"РЕВОЛЮЦИЯ НЕ ЗАКОНЧИЛАСЬ, БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ!"
9 A . Rosenberg. Democrazia e socialismo. Storia politica
degli ultimi centocinquant'anni (1789—1937). Bari, 1971, p. 269.
10 A . Gramsci. Quaderni del carcere, edizione critica
dell' Istituto Gramsci, a cura di V. Gerratana. Torino, 1975, p. 1388.
11 См .: E.
Matthias. Kautsky e i! kantskismo. La funzione dell' ideologia nelle
socialdemocrazia tedesca fino alia prima guerra mondiale. Bari 1971; Я. /. Steinberg.
Sozialismus und dentsde Sozialdemocratie. Zur Ideologic der Partei vor dem I.
Weltkrieg. Hannover 1967, S. 75 f .
15 См . четкое изложение А. Занардо “Марксизм” в; Storia dolla idee
politiehe economiche e sociali, diretta da L. Firpo, vol. V: L'eta della
rivolu-zione industriale. Torino, 1972, p. 411--550.
16 См .
Ragionieri. Socialdemocrazia tedesca e socialist! italiani; G. Haupt. Un
partite guida: I'influenza della socialdemocrazia tedesca nel Sudest europeo,
in., id., L'Internazionale socialista, p. 185—232; см. также последний том: С. Weill. Marxistes
russes et socialdemocratie ;illemande. 1898—1904, Paris, 1977; литература по этому вопросу очень богата.
17 G . Haupt. Le origini dell'organizzazione operaia in
Europa: Partiti e sindacati. — In: "Movimento operaio e socialista",
1978, p. 175—208.
20 См .: F.
Andreucci. II Partito socialista italiano e la II Internazio-nale.
— In: "Studi storici", 1977, p. 50 sgg.
21 A . Wagner. Das neue Sozialdemokratische Programm.
Vortrag, gehalten auf dem dritten evangelisch-sozialen Kongress 7,11 Berlin am
21 April 1892. Berlin, 1892, S. 1.
23 См .: G.
Stedman Jones. Ritratto di Engels, в томе I
настоящего издания на итальянском языке с. 318 и след.
25 A . Labriola. La concezione materialistica della storia,
a cura e con un'introduzione di E. Garin, Bari, 1965, p. 200 (письмо к Сорелю от 10 мая 1897 года).
27 М .
Dommanget, Edouard Vaillant. Un grand socialiste. 1840—1915. Piiris, 1956, p. 290.
30 M . Beer. Fifty Years of International Socialism. New York, 1935, p. 57.
31 См . проницательные наблюдения Джерратаны в его
введении к “Лнти-Дюрингу” Энгельса (Рим, 1968), в частности с. XVIII и след.
32 См .: Gramsci.
Quaderni del carcere, p. 1388.
33 См .: F.
Hobsbawm. La diffusione del marxismo (1890—1905). — In: "Studi
storici", XV, 1974, n. 2, p. 263—264
34 G . Haupt. Role de 1'exil dans la diffusion de 1'image
de ['intelligentsia revolutionnaire. — In: "Cahiers du monde russe et
sovietique", 1978, n. 3, p. 237.
38 См .: P. I.
O'Farrell. Harry Holland militant socialist. Canberra, 1964. p. 85 f .
39 См .: М. Bernall. Chinese
Socialism to 1907. Ithaca London, 1976.
40 См .: W.
Harochi. I narodnikie i giapponesi. — In: "Rivista storica italiana",
1977, p. 334—375.
41 См .: R. T.
Ely. French and German Socialism in modern times. New York—London, 1903 (1 ed.
1883); W. D. P. Bliss. A Handbook of Socialism. London—New York, 1895.
43 См .: Н. Kublin. Asian
Revolutionary. The Life of Sen Katayama. Princeton, 1964.
50 A . C. Brackrnann. Indonesian Communism. A History. New
York, 1963, p. 4.
52 См .:
Ragionieri. Sozialdemocrazia tedesca e socialist! italiani, p. 100 sgg.
53 См .: R.
Heberle. Zur Geschichte der Arbeiterbewegung in Schweden. Jena. 1925, p. 33.
57 См .: V.
Chacon. Historia das ideias socialistas no Brasil. Rio de Janeiro, 1965, p.
284.
61 См .: К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 18, с. 499.
65 М . О. Rosada. Le Universita
popolari. Roma, 1975.
74 A . Pass Mccormack. Reformers, Rebels and
Revolutionaries. The western Canadian Radical Movement 1899—1919. Toronto
Buffalo, 1968, p. 68 f .
77 A . Becheaux. Les ecoles socialistes Marxisme,
reformisme, syndaca-lisme. Paris, 1912, p. 24, 29.
79 См .: Е. Broido. Memoirs of a
Revolutionary. Translated and edited by Vera Broido. London—New York --
Toronto, 1967, p. 11.
85 См .: Fricke.
Die deutsche Arbeiterbewegung, S. 480-485; Г. Schaaf. Die "Sozialdemokratische
Bibliothek" der Schweizerischen Volksbuchhandlung in Hottingen—Zurich und
der German Cooperative Printing and Publishing Co. in London, in deutsche
Akademie der Wissenschaftcn Zentralinstitut fur Geschichte. Marxismus und
deutsche Arbeiterbewegung. Studien zur sozialistischen Bewegung im letzten
Drittel des 19. Jahrhunderts. Berlin, 1970, S. 431—484.
86 См .:
Vandervelde. Le Parti ouvrier beige, p. 436—437.
89 M . G. Rosada. Biblioteche popolari e politica culturale
del Psi tra Ottocento e Novecento. — In: "Movimento operaio e
socialista", 1977, ii. 2—3, p. 266, nota.
91 A . St. Ledger. Australian Socialism. An historical
skolch of its origin and developments. London,
1919, p. 35.
101 См .: L. В. Boudin. The
theoretical system of Karl Marx in the light of recent criticism. Chichago, 1907.
104 См .:
Ragionieri. Socialdemocrazia tedesca с socialist! italiani, p. 192—219.
105 См .:
"International Socialist Review", vol. X. 1909—1910, p. 91—92.
106 См .:
Blumberg. Florence Kelley... p. 38.
107 См .: /.
Weinstein. The decline of socialism in America 1912—1925. New York—London,
1967.
108 См .: Fricke.
Die deutsche Arbeiterbewegung... S. 407, 421, 429.
109 См .:
Steinberg. Sozialismus... S. 129—142.
115 F . Andreucci. Engels, la questione coloniale e la
revoluzione in Occidente.— In: "Studi storici", 1971, p. 437—479 (n особенности с. 464—466).
117 См .:
Steinberg. Sozialismus... S. 137.
118 См .:
Mcalister Coleman. Eugene V. Debs. A man unafraid. New York, 1930, p. 168—169.
121 A . Posadas. Socialismo у reforma social. Madrid,
1904, p. 82—83.
127 См .:
Blumberg. Florence Kelley... p. 57.
Франко Андреуччи
РАСПРОСТРАНЕНИЕ И
ПОПУЛЯРИЗАЦИЯ МАРКСИЗМА
1 Каутскианство и “марксизм II Интернационала”
2. Утверждение марксизма и его соединение с рабочим движением
3. География марксизма
4. Марксизм: подготовка кадров и пропаганда
5. Маркс. Трудности усвоения
“Поверьте, мы не испытываем ненависти, -
говорит герой романа Джека Лондона “Железная пята” Эрнст Эверхард, - мы только
утверждаем, что классовая борьба -- это закон общественного развития. Мы не
несем за нее ответственности. Не мы ее изобрели. Мы только объясняем ее, как
Ньютон объяснял силу тяготения”.
Мысль о том, что классовая борьба неотступно развертывается под
постоянным и скрытым давлением исторической необходимости, имеет самое широкое
хождение в социалистической культуре II Интернационала. Подобно многим другим
восходящим к марксизму идеям, она имела распространение не только в мощных
отрядах немецкой социал-демократии. Кажется, что формула Джека Лондона отстоит
на десятки световых лет от трезвой научной мысли Маркса и Энгельса.
Оказывается, идея эта в своей элементарной формулировке обедняет богатое
соотношение между свободой и необходимостью, регулируемое диалектикой. Но так
или иначе, путем долгим и извилистым она достигла берегов туманной бухты
Сан-Франциско. Экспансия и обеднение, распространение и схематизация,
расширение и систематизация представляются нам двумя крайностями в истории
марксизма между концом XIX века и началом нынешнего.
Но не обогащался ли каким-то образом марксизм при своем
распространении - в движении из Центральной Европы к самым дальним границам
Старого Света, в Северную и Южную Америку, в бассейн Тихого океана, в Азию, в
Австралию, в африканские владения Оттоманской империи? Если при резком
расширении границ грамотности лексика обедняется, если синтаксис и сама речь
упрощаются, разве знаки, слова не делаются более емкими и значимыми, становясь
достоянием все большего числа людей?
По-видимому, осознание именно этого узла противоречий сможет
послужить отправной точкой для любой истории марксизма эпохи II Интернационала,
авторы которой хотели бы избежать провокационных, грубых или изощренных
вопросов, выдвигаемых в ходе идеологической полемики.
1 Каутскианство и “марксизм
II Интернационала”
“Марксизм II Интернационала”
или “марксизм эпохи II Интернационала”? Вопрос здесь не только в названии, и он не является чисто
формальным. Этим двум выражениям соответствуют две различные категории и два
различных подхода к пониманию и изложению истории марксизма. Рассмотрим почему.
Трудно сказать, когда и где возникло выражение “марксизм II
Интернационала”. Однако мы не очень удалимся от истины, если предположим, что
оно возникло в годы первой мировой войны или непосредственно после нее и в
работах тех европейских марксистов - упомянем прежде других Ленина, — которые
порвали с Интернационалом (тогда еще не называвшимся II Интернационалом) после
4 августа 1914 года. Именно тогда в ходе идеологической и политической борьбы,
отмеченной стремлением к преемственности и расхождениям в русле традиций
международного рабочего движения, возник принятый сегодня порядок и иерархия
Интернационалов— I, II и III. Именно тогда между еще не появившимся на свет, но
уже ожидаемым III Интернационалом и I Интернационалом был перекинут мост,
позволивший и марксизму вернуться к чистоте своих подлинных истоков, преодолев
болото II Интернационала.
Таким образом, соединение “марксизма”
со “И Интернационалом” произошло в
пылу бурной, резкой полемики, отражающей ту страстность, без которой редко
обходится любое крупное событие в рабочем движении и которая зачастую оказывает
влияние даже на мышление историков. Но этим дело не кончилось. Именно тогда
некоторые марксисты }П Интернационала самым решительным и резким образом
отказали принадлежавшим и принадлежащим ко II Интернационалу марксистам в самом
праве называться марксистами. Возник ряд карикатурных определений. Сопрягаемый
со II Интернационалом термин “марксизм”
был взят в кавычки. Теперь “марксисты”
означало “псевдомарксисты”, “марксисты на словах”, в лучшем случае “бывшие марксисты”, а то и просто “ренегаты”. А то еще “струвисты”, “брентанисты”. Или же — но
тут определение оказалось более сложным и старым “вульгарные марксисты” или
“ортодоксальные марксисты”. И этот список можно было бы продолжить. Возникло и
понятие “каутскианство”, нечто вроде сокращения или упрощения термина “марксизм
II Интернационала”.
Нельзя сказать, что подобной полемики не было в прошлом. Даже не
упоминая случаев, менее скандальных, достаточно указать на полемику вокруг
тезисов Бернштейна, .на дискуссию о ревизионизме, чтобы увидеть, как при
обострении споров одни марксисты резко противопоставлялись другим.
Однако послевоенная дискуссия отличалась от предшествовавших тем,
что имела место в самом ходе трагического и необратимого разрыва, в ходе
безжалостной полемики, раскалывавшей международное рабочее движение на два
противостоящих лагеря: на социал-демократов и коммунистов.
Даже Каутский и Бернштейн, несмотря на связывавшую их глубокую
дружбу, не удержались от взаимных резких нападок, причем личного характера, и
порвали всякие отношения между собой. Однако в рамках той “свободы критики”,
которая была правилом для отношений внутри немецкой социал-демократии, оба они
оставались членами одной и той же партии и вели свою полемику на страницах
более или менее “официальных” газет и журналов. Впрочем, впоследствии они
помирились. А какая возможность примирения в более или менее отдаленном будущем
могла быть между “ренегатом” Каутским и ответственным за советский террор
Лениным?
Имеется, однако, еще одно отличие, характерное для довоенной и
послевоенной полемики о II Интернационале и о его “вульгаризации марксизма”. В
то время как он подвергался в основном концентрическим нападкам со всех сторон,
его объективно отрицательный политический баланс серьезно осложнял ему защиту своих
традиций в целом.
Критиков II Интернационала и выводимой из него марксистской
традиции было намного больше, чем возможных сторонников, и у первых задача
оказалась легче, чем у вторых. Не считая вялых казенных выступлений, даже в
рядах самого рабочего и социалистического Интернационала нельзя было
подчеркивать его тесную преемственность по отношению ко II Интернационалу. К
тому же наиболее живучие традиции некоммунистического марксизма в период между
двумя войнами (вспомним журнал Гильфердинга и австромарксизм) ложились скорее
на почву новаторства, чем преемственности; по крайней мере преемственность
являлась плодом очень осторожного отбора в русле традиций II Интернационала.
Таким образом, мы имеем дело с концепцией полемической. Попытаемся
вскрыть ее характерные черты. Известна связанная с глубокими изменениями в
политической ориентации разница в подходе, с которым Ленин до и после войны
давал характеристику периоду в четверть века, предшествовавшему краху 4
августа.
“Везде,— писал Ленин в 1913
году об историческом периоде между 70-ми годами XIX века и русской революцией
1905 года,— складываются пролетарские по своей основе социалистические партии,
которые учатся использовать буржуазный парламентаризм, создавать свою
ежедневную прессу, свои просветительные учреждения, свои профессиональные
союзы, свои кооперативы. Учение Маркса одерживает полную победу и — идет вширь” [1].
А шесть лет спустя, указывая место нового, коммунистического
Интернационала в истории рабочего движения, Ленин говорит: “Второй Интернационал
(1889—1914) был международной организацией пролетарского движения, рост
которого пошел вширь, что не обошлось без временного понижения высоты
революционного уровня, без временного усиления оппортунизма, приведшего в конце
концов к позорному краху этого Интернационала”. “Второй Интернационал был эпохой подготовки почвы для широкого,
массового распространения движения в ряде стран”[2].
В обеих формулировках присутствует тема расширения,
географического распространения. Но во второй уже нет никакой ссылки на
марксизм. Объясняется это тем, что в течение всего военного периода Ленин вел
неустанную борьбу против “вождей II Интернационала”, против “господ Плехановых,
Каутских и иже с ними”, “опошливших и исказивших марксизм”. Ленин проводил
получившее широкое, но недолговечное признание различие между организационным
наследием II Интернационала вообще и немецкой социал-демократии в частности и
изменой оппортунистически настроенных вождей. Вменяемое Каутскому “искажение”
марксизма следовало видеть сначала в затушевывании революционного характера
марксизма, а затем в прямом отказе от него. При оценках преимущественно
политического характера или по крайней мере касающихся отношения марксизма к
политической практике международной социал-демократии Ленин стремился выявить
идеологические — а также социальные — признаки основных течений социализма в
период II Интернационала: оппортунисты, то есть те, кто на основе
бернштейнианского ревизионизма и даже независимо от него проводил политику
реформистского прагматизма; “левые”, главными представителями которых были
большевики; наконец, “ортодоксы” во главе с Каутским, дошедшие перед войной или
в самом ее начале до полного отречения от марксизма. Такое различие уже имело
свою историю, но лишь в ходе полемики о войне оно, так сказать,
выкристаллизовалось окончательно.
По Ленину, каутскианство представляет собой нечто вроде того, что
голландские левые марксисты называли “пассивным радикализмом”. Оно приводило к “замене революционного марксизма эклектизмом
в теории и к раболепству или бессилию перед оппортунизмом на практике”[3].
Каутскианство следовало рассматривать как безусловно “социальный продукт
противоречий II Интернационала”, “типичный и яркий пример того, как словесное
признание марксизма привело на деле к превращению его в "струвизм"
или в "брентанизм"”[4] .
Именно на этой основе, подкрепленной “Империализмом”, “Государством и революцией” и прямой
полемикой, которая содержалась в брошюре о “ренегате” Каутском, советские
марксисты будут в дальнейшем выступать против каутскианства и II
Интернационала. В своих лекциях 1924 года в Свердловском университете Сталин
подчеркивал, что оппортунисты II Интернационала (тройственное ленинское
различие было уже забыто, и “ортодоксы” сделались “оппортунистами”) замуровали
“гениальные мысли Маркса и Энгельса о тактике и стратегии”, руководствуясь в
своих политических действиях “теоретическими догмами”: “пролетариат не может и
не должен брать власть, если он не является сам большинством в стране...
пролетариат не может удержать власть, если нет у него в наличии достаточного
количества готовых... кадров... метод общей политической забастовки неприемлем
для пролетариата” [5].
Эти высказывания касались исключительно, или по крайней мере
преимущественно, политической сферы, и в них отнюдь не выделялась в
каутскианстве та категория, с которой мы имеем дело в наше время и которая
постепенно превращалась в идеологию интеграции, слияние дарвинизма с марксизмом
и т. д. Сталин действительно критиковал так называемую теорию производительных
сил Каутского за “недооценку субъективного элемента”, но его критика не шла
дальше указаний на механицизм подобного марксизма. Интересно даже отметить, что
некоторые сторонники каутскианского марксизма обращались с подобной критикой
как раз по адресу советского марксизма. Анализируя книгу Бухарина об
историческом материализме, один из главных представителей II Интернационала,
Эмиль Вандервельде, высказывал мнение, что у Каутского марксизм “передовой”, а
у Бухарина “марксизм регрессирующий, упрощенный до предела, сведен к простой
схеме”. Цитируя высказывание Бухарина по поводу перспектив революции (“Мы не можем пока что предвидеть дату этого
события... Нам неизвестна скорость общественных процессов, но мы уже можем
указать их направление”), Вандервельде иронически комментировал: “Когда
Свердловский университет продвинется в своей работе, можно будет излагать
законы на языке цифр и предсказывать дату того или иного события так же, как мы
предсказываем дату лунных затмений”[6]. Это было не только повторением излюбленных
аргументов Бернштейна, относящихся к концу века, но и проявлением полемики,
которую вела социал-демократия в период между двумя мировыми войнами против
создания новой марксистско-ленинской “ортодоксии”, с претензией “а открытый и
демократический характер каутскианской ортодоксии.
Но наши сегодняшние представления о каутскианстве, ортодоксии,
центризме, “марксизме II Интернационала” не пришли к нам ни от одной из
спорящих сторон, хотя эти течения и возникли в разгаре полемики между
социал-демократами и коммунистами, пробным камнем которой были “предательство”
4 августа 1914 года, а также Октябрьская революция, которая значительно усилила
и обострила восходящие к первому десятилетию нового века противопоставления и
разногласия. Историки наших дней (и уже давно не только одни историки)
сравнивали упомянутые течения и вели дискуссии о них.
Большей частью нынешних оценок “марксизма II Интернационала” и
каутскианства, являющихся начиная с конца 50-х годов предметом длительных
дискуссий, мы обязаны ряду марксистов периода между двумя мировыми войнами,
которых лишь отчасти можно отнести к той или другой группировке. Это Корш,
Лукач, Розенберг, Грамши.
Среди них первое место занимает Корш. Усматривая аналогию между
“старой марксистской ортодоксией Каутского” и “новой марксистской ортодоксией
русского марксизма”, оспаривающих друг у друга владение “истинным звеном”,
“правильно понятым наследием марксизма”, Корш подчеркивал в каутскианстве
свойство быть “идеологией немецкой
социал-демократии и идеологически зависящих от нее ненемецких рабочих партий во
II Интернационале”[7]. Он пытался установить связь между марксизмом и
политической практикой, связь, не упрощенную общими формулами Сталина, но
необходимую в деле формирования и дальнейшего развития партийной идеологии.
Партийной идеологии, добавлял Корш, разрушившей изначальное единство марксизма.
По мнению Корша, превращение марксизма в идеологию немецкой социал-демократии
послужило основанием для расчленения марксизма на ряд живущих собственной
жизнью компонентов: теорию стоимости, исторический материализм, теорию
классовой борьбы; эти компоненты поочередно приспосабливали к практическим
целям, и они сводились к отдельным частям ставшего неузнаваемым тела. Нельзя
сказать, чтобы Корш не признавал противоречивых и, следовательно, также
положительных сторон соединения марксизма с рабочим движением. “Можно утверждать,— говорил Корш,— что
поверхностное и идеологическое “восприятие марксизма” немецким и международным
рабочим движением 70—90-х годов XIX века через марксистскую ортодоксию и
особенно через каутскианство в объективных и субъективных условиях того времени
означало огромный прогресс в деле развития классового сознания современного
рабочего движения”[8]. Это, однако, не изменяло того факта, что марксизм в
целом, помимо редких исключений, только "подтверждавших правило, был
упрощен и превращен именно в “марксизм II Интернационала”, “вульгарный”,
банально механистический марксизм, далекий от философии, эволюционистский,
упрощенно объясняющий, к тому же зачастую в терминах позитивистского
сциентизма, необходимость законов исторического развития.
Вслед за этим Артур Розенберг расширил совокупность поставленных
Коршем проблем и попытался ответить на главный вопрос о связи учения Маркса и
Энгельса с марксизмом II Интернационала. Прежде всего следовало вскрыть
действительную политическую “неверность” негативного радикализма II
Интернационала по отношению- к революционной “Realpolitik”(реальная политика
–нем.) Маркса и Энгельса. Революционная перспектива выродилась в политику,
учитывающую в основном профессиональные требования промышленных рабочих, в
политику, недооценивающую проблему социально-политических союзов,
кристаллизовавшую в конце концов учение Маркса и Энгельса в ряд “принципов”. Но
тут был еще один вопрос: в своем соединении с рабочим движением марксизм как бы
прошел через многочисленные фильтры. Партийные аппараты небыли чем-то
нейтральным, они отражали коллективную психологию широких рабочих слоев и
кончали тем, что искали в марксизме лишь орудие пропаганды, способствующее
осуществлению непосредственных задач политической борьбы. В марксизме [деятели
европейского рабочего движения] “нашли
орудие резкой критики существующего капиталистического строя, доказательство
того, почему при капитализме рабочие всегда эксплуатируются и что эту основную
реальность невозможно изменить до тех пор, пока капиталистическая общественная
система не будет заменена социалистической. Марксизм объяснил европейским
промышленным рабочим в чем заключается значение их класса и предстоящую им в
настоящем и будущем историческую задачу” [9].
Но распространившийся и ставший партийной идеологией марксизм в то
же время “утратил все свои революционные и практически-политические элементы” и
превратился в нечто вроде религии.
Несколькими годами ранее Антонио Грамши, находясь в фашистском
застенке и размышляя о воспринятых в юности формах марксизма, с таким пылом
защищаемых им в рядах ИСП, пошел еще дальше, задаваясь вопросом: каковы
источники “философии Пустомели”? Как философия практики приобрела оттенок
детерминизма и фатализма? “Когда в ходе
борьбы утрачена инициатива и сама борьба начинает отождествляться с рядом
поражений, — писал Грамши, — механистический детерминизм становится
замечательной силой морального сопротивления, сплочения, терпеливой и упорной
настойчивости. “На какое-то время я потерпел поражение, но обстоятельства
работают на меня в перспективен т. д.”. Реальная воля заменяется актом веры,
некой рациональностью истории” [10].
К середине 30-х годов, когда историческое осмысливание марксизма
временно затухает, чтобы начаться снова только через два десятилетия, большая
часть проблем, связанных с марксизмом II Интернационала, уже поставлена. Это
вопросы о роли Каутского, каутскианства, немецкой социал-демократии в поражении
II Интернационала, о сведении марксизма к партийной идеологии, об относительном
застое теоретического марксизма, его сплетении с дарвинизмом и в более общем
плане с позитивизмом, приведшим к механистической и детерминистской версии
марксизма.
После 1956 года часть этих проблем, а также соответствующих точек
зрения была вновь подвергнута рассмотрению и в более широком плане.
Возрождением этой дискуссии мы обязаны Эриху Маттиасу, которого многие
справедливо упрекали в неправильной постановке проблемы “интегративной” функции каутскианства как идеологии немецкой
социал-демократии [11]. С этого времени для исследований по истории
марксизма, связанных с новой разработкой историографии рабочего движения и
подъемом марксистской теоретической мысли, наступает особенно плодотворный
период. Исследования общего плана, не обязательно связанные с непосредственной
политической борьбой, проводились наряду со специфическими научными работами, с
теми тщательными исследованиями, которые “не
стоят того, чтобы долго возиться с ними”[12], как в 1931 году считал Сталин
в свете определенных аксиом.
На специфической почве марксизма II Интернационал результаты не
заставили себя ждать и сопровождались полезной работой по публикации источников
и документов. Вопросов постепенно становилось все больше, они затрагивали
конкретный механизм превращения марксизма в партийную идеологию, глубоко
изучались “влияния”: делались попытки поставить с головы на ноги соотношение
марксизма и рабочего движения; истоки марксизма II Интернационала усматривались
в духовном складе того поколения молодых интеллектуалов, к которому
принадлежали Каутский, Плеханов и Бернштейн; ставился вопрос о месте марксизма
среди коллективных идеологий XIX века, были установлены, по крайней мере в
общих чертах, степень его распространения и его география. Поскольку в
марксизме эпохи II Интернационала история марксистской мысли переплеталась с
историей рабочего движения, им занялись историки и одного и другого
направления, в результате чего представление о нем стало более четким, несмотря
на наличие множества темных мест [13].
Поэтому вернемся к первоначальному вопросу: “марксизм II Интернационала” или “марксизм эпохи II Интернационала”?
В 1965 году один из ведущих исследователей II Интернационала, Эрнесто
Раджоньери, дал такое определение: “Под
марксизмом II Интернационала понимается вообще такая интерпретация и разработка
марксизма, которая признает за его концепцией истории научный характер,
поскольку видите историческом развитии необходимую смену систем материального
производства в процессе эволюции, лишь в рамках которого появляется возможность
революционной ломки, возникающей в ходе развития объективных условий” [14].
Это, несомненно, содержательная и убедительная формулировка,
охватывающая все элементы данного марксизма. Но действительно ли в эпоху II
Интернационала существовал только “марксизм II Интернационала”? Определение,
представлявшееся 15 лет тому назад достаточно содержательным, в свою очередь
стимулировало дальнейшие исследования, расширило горизонт, поставило новые проблемы.
Действительно ли существовало такое последовательное и однородное идейное
направление? Можно ли в действительности свести к одной модели Каутского и
Бернштейна, Ленина и Розу Люксембург, Плеханова и Макса Адлера?
Конечно, элементы единства имели место, были определенные аналогии
и относительная однородность. Но сегодняшний уровень наших знаний уже не
позволяет нам рассматривать весь марксизм того периода под одним углом зрения
[15].
Кроме различий между “главными героями”, мы усматриваем здесь
новые необычные моменты на разных уровнях в распространении и проявлении
марксизма. Сама его связь с рабочим движением, с рабочими, с членами партии, с
мышлением больших социальных групп получила новые стимулы и подверглась новым
влияниям. Вряд ли имеет смысл ссылаться на II Интернационал только в плане
хронологии, говорить “марксизм эпохи II Интернационала” вместо “марксизм II
Интернационала”, если подобное смещение акцента не будет сопровождаться
желанием отвергнуть представление об этом марксизме как о недифференцированном
направлении мысли и, что еще более важно, если не будет сделана попытка выявить
всю его многообразную природу.
2. Утверждение марксизма и
его соединение с рабочим движением
Чаще всего упоминаемым и наименее изученным аспектом марксизма
периода II Интернационала является его популяризация, его упрощение, сведение
его к элементарной идеологической схеме. Концентрируя свое внимание на
выдающихся личностях, на динамике крупных политических дебатов, историки почти
никогда не пытались проникнуть в лабиринт коллективного марксизма.
Возникнув на довольно ограниченном географическом пространстве, в
рамках еще не устоявшегося окончательно общественно-политического движения,
марксизм за четверть века стал символом веры для миллионов людей, теоретическим
оружием международной социал-демократии, прошел длинный и извилистый путь и
достиг планетарных масштабов. Пути утверждения марксизма были также путями его
систематизации, механизм его распространения привел к обеднению его
изначального наследия. Процесс этот был необычайно широким, он оказался одним
из тех редких случаев, когда совокупность идей, к тому же изложенных в трудно
читаемых книгах, овладевает великим социальным движением, находящимся на
подъеме, испытывающим потребность в идеологии.
Попробуем уяснить себе, как это происходило в действительности.
Исходным элементом к размышлению служат тот стиль и те формы, в которых
происходило соединение марксизма с рабочим движением. При исследовании этого
вопроса основное внимание историков по праву привлекает роль немецкой
социал-демократии, так как влияние этой крупнейшей немецкой партии выполняет
важную выравнивающую роль в самом механизме становления современного рабочего
движения, возникшего в 70—80-х годах прошлого века на основе образования современных
социал-демократических партий [16].
В Европе сроки индустриализации, ее ритм и другие характеристики
отличались от страны к стране. Но, несмотря на все эти различия, процесс
образования социал-демократических партий, по существу, был ограничен одним
пятнадцатилетием с середины 70-х до конца 80-х годов. Объективные причины этого
процесса, конечно, одинаковы, поскольку он оказался как бы в центре глубокой
экономической депрессии, поразившей в период между 1873—1896 годами всю мировую
экономику. Предшествующие формы существования рабочего движения, культурные
ассоциации, общества взаимопомощи, профсоюзные корпорации и все богатейшее
разнообразие ассоциативных групп, которые объединяли работников новой
промышленности и старых мануфактур, ускоренно развивались в направлении к той
или иной форме объединения благодаря становлению национальных государств, или
развитию промышленности, или, наконец, под воздействием ухудшения условий жизни
и труда во всей Европе [17].
Периодов влияния немецкой социал-демократии с различными
последствиями было три: первый и наименее известный занимает отрезок с 1875
года до конца десятилетия; второй совпадает со временем действия
антисоциалистических законов, то есть с 1878 по 1890 год, и третий — после
победы 1890 года и далее до конца века, сопровождавшегося дискуссией о
ревизионизме, после которой прогрессивная интернационализация форм рабочего
движения совпала с определенным упадком немецкого влияния.
Первый период отмечен влиянием и притягательной силой Готской
программы, завоевавшей, несмотря на критику со стороны Маркса, большой
авторитет в рабочем движении благодаря своему теоретическому содержанию,
обобщившему передовой опыт на почве социализма, или главным образом из-за того,
что в таком относительно ограниченном мире, как мир международного социализма,
еще живо ощущались связанные с концом I Интернационала полемика и расхождения,
а также была сильная тяга к единству. Готская программа представлялась единой,
выработанной объединительным съездом. Ее брали себе в пример многие партии,
возникшие до другого великого вклада в разработку программ, сделанного
немецкоязычной социал-демократией, то есть до Гайнфельдской программы
австрийских социал-демократов и до имевшей значительно больший успех Эрфуртской
программы немецкой социал-демократии. Готская программа, о влиянии которой
теперь известно очень мало, послужила образцом для американской
Социалистической трудовой партии и для Социалистической партии Дании в Европе.
Если же соизмерить ее влияние с распространением ее первого параграфа (“Труд
является источником всякого богатства и всякой культуры”), оно окажется
настолько широким, что с трудом поддается определению.
С началом действия антисоциалистических законов после 1878 года
влияние немецкой социал-демократии перемещается на другую почву. С одной
стороны, ее роль образца и ее авторитет растут параллельно с результатами
выборов, которые, между прочим, давали возможность с помощью рабочего движения
бороться за демократию и использовать политическую борьбу в условиях ограничения
демократических свобод. С другой стороны, самое значительное изменение состоит
в том, что руководящая группа партии, большинство представителей ее литературы
и ее интеллигенция перемещаются в Цюрих, ставший отправной точкой для большой
части молодых интеллигентов и студентов всех стран мира, и в особенности для
интеллигенции Российской империи, Балканских и придунайских стран, а также для
Италии и, безусловно, для Соединенных Штатов [18].
Именно тогда и возник марксизм. Он возник на страницах руководимых
Каутским и Бернштейном партийных журналов, в ходе обмена письмами между Бебелем
и Энгельсом, в ходе все большего знакомства с переводами работ Маркса и
полемики с другими социалистическими “школами”, будь то народничество или
государственный социализм.
Немецкой социал-демократии повезло в том смысле, что она могла
оказывать влияние на политическую эмиграцию, на центры, в которых
сосредоточивалась революционная интеллигенция. В то время в Цюрихе печатался
“Социал-демократ”, проникавший оттуда нелегально в Германию; тогда же там
обосновались молодые “марксисты” из немецких социал-демократов. Сочетание
легальной деятельности, проводимой в Германии избирательными организациями,
парламентской фракцией, с организованной за рубежом нелегальной
публицистической деятельностью было настолько удачным, что в 1890 году немецкая
социал-демократия стала самой сильной политической партией Германии по
количеству получаемых голосов. Были отменены антисоциалистические законы. Новый
император начал задумываться над тем, что “социальный вопрос” не такая уж
фантазия, а старик Бисмарк заплатил отставкой за, казалось, намечавшийся во
внутренней жизни Германской империи сдвиг. Между 1890 годом и концом столетия
находится период максимального влияния немецкой социал-демократии и пропагандируемых
ею идей. Все позднее возникшие социалистические партии открыто подражают
немецкой социал-демократии в формах работы, в программе и теории [19].
Дискуссия о ревизионизме была первым значительным в истории
марксизма сбоем в его распространении через немецкую социал-демократию. Она
имела большое значение и оказала глубокое влияние внутри самого рабочего
движения и в рядах не только европейских социалистических партий. Она снизила
интерес к марксизму в ряде стран, особенно романского региона (например, в
Италии и во Франции), в связи с отказом от тех теоретических акцентов, которые
проистекали из этой дискуссии [20]. В частности, она в дальнейшем ускорила
раскол между “ортодоксальным” и еретическим секторами, раскол, с которым
параллельно под воздействием социальных, политических и экономических проблем
начала нового века возникла широкая идеологическая основа той реформистской
политики, которую новое поколение руководителей взяло на вооружение и проводило
вплоть до периода между двумя мировыми войнами. С другой стороны, дискуссия о
ревизионизме произвела в ряде стран эффект другого порядка: она привлекла
внимание общественности во всем мире к тематике марксистских дебатов, еще более
расширив и преобразив саму сферу распространения и популяризации марксизма,
выходящего за рамки своего отношения к рабочему движению.
Но то или иное влияние, международный авторитет, способность
обусловить или по крайней мере ускорить такой сложный и сочлененный процесс,
как формирование идеологии современного рабочего движения, невозможны, если
содержание политических и организационных достижений не является воплощением
определенного учения, совокупности идей, теоретического фундамента.
Известный представитель катедер-социализма Адольф Вагнер в
сентябре 1892 года указывал участникам съезда евангелических общин на то, что
немецкая социал-демократия в своей Эрфуртской программе, явившейся плодом
длительной и сложной разработки, так сказать, научно обосновала свои требования
и была способна доказать необходимость своего существования на основе новейших
и ведущих тенденций современной науки.
“В своей теоретической,
принципиальной части,— писал Вагнер,— новая программа по форме и содержанию
является синтетическим сведением материалистической теории Маркса о законах
развития современного общества к тенденции извлечь из этой теории практические
выводы для обоснования соответствующих требований” [21].
И действительно, Эрфуртская программа распространялась не просто
как политический документ, а главным образом как текст, содержащий резюме,
конечную цель марксистского учения. Она была создана авторитетнейшими
представителями марксизма на основе продолжительнейшей дискуссии, после
сложнейших переговоров внутри самой партии. Тем или иным образом в ней приняли
участие Энгельс, Каутский, Бебель, Либкнехт. В результате получился ряд
формулировок, вскрывающих, правда, в аподиктической форме преобладающие в
капитализме тенденции к обострению противоречий и указывающих пролетариату ту
цель — социализм,—которую ему предстояло достигнуть на основе “естественной
необходимости”, то есть совокупности железных законов развития.
Кроме текста программы, обошел весь мир и комментарий Каутского,
переведенный по меньшей мере на 16 языков (только за предшествующий первой
мировой войне период) и представляющий собой, по существу, парафразу последних
глав первой книги “Капитала”, имеющих действительно “исторический” характер.
Истоки этой, так сказать, фазы “святого
Павла” в истории марксизма связаны с решающей ролью в ней позднего
Энгельса, так что в периодизации марксизма историки обычно относят начало его
распространения к 1883 году, открывающему двенадцатилетний период одиночной
деятельности Энгельса, а не к канонической дате возникновения II Интернационала
(1889) [22]. Здесь нет необходимости повторять высказывания Густава Майера о
кипучей деятельности старого Нестора социал-демократии, они слишком хорошо
известны. Стоит, однако, подчеркнуть по крайней мере две проблемы: с одной
стороны, вопрос о верности Энгельса марксизму в том виде, как он развивался в
период до смерти Маркса (что, по существу, означает верность марксизму Маркса);
во-вторых, вопрос о практическом аспекте деятельности Энгельса, сознательно
направленной на утверждение и распространение его и Марксова учения.
По первому вопросу было изведено море чернил в попытке доказать
вещи прямо противоположные: с одной стороны, создать разрыв между Марксом
(“подлинным” марксизмом) и Энгельсом (популяризацией и упрощением марксизма); с
другой — доказать любой ценой их абсолютное единство[23]. Трудно сказать, когда
именно возникло такое противопоставление, но оно, несомненно, получило широкое
распространение только во время дискуссии о ревизионизме. Вольтман, например,
выступал на Ганноверском съезде немецких социал-демократов в 1899 году по
поводу полемики о теории краха, отмечая, что у Маркса пет на нее никаких
намеков, что, скорее, они есть “у Энгельса и так называемых марксистов” [24].
Связанная с разного рода полемикой дискуссия уже тогда не обещала многого; в
истории дискуссий о марксизме она привела к многочисленным передержкам текстов,
догматическим противопоставлениям одних текстов другим. Вероятно, поскольку для
такого сложного вопроса невозможно найти удовлетворительного решения,
справедливым будет мнение, которое подчеркивает то, что независимо от воли
Энгельса время, когда он был в преклонном возрасте, отличается от того времени,
когда он работал вместе с Марксом. Потребность в идеологии, в легитимации
рабочего движения гораздо более ощущалась в период между 1883 и 1895 годами,
нежели в предшествующие годы.
Вторая проблема, касающаяся практической деятельности позднего
Энгельса по распространению марксизма, вызывает меньшее количество споров. Как
показал Раджоньери, в 80-е годы вполне определенные и относительно узкие круги
(немецкая интеллигенция, рядовые члены и руководители социал-демократии) были
полностью осведомлены о том, что существуют не только самобытная марксистская
“школа”, отличающаяся от других социалистических направлений, но и целая
совокупность элементов: теоретические установки, политическая программа,
партия, культурная ориентация.
При всем различии форм и особенностей решающую роль в этом деле
сыграли Каутский, Бернштейн, Бебель и Либкнехт. Все они испытали
непосредственное влияние Энгельса. А его переписка — до нас дошло около 1200
писем, относящихся к периоду становления марксизма, и можно предполагать, что
их было намного больше,— охватывала практически весь мир и содержала советы,
указания и разработки отдельных вопросов, для которых было характерно
стремление дать единое представление о марксизме, его истории и теоретическом
содержании. В своих работах и в многочисленных предисловиях к новым изданиям и
переводам своих и Марксовых работ, а также при редактировании второго и
третьего томов “Капитала” Энгельс старался дать находящемуся на подъеме
социалистическому движению понятие . о сложных связях учения Маркса с его
подлинными “источниками”, дать представление о преемственности и о “разрыве”
между марксизмом и великими битвами 1848 года, между марксизмом и классической немецкой
философией.
Однако распространение и утверждение марксизма оставалось, так
сказать, под контролем Энгельса только отчасти. “Классиков” уже читали с точки
зрения их практической применимости; наиболее поддающиеся упрощению
исторические части “Капитала” обрели свою жизнь, необыкновенным успехом
пользовались изложения и учебники. Не все то, что Энгельс рекомендовал для
чтения, было действительно прочитано. Сама его настойчивость, с которой он так
часто выступал против упрощенной интерпретации исторического материализма,
говорит о том, какой успех имели такого рода “вульгарные” интерпретации. Он сам
и многие его современники прекрасно это сознавали. По поводу одной из
популяризации теории стоимости Антонио Лабриола заметил следующее: “Хуже всего то, что результаты этой грубо
ошибочной критики сказались именно на мышлении социалистов, в особенности
интеллектуальной молодежи, которая в 70—80-х годах стала на сторону
пролетариата. Многие из пылких обновителей мира того времени (особенно это
проявлялось в Германии, следы этого мы находим в материалах партийных дискуссий
и брошюрах того времени) стали объявлять себя сторонниками марксистских теорий,
принимая за чистую монету марксизм, в той или иной степени изобретенный его
противниками. Самое парадоксальное во всем этом недоразумении следующее:
склонные к поспешным выводам люди, как это и теперь случается с новичками,
путая старое и новое, уверовали, что теория стоимости и прибавочной стоимости в
том обычном упрощенном виде, в каком она преподносится в доступных изложениях,
содержит hie et nunc [категорическое] практическое руководство, дает основной
толчок, более того, морально и юридически оправдывает все требования
пролетариата” [25].
За несколько лет до этого автор пользовавшегося успехом учебника
по социализму Томас Киркуп отмечал, что “исторические работы Маркса, взятые на
вооружение мощной и страстной пропагандой”, модифицировались и подправлялись
благодаря самим формам их 'Применения [26]. Этот вопрос, к которому мы еще
вернемся, мог бы быть проиллюстрирован на множестве примеров.
Таким образом, в последнем двадцатилетии XIX века марксизм
начинает сочетаться с практическими потребностями рабочего движения:
социалистические партии, партийные публицисты, пропагандисты высасывают и
выжимают из “философии практики” все фаталистские, механистические и
детерминистические оттенки. Возникает марксистская “триада”: материалистическая
концепция истории, теория стоимости, классовая борьба. В те же годы оттенки
подобного содержания выделялись из монистической философии, из синтеза работ
Геккеля, Дарвина и Спенсера. Впрочем, центр тяжести на эти оттенки переносился
несколько ранее.
Отношение марксизма к позитивистской культуре, наряду с его
соединением с рабочим движением, несомненно, является еще одним аспектом, позволяющим
без особого труда проследить за всем процессом научного упрощения марксизма.
Пожалуй, ни одна фраза, ни одно из высказываний, касающихся значения Маркса, не
имело такого успеха и не было в то же время столь компрометирующим, как фраза
Энгельса, произнесенная им на Хайгетском кладбище. Тогда Энгельс сказал:
“Подобно тому, как Дарвин открыл закон развития органического мира, Маркс
открыл закон развития человеческой истории...” Так или иначе эта фраза
объясняла дух времени, отражала его атмосферу. Спенсер, Дарвин и Геккель
постоянно упоминались в одном ряду с Марксом. Считалось— и это убеждение было
весьма распространенным и, как казалось, не противоречило здравому смыслу,—что
.“Спенсер, Дарвин и Геккель, разработав учение об эволюции, дали социальным
наукам основу, точный научный метод” [27]. Подобного мнения придерживался не
только такой старый боец, как Вай-ян, но и молодой университетский
преподаватель Э. Ферри, специалист по криминологии, автор популярнейшей во всем
мире брошюры о “Социализме и позитивной науке” с многозначительным
подзаголовком: “Дарвин, Спенсер, Маркс” [28].
Позитивизм и марксизм: в этом соотношении содержится множество
противоречий, натяжек, проблем “фальсификации” учения Маркса и Энгельса. Было
ли у марксизма что-либо общее с позитивизмом? Если что-либо общее существовало,
то было ли оно внутренним или внешним по отношению к этим двум течениям мысли?
Имелись ли точки соприкосновения между натуралистическим монизмом Геккеля и
диалектикой Маркса и Энгельса? В конце 70-х годов, когда после страстного
увлечения Дарвином и Геккелем Каутский становился марксистом, он находил в
монизме Геккеля “единую концепцию мира”.
“Эта монизация общества,—
отмечал Каутский,— разрешала социальные противоречия между правителями и
управляемыми, между капиталистами и трудящимися, между умственным и физическим
трудом. С разрешением всех противоречий и дуализмов из мира уходят все
несчастья. Такова, по-видимому, дорога “прогресса человечества” к “конечной
цели”, к “чистому коммунизму”, к исследован ню всех проблем бытия”[29].
Подобно Каутскому, приближавшиеся к социализму молодые
интеллигенты его поколения искали в социальных науках, как и у Маркса и
Энгельса, общую и единую концепцию мира, искали учение, которое может открыть
подлинную философию истории.
Один из самых умных сотрудников немецком социал-демократической
прессы, марксист Макс Беер, вспоминает, с каким воодушевлением читал он
произведения Лассаля, еще не зная работ Маркса и Энгельса. Причем но только
из-за классического немецкого языка Лассаля и пропитывавшего все его труды
гегелевского идеализма, но главным образом потому, что он искал способ
соединить “идею движения рабочего класса с тенденциями истории”. И Л иссаль,
казалось, давал ему систематическую точку зрения “на историческое развитие современной
жизни” [30].
Свою роль в “систематизации”, которая, собственно, не входила в
задачу автора, сыграл “Анти-Дюринг” Энгельса, и в особенности главы этой
работы, опубликованные под заглавней “Развитие социализма от утопии к науке” и
обращенные к тем читателям, стремление которых к “энциклопедизму” и “синтезу”,
“желание поскорее и с наименьшей затратой труда овладеть знаниями и составить
обо всем свое мнение” были хорошо известны и Марксу и Энгельсу [31].
Таким образом, соединение философии практики с рабочим движением
на второстепенном этапе и соединение с повседневным дарвинизмом — вот два
элемента, способных придать этой философии (вспомним еще раз Грамши)
“непосредственный идеологический „аромат"” “форму религиозную и
возбуждающую (но по действию наркотическую)” [32].
Но есть еще и третий элемент. Хотя немарксистские
“социалистические школы” после Парижской коммуны вступили в полосу кризиса, из
которой они уже не выбрались, переживая процесс, сопровождавшийся, как
указывали Маркс и Энгельс, перемещением центра тяжести истории рабочего
движения из Франции в Германию, марксизм, разумеется, сосуществовал с
“эклектическим социализмом”, окруженным ореолом социалистической идеологии
смешанного происхождения, от лассальянства до бланкизма, от прудонизма до
анархизма. Можно ли провести четкое различие между марксизмом и эклектическим
социализмом? С точки зрения содержания - - несомненно. Марксизм обладает
оригинальными и специфическими чертами. Он является “научным социализмом” и
отличается от всех других школ теоретической триадой, из которой он состоит:
классовая борьба, материалистическое понимание истории и теория стоимости.
Однако различие, которое возможно дать исходя из теоретической физиономии, не
так легко провести в плане пропаганды, географического распространения
марксизма. На своих путях он обрастает множеством побочных идей, образуя весьма
сложные переплетения. Попытаемся же проследить пути распространения марксизма
по маршрутам всех социалистических идеологий во всей их необыкновенной широте.
3. География марксизма
Темпы, направления и сами традиционные способы распространения
идей претерпели в соединении с рабочим движением глубокие изменения, резкое
ускорение, стали по-новому активно действенными [33].
Политическая партия социал-демократического типа и марксистской
ориентации — в тех рамках и с теми характеристиками, которые мы уже отмечали,—
могла непосредственно влиять на механизм распространения идей но крайней мере
двояко. С одной стороны, эта партия ориентировалась на массы, то есть считала
одной из своих главных задач привлечение на свою сторону как можно большего
числа сторонников, причем основным орудием этого процесса была пропаганда и
утверждение тех идей, носительницей которых она является. Ни одно средство
распространения идей — от печатного слова до устной пропаганды — не было пущено
на самотек, а направлялось сознательно организованными и управляемыми
учреждениями. С другой стороны, была еще ориентация, оказывавшая влияние уже не
на интенсивность пропаганды, а на ее широту,— интернационализм. Сознание того,
что судьба всего рода человеческого, по существу, едина - с частной точки
зрения пролетариата,— возникшее на основе идеи о всеобщности социализма, на
уверенности в том, что каждое общество может быть проанализировано и помещено
на определенную ступень исторического развития, причем субъектом социальной
революции считался международный рабочий класс, способствовало тому, что пути
распространения идей не ограничивались какими-либо рамками, а выходили на
мировой простор.
Как показал Хобсбом, в своем распространении марксизм шел сложными
и извилистыми путями, использовал множество посредников, достигая самых
отдаленных уголков земного шара, а это, несомненно, способствовало упрощению и
изменению некоторых его характерных черт. Как мы увидим, почти никогда не было
“национальных”, “творческих” применений марксизма, что произошло только в
период III Интернационала. Экспортируемый марксизм был марксизмом,
разработанным в основном немецкой социал-демократией. В уже упомянутых нами формах
он являлся учением, которое было настолько способно дать ключ к указанию места
данной цивилизации в историческом процессе развития, насколько неспособно быть
“прикладным” к изучению экономических, социальных и политических отношений в их
своеобразии. Этот марксизм мог объяснить то, на какой “стадии” социального
развития находилась данная страна, но не помогал разобраться в самобытных
измерениях единственного опыта. Оторванный от своей культурной почвы, проникший
в Латинскую Америку пли Австралию, в Китай или Грецию, марксизм оказался
“обедненным”, стал совокупностью самых общих понятий или просто-напросто голой
терминологией.
Исходный район распространения марксизма — Центральная Европа, и в
частности Германия; временной отрезок — последнее двадцатилетие века, но со
значительными отступлениями до второй половины 70-х годов XIX века и до первых
лет XX. Отсюда марксизм распространялся по радиусам широкого круга, в котором
шел обмен людьми и идеями. Он двигался прежде всего по проложенным немецкой
социал-демократической прессой дорогам, то есть прежде всего по широкому
многонациональному германоязычному острову, отделяющему латинскую Европу от
славянской, ограниченному с севера и юга соответственно Балтийским морем и
Альпами и вклинивающемуся на юго-восток вдоль течения Дуная. Кроме того,
марксизм охватывал значительно более широкую область влияния немецкой культуры,
которая, в особенности после 1870 года, проникала и дальше на запад, и на
неограниченные пространства востока, юго-востока и севера в направлении Балкан,
России и Скандинавских стран.
Но марксистская печать распространялась в свою очередь по
маршрутам людских потоков. Ведь в период между 80-ми годами прошлого века и
первой мировой войной перемещение людей значительно усиливается благодаря эффективной
транспортной сети, не знающей перебоев в своей работе. Перемещаются огромные
количества людей. Эмиграция - первая и самая дорогая цена, которую приходится
платить за развитое капитализма. Начинается миграция из деревень в города, из
обширных аграрных зон в районы промышленные или становящиеся таковыми.
Происходят и миграции межконтинентальные. Возникают также потоки политической
эмиграции, направления которой проследить нетрудно. Ее конечным пунктом
являются страны, которые гарантируют прочную и устойчивую демократию. И
наконец, предмет, трудно поддающийся изучению, почти неуловимый, -
индивидуальные путешествия, туризм культурного плана, который все более отходит
от аристократических традиций “гран тур” и направляется хорошо информированными
путеводителями Бедекера.
Первые серьезные контакты происходят в среде по преимуществу
интеллектуальной, в крупных европейских центрах, в которых сосредоточивается
политическая эмиграция. Избранным адресатом марксистских посланий немецкой
социал-демократии становятся русские изгнанники. Георг Гаупт посвятил
вдохновенную страницу этим “странствующим революционерам”, всемирным
“распространителям социалистических идей”.
Гаупт пишет: “Будучи
составной частью широкого и сложного явления идейного обмена в XIX веке, деятельность
русских изгнанников за границей в большинстве случаев вписывается в систему
связей ограниченного социалистического мира, где отношения устанавливаются вне
государственных границ, где политические изгнанники различных национальностей
оказывают свое подспудное влияние... Вокруг этих центров группируются русские
колонии, главным образом в университетских городах, где ощущается присутствие
студентов из Восточной Европы. Они основывают тут свои клубы, свои общества
взаимопомощи, свои залы собраний, библиотеки, типографии и газеты, а также
формируют определенную субкультуру, где тон задает политический эмигрант” [34].
Среди русских групп в Цюрихе находятся почти все те, кто в период
упадка народничества вел переписку с Марксом и Энгельсом, а в 80-х годах почти
ежедневно поддерживает контакт с редакцией “Социал-демократа”. Но много здесь и
студентов других европейских университетов, куда марксизм проникает через все
более открытые академические каналы [35].
Важную роль играют также небольшие группы немецких
квалифицированных рабочих-эмигрантов, вроде тех, которые находились в 80-х
годах в Будапеште и Милане. Прослеживая пути распространения и популяризации
марксизма, мы видим, как быстро он завоевывает большую популярность также во
Франции, в Италии, Бельгии и Голландии. Впрочем, идеи вообще распространяются
очень быстро, во всяком случае, быстрее экономических и социальных процессов.
По этой причине на первом этапе география марксизма совпадает с определенной
интеллектуальной зоной и не совпадает с куда более ограниченной географией
организованного рабочего движения.
Понятие о марксизме, прочно связанном с крепкими отрядами немецкой
социал-демократии и поэтому в основном ограниченном зоной действия рабочего
движения Западной Европы, не отражает, следовательно, целостной картины. Как мы
уже не раз отмечали, одной из характерных черт распространения марксизма в
эпоху II Интернационала является именно его планетарный масштаб. Поэтому
следует обратить внимание и на другие центры социализма, кроме трех европейских:
немецкого, романского и славянского.
Вне Европы самым мощным и активным центром распространения
марксистских идей являются Соединенные Штаты. Вместе со следующими друг за
другом эмиграционными волнами сюда прибывают идеи и литература, зачастую на
различных национальных языках. Интерес многих местных интеллектуалов к
социализму побуждает их посетить Европу. Кроме того, Соединенные Штаты имеют
широкие связи с бассейном Тихого океана. Большая часть марксистской литературы
эпохи II Интернационала переводится в Нью-Йорке и Чикаго на общий для десятков
миллионов людей английский язык и оказывается в Токио, Шанхае и Сиднее. Это
марксизм своеобразный, на нем лежит сильный отпечаток его сосуществования с
течениями популярного утопического социализма; он тесно переплетен с
социализмом Беллами и Гронлунда. Позднее марксизм начнет распространяться через
работы Маркса и Энгельса и будет резко отличаться упрощенчеством, свойственным
школьным учебникам. Австралия, Япония и Китай представляют собой наиболее
показательные примеры этого типа распространения марксизма.
В Австралии знакомство с Марксом и марксизмом происходит главным
образом через американскую социалистическую литературу. Немецкие эмигранты
появляются в Австралии после 1848 года. Некоторые из эмигрантов были лично
знакомы с Марксом и Энгельсом, но — не говоря уже о том, что их воспоминания
относятся к еще очень незрелой фазе, ко времени, когда “марксизма” еще не
существовало, -- отношения их не были мирными. В Америке, по крайней мере до
конца века, представление о марксизме становится неопределенным и превращается
в представление об эклектическом социализме. В одном некрологе Маркс был назван
“государственным социалистом”, который “требовал контроля государства над всей
промышленностью”, а его личность изображалась с определенной манерностью: “Как
логик Маркс был одним из самых ясных и проницательных умов, когда-либо бравших
в руки перо, но он был слишком холодной натурой, чтобы разжечь энтузиазм”[36].
В 1891 году один из руководителей австралийского рабочего движения, В. Г.
Хиггс, при допросе в Королевской забастовочной комиссии заявил, что знает
Маркса только по книге американца Гронлунда “Кооперативное сообщество”:
“Вопрос. Вы говорите, что
являетесь социалистом. Все социалисты принадлежат к одной школе?
Ответ. Я считаю, что
современные социалисты принадлежат к одной школе.
Вопрос. Вы можете назвать
известного писателя, выражающего ее точку зрения?
Ответ. Считаю наиболее
близким к этой школе Карла Маркса, который верит в государственное
кооперирование” [37].
Один из социалистических руководящих деятелей Новой Зеландии,
Гарри Холланд, не продвинулся дальше обложки “Капитала”, очевидно, из-за боязни
головной боли (“Берясь за изучение Маркса, нужно перевязать голову мокрым
платком”), однако прочел Дарвина, Энгельса, Ферри и в 1912 году сравнивал свою
собственную материалистическую концепцию истории (“Законы, нравы, воспитание...
определяются и формируются экономическими условиями, или, другими слонами,
правящим господствующим классом, который создает экономическую систему в каждый
данный период”) с концепцией Антоние Лабриолы, которого он прочел в издании
Керра [38].
В Азию марксизм проникал тоже в разных формах и в различные
периоды. В эпоху II Интернационала он более или менее укоренился только в независимых,
неколониальных странах, которые могли гордиться тем, что у них есть
самостоятельная и прочная культурная традиция, опирающаяся на определенные
институты и группы интеллигенции, то есть в Японии и Китае. Кроме того, в этих
двух странах экономика, общество и политика развивались под знаком необычайной
активности: индустриализирующиеся городя и Китае, интенсивная индустриализация
в Японии, возникновение и развитие в данных странах национальных реформаторских
и социалистических движений.
Из Соединенных Штатов, России и Германии первые сведения о
социализме проникают в Японию, которая в свою очередь становится посредницей по
отношению к Китаю[39]. Вначале здесь вызывают интерес обаятельные образы
героев-народников, знакомство с которыми происходит в Японии очень рано [40].
Затем начинает расти влияние американских учебников (прежде всего Эли и Блисс)
[41] , на основе которых появляются первые японские изложения, вроде брошюры
Котоку, имевшей необычайный успех. Кюити Токуда, ставший впоследствии генеральным
секретарем Коммунистической партии Японии, вспоминает, как он в 1910 году,
будучи шестнадцатилетним юношей, прочел “Сущность социализма”: “На каждой
странице мое внимание привлекали бросающиеся в глаза выражения "Маркс
говорит... Энгельс говорит"” [42]. Наконец, следует отметить роль
отдельных крупных деятелей, например Сен Катаямы, которые обеспечили нпшнкающее
в Японии рабочее движение исключительным многообразием связей вплоть до самих
источников марксизма" [43].
Что касается Китая, то утверждение Мао, будто китайцы не были
знакомы с учением Маркса до Октябрьской революции, по меньшей мере отчасти
соответствует действительности. В китайской печати имя Маркса появляется только
в конце прошлого века, после того, как в Китае утверждается влияние социалистических
идей, проникших туда через христианских миссионеров. “Вождем всех этих рабочих,
— говорилось в одной статье 1899 года,— является знаменитый англичанин Макеси
(Маркс). Теория Маркса утверждает, что власть богачей распространится на все
пять континентов, преодолевая все границы”[44]. И все же распространение
марксизма достигает своей высшей точки только в начале нового века с усилением
японского влияния и особенно в период, когда выходила “Жэньминь жибао”. Тогда
тексты Маркса начинают цитироваться непосредственно и происходит знакомство с
его теориями. Жу Жицин, которого можно считать первым китайским марксистом,
цитирует и комментирует отрывки из Маркса (вероятно, почерпнутые им из
американских учебников),в которых содержится суть материалистической концепции
истории [45].
В Латинскую Америку марксизм проникает непосредственно из Европы,
главным образом из Италии и Германии. Однако по крайней мере вначале он
является импортным продуктом, с трудом пускает собственные корни и вплоть
дона-чала века в весьма большой степени связан с позитивизмом типа Ферри.
“Марксистские идеи, — пишет
Карлос Альтамирано, — начали распространяться в некоторых странах Латинской
Америки (Аргентина, Уругвай, Чили) в последней трети XIX века. Вначале они
распространялись только через узкие кружки рабочих и интеллигентов и стали
частью широкого процесса распространения идеологий социалистического типа,
сопровождавшего капиталистическое развитие этих обществ. Определенно некоторые
марксистские группы образовались лишь к концу века. Они применяли принципы
исторического материализма для анализа особенностей местной политики, подобно
тому как это делали группа, воодушевлявшая газету “Эль обреро” в Аргентине, или
Клуб социалистической пропаганды на Кубе, руководимый идейно Карлосом Балиньо,
товарищем Марти по борьбе за независимость Кубы” [46].
К концу века имя Маркса стало известно во всем мире, а
содержащиеся в его работах идеи имеют хождение на несколько более ограниченных
пространствах. Сложные, извилистые пути его книг могут быть прослежены- подобно
миграционным потокам. Это сделал Берт Андреас, давший исключительно полное
представление об успехе “Манифеста Коммунистической партии” [47].
Переводы работ Маркса и Энгельса, а также произведений тех
марксистов (Каутский, Плеханов, Лабриола, Лафарг, Бебель и Либкнехт), которые,
по мнению общественности, уполномочены быть их представителями,— эти переводы
свидетельствуют об исключительно широкой области распространения данных работ.
То же самое с поправкой на сферу распространения можно сказать о периодической
печати. Известны рассказы о том, как “Нойе цайт” доходила в самые отдаленные
места сибирской ссылки. Менее известен тот факт, что по ту сторону Берингова
пролива самый авторитетный в марксистском лагере американский журнал “Интернэшнл
соу-шелист ревью” достигал, как бы замыкая круг, золотоискателей Клондайка и
колонистов новой земли Аляски в конце своего долгого пути от Чикаго до
Ванкувера.
Наряду с печатным словом и великими миграционными потоками еще
одну возможность распространения идей в эпоху II Интернационала предоставляли
индивидуальные путешествия членов социалистических партий на дальние
расстояния, их перемещения с континента на континент. Независимо от того, были
ли эти путешествия организованы с открыто политической целью, как поездки
Либкнехта и супругов Эвелинг в Америку в 1886 году [48], или же имели чуть ли
не приключенческий характер, они оставили глубокий след как в отдельных
биографиях, так и в плане влияния идей. Выдающийся представитель европейского
марксизма Ферри (такое представление сложилось о нем в обеих частях
Американского континента), читая свой цикл лекций в Латинской Америке,
оставляет там скверное впечатление и ставит в довольно неприятное положение
аргентинских социалистов, которых сильно теснят левые и правые антимарксистские
течения [49]. Снеевлит, служащий одной торговой компании, привозит с собой в
индонезийский порт Семаранг марксистские идеи голландских социал-демократов
[50]. Переводчица большого числа марксистских работ и американская корреспондентка
Энгельса Флоренс Келли-Вышневецкая, путешествуя по Европе, надолго
задерживается в Цюрихе [51]. Она обменивается мыслями и суждениями о марксизме
с еще одним американским интеллектуалом, профессором Ричардом Эли, чрезвычайно
много почерпнувшим в Европе, и тем самым способствует распространению
марксистских идей. Осуществляются поездки и из Германии. Фольмар, прежде чем
стать представителем правых реформистов в немецкой социал-демократии, играет
важную роль в распространении марксистских “принципов” во время своих поездок в
Италию в 70-х годах [52]. Позднее — после женитьбы на шведке — он несколько раз
посетил Стокгольм, где его пребывание не прошло бесследно [53]. Мы не будем уже
останавливаться на жизни, полной увлекательных эпизодов, доктора Рассела,
интереснейшую биографию которого написал Вада Харочи [54].
Кроме того, хотя это и выглядит как особый случай, были и другие
поездки, организованные путешествия, настоящие групповые экскурсии рабочих к
“святым местам” немецкой социал-демократии, к источникам ее идей. Таковы
поездки, организованные Де Маном в рамках его деятельности как руководителя
“Центра рабочего образования” бельгийской партии. Сам он писал Каутскому
следующее: “Мы намерены путем этих поездок пропагандировать должным образом не
только немецкое направление в профсоюзах, но и немецкое (то есть марксистское)
направление в рабочем движении” [55].
Наконец начинают появляться, особенно в публицистике рабочего
движения, как, во всяком случае, более широкой области, первые иконографические
материалы о Марксе и Энгельсе. Но главным образом о Марксе. Хотя у молодого
итальянского живописца Карло Карра, вошедшего впоследствии в число великих
художников XX века, первым портретом, написанным им в начале века, был портрет,
посвященный Фридриху Энгельсу, известным становится все-таки облик Маркса. Его
изображение оказалось в гостиных европейских мелких буржуа во времена Коммуны,
когда крупные иллюстрированные еженедельники Европы поместили прекрасную
литографию с фотографии Вундера из Ганновера, и было очень популярно в рабочем
движении, хотя и редко появлялось в отдельном издании[56]. Если 1 Мая 1901 года
рабочий кружок в Сан-Хосе до Рио-Пардо вывешивает по случаю своего образования
большой портрет Маркса[57], то на открытках, посвященных съездам немецких
социал-демократов (символах с гораздо более глубоким смыслом), Маркс делит
первый план с Лассалем. А на объединительном съезде бланкистов Вайяна и партии
Геда зал украшается в основном портретами Маркса и Бланки [58] . Не углубляясь
в европейскую и американскую иконографию (в последней выделяется один Маркс),
нужно отметить появление портретов Маркса и в Китае. В 1909 году одна
шанхайская газета поместила на своих страницах портрет основателя современного
социализма Маркса со слегка раскосыми глазами, что делало его похожим на
некоего восточного философа[59]. Принятое в наше время двойное изображение —
Маркса с Энгельсом -- утвердилось только после Октябрьской революции и вскоре
стало дополняться еще и изображением Ленина, а затем и Сталина. Впрочем, Энгельс
никогда не пользовался широкой известностью. Вспомним, что, когда Флоренс
Келли-Вишневецкая предложила опубликовать одну из работ Энгельса, издатель
спросил ее: “Кого? Того, что повесили в Чикаго?” [60]
В ходе своего распространения марксизм стал испытывать сильное
влияние среднеевропейского рабочего движения, он видоизменялся и продолжал
упрощаться, находя свое выражение в практической деятельности и пропаганде
социалистического движения. На этой фазе существования рабочего движения, когда
оно выработало уже все свои эффективные организационные формы, средствами
распространения марксизма стали митинги, лекции, повседневная политическая
борьба, чтение газет.
4. Марксизм: подготовка
кадров и пропаганда
С самого начала “социальный вопрос” был тесно связан с вопросом о
рабочем образовании. По всей Европе, от Саксонии до Пьемонта, просветительская
деятельность проводилась самым активным образом даже тогда, когда во главе
первых рабочих ассоциаций стояли предприниматели или либералы, католики или протестанты.
Неграмотные крестьяне, для которых раньше умение читать и писать не
представляло насущной необходимости, включались в жизнь городов или просто
небольших промышленных центров, приходили на заводы, начинали работать на
машинах, пока еще несложных, но требующих в отличие от сельскохозяйственных
орудий не только интуиции. Они должны были научиться читать и писать. На первых
этапах ассоционизма рабочее образование отвечает этой потребности, являясь
одновременно пунктом программы “спасения” души рабочего от всех опасностей
убогой городской жизни. Несмотря на значительные усилия рабочих ассоциаций в
этом направлении и при том, что законодательное вмешательство государства в
конце концов привело к всеобщему обучению, главным средством образования
рабочих было само рабочее движение. Во-первых, участие в политической жизни
является компонентом непосредственного воспитания. Люди учатся слушать речи,
выступления, лекции, произносить речи и дискутировать. Во-вторых, именно это
интересует нас в первую очередь, политическая партия сама становится
инициатором воспитательных и просветительных мероприятий.
И с этой точки зрения совершенно особые условия сложились в
Германии. Энгельс, многократно призывавший немецкую партию к защите своего
“теоретического превосходства”, хвалил также Бебеля и Либкнехта за их
способность возглавлять классовую борьбу пролетариата на трех широких фронтах:
политическом, экономическом и теоретическом [61] . В рабочем движении владеть
оружием науки считалось условием, неотделимым от борьбы за освобождение.
Известны произнесенные в феврале 1872 года слова Либкнехта: “Если мы
отказываемся от борьбы, от политической борьбы, мы отказываемся тем самым от
воспитания, от овладения знанием” [62]. А в более общем плане призыв к учебе
постоянно присутствует в рабочем движении марксистского направления.
Герман Гортер так объяснял цель своей брошюры об историческом
материализме, обращенной непосредственно к рабочим: “Социал-демократия не ограничивается ведением политической и
экономической борьбы. Она ведет также идеологическую борьбу за направленное
против имущих классов мировоззрение. Рабочий, желающий внести свой вклад в
разгром буржуазии и привести к власти свой класс, должен преодолеть в самом
себе вдалбливаемые ему в голову с малых лет церковью и государством буржуазные
представления. Просто вступить в партию и в профсоюз еще мало” [63].
Со временем способы и формы такой культурной политики становятся
предметом размышления и анализа. Через посредство социалистической пропаганды
рабочие массы овладевали марксизмом в конкретных практических формах. Как мы
стараемся показать, результатом этого, коротко говоря, было, во-первых,
сведение марксизма к схоластике и, во-вторых, его фидеистическое восприятие.
Грамши, который посвятил несколько глубоких страниц феноменологии
этого идеологического измерения марксизма, дает необычайно яркое понятие об
отношении между учением о научном социализме и пролетарием, человеком из
народа, приближающимся к социализму, к марксизму: “Представьте себе... интеллектуальный уровень человека из народа. Он
сформировался на основе определенных мнений, убеждений, критериев отбора и норм
поведения. Каждый превосходящий его по интеллекту сторонник противоположной
точки зрения сумеет аргументировать свои соображения лучше его, уложить его на
лопатки с помощью логики и т. д. Что ж, менять ему свои убеждения, раз он со
своим непосредственным убеждением не умеет доказать свою правоту? Но тогда ему
пришлось бы менять свои убеждения ежедневно, то есть при каждой встрече с
превосходящим его по интеллекту идеологическим противником. На чем в таком
случае основывается его философия? И в частности, его философия в самой для
него важной форме, форме нормы поведения? Самый главный элемент будет иметь,
несомненно, иррациональный характер, характер веры. Но в кого и во что? Главным
образом в социальную группу, к которой он принадлежит, поскольку в ней
подавляющее большинство думает так же, как он. Человек из народа считает, что
такое количество людей не может ошибаться, как старается доказать его противник
своими аргументами. Да, он сам не может обосновать и изложить свои
доказательства так, как это делает его противник, но в его группе есть такие,
которые могли бы это сделать, и к тому же лучше, чем противник. Он вспоминает,
что слышал, как доказательства его веры излагались подробно и последовательно,
для него совершенно убедительно. Он не помнит конкретных доказательств и не
смог бы их повторить, но знает, что таковые существуют, ибо слышал их
изложение, которое убедило его. То обстоятельство, что единожды он был
молниеносно убежден, постоянно поддерживает в нем его убеждение, хотя
аргументировать его он сам уже не в состоянии” [64].
К аргументации как раз и были призваны кадры среднего уровня,
пропагандисты и агитаторы, которых собирались готовить социалистические партии.
Со временем, однако, “культурная политика” рабочего движения
замкнулась в рамках импровизированной и второразрядной культуры, для которой
были характерны сциентизм, примитивный миф о прогрессе, пристрастие к
эклектическим и недифференцированным знаниям, типичным для множества “народных
университетов” и сети “передвижных кафедр” [65]. Решительного перехода от
культуры энциклопедического типа к сознательно выбранным направлениям не
произошло, но кое-какие преобразования наметились, когда с ростом и развитием
политической партии возникла проблема подготовки кадров.
В области устной пропаганды и воспитательной работы среди рабочих
немецкая социал-демократия тоже славилась как партия, имеющая лучшую и более
прочную организацию, и слава эта была вполне заслуженной. Начиная с 70-х годов,
то есть еще до антисоциалистических законов, у немецкой социал-демократии
существовала целая сеть культурных учреждений (многие из которых составляли,
безусловно, изначальное ядро политической организации), кружки чтения, рабочие
библиотеки, передвижные кафедры, обеспечивавшие рабочим социал-демократам
возможность повышать свои знания и укреплять политическую сознательность. Но
более важным было то, что существовали особые формы деятельности, специально
направленные на воспитание агитаторов и пропагандистов.
В 1877 году в Гамбурге действовали годичные курсы такого рода с
двумя еженедельными лекциями по политической экономии, истории и немецкому
языку. То же было и в Лейпциге, где даже в течение 12 лет действия
антисоциалистических законов не затухала традиция “Арбайтербильдунгсферайн”, где
после 1869 г .
руководителем был Бебель и где имелся читальный зал с 64 различными газетами и
журналами [66]. Однако вплоть до начала нового века вся эта деятельность
проводилась и координировалась только в местных рамках. Решение о централизации
культурной деятельности и работы по подготовке кадров на уровне страны было
принято Йенским съездом (1905). Через год была создана центральная секция по
культуре и, что для нас более важно, партийная школа. Преподаватели школы
(среди них были Рудольф Гильфердинг, Роза Люксембург, Антон Паннекук, Генрих
Кунов, Франц Меринг) вели курсы политической экономии, экономической истории,
исторического материализма, истории социализма и истории социального развития
для избранных активистов, уже занимавших в партии ответственные посты (в 1906
году из 52 слушателей 40 были журналистами, руководителями профсоюзных или
партийных организаций; в 1911 году из 101—80), средний возраст которых был 26—
35 лет [67].
Мнения современников о результатах этой деятельности по воспитанию
кадров были противоречивы. Школа функционировала в тот период, когда борьба
направлений в немецкой социал-демократии была очень активной. Часть слушателей,
принадлежавшая к поколению, уже не имевшему отношения к процессу формирования
марксизма, была привлечена Розой Люксембург и Францем Мерингом на сторону
“ортодоксального” марксизма, но другая, вероятно, более значительная часть
осталась в основном верна прагматическим и реформистским тенденциям, типичным
для идеологии молодых социал-демократических руководителей.
Из всех центров по подготовке политических кадров для устной
пропаганды наиболее известными являются, несомненно, центры, организованные
немецкой социал-демократией. Но были и другие. Осенью 1910 года Вандервельде
обратился к молодому Де Ману с просьбой принять участие в новой программе
народного образования. При финансовой поддержке Эрнеста Сольвея, всегда очень
щедрого в отношении начинаний Бельгийской рабочей партии, Вандервельде собрал
средства для организации “Центра рабочего образования” [68]. Его программа
предусматривала, в частности, борьбу против недостатков традиционной культурной
деятельности, типичной для большинства социалистических партий.
“Речь идет не о том, — подчеркивал Де Maн, чтобы говорить, как это
одно время делалось в большинстве народных университетов, сегодня — об открытии
Северного полюса, завтра - о фауне острова Ява, потом — о философии Спинозы, о
кольцах Сатурна, о нравах полинезийцев, о преступлениях инквизиции” [69].
Необходимость организации центра обусловливалась, по мнению
Вандервельде, двумя причинами: “Утилитарными соображениями, продиктованными
непосредственной потребностью организаций
в опытных руководителях, а также стремлением или, скорее, неопределенной жаждой
образования со стороны наиболее развитых рабочих. И соображениями
теоретико-пропагандистского характера, внешними, исходящими от руководителей,
желающих создать противовес поверхностно материалистическим вульгаризациям и
обуржуазиванию движения. Первые были собственно бельгийскими и пролетарскими.
Вторые были внешними, и не только потому, что выдвигались
интеллектуалами-марксистами, но и потому, что равнялись на просветительский
центр и на идеологию немецкой социал-демократии” [70].
Партийными школами располагала и русская социал-демократия. Если
эти школы и не оказались столь эффективны, как немецкие, они были не менее
авторитетны, если учесть состав преподавателей. Ютта Шеррер дает очень
подробное описание школ на Капри и в Болонье, задуманных и руководимых
Богдановым, с которым остро полемизировал Ленин, организовавший со своей
стороны школу в Лонжюмо под Парижем [71]. Программы Богданова читал и одобрял
Каутский. Среди преподавателей на первом плане были сам Богданов, Луначарский,
Горький, Покровский. На Капри курс состоял из 140 лекций, 100 из которых касались
исторических и экономических предметов. Из 166 лекций болонского курса на эти
предметы приходилось более 80% времени. Задачи школы состояли в подготовке
“профессиональных революционеров”, способных стать хорошими пропагандистами. На
лекциях по пропаганде “от каждого слушателя требовалось пересказать одну главу
из книги Каутского “Экономическое учение Карла Маркса” и дополнить ее
материалом из других источников... с тем чтобы получилось пропагандистское
выступление”.
“Интеллигент, - писал по
поводу этой деятельности Троцкий, - приобретает элементарные методологические
навыки в средней школе. Какой бы она ни была, она дисциплинирует ум. И это дает
интеллигенту в партии огромное преимущество перед рабочим. В отрыве от массы
последний чувствует себя голым и беззащитным. Он теряется в хаосе фактов.
Почему? Потому что ему не хватает методики. Именно в этом направлении школа
должна прилагать все свои усилия. Дайте рабочему методику, и он овладеет всей
полнотой знания... Партии нужны интеллигентные работники - школа даст их
партии” [72].
Подобные мероприятия, цель которых, помимо подготовки политических
кадров, часто заключалась в том, чтобы дать возможность неимущим получить
бесплатное образование, проводились и на периферии социалистического движения.
Юлиан Мархлевский, известный под псевдонимом Карский, основал в 1889 году лигу
польских рабочих, в программе которой предусматривалось “воспитание рабочих на
осознании ими их классовых интересов”, “создание культурных кружков и издание
(легальное) брошюр”, “подготовка агитаторских кадров” из членов “марксистских
кружков интеллигенции” [73].
В Канаде в атмосфере сектантства, где решительное предпочтение
отдавалось рабочему классу, вступлению в партию часто предшествовал устный
экзамен по марксизму. Это объяснялось необходимостью располагать способными к
пропаганде членами партии: “Именно из них
должны были выйти - как считалось - писатели и ораторы, и, если они не будут
знать, о чем говорить, противники их одолеют без труда” [74].
В Нью-йоркской социалистической школе, одной из сотни
существовавших в Соединенных Штатах таких школ и одной из немногих, печатные
программы которых сохранились до наших дней, были организованы воскресные
шестилетние курсы [75]. В течение года читалось примерно 30 двухчасовых лекций,
а весь курс делился на три уровня: первичный, начальный и средний. Основными
предметами были история, экономика, этика, социальная гигиена, физическая
культура, музыка и поэзия, ораторское мастерство. На высшем уровне
увеличивалось число исторических предметов с уклоном к анализу современных
событий. Основным учебником па последнем курсе служила “Классовая борьба”,
американский перевод подробного изложения “Эрфуртской программы” Каутского. В
рекомендуемой литературе (112 названий) львиная доля приходилась на марксистские
работы: от “Капитала” до “Гражданской войны во Франции”, от “Происхождения
семьи, частной собственности и государства” до Развития социализма от утопии к
науке”, от “Права на лень” Лафарга до “Социальной революции” Каутского.
Марксизм был центром, объединяющим идеологическим элементом всей
этой деятельности по просвещению и подготовке кадров, охватывающей в различных
формах и при различных организационных методах все социалистическое движение.
Уже одно то, что марксизм преподавался в учебных курсах с явно практическими,
идеологическими, пропагандистскими целями, несло с собой явные формы его
упрощения и вульгаризации. Один из выдающихся деятелен Итальянской
социалистической партии, Одино Моргарп, при обучении “искусству
социалистической пропаганды” ораторов и агитаторов из рабочих давал следующие
советы:
“Читать прежде всего в любом кратком изложении Дарвина и Спенсера,
что даст учащемуся знакомство с основным направлением современной мысли. Маркс
завершает эту “изумительную триаду”, достойно замыкающую евангелие современных
социалистов” [76].
Здесь, в частности, интересен совет знакомиться с авторами по
кратким изложениям их трудов.
Нередко современники-антисоциалисты - в рамках психологического
'подхода, который всегда побуждал реакционера призывать рабочих не поддаваться
пропаганде, — обвиняли пропагандистов-марксистов в упрощенчестве и
поверхностном отношении к делу. “Объяснять
путем утверждений, упрощать, устранять все сложные моменты—вот привлекательный
метод преподавания, — пишет А. Бешо. — Помню, я слушал один раз, как зять и
последователь Маркса господин Лафарг объяснял рабочей аудитории, почему богач
становится еще богаче, а бедняк — еще беднее. Когда рабочий трудится десять
часов в день на своего хозяина, говорил он, опыт показывает, что он получает
оплату только за пять часов, а остальное время обеспечивает непрерывный рост
дохода капиталистов” [77].
Слово, устная речь, лекция, митинг, по-видимому, сыграли в
распространении марксизма в среде трудящихся большую роль, чем печатное слово.
Однако подтверждение этому найти невозможно или, скажем лучше, нелегко. Не
предоставляя историку прямых свидетельств, принужденные к молчанию, рабочие XIX
века заставляют его прибегать к сложным умозаключениям в попытках воссоздать их
идейный мир. Получить представление о том, как воспринимался марксизм в среде
рабочего класса, можно с трудом, только косвенным путем и очень приблизительно.
Однако отдельные моменты подчас Удается выяснить.
Лекции социалистов, читал ли их в 80-х годах Бернштейн на втором этаже
кафе Кесслера в Цюрихе, этом Олимпе немецкой социал-демократии, или Энрико
Ферри в Сиене в начале века, даже когда они касались частных политических
вопросов (по большей части темы были такие: “Кто такие социалисты и чего они
хотят?”, “Что такое социализм?” и т. д.), аргументировались очень широко и
затрагивали принципы социал-демократии, ее программу, весь образ ее
существования и метод ее борьбы.
Флоренс Келли-Вишневецкая еще до ее переписки с Энгельсом, до
изучения и перевода на английский язык марксистских работ услышала
непосредственно от Бернштейна, выступавшего по поводу протекционистских тарифов
Бисмарка, о марксистской программе немецкой социал-демократии, о принципе
международной солидарности рабочего класса, о понятии классовой борьбы, о марксистской
политической экономии. Именно тогда, сидя на лекции среди рабочих и
ремесленников, она “восприняла философию социализма” [78].
Историку не дано восстановить микрофеноменологию социальной жизни
прошлого. Он не может воссоздать, скажем, разговор между Каутским и Бебелем в
перерыве Дрезденского съезда по поводу отношения к ревизионистской позиции
Бернштейна. Но, по существу, такой необходимости и нет. У нас есть обмен их
мнениями в письмах, который, как представляется, зачастую не сильно отличается по
содержанию и живости стиля от разговора. Вопрос об устной традиции становится
особенно проблематичным, когда мы ставим перед собой задачу воссоздать одну из
тысяч нитей марксистской пропаганды. Например, русская революционерка Ива
Бройдо, в годы молодости бывавшая подолгу в Берлине, рассказывает о своих
посещениях книжного магазина “Форверте”, о том, как она листала выставленные на
прилавках книги, о разговорах с товарищем Петцелем, тогдашним директором
магазина[79]. Можно представить себе, как она выбирает стопки книг
“Экономическое учение Карла Маркса” Каутского или последнее издание
социал-демократической программы. Она упоминает, как ее поразили выпуски
“Истории социализма” и книга Бебеля “Женщина и социализм”. Можно даже
представить, какое воздействие это чтение оказало па развитие ее политических и
культурных взглядов. От нас ускользает, однако, конкретная роль ее устной
пропаганды, значение политической ориентации, получаемой зрелым мужчиной от
юной эмигрантки, ее авторитета, способности убеждать и переубеждать людей.
Механизм повседневного формирования интеллекта и политических
взглядов, чтение книг, беседы, лекции, участие в выборах и политических
демонстрациях, неуловимая игра влияния отдельных личностей, возникновения и
утверждения мнений — все это может в какой-то мере быть обобщено и представлено
в виде кривой целых поколений интеллигенции, широких рабочих и крестьянских
масс, обыкновенных граждан. В этом смысле даже приблизительное упрощение может
прояснить дело. Выдающийся американский представитель марксистской ортодоксии в
эпоху II Интернационала адвокат Де Леон был также способным оратором. Тексты
его лекций и произнесенных на митингах речей печатались и сотнях тысяч
экземпляров. Во многих из них можно найти немало элементарных формулировок
различных марксистских положений.
Де Леон так объяснял классовую борьбу: “Может быть, вам кажется,
что, насколько жиреет капиталист, настолько жиреет и рабочий? А не кажется ли
вам на основе собственного опыта, что чем богаче становится капиталист, тем беднее
рабочие? Что чем роскошнее и богаче дома капиталиста, тем более жалки и бедны
дома рабочих? Что чем более счастлива жизнь жены капиталиста, чем больше
возможности у его деток учиться и развлекаться, тем тяжелее крест, несомый
женами рабочих, а их детей исключают из школ и лишают радостей детства? Таков
или не таков ваш опыт? (Голоса из зала: “Таков!” Раздаются аплодисменты.)
Решающим моментом, объединяющим все эти весомые факты, является то, что между
рабочим классом и классом капиталистов существует неустранимое противоречие,
ведется классовая борьба за существование. Его не может устранить никакой самый
развязный язык политического деятеля, его не может игнорировать никакой
капиталистический профессор или специалист по официальной статистике; этого не
затушевать никакому капиталисту; никакой фокусник от труда не может этим
управлять, никакой изобретатель реформ не перепрыгнет через это.
Это так или иначе сквозит везде... спутывает все планы и схемы
тех, кто хотел бы это игнорировать или отрицать. Это непрерывная борьба,
которая закончится только или при полном подчинении рабочего класса, или при
устранении класса капиталистов” [80].
Социалистическая пропаганда, порой наивная, порой довольно умная,
касалась всех клавишей того инструмента, который будет назван потом “массовыми
средствами информации”. В конце 1909 года в “Интернэшнл соушелист ревью” (США)
можно было прочитать следующее объявление: “Классовая борьба. Новая
социалистическая игра. Неплохо для развлечения, прекрасно для пропаганды”. И
далее: “Эта игра похожа на триктрак. Картонный квадрат разделен на клетки, по
которым из колонки в колонку проходит тропа от капитализма к социализму. При
игре используют игральную кость и фишки .по числу играющих. Каждый игрок по
очереди бросает кость и продвигается на то число клеток, которое ему выпадет. В
определенных клетках по всему квадрату рисунком или надписью изображены
перипетии классовой борьбы. Если они благоприятны для рабочих, игрок
продвигается вперед на определенное число клеток; события, благоприятные для
капитала, наоборот, вынуждают двигаться назад. Таким образом, игра дает
множество указаний, способных помочь молодежи понять те противоположные
интересы, вокруг которых идет сейчас классовая борьба” [81] . К сожалению, ни
одной такой игры не сохранилось, и мы не можем узнать, какие именно события
находились в центре классовой борьбы. Но все равно этот эпизод дает наглядный
пример образования определенной субкультуры, негативной интеграции с “ключевой”
темой классовой борьбы.
Наряду с классовой борьбой другой подвергавшейся упрощению
значительной темой был исторический материализм вкупе с теорией стоимости.
Американский издатель Чарлз Г. Керр, рекомендуя к чтению ряд марксистских
текстов, среди которых отдельные работы Лабриолы, так мотивировал свои
рекомендации: “Как отличить плохих людей от хороших? Почему две тысячи лет тому
назад самые великие философы мира считали рабство благом? Почему в 1850 году
рабство было законным в Виргинии и незаконным и Массачусетсе? Почему рабочие в
большинстве ненавидят штрейкбрехеров? На вопросы такого рода не смогут дать
разумного ответа те, чьи головы набиты полученными в церкви понятиями о морали.
На них можно ответить только в свете сделанного Марксом открытия. Мы,
социалисты, называем его экономическим детерминизмом или материалистическим
пониманием истории. Эти названия могут показаться темными, но ни удивитесь,
насколько ясна сама по себе эта теория и насколько она проясняет все остальное”
[82].
Тот факт, что Америка была удаленной от
центра возникновения и распространения марксизма и рабочего движения страной,
мог бы навести на мысль, что положение там отличалось рядом особенностей, что
там не было, в частности (за исключением лишь Луи Будена), солидных
теоретических работ по марксизму. В действительности же все современники, как
принадлежавшие к рабочему движению, так и сторонние ему, признавали, что такой
упрощенный и ОСНОВВННЫЙ на вере марксизм был очень действенным орудием
пропаганды. Интересно проследить это на примере непосредственных участников
рабочего движения. Так, Геллер, выступавший в ходе бурного Венского съезда
австрийских социал-демократов, где обсуждались варианты поправок к
Гайнфельдскоп программе, послужившей программной основой партии свыше 20 лет,
и, в частности, исключение из данной программы пункта, в котором можно было
усмотреть формулировку о “растущей нищете”, вдруг осознал, что большинство
партии стоит за эту поправку, и начал терять почву под ногами.
“Чего же тогда мы хотим? — вопрошал он. - Если обнищание
[Besitzlosigkeit] не усиливается, если не растет концентрация капитала, если
страх оказаться в низших слоях не стимулирует отчаяния и борьбы средних слоев,
то приходится задать себе вопрос: а не была ли бесполезной вся проделанная нами
работа?.. Принципиальная часть нашей программы не служит просто аргументацией -
это живой источник нашей силы. Хотелось бы спросить занятых пропагандой,
политической и профсоюзной борьбой товарищей, не служит ли для них утешением в
минуты уныния или депрессии именно этот так презираемый “фатализм” принципиальной
части, который есть не что иное,* как научное обоснование необходимости
социализма” [83] .
Французский специалист по обществоведению Жан Бурдо, комментируя
факт создания школы немецких социал-демократов, пытался объяснить — в свете
замечаний Зомбарта -необычайный успех марксизма у рабочих, в среде
пролетариата: “Нужно учитывать его склад мышления, его зависимое с
экономической, но свободное и независимое с политической точки зрения
положение; учитывать извечное противоречие между его собственной нищетой и
окружающими его в городе роскошью и богатством, лишения его старости и
неуверенность в жизни во время депрессий и безработицы. В то же время нужно
учитывать, что эти огромные массы рабочих, скученные на фабриках и заводах,
оторванные от своей деревенской почвы, без своих традиций, без своего очага,
всегда вместе, мужчины и женщины, на фабрике, в Палате труда, на собрании, в
кафе, в народной библиотеке, со всей простотой их отношений и передвижений, --
нужно учитывать, что эти рабочие массы не знают индивидуализма и ведут, так
сказать, коллективное существование. Эти массы проникнуты революционным духом,
составляющим общую атмосферу нашей эпохи, где религия, собственность, семья -
все поставлено под вопрос; они пропитаны этой верой во внезапные грядущие
изменения, которые произойдут на основе чудесных открытий и применения науки”
[84].
Вот так проникали в массы газеты, книги, брошюры, распространяющие
идеи марксизма.
5. Маркс. Трудности усвоения
По сравнению с неуловимыми путями устной традиции намного легче
проследить за процессом распространения марксизма через печатное слово, хотя и
им исследователи
Часто пренебрегают. В процессе обмена идеями печатному слову
оказалось проще циркулировать, чем людям, и к тому же печатное слово обладало
одной особенностью, которой у последних не было: его содержание можно было
воплотить на любом языке. Если проследить за деятельностью некоторых
издательств, за кругом авторов некоторых крупных журналов, исследовать
совершенно неизученную тему учебников по социализму, то можно воссоздать некое
культурное “койнэ”, то есть определенный круг идей, страстей и интересов,
отличающийся поразительной однородностью.
Деятельность издательств по публикации социалистических работ,
трудов Маркса и Энгельса, популярных книг и учебных пособий по марксизму
составляет увлекательную главу в истории международного рабочего движения. В
центре активной деятельности по популяризации и распространению “марксистского
социализма”, как часто его тогда называли, находятся прежде всего издательства,
связанные с партийными организациями. Причем было бы ошибочно считать такого
типа деятельность прерогативой немецкой социал-демократии. Конечно, партия
Бебеля была в этой области чрезвычайна активна и выступала застрельщицей. Как в
“Международной библиотеке” издателя Дица, так и в самой скромной
“Социал-демократической библиотеке”, которую в отлично от первой выпускали
деятели, находившиеся в изгнании, содержатся все марксистские работы, обошедшие
мир. Кроме трудов Маркса и Энгельса, здесь фигурируют главным образом работы их
признанных учеников: Каутского, Бебеля, Либкнехта, Лафарга, Эвелинга, Дицгена
[85].
В отличие от Германии, где в 1897 году СДПГ стала совладелицей
издательства Дица, а после 1906 года полностью владела им, в других странах отношения
между партиями и издателями оказываются более сложными. Независимые издатели,
ревниво охраняя свою самостоятельность, охотно издают социалистические работы;
некоторые из них, используя возникшие на рубеже двух веков бум в области
общественных наук и интерес к социализму, публикуют такие книги в расчете на
верный успех; наконец, политические эмигранты, в особенности русские,
основывают ряд мелких издательств, деятельность которых интенсивна, но
кратковременна.
Брюссельское партийное издательство “Эглантин”, кроме работ
Вандервельде и де Брукера, публикует перевод “Манифеста Коммунистической
партии”, работы Каутского и Отто Бауэра [86]. Независимое лондонское
издательство “Зоннен-шайн” указывает в каталоге (середина 90-х годов) среди
прочих публикаций брошюру Эвелинга “Маркс для студентов”, “Капитал” Маркса,
“Утопический и научный социализм” Энгельса, “Фердинанд Лассаль” Бернштейна,
отдельные работы Лафарга, Гайндмана и очень многие—Бакса [87]. Парижское
издательство Жиара и Бриера, кроме “Социалистического движения” и “Социального
становления”, выпускает в свет “Международную социалистическую библиотеку” под
редакцией Альфреда Бонне, состоявшую в 1914 году из следующих книг: “История
тред-юнионизма” Веббов, “Аграрный вопрос” Каутского, “Капитал” Маркса,
“Аграрная политика социалистической партии” Каутского, “Аграрный вопрос при
социализме” Оже-Лерибе, “Анти-Дюринг” Энгельса, “Социалистические принципы”
Девиля, “Нищета философии” Маркса, “Социализм в Бельгии” Дестре и Вандервельде,
“Социализм и философия” Лабриолы, “Революция и контрреволюция в Германии”
Маркса, “Социализм и сельское хозяйство” Гатти, “Речи” и “Капитал и труд”
Лассаля, “Очерки материалистического понимания истории” Лабриолы, “К критике
политической экономии” Маркса, “Очерк о собственности” Тарбуриша, “Прудон и
собственность” Берто [88].
В Италии наряду с предприятием издателя и администратора
Социалистической партии Луиджи Монджини появляется целый ряд издательств,
занимающихся “распространением культуры по дешевке”[89].
Среди множества изданий русских марксистов стоит упомянуть
“Библиотеку современного социализма”, основанную в 1883 году в Женеве группой
Плеханова в составе Аксельрода, Дейча и Засулич, а также петербургское
издательство Ольги Александровны Поповой, жены капитана в отставке, которая в
условиях тупой цензуры, запрещающей Карлейля, но пропускающей Маркса, кроме
периодического издания “Нового слова”, опубликовала новый перевод “Капитала”,
“Мировой рынок и сельскохозяйственный кризис” Парвуса и “Теория и практика
английского тред-юнионизма” Веббов в переводе В. И. Ленина [90].
Явление это, будучи само по себе одной из форм рабочего движения,
носило значительно более широкий характер, и, по-видимому, не было страны, в
которой не осуществлялась бы издательская деятельность, сознательно
направленная на распространение социализма и марксизма.
В 90-х годах Австралийская федерация труда создает серию
произведений социалистической литературы, в которой “Маркс и Беллами были
Библией и Шекспиром для новобранцев” [91]. В Японии “Пресса гражданина” за
один-единственный год своего существования, кроме издания “Манифеста
Коммунистической партии” и “Женщины и социализма”, способствовала в рамках
торгового соглашения распространению марксистской литературы на английском
языке, по большей части получаемой от чикагского издателя Керра [92]. В Китае
Лян Цичао в 1901 году собрал среди некоторых китайских торговцев в Японии
средства для создания “Книжной лавки по распространению знаний”, которая стала
публиковать переводы японских текстов по социализму и марксизму (187 переводов
за один только 1904 год) [93].
В Соединенных Штатах нью-йоркская компания “Интернэшнл лайбрери
паблишинг” включила в свои каталог начала века серию “Лучшая социалистическая
литература”, состоящую из 22 названий, из которых четыре работы были Маркса
(“Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта”, “Восточный вопрос”, “Наемный труд и
капитал”, “Гражданская вой-па во Франции”) и шесть -- авторов-марксистов или
считаемых таковыми (Довиль, Лафарг, Гайндмап, Фгррп), остальные -- Лассаля, Лиссагаре,
Блэчфорда, Сю, Якоби, Веббов, Тома Манна [94].
Особое место занимает чикагское издатели-то Чарлза Г. Керра,
сыгравшее огромную роль в распространении марксизма в Соединенных Штатах и во
всей зоне воздейстствия американской культуры. В 1920 году сенат штата Нью-Йорк
(в период разгара реакционных вылазок) получал доклад полиции о “революционном
радикализме”, где это издательство характеризовалось как самое крупное
социалистическое издательство Америки и, “возможно, самое крупное
социалистическое издательство в мире” [95]. Сын преподавателя греческого языка
в Университете штата Висконсин Чарлз Г. Керр основал небольшое издательство еще
в 1886 году, но приступил к выпуску социалистической литературы только в конце
века. Если бы все социалистические издатели оставили после себя столько же
свидетельств их работы, сколько Керр, мы сейчас могли бы иметь намного более
полное представление о публицистике такого рода. Издавая “Интернэшл соушелист
ревью”—журнал, в котором публиковались статьи крупнейших европейских
марксистов, и поддерживая прочные связи с принадлежащими к американским
социалистам “разгребателями грязи”, он, кроме выпуска многочисленных брошюр,
иллюстрирующих работу издательства, регулярно помещал в каждом номере журнала
информацию об издательских делах [96]. В целом информация дает картину
многообразной и проводимой с большим увлечением работы. Это был кооператив,
опиравшийся на большинство марксистской интеллигенции из американской
Социалистической партии, с широчайшей географической сферой влияния от Канады
до Австралии и всей Восточной Азии, с каталогом, включавшим в себя сотни книг и
брошюр, содержание которых охватывало практически весь социализм и марксизм
эпохи II Интернационала [97].
“Американский социологический журнал”, выпускаемый Чикагским
университетом с 1895 года, когда там еще ощущались влияние Веблена и живой
интерес к общественным наукам, серьезно относился к изданиям Керра. Один из
редакторов журнала, Гендерсон, в рецензии 1905 года на перевод работы Энгельса
“Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии” писал: “Интересно
отметить, что дискуссия по вопросам философии истории публикуется в Чикаго как
пропагандистский материал для рабочих. Было бы полезно проследить за продажей
этого материала и оценить его влияние” [98].
Продажа шла хорошо, и через год А. Смолл уже мог говорить о “просветительской
кампании, проводимой социалистами-марксистами” [99].
Именно Керр опубликовал первый английский перевод всех трех томов
“Капитала”[100], а Л. Буден — самое серьезное изложение идей Маркса [101].
Керром же издавались работы Антонио Лабриолы, Либкехта, Лафарга, Каутского [102]; кроме того, у него выходили все
брошюры для социалистической пропаганды таких авторов, как Блисс, Вэйл, Симоне.
Вообще вся издательская деятельность Керра во времена II Интернационала
является самой богатой и противоречивой [103].
Тема переводов вводит нас в еще один не освещенный в истории
марксизма раздел: в мир интеллектуалов крупной, средней и малой величины,
посвятивших значительную часть своей жизни изучению и переводу работ Маркса и
Энгельса. Мир этот богат и разнообразен. Отчасти сюда входят некоторые
руководители международного рабочего движения, считавшие необходимым дать
социалистам своих стран возможность читать “основоположников марксизма” и первоисточниках.
Зачастую они извлекают небольшую материальную выгоду из знания иностранных
языков, а при издании своих журналов и газет, что бывало нередко, экономят па
переводах. Именно о них можно сказать с уверенностью, что они прочли классиков
в первоисточниках, хотя и не всегда почерпнутого там хватало надолго. Это люди,
подобные Турати, Юсто, Брантингу, Иглесиасу, Де Леону. Однако большая часть
переводчиков принадлежит к другой категории. Часто это деятели второго плана,
вроде Мартиньетти (имевшею трогательную переписку с Энгельсом) [104]. При
скромных материальных возможностях, далекие от ученого мира и от практического
руководства социалистическим движением, они отдают в распоряжение последнего
все свои знания и все снос свободное время. Таковы Эрнст Унтерман, сделавший
для Керра перевод “Капитала” на английский язык и получавший жалованье от сына
философа Дицгена, подарившего Керру право на издание перевода [105]; Аксель Даниэльсон, Флоренс
Келли-Вишневецкая, Роберт Райвс Ла Монт. Это, наконец, многочисленные
изгнанники и эмигранты Балканского региона и Российской империи, которые
переводят отдельные статьи и небольшие работы Маркса или Энгельса и отправляют
переводы на родину в посылке с двойным дном [106].
Рынок этих издателей, во всяком случае некоторых из них, был очень
широк и (подобно рынку современных партийных издательств) весьма надежен. Мы
располагаем данными о периодической печати, которые могут дать представление о
размерах этого рынка. В 1913 году “Интернэшнл соушелист ревью” продавался в США
в количестве 42 тыс. экземпляров, а общий тираж социалистических периодических
изданий превышал два миллиона экземпляров [107].
В Германии 1912 года, где 34,7% избирателей были подписчиками партийной печати,
одна только “Форвертс” имела 165 тыс. подписчиков, а “Нойе цайт” в том же 1912 году
- 10 300 [108].
Эти книги, журналы и статьи читались интеллигенцией, партийными
работниками, в общем, всеми “причастными к делу”, но читались ли они рабочими?
Некоторые исследования проливают свет и на этот вопрос. Так, “Нойе цайт”
периодически публиковала примерные сведения о читаемой немецкими рабочими
литературе. Ганс-йозеф Штайнберг, истолковав цифры, приводимые в “Нойе цайт”,
дал представление об очень богатом культурном мире рабочих социал-демократов [109]. Почти во всех обследованных в
середине 90-х годов библиотеках имелось значительное количество марксистских
работ. Безусловно, самой читаемой книгой была “Женщина и социализм” Бебеля;
читались также книги Каутского и Либкнехта, но предпочтение после Бебеля отдавалось
работам, так или иначе связанным с дарвинизмом, например “Теории Дарвина”
Эдуарда Эвелинга, которая, между прочим, в качестве первого тома открывала
“Международную библиотеку” Дица. “Классиков марксизма” почти не было, только
отдельные экземпляры “Капитала” Маркса и “Анти-Дюринга” Энгельса. Показателен
также сдвиг в интересах читателей: в 1891 году научная литература (в следующем
порядке: общественные науки, естественные науки, история, философия) составляла
44,6% выдаваемых книг; затем (группировка оставляет желать лучшего) -
“развлекательная литература”.
Статистика 1910 года дает интересные сведения по цитадели
итальянского реформизма — Милану. Общее число взятых книг составляло 264 180;
их подавляющее большинство бралось в свободное от работы время. В библиотеках
читалось только небольшое количество книг (56795). Среди читателей большинство
рабочие (44,7%) и студенты (32%), но общее число читателей (201 799)
показывает, что после первого посещения мало кто отваживался на второе. Среди
книг (их группировка оставляет желать лучшего) “развлекательная литература” (от
Де Амичиса до Золя, от Толстого до Сю, от Гюго до Горького, Ибсена и т. д.)
—48,7%—была впереди научной (Чиккотти, Ломброзо, Лория, Мантегацца, Серджи и т.
д.), а последняя—28,7%—намного опережала “классиков” (5,5%) [110]. О Марксе и
Энгельсе никакого упоминания.
При всей неопределенности общего фона читаемой литературы
некоторые данные все же позволяют нам взглянуть более оптимистично на
распространение марксистских изданий. Здесь мы находим ряд бестселлеров
марксизма, которым в большой степени обязано распространение этого учения. На
первом месте стоит книга Бебеля “Женщина и социализм”, выдержавшая в период с
1879 (год ее первой публикации) по 1913 год 53 издания, переведенная, но неполным
данным Шреплера, на 11 языков и, что более показательно, имевшая еще до 1918
года пять изданий на английском языке, восемь -- на русском, два - на
голландском и т. д.[111] Из работ Каутского особой известностью пользовались
“Экономическое учение Карла Маркса” (25 изданий и перевод на 11 языков до 1913
года), “Эрфуртская программа” (около 20 полных и сокращенных изданий до 1914
года) [112]. Работа Лафарга “Эволюция собственности” имела семь изданий на
английском языке, а книга “Право на лень” переиздавалась неоднократно на
итальянском, английском и немецком языках [113].
При необходимости картину широкого и интенсивного распространения марксистских
работ могут подтвердить изданные в эпоху II Интернационала многочисленные и
полезные библиографические справочники по марксизму.
До сих пор мы говорили о чрезвычайной распространенности марксизма
прежде всего в связи с широким знакомством читателей с работами Маркса и
Энгельса. Теперь нужно ответить на следующий вопрос: какого Маркса и какого
Энгельса? Вопрос вполне законный. “Marx-Engels-Gesamtausgabe”, много лет уже
подготавливаемое в Москве и Берлине, будет снабжено библиографическим
аппаратом, который, вероятно, поможет нам ответить на него, а подготовительные
работы, к этому критическому изданию, видимо, составят очередной крупный вклад
в ту главу истории современной культуры, которая, по сути дела, является
историей успеха работ Маркса и Энгельса. Но сейчас для нас, располагающих
тщательно подготовленными изданиями и знакомых почти со всеми работами Маркса и
Энгельса, трудно представить себе тот период развития марксизма, когда в силу
разнообразных и сложных превратностей жизни судьба этих работ представлялась
весьма спорной. Прежде всего они были как бы расчленены и приспособлены к
требованиям времени. Ведь даже сами их авторы создали не какую-то ограниченную
определенным литературным наследством “систему”, а, скорее, то, что многие
современники сочли правильным определить как “комплекс доктрин”. И выражение
это принадлежит не только Лабриоле.
Остановимся на “Капитале”. В рабочем движении его второй и третий
тома не имели успеха, равного успеху первого. В работах Розы Люксембург есть
одно место, где очень четко отражены условия существования рабочего движения,
обусловившие выделение именно первого тома. И дело было не только во времени
издания: “С научной точки зрения третий том “Капитала”, несомненно, следует
рассматривать лишь как дополнение к Марксовой критике капитализма. Без третьего
тома невозможно понять преобладания частного закона о норме прибыли, разделения
прибавочной стоимости на прибыль, процент и ренту, действия закона стоимости в
рамках конкуренции. Но, и это главное, все перечисленные проблемы, как бы важны
они ни были с теоретической точки зрения, не представляют интереса с точки
зрения классовой борьбы. Поэтому серьезной теоретической проблемой являлось
возникновение прибавочной стоимости, то есть научное объяснение эксплуатации,
наряду с тенденцией к обобществлению процесса производства, то есть научное
объяснение объективных основ социалистических преобразований.
Решение этих проблем содержится уже в первом томе, в котором
делается вывод об “экспроприации экспроприаторов” как о неизбежном конечном
результате производства прибавочной стоимости и возрастающей концентрации
капитала. Этим в самых общих чертах насущные теоретические запросы рабочего
движения были удовлетворены. Как прибавочная стоимость делится среди отдельных
групп эксплуататоров и какие поправки в это разделение вносит промышленная
конкуренция — это уже не представляло непосредственного интереса для классовой
борьбы пролетариата. Именно поэтому третий том “Капитала” остался в целом для
социализма непрочитанной главой” [114].
Поскольку вся длительная фаза формирования социалистических партий
и начало утверждения марксизма в рабочем движении совпадают с периодом от
появления первого тома “Капитала” до издания Энгельсом второго тома в 1885
году, все рефераты и популярные изложения “Капитала” относятся, по существу, к
его первому тому. Некоторые части первого тома по причине их более тесной связи
с потребностями политической борьбы рабочего движения выделялись потом особо. В
середине 80-х годов, например, обоснование антиколониальной идеологии в
немецкой социал-демократии опиралось на 24-ю и 25-ю главы, посвященные так
“называемому первоначальному накоплению” и “современной теории колонизации”,
причем была тенденция видеть в них историю капитализма и придавать им самое
широкое самостоятельное значение [115].
Это было “историческое” истолкование учения Маркса (многие называли “Капитал”
“историей капитала”, а его “исторические” главы имели зачастую самостоятельное
хождение), несшее в себе, с одной стороны, изрядный антисциентистский заряд, а
с другой, изолировавшее один-единственный аспект “Капитала” и открывавшее тем
самым путь к детерминистическому истолкованию.
Но для того чтобы интерпретировать “Капитал”, прежде всего его
требовалось прочесть. На этот счет все источники неизменно информируют нас, что
прочли его немногие. Нетрудно угадать, каков был бы результат обследования,
которое Альфонсо де Пьетри Тонелли собирался провести среди итальянских
социалистов с целью выяснить, кто из них знает Маркса. По мнению Михельса,
большинство при чтении “довольствовалось беглым, спорадическим, почти случайным
восприятием” [116]. Вероятно, несколько труднее- предсказать результат
подобного обследования в международном плане. Правда, исторических свидетельств
на этот счет немало.
Фридрих Штампфер, впервые познакомившийся с марксизмом через
популяризацию “Капитала” Каутским, взяв однажды в рабочей библиотеке эту работу
Маркса, обнаружил, что первые 20 страниц в нем были зачитаны, а остальные
оставались неразрезанными [117].
В Америке лидер Социалистической партии Юджин В.Дебс признавал,
что Каутского он читал охотно, а Маркс оставлял его равнодушным [118]. Уильям
Моррис, о знании которым трудов Маркса мнения расходятся, заявил как-то, что
назвался марксистом для пущей важности, а по поводу чтения “Капитала” сказал:
“Я старался... изучать экономический аспект социализма, брался и за Маркса, но
должен сознаться, что, оценив полностью историческую часть “Капитала”,
устрашился путаницы в мозгах при чтении чисто экономической части этого
великого труда” [119].
Видимо, по крайней мере относительно кадров среднего уровня в
рабочем движении, а также руководителей, далеких от- опыта немецкой
социал-демократии, следует дать отрицательный ответ на полемический вопрос
Антонио Лабриолы: “Труды Маркса и Энгельса... были ли они когда-либо прочтены
полностью кем-нибудь из тех, кто не находился в числе ближайших друзей и
адептов и, следовательно, прямых продолжателей и истолкователей этих авторов?”
Лабриола поставил также вопрос о единстве трудов Маркса и Энгельса: “Стали ли
все эти труды предметом комментариев и разъяснений со стороны людей,
находящихся вне сферы, сложившейся вокруг немецкой социал-демократической
традиции? В этой прикладной и разъяснительной работе долгие годы первенствовала
прежде всего “Нойе цайт”, неизменный кладезь партийных теорий” [120].
С другой стороны, определение “Капитала” как библии, катехизиса
рабочего движения должно было иметь какую-то реальную основу. Дело тут в том,
что “успех” и “освоение” относились не столько к трудам Маркса как к таковым,
не столько к его “математическим и силлогическим абстракциям”, сколько к их
переводу на “общедоступный язык”. Мадридский исследователь социализма Адольфо
Посадас, который не был марксистом, четко ставил эту проблему и пытался дать на
нее ответ: “При постановке проблемы я исхожу из огромной популярности трудов
Маркса с учетом следующего:
1) что их не знают в полном объеме;
2) что известную часть этих трудов мы знаем с недавних пор;
3) что эта часть не очень ясна и читается и понимается с немалым
трудом;
4) что она не обладает литературной привлекательностью;
5) что она была и продолжает быть предметом такого большого числа
интерпретаций, что сейчас уже трудно сказать, что же такое в действительности
“Капитал”, и так же трудно научно объяснить заключающиеся в учении Маркса
теории: исторический материализм, классовую борьбу, прибавочную стоимость и т.
д.
История не знает другой такой книги, которая обладала бы столь
великой и всеобщей популярностью, как “Капитал” Маркса. Достаточно поговорить с
нашими рабочими, чтобы убедиться в этом. Ясное дело, они его не читали. Как бы
сумели они прочесть труд такого объема и такой сложности?
Но они знают о нем, они в курсе дела, аргументы, приводимые ими в
ходе дискуссии, отражают с той или иной степенью верности учение
"Капитала"” [121].
На такого рода вопрос затрагивающий в общем тему популяризации марксизма,
можно дать (после предложенных на предыдущих страницах) еще один ответ,
коснувшись последнего аспекта проблемы путей распространения марксистского
учения (учебные пособия, изложения, явные популяризации). По правде говоря,
представляется почти необъяснимым то, что сейчас ничего не известно о
необычайно большой массе энциклопедических учебников, в которых давались
объяснение, толкование и даже критика марксизма и которые были опубликованы в
период между 70-ми годами и первой мировой войной. Единственные издания, о
которых в историографии по социализму и марксизму эпохи II Интернационале
сохранилось какое-то упоминание (кроме изложений “Капитала”), могут быть
пересчитаны по пальцам: Шеффле, де Ла-велей, Хантер, Уоллинг, Компер-Морель. На
самом же деле имели хождение сотни печатных работ, которым, кстати, “Нойе цайт”
почти регулярно посвящала серьезные рецензии: работы немцев Винтерера и
Катрайна, “Словарь” Гуго и Штегмана, в котором содержится биография Маркса,
написанная с любовью к нему; французов Вето, Вурдо, Нодье, англичан Рэ и
Кауфмана; многих американских популяризаторов—Эли, Блисса, Спарго Скелтона,
Кросса; голландца Квака [122].
Тот, кто принял бы предложение Хобсбома, изложенное в его работе о
викторианских критиках “доктора Маркса”, неизбежно столкнулся бы с необъятной
массой популяризаторских книг, посвященных главным образом изложению марксизма
[123]. В самых общих чертах они могут быть сгруппированы в четыре основные
категории. Первая и наиболее известная содержит изложения, комментарии и пересказы,
явно связанные с “Капиталом” и написанные по большем"! части марксистами
(среди, пожалуй, менее известных работ — “Марксистское экономическое учение”
Эрнста Унтермапа) [124], а также популяризации (в основном марксистские)
отдельных аспектов учения. Ко второй можно было бы отнести все крупные
обобщающие исторические работы, освещающие социализм главным образом с точки
зрения развития рабочего движения. Третья содержит очерки по социализму —
прежде всего по марксизму как его главнейшему и наиболее последовательному
выражению,— имеющие критическое направление и академический уклон. Их
цель—опровергнуть теорию стоимости, или “экономический детерминизм” (сюда с
определенными оговорками можно отнести католических критиков вроде Катрайна). К
четвертой относятся все многочисленные популярные учебники “журналистского”
типа, как, например, “Социализм среднего человека”, “Облегченный социализм”,
“Социализм здравого смысла”. Этот перечень можно было бы продолжить, назвав
популярные издания иного типа, тоже пользовавшиеся необычайным успехом, вроде
изображений классовой борьбы в художественной литературе (Джек Лондон, Эптон
Синклер) [125] или художественных утопий (Беллами) [126]. Нелегко восстановить
теперь “родословную” учебников по социализму и марксизму, но, вероятно, они
имели тройственный характер: непосредственная политическая антисоциалистическая
направленность, как в случае с Шеффле и Кат-райном; “научная” критика, вроде
критики англичан и представителей катедер-социализма; чисто информативные цели.
Необходимость в учебной литературе весьма явно ощущалась и
руководителями социалистического движения, в более общем плане теми, кто
сочетал распространение марксизма с политической деятельностью. Неоднократно
упомянутая нами Флоренс Келли, хотя и резко выступала против “первой
популяризации экономического учения Маркса, написанной социалистом Лоуренсом
Гронлундом”, то есть против “Кооперативного сообщества”, произведения
“неудачного и стремящегося любой ценой к популярности”, кончила тем, что
предложила Энгельсу заняться именно учебной популяризацией.
“Меня постоянно смущает,— писала она,— отсутствие социалистической
литературы на английском языке, и теперь, когда можно достать “Капитал” и
“Положение рабочего класса в Англии”, нужны другие, менее крупные научные
работы, вроде “Развитие социализма от утопии к науке”, “Происхождение семьи,
частной собственности и государства” и др., не в виде популярных брошюр для
массовой пропаганды или объемистых томов, для понимания которых нужна
специальная подготовка, а компактных и доступных книжечек для молодежи с общим
образованием, без научной подготовки в сфере экономики”.
Некоторое время спустя, когда Энгельс убедил Флоренс Келли писать
такого рода книги, она составила брошюру на основе “Капитала”, но рекомендовала
читателям пополнять их социалистическое образование с помощью книги Гронлунда
(естественно, наряду с уже упомянутыми работами Энгельса и Маркса, с “Древним
обществом” Моргана и книгой Бебеля “Женщина и социализм”) [127].
Рабочим движением, особенно в Америке, издавалось довольно много
учебников, но все же большая их часть поступала из противоположного лагеря.
Географическим и хронологическим регионом их происхождения были и основном
Франция и Германия, первая еще не оправилась после шока Парижской коммуны, вторая
была озабочена бурным ростом социализма. Это авторы типа Шеффле и де Лапелся,
публицистика представителей “катедерсоциализма”.
Однако после 1890 года имеет место подлинным сдвиг, и популярные
издания публикуются сотнями; появляются все более богатая библиография и более
разработанные изложения теорий Маркса и Энгельса. В эти годы при большем росте
интереса к общественным наукам марксизм проникает в университеты. Курсы о
социализме и социал-демократии читаются Торстейном Вебленом в Чикаго, Бертраном
Расселом— в Лондонской школе экономики и политических паук, Вагнером—в Берлине,
Дюркгеймом — в Париже. Крупнейшие специалисты по общественным наукам, от
Зомбарта до Парето, авторитетные международные социологические журналы отводят
много места марксизму и социализму. Учебники и популяризации являются слабым,
но четким отражением этого интереса, зачастую сопровождающегося резким
неприятием социализма. В начале века этот поток литературы превращается в
настоящее море.
Теория стоимости и исторический материализм пользуются особым
вниманием, их оспаривают, объясняют, истолковывают в невероятном количестве
версий. Исторический материализм справедливо пересматривает роль личности в
истории, но якобы рискует упустить из виду этическое измерение бытия. Он
правильно интерпретирует прошлое, по будто бы несостоятелен для настоящего и
антинаучен в своей попытке предсказать будущее. Теория стоимости в большинстве
случаев подвергается критике не по существу. В общем, марксизм, как правило,
преподносится по схеме триады: исторический материализм -- теория стоимости --
классовая борьба, однако эти понятия все больше изолируются друг от друга; а
научные социалисты предлагают представления о политике, экономической теории и
истолковании истории считать тремя отдельными сферами.
“Марксистское учение,— читаем мы у Хьюэна,— содержит теорию
истории и систему чистой экономики, выводы и той и другой распространяются на
современное положение общества. Обе могут существовать или отмирать отдельно
друг от друга, не имея между собой ничего общего, за исключением того, что обе
разработаны Марксом” [128].
На волне широкой международной дискуссии о материалистической
концепции истории (благодаря чему Антонио Лабриола получил международную
известность), затронувшей академические круги, которых нельзя было заподозрить
в социализме, исторический материализм в конце концов оказался просто научным
вкладом Маркса в современную культуру, а сам исторический материализм
становился социалистическим учением только тогда, когда кое-кто, не обращаясь к
науке, распространял этот материализм на современное общество, претендуя на
объяснение последнего. Подобным же образом теория стоимости, будучи
изолированной, выглядела просто арифметической формулой в рамках “системы
чистой экономики”, где, как справедливо заметил Лучо Коллетти, происходит
“глубокая фальсификация понятия "экономика"” [129]
Подчас, однако, самые враждебные авторы не скупятся на серьезные
признания: марксизм подвел научную базу под социалистические требования,
преодолел вплоть до полного искоренения все формы утопического социализма. А
главное, Маркс создал массовое движение, сумел привлечь к своим теориям
миллионы людей. В 1907 году Роберт Хантер со своей наивной арифметикой
всеобщего социализма насчитал 7434616 поданных за социалистов голосов [130].
По мнению Т. Эдвина Брауна, круг замкнулся: принципы 1789 года и
философия Гегеля породили силу, позволившую Марксу, этому “Меланхтону
социальной реформы”, избавить подобно Моисею свой народ от капиталистического
рабства и направить его к Ханаанской
земле социализма: “Философ достиг своей цели. Абстрактные принципы, непонятные
для большинства людей, просочились во все ячейки общества, а гнев нужды перевел
их на общедоступный и грозный язык, сделав их боевым кличем темных и
отчаявшихся. Чикагская домохозяйка протянула руку йенскому философу” [131].
Таким образом, накануне первой мировой войны с марксизмом были
знакомы чикагские домохозяйки, группы китайских интеллигентов, студенты разных
стран, а главное миллионы рабочих во всем мире. Они не читали Маркса, но
дискутировали, прибегая к аргументам, которые вытекают из его работ. Они не
были знакомы с “Капиталом”, но знали, что их судьба в конечном счете находится
в их собственных руках; они достигли с помощью партии и марксизма более высоких
ступеней знания, даже если это и был марксизм обедненный, схематизированный,
превращенный в предмет уличных споров.
Итак, мы возвратились к первоначальной апории: экспансия и
обеднение, распространение и схематизация, расширение и систематизация. Но это
противоречие самой истории , и оно неразрешимо. Фактом остается то, что в эпоху
II Интернационала марксизм открыл новую своеобразную главу в истории идей и
социальной борьбы. Ее дальнейшее развитие не совпало со схемами и
предсказаниями тогдашних марксистов, но именно тот период развития вширь
марксизма и рабочего движения, по выражению Ленина, впервые сделал возможной
попытку встать на путь революции я пройти его до конца.
Литература
1 В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 23, с.
2—3.
2 В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 38, с.
302, 303.
3 В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 26, с.
324.
4 В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 26, с.
323, 324.
5 И. В. Сталин. Вопросы ленинизма. М.,
ГосПолитиздат, 1953. с 55, 10, И.
6 Е. Vandervelde. Le marxisme atil fait failUte? Bruxelles, 1928, p. 54,
60.
7 К. Korsch. Marxismo e
filosofia. introduzicme de M. Spinella. Milano, 1970, p. 9, 11.
8 К. Korsch. \\
materialismo storico. Anti-Kautsky, con un saggio introduttivo di G. E.
Rusconi. Bari, 197), p. 145.
12 И. В. Сталин. Вопросы ленинизма, с. 394.
13 Наиболее значительные в этом плане работы:
Е. Ragionieri. So-cialdemocrazia
tedesca e socialist! italiani 1875—1895. L'influenza della socialdemocrazia
tedesca nella formazione del Partito socialists italiano. Milano, 1961; id., II
marxismo e L'lnternazionale. Studi di storia del marxismo. Roma, 1968: G.
Hau.pt. La II
Internazionale Firenze, 1973; id., L'lnternazionale
socialista dalla Comune a Lenin. Torino, 1978; E. !. Hob-shawm. La diffusione
del marxismo (1890—1905). -- In: "Studi storici", 1974, p. 241—269;
in: Steinberg. Sozialismus.
14 E.
Ragionieri. Alle origin! del marxismo della Seconda Interazionale, in: II
marxismo e L'lnternazionale, p. 47.
18 Хотя здесь затрагивается и предыдущий
период, см.: У. М. Meijcr. Knowledge and
Revolution, The Russian colony in Zurich. 1870—1873. Amsterdam—Assen, 1956.
19 В. Tartakowski. Die
Grundfragen des Marxismus in den Programmen der sozialistischen Parteien der
siebziger bis neunziger Jahre des 19. Jahrbunderts. — In: Revolutionares
Parteiprogramm. Revolutionare Arbeitereinheit. Berlin, 1975, S. 515—546.
22
Ragionieri. II marxismo.e L'Internazionale, p. 126—162.
24
Protokoll iiber die Verhandlungen des Parteitages der Sozialdemokra-tischen
Partei Deutschlands. Abgehalten zu Hannover vom 9. bis 14. Oktober 1899.
Berlin, 1899, S. 148.
26 Т. Kirkup. A History of
socialism. London, 1900, p. 163 (первое
издание в 1892 году).
28 Книга Э. Ферри “Социализм и позитивная
наука (Дарвин, Спенсер, Маркс)” (Рим, 1894) переводилась на многие языки и
имела необыкновенный успех. Кроме переводов на языки французским (Париж, 1896),
немецкий (Лейпциг, 1895) и английский (Лондон, 1896, многочисленные переиздания
этой книги), затем она появилась в Нью-Йорке (1900) и Чикаго (1909). Книга
Ферри в многочисленных изданиях также появилась на голландском (Амстердам,
1899) и шведском (Стокгольм, 1903) языках.
29 W.
Holzeuer. Karl Kautskys Werk als Weltanschauung. Munchen, 1972, S. 19—20.
35 B.
Brachmann. Russische Sozialdemokraten in Berlin 1895—1914. Mit Berucksichtigung
der Studenten-bewegung in Preussen und Sachsen. Berlin, 1961.
36 Цит. по: Н. Mayer. Marx, Engels
and Australia. Melbourne — Can-lierra—Sidney, 1964, p. 143.
37 The
Australian Labor Movement 1850—1907. Sidney, 1960, p. 54.
42 R.
Swearingen, P. Longer. Red Flag in Japan. International Communism in action.
Cambridge ("Mass.). 1952, p. 108.
44 Bernal.
Chinese Socialism, p. 37.
45 Ibid,
p. 126.
46 AA. VV.
El marxismo en America Latina. Buenos Aires, 1972, p. 7.
47 B.
Andreas. Le Manifeste Communiste de Marx et Engels. Histoire et bibliographie:
1848—1918. Milano, 1963.
48 Н. Н. Quint. The Forging of
American Socialism. Origins of the Modern Movement. Indianapolis — New York—Kansas City, 1953, p. 30 f .
49 В ходе публичной дискуссии с Хуаном Б.
Хусто Ферри даже утверждал, что вследствие экономических условий страны само
существование Аргентинской социалистической партии было неоправданным. (См.: "Bulletin du Bureau Socialiste
International", IV, 1913, n. 10, p. 15; E. Ferri. El Partido Socialista en
la Republica
Argentina. Buenos Aires, 1909.)
51 D. R.
Blumberg. Florence Kelley. The Making of a Social Pioneer. New York, 1966, p.
36—121,
54
Harochi. I narodniki e i giapponesi, p. 360—373.
55 P.
Dodge. Beyond Marxism: the faith and works of Henrik De Man. 's Gravenhage, 1966, p. 31.
56 Впрочем, в магазине “Винер
фольксбуххандлунг” можно было приобрести прекрасный портрет Маркса работы Отто
Фридриха размером 60X75 см, предназначенный специально для помещений, где
проводились собрания (см.: Н. Schroth. Verlag der
Wiener Volksbuchhandlung. Eine Bibliographie, Wien, 1977, S. 16).
58
Dommanget. Edouard Vaillant, p. 192.
59 Сведения взяты из статьи “Карл Маркс в
Китае” (“Берлинер таге-блат”, 29 XII. 1909), находящейся в подборке с сотнями
других вырезок о социалистических движениях в Азии в Потсдамским
государственном архиве.
60
Blumberg. Florence Kelley... p. 87.
62 W.
Liebknecht. Wissen ist Macht. Macht ist Wissen. Festrede. Gehal-ten zum
Stiftungsfest des Dresdner Arbeiter-Bildungs-Vereins am 5. Februar 1872,
Hottingen—Zurich, 1884, S. 44.
63 Der
historische Materialismus. Fur Arbeiter erklart von Hermann Gorter, trad,
dell'olandese di Anna Pannekoek, con una prefazione di Karl Kautsky. Stuttgart,
1920, p. 13.
64
Gratnsci. Quaderni del carcere, p. 1390—1391.
66 D.
Fricke. Die deutsche Arbeiterbewegung 1869—1914. Ein Handbuch uber ihre
Organisation und Tatigkeit im Klassenkampf. Berlin, 1976, S. 485.
67 Ibid.,
S. 498—502.
68 Е. Vandervelde. Le parti
ouvrier beige (1885—1925) Bruxelles, 1925 P. 420 sgg.
69 Ibid.,
p. 423.
70 Dodge.
Beyond Marxism, p. 30.
71 /.
Scherrer. Les ecoles du parti de Capri e de Bologne: la formation de
1'intelligentsia revolutionnaire. — In.: "Cahiers du monde russe et
sovietique", 1978, n. 3, p. 259—284; см. также в настоящем томе ее очерк о Богданове и Ленине.
72 Ibid.,
p. 259.
73 U.
Haustein. Sozialismus und nationale Frage in Polen. Die Entwick-lung der
sozialistischen Bewegung in Congresspolen von 1875 bis 1900 unter besonderer
Berucksichtigung der Polnischen Sozialistischen Partei (Pps), Koln—Wien, 1969,
S. 60 f .
75 D. S.
Greenberg. Socialist Sunday School Curriculum. Approved by the Committee on
Education and adopted by the Membership of the Socialist School Union of
Greater New York. New York, 1913.
76 Цит по: R. Michels. Storia del marxismo in Italia. Compendio
critico con annessa bibliografia. Roma, 1908,
p. 102. “Человек, который прочел Уоллеса и Дарвина, подготовлен к чтению Маркса
и Энгельса”, — писал один американский популяризатор марксизма. См.: Robert
Rives La Monte. Socialism positive and negative. Chicago,
1907, p. 20.
78
Blumberg. Florence Kelley... p. 39—40.
80 D. De
Leon. What Means This Strike? New York, 1920.
(Речь относится к 1898 году.)
81 Игра выпускалась фирмой “Чарлз Г. Керр и
К"). Рекламировалась в “Интернэшнл соушелист ревью”.
82 Charles
H. Kerr. What Socialism is. Chicago, 1913.
83
Protokoll iiber die Verhandltmgen des Gesamtparteitages iler
Sozial-(lemokratischen Arbeiterpartei in Oesterreich abgehalten zu Wien voin 2.
l>is 6. November 1901. Wien, 1901, S. 117.
84
Bourdeau. Entre deux servitudes. Paris, 1910, p. 68—69.
87 Названия взяты из библиографии Р. Т. Эли
(R. Т. Ely. Socialism. An examination of its
Writers. Its strength and its weakness, with suggestions for social reform. New
York — Boston, 1894, p. 398 f .).
88 Extrait
du catalogue general des ouvrages des fonds, bibliotheques, collections et
revues editees par M. Giard E. Briere, 1913—1914. Paris, 1914. Очень интересен также каталог Алькана.
90 R.
Kindersley. The first Russian Revisionists. A study of "Legal
Marxism" in Russia. Oxford, 1962, p. 75, 82—83.
92 Bernal. Chinese Socialism, p. 86.
93 Ibid., p. 94.
94 Названия взяты из издательского рекламного
листка, периодически появлявшегося в первые годы публикации “Интернэшнл
соушслпст ревыо”.
95
Revolutionary Radicalism. Its history, purpose and ladies with an exposition
and discussion of the steps being taken and required to curb it. Beingr the
Report of the joint Legislative Committee investigating seditious activities,
titled April 24, 1920 in
the Senate of the State of New York, part I: Revolutionary an subversive
movements abroad and at home, vol. II, Albany,
1920, p. 1441.
96 Кроме постоянной рубрики “Паблишера
департмент”. появлявшейся почти в каждом номере журнала, Керр был автором работ
“Что читать о социализме” (Чикаго, б. д.), “Социалистические песни с нотами”
(Чикаго, 1902) и уже цитированного нами труда “Что такое социализм”.
97 В 1968 году издательство “Гринвуд”
переиздало “Интернэшнл соушелист ревью” с кратким предисловием Г. Гутмана.
98
"The American Journal of Sociology", vol. X, 1904—1905, p. 841.
99 Ibid.,
v. XII, 1906—1907, c. 564.
100 Первый том был впервые переведен на
английский язык в 1883 году. Второй и третий тома были выпущены Керром соответственно
в 1907 и 1909 годах.
102 Вот примерный перечень работ,
опубликованных и иерное десятилетие века: А. Лабриола. Очерки материалистического
понимания истории. Социализм и философия; П. Лафарг. Эволюция собственности,
Социальные и философские очерки, Право на лень и др. очерки; К. Каутский.
Классовая борьба, Социальная революция, Этика и материалистическое понимание
истории, Высокая стоимость жизни; В. ЛиГжнсхт. Из воспоминаний о Марксе.
Социализм: что это такое и к чему он стремится. Никаких компромиссов, никаких
избирательных соглашении!
103 Об этом убедительно свидетельствует
брошюра “Что читать о социализме”; по существу, это продуманный каталог.
110
Rosada. Biblioteche popolari, p. 276—283.
111 E.
Schraepler. August-Bebel-Bibliographie. Henuisgegeben von der Kommission fur
Geschichte des Parlamentarismus mid der politischen Parteien. Dusseldorf, 1962.
112 W.
Blumenberg. Karl Kautskys Literarisches Work. Hine Biblio-graphische
Untersuchung, 's Gravenhage, 1960.
113 О Лафарге, невероятным образом
игнорируемом и историографии марксизма, см.: С. Willard. Paul Lafargue e la critica dclla societa borghese. —
In: "Annali dell'Istituto G. G. Feltrinelli", 1973, p. 514—527.
114 R.
Luxemburg. Ristagno e progresso nel marxismo. — In/. Scritti scelti, a cura di
L. Amodio. Torino, 1975, p. 227—228.
116 R.
Michels. Storia critica del movimento socialist,! ilaliano. Dagli inizi fino al 1911. Firenze, s. d., p. 135—136, где
автор возвращается к тематике очерков 1906 и 1907 годов (см.: Michels. Storia del marxismo in Italia p. 73sgg.).
119 P.
Meier. La pensee utopique de William Morris. Paris, 1972, p. 295.
120
Labriola. La concenzione materialistica della storia, p. 185.
122 Здесь невозможно упомянуть даже о части
многочисленных популяризации и учебников и т. д. В этом плане полезные
библиографические сведения можно найти в самих учебниках; см.: /. Gross. Tlio essentials of socialism. New York, 1912,
p. 74 f .
123 E. J.
Hobsbawm. II dottor Marx ei critic! vittoriani (1956). -- In: Studi di storia
del movimento operaio. Torino, 1972, p. 279--291.
124 E.
Untermann. Marxian Economics. A popular introduction to the three volumes of
Marx's "Capital". Chicago, 1907.
125 К. В. Becker. Die Muckrakers
und der Sozialismus. Eine Untersuchung zum politischen Bewusstsein in der
progressiven Era. Bern -- Frankfurt am Main,
1974.
126 Книга Беллами была, безусловно, среди
самых читаемых. О ее международном успехе см.: Edward Bellamy Abroad. An American Prophet's Influence. New York, 1962.
128 /. W.
Hughan. American socialism of the present day, con una introdu-zione di J.
Spargo. New York, 1911, p. 18.
129 Эта тема затрагивается, в частности, на
с. XXX и далее “Введения” Л. Коллетти в книге: Е. Bernstein. I presupposti del socialismo e i compiti della
socialdemocrazia. Bari, 1968.
130 R.
Hunter. Socialists at work. New York, 1908, p. 322.
131 T.
Edwin Brown. Studies in modern socialism and laborproblems. New York, 1896, p. 29.
Комментарии
Отправить комментарий
"СТОП! ОСТАВЬ СВОЙ ОТЗЫВ, ДОРОГОЙ ЧИТАТЕЛЬ!"