Дуглас Коупленд Поколение А (ОКОНЧАНИЕ)

"РЕВОЛЮЦИЯ НЕ ЗАКОНЧИЛАСЬ, БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ!"

Дуглас Коупленд

 

Поколение А

(ОКОНЧАНИЕ)

ДИАНА

Да, ты меня удивил, – сказала я Жюльену. – Такого я не ожидала.

– Задача художника – удивлять, возмущать и шокировать. Но не так чтобы очень, иначе ему придется искать другую работу. Горошек с васаби еще остался?

– Горошек – потом. Моя очередь рассказывать.

Мясокомбинат

Диана Битон

Поисковая партия гурманов с планеты Гамалон‑5 уже отчаялась отыскать что‑то гастрономически интересное на Земле, как вдруг они обнаружили редких млекопитающих под названием «люди», оказавшихся очень даже приятными на вкус. Гамалонцы перепробовали многих земных животных, в том числе обителей морей и океанов, но эти вкуснейшие люди, скрывавшиеся в пещерах, были таким редким видом, что гамалонский вкусовой радар засек их лишь в самом конце. Да, люди были бесспорно… великолепны.

– Командир, надо что‑то придумать для их размножения. Чтобы обеспечить хороший мясной запас.

– Лейтенант, это ваша обязанность, а не моя. Они уже открыли охоту и рыбную ловлю? Потому что они не займутся сельским хозяйством, пока не истребят на мясо всех крупных диких животных.

– Да, сэр.

– Вы уяснили задачу? В каком направлении действовать?

– Да, сэр.

Лейтенант и его команда спустились обратно на Землю и стали учить тощих костлявых людей делать каменные наконечники стрел и копий. Гамалонцам пришлось очень долго показывать непонятливым людям, как охотиться и жарить мясо, но в конце концов люди усвоили эту премудрость.

Инопланетяне вернулись на свой корабль и принялись дожидаться, пока люди не истребят всех исполинских животных – мастодонтов, моа и саблезубых тигров, – и не примутся за животных поменьше, типа медведей и бизонов. Когда на Земле не осталось вообще никаких крупных животных, людям пришлось искать новые способы пропитания. Так они волей‑неволей занялись земледелием и животноводством.

– Нет лучшего способа для стимуляции размножения вида, чем развитое сельское хозяйство. Верно я говорю, командир?

– Очень верно. Все же приятно осознавать, что во вселенной хоть что‑то остается неизменным. Что у нас дальше по плану для этих деликатесов?

– Насколько мы понимаем, они уже почти готовы к тому, чтобы научиться считать и усвоить понятие «ноля». И открыть для себя металлургию. Но общий уровень их развития пока что достаточно примитивен.

– Всему свое время, лейтенант.

И человечество получило азы математики, ножи и плужные лемехи. Численность населения неуклонно росла, но все‑таки, с точки зрения голодных инопланетян, росла недостаточно быстро.

– Лейтенант, как‑то оно долго тянется. И не пытайтесь всучить мне гиббонов и шимпанзе. Я хочу человечины. Мне нужно, чтобы они размножались как можно быстрее. Сию же секунду.

– Да, сэр. – Лейтенант предложил фонетический алфавит и печатный станок. – Так они смогут копить и хранить свой интеллектуальный багаж, чтобы каждый раз не начинать все с нуля.

– Ну, давайте попробуем, лейтенант.

Так человечество получило печатный станок и, как следствие, книги. Накопление знаний пошло полным ходом. Промышленная революция сделалась неизбежной, и в конечном итоге люди стали плодиться как кролики. Так что теперь у гурманов с планеты Гамалон‑5 был практически неограниченный запас вкуснейшего сочного мяса. Жизнь на Гамалоне‑5 превратилась в гастрономическую нирвану.

А потом лейтенант заметил одну любопытную закономерность: мясо людей, прочитавших много книг, на вкус нежнее и лучше, чем мясо тех, кто вообще ничего не читал. Командира это заинтересовало:

– Я вас внимательно слушаю, лейтенант.

– Сэр, когда люди читают книги, у них появляется ощущение своей уникальности. Ощущение, что в их жизни есть что‑то особенное. Как они говорят, «волшебное». Похоже, при чтении в их крови вырабатываются какие‑то особые микропротеины. Именно эти ионы и придают их мясу такой нежный вкус.

– Хм… ну ладно, раз оно лучше для вкусовых качеств, то пусть читают. Кстати, давайте пока сократим количество людей на Бермудских островах. На них растет спрос, так что пора создавать искусственный дефицит. И еще одна просьба: а можно как‑нибудь сделать, чтобы люди больше курили? Никотин придает мясу пикантный вкус. Моей жене очень нравится. Но ей не нравится вымачивать их в маринаде. Ее от этого мутит.

– Да, сэр. Будет сделано.

Землю на Гамалоне‑5 теперь называли не иначе, как «Мясокомбинат». Среди гамалонских поставщиков продовольствия развилась жесткая конкуренция за лидерство на стремительно растущем рынке мяса землян. Речь шла об огромных деньгах. Племянник лейтенанта придумал несколько броских рекламных лозунгов:

НАШИ ЛЮДИ – САМЫЕ ЧИТАЮЩИЕ НА ЗЕМЛЕ! ЧЕМ ИНТЕЛЛИГЕНТНЕЕ, ТЕМ ВКУСНЕЕ!

В ПРОДАЖЕ НА ЭТОЙ НЕДЕЛЕ: ДОКТОРА И КАНДИДАТЫ НАУК ‑30 КРОГОВ ЗА ФУНТ

АСПИРАНТЫ – 15 КРОГОВ ЗА ФУНТ

ХОТИТЕ УЗНАТЬ, КАКОВА НА ВКУС ТАЙНА? ПОПРОБУЙТЕ НАШЕ «ФИЛЕ ИЗ ЛЮБИТЕЛЕЙ ДЕТЕКТИВНЫХ РОМАНОВ»

Но потом, в середине 1990‑х годов, вкус человечины стал стремительно портиться. Командир вызвал к себе лейтенанта:

– Что происходит?

– Сэр, здесь мы имеем неумышленный побочный эффект от чтения книг. Люди сделали следующий шаг вперед и изобрели электронные коммуникации.

– ЧТО?!

– Мне очень жаль, сэр. Но все случилось так быстро. Раз – и пожалуйста! А мы были в отпуске в это время.

– То есть теперь люди используют электронные средства связи, чтобы вести дела, делать покупки, распространять видеофайлы и общаться с бывшими одноклассниками?

– Да, сэр.

– И они стали читать меньше книг?

– Да, сэр. – Лейтенант тяжко вздохнул.

– Плохо дело.

Лейтенант только молча кивнул. Потом спросил:

– Будут какие‑то распоряжения, сэр?

– Да нет. Все остальное касается дел повседневных, житейских. Моя дочь заявила на днях, что она переходит на «Спам».

Лейтенант улыбнулся. «Спам» – это были такие консервы, импортируемые с Земли. Колбасный фарш в жестяных банках. В последнее время среди гамалонской молодежи набирало силу движение ярых противников потребления в пищу человеческого мяса. Молодые люди отказывались есть людей, поскольку считали, что это жестоко, и переходили на «Спам», очень похожий по вкусу на солоновато‑маслянистую тушеную человечину.

– Я уверен, что это обычный подростковый каприз. И она совсем не имела в виду…

– Скажите это моей жене, которой приходится готовить два разных обеда: отдельно для нас и для дочки.

На следующий день командир просмотрел все последние сводки и снова вызвал к себе лейтенанта.

– Лейтенант, здесь говорится, что объемы продажи книг на Земле достигли рекордной отметки за всю историю книготорговли. Люди теперь покупают книги посредством новейшей потребительской технологии под названием «Амазон‑точка‑ком».

– Это обманчивая статистика, командир. Амазон стимулирует в людях желание покупать книги, но это не значит, что их будут читать.

– Тьфу ты, пропасть!

Шли годы. Вкус человеческого мяса становился все более мерзким, спрос на него катастрофически падал. В какой‑то момент правительство Гамалона‑5 отказалось субсидировать импорт человечины, а вскоре и вовсе его запретило. Лейтенант в последний раз взглянул на Землю в иллюминаторе. Его космический крейсер покидал Мясокомбинат уже навсегда. Отныне и впредь человечество будет само решать свою судьбу, какой бы ужасной она ни была. Лейтенант виновато вздохнул, уселся за пульт управления и принялся сканировать Вселенную на предмет поиска новых источников мяса. Прощай, Мясокомбинат!

АРДЖ

Какая хорошая история, Диана. – Спасибо, Ардж. Все разомлели от выпитого вина. Огонь уже догорел, в камине остались лишь красные тлеющие угольки, но всем было сонно и очень лениво вставать, ворошить угли, подбрасывать дрова. Серж что‑то быстро строчил у себя в блокноте. Зак спросил, что он там пишет.

– Ребята, вы сами не знаете, какие у вас удивительные истории, – сказал он.

Зак сделал странное лицо, и Сэм спросила, чего он так кривится.

– В школе у меня были вечные конфликты с учителями. Им жутко хотелось от меня избавиться, и они говорили моим родителям, что я «удивительный, одаренный» ребенок и что такого ребенка надо срочно переводить в другую школу. Для более сильных учеников. Вот с тех пор меня и настораживает, когда мне говорят подобные комплименты. Серж, а что в них такого уж удивительного, в наших историях?

У Сержа был такой вид, как будто его застали со спущенными штанами. Немного помявшись, он проговорил:

– В каком‑то смысле вы все рассказываете одну и ту же историю, только в разных вариациях. И вы в нее вкладываете столько всего… даже не подозревая об этом.

– И что это за история? – спросила Сэм.

– Продолжайте рассказывать и сами поймете.

– По‑моему, сейчас моя очередь, – сказал я. – Наверное, это будет последняя история на сегодня. Только сначала давайте разожжем камин. Я еще не привык к холодам. А поскольку нам всем лениво, давайте сыграем в камень‑ножницы‑бумага Кто проиграет, тот и займется камином.

Проиграла Диана. Пока она разжигала огонь, мы поплотнее закутались в одеяла, а потом я сказал:

– Я так думаю, из меня получился бы неплохой частный сыщик. Сегодня днем я полазил по Интернету и провел небольшое расследование. В связи с чем у меня сочинилась такая история:

Лжец

Ардж Ветаранаяна

Жил‑был один молодой ученый, очень умный и очень талантливый. Он работал в крупной фармацевтической компании в сказочном королевстве под названием Треугольник науки, Северная Калифорния. Это было поистине волшебное место, где все обитатели умны, элегантны и, так или иначе, гениальны. Наш молодой ученый приехал туда, полный энтузиазма, и сразу устроился младшим научным сотрудником в лабораторию, где занимались лекарством, принадлежавшим к новому типу лекарственных препаратов – а новые типы лекарственных препаратов не появляются сами собой, по мановению волшебной палочки. В общем, была очень важная, ответственная и увлекательная работа. И молодой ученый гордился, что ему сразу доверили участие в таком интересном проекте. Вы спросите, что это было за новое лекарство? Это был препарат, предназначенный для изменения индивидуального ощущения времени. Предполагалось, что человек, принявший таблетку, не почувствует никакого мгновенного эффекта, но если пропить полный курс, тогда должно появиться стойкое внутреннее ощущение, что время проходит быстрее. Если кому‑то одиноко, если кто‑то сидит в тюрьме или работает на конвейере или в центре телефонных продаж – для них это лекарство станет поистине благословением. Великое благо и для коммерции, и для критически перегруженной системы карательно‑исправительных учреждений.

Очень скоро у этого чудодейственного лекарства обнаружилось еще несколько интересных свойств. Человек, потребляющий препарат, обретал ощущение собственной уникальности и полной самодостаточности – ощущение, почти идентичное тому, какое бывает при чтении книг. Человек чувствовал себя личностью. Это открытие было воспринято на ура: ученые все‑таки создали противоядие от ежедневного засилья электронной информации! Плюс к тому человек, принимавший лекарство, как бы замыкался в настоящем, переставал беспокоиться о завтрашнем дне и, таким образом, избавлялся от изрядной доли тревог. И что самое приятное, человек больше не чувствовал себя одиноким. Сразу столько проблем разрешилось, словно по мановению волшебной палочки! Принимаешь таблетку – и жизнь тут же налаживается! Наш молодой ученый ощущал себя королем. К тому же уже в скором времени он мог рассчитывать на изрядную прибавку в зарплате. Компанию, где он работал, ждало неотвратимое процветание.

Однако…

…процесс производства этого нового препарата был очень сложным, а готовой продукции явно не хватало для удовлетворения спроса. Впрочем, за несколько лет молодому ученому и его коллегам удалось оптимизировать производство. Но вот что странно: в регионе, где располагался фармацевтический завод, постепенно исчезли все пчелы.

Массовое производство наладилось уже окончательно. Препарат пользовался популярностью и хорошо продавался во всех странах мира. А мировая популяция пчел продолжала стремительно сокращаться. Причем вымирали не только пчелы, но и другие насекомые тоже. Биологи лишь разводили руками и недоуменно чесали в затылках. Разумеется, наш молодой ученый и его коллеги в конце концов догадались, что причиной «пчелиной проблемы» стало их новое высокоприбыльное лекарство – но поскольку на налаживание производства было затрачено столько усилий и времени (почти десять лет!), не говоря уже о миллионах долларов, вложенных в данный проект, это открытие решили сохранить в секрете. Может быть, руководители компании и сотрудники, занятые в проекте, и мучились чувством вины из‑за того, что они сотворили с планетой, но им все же хотелось окупить свои затраты. И не просто окупить затраты, а еще и получить достойную прибыль. В общем, нормальное человеческое желание. Тем более что исчезновение пчел – это не слишком высокая цена за такой замечательный лекарственный препарат.

К тому времени, когда производство лекарства достигло своих максимально возможных объемов, пчел на планете почти не осталось. К тому времени, когда препарат окончательно закрепился на мировом рынке, пчел не осталось совсем. А молодой ученый и остальные сотрудники лаборатории сказочно разбогатели. Безумно, немерено разбогатели. Просто озолотились.

Помимо прочих побочных действий, препарат вызывал сильное привыкание. Люди, принимавшие его постоянно, уже не чувствовали потребности общаться с другими людьми. Им никто не был нужен: ни семья, ни друзья. Они ни с кем не встречались, не ходили на выборы и свидания, не искали утешения в религии. Даже если у кого‑то и возникало желание завязать с этим лекарством, у них ничего не получалось: завязать было уже невозможно, ни физически, ни психологически. Препарат «прожигал» клетки мозга, создавая стойкую физиологическую зависимость – к вящей радости производителей, поскольку это давало гарантию что продажи как минимум, останутся на прежнем уровне; и даже скорее всего будут расти год от года. Кстати, наш гениальный ученый и его коллеги тоже крепко подсели на препарат – как и все остальные, кто его потреблял. Так что, с одной стороны, все было просто отлично. А с другой – не сказать, чтобы так уж отлично. Боги и вправду большие затейники и шутники.

А потом наш молодой ученый – теперь не такой уж и молодой – услышал о молодом фермере, которого ужалила пчела. Причем ужалила, что называется, показательно. При таких обстоятельствах, как будто все было специально подстроено так, чтобы мир узнал: пчелы не вымерли окончательно. Потом на другом конце света пчела укусила молодую девушку – и тоже словно напоказ. Потом был еще один случай. И еще, и еще. Итого – пять человек. Причем у одной из этих пятерых потом наблюдалась острая аллергическая реакция на чудо‑лекарство, созданное нашим ученым. Причем женщина просто открыла коробку с упаковкой таблеток. Это был первый случай аллергии на препарат. Так что наш гениальный ученый и его не менее гениальные коллеги принялись усиленно думать, в чем тут может быть дело – чем эти пятеро отличаются от всех остальных. Если не выяснить это быстро, могут возникнуть большие проблемы. Скорее всего в крови пятерых ужаленных содержались некие вещества, которые сопротивляются новому препарату – антидоты, настолько сильные, что они привлекли даже немногих пчел, еще остававшихся на планете. Так мать‑природа отметила этих людей и дала человечеству надежду на исцеление.

Ученый задумался, как можно использовать этих пятерых для создания противоядия – препарата, который снимает зависимость от чуда‑лекарства. Если появится такой антидот, производители волшебного снадобья смогут удвоить прибыль: подсадить людей на таблетки – срубить кучу денег, помочь людям избавиться от зависимости – и опять срубить денег. Клондайк! Синекура!

И наш ученый, который теперь стал фактическим руководителем компании, использовал свои многочисленные знакомства и связи (а также немалые деньги), чтобы «прибрать к рукам» тех пятерых ужаленных и продержать их в изоляции как можно дольше. Он говорил этим людям, что его лаборатория занимается важным научным исследованием – ищет способы, как возродить вымерших пчел.

Каждого из тех пятерых поместили в отдельную палату, в тщательно контролируемое, изолированное окружение. У них каждый день брали кровь (часто, по несколько раз на дню) и проводили анализ на наличие разного рода микропротеинов, вырабатывающихся под воздействием определенного настроения или психического состояния.

Потом наш ученый очень ловко уговорил этих пятерых, ужаленных пчелами, собраться на маленьком уединенном острове – мол, это нужно для их безопасности и покоя. Там же, на острове, ученый затеял тайный эксперимент по воздействию своего чудо‑лекарства на коренных жителей, никогда не потреблявших этот препарат – суровых людей из индейского племени, замкнутых в своем маленьком мире.

Эти пятеро, которых ужалили пчелы, – они полностью доверяли ученому. Если бы они узнали, чего он добивался на самом деле, они были бы потрясены до глубины души. Даже страшно подумать, что будет с нашим ученым, если пятеро «подопытных кроликов» докопаются до правды! Что‑то будет, тут можно не сомневаться, но что именно – о том не ведают даже боги.

А среди пятерых укушенных был один человек – тихий и добродушный. С виду он производил впечатление безобидного, недалекого и наивного простачка. Но вообще‑то он был отнюдь не таким простым: он наблюдал, подмечал вроде бы незначительные детали, делал выводы, сопоставлял факты, на первый взгляд совершенно никак не связанные между собой, и в итоге сложил их в единую целостную картину. Этот человек, он был рад, что обрел новых друзей, но – точно так же, как и упомянутые выше боги, – он знать не знал, что будет дальше.

ЗАК

Мы все, как один, обернулись к Сержу, который быстро проговорил:

– Это не то, что вы думаете.

– А что мы думаем? – спросил я.

– Насчет истории Арджа.

– Но это же просто история, которую он выдумал из головы А вот что ты вдруг бросился защищаться?

– Я не бросился защищаться. Я просто хочу, чтобы вы [али: ничего такого я с вами не делал.

– Ну, хорошо. Тогда, может быть, сейчас самое время сказать нам правду. Зачем ты привез нас на этот остров и что вообще происходит?

– Ну… – Серж явно не знал, что говорить. Мы тоже молчали. Дождь барабанил по крыше. А потом Серж вдруг сорвался с места и бросился к двери – этот сладкоречивый мудила пытался сбежать. И это наш обаятельный парень, который сумеет и мертвого уговорить, чтобы тот поднялся из гроба. Вот урод! Сам себе все испортил. Если бы он не рванулся бежать, у него, может быть, и получилось бы снова навешать нам на уши пару пачек лапши. А теперь‑то уж точно номер не пройдет.

Ардж как будто предчувствовал: он заранее встал у двери. И когда Серж ломанулся к выходу, Ардж швырнул ему под ноги стул. Серж споткнулся, упал и ударился головой об угол металлического обогревателя. Удар получился неслабым. Серж на пару минут отрубился.

– Вот и славно, – сказала Диана. – Там на кухне я видела строительный скотч.

Мы привязали обмякшего Сержа к стулу. Я думал, что наши девчонки – барышни трепетные и нежные, но они с такой яростью принялись обматывать Сержа строительным скотчем, что мне стало страшно.

– Девочки, вы там полегче. Не надо так сильно затягивать.

Сэм подозрительно прищурилась:

– Ты что, заодно с этим лживым французским мудилой?

– Мы еще до конца не уверены, что он именно лживый мудила, – заметил Ардж.

Мы все обернулись к нему.

– Но ведь ты сом рассказал эту историю.

– Да, я не спорю. Я сам рассказал. Но кое‑что мне по‑прежнему непонятно…

– Кстати, а как ты до этого додумался? – спросила Диана.

– Вышел в сеть и прогуглил.

– Что, правда? Так просто?

– Ну, я сопоставил факты, связал их между собой и сделал выводы. Но, может быть, я ошибаюсь.

– Если ты ошибаешься, тогда чего он рванулся бежать? Я лично считаю, что надо его запереть в подвале. Как минимум на сутки. Пусть посидит, поразмыслит о бренности всего сущего. Черт, у меня до сих пор в голове не укладывается, что все наши мучения были из‑за солона\ – Последнее слово Диана произнесла, скривившись от отвращения.

– Да, – сказала Диана. – Давайте положим его на пол и впихнем носом в щель под сушилкой. Там как раз сдохла мышь.

Но пока что мы просто вытащили Сержа, прикрученного скотчем к стулу, на середину комнаты, а сами уселись на диваны и кресла и принялись дожидаться, когда он очнется. У меня было чувство, словно я оказался внутри кинофильма, и вот прямо сейчас будет сцена насилия. Мы поймали главного злодея. И что мы будем с ним делать? Отрежем ухо? Притащим в комнату автомобильный аккумулятор и соорудим импровизированное устройство для прижигания сосков и других чувствительных точек на теле?

Серж наконец‑то пришел в себя. И сразу понял, как сильно он просчитался.

– Значит, теперь я ваш пленник?

– Ага.

– Это ты очень умно придумал, – сказала Диана, – ломиться к двери.

– Развяжите меня. Вы считаете, что знаете правду, но ничего вы не знаете.

Я уточнил:

– Ты о какой правде сейчас говоришь? О той, что за дверью? А ты, наверное, рванулся ее принести. Ну, чтобы мы сами не бегали.

– Теперь вы мне не доверяете. И вас можно понять. Диана оторвала кусок скотча и заклеила Сержу рот.

– Мы уже знаем: все, что он скажет, будет красиво и убедительно. И насквозь лживо. Так что сперва мы обсудим все сами, а потом уж дадим ему слово.

Но у Арджа были вопросы к Сержу, и он отодрал скотч.

– Серж, скажи, пожалуйста, как ты нашел меня в Кентукки? Во мне же нет никаких электронных маячков.

– На самом деле в тебе есть такой маячок. Он есть в каждом из вас.

Ощущение было не из приятных: как будто под кожей копошатся пауки. Это действительно жутко – когда ты узнаешь, что у тебя внутри спрятан некий посторонний предмет. Потому что это противоестественно. Даже глисты, и то лучше, чем микрочип.

– У меня в телефоне есть детектор устройств слежения, – сказала Диана. – Вот уж не думала, что он мне когда‑нибудь пригодится. – Она просканировала Арджа. Маячок обнаружился на ноге, под коленом. – Ну, его будет несложно извлечь.

Ардж спросил, а зачем его извлекать.

– Потому что пока он в тебе, ты несвободен.

– Ага, – сказал Ардж. – Свобода. Недостижимая цель всех Крейгов.

– Так ты хочешь его убрать или нет? – раздраженно спросила Диана.

– Ну, да. Хочу. Диана кивнула:

– Вот и славно. Надо проверить всех остальных. Микрочипы действительно были у каждого – вживленные под коленом.

– Ну, ладно, – сказала Диана. – Сейчас будет слегка неприятно, но все же терпимо. Я знаю, у Сержа есть оксид азота. А на кухне лежит острый охотничий нож.

Диана устроила импровизированную операционную в ванной. От веселящего газа мы все слегка забалдели. Ощущение было такое, словно ты превратился в воздушный шарик и уплываешь в яркое летнее небо. Но все равно было больно. Хотя я заметил одну интересную вещь: если больно не только тебе одному, но и всем остальным, то терпеть боль значительно легче. Мне представлялись фонтаны крови и прочие ужасы, но Диана проделала все чисто, профессионально и быстро. Свой микрочип она вынула в последнюю очередь. Потом мы вернулись в гостиную.

– Так что делать с Сержем? – спросил Жюльен. – Будем пытать?

– Да мы вроде бы не из тех, кто применяет подобные методы, – сказал я.

Сэм содрала кусок скотча, которым был заклеен рот Сержа.

– Ну, давай говори. Мы внимательно слушаем.

– Давайте я тоже расскажу историю.

– А может, не будешь рассказывать нам сказки?

– Я понимаю ваше беспокойство…

– Беспокойство?] Да мы готовы тебя убить!

– И все же позвольте мне рассказать историю. Вы же рассказывали истории, а теперь моя очередь.

– А с какой такой радости мы должны слушать твои истории?

– Вы, как я понимаю, уже все для себя решили. Что бы я ни говорил, все равно вы останетесь при своем мнении и поступите так, как планируете поступить. Но до ночи еще далеко, торопиться вам некуда, так что можно послушать мою историю. Тем более если добавить ее к тому, что рассказывали вы сами, вы будете знать всю историю.

– Всю целиком?

СЕРЖ

Всю целиком. Так что устраивайтесь поудобнее и слушайте. Сэм сказала:

– Ну, ладно. Рассказывай. И я начал рассказ.

Игрок

Серж Дюкло

Жил‑был один молодой ученый родом из Франции. И вот однажды случилось так, что была зима, дело близилось к вечеру, и наш герой сидел в темной квартире в Локарно, в спальне с видом на замерзшее озеро Маджоре – в маленьком, очень красивом и донельзя скучном местечке, где Швейцария соприкасается с Италией. Квартира не принадлежала молодому ученому. Это были корпоративные гостевые апартаменты для особо важных персон, принадлежавшие одному очень влиятельному в фармацевтическом бизнесе человеку. Вдовцу, чья жена умерла лет десять назад. Сам хозяин ни разу не пользовался квартирой. Но что делал там наш молодой ученый? Как это часто бывает со многими из нас, он сидел весь несчастный, убитый жизнью, смотрел в окно – на высокие горы, на крыши домов, на холодные отблески света на юге, где уже начиналась Италия, на разлапистые силуэты пальм, неподвижные в безветренной ночи, – и предавался унынию.

Если вы вдруг подумали, что наш ученый, тоскующий в спальне, был там не один, а вдвоем с фармацевтическим воротилой, сразу скажу: вы ошиблись. В тот вечер фармацевтический воротила находился вообще на другом конце света. Он поехал в Катар – договариваться о продаже крупной партии непатентованного веллбутрина арабским строительным подрядчикам для раздачи наемным рабочим из Китая, измученным ностальгией. Разумеется, катарские подрядчики не знали, что у антидепрессантов из этой партии давно вышел срок годности, и их бы отправили на помойку, если бы наш молодой ученый не предположил по приколу (на корпоративной пьянке по случаю открытия новой лаборатории), что и на эти просроченные лекарства найдется свой рынок сбыта. К примеру, китайские гастарбайтеры на Ближнем Востоке. В качестве вознаграждения за блестящую идею он получил ключи от шикарной, но какой‑то уж слишком унылой и тихой швейцарской квартиры, и целую неделю оплачиваемого отпуска. Что касается фармацевтического воротилы, то на пятый день пребывания в Катаре он подхватил какую‑то заразу, буквально за пару дней сгнил заживо и вернулся в Швейцарию в герметично запаянном черном пластиковом мешке.

Это я все к тому, что наш молодой французский ученый оказался в Локарно, по сути, случайно. А вообще‑то он жил и работал во Франции, в университетском городе Монпелье, столице провинции Лангедок‑Руссильон, расположенном на берегу Средиземного моря. Герой нашего повествования изучал человеческие протеины, в частности – нейропротеины мозга, которые действуют наподобие маркеров и обозначают начало и окончание каждой отдельной мысли, то есть выступают в роли сигнальных огней, указателей, светофоров и дорожной разметки для мыслительного потока. Это было новое направление в науке. Люди еще только начали понимать, какое важное место занимают эти протеины в формировании человеческого мышления, а значит, и бытия в целом.

Молодому ученому было о чем поразмыслить, причем только малая часть его мыслей касалась чувства вины за свою сопричастность к этой морально‑экономической хренотени с поставкой просроченных антидепрессантов в Катар. На самом деле у нашего героя имелось немало поводов для беспокойства. Например, у него были серьезные опасения, что его девушка ему изменяет. Она работала в соседней лаборатории, каждый день обязательно ела мясо по‑татарски (ради животных белков), читала пропалестинские политические трактаты и пользовалась изометрическим стимулятором для укрепления мышц бедер, благодаря чему была просто богиней в постели. Сьюзан была барышней капризной, легко поддавалась сменам настроения и в силу юного возраста даже не подозревала о том, что когда‑то настанет день, когда она больше не сможет выбирать сексуальных партнеров по собственной прихоти. В последнее время из‑за своей патологической ревности наш молодой ученый совершенно не мог сосредоточиться на работе, заключавшейся в следующем: направлять лазерные импульсы на взвесь микроскопических капель протеинового бульона, чтобы выделить и изолировать определенные протеины. Это был сложный процесс, требующий истинного мастерства и глубокого знания предмета, достижимого только годами упорной исследовательской работы – но увлекательный не больше, чем перекладывание коробок на складе в каком‑нибудь универмаге. Наш молодой ученый часто задумывался, а не потратил ли он свою юность на то, что, по сути, являлось лишь высокотехнологическим эквивалентом работы в «Макдоналдс». Плюс к тому, как я уже говорил, он терзался сомнениями насчет своей девушки. Боялся, что она ему изменяет. Потому что с нее бы сталось. И еще потому, что ее безразличное отношение к их романтическим встречам (есть – хорошо, нет – и не надо) держало нейропротеины в его собственном мозгу в состоянии постоянной готовности к ядерному удару.

– Погоди, – сказал Зак. – Ты рассказываешь о себе?

– Не о себе. Это просто история.

– Тогда, может быть, ты его как‑нибудь назовешь? А то этот «молодой ученый» уже начинает меня бесить.

– И как мне его называть?

– Например, Тревор.

– Тревор? Почему Тревор?

– Не знаю. Хорошее имя. Такое… научное. Если Тревор сделает какое‑нибудь гениальное открытие, все подумают: «А он молодец, этот Тревор. Умный мужик. Сделал такое великое открытие!» – в общем, Тревор звучит гордо.

– Ну ладно. Пусть будет Тревор.

– Спасибо.

Игрок

(продолжение) Серж Дюкло

Тревору очень не повезло с начальством. Руководителем лаборатории был не ученый, а заскорузлый бюрократ, и ответом на все просьбы Тревора перевести его на какой‑нибудь более значимый и интересный проект были сначала скучающие зевки, а потом – недвусмысленные замечания, что его (то есть начальника) бесят самонадеянные юнцы. Будь на то воля начальника Тревора, всех молодых ученых – наглых выскочек с явно завышенным самомнением – уже давно бы согнали в резервации и заставили работать в ночную смену в Палате мер и весов.

– Так что, Тревор, мой мальчик, будь любезен, умолкни на хрен. Пока что начальник здесь я, и мне нужно, чтобы все выполняли свою работу. Вот и давай ноги в руки – и марш отлавливать протеины. Если считаешь, что это скучно, ну что ж… Скука есть разновидность недовольства. А раз так, то, наверное, стоит подумать о смене работы. Все, до свидания.

Как я уже говорил, Тревор ужасно переживал из‑за своей девушки. «А вдруг она мне изменяет? Зачем вообще нужна девушка, которой ты не доверяешь?» Кстати, само понятие «своя девушка» казалось Тревору искусственным и каким‑то уж слишком американским – этаким архаизмом из пиксаровских мультиков Сожительница? Это что‑то из уголовного кодекса. Тем более что они не жили вместе. Близкая подруга? Нет. На самом деле они друг другу никто. Просто часто встречаются после работы, вместе проводят свободное время, занимаются сексом и ужинают, но у них нет никаких перспектив. И к тому же Сьюзан чересчур увлекается политикой, и поэтому с ней невозможно нормально поговорить. Любой разговор обязательно сводится на политику, а когда Сьюзан пускается рассуждать о сионизме и прочих подобных вещах, это будет похуже, чем самая поганая музыкальная радиостанция, слушать которую в принципе невозможно. Но Сьюзан не включишь, как радио, и Тревору приходится «отключаться» самому. Так они и общаются: Сьюзан о чем‑то трещит без умолку, а Тревор мысленно уносится в дальние дали и думает о полимерной структуре молекул углерода, о маминой операции по замене коленного сустава, о старых мультфильмах о смурфах. А потом его пихают локтем под ребра и кричат прямо в ухо: «И кто, по‑твоему, в конечном итоге оплатил Шестидневную войну? Вот скажи, кто?!».

Тут надо сказать, что у Тревора были и другие причины для беспокойства. Причины, по которым он, собственно, и сидел весь несчастный в чужой необжитой квартире в живописном, но донельзя скучном Локарно. Например, Тревор был игроком. Игроком не в том смысле, что он целыми днями просиживал в казино. Нет, все было гораздо серьезней. Он страдал неизлечимой хронической игроманией в самом тяжелом ее проявлении. Когда он однажды пришел на собрание общества анонимных игроков, всех остальных натурально пробрал озноб. И вовсе не потому, что Тревор знал наизусть адреса всех казино «Harrah’s» в штате Невада. И не потому, что его первой репликой на собрании были такие слова: «Я пробыл здесь уже час. Ставлю три к одному, что в этой комнате нет человека, который кашляет реже, чем раз в шестьдесят секунд. Давайте проверим, считая с этой секунды». Просто все сразу поняли, что Тревор – это уже безнадежный случай. Потребность в игре была в нем настолько сильна, что вся его жизнь превратилась в сплошное пари. Он не жил настоящим, потому что оно его мало интересовало. Все его интересы лежали в ближайшем будущем. Он всегда пребывал в каком‑нибудь «потом». И никогда – в «здесь» и «сейчас».

Следующие три светофора будут зелеными. А если не будут… если не будут… тогда мне надо увидеть три красных машины до того, как я доеду до лаборатории. Или лучше три желтых? Каковы шансы увидеть три желтых машины по дороге от дома до работы?Желтых машин теперь почти не выпускают. Почему, интересно ?Лео из гамма‑лаборатории говорит, что желтые автомобили никто не покупает, потому что их потом тяжело перепродать. То есть при прочих равных покупатель выберет машину любого цвета, но только не желтую. Интересно, а каковы шансы выгодно перепродать именно желтую ?Ведь кто‑то же их покупает. Надо будет поискать в Интернете. Общие тенденции популярных цветов в автопромышленности начиная… ну, скажем, с 1987года. Сравнить их с реальной статистикой продаж. Может быть, даже купить желтый автомобиль, если шансы достаточно велики. Изменяет ли мне Сьюзан ? Ну, вот. Приехал. Сейчас приду на работу, проверю почту. Это меня отвлечет. Один к трем, что она все‑таки изменяет. Или нет… два к пяти.

– Серж, погоди, – сказал Зак. – У тебя что, проблемы? Игорная зависимость?

– Я не Тревор.

– Я спрашиваю про тебя. Не про Тревора.

– Я просто рассказываю историю, а ты думай что хочешь. Кстати, а можно мне тоже вина?

Добрый Ардж поднес мне ко рту стакан с соломинкой. Я отпил вина и продолжил рассказ про Тревора.

Игрок

(продолжение) Серж Дюкло

Весь свой грант на обучение в аспирантуре Тревор спустил на онлайновый покер, и теперь жил в режиме строгой экономии. Питался только хлебом и сыром, а однажды купил кролика. Потому что тот стоил недорого, да и вообще это было так круто: приготовить на ужин крольчатину. Когда Сьюзан зашла на кухню и увидела освежеванную тушку кролика, истекавшую кровью на разделочном столе, она закричала и убежала в ванную. Закрылась там и разрыдалась. Тревор полвечера просидел под запертой дверью, уговаривая Сьюзан выйти.

Наконец Сьюзан открыла дверь и заявила, что жарить кроликов – это все равно что жарить младенцев. Куски кроличьей тушки, разложенные на столе, напомнили ей об абортах, которых у нее было несколько, и она этим отнюдь не гордилась. В общем, Сьюзан собрала те немногие вещи, что держала в квартире у Тревора, и ушла. Кажется, навсегда.

Вот так Тревор остался один‑одинешенек, весь в тоске и печали, по уши в игорных долгах (все же онлайновый покер – это зло), донимаемый бесконечными мыслями о все тех же азартных играх, обремененный унылой работой и придурком‑начальником, ненавидящим науку. Жизнь распалась на мелкие кусочки, и Тревор уже отчаялся собрать их в единую целостную картину. Он уже начал всерьез опасаться, что так и будет всегда, как вдруг зазвонил телефон. Это была Соланж из отдела международных продаж. Она сказала, что вице‑президенту по маркетингу и продажам очень понравилась мысль сплавить крупную партию просроченных антидепрессантов в Объединенные Арабские Эмираты, и он хочет лично вознаградить Тревора за такое удачное рацпредложение. Завтра Тревор получит ключи от корпоративных гостевых апартаментов для VlP‑персон на озере Маджоре. Плюс к тому на банковский счет Тревора уже перевели очень даже солидную сумму денег. Ole, Ole, Ole, Ole!

В Швейцарию Тревор поехал на поезде. Сначала дорога шла по побережью, а потом удалилась от моря: Монако, Генуя, Милан и Локарно. Тревор не стал набирать много вещей. Он был рад хоть на время сбежать от своей серой унылой жизни, полной тревог, подозрений и страхов, но был слишком сердит и взвинчен, чтобы спокойно подумать, что взять с собой. Плюс к тому он был еще молод и свеж, и даже если всю ночь спал в одежде и просыпался изрядно растрепанным и помятым, то все равно выглядел привлекательно – даже, можно сказать, сексапильно, – и не был похож на бездомного алкаша. В общем, он ехал в поезде, и у него с собой не было даже ноутбука. В первый раз в жизни Тревор отдыхал от всегдашнего обилия информации.

– Погоди, – перебила меня Сэм. – Ты поехал куда‑то, так далеко от дома, и не взял с собой ни ноутбука, ни даже карманного ПК?

– Не я, а Тревор.

– Ну, да. Тревор. Интересно, о чем он думал?

– Он заплатил за свою ошибку.

– Ладно, давай дальше…

Игрок

(продолжение) Серж Дюкло

Тревор не взял ничего почитать, а смотреть на роскошные средиземноморские пейзажи ему очень быстро прискучило. Он прошелся по вагонам, заглядывая в пустые купе в поисках книжек или журналов, оставленных предыдущими пассажирами. В одном из купе в вагоне второго класса обнаружились какие‑то школьные тетрадки и изрядно потрепанный экземпляр «Поминок по Финнегану» (автор Джеймс Джойс; год издания – 1939). Тревор вернулся в свое купе и раскрыл книгу наугад. Это был вынос мозга, эквивалентный удару кувалдой по голове. Все было написано по‑английски, но, судя по ощущениям, это был не английский – а какой‑то вообще непонятный язык, составленный из бессмысленных наборов звуков. И все же прочитанный абзац как будто впечатался Тревору в мозг:

Шем сокрашемо из Шемеш как Джек отджато от Джейкоб. Можно отыскать жестковыйных несколько которые все еще делают вид что он – Шем или Сим – вырисовывался из благородных линий (он плод был связи домов Рагонара Синей Бороды и Хоррильды Прекрасноволосой, а незаконнорожденный отпрыск Капитана Достопочтенного и Чтимого Господина Птах‑боро де Троп Жлоб происходил из его отдаленной родни) но любое преданное правилам честности лицо в просторах времени сегодняшнего дня знает, что минувшая жизнь Сима не поддается описанию в черных и белых красках. Соединяя правду и полуправду с неправдой можно попробовать установить куда эта помесь стремилась на самом деле. Шемово телесное строенье включало такие предметы как черепное тесло, вздор дурного глаза, полный нос, одну онемевшую руку выше рукава, сорок две волосины венчиком и над губою восемнадцать, сосулек трио с бороды свисающей словно у сомовича, плечо неправое выше правого, оба уха, искусственный язык с природным завитком, ступня такая что ступить некуда, пальцев горсть, слепая кишка, глухое сердце, немая печень, две пятых от двух полузадниц, слизи мерка для личного употребления, корень всяческого зла словно отнерестившаяся горбуша буйный, угря кровь в холодных указательных, пузырь вздутый до таких размеров, что юный Мастер Шемми едва явившись на рассвете предыстории видя себя в подобном виде при играх в колкие слова в детском садике «Грифотрофо» на Фиговой Аллее уже диктировал всем своим малым боратьям и сосистрам главную загадку вселенной… *

* Отрывок из «Поминок по Финнегану» в переводе Анри Волохонского. Весь перевод можно посмотреть здесь: http://www.mitin.com/projects/Jovce/.

Тревор перечитал этот абзац еще раза четыре. С тем же успехом там могло быть написано:

… Га‑a! Дзинь! Бдыж. А ‑а‑а! Плюх! Бах! Брамп! Хлобысь! Аба‑куба! Карпет! Ту‑ту! Грымо! Ба‑бах! Хрясь! Хрю! Угррыгг!

В абзаце не было смысла, и в то же время там был некий смысл. Тревор подумал, что английский язык уникален в том смысле, что как над ним ни изгаляйся, как ни меняй расстановку слов, как ни коверкай сами слова, ты все равно худо‑бедно поймешь, о чем речь. Ну, как все понимали мастера Йоду. В других языках такой номер не пройдет. Французский? Dieu!

Поставишь неправильно lе или la ‑та вся фраза рассыплется в акустическую бессмыслицу. Английский, он более гибкий: можно в течение часа взбивать его в миксере, потом вынуть, встряхнуть – и смысл все равно сохранится.

У Тревора появилась мысль, как еще сильней обессмыслить «Поминки по Финнегану». Он пошел в туалет и поднес книгу к зеркалу, раскрытой на странице все с тем же абзацем, потом перевернул ее вверх ногами, и кусок текста превратился в оптический абсурд, в нечитаемую шифровку, в пенджабские письмена. Переключив метафорический рычажок у себя в подкорке, Тревор представил, что смотрит в книгу, написанную на каком‑то еще неизвестном науке, абсолютно новом языке.

Потом он вернулся к себе в купе, купил кофе у проходившего по вагону разносчика, еще раз перечитал тот абзац и подумал, что должен быть способ, чтобы довести текстовой фрагмент до полного абсурда исключительно силой ума – без вспомогательных средств типа зеркал и переориентации печатной страницы. Точно так же, как можно превратить чье‑то имя в бессмысленное сочетание звуков, если долго повторять его вслух.

Тревор прищурился, потом широко распахнул глаза, потом снова прищурился, и – вот оно! – где‑то ближе к Генуе текст, отпечатанный в книге, превратился в полную белиберду. Слова утратили всякое значение, буквы обернулись бессмысленными закорючками, и впервые за долгие годы на Тревора снизошло ощущение покоя, ощущение… погодите… Ничего себе! За все время, пока Тревор был занят обессмысливанием абзаца, он ни разу не вспомнил о своей игромании. Ни разу! Это невероятно. Тревор воспрянул духом. Может быть, эта странная книга станет лекарством от беспрестанных навязчивых «игорных» мыслей, проедающих ему мозг? Неужели такое возможно?! Тревор принялся лихорадочно листать книгу, выхватывая наугад куски текста и мысленно превращая их в нечитаемые крокозябры. Ему было так хорошо и спокойно, и время прошло незаметно, и он сам не заметил, как поезд прибыл в Милан, где у Тревора была пересадка на Локарно.

Тревор не шел, а буквально летел по перрону в приподнятом, радостном настроении. Похожее ощущение легкости и свободы иногда возникает под вечер на следующий день после большой неумеренной пьянки, когда ты вдруг понимаешь, что жесточайшее похмелье, которым ты мучился целый день, наконец‑то прошло. Тревору надо было как‑то убить сорок минут, и он пошел в привокзальный бар, заказал бокал дорогого красного вина, сел в уголке и принялся наслаждаться блаженным покоем – тишиной у себя в голове. Он впал в мечтательную задумчивость и очнулся только тогда, когда по радио объявили, что до отправления поезда на Локарно осталось две минуты. Тревор помчался на платформу и не опоздал только чудом. Уже усевшись в купе, он обнаружил, что забыл в баре и «Поминки по Финнегану», и свой мобильный телефон. Merde. Ну, ничего. Книжку можно будет прочесть в Интернете. В той гостевой швейцарской квартире наверняка есть компьютер.

Но до квартиры надо еще добраться, а пока что ему было нечем занять мозги, и в голову снова полезли мысли, пронизанные маниакальной страстью к игре – причем полезли с такой страшной силой, как будто мозг хотел наказать своего хозяина за то, что тому вздумалось взять передышку. «Вероятность, что более половины пассажиров в этом вагоне пользуются мобильными телефонами: один к семи. Вероятность, что следующая женщина, вошедшая в этот вагон, будет хорошенькой: три к пяти». И т.д., и т.п. В купе валялся забытый кем‑то журнал, и Тревор попробовал его почитать, но это был дохлый номер. Черт, как же ему не хватало «Поминок по Финнегану»! Чтобы хоть как‑то отвлечься, Тревор уставился на телеэкран, по низу которого медленно ползли цифры – текущие курсы акций, а трое экспертов‑синоптиков в студии новостей обсуждали тайфун Линг‑Линг. «Вероятность, что Линг‑Линг относится к тайфунам четвертой категории: три к пяти».

Поезд приехал в Локарно. На улице было холодно. На земле лежал снег.

«Один к четырем, что водитель следующего такси будет толстым. Четыре к пяти, что здесь продают мой любимый сорт ветчины. Один к одному, что в ближайшие две минуты я увижу на улице привлекательную девчонку, которую мне захотелось бы трахнуть».

Тревор доехал до «наградных» гостевых апартаментов на такси. Поднялся на нужный этаж, открыл дверь и вошел. На первый взгляд это была симпатичная квартира. Обстановка не отличалась ни вкусом, ни безвкусием: скорее, ретро, чем «Икеа», но по‑икеевски нейтральная – на самом деле не столько жилая квартира, сколько гостиничный номер. Ну и ладно, нормально. Но там не было ни телевизора, ни компьютера, ни беспроводного Интернета, ни радио, ни музыкального центра, ни телефона – вообще никакой электроники. Похоже, хозяин квартиры был дремучим ретроградом и убежденным противником технического прогресса. И это у них называется апартаментами для VIP‑персон?! Тревору уже представлялось, какой ответ ему дали бы в компании: «Отсутствие информационных технологий создает самые благоприятные условия для отдохновения уставшего ума, поскольку способствует успокоению и медитации». Да, пожалуй.

Когда я начал описывать скучную квартиру в Локарно, все пятеро моих друзей уставились на меня, вытаращив глаза.

– Да, я знаю, о чем вы думаете… нейтральные, изолированные палаты и все такое. Но давайте я буду рассказывать дальше.

И я стал рассказывать дальше.

Игрок

(продолжение) Серж Дюкло

Тревор задумался – сначала просто задумался, а потом принялся фантазировать, – сколько нечитанных писем скопилось за это время в его электронном ящике. Приятных, смачных, пикантных писем… 37? 41? 257? 99 829? Может быть, бывшая девушка написала ему примирительное письмо. Может быть, вместе с письмом она отправила свои цифровые фотки. И может, если как следует поискать, в сети найдутся «Поминки по Финнегану».

Но был уже поздний вечер, и здесь, в Швейцарии, все было закрыто. Даже интернет‑кафе, вроде как ориентированное на молодежную аудиторию. Блин. Какая‑то жизнь еще наблюдалась в здании вокзала. Во всяком случае, там были люди. Тревор хотел попросить у кого‑нибудь на время карманный компьютер, но решил, что лучше не надо. Его могут принять за мошенника и проходимца. А потом он подумал обо всех непрочитанных письмах – наверняка важных и интересных, – которые ждут его в киберпространстве, ждут не дождутся, подумал, подумал… и, задвинув подальше гордость, спросил у проходившего мимо парня, нельзя ли буквально на пять минут воспользоваться его КПК. Парень послал Тревора на три буквы.

Вокзал закрылся, и Тревор вернулся в гостевую квартиру. Хотел почитать, но не нашел ни одной книги. Еды тоже не было. В холодильнике – пусто. В кухонных шкафах – ничего, даже специй. В отчаянных поисках хоть какого‑то печатного текста Тревор обшарил всю квартиру и на самой верхней полке буфета нашел невскрытый пакетик с кнорровским порошковым супом‑пюре из цветной капусты. Тревор попробовал провернуть трюк с обессмысливанием слов, используя надписи на пакетике, но у него ничего не вышло. Да еще голова разболелась. Сколько бы он ни разглядывал надписи в зеркале, держа текст вверх ногами, волшебства не случалось. Видимо, оно действовало только с книгами.

Наконец Тревор понял, что безнадежно застрял в этой скучной квартире как минимум до утра.

Он задернул шторы и лег в постель. Закрыл глаза и попытался заснуть. Но ему не спалось. Тогда он заключил сам с собой небольшое пари: «Сейчас я открою глаза и увижу в щели между занавесками свет проезжающей мимо машины. Шансы один к двум».

Тревор открыл глаза. В холодной швейцарской ночи не было ни единого проблеска света. Тревор закрыл глаза, снова открыл. Все равно было темно – что так, что этак. Интересно… В то мгновение, когда глаза открываются – пусть даже они ничего не видят, – в мозгу все равно происходит автоматическое переключение режимов. Тревор чувствовал, как меняется восприятие: подключается зрительная кора головного мозга, потом отключается, потом снова включается и вновь отключается – различие едва уловимое, но оно все‑таки есть. Интересно, а есть ли такое «переключение» у слепых? Может быть, это напрасная трата ресурсов мозга – сидеть в темноте с открытыми глазами? Это было так странно… анализировать собственный мозг, как какой‑нибудь механизм. Причем механизм до смешного простой.

Пока Тревор переключался между двумя видами темноты, он неожиданно понял, чем ему хочется заниматься в дальнейшем. Изучать человеческий мозг! В частности – механизм переключения с одного объекта на другой. Тут был не только научный, но и личный интерес. Тревор подумал, что, может быть, существуют какие‑то химические препараты или способы механического воздействия, способные «выключить» страсть к игре у него в подкорке. С помощью «Поминок по Финнегану» и других книг он всего лишь приглушит симптомы, но не излечит саму болезнь. Лечение должно идти непосредственно через мозг. Вот где истинное сокровище! Хорошо спрятанное сокровище, которое только и ждет, когда его наконец обнаружат.

Утром Тревор уехал обратно в Монпелье. Первым же поездом, отбывающим в 05:40. Перебирая свой «дипломат», он обнаружил «Поминки по Финнегану» внутри сложенных тренировочных штанов. Merde!

Приехав домой, он первым делом залез в Интернет – искать информацию, какие НИИ занимаются нейропротеинами, на тот момент новым направлением в науке. Плюс к тому он разослал электронные письма всем знакомым и сослуживцам. Сообщил им, что ищет новую работу, но не любую работу, а очень даже конкретную. И уже очень скоро ему пришло приглашение от одной компании, расположенной в Северной Каролине, в городе под названием Треугольник науки.

Тревор подумал: «Интересно, кому пришло в голову назвать город таким странным именем? И почему Северная Каролина? Она что, так сильно отличается от Южной, что даже понадобилось разделение на две Каролины?»

Странное место, где располагалась компания, и перспектива порвать со своей прежней жизнью, сменив не только страну, но и часть света – это было заманчиво и интересно. Тревору хотелось новых, непредсказуемых впечатлений. Если остаться в Европе, то всякие новые впечатления будут, как кавер‑версии старых песен – вроде как новые аранжировки известных мелодий, а по сути, не новые вовсе. Вокзалы, bahnhofs, gares и staziones. Перемены/cambio/wechel. А поездка в Америку станет как изучение действительно нового, еще не известного вида музыки.

Переехав в Америку, Тревор стал делать все, чтобы укрепить ощущение новой жизни: купил мини‑вэн «шевроле», ходил за покупками только в большие торговые центры, улыбался прохожим на улицах и желал доброго утра совсем незнакомым людям. Он даже нашел себе новую девушку, Амбер, которая в бракоразводном процессе отсудила у бывшего мужа две фастфудовских точки «Subway» и у которой были предельно близкие, очень личные отношения с Господом нашим Иисусом. На эти две темы Амбер могла говорить бесконечно. Тревор все так же «отключался» и думал о чем‑то своем, как это было со Сьюзан с ее про‑палестинскими монологами. Горячая приверженность Амбер к вере и к здоровой пище в виде сандвичей из самых свежих продуктов, с одной стороны, вызывала у Тревора чувство ревности, а с другой – действовала на него возбуждающе. И все‑таки в основном он занимался работой, изучал и тестировал новый лекарственный препарат, изменяющий ощущение времени. В зависимости от жизненной ситуации человека, принимающего препарат, его восприятие времени либо сжималось, либо растягивалось, и у него возникало стойкое ощущение, что дни проходят быстрее или, наоборот, медленнее. Тревор знал: если нейропротеин, подавляющий страсть к игре, действительно существует, то найти его можно именно здесь, в этой лаборатории.

Единственным фактором, затруднявшим исследования препарата, было само время. Для того чтобы результаты тестирований могли считаться корректными, испытуемые должны были принимать препарат постоянно в течение достаточно долгого периода времени. Как минимум одного года. Основными объектами для испытаний были заключенные в тюрьмах. Им ежедневно давали новый препарат, но при этом не говорили, как именно он будет действовать: сжимать или растягивать время. Тревору было искренне жаль тех испытуемых, кому доставались таблетки, удлиняющие время – эти люди как будто оказывались в тюрьме внутри тюрьмы.

– Погоди, – сказала Диана. – Сколько лет было Тревору? Ну, когда он занялся исследованием этого нового препарата?

– Наверное, где‑то под тридцать.

– А он сам принимал какие‑то лекарства, чтобы избавиться от своей игромании?

– Слушайте дальше, и вы все узнаете.

Игрок

(продолжение) Серж Дюкло

В то же время, к своему глубочайшему стыду, Тревор снова принялся копить игорные долги, хотя и не с такой скоростью, как в Европе, потому что теперь у него были «Поминки по Финнегану», которые все‑таки слегка приглушали его неуемную тягу к азартным играм. Кто‑то из сослуживцев порекомендовал ему джойсовского «Улисса», но это было лишь слабое подобие «Поминок», этакий уцененный ширпотреб. Как бы там ни было, Тревор потихоньку влезал в долги, но все равно не мог бросить играть. Его способности к сопротивлению таяли с каждым днем. Примерно как это было с силами заковского Супермена.

И вот что любопытно: именно в это время один из коллег Тревора диагностировал у двух испытуемых редкое состояние, известное как логотип‑дисфория – неспособность воспринимать корпоративные логотипы и товарные знаки. Глядя на логотип, эти люди не видели ничего, кроме бессмысленных цветовых пятен. Что‑то похожее бывает у некоторых людей, переживших инсульт: они теряют способность различать буквы и цифры. И вот этот коллега, озадаченный своим открытием, обратился к Тревору за помощью и советом.

– Погоди, – сказал Зак. – То есть они, эти люди, смотрят на логотип… ну, например, на эмблему «Nike»… и не узнают его?

– В общем, да.

– Но это же бред!

– На первый взгляд, да. Наверное. Но вы слушайте дальше…

Игрок

(продолжение) Серж Дюкло

Сначала Тревор подумал, что это какое‑то совсем уже странное расстройство, и эти люди наверняка притворяются. Но чем больше он с ними беседовал, тем вернее убеждался, что у этих двоих наблюдается так называемая инвариантная память.

Вы спросите, что такое инвариантная память? Я сейчас объясню. Например, человек видит кошку и понимает, что это кошка. Даже если он видит льва или пуму, он все равно знает, что это кошки. Однако в реальности нет такого объекта, как идеальная кошка – самая кошачечная из кошек, абсолютная универсальная кошка. А логотипы, в отличие от кошек, существуют исключительно как «вещи в себе». Фирменный знак «Старбакса» – это именно фирменный знак «Старбакса». Только знак и ничто иное. Логотипы, они абсолютны и безварианты. И, как оказалось, у некоторых людей мозг просто не воспринимает подобные объекты, поскольку не видит в них смысла. Как это было у тех двоих испытуемых. Бомбы с часовым механизмом, заложенные под капиталистическую систему? Шедевры дарвиновской эволюции?

Тревор задумался о своих собственных экспериментах с печатным словом, когда он мысленно превращал куски текста в бессмысленные линии и значки. Может быть, тут есть какая‑то связь? А если попробовать сравнить состав крови людей, не воспринимающих логотипы, с составом крови запойных читателей «Поминок по Финнегану»? Тревор так и сделал. И обнаружил идентичные протеины.

К несчастью, как раз в это время в мире начали исчезать пчелы, но Тревор не придал этому значения. Да и с чего бы ему волноваться за пчел? На тот момент было еще недостаточно данных, чтобы проанализировать факты и выявить закономерность.

– Серж! Погоди. У меня уже мозг закипает! – У Сэм явно случился синдром острого переизбытка информации. И, похоже, не только у Сэм. Я загрузил их по полной программе.

– Ладно, давайте сделаем перерыв, – предложил я. – Друзья, может быть, вы меня все же развяжете?

– Нет.

Они понимали, что я могу… ну, опять попытаться удрать. Ардж спросил:

– А насколько эта история правдива?

– Это просто история. Аллегория.

– Я спрашиваю о другом. Твоя история – это автобиография?

– Каждое наше слово – это автобиография. А как же иначе?

Сэм рассердилась:

– Господи, Серж… просто скажи: это правда или нет?

– Человеческий мозг – это мощный инструмент. Он заставляет нас сочинять истории, чтобы выявить смысл получаемой информации. Если информации недостаточно, мы додумываем недостающие звенья, чтобы заполнить пробелы. Сочинение историй дает нам возможность предугадывать будущие события. Обмен историями – идеальное средство общения.

Диана спросила, страдаю ли я игроманией до сих пор.

– Нет. Уже нет.

– Значит, все это правда. Ты рассказываешь о себе.

– Диана, ты воспринимаешь все слишком буквально. Я – не Тревор, Тревор – не я. И, повторюсь, я не страдаю игроманией.

Сэм оторвала кусок скотча и заклеила мне рот.

– Ты, умник, пока помолчи. А то меня уже правда тошнит. И от тебя, и от твоей науки. Мы застряли на этом дурацком острове, у нас тут падают самолеты, бог знает сколько людей погибло, на улицах вешают мирных жителей… Не знаю, как кто, а я почему‑то не чувствую себя в безопасное ‑. Кого убьют следующим? Может быть, нас? Если Ардж прав, и все так и есть…

– Сказать по правде, я думаю, что так все и есть, – вставил Ардж.

– …тогда эти хайда с их велосипедными цепями придут нами еще до рассвета.

Сэм содрала скотч у меня со рта. Я попросил воды и таблетку от головной боли. Хоть и неохотно, но мне их дали. А потом я продолжил рассказ.

Игрок

(продолжение) Серж Дюкло

В общем, наш молодой ученый по имени Тревор жил и работал в Северной Каролине, в городе Треугольник науки. Только теперь он был не таким уж и молодым. А игорных долгов у него накопилось на несколько годовых зарплат. Эксперименты с литературой больше не помогали. Теперь мозги Тревора напоминали Чернобыль после взрыва на атомной электростанции.

А как же Амбер, энергичная, фигуристая, аппетитная любительница сандвичей? Процесс превращения себя, любимого, в истинного американца давно утратил для Тревора притяжение новизны. Мини‑вэны ему наскучили, бездуховные торговые центры наводили тоску, а Амбер ушла от него в тот же день, когда они вместе посетили семинар по подготовке ко всеобщему вознесению, и Тревора застали за чтением журнала «InStyle для детей» во время десятиминутной очистительной молитвы. Но что самое поганое: Тревор так и не научился жить сегодняшним днем. Он оставался заложником ближайшего будущего. В общем, все вернулось на круги своя.

А потом сотрудникам лаборатории, где работал и Тревор, удалось получить определенный нейропротеин из крови людей, читающих «Поминки по Финнегану». При растворении в слабом растворе фосфата натрия этот нейропротеин оказывал успокаивающее воздействие на принимавших его людей. Заключенные в тюрьмах – и особенно отбывающие наказание в одиночных камерах – уже не страдали от ограничения свободы; их больше не беспокоило одиночество. Они перестали ходить в общую комнату на ежедневные «часы общения». Похоже, Тревор и его коллеги вплотную приблизились к грандиозному открытию.

Однако новое чудо‑лекарство было слишком сложным и дорогим в производстве. Протеин, на основе которого делался препарат, категорически не желал подвергаться клонированию, ни в чашке Петри, ни в садке стволовых клеток. Для выделения протеина на изготовление хоть сколько‑нибудь существенного количества лекарства требовалось несколько сотен литров крови. Протеин можно было и синтезировать, но это был очень сложный и запредельно дорогой 128‑ступенчатый процесс. Разумеется, Тревор сразу подсел на новое лекарство. Так что прощайте, «Поминки по Финнегану». Прощайте, книги, и чтение, и все на свете. Все, кроме этого волшебного препарата – не иначе, как дара богов – для капитальной починки мозгов. Потому что под действием этих таблеток Треворова страсть к игре унялась до такой степени, когда он мог спокойно держать ее под контролем.

К тому времени Тревор уже был начальником лаборатории и занимался, помимо прочего, распределением бюджета. Он позаботился о том, чтобы новое лекарство производилось в достаточных количествах, пусть даже ценой неимоверных затрат (разумеется, за счет фирмы). Его пагубное пристрастие стало самым дорогостоящим за всю историю наркомании. Но зато он избавился от всех страхов. Страх одиночества, страх нищеты, страх духовной смерти – их больше не было! И самое главное, Тревор практически вылечился от своей игромании!

И вот тогда‑то сотрудники лаборатории Тревора и заметили связь между промышленным производством нового препарата и исчезновением пчел. Поначалу пчелы исчезли только в Северной Америке, где располагались заводы, производившие чудо‑лекарство. А такие заводы располагались по всей стране. Тревор внимательно изучил карты. Связь была очевидной.

Как вы понимаете, и сам Тревор, и его коллеги, знавшие правду, оказались перед моральной дилеммой. В конечном итоге они решили умолчать о своем открытии и продолжали наращивать производство нового препарата. Дело было даже не в будущих прибылях. Просто Тревор и все остальные уже не представляли себе жизнь без нового лекарства.

Вот так и случилось, что пчелы исчезли с лица Земли.

Компании Тревора удалось наладить промышленное производство чудо‑препарата, так что оно стало рентабельным. Но для получения прибыли было необходимо, чтобы люди «подсели» на это лекарство. И как можно скорее. Хотя в этом смысле все было нормально. Стопроцентное одобрение потребителей. Стопроцентные благоприятные отзывы. И спрос по‑прежнему превышал предложение. Мир превращался в мир одиночек. Семьи распадались. Казино разорялись. Тюрьмы больше не действовали как инструмент устрашения и наказания, и преступность росла и процветала.

И многие растения уже не могли размножаться, потому что исчезли пчелы.

А потом неизвестно откуда взявшаяся Apis mellifera ужалила одного парня в Айове – и, что называется, понеслось. Долгие годы полиция и армия отрабатывали план действий на случай «А если вдруг» – причем на эту программу выделялись огромные средства, – и вот «если вдруг» все же случилось. Ужаленный парень даже опомниться не успел. На него налетели, как смерч. И уже через несколько часов он оказался в подземной лаборатории в Северной Каролине, в городе Треугольник науки.

Ученые ждали, что будет дальше. Если кого‑то ужалила пчела, вполне вероятно, что это будет не единичный случай. И действительно. Таких случаев было еще четыре: в Новой Зеландии, Франции, Канаде и Шри‑Ланке. Итого пять. И что самое интересное, у одного из ужаленных пчелами наблюдалась острейшая аллергическая реакция на этот новый препарат.

– Блин, давай называть вещи своими именами. Ведь речь о солоне, вот и говори: солон.

– Да, Зак. Хорошо. Буду говорить «солон».

Игрок

(продолжение) Серж Дюкло

IncroyablelCe n’estpas possible!* Тревор стал настоящей «звездой» компании. Он носился, как вихрь, от одной лаборатории к другой, наблюдал за людьми, которых ужалили пчелы, составлял план исследований, изучал кровь, взятую на анализ, проводил тесты на лазерном оборудовании, и ему очень нравились результаты. Эти пятеро ужаленных представляли собой настоящее сокровище. Их мозги вырабатывали – причем в огромных количествах – очень редкие молекулы, которые при расщеплении превращались в дешевое, не требующее никакой дополнительной обработки сырье для солона.

– То есть ты получил, что хотел, – перебил меня Жюльен. – Выходит, у этой истории счастливый конец. Такой хеппи‑энд в промышленных масштабах.

* Невероятно! Невозможно! (фр.)

– Почти так, Шон Пенн.

– А что было дальше? – спросила Диана.

– Эта история еще не закончена. Она продолжается здесь и сейчас. То, что вы здесь – это тоже история.

Дождь зарядил по новой. В комнате стало тихо. Ардж включил обогреватель на полную мощность, и пламя свечей вздрогнуло и заметалось.

– Может быть, вы меня все‑таки развяжете? – спросил я. – А то я себя чувствую по‑дурацки на этом стуле. Как в том тарантиновском фильме.

Их взгляды сказали мне: «Нет».

– Так что было дальше? – спросила Сэм. – Как я понимаю, мы пятеро стали живыми поставщиками сырья для Тревора с его солоном? Наверное, было бы проще погрузить нас всех в кому и использовать эти самые протеины из нашего мозга на всю катушку.

– Такая мысль возникала. Но я их отговорил.

– А почему ты рванулся бежать? – спросил Ардж.

– Это все нервы. Я сам не понял, что сделал.

– Мне что‑то не верится.

– Думай что хочешь. К тому же я был пьян.

– Да ты выпил с наперсток.

Все опять замолчали. Это было похоже на групповой прием у психотерапевта, когда кто‑то должен заговорить первым, но никто не решается. Все пятеро были уставшими. И еще не отошли от веселящего газа. У всех пятерых кровоточили ранки на колене. А я был начеку. В состоянии полной боевой готовности. Если бы не эта дурацкая конструкция со стулом и скотчем… Впрочем, я не особо тревожился. Но ситуация уже начинала меня раздражать.

– Давайте я просто вам расскажу все как есть.

– Ну, давай, – сказал Зак.

– Хорошо. Начнем с того, что пчелы выбрали вас пятерых не случайно: в ваших мозгах вырабатываются молекулы, которые можно назвать закваской для солона. По аналогии с дрожжами для хлеба. Именно из‑за этих молекул у вас наблюдается стойкая аллергия на солон. Скорее всего на Земле есть еще люди с такими же свойствами. Мы просто не знаем, кто они и где их искать. Может быть, никогда и не узнаем.

Мы также не знаем, чем обусловлено это свойство. Может быть, генетическим сдвигом. Каким‑то сбоем в ДНК. А может быть, это новый виток эволюции. Если кто‑то из вас верит в Бога, он может считать себя избранным. Как угодно. Но если бы не пчелы, мы бы вас никогда не нашли. Мы бы даже не подозревали о вашем существовании.

И вот что еще интересно. Да, пчелы вас распознали и отметили единственным доступным им способом. Но самый главный вопрос: как они вас распознали? Когда вас ужалили, вы все находились в тесном взаимодействии с глобальным информационным полем. В Айове кто‑то использовал спутниковый канал связи, чтобы делать рисунки на кукурузном поле; в Новой Зеландии делали «сандвич с Землей»; в Париже кого‑то «вышибло» из виртуального мира сетевой игры; в Онтарио человека отлучили от Церкви, тем самым как бы лишив вечной жизни; в Шри‑Ланке кто‑то общался по телефону с собеседником на другом конце света. Видимо, в эти моменты ваши тела испускали особые химические сигналы, которые и привлекли пчел.

Сперва мы пытались понять, что у вас пятерых есть общего. Нам удалось найти только два сходства. Во‑первых, вы все одиночки. У вас никогда ни с кем не было по‑настоящему серьезных, крепких отношений. Я имею в виду действительно серьезных. В каждом из вас есть что‑то такое, что заставляет вас сторониться людей и мешает сближению. Во‑вторых, несмотря на повсеместное распространение солона, вы никогда его не принимали.

– А зачем пчелам указывать на людей, в чьей крови есть молекулы, нужные для производства солона? – спросила Сэм. – Это же самоубийство.

– Пчела в любом случае умирает, если кого‑то ужалит. Плюс к тому эти молекулы, нужные для солона – это, что называется, палка о двух концах. При соединении с водородом они создают сильный антисолон. Вещество, которое чуть ли не с первого раза снимает зависимость от солона. Причем навсегда. Потому что солон просто не будет действовать в организме, очищенном антисолоном.

– Даже странно, что нас не убили сразу. Как я понимаю, из‑за нас вся ваша лавочка может накрыться тем самым местом.

– В компании еще не знают про антисолон. Но я знаю. Поэтому я и увез вас на остров. Я спасаю вам жизнь, между прочим.

– Замечательно, – сказал Зак. – Но ты пытался сбежать.

– Хотелось бы кое‑что прояснить, – сказал Ардж. – Почему многие наши истории связаны с книгами и чтением?

– Потому что солон создает ощущение приятного одиночества, очень похожее на то, которое испытывает человек, когда читает хорошую книгу. И солон, и книги отгораживают человека от мира. Но для вашего мозга одна таблетка солона равносильна прочтению тысячи книг в один день.

– А зачем ты просил нас рассказывать истории вслух?

– Когда люди что‑то рассказывают друг другу, в их крови вырабатываются корректирующие молекулы. Особое вещество, которое способствует сближению. Антисолон. Вы же чувствовали, как сближаетесь. Чувствовали родство душ. Вы и сейчас это чувствуете.

– Может быть. Но не с тобой.

– Обязательно было заострять на этом внимание?

– Сделай так, чтобы мы тебе поверили, – сказала Сэм.

– Хорошо. Принесите мой ноут.

Жюльен принес мой ноутбук и поставил на журнальный столик. Я продиктовал ссылку, и на экране открылось изображение с камеры, передающей трансляцию в реальном времени. Это был заводской цех, расположенный в огромном авиационном ангаре. Мои друзья принялись бродить по сайту, перемещаясь от камеры к камере – этакая виртуальная экскурсия по цеху, в котором на первый взгляд производились конфеты. Вернее, желе.

– Ненавижу желе, – поморщился Жюльен.

– Желе? – удивилась Диана. – Это что, вообще?

– Нейроферма.

– Да? А где?

– Именно эта? – Я вгляделся в экран. – В Небраске. В самой глуши, чтобы подальше от протестующих граждан. Там производят массовое клонирование нервной ткани.

– А эта зеленая масса… – начал Зак.

– Если зеленая, – перебил его я, – тогда это ты, Зак. ‑Что?!

– Ну, если точнее, зеленый пласт площадью 2,3 акра и толщиной восемь дюймов – это клоны твоих нервных клеток, вырабатывающих закваску для солона. За три дня на стерильном агаре вырастает 33 ООО кубических футов клеток. Так что, Зак, ты у нас просто гигант.

На экране рабочий, толкавший тележку, случайно задел ободком за край желеобразной массы. Она всколыхнулась и задрожала. Зака едва не стошнило.

– Ты хочешь сказать, что нас всех так разводят? – спросила Диана. – На этой твоей нейроферме?

– Ну, она не моя. А вообще, да. Ваши клетки легко клонировать. И у каждого из вас – свой собственный цвет.

– А эти кусочки желе, которыми нас кормили, пока держали на обследовании… это… это мы же и были?

– Да.

– Погоди, – сказала Зак. – Меня кормили этим желе с самого первого дня. Когда остальных еще даже и не ужалили.

– Поначалу тебе давали синтезированный продукт.

– Поначалу?

– Да, поначалу.

Диана выбежала из комнаты, зажав рукой рот. Было слышно, как ее тошнит в ванной. Все остальные сидели, словно окаменев.

Я сказал им:

– Вы только не забывайте, что эти клетки растут отдельно от мозга и не испытывают никакой боли.

– Ну, хорошо, – сказал Зак, – а что потом делают с этими клетками?

– Их нарезают тонкими пластинками и сушат. Потом везут на другую фабрику.

Диана вернулась в гостиную.

– Там их измельчают в порошок, – продолжал я, – и смешивают с толуолом. Потом раствор прогоняют в центрифуге, чтобы выделить ваши ионы. Эти ионы модифицируются путем замены нескольких атомов серы атомами фосфора, и – вуаля! – мы получаем солон.

– Ты хочешь сказать, что мы сделаны из солона?\

– Нет, вы сделаны из ДНК. Но именно ваша ДНК помогает получать солон. А клонирование ваших клеток – это легче и гораздо дешевле, чем синтезировать молекулы солона с нуля.

– Прямо фантастика, – сказала Сэм. – Точно, как в наших историях. Нет, даже покруче, чем в наших историях.

– Разве вы не заметили, когда рассказывали истории, что ваши идеи и сюжеты становились все больше и больше похожими друг на друга? – спросил я. – А ведь наши идеи, они отражения нашей личности. Я понимаю, что это плохой каламбур, но у вас пятерых уже формируется коллективный разум, как это бывает в пчелином улье. Думаю, это бы произошло в любом случае. Ваши мозги как бы настроены друг на друга – и стремятся к слиянию. Как раз из‑за этих химических веществ, что вырабатываются в мозгу, когда вы рассказываете истории. Тем более каждый из вас в течение месяца ел клеточный материал от мозга других четверых, и это ускорило процесс. Вы слышали истории друг друга. Вы почти докопались до правды. Без всяких подсказок. Ваши тела знают правду. – Я посмотрел на Арджа. – Ты правильно догадался, Апу.

– Кстати, знаешь, мы все снимаем на веб‑камеру и сразу транслируем в Интернет, – сказала Диана.

– Ну и ладно. И пусть.

– То есть ты понимаешь, что это конец всем твоим злобным планам.

– Тебя послушать, так я прямо суперзлодей. Риддлер, Пингвин и Соломон Гранди в одном лице. И я бы не стал говорить, что солону придет конец. Людям нравится солон. Даже если они и узнают, что есть антидот, они не станут его принимать. Людям нравится свобода, которую дает одиночество. Кто попробовал солон один раз, тот уже от него не откажется. А если есть спрос, будет и предложение. И не иссякнет поток доходов. Ну, вот. Теперь вы знаете правду. Вам стало легче? Это знание дало вам свободу? Ха!

– Слушай, Серж, – сказала Зак, – а зачем ты затеял всю эту бодягу с солоном и хайда?

– Зачем?!Ты меня спрашиваешь, зачем?! Пора бы тебе повзрослеть, молодой человек. Что ты знаешь о власти? Ничего ты не знаешь. Вообще ничего. Почему я все это затеял? Потому что я это могу!

ЗАК

Мы заперли Сержа в одной из комнат на первом этаже, где был только голый матрас на полу и плакат с изображением единорога, забытый, а может быть, брошенный прежними обитателями этого дома. Для верности мы забили дверь в комнату досками, а окна – еще и листами фанеры. Закончили почти на рассвете, но спать никто не пошел. Сэм сказала:

– Мне как‑то не хочется проснуться от того, что меня будут вешать на велосипедной цепи.

– У Сержа есть стимуляторы, – сказала Диана. – Я точно знаю. Они нас взбодрят.

Мы поднялись в комнату Сержа. Там царил идеальный порядок, чего, в общем, и следовало ожидать. Рядом с маленьким чемоданчиком, где хранились лекарства, стоял огромный дорожный чемодан.

Я сказал:

– Интересно, а что там?

Чемодан был закрыт на замок, но мы расковыряли его ножом, и… ни хрена себе! Это была настоящая переносная операционная от Луи Виттона*. Сотни сверкающих хирургических инструментов: реклинаторы, зажимы, пилы, распаторы, щипцы, зеркала, расширители. Диана присвистнула, глядя на все это великолепие.

* Луи Виттон (Louis Vuitton) – известная французская торговая марка, под которой выпускаются сумки, чемоданы, модная одежда и аксессуары.

– Эх, найти бы нам их чуть раньше! Мне бы тогда не пришлось выковыривать наши маячки кухонным ножом. Тут столько всего… хватит на целое хирургическое отделение. С таким инструментом можно запросто разделить сиамских близнецов, а потом сшить их обратно.

Мы все закинулись амфетамином. Чистейший продукт – куда там папиному доморощенному «ледку»! В голове сразу же прояснилось, сонливость прошла мгновенно. Каждая клеточка в теле как будто звенела и говорила: «Зак, тебе точно понравится! Тебе уже нравится. Ты потом обязательно повтори!»

Серж кричал из своей скучной нейтральной комнаты:

– Откройте дверь! Что за глупости?! Ребята, послушайте меня. Я просто искал антидот для солона! Недорогой и несложный в производстве. Он у вас в крови – и вы это знаете! Выпустите меня! Давайте продолжим исследования! Продолжим рассказывать истории. А потом проведем серию анализов крови. Это нужно не только мне! Это нужно всему человечеству]

Но мы не обращали внимания на его вопли. Мы рассуждали примерно так: «Да, Серж, ты все убедительно излагаешь. Но мы‑то знаем, на что ты способен. Например, уничтожить целое племя – целое общество, – как будто это не люди, а тритончики в аквариуме». А потом у Сержа начались ломки от нехватки солона, и он принялся истерить и сыпать угрозами, так что наше к нему доверие, и без того невысокое, упало до нулевой отметки.

– А кто‑нибудь записал нашу ночную веб‑трансляцию?

– А как же!

У нас было несколько копий с записью событий прошедшей ночи, увенчавшейся незавершенной историей Тревора. Историей, которая все еще «пишется» – а вернее, проживается – здесь и сейчас. На рассвете мы вышли из дома с половиной белой простыни, прилепленной скотчем к алюминиевой палке, подобранной на детской площадке. Простыня хлопала наверху. Если бы в нас стали стрелять или если бы мне на шею вдруг накинули петлю, я бы не удивился.

Мы очень быстро нашли подтверждение своим страхам, когда добрались до заброшенной автомастерской на Коллисон‑авеню. На перекладине перед входом висело еще два трупа. Это были те самые парни, которых мы встретили на месте крушения самолета. Те, кто жег солон. Это стало для нас неожиданностью. Мы‑то были уверены, что это они будут вешать других. Но чтобы повесили их самих… Как‑то все странно. И очень тревожно. Мы прошли почти весь городок и не встретили ни единой живой души. Нам было некому сдаваться. Городок словно вымер.

– Что за хрень?..

– Может быть, они в старой деревне? – сказал Жюльен. Городок четко делился на два отдельных района: новый

Массет, где жили мы, и старый Массет – индейская резервация в двух милях от нового поселения. Мы вернулись домой, чтобы взять пикап. Диана села за руль, Сэм с Жюльеном забрались в кабину, а мы с Арджем стояли на открытой платформе и держали белый флаг.

Приблизившись к старому Массету, Диана снизила скорость практически до черепашьей. Нам не хотелось врываться в деревню на всех парах. Лучше не делать резких движений. Но в деревне не было никого. Разве что пара‑тройка собак, заходившихся лаем. Но ни одного хайда.

Мы остановились перед каким‑то сгоревшим домом с выбеленным на солнце скелетом кита на переднем дворе. Вернее, не с целым скелетом, а только с той частью, где ребра.

– Они все явно куда‑то ушли. Все вместе, – сказала Диана. – Но куда, вот вопрос.

– Я бы поставил вопрос по‑другому, – сказал я. – Куда идти нам? Потому что за нами примчатся уже очень скоро. Спецназовцы с автоматами. И всех нас прикончат.

– Нам никто ничего не сделает, – возразила Диана. – Теперь весь мир знает правду. О нас, и вообще. Так что не бойся. Нас не убьют.

– Ну, если тебе так хочется в это верить… А по‑моему, нам всем трындец.

– Давайте съездим к взлетно‑посадочной полосе, – предложил Ардж. – Посмотрим на место аварии при свете дня.

За неимением других предложений мы поехали к взлетно‑посадочной полосе. И опять – никого. Только остывшие обломки разбившегося самолета и пятна выжженной травы.

Ардж встал над обгоревшими останками погибших людей, закрыл глаза и начал молиться. Я подошел к нему и сказал:

– А я думал, что ты ни во что не веришь.

– Я молюсь не за мертвых. Я молюсь за себя. Чтобы хоть как‑то осмыслить все, что происходит. Иначе я просто сойду с ума.

– Очень правильное замечание, – сказала Диана и позвала Жюльена и Сэм: – Идите сюда. Мы будем молиться за сотрудников новостной службы Третьего телеканала. Хотите присоединиться?

– Конечно.

Вот так мы все впятером стали молиться за сотрудников новостной службы Третьего телеканала. Не вслух. Про себя.

Молиться – это забавно. Ты как будто выпадаешь из повседневности: покидаешь обычный временной поток и входишь в иное пространство, где царят тишина и покой, где время течет по‑другому и действует совершенно иная система ценностей. Там ценится то, что невидимо глазу.

На исходе второй минуты нашей безмолвной молитвы мы услышали шум вертолетов, приближающихся с восточной стороны.

– Черт. Бежим! – закричала Диана.

Вертолеты были уже совсем близко. Мы бросились в лес, примыкавший к взлетно‑посадочной полосе. Звуки из внешнего мира сразу сделались тише, как будто мох и листва поглощали все шумы. Нас вряд ли заметили с вертолетов, но мы все равно забрались в самую чащу. Мы бежали, не разбирая дороги, минут десять – пятнадцать и только потом остановились, чтобы перевести дух и собраться с мыслями. Я спросил, знает ли кто‑нибудь, куда нас занесло, и Жюльен, мастер спутниковой навигации, сразу же определил:

– Мы в двух шагах от реки Санган. Если вода сейчас низкая, можно пройти вверх по течению, и мы выйдем к лесу Найкун. На самом деле тут минут пятнадцать неспешным шагом до той поляны, где раньше был улей.

И мы пошли к той поляне, где раньше был улей. Не потому что нам очень хотелось туда идти, а потому что других предложений не было.

В голову лезли самые мрачные мысли, по большей части – о злобных производителях солона: как они меня схватят, сделают лоботомию и положат под аппарат искусственного поддержания жизни лет этак на пятьдесят, ну, или сколько я там протяну. В общем, не самые приятные размышления. Мудацкий солон. Мудацкие пчелы. Мудацкий век.

Вода стояла низко, но уже начала подниматься, и река была цвета дешевого мексиканского виски. В этой коричневой мути плескались мелкие рыбешки, в лесу пели птицы. Уже на подходе к поляне мы с Дианой затеяли глупый спор о том, что делать дальше. Ну, когда мы туда доберемся. Диана, похоже, решила назначить себя на роль пастушки Мэри, а мы типа были ее барашки. С хвостиками за спиной. Буквально над нами пролетело еще три или даже четыре вертолета. Может быть, это были федеральные чиновники, прибывшие к месту аварии. А может, солоновые злодеи. Или, может быть… В общем, мы как раз спорили на эту тему, когда вышли из зарослей на поляну, где когда‑то был улей. А на поляне – на вытоптанном пустыре вокруг того места, где раньше стояло дерево с пчелиным ульем – сидели хайда. Их было несколько сотен. Всех возрастов, от мала до велика. На земле валялись десятки пустых упаковок из‑под солона. Хайда неспешно передавали друг другу церемониальную деревянную чашу. Каждый индеец делал глоток и передавал чашу дальше.

– Блин, они принимают солон! Всем племенем! Несколько хайда обернулись в нашу сторону и шикнули:

«Тсс!»

– Так нельзя. Надо их остановить, – сказала Сэм. – Он их убьет.

– Это не наше дело, – сказала Диана.

– Но это же… это же…

Но это действительно было не наше дело. Это было их дело, хайда. И мы просто уселись на краю поляны и стали смотреть, как индейцы торжественно и безмолвно передают по кругу чашу и упаковки солона. Сначала – по первому ряду, где сидели старейшины. Потом – по второму, по третьему. Когда чаша дошла до конца третьего ряда, хайда, сидевшие впереди, принялись молча вставать. Они уходили с поляны. И проходили как раз мимо нас пятерых. И у них были такие лица… безмятежные и мечтательные. Как у людей, которые едут домой и размышляют о том, сколько писем скопилось в их папке «Входящие» после того, как они проверяли свою электронную почту в последний раз.

Минут через десять все до единого хайда приняли свою порцию солона. А еще через десять минут на поляне не осталось уже никого, кроме нас пятерых.

Мы вошли в круг вытоптанной травы и уселись прямо на землю. Прямо над нами пролетел вертолет. Тут же вернулся, на пару секунд завис у нас над головой, а потом приземлился на краю поляны. Но после того, что мы видели, нам было уже все равно. Все, что происходило, происходило помимо нас. И было нам неподвластно.

Лопасти приземлившегося вертолета перестали вращаться. Мы понятия не имели, кто сейчас выйдет наружу. Спецназовцы с автоматами? Сотрудники новостной службы Четвертого телеканала? Но никто из нас не угадал. Из вертолета вышла какая‑то женщина. Не то чтобы старая, но уже немолодая.

– Луиза? – удивилась Сэм.

Луиза взглянула на Сэм и улыбнулась:

– Саманта… с тобой все в порядке. Вот и славно.

– Луиза, что ты здесь делаешь?

– Хочу убедиться, что у вас все хорошо.

Мы все поднялись навстречу Луизе, однако по выражению наших лиц она сразу же поняла, что нам неуютно в ее присутствии.

– Нет, – сказала она, – я не имею вообще никакого касательства к производству солона. И я приехала не для того, чтобы вас убить, усыпить, похитить и запереть в тайной лаборатории.

Сэм представила всех нас Луизе, а Луизу – всем нам. Нам было видно, что в вертолете есть еще люди, но они пока не выходили наружу.

– А где Серж? – спросила Луиза.

– Остался в доме. Мы для него соорудили тюремную камеру.

Луиза потрясенно уставилась на нас, но это было не осуждающее потрясение.

– Ну да, самосуд, – сказал я. – Этот урод подсадил целое племя индейцев на свой мудацкий солон. И абзац всему племени!

– Погодите. И это все? Он ничего больше не сделал?

– Э… А разве этого мало? Нам показалось, что даже более чем достаточно. И потом, вы должны сами знать, что тут происходило. Мы с самого первого дня, как приехали на остров, вели сетевые дневники и блоги. Все должно быть в сети.

– На самом деле там ничего нет. Серж поставил шифратор на выход в сеть. Никто не знал, что тут у вас происходит.

Вот мудак!

– А можно спросить, что он тут с вами делал? – поинтересовалась Луиза.

– Ну, вроде как проводил эксперимент. Просил нас придумывать и рассказывать всякие истории. Как потом оказалось, чтобы наши мозги вырабатывали антидот против солона. Ну а сам постоянно упоминал «Поминки по Финнегану».

– Понятно.

– То есть… вы хотите сказать, что тут есть доля правды?

– Наверное, есть. Хотя что уж там: точно есть.

– Луиза, по‑моему, мы явно чего‑то недопонимаем, – сказал я.

– Да, пожалуй. – Луиза сделала глубокий вдох и уставилась в сторону леса.

– Ну, так просветите нас, – попросила Сэм. – А то мы теряемся в догадках.

– Видишь ли, Сэм, Серж вовсе не собирался искать антидот против солона.

– Тогда что он тут с нами делал?

– А ты еще не поняла?

– А что я должна была понять?

– Саманта, даже не знаю, как бы это помягче сказать… В общем, Сержу хотелось принять максимальную дозу солона. Он собирался съесть ваши мозги.

АРДЖ

Море! В нем столько всего начинается и кончается. Без вести пропадают матросы. Идут ко дну корабли. Тонут всякие нехорошие женщины. В морскую пучину бросают сокровища. Когда‑то жизнь вышла из моря на сушу, вдохнула воздуха в легкие и осталась на суше уже навсегда.

Спустя несколько месяцев после известных событий на острове закончился весь бензин, и мы с Жюльеном решили пойти прогуляться на тот странный пляж за холмами. Мы вышли из дома пораньше, чуть ли не на рассвете. Холодное солнце медленно и неохотно поднималось над горизонтом. Оно наводило на мысли о ком‑то, кто ненавидит свою работу. Я на секунду задумался, а какое сейчас время года, но решил никогда больше не задаваться этим вопросом.

Наконец мы добрались до пляжа, где не было ни песка, ни ракушек, ни деревяшек, выброшенных на берег, а были одни только камни. Миллионы камней самых разных цветов. Все размером с куриное яйцо, и все – в форме яйца. Мы его называли Яичным пляжем. Мы с Жюльеном подошли к самой кромке прибоя и стали смотреть, как океанские волны набегают на берег и скрежещут о камни.

Наша история все же дошла до широкой общественности, и производство солона было полностью прекращено, но мы не считали это своей заслугой. Никто из нас пятерых не стремился в герои. Нам это было не нужно. Наши отдельные личности продолжали сливаться в некое единое «я», обладавшее общим разумом, и нам хотелось лишь одного: всегда быть вместе. И мы были вместе – на этом острове, вдали от всех остальных людей. Понимаете, это наш самый большой секрет: если ты ешь продукты, сделанные из клеток нашего мозга, ты становишься одним из нас. Мы все превратились друг в друга и стали одним большим сверхсуществом. Мисс Америка хочет мира во всем мире, и мы тоже этого хотим. А разница в том, что у нас это желание может сбыться.

– Странно, – сказал я Жюльену. – У меня нет ощущения, что я как‑то спас человечество. Я себя чувствую каким‑то обманщиком, шарлатаном. В смысле, вот он я, здесь и сейчас, живое лекарство от всех болей мира, но я никак не проникаюсь важностью момента.

Он молча кивнул.

Недавние штормы прибили к берегу пластиковый мусор со всей северной части Тихого океана. В основном из Азии: шлепки‑вьетнамки, бутылки из‑под шампуня и виски, пластмассовые каски, детские игрушки, рыболовные поплавки и одноразовые зажигалки.

Жюльен обернулся ко мне:

– Слушай, Ардж, расскажи про цунами. Как это было? Ты ведь нам ничего толком и не рассказывал.

– Ну, это было почти как сейчас. Только я был наверху, на третьем этаже, и вода просто обрушилась на берег, но не отхлынула, а устремилась вперед. И это была даже не то чтобы волна – а скорее, как будто на город опрокинули тот гигантский поддон с зеленоватым желе из мозговых клеток Зака, и оно растеклось по земле где‑то на километр от моря. Оно пахло грязью и солью. Я помню, как рыбы задыхались в воздухе и шлепали хвостами по мокрой земле. Если прищуриться, они были похожи на сверкающие монетки. На сокровища, выброшенные на берег.

Волны Яичного пляжа набегали на берег, а потом примирительно отступали.

Я уселся на камни и стал вспоминать все, что выплеснули мне волны жизни, начиная с той минуты, когда меня ужалила пчела…

…автоприцепы

…мексиканское пиво

…тела повешенных на фонарных столбах

…полеты на вертолетах

…элегантные рубашки‑поло из ткани пике

Список длинный, но, я думаю, скоро он подойдет к концу. Когда мы впятером превратимся в то самое, во что мы сейчас превращаемся.

Еще год назад я не мог себе даже представить, что у меня будет новая жизнь. Я начал свой путь в одиночестве и растерянности. Я был стержневым магнитом, у которого всего один полюс. Я был числом, разделенным на ноль. Не знаю, как это у нас получилось, но впятером мы прикончили Супермена. И вознеслись на Небеса. И избавились от всего, что было в нас от мультяшных персонажей. И сделали так, чтобы мир снова стал книгой.

– Кстати, ты слышал, в Такоме нашли пчелиный улей. Это в штате Вашингтон, – сказал Жюльен.

Я попытался представить себе жизнь пчел, которые как‑то сумели выжить за все эти годы, а потом нашли нас и ужалили, чтобы передать нам свое сообщение – рассказать нам свою историю. Мне представлялись даже не ульи, а просто отдельные соты, примостившиеся под автодорожными эстакадами, под карнизами заброшенных торговых центров. Они, эти пчелы, упорно искали пыльцу в сорняках на обочинах автомагистралей, но с каждым годом пыльцы становилось все меньше и меньше. Зимой пчелы мерзли, их крылья отваливались на морозе. Летом крылья сгнивали и рассыпались в труху. Но пчелы держались. Искалеченные, обессиленные, они старались не дать погибнуть своим царицам и, как умели, поддерживали друг друга, не давая себе усомниться в том, что их миссия все‑таки будет исполнена, и они найдут нас, людей с необычной кровью, – зная, что мы их единственная надежда – их единственный шанс вернуться домой.

---