Дарен Кинг Звездочка и Коробок (ОКОНЧАНИЕ)

"РЕВОЛЮЦИЯ НЕ ЗАКОНЧИЛАСЬ, БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ!"

Дарен Кинг

Boxy An Star

Дарен Кинг

Звездочка и Коробок

(ОКОНЧАНИЕ)

Подземная корова

Я поднимаюсь по лестнице, приставленной к стене дома снаружи. Это дом Звездочкиной мамы. А лестницу я украл рядом, в соседнем саду. Я поднимаюсь по лестнице вверх, а во мне поднимается боль. Мы поднимаемся вместе. Боль – внутри, я – снаружи. Поднимаемся до самого верха. Я тихонько стучусь в окно. Это Звездочкино окно, то есть окно ее комнаты, которая в доме. Который дом ее мамы.

Звездочка открывает окно и выглядывает наружу. Лицо у нее удивленное. Она открывает окно и говорит:

– Это ты. – Она шепчет: – Что ты тут делаешь...

– Привет, – говорю. – Я пришел за тобой. Буду тебя спасать. Давай собирайся. Пойдем погуляем.

– Мне нельзя никуда выходить. Мама не разрешает.

– Пойдем, – говорю. – Я тебя буду ласкать и вообще делать приятное.

– Я никуда не пойду. Мне нельзя.

– Ну пожалуйста, Звездочка. Ну пойдем. Мне так хочется поласкаться.

– Не могу. Мне нельзя. – Звездочка качает головой и говорит: – Я никуда не пойду лишь потому, что тебе вдруг хочется поласкаться.

– Ну пойдем, Звездочка. Я тебя очень прошу.

– Нет.

– Мы только чуть‑чуть поласкаемся, – говорю. – А потом ты вернешься.

– Я никуда не пойду. – Звездочка говорит: – Если я выйду совсем на немножко, а потом сразу вернусь обратно, то какой смысл выходить? С тем же успехом я могу сразу остаться дома и вообще никуда не ходить.

– Тогда можно я войду к тебе? – говорю. – Мы чуть‑чуть поласкаемся там, у тебя. А потом я уйду.

– Нет. – Звездочка говорит: – Если ты хочешь просто по‑быстрому поласкаться, а потом сразу уйти, тогда тебе лучше вообще не заходить. Мне вообще непонятно, зачем ты пришел.

– Я только просуну голову в окно, – говорю. – И чуть‑ чуть поласкаю тебя языком. Я даже не буду входить.

– Нет, не надо.

– Тогда можно я суну в окно безобразника?

Звездочка качает головой.

– Хочу засунуть его в тебя. Ну, как ты любишь.

Звездочка качает головой.

– Да я даже не буду входить, – говорю. – Просто вытащу безобразника, и просуну его в окно, и засуну в тебя.

Звездочка смеется. Я ее рассмешил, сказал что‑то смешное. На самом деле мне даже не хочется доставать своего безобразника, и все такое. Мне просто хочется, чтобы Звездочка рассмеялась.

– Ничего не получится. – Звездочка говорит: – Он у тебя не такой длинный, ну, твой безобразник.

– Все получится, – говорю. – Я его тренировал, ну, чтобы он растягивался.

– Ничего ты не тренировал.

– Он у меня очень длинный. Как длинный носок.

– Нет, не длинный.

– Тогда разреши мне войти, – говорю. – И засунуть его в тебя у тебя в комнате.

– Нет.

– Все будет хорошо.

– А вдруг не будет?

– Если он безобразник, – говорю я вполне резонно, – это не значит, что от него будут какие‑то неприятности и безобразия.

– От него всегда только одни неприятности и безобразия.

– Да нет, – говорю. – Это просто такое название. Безобразник. А он совсем даже не безобразит, ну, разве что самую капельку.

– Ну...

– Название вещи и вещь – это две разные вещи.

– Он называется безобразником, потому что от него одни безобразия. И неприятности. – Звездочка говорит: – И мы всегда из‑за него ссоримся.

– Мы можем назвать его как‑нибудь по‑другому. Как‑ нибудь так, чтобы не спорить. И чтобы от него не было безобразий. И тогда, если мы назовем его по‑другому, никаких безобразий не будет.

– Все равно он останется тем же, чем был, даже если назвать его как‑то еще. – Звездочка пожимает плечами и говорит: – Все равно он останется точно таким же. Другое название – оно ничего не изменит.

– Тогда давай сделаем так, – говорю. – Ты выйдешь ко мне. Все равно, если честно, я ни о чем таком вовсе не думал. И даже не собирался. Я пришел совершенно не потому. Я пришел, чтобы тебя спасти. Как тогда, когда мы спасали ту тетеньку. От того парня, который был злым волшебником. Мы хорошо всех спасаем, правда?

– Это я спасла тетеньку. – Звездочка говорит: – А ты ничего даже не делал. Ты никого не спасал, потому что ты плохо спасаешь.

– Тогда спасайся сама, – говорю. – А я подожду тут, снаружи.

– Тогда это вообще не имеет смысла. Нельзя спасать себя самому, надо чтобы кто‑то тебя спасал. Иначе это вообще не спасание. Это просто я выйду наружу. Просто выйду и все, без спасания.

– Тогда выходи. Выходи, Звездочка, я тебя очень прошу. Мы поиграем. И пойдем к Коробку, и возьмем у него таблетки.

– Таблетки. – Звездочка говорит: – Он даст нам таблетки?

– Ага, – говорю.

– Ну хорошо. – Звездочка говорит: – Сейчас только спрошусь у мамы.

Проблема со Звездочкой в том, что если она собралась у кого‑нибудь что‑то спросить, то она обязательно пойдет и спросит. Спросит что‑то такое, чего ей обязательно не разрешат и вдобавок рассердятся. Но Звездочка все равно пойдет спрашивать. А потом на нее непременно рассердятся. Мы все это уже проходили.

Вот как все было. Когда я сказал: Звездочка, выходи просто так, не надо ничего спрашивать у мамы. Она сказала на это... Она вообще ничего не сказала, а просто пошла к своей маме, чтобы спросить у нее, можно ли ей выйти со мной. Это же дурость – идти и спрашивать, когда я ей говорю, что не надо никуда ходить. Но она все равно пошла, разбудила маму посреди ночи, и мама, конечно, сказала «нет». Звездочка вернулась к окну и сказала: прости, Ствол, ничего не получится. Мама мне не разрешила. И тут в комнату к Звездочке входит мама. Подходит к окну, делает сердитое лицо и говорит мне: а ты что здесь делаешь? Я же тебе говорила не подходить к моей дочери. Я слезаю с лестницы и бегу прочь, за угол. Я прячусь там, за углом, и смотрю на дом, на Звездочкино окно. Жду, пока там не погаснет свет. Потом возвращаюсь. Беру лестницу, отношу обратно в соседский сад. Туда, откуда взял. Я же не дурак. Она мне еще пригодится, ну, лестница. Когда я приду к Звездочке в другой раз. Нога немного болит, я ее подвернул, когда прыгал с лестницы. Я возвращаюсь к себе домой. Вот как все было. Я только потратил зря время.

Следующей ночью я предпринимаю вторую попытку спасения Звездочки.

Т‑с.

Я опять беру лестницу, и тащу ее к дому Звездочкиной мамы, и приставляю к стене, и поднимаюсь к Звездочкиному окну. Стучусь в окно. Стучусь в окно к Звездочке.

Ну, где ты там?

Тук‑тук‑тук.

Ну, давай открывай.

Тук‑тук‑тук.

Вот черт.

– Звездочка, – говорю я, пытаясь ее разбудить. – Звездочка.

Я не люблю ничего говорить о людях, которых нет рядом, но сейчас все равно скажу, потому что Звездочки нет поблизости, и она ничего не услышит, и поэтому можно сказать, ну, что я собираюсь сказать. Про нее, про Звездочку.

А с ней вот какая беда. Я уже два раза приходил к ее дому, к дому ее мамы, где сейчас Звездочка и откуда она не выходит вообще. Потому что ей не разрешают. Когда я был там в первый раз, Звездочка проснулась и сказала, что ей нельзя выходить из дома. Она спросила у своей мамы, можно ли ей выйти со мной, и мама сказала, что нет. А потом, во второй раз, на следующую ночь, когда я пришел к Звездочке, она даже вообще не проснулась. Это неправильно, так не должно быть. И больше я к ней не пойду.

И вообще все неправильно. С тех пор, как я перестал принимать таблетки, у меня все болит. Эта такая боль, внутренняя. От любви к Звездочке, которую я к ней испытываю, и ничего не получаю в ответ, потому что нам даже не разрешают с ней видеться, ну, со Звездочкой. Это боль от любви и еще от того, что я сейчас не могу есть таблетки. Боль поднимается внутри, поднимается вверх и спускается вниз, вверх‑вниз, вверх‑вниз, как парень, который лезет по лестнице к окну своей девушки, с которой он больше не может видеться.

Она на месте. Там же, где я ее и оставил. Ну, лестницу. Это уже третья ночь. Я беру лестницу уже в третий раз, а эти люди, чья лестница, даже и не догадались, что я ее лямзил. Хотя я не лямзил, а просто брал ее на время. А потом возвращал на место.

Стучусь в окно, и оно открывается.

Уже хорошо.

Звездочка говорит:

– Что ты здесь делаешь?

– Выходи, – говорю. – И не надо ничего говорить. Просто выходи, и все.

– Нет.

– Не говори ничего, – говорю. – Даже не думай так говорить. Выходи. Без разговоров.

– Видишь, я не одета.

– Тогда оденься.

– Не буду.

– Тогда выходи просто так.

– Нет, не выйду.

– Почему?

– Мне нельзя.

– Я знаю, что тебе нельзя. Ты только об этом и говоришь каждый раз, а я говорю...

– Нет. – Звездочка говорит: – Ты вообще никогда ничего не говоришь. Это я говорю каждый раз. Я всегда говорю тебе, что надо делать. Ты сам потому что не знаешь.

Я качаю головой.

– Знаешь что, моя девочка, – говорю, – у меня есть для тебя одна новость. Отныне и впредь, начиная с сегодня, я буду тебе говорить, что делать. И я тебе говорю: выходи. Без разговоров. Потому что если ты не выйдешь, вот прямо сейчас, я больше вообще никогда не приду, потому что с меня уже хватит. Так что давай выходи.

Звездочка открывает рот, чтобы что‑то сказать, но не говорит ничего. Так и стоит с открытым ртом.

Я стою перед ней на лестнице.

– Хорошо. – Звездочка говорит: – Но понимаешь, какое дело. Мне нельзя выходить. Если я сейчас выйду, то, когда я потом вернусь, мама очень рассердится. И будет полный абзац.

– Тогда, значит, не возвращайся. Зачем вообще возвращаться? Что здесь такого, ради чего стоило бы возвращаться? Да ничего здесь такого нет. Мать у тебя – это вообще тихий ужас, и здесь у тебя нет таблеток и нет меня. И зачем возвращаться?

Звездочка пожимает плечами и говорит:

– У меня есть моя комната.

– Ну и что в ней хорошего?

– Ну... – Звездочка говорит: – Может быть, и ничего. Но тут у меня всякие штуки. Вот смотри. У меня есть кассета. – Звездочка показывает мне кассету. – Это ди‑джей Нарко‑Микс. Очень хороший альбом. И еще у меня есть картинка с Клоуном Подушкиным, которую ты мне нарисовал на мой день рождения.

– У меня есть настоящий Клоун Подушкин.

– У меня есть кукла‑девочка и кукла‑мальчик. – Звездочка говорит: – И книжка‑раскраска. И еще паззл, который с паровым катком.

– Нет, – говорю. – Книжка‑раскраска и паззл – они у меня. У меня дома.

– Ну... – Звездочка говорит: – У меня здесь другой, с самолетом. Там не хватает одного кусочка. Он у меня потерялся. Но это не самый нужный кусочек. Там просто небо.

– Он у меня, – говорю. – У меня дома. Ну, этот кусочек. Я его видел.

– Тогда найди его и принеси. – Звездочка говорит: – И мы соберем его вместе, ну, паззл. Здесь, у меня.

– Нет, – говорю. – Я больше сюда не вернусь. Никогда. Меня потому что уже достало. Я уже третий раз прихожу. И что получается? Ты или спишь и вообще даже не просыпаешься, или ты говоришь, что не выйдешь, потому что тебе нельзя, и идешь спрашиваться у мамы, и мама опять говорит, что нельзя. А это неправильно. Мне уже надоело. И если сейчас я уйду, а ты не пойдешь вместе со мной, тогда... в общем, так, моя девочка... я уже не вернусь обратно.

Звездочка молчит.

– Так что пойдем.

– Хорошо. – Звездочка говорит: – Сейчас только оденусь и соберу вещи.

– Не надо тебе собирать никаких вещей. – Я говорю ей: – Выходи и пойдем.

Звездочка говорит:

– Хорошо.

– Ну, чего? Ты идешь?

– Ага.

– Так идешь?

– Да, иду.

– Тогда выходи, – говорю. – И не надо спрашиваться у мамы.

– Не буду. – Звездочка говорит: – Слезай с лестницы.

– И ты слезешь за мной?

– Если ты сейчас слезешь.

– И ты не пойдешь спрашиваться у мамы?

– Нет. Я же сказала, что не пойду. – Звездочка говорит: – А я никогда не обманываю, ты же знаешь.

Я спускаюсь с лестницы. Звездочка идет со мной.

Она идет. Сейчас она спустится вниз по лестнице. И мы вместе пойдем ко мне, и будет там, у меня, и это даже не важно, что у нас нет таблеток, потому что у нас есть мы, и мы любим друг друга, и больше нам ничего не нужно. Так всегда и бывает, когда у тебя с кем‑то любовь.

Я сижу на траве. Сейчас ночь, небо синее‑синее. Я сижу и смотрю на окно, которое оранжевое. Это Звездочкино окно, и она сейчас спустится, Звездочка. Вылезет из окна, спустится вниз, ко мне, и... только ее почему‑то нет.

Она не спускается.

Не выходит.

– Мне разрешили. Я спросила у мамы, и она разрешила мне выйти.

Я поднимаюсь на ноги.

Звездочка спускается вниз по лестнице. Быстро‑быстро. Она даже и не спускается по ступенькам, а просто скользит. Вниз по лестнице. Она говорит:

– Она сказала, что мне можно выйти. Я ее разбудила, а она даже не рассердилась.

* * *

Мы со Звездочкой идем ко мне, идем вдоль по улице, по которой мы с ней идем. Идем по улице вместе, вдвоем. Держимся за руки. Потому что мы снова вместе. Она – со мной, а я – с ней. С моей Звездочкой, которая моя девушка, такая маленькая и худенькая, но зато с большой попой. Как раз как мне нравится. Она со мной, со своим парнем.

И мне очень нравится, что она моя девушка, а я – ее парень.

И ей тоже нравится, что мы вместе и что я ее парень, потому что она меня любит, и я тоже ее люблю. Раньше нам не разрешали встречаться, но теперь все опять хорошо, и мы снова вместе. Звездочку не выпускали из дома, потому что она воровала таблетки в аптеке, и махала руками, и никак не могла перестать, и пихала коробки с таблетками к себе в джинсы, только это были мои джинсы, не ее, а мои, просто она их надела, чтобы было удобнее тырить таблетки, которые тоже совсем не ее, а чужие, которые были в аптеке, у того чайного дяденьки. И поэтому Звездочку не выпускали из дома, и она сидела у себя в комнате, а я сидел у себя в квартире, а по ночам приходил к ее дому, вернее, к дому ее мамы, и забирался по лестнице к ее окну, потому что мне очень хотелось ее увидеть, только она меня не пускала к себе, а второй раз вообще не проснулась, но сейчас все опять хорошо. Потому что мы снова вместе, и Звездочка вышла из дома, и мы вместе идем ко мне по ночной темной улице. Улица синяя, но не совсем. Она была бы совсем‑совсем синяя, если бы не было фонарей. Но свет фонарей разгоняет всю синь. Мы со Звездочкой как раз проходим под фонарем. Под ночным небом, под которым мы под. И под ним, и в нем. Потому что мы в небе, а небо – как фильм, а мы – звезды, которые самые главные в этом фильме.

Звездочка говорит:

– Что мы с тобой будем делать?

– Что?

– Давай подумаем обо всем, что мы будем делать. – Звездочка говорит: – И сделаем все‑все‑все.

– Что? – говорю. – И когда? Прямо сейчас?

– Да, сейчас. Пока мне разрешили выйти. – Звездочка говорит: – Мама сказала, что я могу выйти. Давай, Ствол. Скажи. Что мы с тобой будем делать?

– Ну...

– Ну скажи.

– Э... – Я думаю, думаю, думаю. – Ну, – говорю. – Сейчас мы пойдем ко мне. Это во‑первых. Когда мы придем, мы поставим мою кассету. А потом можем заняться чем‑нибудь нехорошим. Например, поиграть в игру. Ну, которая с номерами. Это очень хорошая игра. Только мы очень давно в нее не играли. Очень‑очень давно. И мне из‑за этого было плохо. Ну, настроение плохое, и все такое.

– Нет, не только в игру. – Звездочка говорит: – И не только заняться чем‑нибудь нехорошим.

– Можно пойти к Коробку. Он даст нам таблеток. Я уже очень давно их не ел, ну, таблеток. И мне поэтому тоже плохо.

Нет, не только пойти к Коробку и наесться таблеток. – Звездочка говорит: – Это ты говоришь про сейчас. А я вообще говорю, на будущее. Мы поженимся, да?

– Что? – говорю. – Мы с тобой?

– Нет, мы с твоим безобразником. Конечно, глупенький, мы с тобой. А что? – Звездочка говорит: – Будет здорово.

– Не просто здорово, а замечательно, – говорю. – Если вы с безобразником, то я буду шафером.

– А Коробок – подружкой невесты.

Я киваю. Я думаю о том, что сказала Звездочка. А потом говорю:

Мы поженимся в церкви. Прим все устроит. Она знает, как надо устраивать свадьбу. У нее хорошо получается. Она уже сколько раз выходила замуж. Она все время выходит замуж. – За того толстого дяденьку. И за того лысого дяденьку. И еще за какого‑то, я не помню. А теперь она собирается замуж за своего Гари.

– Только я не хочу ребенка.

– А мне кажется, было бы здорово...

– Я не хочу ребенка.

– Ну...

– Тебе хочется, ты и рожай.

– Звездочка, я не могу. Потому что я парень. Рожать детей – это женское дело, и я тут вообще ни с какого боку.

– У меня просто не будет времени на ребенка. – Звездочка говорит: – Я столько всего хочу сделать. Мы с тобой столько всего можем сделать, и мне вовсе даже не хочется опять сидеть дома и вообще никуда не выходить.

Мы со Звездочкой идем вдоль по улице. Сейчас ночь. Мы оба – в джинсах и свитерах. Просто идем, разговариваем. Строим планы. Думаем, что мы будем делать. Не только прямо сейчас, а вообще.

– Можно будет куда‑нибудь съездить. – Звездочка говорит: – Где мы еще не были.

– В Дуркчестер.

– Там мы уже были. – Звездочка говорит: – Есть и другие места. Можно съездить в Шутландию и еще в другие страны.

– Мы будем делать все, что захотим. – Я пожимаю плечами – в хорошем смысле. – Пойдем в гости к Прим и к Коробку. Ко всем, кого знаем. К тем ребятам, которые собираются в пабе у дома твоей мамы. Они очень прикольные. Я только не знаю, как их зовут. Но мы обязательно спросим, когда с ними встретимся.

Звездочка говорит:

– И можно будет зайти к моей маме.

– Нет, – говорю. – К маме лучше не надо. Ты от нее только‑только сбежала.

– Нет, я не от мамы сбежала. Я ушла потому, что меня никуда не пускали, а мне очень хотелось выйти. – Звездочка говорит: – И если мне вдруг захочется навестить маму, я ее навещу. Потому что сама захочу. И вообще мама хорошая. Просто я на нее разозлилась, когда она меня не выпускала из дома.

Я говорю:

– Можно будет поехать в Вульвергемптон. У нас там знакомые.

Кукловод, и еще девочка с длинными волосами, и парень в широких штанах.

– У нас там много знакомых. – Я говорю: – Мы уже туда ездили.

– А мы правда можем туда поехать?

– Конечно, можем.

– Правда‑правда?

– Что правда?

– Ну, что мы можем туда поехать?

– Куда?

– Ну, повидаться с ребятами.

– С какими ребятами?

– Ну, про которых мы только что говорили, что мы к ним поедем. Которые, которые... – Звездочка смотрит на меня и говорит: – Я забыла.

– Что ты забыла?

– Все‑все забыла. О чем мы сейчас говорили.

– Мы говорили о том, к кому мы пойдем в гости.

– Ага. – Звездочка хмурится и говорит: – А к кому мы пойдем в гости?

– Мы пойдем в гости к Прим, – говорю. – И еще к Коробку. И еще к тем ребятам в Вульвергемптоне, которые наши знакомые. И еще к твоей маме. И к прикольным ребятам из паба.

– Ты все это помнишь?

– У меня очень хорошая память. С тех пор, как я прекратил принимать таблетки, у меня стала очень хорошая память. Ну, как будто ее починили. Как будто раньше она была сломанная, а теперь ее взяли и починили.

Звездочка кивает и улыбается.

– Теперь, – говорю, – я вспоминаю такие вещи, о которых забыл уже очень давно. О том, что было, когда я был совсем маленьким. И когда мы ходили в школу. И что мы делали, когда возвращались из школы домой. Я теперь многое помню.

– А я вот вообще ничего не помню.

– Ничего, еще вспомнишь. Обязательно вспомнишь. Мозги поправятся, и ты все вспомнишь. И все у нас будет просто замечательно. Нам уже не нужны никакие таблетки. Мне вот даже не хочется таблеток. Совсем не хочется. С тех пор, как я ел их в последний раз. А это было сто лет назад.

– Мне тоже не хочется.

– У меня голова заработала лучше. Стало значительно легче думать. И я все думаю о вещах, которые мы сделаем вместе. Мы теперь вместе, и нам не нужны никакие таблетки. Потому что мы любим друг друга, и это главное.

– Да, Ствол, это главное.

– Когда люди любят друг друга, это как в телевизоре. Ну, как будто живешь в телевизоре. Никогда ни о чем не жалеешь. Просто делаешь, что тебе хочется. И тебе не нужны никакие таблетки, чтобы что‑то сделать. Простоты просыпаешься утром и...

– Встаешь.

– Да, встаешь, – говорю. – Идешь в туалет, потом завтракаешь. Смотришь в окно. И с головой у тебя все в порядке, и у тебя есть мозги. Ты протираешь глаза, убираешь из уголков «кусочки сна». Ковыряешь в носу, вытаскиваешь козявки. Идешь в магазин. Покупаешь там всякие штуки. И ничего там не тыришь. Потому что, когда ты не ешь таблетки, тебе уже не приходится ничего тырить.

– Как так?

– А вот так, – говорю. – Таблетки – они стоят денег. Тебе их не дадут просто так, за бесплатно. Раньше мне их давали бесплатно, потому что я работал на Коробка, развозил людям таблетки.

– А теперь не развозишь. Ты ему больше не нравишься.

– Дело не в этом. Я к нему заходил, и я ему нравлюсь по‑прежнему, он сам так сказал. Я опять на него работаю. Только это другая работа. Настоящая работа, она связана с бизнесом. И он теперь не дает мне таблетки. Он дает деньги. И мы можем пойти в магазин и накупить всяких штук.

– Каких всяких штук?

– Например, дом, – говорю. – Или одежду. Все, что захотим.

– И таблетки.

– Нет, таблетки мы покупать не будем.

– Потому что они нам уже не нужны.

– Правильно, Звездочка. – Мы со Звездочкой идем, держась за руки. Идем ко мне. – То, что нам нужно, у нас уже есть.

Ночное небо – оно как холодная пленка, которая липнет к коже. Мы идем, держась за руки. Пленка холодная, а руки теплые. Мы идем на детскую площадку, где лесенка. Ну, чтобы лазить. Нам всегда нравились эти лесенки. Еще когда мы были совсем‑совсем маленькими и учились в школе. Мы всегда после школы ходили гулять на площадку и лазить по лесенкам. И сейчас тоже ходим. Но уже не всегда. Потому что когда мы идем ко мне от дома Звездочкиной мамы или от Коробка, мы не всегда выбираем такую дорогу, чтобы пройти мимо детской площадки. Но иногда выбираем. Чтобы зайти на площадку, где лесенка. А иногда – чтобы зайти в магазин. Мы заходим в магазин. Берем шоколадный батончик. Выходим. Не заплатив за батончик. Мы его делим на две половинки и едим, каждый – свою половинку. Это мы так гуляем. Здорово, правда? Два сумасшедших придурка, которые делают всякие сумасшедшие штуки. Но нам смешно. Мы смеемся. Просто гуляем. Идем в парк, на детскую площадку. У нас нет никакого батончика. Магазин потому что еще закрыт. Потому что еще слишком рано. Я просто рассказываю, что мы со Звездочкой делаем, когда гуляем. Мы с ней сидим на качелях на детской площадке.

Звездочка говорит:

– Правда, это смешно, ну, что мы ели таблетки?

– Что?

– Таблетки.

– А что таблетки?

– Ну, что мы их ели. – Звездочка говорит: – Правда, это смешно?

– Да, – говорю, – Смешно.

Я вспоминаю об этом и улыбаюсь.

– Это было прикольно, когда мы их ели. – Звездочка говорит: – Но я говорю не о том. Я говорю, что вот раньше мы ели таблетки. А теперь не едим. И нам даже не хочется. И что самое смешное: когда мы их ели, мы их ели всегда. Постоянно. И мы были уверены, что если вдруг перестанем их есть, то все станет ужасно дурацким. – Звездочка говорит: – И вот мы перестали. Мы уже не едим таблетки. А все не такое уж и дурацкое. Даже наоборот.

– Да, – говорю. – Не дурацкое.

– Мне казалось, что, если я перестану их есть, у меня все будет болеть и вообще не останется сил. Ни на что. И я буду лежать целыми днями в кровати и спать. – Звездочка говорит: – Но все оказалось не так, как я думала.

– Да, – говорю. – Не так.

– И еще мне казалось, что, если я буду и дальше вот так есть таблетки, у меня мозги завернутся. А потом мне казалось, что они завернутся, если я перестану их есть. Но сейчас я не ем никаких таблеток, и с мозгами вроде бы все в порядке.

– Да, – говорю. – Все в порядке.

– И мне уже вовсе не страшно. – Звездочка улыбается и говорит: – Я знаю, что происходит вокруг.

– Я тоже.

Звездочка смотрит на меня и говорит:

– Правда?

– Ага.

– Правда, Ствол? – Звездочка говорит: – Ты знаешь, что происходит?

– Да.

– Правда знаешь?

– Да, – говорю. – Я же сказал, что да.

– Тогда скажи, что происходит.

– Ну... – Я пожимаю плечами, потом смотрю по сторонам. Все очень просто. – Мы сидим на качелях на детской площадке. Площадка – в парке, парк – в Лондоне. Мы качаемся на качелях. Разговариваем обо всем. Ночью. Вернее, ранним утром. И нам хорошо. Только немного прохладно.

– А что мы делаем?

– Просто сидим, разговариваем. И качаемся на качелях.

Я не понимаю, к чему она клонит.

– А что это?

– Что?

– Ну, качели. – Звездочка говорит: – Что это такое? И чем они были, когда еще не были качелями? Потому что это не совсем качели, не настоящие качели.

Я пожимаю плечами. Не понимаю, о чем она говорит.

– Их же делали совсем для другого, правда? Ну, в самом начале.

Я смотрю на качели. На свои, на которых сижу. И на те, на которых сидит Звездочка. Все очень просто. Я говорю:

– Это были колеса. Ну, шины на автомобиле. А потом кто‑то их снял и сделал из них качели.

– А что еще? – Звездочка говорит: – Почему их сняли с автомобиля и сделали из них качели?

– Ну, – говорю. – Они раньше стояли на автомобиле, так?

– А потом...

– А потом он разбился в аварии, автомобиль. – Я пожимаю плечами. – Ну и вот.

– Что?

– Жена погибла на месте. Этот кто‑то, чей автомобиль, он выбирается из разбитой машины. Тушит огонь. Снимает колеса. Снимает шины. Делает из них качели.

Теперь мы со Звездочкой смеемся. Мы потому что живем в смешном мире, где много всяких вещей, которые становятся тем, чем становятся, совершенно не так, как можно было бы подумать вначале. И это смешно и забавно. Она об этом и говорит, Звездочка. Мы бы сейчас не сидели на этих качелях и не говорили бы о том, что нам совсем не нужны таблетки, если бы мы раньше не ели таблетки. Мы сидим здесь как раз потому, что раньше мы ели таблетки. Все очень просто. У нас были таблетки и поэтому мы их ели. Раньше мы ели таблетки, и поэтому не едим их теперь. Теперь мы их не едим и поэтому пришли сюда, в парк. На детскую площадку.

В нашем мире, где все постоянно меняется, есть одна вещь, которая не меняется никогда. Вот все идет так, а потом вдруг – по‑другому, что‑то случается, и поэтому случается что‑то еще. Так происходит всегда. Если что‑то случается, это случается лишь потому, что до этого случилось еще много всего. А если бы все было иначе, тогда ничего бы вообще не случалось. Нельзя перестать есть таблетки, если раньше ты их не ел. Ты перестаешь есть таблетки именно потому, что ты ел их раньше.

Я говорю:

– Если бы мы раньше не ели таблетки, мы бы теперь не смогли перестать.

– Да. – Звездочка говорит: – Все правильно.

– А если бы... – говорю. – Если бы...

Мы со Звездочкой качаемся на качелях, которые раньше были шинами.

Звездочка говорит:

– Они забавные, эти качели.

– Да.

– Когда мы с тобой станем старше, мы можем пожениться.

– Если захочется.

– Нет, я имею в виду, что мы можем. – Звездочка говорит: – Мы ведь можем, да?

– Можем.

– В смысле, что нам никто не помешает. – Звездочка говорит: – Я вот о чем говорю. Что нам никто не помешает.

– Да.

Звездочка говорит:

– Я всегда думала, что есть люди, которые могут жениться, и есть – которые не могут. Потому что им не разрешают. И что мы с тобой – те, которым не разрешают. Потому что разрешают только особенным. А мы не особенные, мы такие... ну, вообще никакие.

Я киваю. Я старше нее и умнее.

– Все так и устроено, – говорю. – Есть люди, которые относятся к высшему обществу. Они богатые, и роскошные, и вообще ничего не делают. Как Прим. Эти люди как раз такие, которых ты называешь особенными. И есть люди, которые относятся к рабочему классу. Это которые работают. Твоя мама – как раз из таких. Которые, как ты называешь, вообще никакие. Которым вообще ничего нельзя. А потом есть еще люди, которые не относятся ни к тем, ни к другим. Ни к высшему обществу, ни к рабочему классу. Которые в самом низу, как бы сами по себе.

– Как мы с тобой, – говорит Звездочка.

– Да.

– И это здорово, правда? – Звездочка говорит: – Ну, когда ты вообще ни к кому не относишься. Значит, нам повезло. Я всегда буду такой.

Она глупая, Звездочка.

– Звездочка, – говорю. – Это очень паршиво, когда ты такой. Это неправильно. Я не хочу быть таким. Потому что меня достало. И я больше не буду таким никогда. Я поэтому и прекратил есть таблетки. Я не хочу, чтобы все было погано. Я хочу, чтобы все было хорошо. А если ты... – говорю я Звездочке, – если ты хочешь всегда оставаться такой, так ты и останешься. Навсегда. И вся твоя жизнь превратится в огромную кучу дерьма. И тебе вообще ничего не разрешат, вообще ничего. Так что ты очень серьезно подумай. И выбери, что тебе нужно.

Звездочка сидит грустная‑грустная. Смотрит на песок под качелями. Потом поднимает глаза и говорит:

– Я тоже не буду такой.

– А если мы больше не будем такими, если мы сделаем правильный выбор, и больше не будем есть никаких таблеток, и устроимся на работу, и купим дом, тогда мы сможем пожениться.

Звездочка улыбается и говорит:

– Я хочу маленького.

– Будет маленький, – говорю. – Если ты хочешь, то будет.

– Я хочу девочку. – Звездочка говорит: – Мы назовем ее Челси.

– А если вдруг будет мальчик, тогда назовем его Флинн.

– Мы накупим ей всяких красивых платьиц. – Звездочка говорит: – Будем ее наряжать, как куклу. Купим ей, оранжевую шапочку. И синие вязаные носочки.

– Как скажешь.

– Когда я была маленькой, у меня не было кукол.

– Ну, теперь будет. Только это будет не кукла. А настоящий ребенок. Живой.

– Он будет шалить и проказничать. – Звездочка вся разволновалась. Она говорит: – И можно будет придумать чего‑нибудь интересное, и делать с ним всякие штуки. Например, взять его в супермаркет. – Звездочка слезает с качелей и бежит по площадке. Солнце уже восходит, и мне видно, как она бежит, хотя она убегает туда, где ее вовсе не видно. – Да, Ствол. Он будет шалить и проказничать, наш ребенок. А мы будем его баловать. Я его буду любить сильно‑сильно. Я стану взрослой. Совсем‑совсем взрослой. И у меня будет ребенок. Самый лучший ребенок на свете. – Звездочка бегает по детской площадке, залитой оранжевым светом. Это особенный утренний свет, самый ранний, когда небо еще оранжевое. Но оно скоро не будет оранжевым. Оно будет синим.

– Подожди, – говорю. – Я тоже хочу с тобой бегать. – Я не так возбужден, как она. Потому что я старше. А Звездочка – она еще маленькая. Просто мне хочется ее догнать. Звездочка убегает. По трапе. По песку на площадке. Я догоняю ее, обнимаю. Прижимаю к себе крепко‑крепко. И она обнимает меня. Потому что у нас любовь.

– Звездочка, – говорю. – Я люблю тебя. Так люблю.

– Я тебя тоже люблю.

Я прижимаю ее к себе. Она – моя девушка. А я – ее парень. Не мужчина, а зверь. Она раньше так говорила. Но больше не говорит.

– Хочу полазить по лесенке. – Звездочка говорит: – Полезешь со мной?

– Да, – говорю. – Обязательно.

Звездочка забирается на лесенку, на самый верх. Лесенка сделана в виде парового катка, она вся синяя, а руль – оранжевый. Звездочка забирается на самый верх. Ну, как будто на крышу. Я забираюсь туда же, к ней. Мы сидим наверху, мы со Звездочкой.

Я говорю ей:

– Звездочка. Я тут вспомнил... когда мы были совсем‑ совсем маленькими, мы часто ходили играть на площадку и забирались на лесенку. На самый верх. И ты всегда плакала и говорила, что не хочешь слезать.

Звездочка улыбается и говорит:

– Да, мы любили залезать на лесенку.

– Ты забиралась на самый верх, а потом всегда плакала.

– Было весело, правда? – Звездочка говорит: – Я помню. Мы еще с горки катались. И еще на качелях. И забирались на лесенку. На самый верх. Я помню, да. Было весело.

– А ты плакала, – говорю. – И не хотела слезать.

Звездочка качает головой:

– Я не плакала.

– Плакала, – говорю. – Я хорошо помню. Ты всегда плакала, когда забиралась наверх. Ты говорила, что внизу все паршиво и что ты хочешь остаться там, наверху, навсегда. Ты поэтому и стала такой... ну, какой ты была. Всегда ела таблетки и не хотела слезать.

Звездочка резко меняет тон:

– Я и сейчас такая.

– Нет, ты уже не такая.

Звездочка слезает с лесенки. Держится за синюю металлическую перекладину. Потом отпускает ее и садится прямо на песок.

Она говорит:

– Нет, я такая.

– Но ты только что слезла. – Я тоже слезаю. Сажусь рядом со Звездочкой на песок. Обнимаю ее за плечи. Как будто в машине. – Ты ведь сделала это. Ты только что слезла.

– И здесь, внизу, все паршиво.

– Совсем не паршиво.

– Я хочу быть наверху. – Звездочка говорит: – На самом‑самом верху. На лесенке.

– Тогда залезай обратно наверх.

– Я ненавижу, когда нужно спускаться. – Звездочка говорит: – Здесь, внизу, так паршиво.

– Говорю же, забирайся наверх.

Звездочка молчит, не говорит ничего.

– Звездочка.

– Я не могу.

– Почему?

– Я вообще ничего не могу.

– Ты можешь все, – говорю. – Все, что захочешь. Ты только что бегала по площадке. И говорила, что когда‑нибудь у тебя будет маленький.

– Нет, не будет.

– Почему?

– Потому что все дети противные.

– И вовсе они не противные, – говорю. – Они очень славные и прикольные.

– Все противное. Все‑все‑все. – Звездочка качает головой и больше не говорит ничего.

Она совсем не такая, Звездочка. Совсем не такая. Просто вдруг что‑то случилось, и она стала такой. Еще минуту назад она была такой радостной и счастливой, а теперь стала грустной. Совсем‑совсем грустной.

– Что с тобой? – говорю. – Что тебя огорчает?

Звездочка не отвечает. Просто сидит, огорчается.

– Звездочка, – говорю. – Улыбнись. Будь такой, какой ты была только что. Ну, когда ты была веселой.

– Не могу. – Звездочка говорит: – Все прошло.

– Оно не может пройти, – говорю. – Потому что оно в тебе. И оно есть всегда.

– Оно уже не во мне. – Звездочка говорит: – Оно, наверное, убежало.

– Никуда оно не убежало. Не могло убежать. Наверное, оно просто спряталось. И скоро снова появится, вот увидишь. Давай я тебя пощекочу, и оно сразу появится. Надеюсь, оно не боится щекотки? – Я пытаюсь ее рассмешить. Но она не смеется. – Звездочка.

Звездочка молчит. И лицо у нее... ну, такое... замкнутое, закрытое. Лицо, которое закрылось от солнца. А солнце уже поднялось. Сейчас день. Сейчас лето. Но Звездочка вся как будто закрылась. Вообще от всего. Она говорит:

– Со мной что‑то не так.

– Нет, – говорю. – С тобой все в порядке. Просто тебе сейчас грустно. Давай заберемся на лесенку. На самый верх. Видишь, какая прикольная лесенка. Похожа на паровой каток.

– Не могу. – Звездочка говорит: – Я вообще ничего не могу. Не могу даже пошевелиться.

Звездочка ложится на землю.

– Звездочка. Стейси. Вставай и давай забираться на лесенку. Я тебе помогу.

– Мне никто не поможет.

– Я тебе помогу. Я всегда тебе помогаю. – Я наклоняюсь к ней, беру за руки и тяну. Хочу, чтобы она поднялась с земли. – Ну, давай же. Вставай. – Но она не встает. Она просто лежит на земле, и не хочет вставать, и вообще не шевелится. Я тяну. Держу ее за руки и тяну. У нее очень холодные руки. Я их чувствую, но в них не чувствуется ничего. Они какие‑то бесчувственные и вялые.

Звездочка молчит, не говорит ничего.

Я смотрю по сторонам. Вокруг – никого. Только мы со Звездочкой. И нам никто не поможет. Мы в парке, на детской площадке. Только мы не бегаем и не играем. Звездочка потому что устала. Я думаю, ей сейчас надо поспать. Это была долгая ночь. И мы хорошо потрудились: разбирались, какие мы на самом деле, и были собой, и решали, что будем делать, когда станем совсем‑совсем взрослыми, и спасали Звездочку, и шли ко мне, но пока еще даже и не дошли. Звездочка засыпает, уже заснула. Я ложусь рядом. Обнимаю ее, ну, как будто она уже мертвая, а я – еще нет. Только она никакая не мертвая. Она просто спит.

Мы со Звездочкой у меня в комнате. Комната синяя, длинная и узкая. Мы лежим на кровати. Которая в синей и длинной комнате. У меня дома. Где мы со Звездочкой всегда занимались всякими глупостями. И играли в игру с номерами. Это хорошая игра. Номер раз: приготовиться к номеру два, три, четыре и пять. Номер два: привязать. Номер три: облизать. Номер четыре: потутулиться. Номер пять: чтобы я обязательно кончил. По‑настоящему. С фонтанчиком.

Номер раз всегда делался так. У меня рядом с кроватью стоит такой невысокий комодик. Звездочка открывала его верхний ящик и доставала оттуда всякие штуки, синий лак для ногтей и все, что нужно, чтобы накраситься, и она меня красила, ну, как мог бы накраситься Клоун Подушкин, если бы он был настоящим клоуном, только он никакой не клоун, просто его так зовут, а вообще‑то он плюшевый медвежонок.

Номер два делался так...

– Ствол.

Я не слушаю. Номер два делался...

– Ствол.

Номер два...

– Ствол. – Звездочка говорит: – Ствол, послушай меня.

– Что?

– Может быть, поиграем в игру?

– Нет, – говорю. – Мы и так целый день только и делали, что играли...

– Нет, не в эту игру, а в другую. – Звездочка говорит: – Которая без всяких глупостей.

– А, – говорю. – Если без глупостей, то давай.

– А в какую?

Я смотрю на нее как на дурочку:

– Что?

– Ну, в какую мы будем играть игру?

– Я не знаю. Ты предложила, ты и придумывай.

– Давай в «Музыкальный живот‑автомат».

– Нет, не хочу.

– Тогда давай в «Музыкальный пупок‑автомат».

– Нет, – говорю. – Ты же только что предлагала, и я сразу сказал, что нет.

– Я не предлагала. – Звездочка говорит: – Я сперва предложила в «Музыкальный живот‑автомат», а потом в «Музыкальный пупок‑автомат». Это разные вещи.

– Нет, не разные, – говорю. – Это одна и та же игра. Только по‑разному называется.

– Ствол, ну, давай поиграем. Мы сто лет в нее не играли. – Звездочка говорит: – Давай поиграем совсем немножко. А потом ты выберешь игру. Какую захочешь.

– Если мы поиграем в твою игру, то потом будем играть в мою.

Звездочка говорит:

– Да‑да‑да. Только сначала – в мою.

Ну хорошо. Это детская игра. Совсем для детей, но ведь Звездочка еще ребенок, так что мне нужно ей уступить. Потому что я старше. Вам эта игра ничего обо мне не расскажет, потому что не я ее выбрал и мне вовсе не хочется в нее играть. Просто я уступаю Звездочке. Звездочке хочется поиграть в эту игру, и я ей уступаю.

Я лежу на спине, на кровати. Держусь руками за уголки в изголовье. Как будто сейчас меня будут привязывать к кровати. Только привязывать не будут. Когда привязывать – это игра для взрослых, а сейчас мы играем в другую игру. Для детей.

Звездочка говорит:

– Сейчас я поставлю песню. – Она задирает мою футболку, которая синяя, и дует мне на пупок. Ну, как будто опускает монетку в музыкальный автомат.

– Я... э...

– А ты пой. – Звездочка говорит: – Я же не зря опустила монетку.

Дурацкая игра. Но раз уж я согласился, надо играть. Я пою:

– Мммм ммм ммм. – Это песня из звуков, а не из слов. Очень короткая песня.

– Теперь ты опускай монетку. В меня.

– Ну хорошо.

Я дую ей на пупок. Опускаю монетку.

Звездочка поет песню:

– Мама с папой падают, падают и падают. Мама с папой падают, о, моя красавица.

Я говорю:

– А теперь давай поиграем в подземную корову. – Мы со Звездочкой забираемся под одеяло и лежим тихо‑тихо, вообще не шевелимся. Под одеялом. Одеяло – это как будто земля, а мы под ним, как под землей. Мы как будто коровы. И мы мычим под землей. Мы потому что подземные коровы.

– Муууууу.

– Оооооо.

Мы лежим под одеялом.

Я мычу:

– Муууу.

– Ооооо. – Звездочка говорит: – Оооооо. Ооооо.

Это неправильно. Она мычит: «Ооооо». А надо мычать: «Муууу».

– Это неправильно.

– Что?

– Ты неправильно делаешь, – говорю. – Ты не мычишь, а коровы мычат.

– Почему?

– Потому что...

Погоди. Слышишь? Что это было...

Какой‑то звук. Не мычание, которое совсем даже и не мычание, ну, которым мычала Звездочка. Это совсем другой звук. За окном. Он стукнул в стекло, словно камушек, который бросили с улицы к нам в окно.

Звездочка выбирается из‑под одеяла, идет к окну, раздвигает занавески, выглядывает наружу. Да, вот опять. Этот звук. Кто‑то кидает мелкие камушки к нам в окно. Похоже, к нам кто‑то пришел, а дверь подъезда закрыта, и стучаться в нее бесполезно, потому что мы все равно не услышим. И поэтому этот кто‑то, ну, кто к нам пришел, кидается камушками в окно. Чтобы мы услышали и открыли дверь. Все очень даже логично, правда?

– Звездочка, – говорю. – Кто там?

Звездочка стоит у окна. Смотрит в окно.

– Звездочка.

Она просто стоит у окна. Вообще ничего не делает, просто смотрит. И молчит, не говорит ничего. Просто смотрит в окно.

– Звездочка. Кто там пришел?

Я встаю, надеваю джинсы, и тоже подхожу к окну, и встаю рядом со Звездочкой. Мы с ней смотрим в окно. Звездочка говорит:

– Ой, я забыла.

– Что ты забыла?

– Нет, это я раньше забыла. А теперь вспомнила.

– Что ты вспомнила, Звездочка?

Мы со Звездочкой смотрим в окно. Там, внизу, стоят люди. Какой‑то дяденька, которого я не знаю. И мама Звездочки. И полицейский инспектор Изнасильник.

– Что ты вспомнила?

– Что говорила мама.

– Что она говорила? Когда?

– Когда я спрашивала у нее, можно мне или нет выйти из дома, и мама сказала, что можно. И еще она сказала...

– Что она сказала? – Я смотрю на Звездочку, смотрю на Звездочкину маму, которая стоит под окном. – Что она сказала, Звездочка? – Она здесь, ее мама. Стоит под окном, улыбается. И еще там полицейский инспектор Изнасильник, он совсем даже не улыбается. Просто стоит, сложив руки на груди. И еще этот дяденька, ну, которого я не знаю.

Звездочка говорит:

– Что я буду учиться в специальной школе.

Я смотрю в окно. Не смотрю на Звездочку. Я сейчас не могу на нее смотреть. Не могу.

– Этот дяденька. – Звездочка говорит: – Он из этой специальной школы, сопровождающий. Я сегодня туда уезжаю. По‑настоящему, насовсем. Мама сказала, что мне можно выйти. Ну, чтобы проститься. Она поэтому и разрешила мне выйти. Чтобы сказать «до свидания». Но я забыла.

Этот дяденька, который сопровождающий, который из специальной школы, у него в руках папка. И еще у него усы. Я смотрю на него из окна сверху вниз. Мой взгляд падает ему на голову, как какашки, которыми мне очень хочется в него бросить.

– Мы их не впустим.

Звездочка качает головой:

– Нет, не впустим.

Мы с ней останемся здесь, у меня, навсегда. Будем играть в подземную корову. Будем играть и играть, без конца.

– Мы их не впустим. – Звездочка говорит: – Я сама выйду.

И она уходит.

А я остаюсь.

Она ушла, и пришел мертвый мальчик. Вот он подходит к кровати. Кладет на кровать свой чемодан, вынимает оттуда одежду. Одежда хорошая и красивая. Он ее вешает в шкаф, на вешалки. Это мой шкаф и мои вешалки. Мертвый мальчик чувствует себя здесь как дома.

– Уходи.

Мертвый мальчик говорит:

– Ты когда‑нибудь занимался глупостями втроем?

– Нет, – говорю. – Никогда.

– Ты, твоя девушка и взрослый дяденька.

– Нет, – говорю я опять. – Никогда.

– А бывает такое, что ты думаешь о вещах, о которых тебе не положено думать?

– Нет, – говорю. – Я вообще ни о чем не думаю.

– Сколько раз ты так делал? – Мертвый мальчик складывает свои брюки, которые он достал из чемодана. – И сколько не делал?

– Не знаю.

– Я спрашиваю, а ты отвечаешь.

– Нет, – говорю. – Тебя вообще нет.

Мертвый мальчик говорит:

– Нет, я есть. Есть я, и есть ты.

– Нет, – говорю. – Тебя нет.

– Ты когда‑нибудь занимался глупостями в четырех разных позах в один и тот же день? – Мертвый мальчик говорит: – В четырех разных позах и вообще не вставая с кровати?

– Нет.

– А в течение целого часа, без перерыва?

– Да, – я пожимаю плечами, – иногда.

– А когда ты занимаешься глупостями со своей девушкой, ты не представляешь себе, что занимаешься этим с какой‑нибудь другой девушкой?

– Нет.

– А ты никогда не будил соседей, потому что занимался глупостями слишком громко? – Мертвый мальчик говорит: – Кричал в процессе, и все такое?

– Нет. – Я качаю головой. Я немного смущаюсь, я не люблю говорить о таких вещах. Это все очень личное. Я забираюсь в кровать, а мертвый мальчик забирается ко мне в мозги и чувствует себя там как дома, а мне это не нравится, я хочу, чтобы он ушел. У меня в голове нет места для нас двоих.

– У тебя есть пакетик с таблетками и пакетик с презервативами. – Мертвый мальчик говорит: – Какой из пакетиков больше?

– Даже не спрашивай, – говорю. Я тут вообще ни при чем. И я не обязан ему отвечать на его дурацкие вопросы. А вот он пусть ответит на пару вопросов. А то считает себя самым умным. Вечно хвалится, что он все знает. И меня тоже знает. То есть он так говорит. Говорит, что он видит меня насквозь. И знает все, что я делаю, и все, что я сделал. И все время пугает меня, что случится что‑то плохое, только не говорит, что именно. Но теперь это плохое уже случилось. Звездочка уезжает, этот дяденька, сопровождающий, забирает ее в специальную школу.

  

---

[1] Гектор‑Протектор – герой известного детского стихотворения:

Гектор‑Протектор

Во всем был зеленом,

Гектор‑Протектор

Предстал перед троном.

Увы, королю

Не понравился

Он,

И Гектор‑Протектор

Отправился

Вон.

(перевод С. Маршака)

Имя героя стихотворения Hector the Protector переводится как «Задира‑Защитник». – Примеч. пер.

[2] Хэппи хардкор (happy hardcore) и дарксайд (darkside) – жесткая танцевальная музыка, выросшая из рэйва; прочно ассоциируется с употреблением наркотиков.