Антонио Негри - Что делать сегодня с «Что делать?»?

"РЕВОЛЮЦИЯ НЕ ЗАКОНЧИЛАСЬ, БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ!"

Антонио Негри Что делать сегодня с «Что делать?»?

02.03.06

«Слабое звено империалистической цепи располагается там, где рабочий класс самый сильный в своем сопротивлении» (Марио Тронти, «Ленин в Англии», 1964)     Биополитический аспект ленинизма Говорить о Ленине – означает говорить о захвате власти. Будем ли мы хвалить или критиковать его произведения или действия, в этом не будет никакого смысла, если не возвратиться к этому центральному вопросу. Захват власти – это одна единственная ленинская тема. Западная политическая наука привыкла воздавать должное Ленину, хвалебно настаивая на его «мрачном величии»... Нельзя ли зайти в этом настолько далеко, чтобы сказать, что даже Муссолини и Гитлер мечтали быть Лениным? Несомненно, в этой заключительной стадии гражданских войн, что отбивали такт ХХ века, буржуазная политическая наука, тем не менее, кончила признанием Ленина, победителя Октября 17-го, человека внезапных решений и несокрушимой решимости. Признание, действительно, тошнотворное. В чем на самом деле состоит «захват власти» в дискурсе революционного марксизма? Пусть он выражается в рабочем движении ХIX-XX вв. или в коммунистическом движении, но не бывает «захвата власти», если в большей или меньшей степени он не связан с понятием «упразднения государства». В этом смысле Ленин не был исключением. Достаточно посмотреть на его собственную и необычайную авантюру, которая подчиняется этому утверждению. Этого свидетельства с лихвой достаточно, чтобы сместить на несколько световых лет хвалебную и двусмысленную оценку буржуазной политической науки от истинного проекта Ленина. Несомненно, Ленину это удалось лишь частично: после его прихода к власти, он потерпел неудачу в деле упразднения государства. Также несомненно, что советское государство со временем выказывало себя все более и более сильным, беспощадным, лишая будущие поколения коммунистических активистов надежды помыслить возможный захват власти вместе с упразднением государства. И этот вопрос сохранил свою актуальность. Возвращение к вопросу о Ленине обязывает нас задаться вопросом о возможности возобновления пути, который может непосредственно привести к свержению господствующего порядка вещей, к изобретению нового мира свободы и равенства, наконец, поможет нам разрушить политическую иерархию и систему контроля над производительными силами, которые поддерживаются также с помощью западного метафизического архэ [1] (как принципа власти и средства социальной эксплуатации). Рассматривая под таким углом этот вопрос, нам необходимо включить сюда кое-что еще, так как капиталистическая власть состоит из двух неразрывных полюсов: контроля над государством и социальной структуры эксплуатации; задача революции – если она коммунистическая – состоит в том, чтобы атаковать и разрушить оба полюса одновременно. Это с необходимостью предполагает для Ленина (как и для революционного марксизма в целом), что коммунистическая борьба является биополитической. Не только потому, что каждый аспект нашей жизни затронут этим предположением, но также и потому, что революционная политическая воля коммунистов стремится действовать внутри биоса, критикуя, конструируя и трансформируя его. С этой целью Ленин оторвал политическую науку от всякого идеалистического упрощения, как и от понятия «государственного разума», - он поступил так, уклоняясь от иллюзии, будто политика может определяться в терминах бюрократии или способности принимать быстрые решения. Еще более радикальным образом он отказывается от любого отделения политического от сфер социального и человеческого. В том, что касается собственно его политической мысли, Ленин освобождает свой анализ от теоретического приятия методов правления (старого, болтливого и неизменно мистифицирующего); впоследствии он предложит анализ политической сферы, наделенный способностью к преодолению наивной и соблазнительной гипотезы чисто экономического разума. Он совершит этот ход, освободив себя как от милленаристских влечений, так и от светских утопических видений, которые, в терминах теории революции, могут запутать наше восприятие мира. Совсем наоборот, Ленин смешивает, прививает, потрясает и революционизирует эти два теоретических подхода: то, что должно его всецело захватить, остается политической волей пролетариата, для которого тело и разум, жизнь и страсти, восстание и замысел утвердятся в форме биополитического субъекта. И этим субъектом есть «рабочий класс», тогда как его «авангард» представляет душу и дух «тела» этого же пролетариата. Роза Люксембург, расходившаяся с Лениным по многим пунктам, сближается с ним в том, что касается биополитического аспекта коммунистического проекта. Следуя своими собственными путями, вираж, сделанный Розой Люксембург пересекает прямую линию Ленина; в особенности в том, что касается жизни масс и совокупности взаимосвязей их потребностей как физического, телесного потенциала, который лишь один может дать почву и плотность абстрактной необузданности революционной интеллектуальности. Такой прогресс, встреченный в коммунистической онтологии, казался загадочным, но от этого не менее реальным: он наглядно показывает – через свой биополитический аспект – необычайную  современность коммунистической мысли, в особенности, когда этот аспект передает полную телесность свободы и желания, которые еще нужно произвести. Именно здесь мы находим аутентичного Ленина, в этой материальности тел, которые пытаются освободиться, также как и в материальности жизни, которой революция (и только она одна) позволяет принести обновление. Ленин по ту сторону Ленина Понятие эксплуатации, борьба, которая ей противостоит: что все это означает для нас сегодня (не вчера, не столетие до этого)? Каков нынешний статус тела, как он изменился в ходе превратностей и гражданских войн ХХ века? Чем является новая телесность коммунистической борьбы? Вначале 60-х годов эти вопросы вышли на передний план; вопросы, которые почти невозможно было разрешить в ту эпоху. И, тем не менее, все это время вплоть до наших дней сохранилось убеждение в том, что нам необходимо не только по-новому изучить мысль Ленина, но также по-новому расположить ее, развернуть – так сказать - «по ту сторону Ленина».  Первая сложность состояла в необходимости сохранить смысл ленинизма в процессе непрерывной трансформации условий производства, как и средств коммуникации, власти, которая их насквозь пронизывала; все это сопровождалось изменением (mutation) субъектов. Вторая сложность проистекает из первой: как привести в адекватное состояние ленинизм (то есть требование организации революции, которая сражается с капитализмом и способна разрушить государство) в соответствие с новыми данными современной производственной реальности и новыми стремлениями субъектов. Это приводит к вопросу и о возможном способе завоевания власти и упразднения государства в исторический период, на протяжении которого капитал устанавливает свою гегемонию над всеобщим разумом (general intellect [2]). Все изменилось. Хотя и с уважением к ленинскому опыту и теориям, необходимо отметить, что технические и политические составляющие рабочей силы, включенной в систему нынешнего производства и контроля, совершенно новые. Это касается и опыта эксплуатации, которая также глубоко изменилась. В наши дни природа производительного труда стала существенно имматериальной, тогда как кооперативный процесс производительности становится чисто социальным: это означает, что труд ныне ко-экстенсивен жизни, как и ко-оперативный процесс ко-экстенсивен множеству (multitude [3]). Так что в совокупности общества (а не только на заводах) труд расстилает свои сети производства, сети способные обновить мир потребления, вводя в труд совокупность рациональных и аффективных человеческих желаний. Это расширение (extension), о котором мы говорим, определяет нынешнюю эксплуатацию. Также обстоит дело и с технологиями, используемыми в современном производстве. Но есть другая проблема, связанная с политической обоснованностью новой рабочей силы. Новая рабочая сила представляет себя на рынке как необычайно непостоянная (непостоянство, которое также есть симптом ускользания-отказа от текущих дисциплинарных форм капиталистического производства) – и очень гибкая – признак определенной политической автономии, поиск саморазвития, как и глубокое неприятие своей репрезентации или представительства. Что делать ленинизму внутри этих новых условий труда? Как можно трансформировать ускользание, саморазвитие имматериального рабочего в новую классовую борьбу, которая должна привести к возникновению организованного желания к присвоению социального богатства и высвобождению субъективности? Как можно снова привязать эту совершенно иную реальность к стратегическому проекту коммунизма? Как можно, так сказать, воссоздать новое с помощью старого, но так, чтобы совершить радикальный скачок к новому, что фактически представляет собой – как это требовал Макиавелли от любой настоящей революции - «возвращение к истокам», а в случае, который заботит нас, - возвращение к ленинизму? Мысль Маркса зависела от характера промышленного труда индустриального мира его эпохи: как следствие, его концепция партии и социальной диктатуры пролетариата была глубоко вписана в самоуправление. Ленин, в свою очередь, с самого начала склонялся к авангардистскому понятию партии, которая в России – даже до революции – ставила задачу перехода от промышленного труда к «широкомасштабной индустрии», то, что стратегически должно было создать надлежащие условия для достижения своей цели: управления. Для Ленина, как и для Маркса, отношения между становлением пролетариата и политической стратегией определялись понятием «коммуны» или «коммунистической партии», и эта «коммуна», или «партия», делала выводы о пролетарском видении реального и предлагала цельную взаимосвязь между (ниспровергающей) политической стратегией и (биополитической) организацией масс. Партия, которая становилась двигателем, приводящим в движение субъективность – или скорее представляющим собой инструмент, годный для воспроизводства  ниспровергающей субъективности. Отсюда и наш вопрос: какое воспроизводство субъективности (в целях захвата власти) остается все еще возможным для имматериального пролетариата сегодня? Или иначе: если контекст современного производства устанавливается исходя из социальной кооперации имматериального труда – которому мы дадим имя всеобщего разума (general intellect), - то как конструировать ниспровергающее тело этого всеобщего разума [4], для которого коммунистическая организация представляла бы рычаг, место новых революционных телесностей, мощную базу производства субъективности? Здесь мы входим в царство «Ленина по ту сторону Ленина». Последующие размышления можно представить в форме вводного замечания. Но так же, как создается сократический аргумент, подобное отступление часто имеет способность раскрыть начальное понимание самого понятия.  Ниспровергающее тело всеобщего разума У Маркса есть знаменитая глава, которая называется «глава о машинах», в которой Маркс принимается за воссоздание «естественной истории» (то есть линейной, непрерывной и необходимой) капитала, которая приводит нас к понятию всеобщего разума. Всеобщий разум возникает как продукт капиталистического развития. Немного неоднозначное для нас заключение, как и для самого Ленина (по всем признакам мало или совсем не знакомого с этой работой, хотя он и обладал пониманием логики разрыва, расхваливаемой марксистской мыслью, логикой, в рамках которой невозможна какая-либо «естественная» непрерывность капиталистического развития). Действительно, если отодвинуть в сторону объективистскую иллюзию, которую часто находят в критике политэкономии, именно так обстоят вещи для Маркса: развитие, производящее на свет всеобщий разум, является процессом, который вовсе не естественен. С одной стороны, он проистекает из самой жизни (все производительные и воспроизводящие жизненные силы, которые активизируются для установления биополитического контекста капиталистического общества). С другой стороны, этот процесс предельно противоречив (действительно, всеобщий разум это не только борьба против наемного труда, но к тому же он представляет антропологическую тенденцию, которая воплощается в отказе от труда: и чуть позднее становится также – революционизированным – результатом понижения капиталистической нормы прибыли...). Мы оказываемся здесь в совершенно биополитической ситуации. То, что объединяет Маркса, теоретика всеобщего разума, с Лениным и с нами, основывается вот на чем: очевидный факт, что мы все, мужчины и женщины, действуем в этом мире производства, который учреждает все живое, что мы есть, по сути, плоть развития, сама реальность капиталистического развития, эта новая плоть, в которой силы знания нерасторжимо связаны с силами производства (как и научная деятельность связана с ними), - и самым своеобразным, самым сладострастным образом – они связаны со страстями. Биос, о котором мы говорим (или скорее эта биополитическая реальность, характеризующая постиндустриальную революцию 1968 года), некоторые авторы и властители дум (которые, когда ночь становилась все темнее, в открытую признавали себя коммунистами) предпочли назвать телом без органов [5]. Но я продолжаю, со своей стороны, называть его плотью. Возможно, она бы имела силы стать телом и учреждать, для себя и из себя, все необходимые органы для этого. Но это всего лишь предположение: чтобы это реально случилось, необходимым условием видится определенный демиург, или скорее внешний для нее авангард, обладающий способностью трансформировать эту плоть в настоящее тело: тело всеобщего разума. Или, возможно, как предполагали некоторые авторы, не нужно ли, чтобы тело всеобщего разума было провозглашено речью самого всеобщего разума так, чтобы всеобщий разум превратился в собственного демиурга? Лично я не считаю, что мы можем выбирать, на какую дорогу ступить; только настоящая борьба может склонить к ней. Однако по поводу созревания всеобщего разума с уверенностью можно сказать, что мы обязаны предусмотреть его апробирование. Поскольку сопоставление естественной истории капитала с неразрешимыми противоречиями, обнаруженными Марксом, будет единственным способом совершить генеалогию всеобщего разума в качестве ниспровергающей силы. Попытаться дать определение всеобщему разуму – означает фактически признать и поддержать власть субъектов, которые его населяют, насилие кризисов, которые сотрясают его неоднозначность, конфликт телеологий, который его пронизывает; наконец, решить, где мы находимся посреди этого хаоса. Если мы решим, что субъект во всеобщем разуме силен, потому что номадичен и автономен; что таким образом кооперативные силы берут верх над силами рынка; что телеология общего преобладает над телеологией приватного индивида – исходя из этого, мы примем позицию по отношению к вопросу тела всеобщего разума. Он рождается и учреждается из борьбы индивидов, созданной имматериальным и кооперативным трудом; индивидов, принявших решение жить в ассоциации, и ниспровергающим образом.  Так «биополитика» Ленина кажется глубоко вовлеченной в новые противоречия «по ту сторону Ленина». Вместе с Лениным мы решили сделать из тела всеобщего разума сам субъект организации новой жизни. Пространства и темпоральности Однако «по ту сторону Ленина» не означает просто признание новой реальности, а значит открытия повернутой по вкусу времени неотложной потребности организации: необходимо также определить пространственно и темпорально проект освобождения. Тело всегда вписывается в два измерения: все равно как оно существует исключительно в то или иное определенное время. Для того чтобы быть эффективным, производство субъективности требует определенных пространственно-временных ориентиров. Если взять пример России – в определенном времени и месте – эта пространственно-временная определенность есть условие sine qua non [6] для Ленина: Здесь и сейчас, или никогда! Но каково пространство-время может раскрыться ниспровергающей организации, как и возможной революции имматериального пролетариата, который теперь стал «переселенческим» и автономным? Определить пространственное измерение нового ленинистского проекта представляет затею необычайной сложности. Мы все знаем, мы, живущие в Империи, что любая революционная инициатива, которая ограничивается в закрытом пространстве (например, пространством государства-нации) фактически обречена на неудачу. Становится очевидным, что единственным определимым в наши дни Зимним дворцом является Белый дом, место, которое, следует признать, не так то просто взять штурмом... Другой аспект, который нужно принять во внимание: чем больше усиливается имперская власть, тем больше ее политическая репрезентация усложняется и все лучше интегрируется в мировую систему. Хотя голова Империи расположена в Соединенных Штатах, эта Империя не является американской в своей глобальности, она скорее есть Империя коллективного капитала. Напротив, признавать, что нет пространства для иной партии, чем Интернационал, тождественно высказыванию не представляющей никакого интереса банальности. Фактически больше не кажется решающим, для какого-либо обновления ленинизма, теоретически утвердить особый рычаг, с помощью которого ниспровергающие силы могли бы расширятся. Если «Ленин по ту сторону Ленина» имеет какой-либо интерес, то это – конкретным образом – определение звена имперской цепи, исходя из чего, мы имели бы шанс изменить реальное положение вещей [7]. Не стоит искать в этой работе какой-нибудь слабый пункт; как и не стоит надеяться на будущее: отныне нам нужно искать там, где лучшим образом организуется сопротивление, где сильнее всего вспыхивает восстание, где властвует гегемония всеобщего разума, то есть учредительная власть нового пролетариата. Так, когда формальная база революционного процесса производства субъективности остается все еще Интернационалом, в конкретных, материальных и политических терминах, больше нет пространства, но есть место, больше нет горизонта, но есть точка, точка, исходя из которой, событие становится возможным. Это касается и партии. Вопрос отныне подчиняется особому кайросу [8], неожиданной власти события – так сказать, пущенной всеобщим разумом стреле, чтобы признать в себе учрежденное тело. Что касается темпоральности неоленинистской партии в эпоху пост-фордистской глобализации, комментарии во многих отношениях схожи с теми, что мы развивали до этого. Это касается и времени, и пространства: детерминации разрушились. Все сложнее развить исторические подходы Политического и Экономического под углом зрения отчетливых переходов, тогда как постоянное и цикличное чередование эпох эксплуатации и творческих периодов борьбы классов глубочайшим образом преобразовалось до такой степени, что становятся неузнаваемым, даже если оно характеризовало целое столетие, от 1870-х до 1970-х гг. Какую темпоральность может контролировать, использовать и изменять нынешняя ленинистская партия? Здесь, опять же, контуры кажутся размытыми чрезвычайно: так же, когда мы размышляли о вопросе пространственности и места. Мы видели, как государство-нация стала местом борьбы за Империю, как развитое полушарие Севера и недоразвитое полушарие Юга ныне запутались одно в другом, замешанные в одной судьбе. То же касается измерений времени: они неразличимы. Лишь только своеобычный кайрос позволил бы произойти телу всеобщего интеллекта. Но каково настоящее значение этих слов? Если посмотреть на то, что было сказано до этого, кажется невозможным действительно придти к теоретическому выводу. В этом случае как никогда необходимо обратиться к активному действию и опыту реальности. В наши дни стало очевидным, что ленинистский подход, когда он пытается выступить в слабой точке в критический и объективно определенный момент, совершенно неэффективен. Ясно и то, что только там, где энергия имматериальной рабочей силы становится превосходящей над энергиями сил капиталистической эксплуатации – и только там – может предложить возможный проект освобождения. Принятие антикапиталистического решения может стать эффективным только там, где субъективность самая сильная, там, где можно разработать «гражданскую войну» против Империи.  Диктатура без суверенитета, или «абсолютная демократия» На этом уровне нашего изложения стоит признать, что наше размышление далеко от того, чтобы быть убедительным, как могла бы внушить наша заманчивая сократическая преамбула. Правда, для того, чтобы вновь утвердить ленинистскую партию (которая утверждает авторитет во власти, развивает свободу с помощью принятия категорических и неожиданных решений), мы высказали много важных положений (возникновение всеобщего разума и возможность придания ему тела; постепенное преобладание имматериального труда; явление ускользания и номадизма, принятие автономии и потребность саморазвития, к чему принуждает контекст; наконец, противоречия, которые отмечают отношение между глобализацией, сложным переплетением ее внутренних процессов и сил сопротивления и ниспровержения) но стоит признать, что нам не удалось сделать мало-мальски значимые выводы. Если нельзя вывести содержание, определение и форму определенной власти, достойной нашему начинанию, не отсылая просто к кайросу, мы рискуем пройти мимо существенного момента. Несмотря на привлекательность, которую представляет кайрос, благодаря его способности придавать форму производству субъективности, без содержания или ниспровергающего выражения, которое можно к нему отнести, он остается сильно подвержен механизму простой тавтологии... Таким образом, наша задача – дать содержание кайросу всеобщего разума, насытить его революционное тело. Мы могли бы спросить себя: что могло бы определить сегодня революционное решение? Чтобы ответить на этот вопрос, прежде нужно слегка отойти в сторону. Нужно помнить о границах ленинистской точки зрения (представляющей, тем не менее, громадный шаг вперед относительно промышленной культуры российской социал-демократии), для которой революционное решение, в ее утверждении как учредительной власти [9], на деле была сформирована исходя из особой индустриальной модели: западной, а точнее американской модели. Современное индустриальное развитие олицетворяло «скелет в шкафу» революционной большевистской теории. Модель революционной организации – или скорее труд русского народа, который ее развил – была обусловлена и с течением времени искажена этим изначальным выбором. В наши дни ситуация коренным образом изменилась. Больше нет рабочего класса, чтобы горевать об отсутствии организованного проекта индустрии и общества, как прямым, так и опосредствованным государством способом. И даже после вероятной реактуализации этот вариант проекта не сможет больше принять гегемоничные черты по отношению к пролетариату или мышлению масс. Как, впрочем, не сможет он больше воздействовать на капиталистическую власть, которая сегодня переместилась на другие уровни (финансовый, бюрократический, коммуникационный) контроля и господства. Ныне, таким образом, революционное решение должно устанавливаться исходя из в корне отличной учредительной модели: больше нет вопроса об установке предварительного направления индустриального и/или экономического развития; вместо этого, такое решение желало бы предложить решения для освобожденного города, в котором индустриальное измерение по-настоящему интересуется жизненными потребностями (а общество – научными аспектами), где настоящий труд предлагается множеству. Исходя из этого, принятие учредительного решения стремится стать демократией множества. Так мы приходим к выводу нашей статьи. От партии требуется доказательство большой радикальности, способности смести избитые, старые или нынешние идеи. Так, чтобы движение преобразовывалось в настоящую практику учредительной власти. В той степени, в какой она предвидит закон, учредительная власть всегда является формой диктатуры (но есть диктатура и диктатура: фашистская форма не тождественна форме коммунизма, хотя мы совсем не считаем вторую предпочтительней первой). Политическое решение всегда ставит вопрос производства субъективности, которая в свою очередь предполагает производство конкретных тел, масс и/или множества тел, - это предполагает, что каждая субъективность отлична от другой. Сегодня нас интересует субъективность всеобщего разума, которая с целью преобразования окружающего ее мира должна использовать силу, силу, которую нужно организовать при помощи учредительной власти. Конечно, исполнение учредительной власти может иметь как позитивные, так и негативные следствия. Однако мы не можем использовать наперед заданную систему координат, которая помогла бы принять критерии относительно привнесенных множеством изобретений. Между тем, чтобы избежать какое-либо недоразумение и не быть обвиненным в работе во имя пришествия грубой диктатуры (прикрытой лицемерным языком, который опасен сегодня как никогда – поскольку, фактически, он таится внутри вульгарности социальной среды, управляемой гомогенным потреблением во всех сферах жизни), - скажем, что диктатура, на которую мы надеемся и которую расцениваем как драгоценное переосмысленное изобретение Ленина может быть названа «абсолютной демократией». Вообще это определение использовал Спиноза для описания метода правления, которое множество совершает над собой [10]. Спиноза проявил большую смелость, добавив прилагательное «абсолютный» к методам правления, полученных от теоретического осмысления классиков: монархия против тирании, аристократия против олигархии, демократия против анархии. Важно не делать здесь ошибку: «абсолютная демократия» вовсе не имеет ничего общего с общей теорией методов правления; этот довольно разделенный сплав в этом выражении получил в прошлом, как и много позже, много негативных эпитетов со стороны критики. Тем не менее, «абсолютная демократия» остается хорошим заглавием для описания изобретения новой формы свободы или, еще лучше, «предстоящего» производства народа.  Но главнейшая причина нашей поддержки выражения «абсолютная демократия» состоит в осознании того, что эта терминология не затронута каким-либо заражением со стороны современного понятия суверенитета (если учесть саму природу пространств и времен постсовременности). Таким образом, мы должны – это возможно, если признать ее биополитическую природу – перенести мысль Ленина из универсума современности (суверенной индустриальной модели), которой она принадлежала до сих пор. Следует  передать революционное принятие решения новому производству автономной и коммунистической субъективности внутри постсовременнных множеств.   Перевел Андрей Репа по изданию: Toni Negri, Que faire aujourdґhui du «Que faire ?» Ou, plutôt : le corps du General Intellect // Passant Ordinaire n°36 [septembre 2001 - octobre 2001] [1] Архэ (греч.) – в философии: первоначало, верховенство, высшая власть. В частности термин «анархизм»  обозначает «отрицание архэ». - пер. [2] Об этом подробнее см. ниже. [3] Множество – этот термин встречается уже у Спинозы и Локка, в отечественной философской традиции, как правило, неверно переводился как «массы». Возможно, является синонимом слова «общество», передавая его динамичный, дискретный, неконтролируемый характер. О понятии «множество» в философии А.Негри см. подробнее: Пензин А. «Революционное чудовище»: понятие множества в философии Антонио Негри - пер. [4] Понятие general intellect («всеобщий разум») использовалось Марксом (на английском языке в немецком тексте) в первичном варианте «Капитала» (1867), «Grundrisse» (1857-1858), посмертном издании, неизвестном Ленину, которому Негри уделяет внимание в книге «Маркс по ту сторону Маркса». Маркс объясняет, что в машинизированную эпоху большой индустрии, которая также является эпохой технологий, сама наука (general intellect), используя технологии, руководит производством, тогда как рабочий оказывается лишенным своего технического знания и сведен к простой материальной силе, как будто его знание выступает перед ним как чуждый властелин. Это отчуждение предвидено Марксом в диалектике, как указывает в этом тексте Негри. Цель этого властвования труда с помощью науки - лишить рабочего конроля, который он совершает над производительным процессом, и увеличить норму прибыли, но также захват капиталом власти над наукой - повод для беспрецедентного развития научного знания, которым индивиды могут воспользоваться, как только вернут себе владение (на стадии коммунизма) средствами производства. Негри усматривает в трансформации производительного труда в труд имматериальный форму нового присвоения всеобщего разума, так, что политическая проблема не столько проблема этого присвоения, как проблема учреждения ниспровергающего тела (то есть новых форм желания), которое возвысится до уровня заключенных в имматериальном труде требований автономии. - тут и далее прим. ред.  фр. издания.                       [5] Выражение «тело без органов» принадлежит Антонену Арто. Антонио Негри намекает здесь на комментарии к его творчеству у Жиля Делеза и Жака Деррида.  [6] Condicio sine qua non (лат) - «Условие, без которого нет», т. е. условие, без которого невозможно что-либо,  необходимое условие. [7] Негри обращается здесь к двум ключевым темам политической теории Ленина; с одной стороны, важность конъюнктуры (политические задачи не должны определяться в зависимости от одних только принципов, но также всегда с учетом анализа исторических обстоятельств; это один из главных его упреков «левизне»), с другой стороны, это идея, согласно которой революция объявляется не в самых развитых странах, но в «слабом звене империализма» (то есть в России).  [8] В греческом языке - благоприятный момент или случай. Антонио Негри посвятил разбору этого понятия отдельную книгу «Kairos». [9] Негри противопоставляет учрежденную власть, то есть совокупность властей, установленных и регулируемых юридическим механизмом, и учредительную власть, которая понимается не только как акт учредительной ассамблеи, но на более глубоком уровне как сила и производительность множества, которое особенно проявляется во время революционных эпизодов. Источник юридического порядка, учредительная власть - сила, непокорная фиксации какому-либо действующему учреждению (конституции), а стало быть, и традиционным репрезентациям суверенитета. По этому поводу см. книгу Антонио Негри «Учредительная власть».   [10] Спиноза превращает из демократии государство, «которое наименьшим образом удалено от свободы, что в каждом  признается природой» («Теолого-политический трактат») или «абсолютное государство» («Политический трактат»). По Негри, таким образом Спиноза определял Демократию - не как простой режим среди других, но как политическую форму, адекватно выражающую силу множества и несводимость учредительной власти к любой конституции. См. об этом книгу Антонио Негри «Дикая аномалия. Сила и власть у Спинозы».