Густав Ландауэр «Полицейские и убийцы»

"РЕВОЛЮЦИЯ НЕ ЗАКОНЧИЛАСЬ, БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ!"

Густав Ландауэр

«Полицейские и убийцы»

(Polizisten und Moerder, 1910)

Ежевечерняя уличная битва с полицией в Моабите была прервана. Не без помощи тайной полиции были столь неуклюжи, что нападали на иностранных журналистов, по словам Принца Генриха, на командующих генералов; была угроза дипломатических конфликтов – в этом случае снова стало видно, как нас любят за границей – а потом всё быстро кончилось.

Примерно в это время в локальных новостях Берлинских газет можно было прочитать следующее: «Жандармы как спасители. Двадцатичетырёхлетний техник Генрих Замзе, живущий по адресу Турмштрассе 65, провёл ночь на воскресенье в весёлой компании. Ближе к утру он в приподнятом настроении предпринял прогулку к каналу. Спросонья он угодил на частную дорогу, ведущую вдоль канала к угольным складам фирмы Эрнст Купфер и Ко, и скатился по крутому склону высотой в 5 метров в воду. Его крики о помощи были услышаны жандармами, размещёнными в бараках, которые тут же отправились на помощь и спасли уже бессознательного молодого человека из топи. Попытки оживить его увенчались успехом».

Эти жандармы были размещены в угольных складах фирмы Эрнст Купфер и Ко для защиты штрейкбрехеров, и в эту ночь они могли по приказу своих командиров сразу же выбежать на улицу с саблями и пистолетами и могли бы, если бы заметили «собрание», устроить бойню всему, что им попалось бы на пути, демонстрантам, прохожим, женщинам и старикам. Но вместо этого они услышали жалобные крики пьяного, который уже собирался утонуть. Они вскочили ото сна и спасли несчастного, рискуя жизнью. «Это важный пункт человеческой психологии. Если люди не приводятся в бешенство на поле боя, они не могут этого вынести: слышать крики о помощи и не оказать её». (Пётр Кропоткин)

* * *

Карл Коппиус был приговорён в Лейпциге из-за убийства в двух случаях, из-за четырёхкратной попытки к убийству, тяжкого ограбления и серьёзного вымогательства к смерти или, как это обозначается на обесчеловеченном языке юристов – дважды к смерти и пятидесяти годам колонии. Что он сделал вместе со своим братом, известно из газет. Во время процесса он выказывал мощную энергию, решительный дух и сообразительность, и лишь один раз сожаление: когда стал говорить о том, как он в один несчастливый день, когда он телесно плохо себя чувствовал, был побеждён и взят под стражу своими преследователями, которых он презрительно называет идиотами. В своих письмах и высказываниях он куда более сильно, чем это бывает на процессах, выражает социальную ярость. Он и сегодня не выказывает ни следа сострадания со своими жертвами: он был голоден, у них было больше денег, чем им было нужно – смертельные враги, баста. У этого человека от природы не было недостатка ни в чём, чтобы стать ценным, возможно, значительным человеком: сильный ум, гордость, чувственность, фантазия, у него было всё; а его детское, кстати, вполне стереотипное тщеславие преступника происходит исключительно от недостатка образования или лицемерия, если это так можно назвать. Вся его чудовищная грубость и жестокосердость – по вине общества, которое не дало ему подняться, не дало заняться профессией, не дало заняться упражнением мысли. Но также большинство его высказываний достойны внимания и сохранения, и хотелось бы пожелать, чтобы был опубликован полный отчёт о процессе с дословным приведением его писем. Сегодня мы вынуждены пользоваться неточными сообщениями ежедневной прессы. Он пишет, что великие преступники, которые действуют по принципу: Quid-quid agis, prudenter agas et respice finem (Что бы ты ни делал, делай это разумно и думай о конце), ещё более редки, чем крупные алмазы. Он говорит о самодовольных мещанах, он называет и тех, кто шикует и оставляет тысячи помирать от голода, убийцами. «Всё общество, которое молится Иисусу Христу и переполняется этикой и эстетикой, убивает». Он говорит о «пиратах и паразитах прессы, и прочих клоунах, которые столь же много смыслят в жизни, как вол в воскресении». Он заявляет, что не имеет и следа морали внутри и не испытывает почтения перед богоподобием богатых». Многое из этого, возможно, было прочитано и не является оригинальным; но он делает это своим собственным через сумрачное, народное звучание его речи. И прежде всего: в устах такого человека, который поступал так ужасно, как он и мыслил, такие слова действуют как нечто, что мы называем непосредственными идеями гения, хотя это только продолжение жизни уже существовавшего.

Незадолго до этого, когда Карл Коппиус ещё служил в армии, он производил впечатление редкого, радушного человека с чувствами и трогательно-милой фантазией. Он производил такое впечатление, он был таким. У офицера, у которого он служил, был ребёнок, который очень полюбился Карлу Коппиусу; в ночь на день рождения ребёнка он встал, чтобы осыпать цветами постель мальчика в тайной любви.

Этого пылкого молодого человека общество сделало врагом людей, грабителем и убийцей. А теперь оно этому своему собственному ребёнку, чтобы устранить позор, отрубит голову. Если бы мы хотели эти отвратительные недели, лежащие между приговором и его исполнением, немного облегчить, сделать для него что-нибудь хорошее, да будь это хоть, чтоб мы послали ему в камеру немного тех цветов, которые он однажды рассыпал над кроватью мальчика – всё это было бы отвергнуто окаменевшей справедливостью как нечто чрезвычайно неприличное. Мы ничего не можем для него сделать. Он уже много для нас сделал, если мы позволим его судьбе войти в наши сердца, головы, руки.

* * *

Карл Коппиус был человеком как мы. Полицейские, убивавшие в Моабите – люди как мы. Штрейкбрехеры суть точно такие же люди как бастующие, и довольно часто те же самые персоны, только в разные годы. От нашей природы, нашего существа, нашей расы не зависит то, что мы так чудовищны друг к другу. Виновато в том, что мы не исполняем того, что обещаем, что мы не являемся тем, чем всё же являемся, то, что лежит между нами. Лучше станет только тогда, когда люди перестанут играть роли; когда они так станут относиться друг к другу, так выстраивать свои отношения, какими они (люди) являются в действительности. Сегодня дела обстоят так, что одежды, которые мы одели, дерутся друг с другом не на жизнь, а на смерть, но что живые люди получают от этого раны на теле и в душе. Мундир и рабочая рубаха сегодня являются дирижёрами жизни, плоть и кровь, которые в них находятся – механический и послушный автомат. Восстановите природный порядок, внемлите слову мудрого Сократа: Познай себя! Познай себя, каков ты на самом деле, под всей той дребеденью, которую ты навесил на себя, и действуй не по законам дребедени, но по сущности человека. Узнай себя, своего ближнего и равного тебе в том, кто стоит перед тобой; узнай его за маской, которую он надел, как и ты. Друг перед другом мы – голые человеческие тела, и позволяем глубоко вгрызаться нам в плоть и отравлять нашу кровь нессовым одеждам этого проклятого общества масок, которым никто не хочет быть и все, тем не менее, являются.

Перевод с немецкого: Ndejra