"РЕВОЛЮЦИЯ НЕ ЗАКОНЧИЛАСЬ, БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ!"
Эрик Хобсбаум
У нас тоже проблемы...
Опубликовано в журнале «Марксизм тудей», декабрь 1991.
Перевод с английского Романа Водченко под редакцией Анастасии Крыловой.
Комментарии Александра Тарасова и Анастасии Крыловой.
Эрик Хобсбаум
У нас тоже проблемы...
Крах
коммунизма[I] затмил для нас проблемы Запада. Эрик
Хобсбаум предполагает, что нынешний кризис приведет к новым реформам в
кейнсианском стиле.
Каждая
передовица на Западе твердит нам о том, что «коммунизм
рухнул, поскольку он не работал»[II], а капитализм победил, так как он
работает. Как нигде этот триумф должен быть очевиден в крупнейшем
капиталистическом обществе, которое наиболее последовательно опирается на рынок
и стимулирование прибылью, и которое, имея 43 % общего ВВП развитых стран (то
есть стран ОЭСР), остается главной западной экономикой[1]. Но ни настроение, ни реальность США в
момент распада СССР не являются триумфальными.
Я пишу
это в Нью-Йорке в комнате на Юнион-сквер, части немного похожего на исполинский
игрушечный город комплекса небоскребов и офисных площадей, который был
последним завершенным памятником великого строительного бума 1980-х. Его
наиболее характерные обитатели, судя по всему, японцы — для них выгодна любая
покупка за пределами Японии, — но фирмы по предоставлению финансовых услуг,
занявшие всю коммерческую базу в этих зданиях, обанкротились в 1990-м, и в
большей части офисных окон сейчас темно. «Тяжелые времена ощущаются на
Юнион-сквер», как верно сообщает колонка коммерческой недвижимости в «Нью-Йорк
таймс». В районе площади свободно более полумиллиона квадратных футов
коммерческого пространства, и это не считая парковки и руин старой
недвижимости, всё еще ждущих золотого будущего в качестве участков для
кондоминиумов. В нынешние времена будущее закончилось. Только копы следят за
парком Юнион-сквер, очищенным от наркоторговцев и бездомных в начале бума
1980-х, чтобы создать подходящую атмосферу для покупателей недвижимости. Две
полицейских машины стоят здесь постоянно как напоминание, и последний бездомный
был только что изгнан неизвестно куда из последнего укрытия на площади.
С
одной стороны от Юнион-сквер идет 14-я улица, Оксфорд-стрит[III]латиноамериканских бедняков, где дела
ведутся на испанском, и мужчины сидят на ступеньках на тротуаре, лицом к
открытым лавкам и палаткам, высматривая возможных похитителей пятидолларовых
футболок и дешевой косметики. Теперь их взгляд ничто не загораживает. По
некогда переполненным тротуарам можно бегать трусцой. Денег не хватает, что
неудивительно, ведь 9—10 % работников Нью-Йорка не имеют работы, и, что более
примечательно, примерно 1 из 7 миллионов жителей города находится на
общественном обеспечении[IV]. Но даже те, у кого есть деньги — их
достаточно в этом городе — не застраховны [от кризиса]. Авиакомпании сообщают
бережливым богачам о скидках, фирмы предлагают обмен с доплатой или покупку
подержанных дорогих часов. («Раньше вы
думали, что “Ролекс” вам не по карману? Теперь он может стать вашим»). В
следующий раз опять придется искать новый эвфемизм для слова «кризис», ведь
«рецессия» уже не звучит мягче и лучше.
Не
менее поражает иностранца очевидный упадок в технологии повседневной жизни,
которой прежде гордились американцы и восхищались приезжие из отсталого старого
мира. Это не только общественная инфраструктура, хотя иногда трудно избежать
чувства, что это город на грани перехода в «третий мир», особенно когда (как
сегодня) главный 87-летний водопровод лопнет, перекрыв 42-ю улицу на
неопределённое время. (Как и в других
разрушающихся хозяйственных системах, здесь СМИ гордятся уже не тем, как хорошо
всё работает, а тем, как быстро оно чинится). Недавно все авиадвижение
Нью-Йорка было парализовано на большую часть дня из-за неполадок на подстанции
Американской телефонно-телеграфной компании, олицетворяющей эффективность
телекоммуникаций. Короче говоря, механизмы повседневной жизни больше не
работают гладко и эффективно, как мы ожидаем этого от них, скажем, в Швеции или
Австрии, то есть без всяких сюрпризов.
Вы
скажете, что Нью-Йорк — особый случай, и это, несомненно, так. Но вот в
Филадельфии городская комиссия по вопросам распространения грамотности
совместно с друзьями человечества — «Филлип Моррис Компанис Инк.»[V] —
поместила объявление на всю страницу, в котором заявила, что один из четырех
жителей Филадельфии полностью или функционально неграмотен[2]. «Внутренние города»[VI], населённые меньшинствами, вероятно,
тоже особый случай. А как насчет Калифорнии, великой открытой границы
Американской мечты, в которую мужчины и женщины мигрируют в таком огромном
количестве, что её население, составляющее сейчас около 30 миллионов, уже почти
в полтора раза больше следующего по величине штата, и более одной десятой
американцев — калифорнийцы? Тем не менее (опять «Нью-Йорк таймс»), «рецессия …
ударила по Калифорнии особенно сильно, предоставив ее некогда надёжной
экономике «тащиться в хвосте восстановления всей страны», признаков которого до
сих пор не видать, несмотря на радужные предсказания. Но обозреватели «также
отмечают многие другие факторы, включая высокие цены на жильё, … пробки,
преступность, ухудшение социальных служб» в связи с неожиданной новостью: в
последнем году больше людей на пике их трудовой жизни (30—44 года) уехало из
Калифорнии в другие штаты, чем прибыло в нее. Люди начинают покидать
Лос-Анджелес так же, как они уже давно покидают Нью-Йорк.
По
правде говоря, США в целом перестали быть хорошей рекламой капитализма даже в
чисто экономическом смысле. Сильнейшей привлекательной стороной американского
стиля жизни было улучшение материального положения. Именно его по-прежнему
ожидают найти и находят иммигранты, когда они преодолевают быстро расширяющийся
разрыв в доходах между развитым Севером и «третьим миром». Но это не относится
к местным жителям, за исключением пятой части крупнейших собственников, а
точнее верхних 5 %, которые весьма преуспели в эпоху рейганомики, как и [в
Англии] при тэтчеризме. В 1980-х (1979—1989) доли низших[VII] четырех
пятых [населения] в общем накоплении дохода упали. Высший 1 % семей повысил
свои доходы почти на 75 %, доходы низших 20 % упали на 4,4 %. Другими словами,
поразительно выросло неравенство. В абсолютных показателях чистый доход низших
40 % американцев был в конце десятилетия ниже, чем в 1979 г . Возможно, это
неудивительно, ведь реальная почасовая оплата труда за это десятилетие упала на
9,3 %. В действительности, четыре из пяти полных семей с детьми могли бы иметь
сейчас более низкий доход, чем десять лет назад, если бы женщины не пошли
работать или не стали работать больше[3].
Сегодня
почти каждый десятый американец может покупать всю необходимую еду только
благодаря правительственным талонам на питание, оплачивающим некоторую ее
часть. В 1970 году лишь двое из ста человек находились в такой ситуации. Талоны
на питание доступны только тем американцам, которые зарабатывают не более 1 117
долларов в месяц на семью из четырех человек (примерно 140 фунтов стерлингов в
неделю по обменному курсу начала ноября 1991 года), имеют машину не дороже 4500
долларов (примерно 2600
фунтов стерлингов) и активы не более чем на 2000
долларов (1100 фунтов
стерлингов). Короче, тем, кто несомненно беден[4].
Эта
стагнация, или даже упадок — новое состояние для американцев. Хотя этот феномен
более всего выражен в США, в действительности он является вполне всеобщим.
После «золотого века», который продолжался с поздних 1940-х до начала-середины
1970-х, у капитализма снова проблемы. Те из нас, кто уютно живёт в богатых
странах Севера, не поняли этого по трем причинам. Системы «государства всеобщего благоденствия» реформированного
послевоенного капитализма лучше защищали от кризиса, чем в 1930-х. Главные
индустриальные страны не почувствовали полную силу глобального экономического
урагана, который опустошил другие регионы, например, Латинскую Америку и
Африку, в 1980-х. Последнее, но немаловажное — крах коммунизма[VIII] отвлек
внимание от проблем нашей системы.
Но в
начале 1990-х приходится признать, что она опять в кризисе. На одно поколение
капитализм сделал то, чего до [Второй мировой] войны никто и представить себе
не мог: он обеспечил полную занятость. Но с 1970-х массовая безработица
вернулась. В 1960 году в пяти западноевропейских индустриальных странах
безработица в среднем составляла 1,7 %, но на пике бума поздних 1980-х достигла
8,5 % (в период спада ранних 1980-х в среднем она была 11 %)[5]. В течение жизни одного поколения
большинство людей в развитых странах полагало, что их реальный доход будет
расти с каждым годом их трудового стажа при любых условиях, за исключением
несчастных случаев или сознательного отхода от дел. Правительства, работодатели
и профсоюзы научились работать с этим убеждением в долгие «золотые годы», хотя
они не соглашались насчет того, насколько большим должен быть этот рост, как он
должен быть распределен и как обоснован. К 1970-м большинство из нас было бы
возмущено простой мыслью, что реальный доход человека должен оставаться одним и
тем же на протяжении десятилетия, не говоря уже о его фактическом снижении.
Теперь же опыт США показывает, что это опять может произойти.
В
течение одного поколения системы социальной помощи и защиты в наиболее развитых
странах дополняли доход и поддерживали экономически слабых и невезучих в
значительно большей степени, чем когда-либо прежде. Более того, оплаченные
налоговыми поступлениями, которые росли с бурным подъемом экономики, они стали
более всеобъемлющими и щедрыми. Материнские пособия, например, которые в 1950-х
предоставлялись в среднем на 12 недель, выросли к 1970-м до шести месяцев в
Германии, 31 недели в Италии и 35 недель в Финляндии. В сущности, такие «передаточные
платежи» стали заметной частью доходов домохозяйств — свыше трети во Франции в
начале 1980-х. Сомнительно, что этот рост продолжался бы с той же скоростью,
даже если бы не было кризиса. В любом случае, поскольку скорость экономического
развития в капиталистическом мире очевидно упала после начала 1970-х, и
налоговые поступления больше не поспевали за расходами, цена социальной защиты
в процентах от национального богатства выросла. По мере снижения
капиталистических прибылей бизнес стал горько жаловаться на «дороговизну»
социальных программ. В 1980-х последовала атака на «государство всеобщего
благоденствия», особенно в рейгановских США и тетчеристской Британии. Бедность
посреди изобилия опять с нами.
Опять
же, на одно поколение колебания подъема и спада, торговые циклы, которые
являются базовым ритмом капиталистической экономики, казалось, потеряли свои
пики. Спады были лишь мягкими спусками в повышающейся кривой экономического
роста; бумы просто подчёркивали этот подъем. Но старые добрые кризисы того
вида, о которых только пожилые вспоминали в 1970-х, явно с нами опять, хотя
политики и их пресс-секретари уклоняются от сравнения того, что случилось в
ранние 1980-е и вновь происходит сейчас, с 1930-ми. Капитализм больше не может
полагаться на постоянный рост.
Почему
капитализм, к общему, в том числе и своему собственному, удивлению, вошел в
«золотой век» после Второй мировой войны (французы называют это «тридцать
славных лет») — это вопрос, по которому историки и экономисты спорят до сих
пор. Также нет консенсуса и по вопросу, почему эта эпоха закончилась в начале
1970-х. Но не может быть сомнений, что она закончилась, и что с этого момента
мировая капиталистическая экономика проходит через эпоху трудностей. Скорость
роста ее мирового производства в 1980-х была меньше половины ее в 1960-х,
скорость роста мировой торговли упала даже еще больше. Это не призыв к
апокалиптическим прогнозам, хотя Восточная Европа и СССР показали, что
проблемные, но вполне работающие экономические системы могут неожиданно
развалиться, когда некоторый неэкономический шок нарушает их деятельность[IX]. Капитализм, по-видимому, преодолеет
этот период вечного кризиса, как преодолел аналогичные периоды в прошлом, даже
в «тёмные годы»[X] между
войнами. Но я отважусь на два предположения. Золотые десятилетия капитализма
без серьезных экономических и социальных проблем не вернутся, и капитализм
будет нуждаться в реформировании опять, как в кейнсианскую эпоху после кризиса
и [Второй] мировой войны.
Таков
ироничный парадокс, порождённый подъёмом рейганизма, тэтчеризма и
неолиберальных экономических «ультрас» 1970-х и 1980-х годов. Они требовали
защитить мир от сил общественной собственности, бюрократии, «государства
всеобщего благоденствия» и социализма, «душащих экономику». В действительности
они критиковали тот самый реформированный послевоенный капитализм, который и
создал «золотой век», окончившийся в 1970-х. Они атаковали противоречия
наиболее успешной фазы капитализма, потому что даже она породила свою
собственную эпоху кризисов; и они сами были симптомами этих противоречий.
Ведь
если что-то было ясно с самого начала и действительно подтвердилось при попытке
претворить неолиберальную экономику в жизнь и на Западе, и на Востоке (и не в
последнюю очередь в США и Британии), так это то, что экономическая политика,
базирующаяся исключительно на «неограниченном свободном рынке», не приводит к
экономическому росту и не создаёт конкурентоспособные на мировом уровне
экономики, а влечёт за собой ужасающие общественные издержки. Сорок лет назад
правительство любой капиталистической страны, большинство выдающихся
бизнесменов и практически все экономисты считали это само собой разумеющимся.
Это всё ещё самоочевидная истина.
Поэтому
даже среди экономистов мода на чистый свободно-рыночный неолиберализм быстро
убывает. Это «истина» вчерашнего дня, хотя она всё ещё определяет выбор
нобелевских лауреатов по экономике. То, что не в порядке с капитализмом, или,
по той же причине, со старой централизованно-плановой экономикой советского
типа, не исправится просто от вручения всех полномочий неограниченному свободному
рынку. Это должно было быть очевидным даже в Москве в 1991 году. Создание или
восстановление жизнеспособной, процветающей и гуманной экономики, даже для тех,
кто верит, что в смешанной экономике будущего должны преобладать
капиталистические элементы, требует чего-то большего, чем возвращение к удобным
[для них] принципам, повыдерганным из Адама Смита[XI]. Нужно понимать, каким образом работает
капитализм как мировая система, как он развивается, и какие противоречия им
движут.
И это,
среди прочего, объясняет, зачем нужен марксизм сегодня, даже если на страницах
«Марксизма сегодня» он больше не нужен.
Эрик Хобсбаум как член редакции «Марксизм
сегодня».
[1] Наиболее свежие данные за 1987 год. В самый пик
экономического доминирования США в 1980-м они составляли 52,3 % от суммарных
показателей ОЭСР.
[3] Данные из: Lawrence
M., Frankel D.M. Hard Times
For Working America
// Dissent. 1991. Spring.
P. 282—285.
[5] Западная Германия, Британия, Нидерланды, Бельгия, Дания.
Три социал-демократические страны — Швеция, Норвегия и Австрия — обеспечивают
полную занятость лучше: в среднем они имели 1,8 % (1960), 2,8 % (1988) и 3,6%
(1983). См.: OECD Economic Outlook, Historical Statistics, 1960—1988 (P.,
1990), таблица 2.15.
[I] Тот факт, что редакция издания, называющегося «Марксизм
сегодня», использует по отношению к суперэтатистским странам термин
«коммунизм» (и прибегает к выражению «крах коммунизма»), свидетельствует о
полной деградации западного «академического марксизма», его инкорпорировании в
идейно-политические структуры классового врага и зависимости от языка классового
врага. Поскольку любой грамотный марксист должен был бы знать, что коммунизма
(всепланетного безгосударственного и безтоварного строя, основанного на
общественной собственности на средства производства) на Земле пока что не
существовало. И без выхода за пределы экономической общественной
формации существовать не могло. Следовательно, «марксистов» из «Марксизм
тудей», говорящих о «крахе коммунизма», нужно из любого марксистского издания
гнать пинками какневежд либо продавшихся классовому врагу. — Комментарий
А. Тарасова.
[II] Это — отсылка к знаменитым словам М. Тэтчер «Социализм не
работает». Первоначально Тэтчер использовала это выражение для предвыборной
борьбы с лейбористами, которые, по ее мнению, были «социалистами». — Комментарий
А. Тарасова.
[III] Оксфорд-стрит — лондонская улица, одна из основных улиц Вестминстера.
Самая оживлённая торговая улица (548 торговых точек), известна главным образом
своими фешенебельными магазинами. — Комментарий А. Крыловой.
[IV] Федеральная программа материальной помощи лицам, которые не
могут работать по состоянию здоровья, не нашедшим работу и не имеющим права на
пособие по безработице, а также одиноким родителям с маленькими детьми.
Осуществление программы находится в ведении штатов и местных органов власти. — Комментарий
А. Крыловой.
[V] Сарказм. Табачная корпорация «Филлип Моррис» была уличена в
80-е годы в том, что еще в 60-е ученые в ее лабораториях достоверно установили,
что табакокурение вызывает рак легких и что чем крепче табачные изделия, тем
они опаснее и тем быстрее и прочнее они вызывают зависимость. Эти данные были
засекречены руководством корпорации, а в свою продукцию «Филлип Моррис» стала
класть более крепкий табак, чем указывалось официально. После разоблачений — в
1990-е — 2000 годы — против «Филлип Моррис» жертвами ее продукции (или
родственниками умерших) были поданы многочисленные иски, большинство из которых
«Филлип Моррис» проиграла, что поставило корпорацию на грань разорения. В целях
маскировки «Филлип Моррис» сменила название на «Altria Group Inc.» и
сосредоточилась на продаже табачных изделий в странах «третьего мира» (включая
бывшие страны Восточного блока). От более серьезных юридических последствий
корпорацию спасло то, что в разгар скандалов и судебных исков (1998—2004)
«Филлип Моррис» потратила на лоббирование своих интересов (то есть на подкуп
правительства США) свыше 100 миллионов долларов. Корпорация является также
одним из крупнейших в США производителей вина. — Комментарий
А. Тарасова.
[VI] «Внутренние
города» (англ. inner cities) — трущобы в центрах
крупных американских городов, возникшие в 60-е — начале 80-х годов, когда из-за
явления, официально названного в США «кризисом городов», средние городские слои
предпочли перебраться в пригороды. — Комментарий А. Тарасова.
[VII] Еще один пример использования автором недопустимого для
марксиста языка. Бедный — не значит низший! Богатый — не значит высший! То, что
Хобсбаум заимствует пропагандистский язык классового врага и сам этого не
замечает, говорит против Хобсбаума. — Комментарий А. Тарасова.
[VIII] То, что выражение «крах коммунизма» употребляют сотрудники
«Марксизм тудей», — позор (см. комментарий I). Но то, что это выражение
использует и такой более чем грамотный и знаменитый историк-марксист, как Э.
Хобсбаум, — позор втройне! Это — еще одно свидетельство того, что западный
«академический марксизм» обменял свою высокую всемирно-историческую
революционную миссию на чечевичную похлебку комфортного существования в буржуазном
«приличном обществе». — Комментарий А. Тарасова.
[IX] Это очень интересное заявление Э. Хобсбаума. Из него
следует, что причина краха СССР с союзниками, по мнению британского историка —
не экономические проблемы, а какие-то другие (социальные или политические). — Комментарий
А. Тарасова.
[X] «Темные
годы» (англ. dark age) — распространенная формулировка
для эпохи экономических кризисов (включая Великую депрессию) и политических
катаклизмов в промежутке между двумя мировыми войнами. Почерпнута из
аналогичного обозначения эпохи раннего Средневековья. — Комментарий
А. Тарасова.
[XI] Пассаж, говорящий либо о наивности Хобсбаума, либо,
опять-таки, о неосознаваемом им самим оппортунизме, развившемся от долгой
принадлежности к западному «академическому марксизму». Хобсбаум почему-то
полагает, что капиталисты стремятся к созданию «гуманной экономики». На самом
деле это — последнее, о чем будет думать
нормальный капиталист. «Жизнеспособная и процветающая» экономика ему нужна для
получения прибыли, «гуманная» — ни для чего не нужна. — Комментарий
А. Тарасова.
Комментарии
Отправить комментарий
"СТОП! ОСТАВЬ СВОЙ ОТЗЫВ, ДОРОГОЙ ЧИТАТЕЛЬ!"