"РЕВОЛЮЦИЯ НЕ ЗАКОНЧИЛАСЬ, БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ!"
Российская управляемая демократия. Часть I
Российская управляемая демократия. Часть I
Перри Андерсон (1938) - влиятельный западный
левый интеллектуал, профессор истории и социологии Калифорнийского
университета, а также редактор авторитетного "New Left Review".
Брат известного историка Бенедикта Андерсона ("Воображаемые
сообщества", 1983). Отечественному читателю должен быть известен перевод
его книги "Размышления о западном марксизме" (1991).
В октябре 2006-го Перри Андерсон посетил Москву с лекциями
в рамках проекта "Русские чтения". По итогам поездки он опубликовал
статью в альманахе "London Review of Books",
перевод которой мы здесь представляем.
Под низким небом тонкой нитью тянулась
тихая очередь в зал прощаний. Загораживая вход, у крыльца плотным заслоном
стояли спецназовцы, и люди терпеливо ждали, пока значительные персоны - Анатолий Чубайс, посланники НАТО и не
обладающий реальными полномочиями омбудсмен – не завершили церемонию прощания.
Наконец очередь пустили в зал, где можно было увидеть гроб с убитой женщиной,
чей лоб был по православному обычаю обвязан белой лентой; ее тело, и без того
худощавое, казалось еще более хрупким в заполненном цветами гробу. Вдоль стен
зала прощаний вперемежку, касаясь один другого, стояли венки – как от
масс-медиа, травивших ее при жизни, так и от ее осиротевших детей и друзей.
Люди шествовали мимо гроба и выходили на кладбище, храня молчание. Многие
плакали. Скорбные фигуры словно бы растворялись в тумане под моросящим дождем,
так же тихо, как и пришли.
Власти подстраховались, добившись того,
чтобы Анна Политковская была
похоронена не на почетном Ваганьковском кладбище, где покоится академик
Сахаров, но на отдаленной, запущенной окраине города, которую далеко не каждый
москвич может найти на карте. Но насколько необходимы были такие меры
предосторожности? На Троекуровское кладбище пришло не так уж много народу,
около тысячи человек, охваченных скорее скорбью, чем гневом. Женщина средних
лет, возвращавшаяся с покупками из супермаркета, была застрелена средь бела дня
в лифте, в подъезде собственного дома; Политковскую убили за смелость, с какой
она освещала продолжающееся кровопролитие в Чечне. Два года назад едва не
увенчалась успехом попытка ее отравления. Очередная статья Политковской о
зверствах клана Кадырова, которому Кремль фактически передал руководство Чечней,
должна была вскоре появиться в "Новой газете", но в редакции ее так и
не дождались: автор был ликвидирован. Она жила и умерла как настоящий боец. Но
трудно говорить о сколько-нибудь серьезных протестах в связи с ее гибелью. Она
была похоронена со смирением, а не с революционной яростью.
Когда на Украине было найдено
обезглавленное тело журналиста Георгия
Гонгадзе, занимавшегося расследованием коррупции правительственных
чиновников, этого было достаточно, чтобы вызвать вспышку гнева, потрясшую
режим, который вскоре закончил свое существование. Политковская была фигурой
другого, более крупного масштаба. Возможно, наиболее уместно сравнить этот
случай с убийством Маттеотти,
организованным Муссолини в 1924 году. В российских условиях моральный статус
Политковской как оппонента бесконтрольной власти был едва ли меньше, чем статус
депутата-социалиста. Но на этом сходство заканчивается. Дело Маттеотти вызвало
взрыв негодования, который чуть не опрокинул Муссолини. Когда была убита
Политковская, в общественном мнении не наблюдалось особого брожения. Если
верить объяснениям официальной прессы, ее смерть следует считать либо
непостижимой тайной, либо провокацией врагов российского правительства, тщетно
пытающихся его дискредитировать. Президент заявил, что она была никем: только
смерть придала хоть какой-то смысл ее жизни.
Соблазнительно увидеть в этом словесном
унижении не более чем обычную наглость власти, однако такое понимание было бы
ошибочным. Все правительства отрицают свои преступления, и большинство из них понимает,
что к чему, но молчит: рука руку моет. Буш и Блэр, у которых не меньше крови на
руках (вспомним, что в Ираке погибло около полумиллиона человек), прибегают к
подобным ухищрениям так же автоматически, как и Путин. Но есть разница, которая
отличает Путина не только от других глав государств, включая его коллег по G8,
но и практически от всех существующих правителей. По данным опросов
общественного мнения, он самый популярный из нынешних мировых лидеров. За 6
лет, протекших со дня его прихода к власти, он пользовался постоянной
поддержкой более 70% своего народа; это рекорд, к которому даже не мечтает
приблизиться ни один современный политик подобного уровня. Так, степень
поддержки Ширака составляет на сегодня 38%, Буша - 36%, Блэра - 30%.
Столь высокие рейтинги Путина могут
вызвать удивление, но они поддаются объяснению. Авторитет российского
президента зиждется в первую очередь на контрасте с предшествующим правителем,
который его "сделал",
назначив преемником. С точки зрения Запада, ельцинский режим был достаточно
успешным. Осуществив более масштабную приватизацию промышленности, чем та,
которая была проведена в странах Восточной Европы, и сохранив фасад
соревновательных выборов, он заложил фундамент российского капитализма на
будущее столетие. Каким бы хмельным и буффонным ни было личное поведение
Ельцина, это были весомые достижения, обеспечившие ему безоговорочную поддержку
со стороны Соединенных Штатов, и президент этой страны Клинтон, погрязший в
собственных пороках, мог читать ему благодушные нотации. Как писал, в
свойственной ему манере, Строб Тэлботт: "Клинтон
и Ельцин повязаны одной веревочкой. Великие времена". В глазах
большинства русских администрация Ельцина не заслуживала снисхождения: она
породила волну коррупции и преступности; вслепую передвигалась от одного
политического кризиса к другому; привела страну к беспрецедентному падению
уровня жизни и краху надежд на будущее; унизила державу, подчинив ее западным
странам; обрушила курс рубля и закончила полным банкротством. Согласно официальной
статистике, к 1998 году показатели ВВП снизились за десять лет примерно на 45%;
уровень смертности возрос на 50%; доходы членов правительства почти удвоились;
уровень преступности повысился вдвое. Неудивительно, что, когда это
некомпетентное правление подошло к концу, процент поддержки Ельцина среди
населения исчислялся единицами.
На этом фоне любая новая администрация
должна была сильно постараться, чтобы не улучшить управление страной. Путину,
однако, еще и повезло: он пришел к власти как раз в тот момент, когда цены на
нефть поползли вверх. Ввиду того, что рост экспортных доходов от
энергетического сектора резко возрос, восстановление экономики шло быстрыми
темпами на протяжении довольно длительного периода времени. С 1999 года
ежегодный рост ВВП составлял 6-7%. Сейчас достигнут бюджетный профицит, в
Стабилизационном фонде накоплено около $80 млрд. для подстраховки на случай
падения цен на нефть, рубль стал конвертируемым. Капитализация фондового рынка
составляет 80% от ВВП. Иностранный долг выплачен. Резервы превышают $250 млрд.
Короче говоря, Российская Федерация оказалась той страной, которая больше всех
выиграла от сырьевого бума начала XXI столетия. Для обычных россиян это
означало существенное повышение жизненного уровня. Хотя в среднем заработки остаются
довольно низкими, не превышая $400 в месяц, при Путине они удвоились (реальные
личные доходы почти вдвое выше, поскольку вознаграждение зачастую выплачивается
в неденежной форме, чтобы уйти от налогов). Это повышение является наиболее
важной основой поддержки президента. К относительному благосостоянию Путин
добавил стабильность. Такие явления, как конвульсии кабинетов министров, стычки
между исполнительной и законодательной властью, президентские "провалы в
ступор", остались в прошлом. Возможно, администрация не стала намного эффективнее,
но порядок – по крайней мере к северу от Кавказа – был восстановлен. И
последнее (по счету, но не по значению): страна больше не находится "под
внешним управлением", как гласит заостренное российское выражение. Времена,
когда бюджет формировался под диктовку МВФ, а Министерство иностранных дел
выполняло функции американского консульства, давно прошли. Испарились и
иностранные пиарщики, специалисты по переизбранию президента, выписанные из
Калифорнии. Освободившись от гнета внешнего долга и дипломатического контроля,
Россия вновь стала независимым государством.
Процветание, стабильность, суверенитет.
Национальный консенсус по поводу Путина покоится на этих трех китах, то есть на
том, что в глазах общества президент добился удовлетворения этих первостепенных
потребностей. То, что они удовлетворены далеко не в полной мере, не имеет
особого политического значения, поскольку в народной памяти мерой для сравнения
служит предшествовавший путинскому правлению ельцинский развал. По этой мерке
материальный прогресс, хотя и не слишком существенный, налицо. Однако
дифференцированные опросы общественного мнения отражают и нечто большее – имидж
лидера страны. Путин представляется на Западе довольно бесцветной, едва ли не
фригидной фигурой. В культуре, привыкшей к более экспансивному стилю лидерства,
прилизанная, похожая на мордочку горностая голова и каменно-холодные глаза –
это не тот облик, который внушает симпатию. В России, однако, харизма имеет
другое лицо. Когда Путин пришел к власти, у него не было никакой харизмы. Но
президентство изменило его. Для Макса
Вебера, ориентировавшегося на еврейских пророков, харизма была по
определению экстраинституциональным феноменом: речь шла о чем-то вроде магии,
которая могла быть только личной. Похоже, Вебер не предвидел условий
постмодерна, при которых высшей властью становится спектакль, способный свести
на нет разницу между личностью и институтом.
Едва заняв президентское кресло, Путин
начал культивировать два свойства, которые придали ему некую ауру, способную
продлить его пребывание на этой должности. Первое – это имидж твердого и даже,
если это необходимо, безжалостного правителя. Исторически брутальное наведение
порядка скорее приводило российский народ в восхищение, чем пугало. Даже свой
недостаток, состоявший в том, что над его обликом нависала зловещая тень КГБ,
Путин сумел обратить в достоинство: он стал восприниматься как человек,
способный, воспользовавшись своим прошлым опытом, наладить в стране дисциплину.
В обществе, остающемся во многом патриархальным, жесткость (проявляющаяся,
скажем, в занятиях дзюдо и вкраплениях в речь блатного жаргона) до сих пор
высоко ценится, и не только мужчинами: опросы показывают, что наиболее пылкими
почитателями Путина являются женщины. Но у харизмы президента есть и другая,
менее очевидная сторона. Его леденящий магнетизм носит отчасти культурный
характер. Многих восхищает в Путине владение речью. Здесь тоже многое зависит
от контраста. Ленин был последним правителем страны, который умел говорить как
образованный русский. Грузинский акцент Сталина был настолько ощутим, что он
редко рисковал выступать публично. Словарь Хрущева был грубым, а грамматика –
варварской. Брежнев не мог связать двух слов. Горбачев говорил с провинциальным
южным акцентом. У Ельцина такая нечеткая дикция, что о его красноречии лучше
умолчим. Речь лидера страны, который умеет выражать свои мысли ясно, точно,
бегло, с более или менее корректным использованием идиом, звучит для многих
россиян как музыка.
Как это ни странно, престиж Путина носит,
таким образом, также и интеллектуальный характер. При всей его спонтанно
прорывающейся грубости, национальный язык в устах Путина больше не
воспринимается как униженный. И дело тут не только в грамматике, идиоматике или
произношении. Путин превратился в человека, которого, в соответствии с
сегодняшними не слишком высокими стандартами, вполне можно назвать
"артикулирующим политиком" – лидером, который может часами отвечать
на вопросы корреспондентов, причем так же доверительно и четко, как он разговаривает
с интервьюерами или с партнерами на саммитах, где он зарекомендовал себя как
мастер саркастической реплики. Хотя Путин во многом ограничен и циничен, он
превосходит своих иностранных коллег по уровню умственного развития, не
проявляя при этом преувеличенных амбиций. Всего этого было достаточно, чтобы
придать облику Путину холодный блеск в восприятии едва ли не большинства
россиян. Таким образом, специфический союз кулака и ума завоевал народное
воображение.
Сочетание газово-нефтяной благодати с
персоной, обладающей силой ясного ума, привело к тому, что Путин был, во мнении
народа, решительно отделен от того, что творилось в стране до него, и приобрел
репутацию виртуоза игры на политической сцене. Однако в реальности режим,
возглавляемый нынешним президентом, обнаруживает меньший разрыв с ельцинскими
временами, чем можно было бы ожидать. Экономика, которую оставил после себя
Ельцин, находилась в руках небольшой группы бизнесменов, обманом захвативших
главные ресурсы страны посредством так называемых ваучеров, придуманных одним
из людей, нажившихся на этом изобретении, Владимиром
Потаниным, и введенных Чубайсом, который играл роль неолиберального Распутина при дворе "царя Бориса".
Президент и его многочисленная "семья"
(родственники, помощники, прихлебатели), естественно, получили свою долю
добычи. Сомневаюсь, встречалась ли столь масштабная "разводка" во
всей истории капитализма. В результате семеро крупнейших олигархов, появившихся
в эти годы: Березовский, Гусинский,
Потанин, Абрамович, Фридман, Ходорковский, Авен, - получили контроль над
значительной частью национального богатства, масс-медиа и Думы. Путин был
выбран "семьей" как человек, призванный обеспечить, чтобы эти
махинации не были впоследствии выведены на чистую воду. Его первым решением на
новом посту было предоставление Ельцину гарантий личной безопасности и
неприкосновенности; он и в дальнейшем покровительствовал его ближайшему
окружению. (Так, Чубайс получил от него, в качестве прощального подарка, всю
электроэнергетику страны.)
Но если Путин хотел упрочить свое
положение, он не мог оставить олигархов в покое, позволив им распоряжаться
полученными ресурсами по своему усмотрению. Новый президент решил обуздать
олигархов и предупредил, что они сохранят свои богатства только в том случае, если
будут держаться в стороне от политики. Три самых амбициозных магната, не
внявших предупреждению – Гусинский,
Березовский и Ходорковский, - были повержены: двое из них отправились в
изгнание, третий отбывает наказание в трудовом лагере. Четвертый, Абрамович, хотя и остается persona grata в Кремле, покупает
недвижимость за границей. Путин вернул под государственный контроль
значительную часть нефтяной промышленности и создал из газовой монополии
гигантский консорциум с рыночной капитализацией, превышающей $200 млрд. При
этом доля государственного сектора в ВВП возросла несущественно, всего на 5%.
Но на сегодняшний день дикий капитализм 90-х годов утихомирился. Получив
контроль над некоторыми командными высотами экономики, государство повысило ее
управляемость. Баланс сил сместился от беспрецедентной концентрации в частных
руках к более традиционным формам государственно-бюрократического управления.
Эти перемены являются главным источником
беспокойства в западной бизнес-прессе, где выражаются опасения в связи с
чрезмерным огосударствлением экономики, угрожающим свести на нет либерализацию
90-х годов. На самом деле рынкам ничто не угрожает. Российское государство
усилило свое влияние в качестве экономического субъекта, но оно приобрело
дополнительную собственность не в целях ее национализации, а просто для
укрепления своей политической власти. В других отношениях Путин не только
продолжал курс своего предшественника, но и сделал в этом направлении несколько
смелых шагов вперед. Земля была наконец приватизирована - порог, через который
не смог переступить режим Ельцина. Москва может похвастаться большим количеством миллиардеров, чем
Нью-Йорк; тем не менее по настоянию Егора Гайдара была введена плоская шкала
налогообложения со ставкой 13%, одинаковой для всех, богатых и бедных. В высшей
степени регрессивный "единый социальный налог" тяжелым бременем
ложится на тех, кому труднее всего его выплачивать. Социальные льготы были
монетизированы и, по ходу дела, урезаны. Ключевые экономические министерства
остаются в руках убежденных "рыночников". Неолиберализм чувствует
себя в сегодняшней России достаточно комфортно. Президент ясно дал понять всем
заинтересованным лицам, что в этом плане курс останется неизменным. В октябре,
во время своего визита в Германию, отмахнувшись от вопросов об убийстве
Политковской, Путин сказал на встрече с немецкими деловыми кругами: "Мы не понимаем нервозности, которую
проявляет ваша пресса по поводу расширения инвестиций России за рубежом и, в
частности, в Германии. Откуда такая истерия? Это не Красная армия и не солдаты
с автоматами Калашникова и танками, а такие же капиталисты, как вы".
Политическая система, сложившаяся в России
после ухода Ельцина, представляет собой такой же конгломерат из преемственности
и новизны. Сегодня западные журналисты – и даже те из них, кто с пылким рвением
продвигает интересы бизнес-кругов в новой России, а также скромные спаниэли из
числа новых лейбористов, опасающиеся подорвать дружбу Блэра с Путиным (эти две
категории не всегда легко различимы) – считают своим священным долгом
негодовать по поводу ужесточения контроля над СМИ, нейтрализации парламента и
ограничения политических свобод при Путине. Однако все эти реалии берут свое
начало из эпохи правления Ельцина, когда пренебрежение законом носило еще более
вызывающий характер. В этом плане ни одно из решений Путина не идет ни в какое
сравнение с обстрелом парламента из танков или подтасовкой результатов
референдума, позволившей протащить автократическую – и поныне действующую –
конституцию. Но поскольку Ельцин рассматривался как весьма удобный, хотя и
пользующийся неважной репутацией, проводник западной политики, обстрел
парламента приветствовался, а подтасовка игнорировалась практически всеми
иностранными корреспондентами того времени. Почти не слышно было критики наглых
манипуляций прессой и телевидением (контролировавшимися тогда олигархами) с
целью добиться переизбрания Ельцина. Еще меньше внимания уделялось тому, что
происходило в сфере управления государством. Несмотря на распад СССР, который,
казалось бы, должен был привести к снижению числа чиновников, к концу правления
Ельцина бюрократическая прослойка фактически удвоилась (это явление следует
считать одним из самых несуразных посткоммунистических феноменов) и число
госчиновников достигло фантастической величины - 1,3 млн. человек. Но этим дело
не ограничилось. В верхних эшелонах власти число функционеров, пришедших из
спецслужб и из Вооруженных сил, превысило относительно скромные квоты,
действовавшие в СССР под управлением КПСС: если при Горбачеве их было не более
5%, то, по имеющимся сведениям, при Ельцине они занимали не менее 47% высших
руководящих должностей в государстве.
Хотя эти функционеры по большей части
готовы были служить любому правителю, следует признать, что Путину досталось
незавидное наследство. Новый президент дисциплинировал и централизовал
государственные органы, выстроив из них более упорядоченную и управляемую
структуру власти. Пользуясь доверием избирателей, он не имел нужды обстреливать
депутатов или подтасовывать результаты плебисцитов. Но для того чтобы
подстраховаться от неожиданностей, были усилены также и инструменты принуждения
и запугивания. Бюджет ФСБ – посткоммунистического преемника КГБ – утроился, а
число постов в федеральной администрации, занимаемых "людьми из органов", продолжало расти. Свыше половины
ключевых властных постов в России занимают сегодня люди, имеющие опыт службы в
репрессивных органах. Будучи в шутливом настроении, Путин позволил себе
обратиться к коллегам, ветеранам службы на Лубянке, с такими словами: "Товарищи, наша стратегическая миссия
выполнена – мы захватили власть".
И все же такое развитие событий было не
более чем заострением тех тенденций, которые были уже вполне ощутимы до прихода
Путина к власти. В институциональном отношении самой впечатляющей инновацией
явилась интеграция экономической и политической составляющих путинской системы
управления. В 90-е годы в широкое употребление вошли такие получившие новое
значение слова, как " сырьевики" (в народном сознании – узкая группа
проходимцев, взявших под свой контроль сырьевые ресурсы страны) и " силовики" (государственные функционеры,
рекрутированные из армии или спецслужб). При Путине эти две категории смешались
и в каком-то смысле слились в одну. При новом режиме доминирует сеть
кремлевских администраторов и министров "из органов", которые
управляют также крупнейшими государственными компаниями, представленными на
фондовом рынке. Олигархи довольно откровенно смешивали бизнес и политику. Но
это были флибустьерские рейды из первой сферы во вторую. Путин развернул
ситуацию на 180 градусов. При созданной им системе правления был достигнут
более органичный симбиоз между властью и деньгами, на этот раз при доминирующей
роли политики. Сегодня два вице-премьера являются по совместительству
председателями советов директоров таких крупнейших компаний, как "Газпром" и "Российские
железные дороги"; четыре заместителя главы администрации президента
занимают такие же посты во второй крупнейшей нефтяной компании, в
ядерно-топливном гиганте, в транспортно-энергетическом комплексе и в
"Аэрофлоте". Министр промышленности является председателем совета
директоров компании-монополиста по контролю над нефтяной трубой; министр
финансов курирует не только алмазную монополию, но и второй по величине
государственный банк страны; министр телекоммуникаций является владельцем
крупнейшего оператора мобильной телефонной связи. Таким образом специфически
российская форма cumul desmandats (совмещение постов с целью модификации
власти) прикрывает то, что происходит за сценой.
В любой подобный симбиоз доходов и власти
естественным образом встраивается коррупция. Практически все признают, что она
распространена сегодня даже шире, чем при Ельцине, но ее характер изменился.
Здесь о многом могло бы сказать сравнение с Китаем. В КНР коррупция является
предметом ненависти населения; никакая другая тема не вызывает там столь
яростного гнева у простых людей. Руководство КПК очень обеспокоено той
опасностью, которую представляет коррупция для авторитета власти, и время от
времени устраивает нечто вроде показательных процессов над проворовавшимися
чиновниками; разумеется, такие меры не затрагивают глубинных корней проблемы. В
России, напротив, незаметно активного негодования по поводу разгула коррупции
на всех уровнях общества. Общая позиция сводится к тому, что чиновник, который
берет взятки, лучше чиновника, который применяет насилие: перемена, к которой
приучила людей брежневская "эпоха
застоя", наступившая после десятилетий террора. При таком общественном
климате Путин (по крайней мере до сих пор не выказывавший признаков жадности,
не чуждой Ельцину) может хладнокровно использовать коррупцию как инструмент
государственной политики: с ее помощью выстраивается система, позволяющая
поощрять тех, кто поддерживает президента, и шантажировать тех, кто мог бы
оказать ему сопротивление.
Имеющийся у Кремля "смазочный фонд" (slush fund - деньги для подкупа и
проведения различных кампаний) вполне достаточен для того, чтобы превратить
любой телевизионный канал или газету в рупор режима. Судьба НТВ и
"Известий" - телеканала, созданного Гусинским, и газеты, контролировавшейся
Потаниным, - символична. И НТВ, и "Известия" находятся ныне в полной
зависимости от "Газпрома". ОРТ, телеканал, принадлежавший некогда
Березовскому, теперь управляется ставленником ФСБ. Благодаря этим изменениям
контроль Путина над масс-медиа стал практически всеобъемлющим. То, чего нельзя
было добиться при помощи права собственности, довершила самоцензура,
нейтрализовавшая последние остатки свободы слова. Gleichschaltung (Gleichschaltung - "подключение"; на жаргоне
национал-социалистов означало постановку общественных институтов под контроль
партии) парламента и политических партий производит еще более внушительное
впечатление. Президентская партия "Единая Россия" и ее испытанные
союзники, не имеющие другой программы, кроме готовности безоговорочно поддерживать
Путина, контролируют около 70% мест в Думе; этого достаточно, чтобы, если
понадобится, переписать Конституцию. Но из этого не следует, что Россия
превращается в однопартийное государство. Напротив, озабоченные соблюдением
правил уважающей себя демократии, кремлевские политтехнологи занимаются сейчас
сколачиванием оппозиционной партии, призванной смести с политической сцены
жалкие остатки коммунизма (либерализм уже полностью нейтрализован) и создать
декоративный противовес правящей партии в следующем парламенте.
Словом, создание персонализированного
авторитарного режима, опирающегося на мощную внутреннюю поддержку, идет полным
ходом. Исходящие от этого процесса импульсы объясняются отчасти и ощущением
вновь обретенной суверенности. Но здесь зазор между самооценкой и реальностью
шире, чем на внутреннем фронте. Путин пришел к власти на волне поддержки
населением новой колониальной войны. В марте 1999 года Запад предпринял свое
нападение на Югославию. Планирование нового завоевания Чечни началось в том же
месяце, еще при Ельцине. В начале августа Путин, занимавший тогда должность
главы ФСБ, был назначен премьер-министром. В конце сентября, в ответ на
вторжение в Дагестан, Россия развернула массированные бомбардировки территории
Чечни, явным образом смоделированные по образцу натовских шестинедельных
бомбардировок Югославии. Почти четверть населения покинула республику еще до
начала вторжения. Причинив колоссальные разрушения столице Чечни с воздуха,
Российская армия двинулась на Грозный, который был осажден в начале декабря.
Почти два месяца чеченское сопротивление держало оборону под облаками
топливо-воздушной взрывной смеси и градом тактических ракет, которые превратили
город в выжженные руины, более ужасные, чем руины Сталинграда. В разгар боев, в
канун Нового года, Ельцин передал власть Путину. Новые президентские выборы
были назначены на конец марта. К концу февраля российское верховное
командование сочло возможным объявить, что "контртеррористическая
операция закончена". У Путина появился повод отпраздновать победу.
Клинтон поздравил его с "освобождением
Грозного". Блэр поспешил в Санкт-Петербург, чтобы обнять освободителя.
Две недели спустя Путин был избран президентом подавляющим большинством
голосов.
Таким было крещение существующего режима,
окропленного святой водой Западом. Через год Буш совершил помазание и не
пожалел елея, заглянув российскому президенту в душу. В ответ на это Путин
принял на себя определенные обязательства, которые приходилось впоследствии
выполнять. Оккупация не покончила с национальным сопротивлением: Чечня стала
подобием ада и остается таковой по сей день. Но какие бы зверства ни чинили
российские войска и их местные союзники, западные дипломатические ведомства
тактично отводили от них взгляд. После 9.11 Чечня была объявлена еще одним
фронтом в войне с террором, и в знак того, что мы ведем совместную борьбу с
исламистами, Путин открыл российское воздушное пространство для B52s, летевших
бомбить Афганистан, допустил создание американских военных баз в странах
Центральной Азии и тем самым посодействовал Северному альянсу во взятии Кабула.
Желание Москвы угодить Вашингтону было столь велико, что, повинуясь душевному
порыву, Россия даже демонтировала станцию радиолокационного слежения на Кубе,
имевшую весьма отдаленное отношение к операции "Несокрушимая свобода", проводившейся в Западной Азии. Но
вскоре стало ясно, что Россия не получит достойного вознаграждения за эти "жесты доброй воли". В декабре
2001 года администрация Буша объявила о выходе из Договора по ПРО. Кроме того,
интересы российских друзей не были учтены при формировании марионеточного
правительства в Афганистане. Поправка Джексона-Веника, накладывающая
ограничения на торговые отношения с Россией, так и не была отменена.
В такой атмосфере американцы не имели
оснований надеяться, что Россия поддержит вторжение в Ирак: это означало бы
требовать слишком многого. Тем не менее Россия не пошла на прямую конфронтацию
с Америкой. Если бы это зависело только от него, Путин предпочел бы
ограничиться минимумом словесных заявлений по этому поводу. Но поскольку
Франция и Германия выступили против вторжения в Ирак единым фронтом, ему было
нелегко в тот момент тихо и незаметно сойти со сцены. Во время визита
президента в Париж Ширак загнал его в угол, вынудив присоединиться к совместному
коммюнике против войны – хотя только Франция угрожала воспользоваться правом
вето в Совете безопасности. Вернувшись домой, Путин счел нужным позвонить Бушу,
чтобы выразить ему сочувствие в связи с необходимостью принять трудное решение,
и не стал мусолить тему оккупации. Тем не менее к концу первого срока
пребывания у власти характер взаимоотношений России с Западом существенно
изменился. Через две недели после того, как Путин был переизбран (в середине
мая 2004 года), было объявлено о вступлении в НАТО прибалтийских государств, в
результате чего Североатлантический альянс продвинулся до самого российского
порога. Но даже при том, что Вашингтон дал Москве слишком мало или ничего,
Россия больше не выступала в роли просителя. Если в момент прихода Путина к
власти цены на нефть едва достигали $18 за баррель, то в начале его второго
срока они превышали $40, продолжая стремительно повышаться, чтобы достигнуть
нынешнего уровня - свыше $60 за баррель; доходы от продажи нефти пролились на
Россию золотым дождем: так, только в 2005 году страна получила по этой статье
$37 млрд. дополнительной выручки. В связи с этим Москва могла себе позволить
вести более независимую политику. Предпринятые ею действия носят до сих пор
ограниченный характер: неуклюжие попытки сдержать продвижение Запада к своим
южным рубежам путем запугивания Украины и Грузии; отказ выпустить из рук
контроль над транзитными газовыми и нефтяными трубами в Европу; пересмотр
оффшорных концессий на Сахалине. Но тень России как энергетического гиганта неуклонно
удлиняется. На сегодняшний день она является крупнейшим в мире поставщиком газа
и вторым, после Саудовской Аравии, крупнейшим экспортером нефти. По мере того,
как Европа становится все более зависимой от ее энергоресурсов, российские
рычаги воздействия на нее будут усиливаться. Никакой дипломатической революции
не предвидится. Но Россия вышла из-под опеки Запада.
Как эти перемены были восприняты на
Западе? Реакции на режим Путина варьируются, но в ограниченных пределах,
подчиняясь определенной схеме. На одном конце спектра наблюдается практически
безоговорочная поддержка России как страны, энергично развивающейся в должном
направлении. Ведущий представитель этой точки зрения, экономист Андрей Шлейфер, помогал – и это не
случайное обстоятельство – закладывать фундамент нового порядка: занимая
должность советника Госкомимущества, он был одним из разработчиков ельцинской
приватизации и одновременно одним из тех, кто сумел на ней нажиться. Шлейфер,
занимавший должность директора проекта "Российская экономическая
реформа" гарвардского Института международного развития, финансируемого
правительством США с целью содействия "экономической реформе в поддержку
открытых рынков", по возвращении в США попал под суд по обвинению в
использовании своей инсайдерской позиции в инвестиционных целях (согласно
американским законам, тот, кто консультирует иностранное правительство по
поводу приватизации определенных компаний, не имеет права заниматься операциями
с ценными бумагами тех же компаний). Гарвард вынужден был уплатить $26,5 млн.,
а Шлейфер и его жена - $3,5 млн. с тем, чтобы с них были сняты обвинения,
выдвинутые министерством юстиции. Этот скандал привел к падению его патрона
Ларри Саммерса, который курировал гарвардский проект как министр финансов в
правительстве Клинтона, а став президентом Гарвардского университета, попал в
число ответчиков по делу своего подопечного. Главная мысль Шлейфера, изложенная
в статье, написанной совместно с Дэниэлом
Трейсманом ("Foreign Affairs ", 2004), состоит в том, что Россия стала
"нормальным государством со средними доходами": это общество,
находящееся на том же уровне развития (учитывая такие факторы, как рост
благосостояния, степень политической и экономической свободы, уровень коррупции
и неравенства, ограничение свободы слова в масс-медиа и контроль над судебными
органами), что и Мексика, Турция или Филиппины или любая другая страна с
доходами порядка $8 тыс. в год на душу населения.
Шлейфер признает, что, как и во всех
подобных местах, расположенных "где-то
между образцовой демократией и зрелым авторитаризмом", в России еще не
сформировалось сколько-нибудь безопасное или справедливое общество. Но – и это
имеет решающее значение – страна следует курсом, соответствующим прогрессивным
глобальным тенденциям, что следует считать большим достижением, учитывая
тяжелое наследие коммунизма. У многих россиян поздравления в связи с тем, что
их страна достигла уровня Турции или Мексики, вызывают, мягко говоря, смешанные
чувства. Но, понижая стандарты сравнения, авторы статьи добились своего: они
смогли прийти к утешительным для России выводам. По их мнению, это совершенно
нормальная страна, если судить о ней в соответствии с уровнем ее развития.
Исключительность России связана только с ее историческим наследием, в
преодолении которого она достигла успехов, заслуживающих восхищения.
Разумеется, далеко не все оценки западных
специалистов столь же оптимистичны. С более характерными подходами можно
ознакомиться по статьям журналистов и экспертов, пишущих для "Financial Times " (еще одного инвестора в новую Россию,
выступающего в роли участника совместного предприятия в сфере медиа-бизнеса) и
уделяющих этой стране повышенное внимание: в этих статьях постоянно говорится о
радужных перспективах развития России, но при этом выражаются подобающие сожаления
в связи с теневыми или побочными следствиями капиталистического развития. Книга
Эндрю Джека, московского корреспондента этой газеты, "Путинская Россия
изнутри: возможны ли реформы без демократии?" ("Inside
Putin?s Russia
Конечно, пока права собственности остаются
необеспеченными, а судебные решения произвольными, сохраняются основания для
беспокойства. Эндрю Джек деликатно проводит мысль о том, что, несмотря на все
"проколы" президента, "приверженность Путина демократии и
рыночным реформам несомненна". Изрядная доля оптимизма прозвучала и в
одном из поздних выступлений ветерана борьбы с коммунизмом Мартина Малии. Автор "Советской трагедии"
("The Soviet Tragedy: A History of Socialim in Russia
Малия высказал это мнение в апреле 2000
года. Через семь лет, изобиловавших пытками и массовыми убийствами – и особенно
после Грозного и Багдада, - международные нормы отнюдь не выглядят "более
высокими", прошлое не торопится уйти со сцены. Было бы неправильно
утверждать, что никто из авторитетных западных комментаторов не проявил большей проницательности, чем
вышеупомянутые авторы. Среди журналистов следует отметить в этом плане корреспондентов
газеты " Washington Post " Питера
Бейкера и Сьюзен Глассер, написавших очень жесткую обобщающую книгу о новой
России "Взлет Кремля: Россия при Владимире Путине и конец русской
революции" ("Kremlin Rising: Vladimir Putin?s Russia and the end of
Revolution". Simon and
Shuster, 2005), в которой
подвергаются резкой критике лакировщики из " Financial Times ", публикации которых названы
"постыдными". Среди историков можно выделить Ричарда Пайпса, единомышленника Малии по враждебности к коммунизму,
но чуть ли не его антипода по темпераменту и общему мировоззрению. Пайпс
высказал характерные для него нетривиальные мысли, прозвучавшие диссонансом на
фоне общей тональности тогдашнего "кремлевского дискурса". В то время
как Малия считал, что роковым рубежом для России стала Первая мировая война,
сбившая страну с курса на нормальное развитие по западному образцу, на который
она имеет теперь возможность вернуться, Пайпс всегда утверждал, что корни
советской тирании следует искать в давних автократических традициях русской
политической культуры; этот взгляд был недавно заново проаргументирован в
элегантной монографии "Русский консерватизм и его критики"
("Russian Conservatism and Its Critics". Yale, 2005 ).
Согласно представлениям Пайпса, режим
Путина занимает в истории России свое естественное, законное место. В книге
приводятся аргументы в пользу того, что русским недостает ощущения социальной и
национальной общности, уважения к собственности и желания брать на себя
ответственность; им свойственно недоверие к демократии и страх перед внешним
миром; они до сих пор оценивают порядок выше, чем свободу. Для них анархия –
худшее из зол, а авторитарное правление – необходимое условие мирной и
спокойной жизни. Пайпс объясняет в " Foreign Affairs ": "Путин популярен именно потому, что он восстановил традиционную
российскую модель правления – автократическое государство, в котором граждане
избавлены от ответственности за политику и в котором воображаемые иностранные
враги выполняют функцию катализатора искусственного сплочения". Такие
мрачные мысли характерны для другого – противоположного по отношению к тому, на
котором располагается оптимист Шлейфер, - конца спектра; и надо сказать, что
западные официальные круги не слишком восприимчивы к пессимистической позиции.
Поддержание стабильных конструктивных отношений с Москвой, практически не
омраченных чеченскими войнами, свидетельствует о том, что западные страны легко
перешагивают через такие неприятные факты, как убийство критика режима или
какого-нибудь перебежчика. Судьба опального миллиардера-предпринимателя еще
может заинтересовать трибунал ООН, но кого особенно волнует гибель независимого
журналиста или эмигранта? С облегчением вздохнув в связи с тем, что в деле об
убийстве Литвиненко свидетели недоступны и экстрадиция немыслима, журнал " Economist "доверительно сообщил
своим читателям, что "в подобных затруднениях есть и хорошая
сторона", поскольку "британские дипломаты больше озабочены не тем,
что Скотланд-Ярд может не справиться с задачей, а тем, что он может добиться
успеха".
В триумф над коммунизмом были
инвестированы слишком большие средства (в том числе и символические), чтобы
теперь можно было предаваться глубоким сомнениям по поводу судьбы России.
Вместо этого применяется набор словесных клише, позволяющих забалтывать
проблему. Можно сказать, что недостатки естественны и преодолимы на данном
этапе развития. Вариант: будучи огорчительными, они являются неизбежной ценой,
которую приходится платить за продвижение по пути капитализма. Либо так: они
краткосрочны и, по большому счету, незаметны в широкой временной перспективе.
Предположение о том, что Запад несет свою долю ответственности за эти ошибки,
заранее исключается. В конце 80-х годов посол США в Москве Джек Мэтлок объяснил, почему это происходит: "Президенты Рейган и Горбачев, по сути дела, совместно работали
над сценарием реформирования российской экономики, который был изначально
намечен в Соединенных Штатах. Этот план был разработан Соединенными Штатами, но
с учетом того, что он не должен противоречить национальным интересам мирного
Советского Союза". Горбачев "принял предложенную США повестку
дня, сформулированную в Вашингтоне (без указания авторства, конечно) как свой
собственный план". При Ельцине отношение США к России в еще большей мере
приняло характер "опекунства над
взрослыми" (такой термин употребил однажды другой посол США, Залмай
Халилзад, имея в виду прежде всего Кабул и Багдад, для описания взаимоотношений
Америки с другими странами и миром в целом). При этом если что-нибудь идет не
так, как задумано, виноваты, конечно, не опекуны. Посмотрите, что происходит
сейчас в Ираке.
Источник: "London
Review of Books"
Перевод Иосифа
Фридмана
26.02.07
19:22
Комментарии
Отправить комментарий
"СТОП! ОСТАВЬ СВОЙ ОТЗЫВ, ДОРОГОЙ ЧИТАТЕЛЬ!"