"РЕВОЛЮЦИЯ НЕ ЗАКОНЧИЛАСЬ, БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ!"
Ноэль Паркер
Концепт «революция» в современном политическом дискурсе /
Подобно многим, чьи мнения представлены в этом сборнике, я скептически отношусь к глобализации. Нельзя сказать, что я верю в то, что данное понятие ничего не означает. По моему мнению, этот термин служит для маскировки действительности политической риторикой 3. Данный факт свидетельствует в пользу того, что это понятие может быть равным образом использовано для анализа тенденций в различные периоды истории 4. Вследствие этого существуют веские основания для подхода к «глобализации» как новому выражению того, что уже имело место в прошлом, но сейчас происходит более интенсивно, поскольку соединяется с обновленным значением и риторической силой этого осо-
-------------------------
1 От греч. parallaxis — отклонение; видимое изменение положения объекта вследствие перемещения наблюдателя. Изначально термин использовался в астрономии для обозначения видимого перемещения светил на небесной сфере, обусловленного перемещением наблюдателя в пространстве вследствие вращения Земли, обращения Земли вокруг Солнца и движения Солнечной системы в Галактике. — Прим. пер.
2 Перевод сделан по: Parker, N. Parallaxe: Revolutions and 'Revolution in a Globlized Imaginary / / The Future of Revolutions. Rethinking Radical Change in the Age of Globalization / Ed. J. Foran.London
3 Ср.: Hirst, P., Thompson, G. Globalization in Question: The International Economy and the Possibilities of Governance.Cambridge , 2000; Rosenberg London
4 См.: Denemark R., Friedman J., Gills В., Modelski G. World System History.The Social Science of Long-Term Change.London Cambridge , 1999; Holsti
K. Polyarchy in nineteenth-century Europe / /
Rosenau J., Czempiel E.-O. (eds) Governing without Governance: Order and Change
in World Politics. Cambridge,
1992. P. 30-57.
бенного исторического периода на уровне международных отношений 1. Тем не менее, начиная с 1990-х, новые факты, наблюдаемые в реальности, создали как мощную волну, так и новое значение глобализации, что породило противоречия «глобализации» и «значения» революции.
Понятие революции значимо для двух групп: тех, кто пытается понять революции в качестве пространства (site) человеческого действия, и тех, кто вовлечен или мог бы быть вовлечен (в качестве защитников или противников) в вызовы революции. Вовлеченные в этот процесс лица действуют исходя из идей, которыми они владеют относительно ранних революций и «революции как таковой». Таким образом, я считаю своей задачей рассмотреть то, что может означать революция в ситуации, когда глобальный контекст приобретает новое значение. Что же в таком случае означает революция? Этот факт значительно усиливает значение мирового/глобального/всемирного контекста как арены, на которой открывается, объясняется и интерпретируется то, что происходит в нашем мире. Это то, что Мартин Элброу 2 и другие подразумевают под понятиями «глобальность» (globality) и «глобализм». И явным quid pro quo 3всего того, что необходимо для привнесения обновленной значимости (prominence) в то, что всегда было проблемой, — факт того, что власть, концентрировавшаяся в рамках национальной государственности, не делает неизбежным ни ее как таковую, ни ее в статусе высшего авторитета, — несмотря на то, что государственность является стимулирующим фактором для определенных структур власти в некоторые периоды истории и некоторых пространствах, нежели в отношении других.
Даже несмотря на то, что нарратив глобализации разрушает преемственность моделей революции, всемирное объяснение ранней истории человечества может обойти ограничения преимущественно государственноориентированных подходов, направленных на объяснение революции и истории, например, подхода Скочпол. Для мир-системной теории распространение западной модели государственности всегда было функцией чего-то большего, чем государств самих по себе: то есть, требований глобализирующегося рынка. Вот почему мир-системная теория предлагает возможность концептуализировать новую ситуацию, в которой государство больше не является реальным (plausible) центром силы в каждом конкретном «национальном» обществе 6.
--------------------------------
1 Движения, целью которых является национальное самоопределение через отделение от государств, з рамках которых они существуют. — Прим. пер.
2 Bartkus V. The Dynamic of Secession.Cambridge London
3 Здесь и далее для удобства данное понятие будет взято в кавычки. — Прим. пер.
4 Rabasa J. Of Zapatismo: reflections on the folkloric and the impossible in a subaltern insurrection // Lowe L., Lloyd D. (eds) The Politics of Culture in the Shadow of Capital. London: 1997. P. 399-431.
5 Факт того, что в одно и то же время они направлялись желанием национальной государственности и восхищением от последней западной модели значительно ограниченной государственности отразил в отношении центрально-европейских революции конца 1980-х — начала 1990-х гг. особые проблемы при оценке государства и революции в терминах предыдущей истории — смотри, например, спорное суждение в финальной главе Тилли. См: Tilly С. European Revolutions, 1492-1992.Oxford
6 См.: Arrighi G. The Long Twentieth Century. London, 1994. В этой работе Арриги обсуждает вероятность этого внутри мир-системной теории. Следуя его логике, можно предположить, что в ситуации, когда государственность была установлена в значительной степени в целях рынка, существующее давление на правительство гораздо интенсивнее, чем это можно было бы ожидать. Ср.: Wallerstein I. Globalization or the Age of Transition? A Long Term View of the Trajectory of the World System / / International Sociology. Vol. 15, №2. 2000. P. 262 и след. стр.
Соответственно, для мир-системной теории оппозиционные движения были способны на протяжении долгого времени действовать «антисистемно»: то есть, относительно мировой системы как целого, большего и стоящего выше отдельного государства. В условиях глобализации эта возможность обретает новую силу. Два уже проанализированных случая — движение 1968 года 1 и восстание сапатистов в Чиапасе в 1994 году 2. Особенность времени и места начала каждого из них оказали воздействие, которое, в значительной степени, не было обусловлено непосредственными силами, задействованными в этих событиях. 1968 год — попытка делегитимировать весь послевоенный принцип развития Запада; 1994 год — попытка дестабилизировать международные валютные рынки в момент триумфального создания НАФТА. Если коротко, то поскольку государства не являются, во всяком случае, в такой мере, наивысшей инстанцией формирования принципов международного распределения власти, то революциям нет нужды переформировывать государства, для воздействия на общемировом уровне.
Я предполагаю, что три элемента, присутствующие в раннем революционном нарративе, могут рассчитывать на сохранение в рамках новой глобализации: перспектива/угроза изменения; вера, что вызов может быть брошен тому или другому обладателю власти; соответствующие ожидания в отношении способности со стороны той или другой группы людей перестроить общество ради достижения общего блага. Последние два из них требуют пристального внимания. Цель вызова и соответствующий агент, который способен осуществить какое-либо изменение, в настоящее время неясны. Первое — то есть, существующее до сих пор государство — на протяжении долгого времени было наиболее простым из этих двух. Действительно, не будет преувеличением сказать, что второе часто было производным первого — то есть, составляющие нацию люди могли быть определены как носители вызова в связи с тем, что они вначале были объектом унифицирующей власти данных государственных институтов. Интернационалистская идея, принадлежавшая определенному классу, который был агентом вызова и изменения, всегда была гораздо менее основательно укоренена в социально-политической организации, нежели идея того, что нация, управляемая данным государством, являлась этим агентом. Таким образом две идеи были успешно совмещены. Ключевая проблема — это будущая формация групп противодействия. Нам необходимо вновь обратиться к процессам, которые определяют группу, и поразмыслить над тем, как эта самоидентификация может существовать в условиях глобализации.
Фактически, политики левого спектра пытались осмыслить эту проблему до наступления эпохи глобализации. Уже Новые левые пересмотрели базис революционной политики, как только централизованная Коммунистическая партия СССР потеряла авторитет. Популярные доктрины (easy formulas) соответствующего экономического класса, революционный потенциал и лояльность в отношении централизованного революционного движения в СССР в значительной степени были пересмотрены экс-членами партии и диссидентами внутри страны. Все это послужило, с одной стороны, началом множества дискуссий по поводу переопределения понятий класса, эксплуатации и т. п.1, с другой стороны, переросло в дебаты о том, как политика связана с членами данного класса.2 Эти тенденции наиболее скрупулезно были рассмотрены Эрнесто Лаклау (Ernesto Laclau) и Шанталь Муффе (Chantal Mouffe) — в «постмарксистской» «Гегемонии и социалистической стратегии»3 они пытались описать левую политику, проводимую левыми, без обращения к понятию класс в качестве исходного допущения.
Принимая во внимание новые типы революций в Южной Африке, на Ближнем Востоке и в Южной Америке, Лаклау продолжал утверждать, что вся современная политика может быть проанализирована via 4 дискурс, который конструируют оппозиционные союзы 5. Поскольку глобализация везде делает государства внешне более слабыми, оппозиционная риторика популизма, типичная для государств третьего мира, соответственно, определяет современные возможности политического противостояния. Законы обозначения и описания
--------------------------
1 См.: Althusser L. For Marx, trans. В. Brewster.London ,
1969; Poulantzas N. State London Reading
2 Этот интеллектуальный ход, который символизирует интерес к Грамши, чья концепция «гегемонии», созданная для объяснения массовой поддержки итальянского фашизма, служит способом объяснения проблемы того, как политическая ситуация могла бы различным образом относиться к представителям классов.
3 Laclau Е., Mouffe С. Hegemony and Socialist Strategy: Towards a Radical Democratic Politics.London
4 Через (лат.). — Прим. пер.
5 См.: Laclau Е. (ed.) The Making of Political Identities. London 1994 ? Laclau E. The Populist Reason. London, 2002.
либо принадлежность к лояльной или враждебной группе являются в настоящее время действительно гораздо большим, нежели просто тем, что неизменно принадлежит коллективной идентичности, ее намерению и способности к действию. В «четвертом поколении» исследований революции 1 было верно замечено, что повторяющиеся описания прошлого или мистические акты сопротивления принимаются как выражение общей идентичности тех, кто борется. Сходный процесс превращения в миф недавних действий сплачивает вместе часть движений за глобализацию снизу 2. Исходя из этой имплицитной логики, и в той мере, в какой обозначение обеспечивает идентичность, обозначение группы сопротивления может превратиться в абсурд. Так, оценки движения сапатистов обращают внимание на две вещи: дальновидность их политики и отчетливую «абсурдность» требований, установленных анонимными образованными представителями, говорившими от лица этноса, вовлеченного в бесконечную борьбу.
Кроме того, процедуры обозначения, как напоминает нам Пер Are Брандт (Per Aage Brandt)3, отличны от каузальных систем, используемых для интерпретации мира. Из этого следует, что, несмотря на способность лингвистических актов иметь фундаментальный характер в процессе конституирования групп, они не могут функционировать сами по себе. Какие каузальные категории допускают акты обозначения, которые соотносят соперничающие группы с реальным миром? Любая из структур может быть приписана реальному миру, в центре которого она сама должна быть расположена. В связи с этим, как утверждает Брандт, «тождественность и различие» с некоторыми другими является «абсолютным и безусловным» (фактом — прим.); также существует «непрерывно продолжающаяся битва соперничающих моделей», для которых
------------------------
1 В рамках которых, согласно Голдстоуну, поиск структурных факторов перерос з стремление соединить лидерство, идеологию и процессы идентификации — Голдстоун сам, кажется, склонен понимать свой структурный пирог и употребить его — посредством направления своего анализа на деятельность, которую избегает государство с тем, чтобы эти противостоящие группы не смогли бы создать собственные идентичности.
2 McKay G. Senseless Acts of Beauty: Cultures of Resistance.London
3 В короткой статье от1995 г . о европейских
идентичностях и езропейской интеграции датский семиотик резюмирует множество
психологических обоснований способа, с помощью которого люди соотносят значения
и идентичности с действительным миром. Групповые идентичности, утверждает он,
формируются и поддерживаются через лингвистические акты референции людей.
Подобные акты относятся к идентичности, именующей поддерживаемые
интенциональности, без которых не возможна ни одна политическая организация и,
я добавлю, ни один законченный революционный нарратив.
отдельный пример принадлежит определенным универсальным описаниям 1. В итоге, обозначение/самоидентификация группы, революционной или любой другой, требует четко определенной модели мира, в которой может быть построено различие между «мы» и «они».
Кроме того, в глобальном представлении ментальная конструкция (plotting) различия заострила сложность подобной дистинкции, поскольку глобальная коммуникация и манифестация эффективности глобальных воздействий обозначает то, как выразился Роланд Робертсон, что «мир как целое в значительной степени "организовался" вокруг группы подвижных дефиниций глобального контекста»2. Прямые и часто подавляющие следствия нелиберальной глобализации, которые я рассмотрел ранее, наталкиваются на идентичности 3. Идентичности же значимы для их носителей 4. Ностальгия по родине, которой они никогда не знали, передается современным городским жителям 5. Наряду с процессом экономической глобализации, мы можем наблюдать модели себя и других, внедряющиеся стремительнее, широкомасштабнее и глубже, чем прежде 6. Хотя, без сомнения, это новый феномен 7, тем не менее, у противодействующих групп существует возможность определять самих себя либо через самоассимиляцию (self-assimilation), либо через самосопоставление (self-juxtaposition) с другими.
---------------------------
1 Brandt P. Ethnic Passions: Considerations on a Fundamental Problem of Humanity and the Humanities / / Serensen N. (ed.) European Identities: Cultural Diversity and Integration inEurope since
1700. Odense
2 Robertson R. Social Theory, Cultural Relativity and the Problem of Global-ity // A. D. King (ed.) Culture, Globalizati on and the World-System. London, 1991. P. 89.
3 В доведенных до нищеты странах третьего мира, например, происходит переотройка возможных альтернатиз конкретной идентичности, которые изначально были сообщены им в период постколониальной модернизации. См.: Mmembe A., Roitman J. Figures of the Subject in Times of Crisis / / Yaeger P. (ed.) The Geography of Identity.Ann
Arbor
4 Mathews G. Global Culture / / Mathews G. Individual Identity: Searching for Home in the Cultural Supermarket.London
5 Aopiah K. A. In My Father's House:Africa in
the Philosophy of Culture. N.-Y., 1992.
6 См.: замечание Джонатана Фридмана a: Friedman J. Cultural Identity and Global Process. London, 1994. P. 171. По поводу нынешнего «пространства идентичности» как «динамического оператора между экономическими и культурными процессами», который соответствующим образом инкорпорируется в глобализацию посредством моделирования реальности, в которой «мы» и «они» могут быть наззаны и оспорены. «Жизнеспособность определенных автохтонных движений, — пишет он, — является измеримой со степенью, в которой азтохтонное население решает сохранить или заменить» собственных авантюрных «представителей» на мировой арене. См.: Friedman J. Indigenes, Cosmopolitans and the Discreet Charm of the Bourgeoisie / / Grasnser for Globalisering.Copenhagen
7 См.: Said E. Culture and Imperialism.London Oxford
Данный процесс необязательно однонаправленный и пассивный, поскольку обоюдное проникновение идей локального и глобального определяет и тех, и других — факт, зафиксированный в концепции «глокализации» Робертсона 1. Но из этого должно следовать, что «пространство идентичности», которое предполагаемая группа противодействия может заполнить в рамках своей «дефиниции глобального контекста», и то, как она в данном случае соотносит себя с одной или несколькими совокупностями «других», сложно определить. Следовательно, можем ли мы классифицировать возможности самоидентификации групп противодействия, когда вследствие условий глобализации национально-территориальные образования поставлены под вопрос? Я предполагаю, что мы можем экстраполировать категории самоидентификации из сосредоточенных не на государстве форм противостояния, относящихся к более раннему периоду. В этом отношении данные категории, которые не являются взаимно исключающими 2, обеспечивают стратегии создания глобального пространства и идентичности для группы противодействия.
Глобализация, фактически, является условием параллакса: этот процесс, действительно, проявляется по-разному в различных местах. В итоге, мы вынуждены реимпортировать различные характеристики интенсивности процесса глобализации в вышеуказанное значение пространства идентичности групп противостояния. Соответственно, дальнейшее изменение параллакса таково: степень, в которой противостоящим группам необходимо следовать альтернативным идентичностям, а не тем, которые ориентированы на захват государства, зависит от способности к сохранению более древних типов государственности в их географически дифференцированном представлении. В двух словах, мы вынуждены разграничивать новые версии противостояния, появления которых можно ожидать в частях мира, различным образом подвергшихся глобализации.
Очень схематично мы можем классифицировать разные случаи и ожидания в отношении государственности: районы слабых государств, обнаруживаемых в третьем мире, где государственность проявилась в качестве никогда не реализованного образца; районы в первом и втором мире, где степень участия государств в жизни общества сужается, где современная государственность проявляется как нечто реализованное в прошлом, но переживающее сейчас упадок под давлением глобализации; и районы сильной государственности, где государство столь значительно или столь сильно, что полновластное функционирование государственной власти, кажется, вообще не может быть оспорено. Более пристальный взгляд на конкретные примеры показывает, что эта трехчастная классификация является, на самом деле, шкалой, в рамках которой
----------------------------
1 От метонимия (греч . metonymia, букв. — переименование), троп, — стилистический перекос названия — замена одного слова другим, находящегося с первым з отношении «ассоциации по смежности», то есть в отношении общее — частное, процесс — результат и др. Напр. «власть пала» вместо «руководство сложило с себя свои полномочия». — Прим. пер.
2 Rabasa J. Of Zapatismo: Reflections on the Folkloric and the Impossible in a Subaltern Insurrection / / Lowe L., Lloyd D. (ecis) The Politics of Culture in the Shadow of Capital. N. C, London. 1997. P. 404.
постглобализационное противостояние может изменяться. Последняя категория (государств — прим.) включает в себя особую группу: США, чья концентрация силы и статуса в рамках межгосударственной системы позволяет им продолжать существовать с полным чувством собственного достоинства в качестве государственности, идентифицируемой с универсальными правом как таковым; и Китай, чей размер и стратегическая нерешительность в отношении выхода на мировую арену подобна потухшему вулкану, который сопротивляется леднику глобализации, уже покрывшему других. В частности, позиция США, как мы увидим позже, создает достаточно парадоксальное условие для глобального революционного протеста.
Существующая слабость ранее «гиперактивных» государств, особенно в Латинской Америке, достаточно хорошо показана в других разделах данного сборника. Еще более репрезентативные примеры для иллюстрации первой обозначенной мною категории могут быть обнаружены в Африке, где политические режимы, отдалившиеся от европейской модели государственности, уже давно потерпели поражение, и где была принята и модифицирована практически неосуществимая западная модель модернизации, проводимой государством 1. Революции конца XX в., в данном случае, не предполагают ни существование государства, которым можно было бы завладеть, ни собственными связанными между собой наррати-вами, чтобы перенаправить их 2, так что в итоге противодействие может иметь устойчивую тенденцию к приобретению защитного, ищущего в прошлом этнических различий, характера 3.
----------------------------
1 См.: Chaliand G. Revolution in the Third World: Myths and Prospects. Hassocks, 1977.; Chaliand G. Historical precedents // Schutz S., Slater R. O. (eds) Revolution and Political Change in theThird World .
Boulder Third World :
From Colonisation to Decolonisation 1500-1998. London Berkeley
2 См.: Mmembe A., Roitman J. Figures of the Subject in Times of Crisis // Yaeger P. (ed.) The Geography of Identity.Ann
Arbor
3Cm.: Scherrer C. Central Africa: Conflict Impact Assessment and Policy Options. COPRI Working Paper 25. Copenhagen, 1997
Это означает, что уровень, относительно которого государственность кажется отсутствующей в «районах слабых государств», изменяется и, следовательно, таким же образом создает предпосылки для обращения к тем пространствам идентичности, которые в своем противостоянии фокусируются не на государстве. Латинская Америка имеет долгую, возможно, незавершенную историю государственного развития 1, которое эволюционировало совместно с прочно установившимися крестьянскими обществами, способными объединиться вокруг этнических групп, размеры которых могут колебаться в рамках национальных идентичностей 2. Латиноамериканские государства также находятся под жестким «глобализирующим» давлением США и стран Севера. В такой ситуации при прочих равных условиях можно ожидать, что как этническое пространство, так и пространство национального государства могло бы выжить в этих зонах глобализации. В общем, с моей точки зрения, идентичности в группах сопротивления в данном случае будут часто являться результирующим эффектом воздействия глобализации в ее попытке ослабить государственность, которая встречает противодействие со стороны социальных идентичностей того или иного типа, не имеющего своим основанием государство. Первый тип, соответственно, обнаруживает доказательства жизнеспособности национальной и этнической идентичности безотносительно к слабости государства в таких странах, как Куба и Мексика 3. Как в Перу, так и в Мексике этнические крестьянские революционные движения сохранили свое существование в рамках баланса отношений с государством, что может предвещать долгосрочное противостояние в рамках «особого» революционного нарратива. В другой части мира постреволюционное вьетнамское государство было вынуждено пойти на уменьшение собственного масштаба 4, но оказалось жизнеспособным, использовав социальное единство снизу в качестве способа управления, совместимого с уменьшенным масштабом государства 5.
--------------------------------
1 См.: Castaceda J. Utopia Unarmed: The Latin American Left After the Cold War.New York
2 Churchill J. Mayan Rebellion? Guatemala and Chiapas / / Small Wars and Insurgencies. Vol. 6, № 3. 1995. P. 357-374; Cleaver H. The Chiapas Uprising // Studies in Political Economy. № 44. 1994. P. 141-157.
3 См.: McCaughan E. J. Reinventing Revolution: The Renovation of the Left Discourse in Cuba and Mexico. Boulder, 1997.
4 См.: Abuza Z. International relations theory and Vietnam / / Contemporary Southeast Asia. Vol. 17, № 4. 1996. P. 406-419.
0 См.: Liljestrom R„ Lindskog E., Van Ang N., Xuan Tinh V. Profit and Poverty in Rural Vietnam: Winners and Losers of a Dismantled Revolution Richmond, 1998.
Ближний Восток включает в себя множество государств, находящихся на границе между слабыми государствами и теми, чье влияние сокращается. Турция — усиленная выдающейся историей своего собственного правительственного режима и выкристаллизовавшаяся в период военных режимов, которые реализовали европейские республиканские идеи государственности того времени и которые были поддержаны посредством помощи со стороны США в период холодной войны, - выдержала (ко времени написания статьи в конце 2001 года) давление, направленное на сокращение влияния (государства — прим.); с другой стороны, в случае восстания курдов, это означает появление этнической идентичности с претензиями на создание альтернативного и трансцендентного границам национализма 1. Ближний Восток, включая Турцию, демонстрирует в современном мире стойкое противостояние религиозной идентичности — исламскому фундаментализму. Хотя он (фундаментализм — прим.), так или иначе, аналитически может быть отделен от государственности, он кажется особенно влиятельным там, где имеется связь фундаментализма с конкретным видом национализма, что наблюдается в Иране — другом «сильном государстве» — или Афганистане, где он был использован для свержении власти Талибана посредством участия крупных игроков международной политики 2.
Соединенные Штаты — наиболее парадоксальный и показательный случай. Это объясняется тем, что они являются районом, где государственность меньше всего подвергается воздействию глобализации. В международной обстановке, когда государства как таковые стремительно ставят перед собой все более скромные цели «революционного» протеста, Соединенные Штаты обладают наиболее высоким потенциалом для выполнения роли, когда-то принадлежавшей государствам в революционном нарративе. Во внутренней политике Соединенных Штатов «традиционный», сконцентрированный на захвате государственной власти революционный нарратив является возможным: некоторые последователи исконной (native) революции добиваются национальной автономии, выступая против участия Соединенных Штатов в международных организациях, таких как ООН, которая воплощает транснациональные глобальные ценности. Движения Патриотов (Patriot movements), например, создают собственную идентификацию в ходе борьбы за то, чтобы повторно прийти к власти в США и/или ориентировать политику этого государства на исполнение его суверенного национального назначения 3. США, наоборот, сохраняют наследие европейской космополитической традиции и развивают его, воплощая тип государства с бесспорной способностью поддерживать на мировом уровне «универсальные» ценности, которые ранее были им приняты 4.
----------------------------
1 Например, Европейский Совет или ЕС, чьи так называемые «копенгагенские» принципы изображают его в качестве агента расширения признания прав человека в отношении новых членов в Центральной и Восточной Европе.
2 Против (лат.). — Прим. пер.
3 См.: Castells М. The Power of Identity. The Information Age: Economy Society and Culture.Cambridge
4 См.: Mailer В. TheUnited
States and the «New World
Order*- Part of the Problem or Part of the Solution. COPRI Working Paper 12. Copenhagen United
States Baltimore New York
В глобальных условиях, как я уже писал, революционный нарратив прошлого является, как и раньше, девиацией (drift) в глобальном представлении: за исключением государств, которые подходят на роль цели в революционном конфликте. Я утверждал, что в результате влияния глобализации революционный нарратив описывается в новых форматах, в рамках которых группы протеста идентифицируются в пределах неориентированного на захват государственной власти противостояния: космополитического, религиозного, этнического, сецессионного, «особого». Но Соединенные Штаты являются государством в наименьшей степени ослабленным глобализацией и в наибольшей степени защищающим ее 1. «Глобализация», включая закономерное ослабление государственности, может быть проанализирована в качестве воплощения американского национального интереса 2. Таким образом, в глобальной политике Соединенные Штаты обладают уникальной позицией, как государство, которое может быть идентифицировано с навязываемой в транснациональном масштабе модернизацией в ее современной глобальной форме. В глобальной политике революционная оппозиция последней версии модернизации может определиться через противодействие или атаку на США и американское общество.
Действительно, должно существовать рациональное объяснение опустошительной атаки террористов на Нью-Йорк 11 сентября2001 г ., совершенной
исламскими фундаменталистами движения аль-Каида. В рамках защиты альтернативного
проекта религиозно/этнически обоснованного направления глобальных трансформаций
радикальные мусульманские противники современной версии модернизации определяют
свою идентичность, соотнося ее с группой, которая может остановить всемирную
американскую или финансируемую США модернизацию. Подобно более ранним
революционным движениям, их сопротивление сталкивается с распространяющейся
силой модернизации. Но в на-
-------------------------------
1 Как замечает Розенберг, эта двусмысленность относительно «суверенитета, национальной» независимости не является новой, подобно многим другим аспектам глобализации. Ключевые государства в международной системе (т. е. Великобритания и позднее США) никогда не были участниками Вестфальских соглашений о суверенной независимости и взамен этого всегда поддерживали государственность как границу способности к сохранению частной сферы, в которой могли бы развиваться транснациональные рыночные отношения.
2 См.: Brennan Т. At Ноmе In the World: Cosmopolitanism Now. Cambridge, 1997.
стоящее время ее противники, скептично настроенные в отношении собственной государственной автономии, рассматриваемой в качестве проводника наступающей модернизации, осознают в качестве наиболее крупной цели Соединенные Штаты — универсальное, интрузивное 1государство, окруженное водой. Направление дальнейшего развития мало кому известно. Но один из возможных сценвриев дальнейшего развития состоит в том, что давление США/Европы на процесс глобализации усилит наблюдаемый тренд. Посредством дальнейшего видимого ослабления автономии государств по всему миру это может в будущем низвести до нуля их использование в качестве цели революционного нарратива и таким образом способствовать усилению ненаправленного на государство протеста. Так как идентичность противостоящих групп все сложнее определить без государства, революционное противостояние может вместо этого ввести в качестве цели, наравне с глобализацией, Соединенные Штаты. Революционный нарратив пересмотра (reappropriation) социального порядка может, таким образом, быть развернут в глобальных терминах противостояния либо глобальной модернизации как таковой, либо Соединенным Штатам.
----------------------
1 Интрузия (от лат. intrusio - внедрение, вторжение). В геологии интрузией называют процесс внедрения в толщу земной коры расплавленной магмы. - Прим. пер.
Ноэль Паркер
Параллаксы 1: революции и «революция»в глобальном представлении 2
Концепт «революция» в современном политическом дискурсе /
под ред. Л.Е. Бляхера, Б.В. Межуева, А.В. Павлова. – СПб.:
Алетейя, 2008, с. 163-184
Глобализация, революция и государство
Подобно многим, чьи мнения представлены в этом сборнике, я скептически отношусь к глобализации. Нельзя сказать, что я верю в то, что данное понятие ничего не означает. По моему мнению, этот термин служит для маскировки действительности политической риторикой 3. Данный факт свидетельствует в пользу того, что это понятие может быть равным образом использовано для анализа тенденций в различные периоды истории 4. Вследствие этого существуют веские основания для подхода к «глобализации» как новому выражению того, что уже имело место в прошлом, но сейчас происходит более интенсивно, поскольку соединяется с обновленным значением и риторической силой этого осо-
-------------------------
1 От греч. parallaxis — отклонение; видимое изменение положения объекта вследствие перемещения наблюдателя. Изначально термин использовался в астрономии для обозначения видимого перемещения светил на небесной сфере, обусловленного перемещением наблюдателя в пространстве вследствие вращения Земли, обращения Земли вокруг Солнца и движения Солнечной системы в Галактике. — Прим. пер.
2 Перевод сделан по: Parker, N. Parallaxe: Revolutions and 'Revolution in a Globlized Imaginary / / The Future of Revolutions. Rethinking Radical Change in the Age of Globalization / Ed. J. Foran.
3 Ср.: Hirst, P., Thompson, G. Globalization in Question: The International Economy and the Possibilities of Governance.
4 См.: Denemark R., Friedman J., Gills В., Modelski G. World System History.The Social Science of Long-Term Change.
бенного исторического периода на уровне международных отношений 1. Тем не менее, начиная с 1990-х, новые факты, наблюдаемые в реальности, создали как мощную волну, так и новое значение глобализации, что породило противоречия «глобализации» и «значения» революции.
Понятие революции значимо для двух групп: тех, кто пытается понять революции в качестве пространства (site) человеческого действия, и тех, кто вовлечен или мог бы быть вовлечен (в качестве защитников или противников) в вызовы революции. Вовлеченные в этот процесс лица действуют исходя из идей, которыми они владеют относительно ранних революций и «революции как таковой». Таким образом, я считаю своей задачей рассмотреть то, что может означать революция в ситуации, когда глобальный контекст приобретает новое значение. Что же в таком случае означает революция? Этот факт значительно усиливает значение мирового/глобального/всемирного контекста как арены, на которой открывается, объясняется и интерпретируется то, что происходит в нашем мире. Это то, что Мартин Элброу 2 и другие подразумевают под понятиями «глобальность» (globality) и «глобализм». И явным quid pro quo 3всего того, что необходимо для привнесения обновленной значимости (prominence) в то, что всегда было проблемой, — факт того, что власть, концентрировавшаяся в рамках национальной государственности, не делает неизбежным ни ее как таковую, ни ее в статусе высшего авторитета, — несмотря на то, что государственность является стимулирующим фактором для определенных структур власти в некоторые периоды истории и некоторых пространствах, нежели в отношении других.
Если принять во внимание это замечание, то
оно, так или иначе, имеет определенное последствие для определения значения
революции. Между государством и революцией всегда существовали напряженные
отношения. На протяжении нескольких веков для своих участников революция имеет
предпочтение среди обширной совокупности общественных конфликтов,
инициированных борьбой за власть. Революции направлены на захват власти,
очевидно, сконцентрированной в государстве, и на модификацию социальных и
властных отношений, характер которых, главным образом, обуславливает
государство. Учитывая недавно возродившуюся «глобальность» и недавние примеры
противостояния государственной власти, менее очевидно, что революционная
----------------------------
1 Holm Н.-Н., Scrensen G. Whose World Order? Uneven Globalization and the End of the Cold War.Boulder
2 Albrow M. The Global Age: State and Society Beyond Modernity. Cambridge,
3 «Одно вместо другого» (лат.). — Прим. пер.
атака на государство является основной дорогой к реорганизации власти. Говоря коротко, упадок национального государства, как следствие глобализации, должен повлечь за собой потерю веры в революцию как пе plus ultra 1 того, что Тилли называет «состязанием» (contention) за власть 2.
Последствия комментария относительно революций трудно определить. Классические способы осмысления 3 успешно инкорпорировали революции в европейскую/мировую истории и историю государственности. Революции бросали вызов государствам и их возросшему господству, оказывали воздействие на формирование этих государств 4. Моя собственная оценка траектории развития (career) революции 5 исходит (extrapolate) как из этого направления, так и из картины расширения государственности, описанной Броделем 6. Я утверждаю, что, идя в ногу с государственностью, революции проявились в качестве волн 7 противодействия / поддержки модернизации, распространившейся на протяжении последних трех веков сначала в Европе, а затем во всем западном мире. Подобный подход демонстрирует, каким образом «параллакс» становится атрибутом истории революций: характер восприятия вещи зависит от того положения, из которого вы наблюдаете.
------------------------------
1 Дальше некуда, крайняя степень (лат.). — Прим. пер.
2 Для многих революция никогда не была наивысшим показателем противостояния. Другие схемы социального изменения и того, как установить новые властные отношения, всегда могли бы быть с высокой долью вероятности приняты в качестве осуществимых и более справедливых, даже если бы они были менее зсеобъемлющими и впечатляющими, чем революция. Но они всегда вынуждены были быть соизмеримыми и оправдывающими ее на протяжении всего времени это ne plus ultra социального изменения.
3 Tilly С. Coercion, Capital and European State. AD 990-1992.Oxford Oxford , 1993; Tilly C. Reflections on
the history of European state-making / / Tilly C. (ed.) The Formation of
National States in Western Europe . Princeton,
1975; Skocpol T.
States and Social Revolutions: A
Comparative Analysis of France ,
Russia , and China Cambridge Cambridge
4 Kimmel M. Absolutism and its Discontents: State and Society in Seventeenth CenturyFrance and England New York
5 Parker N. Revolutions and History.An Essay in Interpretation.Cambridge
6 Braudel F. The Perspective of the World, volume III: Civilization and Capitalism, 15th-18th Century.New York , London Cambridge
7 Несмотря на то, что геометрия этих волн сложна и не должна быть связанной с концентрическим расширением. См.: Parker N. Revolutions and History: An Essay in Interpretation. Cambridge, 1999. P. 69.
Вследствие этого я делаю вывод 1, согласно которому основательно укоренившееся пространство современной государственности в перспективе не сможет успешно ответить на вызов со стороны революций, которые имели место в течение всей истории. Свидетельством этого выступает демонстрация все большего стремления революции продвинуться к тем пределам, где она, сама по себе, может все меньше и меньше влиять на пространство доминирующих государственных образований (society of states).
Пессимизм и ирония (в значительной степени донесенные Токвилем) звучат и в классической точке зрения Скочпол на революцию и государственность: революции, по-видимому, направляемые против государства, были более или менее эффективны в отношении государственного строительства (statehood). В мире расцветающей государственности вера (или, во всяком случае, декларации) революционных агентов в то, что они противостояли государству, фактически обеспечила более успешное государственное строительство. Хотя они и могли трансформировать (modified) процесс роста государства, государственность продолжала развиваться, любое последующее государство было сильнее предыдущего и более успешно могло противодействовать открыто выраженному недовольству. В настоящее время глобализация способна подорвать подобную логику. Когда сама по себе государственность угасает, то революционное сопротивление государству не может более являться промежуточным этапом между противостоянием и социальным изменением. Если революционеры в прошлом были ведомы желанием (часто фрустрированным) препятствовать, изменить или принять современную государственность, если ее появление было незаметным, то противодействующие (государству — прим.) группы в будущем должны будут уделить внимание чему-либо иному, нежели государство. Более того, их победы и поражения будут способствовать вызову и/или укреплению других сил — не тех, что относятся к государству.
Это могло бы отослать к множеству уже осознанных форм противостояния, основывающихся не на государстве: космополитического, как например, транснациональные движения за глобализацию снизу 2; религиозного и/или этнического, известных на примере революции
-----------------------------
1 Parker N. Revolutions and History: An Essay in Interpretation.Cambridge
2 Evans P. Fighting marginalization with transnational networks: counter-hegemonic globalization // Contemporary Sociology. Vol. 29, №1. 2000. P. 230-241; Brecher J., Costello T. Global Village or Global Pillage: Economic Reconstruction from the Bottom Up. Cambridge, 1998; Falk R. Predatory Globalization: A Critique. Cambridge, 1999.
в Иране и Афганистане; сецессионстские движения 1 в рамках существующих государств Юго-Восточной Европы и Ближнего Востока 2; и «особые»3 (subaltern) восстания, наблюдаемого в третьем мире 4. Существуют модели противостояния, в которых государственность как таковая не является первичной, или в которых национальная государственность (nationhood), если она имеет место, амбивалентно соотносится с государственностью (statehood)5. Я вернусь к теме современных групп противодействия после исследования природы революционной деятельности, идентичности групп противодействия (и других групп) и параллаксов, которые предполагаются в будущем.
----------------------------
1 Holm Н.-Н., Scrensen G. Whose World Order? Uneven Globalization and the End of the Cold War.
2 Albrow M. The Global Age: State and Society Beyond Modernity. Cambridge,
3 «Одно вместо другого» (лат.). — Прим. пер.
атака на государство является основной дорогой к реорганизации власти. Говоря коротко, упадок национального государства, как следствие глобализации, должен повлечь за собой потерю веры в революцию как пе plus ultra 1 того, что Тилли называет «состязанием» (contention) за власть 2.
Последствия комментария относительно революций трудно определить. Классические способы осмысления 3 успешно инкорпорировали революции в европейскую/мировую истории и историю государственности. Революции бросали вызов государствам и их возросшему господству, оказывали воздействие на формирование этих государств 4. Моя собственная оценка траектории развития (career) революции 5 исходит (extrapolate) как из этого направления, так и из картины расширения государственности, описанной Броделем 6. Я утверждаю, что, идя в ногу с государственностью, революции проявились в качестве волн 7 противодействия / поддержки модернизации, распространившейся на протяжении последних трех веков сначала в Европе, а затем во всем западном мире. Подобный подход демонстрирует, каким образом «параллакс» становится атрибутом истории революций: характер восприятия вещи зависит от того положения, из которого вы наблюдаете.
------------------------------
1 Дальше некуда, крайняя степень (лат.). — Прим. пер.
2 Для многих революция никогда не была наивысшим показателем противостояния. Другие схемы социального изменения и того, как установить новые властные отношения, всегда могли бы быть с высокой долью вероятности приняты в качестве осуществимых и более справедливых, даже если бы они были менее зсеобъемлющими и впечатляющими, чем революция. Но они всегда вынуждены были быть соизмеримыми и оправдывающими ее на протяжении всего времени это ne plus ultra социального изменения.
3 Tilly С. Coercion, Capital and European State. AD 990-1992.
4 Kimmel M. Absolutism and its Discontents: State and Society in Seventeenth Century
5 Parker N. Revolutions and History.An Essay in Interpretation.
6 Braudel F. The Perspective of the World, volume III: Civilization and Capitalism, 15th-18th Century.
7 Несмотря на то, что геометрия этих волн сложна и не должна быть связанной с концентрическим расширением. См.: Parker N. Revolutions and History: An Essay in Interpretation. Cambridge, 1999. P. 69.
Вследствие этого я делаю вывод 1, согласно которому основательно укоренившееся пространство современной государственности в перспективе не сможет успешно ответить на вызов со стороны революций, которые имели место в течение всей истории. Свидетельством этого выступает демонстрация все большего стремления революции продвинуться к тем пределам, где она, сама по себе, может все меньше и меньше влиять на пространство доминирующих государственных образований (society of states).
Пессимизм и ирония (в значительной степени донесенные Токвилем) звучат и в классической точке зрения Скочпол на революцию и государственность: революции, по-видимому, направляемые против государства, были более или менее эффективны в отношении государственного строительства (statehood). В мире расцветающей государственности вера (или, во всяком случае, декларации) революционных агентов в то, что они противостояли государству, фактически обеспечила более успешное государственное строительство. Хотя они и могли трансформировать (modified) процесс роста государства, государственность продолжала развиваться, любое последующее государство было сильнее предыдущего и более успешно могло противодействовать открыто выраженному недовольству. В настоящее время глобализация способна подорвать подобную логику. Когда сама по себе государственность угасает, то революционное сопротивление государству не может более являться промежуточным этапом между противостоянием и социальным изменением. Если революционеры в прошлом были ведомы желанием (часто фрустрированным) препятствовать, изменить или принять современную государственность, если ее появление было незаметным, то противодействующие (государству — прим.) группы в будущем должны будут уделить внимание чему-либо иному, нежели государство. Более того, их победы и поражения будут способствовать вызову и/или укреплению других сил — не тех, что относятся к государству.
Это могло бы отослать к множеству уже осознанных форм противостояния, основывающихся не на государстве: космополитического, как например, транснациональные движения за глобализацию снизу 2; религиозного и/или этнического, известных на примере революции
-----------------------------
1 Parker N. Revolutions and History: An Essay in Interpretation.
2 Evans P. Fighting marginalization with transnational networks: counter-hegemonic globalization // Contemporary Sociology. Vol. 29, №1. 2000. P. 230-241; Brecher J., Costello T. Global Village or Global Pillage: Economic Reconstruction from the Bottom Up. Cambridge, 1998; Falk R. Predatory Globalization: A Critique. Cambridge, 1999.
в Иране и Афганистане; сецессионстские движения 1 в рамках существующих государств Юго-Восточной Европы и Ближнего Востока 2; и «особые»3 (subaltern) восстания, наблюдаемого в третьем мире 4. Существуют модели противостояния, в которых государственность как таковая не является первичной, или в которых национальная государственность (nationhood), если она имеет место, амбивалентно соотносится с государственностью (statehood)5. Я вернусь к теме современных групп противодействия после исследования природы революционной деятельности, идентичности групп противодействия (и других групп) и параллаксов, которые предполагаются в будущем.
Нарратив глобализации и
«революционный нарратив»
Даже несмотря на то, что нарратив глобализации разрушает преемственность моделей революции, всемирное объяснение ранней истории человечества может обойти ограничения преимущественно государственноориентированных подходов, направленных на объяснение революции и истории, например, подхода Скочпол. Для мир-системной теории распространение западной модели государственности всегда было функцией чего-то большего, чем государств самих по себе: то есть, требований глобализирующегося рынка. Вот почему мир-системная теория предлагает возможность концептуализировать новую ситуацию, в которой государство больше не является реальным (plausible) центром силы в каждом конкретном «национальном» обществе 6.
--------------------------------
1 Движения, целью которых является национальное самоопределение через отделение от государств, з рамках которых они существуют. — Прим. пер.
2 Bartkus V. The Dynamic of Secession.
3 Здесь и далее для удобства данное понятие будет взято в кавычки. — Прим. пер.
4 Rabasa J. Of Zapatismo: reflections on the folkloric and the impossible in a subaltern insurrection // Lowe L., Lloyd D. (eds) The Politics of Culture in the Shadow of Capital. London: 1997. P. 399-431.
5 Факт того, что в одно и то же время они направлялись желанием национальной государственности и восхищением от последней западной модели значительно ограниченной государственности отразил в отношении центрально-европейских революции конца 1980-х — начала 1990-х гг. особые проблемы при оценке государства и революции в терминах предыдущей истории — смотри, например, спорное суждение в финальной главе Тилли. См: Tilly С. European Revolutions, 1492-1992.
6 См.: Arrighi G. The Long Twentieth Century. London, 1994. В этой работе Арриги обсуждает вероятность этого внутри мир-системной теории. Следуя его логике, можно предположить, что в ситуации, когда государственность была установлена в значительной степени в целях рынка, существующее давление на правительство гораздо интенсивнее, чем это можно было бы ожидать. Ср.: Wallerstein I. Globalization or the Age of Transition? A Long Term View of the Trajectory of the World System / / International Sociology. Vol. 15, №2. 2000. P. 262 и след. стр.
Соответственно, для мир-системной теории оппозиционные движения были способны на протяжении долгого времени действовать «антисистемно»: то есть, относительно мировой системы как целого, большего и стоящего выше отдельного государства. В условиях глобализации эта возможность обретает новую силу. Два уже проанализированных случая — движение 1968 года 1 и восстание сапатистов в Чиапасе в 1994 году 2. Особенность времени и места начала каждого из них оказали воздействие, которое, в значительной степени, не было обусловлено непосредственными силами, задействованными в этих событиях. 1968 год — попытка делегитимировать весь послевоенный принцип развития Запада; 1994 год — попытка дестабилизировать международные валютные рынки в момент триумфального создания НАФТА. Если коротко, то поскольку государства не являются, во всяком случае, в такой мере, наивысшей инстанцией формирования принципов международного распределения власти, то революциям нет нужды переформировывать государства, для воздействия на общемировом уровне.
Эта концепция фокусирует наше внимание на
акциях, дестабилизирующих тотальность, находящуюся вне точки непосредственного
средоточия агентов. Важным условием здесь является то, что любое воздействие,
выходящее за пределы уже запланированного группой противодействия, может не
быть непосредственно связанным с принципами политической деятельности
оппозиции. Это в достаточной мере иллюстрируется поворотом 1970-х гг. в
отношении соблюдения политических прав в западных странах, когда движением
сопротивления 1968 г .
был поставлен вопрос об ответственности за их дисфункцию. Это движение, развернувшееся
внутрь себя, превратилось в критику западных обществ, критику требований рынка,
которые предопределяли тенденции развития этих обществ. Конечно, революционной
политике всегда оказывалось противодействие со стороны контрреволюционной
политики, включая стратегию переключения требований на другие цели в рамках
стремления осуществить революцию. Вне рамок данного государства и его
трансформации, с другой стороны, антисистемные действия легче обращаются к
глобальным нарративам, обладающих достаточно противоречивыми результатами в
отношении тех ожиданий, которые сформированы в ограниченном контексте
национального государства.
---------------------------
1 Wallerstein I. Geopolitics and Geoculture: Essays on the Changing World System.Cambridge
2 Burbach R. Globalization and Postmodern Politics: From Zapatistas to High-Tech Robber Barons.London
Этот вопрос был затронут для того, чтобы использовать основные термины моей работы об изменении революции в зависимости от исторической перспективы и географического пространства. Они предлагают способ — невзирая на влияние революций «на самих себя» — концептуализации их автономной динамики в мировой истории, которую Джон Форан (John Foran) и другие называют «культурой сопротивления». Как я уже отметил, в революционных ситуациях актеры, по крайней мере, со времен Американской' революции конца XVIII в., оперируют концептом «революции», а их возможности отчасти определены их пониманием более ранних эпизодов революционной борьбы. Таким образом, на протяжении более двух веков существовало «представление» (imaginary)1, заключающее в себе идею революции, которая циркулирует между пространствами и акторами в эпизодах революционной борьбы. Это представление также содержит в себе концепции государственности, современности, прогресса и т. п., как вещей, которые должны быть поняты, определенным образом направлены, оспорены или же приняты в качестве чего-то близкого. Я предполагаю, что внутри этого представления существует «революционный нарратив»: схема революционной интервенции группы людей в противовес внешнему (alien) измерению модернизации извне/сверху. Революционный нарратив — передаваемый посредством примера от одной противодействующей группы (и их противников) к другой и усиливаемый его способностью восстанавливать в правах противоположный и чуждый процесс изменения — постулирует, что группа людей может переформировать общество посредством акта общей воли, самой революции. Вопрос относительно будущего революций в контексте глобализации может быть успешно задан в том случае, если он будет рассматриваться как вопрос о будущем революционного нарратива в условиях глобализации. Существуют различные составляющие действия в условиях этого революционного нарратива 2: перспектива/угроза обратимых (irreversible) изменений; предположения о власти со стороны тех или иных агентов в отношении развития, предотвращения или перенаправления этого
-----------------------
1 Посредством которого я ссылаюсь на тотальность символических ресурсов, доступных обществу для репрезентации действительного мира, сущностей знут-ри него и общих взаимосвязей.
2 Parker N. Revolutions and History: An Essay in Interpretation.Cambridge
изменения; и некоторое конкретное государство, в котором предполагается осуществить изменения. Революция и революционный нарратив — это обособленный феномен, хотя и взаимосвязанный с различными логиками и модусами пространственно-исторического существования 1. До сих пор ключевым каналом и пространством для изменения, предусмотренным революционным нарративом, было само государство с его вполне убедительным требованием узаконить все властные отношения в обществе. Очевидно, что больше такого не будет. Возможно, сегодня более корректно говорить о государстве, как о «самоотносящемся» (self-negating) канале модернизирующего изменения, поскольку в настоящий момент в условиях доминирования нелиберального дискурса существует настойчивое требование к государствам модернизировать «управление» (governance) посредством уменьшения масштаба (контроля — прим.) их самих 2. Но подобное государство гораздо меньшей степени способно выступать в качестве фундаментального компонента революционного нарратива. Кроме того, если революционный нарратив теряет государство как верховного обладателя власти, с которым необходимо бороться, то он не теряет и способность передавать через пространство и время саму схему сопротивления. Более того, в условиях глобализации он непременно должен удержать все свои предшествующие способности актуальными для условий существования людей, чей образ жизни сталкивается с давлением внешней модернизации. Таким образом, революционный нарратив, предположительно, может создать форму — используя понятия группового-действия в отношении социального изменения — для новых путей совершения «революции»3.
--------------------------
1 См.: Parker N. Revolutions and History: An Essay in Interpretation. Cambridge, 1999. Ch. 6, 7. Я описал это в общих чертах в отношении XIX и XX зз. К настоящему времени, до появления современной глобализации, революционный нарратив мог бы возникнуть з Европе или Соединенных Штатах как составное зеркало, состоящее из революционного прошлого наций, их современных противников и, соответственно, недосягаемого возрождения через «другого». Этот возврат произошел с поразительной быстротой во Франции и в США, столкнувшихся с национально-освободительными революциями, соответственно, в Алжире и Вьетнаме.
2 Walton J., Udayagiri М. From shantytowns to Seattles: Globalization and Counter Movements. Paper presented at the Conference on Political Contention in the Developing World.Harvard University
3 Ср.: Katz M. N. Reflections on Revolutions. London, 1999. P. 117. Он отмечает, что в мире, где вероятность возникновения демократии варьируется, «относительно статичная концепция революции продолжает сохранять свое влияние» среди теоретиков. Мое утверждение более общего порядка, нежели утверждение Каца: фундаментальные составляющие того, что мы называем революциями, могут быть перенесены в ряд форм противостояния.
Понятно, почему ничего не предпринято для ликвидации эксплуатации, угнетения, неравенства и решения других социально-политических проблем, обнаруживаемых в контексте модернизации. Для всех авторов этого сборника очевидно, что то, что Гилли (Gilly) сводит к «отношениям доминирования/субординации» (ОДС), не перестанет существовать, изменять и изменяться. Действительно, существует масса доводов в пользу того, что как неравенство в доходах, так и неравенство в отношении доступа к власти, станут более четко выраженными и, вследствие эффектов глобальной коммуникации, более видимыми в условиях глобализации. Таким образом, я утверждаю, что, несмотря на закат государства в качестве объекта революционного вызова, внутри заново глобализированного представления революционные движения продолжат артикулировать революционный нарратив в актах противодействия ОДС. Но, естественно, пересмотренная версия будет объектом новых параллаксов: тех, что зависят от пространства, необходимого для существования групп противодействия, и от эффективности старого типа государственности, в условиях которого данная группа осуществляет свою деятельность.
---------------------------
1 Wallerstein I. Geopolitics and Geoculture: Essays on the Changing World System.
2 Burbach R. Globalization and Postmodern Politics: From Zapatistas to High-Tech Robber Barons.
Этот вопрос был затронут для того, чтобы использовать основные термины моей работы об изменении революции в зависимости от исторической перспективы и географического пространства. Они предлагают способ — невзирая на влияние революций «на самих себя» — концептуализации их автономной динамики в мировой истории, которую Джон Форан (John Foran) и другие называют «культурой сопротивления». Как я уже отметил, в революционных ситуациях актеры, по крайней мере, со времен Американской' революции конца XVIII в., оперируют концептом «революции», а их возможности отчасти определены их пониманием более ранних эпизодов революционной борьбы. Таким образом, на протяжении более двух веков существовало «представление» (imaginary)1, заключающее в себе идею революции, которая циркулирует между пространствами и акторами в эпизодах революционной борьбы. Это представление также содержит в себе концепции государственности, современности, прогресса и т. п., как вещей, которые должны быть поняты, определенным образом направлены, оспорены или же приняты в качестве чего-то близкого. Я предполагаю, что внутри этого представления существует «революционный нарратив»: схема революционной интервенции группы людей в противовес внешнему (alien) измерению модернизации извне/сверху. Революционный нарратив — передаваемый посредством примера от одной противодействующей группы (и их противников) к другой и усиливаемый его способностью восстанавливать в правах противоположный и чуждый процесс изменения — постулирует, что группа людей может переформировать общество посредством акта общей воли, самой революции. Вопрос относительно будущего революций в контексте глобализации может быть успешно задан в том случае, если он будет рассматриваться как вопрос о будущем революционного нарратива в условиях глобализации. Существуют различные составляющие действия в условиях этого революционного нарратива 2: перспектива/угроза обратимых (irreversible) изменений; предположения о власти со стороны тех или иных агентов в отношении развития, предотвращения или перенаправления этого
-----------------------
1 Посредством которого я ссылаюсь на тотальность символических ресурсов, доступных обществу для репрезентации действительного мира, сущностей знут-ри него и общих взаимосвязей.
2 Parker N. Revolutions and History: An Essay in Interpretation.
изменения; и некоторое конкретное государство, в котором предполагается осуществить изменения. Революция и революционный нарратив — это обособленный феномен, хотя и взаимосвязанный с различными логиками и модусами пространственно-исторического существования 1. До сих пор ключевым каналом и пространством для изменения, предусмотренным революционным нарративом, было само государство с его вполне убедительным требованием узаконить все властные отношения в обществе. Очевидно, что больше такого не будет. Возможно, сегодня более корректно говорить о государстве, как о «самоотносящемся» (self-negating) канале модернизирующего изменения, поскольку в настоящий момент в условиях доминирования нелиберального дискурса существует настойчивое требование к государствам модернизировать «управление» (governance) посредством уменьшения масштаба (контроля — прим.) их самих 2. Но подобное государство гораздо меньшей степени способно выступать в качестве фундаментального компонента революционного нарратива. Кроме того, если революционный нарратив теряет государство как верховного обладателя власти, с которым необходимо бороться, то он не теряет и способность передавать через пространство и время саму схему сопротивления. Более того, в условиях глобализации он непременно должен удержать все свои предшествующие способности актуальными для условий существования людей, чей образ жизни сталкивается с давлением внешней модернизации. Таким образом, революционный нарратив, предположительно, может создать форму — используя понятия группового-действия в отношении социального изменения — для новых путей совершения «революции»3.
--------------------------
1 См.: Parker N. Revolutions and History: An Essay in Interpretation. Cambridge, 1999. Ch. 6, 7. Я описал это в общих чертах в отношении XIX и XX зз. К настоящему времени, до появления современной глобализации, революционный нарратив мог бы возникнуть з Европе или Соединенных Штатах как составное зеркало, состоящее из революционного прошлого наций, их современных противников и, соответственно, недосягаемого возрождения через «другого». Этот возврат произошел с поразительной быстротой во Франции и в США, столкнувшихся с национально-освободительными революциями, соответственно, в Алжире и Вьетнаме.
2 Walton J., Udayagiri М. From shantytowns to Seattles: Globalization and Counter Movements. Paper presented at the Conference on Political Contention in the Developing World.
3 Ср.: Katz M. N. Reflections on Revolutions. London, 1999. P. 117. Он отмечает, что в мире, где вероятность возникновения демократии варьируется, «относительно статичная концепция революции продолжает сохранять свое влияние» среди теоретиков. Мое утверждение более общего порядка, нежели утверждение Каца: фундаментальные составляющие того, что мы называем революциями, могут быть перенесены в ряд форм противостояния.
Понятно, почему ничего не предпринято для ликвидации эксплуатации, угнетения, неравенства и решения других социально-политических проблем, обнаруживаемых в контексте модернизации. Для всех авторов этого сборника очевидно, что то, что Гилли (Gilly) сводит к «отношениям доминирования/субординации» (ОДС), не перестанет существовать, изменять и изменяться. Действительно, существует масса доводов в пользу того, что как неравенство в доходах, так и неравенство в отношении доступа к власти, станут более четко выраженными и, вследствие эффектов глобальной коммуникации, более видимыми в условиях глобализации. Таким образом, я утверждаю, что, несмотря на закат государства в качестве объекта революционного вызова, внутри заново глобализированного представления революционные движения продолжат артикулировать революционный нарратив в актах противодействия ОДС. Но, естественно, пересмотренная версия будет объектом новых параллаксов: тех, что зависят от пространства, необходимого для существования групп противодействия, и от эффективности старого типа государственности, в условиях которого данная группа осуществляет свою деятельность.
Параллаксы: новые
пространства для групп противодействия
Я предполагаю, что три элемента, присутствующие в раннем революционном нарративе, могут рассчитывать на сохранение в рамках новой глобализации: перспектива/угроза изменения; вера, что вызов может быть брошен тому или другому обладателю власти; соответствующие ожидания в отношении способности со стороны той или другой группы людей перестроить общество ради достижения общего блага. Последние два из них требуют пристального внимания. Цель вызова и соответствующий агент, который способен осуществить какое-либо изменение, в настоящее время неясны. Первое — то есть, существующее до сих пор государство — на протяжении долгого времени было наиболее простым из этих двух. Действительно, не будет преувеличением сказать, что второе часто было производным первого — то есть, составляющие нацию люди могли быть определены как носители вызова в связи с тем, что они вначале были объектом унифицирующей власти данных государственных институтов. Интернационалистская идея, принадлежавшая определенному классу, который был агентом вызова и изменения, всегда была гораздо менее основательно укоренена в социально-политической организации, нежели идея того, что нация, управляемая данным государством, являлась этим агентом. Таким образом две идеи были успешно совмещены. Ключевая проблема — это будущая формация групп противодействия. Нам необходимо вновь обратиться к процессам, которые определяют группу, и поразмыслить над тем, как эта самоидентификация может существовать в условиях глобализации.
Фактически, политики левого спектра пытались осмыслить эту проблему до наступления эпохи глобализации. Уже Новые левые пересмотрели базис революционной политики, как только централизованная Коммунистическая партия СССР потеряла авторитет. Популярные доктрины (easy formulas) соответствующего экономического класса, революционный потенциал и лояльность в отношении централизованного революционного движения в СССР в значительной степени были пересмотрены экс-членами партии и диссидентами внутри страны. Все это послужило, с одной стороны, началом множества дискуссий по поводу переопределения понятий класса, эксплуатации и т. п.1, с другой стороны, переросло в дебаты о том, как политика связана с членами данного класса.2 Эти тенденции наиболее скрупулезно были рассмотрены Эрнесто Лаклау (Ernesto Laclau) и Шанталь Муффе (Chantal Mouffe) — в «постмарксистской» «Гегемонии и социалистической стратегии»3 они пытались описать левую политику, проводимую левыми, без обращения к понятию класс в качестве исходного допущения.
Принимая во внимание новые типы революций в Южной Африке, на Ближнем Востоке и в Южной Америке, Лаклау продолжал утверждать, что вся современная политика может быть проанализирована via 4 дискурс, который конструируют оппозиционные союзы 5. Поскольку глобализация везде делает государства внешне более слабыми, оппозиционная риторика популизма, типичная для государств третьего мира, соответственно, определяет современные возможности политического противостояния. Законы обозначения и описания
--------------------------
1 См.: Althusser L. For Marx, trans. В. Brewster.
2 Этот интеллектуальный ход, который символизирует интерес к Грамши, чья концепция «гегемонии», созданная для объяснения массовой поддержки итальянского фашизма, служит способом объяснения проблемы того, как политическая ситуация могла бы различным образом относиться к представителям классов.
3 Laclau Е., Mouffe С. Hegemony and Socialist Strategy: Towards a Radical Democratic Politics.
4 Через (лат.). — Прим. пер.
5 См.: Laclau Е. (ed.) The Making of Political Identities. London 1994 ? Laclau E. The Populist Reason. London, 2002.
либо принадлежность к лояльной или враждебной группе являются в настоящее время действительно гораздо большим, нежели просто тем, что неизменно принадлежит коллективной идентичности, ее намерению и способности к действию. В «четвертом поколении» исследований революции 1 было верно замечено, что повторяющиеся описания прошлого или мистические акты сопротивления принимаются как выражение общей идентичности тех, кто борется. Сходный процесс превращения в миф недавних действий сплачивает вместе часть движений за глобализацию снизу 2. Исходя из этой имплицитной логики, и в той мере, в какой обозначение обеспечивает идентичность, обозначение группы сопротивления может превратиться в абсурд. Так, оценки движения сапатистов обращают внимание на две вещи: дальновидность их политики и отчетливую «абсурдность» требований, установленных анонимными образованными представителями, говорившими от лица этноса, вовлеченного в бесконечную борьбу.
Кроме того, процедуры обозначения, как напоминает нам Пер Are Брандт (Per Aage Brandt)3, отличны от каузальных систем, используемых для интерпретации мира. Из этого следует, что, несмотря на способность лингвистических актов иметь фундаментальный характер в процессе конституирования групп, они не могут функционировать сами по себе. Какие каузальные категории допускают акты обозначения, которые соотносят соперничающие группы с реальным миром? Любая из структур может быть приписана реальному миру, в центре которого она сама должна быть расположена. В связи с этим, как утверждает Брандт, «тождественность и различие» с некоторыми другими является «абсолютным и безусловным» (фактом — прим.); также существует «непрерывно продолжающаяся битва соперничающих моделей», для которых
------------------------
1 В рамках которых, согласно Голдстоуну, поиск структурных факторов перерос з стремление соединить лидерство, идеологию и процессы идентификации — Голдстоун сам, кажется, склонен понимать свой структурный пирог и употребить его — посредством направления своего анализа на деятельность, которую избегает государство с тем, чтобы эти противостоящие группы не смогли бы создать собственные идентичности.
2 McKay G. Senseless Acts of Beauty: Cultures of Resistance.
3 В короткой статье от
отдельный пример принадлежит определенным универсальным описаниям 1. В итоге, обозначение/самоидентификация группы, революционной или любой другой, требует четко определенной модели мира, в которой может быть построено различие между «мы» и «они».
Кроме того, в глобальном представлении ментальная конструкция (plotting) различия заострила сложность подобной дистинкции, поскольку глобальная коммуникация и манифестация эффективности глобальных воздействий обозначает то, как выразился Роланд Робертсон, что «мир как целое в значительной степени "организовался" вокруг группы подвижных дефиниций глобального контекста»2. Прямые и часто подавляющие следствия нелиберальной глобализации, которые я рассмотрел ранее, наталкиваются на идентичности 3. Идентичности же значимы для их носителей 4. Ностальгия по родине, которой они никогда не знали, передается современным городским жителям 5. Наряду с процессом экономической глобализации, мы можем наблюдать модели себя и других, внедряющиеся стремительнее, широкомасштабнее и глубже, чем прежде 6. Хотя, без сомнения, это новый феномен 7, тем не менее, у противодействующих групп существует возможность определять самих себя либо через самоассимиляцию (self-assimilation), либо через самосопоставление (self-juxtaposition) с другими.
---------------------------
1 Brandt P. Ethnic Passions: Considerations on a Fundamental Problem of Humanity and the Humanities / / Serensen N. (ed.) European Identities: Cultural Diversity and Integration in
2 Robertson R. Social Theory, Cultural Relativity and the Problem of Global-ity // A. D. King (ed.) Culture, Globalizati on and the World-System. London, 1991. P. 89.
3 В доведенных до нищеты странах третьего мира, например, происходит переотройка возможных альтернатиз конкретной идентичности, которые изначально были сообщены им в период постколониальной модернизации. См.: Mmembe A., Roitman J. Figures of the Subject in Times of Crisis / / Yaeger P. (ed.) The Geography of Identity.
4 Mathews G. Global Culture / / Mathews G. Individual Identity: Searching for Home in the Cultural Supermarket.
5 Aopiah K. A. In My Father's House:
6 См.: замечание Джонатана Фридмана a: Friedman J. Cultural Identity and Global Process. London, 1994. P. 171. По поводу нынешнего «пространства идентичности» как «динамического оператора между экономическими и культурными процессами», который соответствующим образом инкорпорируется в глобализацию посредством моделирования реальности, в которой «мы» и «они» могут быть наззаны и оспорены. «Жизнеспособность определенных автохтонных движений, — пишет он, — является измеримой со степенью, в которой азтохтонное население решает сохранить или заменить» собственных авантюрных «представителей» на мировой арене. См.: Friedman J. Indigenes, Cosmopolitans and the Discreet Charm of the Bourgeoisie / / Grasnser for Globalisering.
7 См.: Said E. Culture and Imperialism.
Данный процесс необязательно однонаправленный и пассивный, поскольку обоюдное проникновение идей локального и глобального определяет и тех, и других — факт, зафиксированный в концепции «глокализации» Робертсона 1. Но из этого должно следовать, что «пространство идентичности», которое предполагаемая группа противодействия может заполнить в рамках своей «дефиниции глобального контекста», и то, как она в данном случае соотносит себя с одной или несколькими совокупностями «других», сложно определить. Следовательно, можем ли мы классифицировать возможности самоидентификации групп противодействия, когда вследствие условий глобализации национально-территориальные образования поставлены под вопрос? Я предполагаю, что мы можем экстраполировать категории самоидентификации из сосредоточенных не на государстве форм противостояния, относящихся к более раннему периоду. В этом отношении данные категории, которые не являются взаимно исключающими 2, обеспечивают стратегии создания глобального пространства и идентичности для группы противодействия.
• Космополитическое противодействие
определяет свое место в контексте всего человечества, его ценностях и
интересах, или в биологической целостности мира. Как и мыслители эпохи
Просвещения, противодействующая группа может свободно определять себя через эти
универсальные ценности. Как показывает в своей главе из этого сборника Джон
Уолтон, то, что он называет «антиглобализационным» противостоянием,
распространяется среди широких масс, пострадавших от глобализации. Там, где
государство ослаблено, космополитическая группа предлагает обходить его или
оказать давление на него, чтобы провести
----------------------------
1 Robertson R. Glocalization: Time-space and Homogeneity-heterogeneity /1 Featherstone M., Lash S., Robertson R. (eds) Global Modernities. London, 1995. P. 25-44.
2 Любое, что является большем идентичности, должно быть сингулярностью. Подробнее см.: Handler R. Is 'Identity' a Useful Cross-cultural Concept? // Gil-lis R. R. (ed.) Commemorations: The Politics of National Identity.Princeton ,
1994. P. 27-40.; Hall S. Introduction: identity in question // Hal! S., Held
D., McGrew T. (eds) Modernity and Its Futures. Cambridge, 1992. P. 274-316.
акцию, направленную против глобальных сил (главным образом, мирового капитализма) во имя справедливого мира. Несомненно, это специфическое пространство идентичности обнаруживает сложности в том, чтобы определить место «другого», против которого группа направляет свои усилия, так как он также по определению является представителем человеческого рода — хотя, возможно, его недостойным представителем.
• Противодействие, укорененное в религиозной и/или этнической идентичности, конструирует культурные идентичности, которые игнорируют национальную государственность или, по крайней мере, установившиеся национальные государства 1. Это пространство идентичности, таким образом, включает в себя категорию ненаправленного на государство сецессионизма. Это, естественно, ведет к трактовке других как глубоко отличных или даже достойных презрения, несмотря на меньший характер интенсивности подобного отношения в случае религиозного фундаментализма, в котором перемена взглядов противников вполне возможна 2. Религиозно и этнически укорененное противостояние подразумевает более сложное определение глобальных условий, чем космополитизм, оставляя ряд возможностей для иного понимания других.3 Это придает легитимность защите двух альтернативных трансцендентностей —: культуры и этноса, — размышлению как о чем-то реально существующем в истории прошлого, настоящего и будущего, так и о включенности сверхъестественного в историю. Они представляют собой две различные интеллектуальные стратегии; однако две трансцендентальности не являются несовместимыми, в действительности, они часто проявляются вместе в том смысле, что «этническая» идентичность 'часто акцентируется на верности избранному Богом пути. Последнее является тем, что уцелело от более раннего «осевого» (axial) ориентира, посредством которого можно было бросить вызов существующим условиям реального мира 4.
---------------------------
1 Castells М. The Power of Identity. The Information Age: Economy, Society and Culture.Cambridge
2 Eisenstadt S. Fundamentalism, Sectarianism, and Revolution: The Jacobin Dimension of Modernity. Cambridge, 1999. P. 105 и след.
3 Один из вариантов может, как указал Стюарт Холл, в отношении этнических идентичностей в западных обществах, сделать этничкость «локальным» местом противодействия универсальности, установленной сверху.
4 Тем не менее, будет неразумным заключить (как стремиться показать анализ Эйзенштадта в: Eisenstadt S. Fundamentalism, Sectarianism, and Revolution: The Jacobin Dimension of Modernity. Cambridge, 1999.), что 'современная «якобинская» или еще более современная «фундаменталистская» версии религиозно укорененной идентичности в любом случае представляют собой акты незаконного присвоения.
• Сила непреходящего значения «национальной» принадлежности, безотносительной к. государственности, показывает, что национальная идентичность может также проявляться параллельно с этнической идентичностью, в рамках негосударственного пространства идентичности, где противодействующие группы могут сами определять свои собственные идентичности, даже без учета «националистической» политической повестки дня 1.
• В результате, «особая» идентичность и противостояние, противоположное всему вышеназванному, демонстрируют стратегию исключительности в отношении других. Относительно глобального представления особенно необычным и эффективным является ее (идентичности — прим.) способность к определению группы противодействия, как через ее неизбежно подчиненное положение (subordinate), так и через представляемые ею универсальные и даже трансцендентальные ценности. Посредством сохранения представления о подчиненном статусе группа, придерживающаяся «особой» идентичности, может обосновать свое место в истории борьбы и/или угнетения. «Особые» нарративы включают в себя сохранение и сосуществование других. Движение сапатистов получило свою известность в качестве «постмодернистской» революции именно благодаря соответствию давним основаниям революционного сопротивления, что проявилось в их дистанцированности от возвышенных ожиданий господствовавших ранее нарративов 2. Субкоманданте Маркос так выразил это:
«Вы не можете воссоздать мир или общество, как не можете построить заново национальные государства, лежащие сейчас в руинах, на основе вражды с теми, кто навяжет собственную гегемонию обществу. Мир в целом и мексиканское общество в частности составлены из различных типов людей, и отношения между ними должны основываться на уважении и толерантности, вещах, которые не появились в дискурсах военно-политических организаций шестидесятых и семидесятых»3.
«Особые» нарративы «трагичны, поскольку они обозначают не конец истории, а скорее продолжение борьбы»4. Группа, придерживающаяся «особой» идентичности, может в равной степени следовать курсом революционной оппозиции, направленным не на захват государства, с присущими ему универсальными требованиями, что
--------------------------------------
1 См.: Motyl A. Revolutions, Nations, Empires: Conceptual Limits and Theoretical Possibilities.New
York Cambridge
2 Burbach R. Globalization and Postmodern Politics: From Zapatistas to High-Tech Robber Barons.London
3 Marcos. Subcomandante Interview by Gabriel Garcia Marquez and Robert Pombo / / New Left Review. Second series, 9 (May/June), 2001. P. 71.
4 Rabasa J. Of Zapatismo: Reflections on the Folkloric and the Impossible in a Subaltern Insurrection // Lowe L., Lloyd D. (eds) The Politics of Culture in the Shadow of Capital. N. C, London, 1997. P. 409.
178
предоставляет ей выгодную позицию в отношении возможности достижения «метонимической»1 идентичности (где часть представляет целое, но при этом остается частью) с другими оппозиционными группами, как глобальными, так и локальными 2. К настоящему времени революционеры-сапатисты заметно укрепили свои позиции посредством применения «особой» стратегии.
----------------------------
1 Robertson R. Glocalization: Time-space and Homogeneity-heterogeneity /1 Featherstone M., Lash S., Robertson R. (eds) Global Modernities. London, 1995. P. 25-44.
2 Любое, что является большем идентичности, должно быть сингулярностью. Подробнее см.: Handler R. Is 'Identity' a Useful Cross-cultural Concept? // Gil-lis R. R. (ed.) Commemorations: The Politics of National Identity.
акцию, направленную против глобальных сил (главным образом, мирового капитализма) во имя справедливого мира. Несомненно, это специфическое пространство идентичности обнаруживает сложности в том, чтобы определить место «другого», против которого группа направляет свои усилия, так как он также по определению является представителем человеческого рода — хотя, возможно, его недостойным представителем.
• Противодействие, укорененное в религиозной и/или этнической идентичности, конструирует культурные идентичности, которые игнорируют национальную государственность или, по крайней мере, установившиеся национальные государства 1. Это пространство идентичности, таким образом, включает в себя категорию ненаправленного на государство сецессионизма. Это, естественно, ведет к трактовке других как глубоко отличных или даже достойных презрения, несмотря на меньший характер интенсивности подобного отношения в случае религиозного фундаментализма, в котором перемена взглядов противников вполне возможна 2. Религиозно и этнически укорененное противостояние подразумевает более сложное определение глобальных условий, чем космополитизм, оставляя ряд возможностей для иного понимания других.3 Это придает легитимность защите двух альтернативных трансцендентностей —: культуры и этноса, — размышлению как о чем-то реально существующем в истории прошлого, настоящего и будущего, так и о включенности сверхъестественного в историю. Они представляют собой две различные интеллектуальные стратегии; однако две трансцендентальности не являются несовместимыми, в действительности, они часто проявляются вместе в том смысле, что «этническая» идентичность 'часто акцентируется на верности избранному Богом пути. Последнее является тем, что уцелело от более раннего «осевого» (axial) ориентира, посредством которого можно было бросить вызов существующим условиям реального мира 4.
---------------------------
1 Castells М. The Power of Identity. The Information Age: Economy, Society and Culture.
2 Eisenstadt S. Fundamentalism, Sectarianism, and Revolution: The Jacobin Dimension of Modernity. Cambridge, 1999. P. 105 и след.
3 Один из вариантов может, как указал Стюарт Холл, в отношении этнических идентичностей в западных обществах, сделать этничкость «локальным» местом противодействия универсальности, установленной сверху.
4 Тем не менее, будет неразумным заключить (как стремиться показать анализ Эйзенштадта в: Eisenstadt S. Fundamentalism, Sectarianism, and Revolution: The Jacobin Dimension of Modernity. Cambridge, 1999.), что 'современная «якобинская» или еще более современная «фундаменталистская» версии религиозно укорененной идентичности в любом случае представляют собой акты незаконного присвоения.
• Сила непреходящего значения «национальной» принадлежности, безотносительной к. государственности, показывает, что национальная идентичность может также проявляться параллельно с этнической идентичностью, в рамках негосударственного пространства идентичности, где противодействующие группы могут сами определять свои собственные идентичности, даже без учета «националистической» политической повестки дня 1.
• В результате, «особая» идентичность и противостояние, противоположное всему вышеназванному, демонстрируют стратегию исключительности в отношении других. Относительно глобального представления особенно необычным и эффективным является ее (идентичности — прим.) способность к определению группы противодействия, как через ее неизбежно подчиненное положение (subordinate), так и через представляемые ею универсальные и даже трансцендентальные ценности. Посредством сохранения представления о подчиненном статусе группа, придерживающаяся «особой» идентичности, может обосновать свое место в истории борьбы и/или угнетения. «Особые» нарративы включают в себя сохранение и сосуществование других. Движение сапатистов получило свою известность в качестве «постмодернистской» революции именно благодаря соответствию давним основаниям революционного сопротивления, что проявилось в их дистанцированности от возвышенных ожиданий господствовавших ранее нарративов 2. Субкоманданте Маркос так выразил это:
«Вы не можете воссоздать мир или общество, как не можете построить заново национальные государства, лежащие сейчас в руинах, на основе вражды с теми, кто навяжет собственную гегемонию обществу. Мир в целом и мексиканское общество в частности составлены из различных типов людей, и отношения между ними должны основываться на уважении и толерантности, вещах, которые не появились в дискурсах военно-политических организаций шестидесятых и семидесятых»3.
«Особые» нарративы «трагичны, поскольку они обозначают не конец истории, а скорее продолжение борьбы»4. Группа, придерживающаяся «особой» идентичности, может в равной степени следовать курсом революционной оппозиции, направленным не на захват государства, с присущими ему универсальными требованиями, что
--------------------------------------
1 См.: Motyl A. Revolutions, Nations, Empires: Conceptual Limits and Theoretical Possibilities.
2 Burbach R. Globalization and Postmodern Politics: From Zapatistas to High-Tech Robber Barons.
3 Marcos. Subcomandante Interview by Gabriel Garcia Marquez and Robert Pombo / / New Left Review. Second series, 9 (May/June), 2001. P. 71.
4 Rabasa J. Of Zapatismo: Reflections on the Folkloric and the Impossible in a Subaltern Insurrection // Lowe L., Lloyd D. (eds) The Politics of Culture in the Shadow of Capital. N. C, London, 1997. P. 409.
178
предоставляет ей выгодную позицию в отношении возможности достижения «метонимической»1 идентичности (где часть представляет целое, но при этом остается частью) с другими оппозиционными группами, как глобальными, так и локальными 2. К настоящему времени революционеры-сапатисты заметно укрепили свои позиции посредством применения «особой» стратегии.
Параллаксы: особые возможности
существования государственности
Глобализация, фактически, является условием параллакса: этот процесс, действительно, проявляется по-разному в различных местах. В итоге, мы вынуждены реимпортировать различные характеристики интенсивности процесса глобализации в вышеуказанное значение пространства идентичности групп противостояния. Соответственно, дальнейшее изменение параллакса таково: степень, в которой противостоящим группам необходимо следовать альтернативным идентичностям, а не тем, которые ориентированы на захват государства, зависит от способности к сохранению более древних типов государственности в их географически дифференцированном представлении. В двух словах, мы вынуждены разграничивать новые версии противостояния, появления которых можно ожидать в частях мира, различным образом подвергшихся глобализации.
Очень схематично мы можем классифицировать разные случаи и ожидания в отношении государственности: районы слабых государств, обнаруживаемых в третьем мире, где государственность проявилась в качестве никогда не реализованного образца; районы в первом и втором мире, где степень участия государств в жизни общества сужается, где современная государственность проявляется как нечто реализованное в прошлом, но переживающее сейчас упадок под давлением глобализации; и районы сильной государственности, где государство столь значительно или столь сильно, что полновластное функционирование государственной власти, кажется, вообще не может быть оспорено. Более пристальный взгляд на конкретные примеры показывает, что эта трехчастная классификация является, на самом деле, шкалой, в рамках которой
----------------------------
1 От метонимия (греч . metonymia, букв. — переименование), троп, — стилистический перекос названия — замена одного слова другим, находящегося с первым з отношении «ассоциации по смежности», то есть в отношении общее — частное, процесс — результат и др. Напр. «власть пала» вместо «руководство сложило с себя свои полномочия». — Прим. пер.
2 Rabasa J. Of Zapatismo: Reflections on the Folkloric and the Impossible in a Subaltern Insurrection / / Lowe L., Lloyd D. (ecis) The Politics of Culture in the Shadow of Capital. N. C, London. 1997. P. 404.
постглобализационное противостояние может изменяться. Последняя категория (государств — прим.) включает в себя особую группу: США, чья концентрация силы и статуса в рамках межгосударственной системы позволяет им продолжать существовать с полным чувством собственного достоинства в качестве государственности, идентифицируемой с универсальными правом как таковым; и Китай, чей размер и стратегическая нерешительность в отношении выхода на мировую арену подобна потухшему вулкану, который сопротивляется леднику глобализации, уже покрывшему других. В частности, позиция США, как мы увидим позже, создает достаточно парадоксальное условие для глобального революционного протеста.
Существующая слабость ранее «гиперактивных» государств, особенно в Латинской Америке, достаточно хорошо показана в других разделах данного сборника. Еще более репрезентативные примеры для иллюстрации первой обозначенной мною категории могут быть обнаружены в Африке, где политические режимы, отдалившиеся от европейской модели государственности, уже давно потерпели поражение, и где была принята и модифицирована практически неосуществимая западная модель модернизации, проводимой государством 1. Революции конца XX в., в данном случае, не предполагают ни существование государства, которым можно было бы завладеть, ни собственными связанными между собой наррати-вами, чтобы перенаправить их 2, так что в итоге противодействие может иметь устойчивую тенденцию к приобретению защитного, ищущего в прошлом этнических различий, характера 3.
----------------------------
1 См.: Chaliand G. Revolution in the Third World: Myths and Prospects. Hassocks, 1977.; Chaliand G. Historical precedents // Schutz S., Slater R. O. (eds) Revolution and Political Change in the
2 См.: Mmembe A., Roitman J. Figures of the Subject in Times of Crisis // Yaeger P. (ed.) The Geography of Identity.
3Cm.: Scherrer C. Central Africa: Conflict Impact Assessment and Policy Options. COPRI Working Paper 25. Copenhagen, 1997
Это означает, что уровень, относительно которого государственность кажется отсутствующей в «районах слабых государств», изменяется и, следовательно, таким же образом создает предпосылки для обращения к тем пространствам идентичности, которые в своем противостоянии фокусируются не на государстве. Латинская Америка имеет долгую, возможно, незавершенную историю государственного развития 1, которое эволюционировало совместно с прочно установившимися крестьянскими обществами, способными объединиться вокруг этнических групп, размеры которых могут колебаться в рамках национальных идентичностей 2. Латиноамериканские государства также находятся под жестким «глобализирующим» давлением США и стран Севера. В такой ситуации при прочих равных условиях можно ожидать, что как этническое пространство, так и пространство национального государства могло бы выжить в этих зонах глобализации. В общем, с моей точки зрения, идентичности в группах сопротивления в данном случае будут часто являться результирующим эффектом воздействия глобализации в ее попытке ослабить государственность, которая встречает противодействие со стороны социальных идентичностей того или иного типа, не имеющего своим основанием государство. Первый тип, соответственно, обнаруживает доказательства жизнеспособности национальной и этнической идентичности безотносительно к слабости государства в таких странах, как Куба и Мексика 3. Как в Перу, так и в Мексике этнические крестьянские революционные движения сохранили свое существование в рамках баланса отношений с государством, что может предвещать долгосрочное противостояние в рамках «особого» революционного нарратива. В другой части мира постреволюционное вьетнамское государство было вынуждено пойти на уменьшение собственного масштаба 4, но оказалось жизнеспособным, использовав социальное единство снизу в качестве способа управления, совместимого с уменьшенным масштабом государства 5.
--------------------------------
1 См.: Castaceda J. Utopia Unarmed: The Latin American Left After the Cold War.
2 Churchill J. Mayan Rebellion? Guatemala and Chiapas / / Small Wars and Insurgencies. Vol. 6, № 3. 1995. P. 357-374; Cleaver H. The Chiapas Uprising // Studies in Political Economy. № 44. 1994. P. 141-157.
3 См.: McCaughan E. J. Reinventing Revolution: The Renovation of the Left Discourse in Cuba and Mexico. Boulder, 1997.
4 См.: Abuza Z. International relations theory and Vietnam / / Contemporary Southeast Asia. Vol. 17, № 4. 1996. P. 406-419.
0 См.: Liljestrom R„ Lindskog E., Van Ang N., Xuan Tinh V. Profit and Poverty in Rural Vietnam: Winners and Losers of a Dismantled Revolution Richmond, 1998.
Ближний Восток включает в себя множество государств, находящихся на границе между слабыми государствами и теми, чье влияние сокращается. Турция — усиленная выдающейся историей своего собственного правительственного режима и выкристаллизовавшаяся в период военных режимов, которые реализовали европейские республиканские идеи государственности того времени и которые были поддержаны посредством помощи со стороны США в период холодной войны, - выдержала (ко времени написания статьи в конце 2001 года) давление, направленное на сокращение влияния (государства — прим.); с другой стороны, в случае восстания курдов, это означает появление этнической идентичности с претензиями на создание альтернативного и трансцендентного границам национализма 1. Ближний Восток, включая Турцию, демонстрирует в современном мире стойкое противостояние религиозной идентичности — исламскому фундаментализму. Хотя он (фундаментализм — прим.), так или иначе, аналитически может быть отделен от государственности, он кажется особенно влиятельным там, где имеется связь фундаментализма с конкретным видом национализма, что наблюдается в Иране — другом «сильном государстве» — или Афганистане, где он был использован для свержении власти Талибана посредством участия крупных игроков международной политики 2.
Представляющие подлинное ядро государства
Европы являют собой те примеры, которые наиболее явно относятся к выделенной
мною категории «отмирающих» (declining) государств. Европейские государства,
несмотря на слабость, в настоящее время в значительной степени демонстрируют
зависимость от взаимной кооперации по поддержанию собственного статуса 3, в то время как
противодействующие группы колеблются в отношении того, стоит ли им оказывать
сопротивление национальному государству или необходимо присоединиться к
оппозиции «евроскептиков» в отношении спроектированного «сверхгосударства»4.
К тому же эта разрозненная оппозиция государственным и государствоподобным
структурам демонстрирует — в районах Европы, где влияние государства снижено, в
рамках экологического движения, движений за гражданские права — преобладающую
тенденцию актуализации ценностей космополитизма, усвоенных из прошлого
европейского Просвещения. На мой взгляд, то логика здесь вполне ясна: в
условиях воздействия глобализации принципы сопротивления
------------------------
1 См.: White P. Primitive Rebels or Revolutionary Modernizers? The Kurdish National Movement in Turkey. London, 2000.
2 См.: Ahmed R. Taliban: Islam, Oil and the New Great Game in Central Asia. London, 1999.; Cooley J. Unholy Wars: Afghanistan, America, and International Terrorism. London, 1999.
3 См.: Milward A. The European Rescue of the Nation-State. London, 1992.
4 См.: Anderson P., Camiller P. (eds) Mapping the West European Left. London, 1994; Elliott L., Atkinson D. The Age of Insecurity. London, 1998. P. 158-188.
182
могут быть отделены от принципов противостояния государствам. Действительно, может существовать значительное сходство между ценностями: тем, как они восприняты противостоящими группами, и тем, как они усвоены самими европейскими государствами и надевропейскими институтами, созданными для их соблюдения 1.
------------------------
1 См.: White P. Primitive Rebels or Revolutionary Modernizers? The Kurdish National Movement in Turkey. London, 2000.
2 См.: Ahmed R. Taliban: Islam, Oil and the New Great Game in Central Asia. London, 1999.; Cooley J. Unholy Wars: Afghanistan, America, and International Terrorism. London, 1999.
3 См.: Milward A. The European Rescue of the Nation-State. London, 1992.
4 См.: Anderson P., Camiller P. (eds) Mapping the West European Left. London, 1994; Elliott L., Atkinson D. The Age of Insecurity. London, 1998. P. 158-188.
182
могут быть отделены от принципов противостояния государствам. Действительно, может существовать значительное сходство между ценностями: тем, как они восприняты противостоящими группами, и тем, как они усвоены самими европейскими государствами и надевропейскими институтами, созданными для их соблюдения 1.
Заключительные замечания:
ориентированное versus 2
неориентированное на государство противостояние
и случай Соединенных Штатов
Соединенные Штаты — наиболее парадоксальный и показательный случай. Это объясняется тем, что они являются районом, где государственность меньше всего подвергается воздействию глобализации. В международной обстановке, когда государства как таковые стремительно ставят перед собой все более скромные цели «революционного» протеста, Соединенные Штаты обладают наиболее высоким потенциалом для выполнения роли, когда-то принадлежавшей государствам в революционном нарративе. Во внутренней политике Соединенных Штатов «традиционный», сконцентрированный на захвате государственной власти революционный нарратив является возможным: некоторые последователи исконной (native) революции добиваются национальной автономии, выступая против участия Соединенных Штатов в международных организациях, таких как ООН, которая воплощает транснациональные глобальные ценности. Движения Патриотов (Patriot movements), например, создают собственную идентификацию в ходе борьбы за то, чтобы повторно прийти к власти в США и/или ориентировать политику этого государства на исполнение его суверенного национального назначения 3. США, наоборот, сохраняют наследие европейской космополитической традиции и развивают его, воплощая тип государства с бесспорной способностью поддерживать на мировом уровне «универсальные» ценности, которые ранее были им приняты 4.
----------------------------
1 Например, Европейский Совет или ЕС, чьи так называемые «копенгагенские» принципы изображают его в качестве агента расширения признания прав человека в отношении новых членов в Центральной и Восточной Европе.
2 Против (лат.). — Прим. пер.
3 См.: Castells М. The Power of Identity. The Information Age: Economy Society and Culture.
4 См.: Mailer В. The
В глобальных условиях, как я уже писал, революционный нарратив прошлого является, как и раньше, девиацией (drift) в глобальном представлении: за исключением государств, которые подходят на роль цели в революционном конфликте. Я утверждал, что в результате влияния глобализации революционный нарратив описывается в новых форматах, в рамках которых группы протеста идентифицируются в пределах неориентированного на захват государственной власти противостояния: космополитического, религиозного, этнического, сецессионного, «особого». Но Соединенные Штаты являются государством в наименьшей степени ослабленным глобализацией и в наибольшей степени защищающим ее 1. «Глобализация», включая закономерное ослабление государственности, может быть проанализирована в качестве воплощения американского национального интереса 2. Таким образом, в глобальной политике Соединенные Штаты обладают уникальной позицией, как государство, которое может быть идентифицировано с навязываемой в транснациональном масштабе модернизацией в ее современной глобальной форме. В глобальной политике революционная оппозиция последней версии модернизации может определиться через противодействие или атаку на США и американское общество.
Действительно, должно существовать рациональное объяснение опустошительной атаки террористов на Нью-Йорк 11 сентября
-------------------------------
1 Как замечает Розенберг, эта двусмысленность относительно «суверенитета, национальной» независимости не является новой, подобно многим другим аспектам глобализации. Ключевые государства в международной системе (т. е. Великобритания и позднее США) никогда не были участниками Вестфальских соглашений о суверенной независимости и взамен этого всегда поддерживали государственность как границу способности к сохранению частной сферы, в которой могли бы развиваться транснациональные рыночные отношения.
2 См.: Brennan Т. At Ноmе In the World: Cosmopolitanism Now. Cambridge, 1997.
стоящее время ее противники, скептично настроенные в отношении собственной государственной автономии, рассматриваемой в качестве проводника наступающей модернизации, осознают в качестве наиболее крупной цели Соединенные Штаты — универсальное, интрузивное 1государство, окруженное водой. Направление дальнейшего развития мало кому известно. Но один из возможных сценвриев дальнейшего развития состоит в том, что давление США/Европы на процесс глобализации усилит наблюдаемый тренд. Посредством дальнейшего видимого ослабления автономии государств по всему миру это может в будущем низвести до нуля их использование в качестве цели революционного нарратива и таким образом способствовать усилению ненаправленного на государство протеста. Так как идентичность противостоящих групп все сложнее определить без государства, революционное противостояние может вместо этого ввести в качестве цели, наравне с глобализацией, Соединенные Штаты. Революционный нарратив пересмотра (reappropriation) социального порядка может, таким образом, быть развернут в глобальных терминах противостояния либо глобальной модернизации как таковой, либо Соединенным Штатам.
----------------------
1 Интрузия (от лат. intrusio - внедрение, вторжение). В геологии интрузией называют процесс внедрения в толщу земной коры расплавленной магмы. - Прим. пер.
Комментарии
Отправить комментарий
"СТОП! ОСТАВЬ СВОЙ ОТЗЫВ, ДОРОГОЙ ЧИТАТЕЛЬ!"