Алексей Боровой. Социальная философия революционного синдикализма.

"РЕВОЛЮЦИЯ НЕ ЗАКОНЧИЛАСЬ, БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ!"

 

Алексей Боровой.

Социальная философия революционного синдикализма.

Эта работа Алексея Борового, написана практически в начале 20 века.

Если в плане отвлеченной мысли сильнейший удар рационализму в наши дни был нанесен философией Бергсона, то в плане дей­ственном самым страшным его врагом стал — синдикализм, сбросивший догматические путы партий и программ, и от символики представительства перешедший к самостоятельному творчеству.

В определении и характеристике революционного синдикализма надлежит быть осторожным.

Чтобы правильно понять его природу, необходимо ясно пред­ставлять себе глубокую разницу между синдикализмом, как фор­мой рабочего движения, имеющей классовую пролетарскую организа­цию, и синдикализмом, как «новой школой» в социализме, «неомарксизмом», как теоретическом миросозерцание, выросшим» на почве критического истолкования рабочего синдикализма.

Это — два разных миpa, живущих самостоятельной жизнью, на что, однако, исследователями и критиками синдикализма и доселе не обращается достаточно внимания.

Сейчас нас интересует именно «пролетарский синдикализм».

Его развитие наметило следующие основные принципы:

а) при­мат движения перед идеологией,
в) свободу творческого самоутвер­ждения класса,
с) автономию личности в классовой организации.

Bсе построения марксизма покоились на убеждении в возможности познания общих — абстрактных законов общественного развития и, следовательно, возможности социологического прогноза.

Синдикализм, по самой природе своей, есть полный отказ от каких бы то ни было социологических рецептов. Синдикализм есть непрестанное текучее творчество, не замыкающееся в рамки абсолют­ной теории или предопределенного метода. Синдикализм — движение, которое стимулы, определяющие его дальнейшее рaзвитие, диктующее ему направление, ищет и находить в самом себе. Не теория подчи­няет движение, но в движении родятся и гибнут теории.

Синдикализм есть процесс непрестанного раскрытия пролетар­ского самосознания. Не навязывая примыкающим к нему неизмен­ных лозунгов, он оставляет им такое же широкое поле для сво­бодного положительного творчества, как и для свободной разрушительной критики. Он не знает тех непререкаемых «verba magistri», которыми клянутся хотя бы пролетарские политические партии. В последних — партийный катехизис, заранее отвечающий на все мо­гущие возникнуть у правоверного вопросы, в синдикализме бьется буйная радость жизни, готовая во всеоружии встретить любой вопрос, но не заковывающая себя в неуклюжие догматические доспехи. В политической партии пролетарий — исполнитель, связанный партийными условностями, расчетами, интригами; в синдикализме он — творец, у которого никто не оспорит его воли.

Самый уязвимый пункт «ортодоксального» марксизма — вопию­щее противоречие между «революционностью» его «конечной це­ли» и мирным, реформистским характером его «движения», между суровым требованием непримиримой «классовой борьбы» и практическим подчинением ей парламентской политике партии.

В синдикализме нет и не может быть этого мучительного, опорочивающего основной смысл движения — раскола. В синди­кализме все преломляется в самой пролетарской среде — среди произ­водителей; движение и цель — слиты воедино, ибо они одной природы; «движение» также революционно, как и «цель». Цель — разрушение современного классового общества, с его системой наемного труда, средства — диктуются духом классовой нетерпимости ко всем формам государственно-капиталистического паразитизма. Так, конеч­ная цель синдикализма является действенным лозунгом и каждого отдельного момента в его движении.

Будущее в глазах синдикализма — продукт творчества, сложного, не поддающегося учету, процесса, модифицируемого разно­образными привходящими факторами, иногда радикально меняю­щими среду, в которой протекает самое творчество. Знать это бу­дущее, как знают его правоверные усвоители партийных манифе­стов, невозможно. Под реалистической, якобы, оболочкой партий­ной и парламентской мудрости реформизма, кроется, наоборот, самый беспредельный утопизм, вера в возможность путем сло­весных убеждений и частичных экспериментов — опрокинуть слож­ную, глубоко вросшую и в нашу психику, систему.

Но можно желать изменить настоящее и строить будущее, согласно воле производителя, той воле, которая отливается непосредственно в реальных, жизненных формах его объединения — его классовых организациях.

Воля пролетариата, его классовое сознание, творческие его способ­ности, степень его культурной подготовки, личная его мощь — ини­циатива, героизм, сознание ответственности — вот революционные факторы истории!

Воля производителя, творца — вот духовный центр пролетар­ского движения.

Синдикат, (синдикат: профсоюз – рабочий союз, в переводе с французского - Редакция) поэтому, должен стать ареной самого широкого, всестороннего развития личности. Член синдиката не поступается своими религиозными, философскими, научными, политическими убеждениями. Они — свободны. По меткому выражению одного из пропагандистов синдикализма, синдикат есть «постоянно изменяющееся продолжение индивидуальностей, образующих его. Он отливается по типу умственных запросов его членов».

Воля производителя, этот, как мы сказали, духовный центр движения, не есть ни выдумка идеолога, ни нечто произвольно само­зарождающееся. Воля эта есть — «объективный факт», продукт определенных техноэкономических условий.

Синдикализм есть плод того расслоения, которое имеет место в пролетариате под влиянием технического прогресса и повышен­ных требований к самому рабочему.

Ортодоксальный марксизм в своих построениях опирался на первоначальную капиталистическую фабрику с деспециализирован­ным рабочим — чернорабочим, низведенным до роли простого “орудия производства”. Фабрика была своеобразным микрокосмом, в котором воля непосредственного производителя была подчинена воле хозяина, контролирующего органа и где от рабочего — по об­щему правилу — требовалось не сознательная инициатива, а слепое подчинение.

Синдикализм соответствует новой стадии в развитии капита­лизма. К современному рабочему, благодаря повышенным техни­ческим условиям производства, предъявляется требование интелли­гентности. Интеллектуализация труда повсюду идет быстрыми ша­гами. Чернорабочий уступает место квалифицированному и экстраквалифицированному рабочему, как отсталые технически броненосцы должны были в наше время уступить место дредноутам и сверхдредноутам.

Современный рабочий должен быть активен, сознателен, обладать инициативой, обнаруживать гибкость и быстроту в решении предлагаемых ему технических проблем. Наряду с прогрессом техники современного рабочего воспитывает рост классового са­мосознания. Эра рабочего автоматизма кончена.

Современная мастерская должна сочетать — самостоятельного ра­ботника с сознательным подчинением коллективной дисциплине, требуемой самой природой коллективного труда.

После сказанного — ясно, как неправильны указания отдельных критиков синдикализма на то, что если он наследовал что-либо в марксизме, то только утопические элементы. Подобное указание только и возможно при смешении синдикализма «пролетарского» с мифологическими концепциями Сореля (1).

1) Необходимо, однако, различать “утопию” и “социальный миф” Сореля. Утопия — рассудочное построение, плод выдумки, вдохновения кабинетного мудре­ца. И тем безжизненнеe и отвлеченнее становится утопия, чем более доказа­тельств приводить в ее защиту автор. Самые остроумные и проницательные схемы не могут охватить жизнь в ее многообразии. И жизнь всегда смеется над бессильными фантазиями человеческого мозга. Социальный миф не есть рассу­дочное построение, он — целый, живой, неделимый образ, созданный интуитивно, субъективно — достоверный, но не доказуемый логической аргументацией. Социаль­ный миф не может быть изложен в терминах науки. Таков, например, миф, о наступлении царствия божьего на земле, таков наиболее популярный и властный у Сореля миф о «Всеобщей стачке» — социальной революции. Миф трепе­щет полнотой подлинной и целостной жизни; он — неразложим на рационали­стические клеточки, но сам является источником творчества. Миф, одуше­вляющий революционера — идентичен религиозному огню, владевшему первым христианином. Он — вне контроля интеллекта, ибо, по словам Сореля, он не «описание вещей, но выражение воли».

Пролетарский синдикализм в самой основе своей исключает «утопическое».

В центре синдикального движения — личность, единственная подлинная реальность социального миpa. Личности объединяются по признаку, характеризующему положение их в производственном процессе, в определенных местных и профессиональных группах, именуемых синдикатами. Объединение это ставить себе совершенно определенные реальные цели: защиту жизненных, экономических интересов своих членов. Синдикат есть средство, орудие в ру­ках образующих его рабочих — не более. Совокупность синдика­тов представляет — организацию «класса», «пролетарскую органи­зацию». Класс, как таковой, есть, конечно, социологическая абстрак­ция; в мире вещей — он искусственная группировка в целях са­мозащиты определенной совокупности индивидуальностей. Когда мы говорим о «воле», «психологии», «политике» класса — то, очевидно, имеем в виду не какую-либо вне личностей, самостоятельно живу­щую субстанцию, но совокупность лиц, связанных однородным положением в производстве, потребностью в защите однородных интересов и вытекающей отсюда необходимостью однородных ак­тов. Поэтому, поскольку личности, образующая класс, удовлетворяют свои индивидуальные запросы, свою личную волю, они совер­шают акты, целиком относящееся к области индивидуальной пси­хологии и индивидуального действия, поскольку они выступают солидарно, в целях защиты некоторого, общего им всем инте­реса, выступают не как люди, но, как пролетарии, они совершают акты, относящиеся к области классовой психологии и классового действия. Одно лицо своими индивидуальными действиями, разу­меется, не осуществляет ничего классового, хотя оно и может не только угадать, но и твердо знать линию будущего поведения со стороны своих товарищей по положению в производстве, а, следовательно, и класса. Предположить, что отдельная индивидуальность несет в себе нечто “классовое”, значило бы признать существование некоторых «средних», абстрактных индивидов, и о невозможности этого мы уже довольно говорили. Но личность может выступать и как член класса, когда она выступает, как член совокупности, защищая осознанные интересы совокупности.

Поэтому, и класс не есть нечто, стоящее над личностью, под­чиненное стихийным закономерностям, но орудие ее защиты в строго определенном, экономическом плане. И «политика» класса обуслов­ливается не заранее созданной «теорией», но непосредственными требо­ваниями реальных личностей, применительно к данному моменту.

Один из наиболее выдающихся практических деятелей син­дикализма следующим образом характеризует общий план син­дикальной организации: «Здесь (Всеобщая конфедерация труда) есть объединение и нет централизации; отсюда исходить импульс, но не руководство. Везде федеративный принцип: на каждой ступени, каждая единица организации самостоятельна — индивид, синдикат, федерация или биржа труда… Толчок к действию не дается сверху, он исходить из любой точки и вибрация передается, все расши­ряясь, на всю массу конфедерации.

Отказ синдикализма от рационализма, науки и научного про­гноза, в качестве руководителей его жизненной политики, отказ от представительной демократии и парламентаризма, как господства идеологов — есть прежде всего продукт «массовой психологии», весьма неблаго­склонной к утопизму.

Ничего утопического, действительно, не заключается в прони­кновении синдикализма «индивидуализмом», ни «насилия», как метода классовой борьбы.

Абсолютный индивидуализм и революционный синдикализм — прямо антиномичны. Тот «страстный» и «напряженный» индивидуа­лизм, про который пишут некоторые синдикалисты, который дей­ствительно живет в синдикализме и без которого самый синдикализм был бы невозможен, как самостоятельная — вне napтийного руководства — форма пролетарского движения — никогда и нигде не высказывался в смысле отрицания «общественности» или даже су­щественных ограничений ее в пользу неограниченного произвола отдельной индивидуальности. Сама возможность подобных утвер­ждений зиждется, с одной стороны, на преувеличении роли анар­хизма в синдикалистском движении, с другой, на старом пред­ставлении об анархизме — как абсолютно индивидуалистическом учении. Но такого анархизма вообще ныне нет и менеe всего абсолют­ными индивидуалистами были те анархисты, которые вошли в синдикализм и играли в нем заметную роль. Даже редактор официального органа Конфедерации (La voix du Peuple)—анархист Э. Пуже, во всех своих писаниях подчеркивавший плодотворное значение творческой инициативы личности и понимающий хорошо роль «сознательного» меньшинства, тем не менее, никогда не заключал в себе ничего ни штирнерианского, ни ницшеанского.

Столь же неправильно было бы видеть «утопизм» и в «насилии» синдикализма. Большинство исследователей понимают это «насилие» обычно в каком-то нарочито «материалистическом» смысле, в смыс­ле непосредственного принуждения кого-либо к какому-либо акту или непосредственного разрушения чего-либо.

Но «насилие» синдикализма не есть террор.

Террор, укладывающийся в рамки традиционного анархист­ского права, совершенно исключен из методов борьбы револю­ционного синдикализма.

То, что на языке “теоретических синдикалистов” называется «насилием», есть в сущности, аполитические, внепарламентские способы борьбы или открытые классовые выступления пролетариата, так наз. «action directe» (прямое действие). Последние могут с на­чала до конца носить легальный характер, оставаясь тем не менее революционными, так как всегда посягают на самые основы капиталистической системы. Революционный синдикализм — как пре­красно определил Пуже — не боится частичных «реформ». Но он борется… против системы, которая возводит в принцип «соглашения» с хозяевами (патронатом) и не идет далее смешанных комиссий, арбитражей, регулирования стачек, «советов труда» с их увенчанием в форме «Высшего Совета Труда».

Синдикализм полагает, что «насилие» — необходимый спутник всякой принудительной санкции, а, следовательно, и всякого «права». Нет организованного «права» без насилия.

Но наряду с правом — публичным и гражданским, санкцио­нированным государством, — есть иное неписаное право, покоящее­ся на коллективной вере, коллективно выработанном убеждении в справедливости притязаний, как личности, так и общественного класса на полный продукт их творчества.

Каждый общественный класс имеет сознанье своего права. И право «пролетарское» глубоко враждебно праву «капиталистическо­му». Наличность подобного правосознания и принципиальное содержание его, обусловленное разрывом с другими классами, определяет духовное рождение класса. И разрыв между классами тем полнее, чем резче, чем ярче правовое сознанье классов. «Чем капитали­стичнее будет буржуазия, — правильно писал Сорель — тем воин­ственнее будет настроен пролетариат, тем больше выиграет дви­жение». И, поскольку «право» одного класса считает желательным или справедливым ограничение или упразднение «прав» другого, и класс пытается осуществить свое «право», он совершает «насилие».

«Всякий общественный класс,— пишет итальянский синдикалист Оливетти — всякая политическая группа стремится применить насилие к другим и не допустить его по отношению к себе самому, узако­нить собственное насилие и бороться против насилия со стороны дру­гих. Ни одной человеческой группе никогда не удавалось восторже­ствовать иначе, как при помощи силы….»

Поэтому, «насилие» революционного синдикализма есть не только организованное нападение на капиталистический режим, но и необхо­димая самооборона, ответ на покушения со стороны «права буржуаз­ного» на «право пролетарское». Это «насилие» — в истинном смысле этого слова — борьба за существование. А содержание синдикалист­ского «права» — не объявление пролетарской «диктатуры», а обеспечение свободы и социальной справедливости.

Это, по необходимости, беглая характеристика философии револю­ционного синдикализма все же – позволяет утверждать, что рабочий синдикализм, выросший и развившийся самостоятельно, чуждавшийся каких-либо «теоретических» выдумок, в движении своем создал несколько моментов, поразительно напоминающих, столь далекое, казалось бы, ему философское учете Бергсона. Один из авторитет­нейших представителей теоретического синдикализма, Лягарделль протестовал однажды против того, что многие стараются усмотреть в «антиинтеллектуалистской философии Бергсона философские осно­вания синдикализма». «Это неверно,— писал он — имеется аналогия, совпадение, сходство в нескольких существенных пунктах… Но эта все»…

Этo замечание для нас драгоценно. Тем знаменательнее и зна­чительнее становится это «совпадение», это «сходство в нескольких существенных пунктах», если основы синдикализма слагались само­стоятельно, вне какого бы то ни было влияния французского философа. Это означает, что философское движение против «разума», как един­ственного источника познания, — не одиноко, что рядом с ним, но независимо от него, движется в том же направлении, быть может, самое могучее по идейному смыслу, течение современности.

Мы знаем уже, что все рассуждения Бергсона вытекают из его общего представления о жизни, как бесконечном, слитном, неде­лимом и неразрывном потоке. Всякое расчленение его рассудком, т.е. всякая научная работа, дает нам лишь условное, ограниченное представление о жизни и ее явлениях. Лишь интуитивное знание позволяет нам проникнуть внутрь предмета, постичь жизнь и ее явления в их внутренней глубочайшей сущности.

И синдикализм, это практическое рабочее движение, одухотво­ряется теми же мыслями. Бергсоновское учение о жизни чрезвычайно близко воззрениям синдикалистов на сам синдикализм. Они рисуют себе синдикализм, не как застывшую форму, сказавшую все свои слова, выработавшую раз навсегда свою программу и так­тику, а как непрестанное классовое творчество, своеобразный трудо­вой поток, не замыкающийся ни в рамки каких-либо абсолютных теорий, ни раз навсегда установленных методов.

Как у Бергсона наряду с поверхностным, внешним рас­судочным «я», выработавшим язык и научные методы для удовлетво­рения своих, практических нужд, живет глубокое, внутреннее, жизненное «я», раскрывающее свое самосознание через интуицию, так в социальной философии синдикализма живет тоже противопо­ложное применительно к социальной среде.

В экономике это — противоположное между обменом, прехо­дящей формой, обслуживающей внешние потребности хозяйственного общества, и производственным процессом — глубоким внутренним механизмом, неотделимым от самого существования общества (2).

2) Это противоположное — существенно для современной хозяйственной фор­мы. Торговый капитализм, некогда открывавший дорогу промышленному, когда то бесспорный и могучий хозяин рынка, приучается нынe к скромной роли агента промышленного капитала, олицетворяющего современное производство.

В политическом плане синдикализм выдвигает противопо­ложное между легальным реформизмом — получим, исповедующим культ малых дел, и революционным реформизмом — в своих завоеваниях утверждающим свою подлинную сущность, свое «право».

_________________________

Синдикализм открыл новую эру в развитии пролетарского самосознания.

Первоначально стихийный, непосредственно выросший из жизни, синдикализм в наши дни становится сознательным классовым протестом против рационализма — против слепой веры в непо­грешимость теоретического разума, всеустрояющегося силой своих отвлеченных спекуляций.

Синдикализм утверждает автономию личности, утверждает волю творческого и потому революционного класса.

В синдикалисте живут рядом: «страстный индивидуализм», ревниво оберегающий свою свободу, и напряженное чувство «пролетар­ского права». Синдикалист уже не исполнитель только чужих мне­ний, но непримиримо и героически настроенный борец, своим осво­бождением несущий свободу и другим.

И спор между редеющими защитниками рационализма и его вра­гами — думается мне — уже не есть только столкновение двух противо­борствующих духовных течений, не есть контраверзы философских школ, турнир политических мнений, но борьба двух разных ти­пов человеческого духа.

Алексей Алексеевич БОРОВОЙ (1875-1935)

Известный российский философ, экономист, правовед, историк. Тео­ретик постклассического анархизма XX века. В 1898 г. окончил юри­дический факультет Московского университета, занимал должность приват-доцента. В 1904 г. во время командировки во Францию стал приверженцем анархизма. Лекции Борового об анархизме в годы первой революции принесли ему огромную популярность. В 1906-1910 гг. руководил издательством «Логос». После свержения самодержавия Боровой читал лекции на юридическом факультете, занимался изданием своих работ по теории анархизма, в 1918 г. стал членом инициативной группы «Московского союза идейной пропаганды анархизма». В 1921 г. стал одним из учредителей Всероссийского коми­тета по увековечению памяти П. А. Кропоткина, с 1923 г. — активным участником работы Кропоткинского музея в Москве. С 1927 по 1932 гг. Боровой отбывал ссылку в Вятке, где работал старшим экономистом Вятского смоллессоюза, а затем был переведен во Владимир.

Философские взгляды А. А. Борового испытали влияние А. Бергсона, а также таких течений, как персонализм, интуитивизм, ницшеанство, марксизм. Действительность Боровой трактовал как «творческую эволюцию», постигаемую интуицией. Идеалом анархизма он считал безграничное развитие человека и столь же безграничное рас­ширение его возможностей. Как теоретик анархизма, Боровой эволюционировал от анархо-индивидуализма и анархо-синдикализма к анархо-гуманизму (течению пост­классического анархизма). Он ставил задачу пересмотра основных положений «тра­диционного анархизма» — как «коммунистического течения» в анархизме (М. Ба­кунин, П. Кропоткин и др.), так и «абсолютного индивидуализма» (М. Штирнер, Ф. Ницше и др.), выступал за «культ человека», но против превращения «я» в центр Вселенной.