ЭРИК ХОБСБАУМ Нации и национализм после 1780 г. (окончание)

"РЕВОЛЮЦИЯ НЕ ЗАКОНЧИЛАСЬ, БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ!"

ЭРИК ХОБСБАУМ

Нации и национализм после 1780 г.

(окончание)

Глава 6

НАЦИОНАЛИЗМ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ ДВАДЦАТОГО ВЕКА

С того времени как в начале 1990-х годов вышло первое издание настоящей книги, уже образовалось или находится в стадии образования больше государств, чем в любой иной период нашего столетия. Распад СССР и Югославии успел пополнить сообщество международно признанных суверенных государств шестнадцатью новыми членами, и в данную минуту невозможно предугадать, на каком рубеже остановится наступление национального сепаратизма. Все современные государства официально являются «нациями»; все политические волнения и пропагандистские кампании легко обращаются против иностранцев, практически все государства их стесняют и всячески стремятся не допустить на свою территорию. А потому заключающие эту книгу размышления об упадке национализма как вектора исторического процесса по сравнению с его ролью в период с 1830-х годов до конца Второй мировой войны могут показаться результатом сознательного ослепления.

В самом деле, было бы нелепо отрицать, что крушение Советского Союза и той региональной и мировой системы, для которой он в качестве одной из сверхдержав служил оплотом в течение примерно сорока лет, означает глубокий и, вероятно, не подлежащий пересмотру исторический сдвиг, чьи последствия остаются в данную минуту совершенно неясными. И тем не менее, по-настоящемуновые элементы в историю национализма эти последствия вносят лишь постольку, поскольку распад СССР в 1991 году превосходит по своим масштабам (временный) распад царской России в 1918-1920 гг., затронувший главным образом ее европейские и закавказские регионы ^[279]. Ибо в основе своей «национальные вопросы» 1989-1992 гг. отнюдь не новы. В подавляющем большинстве случаев они волнуют исконную родину националистических движений — Европу. В Северной и Южной Америке, по крайней мере к югу от границы США и Канады, серьезных симптомов политического сепаратизма до сих пор не заметно. Нет особых признаков того, что исламский мир, во всяком случае, набирающие силу фундаменталистские движения, сколько-нибудь озабочены увеличением числа государственных границ. Они желают другого — возвращения к истинной вере основателей ислама, и нелегко понять, чем бы их мог привлечь сепаратизм как таковой. Правда, сепаратистские движения (по преимуществу террористические) потрясают окраины южно-азиатского субконтинента, и тем не менее новые государства до сих пор сохраняют свои первоначальные границы (если не считать Пакистана, от которого отделился Бангладеш). В сущности, подавляющее большинство постколониальных национальных режимов — и не только азиатских — все еще верны традиции национализма XIX века, как либерального, так и революционно-демократического Ганди и Неру, Мандела и Мугабе, покойные Зульфикар Бхутто и Бандаранаике и, рискну предположить, находящаяся ныне в заключении лидер Бирмы (Мьянмы) г-жа Аунг-Сан Су Хи — все они являлись (или являются) националистами в ином смысле, чем, к примеру, Ландсбергис или Туджман. Они действуют (или действовали) совершенно в духе Массимо Д'Адзелио — как создатели нации, а не как их разрушители (см. выше с. 52-53).

Многие постколониальные африканские государства — в том числе и Южная Африка, хотя иные надеются на обратное, — могут впасть в состояние хаоса и беспорядка, как это недавно произошло с некоторыми из них. И однако считать причиной краха, постигшего Эфиопию или Сомали, неотъемлемое право народов на образование суверенного государства, значит без всяких оснований расширять смысл терминов. Столкновения и конфликты между этническими группами — и часто весьма кровавые — вспыхивали еще тогда, когда политических программ национализма не было и в помине; и, вероятно, первые переживут последние.

Что касается взрыва сепаратистского национализма в Европе, то его предпосылки можно указать с еще большей точностью в историиXX века. Мины, заложенные в Версале и Брест-Литовске, взрываются до сих пор. Окончательный распад Габсбургской и Османской империй и временный распад царской России привели к образованию практически той же группы государств, что и события недавнего времени, и с тем же комплексом противоречий, разрешимых в конечном счете разве что путем массового уничтожения или насильственной массовой миграции: взрывоопасные проблемы 1988-1992 гг. были созданы в 1918-1921 гг. Именно тогда словаков впервые впрягли в одно ярмо с чехами; Словению (прежде австрийскую) объединили с Хорватией (некогда военной границей против турок) и — через целое тысячелетие совершенно иного исторического опыта! — с православной Сербией, еще недавно входившей в состав Османской империи. Вдвое увеличилась территория Румынии, что породило конфликты между ее национальностями. Победители-немцы создали в Прибалтике три маленьких государства, которые вообще не имели прецедентов в истории и — по крайней мере, в Эстонии и Латвии — не являлись для соответствующих народов предметом сколько-нибудь заметных стремлений ^[280]. Государства эти сохранились благодаря союзникам как часть «санитарного кордона» против большевистской России. В период наибольшего ослабления России германское влияние способствовало созданию независимых Грузии и Армении, британцы же обеспечили автономию богатого нефтью Азербайджана. До 1917 года национализм не представлял в Закавказье серьезной политической проблемы — если термин «национализм» вообще подходит для свойственного азербайджанским низам антиармянского озлобления. Армяне по вполне понятным причинам больше тревожились по поводу Турции, нежели Москвы; грузины поддерживали номинально марксистскую Всероссийскую партию (меньшевиков) как свою национальную. Тем не менее, многонациональная Российская империя, в отличие от империй Габсбургской или Османской, благодаря Октябрьской революции и Гитлеру просуществовала в течение жизни трех последующих поколений. Победа в гражданской войне исключила возможность украинского сепаратизма, а возвращение Закавказья позволило покончить с местными националистическими движениями, — правда, будучи достигнутым отчасти через соглашение с кемалевской Турцией, оно оставило нерешенными весьма острые вопросы горючий материал для будущих национальных волнений, и прежде всего проблему Нагорного Карабаха, армянского анклава на территории Азербайджана ^[281]. В 1939-1940 гг. СССР возвратил почти все, что утратила царская Россия, — кроме Финляндии (которой Ленин позволил мирно отделиться) и бывшей русской Польши.

Таким образом, очевидный взрыв сепаратизма в 1988-1992 гг. проще всего определить как «завершение дела, не оконченного в 1918-1921 гг.». При этом, однако, следует учитывать, что те старые и острые национальные проблемы, которые действительно казались взрывоопасными европейским правительствам до 1914 года, к реальному взрыву как раз и не привели. Отнюдь не «македонский вопрос», хорошо известный ученым и вызывавший на международных конгрессах настоящие сражения между специалистами в самых разных дисциплинах, стал причиной распада Югославии. Напротив, Македонская Народная Республика всячески старалась держаться подальше от сербохорватского конфликта, — пока Югославия не начала разваливаться по-настоящему и ее составным частям пришлось ради элементарной самозащиты самим позаботиться о своей судьбе. (Весьма характерно, что ее официальное признание до сих пор саботирует Греция, аннексировавшая в 1913 году значительную часть македонской территории.) Подобным же образом, единственной частью царской России, где еще до 1917 года существовало подлинно национальное (хотя и не сепаратистское) движение, была Украина. Однако Украина (под контролем руководства местной компартии) оставалась относительно спокойной, когда прибалтийские и закавказские республики уже всерьез требовали выхода из состава СССР, и смирилась с отделением лишь после того, как неудавшийся августовский переворот 1991 года разрушил Советский Союз.

Кроме того, определенное понимание «нации» и ее чаяний (парадоксальным образом одинаковое у Ленина и Вудро Вильсона) создало линии разлома, вдоль которых и раскололись впоследствии сконструированные коммунистами многонациональные образования, — точно так же, как колониальные границы 1880-1950 гг., за отсутствием каких-либо иных, превратились в границы новых независимых государств. (Большинство их жителей не имело об этих границах никакого понятия или просто не замечало их.) Что касается Советского Союза, то здесь мы можем пойти еще дальше и утверждать, что именно коммунистический режим принялся сознательно и целенаправленно создавать этнолингвистические территориальные «национально-административные единицы» (т. е. «нации» в современном смысле), — создавать там, где прежде они не существовали или где о них никто всерьез не помышлял, например, у мусульман Средней Азии или белорусов. Идея советских республик казахской, киргизской, узбекской, таджикской или туркменской «наций» была скорее чисто теоретической конструкцией советских интеллектуалов, нежели исконным устремлением любого из перечисленных народов ^[282].

Представление о том, что эти народы то ли вследствие «национального угнетения», то ли по причине своего «исламского сознания» вынуждали советскую систему чрезмерно напрягать свои силы, что якобы и привело к ее краху, есть лишь еще один пример справедливой неприязни западных наблюдателей к советской системе и веры в ее недолговечность. На самом же деле Средняя Азия оставалась политически пассивной вплоть до распада Союза — если не считать нескольких погромов среди национальных меньшинств, сосланных в свое время в эти далекие края Сталиным. Тот национализм, который развивается в среднеазиатских республиках сейчас, есть постсоветский феномен.

А значит, главной причиной начавшихся в 1989 году перемен было отнюдь не национальное напряжение (которое эффективно контролировалось даже там, где оно действительно существовало, например, в Польше или среди народов Югославии), но прежде всего курс на самореформирование, который взял советский режим, и то обстоятельство, что в ходе его реализации он а) отказался от военной поддержки режимов-сателлитов; б) разрушил центральную командно-административную систему, позволявшую ему функционировать, и, следовательно, в) подорвал основу для существования даже независимых коммунистических режимов на Балканах. Национализм действительно выиграл от этих процессов, но он не был в сколько-нибудь серьезной степени их подлинной движущей силой. Отсюда — всеобщее изумление при виде мгновенного краха восточно-европейских режимов; краха, которого абсолютно никто не ожидал (даже в Польше, где крайне непопулярная власть, тем не менее, доказала свою способность почти десять лет удерживать под контролем массовую и хорошо организованную оппозицию).

Достаточно беглого взгляда, чтобы заметить, к примеру, существенное различие между двумя объединениями Германии 1871 и 1990 гг. Первое воспринималось как долгожданное достижение той цели, которая так или иначе была ключевой проблемой для всех сколько-нибудь небезразличных к политике немцев (даже для тех, кто пытался этому объединению противиться). Даже Маркс и Энгельс чувствовали, что Бисмарк «(tut) jetzt, wie im 1866, ein Stuck von unserer Arbeit in seiner Weise ^[283]»^[284]. Однако все главные партии Федеративной Республики вплоть до осени 1989 в течение долгих лет отделывались от проблемы объединения Германии лишь дежурными фразами — и не только потому, что оно оставалось явно неосуществимым до Горбачева, но и по той причине, что националистические организации и националистическая пропаганда были в политическом смысле маргинальными явлениями. Стремление к немецкому единству не служило главным мотивом ни для политической оппозиции в ГДР, ни для обыкновенных восточных немцев, чей массовый исход ускорил крах режима. При всех своих сомнениях и тревогах о будущем большинство немцев, конечно, приветствует объединение двух Германий, и все же сама его стремительность, равно как и явная неподготовленность к нему, показывают что, несмотря на всю публичную риторику на сей счет, оно, это объединение, явилось побочным продуктом совершенно неожиданных событий вне Германии.

Что же касается СССР, то он рухнул не под действием внутренних национальных конфликтов, как это предсказывали иные советологи ^[285] (хотя национальное напряжение в СССР, несомненно, существовало), но по причине экономических трудностей. «Гласность», воспринимавшаяся реформаторско-коммунистическим руководством страны как непременное условие «перестройки», породила свободу дискуссий и политической агитации, а кроме того ослабила централизованную командную систему, на которой держались и режим, и общество в целом. Неудача «перестройки», т. е. ухудшение условий жизни простых граждан, подорвала доверие к союзному правительству, на которое была возложена ответственность за все трудности, и побудила (даже заставила) искать решение проблем на региональном и местном уровне. Можно с уверенностью утверждать, что до Горбачева ни одна советская республика — кроме прибалтийских — не стремилась к отделению от СССР, и даже для Прибалтики независимость оставалась не более чем мечтой. И не стоит думать, будто СССР держался лишь на страхе и принуждении, хотя и они, бесспорно, играли свою роль, не позволяя этническим и общинным трениям в смешанных районах выродиться до взаимной резни (как это произошло впоследствии). Местная и региональная автономия в долгую брежневскую эпоху вовсе не была утопией. Мало того, русские без конца жаловались, что в большинстве других республик люди живут лучше, чем в РСФСР. Совершенно очевидно, что национальная дезинтеграция СССР (и, кстати говоря, входивших в его состав республик, тоже фактически многонациональных) была следствием событий в Москве, а отнюдь не их причиной.

Как ни парадоксально, но, пожалуй, именно на Западе собственно националистические движения в большей мере обладают способностью ослаблять существующие режимы, ибо именно там националистическая агитация расшатывает некоторые из самых старых национальных государств: Соединенное Королевство, Испанию, Францию, не говоря уже о Канаде (в меньшей степени — даже Швейцарию). Действительно ли произойдет когда-либо полное отделение Квебека или Шотландии, остается сегодня (1992) предметом теоретических предположений. Вне прежнего евро-советского красного пояса успешные отделения были после Второй мировой войны чрезвычайно редким феноменом, а мирные выходы из состава существующих государств попросту неизвестны. И однако, перспектива возможного отделения Шотландии или Квебека, о которой двадцать пять лет тому назад вообще нельзя было говорить всерьез, теперь уже может обсуждаться как нечто реальное.

И тем не менее, национализм, при всей его неизбежности, уже не играет той исторической роли, которая принадлежала ему в эпоху между Французской революцией и крахом колониализма после Второй мировой войны.

Становление «наций», соединявших в себе национальное государство и национальную экономику, было, безусловно, ключевым моментом в общем процессе исторических преобразований, происходивших в «развитом мире» в XIX веке, и воспринималось именно в этом качестве. Что же касается «зависимого» мира первой половины XX века, то здесь, и прежде всего по понятным причинам, в колониальной его части, национально-освободительные движения стали основным орудием политического освобождения, т. е. устранения имперской администрации и, что еще важнее, прямого военного господства метрополий, — ситуация, которая еще полвека назад показалась бы немыслимой ^[286]. Теоретическим образцом для национально-освободительных движений Третьего мира служил, как мы видели, западный национализм, однако те государства, которые они стремились создать, оказывались на практике чаще всего прямой противоположностью этнически и лингвистически гомогенным образованиям, считавшимся на Западе стандартной моделью «национального государства». Но даже в этом отношении национализм Третьего мира имел с западным национализмом либеральной эпохи de facto больше сходства, нежели различий. Оба являлись, как правило, объединительными и (социально) освободительными движениями, хотя в последнем аспекте достигнутые ими результаты соответствовали поставленным целям гораздо реже, чем в первом.

Что же касается современных сепаратистских и вообще «разделительных» по своей сути «этнических» движений, то они не имеют подобного рода положительной программы или перспективы. Это явствует уже из того факта, что ввиду полного отсутствия у них реальной исторической программы они пытаются реанимировать первоначальную мадзиниевскую модель этнически и лингвистически гомогенного государства («каждой нации — собственное государство, не более одного государства для любой нации»). Позиция, как нетрудно заметить, нереалистичная и полностью противоречащая основным тенденциям языкового и культурного развития конца XXвека (см. выше — с. 190-193). В дальнейшем мы увидим, что она совершенно не соприкасается с реальными проблемами эпохи и, не будучи в силах дать для них универсальное или хотя бы локально применимое решение — разве что по редкому стечению счастливых обстоятельств, — лишь еще более усложняет их и запутывает.

И все же нельзя отрицать силу тех эмоций, которые побуждают «нас» идентифицировать себя в качестве «этнической» лингвистической группы, отличной от «них», чуждых и несущих угрозу «нам». Менее всего следует это делать сейчас, в конце XX века, когда воображаемые «мы» (британцы) и символические «они» (аргентинцы) под бурные патриотические рукоплескания устроили безумную войну за гнилое болото и дикое пастбище, затерянные где-то в Южной Атлантике, и когда самой массовой идеологией в мире стала ксенофобия. И однако ксенофобия, легко и незаметно переходящая в откровенный расизм, — в нынешней Америке и Европе он распространился шире, чем в эпоху фашизма, — способна представить исторически обоснованную перспективу даже в меньшей степени, чем национализм мадзиниевского толка. И действительно, сама ксенофобия редко пытается изобразить из себя нечто большее, нежели крик ярости или отчаяния. И даже те, кто романтически сочувствует лозунгам полной независимости для отдельных малых народов, кажется, не слишком часто утверждают, что у Национального Фронта Ле Пена, словно у Януса, два лица. Лицо у него только одно, и большинство из нас предпочитает, чтобы и этого лица не было.

Но какова же природа этого вопля страдания и ярости? В который уже раз подобные движения в защиту этнической идентичности оказываются, по всей видимости, лишь реакцией слабости и страха, отчаянной попыткой возвести баррикады на пути сил современности, напоминающей в этом смысле скорее возмущение пражских немцев, загнанных в угол чешской иммиграцией, нежели чувства наступающих чехов. Но так обстоит дело не только с небольшими языковыми общинами, уязвимыми даже для самых незначительных демографических сдвигов, — например, с немногочисленными обитателями горного и приобрежного Уэльса, которые до сих пор говорят по-валлийски, или с Эстонией с ее миллионом или около того эстоноязычных (критическим пределом, который и при любых иных обстоятельствах с трудом обеспечивал бы этой стране сохранение современной лингвистической культуры на всех уровнях). Не удивительно, что самой острой проблемой в этих районах стала неконтролируемая иммиграция моноглотов-носителей соответственно английского и русского языков. Однако подобная реакция имеет место и среди гораздо более многочисленных групп, чье лингвистическое/культурное своеобразие не подвергается какой-либо угрозе. Самый абсурдный ее пример — движение, требующее объявить английский единственным государственным языком США (в конце 1980-х годов получившее в некоторых штатах политический оттенок). Ибо, хотя испаноязычная иммиграция действительно приобрела в некоторых регионах США достаточно массовый масштаб, чтобы сделать общение с иммигрантами на их родном языке желательным, а порой — необходимым, сама мысль о том, что господство английского в США подвергается или может подвергнуться какой-либо опасности, есть политическая паранойя. Горючим материалом для подобной защитной реакции против истинных или мнимых угроз служит сочетание процессов международной миграции с фундаментальными, беспрецедентными и необычайно стремительными социально-экономическими преобразованиями, столь характерными для третьей четверти нашего века. Примером этого сочетания мелкобуржуазного языкового национализма с массовым шоком перед лицом будущего служит французская Канада. На бумаге положение французского языка кажется достаточно прочным: это родной язык для четвертой части населения страны (составляющей примерно 50% по отношению к коренным англофонам Канады), его статус обеспечивается официальным двуязычием федерации, он пользуется поддержкой из-за границы, со стороны французской культуры, во франкофонных университетах учится более 130 000 студентов (данные 1988 г.) и т. д. И тем не менее, квебекский национализм — это отражение позиции народа, который в панике отступает под давлением сил истории, и даже успехи его воспринимаются скорее как симптом внутренней слабости ^[287]. В самом деле, желая занять круговую оборону внутри автономной и даже сепаратистской провинции Квебек, квебекский национализм фактически предоставил собственной судьбе значительное франкоязычное меньшинство в Нью-Брунсвике и Онтарио. Свойственное Canadiens ^[288] чувство неуверенности проявляется в их убеждении в том, что ставшая теперь официальной «многокультурность» Канады есть лишь заговор, имеющий своей целью «раздавить особые требования Francophonie ^[289] политическим прессом многокультурности»^[290]. Эту неуверенность, разумеется, усиливает то обстоятельство, что явное большинство из 3,5 миллионов иммигрантов, прибывших в страну после 1945 года, предпочли, чтобы дети их получали образование на английском, который открывает гораздо более широкие перспективы для карьеры в Северной Америке, нежели французский. Впрочем, на бумаге угроза со стороны иммиграции выглядит для франкофонной Канады менее серьезной, чем для англоязычной части страны, поскольку в 1946-1971 гг. лишь около 15% вновь прибывших поселились в провинции Квебек.

За неуверенностью и страхом франко-канадцев стоит, без сомнения, глубокий социальный катаклизм, симптомом которого стал стремительный упадок католической церкви. Это произошло в обществе, которое так долго оставалось консервативным, католическим, клерикальным и имело высокий уровень рождаемости (причем не только среди крестьян, но и в городах). В течение же 1960-х годов число лиц, регулярно посещающих церковь, упало в провинции Квебек с 80% до 25%, а коэффициент рождаемости стал одним из самых низких в Канаде ^[291]. Что бы ни скрывалось за столь разительной переменой в квебекских нравах, она не могла не породить дезориентированное поколение, жаждущее новых истин взамен терпящих крах старых. Некоторые даже утверждали, что резкий подъем воинствующего сепаратизма представляет собой суррогат утраченного традиционного католицизма, Эта гипотеза (а она едва ли поддается окончательному подтверждению или опровержению) не кажется лишенной оснований, по крайней мере, тому, кто, подобно автору этих строк, наблюдал, как в одном из районов Северного Уэльса в среде молодого поколения зарождается воинствующий валлийский национализм, лежащий совершенно вне традиции, а если учесть пристрастие его сторонников к пиву и алкоголю, то и совершенно ей противоречащий. Когда опустели церкви и молельни, проповедник и ученый-самоучка перестали быть голосом общины, а падение престижа трезвого образа жизни уничтожило самый простой и очевидный способ, посредством которого индивид мог некогда демонстрировать свою принадлежность к пуританской культуре.

Мобильность широких масс населения естественным образом обостряет это чувство дезориентации; к тому же ведут и экономические сдвиги, причем некоторые из них не лишены связи с подъемом местного национализма ^[292].

В урбанизированных обществах мы на каждом шагу встречаем вырванных из родной почвы мужчин и женщин, напоминающих нам о хрупкости наших собственных семейных корней.

Что касается бывших коммунистических стран Европы, то здесь утрата социальных ориентиров усугубляется крахом того образа жизни, к которому привыкло и так или иначе приспособилось большинство их жителей. Национализм — если воспользоваться словами Мирослава Хроча о нынешней Центральной Европе — «служит в распадающемся обществе субститутом интеграционных факторов. Когда терпит крах общество последней опорой начинает казаться нация»^[293].

В социалистических и постсоциалистических экономиках, которые в значительной мере были «экономиками дефицита»^[294], национальность, подобно родственным связям и иным механизмам покровительства и обмена услугами, уже выполняла весьма конкретные функции. Она «предоставляла членам одной группы определенные преимущества перед "другими" группами»^[295] в борьбе за скудные ресурсы и, соответственно, отграничивала «других», чьи права уступали «нашим». Там, где, как в бывшем СССР, прежняя единая государственная власть и общество в целом совершенно дезинтегрируются, «человек со стороны», «чужак», оказывается беспомощным. «Города, [административные единицы], республики, защищаясь от мигрантов, отгораживаются друг от друга»; местные продуктовые карточки раскалывают рынок на отдельные мини-экономики, «не допуская к имеющимся благам <...> "посторонних"»^[296].

И тем не менее, этнические и национальные характеристики представляют собой в посткоммунистических странах в первую очередь то средство, с помощью которого можно четко определить сообщество «невинных» и идентифицировать «виновных», несущих ответственность за «наши» несчастья (особенно теперь, когда роль козлов отпущения уже не могут играть коммунистические режимы). По поводу Чехословакии кто-то сказал: «Страна буквально кишит всякого рода "другими". Каждый без устали показывает пальцем на "других" и ругает их последними словами»^[297]. Но это скорее универсальная, а не только посткоммунистическая ситуация. Именно «их» можно и должно обвинять во всех несчастьях, трудностях и разочарованиях, испытанных «нами» за последние сорок лет, ставших эпохой самых глубоких и стремительных сдвигов в условиях человеческой жизни, которые известны нам из письменной истории. Но кто такие «они»? Совершенно ясно — можно сказать, по определению, — что «они» это «не мы»; это люди, которые являются нашими врагами просто потому, что они другие: нынешние враги, прежние враги и даже вполне воображаемые враги, как, например, в Польше, где антисемитизм — при полном отсутствии евреев! — до сих пор объясняет все беды страны хорошо известным способом. И если бы чужаков и иностранцев с их коварными плутнями не существовало вовсе, их непременно следовало бы выдумать. Впрочем, в конце нашего тысячелетия их и не нужно изобретать: как легко узнаваемый источник скверны и общественной опасности они буквально заполонили наши города; ими кишит мир за пределами наших границ, где они — увы! совершенно недоступные нашему контролю — ненавидят нас и без конца строят против нас козни. В тех странах, которым повезло меньше, они есть (и всегда были) наши соседи, но само наше существование бок о бок с «ними» подрывает теперь нашу абсолютную убежденность в принадлежности к нашему народу инашей стране.

Есть ли что-либо общее у подобных этнических/ националистических эмоциональных реакций с недавним подъемом «фундаментализма» во многих регионах мира? Считается, что фундаментализм апеллирует прежде всего к «людям, неспособным вынести "случайное", лишенное твердых опор и понятных ориентиров существование, и потому объединяющимся вокруг тех, кто готов предложить им абсолютное, всеобъемлющее, не ведающее сомнений и не признающее исключений мировоззрение»^[298]. В нем видят идеологию «непременно "реактивную" и реакционную»; ей, этой идеологии, «совершенно необходима некая сила, тенденция, некий враг, который мог бы восприниматься как потенциальная или уже вполне реальная угроза, разъедающая и разрушающая все самое дорогое для данного сообщества». «Фундаментальные ценности», на которые опирается фундаментализм, «непременно восходят к более ранней, чаще всего — изначальной, чистой и неиспорченной <...> стадии в священной истории соответствующей группы». Эти ценности «используются в целях демаркации — для того, чтобы четко обозначить границы, привлечь и объединить «своих» и оттолкнуть «чужих». Тем самым они вполне подтверждают старое замечание Георга Зиммеля о том, что «группы и особенно меньшинства, существующие в условиях конфликта, нередко отвергают любые знаки терпимости и попытки сближения, ибо в противном случае непримиримый и "закрытый" характер их борьбы — главное условие ее продолжения — утратил бы свою чистоту и абсолютность <...> Забота о том, чтобы враги — неважно, какие именно — непременно наличествовали, провозглашается внутри некоторых подобных групп даже чем-то вроде политической мудрости: с их помощью сохраняется действительное единство членов группы и сознание группой того, что это единство есть ее жизненный интерес»^[299].

Сходство с некоторыми из современных этнических/националистических движений вполне очевидно, особенно в тех случаях, когда последние имеют (или стремятся восстановить) связь со специфической для данной группы религиозной верой. В пример можно привести конфликт армян (христиан) с азербайджанскими турками (мусульманами) или новейшую фазу лихудовского сионизма в Израиле, явно ориентированную на Ветхий Завет и столь отличную от подчеркнуто светской и даже антирелигиозной идеологии отцов движения ^[300]. Весьма вероятно, что наш инопланетянин увидел бы в этнической нетерпимости, национальных конфликтах, ксенофобии и фундаментализме разные стороны одного и того же явления. Тем не менее, одно чрезвычайно важное отличие здесь существует. Фундаментализм (в любой его религиозной версии) предлагает как индивиду, так и обществу подробную и конкретную программу, пусть даже она заимствуется из священных текстов и традиций, соответствие которых условиям конца XX века далеко не очевидно. Какова же фундаменталистская альтернатива современному миру, погрязшему во зле и пороке? Долго думать не приходится: женщин снова упрячут подальше от чужих глаз (а замужним снова состригут волосы); за воровство станут карать отсечением рук или ног; Коран, Библия или иной авторитетный компендиум вечных истин — в интерпретации тех, кто вправе его истолковывать — станет единственным практическим и моральным руководством для всех и на все случаи жизни. Между тем апелляция к этносу или к языку — даже если на их основе образуются новые государства — не дает никаких ориентиров на будущее. Это всего лишь протест против существующего положения, а точнее, против «других», которые каким-то образом угрожают данной этнически определяемой группе. Ибо в отличие от фундаментализма, который — при всей сектантской узости своих нынешних лозунгов — черпает силу в притязании на абсолютную истину, теоретически доступную для всех, аационализм по определению исключает из своей сферы всех, кто не принадлежит к данной «нации», т. е. огромное большинство рода человеческого. Более того, если фундаментализм способен, по крайней мере, до известной степени, опираться на остатки подлинных традиций, обычаев и обрядов, воплощенных и закрепленных в религиозном культе, то национализм как таковой оказывается либо откровенно враждебным реальному, невыдуманному прошлому, либо возникает на его обломках.

Но, с другой стороны, у национализма есть одно преимущество перед фундаментализмом. Сама его неопределенность, отсутствие в нем конкретной положительной программы способны обеспечить национализму всеобщую поддержку в пределах данной группы. Фундаментализм же представляет собой феномен, характерный для меньшинства (за исключением вполне традиционных обществ, пытающихся отразить первый натиск современности). Это обстоятельство может быть замаскировано силой соответствующих режимов, которые навязывают фундаментализм своим народам, не слишком интересуясь их мнением (Иран), либо способностью фундаменталистских меньшинств эффективно использовать стратегически самые важные голоса избирателей в демократических системах (Израиль, США). Сегодня, однако, можно считать вполне очевидным, что «моральное большинство» не является действительным (электоральным) большинством, точно так же как «моральная победа» — традиционный эвфемизм для поражения — отнюдь не есть победа реальная. Тем не менее, этническая пропаганда способна привлечь значительное большинство данной общины — при условии, что лозунги ее остаются достаточно смутными или далекими от реальных проблем. Нет особых сомнений в том, что большинство евреев, живущих вне Израиля, стоит «за Израиль», большинство армян поддерживает требование передачи Нагорного Карабаха Армении, а большинство фламандцев изо всех сил старается не говорить по-французски. Но подобное единство мгновенно рушится, как только «дело нации» начинает отождествляться не с общими местами, но с более конкретными, порождающими раскол проблемами: не с «Израилем» вообще, но с политикой Бегина, Шамира или Шарона; не с Уэльсом вообще, но со статусом валлийского языка; не с «фламандским духом» против всего «французского», но с вполне определенной Фламандской националистической партией ^[301]. А потому партии и движения с подчеркнуто «националистическими» (чаще всего — сепаратистскими) программами выражают, как правило, интересы меньшинств или отдельных групп, или представляют собой в политическом смысле нечто весьма изменчивое и неустойчивое. Эту нестабильность иллюстрируют резкие колебания в количестве членов и собранных на выборах голосов, характерные в последние двадцать лет для Шотландской, Уэльсской, Квебекской и, без сомнения, других националистических партий. Подобные партии очень любят отождествлять себя — и только себя — с коллективным ощущением отличия от «других», с враждебностью к «ним» и с чувством «воображаемой общности», которые действительно могут быть чем-то свойственным всей данной «нации», — но едва ли они единственные выразители подобного национального согласия.

Трудности, страдания, утрата опор и ориентиров, проявляющиеся в этом стремлении к чему-то принадлежать и относиться, а следовательно, в «политике идентичности» (не обязательно национальной), являются теперь движущей силой истории не в большей мере, чем жажда «порядка» — столь же естественная и понятная реакция на иной аспект социального кризиса. И то и другое — скорее симптомы болезни, а не ее диагноз, и уж тем более не лекарство. Эти феномены, однако, порождают ложное представление о нациях и националистических движениях как о грозной и неодолимой силе, готовой вступить вместе с нами в следующее тысячелетие. Мощь ее еще более увеличивается в наших глазах благодаря элементарной семантической иллюзии, превращающей сегодня на официальном уровне в «нации» (и в члены Организации Объединенных Наций) все государства без исключения, — даже те, которые «нациями», безусловно, не являются. А потому все движения, добивающиеся территориальной автономии, склонны видеть в себе творцов «наций», даже если это совершенно не соответствует действительности, а все движения, защищающие региональные, местные и даже групповые интересы против центральной власти и государственной бюрократии, при возможности с великой охотой рядятся в национальные костюмы, предпочтительно — этнолингвистических фасонов. А следовательно, нации и национализм кажутся нам более влиятельными и вездесущими, чем они есть на самом деле. Аруба желает отделиться от остальной голландской Вест-Индии, ибо ей неугодно пребывать в одном ярме с Кюрасао. Отлично — но станет ли она от этого нацией? Станет ли нацией Кюрасао? Или Суринам, который уже стал членом Организации Объединенных Наций? Жители Корнуолла имеют счастливую возможность расписывать свое региональное недовольство в привлекательные цвета кельтской традиции, что придает им больше уверенности в себе, — пусть даже это побуждает кое-кого из них заново изобретать язык, на котором вот уже 200 лет никто не говорит, а единственной массовой публичной традицией, которая до сих пор имеет в этом графстве по-настоящему крепкие корни, является методизм братьев Уэсли. Корнуоллу в этом смысле повезло больше, чем скажем, Мерсисайду, которому не на что опереться в защите местных интересов и решении местных проблем (столь же или даже более острых), — если, конечно, не считать память о «Битлз» и славные традиции вечного соперничества двух знаменитых футбольных клубов. (При этом, однако, нужно тщательно избегать всего того, что могло бы напомнить жителям Мерсисайда о разделяющих из цветах — оранжевом и зеленом.) Корнуолл, таким образом, может играть на национальных струнах, а вот Мерсисайд — нет. Но разве истинные причины, порождающие недовольство в обоих районах, в чем-то существенно отличаются?

В действительности нынешний рост сепаратистских и этнических настроений отчасти объясняется тем обстоятельством, что после Второй мировой войны новые государства — вопреки обычному мнению — создавались под действием факторов, не имевших ничего общего с принципом национального самоопределения в духе президента Вильсона, действовавшим после Первой мировой войны. Факторы эти обусловлены тремя причинами: деколонизацией, революционным движением и, разумеется, вмешательством внешних сил.

Процесс деколонизации привел к тому, что независимые государства создавались, как правило, на основе наличных зон колониальной администрации, с сохранением существующих колониальных границ.

Последние же проводились безотносительно к обитателям этих зон, а порой даже без всякого понятия о том, живет ли в них кто-либо вообще, и потому они не имели ровно никакого национального и даже протонационального смысла для местного населения (за исключением образованных и европеизированных туземных меньшинств — как правило, весьма незначительных в количественном отношении). И напротив, там, где подобные территории были слишком малы по своим размерам или разбросаны на обширном пространстве (как во многих колонизированных архипелагах), их легко соединяли или разделяли из соображений местной политики или простого удобства. Отсюда — постоянные и, как правило, тщетные призывы лидеров новых государств бороться с «трайбализмом», «коммунализмом» и прочими силами, на которые возлагалась ответственность за то, что новоиспеченные обитатели республики X упорно не желают чувствовать себя в первую очередь гражданами и патриотами X, а уже потом — членами какой-то иной общности. Короче говоря, лозунги большинства подобных «наций» и «национальных движений» оказывались на практике противоположными национализму, стремящемуся соединить в одно целое тех, кто, как предполагается, имеет общие этнос, язык, культуру, историческое прошлое и все остальное. В сущности, это был интернационализм. Интернационализм лидеров и активистов национально-освободительных движений Третьего мира более очевиден там, где подобные движения играли ведущую роль в освобождении своих стран, нежели в тех странах, которые деколонизировались сверху, ибо происшедший в постколониальную эпоху раскол того, что прежде действовало (или воспринималось) как единое «народное» движение, оказывался здесь более драматическим и болезненным.

Иногда подобное единство терпело, крах еще до обретения независимости (Индия), но чаще всего вскоре после победы: трения и конфликты возникали между народами-участниками движения (арабы и берберы в Алжире); между теми, кто активно боролся за независимость, и теми, кто стоял в стороне, и, наконец, между эмансипированным, светским, свободным от групповой узости мировоззрением вождей и более элементарными и традиционными чувствами масс. Наибольшее внимание исследователей привлекают, естественно, те случаи, когда многонациональные и многообщинные государства раскалываются на части или стоят на грани распада (раздел индийского субконтинента в 1947 году, последующий распад Пакистана, тамильский сепаратизм в Шри Ланке), — однако не нужно забывать, что для того мира, где полиэтнические и многообщинные государства являются нормой, указанные случаи представляют собой, в сущности, исключение. И потому слова, сказанные почти тридцать лет тому назад, в целом остаются истинными и сейчас: «Страны, где живут представители многих языковых и культурных групп (каковы большинство африканских и азиатских государств), не распались; те же, которые содержат лишь часть одной языковой группы (например, арабские и североафриканские) не <...> объединились»^[302].

Вмешательство внешних сил, если не считать совершенно случайных совпадений, явно не имело националистического характера ни в своих мотивах, ни в результатах. Это настолько очевидно, что примеры здесь не нужны. Таким же — хотя и в меньшей степени — было и влияние фактора социальной революции. Социальные революционеры превосходно понимали силу национализма, а по идеологическим основаниям твердо поддерживали принцип национальной автономии — даже там, где последняя в действительности вовсе не была необходимостью (как, например, среди лужицких славян, чей язык медленно угасает, несмотря на достойные восхищения попытки его оживить, предпринимавшиеся в бывшей ГДР). Характерно, что единственный вид конституционных положений, который власти социалистических стран после 1917 года принимали всерьез, — это формулы, касавшиеся федеративного устройства и автономии. Прочие конституционные гарантии (если таковые вообще имелись) оставались чистым умозрением, тогда как национальная автономия всегда была чем-то вполне реальным. Но поскольку подобные режимы не идентифицируют себя — по крайней мере, в теории — с какой-либо из входящих в состав данного государства национальностей ^[303], а особые интересы каждой из них рассматривают как нечто второстепенное по сравнению с более высокой общей целью, то они не являются националистическими.

А значит, обратив печальный взгляд от сегодняшней действительности к недавнему прошлому, мы можем теперь ретроспективно убедиться в том, что за коммунистическими режимами многонациональных государств нужно признать одно крупное достижение: гибельные следствия национализма в своих странах им удалось ограничить. Югославская революция удерживала народы Югославии от почти неизбежной взаимной резни в течение периода, равного которому по продолжительности в их прежней истории не было, - к несчастью, он уже закончился. Разрушительный потенциал национализма, так долго с успехом блокировавшийся (исключение — годы Второй мировой войны), стал вполне очевиден и на территории бывшего СССР. В самом деле, «дискриминация» и даже «угнетение», против которых протестовали западные защитники некоторых советских национальностей, в конечном счете оказались гораздо менее ужасными ^[304], чем последствия краха советской власти. Что касается государственного антисемитизма в СССР, — несомненно, вполне очевидного после образования в 1948 году государства Израиль, — то его нужно оценивать на фоне подъема низового антисемитизма в ту эпоху, когда вновь была разрешена свобода политической пропаганды (в том числе и реакционного толка). В этой связи следует, разумеется, вспомнить и о массовых убийствах евреев, осуществлявшихся в Прибалтике и на Украине местными элементами после того, как пришли немцы, — но до того, как нацисты сами приступили к методическому истреблению евреев ^[305]. Можно, пожалуй, утверждать, что нынешняя волна этнических или мини-этнических настроений стала ответом на неэтнические и ненационалистические принципы государственного строительства, явно преобладавшие в XX веке на большей части земного шара. Это, однако, не означает, что подобные этнические реакции способны дать сколько-нибудь реальный альтернативный принцип для политического переустройства мира в следующем столетии.

Подтверждением сказанного служит и третье наблюдение. Современная «нация» явным образом постепенно утрачивает весьма важную из своих прежних функций — функцию территориально ограниченной «национальной экономики», представлявшей собой (по крайней мере, в развитых регионах) один из элементов в системе более обширной «мировой экономики». После Второй мировой войны, но особенно — начиная с 1960-х годов, роль «национальных экономик» резко уменьшается или даже вообще ставится под вопрос ввиду коренных перемен в международной организации труда (основными формами которой становятся транснациональные или многонациональные компании самой разной величины) и соответствующего развития международных центров и систем экономической деятельности, которые из практических соображений выводятся за пределы прямого контроля со стороны правительств. Числомежправительственных международных организаций выросло со 123 в 1951 г. до 280 в 1972 г. и 365 в 1984, а количество международных неправительственных организаций — с 832 до 2173 в 1972г., а за последующие двадцать лет более чем удвоилось, составив 4615 ^[306]. Вероятно, единственной функционирующей «национальной экономикой» в конце XX века остается японская.

Однако на смену прежним (развитым) «национальным экономикам» в качестве основных блоков мировой экономической системы пришли не только более крупные ассоциации или федерации «наций-государств» типа Европейского Экономического Сообщества или совместно контролируемые международные организации, подобные Международному Валютному Фонду, хотя появление последних также служит симптомом того, что мир «национальных экономик» уходит в прошлое. Такие важные элементы системы международных экономических связей, как, например, рынок евродоллара, находятся вне всякого государственного контроля.

Разумеется, все это стало возможным как благодаря технической революции на транспорте и в средствах связи, так и по причине свободного перемещения производительных сил, которое осуществляется в течение долгого периода в обширном регионе, сложившемся после Второй мировой войны. Это также привело к мощной волне международной и межконтинентальной миграции — крупнейшей со времени предшествовавших 1914 году десятилетий. Миграция усилила межобщинные трения (особенно в виде расизма), но при этом сделала мир национальных территорий, «принадлежащих» исключительно коренному населению, которое умеет заставить чужаков «знать свое место», еще менее реалистической перспективой для XXI века, чем она была для века XX. Сегодня мы переживаем период, в котором любопытным образом совмещаются технология конца XX века, принцип свободной торговли XIX столетия и возрождение своего рода промежуточных, межгосударственных центров мировой торговли, характерных для эпохи средневековья. Оживают города-государства, вроде Гонконга и Сингапура; внутри юридически суверенных наций-государств умножаются экстерриториальные «индустриальные зоны», подобные «ганзейскому безмену», на лишенных какой-либо иной ценности островках появляются оффшорные убежища от налогов, чья единственная функция в том и состоит, чтобы освобождать международную экономическую деятельность от контроля со стороны национальных государств. Ни к одному из этих процессов ориентированная на нации и национализм идеология никакого отношения не имеет.

Сказанное не означает, что экономическая роль государств уменьшается или совершенно сходит на нет. Напротив, как в капиталистических, так и в некапиталистических странах она выросла, — и это несмотря на существовавшую в 1980-х годах в обоих лагерях тенденцию поощрять частный и вообще негосударственный сектор. Не говоря уже о государственном планировании и управлении, по-прежнему сохраняющих свою важность даже в тех странах, которые в теории привержены неолиберализму, один лишь вес общественных доходов и расходов в экономике государств, а главное — растущая роль последних в значительном перераспределении национального продукта посредством фискальных механизмов и системы социального обеспечения сделали государство, вероятно, еще более ключевым фактором в жизни современного человека. Национальные экономики, размываемые экономикой транснациональной, существуют рядом и во взаимодействии с нею. А к тому же, если исключить, с одной стороны, самые «замурованные» страны — а сколько их осталось теперь, когда даже Бирма подумывает о возвращении в мир? — и, с другой — Японию, то следует признать, что собственно «национальные» экономики уже не те, какие были прежде. Даже США, которые в 1980-х годах еще казались достаточно мощными, чтобы решать свои экономические проблемы, не обращая внимания на других, в конце этого десятилетия осознали, что «контроль над их экономикой перешел в значительной степени в руки иностранных инвесторов... которые теперь способны поощрять ее рост или, напротив, содействовать ее сползанию к спаду» (The Wall Street Journal, 5 December, 1988, p. i). Что же касается всех малых и практически всех средних по величине государств, то их экономики уже явно перестали быть автономными (в той мере, в какой они вообще были таковыми).

Здесь напрашивается еще одно важное соображение. Дело в том, что важнейшие политические конфликты, которые, по всей видимости, и будут определять судьбы нынешнего мира, имеют мало общего с проблемами наций-государств, ибо в течение последних пятидесяти лет не существовало ничего похожего на европейскую систему государств образца XIX века.

Послевоенный мир был в политическом смысле биполярным: он строился вокруг двух сверхдержав, которые можно рассматривать в качестве громадных по величине наций, — но, безусловно, отнюдь не в качестве элементов международного порядка, аналогичного тому, какой существовал в XIX веке или до 1939 года. Самое большее, что могли сделать прочие государства, — как союзники одной из сверхдержав, так и не входившие с ними в союз, — это выступить по отношению к сверхдержавам в роли сдерживающего фактора; впрочем, у нас нет особых оснований полагать, что они в этом смысле многого добились. Кроме того, центральный конфликт эпохи имел идеологическую природу (это справедливо в отношении США, но отчасти и догорбачевского СССР), поскольку триумф «истинной» идеологии был равнозначен господству соответствующей сверхдержавы. Революция и контрреволюция — вот главная тема мировой политики после 1945 года; национальные же вопросы лишь до известной степени ее оттеняли или затушевывали.

Эта модель, как принято считать, разрушилась в 1989 году, когда СССР перестал быть сверхдержавой; впрочем, модель мира, расколотого на две части Октябрьской революцией, перестала соответствовать реалиям конца XX века еще раньше. Непосредственным результатом подобного развития событий стало то, что мир лишился международного системообразующего или упорядочивающего принципа, хотя последняя сверхдержава и попыталась присвоить себе функции единственного мирового полицейского, — роль, которая, по всей видимости, превышает экономические и военные возможности и этого, и всякого иного отдельного государства.

Таким образом, в настоящий момент никакой системы не существует вовсе. Разделение же по этнолингвистическому признаку совершенно не способно стать основой для сколько-нибудь устойчивой, упорядоченной и хотя бы элементарно предсказуемой мировой системы, — чтобы убедиться в этом сейчас (1992), достаточно бросить беглый взгляд на обширный регион, простирающийся от Вены и Триеста до Владивостока. Все карты для одной пятой части суши стали ненадежными и условными. Единственное, что можно с достоверностью утверждать о ее «картографическом» будущем, так это то, что зависит оно теперь от небольшой группы главных игроков за пределами данного региона: Германии, Турции, Ирана, Китая, Японии и — несколько далее — США ^[307]. (Внутри его находится лишь Россия, которая, вероятно, сохранится в качестве более или менее крупного политического образования.) Главная же партия принадлежит указанным странам именно потому, что их пока не подрывает изнутри сепаратистское движение.

Новая «Европа наций», а тем более — «мир наций» сами по себе не способны создать даже сколько-нибудь устойчивый «ансамбль» независимых и суверенных государств. С военной точки зрения независимость малых государств зависит от международного порядка, который — каким бы ни была его внутренняя природа -защищает их от более сильных хищников-соседей - события на Ближнем Востоке ясно это доказали тотчас же после нарушения баланса сверхдержав. И пока не возникнет новая международная система, по крайней мере треть ныне существующих государств (т. е. страны с населением не более 2,5 млн. чел.) не будет иметь эффективных гарантий независимости. Создание же нескольких новых малых государств лишь увеличит число нестабильных политических образований. Когда же этот новый международный порядок сформируется, реальная роль малых и слабых будет в нем столь же незначительна, как и влияние Ольденбурга или Мекленбург-Шверина на политику Германского союза в прошлом веке. В экономическом же отношении даже гораздо более мощные государства зависят теперь, как мы убедились выше, от глобальной экономики, которая определяет их внутреннее состояние и находится вне их контроля. Латвийская или баскская «национальная» экономика, взятая в отрыве от какой-то более крупной системы, частью которой она является, есть такой же абсурд, как и «парижская» экономика в отрыве от Франции в целом.

Самое большее, что можно утверждать с определенностью, это то, что малые государства теперь столь же жизнеспособны в экономическом отношении, как и государства более крупные, поскольку «национальная экономика» отходит на второй план перед транснациональной. Можно также предположить, что «регионы» представляют собой в наше время более рациональный элемент крупных экономических структур, подобных Европейскому Сообществу, нежели исторические государства, являющиеся его официальными членами. Оба эти тезиса, на мой взгляд, справедливы, однако логической связи между ними не существует. Западноевропейские сепаратистские националистические движения (например, шотландское, уэльсское, баскское или каталонское) могут теперь в качестве представителей «регионов» апеллировать непосредственно к Брюсселю, пренебрегая собственными национальными правительствами. И все же у нас нет оснований полагать, что малое государство ipso facto образует экономический регион в большей степени, нежели государство крупное (например, Шотландия по сравнению с Англией); и обратно, у нас нет причин думать, будто экономический регион должен ipso facto совпадать с потенциальным политическим образованием, созданным на основе этнолингвистических или исторических критериев ^[308]. А кроме того, если сепаратистские движения малых народов более всего мечтают о том, чтобы утвердиться в качестве элементов крупных наднациональных политико-экономических систем (в данном случае — Европейского Сообщества), то они по сути дела отказываются от классической цели подобных движений — создания независимого суверенного национального государства.

Но против Kleinstaaterei, по крайней мере в ее этнолингвистическом варианте, свидетельствует сегодня не только неспособность этой системы разрешить реальные проблемы современности, но и то обстоятельство, что, получив возможность проводить свою политику, она их еще более усугубляет. Культурный плюрализм и свобода в наше время почти наверняка надежнее гарантированы в крупных государствах, сознающих и признающих свой многонациональный ц многокультурный характер, нежели в мелких странах, которые стремятся к идеалу этнолингвистической и культурной однородности. И вовсе не удивительно, что самым первым требованием словацкого национализма стало в 1990 г. следующее: «Словацкий должен стать единственным государственным языком, а 600 000 этнических венгров нужно заставить использовать в общении с властями только словацкий и никакой другой»^[309]. Что касается алжирского националистического закона 1990 г., который «превращает арабский в государственный язык, предусматривая высокие штрафы за употребление в официальной сфере любого иного языка», то в Алжире его воспримут отнюдь не в качестве шага к освобождению от французского влияния, но как выпад против третьей части алжирцев, которая говорит на берберском языке ^[310]. Справедливо замечено, что:

«Современная версия существовавшего до XIX столетия мира — мира искренних и наивных местных привязанностей — звучит очень мило, однако нынешние разрушители национальных государств клонят, кажется, совсем в другую сторону <...> Они отнюдь не стремятся к созданию таких государств, которые состояли бы из терпимых и достаточно открытых друг другу небольших районов, но исходят из крайне ограниченного представления о том, что сохранить свою целостность народ может лишь благодаря полному этническому, религиозному или языковому единообразию»^[311].

Курс на подобным образом понятую «монолитность» уже приводит к возникновению автономистских и сепаратистских настроений среди меньшинств в такого рода националистических государственных образованиях, а также к тому, что лучше всего называть не «балканизацией», а скорее «ливанизацией». Русские и турки хотят отделиться от Молдавии; свою независимость от националистической Хорватии объявляют сербы; негрузинские кавказские народности отвергают господство в Грузии грузин, — а, с другой стороны, в Вильнюсе слышны голоса ультранационалистов, которые сомневаются в том, что вождь, коего фамилия явно выдает немецкие корни, способен как следует уразуметь самые глубокие вековые чаяния литовцев. В нашем мире, где примерно из 180 государств, вероятно, немногим более полудюжины могли бы не без оснований претендовать на то, что их граждане принадлежат к одной этнической или языковой группе, национализм, основанный на стремлении к подобной однородности, не только нежелателен, но в значительной степени саморазрушителен.

Короче говоря, лозунг самоопределения вплоть до права на выход из состава государства, в его классической версии Вильсона-Ленина, не способен послужить всеобщим принципом для решения реальных проблем XXI века. Скорее, в нем следует видеть симптом кризиса понятия «нации-государства» образца прошлого века; понятия, зажатого в тиски между «супранационализмом» и «инфранационализмом» (если воспользоваться терминологией журнала The Economist ^[312]). Но кризис этот затронул не только крупные, но и малые нации-государства, как новые, так и старые.

А значит, сомнению подлежит отнюдь не сила свойственного людям стремления к самоидентификации с некоей общностью, вариантом которой — но, как показывает исламский мир, не единственным — является национальность. Мы также не отрицаем и энергию противодействия всеобщей централизации и бюрократизации государства, экономики и культуры, т. е. их удаленности от конкретного человека и недоступности для контроля снизу. Нет у нас причин сомневаться и в том, что практически любое проявление местного и даже группового недовольства, способное встать под цветные знамена, находит для себя весьма привлекательным национальное обоснование ^[313]. Скептики сомневаются в другом, а именно: действительно ли стремление к созданию однородных наций-государств так уже неодолимо, как это принято считать; и в самом ли деле теоретическая концепция и практическая программа подобного государства окажутся вполне пригодными для XXI века? Ведь даже в тех регионах, где можно было ожидать весьма мощных классических движений за образование самостоятельных наций-государств, с помощью эффективного перераспределения функций и разумной регионализации подобные тенденции удалось предотвратить или даже остановить. В Северной и Южной Америке, во всяком случае, к югу от Канады, после Гражданской войны в США сепаратизм явно пошел на убыль. И весьма знаменательно, что в Западной Европе сепаратистские движения менее всего характерны для государств, потерпевших поражение во Второй мировой войне и вынужденных под, внешним давлением — ставшим, очевидно, реакцией на сверхцентрализацию фашистской эпохи, — пойти на особенно существенное перераспределение власти от центра к регионам; хотя, если рассуждать формально, Бавария и Сицилия представляют собой, по крайней мере, столь же благоприятную почву для сепаратизма, как и Шотландия или франкоязычные районы Бернской Юры. В действительности же, возникшее на Сицилии после 1943 года сепаратистское движение оказалось весьма недолговечным, пусть даже иные авторы до сих пор оплакивают его конец как «гибель сицилийской нации»^[314]. Смертельный удар ему нанес закон 1946 г. о региональной автономии.

Таким образом, современный национализм служит отражением того лишь наполовину осознанного кризиса, который переживают ныне теория и практика национализма Вильсона-Ленина. Как мы убедились, даже весьма многие из старых, мощных и непримиримых националистических движений (например, баскское и шотландское) испытывают сомнения относительно реального смысла государственной независимости, пусть даже они по-прежнему ставят своей целью полное отделение от тех государств, в состав которых входят сейчас соответствующие территории. Подобные колебания превосходно иллюстрирует старый и до сих пор не получивший адекватного ответа «ирландский вопрос». Во-первых, независимая Ирландская Республика, настаивая на своей полной политической самостоятельности по отношению к Британии — резко подчеркнутой нейтралитетом Ирландии в ходе Второй мировой войны, — на практике нисколько не возражает против обширных связей с Соединенным Королевством. И для ирландского национализма не составило особого труда приспособиться к весьма любопытному положению вещей, при котором граждане Ирландии, находясь на британской территории, пользуются всеми правами граждан Соединенного Королевства, как если бы их страна никогда от него и не отделялась, т. е. de facto обладают двойным гражданством. Во-вторых, быстро угасает прежняя вера в лозунг единой независимой Ирландии. И лондонское, и дублинское правительства, вероятно, согласились бы с тем, что единая Ирландия есть нечто (относительно) приемлемое. Однако весьма немногие — даже в Ирландской Республике — увидели бы в подобном объединении что-либо иное, кроме наименее неудачного из имеющихся в наличии плохих вариантов. С другой стороны, если бы Ольстер должен был в подобной ситуации объявить себя независимым как от Ирландии, так и от Великобритании, то большинство ольстерских протестантов также сочло бы это окончательное отречение от папы меньшим злом. В общем, можно с уверенностью утверждать, что лишь кучка фанатиков сумела бы разглядеть в национальном/общинном самоопределении сколько-нибудь существенные преимущества по сравнению с нынешним — крайне неудовлетворительным — положением вещей.

Кризис национального сознания, обусловленный сходными причинами, мы можем обнаружить и в нациях давно сложившихся. Это сознание — в том виде, в каком оно возникло в Европе прошлого века, — располагалось где-то внутри четырехугольника, вершинами которого были Народ, Государство, Нация и Правительство. В теории все четыре элемента совпадали. Как выразился Гитлер, Германия — это «em Volk, ein Reich, ein Fuehrer», т. е. один народ/нация, одно государство, одно правительство (Volk означает здесь и народ, и нацию). В реальности же понятия «государства»" и «правительства» определялись, как правило, политическими критериями, характерными для той эпохи, у истоков которой стояли великие революции XVIII века, тогда как понятия «народа» и «нации» определялись главным образом прежними, до-политическими критериями, служившими формированию воображаемых общностей. Политика же постоянно стремилась присвоить эти до-политические элементы и преобразовать их ради собственных целей. Органическая связь всех четырех элементов принималась без доказательств, — теперь, однако, в крупных исторических или давно сформировавшихся нациях-государствах это уже стало невозможным.

Иллюстрацией сказанного могут послужить результаты опроса общественного мнения, проведенного в 1972 г. в ФРГ ^[315]. Данный случай можно считать, вероятно, предельным, поскольку от абсолютного (в теории) всегерманского политического единства при Гитлере Германия перешла к ситуации одновременного существования по крайней мере двух государств, каждое из которых могло считать себя всей немецкой нацией или ее частью. Но именно это положение вещей и позволяет нам обнаружить сомнения и колебания в умах большинства граждан, размышляющих о том, что такое «нация».

Первое, что явствует из опроса, это'значительная степень неуверенности. 83% западных немцев сочли, что им хорошо известно, что такое капитализм; 78% не испытывали затруднений относительно социализма, но лишь 71% рискнул высказаться по поводу «государства», а 34% оказались совершенно неспособны как-либо определить или описать «нацию». Среди наименее образованных слоев неуверенности было еще больше. 90% получивших среднее образование немцев сочли себя осведомленными по поводу смысла всех четырех терминов, но лишь 54% (не имевших профессиональной подготовки, т. е. неквалифицированных) немцев, окончивших только начальную школу, ответили, что им понятно значение слова «государство», и лишь 47% считали, что имеют представление о «нации». Причина этих колебаний в том и состоит, что прежняя связь «народа», «нации» и «государства» распалась.

На вопрос: «Нация и государство — это одно и то же, или мы говорим здесь о двух разных вещах?», 43% западных немцев — 81% среди лиц с высоким уровнем образования — дали вполне очевидный (ввиду одновременного существования двух немецких государств) ответ: это не одно и то же. Однако 35% респондентов сочли, что нация и государство неразделимы, а отсюда 31% рабочих (39% лиц моложе 40 лет) вполне логично заключил, что ГДР, являясь особым государством, образует сейчас особую нацию. Отметим также, что группой, тверже других убежденной в тождестве нации и государства, оказались квалифицированные рабочие (42%); а лица, голосующие за социал-демократов, тверже других верили в то, что Германия представляет собой одну нацию, разделенную на два государства (52%); среди христианско-демократического электората подобного мнения держались 36%. Можно сказать, что через сто лет после объединения Германии (1871) традиционное, образца XIX века понятие «нации» прочнее всего сохранилось в среде рабочего класса.

Все это наводит на следующую мысль: идея «нации», когда ее, словно моллюска, извлекают из на первый взгляд твердой раковины «нации-государства», предстает перед нами в чрезвычайно смутном и неуловимом облике. Это, конечно, не означает, будто немцы к востоку и западу от Эльбы — даже до воссоединения обоих государств — не воспринимали себя как «немцев», хотя большинство австрийцев после 1945 года уже, вероятно, не считало себя частью более крупной германской нации (как это было им свойственно между 1918 и 1945 гг.), а немецкоязычные швейцарцы, несомненно, активно отвергали всякую мысль о своем тождестве с немцами. Западные и восточные немцы испытывали колебания (и вполне обоснованные) относительно политических и иных импликаций самой этой «немецкости». И далеко не ясно, положило ли конец подобной неуверенности образование в 1990 году единого немецкого государства.

Есть основания подозревать, что и в других исторических «нациях-государствах» аналогичные вопросы привели бы к столь же путаным и неопределенным ответам. Какова, к примеру, связь между «французскостью» и francophonie (до недавнего времени этот термин даже не существовал — впервые он зафиксирован в 1959 г.)? И генерал де Голль — хотел он этого или нет — вступил в прямое противоречие с традиционным нелингвистическим определением французской нации, когда обратился к жителям Квебека как к «французам за рубежом». В свою очередь, теоретики квебекского национализма «более или менее решительно отказались от понятия родина (la patrie) и впутались в нескончаемые споры относительно недостатков и преимуществ таких терминов, как нация, народ, общество игосударство»^[316]. Вплоть до 1960-х годов быть «британцем» с точки зрения юридической и административной попросту означало появиться на свет от родителей-британцев или на британской территории либо вступить в брак с британским гражданином, или натурализоваться. Сегодня этот вопрос далек от прежней простоты.

Все сказанное не означает, будто национализму не принадлежит сейчас видное место в мировой политике или что по сравнению с прежними временами его заметно поубавилось. Я говорю о другом: несмотря на то, что национализм, бесспорно, вышел на первый план, исторически он стал менее важным. Он уже не является, так сказать, глобальной перспективой развития или всеобщей политической программой, — чем он, вероятно, действительно был в XIX—начале XX вв. Теперь он, самое большее, лишь дополнительный усложняющий фактор или катализатор для иного рода процессов. Историю европоцентристского мира XIX века можно не без веских оснований представить в виде истории «становления наций», как это и сделал в свое время Уолтер Бэйджхот. В подобном свете мы и сейчас изображаем историю крупнейших государств Европы после 1870 г. (см. напр., название работы Юджина ВебераКрестьяне становятся французами ^[317]). Но (неужели кто-нибудь опишет подобным образом мировую историю конца ХХ-начала XXI века? — В высшей степени маловероятно.

Напротив, ее неизбежно придется писать как историю такого мира, который уже не может быть удержан в жестких рамках «наций» и «наций-государств» в их прежнем толковании — политическом, экономическом, культурном и даже лингвистическом. История эта будет в значительной степени супранациональной и инфранациональной, но даже инфранациональность — независимо от того, рядится ли она в одежды какого-либо мини-национализма или нет — станет симптомом упадка старых наций-государств в качестве эффективно действующих структур. Ведя речь о «нациях-государствах», «нациях» или этнических/языковых группах, история прежде всего покажет, как они отступают на второй план перед лицом нового, супранационального преобразования мира, сопротивляются ему, поглощаются им или адаптируются к нему. Нации и национализм никуда из этой истории не исчезнут — но только играть они в ней будут второстепенные, а часто и совершенно незначительные роли. Это не значит, что в системе образования и в культурной жизни отдельных, в особенности небольших стран их национальная история и культура не будут занимать весьма важное место — их роль, вероятно, даже возрастет. Вполне вероятно, что они смогут пережить расцвет в рамках гораздо более широкой супранациональной системы, как процветает, например, в наши дни каталонская культура, — при этом, однако, молчаливо подразумевается, что общение каталонцев с остальным миром будет осуществляться на испанском и на английском, поскольку весьма немногие из людей, живущих вне каталонии, окажутся способными говорить с каталонцами на своем языке ^[318].

«Нация» и «национализм», как я уже заметил выше, больше не являются терминами, в которых можно адекватно описать, а тем более глубоко проанализировать политические образования и даже чувства и настроения, которые в свое время описывались с их помощью. И я не исключаю возможности того, что с закатом нации-государства и национализм пойдет на убыль; и тогда с ясностью обнаружится, что быть «англичанином», «ирландцем», «евреем» или совмещать в себе все эти характеристики — это лишь один из многих способов самоидентификации, к которым прибегают люди в зависимости от конкретных обстоятельств ^[319]. Было бы нелепо утверждать, что день этот уже близок, — я, однако, надеюсь, что сейчас о нем уже можно говорить как по крайней мере о реальной перспективе. В конце концов, сам факт, что историки начинают делать известные успехи в исследовании и анализе проблем наций и национализма, наводит на мысль, что в этом — как и во многих других случаях — пик изучаемого ими феномена уже позади. Сова Минервы, несущая мудрость, вылетает, по слову Гегеля, в сумерки, и то, что теперь она кружит над нациями и национализмом, есть добрый знак.

^[1] Walter Bagehot. Physics and Politics. London, 1887. P. 20-21.

^[2] A. D. Smith. Nationalism, A Trend Report and Bibliography в Current Sociology, XXI/3, The Hague and Paris, 1973. См. также библиографические обзоры в работах того же автораTheories of Nationalism. London, 2^nd ed, 1983 и The Ethnic Origins of Nations. Oxford, 1986. Для лиц, читаю щих по-английски, профессор Энтони Смит является в настоящее время важнейшим ориентиром в данной области.

^[3] Ernest Renan. Qu'est се que c'est une nation? //Conference faite en Sorbonne le 11 mars 1882. Paris, 1882; John Stuart Mill. Considerations on Representative Government. London, 1861, chapter XVI.

^[4] Полезным введением в предмет, которое включает в себя избранные тексты крупнейших марксистов эпохи, служит: Georges Haupt, Michel Lowy and Claudie Weill. Les Marxistes et la question nationale 1848-1914. Paris, 1974. Книга: Otto Bauer. Die Nationalitaten frage und die Sozial-demokratie. Vienna, 1907; (второе издание 1924 г. Содержит новое и весьма ценное введение) по непонятным причинам, кажется, до сих пор так и не переведена на английский. Недавний опыт анализа данной темы см. в: Horace В. Davis. Toward a Marxist Theory of Nationalism. New York, 1978.

^[5] Национальный вопрос (нем.). — Прим. пер.

^[6] Текст 1913 г. вместе с позднейшими работами опубликован в: Joseph Stalin. Marxism and the National and Colonial Question. London, 1936. Это издание имело широкий международный резонанс, особенно в колониальных и полуколониальных странах, причем не только в коммунистической среде.

^[7] Carleton В. Hayes. The Historical Evolution of Modern Nationalism. New York, 1931 и Hans Kohn. The Idea of Nationalism. A Study in its Origin and Background. New York, 1944 содержат ценный исторический материал. Выражение «отцы-основатели» заимствовано из: A. Kemilainen. Nationalism. Problems Concerning the Word, the Concept and Classification. Jyvaskyla, 1964, серьезной работы по истории терминологии и понятийного аппарата национализма.

^[8] См. его History of Nationalism in the East. London, 1929; Nationalism and Imperialism in the Hither East. New York, 1932.

^[9] W. Bagehot. Physics and Politics, P. 83.

^[10] Karl W. Deutsch. Nationalism and Social Communication.An Enquiry into the Foundations of Nationality. CambridgeMA, 1953.

^[11] Кроме посвященных данной проблеме отдельных главв книгах The Age of Revolution 1789-1848 (1962), The Ageof Capital 1848-1875 (1975) и The Age of Empire 1875-1914

^[12] «Нация представляет собой исторически сложившуюся, устойчивую общность языка, территории, экономической жизни и духовного склада, проявившуюся в общности культуры». Joseph Stalin. Marxism and the National and Colonial Question. P. 8.

^[13] Alankai Tamil Arasu Kadchi. The case for a federal constitution for Ceylon. Colombo, 1951, цит. по: Robert N. Kearney. Ethnic conflict and the Tamil separatist movement in Sri Lanka //Asian Survey, 25, 9 September, 1985, P. 904.

^[14] Карл Реннер специально сравнивал национальную принадлежность человека с его принадлежностью к определенной религиозной конфессии, т. е. с тем статусом, который «лицо, достигшее совершеннолетия, избирает de jure свободно, а несовершеннолетние — через законных представителей, действующих от их имени». Synopticus. Staat und Nation.Vienna, 1899, S. 7 ff.

^[15] Чрезвычайные обстоятельства (фр.). — Прим. пер.

^[16] Е. J. Hobsbawn. Some reflections on nationalism.P. 387.

^[17] Ernest Gellner. Nations and Nationalism. P. 1. Это, воснове своей политическое, определение принимают и некоторые другие авторы, например: John Breuilly. Nationalismand the State. P. 3.

^[18] Е. Gellner. Nations and Nationalism. P. 48-49.

^[19] Antonio Sorella. La televisione e la lingua italiana // Trimestre. Periodico di Cultura, 14, 2-3-4, 1982. P. 291-300.

^[20] О масштабах подобной работы можно составить представление по: Rafael Samuel (ed.). Patriotism. The Making and Unmaking of British National Identity. 3 vols. London, 1989. В особенности плодотворны по своим идеям, на мой взгляд, исследования Линды Колли (Linda Colley), например: Whose nation? Class and national consciousness in Britain 1750-1830. Past and Present, 113, 1986. P. 96-117.

^[21] * Активное меньшинство (фр.). — Прим. пер.

^[22] Ernest Renan. Qu'est que c'est une nation? P. 7-8;

«L'oubli et je dirai meme l'erreur historique sont un facteur essential de la formation d'une nation et c'est ainsi que le progres des etudes historiques est souvent pour la nationalite un danger».// «Забвение, я бы даже сказал — искаженное восприятие собственной истории, — это существенный фактор в процессе формирования нации; вот почему прогресс исторических знаний нередко таит угрозу для национальности» (фр.). — Прим. пер.

^[23] Lluis Garcia i Sevilla. Lengua, nacio i estat al dicciona-rio de la real academia espanyola // L'Aveng, 16 May, 1979. P.50-55.

^[24] «Национальный язык» (исп.). — Прим. пер.

^[25] Enciclopedia Universal Ilustrada Europeo-Americana.Barcelona, 1907-1934, vol.37. P. 854-867, «nacion».

^[26] Sao Paulo-Rio-Porto Alegre 1958-1964, vol. 13. P. 581.

^[27] L. Curne de Sainte Pelaye. Dictionnaire historique de l'ancien langage francois (Niort n. d.), 8 vols.; «nation».

^[28] Woordenbock der Nederlandsche Taal, vol. 9. The Hague,1913, cols. 1586-1590.

^[29] Verwijs & Verdam. Middelnederlandsch Woordenbock, vol. 4.

^[30] L. Huguet. Dictionnaire de la langue fragaise du 16siecle, vol. 5. Paris, 1961. P. 400.

^[31] Woordenbock... (1913), col. 1588.

^[32] John. Heinrich Zedler. Grosses vollstandiges Universal-Lexicon aller Wissenschaften und Kunste..., vol. 23. Leipzig —Halle, 1740, repr. Graz, 1961, cols. 901-903.

^[33] Oxford English Dictionary, vol. VII. Oxford, 1933. P. 30.

^[34] История понятий (нем.). — Прим. пер.

^[35] John J. Lalor (ed.). Cyclopedia of Political Science. NewYork, 1889, vol. II, P. 932, «Nation». Соответствующие статьи данной энциклопедии представляют собой в значительной степени перепечатку, точнее — перевод более раннихфранцузских сочинений.

^[36] «Из этого определения, очевидно, следует, что нациясоставляет одно неделимое целое и может образовать только одно государство» (ibid., 923). Определение, из которогоэто «очевидно, следует», таково: «нация есть совокупностьлиц, которые говорят на одном языке, имеют общие обычаи и обладают определенными духовными качествами,отличающими их от других подобного рода групп». Перед нами один из многочисленных образчиков искусства выдавать недоказанное за доказанное, к которому так часто прибегали в своей аргументации националисты.

^[37] J. S. Mill. Utilitarianism, Liberty and RepresentativeGovernment. Everyman edition, London, 1910. P. 359-366.

^[38] Отметим, что в Декларациях прав 1789 и 1793гг.право народов на самоопределение не упоминается. См.:Lucien Jaume. Le Discours jacobin et la democratic. Paris,1989), Appendices 1-3. P. 407-114. См., однако, о подобных взглядах в 1793г.: O.Dann & J.Dlnwiddy (eds.).Nationalism in the Age of the French Revolution. London,1988. P. 34.

^[39] Maurice Block. Nationalities, principle of в J. Lalor (ed.).Cyclopedia of Political Science, vol. II. P. 939.

^[40] P. Vilar. Sobre los fundamentos de las estructurasnacionales // Historia, 16/Extra V. Madrid, April 1978. P.11.

^[41] John Stuart Mill. Utilitarianism, Liberty and Representative Government. P. 359-366. * Великая нация (фр.). — Прим. пер.

^[42] Цит. по: М. de Certeau, D. Julia & J. Revel. Une Politique de la langue La Revolution Frangaise et les patois: L'enquete de 1'Abbe Gregoire. Paris, 1975. P. 293. О проблеме «Французская революция и национальный язык» в целом см. также: Renee Balibar & Dominique Laporte. Le Frangais national. Politique et pratique de la langue nationale sous la Revolution. Paris, 1974. Об особой проблеме Эльзаса см.: E.Philipps. Les Luttes linguistiques en Alsace jusqu'en 1945. Strasbourg, 1975 и P. Levy. Histoire linguistique d'Alsace et de Lorraine. 2vols., Strasbourg, 1929.

^[43] De Certeau, Julia & Revel. Une Politique de la langue, passim.

^[44] «По отношению к государству граждане образуют народ; по отношению к человечеству они составляют нацию», J. Helie. Nation, definition of в Lalor. Cyclopedia of Political Science, vol. II. P. 923.

^[45] Цит. по: Е. J. Hobsbawm. The Age of Revolution 1789-1848. London, 1962. P. 91-92.

^[46] Marc Block. Les Rois thaumaturges. Paris, 1924.P. 402-404.

^[47] Walter Bagehot. Physics and Politics. London, 1887,ch. Ill, IV on «Nation-making».

^[48] Ernest Renan. What is a nation? в Alfred Zimmern (ed.),Modern Political Doctrines. Oxford, 1939. P. 192.

^[49] John Rae. The Sociological Theory of Capital, being a complete reprint of The New Principles of Political Economy by John Rae. 1834, (ed.) C. W. Mixter. New York, 1905. P. 26.

^[50] J. Е. Cairnes. Some Leading Principles of Political Economy Newly Expounded. London, 1874. P. 355-365.

^[51] Dr. Gustav Schonberg (ed.). Hanbuch der politischenOekonomie, Bd. I. Tubingen, 1882. S. 158 ff.

^[52] Edwin Cannan. History of the Theories of Productionand Distribution in English Political Economy from 1776 to1848. London, 1894. P. 10 ff.

^[53] Rae. The Sociological Theory of Capital.

^[54] Nouveau Dictionnaire d'Economie Politique, (ed.) LeonSay and Joseph Chailley. Paris, 1892.

^[55] Michel Chevalier. Cours d'economie politique fait anCollege de France, vol. I. Paris, 1855. P. 43. Впервые эталекция была прочитана в 1841 г.

^[56] L. Bobbins. The Theory of Economic Policy in EnglishClassical Political Economy. 2^nd ed. London, 1977. P. 9-10.Следует, однако, сделать исключение для действительно глобальных теорий Бентама.

^[57] George Richardson Porter. The progress of the Nation,in its various social and economic relations, from the beginningof the nineteenth century to the present time, 2 pts. London, 1836, Preface.

^[58] Молинари в Dictionnaire d'economie politique (Paris,1854), repr. in: Lalor. Cyclopedia of Political Science, vol. II.P. 957: «Nations in political economy».

^[59] Ibid. P. 958-959.

^[60] Ibid. P. 957.

^[61] Ibid. P. 933.

^[62] Cf. J. Schumpeter. History of Economic Analysis. Oxford, 1954. P. 515-516.

^[63] Он написал работу: Outline of American PoliticalEconomy. Philadelphia, 1827, где уже предвосхищались егопозднейшие взгляды. О деятельности Листа в Америке см.:W. Notz.Friedrich List in Amerika // WeltwirtschaftlichesArchiv, 29, 1925. S. 199-265 и Bd. 22, 1925. S. 154-182, aтакже: Frederick List in America //American EconomicReview, 16, 1926. P. 249-265.

^[64] Friedrich List. The National System of Political Economy.London, 1885. P. 174.

^[65] Удачное резюме его взглядов см. у: Е. Strauss. IrichNationalism and British Democracy. London, 1951. P. 218-220.

^[66] Ellas Reghault. Статья «Nation» в: Dictionnaire politique,с предисловием Garnier-Pages. Paris, 1842. P. 623-625. «N'y-a-t-il pas quelque chose de derisoire d'appeler la Belgique une nation?»

^[67] Considerations on Representative Government в: Utilitarianism. P. 365.

^[68] Oxford English Dictionary, VII. P. 30.

^[69] Ibid. P.175-176.

^[70] Gustav Cohn. Grundlegung der Nationaloekonomie, Bd. I.Stuttgart, 1885. S. 447-449.

^[71] См. Denis Mack (ed.). II Risorgimento. Bari, 1968.P. 422.

^[72] Jochen Blaschke (ed.). Handbuch der westeuropaischenRegionalbewegungen. Frankfurt, 1980.

^[73] Maurice Block в Lalor. Cyclopedia of Political Science, vol.11. P. 941.

^[74] Об участии Этбина Кристана в работе съезда в Брюнне (Брно), на котором была создана национальная программа, см.: Georges Haupt, Michel Lowy & Claudie Weill. Les Marxistes et la question nationale 1848-1914. Paris, 1937. P.204-207.

^[75] Mill. Utilitarianism, Liberty and Representative Government. P. 363-364.

^[76] Cf. Roman Rosdolsky. Friedrich Engels und das Problemder «geschichtslosen Volker» //Archiv fur Sozialgeschichte,4/1964. S. 87-282.

^[77] См. Linda Colley. Whose nation? Class and national consciousness in Britain 1750-1830 //Past and Present, 113, 1986. P. 96-117.

^[78] Ieuan Gwynedd Jones. Language and community innineteenth-century Wales в кн.: David Smith (ed.). A Peopleand a Proletariat: Essays in the History of Wales 1780-1980.London, 1980. P. 41-71.

^[79] Inquiry on Education in Wales, Parliamentary Paper,1847, XXVII, part II (Report on the Counties of Brecknock,Cardigan and Radnor). P. 67.

^[80] Haupt, Lowy & Weill. Les Marxistes. P. 122.

^[81] * Сторонники фламандского движения в Бельгии (нидерланд.). — Прим. пер.

^[82] Культурные, языковые и политические различия между народами королевств Арагона и Кастилии были вполне

^[83] Tulho de Mauro. Storia linguistica dell'Italia unita. Bari,1963. P. 41.

^[84] «Obwohl sie alle in einem Reich "Deutscher Nation"nebeneinander lebten, darf nichts daruber hmwegtauschen,dasz ihnen sogar die gemeinsame Umgangssprache fehlte»Hans-Ulrich Wehler, Deutsche Gesellschaftsgeschichte, Bd. I.Munich, 1987. S. 50.

^[85] В. Porter. Critics of Empire. British Radical Attitudes to Colonialism in Africa, 1895-1914. London, 1968. P. 331, где цитируется: G. Lowes Dickinson. A Modern Symposium. 1908.

^[86] Соответствующее место из инаугурационной речи президента Гранта см. в: Е. J. Hobsbawm. The Age of Capital 1848-1875. London, 1975, эпиграфы к гл. 3.

^[87] Franz Pichler. Polizeihofrat P. Ein treuer Diener seienes ungetreuen Staates. Wiener Polizeidienst 1901-1938. Vienna, 1984. За это указание я выражаю благодарность Клеменсу Геллеру.

^[88] 1 Ibid. S. 19.

^[89] Ibid. S. 30.

^[90] Ср. Фридрих Энгельс, письмо к Вернштейну, 22-25 февраля 1882 г. (Werke, vol. 35. P. 278 ff.), о балканских славянах: «Если бы даже эти люди обладали такими же достоинствами, как воспетые Вальтером Скоттом шотландские горцы, тоже, впрочем, злейшие грабители скота, мы все-таки могли бы судить только лишь те методы, которые применяет для расправы с ними современное общество. Будь мы у кормила власти, мы тоже должны были бы положить конец укоренившимся у этих молодцов стародавним традициям разбоя».

^[91] Emit Brix. Die Umgangsprachen in Altosterreich zwichen Agitation und Assimilation. Die Sprachenstatistik in den zisleitanischen Volkszahlungen 1880-1910. Vienna—Cologne— Graz, 1982.

^[92] Cf. Ivo Banac. The National Question in Yugoslavia: Origins,History, Politics. Ithaca and London, 1984. P. 76-86.

^[93] Эти слова были произнесены на первом заседании парламента вновь созданного Итальянского королевства См.: Е. Latham. Famous Sayingsand Their Authors. Detroit, 1970.

^[94] H. Roos. A History of Modern Poland. London, 1966.P. 48.

^[95] См. Roger Chartier. The Cultural Uses of Print in Early Modern France. Princeton, 1987, Введение; а также: E. J. Hobs-bawm. Worlds of Labour. London, 1984. P. 39-42, о взаимодействии народной и господствующей культур.

^[96] Народ (нем.). — Прим. пер.

^[97] Факты и цитаты заимствованы у: Juhan Kahk. Peasants' movements and national movements in the history ofEurope //Acta Universitatis Stockholmensis. Studia BalticaStockholmensia, 2, 1985: National movements in the BalticCountries during the 19^th century. P. 15-16.

^[98] Michael Cherniavsky. Tsar and People. Studies in RussianMyths. New Haven and London, 1961. См. также: JeffreyBrooks. When Russia Learned to Read. Princeton, 1985, ch. VI,Nationalism and national identity, esp. P. 213-232.

^[99] Chermavsky. Tsar and People. P. 107, 114.

^[100] Ibid. P. 113.

^[101] См. новаторскую работу: Ernst Kantorowicz. The King's Two Bodies. A Study in Medieval Political Theology. Princeton, 1957.

^[102] Чрезвычайно полезное введение в этот комплекс проблем см. у: Eianar Haugen. Dialect, language, nation // American Anthropologist, 68, 1966. P. 922-935. Материалы по сравнительно новой области социолингвистики см. в сборнике: J.A.Fishman (ed.). Contributions to the Sociology of Language, 2 vols. The Hague-Paris, 1972, особ, статью редактора: The sociology of language: an interdisciplinary social science approach to language in society in vol. 1.

^[103] «Les grands noms de cette litterature <...> ne celebrentjamais la religion dans leurs oeuvres; bien au contraire ilsnemanqxient aucune occasion pour stigmatiser Faction hostilea 1'unite nationale des differents clerges <...> II semble que[la recherche de 1'identite culturelle] <...> se soit faiteessentiellement autour du probleme de la langue».* ChristianGut in Groupe de Travail sur 1'Europe Centrale et Orientale.Bulletin d'information, no. 2, June 1978, p. 40 (Maison desSciences de 1'Homme, Paris).

* «Выдающиеся представители этой литературы <...> никогда не восхваляют в своих сочинениях религию; напротив, они пользуются любой возможностью для того, чтобы заклеймить противодействие духовенства различных церквей становлению национального единства <...> Кажется, что [поиск культурного своеобразия] <...> ведется преимущественно в связи с проблемой языка» (фр.). — Прим. пер.

^[104] Edith Durham. High Albania. 1909, нов. изд. London,1985. P. 17; S. Thernstrom et al. Harvard Encyclopedia ofAmerican Ethnic Groups. Cambridge and London, 1980. P. 24.

^[105] Цит. по Groupe de Travail, p. 52.

^[106] Компактный обзор материала по данной проблеме, сясным сознанием «искусственности» большинства литературных языков см. у: Marinella Lorinczi Angioni. Appuntiper una macrostoria delle lingue scritte del'Europa moderna //Quderni Sardi di Storia, 3, July 1981-June 1983. P. 133-156. Он в особенности полезен в отношении менее крупныхязыков. Оразличии традиционного и современного фламандского см. замечания Е. Coornaert в Bulletin de la Societed'Hisroire Moderne, 67^е annee, 8, 1968, в ходе полемикивокруг R. Devleeshouwer, «Donnees historiques des problemeslinguistiques beiges». См. также: Jonathan Steinberg. The historian and the Questione della lingua в сборнике: Р. Burke & Roy Porter(eds.). The Social History of Language. Cambridge, 1987. P. 198-209.

^[107] Данный вопрос хорошо изложен у: Ivo Banac. The National Question in Yugoslavia: Origins, History, Politics. Ithaca and London, 1984 (откуда и заимствованы эти сведения): «Уникальность языковой ситуации в Хорватии, т. е. одновременное использование трех диалектов, невозможно было согласовать с романтической верой в то, что именно язык есть глубочайшее выражение национального духа. Одна нация явно не могла иметь целых три духа, а две национальности — общий диалект» (с. 81).

^[108] Einar Haugen. The Scandinavian languages: An Introduction. London, 1976.

^[109] «Франглийский язык» — французский язык, испорченный неумеренными заимствованиями из английского. — Прим. пер.

^[110] Отчет комиссии по изучению состояния образования в Уэльсе (Parliamentary Papers, XXVII of 1847, part III, p. 853 п.).

^[111] Arno Borst. Der Turmbau von Babel: Geschichte der Meinungen uber Ursprung und Vielfalt der Sprachen der Volker, 4Bden. in 6. Stuttgart, 1957-1963, Bd. IV. S. 1913.

^[112] Paul M. G. Levy. La Statistique des lanques en Belgique //Revue de 1'Institut de Sociologie (Bruxelles), 18, 1938. P. 507-570.

^[113] Emil Brix. Die Umgangsprachen in Altosterreichzwischen Agitation und Assimilation. Die Sprachstatistik inden zisleitanischen Volkszalungen 1880-1910. Vienna-Cologne-Graz, 1982. e. g. S. 182, 214, 332.

^[114] Joseph Roth. The Radetzkymarch. Harmondsworth, 1974. P. 5.

^[115] Frederik Barth (ed.). Ethnic Groups and Boundaries.Boston, 1969. P. 30.

^[116] Borst. Der Turmbau von Babel. S. 752-753.

^[117] Геродот. История, VIII, 144. Обсуждая этот вопрос, Борет указывает: в целом греки считали «язык» и «народ» взаимосвязанными и поддающимися подсчету, однако Еврипид полагал, что язык в данном случае не играет важной роли, а Зенон-стоик был билингвом, пользуясь как греческим, так и финикийским (ibid. S. 137, 160).

^[118] Benedict Anderson. Imagined Communities: Reflections on the Origins and Spread of Nationalism. London, 1983. P. 146-149; о языке более подробно — гл. 5.

^[119] Об аналогичных дискуссиях в связи со словацким языком см.: Hugh Seton-Watson. Nations and States: An Enquiryinto the Origins of Nations and the Politics of Nationalism.London, 1977. P.170-171.

^[120] * Имеется в виду территория Франции примерно к северу от р. Луары, зона распространения диалектов старофранцузского языка, один из которых (диалект провинции Иль-де-Франс с центром в Париже) лег в основу современного французского. Laugue d'oui (старофр.: Langue d'oil) противопоставляется области langue d'ос (отсюда — провинция Лангедок), т. е. южной Франции, где говорили на диалектах провансальского языка. Названия langue d'oui (langue d'oil) и langue d'oc восходят к средневековой классификации романских языков Европы по звучанию латинского слова si («да»): старофр. oil (фр.: oui), прованс. ос.

^[121] Основной источник в этой области — Ferdinand Brunot(ed.). Histoire de la langue franijaise. 13 vols., Paris, 1927-1943), особ. vol. IX; а также: M. de Certeau, D. Julia, J. Revel. Une politique de la langue: La Revolution Franchise et les patois: 1'enquete de 1'Abbe Gregoire. Paris, 1975. О превращении официального языка меньшинства в общенациональный язык во время Французской революции и в позднейшую эпоху см. превосходную работу: Rene Balibar. L'lns-titution du francais: essai sur le co-linguisme des Carolingiens a la Republique. Paris, 1985; а также: R. Balibar & D. Laporte. Le Franc,ais national: politique et pratique de la langue na-tionale sous la Revolution. Paris, 1974.

^[122] Tullio de Maura. Storia linguistica delPItalia unite. Bari,1963. P. 41.

^[123] Вплоть до «начала девятнадцатого века», т. е. в течение 30-40 лет, все произведения Гете и Шиллера, как всобраниях сочинений, так и в отдельных изданиях, разошлись тиражом не более 100 000 экземпляров. Н. V. Wehler,Deutsche Gesellschaftsgeschichte 1700-1815. Munich, 1987.S. 305.

^[124] Было бы, пожалуй, некоторым преувеличением утверждать, что где-либо за пределами Швейцарии «anche oggi il tedesco (Hochdeutsch)», ancor piu che 1'italiano, e una vera e propria lingua artificiale di culture, sovradialettale «sotto» о insieme con la quale la maggior parte degli utenti si servono anche di una Umgangsprache locale» (Lorinczi Angioni. Appunti. P. 193n.). ( «до сих пор немеций язык в еще большей степени, чем итальянский, является самым настоящим искусственным языком культуры, языком наддиалектным, параллельно которому (или «под» которым) большинство использует также и какой-нибудь из местных говоров» (итал.). — Прим. Пер). Но в начале XIX века это было действительно так. Например, Мандзони, чей роман Promessi sposi («Обрученные» (итал.). — Прим. пер.) заложил основы итальянского как языка художественной прозы, не использовал его в повседневной жизни: с женой-француженкой он общался на ее языке (на котором, вероятно, говорил лучше, чем по-итальянски), а с другими — на своем родном миланском диалекте. И действительно, в первом издании знаменитого романа все еще присутствовали многочисленные следы этого диалекта, — недостаток, от которого Мандзони методически стремился избавиться во втором издании. Этими сведениями я обязан Конору Фахи.

^[125] Shepard В. Clough. A History of the Flemish Movementin Belgium: A Study in Nationalism. New York, 1930, repr.1968. P. 25. О медленном росте языкового самосознаниясм. также: Val R. Lorwin. Belgium: religion, class andlanguage in national politics in: Robert A. Dahl. PoliticalOpposition in Western Democracies. New Haven, 1966,P. 158 ff.

^[126] S. B. Clough. A History of the Flemish Movement inBelgium. P. 21-22.

^[127] Borst. Der Turmbau von Babel.

^[128] Цит. по Leopold Spira. Bemerkungen zu Jorg Haider //Wiener Tagebuch, October 1988. S. 6.

^[129] Я опираюсь на убедительные доводы Frederik Barth.Ethnic Groups and Boundaries.

^[130] Theodore Zeldm. France 1848-1945. Oxford, 1977, vol. I.P.46-47.

^[131] Ivo Banac. The National Question in Yugoslavia. P. 44.Эти факты заимствованы из обширной ученой работы IstonjaCrne Gore. Последняя, однако, была опубликована в 1970 г. в столице республики, само существование которой основывается на тезисе о различии сербов и черногорцев, а потому читатель должен постоянно помнить о возможной ангажированности авторов. (Это относится к балканской историографии в целом.)

^[132] Ретороманский диалект. — Прим. пер.

^[133] John W. Cole & Eric R. Wolf. The Hidden Frontier: Ecology and Ethnicity in an Alpine Valley. New York and London, 1974. P. 112-113.

^[134] И напротив, те, кому неизвестен социальный статус данного человека, — вероятно, потому, что он лишь недавно переселился в большой город, — судят об этом статусе исключительно по цвету кожи, а значит, бывают склонны его принижать. Очевидно, именно возмущение по этому поводу и служило главной причиной политической радикализации студентов Лимы в 1960-1970-х гг., когда массы выходцев из семей провинциальных cholos, имевших тенденцию к социальному росту, хлынули в быстро растущие университеты. Здесь я выражаю благодарность Николасу Линчу, в неопубликованной работе которого о маоистских студенческих лидерах университета Сан-Маркое и доказывается это положение.

^[135] Так, среди (неарабских) государств Азии нынешние Япония и обе Кореи гомогенны на 99%, а 94% населения КНР составляют ханьцы. Эти государства сохранили в той или иной мере свои исторические границы.

^[136] Образцовый труд по данному вопросу — MagnusMorner. El mestizaje en la historia de Ibero-America. MexicoCity, 1961; см. также: Alejandro Lipschutz. El problema racialen la conquista de America у el mestizaje. Santiago de Chile,1963, особ. гл. V. «Хотя в Leyes de Indias нередко упоминаются касты, понятия и терминология остаются весьма неустойчивыми и противоречивыми» (Sergio Bagu. Estructurasocial de la Colonia. Buenos Aires, 1952. P. 122).

^[137] Важнейшее исключение, подтверждающее выводы настоящей главы, — см. ниже, с. 216-218 — это историческаяпамять об империи инков в Перу, которая вдохновляла мифы и (местные) движения, ставившие своей целью реставрацию этой империи. См. антологию Ideologia mesianica delmundo andino, ed. Juan M.Ossio A. (Lima, 1973) иAlbertoFlares Gallndo. Buscando un Inca: identidad у Utopia en los Andes (Havana, 1986). И однако, из проделанного Флоресом превосходного анализа идеологии индейских движений и состава их участников явствует, что

а) выступления индейцев против mistis имели по существу социальный характер;

б) «национальная» окраска оставалась им чужда, — хотябы потому, что лишь после Второй мировой войны индейцы Андов начали ощущать себя жителями Перу (с. 321) и

в) что тогдашние интеллектуалы — indigenista — практически ничего не знали о реальных индейцах (с. 292).

^[138] * Принадлежность к чернокожей расе; негритюд, дух чернокожей расы (фр.). — Прим. пер.

^[139] George Antonius. The Arab Awakening. London, 1938;его выводы в целом подтверждаются у Maxime Rodinson.Developpement et structure de 1'arabisme в книге Marxismeet monde musulman. Paris, 1972. P. 587-602.

^[140] Fred R. Van der Mehden. Religion and Nationalism inSoutheast Asia: Burma, Indonesia, the Philippines. Madison,1963.

^[141] Однако в XIX веке различия между ревностно верующими, с одной стороны, и людьми равнодушными или безбожными, с другой, позволили расширить сферу использования национально-религиозных символов. Это побудилокатолическую церковь с сочувствием отнестись к таким национальным движениям, как бретонское, баскское и фламандское.

^[142] В таких графствах, как Антрим, говорят: достаточновзять в руки горсть земли, чтобы определить, кем населенаданная местность — католиками или протестантами.

^[143] Cf. Gwyn Alfred Williams. The Welsh in their History. London and Canberra, 1982; When was Wales? London, 1985.

^[144] О системе милиетов в Османской империи см.: Н. A. R. Gibb & H.A.Bowen. Islamic Society in the West. Oxford, 1957, vol. I, pt. 2. P. 219-226.

^[145] Gellner. Nations and Nationalism. Oxford, 1983.

^[146] По должности, по сану (лат.). — Прим. пер. ¹ Классическим анализом этой темы по-прежнему остается работа; Marc Block. Les Rois thaumaturges. Paris, 1924.

^[147] Не следует, однако, думать, будто подобное чувство затрагивало все слои населения одинаковым образом или охватывало нечто, соотносимое с территорией современной «нации», или предполагало существование национальности современного типа. Например, в массовом сознании греков (вероятно, уходившем корнями в наследие византийской эпохи) это было чувство принадлежности к Римской империи (romaiosyne).

^[148] Божье дело, творимое франками (лат.). — Прим. пер.

^[149] ¹ Jend Sziics. Nation und Geschichte. Budapest, 1981. S. 84-85.

^[150] «Дворяне были единственным классом, члены которого поддерживали между собой постоянную связь. Средством ее служили административные округа и сословные собрания, где представители знати обсуждали важные вопросы и принимали решения в качестве «хорватской политической нации». Это была нация без «национальности» <...>, т. е. без национального самосознания <...>, поскольку дворяне не отождествляли себя с прочими членами хорватской этнической общности — крестьянами и горожанами. Фео-дал-«патриот» любил свое «отечество», однако подобное «отечество» охватывало в сущности лишь поместья и владения равных ему по рангу лиц и «королевство» вообще. «Политическая нация», членом которой он являлся, означала для него территорию и традиции прежнего государства: Mirjana Gross. On the integration of the Croatian nation: a case study in nation-building // East European Quaterly, XV, 2, June 1981, p. 212.

^[151] Воинов (лат.). — Прим. пер.

^[152] Szucs. Nation und Geschichte, S. 112-125.

^[153] Ibid. P. 125-130.

^[154] Недостаточный учет этого обстоятельства делает аргументы I. Ваnас'а (в остальном превосходные) менее убедительными, когда он ведет речь о Хорватии.

^[155] Cole & Wolf. The Hidden Frontier. P. 53, 112-113.

^[156] Упразднение особого ирландского парламента, отмена польской автономии, господство в некогда федеральной Германии одного государства-гегемона (Пруссии) и единого общенационального парламента, превращение Италии в централизованное государство, учреждение в Испании единой полиции, независимой от местных интересов, — вот лишь некоторые примеры этого процесса. Центральные правительства, например в Британии, могли оставлять значительный простор для местной инициативы, и все же единственным федеральным правительством в Европе накануне 1914 г. было швейцарское.

^[157] Peter Flora. State, Economy and Society in Western Europe 1815-1975, vol. I, chapter 5. Frankfurt, London and Chicago, 1983.

^[158] Да благословит Господь сквайра (помещика) и его родню. А нас пусть оставит в прежнем состоянии (англ.), — Прим. пер.

^[159] Linda Colley. The apotheosis of George III: loyalty, royalty and the British nation //Past and Present, 102 (1984). P. 94-129. Об идее графа Уварова относительно того, что царская власть должна основываться не только на принципах самодержавия и православия, но также и на принципе «народности» см.: Hugh Seton-Watson. Nations and States. London, 1977. P. 84.

^[160] Cf. Revolutions briefe 1848: Ungedrucktes aus dem Nachlass Kb'nig Friedrich Wilhelms IV von Preussen (Leipzig, 1930).

^[161] Об эволюции «британского» самосознания в целом см.: Raphael Samuel (ed.). Patriotism: The Making and Unmaking of British National Identity, 3vols. London, 1989 и особ. Linda Colley. Whose nation? Class and national consciousness in Britain 1750-1830 //Past and Present, 113, November 1986. P. 97-117 и «Imperial South Wales» в работе: GwynA. Williams.The Welsh in their History. London and Canberra, 1982. О замешательстве исследователей см. Тот Nairn. The Enchanted Glass: Britain and its Monarchy. London, 1988, part 2.

^[162] * Соединенное Королевство (англ.). — Прим. пер.

^[163] Репрессии, безусловно, препятствовали проявлению подобных симпатий, — но, с другой стороны, временные успехи вторгшейся в Ирак иранской революционной армии едва ли ему способствовали.

^[164] Cf. Hugh Cunningham, The language of patriotism, 1750-1914 //History Workshop Journal, 12, 1981. P. 8-33.

^[165] J. Godechot. La Grande Nation: 1'expansion revolu-tionnaire de la France dans le monde 1789-1799. Paris, 1956,
^v«l. I. P. 254.

^[166] «Родина» (фр.). — Прим. пер.

^[167] Ibid., I, p. 73.

^[168] «Нация, которая создала самое себя собственной волей» (фр.). — Прим. пер.

^[169] Цит. по: Pierre Nora (ed.). Les Lieux de Memoire. La Nation. Paris, 1986. P. 363.

^[170] «ежедневный плебисцит» (фр.). — Прим. пер.

^[171] Marc Ferro. La Grande Guerre 1914-1918. Paris, 1969. P. 23; A. Offner. The working classes, British naval plans and the coming of the Great War //Past and Present, 107, May 1985. P. 225-226.

^[172] См.: Karl Deutsch. Nationalism and Social Communication. An Enquiry into the Foundations of Nationality. Cambridge MA, 1953. Другой характерный пример этой тенденции —Ernest Gellner. Nations and Nationalism. Oxford, 1983. Cf. Jong Breuilly. Reflections on nationalism // Philosophy and Social Sciences, 15/1 March 1985. P. 65-75.

^[173] J. M. Thompson. The French Revolution. Oxford, 1944. P. 121.

^[174] Эта книга была задумана как первый том знаменитой Histoire de la France под редакцией Эрнеста Лависса, ставшей памятником позитивистской науки и республиканской идеологии. См.: J.-Y.Guiomar. Le Tableau de la geographic de la France de Vidal de la Blache в: Pierre Nora (ed.). Les Lieux de Memoire II. P. 569 ff.

^[175] Примат внутренней политики (нем.). — Прим. пер.

^[176] Во Франции он ввел в массовое обращение тему «естественных границ». Этот термин — вопреки историческому мифу — принадлежит, по существу, XIX веку. (Cf. D. Nord-тапп. Des Limites d'etat aux frontieres nationales, в кн. P. Nora (ed.). Les Lieux de Memoire, vol. II. P. 35-62 passim, esp. p. 52). В Германии бурная публичная кампания осени 1840 г. привела к «взрыву современного немецкого национализма как массового феномена», который почти мгновенно — и впервые в немецкой истории — был признан и одобрен государями и правительствами. Cf. Н. V. Wehler. Deutsche Gesellschaftsgeschichte 1815-1845/49. Bd. II, Munich, 1987. S. 399. Кроме того, она произвела на свет будущий квазинациональный гимн.

^[177] Е. J. Hobsbawm. Mass-producing traditions: Europe1870-1914, в кн.: Е. J. Hobsbawm & Т. Ranger (eds.). TheInvention of Tradition. Cambridge, 1983, ch. 7; Guy Vincent.L'Ecole primaire franchise: Etude sociologique. Lyon, 1980,ch. 8: «L'Ecole et la nation», esp. P. 188-193.

^[178] Впоследствии его сменил другой гимн; конкретнойгеографии в нем было меньше, зато — поскольку немногиеиз австрийцев верили в Австрию — в нем более энергичноподчеркивался немецкий характер страны, а кроме того упоминался Господь Бог. Между прочим, он был положен нату же мелодию Гайдна, что и прежний габсбургский гимн,а также «Deutschland uber alles» («Германия превыше всего» (нем.). — Прим. пер.)

^[179] См. Gerard de Puymege. Le Soldat Chauvin в кн.: Р. Nora. Lea Lieux de Memoire, II, esp. P. 51 ff. Реальный Шовен, по всей видимости, гордился своим участием в завоевании Алжира.

^[180] О явных расистских мотивах в дискуссиях о французском национализме см.: Pierre Andre Taguieff. La Force du prejuge: Essai sur le racisme et ses doubles. Paris, 1987. P. 126-128. О новизне этого социально-дарвинистского расизма см.: Gunter Nagel. Georges Vacher de Lapouge (1854-1936). Ein Beitrag zur Geschichte des Sozialdarwinismus in Prankreich. Freiburg im Breisgau, 1975.

^[181] О Филиппинах см. «Land of 100 tongues but not a single language» (New York Times, 2 December, 1987). О проблеме в целом см.: J.Fishman. The sociology of language: an interdisciplinary social science approach to language in society в кн. T.Sebeok (ed.). Current Trends in Linguistics, vol. 12. The Hague-Paris, 1974.

^[182] Karl Renner. Das Selbstbestimmung der Nationen in besonderer Anwendung auf Oesterreich. Leipzig and Vienna, 1918. S. 65. Это второе, переработанное издание книги Der Kampf der osterreichlischen Nationen um den Staat (1902). Ее автор, австромарксист, был сыном немца-крестьянина из Моравии.

^[183] «Чтобы затушевать многочисленные элементы болеепоздних эпох, которые содержатся в литературных вариантах их языков, многие языковые сообщества создают и усиленно пропагандируют мифы и целые «родословные» об ихпроисхождении и развитии <...> Определенный вариантязыка обретает «историю» тогда, когда его удается ассоциировать с каким-то значительным духовным движением иливеликой национальной традицией» (J. Fishman. The Sociology of Language. P. 164).

^[184] W. A. Macartney. The Habsburg Empire. London, 1971.P. 661.

^[185] P. Burian. The state language problem in Old Austria //Austrian History Yearbook, 6-7, 1970-1971. P. 87.

^[186] Ned Thomas. The Welsh Extremist: Welsh Politics,Literature and Society Today. Talybont, 1973. P. 83.

^[187] К. Rentier. Staat und Nation. S. 13.

^[188] Emil Brix. Die Umgangsprachen in Altosterreich zwischen Agitation und Assimilation. Die Sprachen statistik in den zis leitanischen Volkszahlungen, 1880-1910. Vienna-Cologne-Graz, 1982. S. 76. Представленное у нас краткое изложение дискуссий статистиков основывается на этой работе.

^[189] Cf. Sarah Wambaugh. A Monograph on Plebiscites, Witha Collection of Official Documents //Carnegie Endowment forPeace, New York, 1920, esp. P. 138.

^[190] Nordmann in P. Nora (ed.). Les Lieux de memoire, vol. II.P. 52.

^[191] Ibid. P. 55-56.

^[192] Brix. Die Umgangsprachen. S. 90.

^[193] Richard Bockh. Die statistische Bedeutung der Volks-sprache als Kennzeichen der Nationalitat //Zeitschrift furVblkerpsychologie und Sprachwissenschaft, 4, 1866. S. 259-402); егоже. Der Deutschen Volkszahl und Sprachgebiet inden europaischen Staaten. Berlin, 1869.

^[194] Даже Гитлер проводил различие между немцами Рейха и так называемых Volksdeutsche, которые жили за егопределами, но со временем могли получить право «вернуться» в Рейх.

^[195] Brix. Die Umgangsprachen, S. 94.

^[196] Ibid. S. 114.

^[197] К. Renner. Staat und Nation. S. 89.

^[198] Ibid. S. 9.

^[199] «Старого режима» (фр.). — Прим. пер.

^[200] «Все представители суверенного народа вправе занимать любые (государственные) должности; желательно, однако, чтобы все граждане занимали их по очереди, а затем возвращались к своим обычным механическим или земледельческим трудам. Но подобный порядок ставит нас перед следующей альтернативой. Если эти посты будут заняты лицами, неспособными правильно говорить или писать на национальном языке, то каким же образом гражданские права смогут быть надежно защищены с помощью официальных документов, чьи тексты содержат терминологические ошибки, смутные понятия, — словом, все признаки невежества? Но, с другой стороны, если подобное невежество должно будет служить преградой на пути к государственной службе, то вскоре мы станем свидетелями возрождения аристократии, некогда пользовавшейся местным диалектом (патуа) как знаком высокомерно-снисходительной любезности в разговоре с теми, кого она дерзко именовала «простонародьем» (les petits gens) <...> И вскоре общество вновь будет засорено так называемыми «порядочными людьми» (de gens comme il faut) <...> Между двумя отделенными друг от друга классами непременно установится иерархия. Таким образом, незнание языка либо поставит под угрозу общественное благополучие, либо уничтожит равенство» (Из доклада аббата Грегуара. Цит. по Fernand Brunot. Histoire de la langue fran9aise. Paris, 1930-1948, vol. IX, I. P. 207-208.

^[201] Е. Juttikala & К. Pirinen. A History of Finland. Helsinki, 1975. P. 176.

^[202] Этими сведениями, почерпнутыми из тогдашних газетных указателей, я обязан неопубликованным исследованиям ирландской провинциальной прессы 1852-1892 гг.,выполненными Мэри Лу Легг из Виркбек Колледж.

^[203] См. «Report of the Commissioners appointed to inquireinto the operation of the Sunday Closing (Wales) Act., 1881»(Parliamentary Papers, H. о. С., vol. XL of 1890); К. О. Morgan.Wales, Rebirth of a Nation 1880-1980. Oxford, 1981.P. 36.

^[204] Juttikala & Pirinen. A History of Finland. P. 176-186.

^[205] Francesc Vallverdu. El catala al segle XIX //L'Aveng,27, May 1980. P.30-36.

^[206] Carles Riba. Centanys de defense illustracio de 1'idiomaa Catalunya //L'Aven?, 71, May 1984. P. 54-62). Это текстлекции, впервые прочитанной в 1939 г.

^[207] H.-J. Puhle. Baskischer Nationalismus im spanischenKontekst в сборнике H.A.Winkler (ed.). Nationalismus inder Welt von Heute. Gottingen, 1982. S. 61.

^[208] Carnegie Endowment for International Peace: Report of the International Commission to Enquire into the Cause and Conduct of the Balkan Wars. Washington, 1914. P. 27.

^[209] J. Romein. The Watershed of Two Eras: Europe in 1900. Middletown, 1978. P. 108. «Нордическая» раса впервые появляется под этим названием в библиографии антропологической литературы за 1898 г. (OED Supplement: «Nordic»). Сам термин принадлежит, очевидно — J. Denlher, Races et peuples de la terre. Paris, 1900. Его заимствовали расисты, которые сочли удобным использовать его для описания светловолосой, с овальной формой лица «высшей» расы.

^[210] Jean Finot. Race Prejudice. London, 1906. P. 5-6.

^[211] Lewis Glinert. Viewpoint: the recovery of Hebrew //Times Literary Supplement, 17, June 1983. P. 634).

^[212] Cf. Declan Kiberd. Synge and the Irish Language. London,1979, e.g. P. 223.

^[213] Einar Haugen, Language Conflicts and Language Planning: The Case of Modern Norwegian. The Hague, 1966; его же, The Scandinavian languages as cultural artifacts в сб. Joshua A. Fishman, Charles A. Ferguson, Jyotlndra Das Gupta (eds.). Lauguage Problems of Developing Nations. New York-London-Sydney-Toronto, 1968. P. 267-284.

^[214] J. Bhattacharyya. Laguage, class and community in Bengal //South Asia Bulletin, VII, I and 2 Fall 1987. P. 56-63; S. N. Mukherjee. Bhadralok in Bengali Language and Literature: an essay on the language of class and status //Bengal Past and Present, 95, part II, July-December 1976. P. 225-237); J. Das Gupta & John Gumperz. Language, communication and control in North India, in Fishman, Ferguson, Das Gupta (eds.). Language Problems. P. 151-166.

^[215] В. Suttner. Die Badenischen Sprachenverorduungen von1897, 2 Bden. Graz-Cologne, 1960, 1965, Bd. II. S. 86-88.

^[216] J. Fishman. The sociology of language: an interdisciplinary approach, в сб. Т. Е. Sebeok (ed.). Current Trends inLinguistics, vol. 12. The Hague-Paris, 1974. P. 1755.

^[217] Juttlkala & Pirinen. A History of Finland. P. 176.

^[218] Услышав речь Охса фон Лерхенау, ни один венский таксист — даже не видя в лицо говорящего — нисколько не усомнился бы в его социальном положении.

^[219] Уже в 1794 году аббат Грегуар с удовлетворением отмечал, что «в наших батальонах говорят, как правило, по-французски» — вероятно, потому, что в армии смешивались между собой представители разных районов Франции.

^[220] A. Zolberg. The making of Flemings and Walloons: Belgium 1830-1914 //Journal of Interdisciplinary History, V/2, 1974. P. 210-215.

^[221] В массе, в большинстве (фр.). — Прим. пер.

^[222] Крупная буржуазия (фр.). — Прим. пер.

^[223] Waslaw Dlugoborski. Das polnische Burgertum vor 1918 in vergleichender Perspektive в кн. J. Kocka (ed.). Burgertum im 19 Jahrhundert: Deutschland im europaischen Vergleich. Munich, 1988, Bd. I. S. 266-289.

^[224] Jules Destree & Emile Vandervelde. Le Socmhsme en Belgique. Paris, 1903, 1-е изд., 1898. Точнее, 48-странич-ная библиография все-таки содержала одну работу по фламандскому вопросу — предвыборную брошюру.

^[225] Школьных учителей (нем.). — Прим. пер.

^[226] Zolberg. The making of Flemings and Walloons. P. 227.

^[227] Ibid. P. 209 ff.

^[228] Puhle. Baskischer Nationalismus. S. 62-65.

^[229] Mirjana Gross. Croatian national-integrational ideologies from the end of Illyrism to the creation of Yugoslavia // Austrian Yearbook, 15-16, 1979-1980. P. 3-44, esp. 18, 20-21, 34.

^[230] Antolne Prost. Vocabulaire des proclamations electoratesde 1881, 1885 et 1889. Paris, 1974. P. 37.

^[231] Jean Dubois. Le Vocabolaire politique et social en Francede 1869 a 1872. Paris n. d. — 1962. P. 65, item 3665. Термин «nationalisme» здесь еще не зарегистрирован; нет его и в работе: A. Prost. Vocabulaire des proclamations, где идет речь о сдвиге вправо лексикона «национальных» понятий эпохи, особ. р. 52-53, 64-65.

^[232] О Франции см.: Zeev Sternhell. Maurice Barres et lenationalisme francais. Paris, 1972; об Италии см. главыS. Valutti и F. Perfetti в кн. R. bill и F. Valsecchi (eds.).II nazionalismo in Italia e in Germania fino alia Prima GuerraMondiale. Bologna, 1983.

^[233] Hans Georg John. Politik und Turnen: die deutscheTurnerschaft als nationale Bewegung im deutschen Kaiserreichvon 1871 bis 1914. Ahrensberg bei Hamburg, 1976. P. 41 ff.

^[234] Jens Petersen в сб.: W. Shieder (ed.). Faschismus als soziale Bewegung. Gottingen, 1983. P. 122.

^[235] Michael Kater. The Nazi Party: a social profile of members and leaders 1919-1945. Cambridge MA 1983, esp. p. 236; Jens Petersen. Elettorato e base sociale del fascismo negli anni venti //Studi Storici, XVI/3, 1975. P. 627-669.

^[236] Данный вопрос анализируется в главе 4 книги: Е. J. Hobs-bawm. Worlds of Labour. London, 1984 и в статье того же автора «Working-class internationalism» in F. van Holthoon & Marcel van der Linden (eds.). Internationalism in the Labour Movement. Leiden-New York-Copenhagen-Cologne, 1988. P. 3-16.

^[237] Краткое изложение проблемы см. у: G. Haupt, Lowy & Weill. Les Marxistes et la question nationale. Paris, 1974. P. 39-43. Польский вопрос был самым крупным, но не единственным вопросом подобного рода.

^[238] О неудачных попытках финского национализма конкурировать с Социалистической партией см.: David Klrby. Rank-and-file attitudes in the Finnish Social Democratic Party (1905-1918) //Past and Present, 111, May 1968), esp. p. 164. О Грузиии Армении см.: Ronald G. Suny (ed.). Transcaucasia: Nationalismand Social Change. Ann Arbor, 1983, особ, part II,очеркиR- G. Suny, Anahide Ter Minassian and Gerard J. Libaradian.

^[239] A. Fejtsma. Histoire et situation actuelle de la langue frisonne //Pluriel, 29, 1982. P. 21-34).

^[240] О сдвиге движения JVI (Janatha Vimukti Peramuna), в1971 году возглавившего левацкое крестьянское «молодежное» восстание от ультралевых идей к сингальскому шовинизму, см. Китап Jayawardene. Ethnic and Class Conflictsin Sri Lanka. Dehiwala, 1985. P. 84-90.

^[241] cm. Z. A. Zeman. The Break-up of the Habsburg Empire,1914-1918. London, 1961; и сборник статей Die Auflbsungdes Habsburgerreiches. Zusammenbruch und Neuorientierungin Donauraum (Schriftenreihe des osterreichischen Ost- undSudosteuropainstituts, Bd. Ill, Vienna, 1970).

^[242] Peter Handk. Die Volksmeinung wahrend des letzten Kriegsjahres in Osterreish-Ungarn в сб. Die Auflosung. S. 58-66.

^[243] «Невоссоединенный» (итал.). Здесь: представители национальных групп, живущих вне территории своего «национального» государства и стремящихся к воссоединению с ним. — Прим. пер.

^[244] Сведение к нелепости, доведение до абсурда (лат.). — Прим. пер.

^[245] См. С. A. Macartney. «Refugees» in Encyclopedia of the Social Sciences. New York, 1934, vol. 13. P. 200-205; Charles B. Eddy. Greece and the Greek Refugees. London, 1931. Справедливости ради следует упомянуть и о 400 тысячах турок, изгнанных из Греции.

^[246] Здесь: без разбора, не входя в подробности (фр.). — Прим. пер.

^[247] Mirjana Gross. On the integration of the Croatian nation:a case study in nation building //East European Quarterly,15, 2 June 1981. P. 224.

^[248] cm. G. Adhikari. Pakistan and Indian National Unity.London, 1942. Passim, esp. p. 16-20. Это был отход от преж освободительней линии Коммунистической партии, которая, подобно Конгрессу, выступала за хиндустани как единый национальный язык. (R.Palme Dutt. India Today. London, 1940. P. 265-266).

^[249] Развитой, передовой, продвинутый (фр.). — Прим. пер.

^[250] Le Monde, 11 января 1981.

^[251] H.-J. Puhle. Baskischer Nationalismus im spanischenKontext в сб.: Н. A. Winkler (ed.). Nationalismus in der Weltvon Heute. Gbttingen, 1982. S. 53-54.

^[252] Подробное сопоставление ситуации в Стране Басков и Каталонии см. в: М. Garcia Ferrando. Regionalismo у auto-nomias en Espana. Madrid, 1982 и Е. Lopez Aranguren. La conaencia regional en el proceso autonomico espanol. Madrid, 1983.

^[253] См. Е. Sherrington. Welsh nationalism, the French Revolution and the influence of the French right в кн.: D. Smith (ed.). A People and a Proletariat: Essays in the History of Wales 1780-1980. London, 1980. P. 127-147.

^[254] Е. J. Hobsbawm. Mass-Producing traditions в кн.: Е. J. Hobsbawm & Т. Ranger (eds.). The Invention of Tradition. Cambridge, 1983. P. 300-301.

^[255] О замене «Марсельезы» «Интернационалом» во Франции и в Германии см.: М. Dommanget. Eugene Pettier. Paris,1971, ch. III. О патриотических лозунгах см. напр. MauriceThorez.France Today and the Peoples Front. London, 1936,XIX. P. 174-185, esp. 180-181.

^[256] Charles De Gaulle. Memoires de Guerre, II. Paris, 1956.P. 291-292. О США см. Earl Browder. The Peoples Frontm the United States. London, 1937. esp. P. 187-196, 249-269.

^[257] Hywell Francis. Miners Against Fascism: Wales and theSpanish Civil War. London, 1984; Paolo Spriano. Storia delPartite Comunista Italiano, vol. III. Turin, 1970, ch. IV.

^[258] Ср. его речь 1941 года у: A. Bullock. The Life and Times of Ernest Bevin, vol. 2 (1967). P. 77; H. Felling. The Labour Governments 1945-1951. London, 1984. P. 120.

^[259] См. Sean Cronin. Frank Ryan. The Search for the Republic. Dublin, 1980; а также: Frank Ryan (ed.). The Book of the XV Brigade. Newcastle on Tyne 1975, первое издание — Madrid, 1938.

^[260] О коллаборационистском прошлом многих активистов «этнических» движений во Франции см.: William R. Beer. The social class of ethnic activists in contemporary France в кн.Milton J. Estnan (ed.). Ethnic Conflict in the Western World. Ithaca, 1977. P. 157.

^[261] Hans Kohn. History of Nationalism in the East. New York, 1933; его же. Nationalism and Imperialism in the Hither East. New York 1932. Эти работы, впервые опубликованные по-немецки в 1928 и 1930 гг. соответственно, стали первыми крупными исследованиями данной темы. Особое внимание к Ближнему Востоку обусловлено, вероятно, сионистскими интересами автора.

^[262] Единственное в своем роде; уникальное (лат.). — Прим. пер.

^[263] Die nationals Frage und Osterreichs Kampf um seine Unabhangigkeit: Ein Sammelband. В предисловии Иоганна Копелинга (Paris, 1939) документально засвидетельствовано главное исключение — Австрия. В ее немецкоязычных жителях марксисты видели членов немецкой нации, и прежде всего по этой причине Австрийская социал-демократическая партия была предана идее объединения с Германией, породившей большие проблемы после того, как сама Германия оказалась в руках Гитлера. Социал-демократы по-прежнему держались этого взгляда столь твердо, что Карл Реннер (впоследствии первый президент Второй Австрийской республики) фактически приветствовал Anschluss, тогда как австрийские коммунисты, желая избежать подобных затруднений, выработали теорию особой австрийской национальности.

^[264] Kumari Jayawardene. Ethnic and Class Conflicts in Sri Lanka. Dehiwala, 1985; его же. The national question and the left movement in Sri Lanka //South Asia Bulletin, VII, 1 and 2, 1987. P. 11-22; Jayadeva Vyandoga. Reinterpreting Tamil and Sinhala nationalism (ibid., p. 39-46); R. N. Kearney. Ethnic conflict and the Tamil separatism movement in Sri Lanka // Asian Survey, 25, 9 September, 1985. P. 898-917.

^[265] Fredrick Earth (ed.). Ethnic Groups and Boundaries. Boston, 1989. P. 34.

^[266] Способ существования (лат.). — Прим. пер.

^[267] Партия усилила борьбу за равноправие негров и за их право на самоопределение вплоть до выхода «черного пояса» из состава США (Die Kommunistische Internationale vor dem VII Weltkongress: Materialen. Moscow-Leningrad, 1935, p. 445): из доклада о «решениях, принятых осенью 1930 года». Об «острых расхождениях» по вопросу о лозунге «черной республики» для негритянского населения США, возникших в ходе работы соответствующей подкомиссии VI Конгресса Коминтерна в 1928 г. см. доклады Форда к Джонса на Конгрессе (Compte-Rendu Stenographique du VI^е Congres de 1'Internationale Communiste 17 juillet-1 septembre 1928. В сб. La Correspondence Internationale, no. 125, 19 October 1928, p. 1292-1293; no. 130, 30 October 1928, p. 1418).

^[268] Разумеется, подобные меньшинства также опираютсяв своей деятельности на особые связи с властью.

^[269] См. Earth (ed.). Ethnic Groups, p. 34-37.

^[270] См. Sunil Bastian. University admission and the national question и Charles Abeysekera. Ethnic representation inthe higher state services в сб. Enthnicity and Social Changein Sri Lanka (Papers presented at a seminar organized by theSocial Scientists' Association, December, 1979), Dehiwala,1985. P. 220-232, 233-249.

^[271] Barth (ed.). Ethnic Groups. P. 33-37.

^[272] Tresor de la Langue Frangaise (vol. VIII, Paris, 1980)регистрирует факт его употребления в 1896 году, однакодругих примеров его использования вплоть до 1956 года недает.Anthony D. Smith в работе The Ethnic Origins of Nations(Oxford, 1986) широко употребляет данный термин, но приэтом явно рассматривает его как французский неологизм,не вполне ассимилировавшийся в английском языке. И ясомневаюсь, что его можно обнаружить в работах по национализму, написанных ранее середины 1960-х гг. (разве чтов виденекоей причуды).

^[273] John H. Kautsky. An essay in the politics of development в кн.: John H. Kautsky (ed.). Political Change in Underdeveloped Countries: Nationalism and Communism. New York-London, 1962. P. 33.

^[274] N. Tanner. Speech and society among the Indonesianelite в кн.: J. В. Pride & J. Homes (eds.). Sociolinguistics.Harmondsworth 1972. P. 127.

^[275] Robert F. Harney. Sogreat a heritage as ours. Immigrationand the survival of the Canadian polity //Daedalus, vol. 117/4,Fall, 1988. P. 68-69, 83-84.

^[276] О роли английского см. Frangois Grosjean. Life with Two Languages. Cambridge MA, 1982, где указывается, что в 1974 г. лишь в 38 государствах язык этот не имел никаких официальных функций. В 20 (неанглоговорящих) странах он был единственным государственным языком, а в 36 других — языком судопроизводства и основным языком школьного обучения (с. 114). О проблеме конкуренции с английским см. также: L. Harries. The nationalization of Swahili in Kenya //Language and Society, 5, 1976. P. 153-164.

^[277] Беллетристика, художественная литература (фр.). — Прим. пер.

^[278] Современные масс-медиа (радио, телевидение и т. д.), «не требующие напряженных усилий ради овладения грамотой» (David Riesman. Introduction to Daniel Lerner, The Passing of Traditional Society. New York, 1958. P. 4) в определенном смысле уменьшили то утилитарное значение, которое прежде имела для моноглотов литература на местном языке; последние уже не отрезаны от информации, поступающей со всего света. Главным инструментом этой культурной революции стал транзистор. См. например, Howard Handelman. Struggle in the Andes: Peasant Political Mobilization in Peru. Austin, 1974. P. 58. Впервые мое внимание к этой революции привлек в начале 1960-х гг. ныне покойный Хосе Мария Аргуэдас, указавший на широкое распространение в Лиме местных радиостанций на языке кечуа; они предназначались для иммигрантов и работали обычно в те часы, когда не спали только трудящиеся-индейцы.

^[279] Однако тогдашние «пантуранские» амбиции Турции в Центральной Азии — к счастью, они были характерны не для Кемаля Ататюрка, но для его разгромленных политических противников, вроде Энвер-паши, — и японская заинтересованность в русском Дальнем Востоке предвосхищают проблемы, о которых мы еще немало услышим в 1990-е гг.

^[280] Это явствует из итогов голосования на выборах во Всероссийское Учредительное Собрание в ноябре 1917 года; их анализ см. у О. Radkey.

Russia

Goes to the Polls. Ithaca, 1989.

^[281] Армения служит примером того, как трудно увязать национальность с определенной территорией. Нынешняя Республика Армения (со столицей в Ереване) до 1914 года не играла особой роли в истории этого многострадального народа: тогдашняя «Армения» находилась главным образом в Турции. Российские армяне Закавказья жили в деревнях, а также составляли значительную часть городского населения в этом регионе (в Тбилиси и Баку, по всей видимости, большинство); кроме того, существовала многочисленная армянская диаспора в России и за ее пределами. Можно, пожалуй, сказать так: современная «Армения» — это все, что осталось после того, как на всех других территориях, где прежде жили армяне, их вырезали или подвергли изгнанию.

^[282] Cf. Graham Smith (ed.). The Nationalities Question № the Soviet Union, part IV, «Muslim Central Asia». London and New York, 1990, e. g. P. 215, 230, 262.

^[283] «И теперь, как и в 1866 г., выполняет частицу нашей работы, делая это по-своему» (нем.). — Прим. пер.

^[284] Энгельс — Марксу, письмо от 15 августа 1870 г. (Marx— Engels, Werke, Bd. 33. Berlin, 1966. S. 40).

^[285] Helene Carrere d'Encausse. L'empire eclate. Paris, 1978; idem. La gloire des nations, ou La Fin de 1'empire sovietique. Paris, 1990.

^[286] После Второй мировой войны широкомасштабные войны с использованием всех видов оружия, кроме ядерного и химико-биологического (Корея, Вьетнам), оказывались для сверхдержав гораздо менее успешными, чем это можно было бы предположить, исходя из опыта прежней истории.

^[287] Хороший пример — «Leon Dion, The mystery of Quebec» (Daedalus, vol. 117/4, Fall 1988, p. 283-318): «Новое поколение не обнаруживает твердой решимости держаться за французский язык, которая была свойственна его отцам, — отчасти потому, что чувствует себя защищенным <...> Хартией французского языка <...> отчасти потому, что англоязычные канадцы стали относиться к французскому более терпимо» (р. 310).

^[288] канадцы (фр.). — Прим. пер.

^[289] франкоязычное население, франкоязычные территории (фр.). — Прим. пер.

^[290] R. F. Harney. So great a heritage as ours. Immigration andthe survival of the Canadian polity //Daedalus, vol. 117/4, Fall,1988. P. 75.

^[291] Gerard Pelletier. Quebec: different but in step with NorthAmerica //Daedalus, vol. 117/4, Fall, 1988. P. 271; Harney.So great a heritage as ours. P. 62.

^[292] Рост квебекского национализма привел в 1970-х гг. к массовому исходу деловых людей из Монреаля (прежде — самого большого города Канады и важнейшего центра канадского бизнеса), чем воспользовался к своей выгоде Торонто. «Город теперь ожидает более скромная судьба — регионального центра провинции Квебек и восточной Канады». Но хотя Монреаль испытывает со стороны языковых меньшинств гораздо меньшее давление, нежели другие канадские города, это, похоже, никак не отражается на местной языковой непримиримости. В Торонто и Ванкувере англопротестанты уже не являются большинством, тогда как в Монреале 66% населения приходится на франкоканадцев. Cf-F.J.Artibise.

Canada

us an urban nation //Daedalus, vol. U7/4, рац, _1988- p. 233-264.

^[293] М. Hroch. Nationale Bewegungen fruher und heute. Emeuropaischer Vergleich (unpublished paper 1991). P. 14. Едвали стоит добавлять, что, по убеждению Хроча, явныйвсплеск националистических настроений в Центральной иВосточной Европе представляет собой (как правило) не продолжение старой националистической традиции, но своегорода заново изобретенную традицию, «Illusion der Reprise».«К примеру, чешские патриоты XIX века рядились в гуситские одежды, — примерно так же современные восточноевропейские национальные движения подражают патриотам прошлого века» (р. 11).

^[294] J. Kornai. The Economics of Shortage. Amsterdam, 1980

^[295] Katherine Verdery, неопубликованные наброски «Nationalism and the Road to Democracy». P. 36.

^[296] Caroline Humphrey. «Icebergs», barter and the mafia inProvincial Russia //Anthropology Today, 7(2), 1991. P. 8-13.

^[297] Andrew Lass. Цит. у Verdery. Nationalism and the Roadto Democracy. P. 52.

^[298] Martin E. Marty. Fundamentalism as a social phenomenon //Bulletin, The American Academy of Arts and Sciences, 42/2 November, 1988. P. 15-29.

^[299] Ibid. P. 20-21.

^[300] Не ясно, в какой мере смягчила свою оппозицию сионизму подлинно традиционная иудейская ортодоксия (несомненно, противящаяся основанию в Израиле государства для всех евреев до прихода Мессии). Во всяком случае, тех еврейских поселенцев на оккупированных территориях, которые усиленно выпячивают внешние атрибуты своей религиозности, не следует автоматически отождествлять с другим (и, по-видимому, набирающим силу) крылом еврейского фундаментализма, стремящимся навязать секуляризованному обществу полное и безоговорочное соблюдение религиозных норм.

^[301] В 1958-1974 гг. три главные общебельгийские партии (в их фламандских вариантах) ни разу не собирали во Фландрии меньше 81,2% голосов. См. A. Zolberg в сб. M.Esman(ed.). Ethnic Conflict in the Western World. Ithaca, 1977. P. 118.

^[302] John H. Kautsky. An essay in the politics of development в кн.: John H. Kautsky (ed.). Political Change in Underdeveloped Countries: Nationalism and Communism. New York-London, 1962. P. 35.

^[303] Целенаправленная политика румынизации, проводившаяся в Румынии при Чаушеску, принадлежит к числу редких исключений. Она порывает с принципами национальной автономии, которые были тщательно разработаны коммунистами, когда они пришли к власти после Второй мировой войны.

^[304] Сказанное не следует понимать как оправдание массовых перемещений населения, предпринимавшихся по национальным мотивам в ходе войны. Подобные действия немогут быть оправданы ничем, кроме необходимости спастиданные группы от уничтожения.

^[305] Arno Mayer. Why Did the Heavens not Darken? The«Final Solution» in History. New York, 1989. P. 257-262.

^[306] David Held. Farewell nation state //Marxism Today, December, 1988. P. 15.

^[307] К моменту написания этих строк Европейское Сообщество как таковое еще не продемонстрировало способности к совместным действиям в области международной дипломатии, а ООН превратилась в придаток США. Разумеется, подобная ситуация может вскоре измениться.

^[308] Это явствует из: Sydney Pollard. Peaceful Conquest: The Industrialization of Europe 1760-1970. Oxford, 1981, где заглавная тема рассматривается как «по существу проблема отдельных регионов в общеевропейском контексте» (р. VII).

^[309] Henry Kamm. Language bill weighed as Slovak separatists rally // New York Times, 25 October, 1990.

^[310] Algerians hit at language ban // Financial Times, 28December, 1990.

^[311] The state of the nation state // Economist, 22 December 1990-14 January 1991. P. 78.

^[312] Ibid. P. 73-78.

^[313] «Классовый "грим" воинствующих лидеров <...> Окситанского (провансальского) движения свидетельствует о том, что причины подобного недовольства заключаются преимущественно не в региональной неравномерности экономического развития, а в тех трудностях, которые испытывают "белые воротнички" и представители интеллигентных профессий <...> по всей Франции». William R. Beer. The social class of ethnic activists in contemporary France в кн.: Milton J. Esman (ed.). Ethnic Conflict in the Western World. Ithaca, 1977. P. 158.

^[314] Marcello Cimino. Fine di una nazione. Palermo, 1977; G. C. Marino. Storia del separatismo siciliano 1943-1947. Rome, 1979.

^[315] Bundesministerium fur innerdeutsche Beziehungen, Materialen zum Bericht zur Lage der Nation, 3 Bden. Bonn, 1971, 1972, 1974, III. S. 107-113, esp. S. 112.

^[316] Dion. The mystery of Quebec. P. 302. Голлистское понимание Квебека как французского, представленное в заявлении французского правительства от 31 июля 1967 г., состояло в том, что Франция не может «оставаться безучастной к настоящей и будущей судьбе людей, которые являются потомками ее собственного народа и сохраняют изумительную верность своей исторической родине; или считать Канаду иностранным государством в том же смысле, что и остальные государства мира» (Canadian News Facts, vol. I, no. 15, 14 August 1967), p. 114.

^[317] Eugen Weber. Peasants into Frenchmen: The Modernization of Rural France, 1870-1914. Stanford, 1976.

^[318] В 1970-х гг. две трети каталонцев, оказавшись за границей, считали себя «испанцами». M.Garcia Ferrando. Re-gionalismo y autonomies en Espana. Madrid, 1982, Table II.

^[319] К числу немногих теоретиков, разделяющих, по-видимому, мои сомнения относительно силы и влияния современного национализма, принадлежит Джон Брейи (JohnBreuilly),автор работы Nationalism and the State. Он критикует как Гельнера, так и Андерсона за свойственное имдопущение, будто «самоочевидные успехи национализмасвидетельствуют о том, что он чрезвычайно прочно укоренен в сознании и поведении человека» (Reflections onnationalism //Philosophy and Social Science, 15/1, March1985. P. 73).

"LEFTBLOG" AndrewRosdolsky

Поиск по этому блогу

ЭРИК ХОБСБАУМ Нации и национализм после 1780 г. (окончание)

Комментарии

Отправить комментарий