ЭРНЕСТО ЛАКЛАУ - Невозможность общества

"РЕВОЛЮЦИЯ НЕ ЗАКОНЧИЛАСЬ, БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ!"

ЭРНЕСТО ЛАКЛАУ

Невозможность общества

В этих кратких наблюдениях я хотел бы затронуть несколько проблем, которые являются центральными для современной марксистской теории идеологии. 

Очевидно, что при обсуждении этих проблем мы сталкиваемся с теоретическим парадоксом.

Данный парадокс можно сформулировать следующим образом: никогда ранее рефлексия об «идеологии» столь значительно не присутствовала в центре марксистских теоретических подходов; однако в то же самое время никогда ранее границы и референциальная идентичность «идеологического» не становились столь размытыми и проблематичными.  Если интерес к идеологии возрастает параллельно с возрастанием исторической действенности, приписываемой тому, что традиционно считалось сферой «надстройки» — и это возрастание ее действенности служит ответом на кризис экономистской и редукционистской концепции марксизма, то сам этот кризис ставит под вопрос социальную тотальность, конституируемую вокруг различия базиса-надстройки. Как следствие, нельзя больше определять объект «идеологии» на языке топографии социального.

В рамках марксистской традиции мы можем выделить два классических подхода к проблеме идеологии.  Эти подходы часто — но не всегда — смешиваются. При первом подходе «идеология» мыслится на уровне социальной тотальности; при втором она отождествляется с ложным сознанием.  Оба сегодня подхода кажутся размытыми вследствие кризиса посылок, на которых они основывались: обоснованность первого зависела от концепции общества как постижимой тотальности, рассматриваемой в качестве структуры, на которой основываются ее отдельные элементы и процессы.  Обоснованность второго подхода предполагала концепцию человеческого участия — субъекта, обладающего максимальной внутренней гомогенностью, неузнавание которой постулировалось в качестве источника «идеологии».

В этом отношении оба подхода основывались на эссенциалистской концепции общества и социальной деятельности.  Чтобы ясно осознать проблемы, заведшие теорию идеологии в ее нынешний тупик, нам следует рассмотреть кризис этой эссенциалистской концепции в обоих ее вариантах.

Обратимся сначала к кризису концепции социальной тотальности.

Цель всех целостных подходов заключается в том, чтобы закрепить значение всякого элемента или социального процесса вне его самого, то есть в системе отношений с другими элементами. В этом отношении модель базиса-надстройки сыграла двусмысленную роль: хотя она заявляла об относительном характере тождественности базиса и надстройки, в то же самое время она наделяла эту относительную систему центром.

Поэтому в совершенно гегельянской манере надстройка отомстила признанием «сущностной природы» явлений. Более того, структурная тотальность должна была представлять собой объект, обладающий собственной позитивностью, который можно было бы описать и определить. В этом смысле эта тотальность служила основополагающим принципом постижимости социального порядка. Статус этой тотальности был статусом сущности социального порядка, которая должна была узнаваться за эмпирическими колебаниями, проявляющимися на поверхности социальной жизни. (Отметим, что на кону здесь стоит не оппозиция структурализм/историцизм. Неважно, синхронической или диахронической является тотальность; важно, что в обоих случаях она служит основополагающей тотальностью, которая являет собой постижимый объект «познания» [cognitio], понимаемого как процесс узнавания).

Вопреки этому эссенциалистскому представлению, ныне мы склонны признавать бесконечность социального, то есть то обстоятельство, что всякая социальная система не ограничена, что ее всегда окружает «избыток значения», которым невозможно овладеть, и, следовательно, что «общество», как единый и постижимый объект, на котором основаны его частные процессы, невозможно. Рассмотрим два шага, связанных с таким узнаванием.
Величайшее достижение структурализма заключается в признании относительного характера всякой социальной идентичности; пределом для него было преобразование этих отношений в систему, в опознаваемый и постижимый объект (то есть в сущность). Но если мы утверждаем относительный характер всякой идентичности и если в то же самое время мы отказываемся от фиксации этих идентичностей в системе, тогда социальное должно отождествляться с бесконечной игрой различий, то есть с тем, что в самом строгом смысле слова мы можем назвать дискурсом — при условии, разумеется, что мы освобождаем понятие дискурса от его ограниченного значения как речи и письма.

Этот первый шаг, таким образом, подразумевает невозможность фиксированного значения. Но это еще не все. Дискурс, в котором значение не может быть зафиксировано, суть не что иное, как дискурс психотика.  Следовательно, второй шаг заключается в попытке осуществить эту, в конечном счете, невозможную фиксацию. Социальное — это не только бесконечная игра различий, но также попытка ограничить эту игру, приручить бесконечность, заключить ее в конечность порядка. Но этот порядок — или структура — больше не принимает форму основополагающей сущности социального; скорее это попытка — нетвердая и сомнительная по определению — охватить «социальное», установить гегемонию над ним. В известном смысле, имеется сходство между тем, что здесь делаем мы, и попыткой Соссюра ограничить принцип произвольности знака, утверждая относительный характер данной произвольности. Соответственно, проблема социальной тотальности излагается в новой терминологии:«тотальность» не устанавливает границы «социального», превращая его в фиксированный объект (то есть «общество»). Скорее социальное всегда выходит за рамки попыток конституировать общество. 

Однако в то же самое время эта «тотальность» никуда не исчезает: хотя попытка соединения их, в конечном счете, невозможна, тем не менее, переход к относительной фиксации социального посредством установления узловых точек возможен. Но если дело обстоит таким образом, вопросы касательно узловых точек и их относительного значения не могут определяться  sub species aeternitatis (под видом вечности).
Каждая общественная формация обладает своими собственными формами детерминации и относительной автономией, которые всегда устанавливаются в ходе сложного процесса сверхдетерминации и потому не могут учреждаться a priori.

При таком понимании различию базиса-надстройки, а вместе с ним и концепции идеологии как необходимого уровня каждой общественной формации приходит конец. Если теперь мы перейдем к рассмотрению второго подхода к идеологии (идеология как ложное сознание), то мы столкнемся со схожей ситуацией. Понятие ложного сознания имеет смысл только в том случае, если можно зафиксировать идентичность социального агента. Только основываясь на знании о его истинной идентичности мы можем утверждать, что сознание субъекта «ложно».

И это, конечно, предполагает, что идентичность должна быть позитивной и непротиворечивой. В рамках марксизма представление о такого рода субъективности основывается на понятии «объективных классовых интересов». Я не собираюсь здесь подробно обсуждать формы построения, следствия и пределы такой концепции субъективности.

Я, пожалуй, просто сошлюсь на два процесса, приведших к постепенному отказу от нее. Во-первых, разрыв между «действительным сознанием» и «приписанным сознанием» становился все более глубоким.

Способ, которым заполнялся этот разрыв — благодаря наличию Партии, игравшей роль носителя объективных исторических интересов класса, — вел к возникновению «просвещенного» деспотизма интеллектуалов и бюрократов, которые выступали от имени масс, объясняли им их истинные интересы и навязывали все более и более тоталитарные формы контроля.

Реакция на такое положение неизбежно принимала форму утверждения действительной идентичности социальных агентов, противостоящих «историческим интересам», которые им вменялись.

Во-вторых, сама идентичность социальных агентов все более и более подвергалась сомнению, когда постоянное движение различий в развитых капиталистических обществах показало, что идентичность и гомогенность социальных агентов была иллюзией, что всякий социальный субъект, по существу, является децентрованным, что его/ее идентичность — это всего лишь изменчивая артикуляция непрерывно изменяющихся положений.

Тот же избыток значения, тот же сомнительный характер любой стуктурации, которую мы находим в области социального порядка, также должен быть обнаружен в области субъективности.

Но если всякий социальный агент — это децентрованный субъект, если при попытке определить его/ее идентичность мы не находим ничего, кроме калейдоскопического движения различий, то в каком смысле мы можем говорить о том, что субъекты не узнают себя? 

Теоретическое основание, которое придавало смысл концепции «ложного сознания», явно распалось. Все выглядит так, как если бы две концептуальные структуры, прежде придававшие смысл концепции идеологии, рассыпались, а вслед за ними должна исчезнуть и сама концепция. Однако я не думаю, что такое решение было бы удовлетворительным.

Мы ничего не можем сделать без концепции неузнавания именно потому, что само утверждение о том, что «идентичность и гомогенность социальных агентов является иллюзией», нельзя сформулировать без использования категории неузнавания. Критика «натурализации значения» и «эссенциализации социального» суть критика неузнавания их истинного характера. Без этой посылки всякая деконструкция была бы бессмысленной.

Все выглядит так, как если бы могли сохранить концепцию идеологии и категорию неузнавания, только перевернув их традиционное содержание. 

Идеологическое заключалось бы не в неузнавании позитивной сущности, но в совершенно обратном: оно заключалось бы в непризнании сомнительного характера всякой позитивности, невозможности какого-либо окончательного сшивания (suture).Идеологическое заключалось бы в тех дискурсивных формах, посредством которых общество пытается учредить себя как таковое на основе замыкания, фиксации значения, непризнания бесконечной игры различий. Идеологическое было бы стремлением к «тотальности» всякого тотализующего дискурса. А поскольку социальное невозможно без определенной фиксации значения, без дискурса замыкания, идеологическое должно рассматриваться в качестве неотъемлемой составляющей социального. Социальное существует лишь как тщетная попытка установить собственный невозможный объект: общество.

Утопия — это сущность всякой коммуникации и социальной практики.

1991 год