Б.С.Итенберг (Россия) Т.Сасаки (Япония) БРАТЬЯ КРОПОТКИНЫ И ПЕТР ЛАВРОВ

"РЕВОЛЮЦИЯ НЕ ЗАКОНЧИЛАСЬ, БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ!"

Б.С.Итенберг (Россия)

Т.Сасаки (Япония)

БРАТЬЯ КРОПОТКИНЫ И ПЕТР ЛАВРОВ

Настоящая работа — повествование о взаимоотношениях трех людей, искавших в жизни честности, правды, справедливого будущего, но имевших во многом разные взгляды на социальное переустройство России. Они часто спорили, но были дружны между собой, доверяли друг другу, проявляли терпимость к чужому мнению, инакомыслию. Братья Кропоткины — Александр и Петр — высоко ценили Петра Лаврова, его научные познания, его нравственные принципы, но не во всем соглашались с его взглядами, касающимися общественного движения.

За полтора года до смерти П.Кропоткин рассказал историку П.Витязеву об отношении к Лаврову: "Он очень любил моего брата Александра, с которым сходился как кантиянец, — и я полюбил Петра Лавровича, хотя в философии и в его отношении к социал-демократии мы расходились, но из уважения и личной симпатии к нему, я даже не поднимал этих вопросов" [1].

И еще об одном обстоятельстве хотелось бы напомнить. Ценя переписку с братом, Александр Алексеевич систематизировал ее, и, будучи за рубежом, в 1874 г. оставил эти письма у Лаврова. Они хранились у него до 1899 г., когда Петр Лаврович переслал их в Россию семье А.А.Кропоткина. Потом письма попали в Англию к Петру Алексеевичу. Он привез их летом 1917 г. на родину в числе наиболее ценных бумаг.

Да, это были очень ценные свидетельства. Теперь опубликованные, они раскрывают нам историю идейного формирования старшего Александра и младшего Петра Кропоткиных. Молодые братья с жадностью следили за внутренней жизнью России. В стране разрушалась старая система правления, готовилась отмена крепостного права. Что будет в дальнейшем? Обильная переписка братьев конца 1850-х — 1860-х годов раскрывает их раздумья в это время. Петр был настроен достаточно радикально: "теперь самодержавие невозможно, оно должно измениться, и если не удалось в 1825 г., то удастся же теперь в скором времени, и авось мы доживем до того, что увидим Россию на ряду с прочими европейскими государствами" [2], — писал он 29 марта 1858 г. По мнению Александра, до изменения государственного строя дело еще не дошло. Сейчас основное зло в крепостном праве: "не уничтожив его, нельзя приняться ни за какие коренные и даже хотя немного важные реформы" [3]. Эта мысль старшего брата развита в полемическом письме к Петру от 4 мая 1858 г.: "Ты очень поверхностно рассмотрел вопрос о том, что «уничтожили крепостное право, самодержавие осталось». Ты говоришь: «Конечно, самодержавие не имеет влияния на освобождение крестьян, но я думал, не важнее ли в десять раз образ правления». — Я отвечу на это, что конечно, конституционное правление полезно только в стране развитой. Россия же только начинает развиваться; развития же она достигнет, когда все классы ее населения будут более или менее образованны, — что без свободы для народа невозможно" [4].

Приведенная полемика симптоматична. Она высвечивает важное обстоятельство, раскрывающее истоки возникновения социально-политических взглядов этих пытливых и глубоко думающих молодых людей. Уже тогда обнаружилась разница их воззрений. Петр высказывается (хотя и недостаточно определенно) за уничтожение самодержавного правления и этим как бы предвосхищает свое революционно-демократическое будущее. Его старший брат придерживался либеральных взглядов, считал, что нужны не революционные преобразования, а последовательные реформы, политические свободы, образование нарда. Не низшие классы общества, а дворянство может привести страну к светлой жизни. Нужно не допустить народного восстания. Такая угроза стала особенно реальной на Западе, где пролетариат в поисках лучшей жизни "не захочет терпеть, и тогда начнется что-то ужасное [...] Что выплывет, не знаю. У меня нет идеалов: ни социализму, ни коммунизму я не верю", — писал Александр Петру 10 февраля 1861 г. [5]

В целом же опубликованная переписка показывает, что Александр духовно главенствовал, был полезным советчиком, более того — иногда и суровым критиком младшего брата. Но судьба сложилась так, что Петр прожил долгую и яркую жизнь, стал всемирно известен; о старшем же брате, покончившим в 45 лет жизнь самоубийством, мы знаем мало.

Интерес братьев Кропоткиных (прежде всего Александра) к Лаврову возник в самом конце 1850-х годов, когда в журналах начали появляться его философские статьи. Особенно привлекла внимание братьев статья Лаврова "Механическая теория мира", напечатанная в четвертом номере "Отечественных записок" за 1859 г. Старший брат просил младшего достать этот номер журнала. 13 января Петр ответил Александру: "Статью Лаврова мне довольно трудно достать теперь, — однако я не теряю надежды, только не раньше как через 2–3 недели" [6]. Впоследствии Петр Кропоткин вспоминал, что его брат находил в этой статье Лаврова "лучшее выражение своих философских воззрений". Именно эта публикация произвела на Александра "глубокое впечатление" и оказала влияние на его научное развитие [7].

Действительно, эта философская работа Лаврова давала представление об истории человечества, о победе человека в борьбе с природой, о неизменности законов природы, о развитии философской мысли. Сравнивая историю Европы за сто лет, прошедших со смерти Коперника до смерти Галилея, с развитием в это же время человеческой мысли, Лавров задавался вопросом: "где действительная жизнь человечества: в кровавой ли фантасмагории религиозных войн во Франции, тридцатилетней войны с Германией, смутного времени в России? В фанатизме ли Филиппа II, Марии Тюдор, герцога Альбы? В завоеваниях ли и в казнях Иоанна Грозного?... Или в могучей мысли Бэкона, Кеплера, Галилея, Бруно, Декарта, в фантазии Шекспира, Лопе де-Веги, Рембрандта, Пуссена, Палестрины? Кого поставит будущий историк человечества на первый план?" [8]

Да, философская образованность Лаврова, его глобальные обобщения, увлеченность духовными достижениями не могли оставить равнодушным мыслящего читателя. В этой связи своими впечатлениями Александр делился с братом. В сентябре 1860 года он писал: "Я счел бы себя наисчастливейшим в мире, если б был знаком с Лавровым. Конечно, это невозможно. Лавров — Петр Лаврович, полковник и читает в Артиллерийской академии механику" [9].

В ноябре 1860 г. Лавров начал читать в зале петербургского Пассажа публичные лекции о философии. Для Александра это стало событием. "С нетерпением, — писал он брату 15 января 1861 г., — жду лекцию Лаврова. Он читал три лекции в Пассаже: о знании, творчестве, жизни, которые будто бы напечатаны в «Отечественных записках». Успех необыкновенный. Я не думал, чтоб публика могла так сочувствовать отвлеченностям" [10]. Под впечатлением выступлений Лаврова А.А.Кропоткин начал писать для "Отечественных записок" статью под заглавием "Заметки по поводу публичных лекций о философии г. Лаврова" [11]. Мы не знаем, написал ли он их. Скорее всего — нет.

Между тем жизнь Александра складывалась непросто. Окончив в 1859 году I Московский кадетский корпус, он все больше увлекался наукой. Осенью 1860 г. он поступил вольнослушателем в Московский университет, продолжал совершенствовать свои познания в области философии, но в конце 1861 г. был исключен изуниверситета за участие в студенческом движении. С 1864 г. — вновь военная служба, пребывание в Восточной Сибири, женитьба (1866 г.), возвращение в Петербург; в 1869 г. Александр Алексеевич успешно окончил Военно-юридическую академию. В это время он особенно усиленно занимался астрономией, о его научных достижениях стало известно зарубежным ученым.

С правителями России отношения явно не складывались. В августе 1871 года при обыске у Ю.А.Листова была изъята книга А.И.Герцена "Письма об изучении природы", принадлежавшая Александру Кропоткину. Власти об этом не знали. Казалось, стоило ли владельцу книги об этом напоминать об этом жандармам? Но не таков был Кропоткин. Он обратился в III Отделение с просьбой возвратить ему эту книгу, поскольку она легально печаталась в 1845–1846 гг. в "Отечественных записках" [12].

Естественно, что III Отделение пристально следило за жизнью этого правдоискателя. 21 марта 1872 г. издатель газеты "Неделя" Гайдебуров просил Главное управление по делам печати утвердить А.А.Кропоткина редактором этой газеты. Последовал запрос в III Отделение. Там вспомнили, что "тот самый князь", у которого в сентябре 1871 г. останавливалась прибывшая из-за границы "отчаянная нигилистка" Софья Николаевна Лаврова, разыскиваемая жандармами [13]. Не забыли и о том, что князь дорожил упомянутой книгой Герцена. На запрос Главного управления по делам печати был дан ответ: "отставной титулярный советник князь Александр Алексеевич Кропоткин представляется такой личностью, которой не может быть дозволено редактирование каких бы то ни было журналов и газет" [14].

Летом 1872 года А.А.Кропоткин вместе с женой Верой Себастьяновной уехали в Швейцарию. Основной причиной отъезда за границу было желание стать свободным гражданином и всецело посвятить себя науке. В Цюрихе Александр Алексеевич завел знакомства с профессорами университета, директором обсерватории, вошел в курс научной литературы — новые знакомые снабжали его нужными книгами и журналами. Возникла идея, по воспоминаниям жены, "надолго, а может быть, и навсегда обосноваться в Швейцарии" [15].

В Цюрихе А.А.Кропоткин познакомился с Лавровым — осуществилась его давнишняя мечта. Насыщенные научные беседы, разговоры о делах текущих сблизили этих двух людей. Понятно, что общаясь с Лавровым, Кропоткин постепенно втягивался в жизнь русских политических эмигрантов, стал глубже познавать вопросы социального движения. Теперь не только наука интересовала его. Он регулярно посещает лекции Лаврова, становится арбитром в спорах лавристов с бакунистами, знакомится с деятельностью Интернационала. Скажем прямо, не всегда Александр Алексеевич был удовлетворен происходящим в Цюрихе. В письмах к жене, находившейся в одном из швейцарских пансионатов, он признавался, что собирается пойти на полугодичное заседание Интернационала, "хотя наверное там скука будет страшная"; ему, вероятно, стали надоедать и лекции Лаврова. "Вчера вечером, — писал он жене 3 (22) августа 1873 г., — была лавровская лекция. Правду сказать, я ровно ничего не вынес. Он имеет удивительный дар читать бессвязно, а я и без того засыпаю легко, как тебе известно" [16].

И все же отношения с Лавровым становились все дружественнее. Они обсуждалиучение Дарвина, историю происхождения галактики, оценивали последние новинки научной литературы. Кропоткин сожалел о том, что издание журнала "Вперед!" отнимает много сил у его ученого друга: "Лавров, наживающий нервные болезни из-за работ по журналу и превращающийся иногда из автора «Исторических писем» в простого переписчика" [17].

Находясь в Цюрихе, Лавров знал о деятельности младшего Кропоткина, занимавшегося пропагандой среди заводских рабочих Петербурга. Он, по словам Лаврова, "излагал им принципы социализма и революции" [18]. Знал он и о том, что за петербургским пропагандистом следило III Отделение. Участь брата сильно беспокоила Александра, поделившегося своей тревогой с Лавровым [19]. Вскоре П.А. Кропоткина арестовали. Узнав об этом, Александр покинул Швейцарию и отправился на выручку брата. Прибыв в Петербург, он начал активную переписку с Лавровым, что вызвало тревогу у его адресата — никакой конспирации. В июне 1874 года Петр Лаврович поделился этим с Германом Лопатиным: "Кропоткин А.А. уже в Петербурге, хлопочет о брате и пишет мне письма по разным адресам, начиная словами «Петр Лаврович», точно будто из Цюриха" [20]. В этой связи любопытен материал, напечатанный в редактируемой Лавровым газете "Вперед!" 15 июля 1875 г. В этом номере приводится (по слухам) разговор Великого князя Константина Николаевича с арестованным Петром Кропоткиным. "Что заставило вас вмешаться в это дело?" — спрашивает Константин Николаевич. — Всякому дороги свои убеждения, — отвечает арестант. "Особенно княжеские убеждения, — возражает брат императора; хлопнул дверьми и ушел". А вот что писалось в газете далее. "Брат Петра Кропоткина, князь Александр Кропоткин, вовсе не замешанный ни в какую политическую агитацию, обвиненный лишь вследствие письма, адресованного за границу к личному приятелю (напомним, что это был П.Л.Лавров — авт.), оказавшимся неприятным правительству, и раздражавший сыщиков лишь слишком откровенным выражением своего презрения [...] сослан административным порядком в Минусинск Енисейской губернии".

Нам представляется, что общение с Лавровым в Цюрихе не прошло бесследно для А.А.Кропоткина. Его теперь увлекают не только отвлеченные научные знания, но и вопросы общественного переустройства. Охватившее демократическую Россию "хождение в народ" еще больше усилило его интерес к социальному движению. Он иногда проявляет даже большую радикальность, чем его авторитетный наставник. Так, не во всем соглашаясь с идеями Лаврова, высказанными в его работе "Знание и революция", Кропоткин обращается к нему как к редактору "Вперед!": "Трезвоньте, ради бога, о шествии «в народ». Какие там «знания», когда их все равно не приобретут по лени, по отсутствию энергии ума, по молодости лет и т.д. Слава богу, если хоть что-нибудь кое-как прочтут" [21].

В своих письмах из Петербурга Александр Алексеевич сообщает Лаврову о размахе движения, о том, как царские правители преследуют революционеров. В сентябре 1874 г. он пишет, что в приволжских районах арестовано около 600 человек [22]; в октябре рассказывает более подробно: "Аресты все еще продолжаются. Надо только изумляться, как откапывают эти господа революционеров. Слушая названия городов и местечек, в которых хватают, — я повергаюсь просто в изумление. Буквально: надо знать географию России, как велика масса арестов" [23].

Материалы убеждают нас в том, что старший Кропоткин, будучи честным, порядочным и радикально настроенным человеком, задумывался о социальном переустройстве российского общества. В июне 1874 г. в письме из Петербурга он поделился с Лавровым: "Вообще — недовольство есть, я в этом успел убедиться; да как ему не быть! Но что такое значит недовольство в распущенной, не энергичной нации, когда и энергичной пришлось бы плохо при таком могучем правительстве" [24]. Казалось, что Кропоткин не верит в возможность перерастания народного недовольства в социальный взрыв. Но это не совсем так. На допросе 30 декабря 1874 г. он заявил, что хотя и познакомился в Цюрихе с Лавровым, но к организации революционного дела непричастен. Заявив об этом, Кропоткин тем не менее не скрывал своих взглядов: "Я убежден, что если не изменится коренным образом податная система в России, то довольно скоро будет в России революция. Затем все мои симпатии лежат конечно на стороне тех лиц, которые теперь сидят арестованными и пойдут в каторгу за поступки, которые ни в одной из Западно-европейских стран не подлежат никакому наказанию" [25].

В одном из писем к Лаврову Александр Алексеевич обратился с просьбой опубликовать в журнале "Вперед!" документ под названием "Программа революционной пропаганды". Среди историков давно идет спор: кто его автор — старший или младший брат. Мы давно утверждали, что этот текст принадлежал перу Александра Алексеевича, который в упомянутом письме просил Лаврова переделать "Программу" "по-своему", так как у него самого "все так плохо выходит" [26]. Возникает вопрос, в связи с какими обстоятельствами появился этот документ. Выскажем еще один аргумент в пользу нашей версии. Муж дочери А.А.Кропоткина Веры Александровны публицист Михаил Петрович Миклашевский (Неведомский), написавший предисловие к подготовленной (но не осуществленной) публикации писем А.А.Кропоткина, указывал, что кружок "чайковцев" после ареста Петра Кропоткина (23 марта 1874 г.) "вербует" его старшего брата "как заместителя" по "пропаганде среди рабочих". И вот что особенно важно — Александр Кропоткин, по словам Миклашевского, "добросовестно готовился к новому для него делу". Родственные связи осведомленного автора этих слов не позволяют сомневаться в правдивости сказанного. Вполне вероятно, что "Программа революционной пропаганды" и предназначалась для этого "нового дела".

Между тем, находясь в Петербурге, Александр стал поверенным Лаврова в издательских делах — помещал его статьи в журналах "Знание" и "Дело", пересылал ему в Лондон гонорары. Это привлекло внимание III Отделения. 20 декабря 1874 г. оттуда сообщили в жандармское управление С.-Петербурга, что и брат содержавшегося в Петропавловской крепости Петра Кропоткина отличается "своим крайним образом мыслей" и разными путями "постоянно переписывается с эмигрантом Лавровым" [27]. В ночь с 28 на 29 декабря состоялся обыск. И хотя "никакой переписки преступного свойства" обнаружено не было, Александра Алексеевича арестовали [28]. 30 декабря состоялся первый допрос. Арестованный признался, что он в Цюрихе познакомился с П.Лавровым, но отрицал свою причастность к практическому революционному делу. Юридических оснований для привлечения его к ответственности не было. Тем не менее Государь Император "повелел" судебное дело прекратить, а арестованного "выслать немедленно административным порядком в город Минусинск" [29].

В январе 1875 года Лавров узнал от Г.Лопатина, что А.А.Кропоткин арестован. В чем причина? Своими раздумьями Лавров поделился с Лопатиным в письме из Лондона, написанном 20 января 1875 г.: "Ваши известия о Кропоткине А.А. меня очень взволновали, хотя я тут ни при чем. Я никогда не подписывался даже буквой «Л» в письмах к нему, из Лондона посылал ему письма разве месяца 3 тому назад. Последнее письмо ему было послано из Лейпцига, предыдущее из Страсбурга (и получено). Всего же легче ему было попасться при отправке денег, так как два или три векселя последние были отправлены либо от своего имени и написаны на мое имя. При его характере ему не сдобровать" [30].

Действительно, Лавров не ошибся. В июне он узнал от С.М.Кравчинского, что Александра Кропоткина ссылают в Восточную Сибирь. На это Петр Лаврович отреагировал одним словом: "Варвары!" [31]

Так оборвалась кратковременная дружба идеолога революционного народничества Лаврова с еще искавшим свое место в общественной жизни Александром Кропоткиным.

Взаимоотношения же Петра Кропоткина с Лавровым были весьма долговечными. Два эмигранта могли свободно переписываться, обсуждать текущие дела, делиться друг с другом полученными из России сведениями. Письма Кропоткина к Лаврову сохранились в архиве последнего. В них оценивается деятельность народовольцев, указываются публикации в западноевропейской прессе, посвященные России; часто Петр Алексеевич благодарит своего корреспондента за полученные книги.

Вот письмо Кропоткина Лаврову из Лондона от 27 сентября 1892 г. В нем обсуждаются злободневные вопросы: что ждет Россию? нужно ли учитывать опыт социальной борьбы в Западной Европе? Кропоткин считает, что в первую очередь нужно "изучать современную русскую жизнь", но обращаться и к новейшим учениям Запада — "этому пластическому материалу, из которого создается будущее общество" [32].

Разумеется, Петр Алексеевич не забыл в 1893 г. поздравить своего приятеля с семидесятилетием, пожелал ему "здоровья и сил, чтобы еще и еще продолжить" полезную работу, которая должна привести к "освобождению людей от всякого гнета религиозного, экономического и политического" [33].

Да, повторим, Лавров был в дружественных отношениях с Петром Кропоткиным, но как различны были их революционные воззрения! Приведем только один пример — оценку Парижской коммуны. Лавров с воодушевлением отмечал, что 18 марта 1871 г. возник "яркий тип государства", который до этого времени считался невозможным, а теперь составит "традицию". Он радовался тому, что "буржуазные партии всех сортов должны с ужасом смотреть на этот опыт неизвестных людей" [34]. Кропоткин же с огорчением писал, что Коммуна 1871 г. "не порвала с государственным преданием", что народ, совершивший революцию, "поддался правительственному предрассудку и опять создал себе правительство" [35].

Продолжая сопоставлять взгляды П.Лаврова и П.Кропоткина, следует рассмотреть учение о взаимной помощи, которое было одним из элементов народнической философии истории, родившейся в результате соединения идей общинного социализма с дарвинизмом и любви к народу.

В русской общественной мысли мы видим два противоположных направления, исходящих из ненависти и любви. Для первого направления ненависть угнетенных к более привилегированному сословию является главной силой революции. Для второго начальным импульсом является любовь к угнетенным. Когда Лавров опубликовал статью "Социализм и борьба за существование", подчеркнув важность фактора взаимной помощи в борьбе за существование, на нее откликнулся Ф.Энгельс: "Не отрицая преимуществ Вашего метода критики, который я назвал бы психологическим, я выбрал бы другой метод. На каждого из нас в большей или меньшей степени влияет интеллектуальная среда, в которой мы преимущественно вращаемся. Для России, где Вы лучше меня знаете свою публику, и для пропагандистского журнала, который апеллирует к «связующему аффекту», к нравственному чувству, Ваш метод, возможно, является наилучшим. Для Германии, где ложная сентиментальность причиняла и продолжает еще причинять такой неслыханный вред, он бы не годился, он был бы неправильно понят, был бы извращен в сентиментальном духе. У нас скорее нужна ненависть, чем любовь, — по крайней мере на ближайшее время, — и прежде всего необходим отказ от последних остатков немецкого идеализма, восстановление материальных фактов в их исторических правах. Поэтому я повел бы атаку (и в свое время, вероятно, сделаю это) на этих буржуазных дарвинистов следующим образом:

Все учение Дарвина о борьбе за существование является просто-напросто перенесением из общества в область живой природы учения Гоббса о bellum omnium contra omnes [война всех пpотив всех (лат.).] и учения буржуазных экономистов о конкуренции, наряду с мальтусовской теорией народонаселения" [36].

Лавров не согласился с точкой зрения Энгельса на дарвинизм вообще и на роль, которую играет идея солидарности в социалистической программе. Об этом он писал в письме Энгельсу от 22 ноября 1875 г.

В "Исторических письмах" науки разделены на феноменологические и морфологические. В морфологии, т.е. в науке распределения организмов, "теория Дарвина, — пишет Лавров, — позволила сделать громадный шаг в этом направлении, и в настоящее время закон классификации организмов представляется как задача вполне научная: понять этот закон — значит свести органические формы на их генетическую связь" [37].

Лавров и Кропоткин во многом одинаково трактовали учение Дарвина. Книга Кропоткина "Взаимная помощь" издавалась во многих странах мира; в Японии она у одних вызывала симпатии, у других — антипатию к кропоткинскому толкованию дарвинизма. Многие биологи, антропологи и фольклористы не считали эту книгу научной. Анархисты же видели в ней идеал преобразования общества. В 1929–1930 годах в Токио издательством "Кейбунся" издавался даже журнал "Взаимная помощь". Известный японский антрополог Минаката Кумагусу, иронически критикуя идею взаимной помощи Кропоткина, писал: "В книге князя Кропоткина «Mutual aid» (1902 г.) описывается, как краб уносит и спасает раненого краба, лишившегося клешни. Прочитав ее, спустя месяц [...] я видел одного полумертвого краба, попавшего на камушек в ручье, образовавшемся от сильного дождя. Решив, что это подходящий случай проверить учение о взаимной помощи, я стал наблюдать, что с ним будет. И вот появился другой краб из расселины в камнях, и понес первого в своих клешнях. Я был тронут фактом, доказывающим взаимную помощь в природе. Но почему они так медленно идут? Я подошел к ним и увидел, как краб вгрызается в брюхо раненого краба". Минаката, таким образом, критикует Кропоткина за субъективизм в наблюдении природы.

Кропоткин и Лавров выдвигали теорию Дарвина в качестве основы исторического развития. Они возражали против использования идей "борьбы за существование" и "естественного отбора" для оправдания капитализма и в противовес выдвигали "взаимную помощь" как важный фактор выживания в той же "борьбе за существование". В 1874 году П.Лавров так обосновывал идею взаимной помощи: "Орудием борьбы за существование общества является солидарность его членов... Существует уже инстинктивная солидарность, взаимная помощь определенного круга особей, и это отрицание борьбы за существование между особями является самым могучим средством для благоденствия их солидарной группы. Среди птиц и млекопитающих аффект связал семью или стаю. Стремление к эгоистическому наслаждению переработалось в самоотвержение за детенышей, за самку, за товарищей, и опять в борьбе за существование семьи или стаи победа обеспечена наибольшею силою аффекта, связующего особи, силою любви, — правда, животной, большею частью преходящей, но тем не менее вызывающей [...] полное отречение от борьбы за существование против тех, к которым особь привязана" [38].

В общем понимании учения дарвинизма Лавров выдвигал фактор "взаимной помощи", который спустя четверть века был развит и углублен Кропоткиным. Однако, в отличие от Кропоткина, у Лаврова подчеркивается важность сознания, определяющего степень развития нравственности. Солидарность, рождаемая инстинктом и чувством, считается низкой стадией, а основанная на разуме — высшей. "Подобно муравьям и пчелам, люди выработали инстинктивную солидарность, как оружие в борьбе за существование общества. Они шли автоматически умирать за племя, за предание отцов, за царей, которых никогда не видели и бытие которых отзывалось на их жизни лишь страданиями, за государство, которое высасывало из них последнюю копейку. И эта инстинктивная солидарность была могучим оружием в борьбе общества" [39].

Расширение обобщающей идеи позволило, по взглядам Лаврова, распространить "прочувствованную солидарность за пределы семьи, личной дружбы, личной страсти, личного знакомства. Любовь к согражданам, к соотечественникам, к соплеменникам, к единоверцам связала государства, нации, расы, церкви, и в новом фазисе борьбы за существование между громадными группами держав, народов, религий победа обусловилась наименьшею борьбой за существование между личностями этих громадных групп, наибольшею энергией взаимной любви и преданности, связующей между собою эти личности" [39]. Лавров, таким образом, выдвигает здесь понятие "взаимной помощи" раньше Кропоткина. В дальнейшем выясняется и разница во взглядах: во-первых, в оценке взаимной помощи граждан в солидарности государственного масштаба, — вопрос, которому Кропоткин уделяет весьма мало внимания. Во-вторых, Лавров не видит нравственности в мире природы, так как этот мир пребывает на стадии бессознательной солидарности, тогда как Кропоткин видит в природе зародыши этики. Несмотря на некоторую разницу, в основе их мировоззрений лежит одно и то же толкование дарвинизма. Однако Кропоткин вовсе не упоминает статью Лаврова по этому вопросу, а ссылается на доклад профессора Московского университета К.Ф.Кесслера, сделанный в декабре 1879 г. "Если я, — пишет Кропоткин, — обращаю особое внимание на доклад Кесслера, так это потому, что он полагает взаимную помощь законом более высокого порядка и значения в процессе эволюции, чем закон борьбы за существование" [40]. По мнению С.Ф.Ударцева, Кропоткин познакомился с докладом проф. Кесслера в 1883 г., после чего начал собирать материалы о взаимной омощи среди животных и людей [41].

Отметим, что отсутствие ссылок на статью Лаврова во "Вперед!" представляется странным, поскольку Кропоткин посещал Лаврова вскоре после полемики вокруг учения Дарвина между Лавровым и Энгельсом. Возможно, что молчание Кропоткина объясняется тем, что он просто не читал указанной статьи Лаврова.

Между тем, летом 1876 г., незадолго до того, как Кропоткин посетил Лаврова, последний опубликовал работу "Государственный элемент в будущем обществе", в которой во многом отрекся от анархизма и во многих важных вопросах перешел на сторону государственников. После того в своих трудах он больше не развивал идею взаимной помощи.

Можно допустить, что Кропоткин не хотел отождествления своей теории с идеями Лаврова. Ведь если признать Лаврова предшественником учения о взаимной помощи, то на основе этого учения следовало бы строить не только анархизма, но и основы государственности лавровской ориентации. Между тем и Лавров, и П.Кропоткин апеллируют скорее к связующему аффекту, т.е. к любви, чем к ненависти. Их общая черта — самобичевание и альтруизм. Они были уверены в том, что если личность нравственна, то тем самым она улучшает и внешний мир. Оба формулируют мысли на основе отказа от своих наследственных привилегий во имя любви к народу. Кропоткин призывает молодежь оставить привычную среду и отправиться в народ, решив таким образом все назревшие вопросы. И Лавров доказывает необходимость преобразования общества с сознанием "неоплатного долга перед народом" и провозглашает "критически мыслящих личностей", борцами за прогресс. Кропоткин рассуждает несколько иначе: отрицает привилегии для избранных и доходит до безмерного возвеличивания русского народа. Если во взгляде на историю у Лаврова важную роль играет критика самого себя, то в основе учения Кропоткина лежит полное самоотрицание. Оба применяют термин "кающиеся дворяне" для выражения такого образа мысли. Однако это покаяние ведет одного к самокритике, а другого — к самоотрицанию.

Несмотря на недовольство народников-"чайковцев", отрицавших необходимость университетского образования (эти идеи содержатся в программе, составленной, как известно, П.А.Кропоткиным, "Должны ли мы заняться рассмотрением идеала будущего строя"), Лавров подчеркивал важность знания и обязательность образования для преобразования России. Он писал: "Вы должны учиться, должны усвоить вопросы, которые вам необходимо встретятся и в проповеди, и в борьбе, и в создании нового строя. Вы имеете средства вооружить таким образом вашу мысль, обогатить ваш ум, приобресть добавочную силу знаний. Народ не имеет этих средств, следовательно, он должен приобрести силу знания в вас; вы обязаны приобрести ее для него [...] знание есть сила, самая действительная из всех революционных сил" [42].

А П.А.Кропоткин заимствует бакунистский взгляд на знание. Он утверждает, что в настоящий момент более не требуется собирать научные истины и открытия. Необходимо распространение уже обретенных истин, использование их в каждодневной жизни, чтобы они не стали роскошью избранных, а наследием всего народа [43].

Если принять во внимание такое различное отношение к знаниям, то нам кажется возможным сравнение позиций Лаврова и Кропоткина с монашеством и юродством. Оба отреклись от мира, где они родились, но один в храме знания, а другой вне всякого существующего храма. Это различие напоминает полемику о лишних людях в эпоху Великой реформы. Лавров принадлежит к поколению отцов, а Кропоткин — к поколению сыновей, считавших сапожников выше лишних людей дворянского сословия. Полемика, таким образом, развернувшаяся в вопросе о знаниях, вскрыла отношение к одной из важных проблем революции.

В Японии в 1920–1930-е годы под влиянием идей Кропоткина появились даже поэты-анархисты [44]. Лавров же не имел в Японии практически никакого влияния. Очевидно, идея прогресса Лаврова, в которой подчеркивалась важность знания, была слишком тривиальной, просто-таки совпадала с основами программы народного образования японского правительства. Оттого-то и она и не привлекла особенного внимания японских диссидентов.

Кропоткин тяготеет к народопоклонству. В этом обожании народа он видит ключ для исправления зла в государстве, т.е. уничтожения бюрократического чиновничьего мира и царского режима. И Кропоткин, и Лавров верили в то, что спасет Россию от царского государства тот общинный социализм, который доказывается исторической необходимостью "взаимной помощи", выведенной из учения дарвинизма. Использовав ее, мы можем доказать солидарность людей на любой стадии общественной организации — государственной и национальной.

А теперь возвратимся к судьбе старшего брата.

Несправедливость восторжествовала — начались суровые годы ссылки. В мае 1875 года А.А.Кропоткин был выслан в Минусинск, где находился до 1882 г., потом срок продлили еще на пять лет, а местом ссылки назначили Томск.

В Минусинске Александр Алексеевич занимался музейным делом, основанием библиотеки и метеорологической обсерватории, иногда публиковал кое-что в "Сибирской газете", но очень переживал, что не может заняться подлинной наукой. Казалось, что в Томске будет легче, но нет — проявленная к ссыльному несправедливость продолжала возмущать. О своих переживаниях в Томске Александр Алексеевич поделился в письме к сестре Елизавете Алексеевне Кравченко. 26 октября 1882 г. он писал, что у него нет средств к жизни — в городе нельзя найти заработок, нет близких знакомых, вечером опасно выходить из дому, так как кругом разбой и убийства. А что в дальнейшем? В 1886 г. кончается срок ссылки "и начинай новую карьеру в 45 лет от роду! Под корень подкосило это подлое правительство всю мою жизнь. И, вдобавок, за что? Единственно за то, что я мысленно не одобряю действия правительства. Добро бы еще в организацию какую вступил. Нет — просто за образ мыслей и за то, что я брат своего брата" [45].

Угнетало А.А.Кропоткина и другое — не во всем сложились его отношения с товарищами по ссылке. Ему казалось (трудно сказать, во всем ли он был прав), что за его умонастроениями следит ссыльный Феликс Волховский — "умный, дельный, очень даровитый вожак своих единомышленников". Кропоткин же не мог разделять взгляд революционного фанатика. "Мне нужны, — говорил Коршу Александр Алексеевич, — просто люди, образованные, свободомыслящие" [46]. Однажды в кружке ссыльных завязался спор — возможна ли конституция в России. Кропоткин высказал мнение: "при полной безграмотности мужика, дикости и политической невежественности буржуазии и крайней незначительности интеллигентного элемента" радикальное конституционное государство невозможно. Единственный реальный выход — совещательный Земский собор. Этот взгляд товарища был признан еретическим, а Волховский прямо заявил: "так рассуждать политическому ссыльному неприлично" [47].

Конечно, ссылка — не самое лучшее место для занятий наукой, особенно астрономией; не было обсерватории, с трудом доходила нужная литература. И все же Александр Алексеевич стремился не отстать в своих исследованиях от развития мировой науки. Владея основными европейскими языками, он был в курсе того, что делалось в интересующей его области знаний за рубежом. По свидетельству американского путешественника Джорджа Кеннана, навестившего в Томске А.А.Кропоткина, у него была хорошая рабочая библиотека (200–300 томов), в которой было около пятидесяти американских книг. Во французских и немецких периодических изданиях было опубликовано несколько статей А.А.Кропоткина по астрономии [48]. А.Ульянов, отбывавший ссылку вместе с Александром Алексеевичем, писал в своих воспоминаниях, что труды ссыльного русского ученого печатались в иностранных научных журналах, на них обратили внимание "ученые специалисты всего мира", выражавшие удивление, что "благодаря заботливости русской администрации, молодой ученый лишен необходимой обстановки для производства астрономических наблюдений и все выводы сделал чисто математическим путем". Мемуарист свидетельствовал далее, что Кропоткин "получал от европейских ученых их труды, а книжные фирмы присылали ему на отзывы свои издания" [49].

Скупые вести доходили до Лаврова о своем друге. В марте 1881 года было получено письмо Петра Кропоткина из Женевы: "От брата очень давно не имею известий, но жду со дня на день. Месяца три тому назад он был совсем здоров, но скучал, конечно" [50]. Другая весть: в июле 1885 г. Лавров из письма жены П.А.Кропоткина Софьи Григорьевны узнал, что Александр Алексеевич тяготится томской жизнью, часто хворает, нуждается в деньгах, очень постарел, но "стремится продолжать ученые работы и мучается тем, что нет возможности следить" за новыми научными публикациями [51].

Наступил 1886 год. Лавров помнил, что кончается срок ссылки сибирского узника. Запросил об этом Петра Алексеевича. Тот ничего определенного ответить не мог. "Если, — писал он, — его жена и дети приедут летом, пользуясь пароходом в России, значит, есть большая надежда, что его выпустят в сентябре" [52].

Но вот из Сибири в Париж прибыл И.И.Попов, сразу навестивший Лаврова. Начались расспросы о жизни в Томске Александра Алексеевича, о его дальнейшей судьбе. Лавров в свою очередь читал собеседнику письма А.А.Кропоткина, касающиеся вопросов философии. И.И.Попов вынес впечатление, что Лавров "очень ценил Александра Алексеевича, ставил его как ученого философа выше брата" [53].

...9 сентября 1886 года кончался срок ссылки. Возникали волнующие вопросы. Как жить дальше? Где жить и как найти средства для существования? Своими думами Александр Алексеевич поделился со ссыльным А.Ульяновым: "Боюсь, не справлюсь со своими силами. Мне уже 45 лет и я весь изломан. Как тут начинать новую жизнь? Придется работать только для хлеба, а науку забросить, я не могу с этим примириться" [54]. Между тем нужно было организовать заблаговременный отъезд семьи. 29 января 1886 г. в письме к брату он сообщал, что отправит жену и детей до осени, т.к. зима могла задержать отъезд.

После долгих раздумий Александр Алексеевич решил, что, может быть, за рубежом он сможет как-то устроить свою судьбу. О своем плане написал в Швейцарию знакомому ученому Элизе Реклю. Последний, казалось, отнесся к этому благоприятно, ответив 26 мая 1886 г. из Кларана в Томск: "Несомненно, что ели кто заслуживает быть счастливым, то это, конечно, Вы" [55]. Но ссыльному хотелось знать более конкретно — где за границей можно устроиться на работу. Об этом он и написал брату (письмо было передано Дж.Кеннаном). Тот переговорил с Реклю, который 7 июля отправил подробное письмо А.Кропоткину. В нем сообщалось, что возможно "получить место в немецкой типографии недалеко от Базеля", но по мнению Петра Алексеевича, все же в Швейцарии, Лондоне или Париже "устроиться затруднительно", что вначале лучше попытаться поискать место в России [56]. Это был очередной удар по планам измученного ссыльного. 16 июля он писал жене: "Я получил сегодня письмо от Э.Реклю самое неутешительное" [57]. Но и за "неутешительное" письмо он поблагодарил и добавил: "доставит ли мне удовольствие животная жизнь в стране рабов и всеобщей спячки" [58].

После отъезда жены с детьми духовное одиночество, тревога, неопределенность дальнейшего все больше одолевали ссыльного. Александр Алексеевич отправляет жене телеграмму за телеграммой, письмо за письмом. В них — крик души вдруг опустошенного человека. 14 июня: "Тоска гнетет". А прошел только день после отъезда родных. А вот письмо от 18 июня: "Я сравниваю себя с птицею, отставшей от своей стаи. Не нахожу я себе места, ничем заняться толком не могу. И как будто два человека во мне; один я замер; другой механически действует и мыслит" [59]. Через две недели после отъезда семьи Кропоткин пишет жене, что он немного свыкся с новым положением, но все-таки "скука томит". Его гнетет и то, что за последние шесть лет ослабли его теоретические воззрения в области физики и механики: "О чем бы я не писал — мировом пространстве, об эфире, о выводах из спектрального анализа — везде я чувствую, что мысль принимает не удовлетворяющие меня выражения" [60].

Все это усугубляло душевное состояние ссыльного. Наступила тяжелая депрессия. Теперь уже о науке вообще речь не идет. 8 июля он пишет: "Ты и дети — вот вся моя жизнь" [61]. Эти тревожные вести доходят до Веры Себастьяновны. По приезде в Волчанск, 9 июля она пишет мужу: "Бога ради, не тревожься напрасно, береги себя хоть для детей" [62]. Письмо это он получить не успел, но получил телеграмму. И вот последнее его письмо от 17 июля. Оно полно недовольства, раздражения и гнева. "Твоя, сегодня мною полученная, телеграмма из Волчанска, от 16 июля — просто возмутила меня, не говоря уже о нелепости выпалить телеграммой через целых семь дней по приезде, и интересно было бы знать, что ты так долго делала в Москве? От чего в несколько дней там пребывания не нашла времени написать мне? Чем это могла бы ты так занята?" [63]

Прошла неделя после столь негодующего письма. Неделя, закончившаяся трагедией. Об этом 27 июля 1886 г. сообщила "Сибирская газета" в разделе городских известий. "25 июля около 9 часов вечера покончил с собой выстрелом из револьвера Александр Алексеевич Кропоткин. Откладывая более обстоятельный некролог об этом выдающемся человеке и ученом до следующего номера, передадим подробности обстановки печального события [...] Довольно богатый помещик, князь за время пребывания в Сибири прожил все свое имение, так что ко дню его смерти наличность его капитала не достигла и 300 р. В 45 лет он должен был в первый раз в жизни задуматься, как ему жить и чем содержать семью [...] Сегодня будут похороны князя". Вот и все. Обещанный "более обстоятельный некролог" в газете так и не появился — не те были времена.

Примечания

1. Письмо П.Кропоткина П.Витязеву от 7 июля 1919 г. // Вестник литературы. 1921. № 4/5 (28/29). C.14.

2. П. и А. Кропоткины. Переписка. М.; Л.: Academia, 1932. Т.1. C.80.

3. Там же. C.84. Письмо от 19 апреля 1858 г.

4. Там же. C.96.

5. Там же. C.213.

6. Там же. C.174.

7. Кропоткин П.А. Записки революционера. М.: Мысль, 1966. C.312.

8. Цит. по: Лавров П.Л. Собрание сочинений. Пг., 1917. Сер.I, вып. II: Статьи по философии. C.10.

9. П. и А. Кропоткины. Переписка. Т.1. C.195.

10. Там же. C.209.

11. Там же. C.211.

12. ГАРФ, ф.1129, оп.3, ед.хр.657, л.1.

13. Там же, л.2–3.

14. Там же, л.4.

15. РО РГБ, ф.410, карт.10, ед.хр.27, л.80.

16. Там же, карт.12, ед. хр.29а, л.20, 34.

17. Там же, л.59. Письмо к жене от 14/2 августа 1873 г.

18. Лавров П.Л. Народники-пропагандисты. Л., 1925. C.38–39.

19. ГАРФ, ф.1762, оп.4, ед.хр.244, л.35. Письмо А.А. Кропоткина П.Л.Лаврову от 16 апреля 1874 г.

20. Лавров. Годы эмиграции. Архивные материалы в двух томах. Отобрал, снабдил примечаниями и вступительным очерком Б.Сапир. Dordrecht, 1970. Т.1. C.129.

21. Вперед! 1874. Т. III. C.155.

22. ГАРФ, ф.1762, оп.4, ед. хр.244, л.88.

23. Там же, л.91.

24. Там же, л.58.

25. ГАРФ, ф.1129, оп.3, ед.хр.657, л.13.

26. Там же, л.18. О спорах вокруг этой программы см.: Старостин Е.В. Александр Кропоткин и его "Программа революционной пропаганды" // История СССР. 1972. № 1. C.134–138.

27. ГАРФ, ф.1129, оп.3, ед.хр.657, л.5.

28. Там же, л.7.

29. Там же, л.14.

30. Лавров. Годы эмиграции. Dordrecht, 1970. Т.1. C.247–248.

31. Там же. C.294. Письмо Лаврова Г.А.Лопатину. июнь 1875 г.

32. ГАРФ, ф.1762, оп.4, ед.хр.245, л.148–149.

33. Там же, л.155.

34. Лавров П.Л. Парижская Коммуна 1871 г. Л.; М., 1925. C.133.

35. Кропоткин П.А. Речи бунтовщика. Пг.; М., 1921. C.125, 133.

36. К.Маркс, Ф.Энгельс и революционная Россия. М., 1967. C.321.

37. Лавров П.Л. Философия и социология. Избранные произведения. М., 1965. Т.2. C.36.

38. Вперед! 1875. № 17, 1/13 сент.

39. Там же.

40. Kropotkin P. Mutual aid. A factor of evolution. London, 1911. P. 11.

41. Ударцев С.Ф. Кропоткин. М.: Юридич. лит-ра, 1989. C.32.

42. Лавров П.Л. Избранные сочинения на социально-политические темы. М., 1934. Т.2. C.88.

43. Kropotkin P. Appeal to the young // The essential Kropotkin. Ed. by E.Capouya and K.Tompkins. The Macmillan Press, 1976. P.13.

44. Акияма Киеси. Генеалогия одного анархизма: поэты-анархисты в эпоху Тайсе и Сева. Токио: Ару анакизуму но кайфу, 1973 (на яп. яз.).

45. ГАРФ, ф.1129, оп.3, ед.хр.660, л.2-3.

46. Там же, ед.хр.659, л.2–3. Копия отрывка из статьи Корша "8 лет в Сибири", напечатанной в журнале "Исторический вестник", 1910, т 6.

47. Там же.

48. См.: Кеннан Дж. Сибирь и ссылка. СПб., 1906. Т.1. C.244–245.

49. Ульянов А. Безвременно погибший. Из воспоминаний современника // Кинематограф. 1910. № 12 C.7–8.

50. ГАРФ, ф.1129, оп.3, ед.хр.245, л.4.

51. Там же, ед.хр.246, л.21.

52. Там же, ед.хр.245, л.58об.

53. Попов И.И. Минувшее и пережитое. Сибирь и эмиграция. Л., 1924. C.158–159.

54. Ульянов А. Указ. соч. C.9.

55. РО РГБ, ф.410, карт.10, ед.хр.28, л.6.

56. Там же, л.2–5. Подробнее см.: Пирумова Н.М. Петр Алексеевич Кропоткин. М., 1972. C.154–155.

57. РО РГБ, ф.410, карт.10, ед.хр.28, л.95.

58. Гапочко Л.В., Старостин Е.В. Архив П.А. и А.А.Кропоткиных // Записки Отдела рукописей ГБЛ им. В.И.Ленина. М., 1973. Вып.34. C.60.

59. РО РГБ, ф.410, карт.10, ед.хр.27, л. 124.

60. Там же, л.125–126.

61. Там же, ед.хр.29б, л.89.

62. Гапочко Л.В., Старостин Е.В. Указ. соч. C.64.

63. РО РГБ, ф.410, карт. 12, ед.хр. 29б, л. 99.