Оскар Негт РОЗА ЛЮКСЕМБУРГ И ОБНОВЛЕНИЕ МАРКСИЗМА.

"РЕВОЛЮЦИЯ НЕ ЗАКОНЧИЛАСЬ, БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ!"

Оскар Негт

РОЗА ЛЮКСЕМБУРГ  И  ОБНОВЛЕНИЕ МАРКСИЗМА.

Эта монография представляет собой капитальную переработку доклада на Первой международной неделе марксистских исследований, организованной Фондом Лелио и Лисли Бассо-Иссоко; впоследствии она была опубликована в “Анналах” Фонда (1976).

Оскар Негт (нем. Oskar Negt), 1 августа 1934, Капкайм, Восточная Пруссия) — немецкий философ и социолог, один из представителей Франкфуртской школы критической теории. Профессор социологии Ганноверского университета.

1.   Раскол в международном  рабочем  движении

2. “Люксембургиантство”: критическая ортодоксия или ересь

3. “Накопление капитала” и  революционная  сила неравномерного развития

4. Диалектика и политизация  будничных интересов

5. Дисциплина как саморегламентация

6. Демократия Советов

7. Организация — форма посредничества между социальностью и сознанием

8.  Пролетарская общественная сфера

9. “Свобода — это всегда   свобода инакомыслящих”

Во время мощных демонстраций молодежи и студентов, организованных в поддержку Вьетнама в 1968 году, вместе с портретами Че Гевары и Хо Ши Мина демонстранты гордо несли портреты Карла Либкнехта и Розы Люксембург, отдавая дань восхищения политической твердости и моральной цельности, с какой эти люди боролись против империалистических авантюр первой мировой войны. С ними были связаны надежды на обновление социалистического движения, подобного тому, что было начато “Союзом Спартака”, надежды на воссоединение всех рассеянных революционных сил (студенческие группы, левые бременские радикалы, коммунисты-интернационалисты, фабричные революционные делегаты и т. д.). Воссоединение произошло на Учредительном съезде Коммунистической партии Германии (КПГ) в конце 1918 года.

В настоящий момент все еще не прекращаются дискуссии среди “новых левых” по поводу работ Розы Люксембург. Подобные дискуссии были, однако,  гораздо острее в среде марксистов-антидогматиков того поколения,  самым  известным представителем которого был, пожалуй, Лелио Бассо; эти марксисты пытались найти третий путь к социализму, путь, подтверждавшийся последовательной  рабочей  политикой и демократическим самоуправлением. В движении протестамолодежи и студентов Роза Люксембург прежде всего является символом новой политической морали и социалистической демократии, символом бескомпромиссности, за которую  в конце концов было заплачено жизнью. В определенном смысле она воплощает то, что это поколение, вышедшее, по словам Грамши, “из овчарен буржуазии”, хочет обрести боевой дух, мужество и политическое самосознание в преддверии изменения жизненных условий. На фоне отношений буржуазного промышленно развитого государства,  и  в частности печального опыта немецкой истории, Роза Люксембург - это собственный идеал протестующего поколения. Естественно, такие темы, как сексуальность, дисциплина, потребности, самоопределение, несмотря на любую форму оживления первоначальной истории Марксовой диалектики, не могут быть непосредственно переведены на язык Розы Люксембург, поскольку в основном он отмечен контекстом дискуссий II Интернационала, дискуссий о всеобщей стачке и ревизионизме, о войне и непосредственном опыте Октябрьской революции. Тем не менее она, как никто другой из ее современников, включая Ленина, оставалась верна идее эмансипации отдельной личности, всеми силами боролась против “декретируемого социализма”, то есть против идеи, согласно которой можно установить социализм помимо воли и активной сознательности масс. Социализм - это вопрос, который ближе всего касается масс. Если массы отвергают такой социализм, если они не вовлекаются в революционный процесс, поскольку считают, что речь идет не об их непосредственных интересах и нуждах, тогда ничего не стоит даже самый лучший авангард, а в результате, если он и приведет к завоеванию государственной власти в силу каких-либо благоприятных обстоятельств, это будет социализм, неполноценный уже с колыбели. Именно этот пафос субъективной эмансипации пронизывает все работы Розы Люксембург и придает особый отпечаток как ее теориям решения организационной проблемы, так и ее концепции всеобщей стачки [1].

1.   Раскол в международном  рабочем  движении

Политическое сознание Розы Люксембург берет свое начало в немецкой социал-демократии, но она постепенно от нее отходит. В борьбе с позицией, известной под названием “ревизионизм”, которую полностью воплощал Бернштейн, Роза Люксембург стоит в одном ряду с Каутским, на самом деле разделявшим ее концепцию диалектики реформы и революции в несколько более формальном смысле. С того момента, когда Роза Люксембург открыла Марксову диалектику в качестве основы подлинного опыта, не удивляет тот факт, что она становится активной сторонницей русской революции 1905 года, которая принимает форму грандиозной массовой стачки. Отсюда вытекают наиболее важные последствия для переоценки революционного процесса в Западной Европе. Дискуссия о всеобщей стачке — это вторая большая цезура в отношениях между Розой Люксембург и немецкой социал-демократией.

То, что она отошла от ортодоксии Каутского в 1910 году, в некотором смысле можно считать явлением запоздалым. Действительно, близкие отношения с Каутским, вероятно, отсрочили этот шаг, хотя политические условия для этого давно созрели. Еще более резкий разрыв между Розой Люксембург и немецкой социал-демократией, которой, вплоть до начала первой мировой войны, кроме нее самой, восхищался сам Ленин как теоретическо-организационной силой, имевшей исключительное значение для международного пролетариата, был обусловлен той легкостью, с которой эта партия, несмотря на все свои антивоенные обязательства на международной арене, перешла на сторону империалистической политики парламентского перемирия. Как политический агитатор Роза Люксембург была довольно сдержанна в своих выступлениях. Но она немедленно выразила свое разочарование по поводу голосования за военные кредиты 4 августа 1914 года. Немецкая социал-демократия, почти два десятилетия стоявшая во главе международного рабочего движения, с этого дня становится для нее “смердящим трупом”.

Именно война показала крах социал-демократии в основном вопросе, в вопросе о пролетарском интернационализме, считавшемся до этого священным. Возможно, с этого момента ей становится ясно, что партия, так быстро отошедшая от своих высоких обязательств по отношению к рабочему классу других стран и слившаяся с империалистической системой межгосударственных отношений, решительная борьба против которой стоила огромных жертв, не сможет в равной мере вести последовательную борьбу внутри собственного государства за его революционное преобразование. Тот, кто не выполнил своего интернационального долга, потерял силы и для. борьбы за собственные национальные интересы.

Политическая деятельность Розы Люксембург целиком направлена против войны, поскольку, “каков бы ни был ее военный исход”, она тем не менее является “самым крупным поражением для европейского пролетариата...” [2]. Действительно, “бешенство империалистических бестий на полях Европы” влечет за собой “массовое уничтожение европейского пролетариата”. И не без пафоса она продолжает, что “...лучшие, наиболее обученные силы международного социализма, носители заветных традиций и мужества современного рабочего движения, передовые отряды всего мирового пролетариата... массами избиваются и уничтожаются. Эти рабочие великих капиталистических держав Европы - как раз предназначены к исторической миссии социалистического переворота... И эти массы как раз уничтожаются мировой войной... Это -  умерщвление... социалистической культуры будущего, смертельный удар по силе, несущей в себе будущее всего человечества, которая одна лишь способна передать будущему обществу драгоценные сокровища прошлого. Здесь открывает капитализм свой мертвый череп, здесь обнаруживается, что его право на существование кончилось; что его дальнейшее господство несовместимо с прогрессом человечества” [3].

Исходя из этих соображений, Роза Люксембург решительно выступает за развитие организационных альтернатив социал-демократии, которая оказалась не в состоянии разрешить свои основные задачи. Необходимо было объединить и мобилизовать все силы, способные развеять националистическую слепоту перед лицом так называемой оборонительной войны и превратить взаимный геноцид в классовую войну. Конечно, она прекрасно понимала, что до тех пор пока в ходе войны каждая из борющихся сторон все еще в состоянии поддерживать иллюзорную веру в победу с помощью решительной битвы, только ценой невероятных усилий можно завоевать массы для подобной перспективы. Во всяком случае, она сознавала, что по окончании войны общий национальный кризис подорвет политические институты и гегемонию буржуазии и в решительный момент исключительно важно будет противопоставить прогнившей социал-демократии альтернативную организацию для захвата власти.

Более чем кто-либо другой Роза Люксембург понимала резкость того исторического перелома, каким была первая мировая война. Она считала революцию не чисто программной концепцией в интересах освобождения одного класса, а насущной необходимостью для самосохранения человечества. Термин “Menschheit” (человечество) часто встречается в ее речах; это не просто метафора, а суть того, что исторически неотчуждаемо. На Учредительном съезде КПГ она, таким образом, резюмировала свою особую программу: “Дилемма, перед которой находится человечество, представляется следующим образом: или гибель в условиях анархии, или спасение через социализм. Буржуазные классы не в состоянии найти какой-либо выход из положения, создавшегося в результате мировой войны, этого порождения их классового господства и капитализма. Поэтому получилось так, что сейчас мы в самом точном смысле слова переживаем именно тот момент, о котором Маркс и Энгельс впервые заявили как о научной базе социализма в великом “Манифесте Коммунистической партии”: социализм станет исторической необходимостью. Социализм стал необходимостью не только потому, что пролетариат не желает больше жить в условиях, уготованных ему капиталистическими классами, но также и потому, что, если пролетариат не выполнит свой классовый долг и не построит социализм, над всеми нами нависнет угроза краха” [4].

Ноябрьская революция 1918 года в Германии показала, что решительно ничего не изменилось в существующих классовых отношениях. Их представители настолько скомпрометировали себя связями с прогнившей господствующей системой и с оставшимися военно-политическими силами, что путь парламентаризма, по которому пошел рейхстаг, обязательно должен был привести к сохранению того статус-кво, из которого в итоге старая власть должна была выйти победительницей. Очень скоро Роза Люксембург поняла, что правительство Эберта—Шейдемана могло существовать, пока правящие классы нуждались в передышке, для того чтобы полностью восстановить свои силы.

Решительная сторонница демократии на местах, развивающейся через массовые стачки, демократии, основным политическим и организационным фундаментом которой являлись Советы рабочих и солдат, Роза Люксембург с самого начала боролась против любой формы чисто правительственного социализма. (В этом заключается последовательность ее эволюции вплоть до дискуссии о всеобщей забастовке.) В этот критический момент развития Розы Люксембург вырисовывается еще один элемент раскола — ее особое отношение к Октябрьской революции, которое можно определить как критическую солидарность.

Всякий раз, когда Октябрьскую революцию критиковали с ложных позиций — как, например, Каутский, — она выражала свою безграничную солидарность с этим сенсационным событием мировой истории. Когда речь шла о критике со стороны социал-демократии или реакции, она выступала в едином строю с Лениным и с большевистской партией, твердо уверенная в том, что только последовательные социалисты, не скомпрометировавшие себя участием в управлении старым обществом, имеют право радикально критиковать методы, которыми большевистская партия вынуждена бороться с трудностями в стране, разрушенной войной и слабо развитой в промышленном отношении.

Тем не менее Роза Люксембург не ограничивалась тем, чтобы любой ценой выражать свою солидарность с Октябрьской революцией. Раньше многих других она увидела в ленинской концепции партии и в других его положениях некоторые черты, предвещавшие возможный регресс советского общества и угрожавшие основным положениям социалистической демократии. По этому можно судить о ее глубоком знании материалистического метода и практическом знакомстве с диалектикой именно там, где речь идет о скрытых, еще не ставших реальностью традициях. Она опасалась последствий подавления свободы, поскольку интуитивно ощущала наличие социальных условий для подобного искажения. Но “отсрочка демократии», которой добились Ленин и Троцкий, распустив после Октябрьской революции Учредительное собрание, — “это еще большее зло, которое надо было предупредить: оно душит тот жизненный источник, благодаря которому и только благодаря которому могут быть исправлены все недостатки, присущие общественным институтам” [5].

2. “Люксембургиантство”: критическая ортодоксия или ересь

Довольно сложно определить место политической теории Розы Люксембург в истории. Естественно, она находится в тесной связи с левыми радикалами. Решительные социалисты — сторонники Советов и последовательные критики упадка социал-демократии, они считали диалектический материализм не просто всеобъемлющей структурой, дающей единое представление о мире, но прежде всего одним из компонентов исторически необходимой и определяющей практики. В этой связи необходимо вспомнить Антона Паннекука, который вместе с Радеком, Фрёлихом и Иоханном Книфом до начала первой мировой войны занимался политической деятельностью в Бремене. Речь идет о том общем антивоенном фронте, который объединял Розу Люксембург, Франца Меринга, Карла Либкнехта с Антоном Паннекуком, Германом Гортером и Хенриеттой Ролланд-Хольст. Во всяком случае, Паннекук всю жизнь оставался верным собственной точке зрения на роль Советов перед лицом любого возможного поворота в рабочем движении. Гортер и Паннекук, в Циммервальде и Кинтале еще выступавшие вместе с Лениным, очень скоро поняли разницу, которая именно по этому вопросу отделяет их от русского революционера. Впрочем, “Детская болезнь “левизны” в коммунизме” будет прежде всего обращена против Гортера и Паннекука, сторонников коммунизма Советов. Конечно, Роза Люксембург является такой же решительной сторонницей демократии Советов, как и Паннекук, но у  нее совершенно иные соображения по поводу организации, силы, объединяющей волю масс, и в отличие от Паннекука ее концепция материалистической диалектики, полностью определяющейся историческими процессами, никак не связана с натуралистическим образом мышления. И, это сразу же придает этой стороне ее “ортодоксии” в основном критическую основу. Не однажды восставшие массы все упорядочивают стихийно и обуржуазивают победу социализма, и даже не необходимость постепенного развития, присущая диалектике природы и протекающая бескровно, гарантирует всеми страданиями человечества в ходе истории конечную победу. Если нет даже минимальной гарантии, то и в данном случае Роза Люксембург в глубине души абсолютно убеждена в этой победе. Еще с большей энергией и силой, нежели Маркс и Энгельс, в рамках материалистической теории она сформулировала проблему возможности, проблему случайности -и тут трагический опыт войны сыграл решающую роль, -которая уже не является вопросом второстепенным и, пройдя тернистый, зачастую мучительный путь, должна стать прогрессивной необходимостью. Она, скорее, указывает на возможность сохранить одно из понятий, более или менее идентичных в определенных исторических условиях: социализм или варварство. Именно это превращает ортодоксальную критику Розы Люксембург, направленную на оживление диалектики, в особую форму ереси в рабочем движении.

В политической теории Розы Люксембург отношения с массами являются основным элементом, и именно это не позволяет ей принять строгую кадровую партию, скованную железной дисциплиной конспирации, как альтернативу социал-демократической партии, ставшей к тому времени чисто избирательным союзом. Хотя молодой Лукач в книге “История и классовое сознание” ссылается на Розу Люксембург именно в связи с открытой диалектикой “массы — партия”, не деформированной каким бы то ни было схематизмом (что, впрочем, не означает возможности отхода пролетарской партии от масс), эта диалектика в дальнейшем была затуманена сторонниками самого Лукача. Выражаясь более философски, можно было бы сказать, что случайные для объекта условия, громоздкий материал сознательных действий истории в форме классовых отношений, например действий пролетариата, вновь сводятся у него к формуле “субъект—объект”, к пролетариату как субъекту, равнозначному и неделимому, который вмешивается в ход истории и — хочешь не хочешь -— приводит к завершению исторического поворота. Зато для Розы Люксембург пролетарии являются эмпирическими индивидами, солдаты - это пролетарии в шинели, чьи личные качества, в различной степени несущие на себе отпечаток гегемонии существующего строя, лишь в ходе классовой борьбы приведут к образованию единой воли, способной привести к действию. Лукач переносит раскол между субъектом и объектом, которые в реальной борьбе опосредствуют друг друга, на нерушимое тождество, каковым является партия, представляющая весь пролетариат — единственно реальный субъект, способный к действию в любой исторической обстановке. Отдельный же пролетарий в большей или меньшей степени представляет собой объект партийной работы; он лишь выражает “психологическую сознательность”. Перед партией, воплощающей наконец-то разгаданную тайну фихтеанского действия, индивидуум является просто-напросто сырьем. Это станет реальностью в жестокие времена сталинизма.

Конечно, эти направления развития у молодого Лукача намечены не полностью, но если принять во внимание его деятельность post festum ( слишком поздно - лат.) в связи с твердой демократической позицией Розы Люксембург, то, исходя из его теории, они покажутся нам довольно ясными и объективно возможными. Несомненно, Советы как политическая организационная форма, нарушающая связь овеществления “предыстории”, по Лукачу, не до конца растворяются в партии, но перед лицом исторической роли партии обладают лишь статусом Эдема, а именно утопической конструкции “регулятивной идеи” в кантовском смысле, без подлинного реального содержания, появляющегося в процессе освобождения человечества. То, что у Розы Люксембург, если исключить ее политическую позицию, предварительно изымается из структуры ее концепции живого марксизма, иначе говоря, сведение революционной теории к чисто партийной, у Лукача как раз теоретизируется. Тем не менее венгерский мыслитель является единственным крупным марксистом 20-х годов, который ощущал ответственность перед наследством, оставленным Розой Люксембург. Если в то же время критика “люксембургиантства” стала опасной для отдельных активистов, для их партийной работы, а в некоторых обстоятельствах и для самой их жизни, то впоследствии “диссиденты” из КПГ, такие, как Корш или Вильгельм Рейх, критикуя большевизированную партию, во всем, что касается их теории и практического поведения, уже никогда не шли в русле традиций, оставленных Розой Люксембург.

* * *

В истории рабочего движения “люксембургиантство” превратилось в полемическое понятие для изоляции определенной формы левого уклона. Прежде всего его упрекают в недооценке роли партии и в “обожании” стихийности масс. Тут мы не можем решить, является ли так называемое “люксембургиантство”, как полагает Петер Неттль, исключительно функцией ленинизма. Единственно, что мне кажется несомненным, - это обличительная роль “люксембургиантства” с начала сталинизации коммунистических партий Западной Европы. Рут Фишер, сама ставшая жертвой стратегии большевизации, говорит о бацилле сифилиса, которой Роза Люксембург якобы заразила КПГ.

“Люксембургиантство” - это главным образом продукт фракционной борьбы внутри советской коммунистической партии, в котором теория революции - из нее в их полемике одинаково исходят и Ленин, и Роза Люксембург - сводится к теории партии в чистом виде. Поэтому в письме протеста, направленном в редакцию журнала “Пролетарская революция”, Сталин, умело подчеркивая революционные заслуги Розы Люксембург, тем не менее поставил ее в один ряд с идеологическими предшественниками Троцкого, упрекая ее (а вместе с ней и Парвуса) в том, что они “сочинили утопическую и полуменьшевистскую схему перманентной революции”, на которую он указал как на “уродливое изображение Марксовой схемы революции” [6]. В 1931 году подобные слова означали не критику, а приговор!

Открытые или завуалированные разногласия в связи с отношением Розы Люксембург к вопросу о революционном значении стихийности углублялись и продолжались в коммунистических партиях еще и после 1956 года. В период десталинизации хотели замолчать эту раздражающую, но тем не менее существующую проблему “Роза Люксембург”, полагая, что к концу своей жизни она почти исправила большую часть своих ошибок [7]. В основе этого предположения, несомненно, лежит недопонимание или недоразумение. Как уже говорилось, практическая солидарность с ленинской партией, когда она (в особенности после Октябрьской революции) подвергалась нападкам справа, начиная с социал-демократов и профсоюзных деятелей и кончая буржуазными партиями, для Розы Люксембург никогда не была под вопросом: как революционерка и в обстановке борьбы за непосредственные интересы она всегда выступала в едином строю с Лениным, что, однако, никак не отражалось на ее принципиальной критике ленинской партии и некоторых  программных положений большевиков [8].

Когда Эрнст Тельман и другие немецкие коммунисты думали, что ее можно считать “своей”, что под влиянием Октябрьской революции и после основания собственной партии она не только отошла от немецкой социал-демократии, но, приблизившись к Ленину, признала и практически исправила свои былые ошибки левого радикализма, то они учитывали тот факт, что в ее принципиальной оценке революционного значения массовой стачки вплоть до ее смерти не произошло никаких изменений.

Если сегодня мы будем читать работы Розы Люксембург с точки зрения того, что имеет главное значение для ее теории и является вместе с тем исключительно актуальным для рабочего движения, то из множества поставленных ею вопросов особенно выделяется один: вопрос о стихийной массовой стачке. “Всеобщий свет, в который погружены все остальные и который модифицирует их особые оттенки”, “особая атмосфера, [определяющая] удельный вес всех существ, которые в ней находятся”, - вот метафорические образы, с помощью которых Маркс описывает разнообразную и всепроникающую силу производства, накладывающую свой отпечаток на социальные отношения. Все это как раз относится к данной теме, где с особой силой находят свое выражение историческая диалектика стихийности и организованности как в материальном, так и интеллектуальном производстве. Конечно, стихийность не является законом динамики масс, но без стихийности, с помощью которой массы демонстрируют и обнародуют собственные интересы, они всегда движутся только в рамках и интересах существующего правопорядка. Именно диалектика стихийности и организованности, направляющая социальные процессы, выводит их за пределы какой бы то ни было механики самодвижения, способов мышления и одностороннего и объективированного поведения. Она определяет не только закон политической динамики освобождения пролетариата, но и структуру присущей ей теории, ядром которой является материалистическая диалектика.

Когда в подобном контексте употребляется слово “стихийный”, тут же необходимо ответить на привычное возражение. Стихийность, как она выражается в массовой забастовке, никогда не представляет собой непосредственную стихийность, а всегда опосредствованную именно в двух смыслах. Первое —  стихийное поведение рабочих имеет место и тогда, когда появляется тенденция против бюрократических аппаратов пролетарских партий и профсоюзных организаций, тенденция, опосредствованная организацией, зачастую именно организационными способностями отдельных индивидуумов, развившимися в этих организациях. Отделить стихийность от подобных организующих элементов - значит превратить ее в чистую абстракцию. Второе - стихийная массовая стачка в определенных условиях обязательно вытекает из самого производства, из процесса материальной жизни общества; она опосредствована общим социальным контекстом, который определяется противоречиями капиталистического способа производства на конкретном историческом этапе его развития. Поэтому ее политическая эффективность предполагает наличие теории и сознания тотальности.

Если рассматривать стихийную массовую стачку в этом чистом виде, без грубых истолкований, то не может быть никакого сомнения, что она является внутренним динамическим центром политической деятельности и отражает диалектический способ мышления Розы Люксембург. Поэтому те, кто хочет развивать диалектику стихийности и организованности, должны постоянно держаться этого ориентира в ее теории и политике.

Во всяком случае, несмотря на искусственно возводимые на нее обвинения ее противников, Роза Люксембург никогда не думала о механистическом разделении или просто противоречивом соотношении между стихийностью и организованностью. Наоборот, в своей речи на Учредительном съезде КПГ она критиковала именно отсутствие стихийности в революции, совершавшейся перед ее глазами, критиковала преобладание политических вопросов и связывала с нарастающей волной стихийных забастовок надежду на то, что они станут основным вопросом революции, поскольку представляют собой в общем “внешнюю форму борьбы за социализм” [9]. И еще: если в этом контексте Люксембург говорит о “социализме декретов”, то, конечно же, не ссылается на политическую деятельность одних лишь Эберта и Шейдемана. Этим она задевает все партии, недооценивающие революционного характера массовых экономических выступлений. “Борьба за социализм может вестись только массами лицом к лицу с капитализмом, на каждом предприятии, каждым пролетарием против своего хозяина. Только тогда возможна социалистическая революция... Социализм не делается и не может быть сделан с помощью декретов, даже истинно социалистическим правительством. Социализм должен делаться массами, каждым пролетарием. Там, где пролетарии связаны цепью капитала, там она и должна быть разорвана” [10].

Здесь Роза Люксембург ссылается на ту форму организации, которую не случайно по аналогии с первоначальным накоплением Маркс характеризовал как “previous organization” (первоначальная организация), которая вырастает из экономической борьбы за непосредственные интересы рабочего класса и в первую очередь учитывает опыт, приобретенный в ежедневных столкновениях с капиталом. Впоследствии к этой “previous organization” приклеили этикетку обычной профсоюзной борьбы и отодвинули ее в область стачек, не связанных с политикой. В письме Фридриху Вольте от 23 ноября 1871 года Маркс четко разграничивал соотношение между экономическим и политическим движением. Маркс писал: “...стремление с помощью стачек и т. п. принудить отдельных капиталистов на какой-либо отдельной фабрике или даже в какой-то отдельной отрасли промышленности ограничить рабочее время есть чисто экономическое движение; наоборот, движение, имеющее целью заставить издать закон о восьмичасовом рабочем дне и т. д., есть политическое движение. И, таким образом, из разрозненных экономических движений рабочих повсеместно вырастает политическое движение, то есть движение класса, стремящегося осуществить свои интересы в общей форме, то есть в форме, имеющей принудительную силу для всего общества. Если эти движения предполагают некоторую предварительную организацию, то они, со своей стороны, в такой же степени являются и средством развития этой организации” [11].

За день до смерти Роза Люксембург еще раз подтвердила свое глубокое убеждение в том, что “экономическая борьба - этот вулканический источник, постоянно питающий революционную классовую борьбу, - пока что находится в самой начальной стадии” [12].

Среди изобретателей и критиков “люксембургиантства” на значительном расстоянии мы видим и самого Ленина. Каталог ошибок Розы Люксембург в его “Заметках публициста” - возможно, это последняя работа Ленина – включает независимость Польши, отношение к меньшевизму, теорию накопления капитала и т. д. Однако там нет ни слова о стихийности и массовой стачке[13]. Очевидно, Ленин считал, что эти ошибки относились лишь к отдельным аргументам, которые вовсе не затрагивали сущности содержания ее теории. Осмысление ее концепций, понимаемых как ошибки, показывает, что и для Ленина вопрос об организации не может быть разрешен в плане технико-организационных мер, но должен пониматься как политическая тема, не допускающая мысли о том, что здесь можно абстрагироваться от конкретной социальной и исторической обстановки.

Полемика между Лениным и Розой Люксембург по вопросам организации, о значении массовой стачки и стихийности и т. д. может в какой-то мере принести пользу, если сами отношения между стихийностью и организованностью рассматривать как исторически определенные, подчиненные исторической диалектике; нет единого правила поведения, установленного раз и навсегда и подходящего к любой ситуации. Как бы это ни было обусловлено конкретными социальными обстоятельствами, тем не менее можно сказать, что Ленин в основном рассматривает структуру революционного процесса с точки зрения организованности, а Роза Люксембург анализирует ее с точки зрения стихийности и инициативы масс. Но это не просто разница в оценках, акцентах, это принципиальная разница, которая характеризует направление мысли двух теоретиков, начиная с логической и гносеологической постановки проблем. Это результат конкретных и сложных социальных условий, в которых развертывается классовая борьба. Для Розы Люксембург она в постоянной конфронтации как с бюрократическим центром Каутского, так и с реформистскими тенденциями социал-демократической партии и профсоюзов; и то, и другое влечет за собой фатальные последствия, заключающиеся в том, что руководящий аппарат все более отдаляется от революционных нужд и стремлений масс. Для Ленина - это постоянное осмысление сложной действительности, в которой еще недостаточно развитой пролетариат должен завоевать и утвердить свою организующую роль вождя по отношению к крестьянству и мелкобуржуазным массам. Эта раз от раза специфическая логика исторической и социальной обстановки настолько глубоко пронизывает мысли Розы Люксембург и Ленина, что, только исходя из нее, можно понять, ценой каких усилий приходилось им усваивать, перерабатывать и обобщать опыт другой страны в ее борьбе за освобождение рабочего класса. Как известно, Роза Люксембург почти все свои конкретные идеи о массовой стачке выдвинула на основе опыта России, а Ленин до 1914 года подчеркивал образцовую организованность немецкой социал-демократии.

Люксембург понимает массовую стачку как форму стихийного, непосредственного и творческого выражения опыта и потребностей рабочего класса. По ее мнению, моменты стихийности в каждой массовой стачке не противоречат убеждению, бытующему среди анархистов и профсоюзных бюрократов, согласно которому можно искусственно вызвать массовую стачку и использовать ее как политическое орудие, подходящее для любого случая; более того, поставив массовую стачку в центр своей теории, она одновременно дает оценку материалистической диалектики как “специфического способа мышления сознательного пролетариата, борющегося за свои права” [14]. Ее понимание марксистской диалектики имеет особый оттенок: она возвращается к требованию Маркса следовать от абстрактного к конкретному, что противоречит традициям европейской мысли, традициям, возрождение которых она видит не только в среде немецкой социал-демократии, но и в ленинской теории партии. Таким образом, если Роза Люксембург имеет так мало общего с неприязнью к философии, с “отказом от всяческих мысленных фантазий” своего друга Меринга, то столь же мало взгляд ее обращается и к систематическому развитию категорий диалектики, соответствующих “замкнутой концепции мира”. Конечно, дело тут не только в недостатке времени и не только в формировании ее личности. Для нее диалектика является именно, как считает Гегель, методом, формой, сознанием самодвижения содержания. Поэтому ее способ анализа социальных отношений и классовой борьбы не обращен “вверх”, к идеям, программам, организационным директивам, центральным комитетам и, следовательно, никогда не является идеалистическим. Наоборот, аналитические понятия критики политэкономии обращены у нее “вниз”, к конкретному опыту масс и отдельных личностей. Лелио Бассо точно указал на этот основной пункт диалектической концепции Розы Люксембург: “Деятельность Люксембург состоит именно в попытках увязать диалектический метод Маркса с сутью классовой борьбы, превратить его не только в метод интерпретации истории и анализа современного общества, но и в прикладной метод для создания истории, то есть применить его к действиям широких масс и сознательному построению будущего. Как мало кто из других марксистов, она воспринимала действительность и историю диалектически” [15].

Здесь возникает вопрос, действительно ли программа Розы Люксембург, заключающаяся в том, чтобы обратить категории критики политэкономии к массам, к их опыту и формам их действий, находит свое выражение в контексте, в котором она должна была показать хорошие результаты, то есть в ее книге “Накопление капитала”. По этому поводу необходимо высказать еще некоторые соображения.

3. “Накопление капитала” и  революционная  сила неравномерного развития

Известны вступительные лекции Розы Люксембург по популяризации политической экономии, которые она читала в партийной школе. Когда надо разъяснить категории политической экономии массам, то речь идет вовсе не о вульгаризации. Когда незадолго до начала первой мировой войны была опубликована ее работа о теории накопления, задуманная как вклад в дело экономического объяснения империализма, она встретила почти единодушное осуждение со стороны “экспертов” ортодоксального марксизма во главе с австромарксистами и Каутским. Роза Люксембург была удивлена их столь единодушным и мощным сопротивлением: она считала, что в ее книге лучше сформулированы и применены к развитию капитализма некоторые очевидные истины теории Маркса в соответствии с тенденцией его внутреннего развития.

Позднее к критикам теории накопления Розы Люксембург, к которой свободно подходила этикетка “теории недопотребления”, уже осмеянной Марксом, по разным мотивам и с различными критическими результатами присоединились и ленинцы. В своей книге о позднем капитализме Эрнест Мандель еще раз вернулся к проблемам, поднятым в этих дискуссиях, и со своей стороны объединил Розу Люксембург и ее критиков, основываясь на главной общей ошибке: ошибочной оценке познавательной функции Марксовой схемы воспроизводства, выведенной из второй книги “Капитала” (в особенности из глав 18—21). Необходим был особый анализ, для того чтобы рассмотреть, является ли формулировка теории империализма, увязанная с критикой и развитием схем воспроизводства, данных Марксом, верной или нет. Здесь нас интересует лишь методологическое направление анализа Розы Люксембург.

Борьба Розы Люксембург направлена против теоретического эпигонства “экспертов по официальному марксизму” II Интернационала. Они свели теорию Маркса и прежде всего схемы воспроизводства к формулам, не имеющим ничего общего с жизнью и реальностью, и с их помощью упражнялись в математических и филологических остротах. Действительно верно, что Маркс, анализируя воспроизводство, в особенности расширенное воспроизводство, всего капитала, оперирует упрощениями и абстракциями, которые он применяет в методологических целях. Самая важная из этих абстракций состоит в том, что предполагается, будто капиталистическое общество во всех его частях в итоге состоит из наемных рабочих и капиталистов. Допустимо ли применение логической схемы для объяснения некоего исторического этапа развития капитализма? Конечно же, нет. Но почему же Роза Люксембург не поняла этой простейшей мысли Маркса? Именно теоретическо-политические интересы помешали ей пойти по пути проведения различия между историко-эмпирическим и логико-систематическим анализом, на который указывали марксисты-“эксперты”. Поэтому необходимо было “подвести под анализ накопления, как общего процесса, конкретную основу органического обмена между капиталом и его исторической средой” [16]. Центр тяжести ее анализа заключается в том, чтобы определить функцию некапиталистических элементов, все-то, что является случайным в капитализме, во внутрирыночных отношениях докапиталистических слоев и групп на внешней периферии потенциально колонизаторских стран. Стремясь к сверхприбыли, капиталист наталкивается на жесткие рамки внутреннего рынка, обусловленные ограниченным уровнем потребления. Роза Люксембург увидела слабую сторону Марксова анализа в том, что процесс накопления анализируется в пределах “замкнутой системы”. Тем не менее она констатирует, что капитализм не только зарождается во внекапиталистической сфере, но и развивается в ней. Маркс учитывает этот факт в рамках “первоначального накопления”, но не в связи с эпохой зрелого капитализма.

До тех пор пока капитализм может поглощать некапиталистические элементы с помощью колонизации других стран и собственных регионов, а также путем насилия и создания новых рынков, он способен на расширенное воспроизводство и накопление на все более расширяющихся уровнях. На этапе, когда он создаст мир по своему подобию, он в то же время объявит о часе своего заката. Он переживает застой, перестает быть историческим носителем развития производительных сил и окончательно подходит к своему историческому пределу в международном масштабе, поскольку накопление исключительно в условиях капитализма невозможно.

Роза Люксембург весьма четко понимает революционное измерение неравномерности развития; ей не удается связать концепцию общества, целиком проникнутого капиталистическими отношениями, в котором существуют только наемные рабочие и капиталисты, с мыслью о более или менее самостоятельном характере структуры потребностей потребителя, которая впервые была порождена капиталистической основой и постоянно на этой основе воспроизводится. Потребители, создающие сверхприбыль, необходимую для накопления, согласно ее концепции, должны происходить из некапиталистических сфер. Отличительная черта империализма, этой последней конкурентной схватки за капиталистическое господство в мире, за раздел остальной некапиталистической части мира, есть “перенесение решающей борьбы во имя экспансии из местностей, которые являются ее объектом, в страны, где она зародилась; это, между прочим, является специфическим признаком того, что круг развития начинает замыкаться” [17].

В своих политических работах Роза Люксембург раскрывает историческую диалектику в рамках капиталистического производства, когда анализирует массовую стачку пролетариата и проблему его организации. Эта диалектика, по правде говоря, могла бы соответствовать логике капитала, но не конкретно-историческому развитию, то есть развитию, соотнесенному с революционной практикой. С исторической точки зрения капиталистические отношения необходимо приходят в упадок при соприкосновении со своей противоположностью, то есть с элементами некапиталистическими и случайными 6 сравнении с логикой капитала. Таким образом, во всемирно-историческом плане Роза Люксембург правильно ограничивает социальную революцию теми областями, где капитал встречается с докапиталистическими формами общества; все автономные революции прошлого происходили в этих областях. “Начиная с первого момента развития капитала, имеет место стремление к экспансии за счет некапиталистических слоев и стран, разрушение ремесленного и крестьянского хозяйства, пролетаризация промежуточных слоев, колониальная политика, “политика открывания дверей”, вывоз капитала. Только путем постоянного распространения капитализма на новые области производства и новые страны с самого начала становились возможными развитие и существование капитализма. Но экспансия в своем мировом натиске приводит к столкновению между капиталом и докапиталистическими общественными формами. Отсюда - - насилие, война, революция, словом, катастрофа, которая составляет жизненный элемент капитализма от начала до конца” [18].

Но и здесь ничто не происходит механистически. Все зависит от сознательности и боевого духа пролетариата на этой стадии катастрофы. И тут для Розы Люксембург возникает альтернатива: “гибель культуры или переход к социалистическому способу производства” [19].

                                 

4. Диалектика и политизация  будничных интересов

Нечто вроде материалистического инстинкта предохраняет Розу Люксембург от того, чтобы чисто механистически применять безжизненные структуры диалектических категорий, в особенности категорий критики политической экономии, и этим самым избавляет ее от воспроизведения дуализма понятия и действительности, теории и практики, характерных для буржуазного образа мышления [20]. То, что дуализма нельзя избежать, перепрыгнув через философию тождества, для нее очевидно: сознание означает всегда осознавать, следовательно, неотчуждаемым его объектом является материальность мира. Это реальное и гносеологическое значение внешнего мира, которым так гордятся теоретики отражения, не вызывает никакого сомнения; но оно говорит лишь о принципе материалистического мышления, а не о его реальных формах. Не путем подавления познающего субъекта, а с помощью простого воспроизведения явлений, как раз через исключительное его напряжение в процессе наблюдения и анализа, из которых, несмотря на интерсубъективность, необходимую для всякого объективного познания, абсолютно не могут быть выделены субъективные части истории индивидуального формирования, проявляется противоречивая структура динамичных материальных форм вещей и отношений. Роза Люксембург иллюстрирует это явление на примере изменения функций самой массовой стачки. “Таким образом, историческая диалектика - утес, на котором зиждется весь социализм Маркса, - привела к тому, что анархизм, с которым была неразрывно связана идея массовой стачки, ныне сам стал в противоречие с практикой массовой стачки, и в то же время обратно массовая стачка, с которой боролись как с отрицанием политической деятельности пролетариата, оказывается ныне самым  могучим оружием политической борьбы за политические права. Поэтому, если русская революция и требует коренного пересмотра старой точки зрения марксизма по отношению к массовой стачке, то здесь все же в новой форме побеждает марксизм со своими общими методами и взглядами” [21].

Для Розы Люксембург идеалистическая мысль - это не просто философское течение, которое достаточно было бы охарактеризовать с помощью определенных гносеологических посылок, например о статусе внешнего мира, независимого от сознания; идеалистическая мысль, скорее, указывает на простейшие будничные ситуации, богатые, однако, своими политическими последствиями. Вплоть до своей последней незаконченной работы об Октябрьской революции, к которой Роза Люксембург неоднократно возвращалась в частных беседах, постоянно подчеркивая необходимость стихийных действий, инициативы, самостоятельной организационной работы масс, она старалась предупредить, что между тенденцией движения в верхах, в организациях и в центральном комитете и реальной тенденцией движения масс может возникнуть опасность того разрыва, которого будет трудно избежать даже во время взрывных революционных ситуаций, когда распадается господствующая система классового общества и возникает опасность нанести ущерб конечной цели социализма. Это только две стороны одной и той же действительности, и у Розы Люксембург одна и та же исходная точка, когда она объявляет бой как оппортунизму и ревизионизму немецкой социал-демократии и немецкого профсоюзного движения, пораженных “парламентским кретинизмом”, так и ультрацентрализму, наличие которого она подозревает в ленинской концепции партии. В обоих случаях она боится разрыва между организованностью и стихийностью, где стихийность означает не просто форму возникновения стачки для защиты непосредственных интересов пролетариата, а имя собирательное для всего того, что составляет жизненные условия пролетариата: надежды, желания, нужды отдельного пролетария в его повседневной практике и способ, с помощью которого все эти различные моменты собираются воедино и организуются без вмешательства какого бы то ни было педантства, столь ненавидимого ею, для дрессировки масс извне.

Правда, Роза Люксембург не анализировала в деталях психологию пролетариата в классовом обществе, но она указала на важнейшее направление исследования проблемы, которая имела большое значение уже в 1914 году и которая с исторической точки зрения станет еще острее в связи с возникновением фашизма. Если будничным интересам и нуждам людей не придается политической окраски, если ежедневно с помощью стихийных коллективных действий не разрываются цепи капиталистического товарного производства, восстанавливающего людей друг против друга там, где эти цепи существуют - на заводе, в семье, в школе, в свободное время, — то исчезает материальная база, весьма хрупкий фундамент классового сознания, которое выступает в качестве обычного сознания, в качестве способности понять структуру классового общества и исторические задачи пролетариата. “Мы должны действовать снизу, и это в точности соответствует как массовому характеру нашей революции, так и коренным целям, лежащим в основе общественного устройства, соответствует характеру настоящей пролетарской революции в том, что мы должны завоевать политическую власть не сверху, а снизу” [22].

Эта постоянная для Розы Люксембург формулировка - “действовать снизу” — в любой момент и при любом стихийном действии рабочих никогда не вызывает у нее подозрения в анархизме (наоборот, анархисты, по крайней мере в той степени, в какой они считают себя пропагандистами действия, по словам Розы Люксембург, поступают в точности как бланкисты, то есть “сверху”) и в контексте данной цитаты на самом деле выражает критику идеи, согласно которой можно в соответствии с типом буржуазной революции свергнуть официальное правительство в центре власти и просто-напросто заменить его представителей. Эта формулировка гораздо шире. Для Розы Люксембург основной, неизменно демократический характер организационной структуры пролетарских организаций (наравне с демократической структурой социалистической революции вплоть до диктатуры пролетариата) не только постулат, вытекающий из идеи о конечной цели освобождения человечества от гнета и эксплуатации, но и ее методологическая основа: любые недемократические организации или недемократическое пролетарское движение вступают в противоречие с материалистической диалектикой и даже в случае завоевания власти революционным путем в той или иной форме приводят к краху.

5. Дисциплина как саморегламентация

О том, что значил этот синтез материалистической мысли и пролетарской демократии, можно судить по годам, непосредственно предшествовавшим приходу фашизма к власти: в то время как социал-демократические и коммунистические партии все еще с гордостью ссылались на рабочие массы и борющийся пролетариат, эти массы -- и не только мелкобуржуазные массы в узком смысле данного слова - уже шли совсем в другом направлении. Действительно, изобретательно созданные организации, представляющие собой крупные блоки - “общества в обществе”, — нельзя было упрекнуть в отсутствии порядка и прекрасной организации житейских отношений пролетариев, которые зачастую — со дня рождения до смерти - - оказывались уже “рекрутированными” в различные организации, детские сады, молодежные организации, спортивные общества и т. д. Но этому порядку и строгой организации, призванным повышать боеспособность сознательных рабочих, недоставало именно свободной и спонтанной связи между их потребностями и самостоятельным коллективным участием, не хватало той формы самопорядка, которая, начиная от воспитания детей до массовой стачки, постепенно уводила бы отдельных пролетариев с точки зрения политической, идеологической и психологической из-под влияния господствующих классов. Там, где эта дисциплина и самодисциплина все еще остаются компонентами репрессивной буржуазной морали, даже если дисциплине придать иной смысл, все равно нетронутым остается психический аппарат отдельного человека, сформировавшегося в буржуазной семье, в ходе производственного процесса, под влиянием государства, остается его привязанность к властям, страх перед жизнью и т. д., с теми последствиями, что он всегда легко сворачивает; вправо. Пролетарская организация отличается от буржуазной в основном тем, что предполагает эмансипацию личности как основной элемент его стратегии борьбы.

Роза Люксембург весьма точно определила двойственность понятия дисциплины, в которой момент солидарности и сотрудничества перерастает в командную власть, действующую извне, или же проникает внутрь и перерастает в покорность авторитетам в том случае, если действия теряют основу стихийной самоорганизации. С одной стороны, Роза Люксембург рассматривает массовую стачку как важную форму, характерную для эпохи классовой борьбы, которая обязательно появляется в соответствии с определенным уровнем капиталистического развития и поручает социал-демократии “объяснить классовому сознанию рабочих эту тенденцию развития, с тем чтобы поставить рабочих на высоту их задач, просветить народные массы, поднять их дисциплинированность, зрелость, решительность и активность” [23]; не случайно Роза Люксембург связывает эту форму солидарной дисциплины с предшествующими стихийными действиями масс, которые являются ее материальным фундаментом. С другой стороны, она выступает с критикой попытки Ленина превратить дисциплину в центральный элемент организации. Эта критика была резкой, но, конечно, несправедливой с исторической точки зрения и предвосхищала последующие тенденции развития. “Пролетариат можно воспитать в духе новой дисциплины, в духе добровольной социал-демократической самодисциплины, лишь вырвав с корнем рабское чувство той дисциплины, в духе которой воспитало его капиталистическое государство и которую оно передало ему, просто передав командный жезл из рук буржуазии в руки центрального комитета социал-демократии, а вовсе не привязывая его к ней” [24] .

Если буржуазное государство не может быть просто принято пролетариатом и использовано в его интересах, в равной степени недостаточно переделать в социалистическом духе дисциплину, навязанную пролетариату буржуазным обществом, для того чтобы лишить ее классового характера. Для Розы Люксембург нет сомнения в том, что дисциплина необходима в борьбе за освобождение пролетариата, но она требует “с корнем вырвать этот рабский дух дисциплинированности”, практически искоренить те модели поведения и тот способ мышления, которые были привиты заводом, семьей, казармой, бюрократией и частично уже стали плотью, проникли в глубь жизни трудящихся. Без некоторых практических попыток, идущих вразрез с авторитарностью, более того, без политической фантазии подобное “искоренение” невозможно. Именно к этому особому аспекту революционной политики относится фраза Маркса: “Каждый шаг действительного движения важнее дюжины программ”.

После публикации в “Искре” статьи “Организационные проблемы русской социал-демократии” (июль 1904 года), которая, собственно, представляет собой призыв понять историческую относительность организации и ее живую связь с жизнью, Роза Люксембург постоянно указывала на тот факт,   что партия Ленина была построена на принципе демократического централизма, поскольку была вынуждена действовать в социальных условиях отсталой России и решать дополнительные задачи, несколько отличающиеся от задач, стоявших перед социалистическими партиями высокоразвитых промышленных стран. Насколько точно она поняла одно из самых важных положений ленинской концепции партии, отмечая, что вообще партия должна прежде всего создать “политическое сырье, которое обычно готовится буржуазным обществом” [25], подтверждается самим Лениным, который отмечает: “Отрицать партийность с точки зрения коммунизма значит делать прыжок от кануна краха капитализма (в Германии) не к низшей и не к средней, а к высшей фазе коммунизма. Мы в России переживаем (третий год после свержения буржуазии) первые шаги перехода от капитализма к социализму, или к низшей стадии коммунизма... Уничтожить классы — значит не только прогнать помещиков и капиталистов — это мы сравнительно легко сделали -- это значит также уничтожить мелких товаропроизводителей, а их нельзя прогнать, их нельзя подавить, с ними надо ужиться... Они окружают пролетариат со всех сторон мелкобуржуазной стихией, пропитывают его ею, развращают его ею, вызывают постоянно внутри пролетариата рецидивы мелкобуржуазной бесхарактерности, раздробленности, индивидуализма, переходов от увлечения к унынию. Нужна строжайшая централизация и дисциплина внутри политической партии пролетариата, что бы этому противостоять, чтобы организаторскую роль пролетариата (а это его главная роль) проводить правильно, успешно, победоносно” [26].

Из этого определения роли партии вытекают две дополнительные задачи, присущие партии большевистского типа и необходимые для производства “политического сырья”, которого не произвела русская буржуазия (исключение составляют лишь несколько крупных промышленных центров): 1) сохранить организационное единство и руководящие позиции промышленного пролетариата, находящегося в окружении подавляющего большинства крестьянства и мелких товарных производителей и постоянно испытывающего как политическое, так и идеологическое влияние последних; 2) сохранить идею партии - - воплощение дисциплины и здоровой морали, которая хоть в малой степени предвосхищает нормы поведения, необходимые для неизбежного процесса индустриализации всего русского общества. Очевидно, что предостережение Ленина об опасных последствиях отказа от дисциплины, от неизменной линии поведения тем более важно для общества, в котором население в основном должно еще только воспринять нормы производственной дисциплины, проверенной в ходе капиталистического развития в тяжелых исторических условиях, в процессе интериоризации и воспитания.

Эти условия значительно изменились в индустриально развитых капиталистических обществах и намного превзошли ту стадию, о которой писала Роза Люксембург. Для исторической обстановки, в которой действует рабочее движение, характерен тот факт, что везде, где оно твердо связано с типом партии, утвердившимся в ходе Октябрьской революции, но в период сталинизма основательно изменившимся в сторону централизма, от отдельных организованных групп или первичных движений отделяются стихийные элементы, которые ориентируются на освобождение масс и иногда становятся движущей революционной силой даже внутри самих партий. Подобные явления, наблюдающиеся уже более десяти лет в различных капиталистических странах, а также и в странах “третьего мира”, можно сказать, только метафорически связаны с левым радикализмом, о котором писал Ленин. Скорее всего, они указывают на то, что в настоящее время структура революционных процессов изменилась и что подобные процессы обрели черты децентрализаторской практики в гораздо большей степени, чем это можно было предположить в 20-е годы.

6. Демократия Советов

Если в начале XX века, судя по дискуссии о массовой стачке, единодушным было мнение некоторых социал-демократических, а затем и некоторых коммунистических партий о том, что невозможно в частном порядке отменить частную собственность и что массовая стачка может быть лишь политическим средством обороны, средством защиты прав, завоеванных рабочим классом, и защиты демократических институтов, то в настоящее время массовая забастовка характеризуется двумя новыми элементами: растущим стремлением к стихийному овладению средствами производства, поскольку общественное богатство, произведенное на массовой основе, оставляет все меньше возможностей для оправдания “ограниченной базы” этого способа производства, и желанием связать воедино и утвердить собственные потребности и интересы, которые с трудом можно поколебать идеологическими рассуждениями об общем благе, организованными отвлекающими действиями, вытекающими из положения самого класса, и с помощью воспитания. В этой стихийности, в этой непосредственности, которые зачастую исключаются из общесоциального и исторического опосредствования, эти два элемента представляют собой часть революционного нетерпения, но все чаще и чаще считаются компонентами самого революционного процесса. Они являются формами действий во имя освобождения личности, и этого нельзя уже откладывать до великого часа революции. Уже до революционного переворота всего общества они—не только организационные формы самовоспитания, но и органы борьбы и органы власти с функциями контроля. В качестве таковых они постоянно находятся под угрозой, и, естественно, не только в предреволюционный период.

То, что Роза Люксембург говорит о Советах рабочих и солдат Ноябрьской революции в Германии, относится к основным проблемам, перед которыми оказываются органы, выражающие интересы, волю и сознательность рабочего класса, и которые обязательно должны однозначно, раз и навсегда, определить их особые исторические задачи, но не организационную структуру. На Учредительном съезде КПГ Роза Люксембург подчеркивала: “Только осуществляя власть, массы научатся пользоваться ею. Иного средства научить этому не существует. К счастью, нас уже миновали те времена, когда говорилось, что необходимо воспитывать пролетариат в духе социализма. Воспитывать пролетарские массы по-социалистически, то есть произносить речи и распространять листовочки и брошюрки” [27]. А перед этим она предупреждала: “Мы должны готовиться снизу к тому, чтобы придать Советам рабочих и солдат такую силу, чтобы при свержении правительства Эберта - Шейдемана или ему подобного это явилось бы лишь заключительным актом. Завоевание власти не происходит одним махом, но идет постепенно, путем проникновения в аппарат буржуазного государства, овладения всеми позициями и защиты ее когтями и зубами... Мы должны вести борьбу шаг за шагом, врукопашную, в каждом государстве, в каждом городе, в каждой деревне, в каждой общине, чтобы передать в руки Советов рабочих и солдат все инструменты государственной власти, по частям вырванные из рук буржуазии” [28].

Если проблема власти ставится как проблема ежедневной борьбы и возникает альтернатива - продолжение революции вплоть до захвата всей социальной власти или же контрреволюция, тогда, естественно, борьба идет поэтапно, от позиции к позиции, и обострение классовой борьбы, которая таким образом продвигается вперед медленными шагами, угрожает Советам в целом. Но здесь не ставится проблема реформистского поворота, интеграции организационных форм, подобных Советам, в систему существующей власти, которая актуальна сегодня преимущественно в капиталистических странах. Мало найдется партийных теоретиков и представителей сектантских суррогатов партии, которые не выдвигали бы этого обвинения в интеграции. Чем более сектантски они настроены, тем с большей уверенностью и решительностью заявляют, что борьбу нельзя проводить поэтапно, от позиции к позиции, с помощью первичных организаций и других организационных форм, осуществляющих в данной системе власти лишь часть задач Советов (например, самообразование и контроль), но что борьба и школа кадров - это только подготовка к великой битве, в которой будет командовать авангард.

По этому поводу необходимо сделать несколько принципиальных замечаний. Любая реформа, любое частичное изменение в системе существующей власти - идет ли речь о завоевании новых прав или о защите завоеванных, об утверждении права на самоопределение и на совместное принятие решений, о “гуманизации” производства, которой требует рабочий класс или же которую навязывает капитал для повышения производительности, - - в условиях капиталистического производства и валоризации имеют противоречивые и противодействующие функции. Они могут служить и интеграции, и смягчению классовой борьбы, но они могут также и заложить основы новых конфликтов, обострить классовую борьбу. Капитализм постоянно создает потребности, которых он не может полностью удовлетворить на капиталистической основе. Таким образом, “автономные сферы”, которые трудящиеся отвоевывают в процессе производства, постоянно снижают чувство подчинения и страха и служат делу повышения роста их самосознания и требований. При желании истолковать эти процессы только в смысле возросшей стабильности капитализма надо было бы предположить, что с помощью этих изменений в процессе производства и с помощью социальных реформ капитализм можно иммунизировать против кризисов. Это означало бы отрицание исторического опыта и замену анализа общества политической мифологией.

Как бы ни стремились определить формы организаций, имеющих целью самоуправление, самоопределение, контроль и демократию трудящихся, во всем их многообразии они являются эпохальными формами освобождения угнетенных, эксплуатируемых и неимущих во всем мире. Партии или другие организации, которые не имеют этих форм в их основании и составных частях, сходят с пути демократизации пролетариата. По этому вопросу Роза Люксембург сформулировала историческую программу, сохранившую актуальность и до сегодняшнего дня. В промышленно развитых капиталистических странах вновь возникают дискуссии о демократии Советов. Романтическое восхищение самоуправлением югославских трудящихся сильно уменьшилось; сейчас есть уверенность в том, что революционные Советы Октября, естественно, нельзя перенести в высокоразвитое индустриальное общество. Тем не менее, если очевидно, что никакой из существующих в настоящее время социальных порядков не построен в соответствии с первоначальной идеей Советов, она не потеряла своей могучей привлекательной силы, и вовсе не потому, что кое-какие мелкие группы утопистов, игнорирующих объективные законы индустриального общества, продолжают ее пропагандировать. Идея самоуправления через Советы завоевывает почву, когда система политической власти несет в себе зародыш краха, когда партийная бюрократия или представительные органы буржуазного государства, ставшие автономными, не в состоянии выразить самых обычных интересов подавляющего большинства народа. Небрежный намек на падение Баварской Советской республики, на подавление Советов в России, на бюрократические тенденции в органах самоуправления трудящихся Югославии не является обоснованным возражением против идеи непосредственной демократии. Даже самым прогрессивным буржуазным демократиям понадобились века для их утверждения. И невозможно, чтобы построение социалистических демократий, стремящихся уничтожить политическое господство как таковое, политику как отдельную сферу в области разделения труда, далекую от жизненных отношений в обществе, потребовало меньшего времени.

7. Организация — форма посредничества между социальностью и сознанием

Уже говорилось, что для Розы Люксембург не существует абстрактной альтернативы между стихийностью и организацией; все зависит от конкретного исторического посредничества. И это видно из специфической концепции Розы Люксембург об организации. Как и во всех ее тезисах, решительную роль играют здесь нюансы. Кстати, немало недоразумений по поводу теории Розы Люксембург возникло из-за того, что ее диалектическую мысль пытались загнать в схемы логико-формальных дефиниций. Кроме того, в силу этих формальных определений партия рассматривается как воплощение постоянных свойств, не меняющихся ни при какой обстановке, из которых можно вывести ее революционную сущность. Мнение, что все действительно исторические понятия определить нельзя (идеалистическая философия), является общим и для Розы Люксембург, и для Ленина. То, что невозможно однозначно определить исторические понятия, относится, в частности, и к таким, как “организация” и “партия”. Если Лукач определял организацию как “форму посредничества между теорией и практикой” (что при более внимательном рассмотрении и если представить теорию как воплощение полного сознания социальной общности и исторической миссии пролетариата означает в еще большей степени механистический перенос считающейся всегда правильной теории на, практику), то для Розы Люксембург организация является “формой посредничества между социальностью и сознанием”. Организация, партия, социал-демократия -- все это ступени посредничества, с которыми согласуются революционные теории рабочего движения, в которых обретают сознание революционные действия масс и к которым относится каждый шаг реального движения к конечной цели, то есть уничтожению классового господства. Роза Люксембург понимает социал-демократию (которая в то время была синонимом партии) скорее как процесс, а не раз и навсегда застывшую структуру. “Пролетарское движение не все и не сразу стало социал-демократическим даже в Германии, но оно становится таким с каждым днем, постоянно преодолевая крайности анархизма и оппортунизма, эти преходящие моменты движения социал-демократии, которую следует рассматривать как процесс” [29].

Организация вмешивается в этот процесс, создавая и на основе опыта и форм борьбы пролетариата в некотором смысле предвосхищая и иллюстрируя их революционные моменты в перспективе достижения конечной цели.

Роза Люксембург пишет: “В основном тактика борьбы социал-демократии в общих чертах не “придумана”. Она — результат многих великих творческих свершений классовой борьбы, зачастую самой обычной, но которая тем не менее экспериментирует. Так же и тут несознательное предшествует сознательному, логика объективно-исторического процесса предшествует субъективной логике его главных действующих лиц” [30].

Подобная концепция организации непригодна для случайных и преходящих выступлений, но допускает диалектику тождества и нетождества, вполне определенные революционные цели и самый разнообразный и неожиданный опыт масс. Отсюда максимальное внимание к изменениям, тенденциям, конфликтам, ускоряющим или замедляющим революционный процесс.

Стихийность и организация не соотносятся чисто внешне, а, скорее, содержат свою имманентную диалектику. Если попытаться изолировать их одну от другой или установить между ними какую-то тождественность, может случиться, что в ходе их исторического развития они могут перейти в свою противоположность. Если пролетарская организация отрывается от масс (это, во всяком случае, не одно и то же, что потеря числа членов и голосов), она почти обязательно вызывает стихийные действия трудящихся, которые могут обратиться и против нее. Если стихийность отрывается от организационной силы рабочего класса, она впадает в организационный фетишизм сектантских групп или в механистичность различных движений протеста, которые вспыхивают и тут же гаснут, групп, не расположенных и не способных вести ни длительную теоретическую, ни практически-организационную работу. Всю свою жизнь Роза Люксембург вела решительную борьбу в двух направлениях: против бюрократического оппортунизма и против сектантской стратегии, ведущей к изоляции масс. Тем не менее ей абсолютно чужд образ мысли, свойственный руководящему составу, и чужда боязнь, присущая организациям, построенным по моделям буржуазной иерархии, которые видят угрозу в любом действии, не контролируемом или же не предпринятом по инициативе партии. Ее вера в способности и опыт масс подразумевает уверенность в том, что массы в состоянии исправить собственные ошибки. “Неверные шаги реального рабочего революционного движения в историческом плане несравненно плодотворнее и ценнее самого лучшего „центрального комитета"”.

К этому следует добавить, что “революционный инстинкт” и логика исторической обстановки вынуждают даже революционеров действовать по таким законам, которые сводят на нет их прекрасно задуманные планы. В своем “Введении к работе К. Маркса „Гражданская война во Франции"” (1891) Энгельс подчеркнул связь между планами и реальной практической деятельностью прудонистов и бланкистов, которые составляли большинство в Парижской коммуне. “Но гораздо более поразительно то, насколько часто Коммуна поступала правильно, несмотря на то, что она состояла из бланкистов и прудонистов. Разумеется, за экономические декреты Коммуны — и за их достоинства и за их недостатки — прежде всего несут ответственность прудонисты, а за ее политические действия и промахи - бланкисты. Как это обычно бывает, когда власть попадает в руки доктринеров, и те и другие делали, по иронии истории, как раз обратное тому, что им предписывала доктрина их школы” [31].

Роза Люксембург понимает партию не как раз и навсегда установленный институт, единственный активный центр руководства революционным процессом, но как нечто развивающееся, в чем сохраняются, осмысливаются и развиваются далее коллективный опыт и попытки рабочего класса организоваться, которые с помощью материалистической диалектики направляются к конечной цели [32]. “Организация, разъяснительная работа и борьба здесь не разделяются механически и даже временно, как у бланкистов” [33]; скорее, они образуют противоречивое единство, разные аспекты одного и того же диалектического процесса. Нельзя - как это пытались многие - сделать из Розы Люксембург просветительницу-идеалистку, которая считает возможным победить классовое общество одной лишь силой убеждения, однако пафос просветительства накладывает настолько определенный отпечаток на ее мысль, что это чувствуется даже в организационных вопросах. Так, она считает, что борьба против оппортунизма в пролетарской партии и профсоюзах - это исключительно интеллектуальная борьба и ее нельзя разрешить с помощью организационных мер. В равной степени она выказывает и отвращение к исключению из партии и к дисциплинарным мерам. (Требование об исключении Бернштейна для нее совершенно не типично.)

Эта антибюрократическая страсть характеризует уже первое столкновение Розы Люксембург с Лениным. Ее интересует не абстрактная дискуссия по организационным вопросам или, как говорит Ленин в своем ответе на ее критику, защита “элементарных положений любой системы, любой мыслимой партийной организации” [34], а, скорее, политическое направление, проводимое организацией в конкретных социальных условиях. Если обычно можно сделать какие-то обобщения на основе определения исторического содержания и задач организации, то возможно свести их и к формальному принципу, богатому политическими последствиями: чтобы выполнять свои исторические задачи, политические организации должны строиться “снизу”, последовательно демократически. Такова точка зрения партии, исходящая из ее задач, а не из чисто организационных принципов. Эту же точку зрения мы можем найти и у Ленина, хотя она и модифицирована наличием идеи руководства, против которой, естественно, выступает Роза Люксембург. По ее словам, “единственная вещь, которую партия борьбы сознательного класса, то есть социал-демократия, а также и профсоюзы, стоящие на почве классовой борьбы, могут позволить себе сделать “по собственной воле”, — это именно попытаться заранее отдать себе отчет в исторических, социальных и политических условиях, которые вызывают необходимость рождения форм классовой борьбы, способствующих сознательному участию в развитии, и возглавить ее движение в исторически необходимом направлении” [35].

Роза Люксембург никогда не сомневалась, что в борьбе за власть необходима пролетарская партия, но считала, что ответ на организационные проблемы может быть дан только на основе стихийной самоорганизации масс. Партия действительно “важный фактор, но только один фактор среди множества других” [36]. Конечно, она недооценивала влияния бюрократических организаций, препятствующих накоплению опыта и развитию масс, поскольку была уверена, что эта паразитическая бюрократия и ее вожди отступят при первой же атаке пролетарских масс. Несомненно, Роза Люксембург полностью ошибалась в крестьянском вопросе - на который Ленин пытался ответить лозунгом: “Вся земля крестьянам!”— что почти невозможно оправдать с точки зрения социализма, поскольку в условиях первой социалистической революции она все рассматривала, исходя из конечной цели социализма, а не из реальных возможностей конкретного революционного развития. В борьбе против откровенно собственнических интересов русского крестьянства, его вековой мечты о собственной земле, которую необходимо было удовлетворить прежде всего, чтобы активно вовлечь крестьян в революционный процесс, никакая власть не имела бы успеха в стране. И возможно, Роза Люксембург даже не отдавала себе отчета в том, насколько необходима большевистская партия на определенных этапах Октябрьской революции, в особенности в деле разгрома контрреволюции. Само собой разумеется, что приписывать Розе Люксембург органистическую концепцию революции, связанную с буржуазными революциями прошлого - как пытался это сделать молодой Лукач в решительной и смелой попытке освободиться от своего прошлого критика культуры и доказать, что он действительно является ленинцем, - абсолютно неверно [37]. Именно в работе Розы Люксембург, на которой Лукач пытается основать эту критику, все противостоит идее органического развития революционных процессов: “Реальная обстановка русской революции через несколько месяцев достигла кульминации в виде альтернативы: победа контрреволюции или диктатуры пролетариата, Каледин или Ленин. Такова объективная обстановка, очень скоро проявляющаяся в любой революции, после того как пройдет первое революционное опьянение, и явившаяся в России следствием жгучих вопросов о мире и о земле, разрешение которых в рамках буржуазной революции было невозможно” [38].

Что органистического в этой оценке решающей ситуации до и во время Октябрьской революции? В чем состоит буржуазная характеристика этой революционности, если Роза Люксембург утверждает как раз обратное? На этот и подобные вопросы есть только один ответ: эта первая критика в адрес Розы Люксембург уже показывает ростки марксизма, переродившегося в легитимистскую науку. Подобная критика никогда не отваживается безоговорочно трактовать то, что она критикует. Она всегда витает над критикуемым предметом она критикует позиции тех, кто не смог их удержать; она тщательно заботится о подтверждении и оправдании собственных выводов, в которых заметны явные натяжки. Даже Лукач не заинтересован в том, чтобы понять Розу Люксембург в рамках ее особой деятельности, ее особой системы теоретического и практического выбора, то есть понять ее более имманентно. Он заинтересован лишь в одном: на примере Розы Люксембург показать правоту ленинизма. Такой способ аргументации, который всегда выводится и устанавливается априори, с помощью исторических аксиом, как говорил об этом Сталин, до последнего времени был весьма типичным для дискуссий с Розой Люксембург. Чтобы ответить на упрек в органистической идее революции, стоит как раз из работы, которую цитирует Лукач, привести одну цитату. Роза Люксембург вполне ясно представляет себе то положение в революции, когда действует политика силы, но ни слова не говорит о том, что революционный процесс проходит каким-то органическим образом. “Тут русская революция только подтвердила основной урок любой великой революции, чей жизненный закон гласит: или двигаться вперед решительно и быстро, железной рукой круша все препятствия и постоянно расширяя собственные цели, или же очень быстро быть отброшенной гораздо дальше отправной точки и раздавленной контрреволюцией. Мешкать, возвращаться к уже достигнутым рубежам, удовлетворяться первыми полученными результатами в революции невозможно. И кто хочет перенести на революционную тактику домашний здравый смысл парламентских перепалок, только показывает, что психология, сам закон жизни революции ему чужды и что весь исторический опыт для него - это книга за семью печатями” [39].

Именно эта конкретная историческая диалектика стихийности и организации определяет закон революции. Эта точка зрения приводит Розу Люксембург к суровой критике как идеи Каутского об “апокалипсической массовой стачке”, которой якобы никак не должны предшествовать экономические и политические массовые выступления, в ходе которых рабочий класс учится, готовится и просыпается для сопротивления, так и теории революционных процессов, целиком оторванных от демократической основы. Те, кто ставит на одну доску эту демократическую структуру революционных процессов и органистическую идею, конечно, легко могут показать, что Роза Люксембург виновна в непростительной переоценке “органического” в революционном поведении. Для Розы Люксембург, наоборот, в первую очередь важна активность масс в подобных движениях. Таким образом, не может быть никакого сомнения в том, что создание Советов, восходящее к опыту революции 1905 года, вовсе не было результатом некоей инициативы со стороны партии, даже если партия (именно в том смысле, как понимает ее Роза Люксембург) и оказала влияние на их структуру. Лозунг Ленина “Вся власть Советам!” основывался на том, что Советы являлись подлинными носителями политической власти в стране.

Распространенность форм революционной организации и попыток организации в настоящее время настолько широка, что любые претензии на монополию единого типа партии приводят к абсурду. Это те практические формы организации, рабочие органы, как их определяет Маркс, ссылаясь на построение общества и государства в период Парижской коммуны 1871 года, которые никто не может изобрести заранее и которые, естественно, обращаются к моделям и опыту прошлого, но в своей основе являются формами выражения политического опыта и истории освобождения масс, формами, незаменимыми и целиком зависящими от конкретных исторических и социальных отношений в определенных странах. Партия и профсоюзы, не воспринявшие этого основного элемента стихийной самоорганизации, как правило, низводятся до роли простейших органов контроля и дисциплины. Они начинают отделять политико-организационный элемент, присущий самим массовым выступлениям, от основы опыта масс и затем вновь вносить его в массы в форме директив, после чего, если стихийные действия не кончаются внезапно или их нельзя подавить с помощью административных мер, они в определенных случаях прибегают к действиям извне и применяют полицейские или военные меры. Очевидно, причина этого состоит в том, что пролетарские партии, построенные по принципу советского марксизма, исходят из предположения, что исторически результативные длительные действия могут привести к успеху лишь по инициативе партии. В истории рабочего движения нет ни одного примера, который показал бы, что подобная концепция не привела бы в конечном счете к краху. Роза Люксембург принадлежит к числу тех революционеров Западной Европы, которые считают, что самокритика отдельных лиц не является достаточной формой исправления решений, необходимых для того, чтобы помешать отходу партии от масс. С исключительной остротой Роза Люксембург анализировала бюрократические тенденции в качестве объективных механизмов, присущих даже самой революционной организации, действующей в условиях общества, производящего товары, и находящейся во враждебном окружении. Абстрагирование от законов, формализм и чисто технические решения угрожают жизни каждой организации, оторвавшейся от масс.

8.  Пролетарская общественная сфера

Рассматривать массовую стачку и соотношение стихийности и организации, которая, в частности, развивается в такой стачке, как особую проблему, желая приравнять ее к другим, было бы действительно недопустимым упрощением теории Розы Люксембург. Для ее мысли, скорее, характерно именно то, что форма обновления и оживления диалектики Маркса не только в сочетании типа логико-систематического рассуждения с типом исторического рассуждения. Этот постулат до настоящего времени часто утверждался, но не был доказан с помощью конкретного анализа. Роза Люксембург идет гораздо дальше этого постулата: ее мысль заключается в уподоблении логических и гносеологических категорий материальным динамическим законам пролетарской практики. Стихийность и организация -- это одновременно и принципы последовательного диалектического мышления, и принципы исторического движения рабочего класса: это категория реальности, объективное свойство мышления, характеризующее структуру социальных процессов как чистую структуру эмансипирующего мышления.

Например, представление о тотальности, которое Лукач справедливо рассматривает как то, что резко отличает марксистский образ мысли от буржуазного, сам Лукач выводит из традиций немецкого идеализма и ставит его на материалистическую основу, утверждая в исторически специфической, но обобщенной форме организации, которую он превращает в форму, не поддающуюся объективированным и бюрократическим влияниям капиталистического производства товаров. Основой представления о тотальности у Розы Люксембург является не воображаемая классовая субстанция (например, пролетариат как субъект истории), не организация, а, скорее, сам рабочий класс, или, точнее, его пролетарская общественная сфера, перед лицом которой прежде всего надо показать, какая теория и какая организация соответствуют или не соответствуют видам опыта, которые в этой сфере формируются. В работах Розы Люксембург немало ссылок на то, что она рассматривает пролетарскую общественную сферу как категорию политического опыта и формирования классового сознания, хотя, насколько я могу судить, она это понятие не использует в явном виде. Эта пролетарская общественная сфера, в которой - и только в ней - поражения, недостатки и ошибки могут перерастать в конструктивные суждения и опыт, способствующий продвижению вперед, характеризуется тем фактом, что в ней нет механизма исключения, типичного для буржуазной общественной сферы, посредством которого из общественных интересов, поскольку они носят частный характер, исключаются как некоторые существенные области жизни, так, например, и области производства и социализации (воспитания). Групповой образ мысли, который Роза Люксембург увидела в немецкой социал-демократии и который - благодаря ее качественному расширению: выборам и количественному росту ее членов — должен был превратиться во все более и более мощную и уже непобедимую силу, полностью чужд ее мышлению: она понимает, что свободное социальное общение стало жизненной необходимостью для социализированных индивидуумов. Пролетарская общественная сфера, которую нельзя воспринимать именно в эмпирическом смысле, которая не дает простой картины мнений пролетариата, но и не представляет собой высшую организационную инстанцию, тем не менее обозначает центр процесса, направленного на производство опыта. По-видимому, эта сфера является той единственной реальной решающей инстанцией, которую признает Роза Люксембург; она не может быть определена, но, во всяком случае, она детерминирует реальное содержание борьбы пролетариата. Теория Розы Люксембург, имеющая целью проникнуть во все основные сферы общественной жизни, не оставляет ничего за пределами желания изменить пролетариат [40].

Эта сторона пролетарской общественной сферы, связанная с производством опыта, проявляется на многих примерах, которые мы находим в работах Розы Люксембург. Даже во время войны нет чрезвычайного положения, социальный контекст не уничтожается; напротив, пролетариат должен проводить самостоятельную классовую политику именно в смысле обороны от возможной агрессии, как это делала революционная французская армия, разгромившая объединенные силы Реставрации. Военная машина состоит не только из офицеров, это не монолит; в нее входят и “пролетарии, которых одели в военную форму”. Если верно, что пролетариату присущи не только пролетарские черты, то не менее верно, что и слои и группы населения, в которых доминируют буржуазный элемент, буржуазные идеология и формы поведения, могут подпасть под влияние пролетарского движения. Продуктивное знание конкретной социальной тотальности, отказ от изолирующих и исключающих суждений, в которых вещи подгоняются под всеобщие понятия и изымаются таким образом из потока стихийного самостоятельного и особого движения, — вот, например, одна из причин, по которой Роза Люксембург, суровый критик реформистской социал-демократии, в течение долгого времени не могла сделать организационных выводов из своей критики или же не говорила о “революционном использовании национальной ассамблеи”, хотя и видела в Советах рабочих и солдат единственную форму, адекватную пролетарской власти.

Роза Люксембург исходит из убеждения, что все отношения, вещи, люди, не охваченные мыслью и волей пролетариата, не остаются неохваченными, а подпадают под влияние противника. Ведь дело в том, что Ноябрьская революция -это революция политическая и городская, означает одновременно, что у противника есть контрреволюционные резервы в области экономики в деревне. Эта альтернатива встает на каждом шагу и в любой момент практической политики. “Для нас сейчас не существует никакой программы-минимум и программы-максимум. Социализм — это единое целое, это тот минимум, который сегодня мы должны стараться реализовать” [41]. Если Роза Люксембург не в состоянии вообразить себе социализм в одной стране, но видит основу, “на которой можно строить здание будущего”, только в расширении немецкой революции до масштабов мировой революции пролетариата, то это говорит лишь о ее последовательности.

                9. “Свобода — эго всегда   свобода инакомыслящих”    

Структура пролетарского общественного мнения, обращенная к пониманию тотальности сфер социальной жизни, принадлежность к которой ощущает и сама Роза Люксембург и в рамках которой она обосновывает свою теорию, разительно отличается как от принудительного характера позитивистской и идеалистической систем, в которых вещи целиком и иерархически размещены и каталогизированы согласно логико-формальным принципам, так и от концепций мира, в которых со времен Каутского на каждый вопрос готов ответ. Нет почти ни одной марксистской теории, в которой так строго, как у Розы Люксембург, осмысливалась бы связь между фетишизацией и организацией, бюрократической рациональностью и формально-логическим мышлением, классифицировались и потому контролировались бы люди и вещи. Чисто логические формы - это мертвые формы, это формы выражения власти и в последнее время в особенности - власти мертвого труда над трудом живым. Эти формы мышления, даже когда они используются в интересах пролетариата, сами по себе имеют тенденцию приспосабливаться к функциональным нуждам капитала, к его логике. Роза Люксембург видит, что марксистская мысль, если она не хочет превратиться в простое оправдывание существующих отношений, а стремится проникнуть в отношения жизни, нуждается в антисистематическом моменте, в спонтанной связи с реальностью, следовательно, в том, что Лукач включает в категорию нового и отсутствие чего он ощущает в обществе, производящем товары.

Действительно, Роза Люксембург часто говорит о логике вещей, которая делает необходимой ту или иную вещь, но под этим она подразумевает нечто случайное, казуальное; материальность вещей и движения не разрешается в понятии. В плане гносеологическом речь идет о кантовской системе, с которой должно постоянно соразмеряться диалектическое мышление, чтобы не стать жертвой иллюзии. И тут идет речь о “логике исторической обстановки”, в которой наличествует специфическая совокупность факторов, всегда включающая в себя и случайные факторы. Своей формулой “социализм или варварство” Роза Люксембург не только указывает на политическую программу, но и обращается против любой формы, против любой оптимистической логики прогресса, которая сводит поражения к минимуму, вместо того чтобы их понять, и для которой победа обеспечена, как у Гегеля, путем осуществления абсолютного духа. Тотальный крах, варварство, закат обоих классов в борьбе - для нее не абстрактная возможность, а постоянная альтернатива. Изъятие этой последовательно материалистической мысли Розы Люксембург из истории рабочего класса, как мне кажется, явилось одной из причин, по которой марксистская мысль в Германии так до конца и не осознала неизбежности катастрофы, которая разразилась в 1933 году.

Без  сложного многообразия  стихийности, освобождения данных понятий и организованного поведения может появиться формально-логическое мышление, но не мышление материалистическое. В немецкой классической идеалистической философии стихийность являлась понятием, противоположным рецептивности, неизбежному соприкосновению с чувственным восприятием. Стихийность - это организованное мышление, деятельность субъекта в процессе мышления – труда  и напряженность понятия. Один из этих моментов должен входить в любую диалектическую теорию общества. Буржуазия может манипулировать стихийностью, создавать предлоги для мобилизации масс, выбрасывать новинки на рынок для рекламы продукции, но для пролетарского общественного мнения этот момент означает нечто качественно другое. Когда Роза Люксембург утверждает, что “свобода есть всегда свобода инакомыслящих” [42], - это не возврат к либерализму, а только элемент, жизненно важная составная часть пролетарского общественного мнения, которое не может ограничиваться тем, что будет вновь повторять и приветствовать решения, данные программы и заданные направления мысли. Из мира нельзя устранить “другое” просто с помощью насилия; оно зачастую характеризует жизнестойкость, значимость материальных отношений, с которыми всякая марксистская теория должна сопоставляться, если она не хочет впасть в онтологию, полностью абстрагированную от этих отношений, или в идеалистическое подчинение системе, в которой царит принцип унификации, и превратиться в свой омоним.

Независимость от директив партии, которая посредством решений устанавливает, что правильно, а что ложно, что имеет историческое значение, а что исторически случайно, - особо важна для формирования теории. Еще Энгельс в письме от 1 мая 1891 года Бебелю, решительно разоблачая социал-демократических педантов, подчеркивал “самостоятельность теоретической работы” по отношению к партии, самостоятельность, которая для Розы Люксембург является естественным элементом марксистского мышления. Я процитирую длинный отрывок из письма, поскольку в нем объясняется, что теоретическая продукция рабочего класса вовсе не идентична резолюциям партии, а, наоборот, должна сохранять некоторую степень самостоятельности по отношению к партии, свободу мысли, для того чтобы долгое время сохранять способность осуществлять свои партийные функции в борьбе за освобождение пролетариата. Энгельс писал, что “...с тех пор как вы попытались насильно воспрепятствовать опубликованию статьи и направили в “Neue Zeit” предупреждение, что в случае повторения чего-либо подобного его придется, возможно, передать в ведение высшей партийной власти и подчинить цензуре (письмо не понравилось председателю партии. - Ред.), — с тех пор мероприятия партии по овладению всей вашей прессой поневоле представляются мне в своеобразном свете. Какая же разница между вами и Путкамером, если вы в своих собственных рядах вводите закон против социалистов? Меня лично это, собственно, мало затрагивает: никакая партия той или другой страны не может заставить меня молчать, если я решил говорить. Но мне хотелось бы навести вас на мысль, не лучше ли было бы вам быть несколько менее обидчивым, а в своих поступках — несколько менее пруссаками. Вам, партии, нужна социалистическая наука, а она не может существовать без свободы развития. Тут уж приходится мириться со всякими неприятностями, и лучше всего делать это с достоинством, без нервозности. Даже легкая размолвка, не говоря уж о разрыве, между немецкой партией и немецкой социалистической наукой была бы ни с чем не сравнимым несчастьем и позором. Что Правление и лично ты сохраняете и должны сохранять значительное моральное влияние на “Neue Zeit” и на все, что вообще печатается, - это само собой разумеется. В “Vorwarts” постоянно похваляются неприкосновенностью свободы дискуссии, но она что-то не особенно заметна. Вы совершенно не представляете себе, какое странное впечатление производит эта склонность к насильственным мерам здесь, за границей, где люди привыкли видеть, как без стеснения привлекаются к ответу перед партией старейшие лидеры этой же партии (например, правительство тори - лордом Рандолфом Черчиллем). И затем вы не должны забывать о том, что в большой партии дисциплина ни в коем случае не может быть столь же суровой, как в маленькой секте, и что закон против социалистов, сплотивший воедино лассальянцев и эйзенахцев (правда, но мнению Либкнехта, это сделала его великолепная программа!) и вынуждавший к такому тесному сплочению, теперь уже больше не существует” [43].

Нельзя не заметить того факта, что без определенной степени творческой самостоятельности мысли невозможно формирование марксистской теории. Разрыв отношений между стихийностью и организацией мысли, который чаще всего делается в интересах контроля, пагубен для жизненно важного теоретического опыта. Стоит отметить, что Ленин теоретически четко определяет (особенно в своих заметках о “Науке логики” Гегеля) те отношения, которые он не проверил и, очевидно, не мог проверить в исторических условиях того времени. В этих комментариях, если исключить то, что в них постоянно подтверждаются такие гегелевские понятия, как “живое, конкретное единство”, “органическое единство”,  “деятельность и имманентное развитие”, “сам себя конструирующий путь” [44] и т. д., диалектическое мышление является именно квинтэссенцией стихийности и организации. Те, кто внимательно изучает комментарии Ленина к работам Гегеля, постоянно замечают, что Ленин одобряет Гегеля прежде всего там, где речь идет о стихийной самоорганизации мышления, следовательно, о том, что не подводится к вещам извне с помощью простого принуждения. Конкретная стихийность, в отличие от абстрактной, базируется именно на спонтанном имманентном самодвижении, необходимом для вещей и отношений, которые во всех своих аспектах отражаются только в мышлении. Стихийность как отраженная непосредственность является центральным моментом социальной практики и, следовательно, критерием истинности теории. Конкретное всеобщее содержит в себе богатство особенного, индивидуального, отдельного. Таким образом, не случайно, когда Роза Люксембург и Ленин описывают процессы самодвижения, они в одинаковой степени ссылаются на Гегеля. В глубине вещей, под внешним покровом, Роза Люксембург видит, как “непрерывно продолжается великий труд крота революции, день за днем и час за часом” [45].

Сегодня мы по-новому и с еще большей силой должны начать мыслить исторически. Антиисторические схемы, поражения, которые превращаются в модели будущих побед и приобретают характер фетиша, не способствуют продвижению ни в теоретическом, ни в практическом планах. Только тогда, когда прошлое будет восприниматься без легитимистского принуждения, мы сможем у него учиться. То, что разделяет Розу Люксембург и Ленина, и то, что их объединяет,— это не простые интеллектуальные ошибки и не всеобщие истины; на том и другом лежит характерный отпечаток исторических и социальных отношений, при которых они были вынуждены работать и мыслить. Очевидно, именно потому, что оба они ясно сознавали различие своих исторических задач, Роза Люксембург и Ленин высоко ценили друг друга, и это пример для любой формы солидарной критики.

14 января 1919 года, за день до убийства Розы Люксембург офицерами рейха, в газете “Роте фане” появилась ее статья, озаглавленная “В Берлине царит порядок”. Она заканчивалась так: “Руководство оказалось несостоятельным. Но оно может и должно быть создано снова массами и среди масс. Массы - решающий фактор, это скала, на которой будет зиждиться окончательная победа революции. Массы оказались на высоте положения; они выковали из этого “поражения” звено той цепи исторических поражений, которые являются гордостью и силой международного социализма. И из этого “поражения” родится будущая победа. “В Берлине царит порядок!” Глупые полицейские палачи! Ваш “порядок” построен на песке. Уже завтра революция вновь поднимется ввысь и под фанфары заявит вашему террору: я буду!” [46].

                                                             

Литература.

[1] Видимо, излишне напоминать, что самая важная и исчерпывающая биография Розы Люксембург написана Петером Неттлем.

[2] Роза Люксембург. Кризис  социал-демократии. М.,  “Красная новь”, 1923, с. 100.

[3]. Там же, с. 104—105.

[4]  R. Luxemburg. Discorso sul programme, di L. Basso. Roma, 1967, p. 614—615.

[5]  R. Luxemburg. Scritti politici, p. 594—595.

[6] И. В. Сталин. Вопросы ленинизма. М., 1953, с. 388.

[7] Сборник  произведений   Розы  Люксембург,   изданный  под  редакцией Г. Радчун и А. Лашица в 1970    1975 годах, несомненно, представляет собой шаг вперед по сравнению с двухтомником   1951  года. Это тщательно подготовленное издание с предисловием Вильгельма Пика и со всеми высказываниями Ленина и Сталина о Розе Люксембург.  Оно ставит  перед собой целью научное воспроизведение материала и заслуживает всяческих похвал. Однако, когда речь заходит о спорных вопросах, вступает в дело  старый  механизм:  статья  “Организационные проблемы  русской  социал-демократии” дана с комментариями внизу страницы и с ответами Ленина. По-прежнему неясен главный вопрос: судьба Розы Люксембург в советском марксизме, те социальные условия, которые, несмотря на рекомендации Ленина, помешали тому, чтобы работы Розы Люксембург были  использованы для  воспитания  многих поколений коммунистов. Порок марксизма как легитимистской науки до сих пор не изжит.

[8] С другой стороны, если я правильно понял образ  мыслей Ленина, как это видно из его политической биографии и работ, он, конечно, нашел бы смешными все усилия и схоластические тонкости, которые применялись для  того, чтобы сделать из Розы Люксембург  “ленинистку”. Вспомним, ; что он писал в одной из своих последних работ “Заметки  публициста”,написанной в конце февраля 1922 года  и напечатанной в  “Правде” 16 апреля  1924 года, “...орлам случается  и ниже кур спускаться, но курам никогда, как орлы, не подняться. Роза Люксембург ошибалась в вопросе о независимости Польши; ошибалась в 1903 году в оценке меньшевизма; ошибалась в теории накопления капитала; ошибалась, защищая в июле 1914 года, рядом с Плехановым, Вандервельдом, Каутским и др., объединение большевиков с меньшевиками; ошибалась в своих тюремных писаниях 1918 года (причем сама же по выходе из тюрьмы в  конце 1918 года и начале 1919 года исправила большую часть своих ошибок). Но несмотря на эти свои ошибки, она была и остается орлом...” (В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 44, с. 421—422).

[9]  R. Luxemburg. Scritti politici, p. 622.

[10] Ibid., p. 622.

[11]К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 33,с. 282—283.

[12] R. Luxemburg. Scritti scelti, p. 678.  

[13] См.: В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 44, с. 421—422.

[14] R. Luxemburg. Scritti politici, p. 202.

[15] L. Basso. Introduzione a R. Luxemburg. — In: R. Luxemburg. Scritti politici, p. 26.

[16] К.  Luxemburg. Una anticritica,  Appendice a L'accumulazione  del capitale. Torino, 1968, p. 492.

 [17] Р. Люксембург. Накопление капитала, т. 1 и II. М.—Л., Государственное социально-экономическое издательство,  1931, с. 457.

[18] Там же, с. 455.

[19] Там же, с. 457.

[20]  Как и Ленин, Роза Люксембург занята восстановлением Марксовой теории общества, и оба действуют с единственной целью: восстановить революционное содержание материалистической диалектики, но эта работа по своему значению не может быть целиком связана с литературными произведениями. Карл Корш справедливо предостерегает от примитивной концепции, согласно которой революционер-практик всегда находится на высоте своего литературного сознания и поэтому в состоянии последовательно применять к любому возможному объекту развитую теорию и диалектический метод. Корш цитирует то место из “Классовой борьбы во Франции с 1948 по 1950 г.” Маркса, в котором говорится, что революционный класс, едва поднявшийся на борьбу, “находит непосредственно в своем собственном положении содержание и материал для своей революционной деятельности: он уничтожает врагов, принимает меры, диктуемых потребностями борьбы, а последствия его собственных действий толкают его дальше. Он не предается умозрительным изысканиям относительно своих собственных задач” (К.. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 7, с. 16). Корш твердо держится за момент несознательного, нетеоретического в действии, то есть за элементы имманентной диалектики, несознательной и естественной.

 [21]  Р.  Люксембург.  Всеобщая забастовка и немецкая социал-демократия. Киев, изд. Е. П. Горской, 1906, с. 6.

 [22] R. Luxemburg. Scritti politici, p. 630.

[23] R.  Luxemburg. Militarismo, guerra e classe operaia. - - In: Scritti politici, p. 406.

[24] Ibid., p. 224., Когда в “Государстве и революции” Ленин защищал Маркса от подозрения в том, что он понимает Парижскую коммуну как федералистскую, это, конечно, свидетельствовало о центризме в анализе Маркса, направленном против прудонистов, и, по правде сказать, противоречит исторической форме Коммуны. Маркс - не сторонник федерализма, который всегда казался ему спекулятивным изображением и одной из вариаций немецкого партикуляризма. Тем не менее он точно видит разницу между дисциплиной и централизмом. Для него, как и для Энгельса, твердая дисциплина есть выражение еретического, а не рабочего движения. То, что в отличие от Швейцера Маркс говорит в письме от 13 октября 1868 г. по поводу централизма тред-юнионов, справедливо для любой пролетарской организации. “Будь она [организация, построенная на основе централизма] даже возможна, — а я заявляю, что она просто-на-просто невозможна, — она была бы нежелательна, особенно в Германии, где рабочий с детских лет живет в атмосфере бюрократической регламентации и верит в авторитеты, в начальство и где его нужно прежде всего приучать к самостоятельности” (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 32, с. 476).

 [25] R. Luxemburg. Scritti politici, p. 219.

[26] В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 41, с. 27.

[27] R. Luxemburg. Scritti politici, p. 629—630.

[28]  Ibid., p. 629.

[29] R. Luxemburg. Scritti politici, p. 206—207.

[30] R. Luxemburg. Scritti politici, p. 225.

[31] К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 22, с. 197—198.

[32] И в этом случае абсолютно неверно разделять Ленина и Розу Люксембург; то, что их отличает, — это различие в социальных условиях, приводящее к совершенно разным результатам (например, в связи с демократическим централизмом). Действительно, критика Розой Люксембург ленинского Центрального Комитета не чужда и самому Ленину. Иногда Ленин даже может показаться сторонником стихийности; но ленинская партия не осталась такой, какой она была под его руководством. Следующее место из работы “Детская болезнь „левизны" в коммунизме”, появившейся в 1920 году, вполне могло бы быть написано и Розой Люксембург: “История вообще, история революций в частности, всегда богаче содержанием, разнообразнее, разностороннее, живее, “хитрее”, чем воображают самые лучшие партии, самые сознательные авангарды наиболее передовых классов. Это и понятно, ибо самые лучшие авангарды выражают сознание, волю, страсть, фантазию десятков тысяч, а революцию осуществляют, в моменты особого подъема и напряжения всех человеческих способностей, сознание, воля, страсть, фантазия десятков миллионов, подхлестываемых самой острой борьбой классов” (В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 41, с. 80—81).

[33] R. Luxemburg. Scritti politici, p. 222.

[34] В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т.9 с. 39.

[35] R. Luxemburg. Gesammelte Werke, Bd. I. Berlin,  1970, S. 581.

[36] R. Luxemburg. Scritti politici, p. 305.

[37] См.:  G. Lukacs. Storia e coscienza di classe. Milano,  1967,  p. 341, 341 sgg.

 [38] R. Luxemburg. Scritti politici, p. 569.

[39] Ibid., p. 569—570.

[40] О более точном определении понятия “пролетарская общественная сфера” см.: О. Negt und A. Kluge. Offentlichkeit und Erfahrung. Zur Orga-nisationsanalyse von burgerlicher und proletarischer Offentlichkeit. Frank-furt am Main, 1972.

 [41] R. Luxemburg. Scritti politici, p. 615.

[42] R. Luxemburg. Scritti politici, p. 589.

[43] К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 38, с. 77—78.

[44] В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 29, с. 87, 80.

[45] R. Luxemburg. Scritti politici, p. 319.

[46] R. Luxemburg. Scritti politici, p. 681—682.