Хакеры vs Векторалисты (1/2) Попытка концептуализации классовой структуры современности от МакКензи Варка (McKenzie Wark)

"РЕВОЛЮЦИЯ НЕ ЗАКОНЧИЛАСЬ, БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ!"

Хакеры vs Векторалисты (1/2)

Попытка концептуализации классовой структуры современности

от МакКензи Варка (McKenzie Wark)

http://s357a.blogspot.com/2016/07/vs-22.html

КЛАСС ВЕКТОРАЛИСТОВ 

«Всё, что твердое, растворяется в воздухе, всё священное оскверняется»… Волнующая фраза Маркса о том как товарная форма воспламеняет мир, испаряя старые общественные структуры и нормы так, что все способы жизни и соответствующие картины мира шаг за шагом обращаются в дым. Это великий исторический сюжет капитализма, с которым сегодня, наверное, согласятся все. А его фанаты теперь поклоняются нигилистическому  пламени, знаменующему силу распада.

Для бенефициаров капитализма настали прекрасные времена: свобода и процветание для всех, ну… да, может не для всех, но во всяком случае для самых преданных... Для тех же, кто отсечен от его благ, история разворачивается самым дурным образом, когда обращаются в пепел общественные и традиционные формы жизни, с заменой их пожизненным трудом за зарплату и долговым рабством. Для протагонистов капитализм – лучший из возможных миров и ему уже некуда улучшаться. Для остающихся противников капитализм – наш мир наихудший из возможных, пока окончательный переворот не сокрушил классового господства. Но в таком настроении больше спиритуальной воли-к-власти чем реальной стратегии.

Кроме того сюжеты исторических нарративов почему-то гипноточески заряжены неизменной идеей наличия такой сущности как капитализм, а мы все - лишь пешки, движимые в ходе этой вечной машинерии. Всё священное оскверняется - кроме идеального образа самого капитализма. Это превращается в своего рода неизменную идею. Дело в том, что для бенефициаров капитализма важно представить систему, из которой они извлекают свою выгоду, как нечто естественное; для его критиков кажется очевидным, что единственно вообразимая перспектива другой жизни берет начало в капитализме.  Отсюда происходит общая теологическая схема - хотя проявления капитализма изменчивы, сущность остаётся той же.
Это всё еще капитализм? А, может, что-то гораздо худшее?

 
Когда-то было модно утверждать, что капитализм уже преодолён.  Такие теории сегодня вызывают неловкость. В эпоху холодной войны те, чьи пишущие машинки состояли на службе западного капитала, нуждались в историческом повествовании, способном противостоять нарративу социалистических государств, утверждавшему   преодоление эпохи капитализма с уничтожением классовых отношений. И защитники Запада позаимствовали у своих соперников идею исторической формы за пределами капитализма, которая кладёт конец классовой борьбе. Они называли это обществом информационным или постиндустриальным, или каким-то еще но не капитализмом.

С коллапсом так называемого социалистического лагеря эти исторические нарративы, взывавшие к исторической стадии за пределами капитализма, стали распадаться. Капитализму было возвращено его имя. Но в конце 20го века он представлялся не как исходный, неизменный капитализм прошлого, а сопровождался эпитетами, стремящимися объяснить его новые странности. Итак, теперь это был поздний капитализм, нео-капитализм, неолиберальный капитализм, пост-фордистский капитализм, биополитический капитализм, семио-капитализм, когнитивный капитализм и т.д.

Значительно реже практиковалось построение исторических схем, содержащих вопрос об эксплутационном или классовом устройстве общества, пусть даже и вполне капиталистического. В такой перспективе капиталистическое представление подойдёт в большинстве случаев, но, похоже, именно здесь возникает и обнаруживается некая новая  форма, и не менее эксплуатационная. В конце концов, из политических работ Маркса ясно, что он мыслил общественную формацию, как совокупность множества способов производства, лишь один из которых мог именоваться капитализмом. Прочие, как он полагал, были остаточными элементами феодализма; или вовсе маргинальными, подобными простейшему товарному производству. 

Теоретические построения о многообразии форм капитализма утверждают возможность такого решающего момента, когда капитализм не становится во главе этих способов производства, а по сути включает их в капиталистические производственные отношения. Но в этом же пункте складывается тенденция к запаздыванию исторического мышления: всё твердое растворяется в воздухе – за исключением капитализма, который бесконечно длится как всегда то же самое. Он устремлен в вечность, поскольку в таких исторических теориях лишь пролетариат способен низвергнуть капитализм. Историю как смену эпох невозможно представлять иным образом.

Пролетариат как агент негативности в различные времена приобретал разные формы. Это мог быть промышленный рабочий, рабочие как масса, множество общественного производства, массы колониального мира и т.д. Иногда речь идёт о союзах - рабочий и крестьянин, или позднее – рабочий и студент. Иногда в центре агент из сферы не столько производства, как воспроизводства – как например феминисткий или квир агенты анти-капитализма. Иногда агент негативности скорее находит основание  в расовом доминировании, чем классовой эксплуатации. Во всяком случае, общим моментом в этих теориях является неизменная идея, что капитализм придёт к концу, когда будет низвергнут силой действия, идущей снизу. 

Чтобы это продумать, следует принять как необходимое условие то, что для Маркса было лишь тенденцией, и, похоже, тенденцией не реализованной – это поляризация всей общественной формации на только два антагонистических класса. Это хорошо изученная проблема, которая состоит в том, что на стороне уравнения, которая терпит поражение, классовая идентичность никогда не проясняется. Различия между  теми кто трудится не сглаживаются. Проблематичная "средняя прослойка" замыливает контрастность классовой картины. Также не получается устранить расовые и гендерные различия. Национализм и религиозная идентичность упрямо продолжают говорить о своей приверженности угнетенным.

Но даже среди тех кто внимательно вглядывается в различия среди притесняемых и предпринимает усилия к прояснению того, как влияют изменения в способе производства на типологию включенных в него работников, отсутствует внимание к запутанности и изменчивости в среде правящих классов. Используется общее именование – капитал, в лучшем случае с двумя-тремя невнятными подгруппами. Конечно, имеет место промышленный капитал, капитал финансовый – пожалуй, это всё.

Итак, подытожим наши еретические соображения насчет исторического воображения, сотоящие из трёх пунктов:

- возможно, мыслить исторические изменения следует с учетом множества классов и классовых конфликтов;

- может быть, прочие классы за пределами капитала и рабочей силы должны охватываться мыслью в качестве агентов действия в отношении исторических изменений;

- даже внутри капитализма возможно появление нового типа классового конфликта, базирующегося на новом способе производства.

Это может представляться ересью в отношении марксова Капитала, который в упрощенной форме имеет дело лишь с капиталистическим способом производства и двумя классами – капиталом и трудом. Но, пожалуй, этот способ мысли, нацеленный в будущее отталкиваясь от работ Маркса, не столь самобытен, если вспомнить, к примеру, о последовательности революций во Франции. Здесь имели место отношения множества классов, когда восходящий класс буржуазии мобилизовал крестьян и ремесленников для осуществления буржуазных интересов словно интересов общих. Формирование рабочего движения было долгим ученичеством делу революции под опекой другого класса прежде чем сложилась способность к артикуляции собственных интересов и методов – хоть и кратко – в мгновении  Парижской коммуны.

Идея расхождений в правящем классе также не отмечена новизной. Оглядываясь назад представляется небесполезным различение между классом капиталистов и его деревенским двойником, классом землевладельцев. Трансформация старых феодальных поместий, где крестьяне, скажем, платят десятину, в различные формы аренды, где фермеры платят ренту, в определенных отношениях является историческим моментом, отличающимся от развития промышленности и формирования классов капиталистов и рабочей силы, связанных отношениями заработной платы.

Вторая Природа

По мысли Дэвида Рикардо основной классовый конфликт является в действительности внутренним конфликтом правящего класса – между землевладельцами и капиталистами. Чем больше излишков аккумулирует землевладелец в виде ренты, тем меньше удаётся капиталисту собрать в форме прибыли. Земля присутствует как ограниченное предложение, экономика ренты ведет себя совершенно иначе чем экономика прибыли. Возрастающий спрос повышает ренту, а новое предложение на рынке  может отбросить ренту назад.

Возрастающий спрос ведет к повышению прибыли, но прибыль извлекается в промышленности, которая не является ограниченным предложением. Повышение прибыли сталкивает конкурентов на рынке, что ведет к снижению прибыли в направлении исторической нормы. В каком-то смысле промышленность более абстрактна чем земля. Фрагмент промышленности проще обменять или переместить. В собенности после распространения ископаемого топлива в качестве источника энергии промышленность оказалась в гораздо более абстрактном топографическом пространстве, ей нужно лишь оказаться на скрещении потоков энергии, трудовых ресурсов и сырья. Именно в этом смысле можно сказать, что промышленность творит вторую природу: сотворенная среда, которая уже не движется вслед за контурами и топосом земли, а скорее преобразует их в абстрактную топографическую проекцию.

Т.о. можно предъявить исторический сюжет о прошлом, которое повлекло за собой не просто множественность классов, и конфликт, не сводящийся к противостоянию между правящим и низшим классом, но конфликт между самими правящими классами. Это, пожалуй, еще не всё. Что если историческая тенденция ко всё более абстрактной сфере социального производства и эксплуатации не завершается на промышленности? При каких условиях можно будет говорить о наличии новой разновидности правящего класса?

На помощь здесь может прийти мысль о том, как именно промышленное товарное производство может отличаться от товарного производства в аграрном секторе. Последнее это уже род абстракции, отделяющий крестьянство от его древних прав и обязательств перед определенным сословием. Это вводит эквивалентность и обмениваемость не только в отношении совокупности крестьян, но и их земли. Принадлежность к правящему классу более не является наследственным правом. Особенность места или права, долга и обычая сметены прочь.

Но в аграрном производстве всё еще сохраняется определенная стабильность. Земля есть земля. Место есть место. Топос есть топос. Остаются неподвижные контуры пейзажа, который фермером сформирован, но по сути не преобразован. Аграрные потоки производят некую проблематику, но на вполне стабильном поле.

Промышленность – это другое. В частности, когда возникают потоки угля, зерна, трудовых ресурсов, а железо выступает средством их переноса, складывается гораздо более абстрактная и пластичная топография. На старой местности разворачивается новая графика. Города расширяются, чтобы вобрать дополнительную рабочую силу из деревни. Труд направляется для работы на новых заводах, снабжаемых по железной дороге и каналам сырьём и продовольствием из колоний.

Это эпоха, когда города стяжают политическую и экономическую власть, используя поначалу рудиментарные плоды самой природы, вскоре применив систематическую инструментализацию – промышленную технологию. Капитал и труд преобразуют прежде незыблемый мир сельской жизни в текучий мир промышленной второй природы.
Переход от феодального производства к промышленному в сельском хозяйстве больше всего, пожалуй, затронул форму собственности, но формирование товарного производства в промышленности потребовало чего-то большего. Преобразованию подверглись не только отношения, но также и производительные силы. Здесь важно отметить роль, которую сыграла нехватка. С углублением шахт и вырубкой лесов потребовалось существенное приложение технической изобретательности для поддержания производства. Комплекс угля-пара-стали возник из нехватки природных ресурсов, но одновременно он произвел совершенно иную природу.

Вторая природа, хотя и является в некоторых отношениях более абстрактной сферой,  имеет ряд слабых мест, которые могут быть обращены в преимущество восходящим рабочим классом. Что сделало забастовку эффективным оружием? – промышленность, зависимая от непрерывности потоков: ресурсов – угля и сырья, и готовых товаров, спешащих на рынок. Эти потоки можно нарушить в ключевых чувствительных точках. Вторая природа была уязвимой сетью – портов и железных дорог, в совокупности с крупными элементами – рудниками и заводами, и могла быть остановлена в самом слабом звене.

Организованный труд добился своих побед – 8-часовой рабочий день, общее избирательное право, социальное государство, даже Октябрьская революция – не столько благодаря какой-то идеологии или организационной форме, сколько благодаря реальному или потенциальному применению этой способности останавливать инфраструктуру второй природы.

Если технологии, из которых строится вторая природа, были во-первых, промышленными, а уже потом военными, то в случае третьей природы было скорее наоборот. Вторая Мировая явилась великим инкубатором информационных технологий, которые впоследствии играли существенную роль в холодной войне. Начиная с разработки сложных изделий и до управления запасами, логистики поставок, информационные технологии в первую очередь позволили расширить масштабы промышленных организационных форм.

Но когда фордистская система массового производства и потребления села на мель в конце 20го века, как раз информационные технологии предоставили средства для обхода ограничений. В частности, это позволило существенно ограничить полномочия рабочей силы. Мощь организованного труда состояла в способности прерывать потоки – на линии сборки, в обеспечении сырьем, энергоснабжении.

Информационные технологии способны заменить рабочую силу на производстве и могут сформировать более гибкую, зарезервированную сеть, которая позволит промышленному капиталу перемещать свои производственные элементы прочь отттуда, где рабочая сила склонна бороться, или направлять материальные потоки в обход возможных блокировок. Пришла эпоха автоматизации, упрощения труда (deskilling) и бегства заводов. Такова была оборотная сторона исторических мифов об информационном обществе и конце классовой борьбы.

Класс Векторалистов

Поражение трудовых сил имело свою цену для класса капиталистов. Оно означало передачу части полномочий новому типу правящего класса. Такому, который уже не основывается на земле или промышленности, как источниках своего богатства. Его рабочим активом была сама информация. Отделение промышленности от земли произвело абстрактную сферу второй природы. Отделение информации от промышленности – еще более абстрактную сферу третьей природы. 

Капитал победил труд. Эта эпоха часто именуется как "неолиберализм", но этот термин больше запутывает чем проясняет. Идеи не творят историю, и уж конечно на это не способна простая реанимация или расширение старых идей. Как стало возможно материально обойти организованную мощь рабочей силы? Здесь дело во властной силе территориальности нового типа, работающей на инфраструктуре иного рода.

Вторая природа всё еще по преимуществу топографична – расположение производств по-прежнему привязано к особенностям ландшафта, таким, как природные залежи угля и месторождения железа. Третья природа скорее топологична, в том смысле что густая информационная сеть, покрывающая территорию, способна растягивать ландшафт, сжимать его, свертывать и изгибать, придавая новые формы – во всяком случае для целей экономической деятельности. Текучий мир второй природы с канализированными потоками капитала, труда, энергии, сырья и товаров в действительности испаряется, переходя в новое, еще более газообразное состояние.

Третья природа становится оболочкой для информационных потоков, которые удваивают не только естественный ландшафт, но также и ландшафт второй природы. Конечно, еще сохраняется связь с топографией. Старые города второй природы становятся информационными хабами. Огромные дэйта-центры, которые продолжают разрастаться в начале 21го века, по-прежнему нуждаются в огромном объеме энергии и доступа к воде для охлаждения. Но вся эта новая инфраструктура уже производит топологическое пространство, в котором информация начинает управлять перемещением и развертыванием промышленных ресурсов, которые в свою очередь распоряжаются извлечением и использованием природных ресурсов.

Всё что было твёрдым а затем текучим, в конце концов испаряется в воздухе. Пространство становится топологией, в которой каждая точка может может подключиться к любой другой. Линия экономической активности становится вектором, в том смысле, что в принципе может быть развернута где угодно. Свяжи поставщика материалов с местом переработки посредством вектора. Если поставщик теряет надежность, то, перемещая вектор, соединись с другим поставщиком. Если рабочая сила в месте производства доставляет проблемы, снова перенаправь вектор, соединяя нового поставщика с новым местом производства. Если капиталистическая фирма, осуществляющая технологический процесс, требует слишком много прибыли, переключись на другую. Кастельс описывает переход из пространства мест в пространство потоков – именно это я называю третьей природой.

Не только труд утрачивает свою силу на территории третьей природы. Это же происходит с классом капиталистов. Здесь капитал следует понимать в определенном смысле, как класс который владеет средствами производства. Во многих случаях это уже не является локусом власти. Вектор может направляться в обход не только рабочей силы, но и капитала. Сила, возвышающаяся и над трудом и над капиталом – это класс векторалистов. Он управляет уже не землей или промышленностью, но информацией. Он заявляет претензии на долю в прибавочной стоимости не в виде ренты или прибыли, а как долю, интерес.

Старейшей формой класса векторалистов являются финансисты, но в прошлом их мощь всегда была относительной. Вторая природа не поддерживала применение информации как средства абсолютной власти. И только с формированием инфраструктуры, в которой информация отделяется от своей материальной страты,  она обретает способность эффективной всепланетной канализации, хранения при мнимальный издержках, легко преобразовываться в сложные модели – класс векторалистов обретает свою стать.

Финансы дополняются другими видами полномочий посредством информации, будет ли это управление патентами, авторскими правами, брэндами, управление цепочками поставок посредством логистики, управление пространственным распределением ресурсов с помощью гео-информационных систем или, как в самом актуальном опыте, через управление доступом к информации о переключении локации людей и вещей на основе всеобщей адресуемости. 

Сила класса векторалистов состоит в аккумуляции своей доли, что в данном контексте означает не просто доход от инвестиций в информацию в виде денег, но любую прибавочную информация, приобретенную в ходе неравноправного обмена информацией. Их сила сегодня имеет глобальный характер. Базируясь преимущественно в сверхразвитом мире Европы и США класс векторалистов преуспевает извлекая прибавочную информацию в глобальном масштабе. Реальное производство вещей может быть вынесено вовне.

Конечно, промышленные капиталисты оспаривают векторальную власть, но делают это в основном посредством попыток самим получить доступ к управлению информацией – и следовательно, через бегство из капиталистической индустрии и превращение в векторалистов. Сначала в Японии, затем в Корее и Китае производственные фирмы пытаются завладеть символической властью брендов, патентов на сложные технологические процессы, контролировать продуктивность труда управляемого компьютерами и цепочек снабжения и т.о. уйти от хлопот непосредственного владения более рутинными средствами производства.

Класс Хакеров

Векторальный класс обеспечивает классу капиталистов победу над трудом, но у векторалистов возникают собственные проблемы с низшим классом. Это не проблемы подавления класса, формирующего природу или класса, который преобразует вторую природу, проблема с теми кто ин-форматирует третью природу. Назовём их классом хакеров. Извлечение выгоды из неравноправного обмена информацией требует постоянного производства новой информации. Производство новой информации это работа класса хакеров. То, что это производство происходит в рамках классовых отношений, обусловлено локализацией производства новой информации в рамках новейших версий форм частной собственности.

В конце 20го века так называемая интеллектуальная собственность выделилась из традиционного авторского и патентного права и постепенно превратилась по существу в набор прав исключительной частной собственности. Производство новой информации как информации базируется на техническом отделении потоков информации от своего материального субстрата, при том что хотя информация всё же не существует вне материального субстрата, её отношение  к этому субстрату становится абстрактным. Т.о. потенциал таких разработок сдерживается и ограничивается коридором, формируемым формой частной собственности.

Но производство интеллектуальной собственности, подобно любому производству, требует сотрудничества и соучастия. Стержнем всякого производства является обнаруживаемая в нем общественность. Как в случае землевладельца в отношении с фермером,  а в случае капиталиста в отношении с рабочим, класс векторалистов должен отделить класс хакеров от того, что производится их совместным усилием.

Еще раз, общественное/"коммонз" – либо огораживается, либо поддерживается как сфера субординации, откуда коммодификация черпает свои резервы. Нынешнее различие состоит в том, что "коммонз" в потенциале бесконечно разделяемы. Земля или товары могут быть в дефиците, но информация в эпоху обрушения стоимости копирования и архивирования может быть в дефиците лишь искусственно. Потому одно из крупных общественных движений уже с конца 20го века направлено на борьбу за общедоступность информации. Информация желает быть свободной но повсюду она в цепях. Освобождение информации это утопия класса хакеров.

Стоит отметить четыре стратегии по управлению классом хакеров.
Во-первых, хакерская аристократия: пусть небольшая кадровая прослойка видит себя не частью класса а элитой. Они щедро вознаграждаются и иногда получают долю в векторалистских фирмах через опционы на акции или в виде бонусов.

Во-вторых, : векторальная инфраструктура формируется с целью отделения некоторых особо значимых должностей управляющих от рутинной работы, которая в свою очередь разделяется на сегменты. Подобным образом, например, выстраивается объектно-ориентированное программирование.
Третье. Если через аут-соурсинг рабочий труд переправляется "заморскому" рабочему, то посредством ин-соурсинга работа хакера передаётся кому-то кто выполнит её бесплатно. Т.о. кооперативное сотрудничество и информационные общественные ресурсы/коммонз сами используются как ресурс, из которого можно извлекать выгоду.
Наконец, всё названное не срабатывает, хакера можно криминализовать, отправить в тюрьму и вынудить к бегству.

Господство векторалиста над хакером укоренено в самом устроении инфраструктуры, в рамках которой действует хакерский класс. Это доминирование выходит далеко за пределы опосредованного идеологией господства капиталиста над рабочим, или господства с применением религии землевладельца над фермером. В действительности все соперничающие классы должны действовать в инфраструктуре, непрерывно формируемой по спецификациям векторального класса, которая подчиняет себе не только хакерский класс, но и другие классы.

Т.о. в итоге историю товарных способов производства можно представить как прохождение через три наслаивающихся друг на друга стадии, каждая из которых влечет за собой бифуркацию деления на два класса, поляризующих социальное поле. На каждой стадии это поле имеет определенное качество. Развитие промышленности и борьба между рабочим и капиталистом производит более абстрактную топографию, вторую природу.
Развитие информации и борьба между хакером и векторалистом производит еще более абстрактную топологию, третью природу. Это пространство превращается в глобальную топологию, в которой практически каждая точка может быть связана с любой другой, мобилизуя ресурсы в планетарном масштабе.

На каждой стадии поле классового конфликта может иметь определенную поляризацию между господствующим и доминируемым классами, но все классы всех трёх "природ" взаимодействуют, словно при игре в трёх-мерные шахматы. Во многих случаях ключевым может быть классовый конфликт между различными правящими классами. Единство трех доминируемых классов также невозможно гарантировать. Они являются не множеством (multitude), а выраженными классами с различными функциями в производственном процессе.

КЛАСС ВЕКТОРАЛИСТОВ (часть 2)

McKenzie Wark

В первой части была представлена история товарного производства как проходящая через три идущих внахлёст стадии, каждая из которых производит расщепление на два класса, поляризующих социальное поле. На каждой стадии это поле имеет определенные качества. Индустриальное развитие и борьба между рабочим и капиталистом порождают более абстрактную топографию – вторую природу. Развитие информационных технологий и борьба между хакером и векторалистом производят еще более абстрактную топологию – третью природу. Это пространство превращается в глобальную топологию, где едва ли не всякая точка может коммуницировать с любой другой и происходит мобилизация ресурсов в планетарном масштабе.  

На каждой стадии возможна поляризация поля классового конфликта между основными классами - доминирующим и подчиненным, но все классы во всех трех «природах» взаимодействуют, как при игре в трехмерные шахматы. Во многих случаях ключевой классовый конфликт возможен между различными правящими классами. Единство трех подчиненных классов также невозможно гарантировать. Они представляют не множество (multitude), а выраженные классы с различными функциями в производственном процессе.

Отталкиваясь от такого понимания, можно задать иную рамку довольно запутанным дискуссиям о том, нельзя ли представить исторические изменения как силу, которая отвергнет неослабевающий драйв коммодификации или даже запустит ускорение в направлении его конца. Но ни то, ни другое, как мы увидим, не обещает сегодня многого на волне перезапуска исторического воображения.

Особенность западной или гегельянской марксистской традиции в том, что пролетариат является силой способной низвергнуть капитал. Пролетариат возникает из внутреннего содержания товарной формы, которая захватывает его, как еще одну вещь, и реализует его полную субъектность и универсальность человеческого. Конкретное действие по блокированию, которым является забастовка,  оказывается либо предтечей либо пределом мысли о полной остановке, которая должна стать актом воли пролетариата как революционного субъекта истории, возникающего в ходе собственной объективации и сопротивления ей.

С провалом революций конца 60х Делез, Гваттари, Лиотар и Негри приступили к более основательному продумыванию  концептуальной перспективы ускорения капитализма к его концу. Это было откровенным признанием слабости партии труда и утраты энергии блокирования и остановки, не говоря о полном устранении потоков коммодификации жизни. Напротив, идея состояла в развитии капитализма до своего предела, и это действительно представлялось событием, которое должно случиться.

Для противников флёр акселерации слишком похож на другое зло, еще более поругаемое и не всегда именуемое – неолиберализм. Похоже на сближение с идеологией тех, кто в наших координатах является фракцией класса векторалистов, который заявляет претензии на «технологии» и стремится перевернуть, взорвать и креативно разрушить мир во имя забавы и любопытства. Однако необходимо заметить, что по многим направлениям эта идеология является скорее негативной. Правда в том, что господство векторалистского класса нацелено на устранение остатков власти капитала и труда через подчинение обоих управлению посредством информации.

Во многом проблема в том, что негативность и ускорение являются ограниченными формами исторического воображения. Негативность есть фигура, предполагающая наличие только второй природы. Есть лишь капитал и его отрицание пролетариатом. Ускорение – это фигура, полагающая что есть только третья природа. За пределами второй природы нет ничего кроме абстракции. Это не та форма исторического воображения, которая схватывает развитие новых классовых отношений в этом пространстве.

И негативность и ускорение упускают проблему пределов преобразования природы, как в ходе второй природы так и третьей. Историческое воображение негативности фетишизирует социальное, как если бы оно не было встроено в природу и технику (техне). Историческое воображение ускорения в своих ранних версиях фетишизирует желание, а в более поздних – итерации технической рациональности. Желание никогда не продумывалось совместно с потребностью; рациональность никогда не осмысливалась через форму собственности и, следовательно, через классовые отношения, в которых она проявляется в третьей природе.

Нет нужды много говорить о метаболическом разрыве, разверзающемся при воздействии второй и третьей природе на природный субстрат. Наиболее известны здесь молекулярные выбросы в атмосферу двуокиси углерода и метана, вызванные ископаемым топливом и разведением скота. Интенсивное развитие второй природы, за которым последовало господство над всеми мировыми ресурсами, обусловленное третьей природой, вызывает обратный энтропийный эффект на весь процесс глобального производства и воспроизводства. Фактически, векторалистский класс теперь питается тем энтропийным расстройством, которое сам производит. Итак, человеческая, социальная и техническая история более не могут представляться независимо от истории природы.

Только союз всех низших классов даёт надежду на противостояние потенциально катастрофическому развитию третьей природы при господстве векторалистского класса. Такому союзу потребуется отчетливо распознать новые уязвимости с учетом того, что некоторые старые узкие места фабрики или даже «социальной фабрики» города могут «столкнуть с рельсов» власть, которая рельсами не пользуется, а полагается скорее на более гибкую топологию информационного вектора. В символическом и поэтическом звучании мантры «Оккупай Уолл-стрит» нет ничего плохого – хотя осуществить это на практике гораздо сложнее. Но как оккупировать абстракцию?

Ограничивать мысль об истории понятиями негативности или акселерации значит упускать из поля зрения значительную часть картины. В этой оптике неразличимы не только важные черты третьей природы, но и нечто важное сегодня в самой природе. Третья природа распоряжается не только второй природой как ресурсом, но всей природой вообще. Более того, вся природа превращается в выхлопную трубу, охлаждающий радиатор, помойку для всех энтропийных отходов в планетарном масштабе абстрактного общественного производства.

Что если историю нельзя ни отвергнуть ни ускорить? Похоже, что 2я и 3я природы столь широко и глубоко расстроились, что эту инфраструктуру не миновать. Т.о. пока товарная экономика продолжает напряженно вращаться в своём неснижаемом темпе,  она вербует агентов во всех классах, заставляя их работать на свои цели по своим лекалам. Что если даже векторалистский класс теперь не достаточно властен над собственным созиданием?

Это наводит на мысль об инерции истории. Блистательно в своем характерном стиле выразил это Сартр, что на языке данного текста может звучать так: Коллективное  социальное усилие, сначала в сельском хозяйстве, затем в промышленности, а затем в информации, выстраивает покоряющую и подавляющую себя инфраструктуру, которая затем придаёт продолжающимся усилиям форму окаменелости. Всё твердое растворяется в воздухе но осаждается назад из воздуха в твердое состояние вновь, как приумножение того же самого.

Товарная форма принуждает труд создавать не только продукт в этом моменте, но и инфраструктуру, которая длит себя, которая содержит товарную форму, втиснутую в себя. Т.о. действие формирует само себя, загоняет себя в собственную форму, воплощается в ней, лишая коллективное усилие своего общественного характера и уворовывая способность к его изменению. Действие превращается, даже будучи действием,  в форму пассивности, при которой каждое действие отделяется от других, как простой индивидуальный труд, вознаграждение за который может быть лишь индивидуальным.

Т.о. здесь не работает негативность, поскольку сама инфраструктура лишает свободы действия, способного ей противостоять и качественно нарушить её форму. И, следовательно, здесь нет акселерации, т.к. инфраструктура 2й и 3й природы определяет темп производства изменений и,  воздействуя на форму изменений, производит то же самое. Акселерация не более плодотворна для качественного разворота, чем негативность.

Этот парафраз мысли Сартра столь же безрадостен как и оригинал. Сартр лелеял надежду на действие, которое сплотит индивидуальные воли и вырвет их из солипсизма и разъединенности. Сартр думал о сплоченной группе – идея, которая в измененном виде появляется как субъективный момент у Гваттари или формирующее субъекта событие у Бадью.

В любом случае, эта линия мысли об историческом действии всё еще очень полагается на коллективное человеческое действие или даже пост-человеческую рациональность в противостоянии  инфраструктуре, самая форма которой поглощает и делает инертной такую активность. Таким образом, парадокс третьей природы в том, что она фактически ускоряет и умножает транзакции товарного типа, но всегда этого типа. Гибкость и прекарность, которые она производит – это поверхностный эффект глубокой и широкой инфраструктурной неподвижности.

Именно поэтому подрывная способность коллективного усилия, будь то фермерский бунт, забастовка рабочих или действие хакера, должна пониматься как ограниченное и одностороннее представление исторического действия. Так мы приходим к четвертому понятию, которое полагается как разрыв матрицы трёх других. Если инфраструктуру приводят в движение попытки отрицания или ускорения истории, то возможно проблема не в торможении или ускорении этой инфраструктуры, но в изобретении чего-то другого.

Инфраструктура 2й и 3й природы приняла форму товарообмена и впечаталась во все аспекты повседневности. Проект альтернативы должен смотреть вовне. Возможно, естественная история форм может прийти на помощь социальной истории форм, которая сегодня есть лишь бесконечное клонирование и рабство единственной формы, просто лишь более абстрактного характера.

Это опасный путь, т.к. почти невозможно избежать проекции на природные формы привычных способов мыслить вторую природу, а теперь и третью. В промышленную эпоху либеральный капитализм и паровая машина создали образ природы как своего рода дарвиновский свободный рынок. В наше время неолиберальный векторализм и компьютер создали иное представление о природе, подставляя вместо неё образы мелко-буржуазной борьбы "эгоистичных генов", позаимствованные из мира производства.

Что значит понимать природу с точки зрения не доминирующего класса а класса подавленного? Может, видеть природу глазами фермера, рабочего или хакера значит понимать её как симбиотические практики преобразования, соответственно - материи, энергии и информации? Что если будет возможно применить коллективную борьбу трёх стадий товарной экономики для критики доминантного мировоззрения касательно природы, но, не останавливаясь на этом, идти дальше? Задача исторического воображения - двигаться вперед в попытке экстраполировать, отталкиваясь от знания природных форм возможных морфологий, к проектированию новой инфраструктуры.

Итак, плохая новость: гигантскую машину третьей природы нельзя отвергнуть, поскольку сама её форма обеспечивает подвижность в особых существенных точках, действие в которых может быть эффективным. Ускорение здесь тоже невозможно. Здесь нет подчиненного класса для разгона его дальше и быстрее, чем он движется сам по себе. Продумывание истории с точки зрения продукта, а не производителей, переворачивает картинку и показывает что кумулятивный стержень того, что производит коллективное усилие, оказывается препятствием на пути собственного преобразования.

Остаётся лишь одна опция – перестройка по ходу. Это потребует объединенных действий среди подчиненных классов. Различия между этими классами нельзя устранить посредством именования множеством или декретом о некоем философском универсализме. Это означает подход к построению коалиции, имеющей дело скорее с экономическими агентами, чем политическими, как в большинстве версий радикальной демократии. Пришло время построения новой инфраструктуры на руинах старой.