"РЕВОЛЮЦИЯ НЕ ЗАКОНЧИЛАСЬ, БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ!"
Пол Фейерабенд
ПРОТИВ
МЕТОДА
ОЧЕРК АНАРХИСТСКОЙ ТЕОРИИ ПОЗНАНИЯ
17
ПРИЛОЖЕНИЕ 5
18
Примечания
Предисловие
Введение
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
Hаука
в свободном обществе – Часть I
Hаука
в свободном обществе – Часть II
Библиография
London and New York
2.Anderson London
3.Ames New York
4. Аристотель. Соч. в 4-х томах. M., 1976-1984.
5. Armitage A. The Deviation of Falling Bodies. – Annals of Science, v. 5, 1941-1947.
6. Augustine, St. Contra Julianum, V, siv, 51-Migne, v. 44.
7. Austin J. L. Sense and Sensibilia.New York
8. Ayer A. J. Foundations of Empirical Knowledge. L., 1943.
9. Atomic Theory and the Description of Nature. Cambridge, 1932.
10. Бэкон Ф. Соч. в 2-х томах. M., 1977-1978.
11. Бакунин M. А. Избранные сочинения, тт. 1-5. П. – M., 1919-1921.
12. Barkers. The Role of Simplicity in Explanation. – In: Feigl H. and Maxwell G. (eds.). Current Issues in the Philosophy of Science. New York, 1961.
13. Baumker С. Witelo, ein Philosoph und Naturforscher der 13. Jahrhunderts. – Beitrage zur Geschichte der Philosophie des Mittelalters, Bd. III, Munster, 1908.
14. Вeazly J. D. and Ashmоle В. Greek Sculpture and Painting. Cambridge, 1966.
15. Becher J. R. Expressionismus. Raabe P. und Olten (ed.). Freiburg, 1965.
16. Вeсker R. Theorie der Elektrizitat, Leipzig, 1949.
17. Benn G. Lyrik und Prosa, Briefe und Dokumente. Wiesbaden, 1962.
18. Вerellus. De Vero Telescopii Inventore. Hague, 1655.
19. Berkeley G. An Essay Toward a New Theory of Vision. – Works, vol. 1, Frazer. (ed.), London, 1901.
20. Вinfоrd L. R. and Вinfоrd S. R. New Perspectives in Archaeology. Chicago, 1968.
21. Blumenberg F. Galileo Galilei, Siderius Nuncius, Nachricht von neuen Sternen. Vol. 1, Frankfurt, 1965.
22. Blumenberg F. Die Kopernikanische Wende. Frankfurt, 1965.
23. Воhm D. Causality and Chance in Modern Physics. London, 1957.
24. Вohm D. The Special Theory of Relativity, 1965.
25. Воhr N. Collected Works, vol. 1. Amsterdam, 1972.
26. Bohr N. Atomic Theory and the Description of Nature. Cambridge, 1932.
27. Bohr N. Discussions with Einstein. – In: Albert Einstein, Philosopher-Scientist. P. A. Sсhilpp (ed.), Evanston, 1948.
28. Bohr N. and Rosenfeld L. Kgl.-Danske Videnskab, Selskab, Math.-Phs. Medd, vol. 12, n. 8, 1933.
29. Воndi H. Assumption and Myth in Physical Theory. Cambridge, 1968. Бонди Г. Гипотезы и мифы в физической теории. M., 1972.
30. Born – Einstein. Letters. New York, 1971.
31. Born M. Natural Philosophy of Cause and Chance. London, 1948.
32. Bousset W. Die Himmelsreise der Seele. – Archiv fur Religionwissenschaft, Bd. 4, 1901 (reprint: Darmstadt, 1961).
33. Breсht B. Schriften zum Theater. Berlin und Frankfurt am Main, 1957.
34. Вreсht B. Uber das Zerpflucken von Gedichten. – In: Uber Lyrik, 1964.
34a. Broderick I. Robert Bellarmine, Saint and Scholar. London, 1961.
35. Вгоdsky S. and Drell S. The Present Status of Quantum Electrodynamics. – Annual Review of Nuclear Science, vol. 20, Palo Alto, 1970.
36. Brower – Clemence. Methods of Celestial Mechanics New York, 1961.
37. Brunо G.La Cena
de le Ceneri. – In: Opere Italiane, I, ed. Gentile G., Bari, 1907.
38. Bullmann R. Die Frage der Entmythologisierung. Munchen, 1954.
39. Bunge M. Causality. Cambridge, Mass., 1959. Бунге М. Причинность. M., 1962.
40. Burmeister K. H. Georg Joachim Rheticus, III. Wiesbaden. 1968.
41. Burnet J. Early Greek Philosophy. London, 1930.
42. Bullerfield H. The Whig Interpretation of History. New York 1965.
43. Сannоn W. H. Bodily Changes in Pain. – In: Hunger, Fear and Rage. New York, 1915.
44. Cannon W. H. "Voodoo" Death. – American Anthropologist, n. s., xiv, 1942.
45. Сarlоs E. St. The Siderial Messenger of Galileo Galilei. London, 1880 (reissued 1960).
46. Сarnap R. Die Physikalische Sprache als Universalsprache der Wissenschaft. – Erkenntnis, Bd. 2, 1932.
47. Сarnap R. Psychologie in Physikalischer Sprache. – Erkenntnis. Bd. 3, 1933.
48. Carnap R. Uber Protokollsatze. – Erkenntnis, Bd. 3, 1933.
49. Сarnap R. Testability and Meaning. – Philosophy of Science, vol. 3, 1936, vol. 4, 1937.
50. Сarnap R. Logical Foundations of Probability. Chicago, 1950.
51. Carnap R. The Methodological Character of Theoretical Concepts. – Minnesota Studies in the Philosophy of Science, vol. 1, Feigl H. and Sсriven M. (eds.). Minneapolis, 1956.
52. Сaspar M. – Dyсk R. Johannes Kepler in seinen Briefen. – Bd. 1. Munchen, 1930.
53. Сastanedа С. The Teachings of Don Juan. New York, 1968.
54. Сhazy J.La Theorie
de la relativite et la
Mechanique cefeste, vol. 1, Paris, 1928.
55. Choulant L. A History and Bibliography of Anatomical Illustration. New York, 1945.
56. Сhwalina A. Die Kreisbewegung der Gestirne. Leipzig, 1927.
57. Сlagell M. (ed.). Problems in the History of Science. Madison, 1959.
58. Сlagell M. Greek Science in Antiquity. London, 1957.
59. Сlagell M. The Science of Mechanics in the Middle Ages. Madison, 1959.
60. Соhen M. R. and Drabkin I. E. (eds.) A Source Book in Greek Science. New York, 1948.
61. Colodny R. G. (ed.) Mind and Cosmos. Pittsburg, 1966.
62. Соmte A. Cours de Philosophic Positive, vol. Ill, Paris, 1836. Конт О. Курс положительной философии. СПб., т. 1, 1899, т. 2, 1910.
63. Соnant I. B. Case Histories in the Experimental Sciences, vol. 1. Cambridge, 1957.
64. Conference on the Michelson-Morley Experiment. – Astrophysical Journal, vol. 68, 1928.
65. Копeрник H. О вращениях небесных сфер. M., 1964.
66. Сrassi H. On the Three Comets of 1618. – In: The Controversy of the Comets of 1618.
67. Сrоizier R. C. Traditional Medicine in Modern China. Harvard University Press, 1968.
68. Сrоmbie A. C. Robert Grosseteste and the Origins of Experimental Science. Oxford, 1953.
69. Сгоmbie А. С. (ed.). Scientific Change. London, 1963.
70. Dantо A. and Morgenbesser S. (eds.) Philosophy of Science. New York, 1960.
71. Descartes R. Dioptrices. – In: Renati Descartes Specima Philosophiae. Amsterdam, 1957.
72. Dewey J. The Quest for Certainty. New York, 1960.
73. Diсke R. H. Remarks on the observational Basis of General Relativity. – In: Chiu H. and Hoffman W. F. (eds.). Gravitation and Relativity. New York, 1964.
74. Dоdds E. R. The Greeks and Irrational. Boston, 1957.
75. Drake S. Discoveries and Opinions of Galileo. New York, 1957.
76. Drake S. and Drabkin I. E. (eds.). Galileo Galilei on Motion and on Mechanics. Medison, 1960.
77. Drake S. and Drabkin I. E. (eds.). Mechanics in Sixteenth Century Italy. Madison, 1969.
78. Drake S. and O'Malley C. (eds.). The Controversy on the Comets of 1618. London, 1960.
79. Dreyer J. D. D. A History of Astronomy from Thales to Kepler. New York, 1953.
80. Duhem P.La Theorie Physique :
Son Objet, Sa Structure. Paris, 1914. Дюгем П.
Физическая теория, ее цель и строение. СПб., 1910.
81. Duhem P. To Save the Phenomena. Chicago, 1969.
82. During I. Aristoteles. Heidelberg, 1966.
83. Eddingtоn A. The Mathematical Theory of Relativity. London, 1924.
84. Ehrenfest P. Zur Stabilitatsfrage bei den Bucherer-Langevin Elektronen. – Physikalische Zeifschrift. Bd. 7, 1906.
85. Einstein A. Investigations on the Theory of the Brownian Motion. New York, 1956. Эйнштейн А. Собрание наyчных трyдов, т.1. M .,1965.
86. Elia P. M., S. J. Galileo in China. Harvard University Press, I960,
87. Else G. The Origin and Early Form of Tragedy. Cambridge, 1965.
88. Epstein M. Varieties of Perceptual Learning. London, 1967.
89. Evans-Pritchard E. E. Witchcraft, Oracles and Magic Among the Azande. Oxford, 1937.
90. Evans-Pritсhard E. E. The Nuer. Oxford, 1940.
91. Evans-Pritchard E. E. Social Anthropology and Other Essays. Free Press, 1964.
92. Evans-Pritchard E. E. Social Anthropology. Free Press, 1965.
93. Exnеr F. M. Notiz zu Browns Molekularbewegung. - Ann. Phys., n. 2, 1900.
94. Feigl H. and Brodbeck M. (eds.). Readings in the Philosophy of Science. New York, 1953.
95. Feigl H. and Maxwell G. (eds.). Current Issues in the Philosophy of Science. New York, 1961.
96. Feigl H. and Sсriven M. (eds.). Minnesota Studies in the Philosophy of Science, vol. I. Minneapolis, 1956.
97. Feigl H., Sсriven M. and Maxwell G. (eds.). Minnesota Studies in the Philosophy of Science, vol. II. Minneapolis, 1958.
98. Feigl H. The Orthodox View of Theories. – In: Radner and Winokur (eds.). Analyses of Theories and Methods of Physics. Minneapolis, 1970.
99. Feigl H. Empiricism at Bay. – Minnesota Studies in the Philosophy of Science, vol. 5. Minneapolis, 1972.
100. Fermi E. Thermodynamics. New York, 1956.
101. Feyerabend P. K. Carnap's Theorie der Interpretation Theoretischer Systeme. – Theoria, vol. 21, 1955.
102. Feyerabend P. K. Wittgenstein's "Philosophical Investigations". – Philosophical Review, vol. 54, 1955.
103. Feyerabend P. К. Eine Bemerkung zum Neumannschen Beweis. – Zeitschrift fur Physik, vol. 145. 1956.
104. Feyerabend P. К. On the Quantum Theory of Measurement. – In: Korner S. (ed.). Observation an d Interpretation. London, 1957.
105. Feyerabend P. K. An Attempt of a Realistic Interpretation of Experience. – Proceedings of the Aristotelian Society. New Series, vol. 58. 1958.
106. Feyerabend P. К. Complementarity. – Proceedings of the Aristotelian Society. Supplementary vol., 32. 1958.
107. Feyerabend P. К. Das Problem der Existenz Theoretischer Entitaten. – In: Probleme der Wissenschaftstheorie. Vienna, 1960.
108. Feyerabend P. К. О Interpretacji Relacyj Nieokreslonosci. – Studia Filozoficzne, v. 19. 1960.
109. Feyerabend P. К. Patterns of Discovery. – Philosophical Review, vol. 59, 1960.
110. Feyerabend P. К. Professor Bohm's Philosophy of Nature. – British Journal for the Philosophy of Science, vol. 10, 1960.
111. Feyerabend P. K. Bohr's Interpretation of the Quantum Theory. – In: Feigl H. and Maxwell G. (eds.). Current Issues in the Philosophy of Science. New York, 1961.
112. Feyerabend P. K. Explanation, Reduction, and Empiricism. – Minnesota Studies, vol. III, 1962.
113. Feyerabend P. К. How to be a Good Empiricist. – Delaware Studies, vol. II, 1963.
114. Peyerabend P. K. Realism and Instrumentalism. – In: Bunge M. (ed.) The Critical Approach. New York, 1964.
115. Feyerabend P. K. On the "Meaning" of Scientific Terms. – The Journal of Philosophy, 1965.
116. Feyerabend P. K. Reply to Criticism. – Boston Studies in the Philosophy of Science, vol. II, 1965. Фейерабенд П. Ответ на критикy. – В: Структура и развитие науки. M., 1978.
117. Feyerabend Р. К. Problems of Empiricism. – In: Colodny R. (ed.). Beyond the Edge of Certainty. New York, 1965.
118. Feyerabend P. K. On the Possibility of a Perpetuum Mobile of the Second Kind. – In: Mind, Matter and Method. Minneapolis, 1966.
119. Feyerabend P. K. Structure of Science. – British Journal for the Philosophy of Science, vol. 6, 1966.
120. Feyerabend P. К. On the Improvement of the Sciences and the Arts and the Possible Identity of the Two. – Boston Studies, vol. Ill, 1967.
121. Feyerabend P. K. On the Recent Critique of Complementarity, Part I. – Philosophy o f Science, n.35, 1968; Part II. – Ibid., n.36, 1969.
122. Feyerabend P. К. Science without Experience. – Journal of Philosophy of Science, 1969.
123. Feyerabend P. K. Problems of Empiricism. Part II. – In: Colodny R. (ed.) The Nature and Function of Scientific Theory, 1969.
124. Feyerabend P. K. Consolations for the Specialist. – Lakatos I. and Musgrave A. (eds.) Criticism and the Growth of Knowledge. Cambridge, 1970.
125. Feyerabend P. K. On the Interpretation of Macrophysical Theories. – Minnesota Studies, vol. IV, 1970.
126. Feyerabend P. K. Experts in a Free Society. – The Critic, November/December, 1970.
127. Feyerabend P. K. Against Method. – Minnesota Studies, vol. IV, 1970.
128. Feyerabend P. K. Classical Empiricism. – In: Butts (ed.) The Methodological Heritage of Newton. Oxford, 1970.
129. Feyerabend P. K. In Defence of Classical Physics. – Studies in the History and Philosophy of Science, vol. I, n.2, 1970.
130. Feyerabend P. К. Von der beschrankten Gultigkeit methodologischer Regeln. – Neue Hefte fur Philosophic. Heft 2/3, Gottingen, 1972.
131. Feyerabend P. K. Die Wissenschaftstheorie – eine bisher unbekannte Form des Irrsinns? – Proceedings of the German Conference of Philosophy. Kiel, 1972. Felix Meiner, Hamburg, 1973.
132. Feyerabend P. K. Zahar on Einstein – British Journal for the Philosophy of Science. March, 1974.
133. Feyerabend P. K. Toward a Humanitarian Science. – In: Feyerabend P. K. Ausgewalte Aufsatze. Wiesbaden, 1974.
134. Feyerabend P. K. Einfьhrung in die Naturphilosophie, Braunschw eig, 1974.
135. Feyerabend P. K. On the Interpretation of Scientific Theories. – Proceedings of the XIIth International Congress of Philosophy. Milan. 1960.
136. Feyerabend P. K. Against Method. Outline of an anarchistic theory of knowledge. London, 1975.
137. Feyerabend P. К. Reply to Professor Agassi. – Philosophic (Ierusalem), Januar, 1976.
138. Feyerabend P. K. Science in a free society. London, 1978.
138а. Feyerabend Р. К. Der wissenschafttheoretische Realismus und die Autoritat der Wissenschaften. Vieweg Wiesbaden, 1978.
138b. Feyerabend P. K. Realism, rationalism and scientific method. Philosophical Papers. Cambridge, vol. I, 1981; vol. II, 1983.
138с. Feyerabend P. K. Wissenschaft als Kunst. F. am Main, 1984.
139. Feynman R. The Feynman Lectures, voL II, California and London, 1965. Фейнман Р., Лейтон Р., Сэндс M. Фейнмановские лекции по физике. M., 1965.
140. Festugiere A. M. J.La Revelation
d'Hermes Trismegiste. Paris, 1950.
141. Forsdyke J. Greece before Homer. New York, 1964.
142. Frank P. Relativity, a Richer Truth. Boston, 1950.
143. Fritz K. Philosophie und sprachlicher Ausdruck bei Demokrit, Plato und Aristoteles. Leipzig-Paris-London, 1938.
144. Fritz K. Grundprobleme der Geschichte der antiken Wissenschaft. Berlin-New York, 1971.
145. Fuerth R. Uber einige Beziehungen Zwischen Klassischer Statistik und Quantenmechanik. – Zeitschrift fur Physik, Bd. 81, 1933.
146. Galilei G. The Assayer. – In: {78}.
147. Galilei G. Nuncius Siderius. – In: {155}, voL III.
148. Galilei G. Dialogue Concerning The Two Chief World Systems. Berkeley, 1953.
149. Galilei G. Sul Candor Lunare. – In: {155}, vol. VIII.
150. Galilei G. Dialogues Concerning Two New Sciences. New York, 1958.
151. Galilei С. Trattato della Sfera. - In: {155}, vol. II. 1Б2. Galilei G. De Motu - In: {76}.
153. Galilei G. Two New Sciences. New York, 1954.
154. Galilei G. The Letter of Galileo to Grand Duchess Christina. – In: {155}, vol. V.
155. Galilei G. Le Opere di Galileo Galilei. Ristampa della Edizione Nazionale. Firenze, v. I-XX, 1929-1939.
156. Галилей Галилео. Избр. трyды в 2-х томах. M., 1964.
157. Geymonat L. Galileo Galilei. New York, 1965 (1-ое итал. изд. 1957).
158. Gоldberg St. Poincare's Silence and Einstein's Relativity. – British Journal for the History of Science, vol. 5, 1970.
159. Gombrich E. Art and Illusion. Princeton, 1956 (London, 1960).
160. Goodman N. Fact, Fiction, and Forecast. Cambridge, Mass. 1955.
161. Gottsched J. Chr. Schriften zur Literatur Reclam. Stuttgart,. 1972.
162. Grazioso P. Palaeolithic Art. New York, 1960.
163. Gregоry R. L. Eye and Brain. New York, 1966.
164. Gregory R. L. The Intelligent Eye. London, 1970. Грегори Р. Разyмный глаз. М., 1972.
165. Groenewegen-Frankfort H. A. Arrest and Movement. London,1951.
166. Grunbaum A. A Consistent Conception of the Extended Linear Continuum as an Aggregate of Unext ended Elements. – Philosophy of Science, n. 19, 1952.
167. Gullstrand A. Appendices to Part I. Helmholtz. Treatise on Physiological Optics. New York, 1962.
168. Guthrie W. K. C. A History of Greek Philosophy, vol. III. Cambridge, 1965.
169. Hampi R. Die Gleichnisse Homers und die Bildkunst seiner Zeit. Tubingen, 1952.
170. Hanfmann G. M. S. Narration in Greek Art. – American Journal of Archaeology, vol. 61, January, 1957.
171. Hanke L. All Mankind is One. Northern Illinois Press, 1974.
172. Hanson N. R. Patterns of Discovery. Cambridge, 1958.
173. Hanson N. R. Five Cautions for the Copenhagen Critics. – Philosophy of Science, 1959, n. 26.
174. Harnak H. History of Dogma, vol. II. New York, 1961.
175. Harvard Studies in Classical Philology, vols. 41 (1930), 43 (1932).
176. Гегель Г. В. Ф. Лекции по истории философии. - Соч., т. IX, кн.1. М .,
1932.
177. Гегель Г. В. Ф. Энциклопедия философских наук, т.1. М .,
1974.
178. Heilbron J. L. and Kuhn Т. S. The Genesis of the Bohr Atom. – Historical Studies in the Physical Sciences, n. I, 1969.
179. Heisenberg W. Physics and Philosophy. New York, 1958. Гейзенберг В. Физика и философия. М., 1963.
180. Heisenberg W. Der gegenwдrtige Stand der Theorie der Elementarteilchen. – Naturwissenschaften, n. 42, 1955.
181. Heitler W. The Quantum Theory of Radiation. Oxford, 1954.
182. Heiller W. and Feynman R. (eds.). The Quantum Theory of Fields. New York, 1962.
183. Hempel С. G. Studies in the Logic of Confirmation. – Mind, vol. 54, 1945.
184. Hempel С. G. and Oppenheim P. Studies in the Logic of Explanation. – Philosophy of Science, vol. 15, 1948.
185. Hempel С. G. A Logical Appraisal of Operationism. – In: Frank P. (ed.). Validation of Scientific Theories. Boston, 1954.
186. Hempel С. G. Philosophy of Natural Science. New York, 1966.
187. Henry of Hesse. De improbatione concentricorum et epicyclorum. 1364.
188. Herz N. Keplers Astrologie. Vienna, 1895.
189. Heyerdahl Т. The Ra Expeditions. New York, 1972.
190. Hodson R. R. (ed.) The Place of Astronomy in the Ancient World. Oxford, 1974.
191. Holton G. Influences on Einstein's Early Work. – Organon, n. 3, 1966.
192. Hoppe E. Die Geschichte der Optik. Leipzig, 1926.
193. Hоrtо n R. African Traditional Thought and Western Science. – Africa, vol. 37, 1967 (сокращенный вариант: Marwick M. (ed.). Witchcraft and Sorcery. Penguin Books, 1970.)
194. Horz H. Werner Heisenberg und die Philosophie. Berlin, 1966.
195. Howson С. (ed.). Reconstruction and Discovery in the History of Science. Cambridge, 1976.
196. Howson С. (ed.). Method and Appraisal in the Physical Sciences. Cambridge, 1976.
197. Huebner К. Structural Theory of History. – Stadium Generate, n. 24,1971.
198. Huebner К. Was zeigt Kepler's "Astronomia Nova" der modernen Wissenschaftstheorie? – Philosophia Naturalis, vol. 11, 1969.
199. Huyghens H. G. Dioptrica. – In: Hugenii Opuscula Postuma, Ludg. Bat., 1903.
200. Jammer M. The Conceptual Development of Quantum Mechanics. New York, 1966.
201. Jammer M. Concepts of Space. Cambridge, Mass., 1957.
202. Jantsсh E. Design for Evolution. New York, 1975.
203. Jоnes R. F. Ancients and Moderns. California, 1965.
204. Кант И. Критика чистого разума. – Сочинения в 6-ти томах, т.3. М ., 1964.
205. Kastner A. G. Geschichte der Mathematik, vol. IV. Gottingen, 1800.
206. Kaufmann W. Uber die Konstitution des Elektrons. – Ann. Phys., n.19, 1906.
207. Кenner H. Das Theater und der Realismus in der Griechischen Kunst. Vienna, 1954.
208. Кepler J. Gesammelte Werke. Munchen, Bd. II, 1939; Bd. IV, 1941.
209. Kepler J. Ad Vitellionem Paralipomena quibus Astronomiae Pars Optica Traditur. Frankfurt, 1604.
210. Кepler J. Dioptrice. Augsburg, 1611.
211. Kepler J. Conversation with Galileo's Siderial Messenger. New York, 1865.
212. Kepler J. Narratio de observatis a se quartuor Jovis satellibus. Frankfurt, 1611. – In: Werke, Bd. IV.
213. Keynes J. M. Newton the Man. – In: Essays and Sketches in Biography. New York, 1956.
214. Kilpatrik F. P. (ed.). Explorations in Transactional Psychology. New York, 1961.
215. Кirk G. S. Homer and Epic. Cambridge, 1965.
216. Klaus G. (ed.). Copernicus uber Kreisbewegung. Berlin, 1959.
217. Kleist В. H. W. von. Uber die allmahliche Verfertigung der Gedanken beim Reden. – In: Meyer H. (ed.). Meisterwerke Deutscher Liter aturkritik. Stuttgart, 1962.
218. Коpal Z. An Introduction to the Study of the Moon. North Holland, 1966.
218a. Коперник H. О вращениях небесных сфер. М., 1964.
219. Korner S. (ed.). Observation and Interpretation. London, 1957.
220. Кorner S. Conceptual Thinking. New York, 1960.
221. Кorner S. Categorical Frameworks. Oxford, 1971.
222. Кostler A. The Midwife Toad. New York, 1973.
223. Koyre A. Studies Galileennes, vol. III. Paris, 1939.
224. Koyre A. The Significance of the Newtonian Synthesis. – In: Newtonian Studies. London, 1965.
225. Коyre A. Metaphysics and Measurement. Cambridge, 1968.
226. Кгаfft F. Geschichte der Naturwissenschaften, I. Freiburg, 1971.
227. Кrieg M. В. Green Medicine. New York, 1964.
228. Кrоpоtkin P. A. Modern Science and Anarchism. – In: Вaldwin R. W. (ed.). Kropotkin's Revolutionary Pamphlets. New York, 1970. Кропоткин П. А. Современная наука и анархия. M., 1920.
229. Кuhn T. S. The Copernican Revolution. New York, 1959.
230. Kuhn T. S. Measurement in Modern Physical Science. – Isis, vol. 52, 1961.
231. Kuhn T. S. The Structure of Scientific Revolutions. Chicago, 1962. Кун Т. С. Структура научных революций. M., 1975.
232. Kuhn T. S. The Function of Dogma in Scientific Research. – In: {69}.
233. Kuhn T. S. Logic of Discovery or Psychology of Research? – In: {245}.
234. Кuhner R. Ausfuhrliche Grammatik der Griechischen Sprache, 2 Teil. Darmstadt, 1966.
235. Кurz G. Darstellungsformen men schlicher Bewegung in der Ilias. Heidelberg, 1966.
236. Кwok D. W. Y. Scientism in Chinese Thought. New Haven, 1965.
237. Lactantius. Divinae Institutiones, III. De Falsa Sapientia.
238. Lagalla J. С. De phaenomenis in orbe lunae novi telescopii usa a D. Galileo Galilei nunc iterum suscitatis physica disputatio. Venice, 1612.
239. Lakatos I. Proofs and Refutations. – British Journal for the Philosophy of Science, vol. 14, 1963/1964. Лакатос И. Доказательства и опровержения: Как доказывают теоремы. M., 1967.
240. Lakatos I. History of Science and Its Rational Reconstructions. – Boston Studies in the Philosophy of Science, vol. VIII, 1965. Лакатос И. История наyки и ее рациональные реконстрyкции. – В: Стрyктyра и развитие наyки. M., 1978.
241. Lakatos I. Changes in the Problem of Inductive Logic. – In: Lakatos I. (ed.). The Problem of Inductive Logic. London, 1968.
242. Lakatos I. Criticism and the Methodology of Scientific Research Programmes. – Proceedings of the Aristotelian Society, vol. 69. London,1968.
243. Lakatos I. Falsification and the Methodology of Scientific Research Programmes. – In: {245}.
244. Lakatos I. Popper on Demarcation and Induction. – In: Schilpp P. A. (ed.). The Philosophy of Sir Karl Popper, 1971.
245. Lakatos I. and Musgrave A. (eds.). Criticism and the Growth of Knowledge. Cambridge, 1970.
246. Ландаy Л. Д. и Лившиц E. M. Квантовая механика, изд. 2-е. M., 1963.
247. Lattimоre R. The Iliad of Homer. Chicago, 1951.
248. Lea Ch. H. Materials for a History of Witchcraft. New York, 1957.
249. Leibniz G. W. Unvergreifliche Gedanken, betreffend die Ausubung und Verbesserung der Deutschen Sprache. – In: Wissenschaftliche Beihefte zur Zeitschrift des allgemeinen deutschen Sprachvereins, IV. Reihe, Heft 29. Berlin, 1907.
250. Lerner M. (ed.). Essential Works of John Stuart Mill. New York, 1965.
251. Leroc-Gourhan A. Treasures of Prehistoric Art. New York, 1967.
252. Levi-Strauss С. Structural Anthropology. New York, 1967.
253. Levi-Strauss С. The Savage Mind. London, 1966.
254. Lindberg D. The "Perspectiva Communis" of John Pecham. – Archives Internationales d'histoire des sciences, 1965.
255. Lindberg D. and Steneck N. H. The Science of Vision and the Origins of Modern Science. – In: Science, Medicine and Society in Renaissance. New York, 1900.
256. Lindberg D. C. (ed.). John Pecham and the Science of Optics. Wisconsin, 1970.
257. Loewith К. and Riedel J. (eds.). Hegel. Studienausgabe L Frankfurt, 1968.
258. Lоewy E. Die Naturwiedergabe in der alteren Griechischer Kunst. Roma 1900.
258a. Лyкреций. О природе вещей. M., 1958.
259. Mасh E. Warmelehre. Leipzig, 1897.
260. Mасh E. Zwei Aufsatze. Leipzig, 1912.
261. Mach E. Die Leitgedanken meiner Naturwissenschaftlichen Erkenntnislehre und ihre Aufnahme durch die Zeitgenossen. – Zwei Aufsдtze. Wien, 1919.
262. Maier A. Die Vorlдufer Galilei's im XIV. Jahrhundert. Rome, 1949.
263. Mailer N. Of A Fire on The Moon. London, 1970.
264. MeGuire J. E. and Rallansi P. M. Newton and the "Pipes of Pan". – Notes and Records of the Royal Society, vol. 21, n. 2,. 1966.
265. McLaurin C. An Account of Sir Isaak Newton's Philosophical Discoveries. London, 1750.
266. McMullin E. A Taxonomy of the Relations between History and Philosophy of Science. – Minnesota Studies in the Philosophy of Science, vol. 5, 1971.
267. Mann F. Acupuncture. New York, 1962.
268. Manitius С. (transl.). Des Claudius Ptolemaus Handbuch der Astronomic, Bd. 1. Leipzig, 1963.
269. Marcuse H. Reason and Revolution. London, 1941.
270. Marshack A. The Roots of Civilization. New York, 1972.
270a. Marwick M. (ed.). Witchcraft and Sorcery. Penguin Books,, 1970.
271. Marzke and Wheeler J. A. Gravitation and Geometry I: The geometry of space-time and geometro-dynamical standard meter. – In: Сhiu and Hоffman (eds.). Gravitation and Relativity, 1963.
272. Matson W. I. The Naturalism of Anaximander. – Review of Metaphysics, vol. 6, 1953.
273. Matsоn W. I. Cornford and the Birth of Metaphysics. – Review of Metaphysics, vol. 8, 1955.
274. Matz F. Geschichte der Griechischen Kunst, vol. 1, 1950.
275. Mertоn R. K. Science, Technology and Society in Seventeenth' Century England. New York, 1970.
276. Meyer А. С. Leninism. Cambridge, 1957.
277. Mill J. S. On Liberty. – In: Соhen M. (ed.). The Philosophy of John Stuart Mill. New York, 1961. Милль Дж. С. О свободе. СПб., 1906.
278. Mоrley H. The Life of Cornelius Agrippa von Nettesheim, – vol. II.
279. Morris E. Foundations of the Theory of Signs. – International Encyclopaedia of Unified Science, Sec. 11/7. Chicago, 1942.
280. Nader S. F. Nupe Religion, 1954.
281. Nagel E. The Meaning of Reduction in the Natural Sciences. – In: Stauffer R. C. (ed.). Science and Civilization. Madison, 1949.
282. Nagel E. The Structure of Science. New York, 1961.
283. Nakayama T. Acupuncture et Medicine Chinoise Verifiees au Japon. Paris, 1934.
284. Neumann J. von. Mathematical Foundations of Quantum Mechanics. Princeton, 1957.
285. Newton I. Letter to Pardies, 10.6.1672. – In: Turnbull (ed.). The Correspondence of Isaak Newton, I. London, 1959.
285a. Ньютон И. Оптика или трактат об отражениях, преломлениях, изгибаниях и цветах света, изд. 2-е. М., 1954.
286. Nilsson M. P. A History of Greek Religion. Oxford, 1949.
287. Olschki L. Galileo und seine Zeit. – In: {288}, Bd. III.
288. Olschki L. Geschichte der neusprachlichen wissenschaftlichen Literatur, vols. I-III. Halle, 1927. Ольшки Л. История наyчной литератyры на новых языках. М. – Л., 1933.
289. Owen G. E. L. TIOENAI ТА ФAINOMENA. – In: Aristote et les Problemes de la methode. Louvain, 1961.
290. Page D. L. History and the Homeric Iliad. University of California Press, 1966.
291. Panofsky E. Galileo as a Critic of the Arts. – Isis, vol. 47, 1956.
292. Pappworth M. H. Human Guinea Pigs. Boston, 1965.
293. Parry M. L'Epithete traditionelle chez Homere. Paris, 1928.
293a. Parry M. The Language of Achilles. – Trans, Proc. Amer. Phil. Assoc. 87, 1956.
294. Perrin J. Die Atom. Leipzig, 1920.
295. Pfuhl E. Malerei und Zeichnung der Griechen. Munich, vol. I, 1923.
296. Piaget J. The Construction of Reality in the Child. New York, 1954. Пиаже Ж. Избранные психологические труды. М., 1969.
297. Платон. Сочинения в трех томах. М., 1968-1972.
298. Plehn F. J. Keplers Grundlagen der geometrischen Optik. Leipzig, 1922.
299. Плиний. Естественная история.
300. Plutarch. Face on the Moon. London, 1967.
301. Плyтарх. Жизнь Солона. – Сравнительные жизнеописания, т.1. М ., 1961.
302. Poincare H. Science and Method. New York, 1960. Пyанкарe А. Наука и метод. – О наyке. М., 1983.
303. Роlyak S. L. The Retina. Chicago, 1942.
304. Popper К. R. Naturgesetze und Theoretische Systeme. – In: Moser S. (ed.). Gesetz und Wirklichkeit. Innsbruck, 1948.
305. Popper К. R. The Open Society and Its Enemies. Princeton, 1950.
306. Popper К. R. The Aim of Science. – Ratio, vol. I, 1957.
307. Popper К. R. Irreversibility, or Entropy since 1905. – British Journal for the Philosophy of Science, vol. VIII, 1957.
308. Popper К. R. The Logic of Scientific Discovery. London, 1959.
309. Popper К. R. Back to the Pre-Socratics. – Proceedings of the Aristotelian Society. New Series, vol. 54,. 1959.
310. Popper К. R. Three Views Concerning: Human Knowledge. – In: Popper K. Conjectures and Refutations. New York, 1962.
311. Popper K. R. Fact, Standards, and Truth: a further criticism of relativism. – Addendum I in the 4th ed. of "The Open Society", vol. II, 1962.
312. Popper K. R. Epistemology without a Knowing Subject-Third International Congress for Logic, Methodology and Philosophy of Science. 1968.
313. Popper K. R. On the Theory of the Objective Mind. – Proceedings of the XIV. International Congress of Philosophy, 1. 1968.
314. Popper K. R. Normal Science and its Dangers. – In: {245}.
315. Роррeг К. R. Objective Knowledge. Oxford, 1972.
316. Поппeр К. Логика и рост научного знания. М., 1983.
317. Post H. R. Correspondence, Invariance and Heuristics. – Studies in the History and Philosophy of Science, November, 1971.
318. Pribram K. Problems Concerning the Structure of Consciousness. – The Minnesota Studies in the Philosophy of Science, – vol. 6, Stanford, 1973.
319. Price D. J. de S. Contra-Copernicus: A Critical Re-Estimation of the Mathematical Planetary Theory of Ptolemy, Copernicus and Kepler. – In: Clagett M. (ed.). Critical Problems in the History of Science. Madison, 1959.
320. Putnam H. The Analytic and the Synthetic. – In: Feigl H. and Maxwell G. (eds.). The Minnesota Studies in the Philosophy of Science, vol. III. Minneapolis, 1962.
321. Putnam H. "Degree of Confirmation" and Inductive Logic. – In: Schilpp (ed.). The Philosophy of Rudolf Carnap. 1963.
322. Radnitzky G. Theorienpluralismus – Theorienmonismus. – In: Meisenheim D. (ed.). Der Methoden und Theorienpluralismus in den Wissenschaften. 1971.
323. Reagan A. Basic and Applied Research: A Meaningful Distinction? – Science, 1967.
324. Reichenbach H. Experience and Prediction. Chicago, 1948.
325. Richter С. R. The Phenomenon of Unexplained Sudden Death. – In: Gantt (ed.). The Physiological Basis of Psychiatry.
326. Riсhter H. Dada-Art and Anti-Art. London, 1965.
327. Richter J. The Notebooks of Leonardo da Vinci. New York,. vol. II, 1970.
328. Rock I. The Nature of Perceptual Adaptation. New York, 1966.
329. Rohr M. Das Brillenglas als optisches Instrument. Berlin, 1934.
330. Ronchi V. Optics: The Science of Vision. New York, 1957.
331. Ronchi V. and others. Histoire dela
Lumiere. Paris , 1956.
332. Ronchi V. and others. Storia del Cannochiale. Vatican City, 1964.
333. Ronchi V. and others. Critica dei Fondamenti dell'Acustica e del'Optica. Rome, 1964.
334. Rosen E. Three Copernican Treatises. New York, 1959 (2nd ed.. 1971).
335. Rosen E. The Naming of the Telescope. New York, 1947.
336. Rosen E. (ed.). Kepler's Somnium. Madison, 1967.
337. Rosenfeld L. Misunderstandings about the Foundations of the Quantum Theory. – In: Кorner S. (ed.). Observation and Interpretation. London,1957.
338. Rosental S. (ed.). Bohr N. His Life and Work as seen by his. Friends and Colleagues. New York, 1967.
339. Rоssi P. Philosophy, Technology and the Arts in the Early Modern Era. New York, 1970.
340. Rubin E. Visual Figures Apparently Incompatible with Geometry. – Acta Psychologica, VII, 1950.
341. Salmоn W. The Foundations of Scientific Inference. – In: Соlodny R. G. (ed.). Mind and Cosmos. Pittsburgh, 1966.
342. Salmon W. (ed.). Zeno's Paradoxes. New York, 1970.
343. Salzburg Studies in the Philosophy of Science. Salzburg, 1967.
344. Sambursky S. The Physical World of the Greeks. New York, 1962.
345. Santillana C. The Origin of Scientific Thought. New York, 1961.
346. Santillana – von Dechend. Hamlet's Mill. Boston, 1969.
347. Schachermayer F. Die fruhe Klassik der Griechen. Stuttgart, 1966.
348. Sсhafer H. Von Aegyptischer Kunst. Wiesbaden, 1963.
349. Schilpp P. A. (ed.). Albert Einstein: Philosopher-Scientist. New York, 1951.
350. Sсhulz W. Die Anschauunb vom Monde und seinen Gestalten in Mythos und Kunst der Volker. Berlin, 1912.
351. Schumacher C. Untersuchungen uber die ptolemaische Theorie der unteren Planeten. Munster, 1917.
352. Schumann F. Ideology and Organization in Communist China. University of California Press, 1966.
353. Schweitzer A. The Quest for the Historical Jesus. New York, 1962.
354. Seelig K. Albert Einstein. Zurich, 1960. Зелиг К. Альберт Эйнштейн. M., 1964.
355. Sellars W. The Language of Theories. – In: Feigl H. and Maxwell G. (eds.). Current Issues in the Philosophy of Science. New York, 1961.
356. Sen D.H. Field and/or Particles. New York, 1968.
357. Seznec I. The Survival of the Pagan Gods. Princeton, 1963.
358. Shankland R. S. Conversations with Einstein. – American Journal of Physic, vol. 31, 1963.
359. Shapere D. Meaning and Scientific Change. – In: Соlоdny R. G. (ed.) Mind and Cosmos. Pittsburgh, 1966.
360. Shaw G. B. Back to Methuselah. New York, 1921.
361. Sherif M. The Psychology of Social Norms. New York, 1964.
362. Skinner B. F. Beyond Freedom and Dignity. New York, 1971.
363. Smith K. W. and Smith W. M. Perception and Motion. Philadelphia, 1962.
364. Smoluchowski M. Experimentell nachweisbare, der ubrichen Thermodynamik widersprechende Molekularphanomene. – Physikalische Zeitschrift, XIII, 1912.
365. Snell B. Die Ausdrucke fur den Begriff des Wissens in der vorplatonischen Philosophie. Berlin, 1924.
366. Snell B. The Discovery of the Mind. Harper Torchbooks, 1960.
367. Snell B. Die alten Griechen und Wir. Gottingen, 1962.
368. Sоden von. Leistung und Grenzen Sumerisch-Babylonischer Wissenschaft. Neuauflage, Darmstadt, 1965.
369. Sonnefeld A. Die Optischen Daten der Himmelsfernrohre von Galileo Galilei. – Jenaer Rundschau, vol. 7, 1962.
370. Stratton G. M. Vision without Inversion of the Retinal Image. – Psychological Review, vol. IV, 1897.
371. Stroud B. Conventionalism and the Indeterminacy of Translation. – Synthese, vol. 18, 1968.
372. Stuewer R. (ed.). Minnesota Studies for the Philosophy of Science, vol. 5, Minnesota, 1970.
373. Synge J. Introduction to General Relativity. Section II. – In: Witt B. S. and Witt C. (eds.). Relativity, Groups and To pology, 1964.
374. The Quantum Theory of Fields. New York, 196&
375. The Yellow Emperor's Classic of Internal Medicine. Berkeley and Los Angeles, 1966.
376. Tillyаrd E. M. W. The Elizabethan World Picture. London, 1963.
377. Tolansky S. Optical Illusions. London, 1964.
378. Tranekjaer-Rasmussen E. Perspectoid Distances. – Ada Psychologica, vol. XI, 1955.
379. Trevor-Roper H. The European Witch Craze. New York, 1969.
380. Truesdell C. A Program Toward Rediscovering the Rational Mechanics of the Age of Reason. – Archives for the History of Exact Sciences, vol. I.
381. Var G. M. Radical Knowledge. Dissertation. Berkeley, 1975.
382. Waerden B. L. van der. Erwachende Wissenschaft. II. Basel. 1968.
383. Wamock I. British Philosophy since 1900. Oxford, 1956.
384. Waters F. The Book of the Hopi. New York, 1969.
385. Watkins J. W. N. Hobbes System of Ideas. London, 1965.
386. Webster T. B. L. From Mycena to Homer. New York, 1964.
387. Weizsaecker C. F. von. Zum Weltbild der Physik. Leipzig, 1954.
388. White J. Perspective in Ancient Drawing and Painting. London, 1965.
389. Whоrff B. L. Language, Thought, and Reality. – Selected Writings. Cambridge, Mass., 1956.
390. Wieland W. Die Aristotelische Physic. Gцttingen, 1970.
391. Wilamowitz-Moellendorf U. Der Glaube der Hellenen, I. 1955.
392. Witelo. Perspectiva. Basel, 1572.
393. Wittgenstein L. Philosophical Investigations. Oxford, 1953. Витгенштейн Л. Философские исследования. M. (готовится к печати).
394. Wоhlwill E. Galileo und sein Kampf fur die Kopernikanische Lehre. Hamburg, vol. I, 1909; vol. II, 1926.
395. Wоlf R. Geschichte der Astronomie. Munich, 1977.
396. Wolf R. P. The Poverty of Liberalism.Boston
397.Vernon London
398. Yates F. The Rosencrucian Enlightement.London
399. Yates F. Giordano Bruno and the Hermetic Tradition.London
400. Zahar E. G. Why Did Einstein's Programme supersede Lorentz's? – British. Journal for the Philosophy of Science, June. 1973.
401. Zilbоrg G, M. D. The Medical Man and the Witch.Baltimore
402. Zinner E. Entstehung und Ausbreitung der Kopernikanischen Lehre.Erlangen
403. Zinner E. Geschichte der Sternkunde.Berlin
Пол Фейерабенд
ПРОТИВ
МЕТОДА
ОЧЕРК АНАРХИСТСКОЙ ТЕОРИИ ПОЗНАНИЯ
(ОКОНЧАНИЕ)
17
Кроме того, эти стандарты, включающие сравнение содержания, применимы не всегда. Классы содержания некоторых
теорий несравнимы, в том смысле, что между ними нельзя установить ни одного из
обычных логических отношений (включения, исключения, пересечения). Так обстоит
дело при сравнении мифов с наукой и в наиболее развитых, наиболее общих и,
следовательно, наиболее мифических частях самой науки.
Я с
большой симпатией отношусь к концепции, ясно и изящно сформулированной Уорфом
(и предвосхищенной Бэконом), которая утверждает, что языки и схемы реакций,
содержащиеся в них, представляют собой не просто инструменты для описания событий (фактов, положений дел), а
являются также формообразующими
матрицами событий (фактов,
положений дел) [1] и что их "грамматика" содержит некоторую
космологию, всеобъемлющее воззрение на мир, общество и положение в нем человека
[2], которое оказывает влияние на мышление, поведение и
восприятие людей [3]. Согласно Уорфу, космология языка отчасти выражается
посредством явно используемых слов, однако она также опирается на классификации,
"которые не имеют явных обозначений... но действуют через незримый
"центр обмена" соединительными связями так, что детерминируют другие
слова, обозначающие классы" [4]. Так, "род имен существительных, таких, как
мальчик, девочка, отец, жена, дядя, женщина, дама, включая тысячи даваемых им
имен, например Джордж, Фред, Мери, Чарли, Изабелла, Исидора, Джейн, Джон,
Алиса, Алоис, Эстер, Лестер и т.п., хотя и не имеет отличительного признака
особого рода, подобно латинским -us или -а,
тем не менее каждое из таких слов устойчиво связано с абсолютно точным словом
"он" или "она", которые, однако, лишь подразумеваются до
тех пор, пока ситуация не потребует их явного выражения" [5].
Скрытые классификации (которые благодаря своей
неявной природе "скорее чувствуются, чем понимаются, – осознание {их}
носит интуитивный характер" [6], – которые "вполне могут быть более
рациональными, нежели явно выраженные классификации" [7], и которые могут быть весьма "тонкими" и
не иметь связи "с какой-либо важной дихотомией" [8]) создают "устойчивое противодействие
значительному отклонению точек зрения" [9]. Если такое противодействие направлено не против
признания истинными противостоящих альтернатив, а против самого допущения об их
существовании, то мы получим пример несоизмеримости.
Я
думаю также, что такие научные теории, как теория движения Аристотеля, теория
относительности, квантовая теория, классическая и современная космологии, являются
достаточно общими, "глубокими" и разработанными для того, чтобы их
можно было уподобить естественным языкам. Дискуссии, которые подготавливают
переход к новой эпохе в физике или астрономии, вряд ли ограничиваются
обсуждением явных особенностей ортодоксальной концепции. Они часто обнаруживают
скрытые идеи, заменяют их идеями другого сорта и изменяют как явные, так и
неявные классификации. Анализ "аргумента башни", осуществленный
Галилеем, привел к более ясной формулировке аристотелевской теории пространства
и одновременно обнаружил различие между импетусом (абсолютной величиной,
присущей объекту) и моментом (который зависит от избранной системы отсчета).
Эйнштейновский анализ одновременности выявил некоторые особенности ньютоновской
космологии, которые, хотя и не были осознаны, все-таки оказывали влияние на все
рассуждения относительно пространства и времени. В то же время Нильс Бор
установил, что физический мир нельзя рассматривать как совершенно независимый
от наблюдателя, но принял идею независимости, которая была частью классической
физики [10]. Обращая внимание на случаи, подобные упомянутым,
мы понимаем, что научные рассуждения действительно могут встречать
"устойчивое сопротивление" [11], и можем предполагать, что несоизмеримость будет
встречаться также и среди теорий.
(Поскольку
несоизмеримость зависит от глубинных классификаций и предполагает важные
концептуальные изменения, постольку вряд ли можно дать ее явное определение.
Обычные "реконструкции" не способны извлечь ее на поверхность. На
феномен несоизмеримости следует указать, а затем с помощью разнообразнейших примеров
подготовить читателя к тому, чтобы он сам мог судить о нем. Именно такой метод
будет принят в настоящей главе [12].)
Интересные
случаи несоизмеримости встречаются: уже в области восприятия. (Это неудивительно,
если вспомнить соображения, высказанные в гл. 14.) При подходящих воздействиях,
но при разных системах классификации (разных "психических
установках") наш перцептивный аппарат способен создавать столь разные
перцептивные объекты, что их трудно сравнивать [13]. Непосредственная оценка невозможна. Мы можем
сравнить две позиции в памяти,
но не в момент концентрации внимания на одном и том же рисунке. Первый
из приведенных ниже рисунков идет еще дальше. Он порождает такие перцептивные
объекты, которые не отрицают в то же время других перцептивных
объектов, и вместе с тем не позволяют сформировать вообще никакого объекта
(заметим, что средний цилиндр постепенно исчезает по мере того, как мы
продвигаемся слева направо). Здесь даже память не помогает нам вполне
рассмотреть альтернативы.
Рис. 7
Каждый
рисунок, обладающий даже очень небольшой перспективой, обнаруживает это
свойство: мы можем направить наше внимание на сам лист бумаги, на который
нанесены линии, – тогда у нас не будет трехмерного изображения; с другой
стороны, мы можем попытаться исследовать свойства изображения – в этом случае
поверхность листа исчезает или превращается в то, что можно назвать иллюзией. И
нет способа "ухватить" переход от одного к другому [14]. Во всех этих случаях чувственный образ зависит от
"психических установок", которые можно изменять по собственному
желанию, не прибегая к помощи наркотиков, гипноза или перестройки сознания.
Однако психические установки могут застывать благодаря болезни, в результате
воспитания в рамках определенной культуры или выхода из-под нашего контроля
физиологических факторов. (Далеко не каждое изменение языка сопровождается
изменениями перцепции.) Наше отношение к представителям других рас или иных
культур часто зависит от "застывших" установок второго рода:
научившись "прочитывать" внешний вид некоторым стандартным образом,
мы высказываем стандартные оценки и ошибаемся.
Интересный
пример физиологически детерминированных установок, приводящих к
несоизмеримости, дает развитие
человеческого восприятия. Как показали Пиаже и его школа [15], восприятие ребенка проходит в своем развитии различные
стадии, прежде чем достигнет относительно устойчивой зрелой формы. На одной из
стадий объекты ведут себя подобно послеобразам и вызывают к себе
соответствующее отношение. Ребенок следит глазами за объектом до тех пор, пока
тот не исчезнет; он не делает ни малейшей попытки вернуть его, даже если это
требует минимального физического (или интеллектуального) усилия, даже если это
усилие уже вполне доступно для ребенка. Здесь нет никакого стремления к поиску
объекта, и, говоря "концептуально", это вполне понятно. В самом деле,
было бы бессмысленно "искать" послеобраз, ибо его "понятие"
не предусматривает для этого никаких операций.
Рис. 8
Формирование
понятия и чувственного образа материального объекта резко изменяет ситуацию.
Происходит коренное преобразование схем поведения и, как можно предположить,
мышления. Послеобразы и подобные им явления все еще существуют, однако теперь
их трудно обнаружить, и для этого требуются специальные методы (следовательно,
более ранний мир визуальных объектов буквально исчезает) [16]. Эти методы опираются на новую концептуальную схему
(послеобразы существуют только в человеческом
сознании и не принадлежат
физическому миру) и не могут точно реконструировать явления предыдущей стадии.
(Поэтому реконструированные феномены следует называть иным именем, скажем
"псевдопослеобразами" – весьма интересная перцептивная аналогия для
перехода, например, от ньютоновской механики к специальной теории
относительности.) Ни послеобразы, ни псевдопослеобразы не имеют места в новом
мире. Они не рассматриваются, например, как свидетельства,
на которые опирается новое понятие материального объекта. Их нельзя
использовать и для объяснения этого понятия: послеобразы появляются вместе с ним,
зависят от него и отсутствуют в мышлении тех, кто еще не осознает материальных
объектов. Псевдопослеобразы исчезают тотчас же, как только происходит такое
осознание. Поле чувственного восприятия никогда не содержит послеобразов вместе
с псевдопослеобразами. Следует допустить, что каждая стадия в развитии
чувственного восприятия обладает некоторым "базисом" наблюдения, на
который обращают особое внимание и из которого получают совокупность
утверждений. Однако этот базис а) изменяется при переходе от одной стадии развития
к другой, и б) он является лишь частью концептуального аппарата каждой данной
стадии, а не единственным источником интерпретаций, как хотели бы уверить нас
некоторые эмпирики.
Рассматривая
эти соображения, мы можем предположить, что семейства понятий,
концентрирующиеся вокруг понятий "материальный объект" и
"псевдопослеобраз", несоизмеримы именно в том смысле, который здесь
обсуждается. Эти семейства не могут использоваться в одно и то же время, и
между ними нельзя установить ни логических, ни перцептивных связей.
Разумно
ли предполагать, что концептуальные и перцептивные изменения такого рода
возможны только в детстве? Можем ли мы радоваться тому факту – если это
действительно факт, – что взрослый человек привязан к устойчивому перцептивному
миру и к соответствующей устойчивой концептуальной системе, которую во многих
отношениях он может изменять, но общие особенности которой всегда остаются
неизменными? Не будет ли более реалистичным допустить, что фундаментальные
изменения, приводящие к несоизмеримости, возможны и для взрослого и что их
нужно стимулировать, чтобы не закрыть нам путь к тому, что может оказаться высшей
стадией развития нашего сознания и познания? Кроме того, вопрос об изменчивости
зрелой стадии в любом случае является эмпирическим вопросом, требующим исследования, и его нельзя
решить с помощью методологического установления [17]. Попытка прорвать границы данной концептуальной
системы и сбросить "попперианские очки" [18] является существенной частью такого исследования (а
также существенной частью всякой интересной жизни).
Такая
попытка представляет собой нечто большее, чем затянувшееся "критическое
обсуждение" [19] – пережиток эпохи Просвещения, в который мы должны
верить. Нужна способность создать и осознать новые перцептивные и концептуальные
отношения, включая те, которые непосредственно не даны (скрытые отношения, см.
выше), а этого нельзя
достигнуть одним лишь критическим обсуждением (см. гл. 1 и 2). Конечно,
ортодоксальные подходы ограничены (физическими) теориями (скорее тощими
карикатурами на них) [20], они не рассматривают скрытых отношений, влияющих
на значение теории, игнорируют перцептивные изменения, а то, что остается,
истолковывают в соответствии с жесткими стандартами, так что любое обсуждение
каких-либо необычных идей сразу же останавливается рутинными реакциями. Однако
теперь вся эта фаланга стандартных ответов находится под сомнением. Каждое
понятие, входящее в них, вызывает подозрение, в частности такие
"фундаментальные" понятия, как "наблюдение", "проверка"
и, конечно, само понятие "теория". Что же касается слова
"истина", то на данном этапе мы можем лишь отметить, что оно,
безусловно, волнует людей, но ничего большего не дает. В таких обстоятельствах
лучше всего использовать примеры, выходящие за рамки стандартных реакций. По
этой причине я решил рассматривать средства выражения, отличные от языков и
теорий, и развивать терминологию в связи с этими средствами. В частности, я
буду анализировать стили в изобразительном искусстве. Мы обнаружим, что не
существует таких "нейтральных" объектов, которые представимы
посредством любого стиля и которые можно использовать в качестве объективного
критерия для оценки принципиально разных стилей. Применение этих идей к языкам
очевидно.
"Архаический
стиль", как он определен Э. Леви в его работе о древнегреческом искусстве
[21], обладает следующими особенностями:
1)
структура и движение фигур, а также их отдельных частей ограничены немногими
типичными схемами; 2) индивидуальные формы стилизованы, имеют тенденцию к
определенному порядку и "выполнены с... точным абстрагированием" [22] от несущественных деталей; 3) изображение формы
зависит от контура,
который может сохранять значение независимой линии или формы границ силуэта.
"Силуэтам могло быть придано некоторое число положений: они могли стоять,
маршировать, грести, бежать, сражаться, умирать, оплакивать... Однако их
существенная структура должна быть всегда ясной" [23]; 4) цвет дан лишь намеком, а оттенки света и
тени отсутствуют; 5) как правило, фигуры показывают свои части (и их крупные
элементы) в их наиболее полном
аспекте, даже если это нарушает композицию и "пространственные
взаимоотношения". Частям придается известное значение даже тогда, когда
это противоречит их видимому отношению к целому [24]; поэтому 6) за немногими четко установленными
исключениями, фигуры, входящие в композицию, располагаются таким образом, чтобы избежать их наложения друг на друга,
и объекты, находящиеся один за другим, располагаются друг рядом с другом; 7) окружающая обстановка изображаемой сцены (горы, облака,
деревья и т.п.) либо совершенно игнорируется, либо упрощается до предела.
Действие образует самодостаточную единицу типичных сцен (битв, похорон и т.п.)
[25].
Эти
стилистические элементы, различные модификации которых можно найти в детских
рисунках, во "фронтальном" искусстве древних египтян, в раннем
греческом искусстве, а также у малоразвитых народов, Леви объясняет, опираясь
на психологические механизмы: "Наряду с образами, которые реальность
представляет физическому глазу, существует совершенно иной мир образов, которые
живут или, лучше сказать, становятся живыми только в нашем мышлении и которые,
хотя и внушены реальностью, совершенно преобразованы. Каждый простейший акт
рисования... пытается воспроизвести эти образы, и только их, с инстинктивной
закономерностью физической функции" [26]. Архаический стиль изменяется в результате
"громадного числа целенаправленных наблюдений природы, которые
модифицируют чисто мыслительные образы" [27], дают толчок движению к реализму и, таким образом,
начинают историю искусства. Для архаического стиля и его изменения существуют естественные, физиологические
основания,
Остается
неясным, почему воспроизводить образы памяти более "естественно", чем
образы восприятия, которые являются гораздо более четкими и устойчивыми [28]. Мы обнаруживаем также, что реализм часто предшествует более схематичным способам
изображения. Так было в древнекаменном веке [29], в искусстве Древнего Египта [30], в геометрическом искусстве Аттики [31]. Во всех перечисленных случаях "архаический
стиль" представляет собой скорее результат сознательного усилия (которому, несомненно, могут
способствовать или препятствовать неосознанные склонности и физиологические
законы), чем естественную реакцию на воздействие внешних стимулов [32]. Поэтому вместо того, чтобы заниматься поисками
психологических причин некоторого "стиля", мы
должны в первую очередь постараться обнаружить его элементы, подвергнуть анализу
их функции, сравнить их с
другими явлениями той же культуры (литературным стилем, построением
предложений, грамматикой, идеологией) и таким образом выявить лежащее в его
основе мировоззрение,
включая понимание того способа, которым это мировоззрение влияет на восприятие,
мышление, аргументацию, и тех границ, которые оно ставит воображению. Мы
увидим, что такой анализ основополагающего мировоззрения дает гораздо лучшее
понимание процесса концептуального изменения, чем натуралистический подход или
избитые фразы типа "критическое обсуждение и сравнение... различных
структур всегда возможно" [33]. Конечно, какой-то вид
сравнения всегда возможен (например, одна физическая
теория может звучать гораздо более мелодично, когда ее читают вслух под
аккомпанемент гитары, чем другая теория). Однако попробуйте установить особые
правила для процесса сравнения, такие, например, как правила логики в
применении к отношению содержательных классов, и вы тотчас же обнаружите
исключения, излишние ограничения и каждый раз будете вынуждены сомневаться в
своих утверждениях. Гораздо более интересно и поучительно исследовать, какие
виды объектов могли быть названы (представлены), а какие – не могли быть названы
(представлены), если это
сравнение осуществляется в рамках точно определенной и. исторически
укрепившейся структуры. В ходе такого исследования мы должны пойти дальше
общих положений и изучить структуры более детально. Я начну с обсуждения
нескольких примеров архаического стиля.
Иллюстрация
В говорит о следующих характеристиках человеческой фигуры: "Люди очень
высокие и тонкие, туловище имеет вид треугольника, суживающегося к талии,
голова шарообразная с выпуклостью на месте лица: к концу периода существования
этого стиля голова становится более живой – схематично изображается шар головы,
и точка обозначает глаз" [34]. Все или почти все части тела изображаются в
профиль и соединяются вместе, как части кукол. Они не объединены в органичное
целое. Эта "аддитивность" архаического стиля с наибольшей четкостью
проявляется в трактовке глаза. Глаз не принимает участия в действиях тела, не
руководит им и не придает смысла контакту тела с окружающей обстановкой; глаз
не "смотрит". Он просто добавляется к профилю головы, подобно
некоторому условному знаку, как если бы художник хотел сказать: "Наряду со
всем прочим – ногами, руками, ступнями – у человека есть также глаза, которые
расположены по одному на каждой стороне лица" (см. илл. А и С, которые
показывают "фронтальное" расположение глаза). Точно так же и особые
состояния тела (жизнь, смерть, болезнь) указаны не соответствующим
расположением его частей, а изображением стандартного тела в различных
стандартных позициях. Тело
мертвого человека, например, лежащего на похоронной колеснице (иллюстрация В),
изображено точно так же, как тело стоящего человека, но повернуто на 90
градусов и помещено на саване и под крышкой гроба [35].
Илл. A.
Аякс и Ахилесс, играющие в кости
Ватиканский музей
Илл. B.
Ваза из Диплонского захоронения
Афины, середина 8 в. до н.э.
Не
отличаясь от тела живого человека, оно вдобавок просто изображено в положении смерти.
Другой пример – рисунок козленка, пожираемого львом [36]. Лев выглядит свирепым, козленок – мирным, а акт
съедения просто присоединяется к представлению о том, что есть лев и что есть козленок. (Мы имеем здесь дело с механическим конгломератом:
всем элементам такого конгломерата придано равное значение, единственное
отношение между ними – отношение последовательности; не существует никакой
иерархии, ни одна часть не подчинена другим и не детерминирована ими.) Рисунок говорит: вот свирепый лев и
мирный козленок, вот пожирание козленка львом.
Илл. C.
Ваза с изображением воинов.
Микенский акрополь, ок. 1200
г . до н.э.
Национальный музей. Афины.
Стремление
выделить каждую существенную часть ситуации часто приводит к разделению тех
частей, которые в действительности соединены. Так, на иллюстрации D возница
изображен стоящим над тележкой (которая представлена в своем полном виде) и не
закрытым ее боковой стенкой, так что можно ясно видеть его ноги, дно и стенку
тележки. Это не вызывает беспокойства, если мы рассматриваем данный рисунок как наглядное перечисление частей некоторого события, а не как
изображение самого воспринимаемого события (беспокойства не возникает, если мы говорим: его ногисоприкасаются с дном тележки, которое является прямоугольным, и он окружен боковыми стенками...[37]). Но такого рода интерпретации нужно учиться; ее нельзя просто
вычитать из рисунка.
Илл. D.
Деталь иллюстрации С.
Возницы на повозках.
Это
обучение может потребовать значительного труда. Некоторые египетские рисунки
можно расшифровать лишь с помощью самого изображенного объекта или его
трехмерного представления (скульптуры людей, животных и т.п.). Опираясь на эту
информацию, мы узнаем (рис. 9-11), что стул на фигуре А представляет объект
фигуры С, а не фигуры В и что его нужно понимать так: "Стул со спинкой и
четырьмя ножками, которые скреплены", причем понятно, что передние ножки
соединены с задними [38]. Интерпретация групп предметов является еще более
сложной, и некоторые случаи до сих пор остаются непонятными [39].
|
Рис. 9
|
Рис. 10
|
Рис. 11
|
Способность
"читать" определенный стиль включает в себя также знание о том, какие
свойства несущественны.
Отнюдь не каждая особенность архаического изображения имеет смысловое значение,
как не каждая особенность написанного предложения играет роль в выражении его
содержания. Этого не учли греки, которые впервые начали задумываться над
"величественными позами" египетских статуй (об этом высказывался уже
Платон). Такой вопрос "мог бы озадачить египетского художника, как
озадачил бы нас вопрос о возрасте или о настроении короля на шахматной
доске" [40]. Таковы некоторые особенности архаического стиля.
Стиль можно описывать и анализировать различными способами. Данное выше
описание обращает внимание на формальные
особенности: архаический стиль дает наглядное
перечисление вещей, части которых располагаются приблизительно так, как они
встречаются в "природе", за исключением тех случаев, когда такое
расположение могло бы скрыть важные элементы. Все части находятся на одном
уровне, и предполагается, что мы "прочитываем" перечни предметов, а
не "видим" их, как это происходит в случае чувственного восприятия
ситуации [41]. Эти перечни организованы отношением "стой
последовательности, т.е. вид некоторого элемента не зависит от наличия других
элементов (добавление льва и акта пожирания не делает козленка несчастным;
добавление процесса умирания не делает человека ослабевшим). Архаические
рисунки представляют собой сочетания
рядоположенностей (paratactic
aggregates), а не целостные системы. Элементами подобных сочетаний могут быть
физические части, например головы, руки, колеса; это могут быть положения дел,
например факт смерти человека; наконец, это могут быть действия, например действие
поедания пищи.
Вместо
того чтобы описывать формальные особенности некоторого стиля, мы можем
обратиться к описанию онтологических особенностей того мира, который состоит из
элементов, представленных в стиле и упорядоченных определенным образом. Мы можем
также описывать то впечатление,
которое некоторый мир производит на зрителя. Так поступает художественный
критик, анализирующий поведение персонажей, изображенных художником, и их
"внутреннюю жизнь", на которую должно указывать это поведение. Дж.
Хэнфман [42] пишет об архаических фигурах: "Независимо от
того, Нисколько оживленны и воодушевлены архаические герои, они не производят
впечатления, что движутся по своей собственной воле. Их жесты являются
объяснительными формулами, навязанными актерам извне для объяснения того, какое
происходит действие. Решающей же помехой для убедительного изображения
внутренней жизни является необычайная обособленность архаического взгляда.
Взгляд показывает, что личность живет, но он не соответствует требованиям
конкретной ситуации. Даже в тех случаях, когда архаический художник достигает
успеха в изображении юмористического или трагического настроения, эти
искусственные жесты и отстраненный взгляд напоминают преувеличенное оживление
кукольного спектакля".
Онтологическое
описание часто добавляет к формальному анализу лишь малосодержательные
рассуждения, которые представляют собой не более чем упражнения в остроумии и
"чувствительности". Однако не следует упускать из виду возможность
того, что некоторый конкретный стиль дает
точное изображение мира, как его: воспринимали художник и современники, и
что каждая формальная особенность соответствует (скрытым или явным)
предположениям, включенным в фундаментальную космологию. (Для случая
архаического стиля мы не должны отвергать возможность того, что в ту эпоху
человек действительно чувствовал себя куклой, руководимой внешними
силами, и что он соответствующим образом видели понимал своих соотечественников [43].) Такая реалистическая
интерпретация стилей и других
изобразительных средств находится в одном ряду с тезисом Уорфа относительно
того, что, будучи инструментами описания событий (которые могут обладать еще и
другими свойствами, не охватываемыми каким-либо описанием), языки вдобавок еще
представляют собой формы событий (так что существует некоторый
лингвистический предел того, что может быть высказано в данном языке, и этот
предел совпадает с пределами самой вещи) [44]. Реалистическая интерпретация представляется весьма
правдоподобной, хотя ее нельзя считать доказанной [45].
Ее
нельзя считать несомненной, ибо существуют технические ошибки, узко
специфические цели (карикатура), способные изменить некоторый стиль, не затрагивая
космологии. Следует также помнить о том, что у всех людей приблизительно один и
тот же нейрофизиологический аппарат, так что восприятие нельзя изменить в каком
угодно направлении [46]. И в некоторых случаях мы действительно можем
показать, что отклонения от "точного воспроизведения природы"
встречаются при наличии детального знания объекта и наряду с более
"реалистическими" изображениями: в мастерской скульптора Тутмоса в
Тель-аль-Амарне (древний Ахет-Атон) имеются маски, снятые непосредственно живых
моделей и сохраняющие все детали строения головы (вмятины) и лица, а также
скульптурные изображения головы, созданные на основе таких масок. Некоторые из
имеющихся изображений сохраняют индивидуальные детали, в других они устранены и
заменены более простыми формами. Наиболее ярким примером такой манеры
изображения является совершенно стилизованная голова египтянина. Это
показывает, что "по крайней мере некоторые художники сознательно сохраняли
независимость по отношению к натуре" [47]. Способ изображения дважды претерпел изменение в
период правления Аменофиса IV (1364-1347 гг. до н.э.). Первое изменение,
направленное в сторону большего реализма, произошло всего лишь через четыре
года после его восшествия на престол. Это показывает, что техническая
способность к реалистическому изображению существовала и могла быть легко использована,
однако сознательно не развивалась. Следовательно,
логический переход от стиля (или языка) к космологии и видам восприятия требует
специального обоснования и не может рассматриваться как очевидный.
(Аналогичное замечание справедливо для любого перехода от признанных научных
теорий, таких, как теория относительности или концепция движения Земли, к
космологии и видам восприятия.)
Требуемое
обоснование (которое никогда не может стать окончательным) заключается в
указании на характерные черты, проявляющиеся в далеких друг от друга областях,
Если особенности некоторого конкретного стиля живописи можно обнаружить также в
скульптуре и грамматике существующих языков (а здесь, в частности, в неявных
классификациях, которые трудно изменить), если можно показать, что этими
языками в равной мере пользуются художники и обычные люди, если существуют
философские принципы, сформулированные на этих языках, которые провозглашают,
что данные особенности являются свойствами самого мира, а не внесены в него
человеком, и ставят вопрос об их источнике, если человек и природа сохраняют
эти особенности не только в живописи, но и в поэзии, в распространенных
поговорках и обычаях, если мысль о том, что данные особенности являются
элементами нормального восприятия, не противоречит тому, что нам известно из
физиологии или психологии восприятия, если более поздние мыслители нападают на
данные особенности как на "ошибки", обусловленные незнанием
"истинного пути", то можно допустить, что мы имеем дело не с техническими
особенностями и частными целями, а с последовательным
способом жизни и что люди,
участвовавшие в этом способе жизни, видели мир точно таким, каким он показан
нам в их рисунках. По-видимому, все эти условия выполнены в архаической Греции:
формальная структура и идеология греческого
эпоса, восстанавливаемые по текстам и позднейшим ссылкам, повторяют все
характерные черты позднего геометрического и раннего архаического стиля [48].
Начать
с того, что около девяти десятых гомеровского эпоса составляют формулы, представляющие собой
стандартные фразы, вырастающие из одного или двух слов в разные законченные
строчки и повторяющиеся в соответствующих местах [49]. Пятая часть текста поэм Гомера состоит из строчек,
которые целиком повторяются много раз. В 28000 строк этих поэм содержится около
25000 повторяющихся фраз. Повторения встречаются уже в придворной поэзии Микен,
и их можно проследить в поэзии восточных дворов: "Титулы богов,
властителей и людей должны быть переданы правильно, а в дворцовом мире принцип
правильного выражения мог быть расширен. Царская корреспонденция является в
высшей степени формальной, и эта формальность, начиная с поэтических сцен,
изображающих прием послов, постепенно распространяется и приводит к формулам,
употребляемым в речах. Аналогично действия описываются в определенном порядке,
независимо от того, присутствует ли на самом деле этот порядок или нет, и эта
манера распространяется на другие описания, которые внутренне лишены
упорядоченности. Все эти регламентации исходят непосредственно от царского
двора, поэтому разумно предположить, что двор получал удовольствие от такого
формализма в поэзии" [50]. Условия жизни при (шумерском, вавилонском,
урартском, хеттском, финикийском, микенском) дворах объясняют также наличие
стандартных элементов содержания (типичные сцены: властитель и знать на
войне и в мирное время; детали обстановки: описание красивых вещей), которые,
перемещаясь от города к городу и даже пересекая национальные границы,
повторялись и приспосабливались к местным условиям.
Постепенно
формирующееся соединение постоянных переменных элементов, явившееся результатом
многочисленных приспособлений такого рода, было использовано неграмотными
поэтами древнегреческого "средневековья", которые разработали язык и
формы выражения так, чтобы те лучше служили требованиям устного творчества.
Необходимость запоминать требовала
наличия легко воспроизводимых описаний событий, которые мог использовать поэт,
творивший в уме и не записывавший своих произведений. Соблюдение размера требовало, чтобы основные описательные
фразы были пригодны для использования их в различных частях строки и для
придания ей завершенности: "В отличие от поэта, записывающего свои
строчки... {поэт-сказитель} лишен возможности неторопливо обдумать свое
следующее слово, он не может изменить сделанного и перечитать того, что было
создано раньше... Он должен иметь в своем распоряжении группы слов, пригодные
для его стихов" [51]. Экономия требует, чтобы для каждой данной
ситуации и при определенных условиях размера (для начала, середины или конца
строки) существовал единственный способ продолжения рассказа, и это требование
выполняется с удивительной точностью: "Все главные персонажи
"Илиады" и "Одиссеи", если их имена могут быть вставлены во
вторую половину строфы вместе с эпитетом" имеют эпитет, выраженный именем
существительным в именительном падеже и начинающийся с простого согласного
звука, который вставляется между цезурой третьей стопы хорея и концом строфы:
например, πολυτλας διος 'Οδυσσευς ("многострадальный Одиссей"). Из
тридцати семи персонажей, которым приданы формулы данного типа, включающие в
себя все то, что имеет какое-либо значение для поэм, имеется лишь три имени,
которым придана вторая формула, способная замещать первую" [52]. "Если в пяти грамматических случаях вы
возьмете единственное число всех существительных, входящих в формулу эпитетов
для Ахиллеса, то вы обнаружите, что получили сорок пять разных формул, из
которых ни одна не имеет того же метрического значения в одном и том же
случае" [53]. При таких условиях поэт гомеровской эпохи "не
был заинтересован в оригинальности выражения или в разнообразии. Он использовал
или приспосабливал унаследованные формулы" [54]. У него не было "выбора, и он даже не думал о
выборе; для каждой данной части строки, независимо от того, о чем шла речь,
запас формул сразу же давал ему готовую комбинацию слов" [55].
Используя
формулы, поэт гомеровской эпохи изображает типичные
сцены, описывая объекты посредством "добавления частей к вереницам готовых слов" [56]. Идеи, которые сегодня мы рассматриваем как
логически подчиненные другим идеям, формулировались в отдельных, грамматически
независимых суждениях. Пример (Илиада, 9.556): Мелеагр "у супруги законной
лежал, Клеопатры прекрасной, от Евенины рожденной, прекраснолодыжной Марпессы,
и от Идаса, который в то время средь всех земнородных самый могучий был муж. За
жену молодую Марпессу на самого Аполлона властителя лук свой он поднял. С этого
времени в доме отец и почтенная матерь дочь Алкионой прозвали, на память о
том..." (перевод В. Вересаева. – Прим.
ред.), и так далее на протяжении десяти с лишним строк и двух или трех тем
перед главной остановкой. Эта черта присоединительности (paratactic feature), характерная для
гомеровской поэзии и соответствующая отсутствию разработанной системы
соподчиненных предложений на ранней ступени развития греческого языка [57], делает ясным, почему Афродита названа
"улыбколюбивой", в то время как она слезно жалуется на то, что ее
ранили (Илиада, 5.375), или почему Ахиллес назван "быстроногим", в то
время как он сидя разговаривает с Приамом (Илиада, 24.559). Это напоминает
позднегеометрическую роспись керамики ("архаический" стиль Леви), в
которой мертвое тело изображается как живое, находящееся в положении смерти
(см. выше текст к прим. 35), или сцену пожирания козленка, в которой живой и
мирный козленок изображается в соответствующем положении по отношению к пасти
свирепого льва. Аналогично этому жалующаяся Афродита есть просто Афродита –
улыбающаяся богиня, помещенная в ситуацию жалобы, в которой она,
однако, принимает участие только внешне, не изменяя своей природы.
Аддитивная
трактовка событий наиболее выпукло проявляется в случаях (человеческого)
движения. В "Илиаде", 22.398, Ахиллес тащит за собой тело Гектора:
"Тучею пыль над влачимым взвилась, растрепались черные волосы, вся голова,
столь прекрасная прежде, билась в пыли", т.е. процесс волочения
включает в себя состояние биения как некоторую независимую
часть, которая вместе с другими частями образует движение [58]. Выражаясь более абстрактно, мы могли бы сказать,
что для поэта "время составлено из моментов" [59]. Большая часть сравнений опирается на предположение
о том, что составные части сложной сущности живут своей собственной жизнью и
легко могут быть отделены от нее. Геометрический человек представляет собой
наглядный перечень частей и положений, гомеровский человек составлен из
конечностей, поверхностей, связей, выделенных посредством сравнения их с
неодушевленными объектами точно определенного вида: туловище Гипполоха
покатилось, подобно ступе,
после того как Агамемнон отрубил ему руки и голову (Илиада, 11.146; ολμος –
круглый камень цилиндрической формы), тело Гектора крутится, как волчок (Илиада, 14.412), голова Горгифиона
поникла, "как маковый цвет поникает средь сада головкой, и семенною
коробкой, и вешним дождем отягченной" (Илиада, 8.303) [60], и т.д. К тому же и формулы эпической поэмы, в
частности комбинации эпитетов-существительных, часто используются не в связи с
содержанием, а в соответствии с требованиями размера: "Зевс предстает то
наводящим ужас громовержцем, то добрым богом-отцом не в связи с тем, что он делает, а в связи
с требованиями размера. Юн оказывается тучегонителем
Зевсом не в те моменты, когда
он действительно повелевает облаками, а тогда, когда это словосочетание должно
заполнить метрическую единицу И — И → [61]. Точно так же художник геометрического стиля
способен нарушить пространственные соотношения – например, ввести контакт там,
где его нет, или разорвать его, когда он реально существует, – с тем чтобы
рассказать о наблюдаемой истории в свойственной ему специфической манере. Вот
так поэт повторяет формальные черты, свойственные художникам геометрического и
раннего архаического стиля. По-видимому, никто из них не признает
"фундаментальной субстанции", которая скрепляет объекты и формирует
их части так, что они отображают то "высшее единство", к которому
принадлежат.
Этого
"высшего единства" нельзя найти и в понятиях языка. Например, не существует
выражения, которое можно было бы использовать для описания человеческого тела
как отдельной сущности [62]. Soma означает торс тела, demas есть винительный
падеж спецификации; это слово означает "в структуре" или "с
точки зрения образа"; слово limbs встречается там, где сегодня мы говорим
о теле (γυια – члены тела, приводимые в движение целым; μελεα – члены тела в их
телесной мощи; λελυντο γυια – сотрясение всего тела; ιδρος εχ μελεων ερρεν –
его тело преисполнено силы). Все, что мы получаем из этого описания, – это
кукла, составленная из более или менее четко выделенных частей.
Эта
кукла не обладает душой в нашем смысле слова. Как "тело" представляет
собой механическую совокупность членов, торса, движения, так и "душа"
является суммой "психических" событий, которые вовсе не обязательно
должны быть личными и могут принадлежать разным индивидам. "В своих
описаниях мыслей или эмоций Гомер никогда не идет дальше чисто
пространственного, или количественного, определения; никогда он не пытается
выявить их особую, нефизическую природу" [63]. Действия стимулируются не "автономном
Я", а другими действиями, событиями, происшествиями, включая божественное
вмешательство. И воспринимаются психические события именно таким
образом [64]. Сновидения, необычные психические проявления,
например внезапное воспоминание о чем-либо, акты неожиданного узнавания,
внезапный порыв жизненной энергии во время битвы, во время стремительного
бегства, вспышка гнева и т.п. не толькообъяснялись ссылками на богов и демонов, но и переживались как вызванные последними. Сон
Агамемнона, "повеленье {Зевса} услышав, отправился" (Илиада, 2.16).
Отправился сам сон, а не
некоторый образ во сне, и "стал у него в головах, уподобившись сыну Нелея
Нестору" (Илиада, 2.20). Человек не имеет сновидения (сон не является
"субъективным" событием), а видит его (это "объективное"
событие) и видит также, как сон приходит и уходит [65]. Неожиданный страх, прилив сил описываются и переживаются как божественные акты [66] : "Доблесть же смертных Кронид то уменьшит, а
то увеличит, как пожелается сердцу его: могучее всех он" (Илиада, 20.241).
Приведенная фраза не является объективным описанием (которое можно
распространить на поведение животных), она выражает ощущение того, что изменение осуществляется
извне: "Преисполнил того и другого великою силой" (Илиада, 13.60). В
наши дни такие события либо прочно забыты, либо считаются совершенно случайными
[67]. "Однако для Гомера и вообще для древнего
мышления не существовало такой вещи, как случай" [68]. Каждое событие имеет объяснение. Это делает
события более четкими, усиливает их объективные свойства, формирует их по
образцу знания богов и демонов и, таким образом, превращает в мощную поддержку
того божественного механизма, который используется для их объяснения:
"Боги существуют. Осознание того, что для древних греков это было фактом,
является первым условием понимания их религии и культуры в целом. Знание об их
существовании опирается на (внутренний или внешний) опыт восприятия либо самих
богов, либо действий богов" [69].
Суммируем:
архаический мир был гораздо менее компактным, нежели тот мир, который окружает
нас, и воспринимался как менее компактный. У архаического Человека
отсутствовало "физическое" единство, его "тело" было
составлено из множества частей, членов, поверхностей, связей; и у него
отсутствовало "духовное" единство, его "мышление" было
составлено из различных событий, некоторые из которых даже не были
"духовными" в нашем смысле этого слова, а присутствовали в
теле-марионетке как дополнительные элементы или вносились в него извне. События
не формируются индивидом, а
представляют собой сложное распределение частей, в которое на подходящее место вставляется тело-марионетка [70]. Именно такое мировоззрение возникает в результате
анализа формальных особенностей "архаического"
искусства и поэзии Гомера, соединенного с анализом понятий, которые поэт
гомеровской эпохи использовал для описания того, что он видел. Индивиды,
использовавшие эти понятия, чувственно
воспринимали главные черты
своего мира. Эти индивиды
действительно жили в том мире, который изображали их художники.
Дальнейшее
подтверждение данного предположения можно получить из анализа их
"метаустановок", таких, как общие религиозные установки и
"теории" (установки) познания.
Упомянутое
выше отсутствие компактности воспроизводится в области идеологии. Существует терпимость в религиозных вопросах – та
терпимость, которую более поздние поколения сочли морально и теоретически
неприемлемой и которая даже в наши дни рассматривается как проявление
поверхностного и незрелого мышления [71]. Архаический человек был религиозным эклектиком, он
не выступал против богов и мифов других народов, а спокойно добавлял их к
существующему содержанию мира, не пытаясь осуществить синтез или устранить
противоречия. Не было жрецов, не было догм, не существовало категорических
утверждений о богах" человеке, мире [72]. (Эту терпимость еще можно найти у ионийских
натурфилософов, которые разрабатывали свои идеи бок о бок с мифами и не
пытались устранять последние.) Религиозной "морали" в нашем смысле не
существовало, и боги еще не стали абстрактным воплощением вечных принципов [73]. Это произошло позднее, в течение архаической
эпохи, и в итоге боги "потеряли {свою} человечность". С тех пор
олимпизм в его морализованной форме постепенно превращается в религию страха, и
эта тенденция нашла отражение в религиозном словаре. В "Илиаде" нет
слова для обозначения "страха божьего" [74]. Вот так происходит дегуманизация жизни, которую
некоторые люди склонны именовать "моральным" или "научным"
прогрессом.
Аналогичные
замечания справедливы и для "теории познания", неявно включенной в
раннее мировоззрение. Музы в "Илиаде" (2.284) обладают знанием потому,
что они близки вещам и им не нужно опираться на
слухи, а также потому, что им известно все множество тех вещей, на которые последовательно
направляется внимание автора. "Количество, а не глубина является
стандартом суждения" и знания у Гомера [75], что выясняется из таких слов, как πολυφρων и
πολυμητις – "многодумающий" и "многомыслящий", а также из
более поздних критических высказываний, например "многознание {πολυμαθιη}
уму не научает" [76]. Живой интерес к окружающему миру и стремление
понять многие удивительные
явления(такие, как землетрясения, затмения Солнца и Луны, неожиданные
разливы Нила) приводили к тому, что каждое явление получало свое собственное
объяснение, которое не опиралось на универсальные принципы. Эта манера
сохранялась в описаниях ионийцев VIII и VII (и более поздних) столетий до н.э.
(которые просто перечисляют племена, встречавшиеся во время
путешествия, их привычки или особенности береговой линии). Даже такой
мыслитель, как Фалес, довольствуется тем, что фиксирует много интересных
наблюдений и высказывает множество отдельных объяснений, не пытаясь объединить
их в цельную систему [77]. (Первым мыслителем, создавшим "систему",
был Анаксимандр, который следовал Гесиоду.) При таком понимании знание получают не с помощью попыток уловить
сущность, лежащую в основе чувственных впечатлений. Для этого нужно: 1)
поместить наблюдателя в правильное положение относительно объекта (процесса,
совокупности), поставить его на подходящее место в той сложной структуре, которая
образует мир; 2) суммировать элементы, которые можно заметить в этих
обстоятельствах. Познание есть результат сложного осмотра, осуществляемого с
удобного наблюдательного пункта можно подвергнуть сомнению неясное сообщение
или сообщение, полученное из вторых рук, однако невозможно усомниться в том,
что ясно видишь собственными глазами. Нарисованный или описанный объект представляет собой
подлинный порядок элементов, который может включать в себя явления, связанные с
перспективой [78]; Тот факт, что весло в воде выглядит сломанным, не
имеет здесь той скептической силы, которую ему приписывает другая идеология [79]. Как сидящий Ахиллес не вызывает у нас сомнений в
том, что он быстроногий, – в сущности, мы могли бы начать сомневаться в его
быстроногости только в том случае, если бы оказалось, что он в принципе не
способен сидеть, – точно так же изгиб весла в воде не заставит нас усомниться в
том, что в воздухе оно является совершенно прямым, – в сущности, мы могли бы
усомниться в том, что оно прямое, только если бы в воде оно не выглядело
изогнутым [80]. Изгиб весла в воде отнюдь не является аспектом, который противоречит
другому аспекту и тем самым разрушает наше понимание
природы весла, это – отдельная часть (ситуации) реального весла, которая не
только совместима с его прямолинейностью, но даже
требует ее. Таким образом, мы видим, что объекты познания оказываются столь же
аддитивными, как и наглядные перечни архаического художника и ситуации,
описываемые архаическим поэтом.
Не
существует сколько-нибудь единой концепции познания [81]. Громадная совокупность самых различных слов
использовалась для выражения того, что сегодня мы считаем разными формами
познания или разными способами получения знания. Слово σοφια [82] означало знания и опыт в определенной профессии
(плотника, певца, полководца, врача, возничего, борца), включая различные виды
искусства (причем художник оценивается не как выдающийся творец, а как мастер
своего дела); слово ειδεναι, буквально "увиденное" {having seen},
говорит о знании, полученном в результате осмотра; слово δυνιημι, встречающееся
в "Илиаде", хотя часто переводится как "слушание" или
"понимание", по своему содержанию является более сильным, так как
включает в себя мысль о повиновении: тот, кто слышит, понимает и действует в
соответствии с услышанным. И так далее. Многие из этих выражений предполагают
установку на восприятие со стороны познающего субъекта; в своих действиях он
повторяет поведение окружающих его вещей, следует им [83]; он действует так, как это подобает сущности,
помещенной на то-место, которое он занимает.
Повторим
и сделаем вывод: изобразительные средства, использовавшиеся в Греции раннего
архаического периода, нельзя рассматривать как выражение некомпетентности или
особых художественных интересов, они дают верное представление о том, в чем
именно чувствовал, видел, мыслил фундаментальные особенности мира человек
архаической эпохи. Этот мир является открытым. Его элементы не скреплены и не
сформированы некоторой "фундаментальной субстанцией"; они не
считаются просто явлениями, из которых при достаточной проницательности можно
вывести существование этой субстанции. Иногда они объединяются в группы.
Отношение отдельного элемента к группе, в которую он входит, подобно отношению
части к совокупности частей и не похоже на отношение части к главенствующему
целому. Отдельная совокупность, называемая "человеком", иногда
посещается "психическими событиями". Такие события могут жить в нем
самом, но способны и проникать в человека извне. Подобно любому другому
объекту, человек представляет собой скорее точку пересечения различных влияний,
чем неповторимый источник деятельности, некоторое "Я" (в этом мире у
"cogito" Декарта нет точки приложения, поэтому его аргумент был бы
лишен исходного пункта). Имеется большое сходство между этой точкой зрения и
космологией Маха, за исключением одного: элементами архаического мира были
легко узнаваемые физические и психические образы и события, в то время как
элементы Маха носят более абстрактный характер – они представляются еще
неизвестными целями исследования, а не его объектами. Таким образом,
характерные единицы архаического мировоззрения допускают реалистическую
интерпретацию, выражают стройную, последовательную онтологию, и для них
справедливы соображения Уорфа.
Здесь
я прерву свои рассуждения, с тем чтобы высказать некоторые замечания в связи с
предшествующим" обсуждением проблем философии науки.
1. Могут возразить, что ракурс и другие
указания на перспективу являются столь очевидными чертами нашего перцептивного
мира, что они просто не могли отсутствовать в перцептивном мире древних.
Следовательно, архаическая манера изображения неполна, а ее реалистическая
интерпретация неправомерна.
Ответ:
перспектива не представляет собой очевидной черты нашего перцептивного мира,
если не уделять ей специального внимания (в эпоху фотографии и кинематографа
это случается довольно часто). Если мы не являемся профессиональными
фотографами, создателями кинофильмов, художниками, то мы воспринимаем вещи, а не аспекты. Быстро двигаясь среди
сложных объектов, мы замечаем в них гораздо меньше изменений, чем заметили бы
при восприятии аспектов. Аспекты и ракурсы, если они вообще проникают в наше
сознание, обычно подавляются нами, точно так же как подавляются послеобразы,
когда завершен соответствующий этап перцептивного развития [84] и их можно заметить только в особых ситуациях [85]. В Древней Греции такие ситуации возникали в театре
у зрителей первых рядов на представлениях волнующих произведений Эсхила и
Агатарха. Существует целая школа, которая именно театру приписывает решающее
влияние на развитие-перспективы [86]. Кроме того, почему перцептивный мир-древних греков
должен совпадать с нашим? Для обоснования этого возражения требуются гораздо
более серьезные аргументы, чем ссылка на несуществующую форму восприятия.
2. Читатель должен обратить внимание на
метод, использованный для обоснования особенностей архаической космологии. В принципе этот метод совпадает с методом
антрополога, анализирующего мировоззрение некоторого племенного объединения.
Вполне заметные различия обусловлены бедностью свидетельств и частными
условиями их получения (письменные источники, произведения искусства;
отсутствие личного контакта). Взглянем более внимательно на метод, используемый
в обоих случаях.
Антрополог,
пытающийся открыть космологию изучаемого им племени и способы отображения ее в
языке, в искусстве и в повседневной жизни (проблема инструментализм – реализм),
сначала изучает язык и основные социальные привычки; он исследует, как они
связаны с другими видами деятельности, включая и такие prima facie маловажные
действия, как доение коров и приготовление пищи [87]; он пытается установить ключевые идеи [88]. Его внимание к мелочам обусловлено не педантичным
стремлением к полноте, а осознанием того, что детали, которые выглядят
несущественными в одном способе мышления (и восприятия), могут играть важную
роль в другом. (Различия в карандашно-бумажных операциях между сторонниками
Лоренца и сторонниками Эйнштейна чаще всего незначительны, если их вообще можно
заметить, однако они выражают серьезное столкновение идеологий.)
Обнаружив
ключевые идеи, антрополог пытается понять их. Он делает это точно так же, как
когда-то добивался понимания своего собственного языка, включая язык той
специальной профессии, которая обеспечивает ему заработок. Он интериоризует эти идеи таким образом, чтобы их связи
прочно запечатлелись в памяти и в реакциях и по желанию могли быть
воспроизведены. "Туземное общество должно войти в самого антрополога, если
он хочет его понять, а не только в его записные книжки" [89]. Этот процесс
следует оберегать от внешних влияний. Например, исследователь не должен
пытаться получить лучшее понимание идей племени, сравнивая их с известными
идеями, или искать более широких, более точных идей. Он ни в коем случае не
должен прибегать к "логической реконструкции". Такая процедура
привязала бы его к уже известному или к тому, что поддерживается какими-то
группами, и навсегда преградила бы ему путь к пониманию той неизвестной
идеологии, которую он исследует.
Завершив
свое исследование, антрополог оказывается носителем как своей собственной, так
и туземной культуры и теперь может перейти к их сравнению. Сравнение
показывает, может ли быть воспроизведен изучаемый способ мышления в европейских
терминах (если существует единственное множество "европейских
терминов") и обладает ли он своей собственной логикой, не обнаруживаемой
ни в одном из европейских языков, В процессе такого сравнения антрополог может
выразить некоторые туземные идеи на английском языке, Из этого не следует, что независимо от сравнения английский
язык сам по себе соизмерим с туземными выражениями. Это означает, что можно изменять языки в самых разных направлениях и
что понимание не зависит от какого-либо отдельного множества правил.
3. Анализ ключевых идей проходит различные
стадии, ни одна из которых не приводит к полной ясности. Исследователь должен
установить твердый контроль над своим стремлением к ясности и логическому
совершенству. Он никогда не должен пытаться сделать некоторое понятие более
ясным, чем это допускает материал (за исключением тех случаев, когда это
предпринимается временно с целью дальнейшего исследования), Именно материал, а
не его логическая интуиция, должен определять содержание понятий. Рассмотрим
пример. Ньюэ {Nuer}, племя, живущее в долине Нила и исследованное
Эванс-Притчардом, пользуется интересными пространственно-временными понятиями [90]. Исследователь, плохо знакомый с мышлением Ньюэ,
сочтет эти понятия "неясными и недостаточно точными". Чтобы улучшить
дело, он может попытаться эксплицировать их, использовав для этого понятия
специальной теории относительности. Такая процедура может привести к ясным
понятиям, однако они уже не будут понятиями Ньюэ. С другой стороны, если он
хочет получить понятия, которые являются ясными и в то же время принадлежат
Ньюэ, он должен сохранять неопределенность и неполноту ключевых понятий до тех пор, пока не появится
дополнительная информация, т.е. пока в сферу изучения не попадут
недостающие элементы, которые сами по себе являются, быть может, столь же
неясными, как и ранее обнаруженные элементы.
Каждая
порция информации представляет собой "строительный блок понимания, а это
означает, что ясность должна быть результатом обнаружения новых блоков в языке
и идеологии изучаемого племени, а не плодом преждевременных определений.
"...Ньюэ... не могут говорить о времени как о чем-то таком, что иногда бывает
реальным, что проходит, чего можно ожидать, что можно экономить и т.д. Я не
думаю, чтобы они когда-либо переживали такое же чувство борьбы со временем или
наличие действий, согласованных с абстрактным отрезком времени, поскольку
объектами преференции у них являются главным образом сами действия, которые в
общем носят неторопливый характер..." [91] Утверждения подобного рода либо являются
строительными блоками – ив этом случае их собственное содержание неполно и не
вполне понятно, – либо выражают пробные попытки предугадать структуру
совокупности всех блоков. В последнем случае их нужно проверять и
совершенствовать посредством обнаружения новых блоков, а не с помощью
логических прояснений (ребенок усваивает значение нового слова, опираясь не на
его логическое прояснение, а на осознание того, как оно соединяется с вещами и
другими словами). Недостаток ясности у отдельного антропологического
утверждения чаще всего свидетельствует о недостатке материала, а не о
расплывчатости логических интуиций антрополога.
4. Высказанные замечания применимы и к моей
попытке исследовать несоизмеримость. В конкретных науках несоизмеримость тесно
связана со значением. Поэтому изучение несоизмеримости в науке приводит к
утверждениям, содержащим термины, относящиеся к значению, однако эти термины не
вполне понятны, как не вполне понятен термин "время" в приведенной
выше цитате. И замечание о том, что высказывать такие утверждения можно только после создания ясной теории
значения [92], столь же правомерно, как и замечание о том, что
утверждения о времени племени Ньюэ, которые дают материал, приводящий к пониманию представлений Ньюэ о
времени, можно высказывать только после того, как такое понимание достигнуто.
Мое рассуждение опирается, разумеется, на предположение о том, что
антропологический метод применим к изучению структуры науки (и уж коли на то пошло
– любой другой формы жизни).
5. За этот предмет отвечают логики. Они
указывают на то, что анализ значений и отношений между терминами представляет
собой задачу логики, а не
антропологии. Правда, под "логикой" можно подразумевать по крайней
мере две различные вещи. "Логика" может означать изучение, или
результаты изучения, структур, свойственных определенному типу рассуждения. Но
это слово может обозначать и отдельную логическую систему или множество систем.
Изучение
первого вида принадлежит антропологии. Для того чтобы увидеть, например,
является ли тождество 
частью "логики
квантовой теории", мы должны изучить квантовую теорию. А поскольку
квантовая теория не божественная эманация, а создание людей, постольку мы
вынуждены изучать ее в той форме, в которой обычно представлены создания людей,
т.е. мы должны изучать исторические документы: учебники, оригинальные статьи,
отчеты о конференциях и частных беседах, письма и тому подобное. (В случае с
квантовой теорией наше положение облегчается тем, что племя теоретиков
квантовой механики еще не вымерло. Поэтому историческое исследование можно
дополнить антропологическими полевыми исследованиями.)
частью "логики
квантовой теории", мы должны изучить квантовую теорию. А поскольку
квантовая теория не божественная эманация, а создание людей, постольку мы
вынуждены изучать ее в той форме, в которой обычно представлены создания людей,
т.е. мы должны изучать исторические документы: учебники, оригинальные статьи,
отчеты о конференциях и частных беседах, письма и тому подобное. (В случае с
квантовой теорией наше положение облегчается тем, что племя теоретиков
квантовой механики еще не вымерло. Поэтому историческое исследование можно
дополнить антропологическими полевыми исследованиями.)
Следует
согласиться с тем, что сами по себе эти документы не детерминируют единственного решения нашей проблемы [93]. Но разве кто-нибудь на это надеется? Исторические
свидетельства также не детерминируют единственного решения исторических
проблем, однако никто не считает, что вследствие этого ими можно пренебречь.
Документы, безусловно,необходимы для
логического исследования, которое здесь имеется в виду. Вопрос в том, как их
нужно использовать.
Мы
хотим раскрыть структуру той области рассуждения, о которой документы не дают
полного представления. Мы стремимся изучить эту область, ни в коей мере не
изменяя ее. В обсуждаемом примере нас вовсе не интересует вопрос о том,
использует ли усовершенствованная квантовая механика будущего принцип или способна ли наша собственная изобретательность или небольшая
"реконструкция" изменить эту теорию так, чтобы она согласовалась с
некоторыми предумышленными принципами современной логики и легко давала ответ
на вопрос об использовании указанного принципа. Мы хотим знать, использует ли
этот принцип та квантовая теория, которая
реально разрабатывается физиками. Нас интересует работа физиков, а не
реконструкторов. А эта работа вполне может содержать противоречия и пробелы. Ее
"логика" (в том смысле, в котором я здесь употребляю этот термин)
вполне может быть "нелогичной" с точки зрения одной из систем формальной
логики.
Сформулировав
наш вопрос таким образом, мы понимаем теперь, что на него нельзя дать
какого-либо ответа. Не может существовать одна-единственная "квантовая
теория", которая равным образом используется всеми физиками. Различия
между Бором и, скажем, фон Нейманом приводят к мысли о том, что существование
такой теории весьма сомнительно. Для проверки этой мысли нам нужно
проанализировать конкретные случаи. Анализ же конкретных случаев может привести
нас к выводу, согласно которому теоретики в области квантовой механики
расходятся между собой так же далеко, как католики и протестанты различных
сект: они почитают одну и ту же книгу (хотя даже это сомнительно, если сравнить
Дирака с фон Нейманом), однако убеждены, что занимаются разными вещами.
Потребность
антропологического изучения научной области, в которой на первый взгляд
господствует единый миф, остающийся неизменным и всегда одинаково
употребляемым, указывает на то, что наше распространенное знание о науке может
быть существенно неполным. Оно даже может оказаться совершенно ошибочным (на
некоторые ошибки было указано в предыдущих главах). В этих условиях единственно
надежный путь заключается в том, чтобы признать свое невежество, отбросить
реконструкции и начать изучение науки с самого начала. Мы должны подойти к ее
изучению так, как антрополог подходит к изучению психических нарушений у
знахарей вновь открываемых племен. И нам нужно быть готовыми к тому открытию,
что эти нарушения окажутся чрезвычайно нелогичными (при оценке их с точки
зрения формальной логики) и что они должны
быть чрезвычайно нелогичными,
чтобы функционировать так, как они это делают.
6. Однако лишь немногие из философов науки
интерпретируют слово "логика" в таком смысле. Лишь немногие философы
готовы допустить, что базисные структуры, лежащие в основе некоторых вновь
открытых способов речи, могут радикально отличаться от базисных структур самых
известных систем формальной логики; и абсолютно никто не готов согласиться с
тем, что это может оказаться справедливым также и для науки. "Логика"
(в обсуждаемом здесь смысле) отдельного языка или теории чаще всего
непосредственно отождествляется с особенностями одной из логических систем без
учета исследования адекватности такого отождествления. Например, проф. Гедимин
понимает под "логикой" свою любимую систему, которая довольно широка,
но ни в коем случае не является всеобъемлющей. (Например, она не включает в
себя идей Гегеля, и ее нельзя использовать для их выражения. И среди
математиков некоторые выражают сомнение в том, что она пригодна для выражения
неформальной математики.) Логическое изучение науки, в понимании Гедимина и
согласных с ним логиков, сводится к изучению множеств формул этой системы, их
структуры, свойств их элементарных конституент (интенсионал, экстенсионал и
т.п.), их последовательностей и возможных моделей. Если такое изучение не
приводит к тем особенностям, которые антрополог обнаруживает, скажем, в науке,
то это свидетельствует либо о том, что наука страдает определенными
недостатками, либо о том, что антрополог не знает логики. Для логика в этом
втором смысле не имеет ни малейшего значения то обстоятельство, что его формулы не похожи на научные утверждения, что они используются не так, как
используются научные утверждения, и что наука просто не смогла бы двигаться по
тем простым направлениям, которые он способен понять (и поэтому считает
единственно допустимыми). Он либо не замечает этой разницы, либо объясняет ее
недостатками, которые должны быть устранены при правильном подходе. Ему никогда
не приходит в голову мысль о том, что эти "недостатки" способны
выполнять важные функции и что прогресс науки мог бы оказаться
невозможным после их устранения. Наука для него есть аксиоматика плюс теория моделей плюс
правила соответствия плюс язык наблюдения.
При
таком способе действия бессознательно предполагается, что антропологическое
исследование, открывающее нам явные и скрытые классификации науки, уже
завершено и что оно свидетельствует в пользу аксиоматического (и т.д. и т.п.)
подхода. Однако такое исследование даже и не проводилось. А имеющиеся на
сегодняшний день фрагментарные результаты, полученные главным образом усилиями
Хэнсона, Куна, Лакатоса и других, показывают, что логический подход
"отбрасывает не отдельные малосущественные аксессуары науки, а те
важнейшие ее особенности, которыми обусловлен прогресс науки и, следовательно,
само ее существование.
7. Обсуждения значения, о которых я
упоминал выше, являются еще одной иллюстрацией недостатков логического подхода.
Для Гедимина, посвятившего этому вопросу две длинные сноски, данный термин и
его производные, например термин "несоизмеримость", являются
"неясными и недостаточно точными" [94]. Я согласен с этим. Гедимин хочет сделать эти
термины более ясными и стремится лучше понять их. Я опять согласен. Ту ясность,
отсутствие которой чувствует Гедимин, он пытается получить посредством
экспликации в терминах одной из систем формальной логики и двуслойной модели
языка, ограничивая обсуждение "интенсионалом" и
"экстенсионалом", как это принято в избранной им логике. Здесь между
нами начинается расхождение. Вопрос вовсе не в том, какой вид имеют
"значение" и "несоизмеримость" в некоторой частной логической
системе. Вопрос в том, какую роль они играют в (реальной, нереконструированной)
науке. Увеличение ясности должно достигаться за счет более тщательного изучения
этой роли, а пробелы следует восполнять результатами такого изучения. А
поскольку это требует времени, ключевые термины будут оставаться "неясными
и недостаточно точными" годы, а может быть, даже десятилетия (см. также
выше, пункты 3 и 4).
8. Логики и философы науки не смотрят на
ситуацию с этой стороны. Не обладая желанием и способностью осуществить
содержательный анализ, они требуют "прояснения" главных терминов
такого анализа. "Прояснить" же термины, участвующие в обсуждении, с
их точки зрения, вовсе не означает изучить дополнительные и еще неизвестные свойства обсуждаемой
области и тем самым сделать термины более понятными. Это значит заменить их уже имеющимися понятиями из
совершенно иной области – логики и здравого смысла, желательно близкими к
наблюдению, поскольку они звучат привычно, и позаботиться о том, чтобы процесс
замены удовлетворял признанным законам логики. Разрешается проводить анализ
только после того, как его
первоначальные шаги были модифицированы подобным образом. Вот так процесс
исследования насильственно загоняется в узкое русло давно понятных вещей и
возможность фундаментальных концептуальных открытий (или фундаментальных
концептуальных изменений) значительно уменьшается. Со своей стороны
фундаментальное концептуальное изменение предполагает новое мировоззрение и
новые языки, способные его выразить. Опять-таки создание нового мировоззрения и
соответствующего нового языка есть процесс, требующий значительного времени –
как в науке, так и в метанауке. Термины нового языка становятся ясными только
после того, как процесс зашел достаточно далеко, так что каждое отдельное слово
стало центром многочисленных связей, соединяющих его с другими словами,
предложениями, частями рассуждений, жестами, которые вначале кажутся
абсурдными, но, как только эти связи установлены, становятся совершенно
разумными. Следовательно, повышать ясность аргументов, теорий, терминов, точек
зрения и дискуссий можно по крайней мере двумя различными способами: а)
вышеописанным путем, который возвращает нас к знакомым идеям и истолковывает
новое как специальный случай того, что уже понятно, и б) посредством включения
их в язык будущего, а это означает, что нужно
учиться рассуждать с помощью необъясненных терминов и использовать предложения,
для которых еще нет ясных правил употребления. Как ребенок, который
начинает пользоваться словами, еще не понимая их и добавляя к своей игровой
деятельности все новые и новые непонятные для него лингвистические фрагменты,
открывает смыслообразующий принцип только после длительного периода такой активности
(которая оказывается необходимой предпосылкой финального торжества смысла),
точно так же создатель нового мировоззрения (и философ науки, пытающийся понять
его действия) должен обладать способностью высказывать бессмыслицу до тех пор,
пока количество бессмыслицы, высказанной им и его друзьями, не станет
достаточно большим для того, чтобы придать смысл всем своим частям. И опять нет
лучшего изображения этого процесса, нежели описание Дж. С. Миллем превратностей
его образования. Касаясь объяснений, которые давал ему отец по логическим
вопросам, он пишет: "В то время эти объяснения не делали для меня предмет
вполне ясным, однако они вовсе не были бесполезными; они сохранялись в качестве
ядра, вокруг которого кристаллизовались мои наблюдения и размышления; значение
его общих замечаний постепенно открывалось мне благодаря частным примерам,
которые впоследствии привлекали мое внимание". [95] Создание нового языка (служащего для понимания мира
или познания) представляет собой процесс точно такого же рода, за одним исключением: первоначальные
"ядра" не даны, а должны быть изобретены. Здесь мы видим, как важно
учиться говорить о непонятных вещах и сколь гибельное влияние должно оказать на
наше понимание требование немедленной ясности. (Кроме того, такое требование
чаще всего свидетельствует с примитивности и узости мышления:
"Непринужденное обращение со словами и выражениями без тщательного их
отбора по большей части не считается неблагородным, напротив, скорее обратное:
говорит о недостатке свободного воспитания" [96].)
Все
высказанные замечания большей частью тривиальны и могут быть иллюстрированы
очевидными примерами. Классическая логика выходит на авансцену только там, где
уже накоплен достаточный аргументативный материал (в математике, риторике,
политике), который может служить отправным пунктом и основой для проверки.
Арифметика длительное время развивалась, не имея сколько-нибудь ясного
представления о понятии числа; такое представление возникло лишь после того,
как появилось достаточное количество арифметических "фактов",
придавших ему содержание. Точно так же и подлинная теория значения (и
несоизмеримости) может быть создана лишь после того, как будет собрано
достаточное число "фактов", способных сделать эту теорию чем-то
большим, нежели упражнением в игре с понятиями. Именно этой цели служат примеры
данного раздела.
9. Имеется еще одна догма, которую следует
рассмотреть, прежде чем мы вновь обратимся к основной теме. Это убеждение в
том, что все люди и все объекты совершенно автоматически подчиняются законам
логики и должны подчиняться этим законам. Если это так, то антропологическая
исследовательская работа оказывается излишней. "Что истинно в логике, то
истинно в психологии... в научном методе и в истории науки", – пишет
Поппер [97].
Это
догматическое утверждение не является ни ясным, ни истинным (в одной из его
распространенных интерпретаций). Для начала согласимся с тем, что такие
выражения, как "психология", "история науки",
"антропология", обозначают определенные области фактов и
регулярностей (природы, восприятия, человеческого мышления, общества). В таком
случае данное утверждение не является ясным,
поскольку не существует такого единственного предмета – ЛОГИКИ, – который
способен раскрыть логическую структуру указанных областей. Существует Гегель,
существует Брауэр, существуют представители формализма. Они предлагают вовсе не
разные интерпретации одного и того же набора логических "фактов", а
совершенно разные "факты". И данное утверждение не является истинным, поскольку существуют
вполне правомерные научные высказывания, которые нарушают даже простые
логические правила. Например, существуют утверждения, которые играют важную
роль в установившихся научных дисциплинах и которые эмпирически адекватны
только в том случае, если они самопротиворечивы: попробуйте зафиксировать
движущуюся структуру (pattern), которая начала останавливаться, и вы увидите,
что она движется в противоположном направлении, не изменяя своего положения.
Единственным феноменологически адекватным описанием будет следующее: "Она
движется в пространстве, но не изменяет своего местоположения", а это
описание самопротиворечиво [98]. Можно привести примеры из геометрии [99]: замкнутая фигура (которая не обязательно кажется
одной и той же разным лицам) выглядит как равнобедренный треугольник, основание
которого не делится пополам перпендикуляром, проведенным из вершины. Существуют
ситуации, в которых единственным феноменологически адекватным описанием является
выражение "a=b&b=c&a>>с" [100]. Более того, нет ни одной науки или какой-либо
иной формы жизни, которая полезна, прогрессивна и одновременно находится в согласии
с логическими требованиями. В каждой науке существуют теории, которые
несовместимы и с фактами, и с другими теориями и которые при более тщательном
анализе обнаруживают внутренние противоречия. Только догматическая вера в
принципы якобы единой дисциплины Логики не позволяет нам этого заметить [101]. А то возражение, что логические принципы и
принципы, скажем, арифметики отличаются от эмпирических принципов тем, что они
не являются объектом применения метода предположений и опровержений (или любого
другого "эмпирического" метода), было устранено недавними
исследованиями в этой области [102].
Рис. 12.
Кроме
того, допустим, что выражения "психология", "антропология",
"история науки", "физика" обозначают не факты и законы, а
определенные методы сбора фактов, включая определенные
способы связи наблюдения с теориями и гипотезами. Иначе говоря, будем
рассматривать деятельность "науки" и ее различных
подразделений. К этой деятельности можно подходить двояким образом. Можно
сформулировать идеальные
требования к познанию и
приобретению знаний и попытаться реконструировать (социальный) механизм,
удовлетворяющий этим требованиям. Именно так поступают почти все эпистемологи и
философы науки. Иногда им удается найти механизм, способный работать в
определенных идеальных условиях, однако они никогда не исследуют и даже не
считают нужным исследовать, выполняются ли эти условия в нашем реальном мире. В
то же время такое исследование могло бы выяснить, как в действительности ученые контактируют с окружающими их
вещами; оно могло бы проанализировать подлинный вид их продукта, т.е.
"знания", и способ его изменения в результате решений и действий в
сложных социальных и материальных условиях. Короче говоря, такое исследование
было бы антропологическим.
Нельзя
предсказать заранее, на что именно прольет свет антропологическое исследование.
В предшествующих главах, представляющих собой грубый набросок
антропологического изучения отдельных эпизодов, было выяснено, что наука всегда
полна пробелов и противоречий, что невежество, слепое упрямство, предрассудки,
лживость не только не препятствуют развитию познания, но являются его
существенными предпосылками и что если бы такие традиционные добродетели, как
точность, непротиворечивость, "честность", уважение к фактам,
максимум знания при данных обстоятельствах и т.п., действительно проводились в
жизнь, то это могло бы привести к прекращению познания. Было установлено также,
что логические принципы играют весьма незначительную роль в (демонстративных
или недемонстративных) процессах, продвигающих науку вперед, и что попытка
навязать их всем принесла бы науке серьезный вред. (Нельзя сказать, что фон
Нейман развил квантовую теорию. Однако он, несомненно, сделал обсуждение ее
основ более многословным и громоздким [103].)
Далее,
ученый, занимающийся некоторой частью исследования, еще не совершил всех шагов,
приводящих к определенным результатам. Перед ним – неизвестное будущее.
Послушает ли он унылого и безграмотного логика, проповедующего ему добродетели
ясности, непротиворечивости, экспериментального подкрепления (или
экспериментальной фальсификации), корректности аргументации,
"честности" и т.д., или будет подражать предшественникам в своей
области, которые добивались успеха, нарушая большую часть правил, навязанных
ему логиком? Будет ли он полагаться на абстрактные предписания или на
результаты изучения конкретных эпизодов развития науки? Я полагаю, ответ ясен и
вместе с тем ясно значение антропологической работы не только для самого
антрополога, но также и для членов того сообщества, которое он исследует.
Теперь
я возвращаюсь к своей основной теме и приступаю к описанию перехода от
аддитивного (paratactic) универсума греков архаического периода к универсуму
последующих поколений, включающему дихотомию субстанция – явления.
Архаическая
космология (которую теперь я буду называть космологией А) содержит вещи,
события, их части; в ней нет никаких явлений [104]. Полное познание объекта заключается в полном
перечислении его частей и особенностей. Нельзя получить полного знания.
Существует слишком много вещей, слишком много событий и ситуаций, а человек
может быть окружен лишь немногими из них (Илиада, 2.485-490). Однако хотя
человек не способен получить полного знания, он может иметь значительное
количество его. Чем шире его опыт, чем больше вещей и событий он видел, чем
больше слышал или читал, тем шире его знания [105].
Новая
космология (космология В), которая сформировалась между VII и V вв. до н.э.,
проводит различие между "многознанием" (πολυμαθιη) [106] и истинным знанием и рекомендует не доверять
"обычаю, порожденному даже обширным опытом" (εθος πολυπειρον) [107]. Это различие и подобная рекомендация имеют смысл
только в таком мире, структура которого значительно отличается от структуры А.
В том варианте, который сыграл значительную роль в развитии западной цивилизации
и который лежит в основе таких проблем, как проблема существования
теоретических сущностей и проблема отчуждения, новые события образуют то, что
можно назвать Истинным миром,
в то время как события повседневной жизни теперь оказываются лишь явлениями, его неясным и
обманчивым отражением [108]. Истинный мир прост и непротиворечив, он допускает
единообразное описание. Для того чтобы охватить все его элементы, можно
действовать следующим образом: несколькими абстрактными понятиями заменить
огромное число понятий, использовавшихся в космологии А для описания способов,
которыми человек мог быть "включен" в свое окружение, и для выражения
столь же многочисленных типов получаемой информации. Теперь существует лишь один важный тип информации, это – знание.
Рис. 13.
Концептуальный
тоталитаризм, возникший в результате постепенного формирования мира В, влечет
интересные следствия, немногие из которых неприемлемы. Ситуации, обладающие
смыслом только в связи с частным типом познания (cognition), теперь оказываются
изолированными, непонятными, явно несовместимыми с другими ситуациями: мы
получаем "хаос явлений". Этот "хаос" является
непосредственным следствием того упрощения языка, которое сопровождает веру в
Истинный мир [109]. Кроме того, все разнообразные способности
наблюдателя теперь направляются на этот Истинный мир, они приспосабливаются к единой цели, формируются в одном частном направлении, становятся все более
похожими друг на друга, а это означает, что человек обедняется точно так же,
как и его язык. Он становится беднее как раз в тот самый момент, когда
открывает автономное "Я" и приходит к тому, что некоторые склонны
называть "более развитым понятием бога" (приписываемым Ксенофану),
которое представляет собой понятие бога, лишенного богатого разнообразия
типично человеческих черт [110]. "Психические" события, которые прежде
рассматривались по аналогии с телесными событиями и соответствующим образом
переживались [111], становятся более "субъективными" – они
превращаются в модификации, действия, откровения самопроизвольной души:
различие между явлением (скорее впечатлением, простым мнением) и реальностью
(истинным знанием) распространяется на все. Даже задача художника теперь
заключается в таком расположении образов, чтобы легко можно было осознать
лежащую в их основе сущность. В живописи это ведет к разработке того, что можно
назвать методом систематического обмана зрения: архаический художник
рассматривал поверхность, на которой рисовал, так, как мог бы рассматривать
писатель кусок папируса; это реальная поверхность, предполагается, что она и видна именно как реальная поверхность (хотя
не всегда на нее направлено внимание), и линии, которые проводит на ней
художник, можно сравнить с линиями плана или буквами слова. Они представляют
собой символы,информирующие читателя
о структуре объекта, его частей,
о способе, которым эти части связаны между собой. Простой рисунок, состоящий из
трех линий, встречающихся в одной точке, может представлять, например, три
дороги, сходящиеся в одном пункте. С другой стороны, художник, пользующийся
перспективой, рассматривает поверхность и свои отметки на ней как стимулы, вызывающие иллюзию расположения трехмерных объектов. Эта
иллюзия возникает вследствие того, что человеческое мышление способно порождать
иллюзорные восприятия при соответствующей стимуляции. Упомянутый рисунок теперь
воспринимается как угол куба, ближайший по отношению к зрителю, или как угол
куба, удаленный от зрителя (куб виден снизу), или просто как плоскость, парящая
над поверхностью бумажного листа и передающая двухмерное изображение встречи трех
путей.
Соединяя
этот новый способ видения с описанной выше новой концепцией познания, мы
получаем новые сущности, а именно физические объекты в том смысле, как они
истолковываются большинством современных философов. Для разъяснения вновь
обратимся к ситуации с веслом.
В
архаическом представлении "весло" есть некоторая сложная совокупность
частей, одни из которых являются объектами, другие – ситуациями, третьи –
событиями. Вполне можно сказать: "Прямое весло сломано" (не "кажется сломанным"), точно
так же как можно сказать: "Быстроногий Ахиллес медленно
прогуливается", ибо все элементы имеют разное значение. Они являются
частями механической совокупности. Аналогично тому как путешественник изучает
все части чужой страны и заносит их в "реестр", перечисляющий
особенности этой страны одну за другой, точно так же изучающий такие простые
объекты, как весла, лодки, кони, люди, помещает себя в "основные ситуации,
связанные с веслом", соответствующим образом понимает их и описывает с
помощью списка свойств, событий, отношений. И как подробный реестр исчерпывает
все, что можно сказать о стране, так подробный список исчерпывает все, что
можно сказать относительно объекта [112]. "Сломано в воде" точно так же
принадлежит веслу, как принадлежит ему "прямое в руке", они –
"равно реальны". Однако в космологии В "сломано в воде"
является лишь "видимостью", которая противоречит тому, что внушается
"видимостью" прямизны и, следовательно, обнаруживает фундаментальную
ненадежность всякой видимости [113]. Понятие объекта изменилось: место понятия
совокупности равнозначных воспринимаемых частей заняло понятие невоспринимаемой
сущности, лежащей в основе множества обманчивых феноменов. (Можно предположить,
что аналогичным образом изменилось и восприятие объекта, что теперь объекты
выглядят менее "плоскими", чем прежде.)
Рассматривая
эти изменения и особенности разных ступеней, допустимо предположить, что
сравнение космологий А и В в
том виде, который они имели при интерпретации их самими создателями (а не в "реконструкции"
логически изощренных, но в других отношениях невежественных внешних
наблюдателей), столкнется с разнообразными проблемами. В оставшейся части
данной главы будут рассмотрены отдельные аспекты лишь некоторых из этих
проблем. Поэтому я только упомяну те психологические изменения, которые
сопровождают переход от А к В и не входят в содержание предположения об их
несоизмеримости [114], но могут быть обоснованы независимым
исследованием. Здесь имеется богатый материал для подробного изучения роли структур
(психических установок, языков, способов воспроизведения) и границ
рационализма.
Начать
с того, что космос А и космос В построены из разных элементов.
Элементами
А являются относительно независимые части объектов, включенные во внешние
связи. Они входят в различные совокупности, не изменяя своих внутренних
свойств. "Природа" отдельной совокупности детерминирована ее частями
и способами связи этих частей между собой. Перечислите
части в надлежащем порядке – и вы получите объект. Это справедливо для физических
совокупностей, для человеческих существ (мыслей и тел) и животных, а также для
социальных образований, таких, как воинская часть.
Элементы
космологии В распадаются на два класса: сущности (объекты) и явления (объектов,
что верно лишь для некоторых упрощенных вариантов В). Объекты (события и т.п.)
опять могут соединяться. Они способны образовывать стройные целокупности, в
которых каждая часть придает значение целому и в свою очередь получает значение
от него (крайним случаем является универсум Парменида, в котором изолированные
части не только нельзя выделить, они просто немыслимы). Правильно соединенные
аспекты еще не создают объекта,
они образуют психологические условия осознания иллюзий (phantoms), которые являются лишь
иными аспектами, причем наиболее обманчивыми (хотя и выглядят убедительно). Перечисление аспектов не
тождественно объекту (проблема
индукции).
Таким
образом, переход от А к В вводит новые сущности и новые отношения между
сущностями (это наиболее наглядно проявляется в живописи и скульптуре). Он
изменяет также понятие о человеке и его самовосприятие. Архаический человек
представляет собой собрание конечностей, сочленений, туловища, шеи, головы [115]; это – кукла, приводимая в движение внешними
силами, такими, как враги, социальные условия, чувства (которые описывались и
воспринимались как объективные факторы, см. выше) [116]: "Человек есть точка приложения великого
множества сил, которые налагают на него свой отпечаток и пронизывают его
насквозь" [117]. Он является пунктом взаимного обмена материальных
и духовных, однако всегда объективных, причин. И это не
"теоретическая" идея, а факт наблюдения. Человека не только описывали таким образом, его так рисовали, и он сам чувствовал себя именно таким. В нем не было центрального
агента действия, самопроизвольного "Я", которое создает его собственные идеи, чувства, намерения и отличается
от поведения, социальных ситуаций, "психических" событий типа А.
Такое "Я" не упоминали и не замечали. В рамках А его нигде нельзя
обнаружить. Однако оно играет весьма важную роль в космологии В. Действительно,
вполне можно допустить, что некоторые характерные черты В, такие, как аспекты,
видимость, обманчивость чувств [118], становятся заметными в результате значительного роста самосознания [119].
Здесь
можно склониться к тому, чтобы объяснить этот переход следующим образом:
космология архаического человека была ограниченной; какие-то вещи он открывал,
других – не замечал. Его универсуму недостает важных объектов, в его языке
отсутствуют важные понятия, его восприятие лишено важных структур. Добавьте недостающие
элементы к космосу А, недостающее термины – к языку А, недостающие структуры –
к перцептивному миру А, и вы получите космос В, язык В, восприятие В.
Некоторое
время назад я называл теорию, лежащую в основе такого объяснения, "теорией
швейцарского сыра" или "дырчатой теорией" языка (и других
средств представления). Согласно теории дыр, каждая космология (каждый язык,
каждый способ восприятия) имеет значительные пробелы, которые можно заполнить, не затрагивая всего остального.
Теория дыр встречает значительные трудности. В рассматриваемом случае одна из
трудностей заключается в том, что космос В не содержит ни одного элемента
космоса А. После того как произошел переход к В, ни терминология здравого
смысла, ни философские теории, ни живопись, скульптура, художественные
концепции, ни религия и теологические спекуляции не содержат ни одного элемента
А. Это исторический факт [120]. Случаен ли этот факт или же А обладает какими-то
структурными свойствами, препятствующими сосуществованию А-ситуаций и
В-ситуаций? Давайте посмотрим.
Я уже
упоминал пример, который может дать нам некоторое указание на причину того,
почему в В нет места для А-фактов: приводимый рисунок может быть пересечением
трех дорог, изображенным в соответствии с принципами А-рисунка (который
представляет собой наглядный список). После введения перспективы (в качестве
объективного метода либо в качестве психологической установки) его уже больше
нельзя рассматривать таким образом. Теперь вместо линий на бумаге мы имеем
иллюзию глубины и трехмерной панорамы, хотя еще и довольно простой. Нет способа
вставить А-рисунок в В-рисунок иначе, как в качестве составной части этой
иллюзии. Однако иллюзия наглядного списка уже не будет наглядным списком.
Рис. 14.
Ситуация
становится более прозрачной, когда мы обращаемся к понятиям. Выше я говорил о
том, что "природа" объекта (=совокупности) в А детерминирована его
элементами и отношениями между ними. Следует добавить, что эта обусловленность
"замкнута" в том смысле, что элементы и их отношения составляют объект: если они даны, то объект тоже
дан. Например, "элементы", описываемые Одиссеем в его речи (Илиада,
9.225 и сл.), составляют честь, благоволение, уважение. Таким
образом, А-понятия весьма похожи на понятия шахматной игры: если дано
определенное расположение фигур на шахматной доске, нельзя "открыть",
что игру можно еще продолжать. Такое "открытие" не заполнило бы
некоторого пробела, оно ничего не добавило бы к нашему знанию возможных
шахматных позиций, оно просто прекратило бы игру. И так было бы с
"открытием" "реальных значений" других ходов и позиций.
Точно
такие же замечания применимы к "открытию" индивидуального
"Я", отличного от внешнего облика, поведения, объективных
"психических состояний" того типа, который принадлежит А, к
"открытию" некоторой субстанции, лежащей позади "явлений"
(прежних элементов А), или к "открытию" того, что честь может
отсутствовать, несмотря на наличие всех ее внешних проявлений. Утверждение
Гераклита: "Идя к пределам души, их не найдешь, даже если пройдешь весь
путь: таким глубоким она обладает логосом"
(Дильс-Кранц В 45) – ничего не добавляет к космосу А, а просто отсекает те принципы, которые требуются для
построения "психических состояний" А-типа. В то же время отрицание
Гераклитом πολυμαθιη ("многознания") и отрицание Парменидом εθος
πολυπειρον ("многоопытности") отсекает правила, управляющие
построением каждого отдельного
факта А. Целиком все
мировидение, весь универсум мышления, речи и восприятия исчезает.
Интересно
видеть, как проявляется этот процесс исчезновения в отдельных случаях. В своей
длинной речи (Илиада, 9.308 и сл.) Ахиллес хочет сказать, что честь может
отсутствовать, даже если все ее внешние проявления налицо. Используемые им
языковые выражения так тесно связаны с определенными социальными ситуациями,
что у него "нет слов, чтобы выразить свое разочарование. Однако он выражает
его весьма примечательным образом. Он делает это, искажая язык, имеющийся в его
распоряжении. Он задает вопросы, на которые нельзя ответить, и выставляет
требования, которые нельзя удовлетворить" [121]. Он поступает в высшей степени
"иррационально".
Такую
же иррациональность можно найти в сочинениях всех других ранних авторов. В
сравнении с А досократики действительно говорят странно. Так поступали и
лирические поэты, которые изучали новые возможности "открытой" ими
личности. Освободившись от пут правильно построенного и однозначного способа
выражения и мышления, элементы А теряют свои привычные функции и начинают
бесцельно варьировать – возникает "хаос впечатлений". Освобожденные
от устойчивых и однозначных социальных ситуаций, ощущения становятся текучими,
неопределенными, противоречивыми. "Я люблю и не люблю, я проклинаю и не
проклинаю", – пишет Анакреон [122]. Освободившись от правил поздней геометрической
живописи, художники создают странную смесь перспективы и плоского рисунка [123]. Оторванные от жестких психологических установок и
освобожденные от своего реалистического значения, понятия теперь могут
использоваться "гипотетически", не навлекая обвинений в заведомом
обмане, и художники могут начать исследовать возможные миры в своем воображении
[124]. Это тот самый "шаг назад", который, как
мы видели выше, является необходимой предпосылкой изменения и, может быть, даже
прогресса [125]. Но теперь мы имеем дело не только с отказом от
наблюдений, но также и с отказом от некоторых важных стандартов рациональности.
С точки зрения А (а также с точки зрения некоторых более поздних идеологий),
все эти мыслители, поэты, художники были явными маньяками.
Вспомним
обстоятельства, которые привели к этой ситуации. У нас имеется точка зрения
(теория, структура, космос, способ представления), элементы которой (понятия,
"факты", изображения) созданы в соответствии с определенными
принципами построения. Эти принципы в некотором смысле "замкнуты":
существуют вещи, которые не могут быть высказаны, или "открыты", без
нарушения данных принципов (это не означает, что они противоречат принципам).
Выскажите эти вещи, сделайте открытие – и вы подорвете принципы. Теперь возьмем
конструктивные принципы, лежащие в основе каждого элемента космоса (теории),
каждого факта (каждого понятия). Назовем такие принципы универсальными принципами рассматриваемой теории. Устранение
универсальных принципов означает устранение всех фактов и всех понятий.
Наконец, назовем открытие, утверждение или позицию несоизмеримыми с данным космосом (теорией,
структурой), если они устраняют некоторые из его универсальных принципов.
Фрагмент 45 Гераклита несоизмерим с психологической частью А: он устраняет
правила, которые нужны для построения личности, и делает невозможным получение
А-фактов относительно индивидов (разумеется, феномены, соответствующие таким
фактам, могут сохраняться в течение значительного времени, так как не все
концептуальные изменения ведут к изменениям в восприятии – существуют
концептуальные изменения, не оставляющие никакого следа в чувственных явлениях
[126]. Однако такие феномены больше нельзя описывать обычным образом и, следовательно,
нельзя считать наблюдениями обычных "объективных фактов").
Следует
отметить предварительный и неопределенный характер данного объяснения
"несоизмеримости", а также отсутствие логической терминологии.
Причины неопределенности были указаны выше (пункты 3 и 4). Отсутствие логики
обусловлено тем фактом, что мы имеем дело с явлениями, выходящими за пределы ее
области. Моя цель состоит в том, чтобы найти терминологию для описания сложных
историко-антропологических явлений, которые все еще не вполне понятны, а не в
строгом определении свойств тщательно разработанных логических систем.
Предполагается, что такие термины, как "универсальные принципы" и
"устранять", суммируют антропологическую информацию приблизительно
так же, как при истолковании времени у ньюэ Эванс-Причард (см. текст к прим.
91) суммирует антропологическую информацию, находящуюся в его распоряжении (см.
также краткое обсуждение выше в пункте 3). Неопределенность данного объяснения
отображает неполноту и сложность материала и требует уточнения с помощью
дальнейших исследований. Это объяснение должно иметь некоторое содержание, иначе оно было бы бесполезным.
Однако оно не должно иметь слишком
много содержания, иначе нам пришлось бы исправлять в нем каждую вторую
строку.
Заметим
также, что под "принципом" я подразумеваю не просто некоторое утверждение, такое, например,
как "понятия применимы в тех случаях, когда выполнено конечное число
условий" или "познание есть перечисление дискретных элементов,
образующих сочетания рядоположенностей", а грамматическую привычку,
соответствующую такому утверждению. Приведенные утверждения описывают привычку
считать объект данным, когда представлен полный список его частей. Эта привычка
устраняется (но не вступает в противоречие) предположением о том, что даже самый полный список не
исчерпывает объекта; она устраняется также (но опять не вступает в противоречие)
любым непрекращающимся поиском новых аспектов и свойств. (Следовательно,
недопустимо определять "несоизмеримость" посредством ссылки на
утверждения [127].) Если привычка устранена, то А-объекты
устраняются вместе с ней: нельзя исследовать А-объекты методом бесконечных
предположений и опровержений.
Как
преодолевается "иррациональность" этого переходного периода? Обычным
образом (см. выше пункт 8), т.е. решительным созданием бессмыслицы до тех пор,
пока произведенный материал не станет достаточно богат, чтобы позволить
новаторам раскрыть и сделать ясными для каждого новые универсальные принципы.
(Такое открытие не обязательно должно заключаться в формулировке принципов в виде
ясных и точных утверждений.) Безумие превращается в норму, если оно достаточно
богато и последовательно для того, чтобы функционировать в качестве базиса
нового мировоззрения. А когда это происходит, перед нами встает новая
проблема: как сравнить старую концепцию с новой?
Сказанное
выше делает очевидным, что мы не можем сравнить содержания А и В. Даже в памяти А-факты и В-факты
нельзя поставить один возле другого: наличие В-фактов означает устранение
принципов, необходимых для построения А-фактов. Единственное, что мы можем
сделать, – это получить В-изображения А-фактов в В или ввести В-утверждения
А-фактов в В. Мы не можем использовать в В А-утверждения А-фактов. Невозможно
также перевести язык А на язык В. Это не означает,
конечно, что вообще нельзя обсуждать эти две концепции, однако такое
обсуждение не может быть осуществлено в терминах каких-либо (формальных)
логических отношений между элементами А и элементами В. Оно было бы столь же
"иррационально", как речи тех, которые стремятся уйти от А.
Мне
представляется, что отношение между, скажем, классической механикой (в
реалистической интерпретации) и квантовой механикой (интерпретированной в
соответствии с воззрениями Н. Бора) или между ньютоновской механикой (в
реалистической интерпретации) и общей теорией относительности (также в
реалистической интерпретации) во многих аспектах подобно отношению между
космологией А и космологией В. (Конечно, имеются и существенные отличия,
например современные переходы от одной теории к другой не затрагивают
искусства, обыденного языка и восприятия.) Так, каждый факт механики Ньютона
опирается на предположение о том, что размеры, массы, интервалы изменяются
только благодаря физическим взаимодействиям, а теория относительности устраняет
это предположение. Аналогично квантовая теория образует факты в соответствии с
соотношением неопределенностей, которое устраняется классическим подходом.
Я
закончу эту главу, еще раз повторив ее результаты в форме тезисов. Можно
считать, что эти тезисы суммируют важный антропологический материал для
разъяснения в соответствии с пунктами 3 и 4, приведенными выше, терминов,
относящихся к значению и понятию несоизмеримости.
Первый
тезис гласит: существуют несоизмеримые структуры мышления
(действия, восприятия).
Повторяю,
что это – исторический (антропологический) тезис, который должен быть
подкреплен историческими (антропологическими) свидетельствами. Подробности см.
выше в пунктах 2-7. Пример дан структурой А и структурой В.
Разумеется,
структуру, которая с точки зрения западной науки выглядит странной и
непонятной, всегда можно заменить другой, напоминающей какие-либо элементы
западноевропейского здравого смысла (содержащей науку или не содержащей ее) или
смутное предвосхищение каких-либо его черт или похожей просто на фантастическую
сказку. Большая часть ранних антропологов разрушала объект своего изучения
именно таким образом и поэтому легко приходила к выводу о том, что английский
(немецкий, латинский или греческий) язык достаточно богат для того, чтобы
понять и выразить даже самый необычный миф. Ранние словари очень
непосредственно выражают эту веру: здесь можно найти простые определения всех
"примитивных" терминов и простые объяснения всех
"примитивных" понятий. Постепенно выяснилось, что словари и переводы
– весьма неудачный способ вводить понятия языка, не имеющего тесных связей с
нашим собственным языком, или идей, которые нельзя подогнать под
западноевропейский способ мышления [128]. Такие языки нужно изучать с самого начала, как ребенок учит
слова, понятия, явления [129] (именно "явления", ибо вещи и их обличья
не "даны", они должны быть "прочитаны" определенным
способом, а в разных идеологиях используются различные способы). Нельзя
требовать, чтобы такой процесс обучения был структурирован в соответствии с уже
знакомыми нам категориями, законами и образами. Это именно то
"непредубежденное" обучение, которого стремятся достигнуть полевые исследования.
Возвращаясь от полевых исследований к собственным концепциям и языку, например
английскому, антрополог часто осознает, что прямой перевод стал невозможен и
что его воззрения и воззрения культуры, представителем которой он является,
вообще несоизмеримы с теми "примитивными" идеями, которые он только
что начал понимать (или что существует их пересечение в одних областях и
несоизмеримость в других). Конечно, он стремится выразить эти идеи на
английском языке, однако для этого он должен быть готов употреблять знакомые
термины в необычной и новой манере. Возможно, ему потребуется создать
совершенно новую языковую игру из английских слов, и он сможет начать свои
объяснения лишь после того, как эта языковая игра станет достаточно сложной.
Сейчас нам известно, что почти в каждом языке имеются средства, позволяющие
преобразовать значительные части его концептуального аппарата. Без этого были
бы невозможны популяризация научных знаний, научная фантастика, сказки, рассказы
о сверхъестественном и даже сама наука. Следовательно, в некотором хорошем
смысле мы можем сказать, что результаты полевых исследований всегда можно
выразить на английском языке. Однако это не означает, как считают некоторые
самозваные рационалисты, что мой первый тезис ложен. Такой вывод был бы оправдан лишь в том случае, если бы
удалось показать, что корректное представление (а не словарная карикатура)
новых воззрений на избранном языке, например на английском, не изменяет
"грамматики" этого языка. Подобного доказательства никогда еще не
было [130] и вряд ли оно когда-либо появится.
Второе. Мы видели, что несоизмеримость имеет
аналог в области восприятия и что она входит в историю восприятия. Это образует
содержание моего второго
тезиса о несоизмеримости:
индивидуальное развитие восприятия и мышления проходит ряд взаимно
несоизмеримых стадий.
Мой третий тезис говорит о том, что концепции ученых, в
частности их воззрения по фундаментальным проблемам, часто расходятся между
собой столь же сильно, как идеологии, лежащие в основе разных культур. Дело
обстоит даже хуже: существуют научные теории, которые взаимно несоизмеримы,
хотя внешне они имеют дело "с одним и тем же предметом". Конечно, не
все конкурирующие теории обладают этим свойством, и, даже если несоизмеримость
имеет место, она связана с особой интерпретацией теорий, например такой,
которая обходится без ссылки на "независимый язык наблюдения". Иллюзия
того, что мы имеем дело с одним и тем же предметом, в этих случаях возникает в
результате неосознанного смешения двух различных типов интерпретации. При
"инструменталистской" интерпретации теорий, которая видит в них не
более чем инструменты для классификации определенных "фактов",
возникает впечатление, что существует некоторый общий предмет. При
"реалистической" интерпретации, пытающейся понять теорию в ее
собственных терминах, такой общий предмет исчезает, хотя сохраняется
определенное чувство (неосознанный инструментализм), что он должен
существовать. Теперь посмотрим, как могут возникать несоизмеримые теории.
Научное
исследование, утверждает Поппер, начинается с проблемы и развивается благодаря ее решению.
Данная
характеристика не учитывает того обстоятельства, что проблемы могут быть
сформулированы ошибочно и что можно заниматься исследованием свойств вещей и
процессов, которые более поздними концепциями будут объявлены несуществующими.
Проблемы такого рода не решаются – они исчезают или устраняются из области допустимых
исследований. Примерами могут служить проблема абсолютной скорости Земли,
проблема траектории электрона в зонах интерференции или "важный"
вопрос о том, способны ли инкубы [*] давать потомство или они вынуждены для этой цели
использовать семя человека [131].
Первая
проблема была устранена теорией относительности, которая отрицает существование
абсолютных скоростей. Вторая проблема была устранена квантовой теорией,
отрицающей существование траекторий в областях пространства, где имеет место
интерференция. Третья проблема была устранена, хотя и менее решительно, современными
(т.е. появившимися после XVI столетия) психологией и физиологией, а также
механистической космологией Декарта.
Изменения
онтологии, подобные только что описанным, часто сопровождались концептуальными изменениями.
Открытие
того факта, что некоторые сущности не существуют, может побудить ученого к
новому описанию событий и процессов, которые считались их проявлениями и
поэтому описывались в терминах, предполагающих их существование. (Или, скорее,
это может побудить его ввести новые понятия,
поскольку старые слова еще продолжают использоваться в
течение значительного времени.) Это справедливо главным образом для тех
"открытий", которые подрывают значимость универсальных принципов.
"Открытия" "основополагающей субстанции" и "самопроизвольного
Я" относятся, как мы видели, к открытиям именно такого рода.
Особенно
интересно, когда ошибочная онтология является универсальной (comprehensive), т.е. когда считается,
что ее элементы входят в каждый процесс, происходящий в определенной области. В этом случае каждое описание в данной области должно быть
изменено и заменено иным утверждением (или вообще чем-то иным). Классическая
физика дает как раз пример такого случая. Она разработала универсальную
терминологию для описания некоторых фундаментальных свойств физических
объектов, таких, как геометрическая форма, масса, объем, временной интервал и
т.п. Концептуальная система, связанная с этой терминологией, в одной из ее
многочисленных интерпретаций признает, что данные свойства внутренне присущи объектам и изменяются только в
результате непосредственного физического воздействия. В этом состоит один из
"универсальных принципов" классической физики. Теория
относительности, по крайней мере в интерпретации, признаваемой Эйнштейном и
Бором, приводит к выводу о том, что указанные выше свойства не существуют, что
геометрические формы, массы, временные интервалы представляют собой лишь
отношения между физическими объектами и системой координат и могут изменяться
при переходе от одной системы координат к другой без какого-либо физического
воздействия. Вместе с тем теория относительности выдвигает новые принципы
для образования фактов механики. Возникающая таким образом новая концептуальная
система вовсе не отрицает существования
классического положения дел, в то же время она не позволяет нам формулировать утверждений,
выражающих такое положение дел. У нее нет и не может быть ни одного
утверждения, общего с ее предшественницей, если помнить о том, что теории
отнюдь не являются классификационными схемами для упорядочивания нейтральных
фактов. Если обе теории мы интерпретируем реалистически, то "формальные
условия, которым должна удовлетворять подходящая преемница опровергнутой
теории", сформулированные в гл. 15 (она должна сохранять успешные
следствия предыдущей теории, отрицать ее ложные следствия и делать
дополнительные предсказания), не могут быть выполнены и позитивистская схема
прогресса с ее "попперианскими очками" разваливается. С этим
результатом не может справиться даже смягченный вариант, предложенный
Лакатосом, ибо он также опирается на предположение о том, что можно сравнивать
классы содержания разных теорий, т.е. что между ними можно установить отношение
включения, исключения или пересечения. Безнадежно также пытаться связать
классические утверждения с релятивистскими посредством эмпирических гипотез.
Такие гипотезы были бы столь же смешны, как смешно утверждение о том, что,
"как только возникает одержимость дьяволом, происходит резкое изменение в
мозге", которое выражает связь между терминами теории одержимости,
объясняющей эпилепсию, и более современными "научными" терминами.
Очевидно, мы не хотим вечно сохранять старую демонологическую терминологию и
принимать ее всерьез только для того, чтобы обеспечить сравнимость классов
содержания. В случае же сопоставления релятивистской и классической механики
гипотезы такого рода даже
нельзя сформулировать. Используя термины классической механики, мы
принимаем некоторый универсальный принцип, который не принимается
релятивистской механикой. Последнее означает, что этот принцип устраняется
всякий раз, когда мы пишем некоторое предложение с намерением выразить
релятивистское положение дел. Используя классические и релятивистские термины в
одном и том же предложении, мы одновременно принимаем и устраняем определенные
универсальные принципы, а это означает, что таких предложений просто не
существует: сопоставление релятивистской и классической механики дает нам
пример двух несоизмеримых структур. Другими примерами будут квантовая теория и
классическая механика [132], теория импетуса и механика Ньютона [133], материализм и дуализм души и тела и т.д.
Конечно,
все эти случаи можно интерпретировать иначе. Шэйпир, например, критиковал мое
обсуждение теории импетуса, утверждая, что "у самого Ньютона не было
полной ясности относительно того, нужна ли причина для инерционного
движения" [134]. Кроме того, он видит "много... сходных черт
и плавных переходов" от Аристотеля к Ньютону там, где я вижу
несоизмеримость [135]. Первое возражение легко устраняется с помощью а)
указания на формулировку Ньютоном первого закона движения: "corpus omne
perseverare in statu quiescendi vel movendi uniformiter in directum...", в
которой движение рассматривается скорее как состояние,
а не как изменение [136] ; б) демонстрации того факта, что понятие импетуса
определено в соответствии с некоторым законом, который не принимается Ньютоном
и, следовательно, перестает служить в качестве принципа, используемого для
образования фактов (с некоторыми подробностями это сделано в моем обсуждении
данного случая). Пункт б) отвечает и на второе возражение: верно, конечно, что
несоизмеримые структуры и несоизмеримые понятия могут обладать формальным
сходством, однако это не затрагивает того факта, что одна: структура отменяет
универсальные принципы другой. Именно этот факт лежит в основе несоизмеримости,
которая сохраняется, несмотря на открываемое нами сходство структур.
Шэйпир
(и вслед за ним другие) пытался также показать, что несоизмеримые теории не
только представляют собой большую редкость, но они невозможны с философской
точки зрения. Обратимся к рассмотрению этих аргументов.
Я уже
сказал, что научное изменение может привести к замене утверждений в некоторой
области и что такая замена будет повсеместной, если мы имеем дело с
универсальными идеологиями. Она затронет не только теории, но также утверждения
наблюдения и (см. выше о творчестве Галилея) естественные интерпретации. Такая
подгонка (adaptation) наблюдения к теории (а в этом суть первого возражения) часто
устраняет противоречащие ей протоколы наблюдения и спасает новую космологию
способом ad hoc. Кроме того, возникает подозрение,
что наблюдения, интерпретируемые в терминах новой теории, уже не могут быть
использованы для опровержения этой теории. Нетрудно дать ответ по всем этим
пунктам.
Что
касается высказанного возражения, то в соответствии с изложенным выше (см. гл.
5 и 6) я хотел бы указать на то, что противоречие между теорией и наблюдением
может свидетельствовать об ошибочности оперирования терминами наблюдения
(observational terminology) (и даже наших чувственных впечатлений), так что
вполне естественно изменить эту терминологию, приспособить ее к требованиям
новой теории и посмотреть, что из этого выйдет. Такое изменение дает (и должно
давать) начало новым вспомогательным дисциплинам (в примере с Галилеем:
гидродинамике, теории твердого тела, оптике), что вполне может компенсировать
некоторую потерю эмпирического содержания. А в отношении данного подозрения [137] следует вспомнить о том, что предсказания
некоторой теории зависят от ее постулатов (и ассоциированных с ними
грамматических правил), а
также от начальных условий, в
то время как значение "исходных" понятий зависит только от постулатов (и ассоциированных с
ними грамматических правил). Однако в тех редких случаях, когда из теории
следуют высказывания относительно возможных начальных условий [138], мы можем опровергнуть ее с помощью внутренне противоречивого протокола
наблюдения, например такого: "Объект А движется не по геодезической
линии"; этот протокол, согласно Эйнштейну – Инфельду – Хофману, гласит:
"Сингулярность α, движущаяся по геодезической линии, не движется по
геодезической линии".
Второе
возражение направлено против интерпретации науки, которая кажется необходимой
для существования несоизмеримости. Я уже указывал на то, что вопрос:
"Являются ли две отдельные универсальные теории, например классическая
механика и теория относительности, несоизмеримыми?" – не будет законченным
вопросом. Теории можно интерпретировать по-разному. В одних интерпретациях они
будут соизмеримы, в других – несоизмеримы. Например, инструментализм делает
соизмеримыми все теории, которые связаны с одним и тем же языком наблюдения и
интерпретируются на его основе. С другой стороны, реалист стремится дать единое
истолкование наблюдаемого и ненаблюдаемого материала и будет использовать даже
наиболее абстрактные термины всякой теории, которую он изобретет для этой цели
[139]. Он будет использовать такие термины для того,
чтобы либо придать значение предложениям наблюдения, либо
только заменить их обычную интерпретацию. (Например,
он будет использовать идеи частной теории относительности для того, чтобы
заменить обычную классическую интерпретацию повседневных утверждений о
геометрической форме, временной последовательности и т.д.) Вопреки этому почти
все эмпиристы указывают, что теоретические термины получают интерпретацию
благодаря их связи с предсуществующим языком наблюдения или с другой теорией,
которая уже была когда-то связана с таким языком. Так, Карнап в отрывке,
цитированном выше [140], утверждает, что "не существует независимой
интерпретации для Li {языка, в терминах которого
сформулирована некоторая теория или какое-то мировоззрение}. Система Т {аксиомы теории и правила вывода}
представляет собой неинтерпретированную систему постулатов. {Ее} термины...
получают лишь косвенную и частичную интерпретацию благодаря тому, что некоторые
из них связаны с терминами наблюдения правилами соответствия". Таким
образом, если теоретические термины не обладают "независимой
интерпретацией", то их нельзя использовать для корректировки интерпретации
утверждений наблюдения, которая оказывается источником их значения. Отсюда
следует, что реализм в описанной выше форме невозможен и что несоизмеримость не
может появиться до тех пор, пока мы держимся в границах "здравого"
(т.е. эмпирического) научного метода.
Руководящая
идея, лежащая в основе этого широко распространенного возражения, заключается в
том, что новые и абстрактные языки не могут быть введены прямым путем, а
сначала должны быть связаны с ранее существующими и, по-видимому, устойчивыми
языковыми выражениями наблюдения [141].
Эта
руководящая идея сразу же опровергается указанием на тот способ, которым учатся
говорить дети (они, безусловно, не начинают с некоторого внутреннего языка
наблюдения), а также на способ, которым пользуются антропологи и лингвисты при
изучении языка ранее неизвестного племени.
Первый
процесс был уже кратко описан. Во втором же случае мы видим, что то, что
предается анафеме в антропологии (и на достаточно серьезных основаниях), все
еще играет роль фундаментального принципа для современных представителей
философии Венского кружка. Согласно убеждению Карнапа, Фейгля, Гемпеля, Нагеля
и других, термины теории получают интерпретацию косвенным путем, благодаря
связи с иной концептуальной системой, которая представляет собой либо более
старую теорию, либо язык наблюдения [142]. Более старые теории или язык наблюдения
принимаются не вследствие их теоретического превосходства (его не может быть, так как более старые
теории обычно давно опровергнуты). Они приняты потому, что "используются
некоторым языковым сообществом в качестве средств коммуникации" [143]. В соответствии с этим методом фраза "иметь
большую релятивистскую массу, чем..." частично интерпретируется благодаря
ее связи с некоторыми дорелятивистскими
терминами (терминами
классической физики или терминами языка здравого смысла), которые
"общепонятны" (по-видимому, вследствие предшествующего обучения,
опирающегося на грубые методы взвешивания), и может употребляться только после
того, как такая связь придаст ей более или менее определенное содержание.
Этот
подход, применение которого может опираться на внушительный логический аппарат
и который поэтому часто рассматривается как dernier cri (последний крик моды – фр.) истинно научной философии,
выглядит даже хуже, чем популярное когда-то требование прояснять сомнительные
утверждения путем перевода их на латинский язык. В то время как латинский язык
был избран вследствие его точности и ясности, вследствие того, что он был
концептуально богаче, нежели медленно развивающиеся простонародные диалекты [144], иначе говоря он был избран по теоретическим
основаниям, выбор языка наблюдения или более старой теории обусловлен лишь тем,
что они "предварительно понятны": он обусловлен, таким образом, их известностью. Кроме того, если
дорелятивистские термины, которые весьма далеки от реальности (в частности,
благодаря тому, что они порождены ошибочной теорией, опиравшейся на
несуществующую онтологию), могут быть усвоены остенсивно, например с помощью
грубых методов взвешивания (а мы должны согласиться с тем, что их можно усвоить
именно таким образом, иначе вся схема сразу же рушится), то почему бы нам не
вводить релятивистские термины прямо, без помощи терминов, заимствованных из
других способов выражения? И наконец, простой здравый смысл подсказывает нам,
что усвоение, изучение или построение новых и неизвестных языков не следует
портить чуждым им материалом. Лингвисты еще раз напоминают нам о том, что
совершенный перевод невозможен, даже если мы прибегнем к сложным
контекстуальным определениям. В этом состоит одна из причин важности полевой работы, в процессе
которой новый язык изучается с
самого начала, и неприятия как неадекватного любого подхода, который
опирается на возможность полного или частичного перевода. Однако как раз то, что предано
анафеме в лингвистике, логические эмпиристы считают несомненным, а именно,
мифический язык наблюдения, заменивший английский язык переводчиков. Так начнем
же полевую работу также и в этой области и попытаемся изучать язык новых теорий
не с помощью машины определений двуязычной модели, а в обществе тех
метафизиков, физиков, драматургов, куртизанок, которые создают новые
мировоззрения. На этом я заканчиваю свое обсуждение основного принципа, на
который опирается второе возражение против реализма и против возможности
существования несоизмеримых
теорий.
Третье
возражение состоит в том, что якобы существуют решающие эксперименты,
опровергающие одну из как будто бы несоизмеримых теорий и подтверждающие
другую. Считается, например, что эксперимент Майкельсона – Морли, изменение
массы элементарных частиц, эффект Допплера опровергают классическую механику и
подтверждают теорию относительности. Ответ на это возражение также нетрудно
найти. Встав на точку зрения теории относительности, мы обнаруживаем, что эти
эксперименты, которые теперь,
конечно, будут описаны в релятивистских терминах, т.е. с использованием
релятивистских понятий длины, длительности, массы, скорости и т.п. [145], важны для данной теории и, более того, они поддерживают данную теорию. Приняв классическую
механику (с эфиром или без него), мы вновь обнаруживаем, что перечисленные
эксперименты, которые теперь
описаны в совершенно иных терминах классической физики (т.е. приблизительно так, как описал
их Лоренц), важны, но вместе с тем они подрывают
классическую механику (в
соединении с электродинамикой). Откуда следует, что в нашем распоряжении
обязательно должна оказаться терминология, позволяющая нам утверждать, что один
и тот же эксперимент подтверждает одну теорию и опровергает другую. Правда,
разве мы не можем попытаться сами ввести такую терминологию? В отдельных
случаях было бы нетрудно, хотя и утомительно, выразить это, не предполагая тождества. Вместе с тем
отождествление нисколько не противоречит моему тезису, поскольку теперь мы не используем терминов теории относительности или
классической физики, как это было в процессе проверки, а ссылаемся на них и их отношение к физическому
миру. Язык, в котором осуществляется это рассуждение, может быть классическим,
релятивистским или языком шаманов. Не следует думать, что ученые действуют, не
осознавая сложностей ситуации [146]. Если они действительно действуют так, то они либо
инструменталисты (см. выше), либо ошибаются: в наши дни многие ученые проявляют
интерес главным образом кформулам, я же обсуждаю интерпретации. Возможно также,
что, будучи хорошо знакомыми с обеими теориями, они так быстро переходят от
одной из них к другой, что может показаться, будто они все время остаются в
одной области рассуждения.
(Между
прочим, последнее замечание имеет в виду то возражение, что "переход от
теории тяготения Ньютона к общей теории относительности Эйнштейна нельзя
считать иррациональным скачком", поскольку теория Ньютона "следует из
теории Эйнштейна" как ее прекрасная аппроксимация [147]. Глубокие мыслители способны удачно совершать
подобные скачки, а из существования формальных связей еще вовсе не следует
связь интерпретаций, что теперь должно быть известно каждому, кто знаком с
пресловутым "выведением" закона тяготения из законов Кеплера.)
Следует
также сказать, что, признав существование в науке несоизмеримости, мы больше не
можем с уверенностью ответить на вопрос, объясняет
ли новая концепция то, что
она должна была объяснить, и не отклонилась ли она в какие-то иные области
исследования [148]. В этом случае, например, мы не знаем, продолжает
ли недавно изобретенная теория по-прежнему заниматься проблемами пространства и
времени или ее автор ошибочно перешел к биологическим утверждениям. Однако нам
и не нужно знать об этом. Если мы согласны с существованием несоизмеримости, то
вопрос, лежащий в основе данного возражения, больше не возникает
(концептуальный прогресс часто делает невозможной постановку определенных
вопросов и исключает некоторые объяснения; так, например, если мы искренне
соглашаемся с теорией относительности, то не можем ставить вопрос об абсолютной
скорости того или иного объекта). Будет ли это серьезной потерей для науки? Ни
в коем случае! Прогресс осуществляется за счет того-самого "перемещения в
иные области исследования", неопределенность которого подвергается теперь
столь шумной критике: Аристотель рассматривал мир как некий сверхорганизм, как биологическую сущность, в то время как одним из
существенных элементов новой науки Декарта, Галилея и их последователей в
медицине и биологии было механистическое истолкование мира. Нужно ли запрещать
такие переходы? А если не нужно, то при чем здесь недовольство?
Возражение,
тесно связанное с предыдущим, отталкивается от понятия объяснения, или редукции, и подчеркивает, что
данное понятие предполагает непрерывную связь понятий (другие понятия могут
быть использованы для аналогичного аргумента). Предполагается, что теория
относительности должна объяснять сохранившие значение части классической
физики, следовательно, она не может быть несоизмерима с ней. Ответ на это
возражение опять-таки очевиден. Почему ученого, разрабатывающего теорию
относительности, должна интересовать судьба классической механики? Существует
лишь одна задача, решения которой мы имеем право
требовать от теории: она должна давать нам правильное понимание мира, т.е.
совокупности фактов, полученных
на основе ее собственных фундаментальных понятий.
Что добавляют принципы объяснения к этому требованию? Не разумнее ли
согласиться с тем, что концепция, скажем классическая механика, которая
обнаружила свои недостатки в различных отношениях и испытывает трудности со своими собственными фактами (см. выше о решающих экспериментах),
не может содержать вполне адекватные понятия? Не разумнее ли допытаться
заменить ее понятия понятиями более успешно развивающейся космологии? Кроме
того, почему понятие объяснения должно быть обременено требованием
концептуальной непрерывности? Такое понятие объяснения уже давно сочтено
чрезмерно узким (когда оно включало в себя условие выводимости) и расширено за
счет включения частичных и статистических связей. Ничто не препятствует нам
расширить его еще больше и принять, например, "объяснение через
двусмысленность (equivocation)".
В
таком случае несоизмеримые теории могут быть опровергнуты с помощью указания на их собственные
разновидности опыта, т.е. с помощью открытия внутренних противоречий, которыми
они поражены. (Однако в отсутствие соизмеримых альтернатив эти опровержения
совершенно беспомощны, что можно видеть из аргументов в пользу пролиферации,
приведенных в гл. 2 и 3.) Нельзя сравнить содержания этих теорий, и невозможно оценивать их правдоподобность, за
исключением тех случаев, когда мы остаемся в рамках отдельной теории (вспомним,
что проблема несоизмеримости возникает лишь тогда, когда мы анализируем
изменение универсальных космологических концепций, частные же теории 'редко
ведут к серьезным концептуальным изменениям). Ни один из тех методов, которые
Карнап, Гемпель, Нагель, Поппер и даже Лакатос хотели бы использовать для
рационального истолкования научных изменений, не может быть применен, а тот,
который все-таки можно использовать – метод опровержения, – в
значительной мере теряет свою силу. Остаются лишь эстетические оценки, суждения
вкуса, метафизические предубеждения, религиозные склонности – короче говоря,наши
субъективные желания: в своих наиболее прогрессивных и общих аспектах наука
возвращает индивиду ту свободу, которую он теряет, занимаясь ее более
прозаически-скучными частями, и даже образ ее "третьего мира",
развитие ее понятий перестают быть "рациональными". В этом состоит
последний аргумент, нужный для обоснования выводов гл. 17 (и книги в целом
перед наиболее изощренными рационалистами).
ПРИЛОЖЕНИЕ 5
Уорф
говорит об "идеях", а не о "событиях" или
"фактах", и потому трудно понять, одобрил бы он мое развитие его
точки зрения или нет. С одной стороны, он говорят о том, что "время,
скорость и материя несущественны для построения стройной картины
универсума" ({389}, с. 216), и утверждает, что "мы расчленяем
природу, организуем ее в понятия и приписываем словам значения в значительной
степени потому, что отчасти 'согласны делать это именно таким образом" (с.
213). Отсюда, по-видимому, должно следовать, что существенно различные языки не
только постулируют разные идеи для упорядочивания одних и тех же фактов, но
постулируют также разные факты. Я думаю, "принцип лингвистической
относительности" говорит именно об этом. Согласно этому принципу,
"люди, пользующиеся заметно разными грамматиками, направляются своими
грамматиками к наблюдениям различных типов и к разным оценкам внешне сходных
актов наблюдения, в связи с чем они не являются эквивалентными наблюдателями и
должны приходить к различным представлениям о мире" (с. 221). Однако
"более строгие формулировки" (с. 221) этого принципа уже содержат в
себе некоторый новый элемент и говорят о том, что "одни и те же
физические свидетельства не
приводят всех наблюдателей к одной и той же картине универсума, за исключением
тех случаев, когда их лингвистические основания сходны или их можно каким-либо
образом сравнять" (с. 214, курсив мой. – П.Ф.).
Последнее может означать либо то, что наблюдатели, пользующиеся значительно
различающимися языками, будут постулировать
разные факты при одних и тех
же физических обстоятельствах в одном и том же физическом мире, либо то, что
они будут одинаковые факты
упорядочивать разными способами. Вторая интерпретация находит подтверждение
в тех отрывках, в которых утверждается, что различные элементы значения,
извлеченные из языков английского и шавни (shawnee), "использованы для
описания одного и того же
опыта" (с. 208), и в
которых мы читаем, что "языки по-разному классифицируют объекты
опыта" (с. 209). Таким образом, опыт рассматривается как единый резервуар
фактов, которые по-разному классифицируются различными языками. Эта интерпретация
находит дальнейшее подтверждение в описании Уорфом перехода от истолкования
барометрических явлений с помощью боязни
пустоты к современной теории:
"Когда-то считали, что эти предложения {Почему вода поднимается в насосе?
– Потому что природа боится пустоты.} согласуются с логикой, однако сегодня мы
видим в них лишь проявления особенностей некоторой терминологии. Данное
изменение не было вызвано открытием новых фактов, Наука приняла новые
лингвистические формулировки старых фактов, и теперь, когда мы получили в свое
распоряжение новые способы выражения, специфические черты старой терминологии
больше не связывают нас" (с. 222). Однако эти более консервативные
утверждения я считаю лишь вторичными по сравнению с тем громадным влиянием,
которое приписывается грамматическим категориям, и в частности менее заметным
"системам взаимосвязей" языка (с. 68 и сл.).
У
некоторых философов может возникнуть мысль связать несоизмеримость с
проблемами, поставленными возможностью так называемого "радикального
перевода". Насколько я могу судить, это мало что дает. Радикальный перевод
представляет собой тривиальность, выросшую из важного философского открытия: ни
поведение, ни субъективные данные наблюдения никогда не могут однозначно
детерминировать интерпретацию (см. об этом мою статью {105}). И последующий
рост этой тривиальности (например, замороженный гиппопотам Дэвидсона) оказался
возможен только потому, что представители лингвистической философии,
по-видимому, незнакомы с проблемами и техническими приемами конвенционализма и
возражениями против него. Кроме того, нас интересует проблема исторического
факта, а не логической
возможности.
18
Таким образом, наука гораздо ближе к мифу, чем готова допустить
философия науки. Это одна из многих форм мышления, разработанных людьми, и не
обязательно самая лучшая. Она ослепляет только тех, кто уже принял решение в
пользу определенной идеологии или вообще не задумывается о преимуществах и
ограничениях науки. Поскольку принятие или непринятие той или иной идеологии
следует предоставлять самому индивиду, постольку отсюда следует, что отделение
государства от церкви должно быть дополнено отделением
государства от науки – этого наиболее современного,
наиболее агрессивного и наиболее догматического религиозного института. Такое
отделение – наш единственный шанс достичь того гуманизма, на который мы
способны, но которого никогда не достигали.
Мысль
о том, что наука может и должна развиваться согласно фиксированным и
универсальным правилам, является и нереальной, и вредной. Она нереальна, так
как исходит из упрощенного понимания способностей человека и тех обстоятельств,
которые сопровождают или вызывают их развитие. И она вредна, так как попытка
придать силу этим правилам должна вызвать рост нашей профессиональной
квалификации за счет нашей человечности. Вдобавок эта мысль способна причинить
вред самой науке, ибо пренебрегает сложностью физических и исторических
условий, влияющих на научное изменение. Она делает нашу науку менее гибкой и
более догматичной: каждое методологическое правило ассоциировано с некоторыми
космологическими допущениями, поэтому, используя правило, мы считаем
несомненным, что соответствующие допущения правильны. Наивный фальсификационизм
уверен в том, что законы природы лежат на поверхности, а не скрыты под толщей
разнообразных помех. Эмпиризм считает несомненным, что чувственный опыт дает
гораздо лучшее отображение мира, нежели чистое мышление. Те, кто уповает на
логическую доказательность, не сомневаются в том, что изобретения Разума дают
гораздо более значительные результаты, чем необузданная игра наших страстей.
Такие предположения вполне допустимы и, быть может, даже истинны. Тем не менее
иногда, следовало бы проверять их. Попытка подвергнуть их проверке означает,
что мы прекращаем пользоваться ассоциированной с ними методологией, начинаем
разрабатывать науку иными способами и смотрим, что из этого получается. Анализ
конкретных случаев, подобный тому, который был предпринят в предшествующих
главах, показывает, что такие проверки происходили всегда, и что они
свидетельствуют против универсальной значимости любых правил. Все
методологические предписания имеют свои пределы, и единственным
"правилом", которое сохраняется, является правило "все
дозволено".
Изменение
перспективы, обусловленное этими открытиями, сразу же приводит к давно забытой
проблеме ценности науки. Сначала оно приводит к этой проблеме в современной истории, так как современная наука подавляет своих оппонентов, а не убеждает их. Наука действует с помощью силы, а не с помощью аргументов
(это верно, в частности, для бывших колоний, в которых наука и религия братской
любви насаждались как нечто само собой разумеющееся, без обсуждения с местным
населением). Сегодня мы понимаем, что рационализм, будучи связан с наукой, не
может оказать нам никакой помощи в споре между наукой и мифом, и благодаря
исследованиям совершенно иного рода мы знаем также, что мифы намного лучше, чем
думали о них. рационалисты [1]. Поэтому теперь мы вынуждены поставить вопрос о превосходстве
науки. И тогда анализ показывает, что наука и миф во многих отношениях
пересекаются, что видимые нами различия часто являются локальными феноменами, которые всегда могут
обратиться в сходство, и что действительно фундаментальные расхождения чаще
всего обусловлены различием целей,
а не методов достижения одного и того же "рационального" результата
(например, "прогресса", увеличения содержания или "роста").
Для
того чтобы показать удивительное сходство между мифом и наукой, я коротко
остановлюсь на интересной статье Р. Гортона, озаглавленной "Африканское
традиционное мышление и западная наука" [2]. Горгон анализирует африканскую мифологию и
обнаруживает следующую характерную особенность: поиск теории есть поиск
единства, лежащего в основе видимой сложности. Теория помещает вещи в
каузальный контекст, который шире каузального контекста здравого смысла: и
наука, и миф надстраивают над здравым смыслом теоретическую суперструктуру.
Существуют теории разных степеней абстракции, и используются они в соответствии
с различными требованиями объяснения. Построение теории включает в себя разрушение
объектов здравого смысла и объединение их элементов иным способом.
Теоретические модели начинают с аналогии, однако постепенно отходят от образца,
на который опиралась аналогия, и т.д.
Эти
особенности, обнаруженные не менее тщательными конкретными исследованиями, чем
исследования Лакатоса, опровергают предположение о том, что наука и миф
подчиняются разным принципам формирования (Кассирер) и что миф существует без
рефлексии (Дардел) или без спекулятивного мышления (между прочим, Франкфорт).
Нельзя также согласиться с мыслью, имеющейся у Малиновского и у представителей
классической филологии, таких, как Гаррисон и Корнфорд, согласно которой миф
исполняет существенно прагматическую функцию и основан на ритуале. Миф гораздо
ближе к науке, чем представляется с философской точки зрения. Он гораздо ближе
к науке, чем готов допустить даже сам Гортон.
Чтобы
убедиться в этом, рассмотрим некоторые различия,
подчеркиваемые Гортоном. Согласно его мнению, центральные идеи мифа считаются
священными, и об их безопасности заботятся. "Почти никогда не встречается
признание в том, что чего-то не знают" [3], а события, "которые бросают серьезный вызов
признанной классификации", наталкиваются на "табу" [4]. Фундаментальные верования защищаются этой реакцией,
а также механизмом "вторичных усовершенствований" [5], которые, с нашей точки зрения, представляют собой
серии гипотез ad hoc. С другой стороны, наука характеризуется
"существенным скептицизмом" [6]; "когда неудачи становятся многочисленными и
постоянными, защита теории неизбежно превращается в нападение на нее" [7]. Это оказывается возможным вследствие
"открытости" научной деятельности, вследствие плюрализма идей,
существующего в "ей, а также вследствие того, что "все нарушающее
обоснованную категориальную систему или не вмещающееся в нее не ужасает, не
изолируется и не отбрасывается. Напротив, это интригующий "феномен",
исходный пункт и стимул для изобретения новых классификаций и новых
теорий" [8]. Нетрудно заметить, что Гортон внимательно читал
Поппера [9]. Анализ же самой науки приводит к совершенно иной
картине.
Этот
анализ показывает, что, хотя отдельные ученые могут действовать описанным выше
образом, подавляющее большинство ведет себя совершенно иначе. Скептицизм
сводится к минимуму; он направлен против мнений противников и против
незначительных разработок собственных основных идей, однако никогда – против
самих фундаментальных идей [10] Нападки на фундаментальные идеи вызывают такую же
"табу"-реакцию, как "табу" в так называемых примитивных
обществах [11]. Как мы уже видели, фундаментальные верования
защищаются с помощью этой реакции, а также с помощью вторичных
усовершенствований, и все то, что не охватывается обоснованной категориальной
системой или считается несовместимым с ней, либо рассматривается как нечто
совершенно неприемлемое, либо – что бывает чаще – просто объявляется несуществующим.
Наука не готова сделать теоретический плюрализм основанием научного
исследования. Ньютон царствовал более 150 лет, затем на короткое время Эйнштейн
ввел более либеральную концепцию, на смену которой пришла копенгагенская
интерпретация. Сходство между наукой и мифом в самом деле поразительное.
Однако
эти области связаны даже еще более тесно. Описанный мною твердокаменный
догматизм представляет собой не просто факт, он выполняет также весьма важную функцию. Без него наука была бы
невозможна [12]. "Примитивные" мыслители обнаруживают
гораздо более глубокое проникновение в природу познания, нежели их
"просвещенные" философские соперники. Поэтому необходимо пересмотреть
наше отношение к мифу, религии, магии, колдовству и ко всем тем идеям, которые
рационалисты хотели бы навсегда стереть с лица земли (без попытки их более
глубокого рассмотрения – типичная "табу"-реакция).
Существует
и другая причина крайней необходимости такого пересмотра. Появление современной
науки совпадает с подавлением неевропейских народов западноевропейскими захватчиками.
Эти народы подавлялись не только физически, они также теряли свою духовную
независимость и были вынуждены принять кровожадную религию братской любви –
христианство. Наиболее развитые представители этих народов получили отличие: их
приобщили к таинствам западного рационализма и его высшего достижения –
западной науки. Это привело к почти невыносимому разрыву с традицией (Гаити). В
большинстве случаев традиция исчезает без малейшего следа возражений, люди
просто превращаются в рабов – и телом, и душой. Сегодня этот процесс постепенно
начинает приобретать противоположное направление, хотя и с большими
трудностями. Свобода возвращается, старые традиции открываются вновь как среди
национальных меньшинств в западных государствах, так и среди народов незападных
стран. Однако наука все еще
сохраняет свою власть. Она сохраняет свое превосходство вследствие того,
что ее жрецы не способны
понять и не хотят простить иных идеологий, что у них есть сила осуществить свои желания и что эту
силу они используют точно так же, как их предки
использовали свою силу для того, чтобы навязать
христианство всем тем, кого они встречали на пути своих завоеваний. Таким
образом, хотя теперь гражданин США может избрать ту религию, которая ему
нравится, он все еще не может требовать, чтобы его детей обучали в школе не
науке, а, скажем, магии. Существует отделение церкви от государства, но нет еще
отделения науки от государства.
И
все-таки наука обладает не большим авторитетом, чем любая другая форма жизни.
Ее цели, безусловно, не важнее тех целей, которым подчинена жизнь в религиозных
сообществах или племенах, объединенных мифом. Во всяком случае, эти цели не
должны ограничивать жизнь, мышление, образование членов свободного общества, в
котором каждый человек должен иметь возможность формировать свое собственное
мышление и жить в соответствии с теми социальными убеждениями, которые он
считает для себя наиболее приемлемыми. Поэтому отделение церкви от государства
следует дополнить отделением науки от государства.
Не
следует опасаться, что такое отделение приведет к разрушению техники. Всегда
найдутся люди, которые изберут карьеру ученого и которые охотно подчинятся
необременительному (духовному и организационному) рабству при условии хорошей
оплаты и существовании людей, проверяющих и оценивающих их работу. Греки
развивались и прогрессировали, опираясь на труд подневольных рабов. Мы будем
развиваться и прогрессировать с помощью многочисленных добровольных рабов из университетов и лабораторий,
которые снабжают нас лекарствами, газом, электричеством, атомными бомбами,
замороженными обедами, а иногда – интересными волшебными сказками. Мы будем
хорошо обращаться с этими рабами, мы будем даже слушать их, когда они
рассказывают нам интересные истории, но мы не позволим им под видом "прогрессивных"
теорий обучения навязывать нашим детям их идеологию [13]. Мы не позволим им фантазии науки выдавать за
единственно возможные фактуальные суждения. Это отделение науки от государства
может оказаться нашим единственным шансом преодолеть чахоточное варварство
нашей научно-технической эпохи и достигнуть той человечности, на которую мы
способны, но которой никогда вполне не достигали [14]. Поэтому в заключение рассмотрим аргументы, которые
можно привести в пользу упомянутого отделения.
Образ
науки XX столетия в мышлении ученых и простых людей определяется такими
чудесами техники, как цветной телевизор, фотографии Луны, печи, работающие на
инфракрасных лучах, а также смутными, хотя и весьма популярными слухами или
историями о том, каким образом были созданы все эти чудеса.
Согласно
этим историям, успехи науки являются результатом тонкой, но тщательно
сбалансированной комбинации изобретательности и контроля. У ученых есть идеи, а также специальные методы улучшения имеющихся идей. Научные
теории проходят проверку. И они дают лучшее понимание мира, чем те идеи,
которые не выдержали проверки.
Подобные
выдумки объясняют, почему современное общество истолковывает науку особым
образом и обеспечивает ей привилегии, которых лишены другие социальные
институты.
В
идеале современное государство идеологически нейтрально. Религия, миф, предрассудки обладают некоторым влиянием, но лишь косвенно,
через посредство политически влиятельных партий.
Идеологические принципы могут
быть включены в структуру власти, но только решением большинства и после
длительного обсуждения возможных следствий. В наших школах основные религии
преподаются как исторические
феномены. Как элементы истины они преподносятся лишь в том случае, когда
родители настаивают на более прямом способе обучения. Родителям принадлежит
решение вопроса о религиозном воспитании их детей. Финансовая поддержка
идеологий не превосходит финансовой поддержки, предоставляемой партиям и
частным группам. Государство и идеология, государство и церковь, государство и
миф тщательно разделены.
Однако
наука и государство тесно связаны. Огромные суммы отпускаются на улучшение
научных идей. Незаконнорожденные дисциплины, подобные философии науки, которые
никогда не сделали ни одного открытия, извлекают пользу из научного бума. Даже
человеческие отношения рассматриваются с научной точки зрения, как показывают
учебные программы, предложения по совершенствованию тюрем, армейская подготовка
и т.д. Почти все области науки являются обязательными дисциплинами в наших
школах. Хотя родители шестилетнего ребенка имеют право решать, учить ли его
начаткам протестантизма или иудаизма либо вообще не давать ему религиозного
воспитания, у них нет такой же свободы в отношении науки. Физику, астрономию,
историю нужно изучать. Их нельзя заменить магией,
астрологией или изучением легенд.
При
этом школа не довольствуется лишь историческим изложением физических
(астрономических, исторических и т.д.) фактов и принципов. Она не говорит: некоторые люди верили, что
Земля обращается вокруг Солнца, а другие считали ее некоторой полой сферой,
содержащей Солнце, планеты и неподвижные звезды. А провозглашает: Земля обращается вокруг Солнца, все
остальное – глупость.
Наконец,
способ, которым мы принимаем или отвергаем научные идеи, совершенно отличен от
демократических процедур принятия решений. Мы принимаем научные законы и факты,
мы изучаем их в наших школах, делаем их основой важных политических решений,
даже не пытаясь поставить их на голосование. Ученые не ставят их на голосование (по
крайней мере они так говорят), и, разумеется, их не ставят на голосование рядовые люди. Изредка
обсуждаются и ставятся на голосование конкретные предложения. Однако эта
процедура не распространяется на общие теории и научные факты. Современное
общество является "коперниканским" вовсе не потому, что
коперниканство было поставлено на голосование, подвергалось демократическому
обсуждению, а затем было принято простым большинством голосов. Общество
является "коперниканским" потому, что коперниканцами являются ученые, и потому, что их
космологию принимают столь же некритично, как когда-то принимали космологию
епископов и кардиналов.
Даже
наиболее смелые и революционные мыслители склоняются перед авторитетом науки.
Кропоткин стремился разрушить все существующие институты, но не касался науки.
Ибсен заходил очень далеко в выявлении условий и предпосылок современного гуманизма,
но все-таки сохранял науку в качестве меры истины. Эванс-Притчард, Леви-Стросс
и другие осознали, что "западное мышление", не будучи высшим этапом
развития человечества, занято решением проблем, неизвестных другим идеологиям,
однако они исключили науку из сферы релятивизации всех форм мышления. Даже для
них наука представляет собой нейтральную
структуру, содержащую позитивное
знание, которое не зависит от культуры, идеологии, предубеждений.
Причиной
такого особого отношения к науке является, разумеется, наша сказочка: если
наука нашла метод, превращающий зараженные идеологией мысли в истинные и
полезные теории, то она действительно является не просто идеологией, а
объективной мерой всех идеологий. В таком случае на нее не распространяется
требование отделить идеологию от государства.
Однако,
как мы убедились, эта сказка – ложь. Не существует особого метода, который
гарантирует успех или делает его вероятным. Ученые решают проблемы не потому,
что владеют волшебной палочкой – методологией или теорией рациональности, – а
потому, что в течение длительного времени изучают проблему, достаточно хорошо
знают ситуацию, поскольку они не слишком глупы (хотя в наши дни это довольно
сомнительно, ибо почти каждый может стать ученым) и поскольку крайности одной
научной школы почти всегда уравновешиваются крайностями другой. (Кроме того,
ученые весьма редко решают свои проблемы: они совершают массу ошибок, и многие
из их решений совершенно бесполезны.) В сущности, едва ли имеется какое-либо
различие между процессом, приводящим к провозглашению нового научного закона, и
процессом установления нового закона в обществе: информируют всех граждан либо
тех, кто непосредственно заинтересован, собирают "факты" и
предрассудки, обсуждают вопрос и, наконец, голосуют. Но в то время, как
демократия прилагает некоторые усилия к тому, чтобы объяснить этот процесс так, чтобы каждый мог
понять его, ученые скрывают его
или искажают согласно своим сектантским интересам.
Ни
один ученый не согласится с тем, что в его области голосование играет какую-то
роль. Решают только факты, логика и методология – вот что говорит нам сказка.
Но как решают факты? Какова их функция в развитии познания? Мы не можем вывести из них наши теории. Мы не можем задать
и негативный критерий, сказав, например, что хорошие
теории – это такие теории, которые могут быть опровергнуты, но пока еще не
противоречат какому-либо факту. Принцип фальсификации, устраняющий теории на
том основании, что они не соответствуют фактам, устранил бы всю науку (или
пришлось бы допустить, что обширные части науки неопровержимы). Указание на то,
что хорошая теория объясняет
больше, чем ее соперницы, также не вполне реалистично. Верно, что новые
теории часто предсказывают новые явления, однако почти всегда за счет ранее
известных явлений. Обращаясь к логике, мы видим, что даже наиболее простые ее
требования не выполняются в научной практике и не могут быть выполнены вследствие сложности
материала. Идеи, которые ученые используют для представления известного и
проникновения в неизвестное, очень редко согласуются со строгими предписаниями
логики или чистой математики, и попытка подчинить им науку лишила бы ее той
гибкости, без которой прогресс невозможен. Таким образом, мы видим, что одних
фактов недостаточно для того, чтобы заставить нас принять или отвергнуть
научную теорию, они оставляют мышлению слишком
широкий простор; логика и
методология слишком много устраняют, поэтому являются слишком узкими. Между этими
двумя полюсами располагается вечно изменчивая область человеческих идей и
желаний. И более тщательный анализ успешных ходов в научной игре
("успешных", с точки зрения самих ученых) действительно показывает,
что существует широкая сфера свободы, требующая множественности
идей и допускающая использование демократических процедур
(выдвижение – обсуждение – голосование), однако в действительности эта сфера
ограничена давлением политики и пропаганды. В
этом и состоит решающая роль сказки о специальном методе. Она скрывает
свободу решения, которой обладают творческие ученые и широкая публика даже в наиболее
косных и наиболее развитых областях науки, провозглашая "объективные"
критерии и таким образом защищая разрекламированных кумиров (нобелевских
лауреатов, руководителей лабораторий таких организаций, как Американская
медицинская ассоциация, или специальных школ, "учителей" и т.д.) от
масс (простых граждан, специалистов в ненаучных областях, специалистов других
областей науки). Только те граждане принимаются в расчет, которые были
подвергнуты обработке в научных учреждениях (они прошли длительный курс
обучения), которые поддались этой обработке (они выдержали экзамены) и теперь
твердо убеждены в истинности этой сказки. Вот так ученые обманывают себя и всех
остальных относительно своего бизнеса, однако это не причиняет им никакого
ущерба: они имеют больше денег, больше авторитета и внешней привлекательности,
чем заслуживают, и самые глупые действия и самые смехотворные результаты в их
области окружены атмосферой превосходства. Настало время поставить их на место
и отвести им более скромное положение в обществе.
Этот
совет, который готовы принять лишь очень немногие из наших благополучных
современников, по-видимому, противоречит некоторым простым и широко известным
фактам. Не факт ли, что обученный врач лучше подготовлен к тому, чтобы ставить
диагноз и лечить болезнь, чем простой человек или лекарь первобытного общества?
Не факт ли, что эпидемии и некоторые опасные болезни исчезли только после
появления современной медицины? Не должны ли мы согласиться с тем, что техника
добилась громадных успехов благодаря развитию современной науки? И не являются
ли фотографии Луны наиболее ярким и бесспорным доказательством превосходства
науки? Таковы некоторые вопросы, которые обрушиваются на несчастных,
осмеливающихся критиковать особое положение науки.
Эти
вопросы достигают своей полемической цели только в том случае, если
предположить, что те результаты науки,которых никто не будет отрицать,
появились без всякой помощи ненаучных элементов и что их нельзя улучшить
благодаря примеси таких элементов. "Ненаучные" процедуры, такие, как
знание трав колдунами и знахарями, астрономия мистиков, понимание болезни в
первобытных обществах, лишены какой-либо ценности. Только наука дает нам полезную астрономию,
эффективную медицину, надежную технику. Нужно также допустить, что успехи науки
обусловлены правильным методом, а не просто счастливой случайностью. К
прогрессу познания привела не удачная космологическая догадка, а правильная и космологически нейтральная обработка данных. Таковы
предположения, которые мы должны принять для того, чтобы придать поставленным
выше вопросам ту полемическую силу, на которую они претендуют. Ни одно из них
не было подвергнуто подробному анализу.
Современная
астрономия берет свое начало с попытки Коперника приспособить старые идеи
Филолая к нуждам астрономических предсказаний. Филолай не был аккуратным
ученым, он был, как мы видели (гл. 5, прим. 24), путаным пифагорейцем, и
профессиональные астрономы, например Птолемей (гл. 4, прим. 4), называли
следствия из его доктрины "невероятными нелепостями". Даже Галилей,
имевший дело со значительно улучшенным коперниканским вариантом учения Филолая,
неоднократно восклицал: "...Нет пределов моему изумлению тому, как мог
разум Аристарха и Коперника произвести такое насилие над их чувствами, чтобы
вопреки последним восторжествовать и убедить" (Диалог, цит. соч., с. 423).
Слово "чувства" относится здесь к тем опытным данным, которые
Аристотель и другие использовали для того, чтобы показать, что Земля должна
покоиться. Тот "разум", который Коперник противопоставил их аргументам,
представляет собой совершенно мистический разум Филолая, соединенный со столь
же мистической верой ("мистической", с точки зрения нынешних
рационалистов) в фундаментальный характер кругового движения. Я показал, что
современная астрономия и современная динамика не могли быть разработаны без
этого ненаучного использования допотопных идей.
В то
время как астрономия почерпнула из учения пифагорейцев и платоников любовь к
круговым движениям, медицина испытала влияние знахарей, психологии, метафизики и
физиологии колдунов, повивальных бабок, странствующих аптекарей. Хорошо
известно, что теоретически гипертрофированная медицина XVI-XVII вв. была
совершенно беспомощна перед лицом реальной болезни (и подобное положение
сохранялось длительное время даже после "научной революции"). Такие
новаторы, как Парацельс, обращались к старым идеям и улучшали медицину.
Ненаучные методы и результаты всегда обогащали науку, в то время как процедуры,
которые часто рассматривались как существенные элементы науки, незаметно
отмирали или отбрасывались.
Этот
процесс не ограничивается ранней историей современной науки. Его нельзя
рассматривать как простое следствие неразвитости науки XVI и XVII вв. Даже в
наши дни наука может использовать и действительно использует ненаучные ингредиенты.
Пример, рассмотренный выше, в гл. 4, говорит о возрождении традиционной
медицины в современном Китае. Когда в 50-х годах больницы и медицинские учебные
заведения Китая были обязаны изучать идеи и методы, содержащиеся в
"Учебнике терапии богдыхана" и пользоваться ими при лечении больных,
многие западные эксперты (и среди них Д. Экклз – один из "рыцарей
попперианства") ужасались и предсказывали гибель восточной медицины.
Однако все получилось наоборот. Иглоукалывание, прижигание, диагностика, основанная
на измерении различных пульсов, привели к новым идеям, новым методам лечения,
новым направлениям как в западной, так и в восточной медицине. Тот же, кому не
нравится вмешательство государства в дела науки, должен вспомнить о немалом
"шовинизме" науки: для большинства ученых лозунг "свобода для
науки" означает свободу проповедовать не только тем, кто с ними заодно, но
и всему остальному обществу. Конечно, отнюдь не всякая смесь научных и
ненаучных элементов приводит к успеху (пример: Лысенко). Однако и наука не
всегда добивается успеха. Если избегать подобного смешения из-за того, что оно
иногда дает осечку, то следует избегать также и чистой науки (если таковая
существует). (Случай с Лысенко свидетельствует не против вмешательства государства, а
против вмешательства непререкаемого
авторитета, который сокрушает оппонента вместо того, чтобы оставить его в
покое.)
Соединяя
это наблюдение с пониманием того, что у науки нет особого метода, мы приходим к
выводу, что разделение науки и не науки не только искусственно, но и вредно для
развития познания. Если мы действительно хотим понять природу, если мы хотим
преобразовать окружающий нас физический мир, мы должны использовать все идеи, все методы, а не только небольшую
избранную их часть. Утверждение же о том, что вне науки не существует познания
(extra scientiam nulla salus), представляет собой не более чем еще одну очень
удобную басню. Первобытные племена имели более разработанные классификации
животных и растений, чем современные научные зоология и ботаника, им были
известны лекарства, эффективность которых изумляет медиков (в то же время
фармацевтическая промышленность уже почувствовала здесь новый источник
доходов), у них были средства влияния на соплеменников, которые наука
длительное время считала несуществующими (колдовство), они решали сложные
проблемы такими способами, которые до сих пор все еще не вполне понятны
(сооружение пирамид, путешествия полинезийцев). В древнекаменном веке
существовала высокоразвитая астрономия, пользовавшаяся международной известностью.
Эта астрономия была как фактуально адекватной, так и эмоционально подходящей, ибо она решала и физические и
социальные проблемы (чего
нельзя сказать о современной астрономии) и была проверена очень простыми и
изобретательными способами (сложенные из камней обсерватории в Англии и на
островах Тихого океана, астрономические школы в Полинезии; более подробное
рассмотрение всех этих положений и соответствующие ссылки см. в моей работе
"Введение в натурфилософию"). Было осуществлено приручение животных, изобретен
севооборот, благодаря устранению перекрестного оплодотворения выведены и
очищены новые виды растений, сделаны химические изобретения; существовало
поразительное-искусство, сравнимое с лучшими достижениями настоящего времени.
Правда, не было коллективных посещений Луны, но отдельные индивиды, пренебрегая
величайшими опасностями для души и психики, совершали путешествия от одной
небесной сферы к другой, пока не достигали наконец того, что могли лицезреть
самого Бога во всей его славе, в то время как другие совершали превращения в
животных и вновь превращались в людей (см. гл. 16, прим. 20 и 21). Во все
времена человек смотрел на свое окружение широко раскрытыми глазами и старался
понять его своим пытливым умом; во все времена он совершал удивительные
открытия, из которых мы всегда можем почерпнуть интересные идеи.
С
другой стороны, современная наука вовсе не столь трудна и не столь совершенна,
как стремится внушить нам пропаганда науки. Такие ее области, как медицина,
физика или биология, кажутся трудными лишь потому, что их плохо преподают; что
существующие учебные разработки полны лишнего материала, что обучение
начинается слишком поздно. Во время войны, когда для американской армии
потребовалось за короткое время подготовить большое количество врачей,
оказалось возможным свести все медицинское образование к полугодовому обучению
(однако соответствующие учебники давно исчезли, поскольку во время войны науку
можно упростить, а в мирное время престиж науки требует большой сложности).
Нередки случаи, когда напыщенный и самодовольный специалист терпит фиаско перед
лицом обычного человека. Многочисленные изобретатели создают
"невозможные" машины. Юристы снова и снова показывают нам, что
специалист подчас просто не понимает, о чем говорит. Ученые, в частности врачи,
порой приходят к совершенно противоположным результатам и, обращаясь к помощи
родственников больного (или местных жителей), посредством
голосования принимают решение
о средствах лечения. Как часто наука совершенствуется и обращается к новым
направлениям благодаря ненаучным влияниям! Нам, полноправным гражданам своей
страны, нужно решить: либо покорно принять шовинизм науки, либо устранить его
общественным противодействием. В 50-е годы в Китае общественное вмешательство
было использовано против науки маоистами. В 70-х годах при совершенно иных
обстоятельствах оно было вновь использовано в Калифорнии некоторыми
противниками теории органической эволюции. Последуем же их примеру и освободим
общество от удушающей власти идеологически окаменевшей науки, как наши предки
освободили нас от удушающей власти Единственной
Истинной Религии!
Путь к
достижению этой цели ясен. Наука, претендующая на обладание единственно
правильным методом и единственно приемлемыми результатами, представляет собой
идеологию и должна быть отделена от государства, и в частности от процесса
обучения. Ее можно преподавать только тем людям, которые решат сделать этот
частный предрассудок своим собственным. С другой стороны, наука, лишенная своих
тоталитарных претензий, уже не будет независимой и самодостаточной; ее можно
изучать в многочисленных и разнообразных комбинациях (одной из таких комбинаций
может быть миф и современная космология). Конечно, каждый бизнес имеет право
требовать, чтобы его участники прошли определенную подготовку и, может быть,
даже приняли определенную идеологию (я против такого обеднения индивидов, когда
они все больше и больше становятся похожими друг на друга; тот, кому не
нравится современный католицизм, может отвернуться от него и сделаться
протестантом или атеистом, вместо того чтобы разрушать его практикой
бессмысленных звуков мессы, совершаемой на профессионально-церковном жаргоне).
Это верно для физики, как верно для религии или проституции. Однако такие
специальные идеологии и навыки не должны иметь места в процессе общего образования, которое
готовит гражданина к выполнению его роли в обществе. Зрелый гражданин – это не
человек, который воспитан на принципах специальной идеологии
(например, пуританства или критического рационализма) и который носит ее с собой,
подобно духовной опухоли. Зрелый гражданин представляет собой личность, которая
научилась развивать и обогащать свое мышление, а затем приняла решение в пользу того, что представляется ей
наиболее подходящим. Это личность, обладающая определенной духовной стойкостью
(которая не подпадет под власть первого встретившегося ей уличного зазывалы) и,
следовательно, способная сознательно
избирать то занятие, которое
кажется ей наиболее привлекательным. Для подготовки себя к этому выбору
гражданин должен изучить главные идеологические течения какисторические
феномены, и науку он также должен изучить как исторический феномен, а не
как единственно возможный способ решения проблем. Изучив ее вместе с другими
сказками, например мифами "примитивных" обществ, он получит
информацию, необходимую для свободного решения. Существенной частью общего
образования такого рода будет знакомство с наиболее выдающимися пропагандистами
в самых разных областях, с тем чтобы ученик мог выработать в себе стойкость по
отношению ко всем видам пропаганды, включая пропаганду, называемую
"аргументацией". Лишь после такой
закалки он может обратиться к решению спора рационализм – иррационализм, наука
– миф, наука – религия и т.п. В этом случае его решение в пользу науки (если он
выберет науку) будет гораздо более "рациональным", чем любое решение
в пользу науки, принимаемое сегодня. В любом случае наука и школа должны быть
разделены столь же тщательно, сколь тщательно разделены в наши дни школа и
религия. Разумеется, ученые будут принимать участие в правительственных
решениях в той мере, в какой каждый человек принимает участие в таких решениях.
При этом они не будут обладать подавляющим авторитетом. Мы услышим голос каждого заинтересованного
лица, решающего такие фундаментальные вопросы, как вопрос о методах
обучения или об истинности фундаментальных убеждений (например, теории эволюции
или квантовой теории), а не мнение нескольких умников, прикрывающихся
несуществующей методологией. Не следует опасаться, что такой способ
общественного устройства приведет к нежелательным результатам. Наука сама
пользуется методами баллотировки, обсуждения, голосования, не имея ясного
представления об их механизме и искажая его. Рациональность же наших убеждений,
безусловно, значительно возрастет.
Примечания
Предисловие
- В отличие от
науки церковь во всяком случае тщательно изучала другие системы верований.
Громадное количество антропологического материала восходит к исследованиям
миссионеров. Открытые таким образом идеи были подвергнуты серьезному
рассмотрению, и были предприняты попытки аргументированно показать
превосходство католических идей над ними. Наконец, знакомство с ценностями
других систем мышления в последнее время привело к радикальному, хотя и не
всегда разумному, пересмотру католицизма. В науке нет ни малейшего следа
подобных тенденций. (Хотя имеется научная антропология, исследующая
космологические воззрения различных народов, однако такое изучение
осуществляется не физиками и астрономами, а специалистами, часто не
имеющими никакого представления о физике и астрономии.)
- "Наука
превратилась в церковь", – писал Э.Мах в тот период, когда его
необычным и интересным идеям М. Планк противопоставил не аргументы, а
общее мнение ученых, и Мах отказался признать авторитет этой церкви:
"Свобода мысли мне дороже" {261}. Однако свобода мысли значит
очень мало для прозелитов науки наших дней, которые не способны ни
понять, ни простить альтернатив современной науки или необычных идей в
самой науке.
- У Милля она
проявляется особенно отчетливо: "Едва ли нужно говорить, что эти
учения имеют ценность только для людей с вполне развитыми способностями.
Мы не говорим о детях... По тем же самым причинам рассмотрение
предшествующих ступеней в развитии общества, когда род человеческий еще не
достиг зрелости, остается за пределами нашего исследования... Для варваров
деспотизм является вполне оправданным способом правления, способствующим
улучшению их состояния. Принцип свободы применим лишь тогда, когда
человечество становится способным прогрессировать с помощью свободного и
равного обсуждения. А до тех пор человечество должно подчиняться Акбару
или Карлу, если ему посчастливится найти достойного руководителя"
({277}, введение).
- Метод
демифологизации Бультмана начинается "с устранения побуждений,
возникающих у современного человека вследствие того, что в своей жизни он
опирается на картину мира, созданную наукой" ({38} с. 61). Для
облегчения пропаганды искажаются данные; " устраняется" все то,
что могло бы сбить с толку доверяющих науке современников. Аналогичным образом
"улучшаются" мифы. Считается, что, интерпретируя их не
буквально, оказывают услугу их сторонникам. (Образованные люди не могут
придерживаться таких нелепых идей; они нужны лишь как "способ
изучения психологии" (Ф.Уотерс {384}), с. XXII и 31).)
- Это право в
различных странах сильно ограничено, и известно почему; поборники
"научного" врачебного искусства хотят, чтобы все деньги
стекались к ним, а не уходили в карманы гомеопатов, иглоукалывателей,
экстрасенсов и массажистов. В Калифорнии этот мотив прослеживается особенно
четко: только врачи-специалисты могут заниматься иглоукалыванием. А у кого
они изучают это искусство? У многочисленных китайских иглоукалывателей,
которым запрещено заниматься практикой.
- 9 апреля
- Аналогичная
проблема в демократическом государстве возникает в связи с войной.
Тоталитарное государство не связано соображениями гуманности ни внутренне,
ни внешне. Демократическое же государство должно щадить как противника,
так и собственных граждан и тем не менее стремиться выиграть войну. В
прошлом часто случалось, что граждане, о которых заботится государство,
обретали больше сил и,
что еще более важно, большую решимость, чем угнетенные народы. Однако
даже независимо от этого достаточно сомнительно, что увеличение шансов на
победу в войне оправдывает тоталитарную политику. В конце концов, выжить –
это еще не все. И так называемая научность имеет слишком незначительные
права на всеобщее повиновение. К сожалению, ни христианство, ни
американская демократия в периоды опасности не руководствуются такими
идеями.
- Врачи часто
скрывают столкновение своих мнений, для того чтобы не разрушить иллюзию
своей непогрешимости.
- Парапсихические
эффекты появляются лишь при необычных. и возбуждающих обстоятельствах. Их
чрезвычайно трудно воспроизвести в лабораторных условиях, К тому же одни
социальные факторы содействуют расположению духа, приводящему к таким
эффектам, а другие препятствуют ему. Атмосфера современного
рационально-индустриального общества с его антагонизмом между человеком и
природой уменьшает возможности проявления психокинетических эффектов и
может привести к их полному исчезновению, условия же жизни в родовом
обществе, напротив, благоприятствуют им. Поэтому возможно, что ритуальные
танцы, вызывающие дождь и играющие столь большую роль во многих культурах,
когда-то достигали своей цели, но сегодня стали безуспешными. Ср. сказанное
в гл. 4. Любопытно отметить, что современная наука вполне сознательно
настаивает на разделении духовных и материальных действий и благодаря
этому создает объективную ситуацию, в которой больше уже не могут
повториться результаты прежней спиритуалистической магии. Ср. {398}, с.
187, а также краткое сообщение об изучении месмеризма в гл. 4. В наши дни
имеется изощренная комбинация расовой теории с критическим рационализмом;
ср. изложение в конце гл. 16.
- Важные
открытия в конкретных науках почти всегда делали посторонние люди или
ученые с необычным складом мышления. Эйнштейн, Бор, Борн были
"любителями" и так себя и называли. Шлиман начинал как удачливый
делец, Маршак был журналистом. В XVI столетии идеи Колумба, Коперника и
исследования врачей-новаторов обсуждались почти целиком вне научных школ;
см. гл. 12, а также гл. 1, 3, 4.
- Это
наблюдение иллюстрируется двумя примерами. Первый дан в кн.: Bedford S.
The Trial of Doctor Jahn Bodkin Adams, в которой описано, как один ловкий
защитник сбивает с толку одного специалиста за другим. Вторым является
"Автобиография" Дж. Демараса (позднее превращенная в плохой
кинофильм с Т.Куртисом в главной роли). Демарас, талантливый и обаятельный
аферист, последовательно выступал в роли главы дирекции института
психологии, корабельного врача, охотника, тюремного надзирателя, не имея
при этом специального образования и никаких документов. В качестве
корабельного врача он попал на войну в Корее и был вынужден оперировать
тяжелораненых. Он осуществлял операции, за которые в подобных
обстоятельствах не взялся бы ни один хирург, и добивался успеха. Как ему
это удавалось? Благодаря быстрому изучению нужных ему разделов в учебнике.
В качестве психолога он построил хороший институт, чем заслужил уважение
и, как водится, зависть своих коллег. Наука далеко не так трудна, как это
может показаться на первый взгляд.
Предположение
о природной сметливости человеческого рода, по-видимому, опровергается тем
фактом, что в ходе своего исторического развития человечество впадало то в одно
суеверие, то в другое. Однако, во-первых, не так уж несомненно, что донаучные
идеи или идеи древней науки представляли собой лишь бессодержательную
бессмыслицу. Совсем напротив, большая часть. того, что мы сегодня называем
"суеверием", содержит знания, которые превосходят соответствующие
результаты науки (ср. гл. 4, а также мой ответ Агасси в {137}). Подлинное
суеверие мы находим только там, где люди некритично следуют за духовными
"фюрерами", будь то инквизиторы, политики или ученые.
Существуют
многочисленные функциональные расстройства организма, связанные с болями и
общей слабостью, которые, однако, не вызывают каких-либо органических изменений
крови или отдельных органов. Теория, лежащая в основе практики иглоукалывания,
занимается именно такими расстройствами. Органы и элементы, о которых она
говорит, – это не конкретные физические органы и элементы, а
"архетипы" в смысле Юнга (см. Ф. Манн {267}, с. 79). Это можно видеть
из диагностики с помощью измерения различных пульсов, согласно которой организм
подразделяется на двенадцать физиологических систем, которым подчинено в нем
все остальное (отсюда 12 пульсов).
- Их краткий
обзор см. в гл. 4. Дальнейший материал см. в моей книге {134}.
- В гл. 17 я
описываю такой способ изображения мира, который сильно отличается и от
науки, и от здравого смысла и с помощью которого можно найти прямые
свидетельства в пользу существования богов, демонов, героев. Однако это не
значит, что они подлежат исследованию науки: не существует
метода, позволяющего "объективно" сравнить эти две системы.
Напротив, новый ' способ представления приводит науку к проблемам, которые
не возникали перед нашими предшественниками, и эти проблемы до сих пор не
разрешены.
- Можно возразить,
что именно "учеными" были получены новые результаты в науке.
Однако мифы, открытые ими и наконец-то правильно интерпретированные,
существовали задолго до. появления науки. Достоинство науки видят также в
том, что он" может переработать и усвоить "когнитивное
содержание" мифов. Однако каждый миф обладает достаточной
гибкостью для того, чтобы усваивать интересные результаты других мифов.
Гибкость же науки заключается только в отсутствии какого-либо
"научного метода" и, следовательно, в невозможности отграничить
науку от других форм жизни.
- О
положительных и отрицательных сторонах этого открытия см. гл. 17.
- В ранней
восточной медицине человеческое тело пользовалось особым уважением и не
могло служить объектом грубых манипуляций. Это объясняет, почему вместо
анатомии развивались диагностика посредством измерения различных пульсов и
абстрактная теория органов. Везалий не осуждал осквернение могил в целях
изучения анатомии. Китайские мудрецы считали подобные действия
отвратительными и недостойными человека. И найдется ли нормальный
человек, симпатии которого будут не на их стороне?
- См. сборник
{195}.
- Прекрасным
примером, заслуживающим самого серьезного внимания, является книга Э. Яича
{202}, содержащая и ссылки на соответствующую литературу.
Введение
- Ленин В. И.
Детская болезнь "левизны" в коммунизме. – Ленин В. И. Поли.
собр. соч., т. 41, с. 80: "История вообще, история революций в
частности, всегда богаче содержанием, разнообразнее, разностороннее,
живее, "хитрее", чем воображают самые лучшие партии, самые
сознательные авангарды наиболее передовых классов". Ленин обращается
к партиям и революционным авангардам, а не к ученым и методологам, однако
и для последних это поучительно. См. ниже, прим. 5.
- Баттерфильд Г.
{42}, с. 66.
- Там же, с. 21.
- Там же, с. 25.
"Но опыт и история учат, – замечает Гегель в своей "Философии
истории", – что народы и правительства никогда ничему не научались из
истории и не действовали согласно' урокам, которые из нее можно было бы
извлечь Каждой эпохе свойственны столь своеобразные обстоятельства, она
представляет собой столь индивидуальное состояние, что только исходя из
нег" самого, основываясь на нем, должно и единственно возможно судить
о ней". "Остроумно и умно!", "Очень умно!",
"NB", – записывает Ленин на полях возле этого отрывка. – Ленин
В. И. Философские тетради. – Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 29, с. 28Т –
282.
- Ленин В. И.
Полн. собр. соч., т. 41, с. 81. Здесь ясно видно, как небольшие
подстановки могут превратить политический урок в методологический. И это
совсем не удивительно. Как методология, так и политика являются средством
перехода от одной исторической эпохи к другой. Единственное различие
состоит в. том, что обычные методологические концепции не принимают
во" внимание тот факт, что история постоянно создает нечто новое.
Очевидно, что такой человек, как Ленин, мышление которого свободно от
традиционных ограничений и профессиональной идеологии, способен дать
полезный совет каждому, включая, и. философов науки.
- Эйнштейн А.
{349}, с. 683 и сл.
- Об ухудшении
языка как следствии всякого растущего профессионализма см. мою статью
{126}.
- Милль Дж. С.
{277}, с. 258.
- Там же, с.
265.
- Кропоткин П.
А. {228}, с. 150 – 152. "Одной из наиболее характерных черт Ибсена
было то, что для него, кроме науки, ничто не имело значения" (Shaw В.
Back to Methuselah. New York, 1921, xcvii). Комментируя это и другие
аналогичные заявления, А. Стриндберг пишет: "Поколение, которое имело
смелость. расстаться с богом, сокрушить государство и церковь, низвергнуть
общество и мораль, все-таки преклонялось перед Наукой. А в Науке, в
которой должна царствовать свобода, главным предписанием было "верь в
авторитеты – или голову долой!"" (Antibarbarus).
- Вольф Р.
{396}, с. 15. Более подробную критику Вольфа см. в прим. 52 к моей статье
{127}.
- Используя
термин "анархизм" в своих целях, я просто следовал общему
употреблению. Однако анархизм – в том виде, в. котором он развивался в
прошлом и в настоящее время приобретает все большее число сторонников, –
имеет особенности, которые мне не импонируют. Он слишком мало озабочен
проблемами человеческой жизни и счастья (за исключением жизни и счастья
тех кто принадлежит к некоторой узкой группе) и включает в себя именно тот
вид пуританской самоотверженности и серьезности, который я отвергаю. (В
числе анархистов существуют некоторые приятные исключения, такие, как
Кон-Бендит, но их слишком мало.) Поэтому теперь я предпочитаю пользоваться
термином дадаизм...
Дадаист
не смог бы обидеть мухи, не говоря уже о человеке, крайне невосприимчив к
любому серьезному предприятию и сразу чувствует недоброе, как только человек
встает в позу с таким видом, будто собирается произнести нечто очень важное.
Дадаист убежден, что жизнь приобретет цену лишь тогда, когда мы начнем
относиться к вещам легко и
устраним из нашей речи такие глубокомысленные, но уже дискредитировавшие себя
обороты, накапливавшиеся столетиями, как "поиск истины", "защита
права", "страстный интерес" и т.д., и т.п. Дадаист всегда готов
рискнуть на эксперимент даже в тех областях, где изменение наличного и
экспериментирование сомнительны (например, базисные функции языка). Надеюсь,
что, прочитав данный памфлет, читатель будет думать обо мне скорее как о
ветреном дадаисте, чем как о серьезном анархисте; см. прим. 4, гл. 2.
- Даже в
неопределенных и двусмысленных ситуациях единство действий достигается
быстро и удерживается прочно; см. Шериф М. {361}.
1
- Одним из
немногих мыслителей, осознавших эту особенность развития знания, был Н.
Бор. "...Он никогда не пытался дать завершенной картины, а постепенно
проходил через все фазы развития проблемы, начиная с некоторого очевидного
парадокса и кончая его разъяснением. Всякий достигнутый результат он
считал лишь исходным пунктом для дальнейшего исследования. При обсуждении
перспектив того или иного пути исследования он не считался с обычными
соображениями о простоте, изяществе и даже непротиворечивости, замечая,
что обо всем этом можно судить лишь после того {курсив мой. – П. Ф.} как
работа сделана", – так пишет Л. Розенфельд в {338}, с. 117.
Поскольку
наука никогда не представляет собой завершенного процесса, постольку указанные
характеристики всегда даются "до", а не "после" того, как
работа сделана. Следовательно, простота, изящество или непротиворечивость никогда не станут необходимыми условиями
(научной) практики.
2
- "Поимандр"
– один из текстов, приписываемых легендарному древнему мудрецу Гермесу
Трисмегисту, иногда отождествлявшемуся то с египетским богом Тотом, то с
Гермесом из древнегреческой мифологии. Текст "Поимандра" возник
приблизительно в III в. – Прим. ред.
- О роли
сочинения "Поимандр" в коперниканской революции см. прим, 12 гл.
8.
- Слова
"устраняет" или "сталкивается" означают нечто более
общее, чем слово "противоречит". Я буду говорить, что множество
идей или действий "сталкивается" с некоторой концептуальной
системой, если оно либо несовместимо с этой системой, либо придает ей
абсурдный вид. Подробно об этом см. гл. 17.
- Именно так Э.
Мак-Маллин интерпретировал некоторые мои прежние статьи (см. {266}).
- "Дада, –
говорит Г. Рихтер в работе {326} – не только но имеет программы, она
вообще против всяких программ". Это не исключает искусной защиты
программ, с тем чтобы показать химерический характер любой защиты, даже
"рациональной"; см. также прим. 21, 22, 23 гл.16. (Аналогичным
образом актер или драматург мог бы воспроизвести все внешние проявления
"глубокой любви" для того, чтобы развенчать саму идею
"глубокой любви"; пример: Пиранделло.)
3
- Условие
совместимости восходит по крайней мере к Аристотелю. Оно играет важную
роль в философии Ньютона (хотя сам Ньютон постоянно его нарушает).
Большинство философов науки XX столетия считает его несомненным.
- См. Дюгем П.
{80}, гл. IX, X. В своей работе "Объективное знание" ({315}, с.
204 и сл.) К. Поппер ссылается на меня в поддержку своего утверждения,
будто он первоначально высказал идею о том, "что теории могут корректировать "эмпирический",
или "феноменальный", закон, который они призваны
объяснить". При этом он делает две ошибки. Первая ошибка заключается
в том, что мои ссылки на него он рассматривает в качестве исторического
свидетельства его приоритета, в то время как это лишь дружеский жест.
Вторая ошибка заключается в забвении того, что данная идея встречается у
Дюгема, Эйнштейна, а также у Больцмана, который предвосхитил философские
идеи статьи Поппера "Цель науки" ({306}, с. 24 и сл.) и
предшествующих ей. О Больцмане см. мою статью в "Философской
энциклопедии" (ред. П. Эдвардс); о Дюгеме см. Поппер {315}, с. 200.
- Труздел К.
{380}, с. 14.
- Более
подробные свидетельства о существовании этой позиции и о ее влиянии на
развитие науки можно найти в работе Т. Куна {231}. Эта позиция чрезвычайно
распространена среди работающих в области квантовой теории. "Давайте
пользоваться имеющимися у нас удачными теориями и не будем тратить время
на размышления о том, что бы случилось, если бы мы
использовали другие теории" – вот смысл
философии почти всех современных физиков (см., например, работу В.
Гейзенберга {179}, с. 56 и 144) и "научных" философов (см. Н.
Хэнсон {173}, с. 325). Можно было бы рассмотреть статьи и письма Ньютона
(Гуку, Парди и др.) о теории цветов и разобрать его общую методологию (см.
об этом мою статью "Классический эмпиризм" в {128}).
- Наблюдая эти
феномены при большом разнообразии условий, я не хочу отбрасывать их как
примеры просто "нечистого опыта", что сегодня делает научное
сообщество, См. мой перевод венских лекций Ф. Эренхафта
- Более
детально см. об этом статью Фюрта Р. {145}, с. 143 и сл.
- Об этих
исследованиях (философские основания которых заложены Л. Больцманом) см.
сборник {185}, содержащий все относящиеся к данному вопросу статьи
Эйнштейна и исчерпывающую библиографию, составленную Р. Фюртом. Об
экспериментальной работе Дж. Перрина см. {294}. Об отношении между феноменологической
теорией и кинетической теорией М. Смолуховского см:. {364}, с. 1069, а
также небольшую заметку К. Поппера ({307} с. 151), в которой суммированы
наиболее существенные аргументы.. Несмотря на эпохальные открытия
Эйнштейна и блестящее изложение их следствий М. Смолуховским (см. Oeuvres
de Marian Smoluchowski. Cracovie, 1927, vol. II, p. 226, 316, 462, 530 et
seq.), современная ситуация в термодинамике чрезвычайно неясна, в
частности из-за постоянного наличия некоторых весьма сомнительных идей редукции.
Точнее говоря, часто предпринимаются попытки определить колебания энтропии
сложного статистического процесса посредством ссылки на
(опровергнутый)феноменологический закон и объяснить флуктуации
способом ad hoc. Об этом см. мою заметку {118}, с. 409, и мою статью
{129}.
Между
прочим, следует упомянуть, что в 1903
г ., когда Эйнштейн начал свою работу в термодинамике,
существовали эмпирические свидетельства в пользу того, что броуновское движение
не может быть молекулярным явлением (см. об этом статью Ф. М. Экснера {93}, в
которой тот утверждал, что характеристики этого движения на порядок ниже, чем
можно ожидать).
- Условие
фактуальной адекватности будет устранено в гл. 5.
- Квантовая
теория способна справиться с огромным количеством трудностей. Это открытая
теория в том смысле, что появляющиеся неадекватности можно устранять
способом ad hoc, добавляя в гамильтониан подходящие операторы или элементы
и не затрагивая структуры в целом. Поэтому опровержение базисного
формализма должно состоять в доказательстве того, что не существует мыслимого
исправления гамильтониана или используемых операторов, которое
привело бы теорию в соответствие с некоторым данным фактом. Ясно, что
такое общее утверждение можно доказать только с помощью альтернативной теории,
которая должна быть разработана достаточно тщательно для того, чтобы
появилась возможность осуществить решающие проверки. Это разъяснили Д. Бом
и Дж. Баб в: Reviews of Modern Physics, № 38, 1966, р. 456 et seq.
Наблюдения, опровергающие теорию, не обязательно открываются с
помощью альтернатив – нередко они бывают известны заранее. Так
аномальность перигелия Меркурия стала известна задолго до изобретения
общей теории относительности (которая в свою очередь была создана вовсе не
для решения этой проблемы). Броуновское движение было известно задолго до
разработки подробных вариантов кинетической теории. Но объяснение этих
наблюдений с помощью некоторой альтернативы позволяет нам увидеть их в
новом свете: теперь мы обнаруживаем, что они противоречат общепринятой
точке зрения. Я подозреваю, что все "фальсификации", включая
даже избитый пример с белым вороном (или с черным лебедем), опираются на
более поздние открытия. Наиболее интересное обсуждение понятия
"новизны", возникающего в этой связи, см. в разделе 1.1 статьи
Э. Захара {400}.
- Розенфельд
Л. {337}, с. 44.
- Более
подробно об этом см. в работе Ли Ч. {248}, а также в {379}, содержащей
обширную литературу – как древнюю, так и современную.
- Анализ
употребления слов, если взять лишь один пример, предполагает определенные
регулярности в этом употреблении. Чем большее число людей различается по
своим фундаментальным идеям, тем труднее обнаружить такие регулярности.
Поэтому анализ употребления слов лучше всего работает в замкнутом
обществе, которое стойко держится за господствующий миф. Именно таким
около 20 лет назад было сообщество философов Оксфорда. Шизофреники, как
правило, придерживаются столь же жестких, всеохватывающих и оторванных от
реальности убеждений, как и большинство догматических философов. Однако
шизофреники приходят к таким убеждениям естественным путем,
"критический" же философ может порой положить всю жизнь на
поиски аргументов, способствующих формированию аналогичного состояния
мышления.
- Любопытно,
что банальности, приводившие протестантов к: Библии, часто почти буквально
совпадают с банальностями, которые приводят эмпиристов и других
фундаменталистов к их основаниям, т.е. к опыту. Так, Ф.
Бэкон в "Новом органоне" требует, чтобы все предвзятые понятия
(афоризм XXXVI), мнения (афоризм XLII и сл.) и даже слова, (афоризмы LIX и СХХI) были "отвергнуты и
отброшены твердым и торжественным решением, II разум должен быть
совершенно освобожден и очищен от них. Пусть вход в царство человека,
основанное на науках, будет почти таким же, как вход в царство небесное,
"куда никому не дано войти, не уподобившись детям""
(афоризм LXVIII). В обоих случаях "споры" (т.е. рассмотрение
альтернатив) подвергаются критике, в обоих случаях нам предлагают обойтись
без них, и в обоих случаях нам обещают "непосредственное
восприятие": здесь – Бога, а там – Природы. Теоретические основания
этого сходства см. в моей статье {128}. О связи между пуританством и
современной наукой см. Джонс Р. {203}, гл. 5 – 7. Анализ огромного
количества факторов, повлиявших на возникновение современного эмпиризма в
Англии, см. в работе Мертона Р. К. {275}, которая представляет собой
книжный вариант статьи, написанной в
4
- Поэтому
важно, чтобы альтернативы противопоставлялись одна другой, а не были
изолированы и выхолощены посредством какой-либо формы "демифологизации".
В отличие от Тиллиха, Бультмана и их последователей нам следует относиться
к мировоззрениям, выраженным в Библии, "Илиаде",
"Эдде", "Сказании о Гильгамеше", как к вполне развитым альтернативным космологиям, которые можно использовать
для модификации и даже для замены "научных" космологий
некоторого данного периода.
- Правильное
понимание и искреннюю гуманистическую защиту этой позиции можно найти в
работе Дж. С. Милля "О свободе". Философия К. Поппера, которую
некоторые хотели бы навязать нам в качестве единственно гуманистического
рационализма наших дней, представляет собой лишь бледную копию учения
Милля. Она гораздо более специальна, более формалистична и элитарна, к
тому же совершенно лишена интереса к проблеме счастья отдельного индивида
– интереса, столь характерного для Милля. Особенности философии Поппера
станут вполне понятны, если мы рассмотрим а) основания логического
позитизма, играющих столь большую роль в "Логике научного
открытия" ({308}); б) жесткий пуританизм автора этой работы (и
большинства его последователей) – и при этом вспомним о влиянии Гарриет
Тейлор на жизнь и философию Милля. В жизни Поппера не было Гарриет Тейлор.
Предыдущие рассуждения также должны объяснить то обстоятельство, что в
пролиферации я вижу не "внешний катализатор" прогресса, как
полагает И. Лакатос в своих работах {240, 244}, а его существенную часть.
В статье {112} ив особенности {113} я утверждал, что альтернативы
увеличивают эмпирическое содержание теорий, находящихся в центре внимания,
и поэтому являются "необходимымиэлементами"
фальсифицирующего процесса (см. работу Лакатоса {240}, прим. 27, где
излагается его собственная позиция). В своем "Ответе на критику"
{116} я указал, что "принцип пролиферации не только рекомендует
изобретать новые альтернативы, он также
предотвращает устранениепрежних теорий, которые ранее уже были
опровергнуты. Причина этого требования состоит в том, что такие теории
также вносят свой вклад в содержание их победоносных соперниц"
({116}, с. 421). Это согласуется с замечанием Лакатоса о том, что
"альтернативы – это не только катализаторы, которые позднее – при
рациональной реконструкции научного знания – могут быть устранены"
({240}, прим. 27, с. 216), хотя следует учесть, что Лакатос
приписывает мне психологическую точку зрения, а мою действительную позицию
выдает за свою. Рассматривая аргументы, приведенные в тексте, приходишь к
выводу, что возрастающее разделение истории науки, ее философии и самой
науки приносит ущерб и ему следует положить конец в интересах всех этих
областей. Иначе мы утонем в огромном количестве мелочей, точных, но
совершенно неинтересных результатов.
- См. Хессе М. ("Ratio", 1967, № 9, с. 93). Б.Ф.Скиннер
пишет: "Ни один современный физик не обратился бы за помощью к
Аристотелю" ({362}, с. 5). Может быть, это верно, но едва ли хорошо.
- Птолемей.
Альмагест. Цит. по: {268}, с. 18.
- Позитивную
оценку роли сочинений алхимиков в эпоху Возрождения см. в работе Ятса Ф.
{399} и в указанной здесь литературе. Критику этой позиции см. в статьях
М. Хессе и Э. Розена в: Minnesota Studies for the Philosophy of Science,
Minnesota, 1970: см. также прим. 12 к гл. 8.
- См. работу
Кейнса Дж. М. {213} и более подробно в {264} с. 108 и сл.
- О научном
содержании некоторых мифов см. Сантиллана Г. {345}, в частности введение.
"Тогда мы можем увидеть, – пишет Сантиллана, – как множество
фантастических и с виду произвольных мифов, поздним отголоском которых
является повествование греков об аргонавтах, может дать терминологию для
выражения наглядных образов, некоторый кодекс, который уже начал
разрушаться. Знающие этот кодекс имели возможность а) с определенностью
указывать положение данных планет относительно Земли, небесного свода и
относительно друг друга и б) представлять знания об устройстве мира в
форме сказок о том, "как начинался мир"". Имеется две
причины, по которым этот кодекс не был открыт раньше. Одной является
твердое убеждение историков науки в том, что до греков науки не было и что
научные результаты можно получить только теми научными методами, которые
используются в наши дни (и которые были предвосхищены греческими учеными).
Другой причиной является астрономическое, геологическое и т.п. невежество
большинства ассириологов, египтологов, истолкователей Ветхого завета и
т.д.: именно внешний примитивизм многих мифов отражает примитивные
астрономические, биологические и т.д. и т.п. знания их собирателей и
переводчиков. Благодаря открытиям Хоукинса, Маршака и других мы можем
допустить существование некоторой интернациональной палеолитической
астрономии, которая дала начало школам, обсерваториям, научным традициям и
наиболее интересным теориям. Эти теории, выраженные в социологических, а
не в математических терминах, оставили свои следы в сагах, мифах,
легендах, и их можно реконструировать двояким способом; можно идти вперед, к настоящему, от материальных остатков
астрономии каменного века, таких, как маркированные камни, каменные
обсерватории и т.д., а можно идти назад, в прошлое, отталкиваясь от
литературных следов, сохранившихся в сагах. Пример первого метода дает
работа А, Маршака {270}, пример второго – работа Сантилланы – фон Деченда
{346}. Их обзор и интерпретацию см. в моей книге {134}.
- См. гл. 9
работы К. Леви-Стросса {252}. О физиологической основе колдовства см.
Рихтер К. Р. {325}, а также Кэннон У. {43} и {44}. Тщательные
биологические и метеорологические наблюдения, сделанные так называемыми
"примитивными народами", изложены в: Леви-Стросс К. {253}.
- См. Крозье Р.
{67}. Автор дает очень интересное и беспристрастное описание истории этого
развития с обширными выдержками из газет, книг, памфлетов, однако часто
его сдерживает уважение к науке XX века.
- Цит. по:
Крозье Р. {67}, с.
- О
рациональности этого отказа см. мою статью {126} в гл. 18 настоящей книги.
О напряженных отношениях между "красными" и
"специалистами" см. работу Ф. Шурмана {352}.
- О более
ранних результатах см. Накаяма Т. {283} и Манн Ф. {267}. В традиционной
восточной медицине пульс больного является главным ориентиром диагностики
и делится на 12 видов, Э. Хьюм в своей работе (Hume Е.Н. Doctors East and
West. Baltimore, 1940, p. 190-192) приводит интересные примеры, когда
диагноз по пульсу и современный научный диагноз приводят к одинаковому
результату, см. также: Hume Е.Н. The Chinese way of Medicine. Baltimore,
1940. Об исторической основе этого метода и другие материалы см. во
введении к {375}.
- См. Криг
М.Б. {227}.
- Мое
понимание этого сочинения см. в разд. 3 статьи {127}.
5
- Об этом
"океане" и о различных способах его обсуждения см. мою статью
{116}, с. 224 и сл.
- См. Галилей
Г. Пробирщик; цит. по: {78}, с. 323.
- Галилей Г.
Диалог о двух системах мира ({148}, с. 423).
- См.
Брауэр-Клеменс {36}, а также Дик P. {73}. Более подробное обсуждение
некоторых трудностей классической небесной механики см. Чези Дж. {54}, гл.
4 и 5.
- См. Джемер М.
{200} разд. 22. Анализ этих трудностей см. в разд. 3с/2 статьи Лакатоса
{243}.
- См. Кауфман
В. {206}. Формулируя свой общий вывод совершенно точно, Кауфман
подчеркивает: "Результаты этих измерений несовместимы
с фундаментальным допущением Лоренца и Эйнштейна". Реакция
Лоренца: "...По-видимому, мы будем вынуждены совершенно отказаться от
этой идеи" (Theory of Electrons, second ed., p. 213). П. Эренфест:
" Кауфман показал, что эти измерения исключают деформируемый электрон
Лоренца" ({84}, с. 302). Нежелание Пуанкаре признать "новую
механику" Лоренца по крайней мере отчасти можно объяснить результатом
эксперимент" Кауфмана.
См.
работу А. Пуанкаре {302}, кн. III, гл. 2, раздел V, где подробно обсуждается
эксперимент Кауфмана и делается вывод о том, что "принцип
относительности... не может иметь того фундаментального значения, которое ему
были склонны приписывать". См. также статью Ст. Гольдберга {158}, с. 73 и
сл. и цитируемую здесь литературу. Только Эйнштейн считал эти результаты
"невероятными вследствие того, что их базисное допущение, из которого
выводилась масса движущегося электрона, не было обусловлено теми теоретическими
системами, которые охватывали более широкий круг явлений" (Jahrbuch der
Radioaktivitat und Eletrizitat, vol. 4, 1907, S. 439). Г.А.Лоренц изучал работу
В. Миллера в течение многих лет, но так и не смог найти ошибку. И только в 1955 г ., через 25 лет после
того, как Миллер закончил свои эксперименты, "было найдено
удовлетворительное истолкование их результатов. См. {358}, с. 47-57, особенно
с. 51, а также прим. 19 и 34; см. также неубедительное обсуждение этого вопроса
на конференции, посвященной эксперименту Майкельсона – Морли ({64}, с. 341 и
сл.).
- См. {54}, с.
230.
- См.: Чези Дж.
Цит. соч., с. 230. Следует заметить, что последующие коррекции вычислений
Дика не затрагивают того аргумента, что вытесненные теории (такие, как
классическая небесная механика) могут быть использованы для критики их
более успешных соперниц (общей теории относительности). Кроме того, Дик
представлял лишь временную опасность, а это все, что нам
нужно знать.
- Г. Фейгль
(Minnesota Studies, v. 5, 1971, p. 7) и К. Поппер ({315}, с. 78) пытались
превратить Эйнштейна в наивного фальсификациониста. Так, Фейгль пишет:
" Если Эйнштейн в построении... своей общей теории относительности и
опирался на " красоту", "гармонию",
"симметричность" и "изящество", тем не менее следует
помнить, что он также говорил (на одной лекции в Праге в
Поппер
не указывает источника своей осведомленности; по-видимому, он заимствовал это у
Фейгля. Но рассказ Фейгля и его повторение Поппером противоречат огромному
количеству случаев, в которых Эйнштейн подчеркивал превосходство "разума
сути дела" ("die Vernunft der Sache") над "верификацией с
помощью малых результатов", причем делал это не только в случайных
замечаниях на лекциях, но и в сочинениях. См. цитату, приведенную выше в прим.
6, которая касается трудностей специальной теории относительности и была
высказана до той лекции, на которой присутствовал Фейгль. См. также письма
Эйнштейна к М.Бессо и К.Зелигу, приведенные в работах: Холтон Дж. {191}, с.
242, и Зелиг К. {354}, с. 271. В 1952
г . М.Борн пишет Эйнштейну следующее ({30}, с. 190) по
поводу анализа Фрейндлихом искривления света вблизи Солнца и красного смещения:
"Это действительно выглядит так, как если бы Ваша формула была не вполне
корректной. Еще хуже обстоит дело в случае красного смещения {как раз тот
решающий случай, на который, ссылаются Фейгль и Поппер} ; это гораздо меньше,
чем теоретическое значение для центра солнечного диска, и намного меньше, чем
для его края... Не может ли это указывать на нелинейность?" Эйнштейн (в
письме от 12 мая 1952 г .:
там же, с. 192) отвечает: "Фрейндлих... : ни в коей мере не затрагивает
меня. Даже если бы отклонение лучей света, смещение перигелия или сдвиг
спектральных линий были неизвестны, гравитационные уравнения все-таки были бы
убедительными, поскольку в них нет ссылки на инерциальную систему (фантом,
который влияет на все, но сам не подвергается никакому воздействию). В
самом деле, странно, насколько люди обычно глухи к самым строгим аргументам и в
то же время всегда склоннны переоценивать точные измерения"(курсив
мой. – П.Ф.). Как можно объяснить это противоречие (между показанием
Фейгля и сочинениями самого Эйнштейна)? Во всяком случае, неизменением позиции Эйнштейна, который, как мы
видели, с самого начала скептически относился к наблюдению и эксперименту. Это
противоречие можно объяснить либо ошибкой Фейгля, либо проявлением
"оппортунизма" со стороны Эйнштейна (см. текст к прим. 1-6 введения).
- Защиту
рассуждений Парменида см. в моей статье {129}. См. также раздел о Пармениде
в моей книге {134}.
- См.
Гейзенберг В. {180}. Исчерпывающий анализ философии Гейзенберга см. в
работе Херца Г. {194}.
- См.:
Аристотель. Физика, кн. VI; О небе, 303а3 и сл.; О возникновении и
уничтожении, 316а. Теория континуума Аристотеля кажется тесно связанной с
его эмпиризмом. Однако "эмпиризм" Аристотеля не просто некоторая
философская догма, а космологическая гипотеза, которая ясно сформулирована
(между прочим, он говорит и о том, какого рода чувственные восприятия
возможны) и приводит, помимо всего прочего, к решению проблем, возникающих
в иных, более " метафизических" традициях. Проблема континуума
была, по-видимому, одной из таких проблем. Обзор взглядов на парадоксы
Зенона см. в {342}.
- См.:
Грюнбаум А. {166}, с. 283, а также статьи из {342}.
- Ньютон И.
Оптика, кн. 2, ч. 3, предложение 8({286}, с. 202). Обсуждение этой стороны
метода Ньютона см. в моей работе {128}.
- См. Кеплер
И. {209}, с. 72. Подробное обсуждение правила Кеплера и его последующего
влияния в науке см.: Рончи В. {330}, гл. 43 и сл.; см. также гл. 9-11
данной работы.
- См. Lectiones XVIII Cantabrigiae
in Scholio publicis Rabitae in qmbus Opticortoi Phenomenon genuinae
Rationes investigatur ae exponentur. London, 1660, p. 125. Беркли
использовал этот отрывок в своих нападках на традиционную,
"объективистскую" оптику (см. {19}, с. 137 и сл.).
- Пусть
М-наблюдаемая масса заряженной частицы, тогда величину ее ускорения за
время t можно вычислить по формуле:
(см.: Сен Д.
{356}, с. 10). Об этой частной трудности см. также: Пост Г. {317}, прим. 14.
Утверждение Г. Поста о том, что физика "в высшей степени безуспешна"
как наука (там же, с. 219) и что по сравнению с ней "ботаника в своей
области применимости обладает значительной предсказательной силой" (там
же, прим. 14), вполне согласуется с моим мнением и указывает на то, что
аристотелевская наука, взятая в целом, может быть более адекватной, чем ее в
высшей степени абстрактные наследники. Однако по многим другим вопросам мы с
Постом расходимся. Читатель должен познакомиться с его превосходным сочинением,
которое отчасти предохранит его от заражения теми взглядами, которые я пытаюсь
защищать.
- См.: Гайтлер
В. {181}, с. 31.
- Независимо
от этого методологического возражения, имеются также фактуальные трудности.
См. дискуссию на двенадцатом Сольвеевском конгрессе {374}, в частности
статьи Гайтлера и Фейнмана. Сегодня (
- Розенфельд
Л. {219}, с. 44.
- Эту
трудность осознал Бор в своей докторской диссертации, см. {25}, с. 158,
381. Он указал, что если бы изменения скорости были обусловлены
изменениями во внешнем поле, то это было бы равнозначно тому, что поле уже
возникло, так что никаких магнитных эффектов не могло бы появиться. См.
также: Гайлброн Дж. и Кун Т. {178}, с. 221. Аргумент, приведенный в
тексте, взят из: Фейнман Р. {139}, гл. 34.6. Несколько более ясное
изложение см. Беккер В. {16}, с. 132.
- Работа Дж.
фон Неймана в области квантовой механики дает особенно поучительный пример
такой деятельности. Для получения удовлетворительного доказательства
теоремы расширения в гильбертовом пространстве фон Нейман заменяет
квазиинтуитивные понятия Дирака (и Бора) своими собственными, более
сложными понятиями. Теоретические отношения между последними допускают
более точное описание, нежели отношения между теми понятиями, которые им
предшествовали ("более точное", с точки зрения фон Неймана и его
последователей). Иначе обстоит дело с их отношением к экспериментальным
процедурам. Для подавляющего большинства наблюдаемых величин нельзя найти
измерительных инструментов (Вигнер в: American Journal of Physics, vol.
31, 1963, с. 14), а там, где это все-таки возможно, приходится
модифицировать хорошо известные и неопровергнутые законы произвольным
образом или соглашаться с тем, что некоторые вполне ординарные проблемы
квантовой механики, как, например, проблема рассеяния, не имеют решения;
см. Кук Дж. (Journal of Mathe matical Physics, vol. 36, 1957). Вот так
теория становится чудовищно строгой и точной, в то время как ее отношение
к эксперименту оказывается более темным, чем когда-либо прежде. Интересно,
что аналогичные формы развития встречаются и в "примитивном
мышлении". "Наиболее характерной особенностью системы колдовства
племени нупе, – пишет С. Нэдер, – является контраст между ее претенциозной
теоретической структурой и примитивным я неряшливым применением этой
структуры на практике " ({280}, с. 63). Для создания неймановских
чудовищ наука вовсе не нужна.
- Наличие
качественных трудностей, или "резервов сопротивления" (см. Бл.
Августин {6}), использовалось отцами церкви для устранения возражений,
которые наука того времени выдвигала против некоторых частей христианского
вероучения, например против догмы воскрешения Христа (которую Порфирий
считал несовместимой с физикой).
- Интересно,
что Филолай, который пренебрегал свидетельствами органов чувств и считал
Землю движущейся, был "нематематическим путаником. Это был путаник,
обладавший мужеством, которое отсутствовало у многих великих наблюдателей
и математически образованных ученых, - мужеством отвергнуть
непосредственные свидетельства органов чувств для того, чтобы сохранить
верность принципам, в которые он твердо верил" (Фриц К. {144}. с.
165). "Поэтому неудивительно, что следующий шаг на этом сути был
связан с человеком, сочинения которого, насколько они вам известны, свидетельствуют
о нем, скорее, как о талантливом стилисте и популяризаторе, иногда
высказывавшем чрезвычайно интересные оригинальные идеи, чем как о глубоком
мыслителе и строгом ученом" (там же, с. 184). Если путаники и
поверхностные интеллектуалы движутся вперед, то "глубокие"
мыслители погружаются во все более темные области сферы
status quo или, иначе говоря, барахтаются в грязи.
6
- Первая цитата
взята из письма Декарта Мерсенну от 11 октября
Письмо
Декарта обсуждается Салмоном в качестве примера разногласий между рационализмом
и эмпиризмом в {341}, с. 136. Однако правильнее рассматривать его как пример
столкновения между догматической и оппортунистской методологиями, имея в виду,
что эмпиризм может быть столь же строгим и жестким, как и наиболее строгие
разновидности рационализма.
Высказывание
Канта взято из "Критики чистого разума" В777,8 ({204}, с. 624); мое
внимание к этому высказыванию привлекла работа С. Розена о "Пире"
Платона). Кант продолжает: "Однако мне думается, что труднее всего
согласовать хитрость, притворство и обман с намерением отстоять доброе дело.
Чтобы при взвешивании доводов разума в чистой спекуляции все было честно – это
самое меньшее, чего можно требовать. Но если бы можно было твердо рассчитывать
хотя бы на это меньшее, то спор спекулятивного разума... был бы или давно
решен, или близок к разрешению. Так нередко благородные чувства обратно
пропорциональны достоинству самого дела" (там же). Следует заметить также,
что возникновениецивилизации Кант объясняет лицемерием, которое
"служит... для того, чтобы вывести человека из грубости" (там же, с.
623). Сходные идеи встречаются в его истолковании мировой истории.
- Галилео
Галилей. Диалог... {156}, с. 224.
- Там же, с.
223.
- Там же, с.
354-355.
- Бэкон Ф.
Новый Органон {10}, т. 2, с. 8. 206
- Галилео
Галилей. Цит. соч., с. 353 (курсив мой. – П.Ф.).
- Там же, с.
354.
- Там же, с.
346.
- Гегель {176},
с. 235.
- Кинематический
релятивизм Галилея непоследователен. В цитируемом ниже отрывке он
утверждает, что 1) общее движение не имеет каких-либо следствий.
"Движение, – говорит он, – является движением и воздействует как
таковое, поскольку оно имеет отношение к вещам, его лишенным, но на вещи,
которые равным образом участвуют в этом движении, оно не воздействует
совсем" как если бы его не было" (Диалог, с. 214). "Какое
бы движение ни приписывалось Земле, для нас как ее обитателей и,
следовательно, участников этого движения оно неизбежно должно оставаться)
совершенно незаметным, как если бы его вообще не было, поскольку мы
смотрим только на земные вещи" (там же, с. 212). "Движение,
общее для многих движущихся тел, как бы не существует, если речь идет об
отношении движущихся тел друг к другу..." (там же, с. 214). В то же
время он утверждает, что 2) если тела, составляющие Вселенную, должны по природе своей обладать движением, то невозможно,
чтобы движения их были прямолинейными" и вообще какими бы то ни было,
кроме как круговыми (см. там же, с. 115). Из положения 2) следует, что
свободные части систем, движущихся по прямой линии, будут стремиться
описывать круговые траектории, что противоречит 1). Именно эта
непоследовательность привела меня к мысли разделить аргумент Галилея на
два шага, один из которых относится к относительности движения (можно заметить только относительное движение), а
другой – к законам инерции (только инерциальное движение оставляет отношение между частями системы неизменным,
при том условии, конечно, что смежные инерциальные движения
приблизительно. параллельны). (О двух шагах аргумента Галилея см. сл.
главу.)"
Следует
иметь в виду, что признание относительности движения даже для инерциальных
траекторий означает отказ от теории импетуса. По-видимому, Галилей и
отказался от нее, ибо обоснование наличия "безграничных" или
"вечных" движений, которое он приводит на с. 245. и сл. своего
"Диалога", апеллирует к движениям, которые нейтральны, т. е. не
являются ни естественными, ни вынужденными, и которые поэтому (?) можно считать
вечными.
7
- Галилео
Галилей. Диалог, с. 270-272.
- Там же, с.
347-348. Зависимость видимого движения от относительного утверждал
еще Евклид в своей "Оптике", разд. 49 и сл. Старая схолия из
разд. 50 приводит пример корабля, покидающего гавань. Этот же пример
повторяет Коперник. (О вращениях..., кн. 1, гл. VIII). В средневековой
оптике он был хорошо известен (см. Витело {392}, IV, разд. 138). В
настоящее время мы знаем, что этот пример справедлив только, для
постоянных скоростей.
- Галилео
Галилей. Диалог, с. 272.
- Там же, с. 348.
- Птолемей.
Альмагест, i I, с. 7.
- Галилео
Галилей. Диалог, с. 510. Ср.: "Один и тот же эксперимент, который на
первый взгляд доказывает одно, после более тщательной проверки убеждает
нас в противоположном" {Галилей {150}, с. 164). Критикуя предложенное
мной истолкование, проф. Мак-Маллин высказал пожелание, чтобы я дал более
серьезное "логическое и биографическое обоснование" утверждению
о том, что Галилей не только доказывал, но также и плутовал {266}, с. 39).
Он не согласен также с тем, что Галилей вводил динамический релятивизм
именно так, как я об этом говорю. С точки зрения Мак-Маллина,
"Галилей доказывает, что, поскольку его оппонент уже интерпретирует
наблюдения, осуществляемые в таком контексте (движение на корабле),
"релятивистски", постольку он не может поступать иначе, когда
речь идет о наблюдениях, осуществляемых на поверхности Земли" (там
же, с. 40). Действительно, Галилей рассуждает именно таким образом, но в
споре с оппонентом, который, как он утверждает, "с такой неохотой
признает, что движение ничего не производит среди тех вещей, для которых
оно является общим" (Диалог, с. 270), который убежден, что наряду с
относительными движениями корабль обладает также абсолютными положениями и
движениями (см.:
Аристотель, физика, 208Ь8 и ел.), и который во всяком случае развил в себе
способность использовать различные понятия в разных случаях, не впадая в
противоречие. Если же критикуемая позиция состоит в этом, то показать, что у оппонента имеется относительное
понятие движения или что он часто пользуется относительным понятием в
своих повседневных делах, вовсе не означает "доказать
противоречивость его "парадигмы"" ({266}, с. 40).
"Здесь обнаруживается часть этой парадигмы, но другая ее часть не
затрагивается. Данный аргумент превращается в желаемое доказательство
только в том случае, если абсолютное понятие либо замалчивается, либо
неявно устраняется, либо отождествляется с релятивистским понятием. Именно
это и делает Галилей, хотя, как я пытался показать, скрытно.
- Галилео
Галилей. Диалог, с. 229.
- Там же, с.
424.
- Там же, с.
425.
- Там же, с.
423.
- Там же, с.
423.
- Мысль о том,
что в универсуме существует некое абсолютно привилегированное направление,
имеет весьма интересную историю. Она опирается на структуру
гравитационного поля поверхности Земли, т.е. той части земного шара,
которая известна наблюдателю, и обобщает его опыт в этой области. Принятое
обобщение весьма редко рассматривается в качестве особой гипотезы; оно
неявное включается в "грамматику" здравого смысла и придает
абсолютное значение терминам "верх" и "низ". (Это
"естественная интерпретация" точно в том смысле, о котором было
сказано выше.) Лактанций, один из отцов церкви, опирается именно на это
значение, вопрошая: "Возможно ли в самом деле дойти до такой
путаницы, чтобы допустить существование человеческих существ, у которых
ноги располагаются выше головы? Или допустить, что деревья и злаки растут
не вверх, а вниз"? ({237}, III). Такое же использование языка
предполагается той "массой необразованных людей", которые спрашивают,
почему антиподы не падают с Земли (Плинии. Естественная история, II); см.
также: Птолемей Альмагест, I, 7. Попытки Фалеса, Анаксимена: и Ксенофана
найти опору, которая не дает Земле падать "вниз" (Аристотель. О
небе, 294а12 и сл.), показывают, что почти все ранние философы за редким
исключением (Анаксимандр) разделяли этот способ мышления (вплоть до
атомистов, которые считали, что атомы первоначально падают
"вниз") (см. Джеммер М. {201}, с.11). Даже Галилей, который
высмеял мысль о падении антиподов (Диалог, с. 426), иногда говорит о
"верхней половине Луны", имея в виду ту часть Луны,
"которая для нас невидима". Не следует забывать, что некоторые
представители лингвистической философии наших дней "с их мозгом,
столь тупым, что сами они не в состоянии осознать своих явных
заблуждений" (там же, с.423), питают надежду воскресить абсолютное
значение дихотомии верх – низ хотя бы локально. Поэтому не следует
недооценивать влияния примитивной концептуальной структуры, включающей в
себя анизотропность мира, с которой вынужден был бороться Галилей, на
мышление его современников. Анализ некоторых аспектов здравого смысла
британцев во времена Галилея, включая астрономический здравый смысл, см.
в: Тильярд Э. {376}. Соответствие центрально-симметричного универсума
распространенным представлениям часто утверждается Аристотелем, например в
работе "О небе", 308а23 и сл.
- Галилео
Галилей. Диалог, с. 230 и 510.
- Там же, с.
436. Галилей пересказывает здесь мысля Коперника, высказанные им в
обращении к папе Павлу III в предисловии к своей работе "О
вращениях..." ({218а}); см. также гл. 10 настоящей книги. Можно
указать еще на одно высказывание Коперника: "Все эти феномены
представляются связанными прекраснейшим образом как бы золотой цепью; и
каждая из планет своим положением, порядком и изменениями своего движения
свидетельствует о том, что Земля движется, мы же-обитающие на поверхности
земного шара, вместо того чтобы признать изменения его положения, – верим,
будто планеты сами совершают все виды наблюдаемых движений" ({334},
с. 165). Следует обратить внимание на то, что эмпирические основания в
этом рассуждении отсутствуют и это не случайно, так как Коперник сам
признает (там же, с. 57), что теория Птолемея "совместима с данными
вычислений".
- Галилео
Галилей. Диалог, с. 218.
- См. мою статью
{128}.
- Эти
допущения вообще не были предметом обсуждения, но они противоречили
некоторым фундаментальным идеям аристотелевской физики.
- Галилео
Галилей. Диалог, с. 243-244.
- Между
прочим, многие из "опытов" и "экспериментов",
используемые в рассуждениях по поводу движения Земли, совершенно фиктивны.
Так, Галилей в своей работе {151}, с. 211 и сл., которая "следует
мнениям Аристотеля и Птолемея" (там же, с. 223), использует такой
аргумент против вращения Земли: "...Объекты, падающие с высоты на
Землю, как, например, камень, падающий с вершины башни, не упадет к
подножью этой башни, так как за то время, которое камень движется
прямолинейно вниз, находясь в воздухе. Земля, поворачиваясь в своем
движении к Востоку, встретит его далеко от подножья, башни, точно так же, как камень, брошенный с мачты движущегося судна,
упадет не к основанию мачты, а ближе, к корме судна" (там же, с. 224). Выделенная в
тексте ссылка на поведение камня, брошенного на движущемся судне, вновь
используется в "Диалоге" (с. 224) в том месте, где обсуждаются
аргументы Птолемея, однако здесь она уже не считается корректной. "Но
здесь мне кажется уместным, – говорит Сальвиати, – предупредить уступку,
которую из излишней щедрости делают своим противникам последователи
Коперника, а именно: они допускают в качестве надежных и достоверных
опыты, которых их противники на самом деле никогда не производили, как,
например, опыт с телами, падающими с мачты корабля, когда он находится в
движении..." ("Диалог", с. 279). Выше (с. 253) на основании
вывода, а не наблюдения, утверждается, что камень упадет к основанию мачты
даже в том случае, когда судно находится в движении, а возможный
эксперимент обсуждается на с. 286. Бруно считает несомненным, что камень
достигнет основания мачты движущегося судна ({39}, с. 83). Следует
отметить, что эта проблема отнюдь не легко поддается экспериментальному
решению. Эксперименты, проводились, но результаты их были далеко не
окончательными, см. Эрмитедж Д. {5}, с. 342 и сл., и Койре А. {225}, с. 89
и сл. Аргумент башни можно найти у Аристотеля в работе "О небе",
296Ь22 и у Птолемея в работе "Альмагест" (i, 8). Обсуждает его и
Коперник в гл. 8 своего труда "О вращениях..."; но в следующей
главе пытается отказаться от него (см. прим. 12 гл. 8 настоящей книги).
Роль этого аргумента в средние века проанализирована в работе М. Клагетта
{59}, гл. 10.
8
- См. Лакатос
И. {243}. Использование в науке гипотез ad hoc тождественно тому, что
антропологи называют "вторичными обработками" (см. Гортон Р.
{193}, с. 35). Считается, что вторичные обработки представляют собой
единственный специфический признак, отделяющий науку от колдовства. Наш
анализ здесь (и в гл. 12) опровергает это предположение и показывает, что
если различия и существуют, то их можно найти повсюду.
- См. Галилей
Г. {152}, с. 73.
- См. там же,
с. 73.
- Там же, с.
78.
- Цит. по {77},
с. 338. В прим. 10 к этой странице С. Дрейк поясняет: "Галилей еще не
был коперниканцем, когда писал это".
- См. {77}, с.
228.
- См. {152}, с.
73 и сл.
- Там же, с.
74.
- См.:
Аристотель. Физика. VII, 1, 241b35-6.
- {152}, р.
79.
- Там же, viii
(в нумерации Драбкина).
- Коперник
{218а}, I, гл. 8, с. 29: "Круговое движение всегда совершается
равномерно, поскольку оно имеет неубывающую npичину" (курсив мой. – П.Ф.). Коперник принимает аристотелевскую теорию
движения и его учение об элементах и пытается объяснить вращение Земли в
терминах этих концепций. Ссылка на "причину" в приведенной выше
цитате двусмысленна. Она может предполагать один из вариантов теории
импетуса, но может и просто означать, что Земля вращается с постоянной
угловой скоростью, так как остается в своем естественном пространстве:
"Итак... у простого тела будет простым и движение (это прежде всего
проверяется для кругового движения)... пока простое тело прибывает в своем
приходном месте и в целостности. В своем месте, конечно, не может быть
другого движения, кроме кругового, когда тело всецело прерывает в себе
самом, наподобие покоящегося" (там же, с. 28-29). Если принять во
внимание то обстоятельство, что разделение движений на прямолинейные и
круговые Коперник считает математической уловкой, "аналогичной той,
которая дает нам возможность Проводить различие между линией, точкой и
плоскостью, хотя они не существуют отдельно друг от друга и не существуют
вне тела", то вторая интерпретация кажется более предпочтительной
(однако, рассматривая мир как некое "животное", он все-таки
допускает существование абсолютного пространства – см. ниже). Об этих
проблемах см. замечания Биркенмайера в прим. 82 и сл. сб. {216}. См. также
третий диалог в работе Бруно ({37}, с. 76-85, особенно с. 82 и сл.).
Принцип, используемый Бруно (и, может быть, также Коперником) и главным
образом говорящий о том, что Земля есть некоторый организм, части которого вынуждены двигаться вместе со
всем целым, мог быть взят из: Discourse of Hermes to Tot (English transl.
in Scott. Hermetica, vol. I). Коперник однажды упоминает Гермеса
Трисмегиста в {218а1, I, гл. 10, обсуждая положение Солнца: "Однако в
центре покоится Солнце..., которое Трисмегист {sic} называет видимым богом...",
см. прим. 5 к гл. 4. Он уподобляет мир организму, в котором круговое
движение сосуществует с прямолинейным, точно так же как организм
сосуществует со своими болезнями. (Вся эта проблема отношения между
прямолинейным и круговым движениями подробно обсуждается в Дне первом
"Диалога" Галилея.) Вместе с тем Земля "зачинает
от Солнца и ежегодно становится беременной" (там же, гл. 10). Обзор
попыток справиться с физическими трудностями, возникающими при допущении
движения Земли, см. в работе А. Койре {223}, т. 3, гл. 1.
- {153}, с.
215, 250.
- Там же, с.
147 и сл.
- По мнению А.
Майер (см. {262}, с. 151 и сл.), для объяснения того "факта",
что "нейтральные" движения продолжаются вечно, Галилей заменяет
импетус инерцией. Во-первых, следует сказать, что такого "факта"
не было. Во-вторых, сначала Галилей не верил (и был прав), что такой факт
существует. Это мы только что видели. Поэтому у него не было необходимости
"объяснять недавно обнаруженные феномены" (там же, с. 151). Существовала
чисто теоретическая необходимость поддержать, "спасти", но не
феномен, а новое мировоззрение. О
недостаточности для этого существовавших экспериментов см. прим. 19
предыдущей главы. В своем наиболее интересном и спорном сочинении С. Дрейк
утверждал, что, "будучи физиком, Галилей истолковывал инерционные
движения как прямолинейные. Однако в качестве пропагандиста, во время
написания "Диалога", он утверждал, что прямолинейное
движение не может быть вечным, в то время как круговое движение может...
Поэтому когда в "Диалоге" я читаю метафизические восхваления
кругов, то в отличие от большинства историков не заключаю отсюда, что
автор был не в состоянии освободиться от груза старых традиций. Напротив,
у меня появляется сильное подозрение, что в этих пассажах автор
преследовал некую определенную цель" (Galileo studies. Ann Arbor,
1970, р. 253). В поддержку своего утверждения С. Дрейк приводит большое
число весьма убедительных аргументов. Все это, несомненно, удивительно
соответствует идеям моего сочинения.
9
- Так
называемая научная революция привела к поразительным открытиям и
значительно расширила наши знания в области физики, физиологии и
астрономии. Это было достигнуто за счет того, что факты, поддерживавшие
прежнюю философию, были отметены в сторону, объявлены маловажными и подчас даже несуществующими. Таким образом, все свидетельства в
пользу колдовства, демонических способностей, существования дьявола и т.п.
были отброшены вместе с "предрассудками", которые они когда-то
подтверждали. В результате к концу средних веков наука была изгнана из
психологии человека, так что даже великих усилий Эразма и его друга Вивеса
– этих лучших представителей гуманизма – оказалось недостаточно для их
нового сближения, и в течение столетий психопатология была вынуждена
влачиться далеко позади общей медицины и хирургии. В сущности."
отделение медицинской науки от психопатологии было настолько резкам, что
последнюю всегда в целом относили к области теологии и церковного и
гражданского законодательства – двум сферам, которые естественно все
дальше и дальше отходили от медицины..." (Зильборг Дж. {401}, с. 3 и
сл., с. 70 и сл.). Астрономия успешно развивалась, однако познание
человека постепенно сползало назад на все более ранний и более примитивный
уровень. Другим примером является астрология. На ранних стадиях развития человеческого
мышления, – пишет О.Конт ({62}, т. III, с. 273-280), – связи между
астрономией и биологией исследовались с весьма различных точек зрения, но
по крайней мере исследовались, а не выпадали из поля зрения, как это
происходит в наше время из-за сдерживающего влияния нарождающегося и еще
несовершенного позитивизма. За фантастической верой прежней философии в
физиологическое влияние звезд крылось здравое, хотя еще и весьма путаное,
осознание той истины, что события нашей жизни некоторым образом зависят от
Солнечной системы. Подобно всем первобытным предвосхищениям человеческого
духа, это чувство нуждалось в очищении позитивной наукой, а не в
разрушении, хотя, к сожалению, в науке, как и в политике, часто трудно
что-либо преобразовать, не отвергнув этого хотя бы на некоторое
время".
- Галилей.
Диалог, с. 31 и 156.
- Галилей.
Диалог, с. 423. В других местах Галилей выражается гораздо более
воинственно и догматично, не обнаруживая какого-либо осознания трудностей,
упомянутых здесь. См. его подготовительные заметки для письма к великой
герцогине Христине ({155}, V, с. 367 и сл.).
- Галилей.
Диалог, с. 430.
- Там же, с.
434.
- Там же, с.
429.
- Там же, с.
429. Подробности относительно исследования изменений величин планет см. в
Приложении t к настоящей главе.
- Галилей.
Пробирщик {146}, с. 184.
- Это относится
примерно к концу XVI в. (см. статью Прайса {319}, с. 197-218). Д.С.Прайс
обсуждает лишь кинематические и оптическиетрудности новых концепций. (Рассмотрение
динамических трудностей еще больше укрепило бы его позицию.) Он указывает
на то, что "при самых лучших условиях геостатическая или
гелиостатическая система, использующая эксцентрические Круги (или их
эквиваленты) с центральными эпициклами, может объяснить все угловые
движения планет с точностью, лучшей чем 6'..., правда, здесь нужна
специальная теория для объяснения движения... Меркурия, а также планеты
Марс, которая обнаруживает отклонения до 30'. Это, несомненно, лучше,
нежели та точность в 10', которую сам Коперник считал вполне
удовлетворительной Для своей теории". Эту теорию было довольно трудно
проверить, так как во времена Коперника рефракцию (почти 1 градус вблизи
горизонта) не принимали во внимание и эмпирический базис предсказаний был
совершенно неудовлетворителен.
К.Шумахер
{351} обнаружил, что предсказания относительно движения Меркурия и Венеры,
сделанные Птолемеем, отличаются от предсказаний Коперника самое большее на 30'.
Расхождения между современными предсказаниями и предсказаниями Птолемея (и
Коперника), достигающие 7 градусов, обусловлены главным образом ошибочными
константами и начальными условиями, включая неверную оценку величины прецессии.
О гибкости птолемеевской схемы см. статью Н. Хэнсона (Isis, № 51, 1960, р.
150-158).
- Некоторые
исторические факты, приведенные в этой и следующих главах (вплоть до гл.
11), и выводы из них оспариваются в недавно появившемся сочинении (Studies
in the History and Philosophy of Science, May, 1973, р. 11-46),
сфабрикованном Ч.К.Мэчемером с помощью Г.Бухдаля, Л.Лаудана и других
специалистов. Обсуждение этого сочинения можно найти в приложении 2 к
настоящей главе.
- Что это не
так, можно убедиться из прим. 12 к гл. 8
- Птолемей.
Альмагест, I, 7.
- Галилей.
Диалог, с. 423-424.
- См. об этом
в: Джеймонат Л. {157} с. 184.
- См. {156},
т. 1, с. 21.
- См. {155},
X, с. 441.
- Имеется в
виду {209}, цит. по: {208}. На это издание мы будем ссылаться как на
"Оптику
- Кеплер.
Диоптрика. Аугсбург, 1611 {210}. Эта работа была написана после открытий
Галилея. Ссылки на них: Кеплера в предисловии были переведены Е.Карлосом
({208}, т. IV, с. 37, 79 и сл.). Проблема, о которой говорит Ж.Тард,
обсуждается в "Диоптрике" Кеплера.
- См.
Джеймонат Л. {157}, р. 37.
- Письмо к
Личети от 23 июня
- Кеплер,
наиболее знающий и известный из современников Галилея, ясно изложил те
причины, по которым он, несмотря на превосходное знание проблем оптики,
"воздержался от попытки построить оптический прибор".
"Однако вы, – обращается он к Галилею, – возбудили мое восхищение.
Отбросив все опасения, вы обратились прямо к визуальному
эксперименту". ("Разговор...", цит. соч., с. 18). Остается
только добавить, что благодаря незнанию оптики Галилей вовсе не должен был
преодолевать "опасений": "Галилей... был совершенным
невеждой в оптике, и не будет слишком большой смелостью предположить, что
это было счастливой случайностью как для него самого, так и для
человечества" (Рончи В. {69}, с. 550).
- Хоуп Э.
{192}, с. 32. Суждение Э. Хоупа относительно изобретения телескопа
разделяется Р. Вольфом, Э. Зиннером и другими. X. Гюйгенс указывает, что
потребовался бы сверхчеловеческий разум, чтобы изобрести телескоп на
основе существовавшей физики и геометрии. В конце концов, добавляет он, мы
все еще не понимаем принцип работы телескопа ({199}, с. 163). Впоследствии
эту мысль повторил А. Кеетнер ({205}, с. 60).
Различные
авторы, маскирующие отсутствие воображения и темперамента высокими моральными
нормами, усмотрели проявление глубокой мудрости в деятельности Галилея и
приложили все усилия к тому, чтобы объяснить его действия высокими и скучными
побуждениями. Один весьма незначительный факт (а именно, замалчивание Галилеем
достижений Коперника в его "Trattato della Sfera" ({155}, II, с. 211
и сл., где упомянута идея движения Земли, но отсутствует имя Коперника, в то
время как, по мнению некоторых исследователей, он уже признал коперниканство)
привел к многочисленным психологическим исследованиям и нескольким удобным
гипотезам ad hoc даже такого серьезного автора, как Л.Джеймонат ({157}, с. 23).
И все-таки нет никаких оснований для ответа на вопрос, почему человек, причем
человек чрезвычайно умный, должен подчиняться стандартам современных
академических консерваторов и почему он не может пытаться своим собственным
путем удовлетворять свои интересы. Действительно, что за странный моральный
принцип, требующий, чтобы мыслитель был болтуном, который лишь бубнит о своей
вере в "истину" и никогда ни словом не обмолвится о том, что он в
чем-то сомневается? (Не этого ли требует современный поиск достоверности?)
Подобное пуританство, несомненно, слишком наивно, чтобы объяснить нам суть
человека эпохи позднего Ренессанса и раннего барокко. Кроме того, мистификации
Галилея открывают гораздо более интересный характер, нежели тог образ
изможденного "искателя истины", который нам обычно преподносится в
качестве объекта преклонения. И наконец, как мы увидим, только благодаря таким
мистификациям мог быть достигнут прогресс в данный конкретный период.
См. также прим. 19 к данной главе.
Пропагандистские
махинации Галилея нередко объясняются его пониманием того факта, что давно
сложившиеся институты, социальные условия и предрассудки могут препятствовать
развитию новых идей и потому их следует вводить "окольным" путем, изобретая
связи между их источником и силами, способными помешать их выживанию. Действуя
таким образом в связи с учением Коперника, Галилей сразу же сошел с прямого
пути истины (какой бы она ни была). В своем письме к великой
герцогине Христине (цит. по: Дрейк С. {75}, с. 178) он говорит, что
"Коперник... был не только католиком, но даже священником и каноником. Он
пользовался таким уважением со стороны церкви, что, когда при. папе Льве Х
Латеранский собор принял решение о реформе церковного календаря, для ее
осуществления из самой отдаленной части Германии в Рим был вызван
Коперник". На самом же деле Коперник никогда не был духовным лицом, в Рим
его никто не вызывал и Григорианский календарь свидетельствует о том, что
Коперник в его создании не участвовал. "Так почему же Галилей искажает
этот факт биографии Коперника? Будучи правоверным. католиком, Галилей был
вовлечен в героическую попытку спасти свою церковь от серьезной ошибки (?)
осуждения коперниканства как ереси. В ходе этой бурной кампании Галилей высказал
несколько исторически ложных утверждений относительно Коперника, направленных
на то, чтобы связать астронома-революционера с римской католической церковью
более тесно, чем это позволяли сделать факты" (Розен. Биография Коперника
в {334}, с. 320) – Это напоминает нам замечание Канта о том, что ложь
"служит только предварительно для того, чтобы вывести человека из
грубости" (И. Кант {204}, с. 623).
- Л.Джеймонат
{157}, с. 39.
- Письмо к
Кариозо от 24 мая
- Лагалла
{238}, цит. по: Розен Э. {335}, с. 54. Регулярные отчеты (Awisi)
герцогства Урбинского о событиях и сплетнях в Риме содержат следующую
заметку: "Математик Галилео Галилей прибыл сюда из Флоренции накануне
пасхи. Ранее он был профессором в Падуе, а в настоящее время состоит при
великом герцоге Тосканском с жалованьем в 1000 скудо. Он наблюдал движение
звезд с помощью {искусственного} ока (occiali), которое он изобрел или,
вернее, улучшил. Вопреки мнению всех древних философов он провозглашает,
что имеется четыре дополнительные звезды или планеты, которые являются
спутниками Юпитера и которые он называет Медицейскими телами, как и два
спутника Сатурна. Это свое мнение он обсуждал здесь с отцом Клавиусом,
иезуитом. В четверг вечером в поместье монсиньора Мальвазиа, стоящем на
высоком и открытом месте, в честь Галилея был устроен обед Фредериком
Цези, маркизом Монтичелли и племянником кардинала Цези, которого
сопровождал его родственник П.Мональдеско. Среди собравшихся были:
Галилео, некий фламандец по имени Теренций, Персио из свиты кардинала
Цези, Лагалла – профессор здешнего университета, один грек – математик
кардинала Гонзаго, Пиффари – профессор из Сиены, и еще восемь человек.
Некоторые из них пришли специально для того, чтобы осуществить наблюдения,
и хотя они просидели там до утра, но так и не пришли к согласию в своих
мнениях". Цит. по: Розен Э. {335">, с. 31.
- Галилео
Галилей. Звездный вестник ({156}, т. 1, с. II). Согласно Береллиусу ({18},
с. 4), принц Мориц сразу же понял военную ценность телескопа и приказал
держать в секрете это изобретение, которое Береллиус приписывает Захарии
Енсену. Таким образом, телескоп сначала был секретным оружием и только
позднее стал использоваться в астрономии. В литературе можно найти
многочисленные предвосхищения телескопа, однако большей частью они
принадлежали области натуральной магии, и
использовались соответствующим образом. Одним из примеров может служить
Агриппа фон Неттесгейм, который в своей книге по оккультной философии
(написанной в
"Так
игрушки одного столетия могут стать драгоценными сокровищами другого", –
замечает по этому поводу Г. Морли ({278}, г. II, с. 166).
10
- Едва ли это
осознают те, кто утверждает (вместе с Кестнером {205}, с. 133), что
"нельзя понять, как телескоп может быть хорош и полезен на Земле и
тем не менее обманывать при наблюдениях неба". Замечание Кестнера
направлено против Хорки; см. ниже прим. 9-16 настоящей главы.
- Об этой
теории см. Оуэн Дж. {289}, с. 83-103. О развитии аристотелевских идей в
средние века см. Кромби А. {68} и Баумкер К. {13}. Из работ Аристотеля
важны "Вторая аналитика", "0 душе", "De
Sensu". По поводу движения Земли см. "О небе", 293а28:
"Да и многие другие согласятся, что Земле не следует придавать
центрального местоположения, заключая о достоверном не на основании наблюдаемых фактов, а скорее на основании
умозрительных рассуждений" (курсив мой – П.Ф.). Как мы видели в гл.7. Галилей вводит
коперниканство точно таким же образом: он изменил опыт
так, чтобы тот соответствовал его любимой теории. Тот факт, что
человеческие чувства знакомы с нашим повседневным окружением, но способны
давать ошибочные показания Относительно объектов, находящихся вне этой
области, сразу же обнаруживается при взгляде на Луну. На Земле большие и удаленные объекты в знакомом
нам окружении, например горные вершины, кажутся большими и далекими.
Однако при взгляде на Луну у нас возникает совершенно ложное впечатление о
ее размерах и удаленности.
- Совсем не
сложно выделить буквы знакомого алфавита на фоне незнакомых линий, даже
если они написаны неразборчивым почерком. В то же время с буквами
незнакомого алфавита это невозможно, поскольку части таких букв не
соединяются вместе, с тем чтобы создать четкий рисунок, выделяющийся на
фоне общих (зрительных) помех (как об этом писал К.Кофка в Psychol. Bully
19, 1922, с,. 551 и сл., частично перепечатано в {397}; см. также статью
Готтшальда в том же сборнике).
- О значении
таких ориентиров, как диафрагма, перекрестные линии, фон и т.д., в
локализации и формировании телескопического образа и о необычных
ситуациях, возникающих при отсутствии таких ориентиров, см. Рончи В.
{330}, гл. 4, особенно с. 151, 174, 189, 191 и сл.; см. также работу
Р.Грегори {163}, особенно с. 99 (об автокинетических феноменах). Обширный
материал о том, что происходит в случае отсутствия знакомых ориентиров,
содержится в {214}.
- В этом
состоит причина того, что "глубокого изучения теории
преломления", на которое претендовал Галилей (см. прим. 15, гл. 9),
было бы совершенно недостаточно для обоснования полезности
телескопа; см. также прим. 16 к настоящей главе.
- См. об этом
гл. 9, прим. 25.
- Так видели в
то время кольцо Сатурна; см. об этом также Р.Грегори {164}, с. 139-140.
- Галилей
{155}, т. X, с. 342 (подчеркнуто мной для указания на отмеченное выше
различие между земными и небесными наблюдениями. – П.Ф.).
- Эти
"сотни" и "тысячи" наблюдений, проб и т.п., с которыми
мы опять встречаемся здесь, вряд ли являются чем-то большим, чем
риторическим украшением (соответствующим нашему "я вам тысячу раз
говорил"). Из них не следует заключать, что люди отдавали наблюдению
всю свою жизнь.
- Здесь опять
мы имеем дело со случаем, в котором отсутствуют внешние ориентиры.
Относительно вида пламени, слабых источников света и т.п. см. Рончи В.
{330}.
- Письмо от
26 мая, цит. по: {155}, т. III.
- Там же, с.
196.
- Письмо от 9
августа.1610 г., цит. по: {52}, с. 349.
- Кеплер
страдал полиопией ("вместо одного небольшого объекта, расположенного
на далеком расстоянии, люди, страдающие этим дефектом зрения, видят два
или три. Поэтому вместо одной Луны мне представляются десять и даже
больше" – {211}, прим. 94; остальная часть этого примечания будет
цитироваться ниже) и был знаком с анатомическими исследованиями Платтера
(см. подробности и соответствующую литературу в: Польяк С.Л. {303}, с.134
и сл.), поэтому он вполне осознавал необходимость физиологической критики астрономических наблюдений.
- Цит. по:
Каспар-Дик {52}, с. 352.
- Так, Э.
Волвилл пишет: "Неприемлемые результаты объясняются, несомненно,
отсутствием опыта телескопических наблюдении и ограниченным полем зрения
галилеевского телескопа, а также невозможностью изменять расстояние между
стеклами в зависимости от особенностей глаза наблюдателя..." ({394},
с. 288). Похожее суждение, хотя и выраженное более драматично, можно найти
в работе А. Кестлера "Sleepwalkers" (Лунатики) (р. 369).
- См. {330},
{331}, {332}, {333}, а также краткий обзор Э. Кантора в: "Archives
d'histoire des Sciences", December, 1966, p. 333 et seq. Не скрою,
что исследования проф. Рончи оказали большое влияние на мое понимание
научного метода. Краткое историческое рассмотрение деятельности Галилея
см. в статье Рончи ({69}, с. 542-561). Книга С. Толански {377} позволяет
заключить, сколь мало изучена эта область. Толански – физик, который в
процессе исследований кристаллов и металлов с помощью микроскопа
неоднократно поддавался влиянию оптических иллюзий. В связи с этим он
пишет: "Это привлекло наш интерес к анализу других ситуаций. Конечным
результатом явилось неожиданное открытие, согласно которому оптические
иллюзии могут играть и играют вполне реальную роль в повседневных научных
наблюдениях. Это заставило меня быть более внимательным, и в итоге я
обнаружил гораздо больше проявлений иллюзий, чем предполагал". Эти
"иллюзии непосредственного видения", роль которых в научном
исследовании постепенно открывается заново, были хорошо. известны
средневековым авторам работ по оптике, которые посвящали этим иллюзиям
специальные главы своих учебников. Более Пито, образы, создаваемые
линзами, они считали психологическимифеноменами,
результатом неправильного представления, ибо, как "вверил Джон Пекэм,
образ "есть лишь видимость объекта вне "то места" ({254},
с. 51; см. также последний абзац утверждения II/19 работы Пекэма
"Perspectiva Communis", которую можно вайта в {256}, с. 1171).
- Рончи.
Оптика {330}, с. 189. Это может объяснить часто "доказываемое желание
заглянуть внутрь телескопа. Таких проблем не
возникает при наблюдении наземных объектов, изображения которых
обычно помещены "в плоскости объекта" (там же, с.182).
- Об
увеличивающей силе галилеевского телескопа см. его Звездный вестник"
{147}, с. 11, а также А. Зоннефельд {369}, с. 207 и сл. Старое правило,
гласящее, "что размер, положение и порядок, делающие вещь видимой,
зависят от величины угла, под которым она становится видна" (Р.
Гроссетесте. О радуге, вит. по {68}, с.l20), и восходящее еще к Евклиду, почти всегда ошибочно. Я до сих пор помню свое
разочарование, когда, соорудив рефлектор с предполагаемым увеличением в
150 раз, я обнаружил, что Луна увеличилась не более чем в 5 раз и сильно
приблизилась к окуляру (
- Изображение
остается четким и неизменным в течение значительного времени, однако
отсутствие фокусировки может проявляться в его удвоении.
- Первый
годный к употреблению телескоп, который Кеплер получил от электора Эрнста
из Кёльна (который в свою очередь получил его от Галилея) и на работу с
которым он опирался при написании {212}, показывал звезды в виде
интенсивно окрашенных квадратиков (см. {208}, IV, с. 461). Сам
Эрнст Кёльнский был неспособен увидеть что-либо с помощью этого телескопа
и просил отца Клавиуса прислать ему более совершенный инструмент (Archivio
della Pontifica Universita Gregoriana,
- Отец
Клавиус (письмо от 17 декабря
- Галилей.
Звездный вестник {147}, с. 21.
- Там же, с.
- "Звездный
вестник" {156}, т. I, с. 35; см. также более подробный анализ в
"Диалоге" ({156}, с. 431 и сл.). "Телескоп как таковой
отодвигает от нас небо, – пишет А.Хвалина в {56}, с. 90, комментируя
уменьшение видимого диаметра всех звезд, за единственным
исключением Солнца и Луны. Различие в увеличении планет (или комет) и
неподвижных звезд впоследствии было использовано как средство отличения их
друг от друга. "Мне известно из опыта, – пишет Гершель в статье,
содержащей отчет о его первом наблюдении Урана (Phil. Trans., 71, 1781, с.
493 – эта планета здесь еще отождествляется с кометой), – что диаметр неподвижных звезд не
увеличивается пропорционально силе увеличения, как это имеет место для
планет; поэтому, изменяя силу увеличения от 460 до 932, я обнаруживаю
пропорциональное увеличение диаметра данной кометы, как и должно
быть...". Примечательно, что данное правило нельзя безоговорочно
применять к телескопам, использовавшимся во времена Галилея. Так,
высказывая свои соображения о ноябрьской комете
- Копал. Цит.
соч., с. 207.
- Р.Вольф
({395}, с. 396) отмечает плохое качество зарисовок Луны Галилеем
("...изображение им Луны едва ли можно... назвать картой"), а
Зиннер ({403}, с. 473) называет наблюдения Галилеем Луны и Венеры
"типичными для начинающего". По мнению Зиннера, его рисунок Луны
"не имеет сходства с Луной" (там же, с 472). Зиннер упоминает
также о гораздо более высоком качестве наблюдений, осуществленных почти в
то же время иезуитами (там же, с. 473), и ставит в заключение вопрос, не
являются ли галилеевские наблюдения Луны и Венеры скорее результатом деятельности
плодотворного ума, нежели внимательного глаза ("причем же тогда...
желание считаться отцом наблюдения?"). Последний вопрос
представляется весьма уместным, особенно в связи с явлениями, кратко
описанными в прим. 33 к настоящей главе.
- Открытие и
идентификация лун Юпитера не считались достижением, потому что еще не было
обоснования надежности телескопических наблюдений.
- Помимо
всего прочего, это обусловлено большими различиями в способности к
телескопическим наблюдениям у разных наблюдателей, см. Рончи {330}, гл.
IV.
- Литературу
для первого ознакомления и общий обзор см. в: Грегори {163}, гл. II.
Подробности и литературу см. в: Смит К. и Смит У. {363} (частично
перепечатано в {397}). Читателю следует также посмотреть статью Э. Эймса
{3}, в которой обсуждаются изменения нормального видения, обусловленные иногда
очень небольшим изменением оптических условий. Исчерпывающий анализ этого
вопроса дан в работе Рока И. {328}.
- Многие
прекрасные описания старых инструментов и даже они сами все еще доступны,
см. Зиннер {404}.
- Интересную
информацию читатель может почерпнуть из соответствующих отрывков
"Conversation" {211} и "Somnium" Кеплера (последняя
работа теперь имеется в новом переводе Е. Розена, который присоединил сюда
значительное количество вспомогательного материала {336}). Образцовым
изложением убеждений того времени все еще остается работа Плутарха
"Лик Луны" (она будет цитироваться по переводу {300}).
- "Луну
описывают согласно тем объектам, которые, как считают, можно воспринять на
ее поверхности" (Кестнер {205}, т. IV, с. 167, замечания об отчетах о
наблюдениях Фонтаны
- Гл. 15
работы {218} содержит интересную совокупность в точности такого же рода.
Еще более широкую сферу охватывает работа {350}.
- Нужно,
конечно, исследовать также зависимость того, что именно видят, от
существующих методов рисования. За пределами
астрономической области это было осуществлено в работах Э. Гомбрича {159}
и Л. Чоуланта {55} (переведена с добавлениями Зингером и др.), посвященных
проблемам анатомии. Астрономия имеет то преимущество, что одна сторона
проблемы, а именно звезды, довольно проста по
структуре и относительно хорошо известна; см. также ниже, гл. 17.
- Об этих
теориях и соответствующую литературу см. в {79}.
- О Бероссе
см. статью С. Тулмина в: Isis, № 38, 1967, с. 65. Лукреций пишет ("О
природе вещей"): "Может вращаться Луна и как шар или, если
угодно, мяч, в половине одной облитый сияющим блеском, при обращении своем
являя различные фазы. Вплоть до того, как она откроется нашему взору той стороною,
где вся сверкает пламенем ярким" ({258а}, V, 720, с. 184).
- См. прим.
50 и сл. моей статьи {116}.
- Во времена
античности различия величин Венеры и Марса считались "очевидными для
глаз" (Симплиций. О небе. II, 12). Полемарх рассматривает трудности
теории геоцентрических сфер Евдокса, связанные, в частности, с тем, что
Венера и Марс "в средней точке возвратного движения кажутся во много
раз ярче, так что при безлунном небе {Венера} заставляет тела отбрасывать
тень" (возражение Автолику), и имеет все основания ссылаться на
возможность обмана со стороны органов чувств (такая возможность часто
обсуждалась в древних философских школах). Аристотель, который должен был
знать все эти факты, не упоминает их ни в "Метафизике", ни в
трактате "О небе", хотя анализирует систему Евдокса и ее
улучшения Полемархом и Калиппом, см. прим. 7 гл. 9.
- Аристотель.
О небе 290а25 и сл. (курс. мой. – П.Ф.)
- Симплиций.
Цит. соч., II, 12; см. также {344}, с. 244 и сл.
- Там же;
см., однако, прим. 17 к настоящей главе, замечание Плиния (Естественная
история, II, 43, 46) о том, что Луна "сейчас покрыта пятнами, а затем
вдруг начинает ярко сиять", а также высказывание Леонардо да Винчи,
упомянутое в прим. 33 к настоящей главе.
- {344}, с.
50.
- Все это
требует дальнейшего исследования, особенно с учетом современного недоверия
к зрению, выраженного в принципе "Non potest fieri scientia per visum
solum" ("Взирая на Солнце, не породить научного знания". – лат.). Рончи (в статье {69}, критику которой см. в
работе {255}) по поводу этого принципа пишет следующее: "То, что
наблюдается простым зрением, не может быть научно оформлено. Визуальное
наблюдение никогда не имеет значения, если оно не подтверждено
прикосновением". Вследствие этого "в микроскопе не
используются... увеличенные изображения (создаваемые вогнутыми зеркалами).
Причина этого важного факта ясна: никто не верит тому, что видит в
зеркале, поскольку осознает, что не может подтвердить прикосновением то,
что видит" (с. 544). Существуют также удивительные изменения
восприятия в земных условиях, которые, по-видимому, можно извлечь из
результатов Снелла и Доддса, см. гл. 17. Может быть, не вполне разумно
также допускать, что на феномены никак не влияют концепции,
рассматривающие их отношение к миру. (Вторичные изображения могут быть
яркими и беспокоящими того, кто только что приобрел способность видеть.
Позднее эти изображения становятся почти незаметными, и для их изучения
требуются особые методы.) Гипотеза, высказанная в тексте, развита лишь в
одном направлении и без особой тщательности, ибо я убежден в том, что она
истинна. Я просто хотел указать возможные пути исследования и вызвать
ясное понимание сложности ситуации в период деятельности Галилея.
- Серьезным
аргументом в пользу этого утверждения является
описание Луны Кеплером в его "Оптике"
- "Об
одном только я никак не могу забыть. Я это заметил даже с некоторым
удивлением. Середина Луны занята как бы. некоторой впадиной, значительно
большей, чем все остальные, и совершенно круглой по форме; ее я заметил
вблизи обеих четвертей и, насколько возможно, изобразил на вторых частях
приводимых рисунков. Она при затемнении и освещении представляет такой
вид, как если бы на Земле область вроде Богемии была окружена со всех
сторон величайшими горами, расположенными по. окружности совершенного
круга; на Луне она окружается настолько великими хребтами, что крайние
места, соседние с темной" частью Луны, кажутся залитыми солнечным
светом, прежде чем граница света и тени достигнет среднего диаметра ее
фигуры" ("Звездный вестник" {156}, т. 1, с. 27). Думаю, что
это описание вполне опровергает предположение Копала о неопределенности
наблюдений. Интересно отметить различие между гравюрами в "Звездном
вестнике" ({156}, т. 1, с. 27, 28) и первоначальным рисунком Галилея.
Гравюра вполне соответствует этому описанию, в то время как первоначальный
рисунок с его выразительными особенностями ("Вряд ли это карта",
– говорит Вольф) является настолько неопределенным, что не способен
избежать обвинения в грубых ошибках.
- "Я не
могу понять, что означает эта большая круглая впадина в том месте, которое
я обычно называю левым углом Луны", – пишет Кеплер ({,211}, с. 28) и
переходит к предположениям о ее происхождении (включая предположение о
сознательной деятельности разумных существ).
- Я не
рассматриваю здесь работы Порты (De Refractione) я Мавролика, которые в
определенных отношениях предвосхитили Кеплера (и упомянуты им в
соответствующих местах). Мавролик сделал важный шаг (Photismi de Lumine,
перев. Г.Крю {Нью-Йорк, 1940}, с. 45 – о стеклах и с. 74 – о линзах),
рассматривая только кристаллы каустической соды, однако связь с тем, что
видно невооруженным глазом, еще не была обоснована. О
трудностях, которые были устранены простой и остроумной гипотезой Кеплера,
см. Рончи {331}, гл. III.
- {208}, II,
с. 72. "Оптика"
- Там же, с.
67.
- "Cum imago sit visus opus" (там же, с. 64). "In visione tenet sensus communis
oculorum suorum distantiam ex assuefactione, angulos vero ad illam
distantiam notat ex sensu contortionis oculorum" {там же, с. 66).
- "Triangulum distantia mensorium (там же, с. 67).
- Рончи {330}, с. 44. Об
истории оптики до Кеплера можно.посмотреть также гл. 2 этой книги.
- Рончи
{330}, с. 182, 202. Это явление известно каждому, кто хотя бы однажды
пользовался увеличительным стеклом, включая и Кеплера. Отсюда следует, что
пренебрежение известными феноменами еще не говорит о том, что данные
феномены были видны иначе (см. прим. 44 настоящей главы). Истолкование
И.Барроу тех трудностей, к которым приводило правило Кеплера, было
упомянуто выше (прим. 16 гл. 5). Согласно Беркли (цит. соч., с. 141), этот
феномен... совершенно ниспровергает мнение тех, кто оценивает расстояния с
помощью линий и углов...". Это мнение Беркли заменяет собственной
теорией, согласно которой разум оценивает расстояния, опираясь на ясность
или расплывчатость первых впечатлений. Кеплеровская идея телеметрического
треугольника сразу же была принята почти всеми исследователями в данной
области. Фундаментальное значение ей придал Декарт, согласно которому
"distantiam... discimus, per mutuam quandam conspirationem
oculorum" (Диоптрика {71}, с. 87). "Однако, – говорит Барроу, –
ни эта, ни любая другая трудность... не заставят меня отказаться от того,
что, как мне известно, очевидно согласуется с разумом". Именно эта
позиция ответственна за медленное развитие научной теории зрительных стекол и
оптики в целом. "Объяснение этого странного феномена, – пишет Мориц
фон Pop ({329}, с. 1), – следует искать в тесной связи между подзорной
трубой и глазом. Невозможно сформулировать приемлемую теорию. подзорной
трубы без понимания того, что происходит в процессе самого зрения..."
Телеметрический треугольник как раз упускает из виду этот процесс или,
вернее, дает ему упрощенное и ложное истолкование. Состояние оптики в
начале XX столетия хорошо описано в работе А. Гэллстранда {167}, с. 261 и
сл. Здесь мы можем прочитать о том, как обращение к психо-физиологическому
процессу зрения позволило физикам прийти к более удовлетворительному
пониманию даже самих физических проблем оптического изображения:
"Причина того, почему законы актуального оптического изображения
были, так сказать, вызваны к жизни требованиями физиологической оптики,
отчасти заключается в том факте, что посредством тригонометрических
вычислений, несомненно скучных, но легко осуществимых, инженер-оптик мог
приблизиться к пониманию сущности своих проблем. Таким образом, благодаря
работе таких людей, как Аббе и его школа, техническая оптика достигла
своего современного блестящего развития, хотя с имеющимися научными
средствами исчерпывающее понимание сложных отношений формирования
изображения в глазу было актуально недостижимо".
- "О,
Николай Коперник, как приятно было бы тебе видеть подтверждение твоей
системы столь ясным опытом!" – пишет Галилей, подразумевая, что новые
телескопические феномены дают дополнительную поддержку системе Коперника
(Диалог, с. 434). Различие во внешнем виде планет и неподвижных звезд (см.
прим. 27 к наст. главе) он объясняет с помощью гипотезы, согласно которой
"инструмент зрения {глаз} даже сам по себе чинит помехи" (там
же, с. 430), и телескоп устраняет эти помехи, а именно иррадиацию, позволяя глазу видеть звезды и планеты
такими, как они существуют в действительности. (Один из последователей
Галилея, Марио Джудуччи, объясняет иррадиацию рефракцией влажной
поверхности глаза – "Рассуждение о кометах
11
- Действительные
изменения Марса и Венеры выражаются соотношениями 1:4 и 1:1
соответственно.
- Диалог,
с.423.
- {157}, с. 38
и сл. (курсив мой. – П.Ф.).
- {208}, т. 4,
с. 447. Кеплер ({211}, с. 14) говорит о "взаимно самоподдерживающих
свидетельствах". Вспомним, однако, что "взаимно
самоподдерживающими" являются две опровергнутые гипотезы (или гипотезы, которые
могут быть даже несоизмеримыми с имеющимися базисными
утверждениями), а не такие гипотезы, которые имеют независимую поддержку в
области базисных утверждений. В письме к Герварту от 26 марта
12
- В серии
интересных и смелых статей проф. К. Хюбнер из Кильского университета
подверг критике "абстрактный" характер современных
методологических концепций и высказал утверждение о том, что
"источник научного прогресса заключается не в абстрактных правилах
фальсификации, не в индуктивных выводах и тому подобном, но в той духовной
и конкретно-исторической ситуации, в которой находится ученый. Именно из этой ситуации
он черпает свои предположения и на нее направлена деятельность ученого...
На мой взгляд, в этом заключается основная слабость современной философии
науки: несмотря на большое разнообразие школ и мыслителей, она все еще
остается неисторичной. Она пытается решать свои основные проблемы,
касающиеся характера применяемых наукой методов и оправдания утверждений,
полученных с помощью этих методов, только посредством рефлексии, в которой
исследователь остается наедине с самим собой и собственным опытом..."
({198}, с. 267 и сл.). Хюбнер также исследует ту странную линию развития,
которая от таких ориентированных на историю мыслителей, как Дюгем, Мах,
Пуанкаре, Мейерсон и другие, привела к выхолощенной, неисторичной и,
следовательно, существенно ненаучной позиции наших дней (Philosophia
Naturalis, vol. 13, 1971, р. 81-97). Предложив краткий набросок
"Структурной теории истории", он внес определенный вклад в
создание такой теории науки, которая будет принимать во внимание историю
({197}, с. 851-864, особенно с. 85 8 и сл.). Это тот путь, по которому
нужно следовать, если мы хотим преодолеть схоластичность современной
философии науки.
- Согласно
Марксу, "вторичные" элементы социального процесса, такие, как
потребности, искусство или правовые отношения, могут опережать
материальное производство и отставать от него, см. "Нищету
философии", и особенно "Введение к критике политической
экономии": "Неодинаковое
отношение развития материального производства, например, к художественному
производству. Вообще понятие прогресса не следует брать в
обычной абстракции. В вопросах современного искусства и т.д. эта
диспропорция еще не так важна и не так трудна для понимания, как в сфере
самих практических социальных отношений. Например, сравнительное состояние
образования в Соединенных Штатах и в Европе. Но собственно трудный вопрос,
который надлежит здесь разобрать, заключается в следующем: каким образом
производственные отношения, как правовые отношения, вступают в неравное
развитие" (Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 12, с. 736). См. также
работу В.И.Ленина "Детская болезнь "левизны" в
коммунизме", где говорится о том, что многосложные причины событий
порождают следствия только в тех случаях, когда действуют совместно. В
иной форме тезис о "неравномерности развития" выражает тот факт,
что капитализм в разных странах достигает в своем развитии различных
стадий, и это может происходить даже в разных частях одной страны. Этот
второй тип неравномерного развития может вести к инверсии отношений между
сопутствующими идеологиями, так что развитие производства и радикальные
политические идеи оказываются в обратном отношении. "В цивилизованной
и передовой Европе, с ее блестящей развитой техникой, с ее богатой,
всесторонней культурой и конституцией, наступил такой исторический момент,
когда командующая буржуазия, из страха перед растущим и крепнущим
пролетариатом, поддерживает все отсталое, отмирающее, средневековое... В
Азии везде растет, ширится и крепнет могучее демократическое
движение" (Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 23, с. 166-167). Об этой
очень интересной ситуации, заслуживающей разработки в философии науки,
см.: Мейер А. {276} и Альтюссер Л. {I}, гл. 3 и 6.
- Блуменберг
Ф. {21}, с. 13. Сам Аристотель мыслил более широко: "Об этих ценных и
божественных существах {небесных явлениях} нам присуща гораздо меньшая
степень знания... а относительно преходящих вещей – животных и растений –
мы имеем большую возможность знать..." (Аристотель. О частях
животных, 644Ь26, М., 1937). Однако в дальнейшем его учению был придан
более идеализированный вид. Если нет специальных оговорок, слово
"Аристотель" будет использоваться для обозначения именно этого идеализированного
представления. О трудностях, с которыми сталкиваются попытки создать
цельное представление о взглядах самого Аристотеля, см. И. Дюринг {82}. О
некоторых различиях между Аристотелем и его средневековыми последователями
см. Виланд В. {390}.
- Примером
попятного движения подобного рода является возвращение Галилея к
кинематике в "Commentariolus" и его невнимание к механизму
эпициклов, развитому в работе Коперника "О вращениях...".
Превосходное рациональное истолкование этого шага см. в
лекции И. Лакатоса "Философский взгляд на коперниканскую
революцию", Лидс, 6 января
- Они имелись
у скептиков, в частности у Энесидема, который вслед за Филоном указывает,
что объект представляется не таким, какой он есть на самом деле, но
модифицируется благодаря воздуху, свету, влажности и т.д. (см. Диоген
Лаэрций, IX, 84). Однако воззрения скептиков, по-видимому, не оказали
большого влияния на развитие современной астрономии, и это понятие: никто
не начинает нового движения, будучи разумным.
- Об этом
воздействии со стороны социального окружения см. прекрасную работу Л.
Ольшки {288}. О роли пуританства см. Р. Ф. Джонс, {203}, гл. V и VI.
- Эти
соображения опровергают Дж. Дорлинга, который в "British Journal for
the Philosophy of Science" (vol. 23, 1972, p. 189 et seq.)
представляет мой "иррационализм" как предпосылку моего
исследования, а не как его результат. "Можно было бы ожидать, –
говорит он, – что философа науки в наибольшей степени будет интересовать
отбор и тщательный анализ тех научных аргументов, которые можно
рационально реконструировать". Можно ожидать, что философа науки в
наибольшей степени интересует отбор и тщательный анализ тех действий,
которые необходимы дляуспешного развития науки.
Как я пытался показать, такие "действия не поддаются рациональной
реконструкции.
- Здесь
понятие "разум" включает в себя и более либеральную
рациональность наших современных критических рационалистов.
- Интересно,
что все это произошло в случае квантовой теории и теории относительности.
См. мою работу {123}, разд. 9 и 10.
- {10}, т. 1,
с. 113; см. также "Новый Органон", афоризмы 79, 86, а также
небольшую прекрасную книгу Дж. Уоткинса {385}, с. 169.
- "То,
что возвращает научным феноменам их жизнь, есть искусство" (The Diary
of Anais Nin, vol. I, p. 277).
- См. А.
Койре {223}, с. 53 и сл.
- Р. Карнап
{51}, с. 47.
- Дж. С.
Милль. Автобиография. Цит. по: {230}, с. 21.
13
- Более
подробное обсуждение этой темы читатель может найти в гл. 9-15 моей работы
{117}, улучшенный вариант которой опубликован на итальянском языке: I
problemi dell'Empirismo. Milano, 1971, р. 31-69.
14
- Фейгль Г.
{98}, с. 4.
- См. примеры
в гл. 5.
- Фейгль Г.
{99}, с. 2.
- "Нейрат
не формулирует никаких правил (которые отличают эмпирические утверждения
от остальных утверждений) и тем самым. невольно выбрасывает за борт
эмпиризм" (Поппер К. Р. {316} с. 129). Более подробную аргументацию
относительно дихотомии: наблюдение – теория см. в моей работе {131}.
"Неопределенность, – говорит Гедимин, – оказывается обычным
возражением. против различении аналитическое – синтетическое, наблюдаемое
– теоретическое" ("British Journal for the Philosophy of
Science", – August, 1970, p. 261). Это возражение используется
многими авторами, но никогда не было использовано мной. См. рассуждения в
приведенном выше тексте, статью {122} (наблюдаемое – теоретическое), а
также мои полемические замечания в: Salzburg-Studies in the Philosophy of
Science. Salzburg, 1967 (аналитическое – синтетическое). Мое основное возражение
заключается в том, что, хотя эти разделения столь привлекательны для
ординарного способа мышления, онинесущественны для движения науки вперед и
попытка закрепить их способна задержать прогресс.
15
- Кьеркегор С,
(Papier. VII, pt. I, sec. A, № 182). Милль пытается показать, каким
образом научный метод можно истолковать как составную часть теории
человека и тем самым дает утвердительный ответ на вопрос Кьеркегора; см.
прим. 2 к гл. 4.
- Краткие
замечания об отношении между идеей и действием см. в гл. I.'Подробности
см. в прим. 31 и ел. к моей работе {127}.
- Лакатос И.
{243} ("Наивный фальсификационизм" здесь называется также
"догматическим".)
- Теория
Эйнштейна лучше... теории Ньютона в 1916 году..., поскольку она объясняет все, что успешно
объясняла теория Ньютона..." (Лакатос {243}, с. 12 4).
- Лакатос при
обсуждении деятельности Коперника и Бора {243}, с. 143.
- Эта иллюзия
обнаруживается даже в превосходной статье Э. Захара о развитии физики от
Лоренца до Эйнштейна. Согласно Захару, Эйнштейн превзошел Лоренца в
объяснении смещения перигелия Меркурия (
- См. мою
работу {123}, ч. II, разд. 9 и 10.
16
- См. введение,
прим. 12.
- Лакатос И.
{243}, с. 114 (в дальнейшем цитируется как "Фальсификация").
- См.
"Фальсификация", с. 104, о непротиворечивости.
- Лакатос И.
{240}, с. 245 (в дальнейшем цитируется как "История").
- Примеры: отсутствие содержания –
атомная теория в течение нескольких столетий; идея движения Земли у
Филолая;противоречивость – программа Бора (см.:
"Фальсификация", с.138 и сл.); обширный конфликт с экспериментальными
результатами –
идея движения Земли, как описано в гл. 6 и сл.; теория Проута, изложенная
в статье "Фальсификация", с. 138 и сл.
- Карнап Р.
{50}, с. 217.
- Р. Карнап
({50}, с. 202) проводит различие между логическими и методологическими
проблемами и предупреждает нас о том, что проблемы психологии и
социологии, сопровождающие применение систем индуктивной логики, "не
следует рассматривать как трудности самой индуктивной логики" (там
же, с. 254). Таким образом, он, по-видимому, осознает необходимость
фактуальной оценки прикладной индуктивной логики. Однако эта
фактуальная оценка осуществляется тем же самым абстрактным путем, который
привел к построению индуктивной логики. В дополнение к "простому
универсуму", без которого индуктивная логика просто не может начать
работу, мы ссылаемся также на "некоторого наблюдателя Х с упрощенной
биографией" (там же, с. 213). Конечно, я не возражаю против самой
процедуры абстракции. Однако, абстрагируясь от некоторых особенностей
науки, мы должны быть уверены" что наука способна существовать без
них и что деятельность – не обязательно научная, – лишенная этих
особенностей (физически, исторически, психологически), возможна. Мы должны также уметь восстановить опущенные
особенности по окончании абстрактных споров. (Ученые и философы науки в
этом отношении действуют весьма различно. Физик, пользующийся геометрией (которая
абстрагируется от веса тел) при вычислении некоторых свойств физического
объекта, по окончании своих вычислений вновь принимает вес во внимание. Он
не может допустить, что мир наполнен невесомыми формами. Философ же,
использующий дедуктивную логику (которая не рассматривает противоречий)
для установления некоторых свойств научной аргументации, по окончании своей работы
никогда не возвращает противоречий в аргументацию и считает, что мир
наполнен непротиворечивыми теоретическими системами.) Единственный способ
установить, является ли некоторое свойство необходимым для науки,
заключается в функциональном исследовании этого свойства (в смысле
современной антропологии), выясняющем его роль в развитии науки. А это
опять приводит нас к истории, в которой мы находим данные для такого
исследования. Без них не существует никакого способа узнать, действительно
ли "окольный путь, использующий абстрактную схему", является
"наилучшим путем" разработки методологии (там же, с. 217), и нет
никакой возможности оценить предлагаемую схему.
- Лакатос И.
История, с. 219 – 220.
- Там же, с.
229; подробности см. в статье "Фальсификация" с. 116 и сл.
- Лакатос И.
История, с. 228.
- Лакатос И.
Фальсификация, с. 164.
- "...Я
даю... правила "устранения" исследовательских программ в целом"
(История, с, 219). Обратите внимание на двусмысленность, обусловленную
кавычками. Время от времени различными способами вводятся ограничения
посредством отрицания "рациональности" тех или иных процедур.
"Совершенно рационально играть в рискованную игру, – говорит Лакатос,
– иррационально обманывать себя в отношении степени риска" (История,
с. 228): можно делать все, что угодно, если иногда вспоминать (или
провозглашать?) стандарты, которые, между прочим, ничего не говорят о
риске или о степени риска. Разговор о риске включает в себя
либо некоторое космологическое допущение (природа очень редко
позволяет исследовательской программе превратиться в бабочку), либо социологическое допущение
(учреждения очень редко позволяют выжить регрессирующей программе).
Лакатос мимоходом признает необходимость таких дополнительных допущений:
только они "могут превратить науку из простой игры в
эпистемологически рациональную деятельность" (История, с. 223).
Однако он не обсуждает их, а те допущения, которые ему
кажутся безусловными, на самом деле весьма сомнительны, если не сказать
больше. Возьмем только что упомянутое космологическое допущение. Оно
чрезвычайно интересно и, несомненно, заслуживает тщательного изучения.
Рискну предположить, что такое изучение обнаружит, что соответствующая
этому допущению исследовательская программа находится теперь в стадии
регресса. (Чтобы убедиться в этом, достаточно лишь рассмотреть аномалии –
коперниканскую революцию, сохранение атомной теории, сохранение допущения
о небесных влияниях на земные дела, а также переработки ad hoc этих
аномалий, что нашло отражение в "эпистемологической иллюзии,
описанной в гл. 15.) В то же время социологическое допущение несомненно
истинно, а это означает, что в мире, в котором космологическое допущение
ложно, путь к истине для нас навсегда закрыт.
- Лакатос И.
История, с. 228.
- Которое
неоднократно подчеркивается самим Лакатосом; см.: История, с. 204, 228,
прим. 2, 36 и т.п.
- Следует
помнить, что спор касается только методологических правил и что
"свобода" означает здесь свободу по отношению к этим правилам.
Сверх того, ученый еще ограничен свойствами своих инструментов,
количеством наличных денег, понятливостью своих ассистентов, отношением
своих коллег и партнеров – он или она ограничены бесчисленным количеством
физических, физиологических, социальных, исторических принуждений.
Методология исследовательских программ (и эпистемологический анархизм,
который я защищаю) устраняет только методологические принуждения.
- Бакунин М.
А. {11}, с. 297.
- "Стремление
облегчить страдания имеет небольшую ценность в исследовании", – пишет
современный Франкенштейн, д-р Сентдьюорди (Lancet, i, 1961, р. 1394 – из
сообщения на международном медицинском конгрессе). "Такому человеку
следовало бы посоветовать работать в организациях милосердия. Научное
исследование нуждается в эгоистах, в отвратительных эгоистах, которые ищут
удовольствия и удовлетворения и находят их в решении загадок
природы". О влиянии этой позиции на деятельность физиков см. {292}. О
некоторых проявлениях ее в психиатрии см.: Rоsеnhаn D.L.
"Science", № 179, 1973, р. 250 et seq.
- Эта и две
следующие цитаты взяты из работы Г.Рихтера {326}.
- {53}.
Подобно другим "экспериментам", эти эксперименты готовятся двумя
способами. Существуют долговременный и кратковременный виды подготовки.
Долговременная подготовка заключается в проведении нескольких серий личных
проверок, в объяснениях целей этих проверок и их результатов и в создании
галлюцинаций с помощью наркотических средств. Все это суммируется в
сложной и весьма интересной теории познания или путей познания (там же, с.
79 и сл.). Ближайшая, краткая подготовка включает погружение в
галлюцинаторное состояние и задание частных инструкций (см. инструкции
относительно того, как стать вороном, там же, с. 172 и сл.). Долговременная
и кратковременная подготовки придают значение этим опытам и объединяют их
в единый и непротиворечивый мир, который более или менее тесно связан с
миром повседневного опыта, хотя порой полностью отделяется от него.
Конечно, критерии в обоих случаях могут различаться, однако нет
объективного способа осуществить выбор между ними, если вы не находитесь в
"супермире", включающем в себя опыт того и другого вида. И даже
в последнем случае нам нужны критерии для оценки опытов, и мы вынуждены
выбирать между различными возможностями.
- См. {32},
с. 136 и сл.
- "Прикажите
вашей душе перенестись в Индию, пересечь океан – в одно мгновение она
совершит это. А если вы хотите вырваться за границы нашего универсума и
посмотреть на то, что находится за этими границами (если вне мира вообще
что-нибудь есть), то вы можете сделать это". (Corpus Hermeticum, XII.
– Цит. до: {140}, т. 1, с. 147).
- Лакатос И.
Фальсификация, с. 158
- Там же, с.
187..
- Бродерик
Дж. {34а}, с. 366 и сл.
- Многие даже
проницательные читатели были введены в заблуждение ошибочной трактовкой
Оссиандера" (Розен Э. {334}, с. 40):
- См.
приложение 1, с. 248.
- Именно так
и действовал Галилей, см. прим. 4, гл. 12.
- Швейцер А.
{353}, с. 5.
- В этой
области существуют и другие идеи и подходы, которые могли быть использованы
для укрепления идеологии, копернинканства. См. Блуменберг Г. {22}, а также
Цезнек И. {357}. с. 60.
- Подробности
см. в гл. 6 – 12 настоящей работы.
- Отметим,
что Лакатос не видит "эпистемологической иллюзии", часто
способствующей прогрессу познания: "...Успехи конкурирующих сторон должны,
фиксироваться и всегда делаться достоянием общественности" (История, с. 222).
- Лакатос И.
История, с. 229.
- См. Лакатос
И. История, с. 2 29.
- Там же, с.
257; см.: Фальсификация, с. 93.
- Лакатос И.
История, с. 257.
- Там же, с.
260.
- Лакатос И.
Фальсификация, с. 178.
- "В
подобных случаях, – говорит Лакатос, рассматривая решение консервативно
использовать стандарты, – следует опираться" на здравый смысл" (История, прим. 58, с. 229). Это
верно, если поступая таким образом, мы осознаем, что покидаем сферу
рациональности, определенную стандартами, и переходим во
"внешнюю" среду, т.е. к другим стандартам. Лакатос отнюдь не
всегда поясняет этот сдвиг. Напротив, нападая на оппонентов, он полностью
использует нашу склонность считать здравый смысл внутренне рациональным и
употреблять слово "рационально" согласно его стандартам.
Он обвиняет своих оппонентов в "иррациональности". Инстинктивно
мы соглашаемся с ним, забывая о том, что его собственная методология не
приводит к такой оценке и не дает для нее никаких оснований. См. также
следующее примечание.
- Используя
ту психологическую власть, которую имело
христианское вероисповедание над членами раннехристианской церкви и
принимая антигностическую интерпретацию как "ее самоочевидное
содержание" ({174}, с. 26), Иреней успешно разгромил гностическую
ересь. Используя ту психологическую власть, которую имеет здравый смысл
над философами науки и другими-защитниками обычаев, и выдавая
консервативную интерпретацию своих стандартов за их самоочевидное
содержание, Имре Лакатос почти убедил нас в рациональности своей
законопорядочной философии и в содержательности своих стандартов: теперь,
как и прежде, самые лучшие пропагандисты обитают в церквах и среди
консервативных политиков.
- О некоторых
возражениях, которые обычно высказываются по этому поводу, см. приложение
3.
- Лакатос И.
История, с. 242.
- Там же, с.
255.
- Там же, с.
241.
- См. это
правило в "Истории", с. 242.
- Там же, с. 257.
- Литературу
см. в прим. 32 и 33 моей статьи {130}, а также а прим. 6 и 9 гл. 5
настоящей книги.
- См. краткий
обзор на с. 139 и сл. {130}, а также гл. 6-12 настоящей книги.
- Лакатос И.
История, с. 243.
- Борн М.
{31}, с. 129 и сл.
- См. прим. 5
и 17-19 гл. 5 настоящей книги.
- Розенфельд
Л. {219}, с. 44.
- "Не
будет ли... слишком большой дерзостью попытка навязать большинству
современных наук некоторую априорную философию науки?.. Я думаю, будет
(История, с. 263).
- Там же,
прим. 80 к с. 241.
- Там же, с.
253.
- Там же.
- Там же.
- Там же, с.
264.
- Там же, с.
241.
- См. выше,
прим. 38.
- Лакатос И.
История, с. 264.
- Там же, с.
263.
- Там же, с.
241.
- "Наоборот",
по мнению Кеплера; см. Н. Герц {188} в литературу, указанную в этой
работе.
- Лакатос И.
История, с. 241.
- "До
сего времени именно те научные стандарты, которыми научная элита
"инстинктивно" руководствовалась в частных случаях,
составляли главное – хотя и не единственное – мерило универсальных законов,
предлагаемых философами" (Лакатос И. История, с. 263).
- "Космология"
здесь включает в себя историю, социологию, психологию и все иные факторы,
способные повлиять на успех тех или иных процедур. "Закон"
неравномерного развития, упоминаемый в гл. 12, также принадлежит
"космологии" в этом смысле.
- Лакатос И.
История, с. 264.
- Там же,
прим. 132, с. 264; Фальсификация, с. 176.
- Лакатос И.
История, прим. 130, к с. 264.
- Там же,
прим. 132, к с. 264.
- Там же, с.
264.
- Там же,
прим. 130, с. 264; "Фальсификация, с. 145: "Рациональная позиция
лучше всего охарактеризована Ньютоном". Мы видим, насколько
произволен выбор стандартов, при котором признается один Эйнштейн, а тесно
сплоченная группа копенгагенской школы отметается прочь. Конечно, вся эта
сложная механика базисных оценочных суждений, уравновешиваемых
"здравым смыслом" и философскими принципами, оказывается
излишней, если наперед известно, какие линии развития недопустимы.
- Лакатос И.
Фальсификация, с. 177.
- Там же, с.
178.
- Лакатос И.
История, с. 241. Все методологические суждения Лакатоса опираются (если
они вообще опираются на базисные утверждения, см. прим. 58 и сл. к
настоящей главе) на базисные оценочные суждения и фиксированный закон
именно этого периода, не учитывая базисных оценочных суждений тех научных
школ, которые ему не нравятся. А когда базисные оценочные суждения не
обнаруживают требуемого единства, они тотчас же заменяются стандартами
попперианцев. Поэтому неудивительно, что в средних веках Лакатос не
находит никаких следов "научного познания", так как в этот
период мыслители действовали в совершенно иной манере. С точки зрения
своих стандартов Лакатос не может сказать, что они действовали хуже,
поэтому он просто скатывается к вульгарной идеологии нашего
"научного" века. Большая часть исследователей египетской,
вавилонской и древнегреческой астрономии поступает точно так же. Они
проявляют интерес лишь к тем фрагментам древних концепций, которые
согласуются с идеологией современной науки, и пренебрегают древними
космологиями и теми целями, которые объединяли эти и другие фрагменты в
выразительную и впечатляющую целостность. Поэтому мало удивительного в
том, что результаты выглядят противоречивыми и
"иррациональными". Единственное исключение представляет работа
Б. ван дер Вардена {382}, в которой он пишет: "В этой книге мы
рассматриваем историю вавилонской астрономии и ее взаимоотношения с
религией и астрологией. Этот метод позволяет нам не отрывать астрономию от
того культурно-исторического контекста, которому она принадлежала"
(с. 7). См. также мою книгу {134}, в которой проанализированы некоторые
детали перехода от мифа к философии. (Марксистский анализ указанного перехода
см. в книге советского философа Ф. X. Кессиди "От мифа к
логосу". М., "Мысль", 1972. – Прим. ред.)
- Повторяю,
что ссылаюсь здесь не на теории, содержащиеся в сочинениях Аристотеля, а
на их разработку в области астрономии, психологии и т.д. и т.п. в позднем
средневековье. Термин "аристотелианцы" представляет собой,
конечно, упрощение и когда-нибудь должен быть заменен именами конкретных
мыслителей. А пока мы можем использовать его для критики других упрощений,
в частности "современной" науки "двух последних
столетий".
- С точки
зрения стандартов Лакатоса это было сущей пропагандой. Осознание той роли,
которую эти уловки сыграли в возникновении современной науки, делает наше
отношение к ним более терпимым, поэтому мы называем их
"рациональными".
- Отношение между
аристотелианцами и последователями Коперника несколько напоминает
отношение между членами копенгагенской школы и сторонниками идеи скрытых
параметров. Одни устанавливают базисные принципы, а затем дают чисто
формальное истолкование обнаруживаемых фактов, другие же хотят предугадать
сами базисные принципы и объяснить все существенные факты. Если принять во
внимание трудности каждого из этих подходов, то первый метод
представляется значительно более реалистичным.
- Лакатос И.
История, раздел I/E.
- Этот факт
не учитывается в статье Лакатоса и Захара "Превосходит ли Коперник
Птолемея?", в которой принято, что методология, используемая при
оценке теорий, 1) остается неизменной при переходе от Птолемея к Копернику
и 2) заметным образом не отличается от методологии исследовательских
программ. (Лакатос и Захар игнорируют также трудности динамики, которые
обсуждались выше, в гл. 6 и 7. Добавление этих трудностей к описанной ими
счастливой истории превращает ее в историю гнетущих ошибок.)
- Об
"эпистемологической иллюзии" см. гл. 15, текст к прим. 6 и 7.
Цитата взята из "Истории" (с. 222).
- Лакатос И.
Фальсификация, с. 180; его же: История, разд. I/E.
- Это
выражение является, конечно, упрощением, поэтому ниже дано пояснение.
- Это верно и
для Поппера: "Он не только не пытался ответить, но даже и не ставил
вопроса: "При каких условиях мы можем отказаться от нашего критерия
демаркации?"" (Лакатос И. История, с. 240, подчеркнуто в
оригинале). Но это не верно для Платона или Аристотеля,
которые анализировали процесс познания и раскрывали его
сложность; см. В.Виланд {390}, с. 76 и сл. (Вся суета попперианцев вокруг
"оснований познания" здесь предвосхищена, и суть дела выражена в
серьезных, простых аргументах и наблюдениях.) Однако для аристотелианцев
позднего средневековья это справедливо.
- Пример
приведен в моей статье {128}.
- В качестве
примера см. отношение между философией Декарта и его физикой, между
методологией Ньютона и его физикой, наконец, между философией Поппера и
физикой Эйнштейна, как ее понимал сам Эйнштейн. Последний
случай несколько затемняется тем фактом, что Поппер ссылается на Эйнштейна
как на одного из своих вдохновителей и как на главный пример своего
фальсификационизма. Вполне возможно, конечно, что Эйнштейн, который,
по-видимому, склонялся к эпистемологическому оппортунизму (или цинизму,
см. текст к прим. 6 введения), иногда вымазывался так, что его слова можно
было истолковать как поддержку фальсификационястской эпистемологии. Однако
его деятельность и основная масса сочинений говорят о другом; см. гл. 5.
- См. также
мое выступление на немецкой конференции по философии, Киль, октябрь
17
- Согласно
Уорфу, "основа лингвистической системы (иными словами, грамматика)
каждого языка есть не только система воспроизведения произносимых мыслей,
она скорее представляет собой формообразующую основу мыслей, программу и
руководство для мыслительной активности индивида, для анализа им
впечатлений, для синтеза мыслительных схем деятельности" (Уорф Б. Л.
{389}, с.
- В качестве
примера см. анализ метафизики хопи Уорфом в {389}, с. 57 и сл.
- "Заметно
различающиеся грамматики направляют к наблюдениям разных типов..."
(там же, с. 221).
- Там же, с.
69.
- Там же, с.
68.
- Там же, с.
70. Даже "фонема может нести определенные семантические обязанности,
которые становятся частью ее взаимосвязей. В английском языке звонкий звук th (напр.,
в слове "thorn") первоначально встречается только в криптотипе
{неявная классификация не связана с какой-либо важной дихотомией – с. 70}
указательных слов (the, this, there, than и т.п.). Поэтому существует психологическое предубеждение против употребления звонкого
звука th в новых или воображаемых словах: thig, thay, thob, thuzzle и т.д., лишенных
указательного значения. Встречая в тексте такое новое слово (например, thob), мы как бы "инстинктивно" произносим
глухой звук q (как th читается
в слове "think"). Но это вовсе не "инстинкт". Здесь
вновь появляется наша старая знакомая – лингвистическая связь" (с.
76, курсив мой. – П.Ф.).
- Там же, с.
80. Уорф продолжает: "...Некоторые скорее формальные и не имеющие
большого значения лингвистические группы, отмеченные какими-то явными
особенностями, иногда могут приблизительно совпадать с некоторой реальной
связью явлений, так что возникает мысль о рациональном осмыслении этого
параллелизма. Фонетические изменения и появление отличительных
грамматических особенностей могут привести к тому, что класс из
формального превращается в семантический. Его устойчивость и отличия как
определенного класса обеспечиваются некоторой объединяющей идеей. С
течением времени он приобретает все более рациональную организацию,
включая в себя новые, семантически подходящие слова и теряя некоторые
прежние слова, которые утратили семантическую связь с ним. Логика следует
за этим изменением". См. также описание Миллем его духовного развития
в процессе обучения (текст к прим. 14 гл. 12).
- Там же, с.
70. Такие тонкие классификации Уорф называет криптотипами. Криптотип представляет собой
"глубинное, тонкое и неуловимое значение, которое не находит
выражения в реально используемых словах, однако лингвистический анализ
обнаруживает его функциональное значение для грамматики".
- Там же, с.
247.
- См.: {121},
ч. II, с. 92 и сл.
- Свежий
пример дает критика Поппером Бора. Поппер не затруднял себя каким-либо
изучением взглядов Бора (для подтверждения этого см. статью, указанную в
предыдущем примечании), и критикуемая им позиция сконструирована главным
образом им самим. Однако метод критики показывает, в какой
большой степени он все еще руководствовался идеологией классической физики
(играющей важнейшую роль в его методологии, в чем можно убедиться из его
определения базисного утверждения, данного в "Логике научного
открытия": "Мы можем требовать, чтобы каждое базисное
высказывание являлось или высказыванием об относительном положении
физических тел, или было эквивалентно некоторому базисному высказыванию
такого "механистического"... рода" (русский перевод: Поппер
К. Логика и рост научного знания. М., 1983, с. 137). Таким образом,
базисные высказывания являются высказываниями классической физики).
- См. прим. 6
и текст.
- "Знаток
интроспекции К. Кларк недавно очень живо описал, как даже он потерпел
поражение, пытаясь "задержать" иллюзию. Глядя на полотно
Веласкеса, он хотел уловить момент, когда мазки кисти на холсте
превращаются в объемные фигуры по мере постепенного удаления от картины.
Но сколько он ни пытался,. отступая и приближаясь, удержать в поле зрения
одновременно оба образа, это ему так и не удалось..." (Гомбрич Э.
{159}, с. 6).
- См. Грегори
Р. {184}, гл.
- См. Пиаже
Ж. {296}, с. 5.
- По-видимому,
это общая особенность процесса усвоения новых перцептивных миров:
"Старые представления большей частью подавляются, а не
преобразуются", – пишет Дж. Страттон в своем эпохальном сочинении
{370}, с. 471.
- Как
пытается делать Лакатос (Фальсификация, с 179, прим. 1):
"Несоизмеримые теории не являются несовместимыми одна с другой и
несравнимыми по содержанию. Однако мы можем сделать их по
определению несовместимыми и сравнимыми по содержанию".
- Фальсификация,
с. 177. "Попперианские очки" изобретены, конечно, не Поппером, а
выражают общее духовное настроение показногопросвещения (Aufklaricht)
XVIII столетия. Гердер был первым, кто осознал их ограниченность (и в
результате навлек на себя гнев Канта).
- Поппер в
{245}, с. 56.
- Это верно
для философии науки, но не для общей эпистемологии, которая довольствуется
анализом лингвистических привычек забитого, но все-таки выжившего создания
позднего каменного века – Homo Oxoniensis.
- Леви Э.
{258}, гл. 1. Леви употребляет понятие "архаический" в качестве родового термина,
который охватывает соответствующие феномены, встречающиеся в Древнем
Египте, Греции, в примитивном искусстве, в рисунках детей и неискушенных наблюдателей.
Для Греции его замечания относятся к геометрическому стилю (1000-700 гг. до н. э.),
существовавшему вплоть до архаического периода (700-500 гг. до н. э.), который
изображал человеческую фигуру более подробно и включал ее в живые эпизоды.
См. также: {274} и {14}, гл. II-III.
- Вебстер Т.
{386}, с. 292. Использование этих "простых и ясных образцов" в
греческом геометрическом искусстве Вебстер рассматривает как
"предтечу последующего развития искусства (которое в конечном счете
привело к открытию перспективы), математики и философии".
- Там же, с.
205.
- Там же, с.
207.
- Бизли Дж.
{14}.
- Леви Э.
Цит. соч., с. 4.
- Там же, с.
6.
- Перспектива
была известна, но она не включалась в рисованное изображение, что явствует
из письменных описаний. См. работу Шефера Г. {348}, с. 88 и сл., где
обсуждается эта проблема.
- См. работы
Грациози П. {162} и Лерок-Горхена А. {251}, содержащие превосходные
иллюстрации. Эти результаты не были известны Леви: "Меа culpa d'un
sceptique" Картейлхака, например, появилась лишь в
- См.
изменения в изображении животных в процессе перехода от додинастического
периода к эпохе первой династии в Египте. Лев, хранящийся в Берлинском
государственном музее (№ 22440), имеет дикий, грозный вид и по выражению и
исполнению резко отличается от величественных животных периода второй и
третьей династии. Последние скорее воплощают понятие льва,
а не конкретное животное. Ср. также различие между изображением сокола на
обратной стороне дощечки для записей правителя Нармера и на надгробном
камне правителя Воджи (Джет) первой династии. "Повсюду происходило
движение к большей ясности, к более четким и простым формам" (Шефер
Г. Цит. соч., с. 12 и сл., особенно с.15, где приведены дальнейшие
подробности).
- "Аттическое
геометрическое искусство нельзя назвать примитивным, хотя оно далеко от
того фотографического реализма, которого требуют от рисунка
ученые-педанты. Это в высшей степени изощренное искусство, опиравшееся на
собственные соглашения, которые служили определенным целям. В отношении
образов и орнамента оно отделено подлинной революцией от живописи
Микенской эпохи. В ходе этой революции фигуры превратились в едва заметные
силуэты, и это послужило началом возникновения нового искусства"
(Beбстер. Цит. соч., с. 205).
- Этот тезис
подкрепляется тем фактом, что представители так называемых малоразвитых
народов часто поворачиваются спиной к тем объектам, которые они хотят
изобразить; см.: Шефер Г. Цит. соч., с. 102.
- См.: Поппер
{245}, с. 56.
- См. Бизли и
Эшмол. Цит. соч., с. 3.
- Вебстер.
Цит. соч., с. 204: "Художник испытывает потребность сказать, что у
него две руки, две ноги и крепкая грудь".
- См. Хампл
Р. {169}.
- "Все
геометрические рисунки колесниц обнаруживают по крайней мере одно из таких
искажений" (Beбстер. Цит. соч., с. 204). С другой стороны, в поздней
керамике Микен нога изображенных фигур закрыты стенкой.
- См.: Шефер.
Цит. соч., с. 123.
- Там же, с.
223 и сл.
- Гомбрич.
Цит. соч.,. с. 134 и указанная там литература.
- "Мы
лучше понимаем фактическое содержание фронтальных (geradvorstelliger) изображений
объектов, если части их содержания выражаем в форме повествовательных
предложений. Фронтальный способ представления дает нам "наглядное
понятие" (Sehbegriff) представляемой вещи (ситуации)" (Шефер.
Цит. соч., с. 118). См. также утверждения Вебстера (цит. соч., с. 202) о
"повествовательном" и "объяснительном" характере
микенского и геометрического искусства. Однако Г. Грёневеген-Франкфорт в
своей работе ({165}, с. 33) пишет, что сцены из повседневной жизни на
стенах египетских склепов "следует читать" так: "Уборка
урожая требует вспашки, посева и жатвы; уход за животными предполагает их
купание и. дойку... Последовательность сцен носит чисто концептуальный, а
не повествовательный характера это не драматическое изображение событий.
Знаки, заметки, имена, звуки и объяснения, освещающие действие... не
связывают событий и не объясняют их развития; они являются типичными
высказываниями, относящимися к типическим ситуациям".
- Хэнфман Дж.
{170}, р. 74.
- Конечно,
это весьма неточный способ выражения. Можно испытать "впечатление,
будто ты кукла", только в том случае, если имеются или, по крайней
мере, возможны другие впечатления. В противном случае ты есть то, что ты
есть, без какого-либо уточнения.
- См. прим. 1
к настоящей главе.
- Набросок
проблем, которые возникают в случае физических теорий, см. в моей
статье "Ответ на критику" {116}, разд. 5-8, и в частности список
проблем на с. 434. Хансон, Поппер и другие считают реализм безусловно
правильным подходом.
- Это не
совсем верно для наркотических состояний, особенно для тех случаев, когда
они являются частью систематического курсa обучения. См. прим. 19 к
предыдущей главе.
- Шeфер. Цит.
соч., с. 63.
- Вебстер.
Цит. соч., с. 294 и сл.
- В XX в.
роль формул была исследована и описана М. Парри (см. {293}, а также
Harvard Studies in Classical Philology, 41, 1930, 43, 1932). Краткое
изложение см. в: Пейдж Д. {290}, гл. VI, а также в: Кирк Г. {215}, ч. 1.
- Вебстер.
Цит. соч., с. 75 и сл.
- Парри М.
Цит. соч., 41. 1930, с. 77.
- Там же, с.
86 и сл.
- Там же, с.
89.
- Пейдж. Цит.
соч., с. 230.
- Там же, с.
242.
- Вебстер.
Цит. соч., с. 99 и сл. (курсив мой. – П.Ф.)
- См. Кюнер
Р. {234}. В XX в. такой присоединительный, или "симультанный",
способ изображения использовался ранними экспрессионистами, например
Якобом фон Годдисом в его поэме "Конец света"
("Weltende"):
У господина
шляпа с головы слетает,
Во всех ветрах как будто слышен крик.
Свалился с крыши кровельщик-старик,
Прилив грозит стране – нам сообщают.
Во всех ветрах как будто слышен крик.
Свалился с крыши кровельщик-старик,
Прилив грозит стране – нам сообщают.
Бушует
шторм, и море с диким ревом
Крушит плотины, простоявшие века.
У многих насморк – не совсем здоровы.
А паровоз обрушился с моста.
Крушит плотины, простоявшие века.
У многих насморк – не совсем здоровы.
А паровоз обрушился с моста.
Фон
Годдис считает Гомера своим предшественником, поясняя, что Гомер использовал
одновременность не для того, чтобы сделать некоторое событие более понятным, а
чтобы создать чувство безграничной пространственности. Когда Гомер описывает
битву и сравнивает звон оружия со стуком топора дровосека, он хочет лишь
показать, что наряду с битвой существует также спокойствие леса, нарушаемое
только работой дровосека. Нельзя мыслить о катастрофе, не думая одновременно о
совершенно незначительных событиях. Великое смешано с Малым, Важное – с
Тривиальным. (Для справок см. статью И. Р. Бехера в {15}, с. 50 и сл. Эта
небольшая статья содержит также описание того громадного впечатления, которое
произвели приведенные 8 строк фон Тоддиса при их первой публикации в 1911 г .) Отсюда не следует,
что такое же впечатление возникало у слушателей песен Гомера, которые утратили
свою романтичность, выродившуюся в плаксивую сентиментальность.
- Курц Г.
{235}, с. 50.
- Эту теорию
Аристотель приписывает Зенону (см. "Физика", 239b5 и сл.).
Наиболее ярко она обнаруживается в рассуждении о стреле: "Если
всегда... всякое {тело} покоится, когда оно находится в равном {себе
месте}, а перемещающееся {тело} в момент "теперь" всегда {находится
в равном себе месте}, то летящая стрела неподвижна". Мы ни в коей
мере не беремся утверждать, что эту теорию поддерживал сам Зенон, однако
можно предположить, что она играла некоторую роль в эпоху Зенона.
- Курц. Цит.
соч.
- Лэттимор Р.
{247}, с. 39 и сл.
- В связи с
последующим см. работу Снелль Б. {366}, гл. I.
- Там же, с.
18.
- См. работу
Доддса Е. {74}, гл. I.
- При
некотором усилии этот опыт можно повторить даже сегодня. Шаг 1: ложитесь, закройте
глаза и сосредоточьтесь на ваших гипнозоподобных галлюцинациях. Шаг 2: дайте галлюцинациям
течь свободно, согласно их собственным прихотям. В этом случае события,
находящиеся перед глазами, постепенно будут превращаться в события,
окружающие зрителя, однако при этом он еще не становится активным
участником действий, происходящих в трехмерном пространстве сновидения. Шаг 3: попробуйте от рассматривания галлюцинаторного
события перейти к тому, чтобы стать частью сложного реального события,
которое воздействует на зрителя и само может испытывать его воздействие.
Шаг 3 может оказаться неудачным вследствие вмешательства едва заметного
акта воли либо вследствие внешней помехи. Трехмерный пейзаж становится
двухмерным, стягивается в область, находящуюся перед глазами, и уходит
прочь. Было бы интересно исследовать, как такие формальныеэлементы изменяются при переходе от одной
культуры к другой (до сих пор изучались только содержание сна
и формальные его элементы в той мере, в которой они являются частью шага
3).
- И сегодня еще мы говорим, что
некто "захвачен" эмоциями и может переживать свой гнев как нечто
чуждое, овладевшее им вопреки его собственной воле. Демонологическая
онтология древних греков включала в себя объективную терминологию для
описания этой особенности наших эмоций иблагодаря этому делала ее устойчивой.
- Психоанализ
и связанные с ним идеологические течения сейчас вновь стараются сделать
подобные события частью более широкого контекста и за счет этого
возвратить им реальность.
- Доддс. Цит.
соч., с. 6.
- Виламовиц-Моллендорф
И. {391}, с. 17. Наши концепции мира расчленяют единый материал и создают
различия в восприятиях там, где объективных различий нет. Точно такой же
процесс несет ответственность за упорядочение хаотических впечатлений.
нашей внутренней жизни, приводящее к (внутреннему) восприятию божественного
вмешательства, и способен ввести демонов, богов, духов даже в область
внешних восприятии. Во всяком случае имеется достаточно большое число
чувственных восприятии демонических сил, для того чтобы не отвергать с
порога это предположение.
- Это
означает, что успех представляет собой не результат усилий индивида, а
удачу, соединенную с обстоятельствами. Такое понимание выражено, например,
в слове πραττειν, которое обозначает "деятельности" (activities). Однако у Гомера оно
говорит не столько о действии агента, сколько о том факте, что результат
получен надлежащим способом, что процесс его получения встретил не слишком
много препятствий и что он без помех включается в некоторую общую
совокупность процессов (в аттическом диалекте слово ενπραττω еще означает "я
поступаю хорошо"). Аналогично слово τευχειν подчеркивает не столько
личное достижение, сколько тот факт, что дела идут хорошо, что они
находятся в гармонии с окружающими вещами. То же самое верно в отношении
приобретения знаний. "Одиссей много видел и испытал, кроме того, он –
πολυμηχανος, который может найти выход из любого положения, и, наконец,
это человек, которому покровительствует Афина. Та часть его знаний,
которая опирается на виденное им, реально не является результатом его
собственной деятельности и исследования, она скорее присоединилась к нему
в то время, как он был проведен по кругу внешних обстоятельств. Он сильно
отличается от Солона, который, по сообщению Геродота, впервые предпринял
путешествие с целью получения образования, в силу внутреннего стремления к
познанию. В "Одиссее" его знание множества вещей удивительным
образом отделено от его деятельности в сфере επισασθαι
("научной"): эта деятельность ограничивается поиском средств для
достижения определенных целей и спасения собственной жизни или жизни его
спутников" (Снелль Б. {367}, с. 48). Здесь же см. также более
подробный анализ соответствующих терминов.
- Пример:
Шахермайер Ф. {347}.
- См.
Виламовиц-Моллендорф И. {391}.
- Нильсон М.
П. {286}, с. 152.
- Доддс. Цит.
соч., с. 35.
- Снелль
{366}, с. 18.
- Гераклит,
согласно сообщению Диогена Лаэрция, IX, 1.
- Мысль о
том, что Фалес использовал принцип, выражающий глубинное единство
природных явлений, и что он отождествил этот принцип с водой, впервые была
высказана Аристотелем ("Метафизика", 983b6 – 12 и 26). Однако
более внимательный взгляд на этот и другие отрывки, а также сообщения
Геродота говорят о том,. что Фалес все-таки принадлежал к тем мыслителям,
которые имели дело с огромным числом необычных явлений и осуществляли
множество наблюдений, не связывая их в систему. Интересное обсуждение этих
вопросов см. в работе: Крафт Ф. {226}, гл. 3.
- Явления
перспективы иногда истолковывались так, как если бы они были особыми
свойствами изображаемых объектов. Например, сосуд эпохи Древнего царства
(Египет) имеет наверху вырез, указывающий на перспективу, однако этот
вырез представлен в качестве свойства самого объекта (см. Шефер {348}, с.
266). Некоторые древнегреческие художники пытались найти такие ситуации, в
которых перспективу не нужно учитывать. Например, особенность так
называемого красного стиля, возникшего около
- См.
обсуждение этого вопроса в гл. 1 работы Айера А. {8}. Этот пример был
хорошо известен древним скептикам.
- Именно так
рассматривает этот пример Дж. Остин (см. его работу {7}). Очевидно, что
такие проблемы, как "проблема существования теоретических
сущностей", при данных обстоятельствах вообще не могли возникнуть.
Все эти проблемы были созданы новым подходом, который вытеснил
аддитивную идеологию архаической и доархаической эпохи.
- См. Снелль
Б. {365}. Краткое изложение дано в работе {367}, с. 41 и сл. См. работу
Фрица К. {,143}.
- Один раз
встречается в "Илиаде", 15.42, относительно σοφια
"плотника" ("уменье плотника" – переводит Лэттимор).
- См. Снелль
{365}, с. 50.
- См. прим.
15 и текст настоящей главы.
- См. прим.
16.
- См. Кеннер
Г. {207}, ч. II, особенно с. 121 и сл.
- Эванс-Притчард
{92}, с. 80.
- Там же.
- Там же, с.
82.
- См.
Эванс-Притчард {90}, ч. III, а также краткое изложение в {92}, с. 102 и
сл.
- Там же, с.
103.
- Ачинстайн в
своей статье, помещенной в "Minnesota Studies in the Philosophy of
Science", vol. 4, 1970, с. 224, утверждает, что "Фейерабенд
обязан дать нам теорию значения", а Гемпель готов признать
несоизмеримость только после того, как подразумеваемое понятие
значения будет сделано ясным (там же, с. 156).
- Ниже я буду
ссылаться на две статьи Е. Гедимина, опубликованные в "British
Journal for the Philosophy of Science" (August 1970, p. 275 ff.,
February 1971, p. 39 ff.). Я буду указывать только номера страниц. Гедимин
утверждает, что логические проблемы нельзя решить единственным образом, опираясь только на анализ
исторических документов и, как можно предположить, антропологических
свидетельств (с. 257).
- См. прим.
93 и контекст.
- В этом процессе гораздо больше
случайностей, чем когда-либо допускали или замечали рационалисты. См.
работу Клейста Б. {217}. Гегель подозревал, что ситуация именно такова,
см. {257}, с. 54.
- Платон.
Теэтет, 184с. См. также работу Дюринга И. {82}, с. 379, в которой
критикуется требование Аристотелем немедленно достигаемой точности.
- {315} с. 6.
Эта идея была предвосхищена, например, О. Контом, см. {62}, лекция 52.
- По этому
поводу Айер и Оуэн высказали возражение, согласно которому здесь мы имеем
дело с видимостью (appearances), а не с реальными событиями, поэтому
правильным описанием должно быть следующее: "Кажется, что
движется..." Однако трудность остается. Если мы вводим слово
"кажется", то его следует поставить в начале предложения,
которое теперь будет выглядеть так: "Кажется, что движется и не
изменяет местоположения". А поскольку чувственные явления принадлежат
области феноменологической психологии, мы опять приходим к нашему
утверждению о том, что эта область содержит самопротиворечивые элементы.
- См. Рубин
Э. {340}, с. 365 и сл.
- См.:
Транекьер-Расмуссен Э. {378}, с. 297.
- Э. Мах
критиковал теорию относительности за то, что она не уделяет внимания
психологическим феноменам. См. введение к его работе "Физическая
оптика".
- Главным
образом в работе И. Лакатоса "Доказательства и опровержения"
{239}.
- Кроме
того, неясности, устраняемые им из формализма, появляются вновь в сфере
отношений между теорией и фактами. Здесь все еще господствует принцип
соответствия.
- Снелль
({,365}, с. 28), ссылаясь на Гомера, говорит о "познании, которое
начинает с явлений, сводит их к некоторому единству, а затем рассматривает
это единство как их истинную сущность". Это можно сказать о
досократиках, но не о Гомере. Для Гомера "мир представлялся как сумма
вещей, видимых в пространстве, а не как интенсивно действующая
причина" (Снелль, там же, с. 67, обсуждение Эмпедокла; см. также
следующие за этой цитатой строчки, развивающие данную тему).
- См. Снелль
{367}, с. 48.
- См.
Гераклит, фр. 40 (Дильс – Кранц).
- Парменид,
фр. 7,3. "Сначала здесь чувство и разум противоположны" (Цит.
по: Гатри У. К. {168}, т. 2, с. 25).
- Это
различие характерно также для некоторых мифологических концепций. Таким
образом, Гомер отличается как от предшествующих мифологов, так и от
последующих философов. Его точка зрения обладает большой оригинальностью.
В XX столетии аналогичные идеи развивал Дж. Л. Остин, который подверг
критике линию развития от Фалеса через Платона к современному
эссенциализму. См. гл. 1 его работы {7}.
- Снелль
{365}, с. 80 и сл. ; Фритц {143}, с. 11.
- "...Превращаясь
в воплощение космической справедливости, Зевс теряет свою человечность.
Следовательно, олимпизм в его морализованной форме клонится к тому, чтобы
стать религией страха..." (Доддс {74}, с. 35).
- Снелль
{366}, с. 69.
- Мысль о
том, что знание заключено в списках, восходит к шумерам, см.:
Соден В. фон {368}. Именно это разделяет математику и астрономию вавилонян
и греков. Первые разрабатывали методы представления того, что сегодня мы
называем "феноменами" и что казалось важными и интересными
событиями, происходящими на небе, вторые пытались развивать астрономию,
"сосредоточившись только на самих небесах" (Платон. Государство,
530а, b; Законы, 818а).
- См.
Ксенофан, фр. 34.
- Поскольку
сходные изменения описываются в большинстве сочинений Н. Хэнсона.
- "Если
говорить точно, то у Гомера нет никаких специальных слов для обозначения
рук и ног; он говорит о кистях рук, плечах, предплечьях, ступнях ног,
икрах и бедрах. Нет также общего термина для обозначения всего
туловища". (Снелль {366}, гл. I, прим. 7).
- "Эмоции
не возникают спонтанно в человеке, а посылаются ему богами" (Снелль
{366}, с. 52). См. об этом в настоящей главе выше.
- Там же, с.
20.
- Ср.
"горько-сладкий Эрос" Сафо (Снелль {366}, с. 60).
- О
самосознании см. Прибрам К. {318}.
- Обосновать
этот факт нелегко. Многие изображения типа А, включая даже весьма
тщательные и изощренные, искажены В-понятиями. Один из примеров приведен в
прим. 104 к настоящей главе. Здесь, как и в других случаях, только
антропологический метод мог бы дать знание, которое не сводится к тому,
что выдает желаемое за действительное.
- Парри А.
{293а}, с. 6.
- Diehl.
Anthologia Lyrica2, fr. 79.
- Пфуль
{295}; см. также Уайт Дж. {388}.
- Плутарх в
своей "Жизни Солона" рассказывает следующую историю: "В это
время Феспид со своею труппой начал вводить преобразования в трагедию и
новизной увлекал народ, но состязания между трагиками еще не были введены,
Солон по своему характеру любил слушать и учиться, а в старости у него еще
больше развился вкус к безделью, забавам и, клянусь Зевсом, даже к
попойкам и к музыке. Он пошел смотреть Феспида, который, по обычаю
древних, сам был актером. После представления Солон обратился к нему с
вопросом, как не стыдно ему так бессовестно лгать при таком множестве
народа. Феспид отвечал, что ничего нет предосудительного в том, чтобы так
говорить и поступать в шутку. Тогда Солон сильно ударил палкой по земле и
сказал: "Да, теперь мы так хвалим эту забаву, она у нас в почете, но
скоро мы найдем ее и в договорах"" (Плутарх. Сравнительные
жизнеописания в 3-х томах. Т.
- Гл. 12,
текст к прим. 4.
- Этого не
заметил Хэнсон, который, по-видимому, считал, что всякое важное
концептуальное изменение сразу же изменяет наши восприятия. Подробности
см. в прим. 52 и в моей статье "Ответ на критику" {116}.
- Имеется в
виду критика, высказанная Шэйпиром в прим. 63 его статьи в "Mind and Cosmos".
Pittsburgh, 1966. Классификации, получаемые с помощью принципов,
являются "скрытыми" в смысле Уорфа, см. выше прим. 4 и текст к
прим. 9.
- Замечание
Лакатоса (Фальсификация {243}, с. 179, прим. 1) относительно того, что
"мы можем сделать" несравнимые концепции сравнимыми
с помощью "словаря", все еще выражает позицию старых
антропологов. То же самое можно сказать об утверждении Гедимина о том, что
"любые два языка и любые две теории можно преобразовать в логически
сравнимые" (цит. соч., т. 41, 1970, с. 46), хотя он proviso
(предусмотрительно. – лат.) добавляет: "Если не
наложено ограничений на размеры словаря и на правила означивания". В
случае с антропологией мы имеем, разумеется, важное ограничение, а именно:
следует держаться как можно ближе к тому языку, на котором говорило
изучаемое племя. В философии науки ситуация совершенно аналогична. Мы
стремимся раскрыть принцип научного измерения. Это значит, что мы хотим
установить, как теория Ньютона – в той форме, которую она имела около
- Интересное
обсуждение этой ситуации в социальной антропологии см. в гл. 4, ч. 1
работы Эванс-Притчарда {91}, в частности верхнюю часть с. 82 и конец
второго абзаца на с. 83, с. 85: "Люди, принадлежащие к разным
культурам, замечают разные факты и воспринимают их по-разному. В той мере,
в которой это справедливо, факты, отмеченные в наших записных книжках, не
являются социальными фактами, это этнографические факты, полученные в
результате отбора и интерпретации на уровне наблюдения..." Конечно,
это верно и для изучения эпизодов развития науки, включая исследования,
использующие громоздкую логическую технику.
- "Не
вызывает сомнения, что даже совершенно различные языки (подобные
английскому, языку индейцев хопи или китайскому) не являются взаимно непереводимыми
и что существует множество индейцев хопи или китайцев, прекрасно владеющих
английским языком", – пишет Поппер ({314}, с. 56). Он забывает о том,
что подлинный перевод всегда вносит некоторые искажения в переводимые
языки. А разве кто-нибудь когда-либо отрицал, что люди способны научиться
двигаться во взаимно несоизмеримых структурах? То же самое относится и к
наблюдению Поста ({317}, с. 253) относительно того, что "не
существует барьеров для коммуникации между сторонниками сменяющих друг друга
теорий по крайней мере с XVII века". Тот факт, что возможность
коммуникации не влечет сравнимости значений.(соизмеримости), вытекает из
следующего рассуждения (которое я обнаружил в работе Кернера {221}, с.
64). Два индивида, А и В, могут говорить на двух несоизмеримых языках Х и У. Тем не менее А, интерпретирующий каждое
предложение В как выражающее некоторое
утверждение языка X, и В, который интерпретирует каждое предложение Акак выражающее некоторое утверждение языка У, способны прекрасно общаться друг с другом в пределах
определенной области: "Два суждения g иh могут
иметь общее информативное содержание для А и В даже в
том случае, если g несовместимо с принципами
формообразования и индивидуации категориальной структуры В и если h несовместимо
с принципами формообразования и индивидуации категориальной структуры А". Настоятельно рекомендую интересующимся
прочитать книгу Кернера параллельно с моим собственным обсуждением
несоизмеримости (которое для логиков гораздо более огорчительно).
[*] В
средневековой демонологии "инкубы" – дьявольские создания,
сожительствующие с женщинами. – Прим. ред.
- См. Молот ведьм (Malleus Malleficarum, transl. Summers.
London, 1928), ч.
II, гл. IV,
вопрос 1. Эта теория восходит к Фоме Аквинскому.
- Бор
предупреждал нас (Zs. Physik, vol. 13, 1922, р. 144) о том, что
"асимптотическая связь" между квантовой теорией и классической
физикой, "как она истолковывается в принципе соответствия..., вовсе
не влечет постепенного исчезновения различия между квантовым истолкованием
феномена излучения и идеями классической электродинамики, все, что здесь
утверждается, это только асимптотическое согласование числовых
статистических результатов". Иными словами, принцип соответствия
утверждает согласованность чисел, а не понятий. По мнению Бора, эта согласованность чисел имеет
даже некоторое неудобство, так как она "затемняет принципиальное
различие между законами, которые управляют реальным механизмом
микропроцессов, и континуальными законами классической точки зрения"
(с. 129; см. также: {26}, с. 85, 87.и сл.). Поэтому Бор неоднократно
подчеркивал, что "принцип соответствия следует рассматривать как
чисто квантовомеханический закон, который никоим образом не может
уменьшить различия между постулатами (постулат существования стационарных
состояний и постулат перехода) и электромагнитной теорией" (там же,
с. 142, прим.). На трудности, возникающие вследствие непонимания данной
ситуации, ясно указал покойный Н. Хэнсон в своей работе {172}, гл. 6; см.
также мой комментарий {109}, особенно с. 251. Однако их не осознают
твердолобые рационалисты, которые из существования аппроксимаций выводят
непрерывность перехода понятий; см. статью Поппера {245}, с. 57.
- См. мое
обсуждение теории импетуса в {112}.
- Шэйпир
{61}, с. 78.
- Там же.
- См. Койре
А. {224}, с. 9 и сл.
- Это
подозрение было высказано проф. Гемпелем во время дискуссии в Миннесотском
центре по философии науки, см. Minnesota Studies, vol. IV, Minneapolis,
1970, р. 236 ff.
- По-видимому,
это встречается в некоторых вариантах общей теории относительности, см. Эйнштейн-Инфельд-Хофман, Ann. Math., vol. 39, 1938, р. 65, и Сен. Там же, с. 19 и
сл.
- Данное
рассуждение было возведено в принцип Бором и Розенфельдом (см. {28}) и не
так давно Мацке и Уилером в "Gravitation and Geometry I" (там
же, с. 48): "Каждая подлинная теория должна задавать собственные
средства для определения величин, с которыми она имеет дело. В
соответствии с этим принципом классическая общая теория относительности
должна принимать такие калибровки пространства и времени, в которых нет
никаких ссылок на {внешние для нее объекты}, такие, как жесткие стержни,
инерциальные или атомные часы {включающие} квант действия". Ее
термины должны быть также свободны от какой-либо связи с понятиями
наблюдения, принадлежащими более ранней и более примитивной стадии
познания.
- См. прим.
13 к гл. 12.
- В
некоторых случаях при обсуждении возможности существования языков с
логикой, отличной от нашей собственной, используется еще более
консервативный принцип: "Любая новая возможность должна быть включена
в существующий концептуальный или лингвистический аппарат либо истолкована
с его помощью" (Строуд Б. {371}, с. 173). Мысль о том, что новый язык
следует изучать с помощью неизменного языка наблюдения, является
следствием эмпиристской традиции, и в частности концепции логической реконструкции, разработанной Венским кружком.
Согласно этой концепции, эмпирическое содержание некоторой теории (или
некоторого распространенного способа выражения) обнаруживается в
результате исследования того, в какой степени эта теория (или способ
выражения) может быть переведена на идеальный язык, эмпирические
особенности которого устанавливаются без труда. Теории считаются
осмысленными только в той мере, в которой может быть осуществлен такой
перевод. С точки зрения этой концепции было естественно попытаться связать
овладение некоторым новым языком с избранным идеальным языком. Однако
вскоре выяснилось, что сформулировать идеальный язык совсем не просто и
что даже самые элементарные первые шаги в этом направлении наталкиваются
на множество проблем, совершенно чуждых физике. Кроме того, понятие
избранного "базиса" реконструкции пришлось постоянно обогащать,
с тем чтобы справиться с проблемой интерсубъективности научных терминов.
Многочисленные попытки продвинуться в этом направлении, немногие из которых
были правильно поняты или хотя бы верно оценены, со
временем привели к тому, что идея реконструкции постепенно была заменена
идеей интерпретации, а затем – идеей обучения (см. глубокий анализ данной
ситуации Гемпелем в: Minnesota Studies, vol. 4, р. 162 ff.). Эта линия
развития, с ее ошибками и промахами, с постепенным сползанием от одной
позиции к другой, совершенно неизвестна Е. Гедимину (см.: BJPS, vol. 22,
1971, с. 40 ff.), который критикует меня за то, что я принимаю ее во
внимание. Неосведомленность Гедимина не вызывает удивления, так как он
открыто отказывается от изучения истории (см.: BJPS vol. 21, 1970, р.
257).
- В связи с
дальнейшим см. мою рецензию на книгу Нагеля "Структура науки" я:
BJPS, vol. 6, 1966, р. 287-249 {119}.
- Карнап.
Там же, с. 40; см. также работу Гемпеля {186}, с. 74.
- Именно по
этой причине Лейбниц считал немецкий язык своего времени, в частности язык
ремесленников, совершенным языком наблюдения, в то время как латинский
язык казался ему безнадежно испорченным теоретическими понятиями. См. его
работу {249}, с. 292 и сл.
- Примеры
таких описаний см. в работе Синга {373}. О более изящном способе введения
относительности см. работу Бонди {29}, с. 29 и сл. (К-исчисление).
- Как
полагает Поппер (см. цит. соч., с. 57).
- Поппер.
Там же.
- На эту
трудность указал Р. Бак в дискуссии, состоявшейся в Миннесотском центре,
см.: Minnesota Studies, vol. 4, р. 232.
18
- См.
прекрасные исследования отдельных случаев Эванс-Притчардом, Гриаулом, Э.
Гамильтоном, Джеремиасом, Франкфортом, Якобсеном и др. Обзор см. в работе
Сантиллана – фон Дехенд {346}, а также в моей книге {134}. Эти
исследования являются изучением конкретных случаев в смысле Лакатоса и
удовлетворяют его наиболее строгим критериям. Почему в таком случае он сам
и его последователи-рационалисты так неохотно признают результаты этих
исследований?
- Впервые
опубликована в журнале "Africa", vol. 37, 1967, с. 87-155. Я
цитирую ее сокращенную перепечатку в {270}, с. 342 и сл.
- Там же, с.
362.
- Там же, с.
364.
- Там же, с.
365.
- Там же, с.
358.
- Там же.
- Там же, с.
365.
- См.
обсуждение того, что он называет "замкнутыми и открытыми
предикаментами", в ч. 2 его сочинения {193}.
- Такой
способ действий весьма распространен у африканских колдунов, см.
Эванс-Притчард {89}, с. 230, 338, а также {92}, с. 99.
- Сравни
первые реакции против скрытых параметров в квантовой теории, отношение к
астрологии, телекинезу, телепатии, знахарству, идеям Эренхафта,
Великовского и т.д. См. также забавный рассказ Кестлера {222}.
- Это было
подчеркнуто Куном, см. его работы {231}, {232}.
- См.
приложение 3, с. 363 и сл.
- О бедности
науки с точки зрения гуманизма см. мою статью {126} или ее улучшенный
вариант на немецком языке, а также немецкое издание статьи "За
гуманизацию науки", опубликованной в {133}, т. I, ч. II.
Hаука
в свободном обществе – Часть I
- Некоторые
читатели возражали, что, хотя меня самого противоречия как будто бы не
волнуют, я все-таки использую их в своих аргументах против стандартных
взглядов на рациональность. Отвечаю, что считаю своих читателей рационалистами.
Если это не так, то им незачем читать мою книгу.
- См. ПМ, с.
409, 415 и сл.
- Опубликована
в {196}.
- Подробно об
этом см. ПМ, гл. 17.
- Предисловие к "Смерти
Катета", цит. по {161}, с. 200.
- "Гамбургская
драматургия", фр. 48. Ср., однако, критику Лессингом претензий
"оригинальных гениев" его времени во фр. 96. Его понимание
отношения между "разумом" и практикой является довольно сложным
и согласуется с концепцией, развиваемой ниже.
- Более
подробно о проблеме соотношения психического – телесного см. гл. 9-15 моей
работы "Проблемы эмпиризма" {117}. Предпочтительнее
авторизованное итальянское издание (Милан 1971).
- В пьесе
"Правящий класс" (по которой позднее сняли довольно скучный
фильм с участием Питера 0'Тула) два сумасшедших утверждают, что каждый из
них – бог, и из-за этого ссорятся друг с другом.. Эта любопытная идея так
смущает драматурга, что вместо разрешения проблемы с помощью диалога он
прибегает к помощи адского пламени. Однако развязка, достаточно интересна.
Один из сумасшедших превращается в хорошего, нормального, добропорядочного
британца, который играет к тому же роль Джека Потрошителя.. Не хотел ли
драматург тем самым сказать, что наши современные
"объективисты", прошедшие сквозь огонь релятивизма, могут
возвратиться к норме только в том случае, если им разрешат уничтожить все
беспокоящие их элементы?
- Платон.
Государство, 530с.
- Платон.
Epinomis.
- Этот пункт
очень ярко и с помощью многочисленных примеров был разъяснен Витгенштейном
(см. мою рецензию {102}). Что же ответили рационалисты? Рассел (холодно):
"Я не понимаю". Сэр Карл Поппер (поспешно) : "Он прав, он
прав, я тоже не понимаю!" Иначе говоря, данное утверждение лишено
значения, поскольку ведущие рационалисты не понимают его. Я же со своей
стороны усомнился бы в умственных способностях (и возможно, в
интеллектуальной честности) тех рационалистов, которые не способны (или
делают вид, что не способны) понять такой простой вещи.
- Мои краткие
комментарии насчет "скрытых классификаций" см. в ПМ, с. 373 и
ел.
- См. ПМ, в
частности гл. 15.
- "Едва
ли нужно говорить о том, – замечает Дж. С. Милль, – что эта доктрина
(плюрализм идей и учреждений) предназначена лишь для тех людей,
способности которых достигли расцвета", т. е. для интеллектуалов и их
детей ("О свободе" {277}, с. 197).
- Ср. Н.
Майлер {263}.
- См. разд. 9
моей статьи в {124}.
- Бор,
Эйнштейн, Борн считали себя дилетантами и часто говорили об этом.
- Дальнейшие
замечания от несоизмеримости можно найти в прим. 38, ч. III, гл. 3
настоящей работы {138}.
- Этот тезис
убедительно и с многочисленными примерами обоснован покойным Н. Хэнсоном в
работе {172}.
- Опираясь на
методы Снида, проф. Штегмюллер сделал попытку реконструировать куновскую
идею парадигмы, смены парадигм и несоизмеримости, но не достиг успеха. См.
мою рецензию" в BJPS. Dec. 1977.
- Первоначально
под влиянием Витгенштейна я рассматривал структуры, весьма похожие на
парадигмы ("языковые игры", "формы жизни" – вот
термины, которыми я в то время пользовался) и считал, что они охватывают
элементы А), Б), В): различные языковые игры с отличающимися правилами
порождают различные понятия, разные способы оценивания, разные восприятия,
и, следовательно, они не поддаются сравнению. Эти идеи я изложила на
квартире у Э.Энскомб в Оксфорде осенью
- "Попытка
реалистической интерпретации опыта" {105}. На немецком языке
опубликована с приложением об истории в {139}.
- Там же, с.
163.
- Так, в
статье
- Эти условия
относятся только к теориям и их логическим взаимоотношениям, поэтому
принадлежат к сфере А) различий между парадигмами, отмеченных Куном. В
течение некоторого времени я полагал, что концептуальные различия должны
всегда сопровождаться различиями в восприятиях, однако в статье
"0твет на критику" ({116}, текст к прим. 50) отказался от этой
идеи. Основание: эта идея не согласуется с результатами психологического исследования.
В ПМ, с. 391 и сл., я высказал предостережение относительно того, что
нельзя "делать вывод от особенностей стиля (или языка) к особенностям
космологии и чувственного восприятия", и уточнил условия, при которых
такой вывод возможен. Для преодоления трудности, возникающей в связи с :
утверждением о том, что несоизмеримые теории "говорят об одних и тех
же вещах", я ограничил свой анализ универсальными теориями ({112}, с.
28) и подчеркнул, что одного различия в понятиях еще недостаточно для
того, чтобы сделать теории несоизмеримыми в моем смысле. Для этого еще
требуется, чтобы условия образования понятий одной теории исключали
возможность образования фундаментальных понятий другой (см. разъяснения в
ПМ, гл. 17, и изложение причин, почему такие разъяснения должны оставаться
неопределенными; см. также сравнение смены одной теории другой, приводящей
к несоизмеримости, с такой сменой, в результате которой несоизмеримость не
возникает, в моей статье {114}, разд. 2). Конечно, теории можно
интерпретировать по-разному, и при одних интерпретациях они могут быть
несоизмеримы, а при других – соизмеримы. Тем не менее имеются такие пары
теорий, которые в своей обычной интерпретации оказываются несоизмеримыми в
обсуждаемом здесь смысле. Призерами являются: классическая физика и
квантовая теория; общая теория относительности и классическая механика;
физика механических совокупностей гомеровской эпохи и субстанционалистская
физика досократиков.
- Существуют формальные критерии: линейная теория выглядит
предпочтительнее по сравнению с нелинейной, так как в первой получать
решение легче. В этом состоял один из главных аргументов против нелинейной
электродинамики Ми (Mie), Борна и Инфельда. Этот аргумент использовался
также против общей теории относительности до тех пор, пока разработка
быстродействующих компьютеров не привела к значительному упрощению
числовых вычислений. Или: логически "последовательную" теорию
следует предпочитать непоследовательной (на этом основании Эйнштейн
предпочитал общую теорию относительности другим подходам). Теория,
использующая много рискованных аппроксимаций, для того чтобы прийти к
"своим фактам", выглядит менее правдоподобной, чем теория,
прибегающая к небольшому числу осторожных аппроксимаций. Другим критерием
может быть количество предсказанных фактов. Неформальные критерии обычно
требуют согласования с фундаментальной теорией (с принципом
относительности, с фундаментальными квантовыми законами) или с
метафизическими принципами (такими, например, как Эйнштейновский
"принцип реальности").
- Взять,
например, простоту или логическую стройность (coherence): почему логически
внутренне согласованную (coherent) теорию следует предпочитать менее
согласованной? С первой труднее работать, вывод предсказаний в ней обычно
более сложен, и если дьявол действительно создатель этой земли и является
врагом ученых (трудно представить – почему, но допустим, что это так), то
он будет пытаться запутать их таким образом, чтобы простота и логическая
стройность перестали служить надежными ориентирами.
- Столкновение
между требованием непротиворечивости, с одной стороны, и требованием
соответствия экспериментальным результатам – с другой, играло значительную
роль в дискуссиях по поводу интерпретации квантовой теории.
- Более
подробно об этом см. в {381}.
Hаука
в свободном обществе – Часть II
- См. прим. 14
на с. 495.
- Средние слои
белых христиан (в том числе либералов и рационалистов) испытали большое
удовлетворение, когда им наконец удалось предоставить индейцам кое-какие
блага своего великого общества, и они были раздражены и даже оскорблены
тем, что в ответ им выразили разочарование, а не льстивую благодарность.
Однако почему индейцы, которые никогда даже не помышляли о том, чтобы
навязать свою культуру белому человеку, должны теперь быть благодарны за
то, что им предоставили доступ к навязанной им культуре белого человека?
Почему они должны быть благодарны белому человеку, который отнял у них
материальные блага, землю, жизненное пространство, а теперь покушается на
их мышление?
- Христианские
миссионеры подчас лучше понимали глубинную рациональность
"варварских" форм жизни, нежели их ученые потомки, и они также
были большими гуманистами. Примером может служить деятельность Лас-Касаса,
описанная в работе Л. Хэнка {171}.
- Проф. Агасси
(см. {137}, ч. III, гл. 11 понял это высказывание как утверждение о том,
что евреи должны вернуться к традициям своих
предков, что американские индейцы должны, возвратиться к своим
старым обычаям (включая пляски дождя), и охарактеризовал его как
"реакционное". Но почему реакционное? Данная характеристика опирается
на неявное допущение о том, что переход к науке и технике не был ошибкой,
однако именно это и является предметом спора. Здесь же предполагается,
например, что пляски дождя неэффективны, но кто это проверял? Кроме того,
я не утверждаю того, что приписывает мне Агасси. Я не
утверждаю, например, что американские индейцы должны возвратиться к
своим старым обычаям, а говорю: тот, кто хотел бы возвратиться к своим старым обычаям, должен
иметь возможность сделать это, ибо, во-первых, в демократическом обществе
каждый должен иметь возможность жить так, как ему нравится, а во-вторых,
любая идеология и любой способ жизни не настолько совершенны, что уже
ничему не могут научиться из сравнения со своими альтернативами.
- См. рассказ
Плутарха о столкновении Солона с актером Феспидом (с. 428 настоящего
издания). Вот так начался "разлад между философией и поэзией"
(Платон, Государство, 607 b), т. е. между теми, кто все рассматривал
только в терминах истины и лжи, и представителями других традиций.
- В XV, XVI и
XVII вв. ремесленники подчеркивали противоположность между своими
конкретными знаниями и абстрактными знаниями университетских ученых. {...}
Парацельс на практике доказал, что медицинские познания травников,
сельских врачей, знахарей превосходили знания научной медицины своего
времени. Посредством практики мореплаватели эпохи Великих географических
открытий ниспровергли прежние космологические и климатологические понятия
университетских ученых. Любопытно, что с тех пор ситуация не слишком
изменилась. Иглоукалыватели и знатоки лечебных трав "на практике
" показывают, что они способны диагностировать и излечивать болезни,
симптомы которых известны научной медицине, но она этих болезней не
понимает и не излечивает. {...} Медиумы "практически" создают
эффекты, которые не находят себе места в научном мировоззрении и которые
подвергались осмеянию до тех пор, пока немногие бесстрашные ученые не
осуществили проверку и не доказали их реальность. {Даже солидные научные
организации, такие, как Американская ассоциация содействия прогрессу
науки, теперь стали относиться к ним серьезно и согласились признать за
ними институционный статус (объединение организаций по исследованию
парапсихических феноменов).} Возникновение современной науки не устранило
конфронтации между вненаучной практикой и университетской ученостью, а
лишь придало ей новое содержание. Университетская ученость уже не
опирается на Аристотеля и вообще не ограничивается представлениями того
или иного автора, она представляет собой объединение доктрин, методов и экспериментальных
результатов, претендующее на обладание единственно надежным способом
обнаружения истины, но постоянно обнаруживающее ошибочность своих
притязаний (хотя способы маскировки, упомянутые в тексте, затрудняют
разоблачение главных дефектов).
- Об этой и
близких областях см. Р. Р. Ходсон {190}.
- Обзор см. в
статье Э. Митчелла в {190}.
- Относящийся
сюда материал см. в работе К. Леви-Стросса {253}, гл. 1 и 2. Врачи,
работавшие с лекарями различных племен, часто восхищались их
понятливостью, знаниями и умением быстро усваивать новые методы лечения
(например, рентгеновские лучи).
- См. ПМ, гл.
4.
- См. Андерсон
Э. {,2}.
- См. об
экспедиции Т. Хейердала на "Кон-Тики" и "Ра" в {189},
с. 120, 122, 132, 153, 175, 206, 218 и сл., 259 и далее о мореходных
качествах папируса и о правилах конструкции плотов.
- Бинфорд Л.
Р. и Бинфорд С. Р. {20}, с. 328.
- У Гесиода,
который сохранял верность более ранним стадиям мышления, законы приходят к существованию (правило Зевса) и являются
результатом равновесия противоположных сил (титаны в оковах). Они являются
следствием динамического равновесия. В XIX же веке законы рассматриваются
как вечные и абсолютные, а не как обусловленные балансом : взаимно
ограничивающих сущностей. Космология Гесиода далеко опережает науку XIX в.
- Галилей Г.
Диалог о двух главнейших системах мира {156}, с. 423.
- Я вспоминаю,
какое большое значение я придавал ответу Рейхенбаха на трактовку
относительности Динглером: Динглер экстраполировал результаты простых
механических операций (например, изготовление евклидовой плоской
поверхности), а Рейхенбах указывал на то, каким образом реальная структура
мира могла бы изменить результаты наших операций. Несомненно, подход
Рейхенбаха можно интерпретировать как более эффективную машину для
предсказаний, и он производил на меня глубокое впечатление только потому,
что я не вдавался в анализ этой интерпретации. Отсюда можно заключить, до
какой степени сила аргументов зависит от иррационального изменения
установки.
- См. мою
рецензию на "Теорию познания" Крафта в BJPS (т.
13, 1963 с. 319 и сл., особенно с. 321, второй абзац). См. также ссылки в
"Логике научного открытия" К. Поппера.
Библиография
2.
3.
4. Аристотель. Соч. в 4-х томах. M., 1976-1984.
5. Armitage A. The Deviation of Falling Bodies. – Annals of Science, v. 5, 1941-1947.
6. Augustine, St. Contra Julianum, V, siv, 51-Migne, v. 44.
7. Austin J. L. Sense and Sensibilia.
8. Ayer A. J. Foundations of Empirical Knowledge. L., 1943.
9. Atomic Theory and the Description of Nature. Cambridge, 1932.
10. Бэкон Ф. Соч. в 2-х томах. M., 1977-1978.
11. Бакунин M. А. Избранные сочинения, тт. 1-5. П. – M., 1919-1921.
12. Barkers. The Role of Simplicity in Explanation. – In: Feigl H. and Maxwell G. (eds.). Current Issues in the Philosophy of Science. New York, 1961.
13. Baumker С. Witelo, ein Philosoph und Naturforscher der 13. Jahrhunderts. – Beitrage zur Geschichte der Philosophie des Mittelalters, Bd. III, Munster, 1908.
14. Вeazly J. D. and Ashmоle В. Greek Sculpture and Painting. Cambridge, 1966.
15. Becher J. R. Expressionismus. Raabe P. und Olten (ed.). Freiburg, 1965.
16. Вeсker R. Theorie der Elektrizitat, Leipzig, 1949.
17. Benn G. Lyrik und Prosa, Briefe und Dokumente. Wiesbaden, 1962.
18. Вerellus. De Vero Telescopii Inventore. Hague, 1655.
19. Berkeley G. An Essay Toward a New Theory of Vision. – Works, vol. 1, Frazer. (ed.), London, 1901.
20. Вinfоrd L. R. and Вinfоrd S. R. New Perspectives in Archaeology. Chicago, 1968.
21. Blumenberg F. Galileo Galilei, Siderius Nuncius, Nachricht von neuen Sternen. Vol. 1, Frankfurt, 1965.
22. Blumenberg F. Die Kopernikanische Wende. Frankfurt, 1965.
23. Воhm D. Causality and Chance in Modern Physics. London, 1957.
24. Вohm D. The Special Theory of Relativity, 1965.
25. Воhr N. Collected Works, vol. 1. Amsterdam, 1972.
26. Bohr N. Atomic Theory and the Description of Nature. Cambridge, 1932.
27. Bohr N. Discussions with Einstein. – In: Albert Einstein, Philosopher-Scientist. P. A. Sсhilpp (ed.), Evanston, 1948.
28. Bohr N. and Rosenfeld L. Kgl.-Danske Videnskab, Selskab, Math.-Phs. Medd, vol. 12, n. 8, 1933.
29. Воndi H. Assumption and Myth in Physical Theory. Cambridge, 1968. Бонди Г. Гипотезы и мифы в физической теории. M., 1972.
30. Born – Einstein. Letters. New York, 1971.
31. Born M. Natural Philosophy of Cause and Chance. London, 1948.
32. Bousset W. Die Himmelsreise der Seele. – Archiv fur Religionwissenschaft, Bd. 4, 1901 (reprint: Darmstadt, 1961).
33. Breсht B. Schriften zum Theater. Berlin und Frankfurt am Main, 1957.
34. Вreсht B. Uber das Zerpflucken von Gedichten. – In: Uber Lyrik, 1964.
34a. Broderick I. Robert Bellarmine, Saint and Scholar. London, 1961.
35. Вгоdsky S. and Drell S. The Present Status of Quantum Electrodynamics. – Annual Review of Nuclear Science, vol. 20, Palo Alto, 1970.
36. Brower – Clemence. Methods of Celestial Mechanics New York, 1961.
37. Brunо G.
38. Bullmann R. Die Frage der Entmythologisierung. Munchen, 1954.
39. Bunge M. Causality. Cambridge, Mass., 1959. Бунге М. Причинность. M., 1962.
40. Burmeister K. H. Georg Joachim Rheticus, III. Wiesbaden. 1968.
41. Burnet J. Early Greek Philosophy. London, 1930.
42. Bullerfield H. The Whig Interpretation of History. New York 1965.
43. Сannоn W. H. Bodily Changes in Pain. – In: Hunger, Fear and Rage. New York, 1915.
44. Cannon W. H. "Voodoo" Death. – American Anthropologist, n. s., xiv, 1942.
45. Сarlоs E. St. The Siderial Messenger of Galileo Galilei. London, 1880 (reissued 1960).
46. Сarnap R. Die Physikalische Sprache als Universalsprache der Wissenschaft. – Erkenntnis, Bd. 2, 1932.
47. Сarnap R. Psychologie in Physikalischer Sprache. – Erkenntnis. Bd. 3, 1933.
48. Carnap R. Uber Protokollsatze. – Erkenntnis, Bd. 3, 1933.
49. Сarnap R. Testability and Meaning. – Philosophy of Science, vol. 3, 1936, vol. 4, 1937.
50. Сarnap R. Logical Foundations of Probability. Chicago, 1950.
51. Carnap R. The Methodological Character of Theoretical Concepts. – Minnesota Studies in the Philosophy of Science, vol. 1, Feigl H. and Sсriven M. (eds.). Minneapolis, 1956.
52. Сaspar M. – Dyсk R. Johannes Kepler in seinen Briefen. – Bd. 1. Munchen, 1930.
53. Сastanedа С. The Teachings of Don Juan. New York, 1968.
54. Сhazy J.
55. Choulant L. A History and Bibliography of Anatomical Illustration. New York, 1945.
56. Сhwalina A. Die Kreisbewegung der Gestirne. Leipzig, 1927.
57. Сlagell M. (ed.). Problems in the History of Science. Madison, 1959.
58. Сlagell M. Greek Science in Antiquity. London, 1957.
59. Сlagell M. The Science of Mechanics in the Middle Ages. Madison, 1959.
60. Соhen M. R. and Drabkin I. E. (eds.) A Source Book in Greek Science. New York, 1948.
61. Colodny R. G. (ed.) Mind and Cosmos. Pittsburg, 1966.
62. Соmte A. Cours de Philosophic Positive, vol. Ill, Paris, 1836. Конт О. Курс положительной философии. СПб., т. 1, 1899, т. 2, 1910.
63. Соnant I. B. Case Histories in the Experimental Sciences, vol. 1. Cambridge, 1957.
64. Conference on the Michelson-Morley Experiment. – Astrophysical Journal, vol. 68, 1928.
65. Копeрник H. О вращениях небесных сфер. M., 1964.
66. Сrassi H. On the Three Comets of 1618. – In: The Controversy of the Comets of 1618.
67. Сrоizier R. C. Traditional Medicine in Modern China. Harvard University Press, 1968.
68. Сrоmbie A. C. Robert Grosseteste and the Origins of Experimental Science. Oxford, 1953.
69. Сгоmbie А. С. (ed.). Scientific Change. London, 1963.
70. Dantо A. and Morgenbesser S. (eds.) Philosophy of Science. New York, 1960.
71. Descartes R. Dioptrices. – In: Renati Descartes Specima Philosophiae. Amsterdam, 1957.
72. Dewey J. The Quest for Certainty. New York, 1960.
73. Diсke R. H. Remarks on the observational Basis of General Relativity. – In: Chiu H. and Hoffman W. F. (eds.). Gravitation and Relativity. New York, 1964.
74. Dоdds E. R. The Greeks and Irrational. Boston, 1957.
75. Drake S. Discoveries and Opinions of Galileo. New York, 1957.
76. Drake S. and Drabkin I. E. (eds.). Galileo Galilei on Motion and on Mechanics. Medison, 1960.
77. Drake S. and Drabkin I. E. (eds.). Mechanics in Sixteenth Century Italy. Madison, 1969.
78. Drake S. and O'Malley C. (eds.). The Controversy on the Comets of 1618. London, 1960.
79. Dreyer J. D. D. A History of Astronomy from Thales to Kepler. New York, 1953.
80. Duhem P.
81. Duhem P. To Save the Phenomena. Chicago, 1969.
82. During I. Aristoteles. Heidelberg, 1966.
83. Eddingtоn A. The Mathematical Theory of Relativity. London, 1924.
84. Ehrenfest P. Zur Stabilitatsfrage bei den Bucherer-Langevin Elektronen. – Physikalische Zeifschrift. Bd. 7, 1906.
85. Einstein A. Investigations on the Theory of the Brownian Motion. New York, 1956. Эйнштейн А. Собрание наyчных трyдов, т.
86. Elia P. M., S. J. Galileo in China. Harvard University Press, I960,
87. Else G. The Origin and Early Form of Tragedy. Cambridge, 1965.
88. Epstein M. Varieties of Perceptual Learning. London, 1967.
89. Evans-Pritchard E. E. Witchcraft, Oracles and Magic Among the Azande. Oxford, 1937.
90. Evans-Pritсhard E. E. The Nuer. Oxford, 1940.
91. Evans-Pritchard E. E. Social Anthropology and Other Essays. Free Press, 1964.
92. Evans-Pritchard E. E. Social Anthropology. Free Press, 1965.
93. Exnеr F. M. Notiz zu Browns Molekularbewegung. - Ann. Phys., n. 2, 1900.
94. Feigl H. and Brodbeck M. (eds.). Readings in the Philosophy of Science. New York, 1953.
95. Feigl H. and Maxwell G. (eds.). Current Issues in the Philosophy of Science. New York, 1961.
96. Feigl H. and Sсriven M. (eds.). Minnesota Studies in the Philosophy of Science, vol. I. Minneapolis, 1956.
97. Feigl H., Sсriven M. and Maxwell G. (eds.). Minnesota Studies in the Philosophy of Science, vol. II. Minneapolis, 1958.
98. Feigl H. The Orthodox View of Theories. – In: Radner and Winokur (eds.). Analyses of Theories and Methods of Physics. Minneapolis, 1970.
99. Feigl H. Empiricism at Bay. – Minnesota Studies in the Philosophy of Science, vol. 5. Minneapolis, 1972.
100. Fermi E. Thermodynamics. New York, 1956.
101. Feyerabend P. K. Carnap's Theorie der Interpretation Theoretischer Systeme. – Theoria, vol. 21, 1955.
102. Feyerabend P. K. Wittgenstein's "Philosophical Investigations". – Philosophical Review, vol. 54, 1955.
103. Feyerabend P. К. Eine Bemerkung zum Neumannschen Beweis. – Zeitschrift fur Physik, vol. 145. 1956.
104. Feyerabend P. К. On the Quantum Theory of Measurement. – In: Korner S. (ed.). Observation an d Interpretation. London, 1957.
105. Feyerabend P. K. An Attempt of a Realistic Interpretation of Experience. – Proceedings of the Aristotelian Society. New Series, vol. 58. 1958.
106. Feyerabend P. К. Complementarity. – Proceedings of the Aristotelian Society. Supplementary vol., 32. 1958.
107. Feyerabend P. К. Das Problem der Existenz Theoretischer Entitaten. – In: Probleme der Wissenschaftstheorie. Vienna, 1960.
108. Feyerabend P. К. О Interpretacji Relacyj Nieokreslonosci. – Studia Filozoficzne, v. 19. 1960.
109. Feyerabend P. К. Patterns of Discovery. – Philosophical Review, vol. 59, 1960.
110. Feyerabend P. К. Professor Bohm's Philosophy of Nature. – British Journal for the Philosophy of Science, vol. 10, 1960.
111. Feyerabend P. K. Bohr's Interpretation of the Quantum Theory. – In: Feigl H. and Maxwell G. (eds.). Current Issues in the Philosophy of Science. New York, 1961.
112. Feyerabend P. K. Explanation, Reduction, and Empiricism. – Minnesota Studies, vol. III, 1962.
113. Feyerabend P. К. How to be a Good Empiricist. – Delaware Studies, vol. II, 1963.
114. Peyerabend P. K. Realism and Instrumentalism. – In: Bunge M. (ed.) The Critical Approach. New York, 1964.
115. Feyerabend P. K. On the "Meaning" of Scientific Terms. – The Journal of Philosophy, 1965.
116. Feyerabend P. K. Reply to Criticism. – Boston Studies in the Philosophy of Science, vol. II, 1965. Фейерабенд П. Ответ на критикy. – В: Структура и развитие науки. M., 1978.
117. Feyerabend Р. К. Problems of Empiricism. – In: Colodny R. (ed.). Beyond the Edge of Certainty. New York, 1965.
118. Feyerabend P. K. On the Possibility of a Perpetuum Mobile of the Second Kind. – In: Mind, Matter and Method. Minneapolis, 1966.
119. Feyerabend P. K. Structure of Science. – British Journal for the Philosophy of Science, vol. 6, 1966.
120. Feyerabend P. К. On the Improvement of the Sciences and the Arts and the Possible Identity of the Two. – Boston Studies, vol. Ill, 1967.
121. Feyerabend P. K. On the Recent Critique of Complementarity, Part I. – Philosophy o f Science, n.35, 1968; Part II. – Ibid., n.36, 1969.
122. Feyerabend P. К. Science without Experience. – Journal of Philosophy of Science, 1969.
123. Feyerabend P. K. Problems of Empiricism. Part II. – In: Colodny R. (ed.) The Nature and Function of Scientific Theory, 1969.
124. Feyerabend P. K. Consolations for the Specialist. – Lakatos I. and Musgrave A. (eds.) Criticism and the Growth of Knowledge. Cambridge, 1970.
125. Feyerabend P. K. On the Interpretation of Macrophysical Theories. – Minnesota Studies, vol. IV, 1970.
126. Feyerabend P. K. Experts in a Free Society. – The Critic, November/December, 1970.
127. Feyerabend P. K. Against Method. – Minnesota Studies, vol. IV, 1970.
128. Feyerabend P. K. Classical Empiricism. – In: Butts (ed.) The Methodological Heritage of Newton. Oxford, 1970.
129. Feyerabend P. K. In Defence of Classical Physics. – Studies in the History and Philosophy of Science, vol. I, n.2, 1970.
130. Feyerabend P. К. Von der beschrankten Gultigkeit methodologischer Regeln. – Neue Hefte fur Philosophic. Heft 2/3, Gottingen, 1972.
131. Feyerabend P. K. Die Wissenschaftstheorie – eine bisher unbekannte Form des Irrsinns? – Proceedings of the German Conference of Philosophy. Kiel, 1972. Felix Meiner, Hamburg, 1973.
132. Feyerabend P. K. Zahar on Einstein – British Journal for the Philosophy of Science. March, 1974.
133. Feyerabend P. K. Toward a Humanitarian Science. – In: Feyerabend P. K. Ausgewalte Aufsatze. Wiesbaden, 1974.
134. Feyerabend P. K. Einfьhrung in die Naturphilosophie, Braunschw eig, 1974.
135. Feyerabend P. K. On the Interpretation of Scientific Theories. – Proceedings of the XIIth International Congress of Philosophy. Milan. 1960.
136. Feyerabend P. K. Against Method. Outline of an anarchistic theory of knowledge. London, 1975.
137. Feyerabend P. К. Reply to Professor Agassi. – Philosophic (Ierusalem), Januar, 1976.
138. Feyerabend P. K. Science in a free society. London, 1978.
138а. Feyerabend Р. К. Der wissenschafttheoretische Realismus und die Autoritat der Wissenschaften. Vieweg Wiesbaden, 1978.
138b. Feyerabend P. K. Realism, rationalism and scientific method. Philosophical Papers. Cambridge, vol. I, 1981; vol. II, 1983.
138с. Feyerabend P. K. Wissenschaft als Kunst. F. am Main, 1984.
139. Feynman R. The Feynman Lectures, voL II, California and London, 1965. Фейнман Р., Лейтон Р., Сэндс M. Фейнмановские лекции по физике. M., 1965.
140. Festugiere A. M. J.
141. Forsdyke J. Greece before Homer. New York, 1964.
142. Frank P. Relativity, a Richer Truth. Boston, 1950.
143. Fritz K. Philosophie und sprachlicher Ausdruck bei Demokrit, Plato und Aristoteles. Leipzig-Paris-London, 1938.
144. Fritz K. Grundprobleme der Geschichte der antiken Wissenschaft. Berlin-New York, 1971.
145. Fuerth R. Uber einige Beziehungen Zwischen Klassischer Statistik und Quantenmechanik. – Zeitschrift fur Physik, Bd. 81, 1933.
146. Galilei G. The Assayer. – In: {78}.
147. Galilei G. Nuncius Siderius. – In: {155}, voL III.
148. Galilei G. Dialogue Concerning The Two Chief World Systems. Berkeley, 1953.
149. Galilei G. Sul Candor Lunare. – In: {155}, vol. VIII.
150. Galilei G. Dialogues Concerning Two New Sciences. New York, 1958.
151. Galilei С. Trattato della Sfera. - In: {155}, vol. II. 1Б2. Galilei G. De Motu - In: {76}.
153. Galilei G. Two New Sciences. New York, 1954.
154. Galilei G. The Letter of Galileo to Grand Duchess Christina. – In: {155}, vol. V.
155. Galilei G. Le Opere di Galileo Galilei. Ristampa della Edizione Nazionale. Firenze, v. I-XX, 1929-1939.
156. Галилей Галилео. Избр. трyды в 2-х томах. M., 1964.
157. Geymonat L. Galileo Galilei. New York, 1965 (1-ое итал. изд. 1957).
158. Gоldberg St. Poincare's Silence and Einstein's Relativity. – British Journal for the History of Science, vol. 5, 1970.
159. Gombrich E. Art and Illusion. Princeton, 1956 (London, 1960).
160. Goodman N. Fact, Fiction, and Forecast. Cambridge, Mass. 1955.
161. Gottsched J. Chr. Schriften zur Literatur Reclam. Stuttgart,. 1972.
162. Grazioso P. Palaeolithic Art. New York, 1960.
163. Gregоry R. L. Eye and Brain. New York, 1966.
164. Gregory R. L. The Intelligent Eye. London, 1970. Грегори Р. Разyмный глаз. М., 1972.
165. Groenewegen-Frankfort H. A. Arrest and Movement. London,1951.
166. Grunbaum A. A Consistent Conception of the Extended Linear Continuum as an Aggregate of Unext ended Elements. – Philosophy of Science, n. 19, 1952.
167. Gullstrand A. Appendices to Part I. Helmholtz. Treatise on Physiological Optics. New York, 1962.
168. Guthrie W. K. C. A History of Greek Philosophy, vol. III. Cambridge, 1965.
169. Hampi R. Die Gleichnisse Homers und die Bildkunst seiner Zeit. Tubingen, 1952.
170. Hanfmann G. M. S. Narration in Greek Art. – American Journal of Archaeology, vol. 61, January, 1957.
171. Hanke L. All Mankind is One. Northern Illinois Press, 1974.
172. Hanson N. R. Patterns of Discovery. Cambridge, 1958.
173. Hanson N. R. Five Cautions for the Copenhagen Critics. – Philosophy of Science, 1959, n. 26.
174. Harnak H. History of Dogma, vol. II. New York, 1961.
175. Harvard Studies in Classical Philology, vols. 41 (1930), 43 (1932).
176. Гегель Г. В. Ф. Лекции по истории философии. - Соч., т. IX, кн.
177. Гегель Г. В. Ф. Энциклопедия философских наук, т.
178. Heilbron J. L. and Kuhn Т. S. The Genesis of the Bohr Atom. – Historical Studies in the Physical Sciences, n. I, 1969.
179. Heisenberg W. Physics and Philosophy. New York, 1958. Гейзенберг В. Физика и философия. М., 1963.
180. Heisenberg W. Der gegenwдrtige Stand der Theorie der Elementarteilchen. – Naturwissenschaften, n. 42, 1955.
181. Heitler W. The Quantum Theory of Radiation. Oxford, 1954.
182. Heiller W. and Feynman R. (eds.). The Quantum Theory of Fields. New York, 1962.
183. Hempel С. G. Studies in the Logic of Confirmation. – Mind, vol. 54, 1945.
184. Hempel С. G. and Oppenheim P. Studies in the Logic of Explanation. – Philosophy of Science, vol. 15, 1948.
185. Hempel С. G. A Logical Appraisal of Operationism. – In: Frank P. (ed.). Validation of Scientific Theories. Boston, 1954.
186. Hempel С. G. Philosophy of Natural Science. New York, 1966.
187. Henry of Hesse. De improbatione concentricorum et epicyclorum. 1364.
188. Herz N. Keplers Astrologie. Vienna, 1895.
189. Heyerdahl Т. The Ra Expeditions. New York, 1972.
190. Hodson R. R. (ed.) The Place of Astronomy in the Ancient World. Oxford, 1974.
191. Holton G. Influences on Einstein's Early Work. – Organon, n. 3, 1966.
192. Hoppe E. Die Geschichte der Optik. Leipzig, 1926.
193. Hоrtо n R. African Traditional Thought and Western Science. – Africa, vol. 37, 1967 (сокращенный вариант: Marwick M. (ed.). Witchcraft and Sorcery. Penguin Books, 1970.)
194. Horz H. Werner Heisenberg und die Philosophie. Berlin, 1966.
195. Howson С. (ed.). Reconstruction and Discovery in the History of Science. Cambridge, 1976.
196. Howson С. (ed.). Method and Appraisal in the Physical Sciences. Cambridge, 1976.
197. Huebner К. Structural Theory of History. – Stadium Generate, n. 24,1971.
198. Huebner К. Was zeigt Kepler's "Astronomia Nova" der modernen Wissenschaftstheorie? – Philosophia Naturalis, vol. 11, 1969.
199. Huyghens H. G. Dioptrica. – In: Hugenii Opuscula Postuma, Ludg. Bat., 1903.
200. Jammer M. The Conceptual Development of Quantum Mechanics. New York, 1966.
201. Jammer M. Concepts of Space. Cambridge, Mass., 1957.
202. Jantsсh E. Design for Evolution. New York, 1975.
203. Jоnes R. F. Ancients and Moderns. California, 1965.
204. Кант И. Критика чистого разума. – Сочинения в 6-ти томах, т.
205. Kastner A. G. Geschichte der Mathematik, vol. IV. Gottingen, 1800.
206. Kaufmann W. Uber die Konstitution des Elektrons. – Ann. Phys., n.19, 1906.
207. Кenner H. Das Theater und der Realismus in der Griechischen Kunst. Vienna, 1954.
208. Кepler J. Gesammelte Werke. Munchen, Bd. II, 1939; Bd. IV, 1941.
209. Kepler J. Ad Vitellionem Paralipomena quibus Astronomiae Pars Optica Traditur. Frankfurt, 1604.
210. Кepler J. Dioptrice. Augsburg, 1611.
211. Kepler J. Conversation with Galileo's Siderial Messenger. New York, 1865.
212. Kepler J. Narratio de observatis a se quartuor Jovis satellibus. Frankfurt, 1611. – In: Werke, Bd. IV.
213. Keynes J. M. Newton the Man. – In: Essays and Sketches in Biography. New York, 1956.
214. Kilpatrik F. P. (ed.). Explorations in Transactional Psychology. New York, 1961.
215. Кirk G. S. Homer and Epic. Cambridge, 1965.
216. Klaus G. (ed.). Copernicus uber Kreisbewegung. Berlin, 1959.
217. Kleist В. H. W. von. Uber die allmahliche Verfertigung der Gedanken beim Reden. – In: Meyer H. (ed.). Meisterwerke Deutscher Liter aturkritik. Stuttgart, 1962.
218. Коpal Z. An Introduction to the Study of the Moon. North Holland, 1966.
218a. Коперник H. О вращениях небесных сфер. М., 1964.
219. Korner S. (ed.). Observation and Interpretation. London, 1957.
220. Кorner S. Conceptual Thinking. New York, 1960.
221. Кorner S. Categorical Frameworks. Oxford, 1971.
222. Кostler A. The Midwife Toad. New York, 1973.
223. Koyre A. Studies Galileennes, vol. III. Paris, 1939.
224. Koyre A. The Significance of the Newtonian Synthesis. – In: Newtonian Studies. London, 1965.
225. Коyre A. Metaphysics and Measurement. Cambridge, 1968.
226. Кгаfft F. Geschichte der Naturwissenschaften, I. Freiburg, 1971.
227. Кrieg M. В. Green Medicine. New York, 1964.
228. Кrоpоtkin P. A. Modern Science and Anarchism. – In: Вaldwin R. W. (ed.). Kropotkin's Revolutionary Pamphlets. New York, 1970. Кропоткин П. А. Современная наука и анархия. M., 1920.
229. Кuhn T. S. The Copernican Revolution. New York, 1959.
230. Kuhn T. S. Measurement in Modern Physical Science. – Isis, vol. 52, 1961.
231. Kuhn T. S. The Structure of Scientific Revolutions. Chicago, 1962. Кун Т. С. Структура научных революций. M., 1975.
232. Kuhn T. S. The Function of Dogma in Scientific Research. – In: {69}.
233. Kuhn T. S. Logic of Discovery or Psychology of Research? – In: {245}.
234. Кuhner R. Ausfuhrliche Grammatik der Griechischen Sprache, 2 Teil. Darmstadt, 1966.
235. Кurz G. Darstellungsformen men schlicher Bewegung in der Ilias. Heidelberg, 1966.
236. Кwok D. W. Y. Scientism in Chinese Thought. New Haven, 1965.
237. Lactantius. Divinae Institutiones, III. De Falsa Sapientia.
238. Lagalla J. С. De phaenomenis in orbe lunae novi telescopii usa a D. Galileo Galilei nunc iterum suscitatis physica disputatio. Venice, 1612.
239. Lakatos I. Proofs and Refutations. – British Journal for the Philosophy of Science, vol. 14, 1963/1964. Лакатос И. Доказательства и опровержения: Как доказывают теоремы. M., 1967.
240. Lakatos I. History of Science and Its Rational Reconstructions. – Boston Studies in the Philosophy of Science, vol. VIII, 1965. Лакатос И. История наyки и ее рациональные реконстрyкции. – В: Стрyктyра и развитие наyки. M., 1978.
241. Lakatos I. Changes in the Problem of Inductive Logic. – In: Lakatos I. (ed.). The Problem of Inductive Logic. London, 1968.
242. Lakatos I. Criticism and the Methodology of Scientific Research Programmes. – Proceedings of the Aristotelian Society, vol. 69. London,1968.
243. Lakatos I. Falsification and the Methodology of Scientific Research Programmes. – In: {245}.
244. Lakatos I. Popper on Demarcation and Induction. – In: Schilpp P. A. (ed.). The Philosophy of Sir Karl Popper, 1971.
245. Lakatos I. and Musgrave A. (eds.). Criticism and the Growth of Knowledge. Cambridge, 1970.
246. Ландаy Л. Д. и Лившиц E. M. Квантовая механика, изд. 2-е. M., 1963.
247. Lattimоre R. The Iliad of Homer. Chicago, 1951.
248. Lea Ch. H. Materials for a History of Witchcraft. New York, 1957.
249. Leibniz G. W. Unvergreifliche Gedanken, betreffend die Ausubung und Verbesserung der Deutschen Sprache. – In: Wissenschaftliche Beihefte zur Zeitschrift des allgemeinen deutschen Sprachvereins, IV. Reihe, Heft 29. Berlin, 1907.
250. Lerner M. (ed.). Essential Works of John Stuart Mill. New York, 1965.
251. Leroc-Gourhan A. Treasures of Prehistoric Art. New York, 1967.
252. Levi-Strauss С. Structural Anthropology. New York, 1967.
253. Levi-Strauss С. The Savage Mind. London, 1966.
254. Lindberg D. The "Perspectiva Communis" of John Pecham. – Archives Internationales d'histoire des sciences, 1965.
255. Lindberg D. and Steneck N. H. The Science of Vision and the Origins of Modern Science. – In: Science, Medicine and Society in Renaissance. New York, 1900.
256. Lindberg D. C. (ed.). John Pecham and the Science of Optics. Wisconsin, 1970.
257. Loewith К. and Riedel J. (eds.). Hegel. Studienausgabe L Frankfurt, 1968.
258. Lоewy E. Die Naturwiedergabe in der alteren Griechischer Kunst. Roma 1900.
258a. Лyкреций. О природе вещей. M., 1958.
259. Mасh E. Warmelehre. Leipzig, 1897.
260. Mасh E. Zwei Aufsatze. Leipzig, 1912.
261. Mach E. Die Leitgedanken meiner Naturwissenschaftlichen Erkenntnislehre und ihre Aufnahme durch die Zeitgenossen. – Zwei Aufsдtze. Wien, 1919.
262. Maier A. Die Vorlдufer Galilei's im XIV. Jahrhundert. Rome, 1949.
263. Mailer N. Of A Fire on The Moon. London, 1970.
264. MeGuire J. E. and Rallansi P. M. Newton and the "Pipes of Pan". – Notes and Records of the Royal Society, vol. 21, n. 2,. 1966.
265. McLaurin C. An Account of Sir Isaak Newton's Philosophical Discoveries. London, 1750.
266. McMullin E. A Taxonomy of the Relations between History and Philosophy of Science. – Minnesota Studies in the Philosophy of Science, vol. 5, 1971.
267. Mann F. Acupuncture. New York, 1962.
268. Manitius С. (transl.). Des Claudius Ptolemaus Handbuch der Astronomic, Bd. 1. Leipzig, 1963.
269. Marcuse H. Reason and Revolution. London, 1941.
270. Marshack A. The Roots of Civilization. New York, 1972.
270a. Marwick M. (ed.). Witchcraft and Sorcery. Penguin Books,, 1970.
271. Marzke and Wheeler J. A. Gravitation and Geometry I: The geometry of space-time and geometro-dynamical standard meter. – In: Сhiu and Hоffman (eds.). Gravitation and Relativity, 1963.
272. Matson W. I. The Naturalism of Anaximander. – Review of Metaphysics, vol. 6, 1953.
273. Matsоn W. I. Cornford and the Birth of Metaphysics. – Review of Metaphysics, vol. 8, 1955.
274. Matz F. Geschichte der Griechischen Kunst, vol. 1, 1950.
275. Mertоn R. K. Science, Technology and Society in Seventeenth' Century England. New York, 1970.
276. Meyer А. С. Leninism. Cambridge, 1957.
277. Mill J. S. On Liberty. – In: Соhen M. (ed.). The Philosophy of John Stuart Mill. New York, 1961. Милль Дж. С. О свободе. СПб., 1906.
278. Mоrley H. The Life of Cornelius Agrippa von Nettesheim, – vol. II.
279. Morris E. Foundations of the Theory of Signs. – International Encyclopaedia of Unified Science, Sec. 11/7. Chicago, 1942.
280. Nader S. F. Nupe Religion, 1954.
281. Nagel E. The Meaning of Reduction in the Natural Sciences. – In: Stauffer R. C. (ed.). Science and Civilization. Madison, 1949.
282. Nagel E. The Structure of Science. New York, 1961.
283. Nakayama T. Acupuncture et Medicine Chinoise Verifiees au Japon. Paris, 1934.
284. Neumann J. von. Mathematical Foundations of Quantum Mechanics. Princeton, 1957.
285. Newton I. Letter to Pardies, 10.6.1672. – In: Turnbull (ed.). The Correspondence of Isaak Newton, I. London, 1959.
285a. Ньютон И. Оптика или трактат об отражениях, преломлениях, изгибаниях и цветах света, изд. 2-е. М., 1954.
286. Nilsson M. P. A History of Greek Religion. Oxford, 1949.
287. Olschki L. Galileo und seine Zeit. – In: {288}, Bd. III.
288. Olschki L. Geschichte der neusprachlichen wissenschaftlichen Literatur, vols. I-III. Halle, 1927. Ольшки Л. История наyчной литератyры на новых языках. М. – Л., 1933.
289. Owen G. E. L. TIOENAI ТА ФAINOMENA. – In: Aristote et les Problemes de la methode. Louvain, 1961.
290. Page D. L. History and the Homeric Iliad. University of California Press, 1966.
291. Panofsky E. Galileo as a Critic of the Arts. – Isis, vol. 47, 1956.
292. Pappworth M. H. Human Guinea Pigs. Boston, 1965.
293. Parry M. L'Epithete traditionelle chez Homere. Paris, 1928.
293a. Parry M. The Language of Achilles. – Trans, Proc. Amer. Phil. Assoc. 87, 1956.
294. Perrin J. Die Atom. Leipzig, 1920.
295. Pfuhl E. Malerei und Zeichnung der Griechen. Munich, vol. I, 1923.
296. Piaget J. The Construction of Reality in the Child. New York, 1954. Пиаже Ж. Избранные психологические труды. М., 1969.
297. Платон. Сочинения в трех томах. М., 1968-1972.
298. Plehn F. J. Keplers Grundlagen der geometrischen Optik. Leipzig, 1922.
299. Плиний. Естественная история.
300. Plutarch. Face on the Moon. London, 1967.
301. Плyтарх. Жизнь Солона. – Сравнительные жизнеописания, т.
302. Poincare H. Science and Method. New York, 1960. Пyанкарe А. Наука и метод. – О наyке. М., 1983.
303. Роlyak S. L. The Retina. Chicago, 1942.
304. Popper К. R. Naturgesetze und Theoretische Systeme. – In: Moser S. (ed.). Gesetz und Wirklichkeit. Innsbruck, 1948.
305. Popper К. R. The Open Society and Its Enemies. Princeton, 1950.
306. Popper К. R. The Aim of Science. – Ratio, vol. I, 1957.
307. Popper К. R. Irreversibility, or Entropy since 1905. – British Journal for the Philosophy of Science, vol. VIII, 1957.
308. Popper К. R. The Logic of Scientific Discovery. London, 1959.
309. Popper К. R. Back to the Pre-Socratics. – Proceedings of the Aristotelian Society. New Series, vol. 54,. 1959.
310. Popper К. R. Three Views Concerning: Human Knowledge. – In: Popper K. Conjectures and Refutations. New York, 1962.
311. Popper K. R. Fact, Standards, and Truth: a further criticism of relativism. – Addendum I in the 4th ed. of "The Open Society", vol. II, 1962.
312. Popper K. R. Epistemology without a Knowing Subject-Third International Congress for Logic, Methodology and Philosophy of Science. 1968.
313. Popper K. R. On the Theory of the Objective Mind. – Proceedings of the XIV. International Congress of Philosophy, 1. 1968.
314. Popper K. R. Normal Science and its Dangers. – In: {245}.
315. Роррeг К. R. Objective Knowledge. Oxford, 1972.
316. Поппeр К. Логика и рост научного знания. М., 1983.
317. Post H. R. Correspondence, Invariance and Heuristics. – Studies in the History and Philosophy of Science, November, 1971.
318. Pribram K. Problems Concerning the Structure of Consciousness. – The Minnesota Studies in the Philosophy of Science, – vol. 6, Stanford, 1973.
319. Price D. J. de S. Contra-Copernicus: A Critical Re-Estimation of the Mathematical Planetary Theory of Ptolemy, Copernicus and Kepler. – In: Clagett M. (ed.). Critical Problems in the History of Science. Madison, 1959.
320. Putnam H. The Analytic and the Synthetic. – In: Feigl H. and Maxwell G. (eds.). The Minnesota Studies in the Philosophy of Science, vol. III. Minneapolis, 1962.
321. Putnam H. "Degree of Confirmation" and Inductive Logic. – In: Schilpp (ed.). The Philosophy of Rudolf Carnap. 1963.
322. Radnitzky G. Theorienpluralismus – Theorienmonismus. – In: Meisenheim D. (ed.). Der Methoden und Theorienpluralismus in den Wissenschaften. 1971.
323. Reagan A. Basic and Applied Research: A Meaningful Distinction? – Science, 1967.
324. Reichenbach H. Experience and Prediction. Chicago, 1948.
325. Richter С. R. The Phenomenon of Unexplained Sudden Death. – In: Gantt (ed.). The Physiological Basis of Psychiatry.
326. Riсhter H. Dada-Art and Anti-Art. London, 1965.
327. Richter J. The Notebooks of Leonardo da Vinci. New York,. vol. II, 1970.
328. Rock I. The Nature of Perceptual Adaptation. New York, 1966.
329. Rohr M. Das Brillenglas als optisches Instrument. Berlin, 1934.
330. Ronchi V. Optics: The Science of Vision. New York, 1957.
331. Ronchi V. and others. Histoire de
332. Ronchi V. and others. Storia del Cannochiale. Vatican City, 1964.
333. Ronchi V. and others. Critica dei Fondamenti dell'Acustica e del'Optica. Rome, 1964.
334. Rosen E. Three Copernican Treatises. New York, 1959 (2nd ed.. 1971).
335. Rosen E. The Naming of the Telescope. New York, 1947.
336. Rosen E. (ed.). Kepler's Somnium. Madison, 1967.
337. Rosenfeld L. Misunderstandings about the Foundations of the Quantum Theory. – In: Кorner S. (ed.). Observation and Interpretation. London,1957.
338. Rosental S. (ed.). Bohr N. His Life and Work as seen by his. Friends and Colleagues. New York, 1967.
339. Rоssi P. Philosophy, Technology and the Arts in the Early Modern Era. New York, 1970.
340. Rubin E. Visual Figures Apparently Incompatible with Geometry. – Acta Psychologica, VII, 1950.
341. Salmоn W. The Foundations of Scientific Inference. – In: Соlodny R. G. (ed.). Mind and Cosmos. Pittsburgh, 1966.
342. Salmon W. (ed.). Zeno's Paradoxes. New York, 1970.
343. Salzburg Studies in the Philosophy of Science. Salzburg, 1967.
344. Sambursky S. The Physical World of the Greeks. New York, 1962.
345. Santillana C. The Origin of Scientific Thought. New York, 1961.
346. Santillana – von Dechend. Hamlet's Mill. Boston, 1969.
347. Schachermayer F. Die fruhe Klassik der Griechen. Stuttgart, 1966.
348. Sсhafer H. Von Aegyptischer Kunst. Wiesbaden, 1963.
349. Schilpp P. A. (ed.). Albert Einstein: Philosopher-Scientist. New York, 1951.
350. Sсhulz W. Die Anschauunb vom Monde und seinen Gestalten in Mythos und Kunst der Volker. Berlin, 1912.
351. Schumacher C. Untersuchungen uber die ptolemaische Theorie der unteren Planeten. Munster, 1917.
352. Schumann F. Ideology and Organization in Communist China. University of California Press, 1966.
353. Schweitzer A. The Quest for the Historical Jesus. New York, 1962.
354. Seelig K. Albert Einstein. Zurich, 1960. Зелиг К. Альберт Эйнштейн. M., 1964.
355. Sellars W. The Language of Theories. – In: Feigl H. and Maxwell G. (eds.). Current Issues in the Philosophy of Science. New York, 1961.
356. Sen D.H. Field and/or Particles. New York, 1968.
357. Seznec I. The Survival of the Pagan Gods. Princeton, 1963.
358. Shankland R. S. Conversations with Einstein. – American Journal of Physic, vol. 31, 1963.
359. Shapere D. Meaning and Scientific Change. – In: Соlоdny R. G. (ed.) Mind and Cosmos. Pittsburgh, 1966.
360. Shaw G. B. Back to Methuselah. New York, 1921.
361. Sherif M. The Psychology of Social Norms. New York, 1964.
362. Skinner B. F. Beyond Freedom and Dignity. New York, 1971.
363. Smith K. W. and Smith W. M. Perception and Motion. Philadelphia, 1962.
364. Smoluchowski M. Experimentell nachweisbare, der ubrichen Thermodynamik widersprechende Molekularphanomene. – Physikalische Zeitschrift, XIII, 1912.
365. Snell B. Die Ausdrucke fur den Begriff des Wissens in der vorplatonischen Philosophie. Berlin, 1924.
366. Snell B. The Discovery of the Mind. Harper Torchbooks, 1960.
367. Snell B. Die alten Griechen und Wir. Gottingen, 1962.
368. Sоden von. Leistung und Grenzen Sumerisch-Babylonischer Wissenschaft. Neuauflage, Darmstadt, 1965.
369. Sonnefeld A. Die Optischen Daten der Himmelsfernrohre von Galileo Galilei. – Jenaer Rundschau, vol. 7, 1962.
370. Stratton G. M. Vision without Inversion of the Retinal Image. – Psychological Review, vol. IV, 1897.
371. Stroud B. Conventionalism and the Indeterminacy of Translation. – Synthese, vol. 18, 1968.
372. Stuewer R. (ed.). Minnesota Studies for the Philosophy of Science, vol. 5, Minnesota, 1970.
373. Synge J. Introduction to General Relativity. Section II. – In: Witt B. S. and Witt C. (eds.). Relativity, Groups and To pology, 1964.
374. The Quantum Theory of Fields. New York, 196&
375. The Yellow Emperor's Classic of Internal Medicine. Berkeley and Los Angeles, 1966.
376. Tillyаrd E. M. W. The Elizabethan World Picture. London, 1963.
377. Tolansky S. Optical Illusions. London, 1964.
378. Tranekjaer-Rasmussen E. Perspectoid Distances. – Ada Psychologica, vol. XI, 1955.
379. Trevor-Roper H. The European Witch Craze. New York, 1969.
380. Truesdell C. A Program Toward Rediscovering the Rational Mechanics of the Age of Reason. – Archives for the History of Exact Sciences, vol. I.
381. Var G. M. Radical Knowledge. Dissertation. Berkeley, 1975.
382. Waerden B. L. van der. Erwachende Wissenschaft. II. Basel. 1968.
383. Wamock I. British Philosophy since 1900. Oxford, 1956.
384. Waters F. The Book of the Hopi. New York, 1969.
385. Watkins J. W. N. Hobbes System of Ideas. London, 1965.
386. Webster T. B. L. From Mycena to Homer. New York, 1964.
387. Weizsaecker C. F. von. Zum Weltbild der Physik. Leipzig, 1954.
388. White J. Perspective in Ancient Drawing and Painting. London, 1965.
389. Whоrff B. L. Language, Thought, and Reality. – Selected Writings. Cambridge, Mass., 1956.
390. Wieland W. Die Aristotelische Physic. Gцttingen, 1970.
391. Wilamowitz-Moellendorf U. Der Glaube der Hellenen, I. 1955.
392. Witelo. Perspectiva. Basel, 1572.
393. Wittgenstein L. Philosophical Investigations. Oxford, 1953. Витгенштейн Л. Философские исследования. M. (готовится к печати).
394. Wоhlwill E. Galileo und sein Kampf fur die Kopernikanische Lehre. Hamburg, vol. I, 1909; vol. II, 1926.
395. Wоlf R. Geschichte der Astronomie. Munich, 1977.
396. Wolf R. P. The Poverty of Liberalism.
397.
398. Yates F. The Rosencrucian Enlightement.
399. Yates F. Giordano Bruno and the Hermetic Tradition.
400. Zahar E. G. Why Did Einstein's Programme supersede Lorentz's? – British. Journal for the Philosophy of Science, June. 1973.
401. Zilbоrg G, M. D. The Medical Man and the Witch.
402. Zinner E. Entstehung und Ausbreitung der Kopernikanischen Lehre.
403. Zinner E. Geschichte der Sternkunde.
404. Zinner E. Deutsche und Niederlandische Astronomische Instruments
des XI. bis XVIII. Jahrhunderts. Munchen,
1956.
Комментарии
Отправить комментарий
"СТОП! ОСТАВЬ СВОЙ ОТЗЫВ, ДОРОГОЙ ЧИТАТЕЛЬ!"