Эбби Хоффман - ... ...Веселый клоун революции, мудрец Нации Вудстока

"РЕВОЛЮЦИЯ НЕ ЗАКОНЧИЛАСЬ, БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ!"




Эбби Хоффман - ...

...Веселый клоун революции, мудрец Нации Вудстока


“KIDS SHOULD KILL THEIR PARENTS”
(ЭББИ ХОФФМАН)

ПАПЕ И МАМЕ С ЛЮБОВЬЮ





 
Как сетует летописец йиппи Дэйвид Льюис Cтайн, детали описанных ниже событий разнятся до полного несовпадения: “по большей части участники находились в состоянии обдолбанном, задвинутом, восторженном, упыхавшись, обширявшись, обторчавшись, в умате, в улете, в отрубе, в отпаде, творили историю играючи или просто тащились по кайфу”. Тем более, что “йиппи, в конце концов, всегда сознательно стремились стать мифом”.[1]Поэтому скрупулезно восстановить историческую правду не представляется возможным, да и что есть истина, как говорил один не совсем положительный персонаж. И уж если находившийся в центре событий Стайн по горячим слезам не может точно рассказать, как было дело, а главные персонажи  в разные годы вспоминали одни и те же эпизоды совершенно по-разному и намеренно не то, чтобы привирали, а плутовато мистифицировали слушателей, то какой уж спрос с меня, для которого все это с детства было героическим эпосом, священным преданием, передаваемым лживыми устами журналистов-международников и ученых-антиамериканистов. Так даже лучше: историю надо творить сгоряча. Все перемены к лучшему человечество совершало впопыхах, а выношенные годами благодеяния, готовившиеся тщательно, как паук плетет свою сеть, оборачивались тошнотворной тягомотиной и душегубством. Революция должна быть веселой  или же ее не надо вовсе, - вот и все, что следует из этой истории о йиппи.

   
Эбби Хоффман  умер 12 апреля 1989 года. Умер добровольно. Не стало веселого и талантливого смутьяна, тридцать лет баламутившего Америку. Лет через сто Эбби наверняка  причислят к отцам нации, а может, даже поместят его портрет на какой-нибудь купюре не очень крупного номинала - тем более что любимой забавой озорника было разбрасывать или уничтожать денежные знаки. По заслугам и честь - тем более, что на облик сегодняшней Америки Эбби Хоффман повлиял не меньше Томаса Джефферсона или Бенджамина Франклина. Эбби был духовным вождем и вдохновителем великого ценностного сдвига, скорректировавшего перекос западной цивилизации в сторону технократических ценностей индустриальной эпохи, вернувшего американской культуре человеческое измерение. Сам Хоффман назвал этот культурный переворот Второй Американской революцией, а себя - “revolutionary artist”. Он был воплощением духа Шестидесятых. Норман Мейлер писал о Хоффмане: “Даже внешне Эбби был самым невообразимым человеком, из всех, кого я когда-либо встречал”. Трудно найти людей, так непринужденно совмещавших стеб и пафос, клоунаду и героизм, виртуозность безответственных слов и театральный блеск поступков. Мало того: пережив Революцию Цветов почти на двадцать лет, Эбби сумел остаться олицетворением ее духа - пожалуй, единственный из всей плеяды, кто пережил рубеж семидесятых. Бог ему судья - иногда Эбби фиглярствовал опасно и двусмысленно: пугливому филистеру он вполне мог показаться рафинированной копией Чарльза Мэнсона. Возможно, им с Сергеем Курехиным было одиноко друг без друга...

Если не сопрягать несовместимое, то жизнь так и останется бессвязной. Эбби любил сводить воедино несоразмерные понятия.  В 1968 он требовал: “Упразднить платные туалеты! Вот цель революции - бессмертие для всех живущих и бесплатные туалеты!”.[2]
           
Шестидесятые несли ощущение вечной юности - сладкую и обманчивую отраву. Впервые за тысячелетия ребячливость, непосредственность и открытость миру воспринимались как последняя мудрость, а умудренность битых жизнью тертых папиков - как заскорузлая дремучая глупость. Отсюда один из многих самообманов карнавального поколения: заочная любовь к остервенелым сворам хунвейбинов и цзяофаней.  “Все идеи, что были у меня и моих гуру,[3]- говорил пятидесятилетний Хоффман, - мы имели уже в 17 лет, а затем лишь развивали их”. Двадцать лет спустя после Лета любви сын скажет Хоффману: “Папа, ты такой чудаковатый романтик”. Мы были единственным поколением, так и не ставшим похожими на родителей. Может, это и не самая лучшая черта - оставаться до лысин и седин все в том же состоянии радужных надежд и с тем же набором нехитрых идей в головах. Но иначе было не выжить, когда времена изменились. Что-то исчезло из этого мира навсегда: ”Когда слушаешь сегодняшнюю музыку, то чувствуешь, что за ней - не Некто с цветами в руках, а ощущение, что весь этот мир остое...нил до тошноты, и что все безнадежно”.[4] Мы знали, - говорил Эбби перед студентами в 1987, - что каждый день несет что-то новое, небывалое, и что все в этом мире зависит от нас. Ваше видение мира, возможно, более реалистично. Но ощущение фатализма и невозможности влиять на события - самоубийственны. Если новое поколение сможет дать миру что-то свое - это будет открытие, как бороться за изменение общества без надежды победить”.[5] Наигравшись в веселые жмурки Шестидесятых, мир вернулся к формуле Мартина Хайдеггера: мудрость в том, чтобы жить в этом мире, трезво осознавая, что он абсурден и жесток - и все-таки иметь мужество прожить эту жизнь. Слава Богу, от нас требовалась дурашливость, беззаботность, вера в невероятное - но мужеству мы так и не научились. И все-таки: “Америка после Вьетнама уже не та, что была после Второй мировой. Страна стала терпимее во всех отношениях... Контркультура вошла в быт, и сегодня хиппи носят строгие шляпы”, - писал Хоффман о Великом культурном сдвиге.[6] “Легкость, с которой большое общество проглотило и переварило культуру хиппи, я воспринимаю как поражение. Длинные волосы, курение травки, экстравагантные прикиды давно перестали кого-нибудь шокировать. Непосредственность подпольной прессы была усвоена журналом “Роллинг стоун” (Эбби вообще считал, что в истории контркультуры этот журнал и его создатель Бенедикт Арнольд сыграли зловещую роль), а хипповый капитализм высосал из хиппи всю оригинальность”.[7]Писал Эбби и прямо противоположное, что Революция цветов изменила американское общество до неузнаваемости - такая непоследовательность говорит лишь о том, что дело запутано и неоднозначно: в общем, жизнь. Даже любимое детище Хоффмана - “guerrilla theater” - стало от повторений вызывать в нем досаду и скуку. Когда-то Эбби был арестован в Чикаго за написанное на лбу слово fuck. Через год, прилетев в Сиэтл, он был удручен встречей: в аэропорту своего кумира ждали три десятка восторженных подростков, все как один со словом fuck на глупых прыщавых лбах. Контркультура становится формой конформизма: кто там еще такой ретроград, что не любит травку? Как сокрушался Эбби, даже матерная брань к 71-му году потеряла свою шокирующую силу. Общество, в которой слово fuck дозволено цензурой, несокрушимо: его невозможно не только потрясти, но даже обматерить.

В фильме “The Big Fix”, снятом, когда Хоффман скрывался в подполье, Голливуд подленько оболгал пропавшего из виду Эбби: по сюжету друзья разыскивают беглеца, но находят не скитальца-конспиратора, а живущего под чужим именем и ворочающего миллионами босса из рекламного агентства. Фильм, однако, правдив: в 80-е Джерри Рубин получил приличную работу на Уолл-Стрите, да и многие из потрясавших устои стали столпами общества. Обществу, пожалуй, это пошло на пользу, хотя романтический ореол поколения и потускнел. Мало того - затейливым образом дух хиппи породил там же в Калифорнии, в Силиконовой долине субкультуру трудоголиков йаппи. Без культурного сдвига Шестидесятых, без ощущения, что работа должна быть в радость - или ну ее к черту, без  жизнелюбия и радостного мироощущения тех лет йаппи протестантская этика Америки породить бы не смогла.
       
Но сам Эбби так и остался смутьяном до старости. Он мотался по университетам, выступая перед студентами по 60 раз за год, подбивая их протестовать против всего на свете: вербовки в ЦРУ, военно-промышленного комплекса, внешней политики, загрязнения окружающей среды - в конце концов, все опять же на благо Америки. Он вновь и вновь судился по обвинению в нарушении порядка. В 87 году после ареста зачинщиков забастовки в Массачусетском университете в полицейском “воронке” дедушка Эбби  предложил студентам спеть “песни свободы” - и что за облом! Выяснилось, что все знают только одно: песенки из мюзикла “Hair”. -  “Какую дрянь вы поете: это же бродвейское шоу. Это же фуфло, подделка, они там все выступали в искусственных париках!”. - “Эбби, ты о чем, это же просто фильм, классный фильм”. Это было грустно, - сокрушался Эбби, - надо иметь собственные песни, а у них их не было.[8] А фильм-то и правда хороший. Но зеркала всегда врут - или это кажется? Ведь мы-то знаем, что они отражают поверхностно. Эбби открещивался от собственной тени - а наглая прилипчивая тень издевалась над ним. В конце 70-х в Центральном парке Нью-Йорка, где Эбби проводил когда-то многотысячные хипповые хэппенинги, он набрел на живой шестьдесят седьмой: волосатый пипл в туниках с псходелическими разводами, с хайратниками и расписанными акварелью лицами. С восторженным воплем Эбби бросился обнимать ожившую юность, но та сбросила бутафорский парик: “Мы не хиппи, мы массовка”. Милош Форман снимал фильм по мотивам “Hair”...
           
Чтобы всласть побунтовать, необходимо ощущение устойчивости мира. Хоффмановская “Нация Вудстока” поражает сочетанием безалаберного текста с педантичным соблюдением  “авторских и иных смежных прав на интеллектуальную собственность”. Цитатки из Джоплин и The Who  скрупулезно снабжены сносочками - “by permission...”, на обложке аккуратненько указан регистрационный номер Библиотеки Конгресса: 72-101415. Иконечно, “all rights reserved”. Может, так оно и правильно. Бунтарь не должен быть кромешным чернушником, иначе это не бунт, а распад мироздания. Круша устои, следует щадить водопровод и канализацию, иначе мятеж захлебнется в дерьме. “Железный марш” не может быть контркультурой: животным неведом протест против ханжеских заморочек. Восставать можно против чего-то, что ты сам носишь в себе, а ненависть к недоступному и непонятному - это уже совсем другое, звериное чувство. Мир несовершенен - это уже бродяжке и болтуну дедушке Гомеру было очевидно, но это не повод подпалить его с четырех концов. Сам Эбби, кстати, вдоволь наломав дровишек в молодости, в последние годы жизни принялся собирать камни: занялся охраной окружающей среды, очисткой рек и озер. Кто бы мог подумать: тихий такой труженик, чеховский доктор Астров, “теория малых дел”.
           
На обложке “Нации Вудстока” стоят две цитаты, по нынешним временам азбучные, но в суматошные Шестидесятые звучавшие еще свежо и небанально. Одна из Маркузе: “То, что было когда-то искусством, становится псевдо-искусством”. Вторая - из Кон-Бендита: “Смысл революции не в смене управления, а в преображении самого человека... Революция должна рождаться из радости, а не из самопожертвования” (сам Эбби говорил: революция, требующая лишений, - это революция папиков). Эбби Хоффман в который раз за последние полтораста лет постиг суть культурного сдвига: священный трепет и преклонение перед Великими Образцами убивает Великое Искусство, а культура есть вечное святотатство и надругательство над собственным музейным благолепием, вечное кощунство и поругание: “Roll Over Beethoven!”.[9] Не так давно держатели членских билетов Союза писателей, путая падежи, поносили говорком  рабочей слободы пронизанную пушкинским духом книгу “Прогулки с Пушкиным”, а вчерашние консультанты ЦК КПСС по проведению  идеологической линии партии на ниве литературного труда называли подонком литературоведа Амелина за смутившую заскорузлые умы статью “Жить не по Солженицыну”. Один из них чванился тем, что Горбачев дал ему на экспертизу романы Солженицына, и он вынес приговор: “Можно печатать”, - искренне полагая, что, говоря языком  Хоффмана, верхушке Нации Свиней дано право решать, кого читать можно, а кого - нет. Тут все ясно. Вчерашнего бунтаря (предпочтительно отошедшего в мир иной) Система делает столпом своей незыблемости и тычет его мощами в наглые рожи новых проказников: не сметь!  Совок выражал свое стремление к “культурности” так: надев бостоновый костюм, шел смотреть балет и там томился. Или покупал пианино, на котором никто в семье не умел играть. Пушкин и Чехов превращались в метки идеологической лояльности, в таран для сокрушения культуры. Один из русских футуристов вспоминал, как на вечер, устроенный этими панками Серебряного века, чтобы постебаться надо Львом Толстым, пришел городовой и свинтил выступавших: недавно преданный анафеме скандалист понемногу становился государственным матерым человечищем. Гонители рока времен моей юности попрекали юных похабников Чайковским и Бетховеном - но как-то не верилось, что их собственные пристрастия зашли дальше тогдашних одесских шансонье. Гребенщиков и Науменко уже стали национальными святынями: не замай! Кощунство подразумевает живые ценности, нет святынь - не над чем и святотатствовать. Умствования Курехина о грибной природе Ильича были величественны и полны священного смысла, как диониссийские мистерии. Сегодня они бы были глупы и пошлы. Кроме того, настоящее глумление требует знания святынь и любви к ним - так ценности спасают от обветшания. Эбби, прозванный выродком Америки, испакостившим Великую Американскую Мечту, на самом деле вдохнул в идеалы Американской революции новую жизнь. Самому Эбби для этого пришлось расплеваться с предыдущим поколением проказников: как раз в середине шестидесятых битники становились из отщепенцев классиками. Паровоз живой культуры дал истошный гудок и на всех парах понесся из Читтанунга-Чуча в Хейт-Эшбери. Титаны пятидесятых так и остались на перроне жалкой кучкой вечных Макаревичей. Культура напоминает  китайскую игру “ножницы, камень, бумага”: каждый из вариантов побеждает предыдущий и побеждается последующим. Пафос смешон в глазах грядущей эпохи скепсиса, цинизм убог и примитивен рядом с патетикой. Дело тут всего лишь в том, кто за кем следует - последний всегда прав. И даже если лет на десять миру захочется просто потанцевать под кайфовую музыку, наплевав на мистику, политику и вообще все на свете, юные шалопаи мудрее уходящих горлопанов и умников - до тех пор, пока их не осмеяли умненькие младшие братья и сестры. Не все, правда, так просто. Мне, как и Эбби Хоффману, поколение, называвшее друг друга “старик” и “чувак”, читавшее Керуака, Корсо и Орловски казалось простодушным и наивным, непоправимо старомодным. И только потом появилось ощущение, что все это уже было не раз: и сбрасывание с корабля современности, и зубоскальство хамоватых имажинистов над странностями утонченных акмеистов, и снисходительное высокомерие приобщившихся к - страшно сказать! - психоделическому року к странноватым старичкам типа Алексея Козлова и Василия Аксенова, тащившимся от Колтрейна и Чарли Паркера. Не знаю, понял ли пятидесятилетний Эбби, чудаковатый раритет времен Великого Кайфа, когда он метался по университетам, донимая “Поколение Х” своими баррикадами и лив-инами, что сам когда-то участвовал в Великой Потраве и Оскудении. Однако ему, как когда-то битникам, хватило мудрости не огрызаться, когда шалуны показывают язык.
           
Легче всего из ветеранов контркультуры новое поколение поладило с Алленом Гинзбергом: шизоидный патриарх шебутным мохнатым гномиком  вечно копошился на тусовках йиппи, но при этом держался обособленно и старался как-то охладить горячность Эбби и Джерри, не дать забиякам довести дело до потасовки. С другим патриархом, Норманом Мейлером, у Эбби отношения были мудреные: почитание и поддразнивание, ревнивое уважение и стремление подчеркнуть разницу между ним и собой. Наверное, так могло бы относиться к Градскому поколение 80-х. Мейлер был достойнейшим человеком, и без него Шестидесятые были бы немыслимы. Но Эбби никак не хотел признать его Учителем и всегда ерничал насчет того, что герой пятидесятых-де устарел. Меж тем, помимо замечательных романов, Мейлер написал один из самых глубоких манифестов контркультуры, ключ к тайне культурного размежевания - “White Negro”. Им же лучше других летописцев в книгах “Армии ночи” и “Майями и осада Чикаго” были увековечены похождения Эбби и Джерри. Но “совести андеграунда” было уже за сорок, и проживал он в дорогом особнячке с черной прислугой. И Хоффман расставляет точки в отношениях с “пятидесятниками”: Норман Мейлер, - пишет Эбби в “Нации Вудстока”, - просто классный, даже лучший писатель их нации. У нации же Вудстока писателей нет и не надо - у нас есть только поэты-воители. Пусть всякие там Норманы Мейлеры рассуждают об историческом значении высадки человека на Луне; нас волнует другое: я полагаю, что опыт Вудстока - это первая попытка Человека высадиться на Землю».[10]
           
Уважительное неприятие вызвали у Эбби и ровесники - “Уэзермены”. Культурная революция, - писал Эбби, - порождает свободных и неприкаянных парий, политика же плодит властолюбивых организаторов и функционеров; я долго балансировал между леваками и хиппи, между “движением” и “общиной” - пока не родилась Нация Вудстока . На зависть Вознесенскому, Эбби так переиначил название “Студенты за демократическое общество” (SDS): LSDSDS. Иначе говоря, “...пойдем другим путем”. Эбби не понимал, как можно всерьез рассчитывать, что мир радости и свободы родится не из театрализованного карнавала, а из борьбы, лишений, насилия и крови: “А встретите Марка (Радда) и остальных - передайте: мы все еще его друзья, хоть все эти леваки и сидят в глубокой жопе. Они поймут - ведь в глубине души они такие же хиппи, как и мы”.[11] Политическую революцию Эбби считал воздушными замками, а революцию в сознании - реализмом, называя себя в отличие от “Уезерменов” Abbie Earthman. Но в тяжелые для “Метеорологов” годы Эбби избегал осуждать Марка и Барнардин, загадочно отмалчиваясь на все вопросы о его отношении к “Weather Undeground”. И Эбби оказался прав: своими чудачествами он изменил живую душу Америки куда радикальней, чем “городские партизаны”, взрывавшие всего-навсего мертвые символы Системы.


Эббот Хоффман родился 30 ноября 1936 года в семье аптекаря в сраном городишке Уорчестер, шт. Массачусетс, известном достижениями в фармакологии: “Этот город подарил миру всего две замечательные вещи: меня и противозачаточные таблетки. Мно-о-огие теперь поди жалеют, что таблетку не изобрели прежде, чем я был зачат!”[12]
           
Семья, как и у всех великих бунтарей, была тихой и образцовой. Дитя росло в любви и ласке. В последние годы  - а умер он в 1974 - Хоффман-старший прославился благодаря непутевому сыну и стал для родителей заблудшего поколения Америки кем-то вроде всенародного товарища по несчастью, с которым можно поделиться бедой: пока Эбби несколько лет отсиживался в подполье, папе шли тысячи горестных писем: вот и наше дитятко тоже отпустило патлы и ушло из дому незнамо куда. Когда Эбби жил на  нелегальном положении, заботливая мама через подпольных связных передавала сыну зубные щетки и все такое прочее: “не забывай следить за зубами!”. И даже когда сын в запальчивости призвал молодую Америку ради дела революции отправить родителей в мир иной, мама отнеслась к призыву с юмором: “Это забавно, ведь большинство родителей хотя бы раз в жизни тоже думали: Боже мой, да лучше бы я тебя не рожала!”.
           
Семейство дало Америке знаменитостей: Джорджию Гиббс, известную в 50-е исполнительницу ритм-энд-блюза, лауреата Пулитцеровской премии редактора New York Times Сиднея Шенберга (двоюродного брата Эбби). Ну, и самого Эбби, разумеется. Сидней был гордостью семейства, а Эбби - позором, но время - оно ведь все расставляет по местам.
           
Дурные наклонности Эбби - тоже семейственное, ведь даже фамилия в семье была ворованная. Сто лет назад живший под Киевом брат эббиного дедушки стянул у немца по фамилии Хоффман, однофамильца великого немецкого романтика Гофмана, паспорт - и с этим паспортом скипнул в Америку. За ним потянулся и дедушка - “по приглашению”. Иммиграционная служба и деда тоже записала как Хоффмана. Настоящая же фамилия беспокойной семейки - не то Сапожниковы, не то Шапошниковы: подтянувшейся позже родне иммиграционная служба выдала документы на имя “SHAPOZNIKOFF”. Причем семья гордилась “героизмом одного из возможных родственников красного генерала Shapoznikoff, свободолюбивого патриота, казненного Сталиным”.[13] Видимо, что-то американские Shapoznikoff все-таки напутали. [1]Как вспоминает Эбби, в семье говорили, что среди оставшейся на исторической родине родни были и другие видные большевики.
           
Уже в детстве великого нигилиста отличало недоверие к общим местам ни к чему не обязывающего декларативного гуманизма. Когда четырехлетнего Эббота мама заставляла кушать овсянку, попрекая капризного мальчика тем, что в Китае миллионы людей голодают, смышленый ребенок потребовал назвать конкретно по имени хотя бы одного страждущего без каши китайца.
           
Из школы Эбби был исключен за то, что ударил оскорбившего его учителя английского языка. Почти год малолетний Эбби болтался без дела, пока родители не пристроили его в частную школу. Здесь Хоффман опять столкнулся с “репрессивным режимом”: в эпоху буги-вуги и брюк-дудочек школьникам запрещали носить зауженные брюки и придирчиво измеряли ширину: не менее 13 дюймов!
           
А дальше пошла жизнь воспитанного мальчика из благополучной семьи среднего класса: учеба в университете, вначале в Брендейс (шт.Массачусетс), потом в Беркли, диплом по психологии, усердные занятия спортом. Другая  эпоха, собранные и мускулистые пятидесятые - и Эбби входит в сборную университета по борьбе, занимается теннисом (капитан команды - вот как надо!), становится инструктором по подводному плаванию. Позже он считал, что это - спорт грядущей эпохи Водолея (очень значимое понятие в хипповской мифологии шестидесятых) и уверял, что учился аквалангизму у самого Кусто (возможно, врал). На старших курсах Эбби увлекся боулингом и покером - и тоже с замечательными успехами.  А еще Эбби возглавлял университетский Клуб любителей кино и был президентом студенческого психологического общества. Политический кругозор Эбби не простирался в те годы дальше поддержки Кеннеди на выборах 1959 года и желания отправиться волонтером Корпуса мира помогать бедным, голодным и неграмотным туземцам в бывших колониях.
  
         
Хоффману на редкость повезло с преподавателями: отцы идеологии Шестидесятых Герберт Маркузе и Эйбрахам Маслоу, создатель теории массовой культуры Морис Стейн. Маслоу познакомил Хоффмана со знаменитым популяризатором дзэн-буддизма на Западе Судзуки. Тому было уже под 90, он разъезжал с лекциями вместе с 20-летней любовницей по имени Цветок Лотоса. Цветок с черными распущенными волосами до пояса подносила Учителю стакан воды, и старец изрекал: “Только когда вы поймете, что вода выпила меня так же, как я ее, вы поймете дзэн”. Для целеустремленных и старательных студентов 50-х это было глумлением над здравым смыслом. Воспитанные в духе прагматизма однокурсники были возмущены, зато Эбби понял на всю жизнь: балаган - лучшая форма изложения сложных понятий.
           
Студенческая жизнь 50-х была однообразна и размеренна - Эбби она удручала. И тогда он стал “Бо” - богемой. Со всеми вытекающими последствиями: джаз, свитер, небритая щетина, джинсы, неряшливый, понимаете ли, вид, черные очки и чтение писателей-битников.
           
После блестящей защиты диплома в Брендейсе Эбби персонально приглашен для работы над диссертацией в Калифорнийский университет. Как известно, диссертации по психологии надо защищать по темам типа “Общее и особенное в когнитивных процессах”. Труд же Эбби хотя проходил по кафедре теории обучения и экспериментальной психологии, но посвящен был - ага! - шаманизму, колдовству и черной магии. Так Эбби вступил на скользкую дорожку познания Заповедного Подсознания.
           
После недолгого преподавания в Беркли Эбби женился на столь же богемной прелестной и нескладной девушке Шейле (надо сказать, носатому вообще везло с хорошенькими девушками). Родился сын, пришлось искать более денежную работу и кормить семью. Два года Эбби Хоффман проработал психотерапевтом в Уорчестерском госпитале для душевнобольных, параллельно посещая в университете вечерние занятия по истории кино. Экспериментальный кинематограф братьев Мекас, авторов выпендрежного фильма “Guns of the Trees”, отбил у Эбби вкус к авангарду и привил любовь к Голливуду. Зато труд в дурке (как, впрочем, и пребывание там в качестве пациента) дает заряд на всю жизнь (это я так перефразировал слова Ильича о романе Чернышевского “Что делать”). Кстати, если бы Володя Ульянов почерпнул первые юношеские впечатления об окружающем мире, добре и зле не из рассудочной книги педантичного очкарика, а в дурдоме, глядишь - его бы и не искалечила нетерпимость и категоричность). Идеология Шестидесятых вообще густо замешана на наблюдениях, вынесенных из шизухи - от неофрейдизма, Кена Кизи и научных опытов с галлюциногенами до замечательного эксперимента немецких новых левых по созданию на базе частной психушки революционного Коллектива социалистических пациентов. Причем если для наших хиппов дурка была едва не дом родной (причем в каждом втором случае добровольно, чтобы закосить), то западные корифеи Flower Power там честно работали. Среди пациентов Хоффмана было два Иисуса, один Сталин, пожиратель воздуха и несколько душегубов. Изучая тяжелые клинические случаи, Эбби понял, что тараканы в мозгах - результат  последовательного и неукоснительного выполнения запретов и предписаний господствующей культуры и общепринятых норм, подавления естественных эмоций.  Парадокс тут состоит в том, что Истеблишмент лицемерно утверждает: раз на прочих не похож, значит, совсем спятил. У нас, например, в те же годы компетентный пипл так и полагал: диссидент – либо еврей, либо крыша поехала. Меж тем как самая тяжелая форма паранойи - это конформизм, истовое и ревностное  отношение к официальным идеалам. Одна из моих бывших жен в конце 80-х работала в художественной редакции на ТВ и изнемогала под лавиной самодеятельного творчества ох...вших от пропаганды самородков: частушек о партии, песен о Родине, поэм об идеологической борьбе и сценариев советских гражданских ритуалов. Году к 89-му пошел новый поток: романсы о перестройке, загадки о сталинских репрессиях и сонеты о батюшке-царе. Сегодняшние требования сочинить всеобщую новую Национальную идею - тоже в компетенции психиатра.
           
Были в психушке и другие пациенты, свободные от условностей и заморочек. Эбби невольно стал им завидовать и пришел к мысли, что психушка - это территория естественной свободы, окруженная Всемирным Дурдомом. Вряд ли Эбби знал пушкинское “Не дай мне Бог сойти с ума...”, но что-то подобное и ему приходило в голову.
В 1962 году Эбби Хоффман участвует в избирательной кампании Стюарта Хьюза, баллотировавшегося в сенат с пацифистской программой.  Тогда ему еще казалось, что из двух больших кланов Истеблишмента один (по странному созвучию в Америке он назывался точь-в-точь как у нас: демократы) все же будет поприличней. Семь лет спустя в Чикаго во время съезда Демократической партии Эбби испортит праздник умеренного либерализма и компромисса с “прогрессивными” пиджаками.
           
Один из приятелей пригласил молодого психиатра добровольцем поучаствовать в экспериментах с галлюциногенами. В начале 60-х ЛСД еще считалась легальным стимулирующим средством (кстати, и марихуана была запрещена в Калифорнии лишь в 1965), и ЦРУ проводило секретные опыты по воздействию на сознание с помощью психотропных веществ. Будучи студентом Беркли, Эбби уже пытался заработать денег с помощью ЛСД и отстоял 2 часа в очереди, но в число подопытных не попал из-за наплыва желающих: каждому добровольцу, заглотнувшему колеса, выдавалось по 150 долларов. На этот раз Хоффману удалось-таки стать подопытным, и он отдался экспериментам с такой самоотверженностью, что со временем бросил работу и семью, дом, автомобиль и какое никакое имущество. Этому печальному периоду своей жизни Эбби посвятил в своих мемуарах главу “Как ЦРУ подсадило меня на ЛСД”.  Дилан был прав: времена меняются. Через несколько лет ЦРУ начнет подбрасывать ЛСД и травку политическим диссидентам, а Эбби возглавит борьбу против использования университетских лабораторий для нужд ЦРУ и Пентагона.  На несколько лет его, как гуси-лебеди, закружили-завертели на шумных трепетных крыльях поднятые великой дилановской песней ветры, и в 1966 году деклассированный доктор, пролетев над горизонтальными пространствами Южных штатов, выпал в осадок совершеннейшим люмпеном в Нью-йоркском Ист-Виллидже. Но там-то как раз тогда и начиналось самое интересное... Об этом чуть позже.
           
В 1964 году Эбби отправляется на Юг - началось предшествующее Революции Цветов великое хождение в народ, уже известное Забрискам как “Борьба за гражданские права черного меньшинства”. Кто только не обретался тогда на Юге с поручениями Национальной Ассоциации содействия цветному населению (NAACP), Студенческого координационного комитета ненасильственных действий (SNCC) и Организации граждан за расовое равноправие (CORE). Тут были все будущие герои Шестидесятых. Где-то рядом бродили Боб Дилан и Фил Окс, будущие “Уэзермены” и проповедники ЛСД. Здесь рождался дух будущих коммун. Вот как пишет очевидец: “Молодые радикалы, работавшие на Юге в движении за расовое равноправие, с завистью вспоминали чувство приобщенности к единой семье, заводную музыку и раскованный смех встречавшихся им чернокожих. Даже само словечко hippie первоначально пришло из черного сленга: так называли тех белых, которым нравилось ошиваться в непринужденной обстановке среди черных. В 60-е тысячи американцев примкнули к этим первым хиппи и стали подражать естественности чернокожих в языке, стиле жизни, музыке, еде и манере одеваться”.[14] Чуть позже чуткий к духу времени Годар после “Уикенда” и “Китаянки” снимет фильм “Один плюс один” с участием “Роллинг стоунз” и “Черных пантер”: трепетное нервозное ощущение неприкаянности поколения бродяжек обретает на американском Юге свой язык и саунд.
           
Во время знаменитых маршей в защиту чернокожих через южные штаты Эбби Хоффман пережил состояние жертвенного экстаза: “Я чувствовал себя в тот момент одним из первых христиан, и меня охватывал восторг: неплохо было бы сейчас отдать свою жизнь”.
           
Здесь же, на Юге, у Эбби поубавилось веры в изменение Системы мирными демонстрациями: во время фолк-фестиваля в Ньюпорте его вместе с лидером Черной власти Стокли Кармайклом избила полиция.
           
Два года Эбби Хоффман работает в Миссисипи и Джорджии: преподает черным детям в freedom school, помогает регистрироваться черным избирателям. В 1965 в Миссисипи Хоффман организует из местных бедолаг Кооператив народных ремесел при “Корпорации бедняков” и перебирается в Нью-Йорк, где открывает магазин, торгующий самодельными фенечками, соломенными шляпами, плетением и прочей дребеденью. Здесь Хоффман оказывается в центре общины диггеров, идей которых он понахватался за годы скитаний. Эбби попал, как говорят его более рассудительные соотечественники, в нужное место в нужное время: наступала эпоха Власти цветов, и Эбби оказался в самом что ни на есть водовороте. Здесь сама собой - никто ее не разбивал нарочно - распустилась неухоженная клумба Flower Power. Откуда ни возьмись, все затопил улыбчивый паводок веселого безумия, голова шла кругом, а издавна богемный район сошел с ума окончательно: крыши старинных домов так и съезжали прямо на мостовые.  Ист-Сайд стал для Западного побережья тем же, чем Хайт-Эшбери для Восточного: “Вот так мы и встретили друг друга, я и мое время, прямо здесь, в Нижнем Ист-Сайде. Это было замечательное ощущение, время, в которое стоило жить. Каждое утро мы встречали как первый день в своей жизни”.[15]
           
В 1966 Хоффман устраивает в Нью-Йорке первые Be-Ins, Smoke-Ins и прочие шумные действа. Вскоре он объявляет себя “основоположником движения хиппи на Восточном побережье” и основывает первый в Нью-Йорке бесплатный магазин, куда  - кто что мог - стаскивали излишки шмоток и продуктов для раздачи устремившимся в Ист-Сайд провинциальным хиппи и коренным бомжам: у меня много лишнего, пусть берут кому надо. Вообще бесплатные раздачи всего на свете были любимым делом Хоффмана, объяснявшего это так: Самая революционная вещь в Америке - это когда что-нибудь раздают бесплатно. Халява парализует жлобский социум, дармовщинка подрывает основы, обращает социальный порядок в дурдом. Не зря по-английски free - одновременно означает “бесплатный” и “свободный”. Это не магазин, - говорил Эбби, - а новая философия жизни: из старой рухляди расцветала Утопия.
           
Здесь же весной 67-го Эбби встречает своего любимого университетского преподавателя Герберта Маркузе. Семидесятилетний седовласый философ выступает после acid-rock группы “Group Image” (видимо, ребят выпустили перед Маркузе в качестве разогревающей команды) под рев толпы и восторженные вопли “культурно-революционной группировки Motherfuckers”.  Ветры перемен крепчают.
            В
“Liberty House” Эбби общается с Тимоти Лири и Ричардом Альпертом (позже - гуру Баба Рам Дас) и The League of Spiritual Discovery. Я спорил с Лири, вспоминает Эбби, что его учение - это самоуничтожение, но Лири только смеялся. Зато я учился у него подавать себя публике. В отличие от Лири, я считаю, что лишь изменив мир, можно изменить свое сознание. Несмотря на разногласия, Лири дал Хоффману чек для финансирования его завиральных начинаний. Годы спустя Эбби отвернется от Тимоти Лири. Он так и не сможет простить Лири за то, что тот честно выдал на суде устроивших его побег “Уэзерменов”.
           
 В “Liberty House” Эбби встречает Аниту Кушнер, тоже бывшего психиатра, работавшего в дурдоме, а ныне - вольную пташку, мастерившую на продажу бусы для хиппи. “Если бы я родился женщиной, - писал Эбби через много лет, - я был бы Анитой”. Влюбленные снимают квартиру в Нижнем Ист-Виллидже, в двух шагах от всех оплотов тогдашней контркультуры: редакции “East Village Other” и журнала “Реалист”, книжной лавки Эда Сендерса Peace Eye Bookstore, берлоги Аллена Гинзберга, первого в Штатах магазина для хиппи и сочувствующих торчков “Psychedelicatessen”, лавки значков-блях Рэнди Уикера, обменной точки подержанной одежды для хиппи Poster Commune, богемного клуба Gem Spa и рок-клуба Билла Грэхема Fillmore East, где играли Greateful Dead, The Band, The Doors, Хендрикс и Джоплин. Не знаю, врет Эбби или нет, хотя какой смысл, если все, кроме Дженис были еще живы, но тринадцать лет спустя он вспоминал: “Иногда к нам заваливала Дженис и отрубалась замертво прямо на полу нашей гостиной. Грустная и нахальная богатая бедняжка. Она была единственным человеком, на моих глазах ширявшимся шприцем. От этого меня бросало в дрожь... Да-а, чумовые были времена”.[16] Тут же - рукой подать, - на пересечении площади Св. Марка и Второй авеню размещалось Hippie Kingdom: уличные поликлиники, бесплатные юридические конторы, театры и столовые для нескончаемого потока новых и новых подростков, стекающихся в Ист-Сайд из Восточных штатов. Эбби счастлив: он здесь один из самых старших, самых речистых и образованных, лидер не признающей авторитеты вольницы. Занятно, но как позже обескураженною подметил сам Эбби, всем вдохновителям и идеологам движения было в 66-67, по крайней мере, за 30.[17]
           
Как вспоминал об этом сумбурном времени больших надежд Эбби, “это было упоительно - ощущать причастность к великим историческим переменам, было такое чувство, словно земля пружинила под ногами. Может ли это повториться? Нет, никогда. Такому уже не бывать никогда. Музыка никогда не будет больше такой заводной, любовь такой свободной, а дурь такой дешевой”.[18] Предчувствие мирового переворота и вселенской весны казалось само собою разумеющимся. Уже в 1964 знаменитый друг Хоффмана будущий глава “Белых пантер” и создатель группы «МС-5» Джон Синклер мечтал о том, “какая славная будет жизнь” с простодушием Василия Ивановича, грезившего на привале о будущей коммунии: “Мы идем к сознательному сообществу художников и влюбленных, которые вместе живут, вместе работают, владеют всем сообща, вместе покуривают косячок, вместе танцуют и все вместе трахаются. И мы несем по свету свое Слово все вместе, как только можем - своим прикидом, свободно странствуя повсюду, нашей музыкой и танцами, нашим отношением к собственности[19], нашим укладом совместного человеческого общежития, каждым своим вздохом на этой планете”. В глазах Нации Свиней, однако, как подметил Хоффман, дети цветов были вовсе не “прекрасным народом” или “поколением любви”, а “commie-drug-addict-sex-crazy-dirty-homosexual-nigger-draft-card-burner-runayay-spoiled-brats”. Может быть, и в этом тоже была доля правды: “It was not all smiles and flowers in the slum. We had our Mansonesque moments”. С одним из мэнсонообразных столкнулся и Эбби: легендарный глава ист-сайдской общины Galahad установил в своем трайбе авторитарную систему беспрекословного послушания. Свобода любит гримасничать, а ее ужимки непредсказуемы...
           
Эбби изрекает: “Мы - поколение настоящего”, иными словами, лучший мир - здесь и сейчас, немедленно! При этом все, что связано с миром отцов, не годится никуда: “Question Authority!”.  “Социальный критик” Мария Меннес как в воду глядела: “Если бы взрослым нравились их длинные волосы, они бы обрились наголо[20]. Единственное, чего они не могут вынести - так это нашего одобрения”.
           
И все-таки это было поколение, воспитанное по книгам доктора Спока, и стремилось оно не к погрому и анархии, а к радости. Расцветивший Америку психоделическими постерами художник оп-арта Питер Макс после всех потасовок в университетах считал, что старый мир уже проиграл: “Мы вступаем в Золотой Век вечного мира и красоты. Революция победила; она уже произошла”. Наступала долгожданная Эра Водолея. Вся история оказалась только предисловием к Революции Свободного Сознания, и в прошлом интерес вызывали только предвидения того, что творилось вокруг. “Самолетики” увидели потаенный смысл в текстах Льюиса Кэррола, а вокруг довоенного диснеевского мультика “Фантазия” (1940) разразился настоящий бум: оказывается, старина Уолт предсказал психоделию! На телеканале NBC появилось сделанное в духе йиппи комическое шоу под прозрачным названием “Laugh-in”. Жизнь текла, как один бесконечный сейшен: “Quicksilver Messenger Service”, “The Fugs”, “The Charlatans”, “It`s a Beautiful Day”, “The Peanut Butter Conspiracy”, “Moby Grape”, “Dan Hicks and His Hot Licks”, “The Diggers”, - кого только не было среди позабытых теперь властителей дум, не одни ведь “Самолетики”, “Greateful Dead” и деревенщина Джо со своей рыбкой подливали масла в этот веселый огонь.
           
Предвосхищая наши отечественные “Урлайты” и “Рио”, появились бесчисленные “подпольные” (на самом деле, просто независимые: ФБР их, конечно, не искореняло, но американским контркультурщикам хотелось хотя бы по названию примазаться к героическому ореолу далеких советских братьев) журналы и газеты: “Berkley Barb” на Восточном побережье, “East Village Other” на Западном, “Seeds” в Чикаго, “The New York Free Press”, “San Francisco Oracle” в Хайт-Эшбери.
           
Новый мир складывался сам собой, естественно и непринужденно. “Наша речь, - пишет Эбби, - стала называться хипповым диалектом. Наша философия стала известна как этика хиппи. Это была улица с двусторонним движением: лидеры движения усваивали эту культуру и одновременно помогали ее творить. Было кое-что такое, что делало Ист-Сайд непохожим на все прежние эксперименты: длинные волосы. О-о-о, они так много значили тогда. Во-первых, отращивать их надо было полгода, а то и год, чтобы получился настоящий буйный хайр. Это означало решимость, это было совсем не то, что быть радикалом по выходным, раз в месяц отправляясь на демонстрации за мир или собирая средства в разные там фонды. В движении за гражданские права многие участники отдавали своим убеждениям много времени и энергии, но эти убеждения не определяли их каждодневную жизнь. Длинные волосы не оставляли места поверхностному увлечению. Они вызывали скандалы в семье, нарекания школьных властей и преследования полиции. Длинный хайр нельзя спрятать. Вы можете скрыться в укромном месте, если вы гэй или коммунист, курите травку или выступаете против войны, если вы ненавидите своего босса. Вы можете тайком слушать “Битлз” в своей комнате. Но вы не можете спрятать свою длинную шевелюру: отпустить волосы - значит, выйти из укрытия и открыто примкнуть к контркультуре”.[21]
           
Эбби с увлечением пишет летучие листки: “Это был хипповый язык - задорный, дурашливый, полный веселья, но говорящий кривляясь и паясничая о серьезных вещах”. Вот образец листовочного творчества Эбби (отсутствие третьего лица ед. числа - часть hippie talk):

Pot get you high (Wheee)
Cop bring you down (Oooh)
Pot love your chick (Mmmm)
Cop scare your dick (Owww)
Pot do no harm (!)
Judge break yout arm (!)
Pot should be free (Yeah)
Sun shine on me (Yeah).
            
2 тысячи хиппов под руководством Эбби устроили на Манхэттене Sweep-In  и Tree-Plant-In (по-нашему, субботник). Еще один пример того, что контркультура вовсе не призвана гадить и разрушать: с этим справляется Истеблишмент. Несколько лет спустя это же непривычное для Америки начинание повторила секта Муна. От опошления идеи кропотливыми адептами желтолицего прохиндея Эбби передернуло: “Жопы зомбированные!”
           
В январе 1967 в Парке Золотые ворота в Сан-Франциско был проведен “Первый в мире Human Be-In” (приблизительно можно перевести как “День человечности”). Собралось тысяч 20, а заправляли “мероприятием” Аллен Гинзберг и Тимоти Лири. Так зарождалась сформулированная позже Хоффманом эстетика знаменитых празднеств йиппи: радость, спонтанность, непредсказуемость театрализованного действа, озорная провокация против угрюмого мира пожилых с младенчества.
           
30 марта 1967 на пасху 10 тысяч йиппи и хиппи устроили “Flower Power Love-In and Be-In” в нью-йоркском Центральном парке. Так написано в академических книжках и, как всегда, это вранье: никаких таких отдельных от хиппи йиппи тогда еще не было. Зато было весело: собралось 35 000 человек. Все от чего-нибудь ловили кайф - от воздушных шариков, от кислоты, от бананов, ребятни, неба, цветов, танцев, поцелуев, - вспоминает Эбби в “Революции рада ада революции”. Накануне кто-то позвонил Эбби и подарил 10 тысяч цветов, которые было решено разбросать с самолета. Насилу нашли ханыгу, еле поднявшего в воздух свой аэроплан. К сожалению, все десять тысяч цветов свалились на пустынной улочке в нескольких кварталах от парка. Бомбы падают точнее, а вот цветы всегда куда-то сносит ветром... Рядом на 5-й авеню шел пасхальный парад, но народу в нем участвовало вдвое меньше. Эбби и Анита с лицами, расписанными серебром, присоединились к шествию - но их не пустили в церковь за “неприличный вид”. Обиженный Эбби ушел, задумав на Рождество приехать на осляти с распущенными длинными волосами и в хламиде - что-то они тогда скажут?
           
В марте 67-го на станции метро Большая Центральная в Нью-Йорке Эбби сотоварищи устроил праздник весны “Yip-In”. Шалуны наводнили вестибюль воздушными шариками, устроили пляски на справочном киоске, но когда посягнули на святыни - отвергая законы физического времени, сорвали стрелки с циферблата, - полиция вступилась за Ньютона и налетела с дубинками. Шалунам, конечно, вломили. Двенадцать человек, в том числе Хоффман, были серьезно ранены. Побоище получило огласку и вызвало всенародное возмущение, в то время как милицейские бесчинства на Гоголевском бульваре и кровавые сопли безымянных хиппов российского Нечерноземья до сих пор вопиют к небесам. Пару лет спустя за тысячи миль от Нью-Йорка в южном городе моего детства я мальчишкой наблюдал, как наряд милиции выводил из курортного ресторана знаменитую местную куртизанку по прозвищу Мякушка. Мякушка была пьяна в дымину и устроила публичное обнажение в защиту свободной любви. Четыре милиционера пытались задрапировать Мякушкины телеса, она же вырывалась и орала: “Да здравствуют хиппи!”. По-моему, она была просто пьяная б...дь, но сила великих идей Flower Power налицо: “от великого до смешного...”

15 апреля Эбби участвует в крупнейшей демонстрации в истории Америки. 700 тысяч человек (все те же лица: Аллен Гинзберг и изображавший Желтую Субмарину театр Bread and Puppets)[22] прошли к зданию ООН, требуя прекратить вьетнамскую войну.
           
29 апреля 1967   Flower Brigade из  20 хиппи участвует с цветами и плакатиками “Любовь” в демонстрации в поддержку “Наших ребят во Вьетнаме”, организованной ястребами. Эбби и его друзья пристроились за колонной бойскаутов с транспарантом: “Поддержите наших ребят - верните их домой” (организаторы демонстрации, напротив, считали, что “поддержать ребят” - это как можно большим числом нагнать их под пули Вьетконга). “Патриоты” нападают на хиппи, вырывая у них американский флаг: какая-то мамаша с ребенком на руках бросает свое дитя, чтобы тоже выполнить свой долг перед отечеством и заехать хиппам в ухо. Ребенок орет: они с мамашей оказываются по разные стороны потасовки: малыш с нами! Лепестки летают над свалкой, как пух из распоротой подушки. Flower Brigade проиграла свое первое сражение, - пишет Эбби, - но берегись, Америка - мы заминируем нарциссами Ист-Ривер, мы забаррикадируем одуванчиками призывные участки, мы взорвем мостовые зеленой порослью, запрятав семена в щели. Flower Power!
           
А 20-го мая 67-го года Эбби устроил одно из самых знаменитых представлений своей “театральной герильи”: вероломно пробравшись с друзьями (всего восемнадцать человек) на галерею для публики нью-йоркской биржи (охрана долго не хотела пускать подозрительных хайрастых), разбросал тысячу долларов однодолларовыми бумажками. Событие напоминало падение Тунгусского метеорита на город Рыбинск. Купюры зелеными бабочками кружились по храму Золотого тельца. Основной инстинкт сработал: бросив дела, брокеры и маклеры пустились ловить небесную манну - а хайрастые весело хохотали наверху под самой крышей. К ним присоединился и турист из провинции, сказавший журналистам, что за всю поездку в Нью-Йорк он так ни разу не оттягивался. Эбби назвал это “новым изгнанием менял из Храма в эпоху ТВ”. Вскоре на всякий случай галерею для посетителей обнесли пуленепробиваемым стеклом за 20 тысяч долларов. Событие стало известно советским хиппи: в журнале “Вокруг света” появилась статья Генриха Боровика о хиппи с описанием проделок Эбби и его друзей. Считается, что проказа на бирже была первой акцией йиппи, хотя до основания “движения йиппи” оставалось еще 4 месяца.
           
Летом 1967 года произошли два эпохальных события: в июне Анита Кушнер и Эбби поженились в Лето любви в Центральном парке, с цветами в волосах и при стечении трех тысяч цветочного пипла. Жених был в белом балахоне и венке из ромашек, а венчал их Линн Хаус, служитель пародийного культа “бу-ху”. Цветная фотография Эбби и Аниты попала в Time и парочка стала для Америки воплощением движения хиппи.
           
А в августе Эбби знакомится с другим профессиональным баламутом: длинноволосым и бородатым Джерри Рубином. Позже он скажет: “Мы были нужны друг другу с Джерри, как Че с Фиделем”. Стайн назвал Рубина “самым свободным человеком, какого я когда-либо встречал, человеком, полностью очистившимся от мифов своего общества”. Рубин вырос в Цинциннати, там же в годы учебы в колледже 5 лет работал репортером-газетчиком. Потом полтора года изучал социологию в Иерусалимском университете, а в 1963 поступил в Беркли (Калифорнийский университет). В 1964 году провел 2 месяца Кубе - поглядеть на настоящую революцию, и революция понравилась Джерри: самый пленительный взгляд на социализм - это из окна интуристовского валютного отеля. Вернувшись, Джерри участвует в движении за расовое равноправие и в первой серьезной студенческой заварухе Шестидесятых: Движении за свободу слова в Беркли. Кстати, автор исторического лозунга “Trust no one over 30” (“Не верь никому старше 30-ти”) вовсе не Джерри Рубин, а лидер Free speech movement в Беркли Марио Савио. Однако раз уж все считали, что именно Джерри так сказал, то Хоффману, написавшему, что “kids should kill their parents”, Рубин не мог не понравиться. Эбби при этом очень любил своих родителей, да и в разгар последующих событий обоим было уже за тридцать. От слов своих они, однако, не отрекались никогда: они изъяснялись отвлеченно и обращались к тем, кто понимает преувеличения, не предполагая, что их слова могут быть поняты буквально и запасть в душу Смердяковым и Мэнсонам. Но все, кто может понять, понял: великий кинорежиссер Вуди Аллен плакался Джерри Рубину, что завидует ему: “Жизнь моя бессмысленна. Все, что я делаю - это для развлечения пьяных жлобов в Лас-Вегасе. Ты-то хоть пытаешься изменить мир”.[23]
           
Именно Рубин организовал первые прогремевшие антивоенные акции - Vietnam Teach-Ins и Vietnam Day, когда студенты легли на рельсы перед военной техникой, идущей на погрузку на корабли для отправки во Вьетнам - “для поддержания конституционного порядка”. Тогда Джерри в первый и последний раз похвалили советские газеты. Весной 1967 Джерри был уже признанным лидером мятежного студенчества, и даже выдвигался на пост мэра Беркли с простой и доходчивой программой “Войне конец, а травку легализовать”, став вторым из 4-х кандидатов и набрав целых 22% голосов.
           
Осенью 1967 Рубин перебирается в Нью-Йорк, чтобы возглавить осаду Пентагона, да так там и остался - уж очень славная подобралась компания. Друзья Эбби и Джерри олицетворяли двойственность йиппи: Эбби вышел из среды хиппи, Джерри - из политического радикализма “новых левых”. В отличие от благодушного шалопая и раздолбая Хоффмана, Рубин был энергичен и любил заварухи. Он ввел в моду старые свитера и армейские камуфляжные брюки со множеством карманов. По словам очевидца, “Рубин передвигался по улицам Нью-Йорка, как маленький Че Гевара”. Друзья решили начать с Пентагона.
           
Знаменитая осада Пентагона, замечательно описанная Норманом Мейлером в “Армиях ночи”, прошла 21 октября 1967. Акция планировалась тщательно: предварительно несколько хайрастых с загадочным видом произвели замер сооружения, объяснив пришедшим их арестовать нижним воинским чинам и собравшимся журналистам, что пятиугольник - это дьявольский знак, а это пагубно отражается на внешней политике страны. Поэтому с помощью магии и волшебства будущие йиппи решили очистить Пентагон от духа ненависти и злобы. В ходе изгнания бесов предполагалось заклинаниями поднять Пентагон в воздух: “Мы хотим поднять на 100 футов, но генералитет дал согласие только на 10. Скоро мы вернемся и приведем еще тысяч пятьдесят”.
           
И вот настал день священнодействия. Пестрая толпа из побитых молью битников и цветущих юностью хиппи в разноцветных лохмотьях, веселых юродивых и яйцеголовых интеллектуалов окружила зловещий пятиугольник. Впереди стоял авангард: индейский шаман из племени шошонов с бубном, буддийские монахи с трещотками, Аллен Гинзберг  с любимой гармошкой, жрецы неведомых культов с колокольчиками, дудками и погремушками, кликуши с мегафонами, самодеятельные кудесники, маги, чародеи, волхвы, ведьмы и колдуны - в Америке тех лет их было пруд пруди. Шум, визг и треск перекрывали (судя по слышанным мною записям, малохудожественные, но искренние) завывания группы приятеля Эбби Хоффмана рок-певца, проповедника и поэта, знатока египетских иероглифов и сокровенного знания древних жрецов Эда Сендерса “The Fugs”.[24] Анита была одета сержантом Пеппером, а Эбби - индейским вождем. Над толпой кудрявился жемчужный дымок с характерным ароматом, а колеса горстями раздавались ближним доброхотами. Одним словом, братство, мир и согласие нестройной толпой окружило хмурое железобетонное строение. В заградительный кордон национальных гвардейцев брызгали из водяных пистолетов изобретенным хиппи таинственным средством для поднятия потенции: считалось, что это должно вызвать в них любовь к демонстрантам, среди которых, кстати, было много прехорошеньких барышень. Накануне  Эбби с друзьями провели пресс-конференцию, показав журналистам силу секретного оружия: несколько окропленных патентованным эликсиром парочек тут же самозабвенно занялись любовью. Впрочем, добровольцам из журналистов в просьбе самим испытать снадобье отказали: не время пока.
           
Из многотысячной толпы к строю оцепления вышел добравшийся автостопом с Западного побережья хейт-эшберийский хиппи, вложил в дуло винтовки цветок, откуда-то сбоку щелкнул фотоаппарат - и напрасно Лоллобриджида вкупе с Кардинале еще три года принимали грациозные  позы: обошедшее обложки журналов мира лучшее фото шестидесятых уже было сделано. Кто-то поднял плакат: “ЛБДж (т.е. президент Л.Б.Джонсон) любит Хо Ши Мина”. Солдатам кричали: Присоединяйтесь к нам! Трое солдат бросают оружие и каски и выходят из строя - их успевают схватить и увести.
           
Стемнело. Над толпой появились вертолеты, освещавшие прожекторами сцену Великого камлания. Аллен Гинзберг уселся на корточки и монотонно завел священное слово “Ом” - тысячи голосов за ним. И тут - свершилось! Как вспоминал Эбби, в пульсирующем свете прожекторов под стрекотание вертолетных пропеллеров “Пентагон медленно поднялся в воздух и завис, как летающая тарелка. Меня удивило, как легко это случилось”.[25] Вряд ли Хоффману померещилось: множество участников помнят, как было дело. Странно, но с другой стороны, из-за спин гвардейцев этого никто не заметил: чтобы увидеть главное, надо было хорошенько овладеть наукой дона Хуана...
           
К полуночи гвардейцы двинулись на толпу: от миролюбцев полетели пух и перья. Эбби с друзьями, в крови и синяках, оказались в обезьяннике, где стал вести себя шумно и потребовал вызвать Международный Красный Крест: мы - военнопленные. Копы хотя и не соблюдали Женевскую конвенцию, но и по законам военного времени поступать не стали. Штраф по 10 долларов и - свободны.
           
В июле 1967 в журнале Time появилась передовая статья о хиппи. Тем самым хиппи стали частью культуры “большого общества” (правильно делала советская пресса: раз об этом не пишут, то этого как бы и нет). А значит, когда Лето Любви прошло и заморосили дожди, веселая клоунада стала терять смысл. 10 октября Сан-Франциско 1967 года цветочный народ устроил похороны Flower Power. Боюсь, что в этот же день родилась наша Система... Ощущая, что журнал “Роллинг стоун” и мюзикл Hair - это конец эпохи хиппи, - пишет Эбби, - мы решили погрести ее сами. А пару лет спустя Мэнсон и Алтамонт вбили в гроб хип-культуры последний гвоздь”. Бубенцы и клеши-колокола становятся модой домохозяек. “Есть Битлз, а есть битломания”, - сказал Эбби.
           
История хиппи подобна комете: махонькое ядро и длинный хвост через пол-Вселенной. Все главное уложилось в какие-то год-два. Вот уже тридцать лет мы живем воспоминаниями о кратком празднике. Но, положа руку на сердце, надо самим себе признаться, что игра в детей цветов - это ностальгические потуги оживить мифические Времена творения, нечто, ушедшее навсегда. Перефразируя известную сентенцию о рок-н-ролле, «Flower Powerмертва, а мы еще нет». Удивительно, но рок тоже пережил Flower Power и даже сочинил траурные марши. Еще не выродившиеся в диско-трио «Bee Gees» записали анти-гимн хиппи: песню «Back to Massachusetts» на мелодию «Сан-Франциско». Песенка звала вернуться из хиппового Фриско в деловой Массачусетс и заняться делом. А язвительный Фрэнк Заппа выпустил циничный альбом «We`re Only in This for the Money» с издевательскими текстами типа «я буду по-прежнему любить полицию, когда из меня на улице вышибут все дерьмо». Надо было либо что-то делать, либо сидеть и вспоминать о славном и сладком.
           
Эбби и его друзья сочли, что перед хиппи  стоит выбор: прозябать в отведенных снисходительной Америкой для чудачеств резервациях или двигаться дальше.[26] Решено было объединить хиппи с политикой, но политикой особенной: театральной. Улица должна была стать сценой, на которой разыгрывался веселый спектакль о скудоумии Истеблишмента. Зрители вовлекались в действие, и каждый из них  должен быть тоже стать хоть немного хиппи.
           
Вокруг Эбби и Джерри собрались будущие йиппи, один другого колоритнее. Полу Красснеру было уже 36 лет, и он был известным писакой, виртуозом стеба в американской журналистике. Вначале он пописывал в журналах “Mad” и “Playboy” и сочинял монологи для комиков. А затем по совету своего приятеля уже упоминавшегося Ленни Брюса решил основать совершенно небывалый журнал. “Реалист” стал самым скандальным сатирическим журналом в истории США с внушительным 100-тысячным тиражом. О йиппи Красснер говорил: йиппи - это политика абсурда, в которой я могу быть самим собой. Страсть Пола к абсурду делала его человеком милым, славным, но в общении невыносимым и ненадежным - типичная фигура андеграунда. Собственное кривляние и позерские заморочки Красснеру были дороже истины, друзей и Платона с Гегелем (он же Кант). Выступая свидетелем защиты на Чикагском процессе, Пол здорово подвел Эбби и Джерри: с утра наглотавшись кислоты, нес полную ахинею и отрубился в ходе дачи показаний.
           
Боб Фасс (не путать с Бобом Фоссом!) был создателем подпольного радио и телевидения, одержимым идееей обратить изобретенные для промывания мозгов в особо крупных масштабах электронные масс-медиа для целей Власти цветов. Первой передачей подпольного телевидения была такая: злоумышленники-йиппи врезались в программу новостей кабельного телевидения с собственным прямым репортажем с места события. На экранах вместо залитых кровью душных джунглей Вьетнама появилась целомудренная и умиротворяющая картинка: парочка йиппи, занимающаяся любовью.
           
Эд Сэндерс в движении йиппи занимал пост “ответственного за рок-музыку”. Юноша из Канзас Сити был образцовым американским школьником, пятерочником, физкультурником и вообще - но прочел Гинзберговский “Вопль” и жизнь его пошла наперекосяк. Эд отправился в Нью-Йорк изучать в университете древнегреческий и древнеегипетский, а там дорожка пошла скользкая и пагубная. И вчерашний отличник оказался в Ист Виллидже среди таких же нечесаных нигилистов и сквернословов во главе основанной в 1965 группы “The Fugs”. Если Моррисон считал мужественным поступком спеть в телешоу Салливана “я ловлю кайф” (“I get much higher”), то тексты Сэндерса были сплошным эпическим подвигом: цензурных слов в них почти что и не было. Цель группы он объяснял так: “Петь без каких-либо умолчаний о свободном сексе и революции”. В роке “The Fugs” были тем же, чем “Реалист” в журналистике”, - похвалил их автор истории йиппи Стайн. А еще Сэндерс был книгоиздателем и создателем магазина андеграундной литературы Peace Eye Bookstore. За поэму “Shads of God” Эда прозвали Гомером йиппи. Кроме того, Эд был одним из организаторов марша за мир по маршруту Сан-Франциско-Москва. До Москвы марш так и не добрался, а жаль - вот советским хиппи была бы радость.
           
В группе “The Fugs” играл еще один яркий персонаж эпохи - “сексуальный анархист” Тули Купферберг. Тули был теоретиком и практиком сексуальной революции и изобрел 1001 новый способ заниматься любовью. На этой почве у него регулярно съезжала крыша. Однажды он даже бросился с Манхэттенского моста, но, к несчастью, остался жив.
           
Джим Фуратт был гэйем и актером не-бродвейского театрика, одним из создателей уличного театра хиппи.
           
Близким другом йиппи был Фил Окс, восходящая звезда фолк-рока. Филу прочили, что он затмит Дилана, он  был тоньше и искренней Боба, но слишком всерьез вошел в роль рок-поэта. Дело кончилось тем, что Фил повесился в ванной.
           
Йиппи были попыткой - изначально странной, но шумной и настырно лезшей в новости дня, горластой и крикливой - соединить хиппи и политику.
           
Согласно мифу, движение йиппи, иначе говоря, обновленных хиппи, родилось на праздновании нового 1968 года (на самом деле, идея соединить движение хиппи и политический протест появилась сразу после осады Пентагона,[27] а окончательно оформилась в начале декабря). Само слово yippie - это слегка измененное на письме слово yippee, междометия-вопля типа “ой-ëй--ëй!”  или “Уй-йя-а!” (орфографические ошибки и описки да и вообще любое искажение текста, как утверждал Эбби, а вслед за ним и тартуская школа семиотики, - мощный источник порождения новых, неожиданных смыслов). Правда, потом Эбби стал утверждать, что междометие надо трактовать так: Youth International Party. Но когда об этом же написали серьезные газеты, любивший сбить всех с толку и запутать Эбби заявил, что никаких таких сокращений в слове “йиппи” нет, а есть лишь радостный вопль юности, и расшифровка аббревиатуры - плод рук лживых болванов-журналистов. Эбби вообще любил быть непоследовательным и говорить противоположные вещи, пока у публики не начинала потихоньку съезжать крыша.
           
Вот два описания исторического события:
           
“Участники помнят это как в тумане. Эбби Хоффман был в полном отрубе от кислоты, все остальные  хотя бы слегка торчали... Обсуждалось, как быть дальше с молодежной революцией, и вдруг Джерри Рубин сказал: “Свинья!”. Пол Красснер заверещал “У-й-йя!!!”, а Эбби Хоффман принялся кататься по полу в полном восторге с воплем Yippee!!! Yippee!!! Yippee!!!”.[28]           Сам же Эбби помнит это так: “Слово было найдено на Новый год. Yippie! Пятеро заговорщиков валялись на подушках на полу в крошечной гостиной нашей истсайдской квартирки. Пол Красснер, маявшийся от отходняка после кислоты, тупо слонялся из угла в угол, бубня: Ну почему, почему, почему же? Глянь-ка, вдруг озадаченно сказал он, и его протравленные до хромосомного уровня мозги забулькали от озарившего их внезапного открытия, - если сделать пальцами “V”, как на мирной демонстрации, то вместе с рукой опять же получается тоже буква: “Y”!  - I! Eye! Eye! I love you very much! - продекламировала Анита. “Пи-пи”, - пропищал Джерри Рубин, а его отлаженные, как часовой механизм, мозги теоретика уже увязывали носившуюся в воздухе смутную идею в стройную концепцию: в каждом движении должно быть хоть немножечко “пи-пи”! “И снова “I”: “I am the Walrus, I am the Eggman”. - процитировал Битлов  Эбби. “Е” - это значит: Everybody и Энергия, - заголосила подружка Джерри Нэнси. “Yippie!!! - заорали все хором”. Кто такой йиппи? Йиппи - это политический хиппи, йиппи - обдолбанный воин эпохи Водолея, хип, которому засветили по репе полицейской дубиной, йиппи - это хиппи, который отправляется в Чикаго!”[29] Зачем надо было в Чикаго - речь впереди, а пока в апреле 68-го вся компания отправилась на подмогу будущему лидеру "Уэзерменов" Марку Радду в бунтующий Колумбийский университет. “Я относился к Марку, вспоминал Эбби, - как к младшему брату. У него совсем  не было опыта, зато был природный инстинкт смутьяна и баламута”.

Любая контркультура есть театр, рассчитанный на обывателя. Если бы цивилы не косились в ужасе -  какой смысл был бы в тщательной продуманности небрежного прикида? Сколько трепета было в моей душе девятиклассника, выряжавшегося в древнюю, наполовину истлевшую кожанку, найденную в отцовском хламе, бабушкину желтую панаму, дореволюционные круглые очки  с синими стеклами, предмет зависти друзей (я казался себе в них вылитым Ленноном) и тщательно истерзанные индийские джинсы за пятнадцать рублей и босиком усаживался с приятелями на теплом асфальте среди цветочных клумб вокруг похищенного из кабинета физики граммофона. Называлось это так: хип-парад. Эбби был в те годы куда начитанней меня и обосновывал свои костюмированные представления эстетикой любимого реформатора театра сюрреалиста Антонена Арто. “Для нас протест и театр естественно сочетались, - писал Хоффман. - Мы были уже изначально в бутафорских костюмах. Когда мы шли по 14-й стрит, мы были словно полуиндейцы в окружении чуждой нам культуры.  Вся наша жизнь была сплошным театром - игра на флейте на углу улицы, аскание (panhandling), дефилирование по улице, живые символы отчуждения... Мы ни у кого не заимствовали свой стиль. Как только мы поняли, что мир - театр и обратились к войне символов, прочее пошло само собой”.[30]  “Политикой должны заниматься не политиканы, а актеры и художники, - продолжает Эбби. - Самая большая ошибка революций - это скука, когда ритуал заменяет игру...”         “Йиппи были созданы, чтобы дурачить средства массовой информации”, - говорил Эбби. Был придуман значок (на пурпурном фоне ярко-розовый клич: “Yippie!”) и флаг: пятиконечная красная звезда  и листик марихуаны на черном фоне.             

В марте 1968 года йиппи устроили пресс-конференцию в отеле “Американа”, покуражившись всласть над журналистами. Сказано было примерно следующее (меня там не было, но я решил по-хоффмановски нахально собрать кусочки деклараций и интервью йиппи из книги “Revolution for the Hell of It” (1968):
           
На вопрос о невнятной и маловразумительной платформе “обновленных хиппи” Эбби отвечал без запинки: “Ясность - вовсе не наша цель. Наша цель вот какая: сбить всех с толку. Беспорядок и кутерьма, сумятица и сумбур разят цивилов наповал. Нас не понимают - и это замечательно: понимая нас, они бы нашли способ нас контролировать. Мы врем без зазрения - и тем мы сильнее репрессивного общества, манипулирующего людьми во всеоружии mass media. Нами нельзя манипулировать - ведь мы миф, который сам себя создал. Пускай нас изображают шалыми торчками с цветами в одной руке и бомбой в другой. Мы взрываем динамитом клетки головного мозга. Мы заставляем людей пережить перемены, вовлекаем их в действо уличного театра - все равно, каким бы ни был их отклик. Черные и диггеры заодно. Diggersareniggers. Мы все стоим за уничтожение собственности. Как построить новое общество, не располагая ни организацией, ни деньгами - ничем? Надо создать миф. Кто-то из журналистов обещал рассказать правду о йиппи. Да лучше врите про нас - это нам все равно. Главное, чтобы йиппи и грядущая акция в Чикаго были как-то связаны: это создаст миф о противостоянии Жизни и Смерти. Мы любим искажение фактов - ведь это помогает создавать миф, а разве может миф быть правдоподобным? Газеты, пытающиеся быть объективными - это такое занудство! В итоге выходит еще дальше от реальности (для Эбби единственная достоверная реальность - это миф, все прочее есть лишь груда иллюзий и предрассудков). Сравните живое и талантливое описание правой газеты (“Обторчавшиеся грязные битники, невменяемые сексуальные маньяки, вьетнамские агенты, эти так называемые йиппи”, - какие яркие и проникновенные найдены слова, за душу берут!) с унылой тягомотиной в либеральной прессе: “Члены недавно образованной Международной молодежной партии” - тоска смертная!”[31]
           
“Мы следуем дзэну: слова мы заменили действием по завету Лао-Цзы: Делать - значит быть. Сперва надо разыграть спектакль - а репетировать можно и потом.  Играйте в жизнь. Только действуя, можно чему-то научиться. Правил нет - есть только образы и представления. Только Истеблишмент сам себе кладет предел. По правилам живут одни цивилы. Мечта инженера-электронщика: “My goal in life is to make myself replaceable” - DOT-DOT-BEEP-BEEP!!! Доверьтесь собственным порывам”.
           
Вопрос журналиста: “Кто из театрального мира повлиял на вас больше всех?” - “W.C. Fields, Ernie Kovacs, Che Gevarra, Antonin Artaud, Alfred Hitchcock, Lenny Bruce[32], марксистская братия, но больше всех - “Битлз”. Они создали идеальную схему бытия, всегда выходя за собственные рамки, их творчество - вечное самоотрицание, погребение себя предшествующих. “Битлз” - это трайб, включающий друзей, подруг, жен, это сообщество, образ жизни. Чтобы понять нашу новую культуру, начните сравнивать Фрэнка Синатру и Битлз”[33].
           
“Если вам чему-то надо учиться - значит, вы в это никогда не врубитесь. Школа современного танца: Раз-Два-FREE!!! Наш враг - человек в униформе. Без нее все они - славные люди. Голые - все как братья. Вы когда-нибудь видели драку в сауне?  Отсюда и наши прикиды - прикид отрицает униформу как символ механической культуры”. “Мы - живой рекламный ролик, ожившее кино. Йиппи! У нас нет программы. Программа сделала бы наше движение бесплодным. Мы - воплощенное противоречие. На самом деле, я не могу этого объяснить. Да я этого и сам не понимаю”.
           
“В конце концов, единственная революция в чистом виде - техническая. Это, однако, то же самое, что и революция в сознании”. Тут Эбби, кажется, заврался. А значит, и пресс-конференции конец.
           
В день святого Валентина, на праздник влюбленных, по телефонному справочнику наугад йиппи выбрали 3 тысячи адресов и разослали по ним бандерольки с набитыми марихуаной косяками, поздравлениями и припиской: и никакой химии и канцерогенов! Между прочим, финансировал это мероприятие не кто иной, как Джими Хендрикс.
           
“Если вам не нравятся новости по ТВ, создавайте свои собственные”, - учил Эбби Хоффман. 500 йиппи с шариками и хлопушками устроили шумную пробежку от площади Вашингтона до Таймс Сквеар с криками: “Хип-хип-ура! Война закончилась!”. Чего только не придумывал Эбби: чествование президента Джонсона с криками “Hey, hey, L-B-J, how many kids you killed today?”, вручение Хуберту Хэмфри свиной головы на подносе, а во время собрания акционеров Доу Кэмиклз, производившей напалм, йиппи выпустили в зал мышей. А сколько было задумано, но так и не осуществлено: среди лучших проектов Эбби - переоткрытие Америке высаживающимися с Желтой Субмарины йиппи.

Свой театр Эбби готовил коварно и хитроумно. После того, как он стал национальной знаменитостью, его стали наперебой приглашать на ток-шоу - чем не торжество демократии: каждый имеет право сказать, что думает. Но вероломный Эбби использовал доверчивость ведущих, чтобы подорвать простодушную веру американцев в средства массовой информации, заронить подозрение, что что-то тут не так, что-то вырезается, подвергается цензуре и скрывается. На записи ток-шоу Дэвида Саскинда после вопроса журналиста, кто такие хиппи, Эбби выпустил в зал утку с плакатиком “Хиппи” на шее. Все бросились ловить лживую птицу, переполох вырезали из эфира, но еще долго у ведущего раздавались звонки с утиным кряканьем в трубке. На другом ток-шоу Эбби неслышно, одними губами произносил несколько слов (большей частью нецензурных), что убеждало Телезрителя с большой буквы: и прямой эфир подцензурен, а свобода слова - видимость. Во время рекламной паузы Эбби провоцировал и заводил аудиторию, а после рекламы зритель видел в студии злобных и агрессивных цивилов и мило улыбающегося агнца Эбби. В живом эфире на радио Эбби просил ведущего закурить и одобрительно бросал: Да, травка у тебя ништяк! Бедный ведущий кричал в микрофон: Леди и джентльмены, он курит просто “Мальборо”!
           
Внешняя глупость выходок Эбби имела свой резон: убаюканная масс-медиа Америка заподозрила, что не так все просто, и ее на самом-то деле не беспристрастно информируют, а дурачат и оболванивают, - так ведь оно и было на самом-то деле! Когда на ток-шоу Мерва Гриффина операторы спецэффектами размыли в кадре знаменитую скандальную звездно-полосатую рубаху Хоффмана, на ТВ поступило 88 тысяч звонков с протестами против цензуры в эфире, и ведущий вынужден был извиниться перед страной.
           
Анализируя механизм воздействия СМИ на мозги обывателя, Эбби составил словарь ключевых слов, используемых в рекламе, программах  радио и ТВ и т.д. - и всегда язвительно переигрывал профессиональных ведущих в парадоксальном использовании стереотипов и общих мест массового сознания. Конечно, идея перехватить у Истеблишмента орудие промывания мозгов могла родиться из чтения Маркузе, которого Эбби хорошо знал. Но сам механизм манипуляции массовым сознанием современными СМИ параллельно и ученой дотошностью исследовал лингвист с мировым именем создатель генеративной лингвистики (ее даже назвали “хомскианской революцией” в языкознании) и трансформационного анализа Ноам Хомски, – Эбби всего лишь применил (вернее, «обстебал») эти приемы (например, моделирование текста по правилам порождения высказываний, правильных с точки зрения норм культуры, но совершенно абсурдных на деле) на практике. Дедушка Хомски не стал кумиром тогдашнего юношества лишь потому, что его место было уже занято Гербертом Маркузе. Пытливый лингвист все делал правильно (по тем временам, конечно): терпеть не мог ни “реальный социализм”, ни настоящий капитализм, и вообще все реальное, зато обожал все левое, оппозиционное и иллюзорное - вплоть до чистой детской веры в доброго дядюшку Пол Пота, творящего невиданный мир справедливости.[34]  Эбби был знаком с профессором, и Хомски даже редактировал и написал предисловие к сборнику статей “чикагской восьмерки” “The Conspiracy. The Chicago Eight Speak Out” (N.Y.: Dell Book, 1969), где опубликованы знаменитая “анти-книга” Рубина “Do It!” и эссе Хоффмана “Freedom and License”.  Кстати, Хомски же занимался и такой важной для контркультуры проблемой, как разрушение обыденного синтаксиса и стремление языка воссоздать смысл заведомо бессмысленного высказывания. Таким образом, его можно считать наставником не только Хоффмана, но и лауреата премии “Триумф” БГ: приводимое Хомски как пример бессмыслицы, которой благожелательное восприятие придает глубокий поэтический смысл, знаменитое речение “Бесцветные зеленые идеи яростно спят” словно предвосхищает творческий метод героя нашей молодости.
           
Эбби и Ноам - один в тиши кабинета, другой на уличных хэппенингах и акциях для журналистов - выявили ключевые слова и образы, на которые запрограммированный культурой эпохи ТВ и электронной демагогии мозг обывателя реагирует так же безотказно, как декартова кошка отзывалась бы на “Кис-кис” и “Брысь”. Но если Хомски хотел лишь вослед Маркузе обличить манипуляцию сознанием Одномерного человека, то Эбби старался вскрыть внутреннюю лживость и противоречивость оправдания существующего порядка вещей и, доведя эту противоречивость до балаганного гротеска, взорвать сознание жертв идеологии. Недаром Эбби так любил Платона.
           
Культурный переворот Эбби и Джерри решили начать с языка. Мальчики из приличных семейств матерились, как извозчики. Джерри объяснял это так: “Непечатные слова несут намного больше смысла сравнительно с любыми другими... Раньше я работал на радио, и я -то знаю, что можно сказать в эфире “напалм”, можно сказать “бомба”, “убить”, “разрушить”, но нельзя сказать ничего, что имело бы отношение к любви, к тому, что дает нам жизнь”.[35] Надо создать собственную реальность: пока они контролируют слова, они контролируют все. Книги Эбби полны “ненормативной лексики”, зато каждый раз после слов “государственная Система” он смущенно добавляет: “Извините за выражение”.
           
В эпоху, когда все сферы жизни - от политики то технологии -  стали превращаться в шоу, а иначе их просто не замечают, они неинтересны телезрителям, слушателям FM-радио и читателям “МК” и глянцевых журналов - даже фундаментальная наука тщится себя рекламировать и доводить открытия в броской форме до массового ума, - в самом начале этой эпохи Эбби почувствовал дух перемен и стал первым рок-политиком. Свои выступления он называл talk-rock, а ритмом их и драйвом дорожил больше, чем смыслом. В наше время, - говорил Хоффман, - коммуникация стала пост-письменной, рок сегодня важнее для пропаганды идей, чем листовки и газеты.
           
У кришнаитов йиппи заимствовали практику уличных богослужений (киртана), только вместо тилака на лбу Эбби красовалось слово “fuck”, а карнавальная эстетика, нам понятная по Бахтину, им была усвоена с детства на празднике Хэллоуин. Акции Эбби - это магическое глумление над общепринятыми ценностями, а сам Эбби отважно вызывал огонь на себя, как приносящее само себя в жертву себе же божество древней мистерии. Стиль “театральной герильи” Эбби (еще он называл это так: monkey warfare) неотделим от рок-культуры, по поводу которой проницательно заметила одна далекая от нее, но умная ученая дама: важная сторона рок-действа - превращение гонителей рока в ритуальных дураков, “над публикой ритуально глумятся, она же принимает озорство за покушение, вызывает блюстителей порядка, - словом, “покупается” на розыгрыш, доказывая тем самым тупую маниакальность своей серьезности”.[36]
           
Учитесь попадать на первые полосы газет: пресса все схавает, - наставлял Эбби. Политическая клоунада выворачивает реальность наизнанку.
           
Карнавальное мировосприятие Эбби Хоффмана создает нереальные условные образы, далекие от прототипов - но это и не важно.  Особенно любимы были Мао, Че и Фидель. В конце концов, кроме многострадальных кубинцев, десятилетиями миру был нужнее поэтичный  романтический образ Фиделя, чем правда о злопамятном диктаторе. Хемингуэй и Маркес вряд ли очаровались бы К.У. Черненко. Для Эбби Фидель - идеальный революционер, веселый жизнелюб, дурачащий угрюмых the Russkies. Эбби тащится от “председателя Мао и его рок-группы” (из заокеанского далека, да еще с затуманенным дзэнскими коанами мозгами и Леонид Ильич мог показаться ушедшим в себя мудрым бодхисатвой), а о “Битлз” пишет так: ““Битлз”, возможно, и знаменитее Иисуса Христа, но крутые ребята (heavy cats) типа председателя Мао, дядюшки Хо и потрясающего длинноволосого Че Гевары обошли по популярности самих “Битлов”.[37]  Рубин, Хоффман и Эд Сендерс даже устроили мистификацию: опубликовали якобы найденное в боливийских джунглях письмо Че к американской молодежи (дело было до появления настоящего боливийского дневника команданте). Одно удивляло Эбби: почему радио Гаваны, которое хорошо слышно во Флориде, передает такую убогую попсу вместо того, чтобы крутить Country Joe или Beatles? Это была бы прекрасная пропаганда! Кажется, они хотят распропагандировать пенсионеров, слоняющихся по побережью в обвисших бермудах!
           
В марте 1968 Джерри Рубин пишет в подпольной газете “Berkley Barb”: “Я считаю, первым делом надо создать из йиппи бродячую труппу партизанского театра, гастролирующую по студенческим кампусам с представлениями: сожжение книг, зачетных и экзаменационных ведомостей, журналов посещаемости, громящих аудитории, выпускающих наших братьев на волю из тюрьмы, которой стали университеты. Возможно, нас будут избивать и даже посадят, ведь физическое насилие - это последнее средство поддержать закон и порядок в учебных аудиториях. Ну что же - в любой тюряге мы сможем получить больше знаний, чем в университете”.[38] А бродячий проповедник-йиппи наставлял юношество: “Не слушайтесь родителей. Сожгите свои деньги... Все наши общественные институты - это иллюзорные порождения человеческого сознания. Ниспровергайте семью, церковь, Вселенную, города, экономику... Надо, чтобы пришло новое поколение: взбалмошное, сумасбродное, безрассудное, сексуальное, неистовое, свободное от религии, ребячливое и полоумное. Это пипл, сжигающий призывные повестки, школьные аттестаты и дипломы колледжей”.[39]  От слов - к делу. В апреле 1969 Джерри Рубину запретили выступать перед студентами Калифорнийского университета в благоухающем туалетным мылом городе Санта-Барбара. Обиженные произволом ректората студенты не долго думая подпалили здание университета, в стычке с полицией один из поджигателей был убит, четверо ранены. “Больше миндальничать с волосатиками не будем!” - подытожил тогдашний губернатор Калифорнии Рональд Рейган. А Эбби и Джерри только того и надо было: апатия властей их раздражала. Через неделю в другом кампусе Калифорнийского университета, славном бузотерскими традициями Беркли, подпольная газета “Berkley Barb” потребовала превратить 3 акра принадлежащей университету земли в Народный парк - чтобы шатающимся по Калифорнии хиппам-перекати-поле было где безмятежно кайфовать в безопасности от полиции. На пустыре посадили цветы и деревья, соорудили песочницу - все как надо. Но 15 мая ректор Роджер Хейнс послал бульдозеры и 250 полицейских с наказом прекратить безобразие (а надо сказать, что по американским понятиям вторжение полиции на территорию самоуправляемого университета дело неслыханное). 75 мирно дремавших на травке хиппов выгнали взашей, травку вытоптали, а нехорошее место обнесли оградой. Сбежалось тысячи две студентов, полиция стреляла дробью, в ответ летели камни. После трехчасовой свалки 60 студентов были ранены, один прохожий был убит. На три дня Беркли оказался в руках студентов. Рейган ввел в кемпус 2 тысячи гвардейцев... Примечательно, что в 1984 году на этом месте разбили-таки парк.
           
9 мая 1970 года Анита и Эбби перед 30-тысячным антивоенным митингом устроили ритуал “электронного вуду”: бормоча заклинания, разбили телевизор, с экрана которого Никсон объявлял о вводе американских войск в Камбоджу. Не знаю, удалось ли супругам совладать со злыми духами - Никсон ведь хотел не чего иного, как не допустить к власти Пол Пота и “Красных кхмеров”.  Зло на то и зло, что обнаруживает себя всегда лишь задним числом. Заблуждения гуманистов и пацифистов причудливы и даже чудовищны: один из самых блестящих интеллектуалов Америки Наум Хомски (в культурной жизни Америки он одно время даже играл скучную роль “совести левой интеллигенции”) едва ли не до падения Пол Пота защищал “красных кхмеров” от “клеветы”. По крайней мере, то, что где-то - в Камбодже или Чечне - творятся злодеяния, не оправдывает тех, кто влезает туда, чтобы их прекратить, и творит новые злодеяния. Задним числом можно задуматься - а не была ли победа Вьетконга трагедией вьетнамского народа? Но это не снижает моральной правоты антивоенного движения Америки Шестидесятых. По крайней мере, у Америки Эбби Хоффмана и Боба Дилана есть моральное оправдание перед Вьетнамом - но кто оправдает нас перед афганцами или чеченцами?
           
В ответ на вторжение США в Камбоджу 400 йиппи устроили вторжение в США со стороны канадской границы, напали на г. Блэр, забрасывали витрины бутылками с краской, делали вид, что угрожают жителям. Это не было дурачеством. Мудрость ритуала хоть как-то искупает идиотизм сильных мира сего. Мы не успели очиститься. Кармическое возмездие вломилось в наш дом не в образе хайрастого скомороха, а в мрачном обличии Басаева и Радуева.
           
Самой выдающейся акцией йиппи стало проведение 25-30 августа 1968 года Праздника Жизни в Чикаго - альтернативы проходившему в этой, как называл ее Хоффман, “промышленно столицы Нации Свиней”, предвыборному съезду демократической партии.
           
Уже вскоре после осады Пентагона Рубин писал в Village Voice: “Итак, увидимся в августе в Чикаго на национальном съезде Демократической партии. Берите с собой травку, делегатские мандаты, дымовые шашки, хипповые прикиды, шарики с краской цвета крови, чтобы бросаться - ну и всякие такие штучки. И не забудьте шлемы для игры в американский футбол”.[40]  16 января 1968 информационное агентство андеграунда Liberation News Service распространило манифест йиппи и объявило о предстоящем в Чикаго Фестивале Жизни в противовес официальному съезду демократов - “Конгрессу смерти”: “Дух перемен охватил Америку. Новое врывается в музыку, поэзию, танцы, газеты, кино, празднества, магию, политику, театр и уклад жизни. Все новые трайбы стекутся в Чикаго. Мы ждем всех с открытым сердцем. Мы будет делиться всем бесплатно. Берите с собой одеяла, палатки, призывные карточки (разумеется, чтобы сжечь - Эбби свою уже сжег перед фотокамерами. - Н.С.), краску, чтобы расписывать тела, молочко от бешеной коровки мистера Лири[41], еду, чтобы поделиться с ближним, музыку, ощущение радости.  Угрозы Линдона Джонсона, мэра Дэйли и Эдгара Фрико не остановят нас. Мы идем! Мы идем со всех концов света! Америка духовно больна: она страдает от насилия и духовного распада, она опасно подсела на напалме. Мы требуем Политики Экстаза! Мы - нежная пыльца, из которой родится новая, кайфовая Америка. Мы создадим нашу собственную реальность. Мы - это свободная Америка. И мы не приемлем фальшивое представление на подмостках Съезда Смерти....DO IT!”.[42]
           
Манифест подписали 25 человек (“художники, писатели и музыканты”), в том числе “Кантри Джо и рыбка”, “The Fugs”, Аллен Гинзберг, Фил Окс, театр “Хлеб и Куклы” и братия йиппи.
           
Отправляясь в Чикаго, йиппи разработали программу из 18 пунктов. Вот ее краткий пересказ:
           
1. Прекратить войну, ликвидировать военную промышленность и отказаться от культурного империализма во внешней политике. Отменить воинскую обязанность и вывести военные базы из-за границы.
           
2. Свободу Хью Ньютону и другим Черным Пантерам. Общественное самоуправление в черных гетто. Прекратить культурную дискриминацию меньшинств.
           
3. Легализация марихуаны и других психоделиков. Освободить всех, кто сидит по этой статье.[43]
           
4. Тюрьмы должны служить не для наказания, а для реабилитации.
           
5. Отменить все законы против преступлений, в которых нет жертв (очевидно, опять же имелись в виду статьи о хранении и употреблении).
           
6. Полное запрещение оружия и всеобщее обязательное разоружение всех, начиная с полиции.
           
7. Отмена денег, платы за жилье, транспорт, питание, образование, одежду, медобслуживание, пользование туалетами.
           
8. Полная занятость при заботе о том, чтобы всю черную и монотонную работу делали машины. Людям - только творческую работу.
           
 9. Охрана окружающей среды.
           
10. Экологическая программа в духе Романа Суслова: из больших городов надо переселяться в коммуны на лоне природы.
           
11. Свободное право на аборты.
           
12. Реформа образования: вся власть студентам, студенты сами определяют программу и выбирают предметы.
           
13. Свободные и независимые средства массовой информации. Развитие кабельного ТВ и альтернативных каналов, чтобы каждый мог выбрать канал по своему вкусу.
           
14. Отмена цензуры: “Нас тошнит от общества, без колебаний показывающего сцены насилия, но отказывающего показать совокупляющуюся парочку”.
           
15. “Мы полагаем, что люди должны заниматься любовью все время, когда и с кем им захочется. Это - не программное требование, а простое признание реальности вокруг нас”.
           
16. Политическая система должна отвечать нуждам всех, независимо от возраста, пола и расы. Регулярные референдумы по всем вопросам по ТВ или телефонной сети. Децентрализация власти: создание множества коммун (tribes), чтобы каждый мог выбирать себе сообщество по душе.
           
17. Поощрение искусства и развитие творческих  способностей. Каждый должен стать художником.
           
18. Восемнадцатый пункт свободен: каждый может вписать сюда, что хочет.[44]
           
Итак, йиппи, это хиппи, отправляющийся на Праздник жизни в Чикаго...

           
Шел 1968 год: Лето любви 67-го  взошло озимыми, а там и яровые пошли. 4 апреля был убит Кинг, а 5 июня - Боб Кеннеди. Таблоиды еще не успели напрочь заслонить реальный мир, и Кинг не успел стать поп-звездой, как Версаче или Диана: две смерти стали шоком, а не очередным эпизодом в нескончаемом сериале, разыгрываемым масс-медиа на руинах бытия. От Праги и Парижа до Лос-Анджелеса и Лимы разило заварухой. Мир опасно заплутал меж любовью и погромом. Циничные Мик и Кейт выдали искренний хит “Street Fighting Man”, а нелицемерный Джон - ехидную “Революцию”. В новогоднем обращении к народам мира Фидель - а тогда он значил для двадцатилетних не меньше Дилана и Леннона - объявил наступающий 1968 “годом героической герильи”.
           
Советские танкисты подшивали белые подворотнички и мечтали, как после дембеля пошьют себе клеша с колокольчиками, а на политзанятиях слушали о бесчинствах чешских ревизионистов. Веселые хунвейбины и цзяофани уже размозжили ревизионистам собачьи головы и сами поехали на трудовое воспитание в сельские коммуны. Париж отмывали от майских граффити. В Колумбии и Перу на партизанском привале очкастые и длинноволосые студенты несли меднолицым и чернозубым  низкорослым крестьянам слово Председателя Мао и наставления команданте Че. Уругвайские городские партизаны тупамарос днем сдавали летнюю сессию, а по ночам спорили, с чего начать революцию.
           
25-го апреля в Чикаго полиция разогнала собравшихся йиппи, 20 человек были арестованы, а через два дня чикагская полиция разогнала антивоенную демонстрацию в Civic Center.
           
10 июня отдел по борьбе с дурью произвел обыск у Рубина и, само собой, обнаружил три унции душистых трав.[45] Заодно сорвали плакат с Фиделем (висел в ванной, где у порядочных граждан писающий мальчик), а по дороге в участок Джерри сломали копчик - а чтобы не вел себя нагло.
           
Дальше терпеть было нельзя, тем более в Париже и Пекине уже успели на славу покуролесить. Самым подходящим местом для доброй бучи и  был чикагский съезд демократической партии в августе. На съезде демократы должны были выдвинуть кандидата на президентские выборы. Претендентов после гибели Роберта Кеннеди было двое: несимпатичный молодой Америке Хэмфри и Юджин Маккарти (не путать с вдохновителем “охоты на ведьм” в 50-е Джозефом Маккарти), тоже вполне цивильный, ничем не примечательный, но более живой и понятный новому поколению политик. Не то, чтобы Юджин взаправду был таким уж продвинутым, но он умел туманно сказать, что есть-де в Америке некие проблемы, которые неплохо бы "порешать", а в его предвыборном штабе даже было несколько длинноволосых, хотя и при галстуках. Часть SDS поддержала Маккарти. Йиппи решили устроить альтернативный съезд - “Праздник жизни” - в пику официальному съезду, “Празднеству смерти”, показав, что выбирать-то, собственно, не из чего. “Двухпартийная система - это двухголовая свинья!” - наставлял Эбби.            Поскольку и сам я случайно имел отдаленное отношение к кампании “Голосуй или проиграешь”, от приятелей, особенно тех, что помладше, мне пришлось наслушаться укоров и подковырок сродни насмешкам Хоффмана и Рубина над студенческими лидерами Америки. Совесть моя спокойна. Мы не в Америке. Больше тридцати лет жизни я наблюдал наших народолюбцев в натуральную величину, и потому уверен: если бы одним из кандидатов был Ю.В. Андропов, Эбби Хоффман чистосердечно проголосовал бы хоть за Никсона.

Кроме того, Чикаго был идеальным местом для противостояния Системе: олицетворение индустриальной Америки, в мифологической картине мироустойства практичный деловой город  противостоял босяцкому богемному Фриско. В старой песне Манфреда Манна эта оппозиция миров square и hip описана так: “Есть Институт в Чикаго...Есть одинокий домик в Калифорнии” (умники называют это семиотикой города).. “Чикаго - столица Нации Свиней”, - объявил Эбби.
           
Итак, йиппи решили дать Системе оторваться.[46] Йиппи старательно распускали слухи о своих зловещих планах. Особенно муссировался слушок, якобы в городской водопровод будет запущена доза ЛСД, чтобы не только съехавшиеся озорники, но и весь город смог покайфовать. Аллен Гинзберг многозначительно позировал с деревянным сундучком под мышкой. В коробочке - охотно объяснял  он журналистам - “Секретные планы йиппи”. Мэр Чикаго на всякий случай усилил охрану водоснабжения. На берегах озера Мичиган ожидалось всплытие Желтой Субмарины с командой невменяемых викингов - объевшихся грибочками берсерков, приплывших заново переоткрыть Америку.
           
В начале августа йиппи подтянулись в Чикаго. Эбби высадился в аэропорту весь в бусах и фенечках поверх линялой майки. За Эбби и Полом был тут же приставлен полицейский хвост, зато Джерри Рубину удалось отвязаться: его перепутали с Дэвидом Бойдом, за которым и установили слежку: поди отличи этих волосатых одного от другого. Отсюда видно, что вопрос об индивидуальности далеко не так прост. Полицейский неповторим: мало того, что погоны, кокарда, петлички, нагрудные и нарукавные знаки передают уникальность персоны каждого, так еще и на груди написано: “Джонсон” или “Хвылыпенко”. А хайрастые все на одно лицо. Нивелирующее личность воздействие контркультуры очевидно.
           
В конце концов, Эбби подружился с полицейскими соглядатаями и даже пообедал с ними в ресторане, где они болтали о “Битлз”, травке и полицейской иерархии Чикаго, причем во всем были согласны. “Люди лучше институтов, - сказал, прощаясь с тюремщиками, выходивший на волю кн. Петр Кропоткин. 24 августа Эбби в кимоно каратиста (для важности) держал речь перед строем полицейских, уговаривая не бить собравшихся в парке - ведь и те полицейских не трогают.
           
Но все понимали: “Праздник жизни” закончится побоищем. Накануне съезда вышел подпольный “Seeds” (редакцию “Seeds” йиппи использовали как штаб-квартиру в дни съезда) с предостережением: “Чикагская полиция тебя не любит... Цветы не защитят вместо противогаза. Хочешь оказаться лицом к стене - флаг тебе в руки, но мы повторяем: не жди, что в Чикаго предстоит пять дней праздника жизни, музыки и любви”.
           
Ничего криминального по американским понятиям, в отличие от “Уэзерменов”, йиппи не замышляли. Но лагерь с 20 по 28 августа собирались разбить в Линкольн-парке - со всеми вытекающими делами: smoke-in’ом, love- и fuck-in’ами. А надо сказать, что еще с 1940 года в Чикаго действовало распоряжение властей, запрещавшее гражданам спать в парке после 23:00. Поскольку никаких таких хиппи два с половиной десятка лет не было, то, кроме бомжей, особо никто этот указ и не нарушал. Кроме того, с половины одиннадцатого вечера в Чикаго подросткам младше семнадцати запрещалось появляться на улицах без родителей. “Я готов умереть за право спать в Линкольн-парке”, - объявил Эбби. Стычка была неминуема. В отеле переодетые в гражданское полицейские избили Деревенщину Джо Мак-Дональда за хипповый вид. Ночью полиция застрелила подростка Дина Джонсона - тот якобы как-то там набедокурил и убегал от полицейских. Поскольку одет он был как хиппи, для съехавшихся на Праздник жизни мальчик тут же стал символом и жертвой - Агнцем. В парке прошел митинг памяти Дина. Одновременно йиппи протестовали против ввода войск Варшавского договора в Чехословакию. Примкнувший к йиппи ветеран всех контркультурных тусовок Аллен Гинзберг умолял не доводить до потасовки и на ночь перебраться куда-нибудь в другое место: лето, спи где хочется. А тут еще начались раздоры между Эбби и Джерри. Рубин обвинил Хоффмана вообще в культе личности: а почему это журналисты пишут о нем как о “лидере”, какой такой у йиппи может быть лидер? “Анти-лидер”, - поправлял его Эбби и раздавал горстями значки с надписью “Лидер йиппи” - их нашлепали 20 тысяч. Движение йиппи должно было сплошь состоять из одних лидеров - и при этом отрицало чье бы то ни было руководство.
           
В пятницу 23 августа парк заполнила толпа йиппи и примкнувшего пипла. Рубин, волнуясь, объявил поросенка Пигасуса кандидатом в президенты от йиппи: “Сегодня - исторический для Америки день... Они избирают президента, и он будет пожирать людей. Мы изберем своего президента, и люди его съедят!”[47] От имени Пигасуса   раздавались значки: “Vote for Me!” Объявился и альтернативный кандидат. Длинноволосый и бородатый жизнелюб Луис Аболофиа раздавал свои предвыборные листовки - голый претендент с двумя барышнями и подписью: “Мне нечего скрывать!” Полиция пресекла веселье. Были арестованы Рубин, Фил Окс, кандидат в президенты Пигасус и еще пятеро. После обеда ребята Рубина привезли еще одну свинью, якобы супругу арестованного Пигасуса Пигги-Уигги - под визг и хохот и ее тоже поймали шесть копов, долго гонявшихся за хрюшкой по лужайке. Заодно забрали и того самого хиппи-анархиста из Беркли по прозвищу Super Joel, который прославился на весь мир, вложив у Пентагона цветок в дуло гвардейца. 
           
В субботу удалось раздобыть денег на проведение фестиваля. Их подарил юный наследник папы-миллионера. К вечеру в парке опять собрались толпы длинноволосых. Аллен Гинзберг, сидя на траве в темноте, монотонно завел заклинание: “Ом-м-м”, - а за десять минут до наступления комендантского часам ему удалось поднять и увести с собой из парка всех собравшихся.
            
В воскресенье 25-го августа йиппи “официально объявили” о захвате парка. В час дня Фестиваль Любви был открыт. Отпущенный из участка Super Joel с друзьями скандировал: “Two-Four-Six-Eight, Organize and smash the state!” На автомобильных платформах выступали группы: MC 5, The Pageant Players, Jim&Jean. Еще оставался десяток групп, когда полиция вырубила ток. Эбби пытался подогнать к парку машину с генератором, но тут началась свалка, и полиция вытеснила пипл из парка. Одному из йиппи, Стью Элберту дубинкой повредили череп. Через некоторое время пипл опять просочился в парк, ближе к одиннадцати вечера появились служители, прибивавшие повсюду таблички: “Спать в парке запрещено”. Полиция стояла начеку. Вечером побоище в парке было показано по национальному ТВ.
            
Следующие два дня прошли в дыму слезоточивого газа. На улицах появились символические баррикады. Конечно, они никого не могли защитить, но баррикады нужны по законам - как веселый символ неповиновения и конфронтации.
           
В среду 28 августа Эбби с утра был арестован за написанное на лбу губной помадой слово FUCK. Чтобы лишить йиппи анти-лидера, весь день его продержали в участке, поэтому в самых главных событиях Эбби поучаствовать не удалось. К вечеру демократы назначили кандидатом Хуберта Хэмфри, а пипл устроил на Мичиган авеню у отеля “Хилтон”, где проходил съезд, антивоенную демонстрацию.[48] Разгон начался в восемь вечера. Полиция молотила дубинками без разбора, кровь брызгала в объективы. Толпа перед отелем скандировала: Весь мир видит это!  Вечером по всем программам новостей шел часовой репортаж: гражданская война отцов и детей. Полиция сгоряча вломила и журналистам - осерчавшая пятая власть впервые за несколько лет антивоенных демонстраций показала побоище подробно, крупным планом и без купюр. Увиденное потрясло Америку, привыкшую равнодушно смотреть репортажи из Вьетнама.
           
Меж тем арестованный за слово fuck на лбу Эбби был выпущен под залог в 5 000 долларов. Жлоб, в патриотическом порыве пытавшийся застрелить Эбби из незарегистрированного пистолета, был отпущен под 300 долларов. “Ну что же, -  посетовал Хоффман, - Америка сегодня готова скорее убивать, чем заниматься любовью".
           
На последовавших выборах Хэмфри проиграл Никсону, а Пигасус даже не попал в список претендентов.
           
Лидер SDS Дон Миллер писал в “New York Free Press”: “Кто знает, может, историки когда-нибудь сочтут началом Второй Американской революции события конца августа 1968 в чикагском Линкольн-парке, когда республиканцы, демократы и йиппи одновременно выдвинули кандидатами в президенты свиней - каждый свою”.[49]
           
Вернувшись из Чикаго, Эбби пишет историю движения йиппи под ребячливым названием Revolution for the Hell of It (“Революция ради ада революции”).[50] Через много лет Эбби писал: Я до сих пор не отрекаюсь от этой книги, хотя заголовок ее и отражает дерзкое легкомыслие нахального мальчишки. Заканчивалась книга восемнадцатью пунктами программы йиппи. Десять лет спустя Эбби с удовлетворением отметил, что половина этих требований уже выполнена в Америке к началу восьмидесятых. По крайней мере, в своих минимальных притязаниях.
           
За права на экранизацию Revolution for the Hell of It Эбби получил изрядный по тем временам гонорар - 65 тысяч долларов. Как вы понимаете, вертопраху самой природой не дано было стать зажиточным: по совету Жана Жене (этот колоритный персонаж известен у нас хотя бы по пьесе “Служанки” в постановке Виктюка) Эбби пожертвовал деньги в фонд “Черных Пантер”.
           
После Чикаго Эбби стал для Системы вроде занозы. За год его арестовывали восемь раз, в том числе за непристегнутый ремень в автомобиле, за перочинный нож на борту самолета и за вызывающее поведение.
           
В сентябре 1968 Эбби был арестован в аэропорту, когда пытался вылететь в Прагу - на помощь растоптанной танками Весне. А 2-го октября Эбби и Джерри Рубин предстали перед Комитетом по расследованию антиамериканской деятельности (HUAC, несмотря на неблагозвучную аббревиатуру, по-английски она расшифровывается вполне пристойно: House Un-Americam Activities Committee). Джерри разоделся “всемирным партизаном” с игрушечной винтовкой М-16, Эбби же индейцем в перьях. Обвешанный колокольчиками Джерри звенел, как сорок сороков, а Эбби забавлялся детским чертиком-хохотунчиком йо-йо. Эбби постоянно просился пописать, чтобы “выплеснуть эмоции”, и, удалившись из зала, оглашал Капитолий воплем “гов-ню-ки!!!”, а подружка Рубина Нэнси, наряженная карнавальной ведьмой, выкрикивала непристойности из зала для публики. По правде сказать, оба баламута и на самом деле были никак не причастны к “коммунистическому заговору” - никак не больше, чем советские хиппи тех лет к “проискам империализма”. Но обе сошедшиеся лоб в лоб в угрюмом противоборстве Системы проглядели, как в Праге, Париже и Чикаго родилось нечто третье, - откуда же им было понять... На третий день Эбби пришел на слушание дела в “патриотическом наряде”: рубахе из звездно-полосатого флага. Органы порядка стали срывать обновку: измывательство над флагом! Но - о, ужас! - под рубахой на голой спине обнажился нарисованный флаг Вьетконга (иногда Эбби вспоминал это так, иногда флаг припоминался ему как кубинский). Дело опять кончилось изоляцией. По возобновлении слушаний Эбби потребовал, как то гарантировано законом, переводчика: переводить с языка судебных крючкотворов на человеческий. Эбби “не понимал” каверзных вопросов с целью обличить его в пособничестве Кремлю: на вопрос о симпатиях к Ленину он признавался в любви к Джону Леннону, а Маркса  путал с Граучо Марксом[51]. Закончилась вся эта клоунада довольно невинно. В декабре слушания закончились. Эбби получил 30 дней ареста за надругательство на американским флагом и был отпущен с миром, цел и невредим, если не считать желтухи, которую подцепил от грязной иглы после принудительной пробы крови на наркотики.
           
Самое поразительное - председательствующий на слушаниях молодой многообещающий чиновник через несколько месяцев отпустил волосы и стал выступать против войны и за легализацию марихуаны.
           
Зато впереди ждал Чикагский процесс - суд на “Чикагской восьмеркой”.
           
Между двумя процессами - в Комитете по антиамериканской деятельности и “Чикагской восьмерки” - Эбби успел отметиться на главном событии рок-революции. В Вудсток Эбби прибыл ни много ни мало с целью возглавить мероприятие: очень переживал, что без его организаторского опыта оргкомитет что-нибудь сделает не так. Хотя к решению щепетильных финансовых и прозаичных технических вопросов устроители Эбби не допустили, шугануть ставшего символом поколения настырного помощника тоже рука не поднялась.[52] В конце концов, Эбби сам себя назначил Главным Координатором Культурной Революции и, получив проходку “во все места”, сновал повсюду с сигнальным рожком, уоки-токи и самодельной аккредитацией на груди: “General Coordinator”.
           
В Вудстоке Эбби познакомился с Фредом Уайнтробом, от студии “Уорнер Бразерс” руководившим съемками хрестоматийного фильма. Фред был бывалым романтиком, когда-то отправился на Кубу, воевал в горах Съерра-Маэстра в отряде Фиделя Кастро и сидел в батистовской тюрьме. Но понимания у него Эбби не нашел. Он подбивал Фреда сделать фильм с бунтарским уклоном, дескать, молодое поколение отвергает ценности буржуазной Америки и созидает основы нового общества - Нацию Радости, но Фред имел указания руководства: фестиваль - он фестиваль и есть, дело молодое - и никакой политики.
           
Между тем, Эбби надо было выручать друга - соратника-йиппи, вождя коммуны “Белые пантеры” и лидера группы «МС-5»[53] Джона Синклера. Бедняга Джон по доброте угостил какой-то дурью переодетого полицейского. За великодушие ему светило до десяти лет. Эбби полагал, что раз уж собрались все вместе - целых 400 тысяч, - то надо чего-нибудь потребовать от властей: войну прекратить, что-нибудь такое легализовать, а главное - Джона выпустить на волю.
           
Но оргкомитет не хотел ни о чем таком и знать, кроме музыки, и тогда перед выступлением The Who Эбби сам вылез на сцену и стал орать в микрофон: Свободу Джону Синклеру! Черствый мод Пит Тауншенд огрел его гитарой по голове: Get the fuck outta here! - Ты, свинья фашистская! - огрызнулся оглушенный Эбби. Так, по крайней мере, пишет он сам в книге “Нация Вудстока”. Эпизод вошел в мифологию поколения, и даже через 10 лет сам Эбби видел на стене дома самодеятельную роспись с изображением события. Понятно, симпатии Нации Вудстока были на стороне Эбби: для детей американского среднего класса The Who были озлобленными английскими пролетариями, ассоциировавшимися больше с ботинками “Доктор Мартенс”, чем с веревочными сандалиями. Сам Эбби любил рок-оперу “Томми”, но к самой группе относился неприязненно и даже организовал в пику ей некий концептуальный проект - ток-рок группу “The What”. Позже, правда, Эбби почему-то старательно утверждал противоположное написанному им самим же через пару дней после Вудстока: никакой стычки не было, легендарный эпизод на пленку не попал, а все это выдумки. Они с Тауншендом, который как раз настраивался перед выступлением, случайно столкнулись, когда Пит неожиданно развернулся, оба ругнулись от неожиданности - вот и все.
           
Хотя Эбби и проникся величием происходящего и настроением собравшихся, позиция устроителей показалась ему предательской и двурушнической. Позже он заклеймит их как hip capitalism и rock establishment. Особенно раздражал Эбби Уильям Амбруцци, местный врач, нанятый организаторами для оказания скорой помощи. Позже ушлый доктор разбогател, консультируя организаторов рок-концертов, как врачевать пострадавших от давки и передозировок, но зарвался и лишился лицензии. До Вудстока, - злорадствовал Эбби, - докторишка передозняков в глаза не видывал, да и там ничего не делал.
           
В конце концов, от некачественных пурпурных таблеток[54] у Эбби стала раскалываться голова, и он покинул Вудсток, не дождавшись окончания исторического события.
           
Перед отъездом в Чикаго на судилище Эбби второпях за пять дней пишет свою великую книгу - “Нация Вудстока”. Смысл она обрела потом, и помимо Эбби, а сейчас надо было быстренько заработать деньги на адвоката для себя и на кампанию в защиту Джона Синклера. В предуведомлении сказано, что книга написана, валяясь на полу в измененном состоянии сознания, под музыку (Эбби приводит скрупулезный список для будущих литературоведов) Canned Heat, саундтрека к “Easy Rider”, Blind Faith, The Band, MC 5, Creadence Clearwater Rivival, Moby Grape, Боба Дилана, Rolling Stones, Джоплин, Хендрикса и The Who. Должно быть, именно под эту же музыку надо эту книгу и читать, иначе не понять ее простой и ясный пафос: родилась новая культура, небывалое мироощущение, дающее жизни целомудренный и безыскусный смысл. Наверное, Эбби ошибался: множество раз и у прежних поколений появлялось ощущение переживания состоявшейся Утопии,  такое же мимолетное и невозвратимое, как попытки устроить второй Вудсток. Будь Эбби чутче, он бы обратил внимание на топографию Вудстока: на холме Кэтскилл у берега White Lake - может быть, это как раз то самое Белозерье, на поиски которого бежали выдумщики и фантазеры допетровской Руси - Страна Мечты.
           
К року Эбби относился трепетно и благоговейно, как к основе культурной революции. Без рока он Шестидесятые не мыслил, а лучшим документальным фильмом об эпохе считал “20 Years Ago Today” - фильм об альбоме “Клуб одиноких сердец сержанта Пеппера”. Любимой группой Хоффмана были Дорз: “Это единственная группа, которую я могу сидеть и слушать, под остальные надо танцевать. Боб Дилан же и Битлз столь велики, что я даже не решаюсь их упомянуть”. Тем более обескуражен был Эбби, когда стало ясно: никто из рок-пророков не собирается возглавить Молодежную революцию,[55] встав во главе демонстраций, скорее, они склонны заработать на ней - кто славу, кто деньги. И наоборот - в вожди Молодежной революции настырно лезли неприятные Хоффману молодые политики вроде зануды Тома Хэйдена, не въезжавшие в психоделию, не врубавшиеся в дзэн, не тащившиеся от Джанис, зато до отупения обчитавшиеся марксисткой галиматьи - тоска![56]
           
“Джаггер может сколько угодно петь об уличных бойцах, он одаренный и неистовый, но он вдохновил больше молодых на карьеру миллионера, чем на стезю ниспровергателей системы”,[57]  - далее Эбби пустился в рассуждения о роке, контркультуре и коммерции, по тем временам обескураживающие (“А комиссары-то втихомолку - ананасы едят!”), но по нынешним банальные и даже малопонятные - кого сегодня удивит рок-звезда на “Ролс-Ройсе”? Скорее, странно, если - без него. Но тогда Эбби сам опешил от циничной правды своего открытия: "Loving dope makes you an outlaw, loving rock music makes you a good consumer". Позже он нудно и растерянно по всякому поводу рассуждал о диалектике бунта и коммерции в роке, о форме и содержании, пытался найти незатопленные коммерцией островки - панк-рок, рэггей - но они, как кочки на болоте, тут же проваливались вниз. Видимо, осознание этой метаморфозы было болезненным для Эбби - и зря. Коммерциализация - лишь результат изменения вкусов огромного числа людей, внедрения рока в повседневную культуру, победы провозглашенной самим Эбби рок-революции. Нация Вудстока умножилась настолько, что обслуживать ее стало выгодно даже для Нации Свиней. Наверное, Эбби было просто обидно за осквернение того, что когда-то было “для избранных”. Но Нация Вудстока могла сохранить чистоту только став сектой.
           
Кантри Джо Мак-Дональд говорил в интервью “Виллидж Войс” еще за год до Вудстока: “Никакой революции не будет. Я знаю только ребят в майках с Че, а партизан - нет. Три года назад мы были бродягами, воспевавшими открывающиеся перед нами дороги, в прошлом году - индейцами, теперь вот мы все революционеры”.[58] А мы-то думали... “Большое рок-н-рольное надувательство” началось задолго до маклареновского фильма. Документальные истории кумиров 60-х страшнее архивов КГБ: у истоков всех властителей дум от “Битлз” до “Дорз” стояла запротоколированная очевидцами фраза типа “И тогда Рэй сказал: Здорово! Создадим группу и заработаем кучу бабок!”
           
Лидер ныне позабытых ÍLL Winds как-то сказал вокалисту: “Не грузи. Нам не надо быть авангардом. Нам надо быть богатыми”.
           
Единственные группы, - писал Эбби, - которые жили по принципам, о которых пели, - это Jefferson Airplain и Grateful Dead. В “Виллидж Войсе” Эбби как-то обвинил “Jefferson Airplain” в том, что они делают рекламные ролики для Levi’s в то самое время, когда на Юге черные активисты объявили этой славной компании бойкот: изготовители хипповых штанишек никак не разрешали профсоюз. “Самолетики” тут же отказались от записи ролика.
           
Даже Дилана Хоффман стал корить за отступничество и как-то устроил демонстрацию йиппи перед его домом. Потом, правда, жалел и уже из подполья через Аниту передавал Бобу извинения.[59]
           
Эбби, видимо, очень переживал, что улетные герои рок-сцены в жизни вели себя как обыватели. Вряд ли ему могли понравиться песни Виктора Хары, но после его гибели в 1973 Эбби был потрясен -  вот та трагическая роль, за которую так и не взялся никто из великих рок-н-ролла: “God, such beasts exist.So sad, so heroic. I feel like a shit heel next to such bravery”.
            
После Вудстока Истеблишмент резво усваивал элементы контркультуры, а контркультура врастала в Истеблишмент. Эбби и его друзей это обескураживало, но на самом деле это и была победа, хотя и сомнительная. Открылось даже специализированное рекламное агентство Michael Luckman, Public Relations for the Movement, испещрившее журналы тех лет объявлениями: все помогают укреплять Истеблишмент, мы же помогает строить анти-Истеблишмент, - и расценки на проведение пресс-конференций, выпуск брошюр и листовок, изготовление значков, транспарантов и всего, что нужно для демонстраций. Columbia Records гребла лопатой деньги за выпуск “песен протеста”, реклама ее обращалась к подросткам: “Мэн, ты не хочешь слушать родителей и Истеблишмент? Почему тогда не послушать нас?” В 68-м на смену певцам Лета Любви пришли певцы баррикад и подполья - и тоже с кассовыми хитами: группы Srawberry Alarm Clock, Ultimate Spinach, Pearls Before Swine (их песня Drop Out! С альбома One Nation Underground могла бы стать гимном “Уэзерменов”).
           
Наигравшись в любовь и цветы, поколение 60-х увлеклось игрой в преобразование мира. Преобразовывать мир всерьез - угрюмое занятие маньяков. Играя, дети сами изменяют себя, их представления о мире складываются по правилам игры. “Реальность, - писал Хоффман, - познается через субъективный опыт, она существует в моем сознании. Революция - это я”.[60] Поэтому лучше играть в Лето Любви и Миру-Мир, чем в пейнтбол и монополию. Мое поколение выросло на хороших играх, хотя и пренебрегало играми спортивными - мы так и не научились состязаться. Зато за последние полтора века мир не знал такого великого прорыва к Добру и Терпимости. В этих играх не было злобы. Джерри Рубин тоже хорошо понимал, что идет игра, и это хорошо: плохо, когда о баррикадах и мятежах начинают говорить всерьез. В 68-м он писал в Movement: “Все эти ребята собираются на наши акции потому, что хотят склеить себе девчонок, хотят побалдеть и классно провести время, хотят быть в центре событий, хотят подраться с копами, хотят творить историю, хотят поучаствовать в чем-нибудь необычном... здесь собирается самый очумелый пипл без тормозов, и они вовсю тащатся от того, какие они отвязные... тут кто-то пустил листовки о марксизме - да имели они в виду этот его марксизм!”
           
В апреле 1969 Джерри и Эбби были обвинены в пересечении границ штата Иллинойс для подстрекательства к мятежу (протестовать - протестуй, но по месту жительства). А в сентябре два друга были взяты под стражу и предстали перед судом. Состав обвиняемых был пестрым и общего между ними было мало: от облысевшего в борьбе с государством ветерана всех мыслимых протестов последних десятилетий 54-летнего пацифиста Дэйва Диллинжера до лидера “Черных Пантер” Бобби Сила (вскоре его увезли на отдельный процесс “Пантер”, и “восьмерка” стала “семеркой”).  Затея была такова: представить обильный потрясениями 68-й год как результат заговора против устоев Америки, объединившего всех отщепенцев - от стареющих пацифистов и левых политиков до черных боевиков и патлатых юнцов.  Сами подсудимые друг друга откровенно не любили: Хоффман и Рубин восхищались “Пантерами”, подружились с Силом и нашли общий язык с Уайнером и, как ни странно, с “папиком” Диллинжером, вдвое старше них. Зато ни йиппи, ни “Пантеры” терпеть не могли “политиков” Хэйдена, Дэйвиса и Фройнеса. Когда Хэйден после суда пытался встретиться с “Пантерами”, то получил по физиономии: “Бобби в тюряге, а ты на воле, да еще и декларации, гад, пишет, пока мы с полицией воюем!”. Неприязнь Эбби к маститому основоположнику движения “новых левых” и автору знаменитой Порт-Гуронской декларации Хэйдену была иного рода: “Наша фракция подсудимых состояла из торчков, они же были вульгарными бухариками. Мы были волосатыми жизнерадостными хиппами, они - высокомерными яйцеголовыми политиканами. Психологически они были зажаты, мы - отвязны”.[61] Хэйден был всемирно известен: летом 1967 он ездил во Вьетнам, а после марша на Пентагон - в Камбоджу, где ему (а не американскому правительству) передали троих захваченных Вьетконгом в плен американских солдат. Но с Системой он боролся в одной с ней - политической и юридической - плоскости, и это раздражало Эбби, вслед за ницшевским Заратустрой верившего, что не вокруг трибунов и вождей, а вокруг создателей новых ценностей вращается мир.  Том был одно время женат на Джейн Фонде, в те годы еще не проповедовавшей аэробику и участвовавшей в Движении. Не то о нем, не то о телемагнате Тэде Тернере Эбби сказал позже: До чего же она очаровательна, только мужиков все каких-то недоделанных себе выбирает.
           
Вел процесс 74-летний судья по фамилии Хоффман и по прозвищу Хоффман-вешатель (Hang-Them-High-Hoffman): все предыдущие его процессы заканчивались обвинительными приговорами. Как боксер-чемпион: 24 приговора из 24-х процессов. Эбби видел в этом мистический смысл: Америка бесповоротно раздвоилась на двух Хоффманов.
           
Джерри был арестован несколько раньше в Калифорнии и принудительно должным образом острижен. Эбби призвал весь хайрастый пипл страны отрезать по пряди и послать либо Джерри, либо судье Джулиусу Хоффману (тот был лыс) на парики. Джерри в тюрьму пришли горы конвертов с длиннющими локонами, из которых он действительно сделал себе временный парик.
           
Эбби и Джерри, в отличие от рассудительного и серьезного Хэйдена, вели себя, как им и было положено по роли: кривлялись и паясничали вовсю с первого дня: при препровождении в здание суда у врат правосудия Эбби сделал перед журналистами обратное сальто, а через полчаса друзья потребовали отвода тех из присяжных, кто не знал, кто такая Джанис Джоплин.
           
Когда присяжным представляли подсудимых, Хэйден картинно поднял сжатый кулак. Эбби же послал присяжным воздушный поцелуй. Судья Джулиус Хоффман вынес частное определение: присяжным следует проигнорировать поцелуй подсудимого Хоффмана. Вечером по ТВ показывали рисунок: сердечки, как на дне Св. Валентина, веселой стайкой летят к скамье присяжных.
           
Если Эбби и Джерри могли паясничать безнаказанно, то с Бобом Силом из “Черных Пантер” судья был беспощаден: едва он попытался что-то сказать, как его приковали кандалами к стулу и сунули кляп в рот. Судья - он тоже понимал, где игра, а где война всерьез, без пленных и перемирий. Хотя в глазах молодой Америки Эбби и Джерри были главными лицами процесса, карать их строго не собирались, а привлекли, чтобы показать, как развращающе действуют на молодежь завиральные идеи левых идеологов старшего поколения. Никто, собственно, и не ждал, что двум проказникам вынесут серьезный приговор: “Я был в глазах общественности, - вспоминал Эбби, - малолетним забиякой, которому так и хочется намылить шею, но уж никак не упечь в тюрягу лет на десять”. Да и по роли Эбби и Джерри полагалось вести себя как неразумные психически неуравновешенные лоботрясы, клюнувшие на удочку коварных левых политиков (а кто за ними стоит? - Москва, само собой!), которые решили использовать в своих планах недалекую молодежь. Так что Эбби и Джерри невольно подыгрывали судебному спектаклю. Как к неразумным детям, относился к ним и суровый судья: “Он явно смотрел на меня снисходительно, со смешанным чувством огорчения и сожаления, как на собственного непутевого заблудшего внука”.  Несмотря на скандальные выходки, Эбби получил меньше всех - всего 8 месяцев условно “за неуважение к суду”. Может быть, старик просто понял, что два шебутных скомороха на самом деле защищают те самые обветшавшие идеалы терпимости и внутренней свободы, которые завещали его стране Отцы-основатели, скорбно и величаво смотревшие с портретов за его спиной?
           
Подстать обвиняемым были и свидетели защиты: Арло Гатри (многие должны помнить его по главной роли в фильме “Алисин ресторан”, где он сыграл самого себя - в те годы он был чем-то вроде американского БГ), Фил Окс, Кантри Джо МакДональд, Джуди Коллинз, а из “старших товарищей” - Пит Сигер. Показания они давали какие-то странные, напоминающие полную непонимания беседу Мити Карамазова с адвокатом: напирали не на формальную невиновность, а на моральную правоту. Джуди Коллинз, чтобы поведать присяжным о мотивах поступков Джерри и Эбби, запела “Where have all the flowers gone” (ее тут же лишили слова), а Вуди Гатри распевал с той же целью песенки из “Алисиного ресторана”.
           
Сам же Эбби показания давал такие:
           
 - Назовите себя.
           
- Меня зовут Эбби. Я - сирота Америки.
           
- Место жительства.
           
- Я живу в Нации Вудстока.
           
- Объясните суду, где это.
           
- Да, так вот. Это нация отчужденной молодежи. Мы носим свою страну с собой повсюду как состояние сознания... Это нация, посвятившая себя братству людей в противовес конкуренции, идее, что у людей найдется друг для друга нечто получше собственности и денег...
           
- В каком же таком штате (In what state) находится этот ваш Вудсток?
           
- Это состояние ума (It’s a state of mind)
           
- Возраст?
           
- Я - дитя Шестидесятых.
           
- Имеется в виду дата рождения.
           
- Психологически - Шестидесятые.
           
- Род занятий?
           
- Культурный революционер.
           
- Каков был ваш образ мыслей в тот период?
           
- Не знаю, что вы понимаете под мыслями. Это что-то вроде мечты?
           
- Можно и так сказать.
           
- Тогда даже не знаю, что и думать. Меня еще никогда не судили за мечту.

Далее Эбби заявил, что не желает именоваться “обвиняемым Хоффманом”, ибо это имя опозорено судьей. Прессе же он заявил, что официально сменил свое имя, и отныне его зовут Fuck. По поводу же обвинений Эбби сказал так: “В этой стране существуют миллионы законов. Мы намерены нарушить их все, включая закон всемирного притяжения”.
           
И вот, наконец, грозный процесс закончился символическим приговором. Но главная казнь еще предстояла: осужденных следовало постричь. Нельзя без слез читать описание экзекуции, сделанное Эбби много лет спустя. Визжащего (“Палачи продадут наши волосы за стенами темницы!”) Эбби в наручниках волокли к месту пытки. Эбби сопротивлялся изо всех сил, и позже клялся, что у парикмахера - тоже заключенного - слезы текли ручьем. Больше всего его потрясло, что Хэйден отнесся к надругательству равнодушно, и даже довольно оглядел свой бобрик: “А что, ничего?” “Для него, - обличал Эбби,- контркультура была просто приколом. Он ненавидел травку и рок-музыку, а волосы носил длинными из чисто политиканских соображений - чтобы ему доверяли студенты”.
           
После Чикаго и последовавшего процесса среди йиппи наступили разброд и усталость. Не зря лучшие песни рока, особенно отечественного, - это заунывные стенания на тему “Эх, каким ты был и вон каким ты стал”. Не осуждайте угомонившихся смутьянов: им просто надо посторониться, дать место новым бунтарям - мир не может останавливаться, и ничье слово - не последнее. Кейт Лампе осел в Беркли и даже в домике с лужайкой - чтобы дочке было где играть. Пол Красснер решил целиком заняться своим журналом “Реалист”. И даже неуемный Эд Сэндерс сказал: Мне уже тридцать, из них девять лет на баррикадах - теперь очередь других”. Джерри погрузился в личные неурядицы: подружка Нэнси бросила беспутного балабола ради целеустремленного студенческого активиста из Кента. Позже он написал довольно горькую книгу под названием “Взрослея в 37”, в которой с жестокой и откровенной иронией описал похождения юности. Отойдя от политики, Джерри пытался исследовать возможности человеческой личности, занимался йогой, парапсихологией, биоэнергетикой, глубинным проникающим массажем, электрошоковой терапией.  Одно время Джерри, подобно Элдриджу Кливеру из “Черных Пантер”, шившему “альтернативные брюки” со средневековым гульфиком, пытался превзойти покойного Леви Штраусса и носился с идеей новых “революционных” джинсов, но затем “взялся за ум” и пристроился к солидному делу на Уолл-Стрите, где стал вести семинары для молодых профессионалов.  В 80-е вместе с новой женой Мими Леонард он попытался взять реванш еще над одним великим покойником - на этот раз Зигмундом Фрейдом. Их книга о мужской сексуальности имела успех, хотя завистливый Эбби и говорил, что понимает в таких вещах куда больше, чем Джерри. В середине 80-х Джерри устроил серию радиодебатов "Йиппи против яппи". Его оппонентом был Эбби, Джерри же представлял "реалистическую" позицию. В 1991 Джерри бросил Уолл-Стрит и тренинг для юных банкиров и перебрался в Лос-Анджелес, где затеял новый проект: выпуск питательного напитка на основе пчелиной пыльцы и женьшеня. В Москве в подвальчике на Ленинском проспекте у метро “Университет” с первой половины 90-х существует “Клуб имени Джерри Рубина”. Но если бы Джерри решил туда зайти, его бы не впустили: следуя завету Рубина, лиц старше тридцати туда не пускают... Увы, Джерри и сам не придет: в ноябре 1994, переходя улицу, как и полагается легендарному бунтарю, в неположенном месте, Джерри попал под машину и две недели спустя скончался в больнице… Такой молодой: всего 56…
           
Один Эбби был неуемен. Делать, собственно, было уже нечего - времена стремительно менялись. Зато пришла слава. На несколько лет Эбби стал символом молодой Америки. Журнал Mademoiselle назвал его на четвертом месте среди мужских секс-символов Америки. Сразу несколько радиостанций объявили его человеком года. А Национальная ассоциация парикмахеров объявила награду любому, кто подстрижет Эбби (члены ассоциации в те годы, видимо терпели большие убытки, и пример Эбби должен был вернуть утраченную юную клиентуру).
           
Слава - это деньги. Но Эбби на деньги плевал и от всех коммерческих предложений отказывался. Изготовитель чертиков-хохотунчиков предложил Эбби 1% доходов за право использовать его имя - тот отказался. Фирма игрушек предложила контракт на выпуск комплекта: кукла-Хоффман в наборе с куклой-полицейским - Эбби опять отказался. Издательство предложило опубликовать его переписку - отказ. Кто-то хотел отпечатать постеры с Эбби - отказ. Документалисты Ликок и Пинбэйкер, авторы фильма о Бобе Дилане Don’t Look Back, предложили 50 тысяч и 35% доходов от проката за право просто снимать его в течение трех недель - Эбби опять отказывается: “I’m not for sale!” Через пятнадцать лет он и сам недоумевал, почему: “Видно, такое уж это было время, когда быть богатым или просто зарабатывать было зазорно. Народным героем тех лет стал наследник миллионов Майкл Броди, на телеэкране в шоу Эда Салливана публично отказавшийся от наследства”.  

Правительство наняло команду психологов, чтобы те провели анализ поведения Эбби и Джерри и на этой основе выработали рекомендации, как обращаться с “неформальной молодежью” (на заре перестройки подобное творчество процветало и у нас, множество околоученой мелюзги сделало себе на этом солидную карьеру). Ученые мужи истратили на исследование 23 тысячи долларов и вынесли диагноз: эксгибиционизм.
           
Я стал чем-то вроде товарной марки, - вспоминает Эбби. - Если кто-то совершал необычный поступок, все говорили: “это в духе Эбби Хоффмана”.
           
Даже само имя Эбби стало помогать американским новобранцам косить от Вьетнама: перед отправкой солдаты должны были заполнить страховой полис, по которому родным и близким в случае гибели причиталось 10 тысяч долларов. Смышленые бойцы в графе “Имя получателя” завещали деньги Эбби Хоффману. Само собой, следовала проверка на благонадежность и отсрочка с отправкой на войну.
           
Теперь каждый шаг Эбби освещался прессой. Подробности его жизни стали интересны публике. Став героем светской хроники, Эбби задумался о природе популярности. Его, конечно, интересовало, как эту популярность использовать для рекламы йиппи. Но попутно он разглядел зарождающийся феномен эпохи массовой информации, культ “знаменитостей”: “Я не знаю ни одного другого общества с такой тягой к развлечениям, как наше. Пресса и ТВ превращают жизнь в шоу. В глянцевых журналах и цветном ТВ есть нечто такое, что требует “известных людей”. При этом они вовсе не должны быть личностями”.   Эбби заметил, что идеальная знаменитость -  та, что не раздражает обывателя, то есть столь же безлика, как и он. Создавая удобный иллюзорный мир, заменяющий обывателю некомфортный и враждебный реальный, масс-медиа населяет его персонажами, подходящими для имитации чувств, перипетий, переживаний, разыгрывающих умильный и захватывающий спектакль - но не надо при этом грузить! “Знаменитость” не должна раздражать ни талантом, ни умом, ни... - в общем, чем ближе к массам, тем лучше. Показательна эволюция обезличивания “знаменитостей” за последние полвека - это путь к идеальному Ничто: от оперных певцов, киноактеров, спортсменов и поп-звезд (т.е. людей, чем-то примечательных помимо своих выездов в свет и любимых блюд) к маловразумительным тусовочным персонажам неизвестных занятий и перверсивных склонностей и, наконец - вот он идеал! - к культу манекенщиц.
           
Эбби не мог долго оставаться знаменитостью, когда наступили семидесятые: Движение сошло на нет, а манекенщицей он не был. Вскоре он перестал интересовать Читателя Газет и Телезрителя.
           
И тогда Эбби сел писать новую книгу - самую знаменитую из своих книг.
           
К этому времени у Эбби был уже матерым сочинителем, причем писал он, как Мидас: все его писания  тут же становились бестселлерами и выдерживали по десятку изданий и более, экранизировались, порождали подражания и критические исследования: “Fuck the System” (1967), (в советской американистике название находчиво перевели как “К черту Систему”), “Revolution for the Hell of It” (1968), “Woodstock Nation” (1969), а несколько позже - “Soon to be a Major Motion Picture” (1980) - последняя большая книга в респектабельном жанре “воспоминаний и размышлений”, под легкомысленным пером Хоффмана обернувшемся стебом и мистификацией - вплоть до юродского “покаяния перед родиной” в эпилоге. Кроме того, Эбби написал уйму статей в независимых изданиях и поучаствовал в десятке сборников таких же, как он сам, нигилистов и насмешников. Но все, написанное прежде, набрасывалось второпях, за пару дней и становилось культовыми книгами не из-за литературных достоинств, а благодаря славе самого Эбби и обаянию тематики. Это были книги - импровизации.
           
Теперь же Эбби взялся писать серьезный, почти академический труд в духе старой немецкой науки - с дотошным исследованием предмета, энциклопедической систематизацией и классификацией, всесторонним знакомством с делом и практическими экспериментами.
           
Эбби сознательно пародировал популярные в Америке пособия и наставления типа “Как преуспеть в том-то и том-то”. Одно время эти скудоумные книжонки - от Карнеги до Хаббарда - заполонили наши лотки - будто можно и вправду научиться по методическим  пособиям, как добиться любви и симпатии. Жанр, собственно, открыл не Эбби - его знакомец Аллен Вуд в феврале 68-го уже тиснул в журнале “Ramparts” наставление для Системы “How the Pentagon Learned to Stop Worrying and Love Peace Marches”. Темой же книги Хоффмана стало выживание мечтательного шалопая в мире корысти и чистогана.
           
Красть и обманывать ближних грешно и подло. Когда же беззащитный индивидуум один на один с безличными институтами, то кто у кого ворует - это еще вопрос. Во всяком случае, симпатии людей совестливых на стороне слабого. Вот и решил Эбби Хоффман написать учебник: как выжить в борьбе с Истеблишментом. Название придумывать не пришлось: на обложке “Нации Вудстока” стояло: укради эту книгу. Steal Now, Pay Never! - перефразировал однажды Эбби пацифистский лозунг тех лет.

В Америке горы жратвы только и ждут, чтобы нуждающийся слямзил немного.  Жратва настырно лезет в глаза, подбивая утащить кусочек: она боится протухнуть, как люди боятся смерти. И Эбби приходит ей на помощь: книга дает десятки способов вынести продукты из универсама, не заплатив либо заплатив лишь частично.
           
Людям (по-русски люди называются так: пипл) нравится рассказывать, как они дурачат Истеблишмент - целый год Эбби ездил по стране и опрашивал людей, ввиду своего образа жизни в этом поднаторевших: хиппи, бродяг, бомжей, неунывающих проныр и идеалистов-Перекати-поле, потомственных бездельников и артистическую богему - веселый и изобретательный мир бесшабашной цыганщины, который так любил Эбби Хоффман. Получилась энциклопедия выживания, всеобъемлющий справочник озорного жульничества, настольная книга самоотверженного плутовства. Причем мошенничества бескорыстного, потому что главное удовольствие здесь состоит не в обретении материальных благ или экономии денег, а в остроумном надувательстве. При этом Эбби Хоффман считал Нацию Вудстока в состоянии партизанской войны с Нацией Свиней, а потому уплата налогов или оплата телефонного разговора для него штука аморальная, а проезд зайцем[62] или бесплатный обед в ресторане есть удачная операция Великой Герильи, на которой лежит героический отблеск образа Эрнесто Че Гевары. Одновременно Эбби предостерегал от поступков, несущих неприятности простым работникам, продавцам или официантам. И уж совсем возмутительным и низким считал Эбби надувательство ближних, таких же, как ты сам.

О чем бы Эбби ни писал в этой книге, пишет он об одном: как славно, чтобы люди жили в мире нарождающейся на наших глазах – а именно так казалось в ту эпоху – великой утопии, где не будет насилия, лжи и корысти, а люди будут жить большой семьей. Ведь надо только понять, что стоит отвергнуть лицемерную мораль, навязанную корыстными мироедами, объединиться – и из коммун и общин возникнет мир свободных и открытых друг другу людей. Он даже готов был обольщаться и в каждом порыве тех суматошных лет узнавал ростки новой Свободной Нации - так хотелось ему увидеть связанных братской солидарностью вольных людей будущего.
Среди серьезных и толковых советов, обращенных к молодому единомышленнику, есть и явно шутливые, из арсенала совсем другого слоя – мелких жуликов, профессиональных нахлебников и изобретательных бомжей. Подобно Бакунину, увидевшему единственный не забитый, острый умом и полный достоинства и красоты слой русского народа в "разбойном элементе", Эбби словно призывает молодую Америку "учиться у народа" ироничному и насмешливому отношению к ценностям "корпоративного общества". Надо сказать, что неунывающий комбинатор-прохиндей с доброю душой в американской культурной традиции персонаж положительный, что по законам компенсации спасало от угрюмой односторонности "протестантской этики". Он воспет Марк Твеном, Джеком Лондоном и О.Генри (кстати, основанный этим последним в 1894 г. журнал так и назывался, задолго до одноименного нынешнего: "Rolling Stone"), Брет Гартом и надолго осевшим в США Чарли Чаплином. Да и у нас народным любимцем стал не Стаханов, а Бендер. Впрочем, и стахановцам народ  отдал должное: "Мария Демченко" – так в честь орденоносного свекловода на Украине называли самогон из сахарного бурака.

Иногда Эбби и вовсе просто издевается над любовью американцев к получению пусть и совершенно бесполезной вещи, но "на халяву": благодаря упоминанию в книге Эбби дававшая в бесплатный прокат фильм 16-мм любительского формата о жизни попугайчиков фирма едва не была сметена под напором желающих ознакомиться с ним забесплатно.
           
Книга вышла вовремя: захваченные водовертью Молодежной революции, десятки тысяч детей среднего класса оказались на дорогах Америки без минимальных навыков не то что выживания, а просто самостоятельной жизни.    
           
Хоффман вовсе не был кабинетным теоретиком. Фильм “Yippie!” Эбби с друзьями сняли всего за 12 долларов, поскольку, как хвастался Хоффман, “все необходимое для съемок мы украли”.
           
Сразу после Чикагского процесса Хоффман основал Movement Speakers Bureau для координации Движения. Но Движение уже прошло свой пик, в Бюро околачивались в основном какие-то полубезумные персонажи и проходимцы, несколько раз полиция подбрасывала в штаб-квартиру наркотики, за что Эбби получил еще пять лет условно.
           
Культурная революция, начавшаяся так шумно, победила тихо и незаметно. В моде теперь были сумрачные романтические герои подполья, мятежники, террористы и городские партизаны. Полиция больше не придиралась за длинные волосы, рок стал национальным фольклором, а бунтующее студенчество выдвигало чисто политические, конкретные и ясные требования. В 1969-70 году  в университетах прошло 9408 акций протеста, 700 раз в кампусы вводилась полиция или национальная гвардия. На этом фоне “театральную герилью” Хоффмана уже никто не замечал, да и она никого не шокировала. Весной 1970 500 йиппи штурмом взяли Диснейленд, куда не пускали длиннововолосых, и водрузили над Страной чудес флаг Вьетконга. Но 4 мая национальная гвардия расстреляла демонстрацию студентов в Кентском университете, четверо демонстрантов погибли - и все забыли о веселой буффонаде йиппи. Забастовали все университеты страны, 5 миллионов студентов. Героями дня стали “Уэзермены”. Эбби растерян: революция Шестидесятых зашла явно не туда: “Революция не может победить путем ненависти и запугивания обывателей. Люди - это не символы, они из плоти и крови... Терроризм может лишь заменить одно бездушное общество другим”.
           
В 1971 Эбби выступает в Нью Джерси. Он говорит об интеграции контркультуры в общество: “В длинных волосах не осталось ни фига смысла”, - и, отхватив бритвой прядь, бросает ее в аудиторию. Газеты описали это событие под заголовками “Шестидесятые закончились”. “Это было такое славное десятилетие, что оно прихватило еще пару лет”, - усмехнулся Эбби. Так закончилась эпоха... Для пущей символичности газеты опубликовали фото прилично подстриженного Эбби - на самом деле это было двухлетней давности тюремная фотография после принудительной стрижки в Чикаго.
           
Эбби задумывает “радио WPAX” для пацифистской пропаганды среди американских солдат во Вьетнаме. В проекте участвуют Джоан Баэз и Боб Дилан. Пленки, на которых песни записаны вперемежку с антивоенными материалами, должны были переправляться в Ханой. Эбби пытался договориться сделать это через “Аэрофлот”, но советские чиновники отказались. Радио так и не заработало.
           
После того, как “Уезермены” устроили побег Тимоти Лири из тюрьмы, Эбби через Хью Ньютона вышел на другого лидера “Черных Пантер”, Элдриджа Кливера, жившего в эмиграции в Алжире. Кливер помог переправить Лири в Алжир. Алжирцам его выдали за “белого профессора черного университета, скрывающегося из-за своих антивоенных взглядов”. Соцориентированные алжирцы сочли Лири за “американского Фанона”. Появление кислотного гуру в стране Камю и полуденного кайфа решено было обставить как событие мирового значения. В Алжир отправилась пестрая компания, включавшая жену Эбби Аниту и сестру Бернардин Дорн Дженифьер. Из-за нее на пресс-конференцию собрались орды журналистов: Дженифьер перепутали с легендарной сестрой. Эбби и Джерри, которым из-за условного срока поездка в сомнительную страну соцориентации была госдепартаментом запрещена, наблюдали за акцией из-за моря, прилетев в Париж. Анита появилась в Париже расстроенная и раньше срока с горестной новостью: “Кливер и Лири - два придурка!”. Лири неосторожно поделился планами подсадить на ЛСД всю Африку для укрепления антиимпериалистической солидарности, и власти запретили совместный форум торчков-контркультурщиков и террористов-подпольщиков. Кроме того, Кливер считал, что власть рождает не воображение или чудеса химии, а винтовка, и потому скандально рассорился с Лири. Позже его совсем понесло вразнос: он добился от алжирцев высылки Лири, а чуть позже уверовал в скучного и строгого протестантского Бога и сам вернулся домой с покаянием.
           
Эбби же отправился в странствия. В Германии он навестил лидера майской Сорбонны Даниела Кон-Бендита, а затем его занесло в Белфаст, где он крепко подружился с ребятами из Ирландской Республиканской Армии и даже в форме ИРА участвовал в стычке с британской армией. В конце концов, Скотланд-Ярд выслал Хоффмана из страны, навсегда запретив ему въезд на территорию Соединенного Королевства, а Госдепартамент США потребовал от блудного сына в 24 часа вернуться домой под угрозой отмены условно-досрочного освобождения.
           
Но и дома Эбби продолжал куролесить. В мае 1971 May Day Tribe организует антивоенную демонстрацию в Вашингтоне. Со сломанным носом и поврежденной рукой Эбби попадает в участок, где уже сидит другая беспокойная знаменитость - доктор Спок, с которым Эбби подружился до конца жизни. Подружился Эбби и с другой знаменитостью – Джоном Ленноном. Из-за приятельских отношений с Хоффманом у Леннона были неприятности: правительство США упомянуло это как порочащие связи претендента на вид на жительство.[63]
           
В 1972 году состоялись новые президентские выборы. Молодое поколение йиппи - “zippie” - хотели повторить Чикаго, но Эбби неожиданно поддержал кандидата от демократов сенатора Макговерна, выступавшего за немедленное прекращение войны (победил вновь республиканец Никсон, но он же, как ни парадоксально, первым делом и прекратил вьетнамскую войну). То ли менялся мир, то ли сам Хоффман - непонятно.
           
А вскоре у Эбби и Аниты рождается сын. Ребенка назвали америкой (с маленькой буквы). Чуть раньше у Грейс и Пола из Jefferson Airlane родилась дочь по имени China, и Хоффманы надеялись, что в будущем Китай и америка поженятся - чем не символ?
           
Но остепениться и начать жизнь отца семейства Эбби суждено не было. 28 августа 1973 года он арестован по обвинению в продаже кокаина переодетому полицейскому агенту. Вряд ли Эбби врал, отрицая обвинение как сфабрикованное: трудно поверить, что автор бестселлеров, получавший десятки тысяч гонораров и равнодушно передававший их в фонды альтернативных изданий и подпольных организаций, не устоял перед соблазном заработать десяток-другой долларов. С учетом дурной репутации и предыдущих судимостей Эбби как рецидивисту грозит от 25 лет до пожизненного заключения. Отпущенный под залог Хоффман решил не рисковать и в апреле 74-го скрылся - почти на семь лет. Он подстригся, перекрасил волосы, сделал пластическую операцию и до начала восьмидесятых жил под фальшивыми документами и чужим именем как Барри Фрид.  Впрочем, и под чужим именем он тут же стал довольно известен, на этот раз как активист экологического движения. В 1980 Эбби сдался властям, но отсидеть ему пришлось менее года - пока Америка  не простила своего непутевого сына.
           
В подполье Эбби запоем читает двух авторов - Карлоса Кастанеду и Федора Достоевского. “Записки из подполья” он назвал “the most thought-provoking book I’ve ever read”. Эбби явно начинает в чем-то сомневаться. Из переписки Аниты и Эбби этих лет видно, что оба не знают, что же делать дальше. Эбби жалуется, что не застал гражданскую войну в Испании и очень надеется, что что-то подобное вспыхнет в Аргентине: вот бы поехать туда волонтером. Оба с интересом читают издание “Уезерменов” “Prairie Fire”, Анита даже планирует какие-то робингудовские акции во времена экономической депрессии - надо заставить хозяев супермаркетов раздавать продукты в бедных кварталах под угрозой оружия. Судя по всему, контркультура, Нация Вудстока, революция в сознании и тому подобные милые мысли Шестидесятых посещают Эбби все реже, и все чаще появляется ощущение, что главное в жизни уже сделано, а сама жизнь понеслась дальше - и мимо него. В 76-м приходит новая контркультура - панк, и Хоффману ясно, что ее мятеж -  не только против Истеблишмента, но и против умильного идеализма Нации Вудстока.
           
Выйдя из подполья, Хоффман до самой смерти оставался беспокойным бузотером, но это уже другая, скорее печальная история - история о стареющем бунтаре, когда-то учившем не верить никому старше тридцати, а особенно родителям, история о мудром шуте, становящемся смешным и нелепым - помимо своей воли. Поколение Хоффмана полагало, что с него начнется новый мир, что ничего нового после него добавить уже невозможно  - и ошибалось, может быть - к счастью. Я не знаю, что дальше делать с Эбби восьмидесятых, поэтому тут самое время остановиться и написать: КОНЕЦ... Видимо, не знал и Эбби, и тут мы вынуждены вернуться к первой фразе этого предисловия: 12 апреля 1989 года в минуту тяжелой депрессии веселый жизнелюб Эбботт Хоффман добровольно ушел из жизни, которую ему оказалось не по силам превратить в озорной праздник любви и братства всех живущих. Случилось это в пенсильванском городке Нью Хоуп – Новая Надежда.


[1] И здорово напутали. «Красный генерал» Борис Михайлович Шапошников (1882–1945) не только не был казнен Сталиным, но дорос в 1940 г. до звания Маршала Советского Союза, в Великую Отечественную был начальником Генштаба и заместителем наркома обороны. Благополучно умер своей смертью и похоронен у Кремлевской стены. Был и «красный генерал» Борис Григорьевич Сапожников (1907–1986), в 1943–1949 гг. – зам. начальника Управления спецпропаганды Главного политуправления РККА. Сапожников более похож на искомого родственника Хоффмана, так как, в отличие от Шапошникова, был евреем. Но он тоже не был репрессирован Сталиным, а умер своей смертью (примеч. науч. ред.).


[1] Stein D.L. Living the Revolution: the Yippies in Chicago. - Indianapolis, etc.: Bobbs-Merill Co, 1969, p.5.
[2] Foss D. Freak Culture. Life-Style and Politics. - N.Y.: New Critics, 1972, p.194
[3] Подобно нашим олдовым и пионерам, у американских хиппов были гуру, novices и teenyboppers, хотя и без совкового оттенка армейской дедовщины.
[4] Hoffman A. The best of Abbie Hoffman: Selections from Revolution for the hell of it, Woodstok Nation, Steal this book, and new writings. - N.Y., Four walls eight windows, 1989, p.402
[5] Hoffman A. The best of Abbie Hoffman, p.402
[6] Hoffman A. The best of Abbie Hoffman: Selections from Revolution for the hell of it, Woodstok Nation, Steal this book, and new writings. - N.Y., Four walls eight windows, 1989, p.379
[7] Hoffman A. Soon to Be a Major Motion Picture, p.124
[8] Дело было до появления гранжа (панк-рок - это все-таки не совсем песни). Боюсь, появление у “племени молодого” собственных песен вряд ли порадовало бы Эбби: кому нужен новый Дилан?
[9] Такая вот закономерность:  фамильярное обращение с Традицией подразумевает приобщенность и понимание, а пиетет - тайную стыдливую робость урлы перед многотомием неведомых фолиантов с золотыми обрезами. Будь Леннон жив сегодня и будь ему двадцать, вряд ли бы он слушал “Битлз”.
[10] Hoffman A. Woodstock Nation. Talk-Rock Album. - N.Y.: Random House, 1969, pp.10,13
[11] Ibid., p.29
[12] Hoffman A. Soon to Be a Major Motion Picture. - N.Y.: G.P.Putnams, 1980, p.2.
[13] Hoffman A. Soon to Be a Major Motion Picture. - N.Y.: G.P.Putnams, 1980, p.13
[14] Good S. Affluent Revolutionaries. A portrait of the New Left. - N.Y.: Fr.Watts, 1974., p.13.
[15] Hoffman A. Soon to Be a Major Motion Picture. - N.Y.: G.P.Putnams, 1980, p.100.
[16] Hoffman A. Soon to Be a Major Motion Picture. - N.Y.: G.P.Putnams, 1980, p.93
[17] Интересно, что мэр Нью-Йорка Линдсей одно время носился с идеей приспособить хиппи постарше для опеки над совсем юными и несмышлеными подростками, ушедшими из дома в полный опасности огромный город. Эбби, у которого уже был опыт “организатора-общественника” в гетто Уорчестера, даже полтора месяца числился сотрудником социальной службы Нью-Йорка и помогал малолетним бродягам не умереть от голода и холода.
[18] Hoffman A. The best of Abbie Hoffman: Selections from Revolution for the hell of it, Woodstok Nation, Steal this book, and new writings. - N.Y., Four walls eight windows, 1989, p.383
[19] Немного вольный перевод, передающий ускользающий при дословном переводе смысл: у Синклера “our economy”
[20] Что и случилось во времена Димы Маликова.
[21] Hoffman A. Soon to Be a Major Motion Picture, p. 94
[22] В 2001 году они должны были выступать на Образцовском фестивале в Москве, но, увы, в последний момент не приехали.
[23] Abbie and Anita Hoffman. To america With Love: Letters from the Underground. - N.Y.: Stonehill Pbl., 1976, pp.72-73.
[24] Имелись в виду не «Пожиратели»: так целомудренно книжная цензура начала шестидесятых заменяла слово fuck.
[25] Hoffman A. Soon to Be a Major Motion Picture., р.135-136.
[26] Хиппи быстро успели стать забавной достопримечательностью для развлечения туристов, вроде сидящего на кавказской скале отца Федора или страусов в заповеднике Аскания Нова. Расторопные экскурсоводы организовали автобусные экскурсии к местам обитания диковинных и безобидных созданий. Хиппи пытались бороться: показывали туристам зеркала: “Тащитесь от себя!”, сами арендовали автобус и, высадившись в фешенебельном районе, с картинным изумлением и восторгом показывали друг другу пальцем на обитавших в особнячках “экзотических оригиналов”. Но все уже было напрасно: Америка проглотила бунтарей, не поперхнувшись, и даже постаралась хоть как-то приспособить к делу: к туристическому бизнесу. Советский режим был в этом отношении тупее и даже безобидные чудачества давил и истреблял: оттого-то долго и не протянул, истощив свои силы.
[27] St.John J. Countdown to Chaos. Chicago, August 1968: Turning Point in American Politics. - L.A.: Nash Pbl., 1969, p.24
[28] Stein D.L. Living the Revolution. р.6
[29] Hoffman A. Soon to Be a Major Motion Picture.,р.137
[30] Hoffman A. Soon to Be a Major Motion Picture.,р.102, 104
[31] Эбби любил мифологизацию скучной повседневности, и даже подумывал издавать газету “Нью-йоркская Неправда” (The New York Liar). Одна лишь фантазия никогда не лжет. Попутно замечу и я: величайшее открытие исторической науки последних десятилетий в том, что приземленные и малодостоверные факты вводят в заблуждение, а правду о мире передает лишь отражение так называемой реальности в восприятии людей. Об  эпохе  лучше судить не по лживым описям и отчетам, а по слухам, сплетням, анекдотам и суевериям. Легендарный концерт “Битлз” в советском аэропорту в тысячу раз правдивее, чем малодостоверные всесоюзные гастроли ВИА “Верасы” (да полно - были ли они на самом-то деле? Сам я на подобных зрелищных мероприятиях ни разу не бывал, зато Битлов - да, как сейчас помню, с утра до вечера слушал. “Машина времени” тоже, помню, была - куда потом девалась, неизвестно). Кто-кто, а Эбби в этом толк понимал.
[32] Известный комик, о жизни которого Боб Фосс снял замечательный фильм. Ленни Брюс поставил Америку на уши и шокировал публику тем, что вместо невинного зубоскальства говорил о самых табуированных темах тогдашней Америки, неожиданно сбивался на  мат и  и издевался над представлениями публики о  границах дозволенного. Ленни Брюсу Эбби Хоффман посвятил “Нацию Вудстока”
[33] Для меня большим сюрпризом было увидеть прилизанного аккуратненького Боба Дилана, выступающего на юбилее Синатры. Жаль, Сид Вишес не дожил - его бы тоже пригласили спеть “My Way”. Это отнюдь не печально. Наоборот - это капитуляция Фрэнка. Культуре всегда необходимо внешнее пространство, ей надо вести вечную экспансию за счет вторжения хаотического буйства в мир симметрии и гармонии. Гармония живет за счет постоянной подпитки вторгающимся хаосом - и они сливаются в новую гармонию, а извне уже напирает новая волна хаоса, но кто кого при этом “одолел” или “поглотил” - вопрос идиотский, простительный лишь тем, кто плохо понимает, откуда дети берутся. Меня тошнит от старины Фрэнка так же, как юного нигилиста от сладкоголосого Маккартни - но без них жизнь оскудела бы и скукожилась.
[34] Наивный профессор не понимал того, что легко открылось нам, детям Великого эксперимента: нет ничего более жестокого, бесчеловечного и в итоге - несправедливого, чем справедливость. Мир несправедлив, и тем хорош. Пламенным правдолюбцам остается его либо принять, либо уничтожить. Нация Вудстока не стремилась разрушить лежащий во зле мир - она построила рядом свой.
[35] Do It! / The conspiracy/ The Chicago Eight Speak Out. - N.Y.: Dell Book, 1969, p.211
[36] Чередниченко Т.В. Между “Брежневым” и “Пугачевой”. Типология советской массовой культуры. М., 1993, с. 227
[37] Hoffman A. Woodstock Nation. Talk-Rock Album. - N.Y.: Random House, 1969, p.121.
[38] Цит.по: Archer J. The incredible sixties. The stormy years that changed America. - San Diego, etc.: Harcourt Brace Jovanovich Pbl., 1986, p.61.
[39] Ibid., p.64-65.
[40] Цит.по: St.John J. Countdown to Chaos. Chicago, August 1968: Turning Point in American Politics. - L.A.: Nash Pbl., 1969, p.25
[41] “Mr. Leary’cow”: кроме намека на любимый продукт Тимоти Лири есть и второй смысл - в 19 веке от загоревшегося коровника чикагской тетушки Лири выгорел город.
[42] Stein D.L. Living the Revolution. р.6
[43] Тема крайне щепетильная и щекотливая, но замечу попутно одно: государству трудно будет убедить подсевших на дурь в Афгане и Чечне инвалидам бездарных боен, что оно бдит за травкой, охраняя их здоровье. Йиппи ходили на демонстрации с плакатиком: “Война вредит здоровью детей и других живых существ”.
[44] Stein D.L. Living the Revolution. р.35-36
[45] Поскольку особенно ретив в искоренении сорняков был тогдашний калифорнийский губернатор Рейган, на Юге России самую никчемную, ни на что, кроме салата, не пригодную травку так и назвали: рейган.
[46] Больше, конечно, на словах: протест, как понимал его Хоффман, не равен погрому. Зато уж слова постарались найти бойкие. “А как же неповинные прохожие? - куражился Эбби. - Бросьте, идет революция, если вы просто прохожий - вы тем самым уже виновны”.
[47] Еще раз напомню, что этот обряд древен и полон глубокого мистического смысла. В “Скорбном бесчувствии” Сокурова появляется герой - кабан по имени Валтасар, в конце фильма его съедают на “Валтасаровом пиру”.
[48] И все-таки, еще раз: каждый день я прохожу мимо грязного и обшарпанного дома, в котором кишат люди: “вьетнамское общежитие”. У входа с безучастными усталыми взглядами на корточках сидят  крохотные луноликие человечки. Несмотря на вонь и тесноту, меньше всего им хотелось бы  вернуться на родину. Неужели прав был Линдон Джонсон, а не студенты, скандировавшие: “Hey, hey, L.B.J., how many kids you killed today?” (что можно приблизительно перевести как “Эй, эй, Бэ-Эн Ельцин, сколько ты убил чеченцев?”). Я не знаю…
[49] St.John J. Countdown to Chaos. Chicago, August 1968: Turning Point in American Politics. - L.A.: Nash Pbl., 1969, p.54.
[50] По-английски название звучит не столь мрачно, а скорее легкомысленно: грубоватая идиома "for the hell of it" означает "просто так, чтобы позабавиться, без особых причин".
[51] Грaучо Маркс и два его брата были любимыми актерами простодушной американской глубинки тех лет, когда нас потешала другая троица: Трус, Балбес и Бывалый.
[52] Двадцать лет тому в милом романе Ирвина Стоуна “Вечер в Византии”  я встретил примечательное описание Вудстока глазами стареющего героя романа, осколка хэмингуэевской эпохи, в сознании которого фестиваль сопрягается с образом Хоффмана. Герой смотрит по ТВ репортаж из Вудстока, это его раздражает, и он думает в сердцах о своей дочери: поди-ка возрази ей, что Эбби Хоффман - не лучший представитель американской молодежи! Правда, я мог что-то подзабыть, и герой Стоуна вспоминал Рубина, но это все равно: в то время они воспринимались как одно лицо - вроде Маркса и Энгельса или Саймона и Гарфункеля.
[53] Недавно я узнал, что МС 5 играют до сих пор, причем с ошеломительным успехом и неподражаемым драйвом.
[54] Именно так расшифровывается загадочное название песни Хендрикса Purple Haze (“Пурпурный туман”): перед Монтрейским, кажется, фестивалем один из последователей Лири специально для аудитории больших рок-сейшенов схимичил ЛСД необычного цвета.
[55] В забавной американской книжке тех лет под названием “Анти-рок” (целью ее было разоблачить разлагающее влияние рока на американскую молодежь - удивительно, что ее тогда не перевели у нас где-нибудь в издательстве “Молодая гвардия”) я встретил примечательный документ: письмо калифорнийской молодежи приехавшим на гастроли Rolling Stones. Юные радикалы звали Джаггера превратить тур в манифестацию размежевания со старым миром. Джаггер таки снизошел и ответил: послал романтиков матом.
[56] В этом плане символом того, как можно опаскудить саму идею революции, для Эбби был СССР и вообще марксисты-ленинцы, вместо революции в сознании и рок-революции организовывавшие унылые комитеты для учета и контроля: “- Что ты думаешь о России? - спрашивает Эбби у самого себя в подразумеваемом диалоге из Revolution for the Hell of It”. - Уф! То же, то и здесь. Тягомотина, бюрократия, стерильность, пуританство. Помнишь, приезжал Косыгин, встречался с Джонсоном в Нью-Джерси? У обоих - совершенно одинаковые рожи! Они и думают одинаково. Никто из них не может воплощать будущее. Джонсон - такой же коммунист”.
[57] Недавно бывший гитарист “Кино” Юрий Каспарян сказал в интервью “ОМу”, что на самом-то деле группа проповедовала буржуазный стиль, - и был прав. Между Айзеншписом и Маклареном разница есть.
[58] Foss D. Freak Culture. Life-Style and Politics. - N.Y.: New Critics, 1972, p. 206
[59] Abbie and Anita Hoffman. To amerika With Love: Letters from the Underground. - N.Y.: Stonehill Pbl., 1976, p.15
[60] Hoffman A. The best of Abbie Hoffman: Selections from Revolution for the hell of it, Woodstok Nation, Steal this book, and new writings. - N.Y., Four walls eight windows, 1989, p.
[61] Hoffman A. Soon to Be a Major Motion Picture. - N.Y.: G.P.Putnams, 1980, p.200
[62] Автор песни про зайцев-сексапилов Сергей Геннадьевич Гурьев не только поразительно похож на Эбби Хоффмана внешне. Великий контркультурщик искренне недоумевал, когда я пытался оплатить проезд в автобусе. В рок-н-ролльной среде считается совершенно безнравственным ходить на чужой концерт по билету.
[63] Формально власти были правы, т.к. Леннон вмешивался во внутренние дела США. Эбби и Джерри хотели провести концерт с участием Леннона в Сан-Диего одновременно со съездом республиканцев и сорвать съезд, выведя фэнов на улицы после концерта. Леннон, не желая уподобляться Кинчеву, отказался, но Джерри уже дал интервью журналу  "Роллинг Стоун", где поделился планами акции. Т.е. Джерри "подставил" Леннона.


Комментарии

Отправить комментарий

"СТОП! ОСТАВЬ СВОЙ ОТЗЫВ, ДОРОГОЙ ЧИТАТЕЛЬ!"