Ганс-Йозеф Штайнберг - ПАРТИЯ И ФОРМИРОВАНИЕ МАРКСИСТСКОЙ ОРТОДОКСИИ

"РЕВОЛЮЦИЯ НЕ ЗАКОНЧИЛАСЬ, БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ!"

                                          Ганс-Йозеф Штайнберг                   

ПАРТИЯ И ФОРМИРОВАНИЕ МАРКСИСТСКОЙ ОРТОДОКСИИ

В работе “К критике гегелевской философии права. Введение” (1843—1844) Маркс высказал часто с тех пор цитируемую мысль о том, что теория становится материальной силой, как только овладевает массами, и что этот процесс становится возможным при условии, если теория соответствует реальным потребностям людей. При этом характерно для данного феномена не только то, что мысль побуждает к действию, но и то, что сама действительность заставляет работать мысль [1] .

Цель настоящей статьи - показать, как на определенной стадии развития буржуазного капиталистического общества, преимущественно в пределах европейского региона, создавались массовые социалистические партии, программы которых разрабатывались в большей или меньшей степени под влиянием марксистской теории.

Процесс соединения рабочего движения с марксистской теорией заслуживает детального рассмотрения с целью определения специфических черт того, что обычно именуют марксизмом II Интернационала. Если при этом на первый план окажется выдвинутым положение в Германии, то указанное обстоятельство не следует рассматривать как дань справедливо раскритикованному германоцентризму, через призму которого часто исследуется история социализма до и в период II Интернационала; не следует также считать это попыткой априорного подтверждения спорного положения об образцовости немецкой социал-демократии, у которого существует один недостаток — оно не учитывает специфического развития, имевшего место в различных странах в 80-е годы [2]. Если наши интересы сконцентрировались в определенных пределах на немецком движении, то прежде всего потому, что как возникновение марксистской ортодоксии, так и организация социалистической партии здесь происходили раньше, чем где-либо, и приобрели наиболее четко выраженную и однозначную форму. А последнее, естественно, связано с тем, что после поражения Фракции во франко - прусской войне центр международного рабочего движения переместился из Франции в Германию. Это Маркс и Энгельс не только предвидели, но и положительно оценили, поскольку оно влекло за собой ослабление наиболее важной соперничающей идеологии – прудонизма [3]. Именно падение. Коммуны, “парижская бойня” способствовали закреплению положения о перемещении центра рабочего движения континента. Миф, рожденный падением Коммуны, которая дала возможность социальной революции создать свою “поэзию” даже о собственном прошлом [4] и перенести ее как реальность в будущее, сейчас становился, в соответствии с точкой зрения Маркса и Энгельса, долгом и задачей германского рабочего движения.

Вполне понятно, что не прогнозы и желания отдельных лиц определяют ход истории, и для истории германского рабочего движения поворотным моментом стало то обстоятельство, что после взрывного развития промышленной революции, кульминацией которого стал бум 1871 —1873 годов (ему немало способствовали и пять миллиардов золотых франков, выплаченных Францией в качестве репараций), крах и длительная депрессия нанесли Германской империи особенно тяжелый удар и что одновременно концентрация средств производства происходила в Германии такими темпами, каких не отмечалось ни в одной другой стране, кроме Соединенных Штатов Америки. Не менее важным обстоятельством, проливающим свет на тот факт, что марксизм распространился в германском рабочем движении раньше, чем где-либо, является слишком быстрое или даже - как безосновательно утверждалось [5] - преждевременное формирование социалистической партии в этой стране. В свою очередь это было следствием того, что промышленная революция, бурно развивавшаяся в 60-е годы, не сопровождалась разрешением национального вопроса и тем более демократизацией политической сферы. Когда впоследствии, после франко-прусской войны, было достигнуто национальное единство “малой Германии”, этот акт не явился следствием борьбы за буржуазную демократию, относительно слабую после 1848—1849 годов, или деятельности рабочего движения, которое тогда только возникало. Напротив, он был результатом исторического компромисса подавляющего большинства национальной буржуазии (которая после поражения 1849 года приняла позу кающегося грешника, решительно став на путь Realpolitik, реалистической политики, и забыв о прежних идеалах, которые Бебель назвал “грехами молодости” [6] ) с прусским государством, в условиях которого бонапартизм Бисмарка заставил буржуазию отказаться в немалой степени от политической власти в обмен на возможность великой экономической экспансии.

Эта новая ориентация буржуазии с неизбежностью привела к политической автономии рабочего движения и к созданию двух социалистических партий, соответственно в 1863 и в 1869 годах. В указанном контексте их присоединение к Международному товариществу рабочих, происшедшее в 60-е годы, должно пониматься как выражение растущей изоляции германского рабочего движения в национальном масштабе. С созданием империи эта изоляция стала еще больше усиливаться, рабочее движение стало подвергаться еще более жестоким репрессиям, так что Энгельс не без оснований считал социалистический пролетариат жертвой, принесенной во имя примирения юнкерства с буржуазией [7]. Вильгельм Либкнехт, касаясь утверждений правящих классов о том, что рабочее движение - “враг Германии”, был вынужден заявить в 1871 году: “Вы, которые сделали нас такими, обвиняете нас в том, что у нас нет родины” [8]. Когда надежда на создание “свободного народного государства”, призыв к борьбе за создание которого содержался в первом параграфе Эйзенахской программы, полностью развеялась, все чаяния решительно обратились к пролетарской революции, а идея исторической необходимости конца буржуазно-капиталистического общества, аследовательно, и государства как выразителя интересов буржуазии и латифундистов, в некотором смысле заменила цель, сформулированную Марксом и Энгельсом в 1848 году (“Вся Германия объявляется единой, неделимой республикой” [9]), которая уже более не казалась осуществимой. Так, в 1871 году Либкнехт заявлял: “В колокольном звоне, с которым празднуется ваша победа, мы слышим уже похоронные ноты, которые будут сопровождать ваш конец” [10].

Определяющую роль сыграла также Парижская коммуна. Именно единодушная и односторонняя реакция немецких правящих классов (включая и ту буржуазию, которая продолжала именовать себя либеральной) на парижские события открыла глаза все еще изолированному и зажатому национальными рамками рабочему движению, указав ему путь к международной классовой солидарности. Однако это впоследствии привело к обострению разногласий в Германии, особенно после того, как Бебель заявил 25 мая 1871 года в рейхстаге, что Коммуна была только “незначительным авангардным сражением”.

Этот краткий экскурс в историю создания рейха позволяет особо выделить развитие немецкой буржуазии после того, как поражение революции 1848—1849 годов заставило социалистическое рабочее движение в Германии принять на вооружение марксистскую теорию. Хобсбом, рассматривая распространение марксизма в партиях II Интернационала, утверждал, что “в странах, в которых капитализм был прочен или стремился к экспансии... социал-демократия была исключительно марксистской только там, где либеральная буржуазия не смогла в прошлом стать во главе радикально-демократического движения мелкой буржуазии и увлечь за ним в рамках единого фронта борьбы с аристократией значительные слои политически сознательных рабочих” [11]. Это условие имело особое значение для Германии.

Хотя германское рабочее движение оказалось в изоляции в рамках национальной политики и жестоко преследовалось правительственными органами, оно тем не менее действовало в государстве, которое отличалось быстрой экспансией капиталистического производства и даже в период Великой депрессии могло похвастаться наиболее высокими показателями роста среди всех индустриальных стран континентальной Европы. Таким образом, речь шла о благоприятной ситуации для роста рабочего класса, даже если этот последний приобрел опыт главным образом в ходе драматически разразившегося кризиса 1873 года, который породил страшную безработицу и привел в конце 70-х гг. к чувствительному сокращению номинальной и даже реальной заработной платы. Трудящиеся усматривали в этом кризисе наступление капитала (значения наступательных забастовок тогда еще не понимали, на повестке стояли оборонительные забастовки, репрессивные меры и коалиции предпринимателей). Они в полной мере смогли отдать себе отчет в том, какую роль взяло на себя государство, которое в период серьезного экономического кризиса активно и открыто выступало на стороне капитала и против трудящихся, применяя административные меры с целью ударить по политическим организациям рабочих и разгромить их. В этой обстановке сторонники двух социалистических немецких партий, лассальянцы и эйзенахцы, пострадавшие по-разному от экономического кризиса и его последствий и ставшие объектом жестоких правительственных репрессий, не понимая причин политического разделения, выступили за объединение. Как известно, оно произошло в Готе в 1875 году именно под давлением партийных низов.

Готская программа показала, что ориентация объединенной партии, социалистической партии трудящихся, не определялась марксизмом; что партия находилась в основном под влиянием идей Лассаля (Маркс в замечаниях к программе показал это с убедительной ясностью). В то же время новое объединение явило собой существенный прогресс - среди прочего и с точки зрения возможного поворота к марксизму,— так что Энгельс имел все основания написать в октябре 1875 года Вильгельму Бракке по поводу Готской программы: “Рабочие, буржуа и мелкие буржуа вычитали из нее то, что в ней должно было быть, но чего в ней нет...” [12] После объединения все прогнозы Маркса и Энгельса целиком и полностью подтвердились. На выборах в рейхстаг в 1877 году объединенная партия получила 9,1% голосов, или же на 36% больше, чем обе они вместе собрали в 1874 году, до объединения. Но больше всего перепугало правящие классы то, что в столице, в Берлине, социалистическое рабочее движение получило 40% голосов, а в Саксонии -- высокоразвитой в промышленном отношении области — 38%. Стало очевидно, что речь шла уже не о расколотой и слабой партии, а о политическом образовании, которое достойно представляло весь трудящийся класс.

Новая партия, вполне понятно, была готова воспринять марксистскую теорию, однако этот процесс протекал довольно медленно. От чего здесь следует прежде всего воздержаться (особенно рассматривая этот период), так это от приведения большого количества цитат как критерия из Маркса и Энгельса; напротив, нам нужно следовать весьма важному указанию Гаупта, то есть показать внутренний процесс зарождения теоретической и политической марксистской мысли и определить положение, которое занимает эта мысль в жизни рабочего движения и в интеллектуальной жизни страны [13]. На деле многочисленные усилия, предпринимаемые марксистско-ленинской историографией, стремящейся отыскать любой, пусть незначительный и далекий след “Капитала” представляются мне сизифовым трудом [14]. И это, естественно, относится также к другим работам Маркса и Энгельса. Так, например, если, как отмечает Хобсбом, в период с 1890 по 1905 год вышло 15 изданий “Манифеста” на английском языке против 20 на немецком [15], то это абсолютно ничего не говорит о действительном влиянии марксизма на английское и англо-американское рабочее движение, равно как и многочисленные переиздания марксистских текстов, имевшие место в Федеративной Республике Германии как следствие студенческих волнений в период с 1968 по 1973 год, свидетельствуют о существовании многочисленных группировок, именующих себя марксистскими, но отнюдь не о влиянии марксизма на массы.

Истина состоит в том, что во второй половине 70-х годов марксизм - несмотря на противоположные утверждения лишь частично овладел немецкой социал-демократией. Когда Бебель писал Энгельсу в 1873 году: “Не следует забывать, что в действительности труды Лассаля, написанные популярным языком, являются основой социализма масс. Это факт, который мы не можем игнорировать: они имеют в Германии в десять, в двадцать раз большее распространение, чем любые другие работы о социализме. Лассаль, таким образом, пользуется значительной популярностью” [16], то эти слова, безусловно, действительны для всего периода вплоть до принятия законов против социалистов. Не случайно наиболее заслуживающие внимания историки германского рабочего движения утверждают, что 70-е годы были для германской партии периодом эклектизма, и справедливо обращают внимание на богатую палитру социалистических теорий, которые в то время предлагались на выбор рабочему движению и получали даже определенный резонанс. Прежде всего решающим является тот факт (и это распространяется на все социалистическое движение), что в 70-е годы того, что мы сейчас обыкновенно именуем “марксизмом”, еще не существовало. До сего дня все еще не имеется точного анализа распространения трудов Маркса и Энгельса в тот период; он показал бы (со всей осторожностью, присущей исследованиям такого рода), что некоторые особые работы, включая “Капитал” и “Манифест Коммунистической партии”, действительно получили определенное распространение, но что марксизм, понимаемый как органическая теоретическая система, как политическая концепция, где каждое отдельное положение имеет свое определенное место, еще не был разработан и не был доступен в достаточной мере.

Как законченная система и как политическое мировоззрение марксизм образовался впоследствии, в период с конца 70-х годов до смерти Энгельса, и именно тогда он обусловил программные и тактические установки германской социал-демократии, а также, с некоторыми существенными ограничениями, и II Интернационала. Конечно, это не исключает, что некоторые элементы марксистской теории, провозглашенные прежде всего в “Манифесте Коммунистической партии” и в первом томе “Капитала”, были восприняты германским и международным рабочим движением уже в конце 60-х и на протяжении 70-х годов. Образование марксистской ортодоксии и ее соединение с рабочим движением произошли в особых исторических условиях, которые следует проанализировать, если мы хотим понять специфическую природу этой марксистской ортодоксии, связанной в основном с именем Карла Каутского. А указанные исторические условия включали долгие годы кризиса, который переживала капиталистическая экономика, репрессии государства против рабочего класса, непосредственно связанные с этим кризисом и кульминировавшие в законах против социалистов, а также влияние, которое оказал “Анти-Дюринг” Энгельса на целое поколение молодых интеллектуалов-социалистов, которые в свою очередь (и это последний компонент процесса) ощущали определяющее значение современной им науки, и прежде всего дарвинизма.

Будет уместно рассмотреть прежде всего роль работы Энгельса “Анти-Дюринг”, который представляет собой первое комплексное и систематизированное изложение теорий Маркса и Энгельса. Для того чтобы нанести поражение конкурентам в идеологической борьбе (кроме Евгения Дюринга, объектами критики были Альберт Шёффле, Карл Родбертус-Ягецов и Фридрих Альберт Ланге), Энгельс дал “энциклопедический очерк нашего понимания философских, естественнонаучных и исторических проблем...” [17]. Полемика с Дюрингом вкупе с материалистической критикой суммы всех знаний эпохи “превратилась в более или менее связанное изложение диалектического метода и коммунистического мировоззрения, представляемых Марксом и мной,— изложение, охватывающее довольно много областей знания” [18]. Три основных аспекта трудов Маркса — философия, политическая экономия и социализм - - был впервые представлены в их взаимосвязи, и интеллектуальное марксистское наследие, до сего момента воспринимавшееся главным образом в связи с политической экономией, впервые предстает как часть комплексной теоретической системы. Именно поэтому “Анти-Дюринг” имел столь решающее значение. В одной из рукописей, сохранившихся в бумагах Бернштейна, говорится, что этот труд “сделал доступным для широких слоев партии грандиозный мир марксистского учения, до того времени остававшегося малопонятным, и обусловил его дальнейшее развитие” [19]. Каутский, изучавший “Анти-Дюринг” в 1880 году, неоднократно подчеркивал, что эта книга более любой другой внесла вклад в его понимание марксизма [20].

В целом говорить о “марксистской школе” можно лишь применительно к периоду, когда получил распространение и стал изучаться “Анти-Дюринг”; только тогда рабочее движение получило в свое распоряжение построенную на материалистической основе универсальную концепцию мира, что-то вроде энциклопедии марксизма, в которой материалистическое понимание истории и диалектическая критика были применены ко всем явлениям в обществе и в природе. Часто отмечалось, что “Анти-Дюринг” облегчил или даже вызвал искажения, характерные для марксизма II Интернационала. Во всяком случае, верно то, что поколение молодых теоретиков, которое находилось под сильным влиянием естественных наук в форме дарвинизма, вырождавшегося в направлении витализма, не могло избежать чреватого серьезными последствиями искаженного понимания марксизма, когда оно апеллировало к великому авторитету естественных наук, и в частности к теории эволюции, чтобы доказать универсальность диалектики и, следовательно, правомерность исторического материализма. Эволюционистское толкование марксистских положений привело к мысли, что экономический детерминизм является действительно важным элементом марксистской теории, что имело своим результатом разрушение единства экономических отношений и политической революционной активности. В общей части Эрфуртской программы, за которую голосовала германская социал-демократия в 1891 году и которую часто принимали за образец также другие партии II Интернационала, как, впрочем, и в популяризаторских работах Каутского, то, что у Маркса присутствует в форме тенденции, динамического принципа капитализма, предстает в качестве универсально действующего исторического закона, а то, что, по Марксу, являлось диалектическим принципом исторического движения, фигурирует как простая эволюция, завершающаяся — почти как естественное явление — социальной революцией, к которой пролетариат должен приготовиться через организацию. “Наша задача — не организовывать революцию, а самим организовываться для революции, не делать революцию, а использовать ее” [21]. Даже при всем том, что эти слова имели целью провести четкую демаркационную линию между марксизмом и анархическими тенденциями (формирование социал-демократических партий и возникновение определенной гегемонии марксизма происходят в 1880—1896 годах параллельно с отходом от анархизма), они тем не менее проливают свет и на некоторые существенные аспекты марксистской ортодоксии “а lа Каутский”.

Эволюционистское толкование марксизма утвердилось с 80-х и в начале 90-х годов, л преимущественно потому, что положение о “естественной необходимости” конца буржуазного капиталистического общества — “банкрота”, “ликвидация” которого, как говорил в 1894 году Франц Меринг [22], является основной задачей рабочего класса,— давало, как казалось, адекватное объяснение экономическому кризису периода так называемой Великой депрессии. На протяжении этого долгого периода испытаний, тянувшегося почти всю последнюю четверть прошлого века, не только возросла неуверенность трудящихся в завтрашнем дне, но и возникло состояние нестабильности в лагере самой буржуазии, когда ее экономический оптимизм оказался полностью подорванным; в то же время возник тот наивный оптимизм, который начиная с 80-х годов царил в социал-демократии, и прежде всего среди ее рядовых членов. В этом чувстве оптимизма легко распознать ожидание неизбежной революции, которая в свою очередь связывалась с общим, не очень ясно определенным окончательным крахом (Zusammenbruch) существующего политического и социального строя. Это ожидание питалось теорией, р. которой не случайно сверх меры использовалось выражение “естественная необходимость”, поскольку предполагалось, что таким образом можно охарактеризовать все развитие капиталистического общества, включая его скорый конец. Конец столь фатально неизбежный, что “мы... можем просто сложить руки и заставить наших врагов работать на нас” [23].

Каждодневно повторяющийся опыт убеждал, что капиталистическое общество подвержено кризисам, а это заставляло верить, что оно может рухнуть очень скоро. Теоретики и политические деятели рабочего движения представляли это событие как великий экономический кризис, который выльется в общий социальный кризис и в конце концов в крах всего капиталистического общества. Август Бебель, любимым выражением которого в те годы было “der grosse Kladderadatsch” (“великий крах”), в 1884 году считал возможным так охарактеризовать этот финал: “В конце один удачный шаг разрушит весь этот старый хлам, словно карточный домик” [24]. Правительственные репрессии и опыт, обретенный во время кризиса рабочими, которые видели, что их борьба заканчивалась в большинстве случаев поражением, а борьба профсоюзов становилась все более бесперспективной, также объясняют стремление взять на вооружение лозунг о неизбежности и необходимости краха капитализма. Именно потому, что в ходе кризиса и длительной депрессии члены партии были убеждены, что общий крах капитализма есть квинтэссенция научного социализма, позднее, в период дискуссий по вопросу о ревизионизме, марксистские ортодоксы принялись поносить полную дезориентацию низов, вызванную, по их мнению, радикальным ревизионизмом, который подогревался Бернштейном.

Следует также учитывать, что, как уже говорилось, в 70-е годы над рабочим движением довлела политическая изоляция социал-демократии, связанная также и с отсутствием радикально-демократической партии, потенциального союзника социал-демократии, способного посредничать между последней и немонополистической буржуазией. На этой почве и произросло упомянутое революционное ожидание [25], которое стало главным тезисом не только для германской социал-демократии, но и почти для всех других партий II Интернационала. Оно имело тенденцию прежде всего недооценивать способность к сопротивлению буржуазно-капиталистического общества и в трудностях лет Великой депрессии замечать только “кризис”, а не новую возникающую реальность — образование монополистического капитализма. В свете последующего развития событий нельзя не поразиться словам Бебеля, которые он написал в письме к Энгельсу в 1881 году: “Если события и в дальнейшем будут развиваться в том же направлении а в этом нет никакого сомнения,— то я считаю возможным, что в определенный момент правящие классы окажутся в гипнотическом состоянии и дадут делам идти своим чередом, почти не оказывая сопротивления... Условие состоит в том, чтобы развитие могло достичь полной зрелости, которой не мешали бы непредвиденные инциденты, и чтобы взрыв не произошел преждевременно” [26].

Как бы там ни было, следует иметь в виду, что все спекуляции того времени по поводу краха капиталистического общества не могли основываться на том, что писал Маркс: решительно отрицая возможность безграничной экспансии капитализма и утверждая неизбежность социалистической революции, он тем не менее никогда не предсказывал специфически экономического краха. Остается фактом: то, что Каутский, Бебель, Бернштейн и другие распространяли в 80-е годы в качестве марксизма (впрочем, сама концепция марксизма распространилась в Европе в 90-е годы вследствие теоретической борьбы 1896—1897 годов), успешнее других соперничавших теорий схватывало суть таких феноменов, как капиталистические кризисы, обострение классовой борьбы и особенно роль государства как инструмента угнетения в руках правящих классов, и одновременно позволяло рабочему классу твердо верить в близкий конец своей нищеты. Это способно также объяснить, почему в 80-е годы, когда особенно разгорелись теоретические дискуссии, в результате которых в основном было покончено с влиянием идей государственного социализма, возникшая марксистская ортодоксия могла рассчитывать на понимание масс. Именно “логика фактов,— как писал Карл Каутский в 1891 году,—освободила людей от лассальянства и вбила им в головы немного „марксизма"” [27]. То обстоятельство, что Каутский ставит термин “марксизм” в кавычки, позволяет понять, с какой осмотрительностью он сам говорил о восприятии марксизма массами. Завершением этих событий стали новый организационный устав, одобренный в октябре 1890 года на партийном съезде в Галле, и особенно Эрфуртская программа 1891 года. Именно дискуссии, которые велись вокруг этой программы, ясно показывают, что в начале 90-х годов рабочий класс на основе опыта, приобретенного во время кризиса и в результате репрессий, мог опираться при формулировании основных принципов своей программы только на теории Маркса и Энгельса в той форме, в какой они были восприняты и интерпретированы после 1879 года.

В течение последующего двадцатилетия организационные формы и программные направления германской социал-демократии оказали влияние на многочисленные другие партии, заложив таким путем основу марксизма II Интернационала. К этому следует добавить, что журнал “Нойе цайт”, основанный Каутским в 1883 году, превратился в теоретический орган, который, несмотря на относительно незначительный тираж, оказывал решающее влияние на теоретиков других социалистических партий, по крайней мере начиная с 1891 года; тому свидетельство - - широкий авторский круг, а также обширная редакционная переписка, сохранившаяся в архиве Каутского. Вместе с тем необходимо заметить, что в конце 80-х годов “Нойе цайт” попал под большее влияние естественных наук и дарвинизма, нежели марксистской теории [28]: достаточно вспомнить, что в первом томе, выпускавшемся издательством “Диц-ферлаг”, “Международной библиотеки” —издания, имевшего огромное значение для всего международного социалистического движения,— была напечатана книга Эдуарда Эвелингаименно о теории Дарвина, причем в 1908 году вышло уже восьмое ее издание.

Но подлинной дилеммой международного социализма в той четверти века, которая предшествовала мировой войне, стало то обстоятельство, что некоторые основные лозунги марксистской ортодоксии определялись кризисом, Великой депрессией, и что та же самая Эрфуртская программа, несомненно, отражала опыт, приобретенный в результате кризиса. Именно поэтому эпоха процветания, которая началась в 1896 году под эгидой концентрации монополистического капитала и очень скоро продемонстрировала новую способность буржуазно-капиталистического общества к сопротивлению и интеграции, повлекла за собой серьезный кризис в области теории социалистического рабочего движения. Экономическое развитие конца 90-х годов одновременно лишало всякой основы надежду на скорую революцию и крах. В этой связи заговорили о “кризисе марксизма”, хотя точнее было бы говорить о кризисе марксистской ортодоксии. Антонио Лабриолачетко охарактеризовал в 1899 году перемены, происшедшие в социально-экономическом развитии, и их воздействие на ортодоксию: “В действительности за всеми этими шумными дискуссиями стоит серьезный и существенный вопрос. Горячие, живые и поспешные ожидания последних лет, ожидания, слишком определенные в деталях и окраске, наталкиваются на отчаянное сопротивление со стороны экономических отношений и наиболее сложных хитросплетений политического мира [29]

Решающим оказался прежде всего тот факт, что марксистская ортодоксия не располагала собственной структурой и, будучи ортодоксией, не имела возможности ее создать (так как избрала тактику “увенчания победой”), для того чтобы соответствующим образом реагировать на новые явления, и особенно на возникновение империализма во всех его проявлениях. Именно это обстоятельство и станет объектом критики как справа, со стороны ревизионизма, так и слева, со стороны радикализма, критики, которой ортодоксия, застывшая после 1910 года в форме статического центризма, не сумела ничего противопоставить, кроме самой себя. В то время как ревизионисты и радикалы, каждые по-своему, пытались с помощью новой стратегии переделать изменившийся мир, ортодоксы дожидались, как иронически заметил Вильгельм Либкнехт, чтобы им, как в сказочной стране, “жареные голуби революции” сами падали в рот [30].

Интересно в этой связи отметить, что этот кризис, если абстрагироваться от некоторых частных явлений, не оказал влияния на количественное развитие марксистских социалистических партий. И решающую роль в этом сыграл автоматизм, которым характеризуется экономический рост именно в относительно промышленно развитых странах. Важное значение имеет в данной связи замечание Хобсбома о том, что эффективная интеграция рабочего движения в рамках существующего социального и политического строя развитых капиталистических стран была сбалансирована тем фактом, что марксизм стал идеологией русского революционного движения, и это движение внесло вклад в оживление марксизма в индустриальных государствах [31]. Достаточно подумать о влиянии, которое первая русская революция оказала на руководителей социалистических партий II Интернационала, чтобы согласиться с этой интерпретацией.

Но на марксистскую ортодоксию, на марксизм II Интернационала, наложил отпечаток не только кризис, но и определенная стратегия завоевания политической власти. Основные черты этой стратегии восходят еще к Энгельсу. А то, что позднее эта стратегия оказывалась все более неэффективной и что именно отсюда пошла оппозиция гегемонии германской партии во II Интернационале, в данном случае к делу не относится [32]. Наряду с ожиданием социальной революции существовало решение добиваться освобождения рабочего класса легальным, парламентским путем. Здесь решающую роль играло всеобщее избирательное право, которого другие добивались ценой упорной борьбы, а в Германии оно было введено уже в 1866 году, так как входило в “бонапартистские” расчеты Бисмарка. По Энгельсу, способностью социал-демократии использовать всеобщее избирательное право определялась степень развития социализма. Уже в 1884 году, рассматривая успехи, достигнутые партией на выборах в рейхстаг, он считал ее новой силой, которая “так же уверенно и неудержимо прокладывает себе путь, как в свое время христианство, настолько уверенно, что уже теперь можно математически точно вычислить уравнение ее возрастающей скорости и тем самым определить срок ее конечной победы” [33]. Высказанное им еще во время действия законов против социалистов положение о том, что мирное, беспрепятственное развитие германского рабочего движения, несомненно, привело бы к победе, после триумфа на выборах 20 февраля 1890 года стало основой всех стратегических и тактических соображений. После того как за социал-демократов проголосовало 1427 тысяч человек, что сделало их партию самой сильной в Германии, Энгельс утверждал, что день выборов — это был “день начала германской революции” [34], а следовательно, и общеевропейской социальной революции, поскольку Энгельс был твердо убежден, что только в Германии может решиться вопрос об успехе или поражении революции, которую он всегда считал событием, способным потрясти всю Европу [35]. Из письма к Полю Лафаргу, в котором 20 февраля 1890 года упоминалось как дата начала революции в Германии, ясно видно, что именно убежденность привела к тактике, которая была направлена на то, чтобы проводить легальные акции и избегать провокаций со стороны правящих классов. От “начала революции” было рукой подать до самой победоносной революции и ее заранее определенного исхода — прихода социал-демократии к власти в Германии, но это таило также опасность переоценки собственных сил и, следовательно, преждевременного выступления. Кроме того, Энгельс считал, что все более угрожающей становилась возможность войны в Европе, которая расколола бы социалистическое рабочее движение в Германии незадолго до осуществления цели. Если абстрагироваться от последнего аргумента, то стратегию, провозглашенную Энгельсом впервой половине 90-х годов, можно свести к следующим трем пунктам:

1. Если ситуация будет развиваться мирным путем, то победа социализма в Германии неизбежна. Можно “почти с математической точностью определить время”, когда социал-демократия “придет к власти” [36].

2. С учетом уровня, достигнутого военной техникой, вооруженный конфликт обещает победу только в том случае, если большая часть армии перейдет на сторону революционеров. “Эра баррикад и уличных боев прошла навсегда, если войска сражаются, сопротивление становится безумием” [37].

3. Наиболее эффективным орудием борьбы современного пролетариата становится всеобщее избирательное право, которое германская социал-демократия образцово использует. Это инструмент, способный привести к революции.

Как видим, стратегия Энгельса была преимущественно стратегией революционного парламентаризма [38]. Наиболее известное свидетельство в пользу этого положения содержится во введении к изданию 1895 года Марксовой “Классовой борьбы во Франции с 1848 по 1850 г.” -введении, которое, впрочем, часто неправильно понималось. Статью эту никак нельзя считать свидетельством отхода Энгельса от революционной концепции, как утверждали представители ревизионизма, особенно Бернштейн, если мы не хотим добровольно игнорировать революционную перспективу, лежащую в основе энгельсовской тактики, которая даст партии “упругие мускулы и красные щеки” [39]. Как разъяснил Энгельс Полю Лафаргу в феврале 1895 года, всякий призыв к легальности имеет единственной целью подготовить к критическому моменту основное ядро международного рабочего движения, не допустив, чтобы оно истрепалось в “авангардных стычках” [40]. Это была перспектива, существенно отличавшаяся от той, на которую нацеливалось руководство германской партии, полагавшее необходимой и окончательной тактику, которую Энгельс рекомендовал “лишь для Германии сегодняшнего дня, да и то со значительной оговоркой” [41]. Целью этой тактики подготовки и ожидания стало для руководства партии завоевание большинства в рейхстаге, тогда как Энгельс хотя и находился под впечатлением непреоборимого роста социал-демократии, но отказывался считать, что “социалистическая партия получит большинство и затем возьмет власть” [42], будучи убежден в том, что предположение, будто правящие классы будут пассивно наблюдать за наступлением социалистического движения, является чистой иллюзией: “Еще задолго до этого времени” они “применят против нас насилие, а это перенесет нас с арены парламентской борьбы на революционную арену” [43].

Успех этой революции, которая стала бы, так сказать, следствием отчаянного шага правящих классов перед лицом подъема их смертельного врага, зависел, по Энгельсу, от привлечения к делу революции сельскохозяйственного пролетариата районов, расположенных за Эльбой, то есть районов, откуда набирались лучшие солдаты для полков прусской армии. Анализ результатов выборов 1890 года в Мекленбурге и Померании привел Энгельса к заключению, что к 1900 году армия будет изнутри минирована социалистами [44]. Если бы до того времени удалось сохранить внутриполитическое статус-кво (а для этого функция тактики усыпления и легальности в рамках общей революционной стратегии Энгельса становится более чем когда-либо очевидной), то тогда правящие классы Германии, оказавшись перед лицом непреоборимого подъема социал-демократии, вынуждены были бы прибегнуть к насилию. Количество самозарядных винтовок, которые оказались бы в этой битве в руках солдат-социал-демократов, преобразовалось бы в качество победоносной революции. Средством, пригодным для оценки собственных сил, было, по мнению Энгельса, правильное использование всеобщего избирательного права, которое усилиями социал-демократии “превращено из орудия обмана... в орудие освобождения” [45]. Здесь не место рассматривать, каким было объективное содержание стратегической линии, предложенной Энгельсом. Но остается фактом, что, апеллируя к авторитету Энгельса, главные деятели германской социал-демократии выдавали за основной элемент “марксистской” тактики и стратегии жесткое и неотрывное следование линии успехов на выборах, что полностью фальсифицировало перспективу, намеченную Энгельсом.

Здесь обнаруживается знаменательный сдвиг в понимании предполагаемой естественной необходимости эволюции. В период экономического процветания аспекты кризиса экономического развития полностью отошли на второй план как признак неизбежного краха буржуазно-капиталистического общества, их место заняли критерии скорости и направления прогрессирующего роста числа голосов, поданных за социал-демократов. Другими словами, если до конца 90-х годов ожидание революции связывалось марксистскими ортодоксами во главе с Каутским и Бебелем с идеей “всеобщего краха”, то сейчас, напротив, оно было сконцентрировано на последующих успехах на выборах, которые с учетом внутренней структуры германского рейха не могли в конце концов "не дать эффекта. Полное бессилие германской социал-демократии и, следовательно, также проблематичность теории и тактики, глашатаем которых она была, не остались незаметными на заре века также для других партий, и особенно французы не замедлили поставить на обсуждение вопрос о законности руководящей роли германской партии. Но эти явления находятся уже за рамками проблемы формирования марксистской ортодоксии.

Если в заключение посмотреть на другие партии II Интернационала, то в них применительно к этому периоду развития и формирования марксистской ортодоксии удастся обнаружить очень мало оригинального. В этой связи следует прежде всего сказать об Италии, куда марксизм проник уже в конце 80-х годов и где в 90-х годах уже появился такой высокоинтеллектуальный теоретик, как Лабриола. Объяснялось это, вероятно, тем, что итальянские интеллектуалы тогда еще ориентировались на прогрессивное направление, а также тем, что в Италии Гегеля, как это ни парадоксально, знали глубже, чем в Германии. Способствовать такому положению вещей могло определенное стремление высших слоев ориентироваться на Германию, но, как бы там ни было, фактом остается то, что после вызвавшей бурные споры вульгаризаторской попытки Иоганна Моста [46] первый относительно удовлетворительный комментарий “Капитала” Маркса появился на итальянском языке [47]. Следовательно, итальянская марксистская традиция восходит к периоду, более раннему, чем труды Лабриолы, сумевшего под влиянием позднего Энгельса разработать экономические, социальные и культурные аспекты общей исторической перспективы, в рамках которой экономические элементы определены как “последняя инстанция”. У того же Лабриолы Бернштейн заимствовал понятие “критический социализм” [48].

В России учение Маркса тоже быстро нашло отклик среди интеллигенции и студентов, что связано с интенсивным влиянием, которое оказывало в предыдущие десятилетия учение Гегеля Восприятие учения Маркса, к которому среди прочих пришли и русские эмигранты, носило там оригинальный и независимый характер и имело мало общего с усвоением марксизма II Интернационалом. Чтобы много не говорить о вкладе Плеханова, подчеркнем, что он в отличие от “светочей” марксистской ортодоксии изучил Гегеля и продемонстрировал владение концепцией диалектики на значительно более высоком уровне, чем Каутский, Бернштейн и другие представители германской социал-демократии. Уже в начале 90-х годов он отметил, что абстрактная антитеза революции и эволюции преодолевается как раз диалектикой, которая стремится пролить свет на то, как в определенных условиях “постепенное изменение должно обязательно привести к скачку” [49]. Но этот скачок есть не что иное, как завоевание политической власти пролетариатом.

Остается еще добавить, что в процесс формирования марксистской ортодоксии было вовлечено под влиянием германской партии немецкое австрийское социалистическое движение, несмотря на то что его наиболее видные представители— такие, как Виктор Адлер,— оставили для себя возможность сделать выбор в направлении, свободном от всяких догматических предпосылок. Впрочем, австромарксизм является результатом гораздо более позднего развития и станет предметом рассмотрения в другом месте настоящей работы. Во Франции ряд элементов немецкого марксизма восприняли сторонники Жюля Геда, хотя не следует забывать и о некоторых аспектах независимого развития их движения [50].

По причинам, следующим из предпринятого выше анализа, марксизм, описанный на этих страницах, не сумел акклиматизироваться в период II Интернационала в таких странах, как Англия, или же это произошло гораздо позднее. В тоже время следует упомянуть Юго-Восточную Европу, где труды Каутского, Плеханова ,и Бернштейна получили широкий отклик уже начиная с конца 90-х годов [51].

Марксистская ортодоксия была поставлена под вопросе самого момента ее формирования. Полную ясность внесла первая мировая война — этот “гром среди ясного неба”, как назвал ее Томас Манн в своей “Волшебной горе”. Она резко обозначила противостоящие фронты, которые находятся в этой позиции и по сей день.

Литература

  1 “...Революции нуждаются в пассивном элементе, в материальной основе. Теория осуществляется в каждом народе всегда лишь постольку, поскольку она является осуществлением его потребностей. Но будет ли соответствовать чудовищному разладу между требованиями немецкой мысли и теми ответами, которые дает на них немецкая действительность,— будет ли этому разладу соответствовать такой же разлад гражданского общества с государством и с самим собой? Станут ли теоретические потребности непосредственно практическими потребностями? Недостаточно, чтобы мысль стремилась к воплощению в действительность, сама действительность должна стремиться к мысли” (К. Маркс. К критике гегелевской философии права. Введение. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. I, 423).

2 В этой связи см.: Е. J. Hobsbawm. La diffusione del marxismo (1890—1905). — In: "Studi stori", 1974, p. 241—269.

3 См. письмо Маркса Энгельсу от 20 июля 1870 года (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 33, с. 3—5). См. также: H.-J. Steinberg. Sozialismus, Internationalismus undReichsgriindung.—In: "Reichsgriindung 1870—1871" (hrsg. von Th. Schieder und E. Deuerlein), Stuttgart, 1970, S. 329.

4 Еще в работе “Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта” Маркс писал в 1852 году: “Социальная революция XIX века может черпать свою поэзию только из будущего, а не из прошлого” (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 8, с. 122).

5 См.: W. Schieder. Das Scheitern des biirgerlichen Radikalismus und die sozialistische Parteibildung in Deutschland. — In: "Sozialdemokratie zwischen Klassenbewegung undVolkspartei", hrsg. von Hans Mommsen. Frankfurt am Main, 1974, S. 17—34.

6 A. Bebel. Die parlamentarische Tatigkeit des Deutscheri Reichstage und der Landtage und die Sozialdemokratie. Leipzig, 1873, S. 3 ff.

7 См. письмо Энгельса Карлу Клейну и Фридриху Моллю от 10 марта 1871 года (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 33, с. 159).

8 W. Liebknecht. Zu Trutz und Schutz. Festrede gehalten rum Stiftungs-fest des Crimmitschauer Volksvereins am 22. Oktober 1871, Zurich, 1883, S. 4.

9 К. Маркс и Ф. Энгельс. Требования коммунистической партии в Германии (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 5, с. 1).

10 W. Liebknecht, op. cit., S. 4. См. также заявление В. Либкнехта в Лейпцигском суде присяжных: “Такое государство, как бисмарковская прусская Германия, с фатальной неизбежностью обречено вследствие своего происхождения на насильственный конец” ("Der Hochverratsprozess wider Liebknecht, Bebel, Hepner vom demSchwurgericht zu Leipzig vom 11. bis 26. Marz 1871", Vorwort von W. Liebknecht, Berlin, 1894, S. 459).

11 E. J. Hobsbawm. La diffusione del marxismo, p. 265.

12 Письмо Энгельса Вильгельму Бракке от 11 октября 1875 года (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 34, с. 125).

13 См.: G. Haupt. Zur Problematik "Geographic des Marxismus", Einige Bemerkungen, "Ith-Tagungsberichte", 1976, S. 45.

14 В этой связи см. также: Н. Skatnbraks. "Das Kapital" von. Marx. Waffe im Klassenkampf. Aufnahme und Anwendung der Lehren des Haupt-werks von Karl Marx durch diedeutsche Arbeiterbewegung (1867—1878). Berlin, 1977; E. Kopf- Die Wirkungsgeschichte von Karl Marx' "Das Kapital" in Deutschland bis 1872, Jena, 1967 (Diss.); K. Kozianka.Zur Wirkungs-geschichte des "Kapitals" von Karl Marx in der deutschen Arbeiterbewegung von 1890—1895, Jena, 1976 (Diss.).

15 Э. Хобсбом. Цит. статья, с. 258.

16 Письмо Бебеля Энгельсу от 19 мая 1873 года (August Bebels Brief-wechsel mit Friedrich Engels, hrsg. von W. Blumenberg, 's Qravenhage, 1965, S. 14).

17 Письмо Энгельса Эдуарду Бернштейну от 11 апреля 1884 года (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 36, с. 119).

18 Предисловие Энгельса ко второму изданию “Анти-Дюринга” (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 20, с. 8—9).

19 Неоконченная рукопись без даты (10 машинописных страниц). См.: "Bebel-Nachlass", В. 43, 1ISG, Amsterdam.

20 См.: F. Engels. Briefwechsel mit Karl Kautsky, hrsg. von B. Kautsky, Wien, 1955, S. 4; K. Kautsky. Erinnerungen und Erorterungen, hrsg. von B. Kautsky, Den Haag, 1960, S. 836ff. (“Тогда-то я и освободился от остатков своего прежнего эклектизма, стал убежденным и последовательным марксистом, и остаюсь им до сего дня”, — читаем мы на странице 437 этого произведения.)

21 Symmachos (К. Kautsky). Verschworung oder Revolution in Der Sozial-demokrat. 20 Februar 1881.

22 F. Mehring. Der Festtag der Arbeit. — In: "Neue Zeit". XII, 1893—1894, № 2, S. 99.

23 Так, например, писал Энгельс Фридриху Адольфу Зорге 7 марта 1884 года (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 36, "с. 108).

24 Письмо Бебеля Герману Шлютеру от 24 февраля 1884 года. — "Bebel-Nachlass", В. 43, IISG, Amsterdam.

25 В этой связи см.: D. Groh. Negative Integration und revolutionarer Attentismus. Die deutsche Sozialdemokratie am Vorabend des Ersten Weltkrieges, Berlin, 1973.

26 Письмо Бебеля Энгельсу от 28 марта 1881 года ("August Bebels Briefwechsel mit Friedrich Engels", S. 106). Касаясь той же темы, Меринг в упоминавшейся выше статье “Праздник труда” ("Der Festtag") писал о внутреннем механизме капиталистического способа производства: “Он действует с такой уверенностью, .которая позволяет предвидеть полный крах буржуазного общества — если и не в определенный день и час, то по крайней мере в не слишком отдаленное время”. В подобных выражениях высказывался в период кризиса и Габриель Девиль: “Социализм есть не что иное, как результат происходящей экономической эволюции, которая должна осуществляться с необходимостью естественного явления” ("Neue Zeit", 1890—1891, S. 478).

27 Письмо Каутского Фридриху Адольфу Зорге от 10 февраля 1891 года ("Kautsky-Nachlass", С 659, IISG Amsterdam).

28 См. по этому поводу: Н.-З. Steinberg. Sozialismus und deutsche Sozialdemokratie. Zur Ideologic der Partei vor dem Ersten Weltkrieg. Berlin — Bonn — Bad Godesberg, 1976, S. 51.

29 A. Labriola. Polemiche sul socialismo (15 aprile 1899). — In: "Scritti politic!", Bari, 1970, -p. 441.

30 Protokoll iiber die Verhandlimgen des Parteitages der Sozialdemokra-tischen Partei Deutschlands, abgehalten zu Erfurt vom 14—21. 10. 1891, S. 343.

31 См.: Hobsbawm. La diffusione del marxismo, p. 268.

32 См. полемику Жореса с Бебелем на Амстердамском конгрессе II Интернационала в 1904 году.

33 Письмо Энгельса Каутскому от 8 ноября 1884 года (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 36, с. 198).

34 Письмо Энгельса к Лауре Лафарг от 26 февраля 1890 года (К.Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 37, с. 304). См. также письмо Энгельса к Полю Лафаргу от 7 марта 1890 года (там же, с. 306).

35 В письме к Полю Лафаргу от 27 июня 1893 года Энгельс писал: “...Если Франция --может быть — подаст сигнал, то в Германии, стране, наиболее глубоко затронутой социализмом и где теория наиболее глубоко проникла в массы, будет решен исход борьбы...” (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 39, с. 76). В письме к Бебелю от 12 октября 1893 года читаем: “Лет пять-шесть, возможно, еще отделяют нас от кризиса, но мне кажется, что подготовительную роль на этот раз сыграют Бельгия и в особенности Австрия, развязка же произойдет в Германии” (там же, с. 122).

36 Ф. Энгельс. Социализм в Германии (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч , т. 22, с. 252).

37 Письмо Энгельса Полю Лафаргу от 3 ноября 1892 года (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 38, с. 432). Аналогичная, но менее безапелляционная оценка содержится в написанном Энгельсом в 1895 году “Введении к работе К. Маркса „Классовая борьба во Франции с 1848 по 1850 г."” (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 22, с. 540).

38 См. по этому поводу: H.-J. Steinberg. Friedrich Engels' revolutionare Strategic nach dem Fall des Sozialistengesetzes. -- In: "Friedrich Engels 1820—1870. Referate, Diskussionen,Dokumente", hrsg. von H. Pelger, Han-nover, 1971, S. 115—126.

39 К. Маркс и Ф, Энгельс. Соч., т. 22, с. 546.

40 Письмо Энгельса Полю Лафаргу от 26 февраля 1895 года (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 39, с. 341).

41 Письмо Энгельса Полю Лафаргу от 3 апреля 1895 года (там же, с. 379).

42 Ф. Энгельс. Ответ достопочтенному Джованни Бовио (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 22, с. 287).

43 Там же.

44 См. письма Энгельса: к Полю Лафаргу от 7 марта 1890 года (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 37, с. 306—307); к Лауре Лафарг от 14 марта 1890 года (там же, с. 311—312); к Вильгельму Либкнехту от 9 марта 1890 года (там же, с. 309); к Фридриху Адольфу Зорге от 12 апреля 1890 года (там же, с. 323).

45 Ф. Энгельс. Введение к работе К. Маркса “Классовая борьба во Франции с 1848 по 1850 г.” (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 22, с. 539).

46 См.: J. Most. Kapital und Arbeit. Ein popularer Auszug aus "Das Kapital" von Karl Marx, Chemnitz, 1873. Маркс внес некоторые исправления во второе издание этого текста, поставив условием, чтобы его имя ни при каких обстоятельствах не фигурировало вместе с именем И. Моста.

47 Carlo Cafiero. II "Capitale" di Carlo Marx. Milano, 1978. Для полноты картины здесь следует упомянуть и другие популярные комментарии того периода к “Капиталу”: Ferdinand Domela Nieuwenhuis. Karl Marx. Kapital en Arbeid, 's Gravenhage, 1881; Gabriel Deville. Le Capital de Karl Marx, resume et accompagne d'un apergu sur lesocialisme scienti-fique, Paris, 1883; Karl Kautsky. Karl Marx' okonomische Lehren. Gemein-verstandlich dargestellt und erlautert. Stuttgart, 1887; Edward Aveling. The Student's Marx.An Introduction to the Study of Karl Marx' Capital. London, 1892.

48 О развитии социализма в Италии и о влиянии на него германской социал-демократии см.: Е. Ragionleri. Socialdemocrazia tedesca e socialist! italiani: L'influenza dellasocialdemocrazia tedesca sulla formazione del Partito Socialista Italiano (1875—1895). Milano, 1961; id., II marxtemo e I'internazionale. Studi di storia del rnarxismo. Roma, 1972.

49 Само собой разумеется, что в основе этого утверждения лежит понимание диалектики, весьма отличное от того понятия, какое имели о ней представители ортодоксального марксизма, которые не только не понимали Гегеля, но зачастую его и не читали (Г. Плеханов. К 60-й годовщине со дня смерти Гегеля. — “Нойецайт”. 1891—1892, № 1, с. 279).

50 См.: С. Willard. Les Guesdistes. Paris, 1963.

51 См.: G. Hau.pt. Un partito guida: 1'influenza della socialdemocrazia tedesca nel Sudest europeo, in L'internazionale Socialista dalla Comune a Lenin. Torino, 1978, p. 185—260.