Георг Лукач История и классовое сознание. Исследования по марксистской диалектике

"РЕВОЛЮЦИЯ НЕ ЗАКОНЧИЛАСЬ, БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ!"

Георг Лукач

История и классовое сознание. Исследования по марксистской диалектике

РОЗА ЛЮКСЕМБУРГ КАК МАРКСИСТ

Экономисты объясняют нам, как совершенст­вуется производство при указанных отноше­ниях; но у них остается не выясненным, ка­ким образом производятся сами эти отноше­ния, то есть то историческое движение, кото­рое их порождает.

К. Маркс. Нищета философии

1.

Не господство экономических мотивов в объяснении истории решающим обра­зом отличает марксизм от буржуазной науки, а точка зрения тотальности. Кате­гория тотальности, всестороннее, определяющее господство целого над частя­ми есть сущность того метода, который воспринял Маркс от Гегеля и который он оригинально преобразовал, положив в основу совершенно новой науки. Ка­питалистическое отделение производителя от совокупного процесса производ­ства, раздробление трудового процесса на части без учета человеческого свое­образия рабочего, атомизация общества, распадающегося на индивидов, про­изводящих без плана и без взаимной связи, как придется, и т.д., - все это долж­но было глубоко повлиять также на мышление, науку и философию капитализ­ма. Фундаментальная революционность пролетарской науки состоит не только  в том, что она противопоставляет буржуазному обществу свое революционное содержание, но в первую очередь в революционной сущности самого метода. Господство категории тотальности есть носитель революционного принци­па в науке.

Этот революционный принцип гегелевской диалектики, присущий ей, не­смотря на содержательно консервативные аспекты гегельянства, был распо­знан многими мыслителями до Маркса, однако из такого познания не смогла вырасти революционная наука. Лишь у Маркса гегелевская диалектика дейс­твительно стала, говоря словами Герцена, «алгеброй революции». Однако она не просто была материалистически перевернута с головы на ноги. Напротив, при таком переворачивании и благодаря этому революционный принцип геге­левской диалектики мог проявиться лишь в силу того, что Марксом были пол­ностью сохранены сущность метода, точка зрения тотальности, рассмотрение всех частных явлений как моментов целого, диалектического процесса, поня­того как единство мысли и истории. Диалектический метод у Маркса исходит из познания общества как тотальности. Буржуазная наука либо - наивно-реа­листически - приписывает «действительность», либо - «критически» - автоно­мию тем необходимым и полезным для методологии частных наук абстракци­ям, которые возникают, с одной стороны, вследствие содержательного обособ­ления объектов исследования, с другой стороны, вследствие научного разделе­ния труда и специализации, в то время как марксизм упраздняет эти обособле­ния, возвышая и низводя их до диалектических моментов. Абстрагирующая изоляция элементов, будь то область исследования в целом или отдельные про­блемные комплексы либо понятия в рамках известной области исследований, конечно, является неизбежной. Но решающее значение имеет то, является ли такая изоляция лишь средством для познания целого, то есть вовлекается ли она всегда в правильную совокупную взаимосвязь, которую она предполагает и требует, или же абстрактное познание изолированной части этой области со­храняет свою «автономию», остается самоцелью. Для марксизма, стало быть, в конечном счете, не существует самостоятельной юридической науки, полит­экономии, истории, и т.д., а существует лишь единственная, единая - историко-диалектическая - наука о развитии общества как тотальности.

Точка зрения тотальности, однако, определяет не только предмет, но так­же субъекта познания. Буржуазная наука рассматривает явления общества - со­знательно или бессознательно, наивно или изощренно - всегда с точки зрения индивида¹. А с точки зрения индивида нельзя разглядеть никакой тотальности, в лучшем случае можно увидеть аспекты отдельной области, а по большей ча­сти - лишь нечто фрагментарное: разрозненные «факты» или абстрактные ча­стные законы. Тотальность предмета может быть положена лишь тогда, когда полагающий субъект сам является тотальностью. Когда полагающий субъект, чтобы мыслить себя самого, вынужден мыслить предмет как тотальность. Эту точку зрения тотальности как субъекта в современном обществе представляют единственно и только классы. И Маркс, особенно в «Капитале», рассматривая  любую проблему с данной точки зрения, в этом пункте поправил Гегеля, пози­ции которого все еще колебались между «великим индивидом» и абстрактным духом народа, намного более решительно и плодотворно, нежели в вопросе об «идеализме» или «материализме». Правда, это редко находило понимание у по­следователей Маркса.

Классическая политэкономия и в еще большей мере ее вульгаризаторы трактовали капиталистическое развитие всегда с точки зрения отдельного ка­питалиста и поэтому запутались в целом ряде неразрешимых противоречий и мнимых проблем. Маркс в «Капитале» радикально порывает с этим методом. И не в том дело, что в агитационных целях он каждый момент тотчас же рас­сматривал исключительно с точки зрения пролетариата. Из подобной односто­ронности могла возникнуть лишь новая вульгарная политэкономия, так ска­зать, с обратным знаком. Напротив, дело в том, что он рассматривал проблемы всего капиталистического общества как проблемы созидающих его классов -класса капиталистов и класса пролетариев в качестве целостностей (als Ge-samtheiten). В какой мере благодаря этому на целый ряд вопросов был пролит совершенно новый свет, какие возникли новые проблемы, о которых классиче­ская политэкономия даже не подозревала, не говоря о том, чтобы предложить их решение, как многие из ее мнимых проблем разрешились в ничто, - иссле­дование всего этого на данных страницах является невозможным. Автор хотел бы указать лишь на методологическую проблему. Главное здесь состоит лишь в том, чтобы четко очертить две предпосылки подлинного, а не нарочитого, как у эпигонов Гегеля, овладения диалектическим методом, а именно: тотальнос­тью должен быть как положенный предмет, так и полагающий субъект.

2.

Роза Люксембург в своем главном труде «Накопление капитала», после десятилетий вульгаризации марксизма, берется за означенную проблему, от­правляясь от этого пункта. Это опошление марксизма, преклонение вульгарно­го марксизма перед буржуазной «научностью» нашли свое первое и открытое выражение в «Предпосылках социализма» Бернштейна. Отнюдь не случайно, что та же самая глава книги, которая начинается яростными нападками на ди­алектической метод от имени строгой «науки», заканчивается упреком в блан­кизме, адресованным самому Марксу. Не случайно то, что революционность Маркса должна была предстать как откат к примитивному периоду рабочего движения, к бланкизму в то мгновение, когда были отброшены точка зрения то­тальности, исходный пункт и цель, предпосылка и требование диалектическо­го метода; в то мгновение, когда революция стала пониматься не как момент процесса, а как изолированный, отрезанный от совокупного движения акт. А с принципом революции, этим следствием категориального господства тоталь­ности, распадается вся система марксизма. И в качестве оппортунизма крити­ка Бернштейна является слишком оппортунистической, чтобы в этом плане  могли проясниться все ее неизбежные последствия².

Но диалектический ход истории, самый след которого, прежде всего, стремятся выкорчевать из марксизма оппортунисты, тем не менее, вынуждает их и здесь к необходимым выводам. Экономическое развитие в эпоху импери­ализма делает все более невозможными мнимые нападки на капиталистичес­кую систему, «научный» анализ ее явлений, рассматриваемых изолированно в интересах «объективной и строгой науки». Следует не только политически решить для себя, выступать за или против капитализма. Следует принять так­же теоретическое решение, и развилка такова: либо надо по-марксистски рас­сматривать совокупное развитие общества как тотальности, чтобы затем теоре­тически и практически овладеть феноменом империализма, либо надлежит ук­лониться от этой встречи, ограничиваясь частнонаучным изучением обособ­ленных моментов. Монографический подход надежнее всего замыкает гори­зонт перед проблемой, рассмотрения которой страшилась вся социал-демокра­тия, ставшая оппортунистической. Когда она проводила «точное» описание в отдельных областях, находила применительно к отдельным случаям «имею­щие вневременное значение законы», пропадала грань, отделяющая империа­лизм от предшествующего периода. Оппортунисты обретались в капитализме «вообще», существование которого, как им казалось, все больше отвечало сущ­ности человеческого разума, точно так же подчинялись «естественным зако­нам», как это имело место у Рикардо и его последователей, буржуазных вуль­гарных экономистов.

Если бы мы задались целью исследовать, явился ли практический оппор­тунизм причиной этого теоретического отката к методологии вульгарных эко­номистов или наоборот, то это была бы не марксистская и не диалектическая постановка вопроса. Для способа рассмотрения, присущего историческому ма­териализму, две эти тенденции являются неразрывными: они образуют соци­альную среду, обусловившую состояние, в котором социал-демократия находи­лась до войны; ту среду, исходя из которой только и могут быть поняты теоре­тические битвы вокруг «Накопления капитала» Розы Люксембург.

Ибо дебаты, которые велись Бауэром, Эккштейном и другими, вращались не вокруг вопроса, является ли содержательно правильным либо ложным ре­шение проблемы накопления капитала, которое предложила Роза Люксембург. Напротив, спор шел о том, имеется ли здесь вообще проблема; с крайней го­рячностью оспаривалось наличие действительной проблемы. С методологиче­ской точки зрения вульгарной политэкономии это вполне понятно, даже необ­ходимо. Ибо если вопрос накопления, с одной стороны, изучается как частная проблема политэкономии, с другой стороны, рассматривается с позиций от­дельного капиталиста, то на самом деле здесь вообще нет никакой проблемы³.

Это отрицание проблемы в целом тесно связано с тем, что критики Розы Люксембург обошли вниманием решающую главу книги («Исторические усло­вия накопления») и последовательно поставили вопрос в следующей форме: являются ли правильными формулы Маркса, которые базируются на основе  методологически изолированного предположения о состоящем из капиталис­тов и пролетариев обществе? И каким образом их можно лучше всего истолко­вать? Критики совершенно проигнорировали то, что данное предположение у самого Маркса было лишь методологическим приемом, нужным для более яс­ного понимания проблемы, от которого, однако, следовало переходить к более широкой постановке вопроса, ориентированной на тотальность общества. Они проигнорировали, что Маркс сам сделал этот шаг применительно к так назы­ваемому первоначальному накоплению в первом томе «Капитала»; они - созна­тельно или бессознательно - не замечали того, что весь «Капитал» является фрагментом именно в отношении этого вопроса, обрывающимся как раз там, где должна была фигурировать данная проблема; что, соответственно, Розе Люксембург ничего не оставалось, кроме как додумать до конца и сообразно с этим дополнить фрагмент Маркса в духе самого Маркса.

Тем не менее критики Розы Люксембург действовали вполне последова­тельно. Ведь с точки зрения отдельного капиталиста, с точки зрения вульгар­ной политэкономии, эта проблема фактически и не должна ставиться. С точки зрения отдельного капиталиста экономическая действительность предстает как мир, в котором правят вечные естественные законы; к законам этого мира ка­питалист должен приспосабливать всю свою жизнедеятельность. Реализация прибавочной стоимости, накопление совершается для него в форме обмена с другим обособленным капиталистом (впрочем, даже здесь это происходит лишь зачастую, но отнюдь не всегда). И вся проблема накопления предстает лишь как одна из многообразных изменчивых форм, которые приобретают формулы Д-Т-Д и Т-Д-Т в процессах производства, обращения и т.д. Таким об­разом, для вульгарной политэкономии проблема накопления является частной проблемой частной науки, которая все равно, что никак, не связана с судьбой капитализма в целом; ее решение гарантируется правильностью Марксовых «формул», которые, согласно Отто Бауэру, надо лишь «время от времени» улуч­шать. То обстоятельство, что с помощью этих формул нельзя в принципе и ни­когда постичь экономическую действительность, поскольку их предпосылкой является абстрагирование от совокупной действительности (общество рассма­тривается как состоящее лишь из капиталистов и пролетариев), поскольку фор­мулы могут служить лишь для прояснения проблемы, лишь как трамплин, поз­воляющий допрыгнуть до правильной постановки проблемы, - это Отто Бауэр и сотоварищи уразумели так же мало, как в свое время школа Рикардо - марк­систские ходы мысли.

«Накопление капитала» вновь берет на вооружение метод и постановку вопроса молодого Маркса, содержащиеся в «Нищете философии». Подобно то­му как там анализируются исторические условия, которые сделали возможной политэкономию Рикардо и придали ей значимость, точно так же здесь этот ме­тод применяется к фрагментарным исследованиям второго и третьего томов «Капитала». Буржуазные политэкономы как идеологические представители поднимающегося капитализма должны были отождествлять найденные Смитом и Рикардо «естественные законы» с общественной действительностью, чтобы выдавать капиталистическое общество за единственно возможное, соот­ветствующее «природе» человека и разуму. Точно так же социал-демократия в качестве идеологического выражения той омещанившейся рабочей аристокра­тии, которая была заинтересована в империалистической эксплуатации всего мира на последней стадии капитализма, но тем не менее попыталась уклонить­ся от своей неизбежной судьбы, от мировой войны, должна была рассматривать развитие таким образом, как если бы капиталистическое накопление могло осуществляться в безвоздушном пространстве математических формул (то есть - без проблем, то есть - без мировой войны). В том, что касается полити­ческой мудрости и предвидения, социал-демократы оказались далеко позади слоев с крупно-буржуазными, капиталистическими интересами, которые при­нимали империалистическую эксплуатацию вместе со всеми ее военными по­следствиями. Но именно благодаря этому социал-демократы уже тогда сумели теоретически занять свой сегодняшний пост: они стали хранителями капитали­стического экономического строя и гарантами его вечного существования, они стали охранять его от роковых катастрофических последствий, к которым про­рочески слепо влекут империалистический капитализм его истинные предста­вители. Подобно тому как отождествление рикардовских «естественных зако­нов» с общественной действительностью было идеологической самообороной поднимающегося капитализма, точно так же истолкования Маркса, данные ав­стрийской школой, совершенная ею идентификация Марксовых абстракций с тотальностью общества является самообороной гибнущего капитализма с его «рациональностью».  Подобно тому  как концепция тотальности молодого Маркса ярко осветила ужасный лик тогда еще цветущего капитализма, точно так же в концепции Розы Люксембург, которая включила фундаментальные проблемы капитализма в тотальность исторического процесса, последний рас­цвет капитализма приобретает характер ужасного данс-макабра, эдиповского пути к своей неминуемой судьбе.

3.

Роза Люксембург посвятила опровержению «марксистской» вульгарной политэкономии брошюру, вышедшую после ее смерти. Это опровержение, од­нако, нашло бы самое верное, - верное как с точки зрения изложения, так и с точки зрения методологии, - место в конце второго раздела самого «Накопления капитала», как четвертый приступ к рассмотрению этого судьбоносного вопро­са капиталистического развития. Ибо своеобразие изложения в этой книге со­стоит в том, что преобладающую ее часть занимают проблемно-исторические исследования. Дело не только в том, что Марксов анализ простого и расширен­ного воспроизводства составляет исходный пункт исследования вообще и по­чин окончательного, содержательного рассмотрения самой проблемы. Сердце­вина книги - это, так сказать, историко-литературный анализ великих дебатов  по вопросу накопления: дебатов между Сисмонди и Рикардо с его школой, меж­ду Родбертусом и Кирхманном, между народниками и русскими марксистами.

Однако и с этой своей манерой изложения Роза Люксембург не стоит вне рамок Марксовой традиции. Своеобразие композиции ее книги, напротив, так­же означает возврат к оригинальному, не фальсифицированному марксизму - к манере изложения самого Маркса. Ибо его первое зрелое, завершенное и ито­говое произведение, «Нищета философии», опровергает Прудона путем воз­вращения к действительным источникам его воззрений - к Рикардо, с одной стороны, к Гегелю - с другой стороны. Анализ того, где, как и, прежде всего, почему Прудон должен был неправильно понять Рикардо и Гегеля, является ис­точником света, который не только немилосердно высвечивает противоречие, в которое вступает Прудон с самим собой, но проникает до самых темных, неиз­вестных ему самому оснований, из которых проистекают все его заблуждения: до классовых отношений, теоретическим выражением которых являются его воззрения. Ведь «экономические категории представляют собой лишь теорети­ческое выражение, абстракции общественных отношений производства», - ут­верждает Маркс⁴. И хотя главное его теоретическое произведение лишь отчас­ти допускало подобный способ проблемно-исторического изложения ввиду своего объема и многообразия рассматриваемых отдельных проблем, это не должно затушевывать содержательной однородности трактовки проблемы. «Капитал» и «Теория прибавочной стоимости», по сути дела, являются произ­ведением, внутреннее строение которых означает содержательное разрешение проблемы, блестяще, великолепно также в литературном плане, очерченной и поставленной в «Нищете философии».

Эта внутренняя форма изложения проблемы вновь приводит к централь­ной проблеме диалектического метода, к правильно понятому господствующе­му положению категории тотальности и тем самым - к гегелевской философии. Философский метод Гегеля, который всегда - наиболее увлекательно в «Фено­менологии духа», - был одновременно историей философии и философией ис­тории, в этом существенном пункте никогда не отбрасывался Марксом. Ибо ге­гелевское диалектическое воссоединение мышления и бытия, понимание их единства как единства и тотальности некоторого процесса, составляют также сущность философии истории исторического материализма. Даже материалис­тическая полемика против «идеологического» понимания истории в большей мере направлена против эпигонов Гегеля, нежели против самого мастера, кото­рый в этом отношении стоял намного ближе к Марксу, чем думал некоторое время сам Маркс в пылу борьбы с «идеалистическим» окостенением диалекти­ческого метода. «Абсолютный» идеализм эпигонов Гегеля как раз и означает разложение первоначальной тотальности системы⁵, отделение диалектики от живой истории и тем самым, в конечном счете, - ликвидацию диалектическо­го единства мышления и бытия. Но догматический материализм эпигонов Маркса повторяет вновь это разложение конкретной тотальности исторической действительности. Даже если их метод не вырождается в пустую схематику, как у эпигонов Гегеля, то он застывает в виде механистической вульгарной по­литэкономии, выступающей в качестве частной науки. Если эпигоны Гегеля из-за этого утрачивали способность постигать исторические события с помощью своих чисто идеологических конструкций, то эпигоны Маркса точно так же оказываются неспособными понять как взаимосвязь так называемых «идеоло­гических» форм общества с их экономической основой, так и саму экономику как тотальность, как общественную действительность.

Диалектический метод, к чему бы он ни применялся, вращается вокруг од­ной и той же проблемы: вокруг познания тотальности исторического процесса. Поэтому для него «идеологические» и «экономические» проблемы утрачивают их взаимную косную чуждость, перетекают друг в друга. Проблемная история фактически становится историей проблем. Литературное, научное выражение проблемы выступает как выражение общественной целостности, как выражение ее возможностей, границ и проблем. Литературно-историческое рассмотрение проблемы, стало быть, наиболее четко может выразить проблематику историче­ского процесса. История философии становится философией истории.

Поэтому отнюдь не случайно, что оба основополагающих труда, которыми начинается теоретическое возрождение марксизма, - «Накопление капита­ла» Розы Люксембург и «Государство и революция» Ленина, - также с точки зрения изложения возвращаются к форме изложения молодого Маркса. Дабы диалектически нарисовать перед нашим взором сущностную проблему своих произведений, они некоторым образом дают литературно-историческое изло­жение генезиса своих проблем. И когда они анализируют изменение и мета­морфозы тех воззрений, которые предшествовали их собственной постановке проблемы, когда они рассматривают каждый такой этап мыслительного прояс­нения или путаницы в исторической совокупности их условий и последствий, они рисуют с недостижимой иначе жизненностью сам исторический процесс, плодом которого, по сути, является их собственная постановка проблемы и ее решение. Нет большей разницы, нежели разница между этим методом и «уче­том предшественников» в буржуазной науке (к каковой вполне принадлежат также социал-демократические теоретики). Ибо, когда буржуазная наука про­водит методологическое различение между теорией и историей, когда она де­лает принципиальное методологическое разграничение между отдельными проблемами, стало быть, исключает по мотивам строгой научности проблему тотальности, то проблемная история становится содержательным и формаль­ным балластом для самой проблемы; становится чем-то таким, что может иметь интерес лишь для ученых специалистов; а безграничная широта такого интереса все больше забивает подлинное чутье к истинным проблемам и взра­щивает бездуховную специализацию.

Вследствие такой смычки с традициями изложения и методологии Марк­са и Гегеля намеченная Лениным проблемная история становится внутренней историей европейских революций XIX века; а литературно-историческое изло­жение Розы Люксембург вырастает до истории битв за возможность и экспансию капиталистической системы. Первые великие потрясения еще неразвито­го, поднимающегося капитализма, великие кризисы 1815 и 1818-19 годов начи­нают эту борьбу в форме «Новых принципов политической экономии» Сисмонди. Речь идет о первом, руководствующемся реакционной целью, познании проблематики капитализма. Неразвитая форма капитализма идеологически вы­ражается в одинаково односторонних и грубых точках зрения противников Сисмонди. В то время как Сисмонди с его реакционным скепсисом усмотрел в кризисах свидетельство невозможности накопления, глашатаи нового произ­водственного строя с их несломленным оптимизмом отрицали неизбежность кризисов, наличие этой проблематики вообще. В конце этой линии сменились на обратные социальная принадлежность вопрошающих и историческое значе­ние их ответов: уже стали, пусть даже еще далеко не вполне осознанными, те­мами обсуждения судьба революции, гибель капитализма. Тот факт, что Марк­сов анализ оказал решающее теоретическое влияние на эту перемену знаков, является свидетельством, что из рук буржуазии все больше начинало усколь­зать также идеологическое руководство обществом. И если в теоретических позициях народников открыто проявляется их мелкобуржуазная реакционная сущность, то в случае русских «марксистов» чрезвычайно интересно наблю­дать, как они все сильнее становятся идеологическими поборниками капитали­стического развития. Они становятся идеологическими наследниками социаль­ного оптимизма Сэя, Мак-Каллоха и т.д. в своих взглядах на возможности раз­вития капитализма. «Легальные» русские марксисты, - отмечает Роза Люксем­бург, - несомненно, победили своих противников, народников, но их победа была слишком убедительна <...> Речь шла о том, жизнеспособен ли капита­лизм вообще и в особенности в России, и вышеупомянутые марксисты на­столько основательно продумывали эту жизнеспособность, что они даже тео­ретически доказали возможность вечного существования капитализма. Ясно, что, если предполагать безграничность накопления капитала, то доказана так­же безграничная жизнеспособность капитализма. Если капиталистический способ производства в состоянии обеспечить безграничное развитие произво­дительных сил, экономический прогресс, то он непреодолим»⁶.

Тут разразился четвертый и последний поединок вокруг проблемы накоп­ления, поединок Отто Бауэра с Розой Люксембург. Вопрос социального оптимиз­ма претерпел новое изменение функций. Сомнение в возможности накопления у Розы Люксембург сбрасывает с себя свою абсолютистскую форму. Оно стано­вится историческим вопросом об условиях накопления и тем самым порождает уверенность, что безграничное накопление является невозможным. Накопление становится диалектическим в силу того, что оно рассматривается в своем сово­купном общественном окружении. Оно вырастает в диалектику всей капиталис­тической системы. «В тот момент, - отмечает Роза Люксембург, — когда Марксова схема расширенного воспроизводства отвечает действительности, она указы­вает исход, историческую границу движения накопления, стало быть, - конец ка­питалистического производства. Невозможность накопления равносильна для  капитализма невозможности дальнейшего развертывания производительных сил и, следовательно, - объективной исторической необходимости гибели ка­питализма. Отсюда проистекает противоречивое движение на последней, им­периалистической стадии капитализма, представляющей собой завершающий период на историческом пути капитала»⁷. Как только сомнение перерастает в диалектическую уверенность, оно не оставляет и следа от всего мещански-ре­акционного наследства, полученного от прошлого: оно становится оптимиз­мом, теоретической уверенностью в грядущей социальной революции.

Это изменение функций придает противоположной позиции, подтвержда­ющей возможность безграничного накопления, мещански переменчивый, трус­ливый и мнительный характер. Положительному ответу Отто Бауэра недоста­ет солнечного и беспримесного оптимизма Сэя или Туган-Барановского. Бауэр и его единомышленники со всей своей марксистской терминологией являются в своей теории по сути дела прудонистами. Их попытки решить проблему на­копления, лучше сказать, не признать ее в качестве проблемы, в конечном сче­те, восходят к стремлению Прудона сохранить «хорошие стороны» капиталис­тического развития и при этом уклониться от его «дурных сторон»⁸. Призна­ние вопроса о накоплении, однако, означает признание, что эти «дурные сторо­ны» неразрывно связаны с внутренней сутью капитализма; следовательно, оно означает, что империализм, мировую войну и мировую революцию нужно по­нимать как необходимые составляющие развития. Но это противоречит, как уже подчеркивалось, непосредственным интересам тех слоев, чьими идеологи­ческими глашатаями стали марксисты-центристы: тех слоев, которые хотели бы высокоразвитого капитализма без империалистических «наростов», «упо­рядоченного» производства - без приносимых войной «расстройств» и т.д. «Сторонники этой концепции, - указывает Роза Люксембург. - пытаются вну­шить буржуазии, что империализм и милитаризм наносят ущерб ей самой, ее собственным капиталистическим интересам, чтобы тем самым изолировать якобы не более чем горстку наживающихся на этом империализме и таким об­разом создать блок пролетариата с широкими кругами буржуазии, дабы «смяг­чить» империализм, <.. .> «вырвать у него жало»! Подобно тому как либерализм в эпоху своего упадка в пику плохо информированной монархии апеллирует к той, которая информирована лучше, точно так же марксистский центр хотел бы апеллировать от следующей плохим советам буржуазии к буржуазии, готовой внимать урокам»⁹. Бауэр со товарищи капитулировали перед капитализмом как экономически, так и идеологически. Эта капитуляция теоретически выражается в их капиталистическом фатализме, в их вере в вечное, гарантированное «есте­ственными законами» существование капитализма. Но поскольку они как под­линные мещане являются лишь идеологическими и экономическими прихвост­нями капитализма, поскольку их желание устремлено к капитализму без «дур­ных сторон», без «наростов», постольку они одновременно стоят в - опять-таки чисто мещанской - «оппозиции» к капитализму: в этической оппозиции.

Экономический фатализм и новое этическое обоснование социализма тесно связаны между собой. Не случайно то, что у Бернштейна, Туган-Барановского и Отто Бауэра мы равным образом находим такое этическое обосно­вание. А именно, оно появляется не только в силу необходимости отыскать и найти субъективную замену загражденному ими самими объективному пути к революции, но также методологически проистекает из вульгарно-экономичес­кого подхода, из методологического индивидуализма. Новое «этическое» обос­нование социализма является субъективной стороной отсутствия категории то­тальности, которая только и обладает силой воссоединения, обобщения. Для индивида - будь то отдельный капиталист или отдельный пролетарий - окру­жающий его мир, его общественная среда (и природа, как их теоретическое от­ражение и проекция) должны казаться брутально и абсурдно роковыми, по су­ти остающимися вечно чуждыми ему. Этот мир может быть понят индивидом лишь тогда, когда в теории он приобретает форму «вечных естественных зако­нов»; это значит, когда он приобретает чуждую человеку рациональность, со­вершенно не подвластную и не проницаемую для его деятельной способности; когда человек относится к нему чисто контемплятивно, фаталистически. В та­ком мире действия возможны лишь на двух путях, но и тот и другой являются лишь мнимыми, не пригодными для действия, для изменения мира. Во-первых, это использование познанных вышеуказанным образом, фаталистически вос­принятых, неизменных «законов» для определенных целей человека (приме­ром тому является техника). Во-вторых, это обращенная лишь вовнутрь дея­тельность, выступающая в качестве попытки совершить изменение мира в единственном оставшемся в распоряжении человека, свободном пункте мира, в самом человеке (этика). Но поскольку с механизацией мира неизбежно меха­низируется и его субъект, сам человек, постольку эта этика остается также аб­страктной, остается чисто нормативной, а не по-настоящему активной, созида­тельной, и по отношению к тотальности изолированного от мира человека. Она остается простым долженствованием, она имеет характер чистой императив­ности. Методологическая взаимосвязь между «Критикой чистого разума» Кан­та и его «Критикой практического разума» является неукоснительной и неиз­бежной. И всякий «марксист», который при рассмотрении общественно-эконо­мического процесса отказался от точки зрения тотальности, от метода Гегеля-Маркса, дабы как-то приблизиться к не историческому методу частных наук, к методу «критического» рассмотрения, занимающегося поиском «законов», -такой марксист должен, коль скоро он поднимает проблему деятельности, воз­вращаться к абстрактной императивной этике кантовской школы.

Ибо когда порывают с рассмотрением истории под углом зрения тоталь­ности, то разрывают единство теории и практики. Деятельность, практика, - в «Тезисах о Фейербахе» Маркс потребовал поставить ее во главу угла, - по су­ти своей, является вторжением в действительность, изменением ее. Но действительность может быть понята и сделана проницаемой лишь как тотальность, а на это проникновение в действительность способен лишь субъект, который сам является тотальностью. Не напрасно молодой Гегель выдвигает в качестве первого требования своей философии тот тезис, что следует «понять и выра­зить истинное не как субстанцию только, но равным образом и как субъект»¹⁰. Тем самым он раскрыл грубейшую ошибку, последнюю границу классической немецкой философии. Вот только его собственная философия оказалась не в состоянии действительно выполнить его требование; она во многом натолкну­лась на те же самые границы, что и предшественники Гегеля. Лишь Марксу, ко­торый центрировал осуществление познанной тотальности вокруг действи­тельности исторического процесса и ограничил его этой действительностью, определив тем самым познаваемую и подлежащую познанию тотальность, суждено было конкретно выявить это «истинное, понятое как субъект» и, та­ким образом, установить единство теории и практики. Научно-методологичес­кое превосходство точки зрения класса (в противоположность точке зрения ин­дивида) уже было прояснено вышесказанным. Теперь становится очевидной также причина этого превосходства: лишь класс способен деятельно вторг­нуться в общественную действительность и изменить ее в целом, как то­тальность. Поэтому «критика», которая ведется с этой точки зрения, исходя из познания тотальности, представляет собой диалектическое единство теории и практики. В неразрывном диалектическом единстве она есть одновременно причина и следствие, одновременно отражение и движитель историческо-диалектического процесса. Пролетариат как субъект общественного мышления одним ударом разрубает дилемму бессилия: дилемму фатализма чистых зако­нов и этики чистого долженствования.

Если, стало быть, для марксизма жизненно важным вопросом становится познание исторической обусловленности капитализма (проблема накопления), то он достигает такого познаниям потому, что лишь в этой взаимосвязи, в един­стве теории и практики обретает свое обоснование необходимость социальной революции, тотального преобразования тотальности общества. Лишь в том случае, когда самые познаваемость и познание этой взаимосвязи могут быть постигнуты как продукт процесса, круг диалектического метода может замк­нуться (и это положение восходит к Гегелю). Роза Люксембург уже в ее ранней полемике против Бернштейна подчеркивает это сущностное различие тоталь­ного и частного, диалектического и механического рассмотрения истории (не­зависимо от того, является ли оно оппортунистическим или путчистским). «В этом состоит, - заявляет она, - главное различие между бланкистским государ­ственным переворотом, совершаемым «решительным меньшинством», которое всегда появляется как выстрел из пистолета и потому всегда несвоевременно, и завоеванием государственной власти большой и классово-сознательной на­родной массой. Такое завоевание само по себе может быть лишь продуктом на­чавшегося краха буржуазного общества и потому в себе самом носит экономическо-политическое узаконение своего эпохально обоснованного осуществления»¹¹. Аналогичным образом она рассуждает в своем последнем произведе­нии: «Объективная тенденция капиталистического развития довлеет указанной цели, она способна уже намного скорее вызвать такое социальное и политиче­ское обострение противоречий в обществе, такую неприемлемость обстанов­ки, что обязательно уготовит конец этой господствующей системе. Но сами эти социально-политические противоречия, в первую очередь, являются лишь про­дуктом экономической неприемлемости капиталистической системы, и как раз из этого источника они черпают свое обострение, растущее в той мере, в какой все более осязаемой становится их неприемлемость»¹².

Следовательно, пролетариат одновременно является продуктом, перма­нентного кризиса капитализма и осуществлением тех тенденций, которые вле­кут капитализм к кризису. «Пролетариат, - говорит Маркс, - осуществляет при­говор, который частная собственность выносит сама себе созданием пролета­риата»¹³. Пролетариат действует, когда он познает свое положение. Он позна­ет свое положение в обществе, восставая против капитализма.

Но само классовое сознание пролетариата, истина процесса, понятая «как субъект», менее всего являются стабильно одинаковыми, менее всего они дви­жутся вперед в соответствии с механическими законами. Это - сознание само­го диалектического процесса: оно также является диалектическим понятием. Ибо практическая, активная сторона классового сознания, его истинная сущ­ность могут лишь тогда наглядно выступать в своем истинном облике, когда исторический процесс повелительно потребует, чтобы это классовое сознание вступило в силу, когда острый кризис экономики побудит его к действию. В противном случае, в соответствии с латентно-перманентным кризисом капита­лизма, оно останется теоретическим и латентным¹⁴: оно императивно проти­востоит отдельным повседневным вопросам и повседневной борьбе как «чис­тое сознание», как, говоря словами Розы Люксембург, «сумма идей».

Однако в диалектическом единстве теории и практики, которое распознал Маркс в освободительной борьбе пролетариата, доведя его до осознания, не может быть никакого чистого сознания, ни в качестве «чистой теории», ни ка­честве простого императива, чистого долженствования, простой нормы дея­тельности. И императив имеет здесь свою действительность. Это значит, что тот уровень исторического процесса, который придает классовому сознанию пролетариата императивный, «латентный и теоретический» характер, - этот уровень должен сложиться как соответствующая действительность и, будучи таковым, действительно вторгнуться в тотальность процесса. Таким формооб­разованием (Gestalt) пролетарского сознания является партия. Не случайно, что та же самая Роза Люксембург, которая раньше и яснее многих поняла спонтан­ную природу революционных массовых акций (в которых она, впрочем, под­черкнула другой аспект констатированного ранее положения дел, а именно, что эти акции необходимо продуцируются необходимостью экономического про­цесса), точно так же ранее многих уяснила себе роль партии в революции¹⁵. Для вульгаризаторов-механицистов партия была лишь организационной формой, - равным образом массовое движение, революция также рассматривались как организационные проблемы. Роза Люксембург рано поняла, что организа­ция в гораздо большей мере является следствием, нежели предпосылкой рево­люционного процесса, точно так же как и сам пролетариат может конституиро­ваться в класс лишь в процессе и благодаря процессу. В подобном процессе, ко­торый партия не может ни вызвать к жизни, ни миновать, ей выпадает, поэто­му, возвышенная роль — быть носительницей классового сознания пролетариа­та, совестью, его исторической миссии. Между тем мнимо более активный, на поверхностный взгляд, и в любом случае более «реальный» способ рассмотре­ния, при котором партия якобы имеет дело преимущественно или исключи­тельно с организационными задачами, при столкновении с фактом революции скатывается к позиции неустойчивого фатализма, в то время как воззрения Ро­зы Люксембург становятся источником истинной, революционной активности. И если партия призвана заботиться о том, чтобы «на каждом этапе и в каждый момент борьбы была реализована вся сумма наличной и уже расторможенной, задействованной мощи пролетариата, чтобы последняя выразилась в боевой позиции партии, чтобы тактика социал-демократии по своей решимости и чет­кости никогда не опускалась ниже уровня фактического соотношения сил, а напротив, предвосхищала это соотношение»¹⁶,- если это так, то партия в момент  происходящей революции превращает присущий ей императивный характер в действенную действительность, погружая в спонтанное массовое движение им­манентную ей истину, поднимая это движение от экономической необходимос­ти его возникновения до свободы сознательной деятельности. И это претворе­ние долженствования в действительность становится рычагом подлинно клас­совой, подлинно революционной организации пролетариата. Познание стано­вится деятельностью, теория - лозунгом; действующая соответственно лозунгу масса все сильнее, сознательнее и устойчивее примыкает к рядам организован­ного авангарда. Из верных лозунгов органически вырастают предпосылки и возможности также технической организации борющегося пролетариата.

Классовое сознание - это «этика» пролетариата, единство его теории и его практики, тот пункт, где экономическая необходимость его освободитель­ной борьбы диалектическим образом превращается в свободу. Когда партия по­стигается как исторический образ и как действительная носительница классо­вого сознания, она одновременно становится носительницей этики борющего­ся пролетариата. Эта ее функция призвана определять ее политику. Пусть даже ее политика не всегда согласуется с сиюминутной эмпирической действитель­ностью, пусть даже ее лозунги в известные моменты не находят последовате­лей, - необходимый ход истории не только принесет ей удовлетворение, но мо­ральная сила классового сознания, классовой деятельности также даст свои -практические, реально-политические - плоды ¹⁷.

Ведь сила партии есть моральная сила: она питается доверием стихийно революционных масс, которых экономическое развитие побуждает к протесту. Она питается их чувством, что партия является их собственной, до конца им  самим еще не ясной волей, зримым и организованным формообразованием их классового сознания. Лишь когда партия завоевывает и заслуживает это дове­рие, она может стать предводительницей революции. Ибо только тогда спон­танный напор масс будет со всею силою и со всею импульсивностью устрем­ляться в направлении партии, в направлении собственного самоосознания.

Оппортунисты своим разделением нерасторжимого отгородили себя от этого познания, действительного самопознания пролетариата. Поэтому побор­ники оппортунизма, совершенно в духе мещанского свободомыслия, издева­тельски рассуждают о «религиозной вере», которая якобы лежит в основе боль­шевизма, революционного марксизма. В их наветах - признание собственного бессилия. Этот их выхолощенный и внутренне изъеденный скептицизм напрас­но прикрывается благородной мантией холодной и объективной «научности». Любое слово и любой жест выдает у лучших из них - отчаяние, у худших -внутреннюю пустоту, которая стоит за отчаянием: полную отрешенность от пролетариата, от его путей и от его призвания. То, что они называют верою и пытаются принизить термином «религия», является не более и не менее чем уверенностью в гибели капитализма, уверенностью в победоносной - в конеч­ном счете - пролетарской революции. Но для этой уверенности не может быть никаких «материальных» ручательств. Она гарантирована нам лишь методоло­гически - благодаря диалектическому методу. Но и эта гарантия может быть проверена и обретена лишь путем деяния, путем революции, путем жизни и смерти во имя революции. Марксист так же мало может быть ученым объекти­вистом, как мало «естественные законы» могут гарантировать уверенность в победе мировой революции.

Но единство теории и практики существует не только в теории, но также и для практики. Подобно тому как пролетариат в качестве класса может обрести и закрепить свое классовое сознание лишь в борьбе и деянии, может подняться на уровень своей объективно данной исторической задачи, точно так же партия и отдельный борец способны лишь тогда действительно освоить свою теорию, когда они в состоянии внести такое единство в свою практику. Так называемая религиозная вера является здесь не чем иным, как методологической уверенно­стью в том, что, несмотря на все временные поражения и откаты назад, истори­ческий процесс до конца идет своим путем в наших деяниях, благодаря нашим деяниям. Для оппортунистов и здесь существует старая дилемма бессилия; они говорят: если коммунисты предвидят «поражение», то либо они обязаны воз­держаться от любого действия, либо они являются бессовестными авантюрис­тами, политиками, делающими ставку на катастрофы, путчистами. В силу сво­ей духовной и моральной ущербности оппортунисты не в состоянии видеть са­мих себя и мгновение своей деятельности как моменты тотальности процес­са; они не способны видеть «поражение» как необходимый путь к победе.

Свидетельством единства теории и практики в жизненном труде Розы Люксембург является то, что единство победы и поражения, индивидуальной судьбы и совокупного процесса составляло руководящую нить ее теории и  жизненного поведения. Уже в ходе своей первой полемики против Бернштейна¹⁸ она показала неизбежность «преждевременного» захвата государственной власти пролетариатом и изобличила вытекающее из этого трусливое оппорту­нистическое неверие в революцию «как политический абсурд, который исхо­дит из механического развития общества и предполагает, что классовая борьба одержит победу в какой-то исторический момент, определяемый вне и незави­симо от классовой борьбы»¹⁹. Эта чуждая иллюзий уверенность вела Розу Люксембург в ее борьбе за освобождение пролетариата: за его экономическое и политическое освобождение от материального рабства при капитализме, за его идеологическое освобождение от духовного рабства у оппортунизма. Буду­чи великой духовной предводительницей пролетариата, она вела свою главную борьбу против этого самого опасного, - поскольку его трудно одолеть, - про­тивника. Ее смерть от рук ее самых настоящих, самых ожесточенных против­ников, от рук Шейдемана и Носке, является поэтому закономерным увенчани­ем ее мышления и жизни. То обстоятельство, что она при поражении январско­го восстания, которое она ясно предвидела - теоретически за годы до него, так­тически - в момент акции, осталась с массами и разделила их судьбу, является логическим следствием единства теории и практики в ее деятельности, точно так же как и заслуженная смертельная ненависть к ней ее убийц, социал-демо­кратических оппортунистов.

Январь 1921 года

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Что это не является случайным, а следует из сущности буржуазной науки, Маркс убедительно показал в отношении экономических робинзонад. - Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 46. Ч. 1. - С. 17 и далее.

2 Впрочем, это признает и сам Бернштейн. «На самом деле, - заявляет он, - учиты­вая агитационные потребности партии, я не всегда делал последовательные выводы из моих критических положений». - Е. Bernstein. Voraussetzungen des Sozialismus. IX. Ausgabe. - S. 260.

3 В своей «Антикритике» Роза Люксембург показывает это в особенности применительно к самому серьезному своему критику, Отто Бауэру: Роза Люксембург. Накопление капитала, или что эпигоны сделали из теории Маркса. (Антикритика). - М.: Госиз­дат, 1922. - С. 40 и далее.

4 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 4. - С. 133

5 См. по поводу отношения Гегеля к его последователям отличную работу гегельянца Лассаля «Логика Гегеля и логика Розенкранца»: F. Lassale. Werke. Bd. VI. - О том, в какой мере сам Гегель придает своей собственной системе ложное наполнение и глубоко корректируется здесь Марксом, который решающим образом развивает его логику, см. статью. «Что такое ортодоксальный марксизм?».

6 Rosa Luxemburg. Akkumulation des Kapitals. I. Auflage. - S. 296.

7 Ibid. -S. 393.

8 Маркс К., Энгельс Ф.Соч. Т.4. - С. 134.

9 Rosa Luxemburg. Antikritik. - S. 118. - См.: Роза Люксембург. Антикритика. -С. 106.

10 Г.В.Ф. Гегель. Феноменология духа. -М.: Соцэкономиздат, 1959. -С. 9.

11 Rosa Luxemburg. Sozialreform oder Revolution? - S. 47. - См.: Р.Люксембург. Социальная реформа или революция. - М.: Госполитиздат, 1969. - С. 76-77.

12 Rosa Luxemburg. Antikritik. - S. 37. - См.: Роза Люксембург. Антикритика. -С. 34-35.

13 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т.2. - С. 37.

14 Rosa Luxemburg. Massenstreik. 3. Auflage. - S. 48.

15 Относительно границ ее воззрений см. статьи «Критические заметки...» и «Ме­тодологические заметки к вопросу об организации». Здесь мы довольствуемся изложением ее точки зрения.

16 Rosa Luxemburg. Massenstreik. - S. 38.

17 См. также прекрасное место в брошюре Юниуса: Futurus-Verlag. - S. 92.

18 Rosa Luxemburg. Soziale Reform oder Revolution? - S. 47-48. См.: Роза Люксембург. Социальная реформа или революция. - С. 69 и далее.

19 Ibid.