Иоганн Готлиб Фихте О ДОСТОИНСТВЕ ЧЕЛОВЕКА Речь, сказанная Фихте в заключение его философских лекций 1794 г.

"РЕВОЛЮЦИЯ НЕ ЗАКОНЧИЛАСЬ, БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ!"

Иоганн Готлиб Фихте  О ДОСТОИНСТВЕ ЧЕЛОВЕКА  Речь, сказанная Фихте в заключение его философских лекций  1794 г.  Не как исследование, но как излияние порыва чувства после исследования посвящает эти листы своим доброжелателям и друзьям в воспоминание о блаженных часах, которые пережил он с ними в общем стремлении к истине. Мы до конца измерили человеческий дух, мы положили основание, на котором может быть построена научная система, как найденное изложение изначальной системы в человеке. Мы делаем в заключение краткий обзор целого. Философия учит нас все отыскивать в Я. Впервые через Я входят порядок и гармония в мертвую и бесформенную массу. Единство через человека распространяется господство правил вокруг него до границ его наблюдения, и насколько он продвигает дальше это последнее, тем самым продвигаются дальше порядок и гармония. Его наблюдение указывает в бесконечность многообразия каждому свое место, чтобы ничто не вытесняло другое, оно вносит единство в бесконечное разнообразие. Через него держатся вместе мировые тела и становятся единым организованным телом, через него вращаются светила по указанным им путям. Через Я утверждается огромная лестница ступеней от лишая до серафима, в нем — система всего мира духов, и человек имеет право ожидать, что закон, который он дает себе и этому миру, должен иметь силу для него; он имеет право ждать его общего признания в будущем. В Я лежит верное ручательство, что от него будут распространяться в бесконечность порядок и гармония там, где их еще нет, что одновременно с подвигающейся вперед культурой человека будет двигаться и культура вселенной. Все, что теперь еще бесформенно и беспорядочно, разрешится через человека в прекраснейший порядок, а то, что теперь уже гармонично, будет, согласно законам, досель еще не развитым, становиться все гармоничнее. Человек будет вносить порядок в хаос и план в общее разрушение, через него самое тление будет строить и смерть будет призывать к новой прекрасной жизни.  Таков человек, если мы рассматриваем его только как наблюдающий ум; что же он есть, если мы мыслим его, как практически-деятельную способность?  Он включает не только необходимый порядок в вещи, он дает им также и тот, который он произвольно выбрал; там где он вступает, пробуждается природа; под его взглядом готовится она получить от него новое, более прекрасное создание. Через его тело есть самое одухотворенное, что только могло образоваться из окружающей его материи; в его атмосфере воздух становится легче, климат мягче и природа проясняется в надежде превратиться через него в жилище и хранительницу живых существ. Человек предписывает сырому веществу организоваться по его идеалу и предоставить ему материал, в котором он нуждается. Для него вырастает то, что раньше было холодным и мертвым, в питающее зерно, в освежающий плод, в оживляющую виноградную лозу; и вещество вырастает для него во что-нибудь другое, как скоро он предпишет ему иначе. Вокруг него облагораживаются животные, они отрешаются под его осмысленным взглядом от своей дикости и получают более здоровую пищу из рук своего повелителя, за которую они ему воздают добровольным послушанием.  Более того, вокруг человека облагораживаются души, чем больше кто-либо-человек, тем глубже и шире действует он на людей, и то, что носит истинную печать человечности, будет всегда оценено человечеством, каждому чистому проявлению гуманности открывается каждый человеческий дух и каждое человеческое сердце. Вокруг высшего человека люди образуют среду, в которой приближается больше всего к центральной точки тот, кто отличается наибольшею гуманностью. Человеческие души стремятся и усиливаются объединиться и образовать один дух во многих телах. Все суть один рассудок и одна воля и участвуют тогда, как сотрудники в великом единственно-возможном плане человечества. Высший человек с силою подъемлет свой век на более высокую ступень человечества; оно оглядывается назад и изумляется той пропасти, через которую оно перенеслось; десницей великана выхватывает высший человек из летописи рода человеческого все то, что он может схватить.  Разбейте ту хижину из праха земного, в которой он живет! Он по своему существованию безусловно независим ото всего, что вне его; он есть только через себя самого; и уже в хижине из права он имеет чувство этого существования; в моменты своего подъема, когда время и пространство и все, что не есть он сам, исчезает для него, когда его дух могущественно отделяется от тела и затем опять добровольно возвращается в него, дабы преследовать цель, которую он только через тело может выполнить. Разделите две последние, соседние пылинки, которые теперь его окружают, он все же будет существовать, и существовать он будет, потому что он этого захочет. Он вечен через себя самого и собственной силой.  Стесняйте, расстраивайте его планы! Вы можете задержать их, но что значит тысяча и паки тысяча лет в летописи человечества? То же, что легкий утренний он при пробуждении. Высший человек пребывает и продолжает действовать; и то, что кажется вам исчезновением, есть только расширение его сферы; что вам кажется смертью, есть его зрелость для высшей жизни. Краски его планов и внешние формы их могут для него исчезнуть, план же его останется тот же; в каждый момент своего существования он выхватывает и вводит в свой круг действия что-либо новое из внешней среды и не перестанет выхватывать, доколе не поглотит всего в этом круге, доколе вся материя не будет носить печати его действия и все духи не образуют единый дух с его духом.  Таков человек; таков каждый, кто может самому себе сказать, — Я — человек. не должен ли он испытывать священного благоговения перед самим собой, трепетать и содрогаться перед собственным своим величием. Таков каждый, кто может мне сказать: Я есмь. Где бы ни ты не жил, ты, что носишь человеческий образ, приближаешься ли ты к животным, под палкой погонщика сажая сахарный тростник, или греешься ты на берегах Огненной Земли у огня, который не сам ты зажег, пока он не погаснет и только плачешь, что он не хочет сам себя поддерживать, являешься ли ты мне самым жалким и отвратительным злодеем, все-таки ты-то же, что и я, ибо ты можешь сказать мне: Я есмь. Ты все же мой товарищ, мой брат. О, я стоял, конечно, когда-то на той же ступени человечества, на которой строишь ты теперь, ибо это есть одна из ступеней человечества и на этой лестнице нет скачков; быть может, я стоял на ней без способности ясного сознания; быть может, я так быстро и торопливо над ней поднялся, что не имел времени возвести в сознание мое состояние; но я, разумеется, стоял некогда там, и ты будешь неизбежно там, где я теперь, и продолжится ли это миллионы и миллион раз миллионы лет — что есть время? Ты неизбежно будешь стоять когда-нибудь на той же ступени, на которой я теперь стою; ты будешь стоять на той ступени, на которой я могу на тебя и ты на меня можешь воздействовать. Ты также будешь когда-нибудь вовлечен в той круг и вовлечешь меня в твой; я признаю тебя также когда-нибудь, как сотрудник в моем великом плане. Для меня, который есмь Я — таков каждый, который есть Я. Как же мне не содрогаться перед величием человеческого образа и перед Божеством, которое, быть может, и в таинственном сумраке, но однако же неизбежно живет в храме, носящем печать этого образа.  Земля и небо, время и пространство и все границы чувственности исчезают для меня при этой мысли; как же не исчезнет для меня и индивид? К нему я не приведу вас обратно!  Все индивиды заключаются во Едином великом Единстве чистого Духа1, пусть будет это — то последнее слово, которым я вверяю себя вашей памяти; и пусть это будет именно та память обо мне, которой я себя вверяю.  2. О назначении ученого  …чувство и представление, его предполагающее, не свободны, а зависят от вещей вне Я, особенность которых - вовсе не тождество, а многообразие. Если Я тем не менее в этом отношении должно постоянно быть в согласии с самим собой, оно должно стремиться воздействовать непосредственно на самые вещи, от которых зависят чувство и представление человека; человек должен стремиться модифицировать их и привести их в согласие с чистой формой своего Я, чтобы и их представление согласовалось с этой формой, поскольку оно зависит от их свойств. Однако эта модификация вещей, какими они должны быть согласно нашим необходимым понятиям о них, возможна не только благодаря голой воле, но для этого необходим еще известный навык, который приобретается и повышается упражнением.  …Приобретение этого навыка отчасти для подавления и уничтожения наших собственных, возникших до пробуждения разума и чувства нашей самодеятельности, порочных наклонностей, отчасти для модификации вещей вне нас и изменения их согласно нашим понятиям; приобретение этого навыка, говорю я, называется культурой и так же называется приобретенная определенная степень этого навыка. Культура различается только по степеням, но она способна проявлять себя в бесконечном множестве степеней. Она — последнее и высшее средство для конечной цели человека — полное согласие с самим собой, если человек рассматривается как разумно-чувственное существо; она сама есть конечная цель, когда он рассматривается только как чувственное существо. Чувственность должна культивироваться: это самое высокое и последнее, что с ней можно сделать Окончательный вывод из всего сказанного следующий: последняя и высшая цель человека — полное согласие человека с самим собой и, — чтобы мог находиться в согласии с самим собой, — согласование всех вещей вне его с его необходимыми практическими понятиями о них, понятиями, определяющими, какими они должны быть. Это согласие вообще есть то, что Кант называет высшим благом, если воспользоваться терминологией критической философии; это высшее благо в себе, как явствует из сказанного, вовсе не имеет двух частей, но совершенно просто; оно есть полное согласие разумного существа с самим собой.  …Подчинить себе все неразумное, овладеть им свободно и согласно своему собственному закону — последняя конечная цель человека; эта конечная цель совершенно недостижима и должна оставаться вечно недостижимой, если только человек не должен перестать быть человеком, чтобы стать богом. В понятии человека заложено, что его последняя цель должна быть недостижимой, а его путь к ней бесконечным. Следовательно назначение человека состоит не в том, чтобы достигнуть этой цели. Но он может и должен все более и более приближаться к этой цели; и поэтому приближение до бесконечности к этой цели — его истинное назначение как человека, т.е. как разумного, но конечного, как чувственного, но свободного существа. Если полное согласие с самим собой называют совершенством в высшем значении слова, как его во всяком случае можно назвать, то совершенство — высшая недостижимая цель человека; усовершенствование до бесконечности есть его назначение. Он существует, чтобы постоянно становиться нравственно лучше и улучшать все вокруг себя в чувственном смысле, а если он рассматривается в обществе, то и в нравственном, и самому становится благодаря этому все более блаженным.  …То высокое назначение, на которое я сегодня вкратце вам указал, есть то, что я должен у многих подающих надежды молодых людей превратить в ясное убеждение, которое я хотел бы сделать для вас непреложнейшей целью и постоянным руководством всей вашей жизни, — у молодых людей, предназначенных в свою очередь когда-нибудь оказать сильнейшее воздействие на человечество в более узком или более широком кругу учением или действием или тем и другим, распространять дальше образование, ими самими полученное, и, повсюду благотворно влияя, поднять на высшую ступень культуру наш общий братский род — в молодых людях, работая над развитием которых, я, весьма вероятно, работаю над развитием еще не родившихся миллионов людей. Если некоторые из вас доброжелательно предполагают, что я еще чувствую достоинство этого своего особого назначения, что я, размышляя и уча, поставлю себе высшей целью оказывать содействие культуре и повышению гуманности в вас, м.г., и во всех, с кем вы когда-либо будете иметь общую точку соприкосновения, и что я считаю никчемными всю философию и всю науку, не стремящиеся к этой цели, — если вы так судите обо мне, то вы судите (я быть может могу это сказать) совершенно правильно о моей воле. Степень, в какой мои милы отвечают этому желанию, не совсем зависит от меня самого; это зависит отчасти об обстоятельств, не находящихся в нашей власти. Это зависит отчасти и от вас, м.г., от вашего внимания, о котором я прошу, от вашего личного прилежания, на которое я рассчитываю с полным радостным доверием, от вашего доверия ко мне, на которое я полагаюсь и которое я постараюсь укрепить действием.  …Вы видите, м.г., как важно общество вообще не смешивать с особым эмпирически обусловленным родом общества, называемым государством. Жизнь в государстве не принадлежит к абсолютным целям человека, что бы ни говорил об этом один очень большой человек, но она есть средство, имеющее место лишь при определенных условиях, для основания совершенного общества. Государство, как и все человеческие установления, являющиеся голым средством, стремится к своему собственному уничтожению: цель всякого правительства — сделать правительство излишним. Конечно сейчас еще совершенно не время для этого, — и я не знаю, сколько до тех пор пройдет мириад лет или мириад мириад лет, и здесь речь идет совершенно не о применении в жизни, но об исправлении умозрительного положения — сейчас не время, но несомненно, что на предначертанном пути рода человеческого имеется такой пункт, когда станут излишними все государственные образования. Это то время, когда вместо силы или хитрости всюду будет признан как высший судья один только разум. Будет признан, говорю я, потому что еще и тогда люди будут заблуждаться и в заблуждении оскорблять своих ближних, но все они обязаны будут иметь добрую волю дать себя убедить в своем заблуждении и, как только они в этом убедятся, отказаться от него и возместить убытки. До тех пор пока не наступит это время, мы в общем даже не настоящие люди.  …Все индивидуумы, принадлежащие к человеческому роду, отличны друг от друга; только в одном они вполне сходятся: это их последняя цель — совершенство. Совершенство определено только одним образом: оно вполне равно самому себе. Если бы все люди могли стать совершенными, если бы они могли достигнуть своей высшей и последней цели, то они были бы чем-то единым, единственным субъектом. Теперь же каждый в обществе стремится сделать другого более совершенным, по крайней мере по своим понятиям, поднять его до своего идеала, который он имеет о человеке. Следовательно последняя высшая цель общества — полное согласие и единодушие со всеми возможными его членами. Но так как достижение этой цели, достижение назначения человека вообще предполагает достижение абсолютного совершенства, то это точно так же недостижимо, как и то недостижимо, пока человек не перестанет быть человеком и не станет богом. Полное согласие со всеми индивидуумами есть следовательно хотя и последняя цель, но не назначение человека в обществе.  Но приближаться и приближаться к этой цели до бесконечности — это он может и это он должен. Это приближение к полному согласию и единодушию со всеми индивидуумами мы можем назвать объединением. Следовательно объединение, которое должно становиться по сплоченности все более крепким, по объему все более обширным, есть истинное назначение человека в обществе; но так как все люди согласны и могут быть согласными только относительно своего последнего назначения, это объединение возможно только благодаря совершенствованию. Поэтому мы с таким же основанием можем сказать: общее совершенствование, совершенствование самого себя посредством свободно использованного влияния на нас других и совершенствование других путем обратного воздействия на них как на свободных существ — вот наше назначение в обществе.  Чтобы достигнуть этого назначения и постоянно достигать его все больше, для этой цели мы нуждаемся в способности, которая приобретается и повышается только посредством культуры, и именно в способности двоякого рода: способности давать или действовать на других как на свободных существ и восприимчивости, или способности брать или извлекать наибольшую выгоду из воздействия других на нас. Об обеих мы будем говорить в свое время особо. В особенности надо стремиться сохранить для себя последнюю также и при наличии высокой степени первой способности; в противном случае человек останавливается и благодаря этому идет назад. Редко кто-нибудь бывает таким совершенным, что он не мог бы развиться благодаря всякому другому в каком-нибудь отношении, которое быть может кажется ему неважным или им не заметно. Я знаю мало более возвышенных идей, м.г., чем идея этого всеобщего воздействия всего человеческого рода на самого себя, этой непрекращающейся жизни и стремления, этого усердного соревнования в давании и получении (самое благородное, что может выпасть на долю человека), этого всеобщего сцепления друг с другом бесконечного числа колес, общий двигатель которых — свобода, и прекрасной гармонии, возникающей из этого. Кто бы ты ни был — так может сказать всякий — ты, имеющий только образ человека, ты все-таки член этой великой общины; через какое бы бесконечное число членов ни передавалось воздействие, я все же в силу этого влияю на тебя, и ты в силу этого все же влияешь на меня. Никто из тех, кто только носит на челе своем печать разума, как бы груб ни был ее оттиск, не существует для меня попусту. Но я не знаю тебя и ты не знаешь меня, и как верно то, что мы имеем общее признание быть добрыми и становиться все лучше, так же несомненно — и пусть пройдут миллионы и биллионы лет, что значит время! — также несомненно придет когда-нибудь время, когда я увлеку с собой и тебя в круг моей деятельности, когда также и к твоему сердцу будет привязано мое чудесными узами взаимного свободного давания и получения.  …Все законы разума обоснованы в сущности нашего духа, но они доходят до эмпирического сознания только благодаря опыту, к которому они применяются, и чем чаще наступает случай их применения, тем теснее они сплетаются с этим сознанием. Так обстоит дело со всеми законами разума; так обстоит дело в частности с практическими, которые имеют в виду не одно голое суждение как теоретическое, но и действенность вне нас и заявляют о себе сознанию в образе стремлений. Основа всех наших стремлений лежит в нашей сущности, но и не больше как основа. Каждое стремление должно быть пробуждено опытом, если оно должно дойти до сознания, и должно быть развито при помощи частого опыта подобного рода, если оно должно стать наклонностью и его удовлетворение — потребностью. Но опыт не зависит от нас самих, следовательно от нас не зависит также пробуждение и развитие наших стремлений вообще.  Независимое не Я как основание опыта, или природа, многообразно; ни одна часть ее не равна вполне другой, это положение утвердилось и в кантовской философии и может быть именно в ней точно доказано; отсюда следует, что она действует на человеческий дух очень различно и нигде одинаковым образом не развивает его способностей и задатков. Благодаря этому различному образу действий природы определяются индивидуумы и то, что называют их частной, эмпирической, индивидуальной природой, и в этом смысле мы можем сказать: ни один индивидуум не равен вполне другому в отношении его пробудившихся и развившихся способностей. Отсюда возникает физическое неравенство, которому мы не только равно ничем не способствовали, но и уничтожить которое при помощи нашей свободы мы не могли; ведь прежде чем мы сможем противостоять при помощи свободы влиянию природы на нас, мы должны были бы дойти до сознания и до применения этой свободы, мы же не можем иначе достигнуть этого, как при помощи того пробуждения и развития наших стремлений, которое от нас самих не зависит.  Но высший закон человечества и всех разумных существ, закон полного согласия с самим собой, закон абсолютного тождества, поскольку он путем применения к природе становится положительным и материальным, требует, чтобы в индивидууме все задатки были развиты однообразно, все способности проявлялись бы с возможно большим совершенством — требование, примет которого не может быть реализован одним только законом, потому что, согласно сказанному, исполнение его зависит не от одного только закона, не от нашей тем самым конечно определяемой воли, но от свободного действия природы.  Если отнести этот закон к обществу, если предположить, что существует много разумных существ, то в требовании, что в каждом были однообразно развиты все его задатки, должно заключаться требование, чтобы все различные разумные существа были бы также однообразно развиты и в отношении друг друга. Если задатки всех в себе равны, как это есть на самом деле, потому что они основываются на одном чистом разуме, — они должны быть развиты у всех одинаковым образом, что является содержанием указанного требования; таким образом результат одинакового развития одинаковых задатков должен быть всюду равен себе; и здесь мы приходим другим путем опять к установленной в прошлой лекции последней цели всякого общества: полному равенству всех его членов.  Голый закон, как было иным путем показано в прошлой лекции, так же не может реализовать предмета этого требования, как и предмета вышеприведенного, на котором он основывается. Но свобода воли должна и может стремиться все более приблизиться к той цели.  И здесь проявляется действенность общественного стремления, направленного к одинаковой цели, которое становится средством для требуемого приближения до бесконечности. Общественное стремление, или стремление быть во взаимодействии со свободными разумными существами как таковым, включает в себя два следующих стремления: стремление к передаче знаний, т.е. стремление развить кого-нибудь в той области, в какой мы особенно развиты, стремление, насколько возможно, уравнять всякого другого с нами самими, с лучшим в нас, и затем стремление к восприятию, т.е. стремление приобресть от каждого культуру в той области, в какой он особенно развит, а мы особенно не развиты. Таким образом посредством разума и свободы исправляется ошибка, сделанная природой; одностороннее развитие, данное природой индивидууму, становится собственностью всего рода, и весь род дает за это индивидууму то, чем он обладает; он дает ему, если мы предполагаем, что при определенных естественных условиях имеются все возможные индивидуумы, все при этих условиях возможное развитие. Природа развила каждого только односторонне, но тем не менее она все-таки развила его во всех точках, в которых она соприкасалась с разумным существом. Разум объединяет эти точки, противопоставляет природе твердо сплоченную и непрерывную сторону и принуждает ее развить по крайней мере род во всех его отдельных задатках, потому что она сама не захотела без этого развить индивидуум. Уже сам разум позаботился о равномерном распределении достигнутого развития между отдельными членами общества посредством указанных стремлений, и он будет об этом заботиться и дальше, так как сюда не доходит область природы.  Он позаботится о том, чтобы каждый индивидуум получил посредственно из рук общества все полное развитие, которое он не мог извлечь непосредственно из природы. Общество соберет выгоды всех отдельных лиц как общее благо для свободного пользования и размножит их по числу индивидуумов; оно сообща возьмет на себя недостатки отдельных лиц и благодаря тому сведет их к бесконечно малой сумме. Или, выражая это в другой формуле, более удобной для применения к некоторым предметам: цель всякого образования способностей заключается в том, чтобы подчинить природу в том смысле, как я сейчас определил это выражение, разуму, согласовать опыт постольку, поскольку он не зависит от законов нашей способности представлений, с нашими необходимыми практическими понятиями о нем. Следовательно, разум находится с природой в постоянно продолжающейся борьбе; эта война никогда не может окончиться, если мы не станем богами, но влияние природы должно и может стать слабее, господство разума все могущественнее; последний должен одерживать над природой одну победу за другой. Пусть индивидуум в отдельных своих точках соприкосновения удачно справляется с природой, напротив, в остальных он непреодолимо быть может порабощается ею. Сейчас общество объединилось, и все действуют заодно; чего не мог одинокий, того добьются объединенными силами все. Хотя каждый борется в отдельности, но ослабление природы благодаря всеобщей борьбе и победа, которая выпадает каждому в отдельности на его долю идут на пользу всем.  Таким образом связь, объединяющая всех в одно тело, как раз благодаря физическому неравенству индивидуумов приобретает новую крепость: устремление потребности и еще более приятное устремление удовлетворять потребности сплачивает их теснее друг с другом, и природа усилила мощь разума, желая ее ослабить.  …При теперешних условиях человек рождается в обществе, он больше не находит природу дикой, но уже приготовленной разносторонним образом для его возможных целей. Он находит массу людей, занятых в различных отраслях, всесторонне ее обрабатывающих для пользования разумных существ. Он находит многое готовым из того, что он кроме того должен был бы сделать сам. Он мог бы пожалуй иметь очень приятное существование вообще, не применяя сам своих сил непосредственно к природе, он мог бы, пользуясь только тем, что общество уже сделало и что оно делает в особенности для его собственного развития, вероятно достигнуть известного совершенства. Но этого он не смеет: он должен отдать свой долг обществу, по крайней мере стремиться к этому, он должен занять свое место, он должен по крайней мере стремиться каким-нибудь образом поднять на более высокую ступень совершенство того рода, который для него столько сделал.  Для этого у него два пути: или он ставит себе задачей обработать природу во всех отношениях, но тогда он должен был бы посвятить всю свою жизнь и несколько жизней, если бы он имел много жизней, чтобы познакомиться только с тем, что до него было чтобы познакомиться только с тем, что до него было сделано другими и что еще остается сделать; и таким образом его жизнь была бы потеряна для человеческого рода, хотя и не по вине его злой воли, но благодаря его неблагоразумию. Или он берется за какой-нибудь особый предмет, к которому он предварительно вероятно имеет склонность посвятить себя всего, для разработки которого он уже раньше, возможно, был больше всего подготовлен природой и обществом, и исключительно ему себя посвящает. Развить другие свои задатки он предоставляет обществу, которому он имеет намерение, стремление, желание привить культуру избранного им предмета, и таким образом он избрал себе сословие, и этот выбор сам по себе совершенно правомерен. но также и этот акт свободы зависит, как и все, от нравственного закона вообще, поскольку последний является регулятивом наших поступков, или от категорического императива, который я выражу таким образом: не будь никогда в отношении твоих определений воли в противоречии с самим собой — закон, которому в этой формулировке может следовать всякий, так как определение нашей воли совершенно не зависит от природы, но исключительно от нас самих.  Выбор сословия есть выбор посредством свободы, следовательно ни один человек не может быть принуждаем ко вступлению в какое-нибудь сословие или исключаем из какого-нибудь сословия. Каждое отдельное действие точно так же, как каждое общее установление, имеющее в виду подобное принуждение, неправомерно, не говоря уже о том, что неумно принуждать человека ко вступлению в данное сословие или удерживать от другого, так как никто не может в совершенстве знать особых талантов другого, и часто член совершенно теряется для общества благодаря тому, что его ставят на неподходящее место. Не говоря уже об этом, это само по себе несправедливо, потому что это создает противоречие между нашим действием и нашим практическим понятием о нем. Мы хотели члена общества, и мы сделали орудие последнего, мы хотели свободного сотрудника для нашего великого плана, и мы делаем подвергающийся принуждению, страдающий инструмент последнего; нашим становлением мы убиваем в нем человека, поскольку это от нас зависит, и совершаем преступление перед ним и перед обществом.  Было выбрано определенное сословие, дальнейшее развитие определенного таланта, чтобы иметь возможность вернуть обществу то, что оно для нас сделало, поэтому каждый обязан действительно использовать свое развитие для блага общества. Никто не имеет права работать для самоуслаждения, отгораживаться от ближних, делать свое развитие для них бесполезным; ведь именно благодаря работе общества он получил возможность приобрести его; в известном смысле оно продукт общества — его собственность, и он отнимает у него его собственность, если он не хочет этим путем привести ему пользу. У каждого есть обязанность не только вообще желать быть полезным обществу, но и направлять, по мере сил своих и разумения, все свои старания к последней цели общества, именно все более облагораживать род человеческий, т.е. все более освобождать его от гнета природы, делать его все более самостоятельным и самодеятельным, и таким-то образом этому новому неравенству возникает новое равенство, именно однообразное развитие культуры во всех индивидуумах.  Я не говорю, что это именно всегда так бывает, как я это сейчас изобразил, но так это должно было бы быть согласно нашим практическим понятиям об обществе и о различных сословиях в нем, и мы можем и должны работать, чтобы добиться, чтобы это так было. Как много в особенности ученое сословие могло бы сделать для этой цели и как много средств для этого находится в его власти, мы увидим в свое время.  Если мы рассматриваем развитую идею даже без всякого отношения к нам самим, то мы все-таки замечаем по крайней мере вне нас объединение, в котором никто не может работать для самого себя, не работая для всех остальных, или, работая для другого, не работать в то же время и для самого себя, так как успех одного члена есть успех всех и потери одного есть потеря для всех; явление, которое уже благодаря гармонии, замечаемой нами в самом многообразном, доставляет нам глубокое наслаждение и сильно поднимает наш дух.  Поднимается интерес, если бросить взгляд на себя и если рассматривать себя как члена этого большого интимного объединения. Крепнет чувство нашего достоинства и нашей силы, когда мы говорим себе то, что каждый из нас может себе сказать: мое существование не тщетно и не бесцельно, я — необходимое звено великой цепи, которая тянется от развития у первого человека полного сознания его существования в вечность; все, что было когда-либо великого и мудрого и благородного среди людей, — те благодетели рода человеческого, имена которых я читаю в записях мировой истории, и многие из тех, заслуги которых остались, не охранив имен, — все они работали для меня: я пожинаю плоды их трудов, я ступаю на землю, которую они населяли, по благодатным их следам. Я могу, как только захочу, взяться за возвышенную задачу, поставленную ими себе, делать все более мудрым и счастливым наш общий братский род, я могу продолжать строить там, где они должны были прекратить, я могу приблизить окончание постройки того чудесного храма, который они должны были оставить незаконченным.  "Но мне, как и им, придется прекратить", — мог бы сказать себе кто-нибудь. О, это самая возвышенная из всех мыслей: я никогда не закончу, если возьмусь за эту возвышенную задачу, и так, как очевидно то, что принять ее — мое назначение, так же очевидно, что я никогда не могу прекратить действовать, следовательно никогда не могу прекратить быть. То, что называется смертью, не может уничтожить моего творения, потому что мое творение должно быть закончено, и оно не может быть ни в какое время закончено, следовательно для моего существования не определено какое-нибудь время, и я вечен. Вместе с принятием той великой задачи я привлек вечность к себе.  …Забота об однообразном развитии всех задатков человека предполагает прежде всего знание всех его задатков, науку о всех его стремлениях и потребностях, законченное определение всего его существа. Но это полное значение всего человека само основывается на задатке, который должен быть развит, так как во всяком случае в человеке есть стремление знать и в особенности знать то, что ему необходимо знать. Развитие этого задатка требует всего времени и всех сил человека; если есть какая-нибудь общая потребность, которая настоятельно требует, чтобы особое сословие посвятило себя ее удовлетворению, то именно эта потребность.  Но одно знание задатков и потребностей человека без науки об их развитии и удовлетворении не только было бы в высшей степени наводящим печаль и тоску, но и одновременно пустым и бесполезным знанием. Тот поступает в отношении меня очень недружелюбно, кто указывает мне на мой недостаток, не указывая мне одновременно средств, как исправить мой недостаток, кто возбуждает во мне чувство моих потребностей, не поставив меня в такое положение, чтобы я мог их удовлетворить. Лучше бы он оставил меня в моем неведении, свойственном животному! Короче говоря, это знание было бы не тем знанием, которого требовало общество, ради которого должно было бы иметь особое сословие, которое обладало бы знаниями, ибо оно не имело в виду совершенствование рода и при помощи этого совершенствования — объединение, как от него требуется. С этим знанием потребностей следовательно должно быть связано одновременно знание средств, при помощи которых они могли бы быть удовлетворены, и это знание становится по праву уделом того же сословия, потому что одно не может быть полным без другого, еще менее может стать деятельным и живым. Знание первого рода основано на чистых положениях разума и есть философское, знание, второго рода основано отчасти на опыте и поскольку является философско-историческим (не только историческим, ибо я должен отнести цели, которые могут быть познаны только философски, к предметам, данным в опыте, чтобы иметь возможность рассматривать последние как средство для достижения первых). Это знание должно стать полезным обществу, и следовательно дело не только в том, чтобы вообще знать, какие задатки человек в себе имеет и при помощи каких средств вообще их можно развить; подобное знание все еще оставалось бы совершенно бесплодным. Оно должно сделать еще одни шаг дальше, чтобы действительно принести желаемую пользу. Нужно знать, на какой определенной ступени культуры в определенное время находится то общество, членом которого мы являемся, на какую определенную высоту оно отсюда может подняться и какими средствами оно для этого должно воспользоваться. Теперь можно во всяком случае установить путь человеческого рода при помощи основ разума, предположив опыт вообще, до всякого определенного опыта; можно приблизительно наметить отдельные ступени, через которые он должен шагнуть, чтобы достигнуть определенной степени развития, но никак нельзя, опираясь на одни основы разума указать ступень, на которой он действительно находится в определенное время. Об этом надо спросить опыт; надо исследовать события предшествующих времен, но философски подготовленным оком; нужно направить глаза на то, что делается вокруг себя, и наблюдать своих современников. Эта последняя часть необходимого обществу знания является следовательно только исторической.  …Цель всех этих знаний указана выше: при помощи их стремиться к тому, чтобы все задатки человечества развивались однообразно, но всегда прогрессивно, и отсюда вытекает действительное назначение ученого сословия: это высшее наблюдение над действительным развитием человеческого рода в общем и постоянное содействие этому развитию.  …Ученый по преимуществу предназначен для общества: он, поскольку он ученый, больше, чем представитель какого-либо другого сословия, существует только благодаря обществу и для общества; следовательно на нем главным образом лежит обязанность по преимуществу и в полной мере развить в себе общественные таланты, восприимчивость и способность передачи.  …Способность сообщения необходима ученому всегда, так как он владеет своим знанием не для самого себя, а для общества. С юности он должен развивать ее и должен всегда поддерживать ее активное проявление. Какими средствами, это мы исследуем в свое время.  Свое знание, приобретенное для общества, должен он теперь применить действительно для пользы общества; он должен привить людям чувство их истинных потребностей и познакомить их со средствами их удовлетворения.  …Следовательно, ученый, поскольку мы до сих пор развили понятие о нем, по своему назначению есть учитель человеческого рода.  Но он обязан познакомить людей не только в общем с их потребностями и средствами для удовлетворения последних, — он должен в особенности указывать им во всякое время и на всяком месте потребности, появившиеся именно сейчас, при этих определенных условиях, и определенные средства для достижения сейчас поставленных целей. Он видит не только настоящее, он видит также и будущее; он видит не только теперешнюю точку зрения, он видит также, куда человеческий род теперь должен двинуться, если он хочет остаться на пути к своей последней цели и не отклоняться от него и не идти по нем назад. Он не может требовать, чтобы род человеческий сразу очутился у той цели, которая только привлечет его взор, и не может перепрыгнуть через свой путь, а ученый должен только позаботиться о том, чтобы он не стоял на месте и не шел назад. В этом смысле ученый — воспитатель человечества.  …Последняя цель каждого отдельного человека, точно так же как и целого общества, следовательно и всей работы ученого в отношении общества есть нравственное облагораживание всего человека. Обязанность ученого — устанавливать всегда эту последнюю цель и меть ее перед глазами во всем, что он делает в обществе. Но никто не может успешно работать над нравственным облагораживанием общества, не будучи сам добрым человеком. Мы учим не только словами, мы учим также гораздо убедительнее нашим примером, и всякий живущий в обществе обязан ему хорошим примером, потому что сила примера возникает благодаря нашей жизни в обществе. Во сколько раз больше обязан это делать ученый, который во всех проявлениях культуры должен быть впереди других сословий? Если он отстает в главном и высшем, в том, что имеет целью всю культуру, то каким образом он может быть примером, которым он все же должен быть, и как он может полагать, что другие последуют его учению, которому он сам на глазах у всех противоречит каждым поступком своей жизни? (Слова, с которыми основатель христианской религии обратился к своим ученикам , относятся собственно полностью к ученому: вы соль земли, если соль теряет свою силу, чем тогда солить? Если избранные среди людей испорчены, где следует искать еще нравственной доброты?) Следовательно ученый, рассматриваемый в последнем отношении, должен быть нравственно лучшим человеком своего века, он должен представлять собой высшую ступень возможного в данную эпоху нравственного развития. Это наше общее назначение, м.г., это наша общая судьба.  Счастлив удел того, кто предназначен в силу своего особого признания делать то, что надо было бы уже делать ради своего общего признания в качестве человека, — тратить свое время и свои силы не на что другое, как только на то, для чего иначе надо было бы урывать время и силы с разумной бережливостью, и иметь в качестве работы, дела, единственного повседневного труда своей жизни то, что для других было бы приятным отдыхом от работы. Это укрепляющая и возвышающая душу мысль, которую может иметь каждый из вас, достойный своего назначения, и мне в моей доле доверена культура моего века и следующих эпох: и из моих работ родится путь грядущих поколений, мировая история наций, которые должны еще появиться. Я призван для того, чтобы свидетельствовать об истине, моя жизнь и моя судьба не имеют значения; влияние моей жизни бесконечно велико. Я — жрец истины, я служу ей, я обязался сделать для нее все — и дерзать и страдать. Если бы я ради нее подвергался преследованию и был ненавидим, если бы я умер у нее на службе, что особенное я совершил бы тогда, что сделал бы я сверх того, что я просто должен был бы сделать?  …Руссо хотел вернуть человека в естественное состояние не в целях духовного развития, а только в целях независимости от потребностей чувственности. И конечно верно то, что, по мере того как человек приближается к своей высшей цели, должно становиться все легче удовлетворение его чувственных потребностей, что постоянно должны уменьшаться усилия и заботы, связанные с поддержанием существования на свете, что плодородие почвы должно увеличиваться, климат постоянно смягчаться, что должно быть сделано бесконечное количество новых открытий и изобретений, чтобы увеличить средства к существованию и облегчить его, что дальше, после того как разум распространит свое господство, потребности человека будут уменьшаться, но не потому, что он, находясь в первобытном естественном состоянии, не знает связанного с ними удовольствия, но потому, что он может без них обойтись; он будет всегда готов со вкусом пользоваться лучшим, когда он его может иметь, не нарушая своих обязанностей, и может обойтись без всего того, пользоваться чем он не может с честью. Если это состояние мыслится как идеальное, — в этом отношении оно, как все идеальное, недостижимо, — то это золотой век чувственного наслаждения без физической работы, который описывают древние поэты. Итак, впереди нас находится то, что Руссо под именем естественного состояния и те древние поэты под названием золотого века считают лежащим позади нас. (В прошлом, — напомню кстати, — часто наблюдалось явление, что то, чем мы должны стать, описывается как нечто, чем мы уже были, и что то, чего мы должны достигнуть, представляется как нечто потерянное, — явление, которое имеет свое серьезное основание в человеческой природе и которое я когда-нибудь, если представится подходящий случай, исходя из нее, объясню.)  Руссо забывает, что человечество должно и может приблизиться к этому состоянию только благодаря заботам, стараниям и работе. Без применения человеческих рук природа сурова и дика, и она должна была быть такой, чтобы человек был принужден выйти из бездеятельного естественного состояния и обработать ее, — чтобы он сам из чисто естественного произведения стал свободным разумным существом. Он конечно выйдет, он, несмотря ни на какую опасность, сорвет яблоко познания, потому что в нем неискоренимо заложено стремление быть равным богу. Первый шаг из этого состояния ведет его к горю и трудам. Его потребности развиваются, они настоятельно требуют своего удовлетворения: но человек от природы ленив и косен по примеру материи, из которой он произошел. Тогда возникает тяжелая борьба между потребностью и косностью: первая побеждает, вторая горько сетует. Тогда в поте лица своего он обрабатывает поле и сердится, что на нем растут также шипы и сорные травы, которые он должен вырывать с корнем. Не потребность — источник порока, она — побуждение к деятельности и к добродетели: леность — источник всех пороков. Как можно больше наслаждаться, как можно меньше делать, — это задача испорченной природы, и немало попыток, которые делаются, чтобы решить ее, являются ее пороками. Нет спасения для человека до тех пор, пока эта естественная косность не будет счастливо побеждена и пока человек не найдет в деятельности и только в деятельности своих радостей и своего наслаждения. Для этого существуют болезненные переживания, связанные с чувством потребности — они должны нас возбуждать к деятельности. Это цель всякой боли, это в особенности цель той боли, которая появляется у нас при виде несовершенства, испорченности и бедствий наших ближних. Кто не чувствует этой боли, этого острого неудовольствия, тот пошляк. Кто его чувствует, должен стремиться освободиться от него тем, чтобы, приложив все силы, достигнуть, насколько можно, совершенства в своей сфере и вокруг себя. Если предположим, что его работа не была плодотворной, что он не видел в ней пользы, то все-таки чувство его деятельности, вид его собственных сил, затраченных в борьбе со всеобщей испорченностью, заставит его забыть эту боль.  …Его воспитанник развивается сам собой. Его руководитель ничего больше не делает, как только устраняет препятствия к его развитию, а в остальном предоставляет действию снисходительной природы. Она все время должна будет держать его под своей опекой, так как он не дал ему силы воли, огня, твердого решения бороться с ней, ее покорить. Среди хороших людей он будет хорошим, но среди злых, — а где большинство не злые? — он будет несказанно страдать. Так Руссо постоянно изображает разум в покое, но не в борьбе; он ослабляет чувственность, вместо того чтобы укрепить разум.  Я взялся за это исследование, чтобы разрешить тот опороченный парадокс, который как раз противоположен нашему принципу, но не только потому. Я хотел вам показать на примере одного из величайших людей нашего столетия, какими вы не должны быть: я хотел вам развить на его примере учение, важное для всей нашей жизни. Вы знаете теперь из философского исследования, какими должны быть люди, с которыми вы еще вообще не состоите ни в каких очень близких, тесных, неразрывных отношениях. Вы вступите с ними в эти более близкие отношения. Вы их найдете совершенно другими, чем этого хочет ваше учение о нравственности. Чем благороднее и лучше вы сами, тем болезненнее будет для вас предстоящий вам опыт; но не давайте этой боли себя одолеть, но преодолевайте ее делами. На него рассчитываю, он также учтен в плане улучшения рода человеческого. Стоять и жаловаться на человеческое падение, не двинув рукою для его уменьшения, значит поступать по-женски. Карать и злобно издеваться, не сказав людям, как им стать лучше, не по-дружески. Действовать! Действовать! — вот для чего мы существуем. Должны ли мы сердиться на то, что другие не так совершенны, как мы, если мы только совершеннее; не является ли этим большим совершенством обращенный к нам призыв с указанием, что это мы должны работать для совершенствования других? Будемте радоваться при виде обширного поля, которое мы должны обработать! Будемте радоваться тому, что мы чувствуем в себе силы и что наша задача бесконечна!  ------------------------------------------------------------  1 Даже не зная моей системы, невозможно эти мысли считать за спинозизм, если только, по крайней мере, пересмотреть ход этого рассуждения в целом. Единство чистого духа есть для меня недосягаемый идеал, последняя цель, которая никогда не будет осуществлена в действительности.