Погодите. Что там про денежку? Я что‑то не помню, чтобы нам...
Звездочка говорит;
– Это рука великана, да, Ствол? Рука сказочного великана, а не этих парней, ну, которые тут живут. И не девушки, правда? Это рука великана. Да, Ствол?
– Что?
– Это не их рука, а великана. Хоти это их великан, да?
– Звездочка, я тут пытаюсь кое‑что вспомнить, и ты постоянно меня сбиваешь. Только я начинаю что‑то вспоминать, как тебе обязательно надо заговорить, и я сразу все забываю. Это действительно важная вещь, но я никак не могу ее вспомнить. Из‑за тебя.
– Ага.
Ну вот. Теперь я уже точно не вспомню. Было что‑то такое, что мы должны были сделать, но не сделали. А что, я забыл.
– А что за важная вещь? – Звездочка говорит: – Ну та, которую ты вспоминал?
– Я забыл.
– Значит, она не такая уж важная, раз ты забыл. – Звездочка говорит: – Если бы она была важная, ты бы ее не забыл.
– Нет. – говорю. – Это действительно важная вещь. И я, похоже, ее забыл.
– Главное, мы съели таблетки. Вот это действительно важно. А все остальное уже не важно. – Звездочка улыбается и говорит: – Вещь, которую ты забыл, она совсем даже не важная. Она может быть важной, только если из‑за нее у нас не будет таблеток или нам придется расстаться. А мы не расстались, мы вместе. И съели таблетки.
– Ага.
Звездочка говорит:
– По‑настоящему важная вещь, которую нельзя забывать никогда, это такая, которая, если ее забыть, отдалит нас друг от друга, или нас – от таблеток, или таблетки – от нас.
Мы со Звездочкой съели таблетки и сидим на ладошке сказочного великана, и это действительно важно. А все остальное и вправду не важно. Потому что мы съели таблетки. Те, которые нам дал этот парень, ну, который весь в черном; за то, что мы привезли им таблетки. Ну, этим ребятам, которым мы их привезли. Мы съели их все, мы со Звездочкой, все, которые нам дали, это хорошие стразы и классно вставляют, потому что их дал Коробок, а у него всегда очень хорошие стразы, когда они у него бывают, а бывают они всегда, и поэтому они всегда очень хорошие. Если вам вдруг понадобятся таблетки, берите их только у Коробка.
Звездочка говорит:
– Ствол. Можно задать тебе один вопрос?
– Давай задавай.
– А ты ответишь? На мой вопрос?
– Да, – говорю. – Я отвечу. Задавай свой вопрос. Только чтобы он был не про глупости, хорошо? Потому что я не собираюсь сейчас заниматься глупостями, когда мы в комнате не одни, и все на нас смотрят.
– Нет, он совсем не про глупости. Но это действительно важный вопрос. – Звездочка говорит: – Это про великана. Про его руку. На которой мы сейчас сидим. Про сказочного великана.
– И про большого.
– Ага, про него.
– Тогда задавай свой вопрос.
Похоже, я знаю, о чем она спросит.
Звездочка говорит:
– Это точно не их рука? Потому что если это их рука, тогда нам лучше на ней не сидеть.
– Почему?
– Потому что тот парень, который в очках, смотрит на нас как‑то странно, как будто не хочет, чтобы мы тут сидели.
– Ага. – Я смотрю на того парня, который смотрит на нас как‑то странно, как будто не хочет, чтобы мы тут сидели. – Ты не хочешь, чтобы мы тут сидели?
Кукловод поднимет очки на лоб.
– Да мне глубоко фиолетово, где вы сидите. Господи Боже . Вам, кстати, еще не пора уходить? Уэйн, ты зачем их впустил?
Парень, который в широких штанах, говорит:
– Ты сам сказал, чтобы они заходили, Лен.
– Ты какой‑то сегодня сердитый, Ленни. – Девочка с длинными волосами качает головой, и ее волосы тоже качаются. Вместе с ее головой. – Их таблетки ты взял очень даже с большим удовольствием, так что мог бы и не грубить людям. Они же тебе не мешают. Пусть пока посидят. Все равно им сегодня уже не уехать, поездов больше нет.
– Ладно, но завтра я лично отволоку этого парня на вокзал. Сразу, как только проснемся. И прослежу, чтобы он уехал на первом же поезде.
Девочка с длинными волосами говорит:
– Нет. Ленни. Завтра они никуда не поедут. Они пойдут с нами вечером на концерт. Да, Ствол? Вы пойдете? На Дэнни Страйкера, в «Виндзор»?
Кукловод говорит:
– У нас нет места, где им ночевать.
Девочка с длинными волосами трогает свои длинные волосы.
– Ствол может лечь у меня.
– Нет, нет и нет. Это мой парень, и он спит только со мной. Да, Ствол? – Звездочка сердито хмурится, как всегда, когда сердится.
– Э... – Кукловод задумчиво чешет в затылке. – На самом деле, Звездочка... Я подумал, что ты можешь спать у меня. Как раз собирался тебе предложить. Только ты не подумай ничего такого. У меня есть очень хороший спальник. Армейский, немецкий. Очень удобный.
Девочка с длинными волосами говорит:
– Погоди, Лен. Ты же только что говорил, что им нельзя тут оставаться. Потому что у нас нет места. А теперь ты приглашаешь ее к себе в комнату, чтобы она там спала. Ты такой лицемер, Леонард, котик. Ты хочешь, чтобы она осталась, а Ствол пусть гуляет на улице, во дворе.
– Я не хочу, чтобы он гулял у меня во дворе.
– Слушай, Ленни. Леонард, котик. А пусть они спят на диванчике. – Девочка с длинными волосами говорит: – Они, похоже, к нему привязались. Как только съели таблетки, сразу здесь и засели. Сегодня пусть спят на диванчике. А завтра что‑нибудь придумаем.
И мы со Звездочкой спим на диванчике. Засыпаем, наевшись таблеток по самые уши. На мягкой цветастой ладошке большого сказочного великана. Который хороший и добрый.
Мы все вместе заходим в бар. Через такую вертушку, которая дверь. Мы со Звездочкой, парень в широких штанах, кукловод и девчонка с длинными волосами. Атмосфера такая... отвязная, но добрая, как в свингующих шестидесятых. Концерт уже начался. Этот певец, ну, который поет, он поет очень классно. Выкладывается по полной. Весь в своей музыке. Держит свой золотой микрофон, такой большой, длинный и толстый, как большой безобразник. Он во всем черном, певец, и еще у него есть усы, тоже черные, и черные волосы, зачесанные назад и намазанные гелем, и золотые часы на руке, и золотая серьга в ухе в виде большого креста, и золотые пряжки на ботинках. Ему надо быть осторожнее, а то поскользнется на пролитом пиве и свернет себе шею.
Девочка с длинными волосами кивает:
– Круто. Дэнни Страйкер.
Парень в широких штанах говорит:
– Сколько можно.
Кукловод говорит:
– Полный отстой.
– И вовсе он не отстой.
– Отстой, Бекки. Полный отстой. – Кукловод говорит: – Эпохальный отстой.
– Хорошо, пусть отстой. – Девочка с длинными волосами улыбается. – Но хороший отстой.
Парень в широких штанах говорит:
– А хороший отстой – это как? Хорошо отстоявшийся?
Ребята, которые в баре, они все нормальные парни из рабочего класса, и их девочки – тоже. Все такие грудастые, шумные. Все слушают песню и смотрят на парня на сцене, который сжимает свой золотой микрофон, такой большой, длинный и толстый, как большой безобразник, сжимает свой микрофон и поет, а все его слушают и пьют пиво.
– Хороший – значит хороший.
– Ты вообще любишь китч, Бекки. – Кукловод говорит: – Как все студенты.
– Я не как все студенты, Леонард, котик. Я – самоценная личность.
Кукловод говорит:
– А, ну да.
Звездочка говорит:
– Хочется скушать таблетку.
Кукловод говорит:
– Что?
Звездочка говорит:
– Хочется скушать таблетку.
– Таблетку‑беретку.
– Да любую таблетку. – Звездочка говорит: – Просто ужас как хочется. А у нас ничего не осталось. Да, Ствол? Мы их съели еще вчера. И у нас ничего не осталось. Да, Ствол?
– Ага. Не осталось.
Звездочка говорит:
– Это неправильно.
Кукловод достает сигарету.
– Хочешь чего‑нибудь выпить, Звездочка?
Звездочка говорит:
– Я бы выпила темного пива.
– По‑моему, тебе еще рано пить пиво. Разве что безалкогольное.
– Я не хочу безалкогольное пиво. – Звездочка говорит: – Я хочу темное.
– Только не подходи к бару. – Кукловод закуривает сигарету. – А то нас всех выгонят.
– Почему это не подходи? – Она очень гордая, Звездочка. Она встает руки в боки, а потом поднимает их выше, ну, руки, до самых подмышек. Грудь – колесом, как у ребенка, который готовится стукнуть обидчика. – Я знаю, как надо брать пиво в баре. Они ничего даже не заподозрят. Подумают, что я каждый день тут бываю и пью тут пиво.
Кукловод говорит:
– Если тебя не обслужат, нас тоже никто не обслужит. Нас просто попросят отсюда. И хорошо, если только попросят. А то и выведут силой.
Звездочка пожимает плечами. Идет к бару и обращается к барменше:
– Пинту темного, пожалуйста. Самого лучшего. Здесь у вас очень здорово.
Барменша говорит:
– Вам какого? Самого слабого или...
Звездочка делает задумчивое лицо, ну, такое... как будто она села писать.
– Мне «Мозгодробилку».
– Пинту «Мозгодробилки»?
– Да.
– А вам уже есть восемнадцать?
– Да я сюда каждый вечер хожу. – Звездочка говорит: – Тут еще другая барменша работает, очень милая. Но вы тоже милая. Вы – самая лучшая.
Кукловод говорит:
– Пипец.
Милая барменша говорит:
– У вас есть какое‑нибудь удостоверение?
– Нет, я его отдала той, второй барменше. Она сказала, что отдаст его вам.
– Такого я еще не слышала. – Милая барменша говорит: – То есть вам пинту «Мозгодробилки»?
– Да, пожалуйста.
Я говорю:
– И мне тоже пинту «Мозгодробилки».
– А вы, как я понимаю, тоже отдали удостоверение той, второй барменше, которая обещала отдать его мне? – Она хорошая, эта барменша. Она же знает, что мы ей врем. Но делает вид, будто не знает. Она очень добрая, и она вовсе на нас не сердится. – Ну хорошо. В порядке исключения. Две пинты «Мозгодробилки».
Звездочка говорит:
– Классно, когда тебе есть восемнадцать. Можно пить пиво и все такое. – Она говорит это мне, но так чтобы милая барменша тоже слышала.
Милая барменша говорит:
– Только не перестарайся.
Я молчу, ничего не говорю.
Милая барменша идет к бочке и наливает нам «Мозгодробилки».
Звездочка говорит:
– А у вас есть алкогольный молочный коктейль?
– Вы просили «Мозгодробилку». Я вам ее налила. – Милая барменша ставит кружки на стойку. Две кружки, по пинте каждая. Она налила нам по пинте, эта милая барменша. Одну пинту – мне, а вторую – Звездочке. Но она все перепутала. Звездочка не хочет «Мозгодробилку», она хочет молочный коктейль.
Кукловод говорит:
– Господи Боже.
Звездочка говорит:
– Я хочу молочный коктейль.
Девочка с длинными волосами пододвигает к себе одну кружку «Мозгодробилки»:
– Тогда я возьму пиво...
– Я вообще не должна была вам наливать. Так что вы лучше не выступайте, а то я вообще откажусь вас обслуживать.
– Мы вовсе не выступаем. – Звездочка говорит: – Просто я хочу взять молочный коктейль. Шоколадный.
– Господи Боже. – Кукловод пробивается к стойке. – Послушайте. Если вы не собираетесь нас обслуживать, то так и скажите, и мы уйдем. А если вы собираетесь нас обслуживать, тогда налейте ей молочный коктейль, а пиво пусть возьмет Бекки. Какая разница, кто его выпьет.
К бару подходит еще один парень. Вернее, он подошел еще раньше, а теперь стоит, сердится. Ну, наверное, сердится, потому что стучит монетой по стойке и говорит очень сердито:
– Я тут умру, пока дождусь пива.
– Значит, вам алкогольный молочный коктейль? – Милая барменша смотрит на Звездочку. – Шоколадный?
– Да.
– И вы больше не передумаете?
– Нет.
– То есть вы на сто процентов уверены, что хотите шоколадный молочный коктейль?
– Да. – Звездочка говорит: – Клубничный.
– Клубничный.
– Да, будьте добры.
Милая барменша идет к аппарату для приготовления молочных коктейлей и готовит алкогольный клубничный молочный коктейль для моей Звездочки.
Кукловод возвращается из туалета и громко шмыгает носом. Как будто там, у него в носу, что‑то есть. Как будто он что‑то занюхал. Сильно‑сильно, так чтобы попало совсем глубоко, до мозгов. Пошел в туалет и занюхал. Какой‑то желтый порошок. А теперь он вернулся и сел за столик. Ну, за которым мы все сидим.
Парень в широких штанах говорит:
– И все‑таки на редкость противно поет человек.
Он имеет в виду певца, ну, который на сцене.
– Это так и задумано, Уэйн. – Девочка с длинными волосами качает головой, и ее длинные волосы тоже качаются. Вместе с ее головой. – Это такая пародия.
Кукловод говорит:
– Неужели тебе правда нравится этот пидор?
– Никакой он не пидор. – Девочка с длинными волосами делает злое лицо.
– Еще какой пидор. – Кукловод достает сигарету. – Прямо просит, чтобы ему заправили в задницу.
Парень в широких штанах говорит:
– Вот и займись. А мы за этим понаблюдаем. Потом будет что вспомнить.
Кукловод прикуривает сигарету.
– Уэйн, заткнись.
Девочка с длинными волосами говорит:
– Зачем ты нюхаешь эту гадость? Она на тебя плохо действует. Разрушает тебя как личность. Ты уже не способен любить.
– Ты сейчас вся на ешках и поэтому гонишь пургу. – Кукловод протирает очки. – А ешки уже давно вышли из моды. Вместе со святящимися наклейками и свистками.
– Любовь – это не мода, Ленни. Любовь – это... – Девочка с длинными волосами улыбается мне и говорит: – Это любовь. Правда, Ствол?
Я молчу, ничего не говорю.
Звездочка говорит:
– Да что ты знаешь про то, что мой Ствол знает про любовь? Это мой парень, и только я знаю, что он знает про любовь. Он – только мой, и...
– У него по глазам все видно.
Кукловод говорит:
– Господи, Бекки. Да что там видно?! Вот скоро я дам ему в глаз, и тогда будет видно фингал. А сейчас у него по глазам ничего не видно. И что касается этого пидора с микрофоном. Это вообще не пародия. Это отстойнейшее караоке.
– Зря ты так, Ленни. – Девочка с длинными волосами говорит: – Может, он видит себя артистом.
– Погорелого театра.
– Ты же не знаешь, а вдруг он хороший человек. Душевный и добрый. – Девочка с длинными волосами говорит: – Давай угостим его пивом, когда он закончит.
– Давай не будем.
– Может быть, мы ему что‑то подскажем. – Девочка с длинными волосами говорит: – Ну, как подправить лицо, изменить имидж.
– А что, – кукловод снимает очки и трет их стеклами о водолазку, – хорошая мысль.
– Да. – Звездочка говорит: – Угостим его таблетками.
Я улыбаюсь ей и говорю:
– И сами тоже угостимся.
– Да, и сами тоже.
– Я тебе дам таблетки, Звездочка. Но не сейчас, а попозже. Если придешь ко мне в комнату. – Глаза у кукловода блестят, как будто он самый умный. Это, наверное, из‑за очков. В очках любой кажется умным. – Можешь спать в моем спальнике. Он хороший. Немецкий, армейский. На гусином пуху. У тебя нет аллергии на пух?
– Ну, я зайду на минуточку, да. – Звездочка говорит: – Только дай мне таблетки.
– Не сейчас. Позже.
– Половину сейчас, половину потом.
– Они дома, Звездочка. Я не взял их с собой. Может, попробуешь вот это? – Кукловод что‑то показывает моей Звездочке под столом. Какой‑то листок, вырванный их журнала и сложенный в виде маленького пакетика.
Звездочка говорит:
– Я не нюхаю никогда. Это вредно для носа. А вот Ствол, может быть, и нюхнет.
Я молчу, ничего не говорю. Хотя нюхнуть хочется, да.
Кукловод убирает пакетик обратно в карман. Ну, типа, прячет.
– Погоди, Ленни. – Девочка с длинными волосами говорит: – Ей ты его предлагаешь. Потому что тебе хочется ее трахнуть. А Стволу, значит, не предлагаешь. Притом, что ты скушал все его таблетки, ну, которые он привез, очень даже с большим удовольствием.
Кукловод снова прикуривает сигарету.
– На самом деле, Бекки, я не вижу тут никакого противоречия.
– Леонард, котик, я поняла твой подход и, наверное, больше не буду давать тебе свой музыкальный центр.
Кукловод поправляет ворот своей водолазки, которая черная.
– Ну ладно. – Он дает мне пакетик, который сложен из листочка, вырванного из журнала. – Только не увлекайся, приятель. Если воткнешь слишком много, придется платить. Я, пожалуй, возьму натурой. С твоей подружки. В общем, ты угощайся. Только не здесь, а в сортире. И смотри, чтобы никто не увидел. Хотя и так видно, что ты сильно двинутый.
Я знаю, что это за порошок, я такой уже нюхал. Хорошая штука. Я сижу на толчке, прямо так, в джинсах, ну, в смысле, я их не снимаю, потому что я сел вовсе не для того, а совсем для другого, я даже крышку не снял, потому что она мне понадобится. Я разворачиваю пакетик, свернутый из листочка, вырванного из журнала, и там, в пакетике, – желтый порошок для носа, ну, чтобы нюхать. Я встаю, высыпаю чуть‑чуть порошка на крышку унитаза и вдыхаю его носом. Через трубочку, свернутую из бумажки. Бумажка была у меня в кармане. Я вдыхаю порошок сильно‑сильно, так чтобы попало совсем глубоко, до мозгов. Как будто мозги припорошены желтой пылью. Ну, как будто они запылились. Выхожу из туалета и натыкаюсь на какого‑то парня, который, наоборот, заходит в туалет, он похож на моржа, этот парень, вернее, даже не парень, а дяденька, на такого большого седого моржа с седыми волосами, он в черной рубашке с короткими рукавами, она не на пуговицах, а на кнопках, рубашка, а сам дяденька вроде нормальный, вполне дружелюбный.
Он говорит:
– Все в порядке?
– Я ничего не делал.
Дяденька, который нормальный, ну, с которым мы встретились в туалете, говорит:
– Нравится музыка?
– Да, – говорю. – Очень нравится. Он хорошо поет, правда?
– Ну, он старается. – Дяденька говорит: – Мы специально пришли сюда, чтобы его послушать. Мы с ребятами обычно сидим в другом баре, тут, за углом. Играем в домино.
– Да, – говорю. – Он хороший.
– Кто?
– Ну, певец. Хорошо поет, правда?
– Приятно узнать, что подрастающему поколению он тоже нравится.
– Она отдала его той, другой женщине, – говорю. – Ну, которая тут работает. В баре.
– Кто?
– Звездочка.
– Какая звездочка?
– Звездочка, моя девушка. – Я объясняю: – Она хотела таблеток, а он сказал, что оставил их дома, не взял с собой. Зато у него с собой был желтый порошок. Ну, для носа. Но она его не потребляет. Потому что он вреден для носа.
– Что? – Дяденька говорит: – Ты что, балуешься наркотиками?
– Нет, я с ними не балуюсь. Я их ем. И еще нюхаю, но редко.
– Ага. – Дяденька заходит в кабинку, ему, наверное, надо сходить по‑большому, а я быстро смываюсь.
На моем стуле сидит кто‑то другой. Ну, то есть точно не я.
– Вообще‑то это мой стул.
– Ствол. – Звездочка говорит: – Не груби. Это Дэнни Страйкер. Он артист. И он сел на твой стул .
– Ага.
Дэнни Страйкер говорит:
– Привет.
– Ага.
– Это Ствол. Он мой парень. – Звездочка говорит: – Он жутко рад познакомиться. Ствол, ну давай. Скажи, что ты рад познакомиться.
Дэнни Страйкер внимательно смотрит на меня, и его глаза как‑то странно блестят. Он уже не поет. Теперь в баре тихо. Ну, то есть не то чтобы совсем‑совсем тихо, но теперь слышны лишь разговоры. Без музыки.
Дэнни Страйкер говорит:
– Рад с тобой познакомиться, Ствол.
– А, – говорю. – Ну да.
Девочка с длинными волосами говорит:
– Ствол со Звездочкой вчера приехали из Лондона.
Дэнни Страйкер говорит:
– Из Лондона – это серьезно.
– Нас прислал Коробок, – говорю. – Чтобы мы привезли таблетки.
– А вы что, бродячие фармацевты? – спрашивает Дэнни Страйкер.
– Нет. Мы просто от Коробка. Он...
Дэнни Страйкер говорит:
– Ага, понятно. Это он фармацевт, Коробок.
– И вовсе он не фармацевт. – Звездочка говорит: – Он актер. Скоро купит театр.
– Ага. – Дэнни Страйкер говорит: – Брат‑артист, сотоварищ по цеху. Да, на подмостках сейчас тесновато. Все рвутся на сцену.
– Это мой стул, – говорю. – Так что слезай, дай мне сесть.
Кукловод говорит:
– Какой он упорный. Кажется, ты начинаешь мне нравиться, Ствол.
– Слезай с моего стула.
– Да я, в общем, не выступаю без предварительной договоренности. Ладно, ребята. Увидимся.
Дэнни Страйкер встает. Это мой стул, и я буду на нем сидеть.
Девочка с длинными волосами говорит:
– Нет, погоди. Выпей пива. Мы тут как раз говорили, какой ты классный.
Кукловод говорит:
– Ага, даже выкопал из могилы старое доброе караоке.
– Это не караоке. Это солидная фонограмма. – Дэнни Страйкер весь мокрый после концерта и поэтому весь лоснится. – Приходится как‑то бороться за место под солнцем. Так устроен наш гадостный мир.
Кукловод говорит:
– Это точно.
– Э... – Девочка с длинными волосами говорит: – Дэнни, а ты где живешь?
Кукловод говорит:
– О господи. Ей опять хочется члена. Ей вечно хочется члена.
– Ты больной, Леонард. – Девочка с длинными волосами говорит: – Прости, Дэнни. Не слушай его. Он нанюхался кокса.
– Приятности студенческой жизни. – Дэнни Страйкер говорит: Сам‑то я не потребляю. Вообще. Сколько звезд погорело на этом деле. И потом, от наркотиков возникают большие проблемы с самооценкой, ну и вообще с восприятием реальности. А я твердо стою на земле.
Кукловод говорит:
– В смысле, на сцене? Не на земле, а на сцене.
– Весь мир – это сцена, приятель. А мы все – актеры.
– Актеры?
– Ну да, мы играем...
– Значит, играем. – Кукловод говорит: – А вот скажи, Дэнни, ты хоть раз играл в регби?
Девочка с длинными волосами говорит:
– Дэнни, ты не ответил, где ты живешь.
– Всегда на колесах. Всегда в дороге. Сплю в обнимку с гитарой. Каждый раз – в новом мотеле. А то и прямо за сценой.
Кукловод говорит:
– С какой гитарой? Я что‑то не видел у тебя гитары.
– Это метафора. Образное выражение.
– А я думал, ты бредишь.
– Рок‑н‑ролл – это и есть рок‑н‑ролл.
Кукловод прикуривает сигарету.
– А петь под фанеру – это и есть караоке.
Девочка с длинными волосами говорит:
– А ты выступаешь на «бис»?
– Никогда. Как бы меня ни упрашивали. – Дэнни Страйкер подмигивает этой девочке с длинными волосами, и его глаза как‑то странно блестят, мне не нравится этот блеск, и еще мне не нравится, что Дэнни Страйкер сидит на моем стуле, это мой стул, и лучше бы он дал мне сесть по‑хорошему.
* * *
Велосипед – как ворота на входе в гостиную, и, чтобы войти, надо через него перелезть. Мы со Звездочкой перелезаем, Звездочка, она нормальная, а у меня все мозги припорошены желтой пылью, то есть не пылью, а порошком, ну, который для носа, и кукловод тоже перелезает, и парень в широких штанах, и девочка с длинными волосами, только она застревает, зацепляется чем‑то под юбкой за руль, а Дэнни Страйкер держит ее за руку одной рукой, а свободную руку сует ей под юбку. Наверное, чтобы ее отцепить.
Кукловод говорит:
– Бекки, неси свою бутылку виски.
– Она не моя. – Девочка с длинными волосами говорит: – Ее Уэйн купил.
– Значит, я сам возьму.
Дэнни Страйкер говорит:
– Я не пью, когда надо быть в форме.
Кукловод говорит:
– Я думаю, Дэнни, парочка рюмок уже ничего не испортит.
– Ну, разве что парочка. – Дэнни Страйкер говорит: – А то виски плохо сочетается с водкой. Ой... чуть не упал.
Звездочка говорит:
– А ты дашь нам таблетки? Ты обещал.
Я сажусь на ладошку большого...
Кукловод прикуривает сигарету.
– Дэнни, ты так обильно потел на сцене, что вся водка, наверное, уже вышла.
Девочка с длинными волосами говорит:
– Так что ты можешь пить виски.
Большого сказочного...
– Эй, погодите. – Парень в широких штанах говорит: – Вообще‑то это мое виски.
Кукловод говорит:
– Уэйну тоже нальем. Ствол, стакан принесешь?
Я сижу на диванчике. Он больше не действует. Ну, порошок. Тот, который для носа.
Звездочка говорит:
– Так ты дашь нам таблетки, Ленни?
– Для начала возьми вот это. – Кукловод кладет сигарету в пепельницу, которая стоит на голове плюшевого пингвина. Достает из кармана пакетик, сложенный из листочка, вырванного из журнала. Снова берет сигарету. – Его вовсе не обязательно нюхать. Его можно вбомбить. Бекки, дай ей папиросной бумаги. И гильзу. А я налью выпить. Все приходится делать самому. Ствол, где стакан?
Кукловод хочет, чтобы я принес с кухни стакан. Я сижу на диванчике. Я никуда не пойду. Это неправильно. Звездочка приняла порошок. Ну, который для носа. Все пьют виски. А мне даже не предлагают. Это неправильно. Я же не сделал ничего плохого. А меня никто не угощает. Все уже пьяные, им хорошо. Певец, который из бара, он вообще на ногах не стоит, кукловод все подливает ему и подливает. А порошок, ну, который я принял в баре, уже не действует. И в носу как‑то горько, и мысли какие‑то горькие, и настроения нет вообще. Не буду я ничего делать. Что, он там говорил, мне надо сделать?
– Ствол. У Уэйна во рту пересохло. Будь так любезен. – Этот кукловод начинает меня утомлять. – Ты здесь гость. Вот придурок.
Парень в широких штанах говорит:
– Ага, пересохло.
Я встаю и иду на кухню. За стаканом. Какой‑то он мутный, стакан. Ну и ладно. Я отдаю его кукловоду.
– Спасибо, Ствол.
Девочка с длинными волосами говорит:
– Дэнни, а можно я сяду к тебе на коленки?
Кукловод качает головой.
– Господи. Ты опять за свое.
Дэнни Страйкер говорит:
– Давайте буянить.
Парень в широких штанах говорит:
– Седлай лошадку.
Звездочка говорит:
– Так ты дашь нам таблетки?
Дэнни Страйкер говорит:
– Секс, наркотики и рок‑н‑ролл.
Парень в широких штанах говорит:
– Ковбой веселится с подружкой в седле.
Кукловод говорит:
– Принеси нам хрустящей соломки, Ствол. Там, на кухне.
Мне уже надоело, что он мной командует, этот умник в очках.
Парень в широких штанах говорит:
– Ага, и побольше.
– Ой, Бекки. – Кукловод говорит: – Это что у тебя? Откуда?
– Джин. Нашла за диваном.
Кукловод говорит:
– Оставь мне пару глоточков.
Звездочка говорит:
– А когда будут таблетки?
Парень в широких штанах говорит:
– Ты там как, Дэнни? Нормально?
Дэнни Страйкер говорит:
– Нормально. Я же ковбой.
Кукловод качает головой:
– Ты мудак.
Дэнни Страйкер говорит:
– Иди в жопу.
Я устал, жутко хочется спать, но я не могу спать, когда на диванчике, ну, на котором мне хочется спать, когда на нем скачут все кому не лень. Я больше не буду терпеть. Сейчас я им выскажу все, что думаю.
– Слезайте отсюда. Я буду здесь спать. – Они все лежат друг на друге, на этом самом диванчике, где я собираюсь спать. Звездочка в самом низу, а на ней – этот певец из бара, а на певце – девочка с длинными волосами, она достала его золотой микрофон и вцепилась в него обеими руками, а парень, который в широких штанах, прячет бутылку виски в широченном кармане своих широченных штанов, а кукловод сидит в кресле, подлокотник которого испачкан голубиной какашкой. – Слезайте, я буду спать.
– Да, уже поздно. – Кукловод бросает сигарету прямо на ковер. – Ребята, освободите Стволу спальное место. А мы займемся реконструкцией имиджа нашего нового друга.
– И что вы будете со мной делать?
Девочка с длинными волосами говорит:
– Мы тебя модернизируем, Дэнни. Будешь у нас самым модным.
– Круто.
Кукловод говорит:
– Все в сад.
Звездочка говорит:
– В сад.
– Звездочка.
Звездочка говорит:
– Хороший был порошок, правда?
– Звездочка, – говорю. – Погоди.
– Я его не нюхала, Ствол. – Звездочка говорит: – Я его съела. Ну, как таблетки. Завернула в бумажку и съела.
– Да, я видел.
– Называется «вбомбить».
– Но, Звездочка...
Звездочка пожимает плечами. Смотрит на меня, потом смотрит на дверь. Ну, которая в сад. Через которую все выходят: и Дэнни Страйкер, и парень в широких штанах. Кукловод говорит:
– Бекки, возьми веревку и ножницы. И что‑нибудь, чем завязать глаза. И еще нож.
Девочка с длинными волосами говорит:
– Секатор брать?
Звездочка смотрит на меня. Потом смотрит на дверь.
Я говорю:
– Вы куда...
Звездочка пожимает плечами. Звездочка говорит:
– Мы будем реконструировать. В саду.
– Ага, – говорю. – А вдруг...
Все уже вышли в сад. Все, кроме Звездочки. Звездочка говорит:
– Ствол. Мне совершенно не хочется спать. Я приняла порошок. Он был очень хороший.
– Звездочка, – говорю. – А вдруг ты ляжешь, и тебе сразу захочется спать. Давай попробуем. Ложись.
– Мне не хочется спать. – Звездочка говорит: – Я иду реконструировать.
– Ага.
Я сижу на диванчике. Совсем один. Кроме меня, на диванчике только пролитое виски. И пустая бутылка от виски.
Звездочка смотрит на дверь. Туда, где выход в ночной сад. Куда ушли все.
– Это немецкий армейский спальник. – Звездочка говорит: – У меня нет аллергии.
Я пожимаю плечами. Ничего не говорю.
Звездочка выходит в сад. Закрывает за собой дверь.
Я ложусь на диванчик и укрываюсь пледом, который мне дал парень в широких штанах. Я уже не один. Тут, со мной, мертвый мальчик.
– Кто...
Мертвый мальчик заходит в комнату, раздевается, надевает пижаму и приподнимает плед. Хочет лечь рядом со мной. Он тоже будет здесь спать.
– Ты откуда...
Мертвый мальчик говорит:
– Откуда – что?
– Ты откуда пришел?
Мертвый мальчик говорит:
– С той стороны.
– С какой той стороны?
Мертвый мальчик показывает пальцем:
– С той стороны этой комнаты.
Я смотрю. Ну, куда он показывает. Только там ничего нет. Вообще ничего.
Мертвый мальчик говорит:
– Я пришел тебе рассказать о тебе. Ну, какой ты.
– И какой я? – говорю.
Мертвый мальчик пожимает плечами:
– Ну, такой.
– Такой – это какой?
– Погоди. Сейчас все узнаешь.
– Но я не хочу. – Я укрываюсь пледом почти с головой. Только макушка торчит наружу. – Не хочу знать, какой я.
– Да, не хочешь, я знаю. – Мертвый мальчик лежит рядом со мной. Мы с ним лежим на одном диванчике, под одним пледом. – Поэтому я и хочу тебе все рассказать.
– Нет, не надо ничего рассказывать.
Мертвый мальчик говорит:
– Я тебя знаю.
– Не знаешь.
– Нет знаю, Ствол. Я тебя знаю. – Мертвый мальчик улыбается. И говорит тихо‑тихо, не шепчет, а именно говорит, просто тихо: – Я знаю, чем ты занимался. И что ты сделал.
– Я ничего не сделал.
– Ты нюхал тот порошок, ну, который для носа.
– Я не нюхал.
Мертвый мальчик качает головой. Не в смысле, что нет, ты не нюхал, а в смысле, что нюхал, и это плохо, что я его нюхал, и теперь мне должно быть стыдно. Ну, за то, что я сделал.
– Зачем ты его нюхал?
– Что?
– Порошок.
– Какой порошок?
– Который ты нюхал носом.
– Каким еще носом?
– И еще ты ешь таблетки. – Мертвый мальчик рассказывает, что я сделал и что я делаю, и потихонечку отбирает у меня весь плед.
– Откуда ты знаешь?
– Я все про тебя знаю. Я тебя вижу насквозь.
– Ничего ты не видишь. Ты вообще на меня не смотришь.
– Я тебя вижу насквозь. – Мертвый мальчик говорит: – И знаю все, что ты сделал.
– Я ничего не делал.
Как‑то все странно. Так не бывает.
Мертвый мальчик говорит:
– Я все знаю, все вижу.
– Ничего ты не знаешь.
Мертвый мальчик говорит:
– И что вы делаете со Звездочкой, и как ты пихаешь в нее своего безобразника, и поливаешь ее этой белой штуковиной, когда кончаешь, и какие ты ешь таблетки, ну, да, синие и оранжевые, и как ты кормишь ими свою Звездочку. Я все вижу, все знаю.

Ну, Коробок. Ну, очень хочется


– Это неправильно, – говорю. – У нас нет вообще ничего, ни денег, ни мозгов – ничего. А теперь нет и таблеток. Это неправильно.
Звездочка говорит:
– Это неправильно.
Мы со Звездочкой снова дома. Вернее, мы рядом с домом, который мой. Сидим прямо на улице. На бордюре у дороги, которая проезжая часть. Ночью опять приходил мертвый мальчик и сказал, что он меня знает.
Звездочка говорит:
– Нет. Это неправильно.
Да, неправильно. Мы сделали все, что должны были сделать. Съездили в Вульвергемптон, нашли дом, в который Коробок говорил, что нам надо прийти, отдали таблетки ребятам, которым их надо было отдать, а эти ребята отдали нам нашу долю таблеток, и мы их съели, таблетки, и у нас ничего не осталось, и мы вернулись домой, и сидим прямо на улице, на бордюре, и у нас нет вообще ничего.
– И так всегда. – Звездочка говорит: – Сколько мы всего делаем, и что в итоге? Вообще ничего. Почему с нами такое всегда?
Я смотрю на Звездочку.
– Нет, – говорю. – Все не так. Зачем ты так говоришь? Ну, что так всегда и бывает. – Звездочка хмурится, и я уточняю: – Ты сказала, что так всегда и бывает. Но так раньше не было никогда. У нас всегда были таблетки. Коробок нам всегда давал. Каждый раз. А теперь у нас нет ничего. Такого с нами еще не бывало. Раньше.
– И так всегда.
Я смотрю на Звездочку, как на дуру.
– Нет, – говорю. – Не всегда. Такое с нами вообще в первый раз. Потому что раньше такого не было. У нас всегда были таблетки. А теперь нет. Ну, таблеток. И это неправильно. Потому что мы очень старались, и ездили в Гемптон, и сделали все, что должны были сделать, и вдруг раз – и у нас нет вообще ничего. А так не должно быть. Как будто мы сделали что‑то неправильно. А ведь мы все сделали правильно.
– Ты меня не понимаешь. – Звездочка говорит: – Когда я сказала, что так всегда и бывает, я имела в виду то, что ты сам говорил. Помнишь, что ты сказал самое первое? Когда мы только здесь сели? Ты сказал, что у нас нет вообще ничего – ни денег, ни мозгов. И я с тобой согласилась. Сказала, что с нами такое всегда. Ну, такая беда. То есть не то чтобы с самого рождения. Я не это имела в виду. Я имела в виду, что чем дальше, тем хуже. – Звездочка говорит: – Когда мы родились, у нас были мозги. Такие большие и синие. Целых два мозга. Один – у тебя, а другой – у меня. На каждого – по одному. И у нас были деньги. А потом... потом мы стали их тратить. Ну, на таблетки. И из‑за этих таблеток у нас не стало ни денег, ни мозгов. Но мы ели таблетки, и нам было классно. А теперь у нас нет вообще ничего. Ни денег, ни мозгов, ни таблеток. И это неправильно.
Она глупая, Звездочка, просто ужас, какая глупая. Я смотрю на нее. Смотрю на нее как на дуру. Потому что она и есть дура.
Звездочка говорит:
– Что ты так на меня смотришь? Ну, как на дурочку?
– Почему «как»? – говорю. Потому что она и есть дурочка. Так я ей и говорю. Поэтому я и смотрю на нее как на дурочку. А как мне еще на нее смотреть, если она и есть дурочка? – Ты и есть дурочка. – Я пожимаю плечами. – Прошу прощения. Но это так.
– Кто я?
– Дурочка.
– Почему?
– Потому что все дурочки – они дурные.
– Слушай, Ствол. – Звездочка говорит: – Что я такого сказала, что ты решил, будто я дурочка?
– Ну, то, что ты только что говорила.
– Я только сказала, что у нас все плохо, и чем дальше, тем хуже. Потому что оно так и есть.
– Звездочка, – говорю. – Все не так, как тебе представляется. Все было наоборот. Когда мы родились, у нас не было вообще ничего. Ни денег, ни таблеток, ни даже мозгов. Нас вообще не было рядом, когда раздавали мозги. Мы где‑то гуляли и все пропустили. Поэтому нас называют безмозглыми. Потому что у нас нет мозгов и вообще никогда не было. Изначально. Потому что наши мамы и папы сами ели таблетки всю жизнь и постепенно избавились от мозгов, и мы родились уже без мозгов, потому что откуда бы взяться мозгам, если их не было и у родителей. Все было плохо с самого начала. И поэтому хуже не будет. Будет лишь то же самое. Ну, что было всегда.
Звездочка качает головой.
– Нет, все не так. – Звездочка говорит: – Моя мама вообще никогда не потребляла таблетки, но всегда была дурой.
– Да, я знаю. И твой папа тоже дурак. Ты его даже вообще никогда не видела. Он сидит в тюрьме, на какой‑то там нефтяной вышке, ну, где война. Но ты не права, когда говоришь, что раньше у нас что‑то было, а потом вдруг не стало. Ну, того, что было. Потому что у нас не было ничего. Никогда. У моего папы не было ни денег, ни мозгов – вообще ничего. Ничего, кроме таблеток. И у мамика тоже. И когда я родился, у меня тоже не было ничего. Ни денег, ни мозгов, ничего. А потом я стал кушать таблетки, и у меня появилось что‑то. Таблетки. У меня они были. Таблетки. Ни денег, ни мозгов. Только таблетки. А теперь у меня нет и таблеток. И это неправильно.
Звездочка говорит:
– Это неправильно.
– И что нам делать?
Звездочка молчит. Смотрит на меня. Мы сидим на бордюре. Сидеть неудобно и жестко. Звездочка говорит:
– Надо надыбать таблеток.
– Но как...
– Вот смотри. Все очень просто. – Звездочка говорит: – Что у нас есть?
Я качаю головой.
– Ствол, отвечай. Что у нас есть?
– Ничего у нас нет.
– Правильно. Ничего. А это значит, что нам нужно где‑ то достать таблетки. Тогда у нас что‑то будет. А именно таблетки. У нас будут таблетки.
Я качаю головой.
– Звездочка, – говорю, – иногда я на тебя поражаюсь. Знаешь, что будет дальше?
– А что будет дальше?
Я объясняю:
– Когда мы достанем таблетки, мы их сразу съедим. И у нас опять ничего не останется. То есть вообще ничего. Ни денег, ни мозгов. Ни таблеток. Потому что мы их съедим, и их больше не будет.
– Ага. – Звездочка говорит: – Но смотри, как еще можно сделать. Сейчас у нас нет ничего. И снова не будет вообще ничего, если мы раздобудем таблетки и их съедим. Значит, нужно добыть таблетки, а есть их не нужно. И тогда у нас будут таблетки.
Я качаю головой. Она уже начинает меня утомлять. Ну, как можно быть такой дурой?!
– Звездочка, – говорю. – Когда у тебя есть таблетки, но ты их не ешь, то какой в этом смысл? Что они есть, что их нет – все едино.
Звездочка задумчиво чешет затылок.
– Смотри, как еще можно сделать. И по‑другому – уже никак. Это будет уже последнее, что мы с тобой сможем сделать. Вот смотри. Сейчас у нас нет ничего. И снова не будет вообще ничего, если мы раздобудем таблетки и их съедим. Но будет один промежуток времени, когда они у нас будут – таблетки. Сразу после того, как мы их раздобудем, но еще до того, как съедим. – Звездочка говорит: – И вот в этот самый промежуток, пока мы их не съели и они у нас есть, надо будет раздобыть еще таблеток. Про запас. И когда мы съедим те, первые, которые достанем сначала, у нас останутся те, что в запасе. А потом... – Звездочка говорит: – Потом, когда снова наступит такое время, ну, как сейчас, когда у нас ничего не будет, мы съедим те таблетки, которые из запаса. Ну, которыми мы запасемся, когда у нас уже будут таблетки.
– То есть мы будем есть их все время. И такого не будет, чтобы у нас их не было вообще.
Звездочка кивает:
– Ага.
Звучит очень даже разумно.
– Да. – Звездочка говорит: – Мы будем есть их все время.
– Ну хорошо, – говорю. – С таблетками все более‑менее понятно. Непонятно другое. Как мы добудем таблетки, если у нас нету денег? И где добыть денег? Ну, чтобы достать таблетки? У меня скоро мозги расплавятся.
Звездочка смотрит на меня. Я уже знаю, что, когда она смотрит вот так, это значит, что она сейчас скажет что‑то такое, что мне стоит послушать, если мне хочется достать таблетки. Потому что она сейчас скажет такую вещь, что мне сразу станет понятно, где и как мы достанем таблетки. Ну, чтобы они у нас были.
– Тогда давай сделаем так. И это будет уже точно последнее, что мы с тобой сможем сделать. – Звездочка говорит: – Что мы сделали, когда нам хотелось таблеток в последний раз?
Это просто, и я отвечаю, не думая:
– Мы пошли к Коробку.
– И что он сделал?
– Он дал нам таблеток. Но нам пришлось ехать в Вульвергемптон, чтобы отдать их тем людям. Ну, которым мы их отдали.
– А эти люди нам что‑то дали? – Звездочка еще не закончила.
– Да, – говорю. – Дали таблетки. И еще порошка для носа.
Звездочка кивает:
– Все правильно. Я об этом и говорю.
– Тогда пойдем к Коробку.
Мы со Звездочкой поднимаемся по узкой оранжевой лестнице. Одной рукой я держусь за перила, другой держу Звездочку за руку. Мы стоим, держась за руки, под лампочкой на лестничной клетке, которая сейчас не горит, потому что на улице день. Мы уже прошли через дверь, но это была дверь подъезда. Та, которая снаружи. А моя дверь – внутри. Мы стоим перед этой дверью, которая оранжевая. Перед дверью в мою квартиру. Где мой ключ, кстати?
– Она заперта, – говорю. – А где ключ?
– Это же твоя квартира. – Звездочка говорит: – Я тут вообще ни при чем. Если ключ не у тебя, тогда я даже не знаю, где он может быть.
Я проверяю все карманы в джинсах.
– Звездочка, – говорю. – Ты все‑таки посмотри у себя. Когда мы ехали в поезде и занимались там безопасным сексом, ну, в туалете, мы потом перепутали джинсы. Может, мой ключ перепутался тоже и случайно попал к тебе?
Звездочка проверяет карманы в джинсах, но ключа не находит. Она качает головой. Нет, у нее нет моего ключа. Звездочка говорит:
– Посмотри у себя сверху.
Я смотрю у себя сверху. Заглядываю под футболку, которая синяя.
– Нет, – говорю. – У меня его нет.
Звездочка говорит:
– Посмотри еще раз. Вдруг он за что‑нибудь зацепился?
Я смотрю еще раз.
– Нет, – говорю. – У меня его нет.
– Он должен быть у тебя. – Звездочка говорит: – Это же твоя квартира. Значит, и ключ от нее – у тебя.
– Ты говорила, что это твоя квартира.
– Это я так шутила. – Звездочка говорит: – Это твоя квартира. И ключ – у тебя.
– У меня его нет.
– Посмотри еще раз.
– Хорошо. – Я еще раз заглядываю под футболку, которая синяя. Как раз как мне нравится. – Нет, – говорю. – Нету там никакого ключа. Только я.
– Ты хорошо посмотрел? Он, наверное, за что‑нибудь зацепился.
Я смотрю на нее. – Ты это уже говорила, – Я много чего говорила.
– Но это ты повторила дважды. Ну, что он зацепился. Только он не зацепился, я два раза смотрел. Посмотри у себя. Кажется, я отдавал ключ тебе. Чтобы он не потерялся. Потому что я вечно его теряю.
Звездочка качает головой. Но все же заглядывает себе под футболку, которая оранжевая. Она оттягивает футболку и смотрит на свои грудки, которые у нее не большие, но и не маленькие. Как раз как мне нравится.
– Ой, вот он. Ключ. – Звездочка говорит: – Он действительно был у меня.
Ключ подходит к двери, и дверь открывается.
Вот моя комната. Длинная, узкая и синяя. Я тут не был уже сто лет. Занавески – оранжевые, как апельсиновый сок с газировкой, который как будто стекает по окну, а ковер на полу – синий, и стены тоже синие. Здесь – все мои вещи. У меня их немного, но кое‑что есть.
Вот, например, моя книжка. В ней нарисованы зверюшки, но не как настоящие, а как в мультфильмах. Это детская книжка, я знаю. Ну, для детей. Но у меня просто нет времени на взрослые книжки.
А вот кассета для магнитофона. Теперь такие давно не делают, но у меня до сих пор сохранилась. На одной стороне сверху написано: «Хэппи хардкор». На другой стороне: «Дарксайд»[2]. Мне не на чем ее слушать. Ну и что? У Звездочки нет вообще ни одной кассеты.
Это моя поделка. Рыбки, вырезанные из бумаги и подвешенные на ниточках.
Это мое письмо. Я его еще не читал. Оно от мамы. Я знаю, что оно от мамы, потому что я знаю, как она пишет слова. Ну, как они выглядят. На конверте она написала: «Терпение кончается. Просьба выслать еще терпения». Она смешная. Ну, моя мама. Очень смешная.
Это Клоун Подушкин Налог, или просто Подушкин. Мой медвежонок. Но не настоящий, а плюшевый. Он замечательный, правда? Мы с ним спим – мы со Звездочкой.
Это мой свитер. Он синий. У него есть две дырки. Одна большая, куда я сую голову, и одна маленькая. Ее прожгло угольком от косяка. Ну, с веселой травой.
Это мертвый мальчик. Он преследует меня повсюду. Он все знает. Все, что я делаю. И о чем думаю. Он мертвый, но любит поговорить. И его не заткнешь.
– Уходи, – говорю я ему.
Но он не уходит. Никуда не уходит.
Это мои свечи. Они красивые, правда? Синие, которые пахнут черникой. И оранжевые, которые мне подарила Звездочка. Они пахнут апельсиновым соком с газировкой.
А это пакетик с таблетками. То есть просто пакетик. Потому что таблеток уже не осталось.
* * *
Надо придумать подробный план, что нам делать, чтобы, когда мы начнем есть таблетки все время и у нас больше не будет таких периодов, когда мы не будем их есть, то есть мы будем их есть постоянно отныне и впредь, так вот надо придумать подробный план, что нам делать, чтобы все было правильно и чтобы ничего не испортить. Потому что нам вовсе не хочется все испортить. Ну, то есть по жизни. Но мы ничего не испортим. Мы знаем, что надо делать. Надо придумать подробный план. Чем мы сейчас и занимаемся. Пишем список, чтобы, когда мы начнем есть таблетки все время, и начнем все забывать, и поймем, что мы делаем что‑то не то, мы просто посмотрим, что там написано в списке, и будем делать, как там написано. Мы печатаем его на машинке, ну, список. У меня есть старенькая пишущая машинка. Это наш первый список. Раньше мы не писали таких важных списков. И там написано вот что:
ЧИВО НАМ НАДА ДЕЛАТЬ  
И КАК ЭТО ДЕЛАТЬ ЧТОБЫ  
НИЧИВО НИ ИСПОРТИТЬ  
1. Вставать по утрам. Ни по ночам.
2. Кушать 3 раза в день. 1 раз утром, 1 раз днем и 1 раз на полдник. Здаровая пища лучше всево. Можно есть все что есть но здаровая пища – лудше.
3. Ходить в магазины. Покупать, чиво покушать.
У КОРОБКА брать не таблетки, а деньги; но и таблетки тоже.
4. Ходить на работу. Делать, что скажет КОРОБОК.
5. И чтобы он за это платил.
6. Как обращатся с вещами – читай инструкцию прилепленую к вещи.
Там все написано.
Мы пишем инструкции, как обращаться с вещами, и приклеиваем их на вещи, для обращения с которыми нужна инструкция. Лепим их скотчем. Только Звездочка называет его не скотчем, а липкой лентой. Даже не липкой, а хлипкой. Она вообще очень смешно называет предметы.
И поэтому кажется, что предмет, который она называет совсем по‑другому, то есть не так, как его называют другие, потому что он так называется, это уже не совсем тот предмет. Ну, который был раньше, когда его называли правильно. Как будто вещи меняются, если назвать их не так, как они называются. Первая вещь, для которой мы пишем инструкцию, – это шторы. В инструкции написано вот что:
ШТОРЫ (или еще ЗАНАВЕСЗКИ)
ВСЕ ОЧЕНЬ ПРОСТО
Их открывают когда за окном свитло, и закрывают, когда тимно.
А эту инструкцию мы прилепили на дверь. Вообще‑то это инструкция на дверь в подъезд, ну, которая снаружи, но туда мы решили ее не лепить, потому что ее там сорвут. Поэтому мы прилепили ее на дверь, которая внутри.
ДВЕРЬ
Остарожно!!!
Дверь – это самое важное. Если ее не закрыть сюда будут ходить всякие нехорошие люди. И чернакожые тоже. Поэтому закрывайте пожалуста дверь. ПРИВЕТ
Последнее слово дописала Звездочка. Она хотела написать чего‑то еще, ну, побольше, но я ей не дал. Когда Звездочка начинает чего‑то писать, получается полная ерунда.
Кровать. Очень полезная вещь. В нее ложатся когда надо спать и встают когда просыпаются.
Смотри пункт 1. в большом списке который мы написали.
Там есть место для Клоуна Подушкина и еще для Звездочки (и еще для меня).
А еще мы узнали одну интересную вещь, пока писали инструкции, как обращаться с вещами: есть инструкции простые, а есть – очень сложные. Вот, например, очень сложная:
КАК ГОТОВИТЬ ЕДУ  
1. Есть еда которую можно есть прямо так, а есть которую надо готовить. Еду которую надо готовить готовят на плите.
Вот как это делаеться:
2. Если это сосиськи (а это навирняка сосиски) или что‑то другое что нужно готовить на гриле, это готовится так: Повернуть круглую ручку на которой написано «гриль» чтобы стрелочка смотрела на цыфру 5, потом открыть гриль и положить сосиски на металическую решотку.
Не есть сосиски пока они не приготовятся, а то заболит жывот и будит плохо.
3. Если это суп или что‑нибудь житкое и его нужно готовить в кострюле: налить суп (или что‑нибудь житкое) в кострюлю и включить плиту ту камфорку, на которой стоит кострюля. Там есть картиночки рядом с ручками и сразу панятно какая ручка – от какой камфорки. Нада включить правильную камфорку повернуть ручку на цыфру 5.
4. Если это пирог или что‑то похожее на пирог его надо готовить в духовке. Духовка – это такой большой шкафчик внизу под камфорками. Его тоже надо включить.
Мы составили инструкции для всего: для стиральной машины, для холодильника, раковины и унитаза. И прилепили их скотчем, который липкая лента.
Когда что‑то делаешь, проблема в том, что ты вроде бы знаешь, как обращаться с вещами, то есть ты абсолютно уверен, что знаешь, но когда начинаешь с ними обращаться, они вдруг становятся совершенно другими – не такими, как были раньше, – и получается, что ты уже ничего не знаешь. И так происходит почти всегда. Конечно, есть исключения. Например, Коробок. Коробок, он всегда остается таким же, каким и был, и если его попросить дать таблетки, он даст таблетки. Поэтому мы со Звездочкой всегда знаем, где взять таблетки. У Коробка.
Звездочка говорит:
– Ну чего, Коробок?
Мы со Звездочкой снова у Коробка. Сидим на его одеяле, у него на кровати. В этот раз мы точно знаем, что это именно одеяло, ну, под чем мы лежали на вечеринке. Тогда мы думали, что лежим под пакетом с таблетками. Так оно и было в каком‑то смысле. Потому что тогда мы наелись таблеток, а потом Коробок дал нам еще. Но сейчас все не так. Сейчас все по‑другому. Потому что мы знаем, что это именно одеяло, и потому что мы не ели таблетки.
Звездочка говорит:
– Ну чего, Коробок?
Коробок не говорит ничего.
Звездочка говорит:
– Как у тебя настроение?
Коробок ничего не говорит.
Звездочка пробует еще раз:
– Как настроение, Коробок?
Мы сидим у него на кровати. В его спальне, в его квартире. У него очень хорошая спальня. И квартира тоже хорошая.
Звездочка говорит:
– Мы вот решили зайти к тебе в гости. Узнать, как у тебя настроение, и вообще.
Настроение у него явно плохое. Он смотрит на нас. Потом смотрит в зеркало, ну, такое – с подсветкой, в светящейся рамке. Коробок смотрится в зеркало и красит ресницы. Специальной щеточкой для ресниц.
– Мы пришли к тебе в гости. – Звездочка говорит: – Узнать, как у тебя настроение.
С Коробком так всегда. Если он сосредоточен и смотрится в зеркало, он вообще ничего не слышит, что ты ему говоришь.
Звездочка говорит:
– Вроде нормальное настроение. Да, Коробок?
Коробок качает головой. Он молчит, ничего не говорит.
Я тоже молчу. Когда он такой – ну, такой, как сейчас, – его лучше не трогать. И поэтому я молчу.
Звездочка говорит:
– Может, дашь нам таблетки?
Коробок не говорит ничего.
Мы со Звездочкой сидим у него на кровати. Сложили руки на груди и сидим. Мы все время так делаем, пока ждем, что Коробок даст нам таблетки, когда он заставляет нас ждать. А он всегда заставляет нас ждать, когда мы просим у него таблетки, и еще он сидит перед зеркалом и наводит на себя красоту. Ну, чтобы быть красивым.
Звездочка смотрит на меня. Мы сидим на кровати у Коробка, на его одеяле. Оно белое – одеяло. И не застелено покрывалом. И мы сидим прямо на нем. Звездочка говорит:
– Он что, так и будет молчать?
– Ну...
Я пожимаю плечами.
Коробок встает с кресла, на котором написано: «Директор театра». Встает и идет к двери. Он куда‑то ушел, и его больше нет.
– Ствол, он ушел. За чем он пошел, как ты думаешь?
– Я не знаю. Может быть, за таблетками.
Звездочка тоже встает, и идет к двери, и выглядывает за
дверь. Там, за дверью, гостиная. Куда ушел Коробок.
– Звездочка, – говорю. – Ты за ним не ходи. А то он рассердится. Ну, если за ним пойти. Он сказал, чтобы мы тут сидели и вели себя тихо.
Звездочка хмурится, как будто ей сделали выговор. Собственно, так и было.
– Иди сюда, – говорю. – Сядь и сиди. А то мы вообще ничего не получим. Никаких таблеток.
Звездочка смотрит на дверь, которая чуть приоткрыта.
– Смотри, Ствол. Он раздевается. Снимает платье.
– Звездочка, это нехорошо. Ну, подсматривать за человеком. Он вообще у себя дома, но мы сидим в его спальне, и он поэтому ушел в гостиную, чтобы переодеться. В другую комнату. Он очень стеснительный, да. Потому что большой.
– Смотри. – Звездочка говорит: – У него безобразник весь черный.
– Потому что он сам чернокожий.
Мертвый мальчик говорит:
– Это в порядке вещей.
– Замолчи.
Звездочка говорит:
– Что?
Она не слышит мертвого мальчика. Она слышит только меня.
– Ничего, – говорю.
Звездочка все еще подсматривает за Коробком. Она не видит мертвого мальчика, его только я вижу и больше никто, а Звездочка видит лишь Коробка и его безобразника, который черный.
– Ой, какой он большой.
– Звездочка, – говорю. – Я вообще на него не смотрю. Я же не голубой, как некоторые, не будем показывать пальцем.
– Я тоже не голубой. – Звездочка говорит: – Я вообще девушка. Девушка, которая подглядывает за парнем, она не голубой... то есть не голубая. Ой, какой у него безобразник. Как музыкальный инструмент.
– Звездочка.
Звездочка говорит:
– В первый раз вижу такой большой.
Я качаю головой. Она прямо какая‑то извращенка.
Звездочка говорит:
– Ему, наверное, тяжело. Ну, таскаться с таким большим.
– Звездочка, – говорю. – Сядь на место.
Звездочка садится на место, ну, на кровать, где сидела.
Коробок входит в спальню, он совсем голый. На нем – только шляпа и боа. Боа‑констриктор на шее.
– Ой, Коробок. – Звездочка говорит: – Я вижу, что у тебя нет карманов. Но... ты принес нам таблетки?
Коробок пожимает плечами, которые черные.
– Звездочка, – говорю. – Не приставай к нему.
– Я пытаюсь не смотреть на его безобразника.
– Тогда не смотри. Он тебе ничего не сделает. Ну, то есть ничего плохого. Прости, Коробок. А ты, Звездочка, просто сиди и помалкивай. А то я больше тебя никуда не возьму. Ты – как ребенок. А я как будто гуляю с ребенком, которого нельзя брать с собой. Никуда. Так что сиди и помалкивай.
Коробок накладывает румяна. Сидит перед зеркалом в своем кресле, на котором написано: «Директор театра». Смотрит на себя в зеркало и не смотрит на нас со Звездочкой. Мы с ней молчим, не говорим вообще ничего. Звездочка кашляет в кулак. Коробок смотрит на Звездочку, будто хочет ей что‑то сказать. Что‑то типа: «Ты что, хочешь таблеток?» Или: «А не пойти бы тебе восвояси?» Но он молчит, ничего не говорит. Только накладывает румяна.
Звонит телефон. Он не здесь, ну, не в спальне. Он звонит в гостиной. Коробок идет отвечать на звонок.
Звездочка говорит:
– Он, наверное, пошел за таблетками.
– Нет, – говорю. – Он пошел подойти к телефону.
– Он пошел за таблетками, да?
– Звездочка. Если ты думаешь, что мир вращается вокруг тебя, тогда я тебя огорчу. – Я качаю головой. – Он вращается вокруг солнца.
– Меня не волнует, вокруг чего он вращается. Главное, чтобы были таблетки.
Мы сидим в спальне у Коробка. На его одеяле, которое на кровати. Сидим и хотим таблеток, ждем, когда Коробок вернется и даст нам таблетки, он может вернуться в любую минуту. Звездочка встает с кровати.
– Звездочка, – говорю. – Сядь на место.
Звездочка говорит:
– Я просто хочу посмотреть, идет он уже или нет.
– Он еще не идет. Ты же слышишь, он разговаривает по телефону. Дай человеку спокойно поговорить.
Звездочка говорит:
– Я только быстренько посмотрю.
– Ну хорошо. Только быстренько.
Если ей что уперлось, ее уже не переубедишь.
Она быстренько смотрит и возвращается. Забирается на кровать, прыгает, как ребенок, и громко смеется. Она смешная, ну, Звездочка. Смеется прямо как ребенок, который скушал таблетки.
– Ну что? – говорю. – Он идет?
– Нет.
– Я же тебе говорил. Он сейчас разговаривает по телефону. А ты совсем глупая, да.
– Я еще раз посмотрю. – Она идет к двери и смотрит еще раз. – Он идет, он идет.
Он уже не идет. Потому что уже пришел. Коробок закрывает дверь и садится в свое кресло, на котором написано: «Директор театра». Берет румяна. Накладывает их на щеки.
Звездочка говорит:
– Коробок, что за фигня? Мы думали, ты пошел за таблеткам и.
– Это папа звонил. – Коробок говорит: – Придет ко мне в гости. Сегодня вечером.
– Так что там с таблетками? – Звездочка уже даже не говорит, а кричит: – Или ты, может быть, думаешь, что мир вращается вокруг тебя одного?
– Вопросы вселенских масштабов мы обсудим потом, когда папа уйдет. Не хочу портить себе настроение перед ужином с папой. – Коробок говорит: – Оно у меня и без того испорчено.
Звездочка хмурится. А потом говорит:
– А почему у тебя портится настроение из‑за таблеток? По идее, бывает наоборот.
– Слушай, не умничай, ладно?
Звездочка говорит:
– А что мы тогда будем делать?
– Посмотрим мультики. – Коробок говорит: – Пойдемте в гостиную.
Мы сидим перед большим телевизором, который действительно очень большой, и смотрим Отвязного Мыша. Все мультики про Отвязного Мыша всегда начинаются одинаково. Мышонок, которого зовут Отвязный Мышь, бежит по комнате. Он бежит, и бежит, и бежит мимо мебели, но кажется, что мышонок бежит на месте, а движется мебель, и мебель все время одна и та же. Комната тянется и тянется, как будто она очень длинная. Но она никакая не длинная, просто мультяшная. Музыка играет так: бумс‑бумс‑бумс. Трам‑пам‑пам. Бумс‑бумс‑бумс. Комната движется мимо Мыша, Мышь бежит мимо комнаты. Бумс‑бумс‑бумс. Мышь убегает, кот его догоняет. Заставляет Мыша убегать. Трам‑пам‑пам. Бумс‑бумс‑бумс. Мышь бежит очень быстро, быстро перебирает лапками, и поэтому кажется, что это не лапки, а как будто колесики. Как будто мышонок едет на Колесиках. Только они – не колесики. Они – его лапки. И он бежит. Мимо комнаты. Кот его догоняет и тоже бежит мимо комнаты. У кота очень голодный вид. Усы топорщатся во все стороны, усы тоже голодные – очень. Сразу видно, что кот хочет слопать Мыша, за которым гоняется и не может поймать. Потому что Мышь хорошо убегает, и кот не может его догнать.
Мышу уже надоело бегать. Его укачало от бега, его тошнит. Отвязный Мышь достает из кармана пузырек с таблетками. Как бы из брючного кармана, только на нем нету брюк. Карман – он прямо на задней лапе. Отвязный Мышь достает из заднелапного кармана пузырек с таблетками. На пузырьке – этикетка. На ней написано: «Таблетки от укачивания». Отвязный Мышь принимает таблетки. Теперь его не тошнит. Он бежит дальше.
Бумс‑бумс‑бумс. Трам‑пам‑пам. Бумс‑бумс‑бумс.
Входит тетенька‑домоправительница. На экране – только ее ноги. Тела и головы не видно. Они всегда за экраном. Ее головы никогда не видно. Она не вмещается в экран. Это мультфильм про зверей, и целиком видно только зверей. Тетенька‑домоправительница заворачивает за угол. Вернее, ее ноги заворачивают за угол. Они в розовых шлепанцах, ноги. На шлепанцах – узор из цветочков. Кстати, ноги воняют. Запах идет от экрана. Это не просто телевизор, а телевизор, передающий картинки и запахи. Самой последней модели. Ноги воняют, и запах идет от экрана. Ноги заворачивают за угол. Мышь проносится мимо ног. Тетенька‑домоправительница визжит, потому что боится мышей. Кот проносится мимо ног. Тетенька‑домоправительница кричит на кота. Кричит, чтобы он прибил мышь. Кота зовут Ку‑клукс‑кот. Он гоняется за Мышом. Если Ку‑клукс‑кот поймает Мыша, тогда он точно его прибьет. Но такого не было еще ни разу, чтобы кот поймал Мыша.
Кот ни разу еще не поймал Мыша. Мышь убегает. Бумс‑ бумс‑бумс. Трам‑пам‑пам. Бумс‑бумс...
Паф.
Паф.
Отвязный Мышь достает пистолет и стреляет в кота. Стреляет два раза: в колено и в грудь. После пули в колено кот прекращает бежать. Останавливается на месте. А после пули, которая в грудь, у него останавливается сердце. Кот умирает. Теперь он мертвый. Ку‑клукс‑кот умер.
Он лежит на полу. Мышь подходит к нему. Прячет пистолет в норку, которая под полом. Там он будет надежно спрятан, и никто его не найдет. И вообще никто даже не догадается, кто это стрелял. Ну, что это был мышонок. Эти, которые с ананасами на головах, придут в полное недоумение. Да, именно туда они и придут. Отвязный Мышь улыбается, очень довольный собой. Да, он доволен собой. Ну еще бы. Он так ловко все провернул. Отвязный Мышь вытирает передние лапы о брюки, которых нет. Стоит, смотрит на мертвого кота. Стоит, уперев лапы в боки, которые коричневые и мультяшные. Водит языком по щеке, ну, изнутри. Щека смешно оттопыривается. Отвязный Мышь смотрит на мертвого кота. Восхищается своей работой, проделанной мастерски. На этот раз гадский кот точно мертв. То есть по‑настоящему. Без дураков. Он уже больше не встанет. На этот раз все получилось.
У них с котом так всегда. Каждый раз. Отвязный Мышь издевается над котом как может. Делает с ним всякие штуки, с котом. Например, кот засыпает под гладильной доской. Мышь забирается на гладильную доску и скидывает утюг прямо на голову коту. Кот просыпается. На голове растет шишка. Она ярко‑розовая и растет быстро‑быстро, ну, как в мультфильмах. И вырастает до самой гладильной доски, которая у кота над головой. Мышь сходит с доски и встает прямо на шишку. Теперь шишка растет уже вниз. Мышь опускается вниз вместе с шишкой, как будто едет на лифте. Потом Мышь спрыгивает с котиной головы и убегает. Кот бросается вдогонку. Мышь выбегает на улицу, в сад. Обегает вокруг дома и опять возвращается в дом. Кот бежит следом. Вокруг дома – и в дом. Потому что он гонится за Мышом. Мышь бежит под гладильной доской. Кот налетает с разбегу на доску и глотает ее целиком. Теперь он становится той же формы, какой была гладильная доска. Обычно так все и бывает. Что‑то типа того. Ну, что Отвязный Мышь делает с бедным котом.
Но догадайтесь, что происходит потом. Кот уже снова нормальный. Не как гладильная доска, а как самый обычный кот. Ну, то есть мультяшный. Причем он себя чувствует вполне бодро. И снова несется вдогонку за Мышом.
Вот что Отвязный Мышь делает с котом. Всякие хитрые каверзы. Только он зря старается. Что он только не делал с котом, но коту никогда ничего не делается. Кот всегда в полном порядке. И Мыша это бесит. Он уже начинает бояться, что он какой‑то совсем глупый Мышь. Другие мыши над ним смеются. Одна девочка‑мышь называет его педерастом. Говорит, что он никакой не мужчина, что не может справиться с каким‑то убогим котом. Девочка‑мышь надувает губки и качает головой. Говорит, что такому она не даст. То есть она этого не говорит, в смысле, вслух, но ее язык жестов говорит сам за себя. Такому придурку она не даст. Даже, мол, и не надейся. Пока не прибьешь этого урода‑кота, тебе ничего не обломится, ни вот столечко.
Так что Отвязный Мышь идет к другу. В мультике этого нет, просто я догадался. Он идет к другу, и друг дает ему пистолет. А иначе откуда бы он взял пистолет, ну, из которого стрелял в кота? Да, именно так все и было. Отвязный Мышь пришел к другу. За пистолетом. У него было важное дело: убить кота. А то что бы он ни делал с котом, ну, Отвязный Мышь, коту никогда ничего не делается. И поэтому надо его убить. Из пистолета. Очень важное дело. И, конечно, под это дело друг дал ему пистолет. Вот как все было.
Отвязный Мышь очень доволен собой, это видно по его морде. У него все получилось. Он стоит, уперев лапы в боки, которые коричневые и мультяшные. Смотрит на мертвого кота, которого только что застрелил. Пахнет кровью. Это вполне настоящий запах котиной крови. Запах идет от экрана. В крови плавают волоски шерсти.
А потом входит тетенька‑домоправительница.
Тетенька‑домоправительница смотрит на мертвого кота. Кот совсем мертвый. Тетенька‑домоправительница застывает на месте и не верит своим глазам. Как такое могло случиться?! Она любила кота, очень даже любила. С тех пор, как умер ее муж. Какой жестокий и несправедливый мир. А потом она видит, как Мышь лижет кровь, вытекающую из кота, ну, который убитый и мертвый. Это инстинкт, и он есть у любого живого животного: слизывать кровь, вытекающую из другого животного, которое мертвое.
Звездочка говорит:
– Если кот умер, тогда больше некому гоняться за мышкой.
– Да, – говорю. – Без кота получается полная ерунда, и я больше не буду смотреть эти мультики.
Звездочка говорит:
– Хотя этот мульт был смешной, правда, Ствол?
– Да, – говорю. – Этот – да. Но теперь, без кота, будет уже не смешно.
Коробок встает с кресла, оно очень удобное, кресло, сделано из металла и пластика, причем пластик – прозрачный, и там, внутри, – разноцветные перышки, которые видно. Очень красивое кресло. Коробок встает и говорит:
– Это последняя серия в сериале. Продолжения уже не будет. – Коробок говорит: – Вы что, ребята, газет не читаете?
Я качаю головой.
– Нет, – говорю. – Не читаем.
Мы со Звездочкой сидим на диване, он из прозрачного пластика, и поэтому видно, что там внутри. Внутри – вода, а в воде – пузырьки. Вода с пузырьками видна, потому что диван весь прозрачный. Мы только что посмотрели мультик.
Звездочка говорит:
– У нас нету времени на газеты.
– Пойдемте в спальню. – Коробок говорит: – И чем вы таким занимаетесь, что у вас нет времени на газеты?
– Не знаю. – Звездочка говорит: – Но у нас есть чем заняться.
Коробок идет в спальню. Мы со Звездочкой – тоже.
Коробок говорит:
– Например?
Звездочка пожимает плечами. Садится на одеяло, которое на кровати, и говорит:
– Ну, так. Всяким разным.
– Да, – говорю. – Всяким разным. Едим таблетки и все такое. Но мы не просим таблеток, совсем не просим. Правда, Звездочка? Мы зашли просто так, поболтать. Скажи, Звездочка.
Звездочка говорит:
– Ага. Мы ничего не просим, ты не подумай.
– Мы просто зашли к тебе в гости.
Звездочка говорит:
– Просто так, поболтать.
– Кстати, насчет поболтать. – Коробок говорит: – Я вас очень прошу, ребята, когда здесь будет мой папа и, кстати сказать, младший брат, если кто‑то из вас заговорит о таблетках или о чем‑то, так или иначе связанном с таблетками, я убью вас обоих. И ваших родителей заодно.
Я сажусь на кровать рядом со Звездочкой.
– И Клоуна Подушкина.
Звездочка говорит:
– Нет, Ствол, не надо Подушкина. Он же вообще ничего не сделал.
Это мы с ней так шутим.
– А вы, кстати, берите с него пример. И вообще ничего не делайте. – Коробок говорит: – Просто сидите, молчите и ешьте салат.
Звездочка говорит:
– То есть мы остаемся на ужин?
Коробок говорит:
– Ну, если у вас нет других планов на вечер.
– Нет, у нас нет. Правда, Звездочка?
Звездочка говорит:
– У нас нет планов еще лет на десять. Мы вообще ничего не планируем, только кушаем таблетки.
– Вот это меня и пугает. – Коробок говорит: – Вы, ребята, совсем головой повернулись на этих таблетках. И поэтому я повторю еще раз. Если кто‑то из вас упомянет сами знаете о чем, когда здесь будет мой папа... И младший брат...
– Мы не будем их упоминать. – Звездочка качает головой. – Мы не скажем ни слова о... э... ну, ты знаешь, о чем.
– Я хочу, чтобы вы поняли. – Коробок говорит: – Слушайте очень внимательно...
Звездочка говорит:
– Да мы слушаем, слушаем.
– Читайте по губам...
Звездочка говорит:
– У нас нет времени, чтобы читать.
– Если. Кто‑то из вас. Упомянет. Наркотики. Любые наркотики, независимо от формы впуска. Когда здесь будет мой папа. И младший брат. Я лично позабочусь. О том. Чтобы вам уже никогда. Не понадобились. Наркотики. Одно только упоминание. О таблетках. И вы не съедите. Уже ни одной таблетки. Все понятно?
Звездочка говорит:
– Убери эту штуку.
– Он не заряжен. – Коробок опускает пистолет. Он весь черный, ну, пистолет. – Это я просто подчеркиваю важность сказанного. Чтобы вы поняли, что я не шучу.
Звездочка говорит:
– Он такой невоспитанный.
– Ты лучше слушай, что он говорит, – говорю я Звездочке. – Это важно. И делай, как он говорит. Чтобы ничего не испортить.
– Я ничего не испорчу, Ствол. И ничего не скажу, что нельзя говорить. Я же все понимаю, если про что‑то нельзя говорить, я и не буду. И потом, он все равно не сможет сделать так, чтобы мы не ели таблеток. – Звездочка говорит: – Он не единственный человек, который может достать таблетки.
Коробок говорит:
– У меня в этом деле обширные связи.
Звездочка хмурится.
– Да, очень даже обширные. Вы себе даже не представляете. – Коробок говорит: – Вы вообще знаете, что такое картель?
Звездочка пожимает плечами.
Я тоже не знаю.
– Не стоит. Недооценивать. Силу. Голого чернокожего лондонца.
Звездочка пожимает плечами.
– Да я, собственно, ничего и не сказала.
– Хорошо. – Коробок встает. – Ладно, пора одеваться к ужину.        
Коробок открывает шкаф. Шкаф – тоже прозрачный, как будто стеклянный, а все, что в шкафу, – как вода за стеклом. Коробок открывает стеклянную дверцу. И все, что в шкафу, высыпается наружу, как будто вода выливается и течет. Коробок шарит руками в воде, которая не вода, а одежда, выпавшая из шкафа, – выбирает, чего надеть. Достает что‑то такое блестящее и красивое. Держит двумя руками. Это платье. Очень красивое. Коробок говорит:
– Посмотрите.
Звездочка встает с одеяла, которое белое. Подходит поближе, чтобы посмотреть.
– Ой, какое красивое.
Коробок говорит:
– Какой у тебя размер, Звездочка?
– Такой же, как у Ствола. – Звездочка говорит: – Только меньше.
– Только у нее попа больше.
Звездочка говорит:
– И еще у меня есть грудь.
Коробок улыбается:
– Да, я вижу.
Звездочка говорит:
– Я могу надеть, что хочу?
Коробок кивает:
– Если оно презентабельно.
Звездочка роется в вещах, вылившихся из шкафа. Берет, вертит в руках и кладет на место. Там есть синие вещи и есть оранжевые. А есть и не синие, и не оранжевые. Звездочка хочет чего‑нибудь оранжевое. Она рассматривает все оранжевое, что есть.
– Ой, какие красивые.
Коробок говорит:
– Выбери что‑нибудь и примерь.
Звездочка выбирает все вещи, которые оранжевые. Прикладывает к себе спереди и на попе, смотрит, подойдет или нет. Нет, это будет велико. Ой. Какое хорошее. Но опять велико. Звездочка бросает вещи на пол. Они оранжевые, как апельсиновый сок с газировкой. Как будто кто‑то разлил на полу апельсиновый сок. Оранжевая шляпка, оранжевое платье, оранжевые носки.
– Ты тоже, Ствол, выбирай. – Коробок улыбается. – А то Звездочка выступит вся из себя красивая, а ты вроде как не при деле.
Звездочка говорит:
– А почему мне нельзя выступать? Я хочу выступить.
Коробок хмурится. Кажется, он не совсем правильно
ее понял.
– Она имеет в виду, что ей хочется покрасоваться. – Я тоже встаю с кровати. – Звездочка, ты, если хочешь, красуйся.
– Можно, да? – Звездочка говорит: – Да, Коробок? Можно?
– Да сколько угодно. – Коробок говорит: – Главное, сиди и помалкивай.
Звездочка говорит:
– А как же речь после ужина? Я хочу сказать речь.
– Ну, если без этого действительно не обойтись. – Коробок говорит: – Только коротко. И только после того, как уйдут папа с братом. А пока они будут здесь, вам вообще не обязательно ничего говорить.
– Я ничего не скажу. Ни единого слова. – Звездочка делает вид, что закрывает рот на застежку‑молнию. Ну, как спереди на брюках.
Я нахожу себе брюки. Синие брюки. И еще – смокинг. Он тоже синий. И галстук‑бабочку. Тоже синий. И синюю рубашку.
Коробок говорит:
– Эта штуковина явно тебе велика.
– Что? – говорю. – Рубашка?
– Нет. Галстук‑бабочка. – Коробок смеется. Похоже, у него хорошее настроение. – У тебя лицо узкое, он его шире раза в полтора.
Мы со Звездочкой и Коробком стоим на крыльце у подъезда. Коробок поправляет свой галстук‑бабочку, который черный и аккуратный. Подъезжает такси, тормозит у подъезда. Мы стоим, смотрим. Из машины выходит дяденька. Это папа Коробка. Он очень большой, просто очень, по сравнению с ним Коробок даже кажется маленьким, хотя он вовсе не маленький. Просто папа действительно очень большой. На футболке у папы написано: «Я – тот самый Ниггер, который впердолил твоей сестрице». Только он никому не впердоливал. Это просто такая футболка.
Потом из машины выходит мальчик. Он белый. Белый мальчик выходит из такси, которое черное. На крыше такси – такая прямоугольная серебристая штука, которая впитывает свет от неба, и от этого света работает мотор. Небо затянуто облаками. Сейчас весна.
Папа Коробка расплачивается с таксистом: достает свой специальный лазерный пистолет, который стреляет деньгами‑цифрами, и стреляет деньгами‑цифрами на специальный экранчик.
– Да, чуть не забыл. – Коробок говорит: – Еще одна деликатная тема. Почти такая же деликатная, как наркотики. Мой брат немножечко инвалид. У него плохо с ногами. Не всегда удается преодолевать некоторые препятствия без посторонней помощи. И он очень не любит, когда об этом говорят.
Брат Коробка доходит до подъезда вполне даже самостоятельно. Но там – восемь ступенек, и по ступенькам он не поднимается. Не может. Папа берет его на руки и несет вверх по ступенькам. Которых восемь. Коробок открывает дверь. Мы все заходим в подъезд.
Мы со Звездочкой проходим в гостиную следом за Коробком. Все молчат, ничего не говорят. Папа Коробка заходит в гостиную, брат Коробка заходит в гостиную. Брат садится в удобное кресло, которое сделано из металла и пластика. Пластик – прозрачный, и там, внутри, – разноцветные перышки, которые видно. Брат сидит в кресле. Оно прозрачное и очень красивое. Все остальные стоят. Папа Коробка говорит:
– Прошу прощения, Коробок. Мне надо воспользоваться уборной. А то в животе все скрутило.
Коробок кивает.
Брат Коробка улыбается. Смотрит на Звездочку и на меня. Он держит сумку, которая сделана в виде космического корабля. Он держит ее на коленях и обнимает двумя руками, как будто это его жена, которую он собирается поцеловать.
Коробок говорит:
– Далек, это Ствол и Звездочка. А это Далек. Мой брат.
Далек улыбается и говорит нам:
– Привет.
Звездочка улыбается Далеку, но молчит. Ничего не говорит. Прячется под своей шляпкой, которая оранжевая.
Я киваю и говорю:
– Привет, Далек.
Он белый, не черный.
Мы со Звездочкой и Коробком просто стоим, ничего не делаем. Я себя чувствую дураком. Все молчат, не говорят ни слова. Просто не знают, чего говорить.
Коробок откашливается.
Все молчат. Никто даже не просит... ну, сами знаете чего.
Далек говорит:
– Может быть, телик посмотрим?
Коробок идет к телевизору.
– Главное, чтобы там было чего смотреть.
Я говорю:
– Мы смотрели Отвязного Мыша. Последнюю серию в сериале. Совсем последнюю. – Я улыбаюсь. Как будто я самый умный. Потому что я видел последнюю серию про Мыша. Самую последнюю в сериале.
Далек говорит:
– Да, я ее уже видел. Да. Где кота застрелили. У меня есть все серии. На диске.
Я киваю:
– Ага.
– Коробок, у тебя новый телик?
Коробок кивает и говорит:
– Нравится?
– Ага, хороший. – Далек спрашивает: – А он с запахом?
Коробок кивает. Он сейчас очень красивый и элегантный в своем черном смокинге. Он говорит:
– Чего будем смотреть?
Далек пожимает плечами.
– Давай двадцатый канал, где Тупняк‑Мультяшки. Там иногда повторяют «Убойных Мурашек». Они прикольные.
Коробок выставляет вперед указательный палец и делает вид, что стреляет в телик. Это такая специальная комбинация пальцев, чтобы телевизор включился. Телевизор включается. Это большой телевизор, хороший. Самой последней модели.
Далек говорит:
– Папа тоже купил новый телик. С трехмерным изображением, и с запахом. И экран – в два раза больше, чем у тебя. Классный телик.
Коробок кивает.
– Нет, этот не надо. – Это Далек говорит про мультфильм, который идет по Тупняк‑Мультяшкам. – Я думал, там будут «Мурашки».
Я сижу на диване, который весь из прозрачного пластика, и видно, что там внутри. Внутри – вода с пузырьками. Звездочка тоже сидит на диване, рядом со мной. Пластик мягкий и тихонько колышется под нами. Пузырьки в воде тоже колышутся.
Далек говорит:
– Выключи, Коробок. Это полный отстой.
– А у тебя это есть? Ну, на диске?
Далек смотрит на меня, как на какого‑то идиота. Как
будто я сказал глупость.
– Ты что, больной? Это же полный отстой. У нас в киношколе такое никто не смотрит.
Я киваю:
– Ага.
– Полный отстой.
Это мультик. Называется «Разуй глаза». Он про девочку, у которой родился ребенок. Родился совсем‑совсем мертвым. И вот она, эта девочка, ходит ко всяким ученым и показывает им ребенка. Который мертвый. А они говорят, что не могут ничем помочь. А она говорит: «Это мой ребенок, и он мертвый». А они: «Извините. Тут уже ничего не сделаешь».
Далек говорит:
– Включи Девятый Мультяшный.
Коробок не включает Девятый Мультяшный. Он вообще выключает телик. Папа заходит обратно в гостиную. Он говорит:
– Прошу прощения, леди и джентльмены. У меня, видите ли, учащенное мочеиспускание. Регулярное недомогание, которое нельзя запускать и тем более – пускать на самотек. Так что приходится отлучаться в уборную в учащенном режиме. И за кишечником тоже надо следить.
– Папа, это мои друзья, Ствол и Звездочка. – Коробок поправляет свой галстук‑бабочку. – Из моей школы.
Э...
Из какой школы? Мы вообще в школу не ходим, уже давно. Что он такое придумал?
Звездочка делает такое лицо, ну, чтобы по лицу не было ничего видно.
– Рад познакомиться. – Папа Коробка хлопает в ладоши. Которые черные и большие. Он улыбается и говорит: – Кто‑нибудь хочет есть? Я так очень хочу. Как раз освободил себе место под плотный ужин. Где будем ужинать? В саду? Да, это правильно. На свежем воздухе. Коробок, ты так нарядился, мне прямо стыдно за свой внешний вид. Ладно, ребята, пойдемте в сад.     
Коробок живет в доме, где на заднем дворе разбит сад. Такой уютный и круглый. Там только трава, цветов нет. Ни цветов, ни деревьев. Но он все равно называется садом. И там светит солнце. Забавно, правда? Когда мы выходили на улицу раньше, там, у подъезда, не было никакого солнца. Только тучи и ветер. Но в саду нет ни ветра, ни туч. Только солнце. Которое светит. Там стоит круглый стол, а вокруг стола – стулья. И на них светит солнце. Стол стоит посреди круглого бассейна, который мелкий и маленький, чуть‑чуть больше стола. Стулья стоят на траве вокруг маленького бассейна. Мы сидим на стульях вокруг стола, опустив ноги в бассейн. А в бассейне – вода.
Коробка еще нет. Мы сидим вчетвером: мы со Звездочкой, папа Коробка и Далек. Все молчат, не говорят ничего.
Коробок подходит к столу с подносом. На подносе – еда, угощение. Коробок ставит поднос с угощением на стол. Это малиновые динозавры, вырезанные из вареной свеклы. Коробок говорит:
– Свекольный салат.
Папа Коробка, который большой, чернокожий и лысый, говорит:
– Обожаю свекольный салат.
Далек морщит нос. Он, наверное, не любит свеклу.
Звездочка берет салфетку, и салфетка разворачивается в гирлянду из человечков, держащихся за руки. На лице у Звездочки написано: это что за фигня? Но вслух она не говорит вообще ничего. Прячется под своей шляпкой.
Коробок говорит:
– Бумажные пещерные люди.
Папа Коробка говорит:
– Видно, что ты хорошо подготовился к встрече гостей. И тематику выбрал удачную. Далек, тебе нравятся динозавры?
– Да, динозавры прикольные. – Далек говорит: – Но я не люблю свеклу.
– Ну, один раз можно себя пересилить. – Папа Коробка говорит: – А ты, Коробок, сядешь с нами?
Коробок снимает передник и садится за стол, такой элегантный в своем черном смокинге. Мы все сидим за столом. Мы со Звездочкой, Далек, папа Коробка и сам Коробок. Сидим в кружок, потому что стол круглый.
Папа Коробка говорит:
– Так вы тоже учитесь в театральной школе?
Звездочка молча кивает. Ест свеклу.
Я тоже киваю. Потом улыбаюсь и говорю:
– Да, с Коробком.
Папа Коробка говорит:
– На одном курсе?
Я пожимаю плечами. Сую руки в карманы своего смокинга, который синий.
Коробок говорит:
– Да, мы все с одного курса.
– Все вместе. – Папа Коробка говорит: – Вам нравится, Ствол?
Я киваю. Мне нравится.
– И Звездочка. Настоящие театральные имена. Звездочка, а вам нравится там учиться?
Звездочка молча кивает.
– Вы мечтаете стать актрисой?
Звездочка молча кивает. Думает о... сами знаете, о чем.
– Вы еще очень молоды. – Папа Коробка говорит: – Хорошо начинать молодым.
Звездочка молчит, держит рот на замке. И правильно делает. Потому что ей лучше молчать. Если она что‑то скажет, это будет про таблетки.
– Это похвально, когда молодежь к чему‑то стремится. Расскажите о ваших стремлениях, Звездочка. Как вам видится ваше будущее?
Звездочка пожимает плечами. Она не хочет ничего рассказывать. Это все – очень личное.
– Папа. – Коробок поправляет свой галстук‑бабочку. – Понимаешь, Звездочка немая. То есть не то чтобы совсем немая. Это временное явление. У нее была операция на горле. И сейчас ей нельзя говорить. И будет нельзя еще несколько лет.
Папа Коробка говорит:
– А...
– Так обидно. – Коробок говорит: – У нее очень красивый голос.
Звездочка хмурится. Потом открывает рот. И высовывает язык. Показывает на него пальцем. Язык весь малиновый от свеклы.
– А, ну... да. – Папа Коробка явно смущается и говорит: – Ствол, может быть, вы... э... сможете перевести.
Я сердито смотрю на Коробка. Он меня в это втянул, а мне теперь отдуваться.
Ну ладно. Сейчас я что‑нибудь придумаю. Я поправляю свой галстук‑бабочку, который синий. Надо что‑то придумать. Причем выступить в лучшем виде. А что еще остается? Я постараюсь сделать все как надо. Очень постараюсь. Я говорю:
– Звездочка хочет стать актрисой. Играть в театре всякие женские роли в красивых костюмах. Произносить речи и все такое. Ну, после ужина. – Я пожимаю плечами. Не знаю, что еще сказать.
– Великолепно. – Папа Коробка говорит: – А вы, Ствол?
– Ну... – Я улыбаюсь и поправляю свой галстук‑бабочку. Он похож на цветок. На пышный синий весенний цветок. Сейчас весна. – Ну... – говорю. – И я тоже.
– Ага. – Папа Коробка улыбается. Он очень крупный мужчина. Большой‑пребольшой. – Игры с переодеваниями, мужчины на женских ролях. Театр на этом всегда и стоял. Ну а ты, Коробок? Расскажи нам о своих стремлениях, чтобы уже завершить эту тему.
Коробок молчит, не говорит ничего. Смотрит на динозавров из свеклы у себя на тарелке.
– Папа, ты же все знаешь.
– Ты хочешь открыть свой собственный концептуальный театр.
– Ну вот, ты и сам знаешь. – Коробок говорит: – И зачем спрашиваешь, если знаешь?
– Я просто надеялся, что ты, может быть, передумал.
– Папа. – Коробок говорит: – Если я брошу школу...
– Через три года. Когда получишь диплом. Тогда можешь делать, что хочешь.
– Если я брошу ее сейчас...
Папа Коробка хмурится.
– Через три года, когда ты получишь диплом, у тебя будет место в Новом Викторианском.
Коробок поправляет свой галстук‑бабочку.
– Папа, я знаю, что делаю.
– Ничего ты не знаешь и ничего ты не делаешь. – Папа Коробка говорит: – Вот где этот твой театр? Где это хваленое новое шоу? Почему я его не видел?
– У нас нет времени. – Коробок говорит: – Вот если бы я бросил школу...
Они ругаются, спорят.
– Если бы я бросил школу...
– Если ты бросишь школу, ты ничего не добьешься в жизни.
– Я создам что‑то новое, что‑то свое.
– Ты ничего не создашь. Что‑то не делается из ничего, Коробок. Всегда нужна база. – Папа Коробка говорит: – Тебе нужно образование.
– А когда ты чернокожий – это как вообще? В смысле, как ощущения?
Папа Коробка смотрит на меня и говорит:
– Что?
Я пожимаю плечами.
Папа Коробка говорит:
– Что ты сказал, Ствол?
Я пожимаю плечами.
– Ничего, – говорю. – Просто спросил.
Папа Коробка смотрит на меня странно. Одна половина его лица улыбается, а другая совсем даже не улыбается.
– Как ощущения, когда ты черный? Я что‑то не понимаю, о чем ты.
Все смотрят на меня. Мой галстук‑бабочка вянет и умирает. Ну, как цветок, который завял и умер.
– Да не знаю. Я просто хотел сменить тему.
Папа Коробка говорит:
– А мы не хотим менять тему.
Коробок говорит:
– Нет, папа. Хотим.
Папа Коробка смотрит на меня. Качает головой. Одна половина его лица улыбается, а другая совсем даже нет.
– Говоришь, чернокожий. А при чем тут цвет кожи?
Я говорю:
– Я совсем не хотел вас обидеть. Я спросил чисто из любопытства. Просто я никогда не был черным. И мне интересно, как это бывает.
– А, понятно. – Папа Коробка говорит: – Это ваши актерские приемы. Как вжиться в роль и все прочее.
– Нет, – говорю. – Просто мне интересно, как это, если ты черный. В смысле, вообще.
Папа Коробка качает головой и говорит:
– Да точно так же, как если ты белый. Что за болезненный интерес к цвету кожи? Мы здесь вообще не о том говорим. Да, Коробок?
Коробок качает головой.
– Да, – говорю. – Вы говорили про театр.
Папа Коробка улыбается и говорит:
– Правильно. – Он улыбается и говорит. – А вот скажи мне, Ствол, если бы мы не говорили о театре, о чем бы мы говорили, по‑твоему?
– О том, как это бывает, когда ты черный.
Папа Коробка качает головой. Трет рукой шею. Она, наверное, болит, потому что он часто качает головой. Он смотрит на Коробка и говорит:
– Он, кажется, не понимает. Ствол, ты должен понять, что для нас это вообще никакая не тема для разговора.
– Для меня тоже, – говорю. – Если кто‑то вдруг черный, я отношусь к этому очень даже нормально. Да, Звездочка?
Звездочка быстро кивает.
– Мы любим черных, – говорю.
Звездочка не говорит ничего. Просто кивает.
Папа Коробка говорит:
– Нам не нужно, чтобы нас любили только из‑за цвета кожи.
Я говорю:
– Мы любим вас, потому что вы черные, и вовсе не потому.
Звездочка кивает. Ее оранжевая шляпка ходит вверх‑ вниз.
– Правда, Звездочка? – говорю. – Это круто, если черный. Так же круто, как если ты гомосек. Нет, правда.
Папа Коробка говорит:
– Кто?
– Гомосек, – говорю. – Ну, гей.
Далек кусает губу. Ему смешно. Но он пытается не рассмеяться.
Папа Коробка кладет вилку на стол. Похоже, ему надоело. Есть свеклу. Которая в форме малиновых динозавров.
– Да, Коробок, если у вас все такие... там у вас в театральной школе... тогда ты, наверное, прав, и тебе надо оттуда уйти.
Коробок улыбается и говорит:
– Да, у нас все такие.
– Может, нам стоит подумать о том, чтобы ты перевелся в другую школу.
– Да школы все одинаковые.
– Ты не прав, Коробок. Одни школы лучше, другие – хуже.
– Наша школа – одна из лучших. И теперь ты понимаешь, почему я не могу там учиться. Чем скорее я оттуда уйду...
Папа Коробка хмурится. Он кладет руки на стол. У него очень большие руки. Большие и черные. Сразу видно, что, если они за что схватятся, эти руки, они уже этого не упустят. Папа Коробка говорит:
– Ты уверен, что эти двое учатся с тобой в Пиккадилли?
Я улыбаюсь.
Звездочка сидит, запустив руку под юбку.
– Только если они не какие‑нибудь самозванцы. – Коробок смеется и говорит: – Папа, как ты не понимаешь, сейчас все самое лучшее рождается из андеграунда. Времена изменились. Сейчас все по‑другому. Не так, как было, когда ты учился.
Звездочка поднимает руку. Рука вся в крови.
Папа Коробка поднимается из‑за стола.
– О господи...
– Звездочка.
Звездочка смотрит на меня и говорит:
– У меня месячные, так что ты лучше заткнись.
Папа Коробка говорит:
– Может, закончим уже со свекольным салатом и приступим к горячему?
– Звездочка. – Я качаю голову. – Как не стыдно?!
Звездочка говорит:
– Что естественно, то не стыдно.
Папа Коробка говорит:
– Наверное, ей надо в ванную. Да, Коробок? – Он садится на место. Опускает ноги в бассейн, и из бассейна летят брызги. Ноги большие, и брызг очень много.
Коробок говорит:
– Звездочка, тебе, наверное, надо в ванную?
Звездочка говорит:
– Да, я туда и иду.
– Завтра же позвоню в Пиккадилли, прямо с утра. – Папа Коробка смотрит на Коробка и говорит: – Ты, кажется, говорил, что она немая.
Коробок качает головой.
– Я говорил, что ей нельзя разговаривать. Нельзя напрягать голосовые связки.
Звездочка поднимается из‑за стола. Идет по зеленой траве под сияющим солнцем, которое светит вовсю. На ходу задирает платье, спускает трусики.
Я говорю ей:
– Звездочка, веди себя прилично. Здесь тебе не автобусная остановка.
Коробок смотрит на меня и говорит:
– Ствол, ты бы сходил вместе с ней. Чтобы убедиться, что с ней все в порядке.
– Я тут вообще ни при чем.
Далек говорит:
– А что с ней не так?
Папа Коробка смотрит на своего второго сына, который даже не черный.
– Далек. Иди поиграй. И Ствола тоже возьми, поиграйте с ним вместе.
Далек улыбается и говорит:
– Ага, мы пойдем поиграем. – Он встает и берет свою сумку, которая в виде космического корабля. – И ты тоже потом приходи, Коробок.
Коробок бьет себя пальцем по кончику носа и говорит:
– Ствол, не забудь, что я тебе говорил.
Я поднимаюсь из‑за стола. Держа руки в карманах своего синего смокинга. В воде в бассейне – кровь. Не то чтобы много, но есть. Мы в саду.
А вся штука в том...
Нет. Я лучше не буду ничего говорить. Это не тема для разговоров.
Хотя ладно, скажу. Вся штука в том, что, если ты черный, на самом деле ты никакой не черный. Ты коричневый, как шоколадка. И в этом нет ничего плохого.
Далек вытирает ноги серебряным полотенцем, оно все такое блестящее, потому что все в блестках, и блестки липнут к ногам Далека, и хотя ноги сухие, они кажутся мокрыми из‑за блесток. Мы с Далеком сидим в гостиной. Он дает мне полотенце. Я вытираю ноги. К ногам липнут блестки. У меня все ноги в серебряных блестках. Далек держит свою сумку, которая в виде космического корабля. Держит ее двумя руками, прижимая к себе. Как будто собрался с ней целоваться. Мы с Далеком сидим на полу, на прозрачном ковре. Далек открывает сумку и высыпает на ковер игрушки. Мы с Далеком сидим на прозрачном ковре вместе с рассыпанными игрушками. Далек говорит:
– Убойные Мурашки.
– Что? – говорю.
– Русский отряд космических амеб. – Далек говорит: – Ты что, не знаешь?
– Э...
– Ствол, это мультик такой. – Далек говорит: – Неужели не знаешь?
– Знаю, конечно. Это мультик такой. По телику.
– Ты что, не смотрел?
Я пожимаю плечами.
– Обязательно посмотри. Замечательный мульт. Его все смотрят. – Далек говорит: – И ты обязательно посмотри.
– Посмотрю.
Далек показывает мне игрушки. Это фигурки героев. Очень хорошие, правда? Далек мне их показывает. Говорит, кого как зовут. И немножко рассказывает о каждом. Я знаю, как их зовут. Про них есть книжка. Далек показывает мне книжку. Там написано: «В мире загнивающей органической материи, где все формы жизни погибли, выживет только Русский отряд космических амеб™». Они питаются бактериями и боятся только инцистирования. Русский отряд космических амеб ™. Так написано в книжке. И еще там написано, что надо собрать всю серию фигурок. Их там миллион, в этой серии. И у Далека все они есть.
Далек показывает мне игрушки. Вот Протей Слава. Он самый лучший. У него восемь рук, и в каждой руке – по космическому пистолету. Они все очень хорошие, пистолеты. Но один – самый лучший. Который стреляет лазерными лучами. Лазерный луч бьет прямо через окно, прямо в лысую голову папы Коробка, который сидит там, в саду. За окном. Папа этого не замечает. Такой глупый папа. Сидит, ест горячее и даже не знает, что ему в голову бьет лазерный луч.
А это Дискоидальный Голодный. Далек говорит, что он самый лучший. Он совсем голый, ну, без одежды. У него на животе открывается дверца, и там внутри – что‑то липкое и противное. Оно вываливается наружу и пачкает руки. Далек раздвигает его двумя пальцами, ну, это липкое и противное, и там внутри лежит шарик из пластика. Далек объясняет, что это – пищеварительная вакуоль. Далек говорит, что ее кладут внутрь, прямо в живот этого Дискоидального, который голодный, и эта липкая штука, которая внутри, постепенно ее переваривает. А через неделю, когда вакуоль переваривается уже вся, ты идешь и покупаешь новую. Круто.
А это Тубзик Сортир. Он умеет ходить по‑большому. Какашки – это по‑настоящему круто. Их в наборе четыре штуки. Они сделаны из твердой аммиачной смеси и бывают квадратными, треугольными и цилиндрическими. Это такие кристаллы. Фигурка Тубзика Сортира покрыта резиновой кожей, которая липнет к рукам. Можно сделать, чтобы он покакал. Вот как это делается. Берешь кристаллическую какашку, прикладываешь ее к липкой резиновой коже и давишь пальцем. Она проникает под кожу, и ее больше не видно. Потому что она внутри. А потом, через час или сколько там нужно времени, какашка выталкивается через дырочку в попе, и получается, как будто он какает, Тубзик Сортир. Обычно какашка теряется. Она потому что совсем‑совсем маленькая, и ее очень легко потерять. А потом мама делает уборку, и пылесосит квартиру, и какашку затягивает в пылесос. А ты идешь и покупаешь новый набор.
А это Барышня Катя. Единственная девушка в отряде, в которую влюблены все парни. Она тоже покрыта резиновой кожей, которая называется плазменной оболочкой. Если за нее потянуть, она легко сходит. Сама фигурка – из пластика, и если стянуть с нее кожу, то получаются уже две Барышни Кати. Одна – из пластика, и вторая – резиновая. Эта вторая, она называется дочкой‑амебой. Далек мне все объясняет. Сначала Барышня Катя как бы одна, а потом их становится две. Одна отделяется от другой. Они так размножаются – амебы.
– А что ты с ними делаешь? – говорю. – Со всем миллионом?
– Я с ними играю. – Далек смотрит на меня как на идиота. Ну, как будто я сказал глупость. – Играю в разные игры. В сражения.
– Ага, – говорю. – Но зачем тебе столько?
Далек качает головой.
– Надо собрать весь космический флот. Иначе вообще нет смысла.
– Но ведь они стоят денег.
– Так я же их не покупаю. Мне папа их покупает. И Коробок.
– Ага, – говорю. – А почему ты не можешь сам подниматься по лестницам?
– Ствол. У меня ноги больные, я – инвалид. А ты очень невежливый человек. – Далек говорит: – Хочешь посмотреть на мои укрепители? Называются «внешние кости». Ну, для поддержки. – Далек снимает брюки. Снимает их очень медленно и осторожно, и там, под брюками, – какие‑то железяки. Такие металлические полоски, которые оплетают все его ноги сверху донизу, как у роботов. – Они регулируемые. И будут стоять, пока я расту. А когда я уже совсем вырасту и не буду расти дальше, мне их снимут и поставят другие, внутри. Вот такое научное достижение. Иначе я бы не смог ходить, а так я могу.
– Ага.
– Папа говорит, что я особенный.
– Ну и что? – Я пожимаю плечами. – Я тоже особенный. Каждый человек – он особенный. Не такой, как другие.
Далек усмехается.
– Ты просто не понимаешь. Мне вообще повезло, что я жив.
– Всем повезло. Жизнь – хорошая штука.
– Господи. – Далек качает головой и говорит: – Ты такой глупый.
– Вот поэтому я и особенный, – говорю. – Как ты – особенный из‑за своих смешных ног.
Далек качает головой.
– Нет, ты точно дебил. Безнадежный.
– А это что у тебя на брюках?
– А что это, по‑твоему, может быть? Конечно, Убойные Мурашки. – Далек встает, расправляет брюки. Брюки слегка выпирают спереди, это из‑за его безобразника, только он маленький, безобразник, потому что Далек – еще ребенок, и его безобразник почти даже не выпирает, ну, разве что самую капельку. Я смотрю на картинку у него на брюках. Это цветная картинка с изображением солдата‑амебы. Точно такой же солдат есть у Далека в игрушках. У него есть они все. Все, которые есть. Под картинкой написано: «Убойные Мурашки». Русский отряд космических амеб ™».
Мы с Далеком спускаемся по ступенькам с крыльца, их восемь, ступенек, они ведут от подъезда Коробка на улицу, где сперва тротуар, а потом – проезжая часть для машин. Я помогаю Далеку спуститься. Несу его на руках. И нечаянно роняю. То есть правда нечаянно. Он катится вниз по ступенькам. У него такое смешное лицо. Ну, какое бывает у человека, которого уронили на лестнице, и он катится вниз по ступенькам. Их всего восемь, ступенек. Но Далек проезжает только четыре. Хватается за стойку перил и останавливается на середине. Сумка падает и раскрывается. Игрушки вываливаются наружу. Сумка сделана в виде космического корабля. Игрушки – это фигурки Мурашек из мультика, которые вываливаются из сумки. Полный комплект. Миллион фигурок. Они катятся вниз по ступенькам, как будто спешат на космическое задание. Но они никуда не спешат. Это просто игрушки. Далек говорит:
– Ствол. Пожалуйста, Ствол. Сделай для меня одну вещь. Пожалуйста.
Я спускаюсь к нему, к Далеку. Пытаюсь поднять его на ноги.
– Отпусти меня, ты, ненормальный. Дебил дебильный. Придурок. Собери лучше мои фигурки. – Далек говорит: – Нет, не эти. Сначала – которые на дороге. Быстрее.
Я смотрю на фигурки, которые вывалились из сумки. Их там миллион. Полный комплект. Я спускаюсь по лестнице на дорогу и собираю фигурки, пока они не потерялись. По дороге едет машина. Останавливается. Я ползаю по асфальту, собираю рассыпанные фигурки и кладу их на тротуар, где нет машин. По дороге едут еще машины. Они нам бибикают, нам с Далеком. Мы с ним ползаем по асфальту, собираем фигурки. Я – в синем смокинге Коробка. И в синих брюках, и в синей рубашке. В синем галстуке‑бабочке. Собираю фигурки. Всю коллекцию, полный набор.
Мы с Далеком едим мороженое. Собственно, мы за ним и ходили. Ну, когда выходили на улицу. Далек спросил у папы, можно ли нам выйти на улицу купить мороженого, и папа сказал, что можно. Далек встал на диван, который прозрачный, и внутри у него – вода, так вот Далек встал на диван, высунулся в окно и крикнул:
– Папа. Можно мы со Стволом сходим купим мороженого? Раз нам нельзя ужинать с вами, со старшими.
Папа Коробка крикнул в ответ:
– Ну, сходите купите.
– Ствол. – Это уже Коробок. Он крикнул: – Ствол, не забудь, что я тебе говорил.
Я киваю. Поднимаю вверх большой палец.
Папа Коробка крикнул:
– Далек, а где твои брюки?
Далек стоял на диване, который прозрачный, и высовывался в окно, и всем было видно, что он без брюк. Далек крикнул:
– Я показывал Стволу свои укрепители.
– Ага. Только пусть он поможет тебе спуститься по лестнице.
Вот так мы с Далеком пошли в магазин за мороженым. Я помог Далеку спуститься по лестнице, только я плохо помог, потому что нечаянно его уронил. Далек скатился вниз по ступенькам. Далек – он инвалид. Я пытаюсь помочь ему встать, только он не дает мне ему помочь. Он рассыпал свои фигурки. Он встает сам, собирает фигурки. Которые рассыпались. Мы с Далеком идем в магазин. За мороженым. Далек берет эскимо «Убойные Мурашки». Я беру «Мистера Длинного». Потом мы возвращаемся к Коробку. Я говорю:
– А почему ты не черный?
– Я потому что приемный.
– Ага.
– Знаешь что, Ствол. По‑моему, тебе надо немного расслабиться. Ты такой весь напряженный.
– Да что ты вообще понимаешь? – говорю я, облизывая своего «Мистера Длинного». – Ты еще маленький, а я – взрослый.
– Я много чего понимаю, Ствол. Может быть, я еще маленький. Но жизнь – это не годы, которые ты прожил. Жизнь – это опыт. – Далек говорит: – Я пролежал в больнице сто тридцать девять дней. Не сразу все, не подряд. Но все равно...
– А тебе там давали таблетки? Ну, там, в больнице?
– Да, мне давали лекарства. Но не все время, а только когда было нужно.
– Ага, – говорю. Мы подходим к дому Коробка. Я останавливаюсь у ступенек, которые ведут в подъезд, и поправляю свой галстук‑бабочку. Ставлю ногу на ступеньку. – А ты когда‑нибудь нюхал чего‑нибудь носом? Ну, чего‑то такое, что можно нюхать? Ну, в смысле, втягивать носом?
– Ствол, ты о чем говоришь? Что‑то я не понимаю. – Далек ставит ногу на нижнюю ступеньку. Облизывает свое эскимо, которое «Убойные Мурашки». – Помоги мне подняться. Хотя нет. Лучше я сам поднимусь. – Далек проверяет молнию на своей сумке. Хорошо она застегнута или нет. Ему не хочется, чтобы фигурки опять рассыпались. Молния застегнута хорошо. Далек поднимается по ступенькам. Я поднимаюсь следом за ним.
– А как они действовали, те лекарства? Ну, которые тебе давали в больнице?
Мы уже вошли в квартиру Коробка.
Далек смотрит на меня как‑то странно и говорит:
– В смысле, как они действовали?
– Ну, как ты себя потом чувствовал?
– Хорошо чувствовал. Они потому что боролись с инфекцией. И с воспалением.– Далек говорит: – Я вообще‑то не очень помню.
– Нет, я спрашивал о другом. – Я облизываю своего «Мистера Длинного». Это такое мороженое, очень длинное. Оно поэтому и называется «Мистер Длинный». Я долго думаю, подбирая слова, ну, чтобы он меня понял. – Ты когда‑нибудь принимал такие лекарства, после которых становится... ну, не так, как обычно, а так, знаешь... странно?
Далек сосредоточенно хмурится. Облизывает свое эскимо «Убойные Мурашки».
– А, ты имеешь в виду побочные действия?
Я качаю головой. Он меня не понимает.
Звездочка говорит:
– А что ты ешь? – Ее нет тут, рядом. Ее голос доносится из‑за двери. Она в туалете. Ее оранжевая одежда лежит перед дверью, как корки, очищенные с апельсинов, которые она не ест. Оранжевая шляпка, оранжевое платье, оранжевые носки. Значит, Звездочка все сняла. Она теперь вся раздетая и уже не красуется. Она кричит из‑за двери: – Что ты там лижешь? Ствол. Ты же там никого не облизываешь?! Я слышу, что ты что‑то лижешь.
Я кричу через дверь:
– Я никого не лижу. Я ем мороженое.
– Какое?
– «Мистера Длинного».
Далек кричит:
– А я «Убойных Мурашек».
– А почему у меня нет мороженого? Это неправильно. – Слышно, что Звездочка сердится. У нее потому что сердитый голос. В общем‑то это, конечно, несправедливо, что у нее нет мороженого. Но мир вообще устроен несправедливо. – Ствол, почему у меня нет мороженого?
– У тебя зато месячные.
– Я не хочу месячных. – Звездочка кричит через дверь: – Я хочу мороженого.
– Ага. – Я кричу через дверь: – Извини, Звездочка, но мы не взяли тебе мороженого. – Я смеюсь, только тихо. Чтобы Звездочка не услышала из‑за двери. Далек тоже смеется. И тоже – тихо. – Мы бы его просто не донесли. Далек упал с лестницы. Он – инвалид.
Звездочка кричит через дверь:
– Тогда ты меня угости своим.
– Не могу, – говорю. – Там почти ничего не осталось.
– Ты же сказал, у тебя «Мистер Длинный», а это очень большое мороженое. Там должно еще много остаться.
– Тогда выходи. – Я хочу, чтобы она вышла. Звездочка молчит, не говорит ничего. А потом кричит
через дверь:
– Нет, не выйду.
– Почему?
– Потому что вы будете надо мной смеяться. Ну, что у меня месячные.
Я смеюсь. Далек тоже смеется. У нас есть мороженое.
– Звездочка. – Далек кричит через дверь: – Боюсь, тебе скоро придется выйти. Мой папа уже целый час не ходил в туалет, чтобы опорожнить кишечник.
– Я выйду, когда они кончатся.
Далек кричит:
– А когда они кончатся?
Я качаю головой. Смотрю на Далека. Облизываю свое мороженое, которое длинное‑длинное.
– У нее можешь не спрашивать, – говорю. – Она же не ученый, откуда ей знать?
Звездочка кричит через дверь:
– Нет, я ученый. – Она слышала, что я сказал. – Очень даже ученый.
Я качаю головой. Мой галстук‑бабочка, который синий, тоже качается. Я говорю:
– Она врет. Никакой она не ученый. Она даже в школу и то не ходила.
– Я ходила в школу. – Звездочка кричит через дверь: – А ты, Ствол, заткнись.
В комнату входит Коробок. У него мокрые ноги, мокрые и черные. Штанины аккуратно закатаны до колен. Они тоже черные, штанины. Коробок говорит:
– Она все еще там, в туалете?
Я объясняю:
– У нее месячные.
Звездочка кричит:
– Нет у меня никаких месячных.
– С ней каждый месяц такое.
Звездочка кричит из‑за двери:
– И вовсе не каждый.
– Ага. – Коробок поправляет свой галстук‑бабочку, который черный. – Там у нее нет полотенца? – Коробок кричит через дверь. – Звездочка, у тебя есть полотенце?
Мы все ждем. Коробок приложил ухо к двери, которая дверь в туалет. Я тоже приложил ухо к двери. Далек лижет свое эскимо, ждет, что ответит Звездочка. Мы все молчим, не говорим ничего.
– Звездочка. – Коробок кричит через дверь: – Я спросил, у тебя есть полотенце?
Все молчат, ждут.
А потом Звездочка говорит. Кричит через дверь:
– Да, есть полотенце.
– Ну так засунь его в трусики и выходи.
– Ага. – Звездочка кричит через дверь: – Я сама знаю, что делать. Я уже не ребенок.
– Тогда уже делай, что надо делать, и выходи. Папе нужно в уборную. А то он сейчас не удержится.
Папа Коробка говорит:
– Коробок, может, не будем оповещать всех и каждого о моих внутренних проблемах?
Папа Коробка уже не в саду, он вошел в дом. Он в футболке и брюках. Брюки закатаны до колен. У него мокрые ноги. Такие большие и черные. И он смешно ходит. Как будто какает на ходу.
– Что она там застряла? Она здесь не одна, между прочим. Пусть выходит немедленно. Делайте что хотите, но пусть она выйдет немедленно. Я так и думал, что этим все кончится. И что мне прикажете делать? Бежать в сад и садиться под кустиком? И вытирать задницу фиговым листком? В общем, делайте что хотите, но она должна выйти оттуда немедленно.
Коробок качает головой. А потом.
Дверь открывается.
И Звездочка выходит. Вернее, не выходит. Стоит в дверях.
Стоит и смотрит на нас на всех. А мы все смотрим на нее. Я, Далек, папа Коробка и сам Коробок. У меня есть мороженое. «Мистер Длинный». У Далека тоже было мороженое, «Убойные Мурашки». Но теперь его нет, оно кончилось. Звездочка стоит в дверях. Ее джинсы спущены до колен, как у мальчишек, которые по вечерам курят за магазином и показывают друг другу своих безобразников. Ее джинсы спущены до колен, а в трусиках – что‑то большое и толстое. Она засунула в трусики полотенце. Только это не то полотенце, которое нужно. Это то полотенце, которым вытирают голову, когда она мокрая. Звездочка все перепутала. Взяла не то полотенце.
– В первый раз вижу таких идиотов. – Папа Коробка качает головой и говорит: – Ладно, девушка, посторонитесь, а то точно случится непоправимое. – Папа Коробка влетает в туалет, оттолкнув Звездочку, чтобы она не мешала ему пройти, и захлопывает за собой дверь. Слышно, как он там садится на унитаз и делает свои дела. Мы уходим. Нам ни к чему это слушать. Коробок говорит, чтобы мы шли в гостиную. И мы идем в гостиную.
– Ствол, прекрати смеяться. – Звездочка сердится. У нее очень сердитый голос. Она говорит: – Скажи ему, Коробок, чтобы он прекратил смеяться. Он смеется над моими месячными.
Я качаю головой. Зажимаю рукой рот. Я не смеюсь. Я говорю:
– Я не смеюсь.
Не могу удержаться от смеха.
Далек качает головой. Еле удерживается от смеха.
Коробок недоволен. Он говорит:
– Это полотенце – папин подарок.
Звездочка говорит:
– Оно все в крови.
– Ствол, вы же были в магазине. – Коробок явно сердится. У него очень сердитый голос. – Могли бы купить ей прокладки.
Я качаю головой.
– Там не было прокладок. Там было только мороженое.
Коробок говорит:
– Там на углу есть аптека.
– Мы туда заходили. Попросили прокладки. А нам сказали, что они только для девушек.
– А мы туда заходили? – Далек качает головой и говорит: – Странно. Я что‑то не помню.
Коробок идет в спальню.
– У меня где‑то были прокладки, сейчас поищу. – У Коробка есть вообще все, что хочешь. – Звездочка, иди сюда. Сейчас все будет. Ага, вот они.
Я смотрю на Далека.
– Ты зачем выступил со своим этим «не помню»? – говорю. – Ты меня просто подставил. Как будто я лгун и обманщик.
Далек смотрит на меня с таким видом, как будто он здесь самый умный.
– А ты и есть лгун и обманщик. Ты обманул моего старшего брата. Неужели ты думал, что я...
Коробок возвращается в гостиную. И Звездочка тоже. Ее джинсы надеты как надо. Она вынула полотенце из трусиков и теперь держит его в руках. Оно все скомканное, полотенце, и все в крови и похоже на красное сердце. Ну, такое сердечко, которое обозначает любовь. Ну, когда люди любят друг друга. Как мы со Звездочкой. Звездочка кладет полотенце на пол, в уголке. Оно уже ни на что не годится. Теперь его можно лишь выбросить в мусорку. Коробок говорит:
– Да. Положи его там, пусть пока полежит. Потом я попробую его отстирать. Замочу в отбеливателе. Ствол, уже можно переодеваться. Ужин закончился. Вот твои вещи. – Коробок принес мои джинсы, футболку и свитер. Он кидает их посреди комнаты на ковер. – Как он меня достал. – Коробок весь такой элегантный в своем черном смокинге. Он садится в кресло, которое сделано из металла и пластика. Пластик – прозрачный, и там, внутри, – разноцветные перышки, которые видно. – В смысле, папа.
Я снимаю одежду, которая на мне. Синие брюки. Синий смокинг. Синюю рубашку. Синий галстук‑бабочку, который большой и похож на цветок. Потом одеваюсь в свою одежду. Она тоже вся синяя. Синие джинсы, синяя футболка, синий свитер.
– С каждым разом все хуже и хуже. – Коробок говорит. – Это я все про папу. Вот детей можно выбрать, а родителей не выбирают. Ребята, если вы не торопитесь. Он уже скоро уйдет. Если вы подождете еще немножко, я вам выдам такие стразы, что крышу напрочь снесет. Гарантированно.
Далек говорит:
– Стразы? А это что?
Я сижу на диване, который из прозрачного пластика, и внутри у него – вода, а в воде – пузырьки. Вода с пузырьками видна сквозь прозрачный пластик. Я сижу на прозрачном диване, на воде с пузырьками. Звездочка тоже сидит на диване. И Далек тоже. Я говорю:
– Тебе об этом знать не обязательно.
Входит папа Коробка.
– Это была настоящая битва. – Папа Коробка говорит: – Напомни мне, Далек, чтобы я позвонил доктору. Завтра. Прямо с утра.
Далек говорит:
– Папа, а что такое стразы?
– Стразы? Не знаю, сынок.
– Ага. – Далек держит свою сумку, которая в форме космического корабля. Держит ее двумя руками, как будто прячется за ней. Мы с Далеком и Звездочкой сидим на диване. Далек смотрит на меня. Улыбается. Смотрит на папу и говорит:
– Папа, а Ствол меня уговаривал что‑то понюхать. Ну, что нюхают носом. Только он не объяснил, что именно. Он о чем говорил, как ты думаешь?
Папа Коробка говорит:
– Что?!
– Я тебя не уговаривал нюхать. – Я объясняю: – Я просто спросил, ты когда‑нибудь нюхал чего‑нибудь или нет?
Папа Коробка смотрит на Коробка и говорит:
– Коробок, если я вдруг узнаю, что твои друзья предлагают моему ребенку наркотики, я тебя тут же лишу материальной поддержки и вообще от тебя откажусь. – Папа Коробка стоят в дверях. Заправляет футболку, которая очень большая, в брюки, которые тоже большие. – Твоя мама, если бы об этом узнала, перевернулась бы в могиле.
– Я уверен...
– Коробок, я не шучу. Я думаю, этим придурочным лучше уйти. Хотя нет. По здравом размышлении, лучше уйдем мы с Далеком. Далек, мы уходим. Собирай свои игрушки. Прощу прощения, Коробок. Я совсем не хочу тебя обижать. Мы с Далеком еще придем. Когда ты найдешь себе более подходящих знакомых.
Далек встает с дивана, в котором внутри – вода, и говорит:
– Ну, блин.
Коробок тоже встает. Только он встает с кресла, которое тоже прозрачное, ну, где внутри – разноцветные перья. Он говорит:
– Папа...
Я тоже встаю.
Коробок говорит:
– Ствол, сядь на место. Сию же секунду. Сиди и молчи. Звездочка, подожди еще пять минут. Говорить будешь потом. Папа, мне очень жаль, если я...
– Ничего не хочу слушать. – Папа Коробка говорит: – Пойдем, Далек.
Далек говорит:
– Пока, Коробок.
Коробок говорит:
– Так что насчет школы?
– Позвоню туда завтра, прямо с утра. – Папа Коробка говорит: – Пойдем, Далек.
Звездочка поднимается на ноги и говорит:
– Я хочу произнести речь. Ну, которая после ужина.
Коробок толкает ее на диван, ну, чтобы она снова села.
Звездочка снова садится. Ну, потому что ее толкнули. На диван, который с водой. В воде плавают пузырьки. Коробок говорит:
– Сиди и молчите. Оба сидите, молчите. Пристегните ремни. – Коробок кричит: – До свидания, папа. До свидания, Далек.
– Не надо нас провожать. – Папа Коробка и Далек выходят. Входная дверь громко хлопает.
Звездочка поднимается на ноги, вскакивает с дивана, который прозрачный, и кричит:
– Таблетки, таблетки, таблетки. – Она скачет по комнате, и размахивает руками, и кричит: – Таблетки, таблетки, таблетки. – Если она будет и дальше так прыгать, она точно пробьет ковер, ну, который прозрачный, и пол под ковром – тоже, и упадет, и свернет себе шею.
Коробок говорит:
– Эй, ты чего?
Она, похоже, совсем головой повернулась. Носится как полоумная. Как ребенок по детской площадке, ребенок, которому сейчас дадут таблетки.
– Таблетки, таблетки, таблетки, таблетки, таблетки, таблетки, таблетки, таблетки, таблетки...
– Так, но сначала – о деле.
Звездочка замирает на месте. Стоит вся взъерошенная, глаза выпучены. Взгляд совершенно безумный. Ее немного пошатывает, у нее кружится голова. Потому что она долго кружилась на месте. Звездочка падает на диван рядом со мной.
Коробок сидит ждет, пока она не замолчит. Потом говорит:
– Ладно. Если вы помните, вы мне должны отдать деньги. С прошлого раза. – Он смотрит на нас. Смотрит очень внимательно. Со значением. – С прошлой поездки. За таблетки. Которые вы отвезли в Вульвергемптон. Не забыли еще?
Я качаю головой.
Звездочка пожимает плечами.
– Вы что, правда не помните? – Коробок говорит: – Ствол. Я тебе дал таблетки. Привязал к джинсам пакетик, к петельке для ремня. Неужели не помнишь...
Я пожимаю плечами.
Звездочка качает головой.
– Вы ездили в Вульвергемптон. Вы там были, я знаю. Вы мне звонили с вокзала. А что вы делали после того, как вы мне позвонили? Что вы сделали с таблетками?
Я объясняю:
– Мы отдали их тому парню, который студент. Мы все сделали правильно. Так, как надо. – Коробок смотрит на меня, как на идиота. – Ну, который студент, – говорю. – Кукловод. Во всем черном. И там был еще парень, в широких штанах. И девочка с длинными волосами. Мы им отдали таблетки, и...
Коробок смеется и говорит:
– Ствол, кажется, ты доставил товар не по тому адресу. А люди, которые там живут, они сразу сообразили, что ты ступил, и не преминули воспользоваться твоей тупостью. – Коробок сидит в своем кресле, которое прозрачное, с перьями. Он хмурится и ослабляет свой галстук‑бабочку. – Там, куда надо было доставить товар, нет вообще никаких студентов. И сколько вам за них дали? Ну, за таблетки?
– Они нам нисколько не дали.
Звездочка говорит:
– Да, мы их просто отдали, и все.
– Я не какой‑то барыга.
У Коробка глаза лезут на лоб.
– Подождите. Вы что, отдали им мои таблетки за так?! За бесплатно?!
Я качаю головой.
– Нет, – говорю. – Мы же не дураки. Они нам немного отсыпали. Нашу долю. И мы их съели. И еще они дали нам порошка. Ну, который дня носа.
Звездочка говорит:
– Да, Коробок, мы не такие тупые, какими ты нас считаешь.
– Послушайте, я сейчас расскажу...
– Ты сказал, что они нам отсыплют таблеток. Нашу долю. За доставку.
– Ствол, послушай меня. Я расскажу, как все обычно бывает. Как оно должно быть. – Коробок говорит очень медленно. – Я договариваюсь с людьми. Ты привозишь им таблетки. От меня. Они забирают таблетки и дают тебе деньги. И отсыпают немного таблеток. Тебе за труды. Потом ты возвращаешься сюда, ко мне, и отдаешь мне деньги. Вот так оно все и бывает. Только так и никак иначе.
– Ага, – говорю. – Так всегда и бывает. И что дальше?
– А дальше: где мои деньги? – Коробок говорит: – Там должна получаться приличная сумма. Я сейчас уточню по своим записям...
– Но, – говорю, – у меня нет никаких денег.
– Значит, ты теперь мой должник.
Звездочка говорит:
– А теперь‑то ты дашь нам таблетки? – Ну да. Самое время просить таблетки. Я иногда на нее поражаюсь. Звездочка говорит: – Мы столько ждали. – Она кричит: – Мы весь вечер вели себя очень прилично...
– На самом деле не очень. – Коробок говорит: – Я бы даже сказал, что совсем неприлично.
– А как же тогда...
Звездочка говорит:
– Так ты дашь нам таблетки? А то очень хочется.
– Как же тогда мои выдумки, ну, насчет, театральной школы? По‑моему, я замечательно все придумал.
– Так, ладно. – Коробок говорит: – Или вы отдаете мне деньги, или валите отсюда на фиг.

Констъебель Башка‑Ананас


– У тебя есть счет в банке?
Звездочка говорит:
– Есть, конечно.
– А банковская книжка?
– Есть банковская книжка.
– А чековая книжка?
– Конечно.
– А кредитная карточка?
– Да, есть. Конечно, есть. – Звездочка говорит: – Я же не идиотка.
Мы со Звездочкой идем в банк. Все очень просто. Мы с ней не бухгалтеры и не очень умеем считать, но тут и не надо уметь считать: ты просто заходишь в банк, говоришь там, что тебе нужно, и они все делают сами, а ты вообще ничего не делаешь. Потому что тебе и не нужно ничего делать. Они все сделают сами. Правда, мы уже очень давно так не делали. В смысле, не заходили в банк. Ну, кроме того, куда мы только что заходили, но это был не тот банк.
Проблема с деньгами в том, что это всегда очень проблематично. То есть когда деньги есть, то нет вообще никаких проблем. Или, вернее, проблемы есть, но они очень легко решаются. И вообще все становится проще, и у тебя есть все, что нужно. А если даже чего‑то нет, то его очень легко раздобыть. Например, если ты хочешь поесть, ты просто идешь в магазин, и покупаешь себе поесть, и ешь, что купил, а если тебе лень готовить, тогда можно кому‑ нибудь заплатить, чтобы тебе приготовили еду, и тебе приготовят еду. И еще можно пойти в ресторан. Посмотреть там меню. Сказать им, чего тебе хочется съесть. И тебе принесут, что ты выбрал. Приготовят на кухне и принесут. И еще плюнут в тарелку. И ты это съешь. И заплатишь им денежку. Все очень просто. Я видел, как это делается. По телевизору.
Или вот тебе нужно куда‑то поехать. А у тебя вдруг нет денег. И тогда ты идешь пешком. Очень долго идешь. Ноги болят и уже не идут. И ты падаешь прямо на улице и не доходишь, куда тебе нужно. А если у тебя есть деньги, можно сесть на автобус, или на трамвай, или в такси, или в поезд, или в самолет. Или пойти в магазин, где продаются машины. Там к тебе подойдет продавец и расскажет тебе о машинах, очень много чего расскажет. Ты выбираешь себе машину. Ты ее покупаешь. Потом получаешь права. Сдаешь экзамены на вождение и как парковаться. Проходишь комиссию у врачей, ну, что ты здоров, и ничем не болеешь, и со зрением все тоже в порядке. Еще тебя проверяют на наркотики и как у тебя с головой. Ну, дают справку, что ты не дебил. Ты получаешь права. Садишься в машину. Прикладываешь большой палец к лазерному замку зажигания. Машешь рукой продавцу. Уезжаешь. Все очень просто. Я сам так ни разу не делал. Но видел по телику.
Или, скажем, ты хочешь чему‑нибудь научиться. В школе, или в колледже, или в университете. И что в этом сложного? Просто приходишь и начинаешь учиться. Платишь деньги, сидишь в классе и учишься, сколько хочешь.
Я вот о чем говорю.
Я всего лишь пытаюсь сказать, что если тебе что‑то нужно, или чего‑нибудь хочется, или ты собираешься что‑то сделать, поехать куда‑нибудь, или что‑нибудь раздобыть, что тебе нужно. Если у тебя есть деньги. Ты все получишь, чего хотел. И сделаешь, что тебе нужно. Без всяких проблем. А если вдруг денег нет, ты вообще ничего не получишь.
То же самое и с таблетками. Если есть деньги, таблетки будут. Если нет денег, таблеток не будет. А если тебе очень нужно, чтобы они были, таблетки, ты идешь в банк за деньгами. Все очень просто.
Мы со Звездочкой не дебилы, мы знаем, что в банке нам не дадут никаких таблеток. Но там дадут денег. А если у нас будут деньги, тогда мы сможем купить таблетки. Что хорошо в деньгах – на них можно много чего купить. Так всегда было, и так всегда будет. И это уже никогда не изменится, никогда. Даже в нашем вечно изменчивом мире. Мы кое‑что знаем о мире, ну, в котором живем, но самое главное, что мы знаем, – это что он постоянно меняется. И когда ты уверен, что знаешь, как все происходит, все вокруг вдруг уже не такое, каким, ты думал, оно должно быть, а совершенно другое. Не такое, каким было раньше. Так устроен наш мир. И тут уже ничего не поделаешь. К этому надо привыкнуть.
Звездочка говорит:
– А у тебя есть счет в банке?
– Нет, – говорю. – У меня нету.
– А банковская книжка?
– Звездочка, – говорю. – Этот вопрос мы уже обсуждали. У меня нет ничего. Ну, из того, что бывает в банке. Все есть у тебя.
– А, да. – Звездочка говорит: – В банке так скучно.
– И вовсе не скучно, – говорю. – Сейчас нам дадут денег. И мы купим таблетки.
– Скучно, пока нам не дали денег. Вот в этом как раз промежутке. Между сейчас и когда нам дадут денег. – Звездочка говорит: – Ждать – это скучно.
– Когда стоишь в очереди.
– Ну да.
– Когда стоишь в очереди, это скучно.
– Так я о том и говорю. – Звездочка говорит: – Очень скучно.
Сегодня, я так понимаю, рабочий день. Это видно по лицам всех дядь и теть, ну, которые в банке. В этом банке, куда мы пришли. Они все такие серьезные, эти дяди и тети. Все дяденьки – в серых костюмах в белую полоску. Стоят со своими портфелями, а в портфелях – газеты. Все такие серьезные и сердитые. С ними явно что‑то не так.
И вот подходит уже наша очередь. Перед нами нет никого, ни одного человека. Это значит, что наша очередь подошла. Мы подходим к окошку. Там сидит тетенька, за стеклом. Тетенька, которая работает в банке.
Она говорит:
– Чем я могу вам помочь?
– Ну...
Звездочка говорит:
– Давай, Ствол.
– Чего?
– Я же тебе говорила, что надо сказать. Вот и скажи. Ну давай. – Звездочка говорит: – Она тебя не укусит. Смотри, какая хорошая тетенька.
Я улыбаюсь тетеньке, которая за окошком, и говорю:
– Нам можно взять денег?
Тетенька за окошком, ну, которая работает в банке, говорит:
Вы хотите снять деньги со счета?
Я киваю:
– Да, нам нужны деньги.
Тетенька за окошком говорит:
– Вы хотите снять деньги со счета.
Я киваю. Она – настоящий профессионал.
Она знает, что надо делать.
Тетенька за окошком говорит:
– Вашу банковскую книжку, пожалуйста.
– Да, пожалуйста. – Я отдаю ей банковскую книжку. Сую ее в прорезь. Ну, которая под стеклом. За которым сидит эта тетенька. Которая работает в банке. Она, похоже, нам не доверяет.
Тетенька говорит:
– Мисс Стейси Мозгви.
– Ага.
– Это вы?
– Э...
Звездочка говорит:
– Это я. Я – мисс Стейси Мозгви.
– Да, – говорю. – Это она. Мы просто не посмотрели и взяли первую книжку, какая попалась.
– Да нет, все нормально. – Тетенька говорит: – Вы не подпишите чек, мисс Мозгви?
Звездочка говорит:
– А вы можете сами его подписать? А то я что‑то устала.
– Передайте мне вашу чековую книжку. Какую сумму вы собираетесь снять?
Какую сумму мы собираемся...
Ну, чтобы хватило на таблетки.
– Звездочка, – говорю. – Сними там побольше. Сними все, что есть. Ну, чтобы хватило на много сама знаешь чего.
Звездочка говорит:
– А сколько я могу снять?
– Сейчас проверю. – Тетенька, которая работает в банке, что‑то печатает на компьютере. На экране появляются какие‑то цифирьки. Сейчас нам скажут, сколько таблеток мы сможем купить, когда снова пойдем к Коробку. – Ой. Боюсь, вы не сможете ничего снять. У вас на счету нет доступных средств.
Звездочка говорит:
– Тогда, может, вы просто дадите нам денег?
– У вас на счету нет доступных средств. – Тетенька говорит: – Вы не можете ничего снять.
Ой.
– А у Ствола на счету сколько средств?
– Я не понимаю, о чем вы толкуете, мисс... э... Мозгви. – Тетенька, которая работает в банке, говорит: – Прошу прощения.
Я говорю:
– А у меня есть этот... как его... счет?
– Откуда я знаю? – Тетенька говорит: – У вас есть банковская книжка?
– Нет, – говорю.
– Тогда я ничем не могу вам помочь.
Звездочка говорит:
– А можно взять денег взаймы? Ну, по кредиту, или по ипотеке, или что там еще бывает?
– Попробуйте обратиться в какой‑нибудь другой банк. – Тетенька говорит: – Мне действительно очень жаль. Всего хорошего.
– А можно нам...
Тетенька, которая за окошком, дергает за веревочку, и на окошко опускается жалюзи. Такое бежевое и как будто резиновое. И еще – с дырочками, как на пластыре. Ну, который наклеивают на коленку, когда порежешься.
– Прошу прощения. У меня перерыв.
Я сижу в туалете. Мне надо сходить по‑большому. Подождите минуточку.
Что меня напрягает в Звездочке: ей вечно хочется всяких глупостей, и когда я, к примеру, выхожу из туалета, ей сразу хочется поиграться с моим безобразником, а мне вовсе не хочется, чтобы она с ним игралась, потому что мне хочется спать. Мы уже легли спать, в этой комнате, которая длинная, узкая и синяя, и уже вроде как засыпали, а потом мне вдруг захотелось сходить в туалет, и пришлось встать и идти в туалет, и я точно знаю, что, как только я выйду из туалета, Звездочке сразу захочется всяких глупостей. А мне вот не хочется никаких глупостей, и я поэтому не выхожу. Так и сижу в туалете. Очень даже неплохо сижу. Бумажка оранжевая и приятная на ощупь. А главное – мягкая, так что и попе приятно тоже. Со мной вечно так. Ну, такая беда. Мне хочется глупостей только тогда, когда я ем таблетки, а так мне не хочется никаких глупостей, совершенно не хочется. Но зато когда я на таблетках, мне сразу хочется глупостей. Еще как хочется. Вот так взять и сделать чего‑нибудь по‑настоящему нехорошее. Прямо ужас как хочется. Но только когда на таблетках. Со Звездочкой все по‑другому. Ей всегда хочется глупостей, и когда на таблетках, и когда без таблеток, и когда она сердится и когда, наоборот, не сердится. Вот это меня как раз и напрягает, ей вечно хочется всяких глупостей, когда тебе никаких глупостей вовсе не хочется. А хочется просто лежать на кровати, и чтобы она была рядом, ну, чтобы прижаться к ней крепко‑крепко и просто спать.
– Звездочка, – говорю. – Прости, пожалуйста. Но я не буду ничего делать. Так что ты лучше и не пытайся затевать всякие глупости. И даже не думай про моего безобразника. Ты его все равно не получишь.
Звездочка молчит, ничего не говорит.
– Звездочка.
Звездочка не говорит ничего. Лежит на кровати, свернулась калачиком под одеялом. Лежит и сердится.
– Звездочка.
Когда я вышел из туалета, я заранее знал, что сейчас ей , захочется всяких глупостей, и поэтому сразу сказал, что мне ничего такого не хочется и чтобы она даже и не вострилась на моего безобразника. Но ей не хочется глупостей. Комната – синяя‑синяя, и шторы задернуты, потому что на улице ночь. Звездочка лежит на кровати. И ей, кажется, нехорошо.
– Звездочка. – Я сажусь на кровать рядом с ней. – Звездочка.
Она молчит, ничего не говорит.
– Звездочка, – говорю. – Звездочка, просыпайся. – Я легонько пихаю ее, даже не знаю куда, потому что она лежит под одеялом, свернувшись калачиком, и мне поэтому не видно, как она там лежит и куда я ее пихаю. – Звездочка, ты чего? Не обижайся. Я просто сказал, что сейчас мне не хочется никаких глупостей. Я совсем не хотел тебя обижать.
Звездочка шевелится под одеялом, но молчит. Ей явно нехорошо.
– Звездочка, – говорю. – Что ты там делаешь? Собираешь свой паззл? – Хотя нет. Кусочки паззла лежат на полу, синие кусочки разбросаны по всей комнате, где темно. Потому что на улице ночь. – Звездочка, у тебя очень хороший паззл. Самый лучший. С паровым катком. Почему ты его больше не собираешь? Он же очень хороший.
– Мне надоело.
– Это же твой любимый. Ты всегда его собираешь. Он тебе нравится.
– Раньше нравился, а теперь нет. Мне надоело.
– Ага.
Звездочка шевелится под одеялом и больше не говорит ничего.
– Слушай, Звездочка, – говорю. – Не засыпай. Давай просыпайся. Будем собирать паззл.
Звездочка говорит:
– Я больше не буду его собирать – никогда.
– Да нет. Звездочка. Это же твой самый любимый паззл. Но не хочешь – не надо. Только ты все равно просыпайся. Давай чего‑нибудь сделаем, – говорю. – Что‑то, что нам еще не надоело и нравится делать.
– Съедим таблетки.
– У нас нет таблеток. Но можно сделать что‑то другое.
– А что другое? – Звездочка говорит: – Нет ничего другого.
– Есть, – говорю. – Мы можем... ну...
– Что?
– Ну, помнишь, мы ездили в Вульвергемптон. Там было весело. И мы там делали много чего. Не только ели таблетки.
– Мы поехали туда, чтобы нам дали таблетки. – Звездочка говорит: – А это тоже входит в понятие «есть таблетки».
– Ну а когда мы ходили к Прим? – говорю. – Мы к ней ходили не для того, чтобы нам дали таблетки. У нее вообще не бывает таблеток. Только спиртное.
– Мы пошли к ней, потому что наелись таблеток до этого. До того, как идти. – Звездочка говорит: – Иначе мы бы туда не пошли. Вместо этого мы бы пошли к Коробку. Чтобы он дал нам таблеток.
– Да нет же, Звездочка. Слушай. Должно же быть что‑то еще, ну, кроме таблеток, что можно сделать. Что‑нибудь интересное. Что можно сделать. Ну, такое... прикольное. Например, можно порисовать. Или раскрасить раскраску. Ну, давай что‑нибудь сделаем.
– Не хочу ничего делать. Хочу только таблетки.
Я сижу на кровати.
Звездочка говорит:
– Все остальное, что кроме таблеток, это так, ерунда. И оно мне не нравится.
Я сижу – думаю, что ей сказать. А потом говорю очень медленно, с расстановкой, так, чтобы то, что я ей говорю, пробралось бы под одеяло, ну, под которым она лежит, пробралось бы прямо к ней, даже под трусики.
– Э... Звездочка. – Это я так говорю. – Мне. Хочется. Глупостей. Давай займемся. Ну, чем‑нибудь нехорошим.
Звездочка говорит:
– Нет.
Звездочка, – говорю. – Ну давай. Мне правда хочется.
Звездочка молчит, не говорит ничего.
– Можно заняться чем‑нибудь нехорошим. Звездочка, слышишь? Давай поиграем в игру. Ну, которая с номерами. Номер раз: приготовиться к номеру два. Номер два...
Звездочка говорит:
– Не хочу.
– Можно придумать еще какие‑нибудь номера, ну, чтобы их было больше. Номер девять: облизать друг друга одновременно. Номер десять. Сделать глупости в поезде. В туалете. Не в нашем, который здесь, дома. А в туалете, который в поезде. Ну, чтобы было как безопасный секс. Мы так уже делали, и нам понравилось, правда?
Звездочка молчит.
– Звездочка, – говорю. – Ну давай. Давай сделаем что‑нибудь нехорошее. – Мне действительно хочется, правда. Звездочке совершенно не хочется глупостей, а мне поэтому хочется. – Или, может быть...
– Не хочу.
– Может быть, поиграем в волшебную ногу. Мы сто лет в нее не играли.
– Не хочу.
– Почему? – Я ложусь на кровать и снимаю джинсы. Достаю своего безобразника. – Ну давай, – говорю. – Посмотри, как мне хочется. Посмотри.
– Не хочу.
– Ну, давай быстренько. Долго не будем.
– Нет.
– Ну, давай я все сделаю сам, а ты пока порисуешь. Или пораскрашиваешь раскраску. Я сзади пристроюсь, чтобы тебе не мешать.
– Нет.
– Я только быстро засуну и сразу достану.
– Нет.
– Ну, тогда просто потрусь об тебя.
– Нет. – Звездочка говорит: – Убери своего безобразника. Или иди в туалет и делай там с ним что хочешь.
Это неправильно. Так не должно быть. Она – моя девушка, а я – ее парень, и мой безобразник уже весь горит, так ему хочется побезобразить. Он уже приготовился. Хочет забраться в нее, прямо внутрь, туда, где мокро и горячо. Ему там очень нравится, очень‑очень. Но ей почему‑то не хочется. С ней явно что‑то не так. Она просто лежит и не хочет вообще никаких безобразий. Лежит в кровати под одеялом. Вся такая сердитая, со своей волосатой дырочкой. В кровати. А для чего, интересно, нужна кровать, если не для всяких глупостей?! И зачем, интересно, ложиться в кровать, если тебе ничего не хочется? И для чего нужна волосатая дырочка, если не для того, чтобы засовывать туда всякие штуки? Например, моего безобразника.
– Звездочка, – говорю. – Ну давай.
Мертвый мальчик говорит:
– Ну, дай ты ему. Чтобы быстрее отвязался.
Звездочка качает головой.
Мне очень хочется, очень‑очень. А если ей вдруг не хочется, так ей и не надо ничего хотеть. Просто пусть разрешит, чтобы я сделал все сам, и не говорит мне, что ей не хочется. Я лежу на кровати рядом со Звездочкой и играюсь со своим безобразником. Звездочка шевелится, но молчит. Не говорит ничего. Но я чувствую, что ей хочется, чтобы я отодвинулся, чтобы я даже к ней не прикасался. Как будто ей неприятно, что я к ней прикасаюсь. И что лежу рядом с ней и играюсь со своим безобразником. Как будто ей даже противно. А это совсем не противно. И мой безобразник – совсем не противный. В нем нет вообще ничего плохого. Есть только белая липкая штука, ну, которая бьет из него фонтанчиком, когда кончаешь. А мне так хочется кончить. Прямо в нее.
Мертвый мальчик говорит:
– Да, плохо дело.
Раньше все было совсем не так. Раньше Звездочке вечно хотелось глупостей – и когда она на меня сердилась, и когда, наоборот, не сердилась. И даже когда мы с ней ссорились, она все равно говорила: давай мы лучше займемся глупостями, ну, чтобы совсем не поссориться. Хотя я‑то знаю, что ей не столько хотелось не ссориться, сколько хотелось побольше глупостей. Но так было раньше. А теперь... теперь ей не хочется никаких глупостей.
– Звездочка, – говорю. – А можно я просто... ну, потрусь о тебя. О твою попку. Я даже не буду его засовывать. Я просто потрусь, а потом кончу. С фонтанчиком, как ты любишь. – Ей всегда очень не нравилось, когда я просто терся, но не засовывал. Она говорила, что надо засовывать. Потому что ей нравится, когда он у нее внутри. Ну, в смысле, мой безобразник. Но сейчас ей не хочется, чтобы он был у нее внутри, и я подумал, что, может быть, ей понравится, если я буду просто тереться. А потом кончу. С фонтанчиком. – Ну пожалуйста, Звездочка. Можно? Тебе даже не нужно ничего делать. Я все сделаю сам. А ты просто лежи. Можешь даже сердиться, если тебе вдруг захочется.
– Ничего мне не хочется. – Звездочка говорит: – Ничего.
– Ну... – говорю. – Если не хочется, то и не надо. Ты просто лежи. Я все сделаю сам. И все уберу, и все вытру. Ну, когда я закончу. А ты просто лежи. Даже не шевелись.
– Я не могу шевелиться. – Звездочка говорит: – Я вообще ничего не могу.
Ну что же. Я в этом не виноват.
Если она теперь стала такая, ну, какая она теперь, и если так будет всегда, тут уже ничего не поделаешь, и я в этом не виноват. Раз она ничего не хочет, я могу делать, как хочется мне. И потереться, и кончить с фонтанчиком. В конце концов, почему бы и нет? Она говорит, что не может пошевелиться. Значит, она не станет отодвигаться. Я снимаю с нее одеяло. Смотрю на ее попку. Она большая, ну, попка. Как раз как мне нравится.
– Звездочка, – говорю. – А если я...
– Нет.
– А если я все‑таки...
Я лежу на кровати рядом со Звездочкой. Звездочка спит. Я лежу рядом с ней и не сплю. Мертвый мальчик лежит между нами и жутко храпит. И поэтому я не могу заснуть, он мне мешает своим жутким храпом. Все, с меня хватит. Я пихаю его локтем, и он просыпается.
Мертвый мальчик просыпается и говорит:
– Какого черта...
– Заткнись.
Мертвый мальчик говорит:
– Ну и зачем ты меня разбудил? Мне снился такой замечательный сон.
– Слушай, заткнись, – говорю. – Я пытаюсь заснуть, а ты мне мешаешь.
– Так я ни слова вообще ни сказал.
– Ты храпел.
– Я не храплю. – Мертвый мальчик говорит: – Я же мертвый. А мертвые не храпят.
– Перевернись на бок. – Я пихаю его, заставляя перевернуться на бок.
Мертвый мальчик переворачивается на бок. Он уже не храпит. Но лишь потому, что не спит. Он говорит:
– Мне надо сказать тебе кое‑что, Ствол.
Мертвый мальчик лежит на боку, спиной ко мне. Такой весь неприветливый.
– Что сказать?
– Скоро что‑то случится, что‑то очень плохое.
– Ничего не случится.
– Уже случилось. – Мертвый мальчик говорит: – Ты очень нехорошо поступил с этой девочкой, очень нехорошо. Ты ее трахал без презерватива. И подсадил на наркотики. Она бы давно забеременела, если бы ты не был таким придурком.
Я говорю ему:
– Я не придурок. И вообще убирайся из моей кровати. Я буду спать.
– Нет, не будешь. – Мертвый мальчик говорит: – Теперь ты вообще никогда не заснешь. Таблетки – они убивают сон.
Я закрываю глаза и говорю:
– Я буду спать. Я очень устал, и мне жутко хочется спать.
– Нет, сначала я расскажу тебе, что ты сделал. – Мертвый мальчик переворачивается на спину и говорит: – И что ты делаешь. И что будет потом. А будет все очень плохо.
– Что? – Я открываю глаза и смотрю на мертвого мальчика, который лежит на спине, как живой, и смотрит в потолок. – Что будет потом? Что будет плохо?
Мертвый мальчик поворачивается ко мне, смотрит прямо в глаза и говорит:
– Все будет плохо. С тобой что‑то случится, Ствол. Что‑то очень плохое. Уже совсем скоро. И когда это случится, мне не хотелось бы оказаться на твоем месте.
* * *
–...убери его...
Звездочка трясет меня за плечо. Сидит на мне и трясет за плечо. Пытается разбудить. Уже утро.
–...Ствол, убери его...
Звездочка сидит на мне и трясет за плечо. Я притворяюсь, что сплю.
–...вынь его. Вынь немедленно...
Я сплю.
–...Ствол...
Я сплю.
–...Ствол. Ствол. Ствол...
Я притворяюсь, что вот только проснулся, и говорю:
– Что?
– Ствол. – Звездочка трясет меня за плечо. – Убери его, убери, убери...
– Что убрать?
Звездочка сидит на мне верхом и держит меня крепко‑крепко. Двумя руками. И кричит прямо мне в ухо:
– Ствол. Ты слышишь, что я говорю?
– Что, малыш? Зачем ты меня разбудила?
– Ствол. Послушай меня. Оно все‑таки было. Ночью.
– А что было ночью? – Я сажусь и отталкиваю ее, ну? чтобы она с меня слезла. Только не грубо, а ласково. Потому что я ее люблю. Я обнимаю ее, чтобы она не подумала, что мне неприятно, ну, что она сидела на мне верхом. Это было приятно, но неудобно. И я не хочу, чтобы она на меня обижалась.
Звездочка говорит:
– Он во мне.
– Кто? – говорю.
– Он во мне, Ствол.
– Кто? – Я действительно не понимаю.
– Ну, твой этот...
– Какой мой этот?
– Твой пенис.
– Кто?
– Твой безобразник. – Звездочка говорит: – Он во мне.
– А, – говорю. – Кажется, я понимаю. Тебе дать салфетку?
– Нет. – Звездочка говорит: – Твой безобразник. Он во мне. Он застрял.
Я улыбаюсь ей и говорю.
– И вовсе он не застрял. Вот он, смотри. У меня в трусах.
– Нет, не надо...
– Почему?
Звездочка качает головой:
– Там кровь.
– Где?
– У тебя на трусах. Они все в крови.
– Это не кровь, – говорю. – Это апельсиновый сок с газировкой. Я его пролил. И он потом высох. Я уже даже не помню, когда это было. Сто лет назад.
– Нет, не снимай...
Она не дает мне снять трусы.
– Да я только разок посмотрю.
– Нет, не надо. Там кровь.
– Это не кровь, – говорю.
– Она везде. Кровь.
– Не везде и не кровь. Это просто такие трусы. Правда прикольные?
– Не надо. – Звездочка говорит: – Не шевелись...
– Поздно. Уже шевелюсь.
– Ты все испачкаешь...
– Да нету там никакой...
– Нет, не снимай...
– Я просто проверю. Ты говоришь, что в тебе застрял мой безобразник. А я тебе говорю, что он здесь, у меня в трусах. И хочу, чтобы ты посмотрела и убедилась. Если он там, в трусах, значит, в тебе его нет. Потому что он там, у меня в трусах. У меня он один. Их не два и не три. У меня только один безобразник. – Я оттягиваю резинку и заглядываю себе в трусы. Да, он там, мой безобразник. Я его вижу. Он там. Сидит спокойно у меня в трусах и даже не знает, что происходит. Звездочка тоже не знает, что происходит. Она крепко зажмурилась и не смотрит. – Звездочка.
– Он во мне. – Звездочка слезает с кровати и говорит: – Я его чувствую.
– В тебе его нету и быть не может.
– Он там, в моей норке.
– Нет, не там. – Это она так называет свою волосатую дырочку. – Потому что он здесь, у меня. Посмотри.
Звездочка стоит на ковре, как‑то странно стоит, чуть прогнувшись. Как будто ей неудобно стоять.
– Нет, не трогай меня. Не трогай. – Она отходит на пару шагов. Она странно ходит, не так, как обычно. Как будто хочет меня рассмешить. Только она вовсе не хочет меня рассмешить. Это видно по ее лицу. – Не трогай меня. – Она не может ходить, потому что ей больно. – Ствол. – Она морщится. – Он во мне. Такой твердый. Сделай, чтобы он стал мягким.
– Что? – Я просто сижу на кровати и вообще ничего уже не понимаю. – Он мягкий. Он тут, у меня. У меня в трусах. И он вовсе не твердый.
– Он твердый. Твердый. Сделай, чтобы он стал мягким. – Она не открывает глаза. Она говорит с закрытыми глазами: – Он там, во мне...
– А если я сделаю, чтобы он стал мягким, тебе уже больше не будет больно?
– Не будет. Ой...
Я качаю головой.
– Ну хорошо, – говорю. – А как сделать, чтобы он стал мягким?
– Я не знаю. Это же твой безобразник, вот ты и придумай. – Ей больно, и поэтому не хочется разговаривать. Ну, от боли. Она стоит посредине комнаты. Как‑то странно стоит, чуть прогнувшись. Ну, как тогда. Когда она только что встала с кровати. Звездочка говорит: – Подумай о чем‑нибудь, от чего тебе сразу не хочется глупостей.
– Да мне и так их не хочется, никаких глупостей. – Я говорю очень быстро. Мне хочется, чтобы ей не было больно. Ну, чтобы боль поскорее прошла. Я хочу сделать что‑нибудь, чтобы ей не было больно. Но у меня ничего не выходит. – Звездочка. Послушай меня. Мне не хочется никаких глупостей.
– Да. Еще раз.
– Что?
– Скажи это еще раз.
– Что? Что мне не хочется глупостей?
– Да. Скажи это еще раз. И продолжай повторять, пока тебе не расхочется глупостей.
Я пожимаю плечами. Делаю, как она просит. Повторяю:
– Мне не хочется глупостей. Мне не хочется глупостей. Мне не хочется глупостей. Мне не хочется глупостей. Мне не хочется глупостей...
– Подумай о чем‑нибудь грустном. Ой. Ой...
– О чем?
– Ну, о чем хочешь. О чем‑нибудь грустном, от чего у тебя все опадает и тебе больше не хочется глупостей...
Ага. Я знаю, о чем надо подумать, чтобы мне не хотелось вообще никаких глупостей.
– О твоей маме. Сейчас я подумаю о твоей маме. Когда я думаю о твоей маме, мне уж точно не хочется глупостей. Самое верное средство.
– Да, давай. – Звездочка говорит: – Давай думай...
Она издает всякие звуки, ну, такие... такие звуки, от которых мне сразу хочется глупостей, и мой безобразник становится твердым и очень большим. Но тот безобразник, который в ней, он вовсе даже не настоящий, и поэтому он не становится тверже и больше, так что это не важно, что происходит с моим настоящим. Который у меня в трусах.
– Знаешь, Звездочка, твоя мама – это так пакостно, просто даже не знаю как. Почти так же пакостно, ну, как эти, которые с ананасами на головах. Как капуста. И лук. И бананы. – Нет. Бананы сюда не подходят. Бананы вкусные. – Как картошка. Имбирь. И имбирные пряники. Пастернак. И еще этот... шпинат. И фасоль. И еще пастернак...
– Получается. Он становится меньше.
– Как попасть в тюрьму. Или как если тебя убьют. Как ходить в школу. Не ходить на вечеринки к друзьям. Скучно и пакостно.
Все, от чего сразу не хочется никаких глупостей.
Звездочка выпрямляется и говорит:
– Получается.
У нее все лицо мокрое. Ну, от пота. Но она уже не морщится от боли. Оно становится мягче. Как безобразник. Который, как она говорит, застрял у нее внутри. Только он не застрял. Потому что его там нет.
– Он выходит наружу. – Звездочка говорит. – Вот он. На пол упал.
– Я его подниму. – Я спрыгиваю с кровати, и бросаюсь на пол, и поднимаю этого безобразника, которого нет. Ну, который, как она говорит, выпал у нее из дырочки и упал на пол. – Засуну его обратно к себе в трусы. – Какой безумный, безумный мир. – Ну, вот, – говорю. – Все в порядке.
Звездочка открывает глаза. Они такие красивые.
– Мы это сделали, Ствол. Ты у меня не мужчина, а зверь. – Она тяжело дышит. Вдыхает и выдыхает. Ей не хватает воздуха. Она открывает окно. Ей жарко. Она садится на краешек кровати. Я держу ее крепко‑крепко, обнимаю двумя руками. Она дышит так тяжело, а я прижимаю ее к себе. Я пытаюсь ее успокоить. – Держи меня, Ствол. – Звездочка говорит. – Крепко‑крепко держи.
– Я...
– Помоги мне, Ствол. Мне страшно. Помоги мне. Пожалуйста.
– Я держу тебя.
– Я без них не могу. Не могу.
– Без кого?
– Без таблеток. Достань мне таблеток.
– Каких таблеток?
– Я без них не могу. – Звездочка говорит: – Помоги мне. Дай мне таблетки.
– У нас нету таблеток. Звездочка, как я дам тебе таблетки, если у нас их нету?
– Мне все равно. Просто дай мне таблетки.
– Звездочка, что с тобой? – Она уже дышит получше. Не так тяжело. Я по‑прежнему держу ее крепко‑крепко, но она уже дышит значительно лучше. – С тобой никогда раньше такого не было. Ты же – самая разумная девочка из всех девчонок, которых я знаю. А сейчас тебя словно замкнуло. Ну, что‑то в мозгах переклинило. И нам надо придумать, как сделать так, чтобы этого не было. Чтобы у тебя мозги встали на место. А то будет беда.
– Лучше дай мне таблетки. – Звездочка говорит: – А то точно будет беда.
Очень даже разумное замечание. Ну, то, что она говорит. Но есть одна небольшая проблема. У нас нет таблеток.
У нас нет таблеток. Ну, от которых бывает всякое такое. Но у нас есть таблетки, которые лекарства. В шкафчике в ванной. Звездочка открывает шкафчик, и там, на шкафчике, – зеркало, и лицо Звездочки в зеркале проворачивается и исчезает из виду. Звездочка смотрит на пузырьки и коробочки в шкафчике. Я стою у нее за спиной и обнимаю ее за талию. Хорошо, что ее лица в зеркале уже не видно, потому что оно какое‑то не такое. Совершенно неправильное лицо. Сейчас, когда Звездочка не принимает таблетки, она стала какая‑то странная. Ну, как будто она распадается на кусочки. Я пытаюсь собрать их, приклеить обратно, но они все равно отпадают. Не держатся. Это все из‑за ее мозгов. В них что‑то замкнуло. И никак не размыкается.
Звездочка говорит:
– Наверное, эти.
Я достаю пузырек. Он весь пыльный. Это снотворное. Ну, такие таблетки, чтобы тебе стало сонно, и ты заснул. На этикетке написано:
Дифенгидрамин HCI. Герметичная упаковка. Хранить в сухом, защищенном от света месте. Срок годности: смотри на упаковке.  
Звездочка говорит:
– Это хорошие таблетки. Я их раньше пила. От них хочется спать. Например, если не можешь заснуть, после них хорошо засыпаешь. На них еще нарисована луна.
– Звездочка.
– Смотри. – Звездочка говорит: – Она улыбается, луна.
– Звездочка, это снотворное. Зачем тебе принимать снотворное?
– А оно вкусное. – Звездочка говорит: – Как конфеты. Помоги мне открыть пузырек. Тут какая‑то хитрая крышка.
Я пытаюсь сдуть пыль с пузырька, но она липкая, пыль, и совсем не сдувается. Подцепляю крышку ногтем. У меня не такие длинные ногти, как у Коробка. У него они длинные, как у тетенек. Ими очень удобно открывать всякие штуки и чесать родинку на щеке. Ой. Там пусто.
– Давай. – Звездочка подставляет ладонь. – Высыпай.
– Там ничего не осталось. Ты все выпила.
– Ой. – Звездочка говорит: – А что в той коробочке? Я такие еще не пробовала.
– Это не снотворное, – говорю. – Это, наоборот, чтобы взбодриться.
Там, на коробочке, все написано. Там написано:
Состав: натуральный экстракт семян гуараны 500 мг. Растворимая капсула (желатин) 98 мг. Не испытывалось на животных. Хранить в сухом, прохладном месте. Беречь от детей. Без искусственных красителей и консервантов. Изготовлено из отборных семян гуараны...  
– Давай. – Звездочка говорит. – Я попробую, что это за таблетки.
– Хорошо, – говорю. – Но только две штуки. Потому что это опасно: пить таблетки, когда не знаешь, зачем они и из чего они сделаны.
– И дай мне еще тех. – Звездочка говорит: – Они совсем не опасные. – Коробочка синяя. Как раз как мне нравится. Я люблю синий цвет. На коробочке написано:
Применяют при умеренно выраженном болевом синдроме различного генеза. Особенно эффективен при болях в суставах, мышцах, радикулите, менструальных болях, а также при головной и зубной болях. Лучшее обезболивающее для всей семьи.  
– Нет. Эти я принимала вчера. – Звездочка говорит: – Лучше дай те, большие. Они тоже вкусные.
Я беру большой пластиковый пузырек. Там написано:
Увлажняющий лосьон. Новая формула увлажнения для сухой и нормальной кожи. Поразительный результат.  
Звездочка говорит:
– Нет, это крем. Ну, чтобы мазать лицо. У нас такой был. Когда я еще в школе училась, я помню. Он тоже хороший. Но мне нужен не крем, а таблетки. Так что поставь крем на место и дай мне таблетки. – Она даже не может сама взять таблетки. Вот как ей плохо. Она держит руки скрещенными на груди, как будто их там приклеили пластырем. Звездочка говорит: – Дай мне еще.
– Там больше ничего нет.
– Значит, надо достать еще.
– Ничего не получится, – говорю.
– Почему?
– А где их взять?
– У врача.
– У врачей только для взрослых таблетки. И для экстренных случаев.
– Тогда в аптеке. – Звездочка говорит: – Пойдем в аптеку и купим таблеток.
– У нас нет денег.
– Можно будет спросить там, в аптеке, какие таблетки самые лучшие. – Звездочка говорит: – Там все знают, в аптеке. Они нам подскажут.
– Но у нас же нет денег, – говорю. – А без денег нам ничего не продадут.
– А мы пойдем к Коробку. – Звездочка говорит: – Коробок даст нам таблетки. Мы их продадим, и у нас будут деньги. А потом мы пойдем в аптеку, уже с деньгами. И купим таблетки.
– У тебя как с головой? Коробок нам не даст никаких таблеток. В последний раз, когда он давал нам таблетки, мы их потеряли. Забыла?
– Ну хорошо. – Звездочка говорит: – Тогда не пойдем к Коробку. Пойдем сразу в аптеку.
– В аптеке нам ничего не дадут просто так, – говорю. – Это же магазин. А в магазине все продают за денежку. А просто так, за бесплатно, там ничего не дают.
– За бесплатно дают по рецепту. Если дать им рецепт, таблетки дадут просто так. Те же таблетки, за которые надо платить, когда нет рецепта. – Звездочка говорит: – Те же самые. Только бесплатно.
– А рецепт должен выписать врач. Для этого надо идти к врачу. Как я уже говорил.
– Ага. – Звездочка говорит: – Тогда мы просто пойдем в аптеку. В широких джинсах. Ну, чтобы засунуть таблетки в джинсы. Ну, туда. Внутрь. И чтобы никто не увидел.
– Ага. Давай.
– Только надо сперва замотать джинсы скотчем. Ну, снизу. – Звездочка говорит: – Чтобы таблетки не выпали.
Я держу ее руки. Потому что она ими машет. А это неправильно. В общественном месте руками не машут. И тем более в аптеке.
Я говорю ей:
– Звездочка. Перестань махать руками. Так нельзя. Это же магазин. Это аптека. Ну, где продаются таблетки. Здесь покупают таблетки, а не размахивают руками.
Звездочка говорит:
– Я не размахиваю руками.
Она стала размахивать руками, как только мы сюда вошли. И еще до того, как вошли. Она всю дорогу бежала бегом. И размахивала руками. Говорила, что если махать руками, то бежать будет быстрее. И я тоже бежал – вслед за Звездочкой. Но руками я не размахивал, вовсе нет. Звездочка бежала быстрее меня. Буквально влетела в аптеку с разбега. То есть оно действительно помогает бежать. Ну, если размахиваешь руками. Но теперь‑то уже не нужно махать руками. Мы уже пришли. Мы уже не бежим. И больше не нужно махать руками. Я ей так и говорю, Звездочке.
– Звездочка, – говорю. – Перестань махать руками. Мы уже прибежали. Нам больше не нужно бежать. Мы пришли.
– Я не размахиваю руками.
– Размахиваешь.
– Не размахиваю.
– А кто тогда ими размахивает? Смотри, как они машутся... или махаются...
– Они не махаются и не машутся.
– Очень даже махаются, – говорю.
Или машутся? Я не знаю, как правильно.
– Ну...
– Со стороны это выглядит очень глупо, – говорю я Звездочке. – Смотри, на тебя все смотрят. Если ты будешь размахивать руками, у нас ничего не получится. Мы не сможем стащить таблетки. Потому что на нас все смотрят. Прекрати размахивать руками. А то у нас ничего не получится. – Звездочка размахивает руками и даже вот не понимает, что она ими размахивает. Она сейчас точно взлетит. Мне придется держать ее за ноги, чтобы она не взлетела под потолок. Она взлетает под потолок. Я держу ее за ноги. Как будто Звездочка – это воздушный шарик, и я держу его, ну, как будто на дне рождения. Только это не шарик. Это такие специальные широкие джинсы, чтобы стащить таблетки. Штанины снизу обмотаны скотчем. Ну, чтобы таблетки не выпали. Это мои джинсы. На ней, на Звездочке. Они ей велики. Но так и задумано. Джинсы должны быть широкими, чтобы в них можно было засунуть таблетки. Которые мы сейчас стащим в аптеке. Штанины снизу обмотаны скотчем, приклеены к Звездочкиным ботинкам. Это чтобы не выпали таблетки.
Звездочка говорит:
– Ну что, будем лямзить таблетки?
– Тише.
– А потом будем их принимать. – Звездочка говорит: – Прямо на улице. Зайдем в магазин, купим еще апельсиновый сок с газировкой. Ну, чтобы их запивать.
– Ну, если хочешь.
– Обязательно надо запить.
Хотя Звездочка уже давно не принимает таблетки, она все равно какая‑то странная. Никуда не выходит. Целыми днями слоняется по квартире, наводит там беспорядок. Беспорядок такой же, как у нее в голове. Потому что там точно не все в порядке. Она часами сидит на полу: надевает носки, и снимает, и опять надевает, и снова снимает. Или сидит, сцепив пальцы в замок, и не расцепляет их долго‑долго. Как будто там у нее что‑то есть. Что‑то такое, чего ей не хочется потерять. Но я же знаю, что там нет ничего такого. Там вообще ничего нет. Я ей говорю: Звездочка, расцепи пальцы. Звездочка говорит: нет. Говорит, если их расцепить, они сразу отвалятся, пальцы. И их уже не приклеишь обратно. Их останется только собрать и выкинуть. Ну или приклеить в альбом. Она правда стала какая‑то странная. Раньше она такой не была. Она всегда была очень разумной девочкой. Самой разумной из всех девчонок, которых я знаю.
Звездочка говорит:
– Нет, эти не надо.
– Да это вообще не таблетки. – Я качаю головой. Нет, она правда странная. – Это крем для загара. Ну, чтобы им мазаться.
– Вот те. – Звездочка говорит: – Видишь, ешки. Берем.
– Это не ешки. Это вообще витаминки. Витамин Е. От него не бывает ничего такого. Только можно не есть еду.
– Мне не хочется есть еду. Мне хочется только...
– Я знаю, чего тебе хочется. Ты только об этом и говоришь. – Она только об этом и говорит. Что ей хочется таблеток. Говорит, что больше ей ничего не хочется. Только таблеток. Только об этом и говорит, даже не умолкает.
– Сейчас я спрошу у той тетеньки.
Я говорю:
– Лучше не надо. Она рассердится.
– Нет я спрошу. Я знаю, как надо. – Звездочка идет к кассе, где стоят всякие презервативы, и шоколадки для толстых людей, которым нельзя много сладкого, и мятные конфетки для тех, у кого плохо пахнет изо рта.
Тетенька, которая за стойкой, смотрит сердито и очень недобро, а ведь Звездочка даже еще ничего не сказала. Тетенька совсем пожилая, у нее восемь детей, и они давно выросли, и она им давно не нравится, совершенно не нравится. Она здесь работает, в аптеке. Тетенька, которая за стойкой, говорит:
– Чем я могу вам помочь?
– Мне нужны таблетки. – Звездочка говорит: – Только хорошие. Самые лучшие.
Тетенька говорит:
– А конкретнее можно?
– Пожалуйста. Помогите мне. Мне нужна помощь.
Тетенька говорит:
– Ну, я не знаю. А что вас беспокоит?
– Мне просто нужны таблетки. – Звездочка говорит: – Подскажите, какие хорошие. Самые лучшие.
– Я не совсем понимаю...
Скажите, какие таблетки хорошие. – Звездочка говорит: – Мне очень нужно. Самые лучшие таблетки. Такие, специальные. Ну, которые врачи выписывают. Пожалуйста.
– Ей действительно очень нужно.
Тетенька говорит:
– Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду под специальными таблетками, которые по рецептам...
Звездочка говорит:
– У меня есть рецепт. Мне его выписал врач.
К стойке подходит какой‑то дяденька. Очень смуглый. Он из Китая. Это такая страна, ну, где делают чай, только он не пьет чай. Чайный дяденька говорит:
– Какие проблемы, Мэг?
Тетенька, которая за стойкой, улыбается чайному дяденьке, и эта улыбка говорит сама за себя. Она говорит: да, есть одна небольшая проблема, но я с ней справлюсь сама.
– Он сказал, врач, что пошлет рецепт вам. Пошлет по почте. – Звездочка говорит: – Это специальный рецепт. Его посылают по почте. Можно мне получить таблетки? Пожалуйста.
Тетенька говорит:
– Что‑то вы говорите такое вообще непонятное.
– Звездочка, ты опять?! – Я говорю тетеньке за стойкой: – Она вечно так. Вечно.
Тетенька говорит:
– Почему‑то мне кажется, молодые люди, что у вас вообще нет рецепта.
– Ну и пожалуйста. Ну и ладно. – Звездочка говорит: – Все ваши таблетки – они все равно ни на что не годятся. Ствол, пойдем.
Чайный дяденька смотрит на Звездочку. Очень внимательно смотрит, как будто он собирается смотреть еще долго.
Мы со Звездочкой идем к выходу. Собираемся выйти на улицу, где машины. Там шумно, на улице, и еще – жарко. В аптеке прохладно, а на улице жарко. Звездочка оттягивает мои джинсы, которые сейчас на ней, оттягивает их сверху, где пояс, хватает с полок таблетки и ссыпает их в джинсы. Чайный дяденька выходит из‑за стойки и заходит за полочку, с которой Звездочка тырит таблетки. Чайный дяденька идет к двери. Ну, которая на улицу. Он подходит к двери и закрывает ее на замок. Как‑то рано она закрывается, эта аптека. На улице еще день, еще даже не вечер, а аптека уже закрывается. Чайный дяденька говорит:
– Э... На самом деле у нас есть таблетки, которые вам нужны. Они там, в задней комнате. В кладовке. Пойдемте туда, и вы сами сможете выбрать. У нас много разных. Отведи девушку в заднюю комнату, Мэгги.
Тетенька выходит из‑за стойки, и идет к Звездочке, и протягивает ей руку.
– Я тоже пойду, – говорю.
Чайный дяденька говорит:
– А я пойду позвоню.
Тетенька, которая была за стойкой, ведет Звездочку в заднюю комнату. Она вся заставлена коробками, большими картонными коробками, а в этих коробках – другие, поменьше, а в тех, которые поменьше, – таблетки. На коробках, которые картонные и большие, нарисованы стрелочки вверх и написано: «Верх». И еще там написано: «Перевозить с осторожностью. Хрупкий груз»... Надо было бы написать то же самое на Звездочке. Потому что она вся такая... ну, в общем, хрупкая. Кажется, если ее уронить, она сразу же разобьется. Я не знаю, как это еще описать. До нее даже страшно дотронуться.
Чайный дяденька входит в комнату, где много картонных коробок и пахнет пыльным картоном, как будто мы сами не в комнате, а в картонной коробке, внутри. Чайный дяденька говорит:
– Они уже едут.
Тетенька, которая была за стойкой, говорит:
– Может быть, сам с ней займешься? А то мне за это не платят.
Чайный дяденька молча кивает.
Звездочка говорит:
– И где ваши таблетки?
Я молчу, не говорю ничего. Я здесь вообще ни при чем.
Мы со Звездочкой сидим в этой комнате, которая маленькая, и тесная, и пахнет пыльным картоном, как будто это вообще никакая не комната, а картонная коробка, и мы в ней сидим, ну, внутри. Как будто мы тоже таблетки, внутри большой картонной коробки, которая для таблеток. На которой написано «Верх». Только у нас настроение совсем не приподнятое. Даже наоборот. Чайный дяденька тоже сидит тут, с нами. Внимательно смотрит на Звездочку. Как будто боится, что она убежит.
* * *
Я думал, он звонил доктору, ну, чайный дяденька. Но он звонил вовсе не доктору. Он звонил двум другим дяденькам, которым ему вовсе даже и незачем было звонить. Он позвонил:
Полицейскому инспектору Изнасильнику.
Констъебелю Башка‑Ананас
Чайный дяденька говорит:
– Парень ничего такого не делал. Зато девочка сделала много всего. Начала оскорблять Маргарет. В устной форме. Требовать какие‑то лекарства. Говорила, что у нее есть рецепт, хотя никакого рецепта не было. Она пыталась ее обмануть. И говорила она как‑то странно. И мы подумали, что она точно психованная. И наши с Маргарет опасения подтвердились. Она психанула, стала хватать с полок лекарства и запихивать их себе в джинсы.
Звездочка сидит на картонной коробке, которая большая и пахнет пылью.
Звездочка говорит:
– Я не сделала ничего плохого.
Чайный дяденька говорит:
– Тогда почему у вас в джинсах напиханы наши товары?
Звездочка говорит:
– У меня был рецепт на все эти товары.
– Не было у нее никакого рецепта. – Я качаю головой. Иногда я на нее поражаюсь, на Звездочку. Как можно так нагло врать?! – Она их стибрила. Ну, лекарства.
Полицейский инспектор Изнасильник говорит:
– А ты помолчи.
Это он мне говорит. Я молчу. Не говорю больше ни слова.
Чайный дяденька говорит:
– Мы не стали их изымать на тот случай, если вы захотите снять отпечатки пальцев.
Констьебель Башка‑Ананас хмурится и говорит:
– Я думаю, до этого не дойдет.
Звездочка говорит:
– У меня нет никаких отпечатков пальцев, – Ее джинсы набиты товарами, ну, в смысле, таблетками. Она набрала слишком много, джинсы аж распирает. Снизу джинсы приклеены к ботинкам, обмотаны скотчем. Вид у нее подозрительный, правда? Она попалась с наличным... нет, не с наличным... с поличным. И ей уже не отвертеться. Ее посадят в тюрьму.
Тетенька, которая была за стойкой, говорит:
– И нам с Санни не хочется лезть в штаны к маленьким девочкам. Мы же не какие‑то извращенцы. – У нее восемь детей. Они давно выросли. И она им давно не нравится, совершенно не нравится.
Звездочка говорит:
– Я ничего не сделала.
– Сначала надо установить личности. – Констъебель Башка‑Ананас достает свой блокнот, куда он записывает всех преступников. Сейчас нас тоже туда запишут. – У вас есть с собой удостоверения личности?
– Я его отдала той, другой тетеньке. – Звездочка говорит: – Ну, которая тут работает.
– Ага. – Констъебель Башка‑Ананас улыбается Звездочке и говорит: – Какой другой тетеньке?
Тетенька, которая была за стойкой, говорит:
– Здесь больше никто не работает, только мы с Санни.
Звездочка говорит:
– Я его отдала другой тетеньке.
– Звездочка, – говорю. – Не надо врать. Она врет.
Полицейский инспектор Изнасильник говорит:
– А ты помолчи.
– Это старый прием. – Я объясняю: – Она так уже делала, в баре.
– Я сказал, помолчи. – Полицейский инспектор Изнасильник грозит мне кулаком. Как будто собирается меня стукнуть. – Жалко, что ты не мой сын. Уж я бы тебе врезал. Мало бы не показалось.
Констъебель Башка‑Ананас улыбается и говорит:
– Ваши удостоверения, пожалуйста. – Он хороший и добрый. – Покажите, пожалуйста, ваши удостоверения личности.
Звездочка пожимает плечами.
Констъебель Башка‑Ананас смотрит на меня, улыбается и говорит:
– У вас есть удостоверение личности?
– Нет, – говорю. – У меня нету.
– Вы разве не знаете, что, по закону, вы обязаны всегда иметь при себе удостоверение личности? – Констъебель Башка‑Ананас смотрит на Звездочку. Показывает на нее своим карандашом, который даже не обгрызен снизу. Он очень занятой дяденька, этот Констъебель. Ему некогда обгрызать карандаши. Он говорит: – Как ваше имя?
Полицейский инспектор Изнасильник говорит:
– И не вздумайте нас обманывать. Мы все проверим.
Констъебель Башка‑Ананас улыбается и говорит:
– Скажите, пожалуйста, как вас зовут. Вас обоих.
– Стейси Мозгви.
– Томас Стволер.
Констъебель Башка‑Ананас все записывает в свой блокнот. Он говорит:
– Стейси, а сколько вам лет?
– Восемнадцать.
Полицейский инспектор Изнасильник ухмыляется и говорит:
– Я так и думал.
– Она опять врет, – говорю.
– А ты помолчи. – Полицейский инспектор Изнасильник говорит: – Сейчас мы допрашиваем барышню. До тебя еще очередь дойдет.
Констъебель Башка‑Ананас улыбается и говорит:
– Стейси, а если по правде? Тебе сколько лет?
– Ей не может быть восемнадцать, – говорю. – Мне шестнадцать, а она меня младше.
Констъебель Башка‑Ананас смотрит на меня, улыбается и говорит:
– Она – твоя девушка, Том?
– Да, – говорю. – Но вы не подумайте. Мы не делаем ничего такого.
– Все‑таки жалко, что ты не мой сын. – Полицейский инспектор Изнасильник качает головой. – Уж я бы повыбил из тебя всю дурь.
Констъебель Башка‑Ананас говорит:
– Ты всегда подставляешь свою подружку, Том?
– Ничего я ей не подставляю. И ничего не вставляю. Мы ничем таким не занимаемся. Правда, Звездочка?
Констъебель Башка‑Ананас хмурится и говорит:
– Но вы принимаете наркотики.
– Нет, – говорю. – Мы их не принимаем. Я даже не знаю, что это такое. Наркотики.
Полицейский инспектор Изнасильник говорит:
– Сейчас проверим. Покажи, что у тебя в карманах.
Констъебель Башка‑Ананас смотрит на Звездочку и говорит:
– А ты, Стейси? Ты принимаешь наркотики?
– Нет. – Звездочка говорит: – Только когда они есть. А сейчас у меня их нету.
Констъебель Башка‑Ананас хмурится и говорит:
– И вы поэтому пришли в аптеку?
Очень даже разумное замечание, правда?
Звездочка говорит:
– Да, мы пришли за таблетками.
Констъебель Башка‑Ананас говорит:
– А твой парень, он принимает наркотики?
Это удар ниже пояса.
– Я ни разу не видела. – Звездочка говорит: – Он очень даже приличный и взрослый, Ствол. Да, он такой. Он всегда обо мне заботится.
Да, – говорю. – Я пытаюсь. Но о ней очень трудно заботиться. Она потому что все время врет.
– Это само получается. – Звездочка говорит: – Я нечаянно.
Полицейский инспектор Изнасильник говорит:
– Ладно, Стейси. Ты помнишь, где живут твои родители?
– Я вообще ничего не помню.
Полицейский инспектор Изнасильник говорит:
– Думаю, надо их задержать. В воспитательных целях. Пусть посидят ночь в обезьяннике. Там о вас замечательно позаботятся. Вот мы с Терренсом и позаботимся. Да, Терренс?
Констъебель Башка‑Ананас встает и потягивается.
– Хочешь провести ночь в обезьяннике, Стейси?
– Не хочу. – Звездочка говорит: – Не люблю обезьян.
– Где живет твоя мама? – Констъебель Башка‑Ананас говорит: – Стейси?
– Да. – Звездочка говорит: – Хотите к нам в гости? На чашечку чая? У нас хорошо. И она тоже хорошая, мама.
Я встаю и говорю:
– Я тоже пойду к тебе в гости.
Полицейский инспектор Изнасильник говорит:
– Отведи их ты, Терренс. А то я точно кого‑то из них прибью. Надеюсь, хоть одного ты арестуешь.
Я сижу в полицейской машине на заднем сиденье. Звездочка – рядом со мной. Одной рукой я обнимаю ее за плечи, а другой держу за руку. Я пристегиваю Звездочку ремнем, чтобы она не выпала из окна, которое закрыто. Звездочка смотрит в окно. Смотрит на машины. На крыше каждой машины – такая прямоугольная серебристая штука, которая впитывает свет от неба, и от этого света работает мотор. Они все сверкают, их слишком много. Они все едут куда‑то, только больше все‑таки стоят на месте, и мы тоже вроде бы едем, только больше стоим.
Звездочка говорит:
– Включите вашу специальную мигалку. Ну, которая оранжевая.
– Она не оранжевая, – говорю. – Она синяя.
– Она оранжевая, я видела.
– Нет, – говорю. – Она синяя. У меня все серии записаны на диске.
– Нет у тебя никакого диска. – Звездочка говорит. – У тебя даже нет телевизора.
– Есть, – говорю. – Мне папа купил.
– У тебя нету папы.
– Есть, – говорю.
– Она оранжевая и синяя.
– Нет.
– Сейчас я спрошу.
– Лучше не надо. – Я говорю Звездочке: – Каждый раз, когда ты кого‑нибудь о чем‑нибудь спрашиваешь, они начинают сердиться. И нам становится плохо. Когда ты кого‑нибудь о чем‑нибудь спрашиваешь.
– Я знаю, что надо делать. Я уже не ребенок. – Звездочка смотрит на дяденьку, который сидит за рулем. Который хороший. В шлеме в форме ананаса. Который он сейчас снял. Чтобы поместиться в машину. – А вы не включите мигалку? – Звездочка говорит: – Нам интересно, как это будет, когда она включена.
– Ты все неправильно говоришь, – говорю. – Надо было сказать, что со включенной мигалкой мы доедем быстрее.
Звездочка наклоняется вперед и говорит:
– Ствол говорит, что она оранжевая. А я говорю, что синяя.
– Не слушайте ее, – говорю. – Она опять врет. Она специально все перепутала. Я говорил, что мигалка синяя, а она говорила, что, наоборот, оранжевая. Она знает, что не права, а я прав, и поэтому она все поменяла. Она вообще все не так говорит, как надо. Она попросила включить мигалку, чтобы мы посмотрели, какая она. Ну, то есть какого цвета. А надо было сказать, что со включенной мигалкой мы доедем быстрее, потому что машин слишком много, и мы вообще никуда даже не едем, а больше стоим. Но если включить мигалку и еще сирену, тогда нам будут уступать дорогу, и мы доедем гораздо быстрее.
Звездочка говорит:
– Да, пожалуйста. Включите мигалку.
Констъебель Башка‑Ананас не говорит ничего.
А я ведь предупреждал.
Мы со Звездочкой чувствуем себя в надежных руках и уже ничего не боимся. За нами присматривает полицейский, и значит, с нами ничего не случится. Мы стоим на лужайке перед домом, где живет мама Звездочки. Лужайка прямоугольная, и дом тоже прямоугольный. И дверь в доме тоже прямоугольная и зеленая, как зеленый горошек. Констьебель Башка‑Ананас звонит в дверь звонком и стучит дверным молотком. Он очень хороший, и у него хорошо получается. Все прямо как в фильмах про полицейских, только лучше, потому что все это происходит на самом деле, со мной и со Звездочкой, а обычно с нами вообще ничего не происходит, независимо от того, сколько мы кушаем таблеток и какие таблетки мы кушаем. Ну, то есть когда они у нас есть. Я даже не помню, когда с нами в последний раз что‑то случалось. Но, опять же, я ведь вообще ничего не помню. Это из‑за таблеток. От них все забываешь.
Констъебель Башка‑Ананас звонит в дверь. Дверь открывается, и на пороге стоит тетенька. Это не просто какая‑то тетенька, а Звездочкина мама. Она меня очень не любит. Считает меня нехорошим и вообще наркоманом. Хотя сама ест таблетки буквально горстями. Только она их берет у врача, а не у Коробка. Но ведь это без разницы. Она все равно наркоманка. Она стоит вся такая сердитая‑сердитая, но меня это ни капельки не удивляет. Я так и думал, что она будет сердиться. Потому что она всегда сердится.
– Стейси. Я так и знала, что этим все кончится. Тебя два месяца не было дома, а теперь ты вернулась и привела с собой этого негодяя. Что ты себе позволяешь...
– Я не нюхала порошок. Правда не нюхала.
– Меня не волнует, что ты там нюхала, а что не нюхала, меня удивляет, что ты привела с собой этого своего дружка. Я тебе, кажется, говорила, чтобы даже духу его тут не было.
– Я его не приводила. – Звездочка говорит: – Он сам пришел. Правда, Ствол?
– Да, – говорю. – Я...
– Миссис Мозгви. – Констъебель Башка‑Ананас говорит: – Можно нам войти в дом?
Мама Звездочки смотрит на Звездочку и говорит:
– Ну входите.
Она говорит это только ей, Звездочке.
Звездочка входит в дом, и я тоже вхожу, и констъебель Башка‑Ананас – тоже. Мы все входим в дом. Констъебель Башка‑Ананас закрывает за собой дверь и говорит:
– Боюсь, миссис Мозгви, вашу дочь взяли с поличным. Она воровала товар в магазине.
– Ты воровала в магазине?! Ты же знаешь, что это плохо, и хорошие девочки так не делают. – Мама Звездочки не смотрит на констъебеля Башка‑Ананас, ну, у которого шлем похож на ананас. У него еще стрелки на брюках так замечательно отутюжены, что о них, кажется, можно порезаться. А у мамы Звездочки кошмарные брюки. И к тому же зеленые. Как зеленый горошек. И дом тоже кошмарный, и сама мама – кошмарная, прямо ужас. Поэтому Звездочка здесь не живет. Вы бы тоже не жили с такой вот кошмарной мамой, какая она у Звездочки. Она, мама Звездочки, смотрит телик, когда гладит одежду. Впрочем, этого и следовало ожидать.
Звездочка говорит:
– Мы с ним помолвлены.
– Нет, – говорю. – Не помолвлены. Ну, то есть не по‑настоящему. – Она опять врет. Мне уже надоело, что она вечно врет. – Мы вовсе не собираемся пожениться или что‑нибудь в этом роде.
Звездочка говорит:
– У меня будет маленький.
– Нет, – говорю. – Никого у нее не будет. Мы даже ничем таким не занимались.
– Звездочка, что с тобой происходит? Стоит тебе открыть рот, так обязательно скажешь какой‑нибудь вздор. – Мама Звездочки говорит: – Ты уже взрослая девочка и разбирайся самостоятельно. Ты сама виновата, что у тебя неприятности с законом. Не надо впутывать в это меня.
Констъебель Башка‑Ананас говорит:
– Сколько лет вашей дочери, миссис Мозгви?
– Я ему говорила. Я ему говорила. – Звездочка говорит: – Скажи ему, мама. Мне надоело сто раз повторять. Он меня даже не слушает. Что я ему говорю.
– А что ты ему сказала? – Мама Звездочки качает головой. – Он тебя слушает и все слышит, просто он знает, что ты говоришь ерунду. Если он полицейский, это не значит, что он тупой. Сколько, ты ему сказала, тебе лет?
– Восемнадцать.
– Восемнадцать. О господи. – Мама Звездочки говорит: – Было бы мне восемнадцать. Скажи ему правду, Стейси. Скажи ему.
Звездочка смотрит на маму. Смотрит на констъебеля Башка‑Ананас. И говорит:
– Тринадцать.
– Ты еще слишком мала, чтобы водиться с таким отребьем. – Мама Звездочки выразительно смотрит на меня.
– Я с ним не водюсь... не вожусь. – Звездочка говорит: – Мы просто дружим и вместе гуляем.
Констъебель Башка‑Ананас говорит:
– Ее взяли с поличным. Она воровала товары в аптеке. Сильнодействующие лекарственные препараты. Миссис Мозгви?
Мама Звездочки смотрит на Звездочку и говорит:
– И чего он к тебе привязался? Лучше бы он повнимательнее присмотрелся к этому твоему дружку. – Она смотрит на меня. – Ему сколько лет? Пятнадцать. Почти совсем взрослый. И он подает моей девочке дурной пример. Если вам надо кого‑то арестовать, арестуйте его.
Констъебель Башка‑Ананас говорит:
– Никто никого не арестовывает, миссис Мозгви. Мы просто хотим помочь. Молодой человек, Том, он не совершил никаких противоправных действий. Это не его поймали с поличным, когда он воровал в магазине. Это была ваша дочь. Благополучием которой я искренне озабочен. Я не буду выдвигать никаких обвинений, миссис Мозгви. Учитывая ее нежный возраст. Но я вынужден сделать письменное предупреждение. Мы свяжемся с представителями социальной службы. Ваша дочь не должна по ночам выходить из дома. У нас нет комендантского часа, и тем не менее...
– Молочный лимонад. Местечко за углом. И горячий шоколад. – Звездочка кладет руки себе на грудь, потом – на дырочку между ног, и потом – на попу.
Мама Звездочки говорит:
– Не умничай, Стейси.
– Она не умничает, – говорю. – Она потому что глупая.
– И скажите этому дрянному мальчишке, чтобы он больше не подходил к моей Стейси. – Мама Звездочки говорит: – А то ходит тут со своими погаными таблетками. Заставляет ее...
– Я ее не заставляю. – Я говорю маме Звездочки: – Мы просто делаем то, что нам хочется делать.
Констъебель Башка‑Ананас говорит:
– Вот так ты мыслишь себе ответственность за близкого человека, Том?
– Я вообще ничего не мыслю. – Я говорю: – Это даже не мысль. Это просто... ну, просто мы делаем что хотим. Точно так же, как вы.
Констъебель Башка‑Ананас говорит:
– А чего вы хотите?
– Ну...
Звездочка говорит:
– Мы вообще ничего не делали.

Грибной суп из ядерного гриба


На свете есть одна вещь, которая заставляет меня по утрам подниматься с кровати. Вещь, которая заставляет меня по утрам подниматься с кровати, – это таблетки. Я встаю, чтобы добыть таблетки, или же ем таблетки в кровати, чтобы потом встать с кровати. Потому что таблетки заставляют меня вставать по утрам. Сейчас у меня нет никаких таблеток, и не было уже девять дней. Так что теперь я встаю по утрам вовсе не из‑за таблеток. Теперь, когда у меня нет таблеток, которые заставляют меня вставать, я встаю из‑за Звездочки. Я встаю, чтобы поднять и ее тоже, потому что сама она просто не встанет, или же я встаю потому, что она не желает вставать и выпихивает меня из постели.
Сегодня я решил вообще не вставать с постели. Сегодня – первое утро, когда я проснулся, а Звездочки не было рядом. Теперь, когда рядом нет Звездочки, это вообще никакое не утро. Я просто лежу и даже не думаю вставать с кровати. Я не буду вставать, потому что мне нечего делать, когда я встану, и мне не хочется никуда идти. Вернее, мне хочется пойти к Звездочке, и чтобы мы вместе пошли к Коробку. Звездочка и Коробок – это главные люди у меня в жизни. Но их больше нет в моей жизни. И это неправильно.
Когда у тебя в жизни есть что‑то важное, это действительно здорово, но вот беда: это важное, что есть в твоей жизни, оно может исчезнуть в любой момент. Вот оно было, а вот его уже нет. Так устроен наш мир, он постоянно меняется. И это неправильно.
И еще одна вещь. Еще одна причина, почему я не буду сегодня вставать с постели. Я потому что вообще ничего не чувствую. То есть я чувствую только боль, ну, которая внутри. Она карабкается по мне, там, внутри, как будто я детская лесенка из синего металла, только вывернутая наизнанку. Боль поднимается вверх по лесенке, которая во мне, она там, внутри, и не хочет выбираться наружу. И я никак не могу от нее избавиться. Потому что она во мне. И есть еще одна боль, которая снаружи. Она сидит на мне сверху, и давит всем своим весом, и не дает встать, ну, как будто она – старший брат, с которым живешь в одной комнате и который постоянно тебя донимает.
В щель для почты просовывают газету, и я все же встаю с постели. Ну, чтобы забрать газету. Встаю с постели, спускаюсь по лестнице, забираю газету и возвращаюсь обратно к себе. На газете написано: Хоббс. Хоббс – это сосед с первого этажа. Это его газета; а я ее лямзю. Ну, в смысле, тырю. То есть беру без спроса его газету. Его имя написано ручкой в уголке. Его, наверное, написал мальчик, который разносит почту. Или дяденька из магазина газет и журналов. Он, наверное, подписывает все газеты, а потом отдает их мальчику: вот держи. Разнеси все газеты по адресам. А мальчик думает про себя: ага, уже побежал. Да гребись оно все конем. Вставать каждое утро ни свет ни заря, как говорится, с утра не сравши, носиться, как бешеный лось, разносить эти ваши газеты. Почти за бесплатно. Потом идти в школу. Курить сигареты, ругаться матом. Потому что – а что еще делать? У него даже девушки нет. Что за жизнь?! Нет, в жопу, в жопу. Дяденька из магазина газет и журналов говорит: давай, парень, галопом. А мальчик, который разносит газеты, говорит: ага, уже побежал. Делать мне больше нечего. Дяденька говорит: разнеси все газеты по адресам. Вот, если хочешь, возьми журнал. Тут голые тетки с большими сиськами. Можешь оставить его себе, только смотри, чтобы мать не узнала. Мальчик, который разносит газеты, говорит: ну ладно. Давайте.
Я сижу на кровати, держу газету в руках. Она напечатана на розовой бумаге и называется «Все, что вам нужно». Это не настоящая газета, а газета бесплатных объявлений. На первой странице так и написано, что это «газета БЕСПЛАТНЫХ объявлений для вас и вашей семьи». И еще там написано: «Лучшее из всех изданий».
Можно и почитать. Все равно делать нечего.
Открываю газету, смотрю. Там написано; «Зимний комбинезон для МАЛЬЧИКА. 70 см. Сине‑зелено‑красная клетка. Теплая простежка. Карманы. Вшитые наколенники».
Скукота.
Переворачиваю страницу. Сверху написано: «Знакомства». Читаю «Знакомства». Маленькие объявления в прямоугольных рамочках, которые люди дают в газету. Может, там будет что‑нибудь интересное. Ну, в смысле, чтобы почитать. В одном объявлении сказано: «НЕДОВОЛЬНАЯ ЖИЗНЬЮ молодая особа ищет родственную душу». Там есть еще фотография. Ну, чтобы быстрее отвечали. Я качаю головой. В другом объявлении сказано: «ЛЮБОЗНАТЕЛЬНЫЙ гей ищет опытного друга постарше. Для встреч и дружбы».
Нет, ребята, спасибо.
Переворачиваю страницу. Вакансии. Для тех, кому нужен дополнительный заработок. У меня нет вообще никакого заработка. Обязательное условие: наличие телефона и личного автомобиля. У меня нет телефона и нет личного автомобиля, я вообще не умею водить. Требуется оператор офисного коммутатора на пол ставки. Неполная занятость. По рабочим дням, только утром. Я не в состоянии вставать по утрам. Курьеры на велосипедах и мотоциклах. Работа на собственном транспорте. Срочно требуются охранники в престижную организацию. Требуются энергичные молодые люди для работы в охранной фирме. Работа с клиентами. Базы данных. Общительные молодые люди. Если вам еще нет двадцати пяти. В молодую развивающуюся компанию. Перспективы роста. Приходите к нам, набирайтесь опыта и открывайте собственное дело. Три часа в день. Срочно набираем сотрудников в штат. Возможна неполная занятость. Гибкий график. Ответственные, исполнительные. Ничего стоящего.
Иду к Коробку. Поджав хвост. С видом побитой собаки. Вверх по ступенькам, к его подъезду. Их ровно восемь. Они металлические, из металла. Жму на звонок. Он пищит, как компьютер, который плачет. Интересно, что он подумает, Коробок, когда увидит меня. Ну, что я пришел. В последний раз, когда мы к нему приходили, он очень сердился из‑за таблеток, которые потерялись. Сказал, чтобы я отдал ему за них деньги или чтобы я выметался. И мне пришлось выметаться. И Звездочке тоже. Хотя она не теряла таблетки. Это я их потерял. Я их отдал не тем людям и даже не взял за них денежку. И не смог отдать денежку Коробку, у меня потому что вообще не было денег.
Я жму на кнопку звонка. Ну, который в квартиру Коробка.
Ну давай.
Я не могу дать ему денег, у меня потому что их нет. Но если я не могу дать ему денег. Которых нет. Значит. Он не даст мне таблетки. Как все сложно.
Я жму на звонок.
Я его не виню, Коробка. Вовсе нет. Он ни в чем не виноват. Если человек берет у него таблетки, а потом не отдает деньги...
– Ствол. – Дверь открывается, и на пороге стоит Коробок. Который, собственно, и открыл дверь. – Какой сюрприз.
– Привет, Коробок, – говорю. – Как жизнь?
– Ну, так. Понемножку.
Я киваю и говорю:
– Ну, тогда хорошо.
Коробок смотрит на меня. Он не улыбается, не ухмыляется. Даже не хмурится. Просто смотрит. Щурится из‑за солнца, которое светит в глаза. Он держит в руках очки с темными стеклами. Надевает их. Ну, чтобы не щуриться. Его рубашка – синяя, как море, и на ней нарисованы пальмы и чайки.
– Стало быть, у тебя все в порядке. Да, Коробок?
– Ну, в общем, да.
– А мне можно войти?
– Ну...
– Да я, собственно, на минуточку, – говорю. – Я тебя не сильно побеспокою. Просто у меня появилась одна идея.
– Этого я и боялся, – говорит Коробок. – Идея насчет чего?
– Ничего, – говорю. – Просто идея. Я придумал, как вернуть твои деньги. Ну, которые я тебе должен.
– Ага. – Теперь Коробок улыбается и говорит: – Ну, тогда заходи. – Он открывает дверь еще шире, так чтобы я мог войти. Дверь вся металлическая, сделана из металла. Я захожу внутрь, в квартиру. Иду следом за Коробком. Мы с ним выходим в садик, который круглый. Где только трава и вообще никаких цветов. Замечательный садик, и день замечательный тоже, и там в саду есть неглубокий бассейн. Он тоже круглый. И там, в бассейне, стоит раскладной стул. Коробок садится на стул, кладет ногу на ногу.
Коробок говорит:
– Ну давай. Излагай.
Я что‑то не понимаю.
– Ты что, меня прогоняешь?
– Не прогоняю. – Коробок говорит: – Я говорю, излагай свои соображения. Ты же пришел поговорить. Вот и давай говори.
– Ну, – я пожимаю плечами, – я вообще‑то не знаю...
– Ты говорил, у тебя появилась идея.
– Какая идея?
– Как ты думаешь вернуть мне деньги.
– А, да, – говорю. – Есть такая идея.
– Что за идея?
– Что я должен вернуть тебе деньги. Которые я тебе должен.
Коробок качает головой. Наклоняется и берет из воды бутылку. Она пластиковая, бутылка, и плавает прямо в бассейне. Коробок открывает бутылку. Это лосьон для загара. Коробок натирает лосьоном ноги, которые черные. Хотя они вряд ли уже загорят. Потому что они и так черные. То есть чернее не бывает.
– И что ты по этому поводу думаешь? – говорю.
Коробок смотрит на меня:
– По какому поводу?
– Ну, по этому.
– По какому по этому?
– Ну, насчет моей идеи.
– Какой идеи? – Коробок говорит: – Я пока не заметил, чтобы у тебя была какая‑то идея.
– У меня есть идея. Я ее только что высказал.
Коробок качает головой. Поднимает очки, смотрит на
меня.
– Ствол, ты уж прости меня великодушно, но ты не узнаешь идею, даже если она подойдет к тебе и засунет палец тебе в задницу.
– Ну, тогда помоги мне. Я же не виноват, что у меня нет никаких идей. Я хочу просто вернуть тебе деньги, чтобы все было нормально. И ты потом дал мне таблетки. Я уже целую вечность не ел таблеток. И все пошло кувырком. Вот с тех пор и пошло. Сам посуди, – говорю. – У меня теперь куча свободного времени. Моя девушка в тюрьме...
– Твоя девушка в тюрьме?!
– Ну да. Типа того. – Я сижу на траве, ноги уже затекают. Трава пахнет травой, свежесрезанной травой. – Она попалась. Ей хотелось таблеток, и мы пошли в магазин тырить таблетки. В аптеку. А дяденька, который работал в аптеке, вызвал этих, которые с ананасами на головах. Ее арестовали...
– Звездочку арестовали?!
– Да, – говорю. – И теперь ее никуда не выпускают.
– Из тюрьмы?
– Нет. Она не в настоящей тюрьме. Но все равно как бы в тюрьме. – Я двигаю челюстями, ну, как будто жую жвачку. Только я ничего не жую. Я просто думаю, как понятнее объяснить все Коробку. – Она у себя дома. Но ее никуда не выпускают. Ну, в смысле, на улицу. Поиграть.
– Ага, понятно. – Коробок улыбается и говорит: – Да, засада. Но я, кажется, знаю, что тебе нужно сделать. – Коробок сидит на складном стуле, который стоит в воде. В круглом бассейне. Солнце сияет на небе, и вода вся сверкает. Коробок наклоняется чуть вперед, положив руки, которые черные, на колени, которые черные, и говорит: – Тебе нужно найти нормальную работу. Чтобы люди тебя уважали. И чтобы ты сам себя уважал. И когда мама Звездочки увидит, как ты изменился, когда она увидит, каким ты стал, она сразу проникнется...
– И разрешит Звездочке выходить.
– Вот именно. – Коробок улыбается и говорит: – Тебе надо преобразиться. Из личинки в бабочку.
– Но это... – У меня сразу падает настроение. Все не так просто, как ему кажется. – Я смотрел объявления в газете насчет работы. Они все какие‑то дурацкие. Я вообще ничего не понял, чего там хотят.
– Ствол, у меня тут целая команда парней. Которые работают на меня. Я не только крутой наркодилер. У меня есть еще один бизнес. Так сказать, параллельный. – Коробок говорит: – А эти парни, которые работают на меня... как бы лучше сказать... Ствол, ты будешь работать на линии фронта. На передовой. Так что имей в виду, да. И оденься как‑нибудь поприличнее. Тебе предстоит иметь дело с большими шишками. Людьми, известными в городе. И если ты меня вдруг подведешь, мои ребята тебя на кусочки разрежут.
Мы с Прим заходим в магазин. Это такой магазин, где продается одежда. Самая шикарная, какая есть. Вот только когда мы туда заходим, там нет вообще ничего шикарного. А есть только какая‑то дрянь. Мы с Прим стоим в магазине. Прим хлопает ладонью о ладонь и говорит:
– Ну ладно. Сейчас мы тебя приоденем по‑модному.
– Погоди, – говорю. – Это не то. Совершенно не то, что нужно.
Прим делает такое лицо. Как у коровы, которая падает с лестницы.
– А чего ты хотел, Ствол? Ты же у нас не мультимиллионер.
– Я думал... я думал, что мы идем в «Стильного парня».
Прим качает головой.
– Ствол...
Я не слушаю. Я выхожу на улицу.
Прим идет следом за мной. Она говорит:
– Ствол, не будь ты таким...
Я стою на улице и смотрю на вывеску на магазине. Там написано: «Бычья ферма». Какая еще бычья ферма?! Я захожу обратно в магазин, причем очень быстро. Только я захожу в магазин не сам. Это Прим тянет меня за руку.
– Ствол, ангел мой, не будь таким гадким мальчишкой. – Прим говорит: – Ты сам попросил, чтобы я тебе помогла, и если ты будешь таким противным, я просто...
– Коробок говорит, что я должен одеться прилично. И еще элегантно.
– Ты и оденешься элегантно. И очень даже прилично. – Прим говорит: – Ты, кстати, так и не сказал, что у тебя за работа и чем ты будешь заниматься.
– Я буду бизнесменом. Буду работать в бизнесе.
Прим делает такое лицо. Как будто хочет сказать: что
еще за дурацкие выдумки?! Только это не выдумки. Это все чистая правда. Я буду бизнесменом. Коробок все устроит.
Прим говорит:
– А. Ага. Должна признаться, я удивлена. Ты ведь не очень... как бы это сказать... не особенно подготовлен для подобной работы. Ну, в смысле, квалификации.
– Коробок говорит, что я буду учиться по ходу. Ну, как там все делается.
Прим разглядывает костюмы, от которых так пахнет... ну, как всегда пахнет от стариков. Прим говорит:
– А этот твой Коробок. Как мило с его стороны, что он... Э...
– Он вообще славный парень.
– Да, и он устроил тебя на работу.
– Вообще‑то он устроил меня на работу вовсе не потому, что он милый. Просто иначе я не смогу вернуть ему деньги. Я ему должен деньги за... ну, в общем, за одну штуку, которая потерялась, это я ее потерял, эту штуку, и теперь мне нужны деньги, чтобы вернуть их Коробку.
– Ага, понятно. Ой, посмотри. Видишь это.
Я вижу это. Это пиджак от костюма.
Прим снимает его с вешалки, дает мне и говорит:
– Хорошая вещь. Швы вполне крепкие, и вообще. Простенько, но со вкусом. Давай примерь.
Я качаю головой.
– Нет, – говорю. – Он не синий.
– А, ну да. Этот твой интригующий фетиш. – Прим говорит: – Тогда примерь вот этот.
Прим нашла мне пиджак, который синий. То есть по‑ настоящему синий. Без дураков. Синий пиджак в тонкую белую полоску. Как у настоящего солидного дяденьки‑ бизнесмена, который сидит на толчке в туалете, и делает по‑большому, читая газету, и не разговаривает со своей женой. Я рассматриваю пиджак. Расстегиваю все пуговицы. Их четыре. Четыре пуговицы и четыре петли. Ну, чтобы застегивать. А под пиджаком – еще брюки. На той же вешалке, на перекладине. Я снимаю пиджак с вешалки. Надеваю его на себя. Примеряю. Вполне подходящий пиджак. Для того парня, которым я стану уже в скором времени.
Я трясусь, как молочный коктейль, когда его взбивают в этой специальной штуке, ну, которая для взбивания коктейлей. У меня бизнес‑встреча с одним человеком, с которым мы будем делать дела, то есть бизнес. Но есть одно «но». Его что‑то нет, этого человека, с которым у меня встреча.
Я его жду, а он все не идет.
Я сижу на каменном ограждении, на улице, рядом с большим магазином, где много тетенек и девчонок, они покупают одежду, улыбаются, и болтают друг с другом, и гордо прохаживаются по залу в новой одежде, которую примеряют, а потом покупают, ну или не покупают, они все очень довольны собой; здесь, в магазине, продается женская одежда, и он называется «Мисс эгоистка». Там много тетенек и девчонок, которые не принимают таблетки. Им они не нужны, таблетки, у них мозги так устроены, по‑особому, что им не нужны никакие таблетки. А мне таблетки нужны. Очень даже.
Вот прямо сейчас и нужны.
Но у меня нет таблеток.
Я сижу на каменном ограждении и жду человека.
У меня все болит, руки, ноги и шея, вообще все болит, но я сижу – жду человека и думаю о таблетках. О том, как мне хочется съесть таблеток. Сейчас придет человек, мы с ним сделаем дело, как и положено двум бизнесменам, заработаем денег, часть из которых заплатят мне, а я отдам их Коробку, и он даст мне таблетки, я их съем, они шибанут мне по мозгам, и мозги замолчат. А то в последнее время они постоянно шумят, ну, мозги. Как сосед сверху, который как слон. А может быть, он и есть настоящий слон. Вечно шумит, не дает мне спать. Я стучу в потолок шваброй и кричу: «Слышишь, слон? Хватит шуметь!» И он прекращает шуметь. И мозги у меня в голове тоже не будут шуметь, когда я съем таблетки. Таблетки их утихомирят, ну, как мои крики и швабра, стучащая в потолок, утихомиривают соседа‑слона. Мозги у меня в голове – они тоже кричат. Они кричат: «Слышишь, Ствол? Где таблетки? Они нам нужны! Очень‑очень нужны! Достань нам таблеток, Ствол. Это мы, твои мозги. Ты нас слушай, мы знаем, что делать. Сейчас придет человек. Мы – мозги, мы не сможем все сделать сами, потому что у нас нет ни рук, ни ног, у мозгов не бывает ни рук, ни ног и вообще ничего не бывает. Кроме мозгов. Но мы знаем, что делать. Тебе надо достать таблетки и сразу закинуться, так чтобы проняло до самых мозгов». Это так говорят мне мои мозги. Они вообще любят командовать – страшное дело.
Хотя нет, конечно. На самом деле они со мной не разговаривают, ну, мозги. Это я просто шучу. Ну, чтобы было чем заняться, пока я жду этого человека, с которым мы будем делать бизнес. Пока я сижу на каменном ограждении рядом с магазином «Мисс эгоистка» и трясусь, как полосатый молочный коктейль, в своем синем костюме в белую полоску, который я купил специально для деловых встреч и ведения бизнеса, он потому что солидный и элегантный, и я непременно произведу благоприятное впечатление.
Дяденька, который меня разбудил, говорит:
– Э...
Я смотрю на него. Это, наверное, и есть человек, которого я ждал.
Дяденька говорит:
– Простите, вы... э...
Я киваю. Это он, человек, с которым я должен встретиться. У нас бизнес‑встреча. И он бизнесмен. Сразу видно, что он бизнесмен. На нем сияющие ботинки. Широкий галстук. Коричневый костюм в тонкую белую полоску: пиджак и брюки. И еще он улыбается. И еще у него усы. Я тоже когда‑то пытался отрастить усы. Но у этого дяденьки они аккуратные, чуть рыжеватые. А у меня были дурацкие. Совершенно дурацкие. Я сразу их сбрил и больше уже не носил никаких усов. Для меня это все в новинку, мне предстоит еще много чего узнать, в смысле, как делать бизнес, и этот дяденька, ну, бизнесмен, он и будет меня учить. Он настоящий бизнесмен, солидный дяденька средних лет, и у него дома сломалась стиральная машина, и он не может ее починить, потому что он не умеет ничего чинить, и ему нужен кто‑то, кто это умеет, ему и его жене. Собственно, так всегда и бывает. Если ты не умеешь чего‑то делать, надо найти человека, который умеет.
– Вы – тот самый парень...
Я киваю.
– Ну здравствуй. – Он сразу же переходит на «ты», жмет мне руку и называет себя: – Ральф Эггертон.
– Ствол.
– Ствол. А дальше?
– Что дальше?
– Э... – Ральф Эггертон говорит: – Как тебя по фамилии?
– А, – говорю. – Стволер.
– Стволер.
– Ага.
– Ствол Стволер.
– Нет, – говорю. – Томас Стволер. Том Стволер. Хотя Ствол Стволер звучит прикольно. Мне нравится.
Дяденька, который Ральф Эггертон, хлопает ладонью о ладонь и говорит:
– Ну ладно, Том...
– Ствол.
– Прошу прощения?
– Называйте меня просто Ствол. Меня все так называют.
– А, ну хорошо. Ствол. – Ральф Эггертон берет свой портфель, который он поставил на землю, когда жал мне руку. – Так что, Ствол, ты готов совершить со мной маленькое путешествие по железной дороге?
– Куда? – говорю. – В офис?
– Э... Нет. Не совсем.
– А куда?
– В Реддинг.
– Реддинг, – говорю. – Это какое‑то место?
– Это такой небольшой городок. – Ральф Эггертон говорит: – У меня там номер в гостинице.
– А, ну, тогда хорошо.
– Да, замечательно. – Ральф Эггертон переминается с ноги на ногу. – Сейчас сядем в поезд, и...
– Будем делать бизнес.
Ральф Эггертон улыбается и говорит:
– Вот именно.
– Хорошо. – Я иду следом за Ральфом Эггертоном. – Только вы меня научите. Я никогда раньше ничего такого не делал.
– Да неужели? – Ральф Эггертон спускается по ступенькам к входу на станцию подземки. Ну, где подземные поезда. – Неужели?
Я сижу на сиденье в поезде, который подземный. Сиденье ужасно воняет, как будто там сидел парень в вонючих носках, и клал ноги в вонючих носках на сиденье, и еще там как будто стошнило младенца, и описалась какая‑нибудь бабулька. И туда явно клали жирный гамбургер, и кто‑то пролил туда пиво, и еще кто‑то выплюнул на сиденье жвачку, и она прилипла теперь к моим брюкам, которые синие. Ральф Эггертон подстелил себе на сиденье газету и сидит на газете, потому что не хочет пачкать свой элегантный коричневый костюм. Ну, который в белую полоску. Который жена выгладила ему утром.
– Э... Ствол. Давай проведем небольшую проверку. – Ральф Эггертон щелкает пальцами, которые короткие и толстые. Как раз такие, каким и положено быть пальцам солидного дяденьки‑бизнесмена в возрасте средних лет. – Представь себе веточку. Крупным планом. По веточке ползут две гусеницы.
Я делаю умное лицо. Какой смешной дяденька. При чем тут какие‑то гусеницы...
– А вверху пролетает бабочка.
Я поднимаю глаза. Никакой бабочки там нет. Есть только лампочка на потолке, которая пластиковая и мигает, ну, как будто она неисправна. Никакой бабочки нет. Наверное, дяденька просто рассказывает историю. Про двух гусениц и бабочку.
– Бабочка. Пролетает вверху. – Ральф Эггертон потирает руку. Он рассказывает мне историю. Теперь я понял. – Одна гусеница поворачивается к другой и говорит: «Я бы в жизни не села в такую штуковину».
И все. Это конец истории. Какая‑то очень короткая история, правда? Я думал, там будет что‑то еще. Ну, какое‑нибудь продолжение. Но это все. Ничего больше не будет. Ральф смотрит на меня с довольным видом, как будто он только что рассказал мне историю, но это только кусочек истории, самое начало. Потому что иначе она получается незаконченной.
– Ну как? – Ральф Эггертон говорит: – Как тебе?
– Ну, – я пожимаю плечами, – какая‑то очень короткая история.
Ральф качает головой. Его аккуратные рыжеватые усы качаются вместе с головой.
– А конкретнее?
– Это самая короткая история о природе из всех, какие я знаю.
– Это не история. – Ральф говорит. – Это такой анекдот.
– Анекдот?
– Да, анекдот. Короткий рассказ о каком‑либо вымышленном событии или забавном случае с неожиданным остроумным концом. – Ральф Эггертон кладет руки на свой портфель, который лежит у него на коленях. – Идеальное средство, чтобы, скажем, закончить послеобеденную речь. Как я уже говорил, анекдот должен быть коротким и остроумным. И непременно простым. То есть легким. Ненарочитым. Анекдот следует рассказывать четко и с чувством и в конце делать паузу для усиления воздействия на аудиторию. – Ральф Эггертон смотрит на меня, понял я или нет, и поясняет: – И то обстоятельство, что тебе было... э... не смешно, говорит только о том, что я не сумел рассказать анекдот так, как надо. Если шутка не доходит до человека...
– Но это была никакая не шутка.
– Нет, Ствол. Это как раз была шутка.
– Но в ней же не было ничего смешного.
– Почему не было?
– Потому что смешное бывает в конце, а это история ничем не закончилась.
– Как же ничем не закончилась? – Ральф Эггертон говорит: – «Я бы в жизни не села в такую штуковину». Говорит одна гусеница другой. Глядя на бабочку. Пролетающую вверху. Ты представь ситуацию. Две гусеницы ползут по ветке...
– Но это же полный бред, совершенно бессмысленный, – говорю. – Гусеница говорит, что она бы не стала садиться в бабочку. И какой в этом смысл? В любой шутке должен быть смысл, иначе она получается не смешная. Никто не будет смеяться над шуткой, которая вообще ничего не значит.
Ральф Эггертон качает головой и говорит:
– Ты просто не понимаешь. Гусеница принимает бабочку за такую же гусеницу, которая летит на каком‑то летательном аппарате. Она не знает, что это бабочка. И вот это как раз и смешно. Плюс к тому здесь высмеивается фундаментальное недоверие среднего обывателя к научно‑техническому прогрессу. Теперь понятно?
– Нет, – говорю. – Не понятно. И совсем не смешно.
Ральф Эггертон закрывает глаза. Как двери поезда, которые тоже закрыты. Ральф смотрит в потолок, но не видит его, потому что он смотрит с закрытыми глазами. Ральф Эггертон вспоминает другой анекдот. Он говорит:
– Хорошо, – и открывает глаза. Но вот незадача: окружающий мир окружает его, как и раньше. Он никуда не пропал. Он по‑прежнему здесь, вокруг. – Хорошо. Давай попробуем этот. В афоризмах нет правды. Злодеяния и религия взаимоисключают друг друга. Многие законченные негодяи готовы подписаться под заповедью: поступай с другими так же, как ты хотел бы, чтобы они поступали с тобой. Но при этом они добавляют: главное, подсуетиться и успеть первым, пока другие не поступили с тобой точно так же.
Я смотрю по сторонам. Вагон не сказать, чтобы набит битком. Никто не стоит, все сидят. Но народу все равно немало. Вот парень в прозрачном костюме, сквозь который просвечивают трусы. Чернокожий парень в черных джинсах, огромных, как дом. И сам парень тоже огромный. Маленький мальчик с леденцом на палочке. Толстый лысый дяденька с большой спортивной сумкой, набитой всякими вещами, которые краденые. Тетенька с книжкой. Еще одна тетенька, даже не тетенька, а старушка, хотя и совсем не сердитая. Парень с девушкой, которые держатся за руки, они счастливы и влюблены, и у них очень хорошее чувство юмора, потому что, когда ты влюблен, все вокруг очень смешно и прикольно. Но даже они не смеются над анекдотом, который только что рассказал Ральф.
– Нет, – говорю. – Не смешно.
– Хорошо. – Ральф говорит: – Наверное, все дело в интонации и модуляциях голоса. Материал следует подгонять под запросы аудитории.
Я вообще ничего не понял, что он сказал.
– Просто он не смешной, этот ваш анекдот, – говорю. – Прошу прощения, но он действительно не смешной.
– Погоди. Дай подумать. – Ральф говорит: – Ага. Вот. То, что нужно. – Ральф Эггертон барабанит пальцами по своему портфелю. Как будто печатает на машинке. Он говорит: – Считается, что в газетах печатают вполне достоверные факты. И вот недавно в одной газете напечатали объявление о скорой свадьбе актера с актрисой. Они оба очень известны, оба играют в известном мюзикле. В газете написано, что свадьба состоится в следующий четверг, во второй половине дня. Вечерний спектакль пройдет как обычно.
– Но это же правда.
– Нет. – Ральф Эггертон чешет пряжку ремня на брюках. – Это такой анекдот.
– Вы же сказали, что это была статья, ну, в газете.
– Это такой анекдот про статью, напечатанную в газете. Или, вернее, про статью, которую могли бы напечатать в газете.
– И что здесь смешного? – Я действительно не понимаю.
– Смешного... ну... – Ральф говорит: – Это непросто объяснить. Здесь соль в том, что читатель может увидеть в статье совершенно не тот смысл. Давай попробуем чего‑нибудь попроще. Вот, например. Муж уехал в командировку и посылает жене открытку. Погода рядом. Хочу, чтобы ты была замечательная.
Я качаю головой. Полный бред.
– Ствол. Муж посылает открытку жене. Здесь обыграна известная фраза. Хочу, чтобы ты была рядом. Ты же наверняка ее знаешь. Хочу, чтобы ты была рядом. – Ральф Эггертон говорит: – Наверное, я делаю что‑то не то. Для меня это дело еще в новинку. Но я очень стараюсь. Видишь ли, я собираюсь открыть свое собственное комедийное шоу. Такое, о котором заговорят.
Мы с Ральфом стоим на ступеньках движущейся лестницы, которая медленно едет вверх. Ральф держит свой портфель, он не смотрит на меня, он смотрит прямо вперед и вверх, куда мы едем. Он совсем не расстроен, он не из тех, кто расстраивается, он просто смотрит вперед и вверх и говорит:
– Во мне нет искрометности, вот что.
Мы движемся вверх по движущейся лестнице, которая едет сама, и поэтому нам не надо идти по ступенькам. Это специальная лестница, по которой не надо ходить. На ней надо просто стоять, а она едет сама. На стенах висят рекламные плакаты, они как будто едут вниз, мимо нас, только они никуда не едут, они остаются на месте, это мы едем вверх. На одном из плакатов – фотография колбасы. Мммм, она выглядит очень вкусно. На другом – фотография парня, который совсем‑совсем голый, с большим безобразником. И там написано: ДО. А на второй фотографии, рядом, тот же парень, но уже без безобразника, но зато с норкой, ну, как у девочек, и там написано: ПОСЛЕ. Еще там есть фотография солдата, ну, такого, в военной форме, и у него на фуражке написано: «Будь самым лучшим». И еще – реклама секса по телефону. В рекламе сказано: «Можешь смеяться над моими грязными ногами». И дан номер телефона, по которому надо звонить. Еще там есть плакат с фотографией девушки, которая улыбается, вся такая довольная и счастливая, и там написано: «ПРОЗАК™ лучше чем «Будь здоров»™». И еще – фотография девушки с шипами в носу и в губе, а под фоткой написано: «Проколись».
Ральф идет к аппарату, который продает билеты на поезд. Это очень хитрое устройство, вообще непонятное. Я подхожу к Ральфу. Он стоит, смотрит на аппарат, чешет свои усы и пытается сообразить, что это за штука и как, черт возьми, она действует.
Там есть кнопки, на которые надо нажимать, и Ральф пытается сообразить, на какую из кнопок ему нажать. Там их много, и так сразу и не разберешься. Он говорит:
– Я уверен, что эти кнопки каждый раз переползают с места на место. Я почти каждый день ими пользуюсь, этими аппаратами. Почти каждый день. И все равно не могу разобраться, что тут к чему. – Ральф Эггертон наклоняется к аппарату и внимательно смотрит, как будто он смотрит в замочную скважину на девчонку с большими сиськами, которая раздевается там за дверью, и даже не подозревает, что на нее смотрят, и вовсю трясет этими сиськами, которые очень даже вполне ничего. Ральф смотрит на кнопки, которые на аппарате. Кивает и говорит: – Ага. – Он нажимает на кнопку, на которой написано: «Реддинг». На аппарате зажигается лампочка. Зажигается и тут же гаснет. Раздается какой‑то противный писк. Ральф качает головой. Нажимает еще на какие‑то кнопки. Лампочка то загорается, то гаснет. Аппарат продолжает пищать.
А потом из прорези внизу выползают две карточки. Из твердого пластика.
Ральф говорит:
– Прогресс. Движение вперед. Научно‑техническое развитие. – Он рассматривает билеты и дает один мне. – Человек и машина. Битва двух разумов.
Два бизнесмена в костюмах идут по платформе, где стоит поезд, который ждет. Один бизнесмен – настоящий, он все знает, и все умеет, и хорошо разбирается в бизнесе, а другой ничего не умеет и вообще ничего не знает. Один бизнесмен – пожилой, средних лет, а второй – он гораздо моложе и еще только учится бизнесу у того, пожилого, который значительно старше и который все знает. Ральф Эггертон смотрит на часы у себя на руке. Ральф – настоящий бизнесмен. Мне предстоит еще многому у него научиться. Мы с Ральфом идем по платформе вдоль поезда.
Два бизнесмена сидят в купе, в поезде. Сидят напротив друг друга. Один бизнесмен думает о делах и еще о жене, которая вечером приготовит ужин. Другой бизнесмен думает о таблетках и о девушке, которую любит, но это личные мысли. Двери поезда закрываются. Бизнесмен, тот, который постарше, кладет на стол свой портфель. Портфель коричневый. Бизнесмен открывает его, как сандвич. На две половинки. Достает из портфеля пластмассовую коробочку. Открывает коробочку, и оттуда вырывается запах. Запах пластмассы и мяса. Бизнесмен, тот, который постарше, ест сандвич. Его зовут Ральф. Бизнесмена, не сандвич. Сандвич зовут просто сандвич. Я не смотрю на него, как он ест. Потому что мне неприятно на это смотреть. Я в жизни не видел такого противного зрелища. Бизнесмен Ральф ест сандвич. Он говорит:
– Слушай, Ствол. К нам в купе может зайти человек. Мой приятель. Или, вернее, знакомый. Я тебя очень прошу, если он к нам войдет, сделай вид, что мы не знакомы.
– Хорошо, – говорю.
– Просто сиди и молчи. – Ральф глотает последний кусок сандвича и говорит: – Когда мы приедем в Реддинг, я выйду первым. А ты иди следом за мной, но так, чтобы никто не подумал, как будто мы вместе. Хорошо? – Ральф достает из портфеля что‑то еще, не сандвич, а книжку, только страницы в ней не скреплены. – Это мое портфолио. – Он закрывает портфель, кладет на него это портфолио. Открывает его. Там внутри – какие‑то листочки с картинками и словами.
– Ральф, – говорю, – а что такое портфолио?
Ральф говорит:
– Это каталог. Для бизнеса.
– Ага, – говорю. – Тогда, наверное, мне тоже нужно взглянуть.
Ральф смотрит на меня и говорит:
– Что?
– Вы мне покажете это ваше портфолио?
– А зачем? – Ральф задумчиво чешет пряжку у себя на ремне. – Ну ладно. Смотри. Это нагревательная решетка. – Он показывает на картинку на верхнем листе и объясняет: – Вот смотри. Это портсмутский клапан. Он прикреплен к накопительному резервуару с холодной водой.
– А оно для чего?
– Для подачи воды. Вода поступает в основную емкость. Смотри. Это плавающий вентиль. Он вращается и перекрывает канал на выходе, чтобы вода не вытекала обратно. Его можно подкручивать, регулировать силу потока. Увеличивая или уменьшая давление. При помощи стяжной гайки. Которую необходимо периодически смазывать. Вот смотри. – Ральф ведет пальцем по схеме. – Это перепускная труба. Самая маленькая из представленных на рынке. Из белого поливинилхлорида. Диаметр двадцать два мила. В комплекте с коленчатыми патрубками и втулками. Полураскосы сейчас сняты с производства. Из‑за отсутствия квалифицированной техподдержки. Крепится с помощью пластиковых защелок. Во‑первых, смотрится аккуратно. Во‑вторых, они очень просты в обращении. Мы производим модернизированные клапаны и адаптеры. Смотри. Видишь, как они крепятся? Коленчатые патрубки и тройники установлены под углом в четыре градуса. Это нагревательная решетка, Ствол. Ты разве не знаешь, что такое нагревательная решетка?
Я слегка распускаю галстук. А то что‑то жмет.
– И вам они нравятся? – говорю. – Эти решетки.
Ральф смеется, как будто я сказал что‑то смешное. Или что‑нибудь глупое.
– Конечно, они мне не нравятся. Я что, похож на дебила? Просто это моя работа. А работа – это еще не вся жизнь. Когда мне хочется отдохнуть или занять себя чем‑ нибудь увлекательным, я обращаюсь к предметам гораздо более занимательным. Вот, например. У меня даже с собой. «Мир дверей». – Ральф Эггертон достает из портфеля журнал. Это старый журнал, мятый, с загнутыми уголками. Страницы склеены клеем, который делается специально для того, чтобы склеивать деревяшки. Ральф открывает журнал и говорит: – Видишь, какие тут створки. Возвращение к традициям классицизма. Или вот тут. Эти горизонтальные перекрестия называются горизонтальной обвязкой. Центральная вертикальная планка и эти, которые по бокам, называются вертикальными брусками дверной обвязки. Наверху вертикальных брусков располагаются так называемые рожки. Которые снимают перед установкой. Если это наружная дверь, ее следует предварительно акклиматизировать. Если это...
Ральф умолкает. Как раз на самом интересном месте.
– Тише, Ствол. – Ральф убирает журнал в портфель и закрывает портфель на замочек. Смотрит на человека в костюме, который тоже, наверное, бизнесмен и который идет по вагону, который качает. – Мой знакомый. – Ральф говорит: – Сиди тихо.
Я сижу тихо, вообще ничего не говорю. Сижу, сложив руки на груди, как будто я здесь вообще ни при чем. Странно, что Ральфу не хочется, чтобы другой бизнесмен узнал, что мы с Ральфом знакомы. Но бизнес – вообще штука странная, и мне еще многому предстоит научиться.
– Ральф, – говорит тот, другой бизнесмен. – Ральф, старик.
– Рубрик, дружище. – Ральф Эггертон говорит: – Какая приятная встреча.
– Я тогда сяду с тобой.
Ральф Эггертон говорит:
– Да, конечно.
Этот другой бизнесмен, ну, который знакомый Ральфа, садится на свободное место рядом со мной. Он говорит:
– Я очень надеялся тебя увидеть. Хотел с тобой поговорить насчет нашего дела. – Он говорит это Ральфу, не мне. Меня вообще вроде как нет.
Ральф Эггертон говорит:
– Да, я помню.
– Ты все еще в деле?
– Да, Рубрик, да. – Ральф улыбается, его усы шевелятся. – Можете на меня рассчитывать.
Рубрик, который сидит рядом со мной, открывает портфель. Он у него совсем не такой, как у Ральфа, у Ральфа портфель коричневый, и обшарпанный, и раздутый, и вообще, если по правде, какой‑то убогий, а у Рубрика он черный, и тонкий, и вполне элегантный. И сам он тоже вполне элегантный, как и положено настоящему бизнесмену. На нем черный костюм в тонкую красную полоску, которая похожа на тонкие лазерные лучи. У него черные волосы, зачесанные назад. У него нет усов, да они ему и не нужны. Он гораздо моложе Ральфа, но значительно старше меня. Он сидит рядом со мной. Рубрик открывает портфель. Я украдкой смотрю на портфель. Там в уголке что‑то написано. «Рубрик Латинос». Фамилия и имя того человека, чей это портфель. Надпись выжжена лазером. Я сижу рядом и могу заглянуть в портфель. Там нет никакого портфолио, никакого каталога для бизнеса. Там только компьютер, который пищит. Рубрик Латинос вынимает компьютер из портфеля, закрывает портфель и ставит на него компьютер. Стучит по клавишам, что‑то печатает.
Ральф Эггертон поднимает бровь и говорит:
– Это что у тебя? Новый «Вобегон»?
– Да. – Рубрик Латинос говорит: – Модель один‑пятьдесят.
– Классная штука.
– Ага. И главное, надежная.
– И много чего умеет.
– Да. – Рубрик Латинос улыбается и говорит: – Много чего и еще чуть‑чуть сверх того.
– А он работает в режиме «один‑два‑два»?
– Ну конечно.
– А с пульта управляется? Дистанционно?
– Да, наверное. Но мне оно как‑то без надобности.
– Классная штука. – Ральф Эггертон смотрит на компьютер, облизывается и говорит: – Очень классная.
– Что, Ральф, завидно?
Ральф пожимает плечами и говорит:
– А у него есть боковой автовозврат?
– На боковом регистре–нет. На фронтальном – да, есть.
Ральф Эггертон сидит смотрит. Поправляет пиджак, который сидит как‑то косо. По сравнению с костюмом Рубрика костюм Ральфа – это вообще не костюм, а какие‑то тряпки. Этот Рубрик Латинос – он сама элегантность. Ральф хмурится, но при этом пытается улыбаться и говорит:
– А ты по‑прежнему работаешь с Крисом?
– Да. – Рубрик Латинос говорит: – Теперь мы партнеры.
– Неплохо.
– Я бы даже сказал, очень неплохо.
– А где сейчас Крис?
– Едет в Бэбси, на выставку‑ярмарку. Мы с ним там встречаемся.
– Он на этом же поезде едет?
– Нет. Он решил на машине. – Рубрик Латинос пожимает плечами. – Лично мне непонятно, почему Крис так не любит поезда. Самолеты – да. Поезда – категорически нет.
– У каждого свои тараканы, Рубрик.
– Это точно.
– Каждый сам выбирает, что ему подходит, а что не подходит.
– Ладно, теперь о деле. – Рубрик Латинос говорит: – Как я понял, тебе надо две.
– Да, и во сколько оно обойдется?
– В девять штук.
– За пару?
– Конечно, за пару.
– Девять штук, говоришь?
– Это по дружбе. – Рубрик Латинос чешет за ухом и говорит: – Только для тебя.
Ральф Эггертон молчит, не говорит ничего. Сидит, думает. А потом говорит:
– Как я понимаю, это будет новейшая модификация.
– Разумеется, Ральф, разумеется.
– И они должны быть совместимы с моими.
– Полностью совместимы, Ральф. На этот счет можешь не волноваться. Они совместимы со всеми предыдущими модификациями.
– Ты меня обнадежил.
– Да. – Рубрик Латинос улыбается и говорит: – Ладно, по старой дружбе. Могу устроить за восемь пятьсот.
– Отлично.
– Но без ускорителя.
– Да он мне и без надобности.
– Вот и славно. – Рубрик Латинос говорит: – Стало быть, по рукам?
– По рукам.
– Замечательно. – Рубрик Латинос хлопает ладонью о ладонь. Всего один раз. А больше ему и не нужно. – Может, пойдем пообедаем? – Рубрик Латинос встает и берет свой портфель.
Ральф Эггертон говорит:
– Но мы же в поезде. Где тут обедать?
– Здесь есть вагон‑ресторан.
– А, ну пойдем. – Ральф тоже встает, и они с Рубриком Латиносом уходят в другой вагон, где ресторан. Я смотрю, как они уходят. Смотрю им вслед. Они уходят в другой вагон, и дверь между вагонами закрывается. И их больше не видно.
Сижу в поезде, сам по себе. Ну, то есть один. Поезд едет в Реддинг. В город, где я еще не был ни разу. Смотрю в окно, за окном много всего. Оно как будто проезжает мимо, только на самом деле оно стоит. А едет поезд, и я – вместе с ним, потому что я в поезде.
Там, снаружи, уже темнеет. Снаружи темнеет, и все становится темно‑синим. Мне нравится, когда все синее, я люблю синий цвет, он красивый, но темно‑синий и синий – это совсем не одно и то же, это два разных цвета. Есть закаты, которые просто синие, а есть которые немного с оранжевым. Когда закаты с оранжевым, это красиво и не так сильно темно. Точно так же, как со мной и со Зве...
Нет. Лучше об этом не думать. Какой смысл думать о том, чего нет. А ее сейчас нет, я один, без нее, и тут уже ничего не поделаешь. Есть только я.
Поезд останавливается. Я смотрю в окно. Снаружи темно, но мы подъезжаем к станции, и там горят фонари, и еще – буквы на здании вокзала. Там написано: Реддинг. Горящими буквами. В моем купе – никого, кроме меня. Я один. Никаких других бизнесменов. Только я. Я – единственный бизнесмен в этом купе. Раньше тут был еще один. Ральф Эггертон. Но теперь его нет. Он встретил знакомого, еще одного бизнесмена, и они вместе ушли. А я остался сидеть. Сам по себе. Один, без никого.
Но сейчас мне пора выходить.
Я встаю с места, выхожу из поезда на перрон. Двери поезда закрываются.
И я остаюсь на перроне.
Сижу один на скамейке, которая на платформе, где раньше был поезд, но теперь его нет, потому что он уже уехал. Тот самый поезд, с которого я сошел. Я сижу и смотрю на людей, которые стоят на платформе, ждут поезда, только другого, не того, на котором приехал я. Я наблюдаю за ними, как они ходят туда‑сюда, как будто это какой‑то совсем другой мир, который проходит мимо. Он смеется надо мной, ну, этот мир, который проходит мимо, и наблюдает за мной, как я сижу на скамейке совсем один и не знаю, что делать дальше. Мимо проходит какой‑то дяденька, бизнесмен. Он смотрит на меня. Это не Ральф и не Рубрик Латинос. Это какой‑то другой бизнесмен, незнакомый. Сейчас поздний вечер, все бизнесмены едут домой, дома их дожидаются жены, готовят ужин, накрывают на стол. Мимо проходят какие‑то чернокожие парни, но один не совсем чернокожий, а только чуть‑чуть. Толстые дяденьки, тонкие дяденьки. Высокие и низкорослые. И еще – толстые тетеньки в черных сверкающих туфлях. И еще – молодые ребята в джинсах, у них у всех такой вид, как будто им нет никакого дела ни до чего. Они просто гуляют, болтают и курят, и им ни до чего нет дела.
Я сижу на скамейке, которая на платформе. По платформе идет мертвый мальчик. На нем футболка, а на футболке написано: «Ствол – самый умный». Мертвый мальчик даже не смотрит на меня, проходит мимо. Он какой‑то сердитый. Он проходит мимо, и теперь мне видно, что написано у него на футболке сзади: «И мертвый».
Интересно, а как я выгляжу со стороны? Сижу на скамейке, на платформе, которая на вокзале. В костюме, как у настоящего бизнесмена, хотя я вовсе и не бизнесмен. Наверное, со стороны это выглядит очень смешно.
Я встаю со скамейки. Достаю из кармана билет на поезд. Это такая карточка из твердого пластика. Я читаю, что там написано, на карточке. Там написано: «Реддинг». Я надеюсь, что это не просто билет туда, а туда и обратно, потому что я не собираюсь торчать тут всю ночь и смешить людей...
Ральф подбегает ко мне, к тому месту, где я стою. Он весь запыхался, щеки красные, как попа у малыша, которого отшлепали по попе. Ральф говорит:
– Ствол. Прости, ради Бога. Ты же знаешь, как это бывает...
Я молчу. Потому что я злюсь.
– Да ладно, Ствол. Не сердись. Прости нас с Рубриком. Мы слегка... э... увлеклись. – Ральф сует руки в карманы. Портфель он поставил на землю, у ног. Он оглядывает всю платформу, потом опять смотрит на меня. Я снова сел на скамейку. Я все еще злюсь. – Ты не подумай, Ствол. Ничего не было. Это все – чисто платонически. Кстати, ты хочешь есть?
Я киваю.
– Пойдем поедим. – Ральф протягивает мне руку и говорит: – Ну, вставай. – Я беру его руку, и он помогает мне встать. Мы идем ужинать.
– Так, я, наверное, начну с супа. А ты, Ствол? Уже выбрал?
Я читаю меню. Ральф Эггертон сидит прямо напротив и смотрит на меня. Официант стоит рядом и тоже смотрит на меня. Держит в руках карандаш и блокнотик. Я читаю меню.
– Ствол, вот здесь. – Ральф говорит: – Видишь? Закуски и первые блюда.
– А, – говорю. – Я буду... я буду... вот, креветки на булочке.
– Хорошо. – Ральф Эггертон смотрит на официанта, который пишет у себя в блокноте. – Грибной суп «Ядреный» и креветки на булочке. Ствол, хочешь чего‑нибудь выпить?
Я улыбаюсь. Нет, нет и нет. Только не апельсиновый сок с газировкой.
– Я буду вино.
– Вино. – Ральф смотрит на официанта, который ждет с карандашом наготове. Он – настоящий профессионал. Ральф говорит: – Бутылку красного.
– Хорошо, сэр.
– Теперь горячее. Я, пожалуй, возьму spaghetti con le punte di asparagi. – Ральф ставит локти на стол и улыбается мне, положив подбородок на руки. – Ствол, ты что‑нибудь выбрал?
Я качаю головой.
Ральф берет меню, смотрит в него и говорит:
– Вот. Тебе точно понравится. Pennette tricolori con pepperoni e pomodori secchi. Ты любишь перец?
Я киваю.
– Вот и славно. – Ральф смотрит на официанта. Отдает ему меню и говорит: – Spaghetti con le punte di asparagi и pennette tricolori con pepperoni e pomodori secchi. И ваш самый лучший фирменный десерт. Две ложки. Спасибо.
– Хорошо, сэр.
Ральф Эггертон смотрит на меня и улыбается. Его усы как будто подрагивают в мерцающем свете свечей. Он мнет в пальцах салфетку, которая красная. Потом кладет салфетку на стол. Стол накрыт клетчатой скатертью в красно‑белую клетку. Ральф улыбается и говорит:
– Ну ладно, вернемся к нашим баранам.
– К каким баранам?
– К нашему прерванному разговору. – Ральф говорит: – Вести разговор – это большое искусство. Расскажи мне о себе. О своей личной жизни.
– О чем?
– Ствол, у тебя сейчас кто‑нибудь есть? С кем ты встречаешься... э... и вообще?
– Да, – говорю. – У меня есть девушка.
– И как ее зовут?
– Звездочка, – говорю. – Но сейчас мы с ней не видимся.
– Решили устроить себе перерыв?
– Ну, типа того.
– Порезвиться на травке?
– Мы не резвимся на травке. Ее вообще не выпускают из дома. Мама ей не разрешает никуда выходить.
– Все ясно. – Ральф говорит: – Отношения между мужчиной и женщиной – они всегда непростые. Всегда подавляют и обременяют. А, вот и вино.
Официант приносит вино. Держит бутылку, обернув ее полотенцем. Ну, как будто бутылка грязная или противная, хотя она вовсе не грязная. И не противная. Это очень хорошая бутылка. Просто шикарная. Официант разливает вино по бокалам. Один – для Ральфа, второй – для меня. По вкусу – как черная виноградная шипучка, только без газа.
Ральф говорит:
– А вы с этой девушкой... с твоей подругой...
– Со Звездочкой.
– Да. – Ральф говорит: – Вы со Звездочкой. Вы с ней...
– Что?
– Вы с ней...
– Что?
– Вы с ней ходите по ресторанам?
Я качаю головой.
– У нас с ней не так много денег.
– Жаль. Очень жаль. – Ральф поднимает глаза к потолку. Под потолком крутится вентилятор. – Ничто так не сближает, как интимная трапеза при свечах. Сколько сердец соединилось над ресторанными столиками.
Я пожимаю плечами.
– Я бы сказал, что немало.
– Ну, – говорю, – это все для богатых.
– У вас тоже должны быть свои рестораны, которые недорогие.
– Ничего у нас нет.
Ральф задумчиво чешет подбородок.
– Тогда как же вы сходитесь? Э... в смысле, общаетесь?
– Ну...
– Любовь расцветает в подходящей для этого обстановке. А если такой обстановки нет... как же тогда?
– Я не очень в этом понимаю. – Я пытаюсь ему объяснить: – Я просто люблю ее, и все такое. Очень люблю. Но когда я не ем таблетки...
– Таблетки?
– Да, – говорю. – Ну, знаете. Ешки и стразы.
Ральф понимающе кивает и говорит:
– Понятно. Продолжай.
– Когда я не ем таблетки, я вообще ничего не могу. Ну, в смысле любви.
– У тебя сложности?
– Да.
– Тебе трудно выразить...
– Да.
– Трудно сказать ей...
– Ага.
– Что ты ее любишь.
– Нет. – Я подбираю слова. Думаю, как лучше сказать. Этот дяденька – он все понимает. С ним можно говорить обо всем. – Я ей всегда говорю. Ну, что люблю. Это как раз очень просто. Сказать можно все, что угодно. Говорить – это совсем не сложно. Сложно другое. Понимаете, я не могу... как бы это сказать. Ей вечно хочется всяких глупостей. А мне совершенно не хочется никаких глупостей. Мне хочется глупостей, только когда я наемся таблеток или когда Звездочка на меня сердится и не хочет, чтобы я к ней приставал. У нас так всегда: мне хочется, только когда ей не хочется.
– Да, понимаю. – Ральф Эггертон кладет руки на стол, на клетчатую скатерть, которая белая в красную полоску. – Тут мы имеем классический случай репрессии.
– Что? – говорю.
– Это когда человек подавляет свои сексуальные желания. Из страха показаться смешным. И позволяет страстям прорываться наружу только в моменты, когда партнер...
Я киваю. Хотя ничегошеньки не понимаю.
–...не позволяет достигнуть взаимного возбуждения.
– Ну ладно. – Мне как‑то не по себе. Такие разговоры меня смущают. Это не тот разговор, чтобы его разговаривать с человеком, с которым мы собираемся делать бизнес. И я спешу сменить тему: – А когда мы займемся делом?
– Ого. – Ральф говорит: – Ты, я смотрю, юноша нетерпеливый и рьяный. А Коробок, когда тебя рекомендовал, говорил совершенно другое. Впрочем, это понятно, что ты волнуешься. Все‑таки твой первый выход... вторжение в новую область деятельности, так сказать...
– Да, мне не терпится приступить к делу.
– Я уже вижу.
– Ага, – говорю. – Мне предстоит еще многому научиться.
– Замечательно. – Ральф говорит: – Тогда не будем откладывать. Официант...
– А как же ужин?
– Да черт с ним, с ужином. Официант...
Я сижу в кресле, которое очень удобное. Чувствую себя как дома. Сижу, положив ноги на низкий столик. Ботинки я снял, а носки оставил. На столике стоит чашка с кофе. И ваза с фруктами. И еще – лампа горчичного цвета. И еще – журналы. Столик так и называется: журнальный. То есть он для журналов. Беру один из журналов, которые на столике. Листаю. Журнал называется «Текстура древесины сегодня».
– Что‑то плечи болят. – Ральф массирует плечи, которые болят. Он в рубашке и галстуке. А потом он снимает галстук и говорит: – Приму, пожалуй, горячий душ. Может, поможет. – Ральф Эггертон идет в ванную. Дверь в ванную – коричневая, точно такого же цвета, как и брюки у Ральфа. Из ванны доносится шум воды. Воды, льющейся из душа.
– А у меня ничего не болит, – говорю.
Ральф выходит из ванной. Он теперь без рубашки, он ее снял. Волосы у него на груди – рыжевато‑коричневые, как у пряничного человечка, который снял свою пряничную рубашку.
– Хорошо принять душ, замечательно освежает. Смыть с себя грязь и пот. А потом растереться жестким полотенцем. – Ральф задергивает занавески, прячась от ночи, которая темная и синяя. Занавески – желтые, цвета меда, и все разрисованы завитками, как будто кто‑то мешает мед ложкой.
– Я вообще‑то почти не потею, – говорю я.
Ральф не слышит. Он опять ушел в ванную. Он уже не в коричневых брюках. Ну, которые от костюма. Он их снял. Теперь он только в носках и трусах. Он выходит из ванной, ну, то есть не то чтобы выходит совсем – останавливается в дверях. Стоит, улыбается мне. А потом говорит:
– Зря ты не хочешь помыться.
– Я, наверное, пойду. – Я встаю с кресла.
– Ствол, пожалуйста, не уходи. – Ральф стоит в дверях ванной и говорит: – Угостить тебя хересом?
– Лучше соком. Апельсиновым, с газировкой. – Я сажусь обратно в кресло.
– Значит, останешься?
– Если мы сразу займемся делами, – говорю. – Я хочу делать бизнес.
– Замечательно. Вот это по‑нашему. Сразу к делу. – Ральф нажимает на кнопки на телефоне. Телефон пищит, как человек, которого заперли в комнате, и он не может выйти. Ральф говорит в телефон: – Э... стакан апельсинового сока с газировкой. Два‑один‑шесть. – Ральф смотрит на меня. – Я сейчас, на минутку. Ты подожди, хорошо? – Он уходит в ванную. Не закрывает дверь, то есть она остается открытой. Мне слышно, как он поет в душе. Он поет «Напевая под дождем».
Я сижу в кресле, которое совсем неудобное. Сижу, качаю головой. Думаю про себя: ладно. Это же бизнес. Целый день заниматься делами, с утра до вечера. Ну и что?
Ральф поет в душе:
– Танцую голый под дождем.
В дверь стучат. В дверь, которая в коридор. Я иду открывать. Там стоит парень, служащий отеля. Он принес мне апельсиновый сок. В стакане на подносе. Я беру у него стакан с соком. Опять сажусь в кресло. Сижу, пью апельсиновый сок с газировкой и думаю: сейчас мы с Ральфом займемся бизнесом. Интересно, а как это делается? Я же почти ничего не умею. Я только в общих чертах представляю, чем занимаются бизнесмены. Заполняют какие‑то документы. Печатают на компьютере всякие бумажки. Считают цифры. Прорабатывают планы. Ведут деловые переговоры с другими бизнесменами. Много кричат. Почти не улыбаются. Смотрят в окно из своего кабинета в офисном здании, высоко‑высоко, на двадцатом этаже. Звонят жене, говорят ей: «Сегодня я поздно».
Ральф выходит из ванной. Он совсем голый. Даже без трусов и носков. Волосы на ногах аккуратно причесаны и похожи на полоски на брюках. Его безобразник нацелен прямо на меня, как будто он рад меня видеть. Все же забавно устроен мир.
Я говорю:
– Научите меня, как печатать на компьютере.
– Как печатать на компьютере? – Ральф стоит, уперев одну руку в бок. Рука похожа на ручку на заварочном чайнике. – Научить тебя, как печатать?
– Ага, – говорю. Я сижу в кресле и пью апельсиновый сок. – Я хочу научиться.
– На компьютере. – Ральф улыбается и говорит: – Ствол, ты не мог бы подойти ко мне. Подержать... э... дверь ванной. Ну, чтобы она не закрылась. Пока я...
– Она же открыта.
– Да тут сквозняки, и дверь иногда закрывается сама. От сквозняков. – Ральф говорит: – Она хлопает, и я пугаюсь.
– Нету здесь никаких сквозняков.
Ральф возвращается в ванную и говорит:
– Сейчас будет сквозняк. Потому что сейчас я включу вентилятор. Чтобы разогнать пар. От душа.
Я встаю с кресла. Из ванной доносится шум вентилятора. Подхожу к двери в ванную. Держу ее, чтобы она не закрылась.
– Спасибо. – Ральф выходит из ванной. То есть не то чтобы выходит совсем. Останавливается в дверях. – Так на чем мы там остановились? Да. Как печатать на компьютере. Нет, Ствол, ты еще подержи ее, дверь. – Он уходит обратно в ванную и говорит уже оттуда: – Есть специальная программа. На ней можно выбрать и отредактировать текст. – Он снова подходит к двери. – Непосредственно текст можно печать в режиме вставки и в режиме замены. Набор в режиме замены позволяет заменить существующий текст. – Ральф уходит обратно в ванную. – Фрагменты текста можно выделять при помощи «мыши» и перетаскивать их с места на место. – Ральф снова подходит к двери. Он то подходит к двери, то уходит обратно в ванную. А я стою, держу дверь и слушаю, что он говорит. Он говорит: – Также есть очень полезные опции «копировать», «вырезать» и «вставить». Их можно заранее задать в «умном» режиме, и тогда программа автоматически убирает лишние пробелы, которые могут остаться после удаления выделенного фрагмента. – Ральф ходит туда‑сюда все быстрее и быстрее. – И добавляет пропущенные пробелы, когда фрагмент текста вставляют... – Туда‑сюда, туда‑сюда. У меня уже начинает рябить в глазах. – ...вставляют... – Ральф вдруг резко срывается в ванную и кричит как ошпаренный: – Из буфера обмена. – И больше уже не выходит.
Я качаю головой. Что он там делает, непонятно.
Когда он выходит из ванной, я сижу в кресле, пью апельсиновый сок с газировкой и читаю журнал, который раньше лежал на журнальном столике, а теперь не лежит, потому что я взял его почитать. Журнал называется: «Открытая дверь». Ральф какой‑то весь красный и запыхавшийся. Он больше не голый. Теперь он в халате. Он завязывает халат и говорит:
– Ствол, у тебя сигаретки не будет?


Комментарии

Отправить комментарий

"СТОП! ОСТАВЬ СВОЙ ОТЗЫВ, ДОРОГОЙ ЧИТАТЕЛЬ!"