Алекс Каллиникос - "АНТИКАПИТАЛИСТИЧЕСКИЙ МАНИФЕСТ"

"РЕВОЛЮЦИЯ НЕ ЗАКОНЧИЛАСЬ, БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ!"


Алекс Каллиникос

"АНТИКАПИТАЛИСТИЧЕСКИЙ МАНИФЕСТ"

Алекс Каллиникос / Пер. с англ.

                                                      Введение                                     

Незапланированное событие


Что-то странное произошло в конце 1990-х. Десятилетием ранее либеральный капитализм праздновал победу после краха коммунистических режимов. Фрэнсис Фукуяма лихо заявлял, что такое развитие событий знаменует собой Конец Истории: крах коммунизма показал, что никакая прогрессивная системная альтернатива либеральному капитализму невозможна. Мало кого подкупил предложенный Фукуямой странный коктейль из неогегельянской философии и рейгановской воодушевленности. Но многие согласились с его сутью.

Во всяком случае постмодернизм и его отпрыски (например, постколониальная теория), завоевавшие прочные позиции в либеральных англоязычных университетах, задолго до этого провозгласили «крах великих нарративов» и приход фрагментированного, пестрого мира, в котором сама мысль о том, чтобы поставить под сомнение либеральный капитализм, грозит возрождением тоталитаризма, ответственного за Освенцим и архипелаг Гулаг.

Куда более важно, что то же общее представление нашло свое отражение также и в государственной политике. В 1990 году экономист Джон Уильямсон придумал выражение «Вашингтонский консенсус» для обозначения не менее десятка областей политики, в которых лица, принимающие решения, во всем мире согласились с неолиберальной программой, – финансово-бюджетная дисциплина, приоритеты расходов на государственные нужды, налоговая реформа, финансовая либерализация, конкурентный валютный курс, либерализация торговли, прямые иностранные инвестиции, приватизация, дерегуляция и права собственности. Во время длительного бума 1950-1960-х такая политика по большей части была бы отвергнута и объявлена фантазией экономических еретиков, мечтающих о возврате в девятнадцатый век: преобладавшая точка зрения в том или ином виде отражала утверждение Мейнарда Кейнса о том, что стабильность капитализма зависит от государственного вмешательства в деле обеспечения полной занятости. Поэтому Сьюзен Джордж лишь слегка преувеличивает, когда пишет: «Если бы вы всерьез предложили какую-нибудь идею или политику, входящую в сегодняшний стандартный неолиберальный инструментарий, в 1945 или 1950 году, вам пришлось бы отшучиваться или отправиться в сумасшедший дом».

Но первый крупный послевоенный спад середины 1970-х создал более благоприятную обстановку для восприятия этих ересей. В результате серьезной политической и идеологической борьбы неолиберализм все же сменил кейнсианство в качестве общепринятой экономической теории и практики. На протяжении 1980-х Рональд Рейган в Соединенных Штатах и Маргарет Тэтчер в Великобритании с успехом проводили политику свободного рынка, преодолев сопротивление как части истэблишмента, так и влиятельных групп рабочих вроде американских авиадиспетчеров в 1981 году и британских шахтеров в 1984-1985 годах. К концу десятилетия сложилась благоприятная обстановка для того, чтобы эти нововведения стали общим правилом на мировой арене. С одной стороны, долговой кризис, унаследованный от второго значительного экономического спада в начале 1980-х, дал Международному валютному фонду и Всемирному банку рычаги, в которых они нуждались, чтобы заставить правительства стран «третьего мира» принять неолиберальные программы «структурного регулирования»; с другой стороны, крах коммунизма позволил Со-единенным Штатам, в частности, оказать поддержку режимам-преемникам в Центральной и Восточной Европе, а также в бывшем Советском Союзе при проведении «шоковой терапии», которая внезапно вывела их экономику из состояния контролируемой государством автаркии и способствовала вхождению в высоко конкурентный мировой рынок.

На глобальном уровне навязывание неолиберальной ортодоксии, по крайней мере отчасти, отражало осознанную стратегию, которой следовали удачливые американские админист-рации для сохранения гегемонии Соединенных Штатов в эпоху, наступившую после окончания холодной войны: само название, данное этой политике, – «Вашингтонский консенсус» – указывает на роль, которую сыграл в ее осуществлении институциональный комплекс, связующий воедино Министерство финансов США, МВФ и Всемирный банк. Но особое значение торжество этих идей приобрело после их признания многими левыми во всем мире. Третий путь возник как лозунг, призванный отделить «новых демократов» Билла Клинтона как от рейгановского республиканизма, так и от государственнического подхода к экономическим и социальным проблемам, олицетворяемого такими прежними президентами-демократами, как Франклин Рузвельт и Линдон Джонсон. В сущности, приверженность администрации Клинтона к неолиберальной программе вскоре получила свое подтверждение
в ее активных и успешных усилиях, в тесном союзе с крупным бизнесом и республиканскими правыми, направленных на склонение конгресса к принятию Северо-американского соглашения о свободной торговле (НАФТА) в 1993 году.

Проповедуемый с миссионерским рвением Тони Блэром и его придворным философом Энтони Гидденсом «третий путь» требовал одобрения того, что выдавалось за экономическую необходимость. Глобализация объявила устаревшими такие проверенные левые средства, как перераспределение и государственную собственность; обновленный «левый центр» должен был сочетать либеральную экономику и авторитарную социальную Политику, несколько приукрашенную коммунитарной риторикой. В итоге произошло, если можно так выразиться, изъятие политики из политики: с учетом того, что с либеральным капитализмом согласны все значимые фигуры, политические дебаты могут вестись только вокруг второстепенных технических проблем и конкретных личностей. В такой обстановке успех Тони Блэра не вызывает удивления: последствия его господства в британской политике наилучшим образом проявились в удивительно скучных всеобщих выборах июня 2001 года. Отсутствие существенных различий между двумя ведущими кандидатами было важным фактором неожиданного успеха Жана-Мари Ле Пена во время первого тура президентских выборов во Франции в апреле 2002 года, когда он оттеснил премьер-министра, Лионеля Жоспена, на третье место. Казалось, что конец идеологии, несколько преждевременно объявленный Дэниелом Беллом в начале 1960-х, наступил окончательно и бесповоротно. Или, скорее, одна идеология окончательно вытеснила все остальные. Перри Андерсон, один из ключевых интеллектуалов западных левых последнего поколения, писал: «Впервые со времен Реформации нет больше никаких существенных противоречий – систематических соперничающих мировоззрений – в мыслительном мире Запада; и вряд ли они есть в мире в целом, если считать религиозные доктрины в значительной степени не имеющими силы архаизмами».

К тому времени, когда это суждение было озвучено в начале 2000 года, оно уже стало достоянием истории. Ибо что-то неприятное произошло в конце ноября 1999 года в Сиэт-ле. Всемирная торговая организация собралась в этом городе, чтобы начать новый раунд переговоров о торговле. На повестке дня стояла либерализация торговли в сфере обслуживания: инвестиционные банки и мультинациональные корпорации, которые уже неплохо заработали на приватизации, жадно устремили свои взоры на множество государственных и муниципальных служб, которым до сих пор удавалось выживать. Что могло стать более подходящим местом для очередной победы «Вашингтонского консенсуса», чем Сиэтл, столица «новой экономики», воспевавшейся тогда множеством профессиональных экономистов и консультантов по инвестициям? Но появились какие-то незваные гости – 40000 демонстрантов, среди которых были самые разные люди: от представителей основных американских профсоюзов (например, водители грузовиков, докеры, машинисты) до многочисленных неправительственных организаций и объединений активистов, озабоченных проблемами, к примеру, окружающей среды, взаимовыгодной торговли и долга «третьего мира». Число и воинственный настрой протестующих, а также использованные ими передовые методы организации застали власти врасплох. Возникшая сумятица помешала западным правительствам (не имевшим единого мнения, в частности, по ряду спорных вопросов между США и Европейским союзом) объединить свои усилия и побудила представителей стран «третьего мира» не поддаваться на запугивание со стороны больших держав. Итак, переговоры потерпели провал. Асфальтовый каток неолиберализма, по крайней мере на какое-то время, приостановил свое движение.

При этом Сиэтл не был дымом без огня. Застигнутые врасплох неолиберальные комментаторы и некоторые старые левые назвали демонстрантов протекционистским сбродом. Но успех протеста помог придать миллионам людей во всем мире готовность также бросить вызов неолиберализму. Симптомом глобализации, которому, тем не менее, следует дать объяснение, стал быстрый рост числа встреч на высшем уровне, обозначенных множеством акронимов – G8 («большая восьмерка»), МВФ (Международный валютный фонд), ЕС (Европейский союз), АТЭС (Азиатско-тихоокеанское экономическое сотрудничество), АЗСТ (Американская зона свободной торговли)... Выступления протеста, направленные главным образом против этих встреч, распространялись с невероятной скоростью – Вашингтон (16 апреля 2000 года), Мийо (30 июня 2000 года), Мельбурн (11 сентября 2000 года), Прага (26 сентября 2000 года), Сеул (10 октября 2000 года), Ницца (6-7 декабря 2000 года), вновь Вашингтон (20 января 2001 года), Квебек-Сити (20-21 апреля 2001 года), Гетеборг (14-16 июня 2001 года)... В ходе всех этих выступлений кривая противостояния между демонстрантами и полицией росла, достигнув высшей (на настоящий момент) точки в гигантских выступлениях протеста во время саммита «большой восьмерки» в Генуе 20-21 июля 2001 года, когда полиция использовала деструктивную тактику меньшинства демонстрантов (из анархистского «Черного блока»), чтобы развязать вакханалию насилия, приведшую к убийству местного юноши Карло Джулиани. После Генуи Financial Times опубликовала ряд статей по теме «Капитализм в осаде», пытаясь проследить возникновение явления, названного «контркапитализмом». В нем участвовали десятки тысяч активистов, связанных с глобальным политическим движением, которое охватывает десятки миллионов людей.

Немногим более десятилетия спустя после падения Берлинской стены и обещанного Фрэнсисом Фукуямой «Конца Истории», ... усиливается ощущение того, что глобальный капитализм опять вынужден отстаивать свои идеи... Новая волна политической активности масс сосредоточилась вокруг простой идеи о том, что капитализм зашел слишком далеко. Причем проявляется она и как общий настрой, и как движение, нечто контркультурное. Она движима подозрением, что компании, вынуждаемые фондовой биржей постоянно бороться за увеличение прибыли, разоряют окружающую среду, уничтожая жизнь и не выполняя обещания обогатить бедняков. К тому же, она питается опасением, что демократия не в силах их остановить, поскольку считается, что политики куплены компаниями, а международные политические институты рабски следуют корпоративной программе.


Оживление социальной критики.

Если неолиберальная гегемония началась с падением Берлинской стены 9 ноября 1989 го-да, то продлилась она всего десять лет до первой крупной демонстрации в Сиэтле 30 но-ября 1999 года. «Вашингтонский консенсус» по-прежнему служит основой для разработки политического курса практически во всех странах, но теперь он все чаще встречает отпор. Сиэтл не ознаменовал собой начало такого сопротивления, хотя и оказал его на качественно новом уровне. Эта книга не является историей движения против глобального капи-тализма, но, тем не менее, полезно упомянуть ряд факторов, способствовавших его возникновению.

Решающим событием оказалось заключение НАФТА. Хотя сопротивление принятию этого соглашения потерпело провал, оно способствовало началу дебатов о глобализации. Поэтому, как выразился Марк Руперт, «господствующий либеральный нарратив глобализации оспаривается в Соединенных Штатах по крайней мере с двух различных позиций. Первую можно назвать позицией космополитических и демократических левых. Другую я бы назвал националистической крайне правой». Первая позиция – та, которую Руперт называет «установкой на активное транснациональное политическое участие», – была связана с организациями активистов, составивших левую оппозицию НАФТА и продолжавших организовывать все более широкое сопротивление программе свободной торговли, что, поспособствовав впоследствии провалу в 1998 году переговоров относительно Многостороннего соглашения об инвестициях, которое было разработано для того, чтобы сделать мир безопасным для транснациональных корпораций, привело к выступлениям протеста в Сиэтле.

НАФТА было важно еще в одном отношении. В день вступления соглашения в силу – 1 января 1994 года – в штате Чьяпас на юго-востоке Мексики произошло вооруженное восстание. Субкоманданте Маркос, лидер Сапатистской армии национального освобождения (САНО), начавший восстание, осудил НАФТА, согласно которому упразднялось конституционное право крестьян на доступ к общественным землям, назвав его «смертным приговором коренным народам Мексики». Таким образом, связь, установленная между тяжелым положением коренных общин Мексики и неолиберализмом (названным Маркосом «Четвертой мировой войной», в которой глобализация действовала как «тоталитарное распространение логики финансовых рынков на все стороны жизни»), стала постоянной темой сапатистской пропаганды. Высокоэффективное использование лидерами САНО средств массовой информации и Интернета превратило их дело в одну из объединяющих идей зарождающегося глобального движения. В действительности, кампания в Чьяпасе была лишь одним из многих проявлений борьбы на Юге, благодаря которой постепенно оформилось сознание всемирного сопротивления неолиберализму. Нигерийский активист Кен Саро-Вива, казненный нигерийским военным режимом в ноябре 1995 года за проводившуюся им кампанию по защите народа огони от разорения в результате деятельности «Шелл», стал еще одним символом сопротивления коренных народов тирании глобального капитализма.

Распространению нового движения также способствовало формирование того, что стало называться «мировым правительством», которое было не простым расширением формальных институтов межправительственного сотрудничества, наподобие Организации Объединенных Наций, «большой восьмерки» и ЕС, а включало в себя также транснациональную публичную сферу, возникновение которой началось в результате стремительной экспансии неправительственных организаций. Джон Ллойд говорит, что поддержка, полученная неправительственными организациями после участия в официальных конференциях, например саммита 1992 года в Рио-де-Жанейро, посвященного глобальному потеплению, помогала вызывать негатив-ную реакцию, когда правительства не выказывали ни малейшего желания достичь амбициозных целей, поставленных на такого рода встречах. Распространение не-правительственных организаций способствовало возникновению новых объединений активистов, которые первоначально занимались исправлением каких-либо конкретных проявлений несправедливости, – например, международных гуманитарных активистских движений (так называемый ‘sans frontiиrisme’) во Франции и движения «Нет потогонкам!», выступавшего против эксплуатации рабочих «третьего мира», в североамериканских университетских городках.

Позорный факт существования долга «третьего мира» стал еще одной точкой сближения. Проведение движениями кампаний, наподобие Юбилея 2000, привело к намного более широкому развертыванию сети политической активности благодаря успешному привлечению на свою сторону церквей и других организаций, обычно не отличавшихся воинственностью. Оглядываясь в прошлое, можно сказать, что крупные выступления за списание долга во время саммитов «большой восьмерки» в Бирмингеме в 1998 году и в Кельне в 1999 году были первыми ласточками более впечатляющих противостояний в Сиэтле и Генуе.

Еще одним важным событием стал восточноазиатский финансовый и экономический кризис 1997-1998 годов. Хотя сторонники «Вашингтонского консенсуса» ухватились за него как за доказательство превосходства англо-американской модели над азиатским капитализмом «для своих», для многих других он послужил доказательством опасности дерегулированной мировой экономики, где огромные потоки спекулятивного капитала могли неожиданно создавать или разрушать целые страны. Сам кризис в
сочетании с «помощью» МВФ, который предложил в качестве лекарственного средства еще более неолиберальные меры, имел серьезные идеологические последствия, поскольку отдельные представители истэблишмента – импресарио хеджевых фондов Джордж Сорос и экономисты Джозеф Стиглиц, Пол Кругман и Джеффри Сакс – выступили в роли яростных критиков «Вашингтонского консенсуса». Внезапное смещение Стиглица с поста главы Всемирного банка накануне выступлений протеста в Сиэтле способствовало созданию такой обстановки, при которой законность международных финансовых институтов все более ставилась под сомнение.

Наконец, масштабное сопротивление неолиберализму было оказано в одной из стран самой «большой семерки» – во Франции. Массовые забастовки в государственном секторе в ноябре-декабре 1995 года вызвали крах программы «реформ» свободного рынка, предложенной консервативной коалицией, и способствовали широкому сдвигу влево, который привел к власти в июне 1997 года правительство «множественных левых» под руководством Лионеля Жоспена. Жоспен продолжил (под дымовой завесой из социалистической риторики) приватизацию в еще большем масштабе, чем его правые предшественники. В противовес его правительству новые левые объединились вокруг ежемесячного журнала Le Monde diplomatique и движения против международных финансовых спекуляций АТТАК. Первым проявлением этого процесса радикализации стал первый тур президентских выборов во Франции в апреле 2002 года: хотя Жоспен неожиданно выпал из гонки, кандидаты от крайне левых получили 10% голосов. Глобальную ориентацию этих новых левых можно проиллюстрировать различными способами – появлением крестьянского лидера Жозе Бове как символа сопротивления генетически измененным организмам и другим угрозам здоровым методам ведения сельского хозяйства, той ролью, которую сыграли Le Monde diplomatique и АТТАК о Всемирных социальных форумах, прошедших в Порту-Алегри (Бразилия), и распространением АТТАК по всему миру (к началу 2002 года организация имела отделения в сорока странах).

Этот процесс противоборства связан не только с кампаниями активистов и уличными выступлениями протеста. Одна из причин того, почему мы можем говорить о глобальном движении, заключается в том, что оно нашло идеологическую формулировку в корпусе критических работ, созданных множеством интеллектуалов. Среди них выделяются две главные фигуры. С забастовок 1995 года и до своей смерти в январе 2002 года Пьер Бурдье бросил свой огромный авторитет ведущего французского интеллектуала на борьбу против неолиберализма; вместе с «Поводами к действию», группой ученых-активистов, он выпустил ряд небольших недорогих книг, включая два тома собственных полемических статей – «Ответный огонь» и «Ответный огонь 2». Ноам Хомский – единственный, но последовательный критик американской внешней политики последнего поколения – получил всемирную аудиторию, которая с готовностью откликнулась на его призыв осадить притязания американской империи, выявленной им в контексте глобального капитализма. Рядом с этими двумя главными фигурами старшего поколения стояли многие другие, уже известные авторы и активисты, которые теперь завоевали значительную аудиторию – например, Майкл Альберт, Уолден Белло, Сьюзен Джордж и Тони Негри, – и более молодые интеллектуалы, которые неожиданно получили широкую известность, в особенности Наоми Кляйн и Майкл Хардт. Все они – авторы важных книг, но еще более широко читаемыми они стали благодаря хаотичной циркуляции их текстов в Интернете.

Появление этого корпуса сочинений обозначило масштабный сдвиг в интеллектуальной констелляции. В монументальном исследовании, которое само по себе служит вкладом в жанр, им же анализируемый, Люк Болтански и Эв Кьяпелло документально обосновали наличие того, что было названо ими «оживлением социальной критики» во Франции в 1990-х в ответ на опыт неолиберализма. Но социальная критика была именно тем видом дискурса, на который постмодернизм стремился наложить запрет. Жан Бодрийяр, например, пишет: «Все наши проблемы сегодня как цивилизованных существ проистекают отсюда: не от избытка отчуждения, а от исчезновения отчуждения ради максимальной прозрачности между субъектами». Понятие отчуждения, которое служит одной из основных тем марксистской критики капитализма, предполагает противопоставление подлинного субъекта и существующих общественных отношений, препятствующих его самореализации. Такое противопоставление, например, присуще критике «общества спектакля», развернутой в 1960-х ситуационистами. Согласно Ги Дебору, современные капиталистические общества характеризуются господством спектакля: «Все, что раньше переживалось непосредственно, теперь отстраняется в представление», положение дел, означающее «конкретную инверсию жизни».

Но, как замечают Болтански и Кьяпелло, в то же самое время концепция подлинности стала предметом чудовищных интеллектуальных нападок со стороны таких мыслителей, как Жиль Делез и Жак Деррида, работы которых оказали определяющее влияние на постмодернизм. Болтански и Кьяпелло говорят, что разрушение ими противоположности между подлинностью и неподлинностью способствовало победе неолиберализма в 1980-х – начале 1990-х: «Намного более действенным, с точки зрения бесконечного накопления, было замалчивание проблемы, что люди убеждают сами себя в том, что все вокруг теперь есть не что иное, как симулякр, что “истинная” подлинность отныне изгнана из мира или что стремление к “подлинному” – это всего лишь иллюзия». Бодрийяр – глашатай этой деконструкции подлинности, утверждающий, что критическая мысль и политическая борьба устарели в обществе уже не спектакля, а симуляции, где образы отныне больше не представляют, а составляют реальность.

Поэтому возрождение антикапиталистических дискурсов и движений знаменует собой крах гегемонии, которую постмодернизм установил над передовой мыслью последних двух десятилетий. Один из признаков этого интеллектуального сдвига – угасание едва ли не навязчивой озабоченности культурными проблемами, которая овладела радикальными университетскими кругами в 1990-х, и возрождение интереса к материальному. Иногда это лучше всего заметно у мыслителей, имена которых прежде ассоциировались с постмодернизмом. Ричард Рорти, сочинения которого сыграли решающую роль в рецепции постмодернизма американской интеллектуальной культурой, например, недавно занялся критикой тех, кого он называет американскими «культурными левыми», за их невнимание к растущим в американском обществе противоречиям, вызванным глобализацией. То обстоятельство, что Рорти сам способствовал изобретению этих культурных левых и что его рецепт – возвращение к социал-демократии – кажется явно неуместным, ни в коей мере не отменяет правильность его диагноза.

Можно привести и другие примеры такого рода превращения, – одним из наиболее выдающихся служит энтузиазм, с которым лаканианский теоретик культуры Славой Жижек в последние годы обратился к Марксу и даже к Ленину. Но наилучшим примером заме-ны культурной критики более традиционной критикой капитализма служит самый известный текст нового движения, No Logo Наоми Кляйн. Эта книга искусно и остроумно захватывает излюбленную интеллектуальную область тысяч кафедр культурных исследований, выросших на Бодрийяре, – невнятное описание современных тенденций массовой культуры – лишь для того, чтобы вывести своих читателей на новое поле боя, используя тонкости корпоративного брэндинга для разоблачения преобладающих моделей капиталистического господства и демонстрации зарождающихся форм сопротивления. В главе, где Кляйн показывает, что озабоченность ее поколения студенческих активистов политикой идентичности и политической корректностью в конце 1980-х – начале 1990-х в действительности отвечала корпоративным стратегиям, направленным на извлечение выгоды из мультикультурализма, мы можем услышать грохот крушения целой интеллектуальной парадигмы.

И что больше всего поражает в ретроспективе, так это то, что в те самые годы, когда политкорректность как политическая субстанция достигла в собственном представлении своего апогея, весь остальной мир занимался совсем иным: он смотрел вовне и расширялся. В тот момент, когда поле зрения большинства левых сузилось настолько, что стало вмещать только их непосредственное окружение, горизонты глобального бизнеса расширялись и уже начинали вмещать в себя весь мир. ... Когда мы смотрим назад, это выглядит, как сознательная слепота. Замена радикальных экономических оснований женского движения и движения за гражданские права сплавом различных интересов, который стали называть политической корректностью, с успехом воспитала поколения активистов в политической борьбе образа, а не действия. И если оккупанты-рекламисты вторглись в наши школы и жилые кварталы, не встречая сопротивления, то это произошло, хотя бы отчасти, из-за того, что политические модели, бывшие в ходу во время вторжения, плохо вооружили нас для достойной встречи с вопросами, имевшими больше отношения к правам собственности, чем к представительству меньшинств. Мы были слишком погружены в анализ проецируемых на стену картинок, чтобы заметить, что саму стену уже продали.


Название движения

 Итак, великий спор о капитализме возобновился два века спустя после того, как он начался после завершения Великой французской революции. Теперь постмодернизм стал историей. Его позиции слишком прочны, особенно в североамериканских университетах, чтобы просто исчезнуть, а потому он еще просуществует какое-то время и, возможно, даже воспрянет духом в дисциплинах, слишком ограниченных, чтобы заметить первые проявления его критики (особенно забавной в последние годы была мода на постмодернизм в англоязычной политической науке и среди специалистов в области международных отношений). Тем не менее, спор о капитализме получил продолжение, не столько вследствие некоторого решающего теоретического опровержения постмодернизма (самая разрушительная философская критика была дана во время его расцвета и, видимо, ничуть не ослабила его влияние), сколько из-за изменения интеллектуальной повестки дня вследствие всемирного сопротивления капиталистической глобализации.

Однако есть одна проблема, вызывающая определенное замешательство. Как нам следует называть это новое движение? Ярлык, обычно на него навешиваемый, – движение антиглобализма – представляет собой совершенно абсурдное название для движения, которое подчеркивает как раз свой международный характер и которое весьма эффективно может мобилизовать людей всех пяти континентов, преодолевая национальные границы. Веду-щие фигуры движения благоразумно дистанцировались от такого названия. Наоми Кляйн пишет: «нет никакой пользы от использования языка антиглобализма». На первом Всемирном социальном форуме в Порту-Алегри в январе 2001 года Сьюзен Джордж сказала: «мы – “проглобалисты”, потому что мы выступаем за общие дружбу, культуру, кухню, солидарность, богатство и ресурсы». Лидер Генуэзского социального форума Витторио Аньолетто выразил свое недовольство ярлыком ‘no-global’, под которым движение известно в Италии.

Многие североамериканские активисты склоняются к различению, впервые, по-видимому, проведенному Ричардом Фальком, между двумя видами глобализации – «глобализацией сверху, отражающей сотрудничество ведущих государств и основных агентов накопления капитала», и «глобализацией снизу, ... множества транснациональных социальных сил, движимых заботой об окружающей среде, правах человека, враждебностью к патриархату и представлением о человеческом сообществе, основанном на единстве разнообразных культур, стремящемся положить конец бедности, притеснению, унижению и коллективному насилию». Другие пытаются назвать тот вид глобализации, против которого они выступают, «корпоративной», «неолиберальной» или (совсем непонятно для носителей английского языка) «либеральной» глобализацией. Такое многообразие употреблений отражает не просто терминологические различия. Общим местом стало говорить, что проще понять, против чего выступает движение Сиэтла и Генуи, чем то, за что оно выступает. Но это не вполне верно: бесспорно, в движении остается открытым вопрос как о том, в чем состоит альтернатива неолиберализму, так и о том, как оно намерено ее достичь. Но такая неопределенность связана с отсутствием ясности в вопросе о том, кто является противником. В конце концов, является ли противником неолиберализм, то есть политика, воплотившаяся в «Вашингтонском консенсусе» и англо-американской модели капитализма, которую эта политика пытается распространить на весь мир, или же сам
капиталистический способ производства? Ответ на этот вопрос поможет определить предпочтительную альтернативу и стратегию, необходимую для ее осуществления.

На мой взгляд, лучше всего называть движение антикапиталистическим. Не потому, что большинство активистов считает, что можно или, возможно, даже желательно найти замену капитализму в целом. Крах коммунизма до сих пор дает о себе знать в сравнительной слабости традиционных левых и нехватке доверия к социализму как системной альтернативе капитализму. Тем не менее, Джованни Арриги, Теренс Хопкинс и Иммануэль Валлерстайн вполне могли бы назвать его антисистемным движением. То есть оно не просто выступает за исправление какой-то конкретной несправедливости или решение проблемы (скажем, свободной торговли, окружающей среды или долга «третьего мира»), а движимо пониманием взаимосвязи между широким разнообразием различных проявлений несправедливости и опасностей. Аньолетто описал траекторию своего политического развития как представителя движения, переходившего от частного к общему, причем такой траектории следуют и многие другие активисты. Связанный с крайне левой «Пролетарской демократией» в 1970-х, он разошелся с ней и стал, будучи врачом, активным участником движения борьбы со СПИДом в Италии в 1980-1990-х годов. Когда в середине 1990-х годов антиретровирусные лекарства стали широко доступными на Севере, внимание Аньолетто переключилось на тяжелое положение страдающих от ВИЧ и СПИДа в «третьем мире». Здесь он столкнулся с препятствием в виде притязаний на патентные права со стороны компаний-производителей лекарств, поддерживаемых ВТО. Поэтому он установил связи с другими неправительственными организациями для проведения кампании против ВТО, а затем, после Генуи, стал одним из лидеров социальных форумов, распространившихся по всей Италии и ставших одним из основных центров глобального движения.

Такая глубина понимания системы лучше всего характеризует движение. Уже в Сиэтле Джеральд Макинти, лидер профсоюза американской федерации государственных, окружных и муниципальных служащих, возродил старый лозунг 1960-х: «Нам нужно назвать эту систему... и имя ей – корпоративный капитализм». Тот факт, что профсоюзный лидер, горячо выступавший в поддержку администрации Клинтона, вынужден был прибегнуть к столь радикальной риторике, служит признаком меняющегося идеологического климата.

Антисистемное содержание движения очевидно из его самого важного до настоящего времени программного документа, «Призыва общественных движений», опубликованного на втором Всемирном социальном форуме в феврале 2002 года: «Мы создаем широкое объединение на основе нашей борьбы и сопротивления системе, основанной на сексизме, расизме и насилии, которая защищает привилегии капитала и патриархата в противоположность нуждам и стремлениям людей».


Еще одно незапланированное событие

Однако кому-то эта попытка правильного описания антикапиталистического движения покажется неуместной, поскольку они считают, что само движение было повергнуто в замешательство ходом событий. Первая часть цикла статей, посвященных «контркапитализму», была опубликована в Financial Times до 11 сентября 2001 года. Газета, которая ранее пристально (и довольно нервозно) следила за развитием движения, отметила несколько недель спустя после 11 сентября: «Одним из менее заметных последствий террористических нападений на США стало замешательство в массовом движении против глобализации». Другие враждебные комментаторы пошли еще дальше, попытавшись опорочить движение связью с терроризмом. Согласно Джону Ллойду, журналисту, близкому к новым лейбористам,  антиамериканизм, переходящий в терроризм или по крайней мере его поддерживающий, бросает тень на антиамериканизм некоторых глобальных движений. Он играет на тех же струнах; и учитывая, что ставки теперь очень высоки, те, кто придерживаются этих взглядов, должны принимать во внимание всю серьезность того, что они делают... Единственная политическая группировка, использующая теперь тактику, разработанную глобальными движениями, – спорадическое применение насилия и оппозиционная деятельность
неконтролируемых и непредсказуемых сетей – это Аль-Каида бен Ладена.

Это довольно гнусные измышления. Здесь тайная организация, которая считает приемлемой тактикой массовые убийства пассажиров и экипажей самолетов, офисных работников и пожарников, приравнивается к движению, которое постоянно заявляет о своей приверженности к открытой и демократической самоорганизации и мирному протесту. Насилие, которое упрямо практиковалось крайними анархистами из «Черного блока» во время различных антикапиталистических выступлений, мелко: разгром Макдональдса или поджог нескольких торговых автоматов вряд ли сопоставим со столкновением авиалайнеров с Всемирным торговым центром. Оружие, из которого стреляли во время акций протеста, находилось в руках полицейских, целившихся в демонстрантов. И называть движение, чье наиболее известное выступление протеста произошло в США, антиамериканским просто глупо.

Тем не менее, 11 сентября оказалось ударом по антикапиталистическому движению, особенно в Северной Америке. Акции протеста, запланированные против ежегодных общих собраний МВФ и Всемирного банка в конце сентября 2001 года, были отменены. Совещание ВТО на уровне министров, прошедшее в ноябре того же года в Дохе, столице цитадели «демократического правления» в странах Персидского залива – эмирата Катар, благополучно открыло раунд переговоров о торговле, замороженных в Сиэтле. Объявление администрацией Буша «войны против терроризма» и связанное с ней сокращение гражданских свобод, особенно в США и Великобритании, создали куда менее благоприятную обстановку для любых форм выражения протеста (вызывает опасение, что ФБР и другие американские силовые ведомства заново открыли для себя маккартистское понятие «не-американской деятельности»). Некоторые сторонники антикапиталистического движения нашли причины для поддержки войны в Афганистане, например, питая оказавшуюся иллюзорной надежду на то, что свержение Талибана избавит афганцев – и в частности афганских женщин – от правления нетерпимых исламистских полевых командиров. И – быть может, самое серьезное в долгосрочной перспективе – массовое убийство 11 сентября как раз тех офисных служащих и работников физического труда, от поддержки которых зависел длительный успех антикапиталистического движения, грозило уничтожить так называемый «союз дальнобойщика с черепахой», который был столь важной особенностью Сиэтла и
некоторых более поздних выступлений протеста (особенно в Квебек-Сити, Генуе и Барселоне).

Однако следствием этого отступления стало не уничтожение движения, а скорее смещение его центра тяжести из Северной Америки в Европу и Латинскую Америку. Демонстрации в Генуе в июле 2001 года обозначили первый этап процесса радикализации, охватившего итальянское общество, возрождения левых после двадцати лет депрессии. Генуэзский социальный форум, занимавшийся организацией выступлений протеста, послужил организационной моделью общенационального движения, в котором различные течения учились совместно вести конструктивную работу. Это движение ответило на войну в Афганистане рядом массовых выступлений протеста. В Великобритании, отправившей многих своих представителей для участия в выступлениях протеста в Генуе, неприятие «войны с терроризмом» и господства израильского террора на оккупированных территориях впервые привело к возникновению движения, сопоставимого с движением в континентальной Европе и Северной Америке: на крупных антивоенных митингах и демонстрациях преобладали молодые активисты – народ Сиэтла и Генуи, если можно так выразиться.

Но гигантское выступление протеста «Против Европы капитала и войны» во время саммита ЕС в Барселоне 16 марта 2002 года затмило даже эти итальянские и британские движения. Организаторы и власти одинаково были поражены тем, как полмиллиона преимущественно местных жителей вышли для участия в том, что Financial Times назвала «мирной демонстрацией против глобального капитализма, ... показав, что их движение не умерло с нападениями 11 сентября на Соединенные Штаты и что их выступления протес-та не обязательно должны сопровождаться насилием». Между тем, второй Всемирный социальный форум, прошедший в Порту-Алегри в начале февраля 2002 года, по численности участников втрое или вчетверо превысил своего предшественника. От 65000 до 80000 активистов, подавляющее большинство которых составляли сами бразильцы, собрались для участия в своеобразном всемирном парламенте антикапиталистического движения. Всемирный социальный форум стал продолжением событий, происходивших на юге, – массового восстания против неолиберализма, которое разразилось в Аргентине в декабре 2001 года. Больше нельзя было уничижительно объявлять движение делом бога-того Севера.
В каком-то смысле 11 сентября и «война с терроризмом» – события неожиданные и пугающие – привели к расширению антикапиталистического движения. Они вынудили активистов выступить против того, что Клод Серфати называет «вооруженной глобализацией», процесса, в ходе которого капиталистическая глобализация обостряет существующие геополитические и социальные противоречия и, следовательно, требует применения военной силы, прежде всего США и их союзниками. «Призыв общественных движений», принятый в Порту-Алегри II, осудил «начало непрерывной всемирной войны для укрепления господства правительства США и их союзников. ... Противостояние войне – в самом сердце нашего движения». Другим признаком расширения горизонтов было участие сотен антикапиталистически настроенных активистов в усилиях Международного движения солидарности, направленных на создание живых щитов из людей, чтобы блокировать переход на Западный берег во время жестокого наступления Израильских сил обороны на палестинские власти весной 2002 года. Джордж Монбиот комментировал:

Приход движения на Западный берег – это органическое продолжение его деятельности в других местах. Годами оно боролось с деструктивной внешней политикой самых влиятельных в мире правительств и соответствующей неспособностью многосторонних органов их обуздать... В Палестине, как и везде, оно стремится поставить себя между властью и теми, на кого она воздействует.

Но если антикапиталистическое движение выжило после 11 сентября и в результате «войны с терроризмом» расширило сферу своего внимания, по-прежнему остаются очень важные вопросы, которые ему необходимо решить. Они, как я уже отметил, касаются природы врага, стратегии, необходимой для победы над ним, и альтернативного общества, которое будет создано после победы. Во многих отношениях отсутствие однозначного ответа на эти вопросы было источником силы движения, но из этого не следует, что так будет и впредь. Цель этой книги заключается в том, чтобы предложить ряд ответов на эти вопросы. Хотя в ней и содержится программа (в третьей главе), она представляет собой не столько политический МАНИФЕСТ, сколько подробное изложение того, за что должно выступать антикапиталистическое движение. В какой-то степени она написана под влиянием «Манифеста Коммунистической партии» Карла Маркса и Фридриха Энгельса. Безусловно, глупой затеей была бы попытка поправить или подновить такое классическое произведение. Но «МАНИФЕСТ» – это самое известное у Маркса изложение критики капиталистического способа производства, критики, которую антикапиталистическое движение продолжает в теории и на практике, даже если большинство его активистов отвергло бы ярлык «марксистского» движения. Поэтому Маркс служил мне основным ориентиром, и время от времени я обращался к форме «Манифеста». Разумеется, эта короткая книга ни в коей мере не может претендовать на окончательный ответ. Антикапиталистическое движение включает в себя самые различные политические взгляды, а приверженность к единству в многообразии – один из его наиболее горячо провозглашаемых (и широко практикуемых) организационных принципов. Это один из антикапиталистических манифестов: может и должно появиться много других. Моя аргументация – это одна из точек зрения на то, что собой представляет движение, – и она испытала большее влияние революционной марксистской традиции, чем, возможно, многие сочли бы приемлемым. Тем не менее, я предлагаю им свой вклад в дебаты в рамках самого движения и надеюсь убедить большее число людей в том, что иной мир действительно возможен.


Комментарии

Отправить комментарий

"СТОП! ОСТАВЬ СВОЙ ОТЗЫВ, ДОРОГОЙ ЧИТАТЕЛЬ!"