"РЕВОЛЮЦИЯ НЕ ЗАКОНЧИЛАСЬ, БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ!"


Жиль Дове

 

Фашизм/Антифашизм


Нижеследующий текст был написан французским революционером Жилем Дове (также известным как Жан Барро) в качестве предисловия к отредактированному им сборнику статей итальянской левокоммунистической («ультралевой» по определению Ленина) фракции в изгнании времён Гражданской войны в Испании под заглавием «Bilan» — contre-rеvolution en Espagne, ed. J. Barrot, UGE 10/18,Paris, 1979.

Текст показался нам актуальным ввиду широкого распространения ультраправых идеологий и ксенофобии на постсоветском пространстве и соответствующей антифашистской реакции либеральных и левых кругов (зачастую сотрудничающих с демократическими учреждениями, правозащитными организациями, или даже правоохранительными органами!). Фашизм и антифашизм в наше время – это лишь идеологическая мишура, помогающая скрывать сущность реального врага нашей чести и свободы – закон повышения стоимости Капитала – прочного и непоколебимого как всегда.

 

Содержание

 

 

Тоталитаризм и фашизм

Ужасы фашизма не были первыми в своём роде, как они не были и последними. Они не были также наихудшими, что бы об этом не говорили (1). Эти ужасы не были хуже, чем «обычные» массовые убийства во время войн, голода и т.д. Для пролетариата, это была более систематичная версия террора испытанного в 1832, 1848, 1871, 1919 гг…. Однако фашизм занимает особое место в шоу ужасов. На этот раз, в самом деле, некоторые капиталисты и значительная часть политического класса репрессированы, так же как и лидеры или рядовые участники организаций рабочего класса. Для буржуазии и мелкой буржуазии, фашизм является аномалией, деградацией демократических ценностей, к которой применимы лишь психологические объяснения. Либеральный антифашизм считает фашизм извращением западной цивилизации, производя обратный эффект: садомазохистскую очарованность фашизмом, как это демонстрирует набор нацистской мишуры. Западный гуманизм никогда не понимал, что свастики, которые носят «Ангелы Ада» являются отражением его собственного видения фашизма. Логику подобного отношения можно суммировать следующим образом: фашизм это абсолютное зло, давайте выберем зло, перевернём все ценности. Этот феномен типичен для века, утратившего ориентацию.

Обычный марксистский анализ конечно не застревает в психологии. Классической со времён Даниэля Герена (2) была интерпретация фашизма, как инструмента большого бизнеса. Но серьёзность его анализа заключает в себе центральную ошибку. Большая часть «марксистского» анализа придерживается той идеи, что несмотря ни на что, фашизма можно было избежать в 1922 или 1933 гг. Фашизм упрощают до орудия, используемого капитализмом в определённые моменты. Согласно этому анализу капитализм превратился бы в фашизм если бы рабочее движение оказывало на него значительное давление, вместо того, чтобы демонстрировать своё сектантство. Конечно у нас не было бы «революции», но по крайней мере Европа не пережила бы нацизм, концлагеря, и т.д. Несмотря на некоторые очень точные наблюдения о социальных классах, государстве и связи между фашизмом и большим бизнесом, эта перспектива полностью упускает из вида тот факт, что фашизм был продуктом двойного провала; поражения революционеров, нанесённого им социал-демократами и их либеральными союзниками; за которым последовал провал либералов и социал-демократов в их попытках эффективно управлять Капиталом. Природа фашизма и его подъёма к власти останется непонятой если не изучить классовую борьбу предыдущего периода и её ограниченность. Нельзя понять одно без другого. Неслучайно Герен заблуждается не только по поводу значения фашизма, но также по поводе Французского Народного Фронта, который он считает «упущенной революцией».

Парадоксальным образом, сущность антифашистской мистификации в том, что демократы скрывают природу фашизма насколько это возможно, в то же время стремясь казаться радикальными, обличая его повсюду, где только возможно. Это происходит уже более полувека.

Борис Суварин написал в 1925 г. (3): «Фашизм здесь, фашизм там. Action Française – это фашизм. Национальный блок – это фашизм…. Каждый день за последние шесть месяцев, Humanité выдаёт новый фашистский сюрприз. Сначала огромный заголовок шириной в шесть колонок трубит: СЕНАТ ФАШИСТСКИЙ ДО ОСНОВАНИЯ. В следующий раз, обличается издатель, отказавшийся публиковать коммунистическую газету: ФАШИСТСКИЙ УДАР…. Сегодня во Франции не больше большевизма или фашизма, чем керенскианства. Liberté и Humanité напрасно стараются: тот фашизм, который они призывают на наши головы недействителен, объективные условия для его существования ещё не реализованы…. Нельзя оставлять пространство свободным для реакции. Но необязательно окрещивать эту реакцию фашизмом для того, чтобы бороться против неё».

Во времена словесной инфляции, «фашизм» это просто модное словечко используемое леваками, чтобы показать свой радикализм. Но его использование показывает не только непонимание, но и теоретическую уступку государству и капиталу. Сущность антифашизма состоит в борьбе против фашизма в то же время поддерживая демократию; другими словами, не в борьбе за разрушение капитализма, а за то, чтобы заставить его отказаться от его тоталитарной формы. Социализм отождествляется с тотальной демократией, а капитализм с ростом фашизма, противостояние между пролетариатом/капиталом, коммунизмом/наёмным трудом, пролетариатом/государством, отбрасывается ради противостояния «Демократия»/«Фашизм» и выдаётся за квинтэссенцию революционной перспективы. Антифашизму удаётся лишь перепутать два разных феномена: «Фашизм» как таковой, и эволюцию Капитала и государства в сторону тоталитаризма. Когда смешиваются эти два феномена, подменяя часть целым, мистифицируются корни фашизма и тоталитаризма и тот кто стремится бороться с ними только усиливает их.

Мы не можем смириться с эволюцией капитала и его тоталитарных форм обличая «подспудный фашизм». Фашизм был отдельным эпизодом в эволюции Капитала в сторону тоталитаризма, эволюции, в которой демократия сыграла и до сих пор играет настолько же контрреволюционную роль насколько и сам фашизм. Было бы неверно говорить сегодня о ненасильственном, «дружественном» фашизме, который оставил бы нетронутыми традиционные органы рабочего движения. Фашизм был движением ограниченным во времени и пространстве. Ситуация в Европе после 1918 г. придала ему те его изначальные характеристики, которые никогда не вернутся.

В основе своей, фашизм был связан с экономическим и политическим объединением Капитала, тенденцией, которая стала общей после 1914 г. Фашизм был определённым способом реализации этих целей в отдельных странах – Италии и Германии – где государство оказалось неспособным установить порядок (как его понимает буржуазия), несмотря на то, что революция была в них подавлена. Фашизм обладал следующими характеристиками: 1) он был рождён на улице; 2) он повсюду устраивал беспорядки, в то же время проповедуя порядок; 3) это движение устаревающих средних классов, заканчивающееся их более или менее насильственным уничтожением; и 4) он восстанавливает, снаружи, традиционное государство, неспособное разрешить капиталистический кризис.

Фашизм был решением кризиса государства во время перехода к тотальному господству Капитала над обществом. Рабочие организации определённого рода были необходимы для того, чтобы подавить революцию; затем потребовался фашизм для того, чтобы положить конец последующим беспорядкам. Фашизм так и не преодолел кризис: фашистское государство было эффективным лишь поверхностно, потому что покоилось на систематическом исключении рабочего класса из социальной жизни. Этот кризис был более успешно преодолён государством в наше время. Демократическое государство использует все средства фашизма, фактически, ещё больше, потому что оно интегрирует рабочие организации, не уничтожая их. Социальное государство выходит за рамки того, что принёс фашизм, но фашизм исчез как специфическое движение. Он соответствовал навязанной буржуазии дисциплине под давлением государства в уникальной ситуации.

Буржуазия на самом деле заняла термин «фашизм» у рабочих организаций в Италии, которые часто называли себя «фаши». Показательно то, что фашизм определяет себя как форму организации, а не программу. Его единственной программой было объединить всех в фаши, силой собрать вместе все элементы общества: «Фашизм украл у пролетариата его секрет: организацию. … Либерализм это сплошная идеология без какой-либо организации; фашизм это сплошная организация без какой-либо идеологии». (Бордига) Диктатура это не оружие Капитала, но скорее тенденция Капитала, которая материализуется, когда это необходимо. Возврат к парламентарной демократии после периода диктатуры, как в Германии после 1945 г., означает только то, что диктатура стала бесполезной (до следующего раза) для интегрирования масс в государство. Мы не отрицаем, что демократия гарантирует более мягкую эксплуатацию, чем диктатура: любой хотел бы чтобы его эксплуатировали как шведа, а не как бразильца. Но есть ли у нас ВЫБОР? Демократия превратится в диктатуру как только ей это понадобится. У государства может быть лишь одна функция, которую оно может выполнить демократическим или диктаторским способом. Можно предпочитать первый второму, но никто не сможет согнуть государство для того, чтобы заставить его продолжать быть демократическим. Политические формы, которые даёт себе Капитал не зависят от действий рабочего класса больше, чем они зависят от намерений буржуазии. Веймарская республика капитулировала перед Гитлером, фактически приняла его с распростёртыми объятиями. Народный Фронт во Франции не «предотвратил фашизм», потому что Франция в 1936 г. не нуждалась в объединении своего капитала или сокращении средних классов. Подобные преобразования не требуют какого-либо политического выбора со стороны пролетариата.

Гитлера обвиняют в том, что из венской социал-демократии своей молодости он взял только её методы пропаганды. Так что же? «Сущность» социализма обреталась больше в этих методах, чем в известных сочинениях австро-марксизма. Общей проблемой социал-демократии и нацизма была организация масс и, по необходимости их репрессирование. Именно социалисты, а не нацисты подавили пролетарские восстания. (Что впрочем не мешает нынешней СДП, которая снова у власти, как в 1919 г., публиковать марку в память о Розе Люксембург, которую она убила в 1919 г.) Диктатура всегда приходит после того, как демократия подавляет пролетариат с помощью профсоюзов и левых партий. С другой стороны, как социализм так и нацизм сделали свой вклад в улучшение (временное) уровня жизни. Как и СДП, Гитлер был инструментом социального движения, содержание которого ускользнуло от него. Как и СДП, он боролся за власть, за право посредничества между рабочими и Капиталом. Как Гитлер, так и СДП были инструментами Капитала, отброшенными как только их задачи были выполнены.

 

Антифашизм – наихудший продукт фашизма

Со времён фашизма в период между мировыми войнами, термин «фашизм» остался в моде. Какая политическая группа не обвиняла своих противников в использовании «фашистских методов»? Левые никогда не переставали обличать возрождающийся фашизм, правые вторят им называя КПФ «фашистской партией». Обозначая собой всё, что угодно, слово утратило своё значение с тех пор как международное либеральное мнение начало описывать любое сильное государство, как «фашистское». Так возрождаются иллюзии фашистов тридцатых, которые приписываются современной реальности. Франко называют фашистом также как его учителей, Гитлера и Муссолини, но никогда не существовало фашистского Интернационала.

Если сегодня господствующая идеология называет греческих полковников и чилийских генералов фашистами, они несмотря на это представляют просто варианты капиталистического ГОСУДАРСТВА. Вешать на государство фашистский ярлык равнозначно обличению партий, возглавляющих это государство. Таким образом происходит уход от критики государства к обличению тех, кто его возглавляет. Леваки стремятся реализовать свой экстремизм своими криками о фашизме, в то же время игнорируя критику государства. Практически они предлагают другую форму государства (демократического или народного) вместо существующей.

Термин «фашизм» имеет ещё меньше смысла в развитых капиталистических странах, где коммунистические и социалистические партии будут играть центральную роль в любом будущем «фашистском» государстве, возводимом против революционного движения. В этом случае гораздо правильнее говорить о простом и чистом государстве и оставить фашизм вне обсуждения. Фашизм одержал триумф оттого, что были обобществлены его принципы: объединение Капитала и эффективного государства. Но в наше время фашизм исчез как таковой, в качестве политического движения и формы государства. Несмотря на некоторые сходства, партии, считающиеся фашистскими с 1945 г. (во Франции, например, RPF, пужардизм, в какой-то мере сегодня RPR) не стремятся к захвату бессильного государства извне (4).

Настаивать на возвращающейся угрозе фашизма значит игнорировать тот факт, что фашизм слабо подходил для той задачи, которую он взял на себя и не смог выполнить: вместо усиления немецкого национального капитала, нацизм кончил тем, что разделил его надвое. Сегодня к жизни пришли другие формы государства, далёкие от фашизма и от постоянно защищаемой демократии.

Со II мировой войной, мифология фашизма обогатилась новым элементом. Этот конфликт был необходимым разрешением как экономических (кризис 1929 г.) так и социальных (неуправляемый рабочий класс, хотя и нереволюционный, но недисциплинированный) проблем. II мировую войну можно изобразить как войну против тоталитаризма в форме фашизма. Это толкование применяется до сих пор и постоянные напоминания победителей 1945 г. о нацистских зверствах служат только оправданию войны, придавая ей характер гуманитарного крестового похода. Всё, даже атомная бомба, может быть оправдано против такого варварского врага. Это оправдание, однако, настолько же правдоподобно, как и демагогия нацистов, которые заявляли, что борются против капитализма и западной плутократии. «Демократические» силы включали в свои ряды государство, настолько же тоталитарное и кровавое как гитлеровская Германия: сталинский Советский Союз, чей уголовный кодекс предписывал смертную казнь с двенадцатилетнего возраста. Все знают, что союзники также обращались к схожим методам террора и массового уничтожения, когда считали это необходимым (стратегические бомбардировки и т.д.). Только дождавшись Холодной войны, Запад начал обличать советские лагеря. Но в каждой капиталистической стране были свои собственные специфические проблемы, Великобритании не приходилось иметь дела с алжирской войной, но разделение Индии повлекло за собой миллионы жертв. США не приходилось организовывать концентрационные лагеря(5) для того чтобы заставить замолчать своих рабочих и избавиться от излишков мелкой буржуазии, но оно вело свою колониальную войну во Вьетнаме. Что же касается Советского Союза, с его Гулагом, который сейчас осуждается во всём мире, он просто сконцентрировал в несколько десятилетий те ужасы, что происходили в течение нескольких веков в более старых капиталистических странах, результатом которых также стали миллионы жертв, среди одних только чернокожих. Развитие Капитала ведёт к определённым последствиям, из которых основными являются следующие: 1) господство над рабочим классом, включающее уничтожение, более или менее жестокое, революционного движения; 2) конкуренция с иными национальными Капиталами, заканчивающаяся войной.

Когда власть находится в руках «рабочих» партий, изменяется лишь одна вещь: демагогия рабочей этики становится повсеместной, но когда это будет необходимо жесточайшие репрессии не пощадят рабочий класс. Триумф Капитала никогда не является таким тотальным как когда рабочие сами мобилизуются от его имени в поисках «лучшей жизни».

Для того, чтобы защитить нас от эксцессов Капитала, антифашизм подразумевает вмешательство государства, как нечто само собой разумеющееся. Парадоксальным образом, антифашизм становится защитником сильного государства. Например, КПФ спрашивает нас: «Какое государство необходимо сегодня во Франции?… Является ли наше государство стабильным и сильным, как заявляет Президент Республики? Нет, оно слабо, оно бессильно вывести страну из социального и политического кризиса, в котором оно находится. Фактически, оно поощряет беспорядки». (6)

И диктатура, и демократия предлагают усиление государства, первая в качестве принципа, последняя для того, чтобы защитить нас – заканчивая тем же результатом. Обе работают на одну и ту же цель — тоталитаризм. В обоих случаях они стремятся заставить всех участвовать в обществе: «сверху вниз» для диктаторов, «снизу вверх» для демократов.

В том, что касается диктатуры и демократии, можем ли мы говорить о борьбе между двумя социологически различными фракциями Капитала? Скорее мы имеем дело с двумя разными методами построения пролетариата, либо через его насильственную интеграцию, либо через его объединение посредством его «собственных» организаций. Капитал выбирает одно их этих решений в соответствии с потребностями момента. В Германии после 1918 г., социал-демократия и профсоюзы были незаменимыми для контроля за рабочими и изоляции революционеров. С другой стороны, после 1929 г., Германия должна была сконцентрировать свою индустрию, уничтожить некоторые слои среднего класса и дисциплинировать буржуазию. То же традиционное рабочее движение, защищая политический плюрализм и непосредственные интересы рабочих, стало препятствием для дальнейшего развития. «Рабочие организации» верноподданически поддерживали капитализм, но сохраняли свою автономию; как организации они стремились в первую очередь к самосохранению. Из-за этого они сыграли эффективную контрреволюционную роль в 1918-1921 гг., как показывает поражение немецкой революции. В 1920 г. социал-демократические организации выказали себя первым примером антиреволюционного антифашизма (до того как появилось само название фашизма) (7). Впоследствии, вес, который приобрели эти организации, как в обществе, так и в самом государстве, заставил их играть роль социального консерватизма, экономического мальтузианства. Их следовало уничтожить. Они выполняли антикоммунистическую функцию в 1918-1921 гг. потому что были выражением защиты наёмного труда как такового; но тот же самый мотив требовал от них продолжать представлять непосредственные интересы наёмных трудящихся, принося выгоду реорганизации Капитала как целого.

Понятно, почему целью нацизма было насильственное уничтожение рабочего движения, в противоположность так называемым фашистским партиям сегодня. Это крайне важное отличие. Социал-демократия хорошо, слишком хорошо выполнила свою работу по укрощению рабочих. Социал-демократия занимала важное положение в государстве, но была неспособна объединить в себе всю Германию. Это было задачей нацизма, который знал как обращаться ко всем классам, от безработных до монопольных капиталистов.

Точно так же, Unidad Popular в Чили смогла контролировать рабочих, не собрав однако вокруг себя всю нацию. Поэтому появилась необходимость свергнуть её силой. С другой стороны, в Португалии с ноября 1975 г.не было (ещё?) каких-либо массовых репрессий, и если нынешний режим утверждает, что продолжает «революцию офицеров», то это не потому что власть рабочего класса и демократических организаций гарантируют защиту от переворота со стороны правых. Левые партии и профсоюзы никогда никого не защитили от подобных вещей, кроме тех случаев, когда условия ещё не созрели для переворота, как во время Капповского путча в 1920 г. В Португалии нет Белого террора потому что в нём нет потребности, Социалистическая партия вплоть до нынешнего времени объединяет за собой всё общество. Признаёт он это или нет, антифашизм стал необходимой формой реформизма как рабочего класса, так и капиталистического. Антифашизм объединяет и тех и других, претендуя на представление истинного идеала буржуазной революции преданной Капиталом. Демократия понимается как элемент социализма, элемент уже присутствующий в обществе. Социализм рассматривают как тотальную демократию. Борьба за социализм т.о. должна состоять в том, чтобы добиваться всё большего числа демократических прав в рамках капитализма. С помощью фашистского козла отпущения, возрождается демократическая поступательность. У фашизма и антифашизма идентичное происхождение и одинаковые программы, но первый утверждал, что превзошёл Капитал и классы, а второй всё время стремится к «истинной» буржуазной демократии, которая может бесконечно совершенствоваться через добавление всё более и более сильных доз демократии. В реальности, буржуазная демократия является лишь одной стадией во взятии Капиталом власти и его распространении в 20-м веке, вызвавшим растущее отчуждение личности. Будучи иллюзорным решением проблемы отчуждения человеческой деятельности и общества, демократия никогда не сможет решить проблему самого отчуждённого общества в истории. Антифашизм всегда будет заканчиваться ростом тоталитаризма. Его борьба за «демократическое» государство заканчивается усилением государства.

По разным причинам, революционный анализ фашизма и антифашизма, и особенно анализ испанской Гражданской войны, которая является наиболее сложным примером, игнорировали, недопонимали, или регулярно искажали. В лучшем случае, их считали идеалистической перспективой; в худшем, косвенной поддержкой фашизма. Заметим, говорят, что КПИ помогла Муссолини, отказавшись воспринимать фашизм всерьёз и объединяться с демократическими силами; или что КПГ помогла Гитлеру прийти к власти считая СПГ главным врагом. В Испании же, напротив, у нас есть пример решительной антифашистской борьбы, которая могла бы победить если бы не тупость сталинистов — социалистов — анархистов (вычёркивайте кого хотите). Эти утверждения основаны на искажении фактов.

 

Италия и Германия

Перед лицом противоречивых истин, существует лишь искажённая версия событий, в которых существенная часть пролетариата боролась против фашизма своими собственными методами и в своих целях: Италии в 1918-1922 гг. Эта борьба не была чисто антифашистской: борьба против Капитала подразумевала борьбу против фашизма, так же, как и против парламентарной демократии. Этот эпизод обладает особым значением, потому что в этом движении лидировали коммунисты, а не социалистические реформаторы, присоединившиеся к Коминтерну, как например КПФ, и не сталинисты, соревнующиеся в националистической демагогии с нацистами (как КПГ, которая говорила о «национальной революции» в течение ранних тридцатых). Извращённым образом, именно пролетарский характер борьбы позволил антифашистам отрицать всё, что было революционного в итальянском опыте: КПИ, в которой в то время лидировали Бордига и левые коммунисты, обвиняют в том, что она способствовала приходу к власти Муссолини. Не романтизируя этот эпизод, его стоит изучить, потому что он абсолютно недвусмысленно показывает, насколько последующее пораженчество революционеров касательно войны «демократии» против «фашизма» (испанская Гражданская война или II мировая война) было далеко от отношения пуристов (принципиальных революционеров), которые настаивали исключительно на «революции» и отказывались шелохнуться до Великого Дня. Это пораженчество довольно просто было основано на исчезновении, в течение двадцатых и тридцатых, пролетариата как исторической силы, вслед за его поражением, после того как он частично утвердился после I мировой войны.

Фашистские репрессии начались только после пролетарского поражения. Оно не уничтожило революционные силы, с которыми прямыми и косвенными методами могло справиться только традиционное рабочее движение. Революционеры были подавлены демократией, которая не стеснялась прибегать ко всем доступным средствам, включая военные действия. Фашизм уничтожил только меньших противников, включая реформистское рабочее движение, ставшее препятствием для дальнейшего развития. Будет ложью изображать приход к власти фашизма, как результат уличных боёв, в которых фашисты победили рабочих.

В Италии, как во многих других странах, 1919 г. был решающим годом, когда пролетарская борьба была подавлена прямым действием государства и выборной политики. До 1922 г., государство предоставляло действиям фашистов полнейшую свободу: снисхождение в судебных делах, односторонне разоружение рабочих, иногда вооружённую поддержку, не говоря уже о меморандуме Бономи от октября 1921 г., согласно которому 60,000 офицеров было направлено в фашистские штурмовые группы чтобы возглавить их. Перед вооружённым фашистским наступлением, государство призывало… голосовать. Во время захватов цехов в 1920 г., государство воздержалось от атак на пролетариат, позволив их борьбе выдохнуться с помощью CGL (итальянская ВКТ, прим. пер.), которая останавливала забастовки. Что до «демократов», они без колебаний сформировали «национальный блок» (либералы и правые) включавший фашистов, на майских выборах 1921 г. В течение июня-июля 1921 г., СПИ заключила бесполезный и показной «мирный пакт» с фашистами.

Вряд ли можно говорить о перевороте в 1922 г.: скорее это была передача власти. «Марш на Рим» Муссолини (который предпочёл ехать в поезде) был не средством давления на законное правительство, а скорее рекламным трюком. Ультиматум, который он поставил перед правительством 24 октября не угрожал гражданской войной: это было уведомление капиталистическому государству (и как таковое понятое государством), что с тех пор НФП (Национальная Фашистская Партия) была силой, наиболее способной гарантировать единство государства. Государство сдалось очень быстро. Военное положение объявленное после провала попытки достигнуть компромисса было отменено королём, который попросил Муссолини сформировать новое правительство (включавшее либералов). Все партии кроме КПИ и СПИ пошли на соглашение с НПФ и проголосовали за Муссолини в парламенте. Власть диктатора была ратифицирована демократией. Тот же сценарий был воспроизведён в Германии. Президент Гинденбург (избранный в 1932 г. при поддержке социалистов, видевших в нём… оплот против Гитлера) назначил Гитлера канцлером, и нацисты были меньшинством в первом кабинете Гитлера. После некоторых колебаний, Капитал поддержал Гитлера, видя в нём политическую силу способную объединить государство и общество. (То, что Капитал не предвидел определённых последующих форм нацистского государства вторично).

В обеих странах, «рабочее движение» было далеко от искоренения фашизмом. Его организации, полностью независимые от социального пролетарского движения, функционировали только в целях своего самосохранения в качестве официальных органов и были готовы принять любой политический режим, правый или левый, который терпел бы их. Испанская PSOE (Социалистическая Рабочая Партия) и её профсоюзная федерация (UGT) между 1923 и 1930 гг. сотрудничали с диктатурой Примо де Риверы. В 1932 г., немецкие социалистические профсоюзы, через речи своих лидеров, объявили себя независимыми от всех политических партий и равнодушными к форме государства, пытаясь достичь взаимопонимания со Шлейхером (злополучный предшественник Гитлера), а потом и с Гитлером, который убедил их, что национал-социализм позволит им продолжать существовать. После этого немецкие профсоюзы исчезли под свастиками, в то время как 1 мая 1933 г., было преобразовано в «Фестиваль Немецкого Труда». Нацисты отправили профсоюзных лидеров в тюрьмы и лагеря, благодаря чему те из них, кто выжил приобрели репутацию решительных «антифашистов» с первого часа.

В Италии, профсоюзные лидеры хотели добиться соглашения о взаимной терпимости с фашистами. Они выходили на контакт с НФП в конце 1922 и в 1923 гг. Незадолго до того, как Муссолини пришёл к власти, они заявили: «На данный момент, когда политические страсти накаляются и две силы чуждые профсоюзному движению (КПИ и НФП) борются друг с другом за власть, CGL считает необходимым предупредить рабочих о вмешательстве партий или политических группировок с целью вовлечь пролетариат в боьбру от которой он должен находиться полностью в стороне если он не хочет скомпрометировать свою независимость».

С другой стороны, в феврале 1934 г., в Австрии, существовало воружённое сопротивление левого крыла социал-демократической партии против сил государства, которое всё больше выказывало себя диктаторским и примирительным по отношению к фашистам. Эта борьба не была революционной по своему характеру, но исходила из того факта, что в Австрии практически не было уличных боёв с 1918 г. Самых боевых пролетариев (хотя и не коммунистов) не убивали, и они оставались в рамках социал-демократии, которая таким образом сохранила некоторые революционные тенденции. Конечно, это сопротивление вспыхнуло спонтанно, и ему не удалось успешно скоординироваться.

Революционная критика этих событий не приходит к выводу «всё или ничего», это всё равно, что настаивать на борьбе только «за революцию» и только на стороне самых чистых и крутых коммунистов. Нам говорят, что нужно бороться за реформы, когда невозможно совершить революцию; умело направленная борьба за реформы прокладывает дорогу для революции: кто может больше, кто меньше; но кто не может сделать меньше, не сможет сделать больше; кто не знает как защититься, не будет знать как атаковать и т.д. Все эти общие места не затрагивают центрального момента. Полемика среди марксистов, со времён Второго Интернационала, не затрагивает потребности или бесполезности коммунистического участия в реформистской борьбе, которая в любом случае является реальностью. Здесь важно знать ставит ли данная борьба рабочих под контроль (прямой или косвенный) Капитала и особенно его государства и какую позицию должны принять в этом случае революционеры. Для революционеров, «борьба» (слово, которое так нравится левакам) не обладает ценностью сама по себе; самые яростные насильственные действия заканчивались учреждением партий и профсоюзов, которые впоследствии выказали себя врагами коммунизма. Любая борьба, которая ставит рабочих в зависимость от капиталистического государства, неважно насколько спонтанная изначально и насколько энергичная, может обладать только контрреволюционной функцией. Антифашистская борьба, которая якобы стремится к меньшему злу (лучше капиталистическая демократия, чем капиталистический фашизм), подобна дымящейся сковородке, оставленной на огне. Причём будучи под руководством государства, ты должен принимать все последствия, включая репрессии, которым она подвергнет, если потребуется, рабочих и революционеров, которые хотели бы выйти за рамки антифашизма.

Вместо того, чтобы обвинять Бордигу и КПИ 1921-1922 гг. в триумфе Муссолини, лучше было бы поставить под вопрос постоянную шаткость антифашизма, чей опыт полон крайне негативных явлений: был хоть раз, когда антифашизм остановил или хотя бы замедлил тоталитаризм? II мировая война должна была сохранить существование демократических государств, но сегодня парламентарные демократии являются исключением. В так называемых социалистических странах, исчезновение традиционной буржуазии и требования государственного капитализма привели к диктатурам, не более предпочтительным, чем в странах бывшей Оси. Кто-то питал иллюзии по поводу Китая, но доступная информация всё больше подтверждает с каждым разом уже опубликованный марксистский анализ (8) и свидетельствует о наличии лагерей, о той же реальности, которую маоисты всё ещё отрицают… так же как сталинисты отрицали существование советских лагерей в последние тридцать лет. Африка, Азия и Латинская Америка живут при однопартийных системах или военных диктатурах. Кого-то приводят в ужас бразильские пытки, но мексиканская демократия не долго думала перед тем как начала стрелять в демонстрантов 1968 г., убив 300 человек. Поражение сил Оси по крайне мере принесло мир… но только для европейцев, не для тех миллионов, что погибли с тех пор от беспрерывных войн и хронического голода. Вкратце, война против всех войн и тоталитаризма проиграна.

Антифашисты выдают автоматический ответ: это вина американского или советского империализма, или обоих; в любом случае, скажут самые радикальные, это из-за выжившего капитализма и его злодеяний. Согласны. Но проблема остаётся. Какой ещё эффект могла иметь война, начатая капиталистическими государствами, кроме усиления Капитала?

Антифашисты (особенно «революционеры») делают совершенно противоположный вывод, призывая к новой волне антифашизма, которая должна максимально радикализироваться по мере своего нарастания. Они никогда не устанут от обличения фашистских «возрождений» или «методов», но они никогда не делают из этого вывод о необходимости уничтожить корень зла: Капитал. Они скорее делают противоположный вывод о необходимости вернуться к «истинному» антифашизму, пролетаризировать его, возобновить Сизифов труд по демократизации капитализма. Можно ненавидеть фашизм или любить гуманизм, но ничто не изменит камня преткновения: 1) капиталистическое государство (что означает любое государство) всё более и более ограничено в своих репрессивных и тоталитарных проявлениях; 2) все попытки оказать давление на него с тем, чтобы согнуть его в направлении более благоприятном для рабочих или для «свобод», закончатся в лучшем случае ничем, в худшем (как обычно) усилением распространённой иллюзии, что государство это арбитр в обществе, более менее нейтральная сила поверх классов.

Леваки же способны бесконечно повторять классический марксистский анализ государства, как инструмента классового господства и в то же время предлагать «использовать» это же самое государство. Схожим образом, леваки будут изучать сочинения Маркса об упразднении наёмного труда и обмена, и затем сразу же описывать революцию как ультра-демократизацию наёмного труда.

Некоторые заходят ещё дальше. Они принимают часть революционного тезиса заявляя, что Капитал является синонимом «фашизма», а борьба за демократию против фашизма подразумевает борьбу против самого Капитала. Но на каком поле происходит их борьба? Бороться под предводительством одного или нескольких государств – потому что они сохраняют свой контроль за борьбой – это означает расписываться под поражением борьбы против Капитала. Борьба за демократию это не краткий путь, позволяющий рабочим произвести революцию, не осознавая её. Пролетариат уничтожит тоталитаризм только уничтожив демократию и все формы политики заодно. До тех пор будет существовать только смена «фашистских» и «демократических» систем во времени и пространстве; диктаторские режимы так или иначе будут превращаться в демократические режимы и наоборот; диктатуры будут существовать одновременно с демократиями, причём один из типов всегда будет служить контрастом и самооправданием для другого.

Было бы абсурдным утверждать, что демократия обеспечивает более благоприятную систему для революционной деятельности, чем диктатура, поскольку первая не раздумывая обращается к диктаторским методам, когда ей угрожает революция; тем более, когда у власти находятся «рабочие партии». Если бы кто-то решил довести антифашизм до его логического завершения, пришлось бы имитировать некоторых левых либералов, которые говорят нам: поскольку революционные движения толкают Капитал к диктатуре, давайте отвергнем революцию и удовлетворимся максимумом реформ до тех пор пока мы не напугаем Капитал. Но само это благоразумие утопично, потому что «фашизация», которой он пытается избежать является продуктом не только революционного действия, но капиталистической концентрации. Мы можем спорить о сроках и практических результатах участия революционеров в демократических движениях вплоть до начала 20 века, но эта возможность исключается как только Капитал достигает полного господства над обществом, потому что тогда остаётся возможным лишь один тип политики: демократия становится мистификацией и ловушкой для неосторожных. Каждый раз, когда пролетарии зависят от демократии, как оружия против Капитала, она уходит из-под их контроля или превращается в свою противоположность… Революционеры отвергают антифашизм потому что невозможно бороться исключительно против ОДНОЙ политической формы не поддерживая остальные, а именно это предлагает антифашизм. Ошибка антифашизма не в борьбе против фашизма, но в предпочтении именно этого аспекта борьбы, из-за которого она становится неэффективной. Революционеры обвиняют антифашизм не в том, что он «не совершает революцию», но в том, что он бессилен предотвратить тоталитаризм, и усиливает, вольно или невольно, Капитал и государство.

Демократия не только сдаётся фашизму практически без борьбы, но фашизм также воссоздаёт демократию из себя если этого требует состояние социально-политических сил. Например, в 1943 г. Италия должна была присоединиться к лагерю победителей, поэтому её лидер, «диктатор» Муссолини, оказался в меньшинстве в Великом Фашистском Совете и подчинился демократическому вердикту этого органа. Один из высших фашистских чиновников, маршал Бадольо, созвал демократическую оппозицию и сформировал коалиционное правительство. Муссолини был арестован. В Италии это стало известно, как «революция 25 августа, 1943 г.». Демократы колебались, но давление со стороны русских и КПИ вынудило их принять правительство национального единства в апреле 1944 г., возглавляемое Бадольо, к которому принадлежали Тольятти и Бенедетто Кроче. В июне 1944 г., социалист Бономи сформировал министерство, из которого были исключены фашисты. Этим была установлена трёхпартийная формула (КПИ — СПИ — Демохристиане), господствовавшая в первые годы послевоенного периода. Так произошёл тот переход, к которому стремились и которым частично заведовали фашисты. Точно так же, как демократия поняла в 1922 г., что наилучшим способом сохранить государство было доверить его диктатуре фашистской партии, так фашизм в 1943 г. понял, что единственным способом сохранить единство нации и целостность государства было вернуть последнее под контроль демократических партий. Демократия превратилась в фашизм и наоборот, в соответствии с обстоятельствами: речь идёт лишь о смене комбинаций политических форм, гарантирующих сохранность государства, как гаранта капитализма. Следует отметить, что «возврат» к демократии далёк от возобновления классовой борьбы. Фактически, рабочие партии, которые приходят к власти первыми начинают бороться во имя национального капитала. Поэтому, материальные самопожертвования и отречение от классовой борьбы, оправдываемые необходимостью «сначала победить фашизм», были навязаны также и после поражения стран Оси, и опять же во имя идеала Сопротивления. Фашистские и антифашистские идеологии легко адаптируются к текущим и фундаментальным интересам Капитала, в соответствии с обстоятельствами.

С самого начала, когда поднимается крик, что «фашизм не пройдёт» — он не только всегда проходит, но ещё и в такой гротескной манере, что граница между фашизмом и не-фашизмом находится в постоянном изменении. Например, французские левые заговорили о «Фашистской» угрозе после 13 мая, 1958 г., но генеральный секретарь SFIO (французская секция Рабочего Интернационала) сотрудничал в написании конституции Пятой республики.

Португалия и Греция стали новыми примерами самопреобразования диктатур в демократии. Находясь под воздействием шока вызванного внешними обстоятельствами (колониальный вопрос для Португалии, конфликт вокруг Кипра для Греции), часть военных предпочла свергнуть режим для того чтобы оставить в сохранности государство; демократы рассуждают и действуют точно так же, когда речь заходит о борьбе «фашистов» за власть. Нынешняя Испанская Коммунистическая Партия выражает как раз эти взгляды (всё ещё непонятно нужна ли Испанскому Капиталу ИКП): «Испанское общество желает, чтобы всё было преобразовано таким образом, чтобы было гарантировано нормальное функционирование государства, без потрясений и социальных конвульсий. Продолжительности государства требует не-продолжительность режима».

Происходит переход от одной формы к другой, переход из которого исключен пролетариат и над которым у него нет контроля. Если пролетариат попытается вмешаться, он закончит тем, что интегрируется в государство и его дальнейшая борьба станет все более затруднительной, как это ясно демонстрирует португальский случай.

 

Чили

Пример Чили наверное больше всего способствовал оживлению фальшивого противопоставления демократии фашизму. Этот случай слишком хорошо иллюстрирует триумф диктатуры, включая в себя тройное поражение пролетариата.

Одновременно с событиями в Европе, Чилийский Народный Фронт в тридцатых уже определил в качестве своего врага «олигархию». Борьба против олигархического контроля за законодательством, представленная как подавление самых консервативных сил, облегчила эволюцию к более централизованной, президентской системе с усиленной государственной властью, способной на проведение реформ, т.e. промышленного развития. Этот Народный Фронт (который действовал с 1936 по 1940 гг.) соответствовал конъюнктуре подъёма городских средних классов (буржуазия и служащие) и борьбы рабочего класса. Рабочий класс был организован социалистической трудовой федерацией (многие члены которой были репрессированы); анархо-синдикалистской ВКТ, находившейся под влиянием IWW («Индустриальные Рабочие Мира», крупный американский революционный профсоюз, прим. пер.) и довольно слабой (от 20 до 30 тысяч человек из 200000 состоявших в профсоюзах рабочих); но особенно федерацией, находившейся под влиянием Коммунистической Партии. Профсоюзы служащих проводили в 20-е годы не менее отчаянные забастовки, чем промышленные рабочие, если не говорить о двух бастионах силы рабочего класса: нитратная (позже медная) и угольная индустрии. Хотя коалиция социалистов-сталинистов-радикалов и настаивала на аграрной реформе, ей не удалось навязать эту реформу олигархии. Коалиция не много сделала для восстановления богатств, утраченных во времена иностранной эксплуатации природных ресурсов (в первую очередь нитратов), но совершила рывок в тяжёлой промышленности, какого Чили не видела ни до этого, ни с тех пор. При помощи учреждений, схожих с институтами Новой Сделки государство обезопасило основную часть инвестиций и установило государственную капиталистическую структуру основанную на тяжёлой промышленности и энергетике. Индустриальное производство возросло в этот период на 10% в год; в то время как с того периода до 1960 г. оно возрастало на 4% в год; а в течение шестидесятых на 1-2% в год. Воссоединение социалистической и сталинистской трудовых федераций произошло в конце 1936 г. и ещё больше ослабило ВКТ; Народный Фронт искоренял все подлинно подрывные элементы. В качестве коалиции этот режим длился до 1940 г., когда из него вышла социалистическая партия. Однако этот режим смог продолжаться до 1947 г., поддерживаемый радикальной и коммунистической партиями, также как и при скрытой поддержке фашистской Фаланги (правые предшественники Чилийских Христианских Демократов, партия, из которой вышел лидер Христианских Демократов Эдуардо Фрей (9)). Коммунистическая партия поддерживала режим до 1947 г., когда она была запрещена Радикалами.

Как нам всегда говорят леваки, Народные Фронты также являются продуктом борьбы рабочего класса, но той борьбы, которая остаётся в рамках капитализма и толкает Капитал к модернизации. После 1970 г., Unidad Popular (блок Народное Единство) поставила перед собой цель возродить чилийский Капитал (который не смогла защитить ХДП в течение шестидесятых), в то же время интегрируя рабочих. В конце концов чилийский пролетариат потерпел поражение трижды. Сначала он прекратил свою экономическую борьбу для того, чтобы сплотиться под знамёнами левых, признав новое государство потому что оно поддерживало «рабочие» организации. Альенде в 1971 г. так ответил на вопрос: «Считаете ли вы, что возможно избежать диктатуры пролетариата?» «Думаю да: именно над этим мы работаем» (10) Затем, он прошёл через репрессии со стороны военщины после переворота, вопреки всему, что говорила левая пресса о «вооружённом сопротивлении». Пролетариат был разоружён правительством Альенде материально и идеологически. Последнее неоднократно заставляло рабочих сдавать оружие. Оно само начало переход к правительству военных, назначив генерала министром внутренних дел. Поставив себя под защиту демократического государства, которое изначально было бессильно противостоять тоталитаризму (потому что государство всегда в первую очередь За государство демократическое или диктаторское – до того как оно становится за или против демократии или диктатуры), пролетариат заранее обрекает себя на паралич перед лицом переворота со стороны правых. Важное соглашение между UP и ХДП обеспечивало следующее: «Мы хотим, чтобы полиция и вооружённые силы продолжали гарантировать наш демократический порядок, что подразумевает уважение к организованной и иерархической структуре армии и полиции». Однако, самым подлым поражением было третье. Здесь следует отдать международному левому сообществу медаль, которой оно заслуживает. После того как они поддержали капиталистическое государство и способствовали его развитию, левые и леваки стали в позу пророков: «Мы предупреждали вас: государство – это репрессивная сила Капитала». Те же люди, что шесть месяцев назад подчёркивали необходимость внедрения радикальных элементов в армию или просачивания революционеров во всю политическую и социальную жизнь, теперь повторяли, что армия осталась «армией буржуазии» и что они всё это предвидели…

Явно стремясь оправдать своё очевидное поражение, они использовали эмоции и шок, вызванные переворотом для того, чтобы задушить любую попытку пролетариата (в Чили и не только) извлечь уроки из этих событий. Вместо того, чтобы показать, что сделала UP и чего она не смогла сделать, эти леваки вернулись к старой политике, придав ей левый оттенок. Фотография Альенде, схватившегося за автомат во время путча стала символом левой демократии, наконец-то решившейся бороться против фашизма. С голосованием всё нормально, но его недостаточно: нужно также оружие – вот чему научилась Левая в Чили. Смерть самого Альенде, которая является достаточным «физическим» доказательством провала демократии, представляют как доказательство его воли к борьбе. «Итак, если при исполнении их интересов они оказываются неинтересными, а их сила бессильной, тогда или вина лежит на софистах, расколовших единый народ на различные враждующие лагеря, или армия чересчур озверела и была ослеплена для того, чтобы понять, что чистые цели демократии являются наилучшим благом сами по себе. … В любом случае, демократ выходит из самого позорного поражения таким же незапятнанным и непорочным каким он вошёл в него» (Маркс). (11) Что же до исследования природы UP, содержания этой знаменитой борьбы (голосованием сегодня, пулями завтра), вкратце, природы капитализма, коммунизма и государства, это отдельный разговор, непозволительная роскошь в тот момент, когда «атакуют фашисты». Можно также спросить почему промышленные «кордоны» едва шелохнулись. Но настало время свести всё вместе: поражение объединяет антифашистов даже лучше, чем победа. Точно также, если брать португальскую ситуацию, любой здесь должен избегать критики под тем предлогом, что он не должен мешать «движению». Фактически одной из первых деклараций португальских троцкистов после 25 апреля, 1974 г., было обвинение «ультралевых», которые не хотели играть в игру демократии.

Вкратце, международное левачество объединилось в обструкции любой попытки истолкования чилийских событий, для того, чтобы ещё больше оторвать пролетариат от коммунистической перспективы. Таким образом Левая готовится к возвращению чилийской демократии в тот день когда она снова понадобится Капиталу.

 

Португалия

Португальский случай, хотя и постоянно подверженный новому развитию ситуации, представляет собой неразрешимую загадку только для тех (и их большинство), кто не знает, что такое революция. Даже искренние, но сбитые с толку революционеры остаются озадаченными перед провалом движения, которое казалось им таким важным несколько месяцев назад. Это недопонимание происходит из-за путаницы. Португалия продемонстрировала на что способен пролетариат, показав ещё раз, что Капитал должен с ним считаться. Пролетарское действие может и не быть мотором истории, но на политическом и социальном уровне оно является краеугольным камнем эволюции любого современного капиталистического общества. Однако, это сотрясение исторической сцены не является синонимом революционного прогресса автоматически. Путать их в теории значит принимать революцию за её противоположность. Говорить о португальской революции значит принимать за революцию реорганизацию Капитала. Поскольку пролетариат продолжает оставаться в экономических и политических рамках капитализма, основа общества не только будет оставаться неизменной, но даже достигнутые реформы (политические свободы и экономические требования) обречены на эфемерное существование. На какие бы уступки не шёл Капитал под давлением рабочего класса все они могут быть снова отнятыми; в целом или частично, как только ослабевает давление: любое движение приговаривает само себя если оно ограничивается давлением на капитализм. До тех пор пока пролетариат действует так, он просто бьётся головой о стену.

Португальская диктатура перестала быть адекватной формой для развития национального Капитала, как это свидетельствует её неспособность разрешить колониальный вопрос. Далёкие от обогащения метрополии, колонии дестабилизировали её. К счастью, готовой к битве против «фашизма» оказалась… армия. Как единственная организованная сила в стране, только армия могла начать перемены; что же касается их успешного осуществления, это уже другой вопрос. Действуя в соответствии с привычками, ослеплённые своей ролью и претензиями на власть в рамках Капитала, левые и леваки начали развёрнутую подрывную деятельность в армии. Если раньше они видели в офицерах лишь колониальных мучителей, теперь они обнаружили Народную Армию. С помощью социологии, они продемонстрировали народное происхождение и чаяния военных лидеров, которые по идее склоняли их к социализму. Оставалось только взлелеять добрые намерения этих офицеров, которые, как нам рассказывают, хотели, чтобы только «марксисты» просвещали их. От СП до самых экстремистских леваков, весь мир сговорился скрывать тот простой факт, что капиталистическое государство не исчезло и что армия осталась её основным инструментом. Поскольку какие-то рычаги в государственном аппарате стали доступными для активистов из рабочего класса, нам говорят, что государство сменило функцию.

Армия, говорившая на популистском языке, считалась сторонницей рабочих. Так как превалировала относительная свобода речи, считалось, что была установлена «рабочая демократия» (основа социализма, как это всем известно). Конечно, была серия предупреждающих сигналов и возобновления власти там, где государство демонстрировало своё старое «я». Опять же, левые и леваки сделали вывод, что было необходимо оказать ещё большее давление на государство, но не атакуя его, из страха, что это сыграет на руку «правым». Однако, они в точности выполнили программу правых и при этом добились того, на что неспособны были правые: интеграции масс. Открытость государства «левым влияниям» не означает, что оно ослабевает, но что оно усиливается. Левые поставили народную идеологию и энтузиазм рабочих на службу построению португальского народного капитализма.

Альянс между левыми и армией был недолговечным. Левые принесли массы, армия – стабильность, гарантированную угрозой её оружия. Существовала необходимость в том, чтобы КПП и СП тщательно контролировали массы. Для того, чтобы сделать это, они должны были предоставить материальные преимущества, которые были опасными для слабого капитализма. Отсюда противоречия и последующие политические перестановки. «Рабочие» организации могут удержать власть над рабочими, но не могут приносить Капиталу прибыли, которой он требует. Поэтому было необходимо разрешить противоречия и восстановить дисциплину. Так называемая революция послужила изматыванию самых решительных, обескураживанию прочих и изоляции и даже репрессиям революционеров. Затем последовало зверское вмешательство государства, которое убедительно показало, что никогда не исчезало. Тем, кто пытался завоевать государство изнутри удалось лишь поддержать его существование в критический момент. Революционное движение невозможно в Португалии, оно зависит от более широкого контекста и в любом случае станет возможным на основах отличающихся от демократически-капиталистического движения апреля 1974 г.

Борьба рабочих, даже с реформистскими целями, создаёт трудности для Капитала, более того, служит необходимым опытом для пролетариата в подготовке к революции. Борьба подготавливает будущее: но эта подготовка может идти в двух направлениях – ничто не происходит автоматически – она может или задушить или укрепить коммунистическое движение. При этих условиях недостаточно настаивать на «автономии» действий рабочих. Автономия является не более революционным принципом, чем «планирование» меньшинством. Революция не более настаивает на демократии, чем на диктатуре.
Только осуществляя определённые меры пролетариат сможет удержать контроль над борьбой. Если он ограничится реформистским действием, рано или поздно борьба уйдёт из-под его контроля и будет захвачена специализированным органом профсоюзного типа, который многие сами назовут профсоюзом или «низовым комитетом». Автономия не является революционной добродетелью сама по себе. Любая форма организации зависит от содержания цели ради которой она была создана. Ударение следует ставить не на самодеятельности рабочих, а на коммунистической перспективе, одна реализация которой эффективно позволяет действию рабочего класса избежать подпадания под руководство традиционных партий и профсоюзов. Содержание действия должно быть определяющим критерием: революция это не просто вопрос того, чего хочет «большинство». Приоритетность рабочей автономии означает тупик.

Операизм (рабочая этика) иногда становится здоровым ответом, но он неминуемо ведёт к катастрофе когда становится самоцелью. Операизм изгоняет решительные задачи революции. Во имя рабочей «демократии» он ограничивает пролетариат капиталистическим предприятием с его производственными проблемами (не понимая, что революция это уничтожение предприятия как такового). Операизм также мистифицирует проблему государства. В лучшем случае, он лишь вновь изобретает «революционный синдикализм».

 

Испания: война или революция?

Демократия везде капитулировала перед диктатурой. Вернее, она встречала диктатуру с распростёртыми объятиями. А в Испании? Будучи далёкой от счастливого исключения, Испания представляет собой крайний случай вооружённого противостояния между демократией и фашизмом, не меняя при этом натуры борьбы: каждый раз друг другу противостоят две формы капиталистического развития, две политические формы капиталистического государства, две государственные системы спорящие о законности легального и нормального капиталистического государства в стране. Более того, конфронтация была насильственной только потому что рабочие объединились против фашизма. Сложность войны в Испании происходит из этого двойного аспекта; гражданская война (пролетариат против капитала) преобразующаяся в капиталистическую войну (когда пролетарии поддерживают соперничающие капиталистические государственные структуры в обоих лагерях).

Дав «мятежникам» все возможности подготовиться, Республика собиралась вести переговоры и/или подчиниться, когда против фашистского переворота восстал пролетариат, предотвратив его успех на половине территории страны. Испанская война не началась бы без этого искреннего пролетарского восстания (это был не просто спонтанный бунт). Но одного этого недостаточно для того, чтобы охарактеризовать Испанскую войну и последующие события. Это определяет лишь первый момент в борьбе, которая фактически была пролетарским восстанием. Рабочие, после того, как они нанесли фашистам ряд поражений в нескольких больших городах, захватили власть. Таковой была ситуация сразу после восстания. Но что они сделали с этой властью? Отдали ли они её назад Республиканскому государству, или они использовали её для того, чтобы начать двигаться по направлению к коммунизму? Они поверили законному правительству, т.e. существующему капиталистическому государству. Все их последующие действия осуществлялись под руководством этого государства. Это центральный пункт. После того, что в вооружённой борьбе против Франко и в своих социально-экономических трансформациях, всё движение испанского пролетариата поставило себя строго в рамки капиталистического государства и могло оставаться только капиталистическим по природе. Происходили искренние попытки зайти дальше в социальной сфере (мы ещё остановимся на этом дальше); но все эти попытки оставались гипотетическими, поскольку сохранялось капиталистическое государство. Уничтожение государства является необходимым (но не достаточным условием) для коммунистической революции. В Испании, реальная власть осуществлялась государством, а не организациями, профсоюзами, коллективами, комитетами и т.д. Доказательством этого служит то, что мощная СНТ (Национальная Конфедерация Труда, крупнейший анархистский синдикат, прим.пер.) должна был подчиниться КПИ (которая была очень слабой до июля 1936 г.). Это можно доказать тем простым фактом, что государство было способно использовать насилие, когда это ему требовалось (Май 1937). Нет революции без уничтожения государства. Эта «очевидная» марксистская истина, забытая 99-ю% «марксистов» проявляется ещё раз в испанской трагедии. «Одной из особенностей революций является то, что, когда люди казалось подходят к великим начинаниям и открывают новую эпоху, ими вдруг начинают править заблуждения прошлого и они отдают всю власть и влияние, которые они такой дорогой ценой завоевали в руки людей, которые представляют, или должны представлять, народные движения прошлой эпохи». (Маркс) (12) Мы не можем сравнивать вооружённые рабочие «колонны» второй половины 1936-го с их последующей милитаризацией и сведением до уровня органов буржуазной армии. Значительное различие отделяет эти два этапа, но не в том смысле, что не-революционная стадия последовала за революционной: сначала был этап подавления революционного пробуждения, во время которого рабочее движение представляло определённую автономию, определённый энтузиазм, настоящую коммунистическую страсть так хорошо описанную Оруэллом (13). Затем эта стадия, поверхностно революционная, но фактически создающая условия для классической анти-пролетарской войны, естественным образом уступила место тому, что она подготовила.

Колонны вышли из Барселоны, чтобы бороться с фашизмом в других городах, в основном в Сарагосе. Говоря о том, что они пытались распространить революцию за пределами Республиканских зон, необходимо было бы революционизировать сами эти Республиканские зоны, либо до этого, либо одновременно.(14) Дуррути знал, что государство не было уничтожено, но проигнорировал этот факт. На своём пути его колонна, состоявшая на 70% из анархистов, пропагандировала коллективизацию. Эта милиция помогала крестьянам и учила их революционным идеям. Но «у нас лишь одна цель: уничтожить фашистов». Дуррути хорошо сказал: «наша милиция никогда не будет защищать буржуазию, она лишь не атакует её». За две недели до его смерти (21 ноября, 1936), Дуррути заявил: «Одна мысль, одна цель… уничтожить фашизм…. В настоящий момент никто не думает об увеличении зарплаты или сокращении рабочих часов… жертвовать собой, работать столько, сколько нужно… мы должны сформировать твёрдый гранитный блок. Настал момент, когда профсоюзы и политические организации должны покончить с врагом раз и навсегда. В тылу необходимы административные навыки…. Когда эта война закончится, не будем провоцировать, из-за нашей некомпетентности, ещё одну гражданскую войну среди нас…. Для того, чтобы противостоять фашистской тирании, мы должны быть единой силой: должна существовать единая организация с единой дисциплиной». Воля к борьбе никогда не сможет заменить революционную борьбу. Более того, политическое насилие легко адаптируется к капиталистическим целям (как это доказывает современный терроризм). Очарованность «вооружённой борьбой» быстро наносит вред пролетариату потому что он направляет своё насилие исключительно против отдельной формы государства, а не против Государства вообще.

При других условиях военная эволюция антифашистского лагеря (восстание, формирование милиций, и наконец, регулярной армии) напоминает анти-наполеоновскую партизанскую войну, описанную Марксом: «Сравнивая три периода партизанской войны с политической историей Испании, выходит так, что они представляют соответствующие ступени, следуя по которым контрреволюционный дух правительства смог охладить дух народа. Начавшись с восстания целых народов, партизанская война велась партизанскими отрядами, резерв которых составляли целые округи и закончилась вольным корпусом, постоянно колебавшимся между превращением в бандформирования, или деградируя до регулярных воинских частей». (15) Нельзя отождествлять условия, но в 1936 как и в 1808, военную эволюцию невозможно объяснить исключительно «техническими» причинами, связанными с искусством войны: следует также принимать во внимание соотношение политических и социальных сил, и его видоизменения в анти-революционном смысле. Вспомним, что «колонны» 1936-го не смогли даже вести войну в качестве вольных стрелков и оказались в казармах до Сарагосы. Компромисс, к которому призывал Дуррути – необходимость единства любой ценой – мог только принести победу сначала Республиканскому государству (над пролетариатом) и затем Франко (над Республиканским государством).

Несомненно в Испании произошло начало революции, но она провалилась как только пролетариат доверился существующему государству. Вряд ли имеют значение его намерения. Несмотря на то, что подавляющее большинство пролетариата готовое бороться против Франко под руководством государства могло предпочесть держаться реальной власти несмотря ни на что и поддерживало государство только из удобства, определяющим фактором стали их действия, а не намерения. После самоорганизации против путча, после принятия рудиментарной автономной военной структуры (милиции), рабочие согласились поставить себя под руководство коалиции «рабочих организаций» (большей частью открыто контрреволюционных), которые принимали власть законного государства. Ясно, что по крайней мере некоторые пролетарии надеялись удержать реальную власть (которую они фактически завоевали, хотя и лишь на краткое время), оставив официальному государству лишь подобие власти. Это было серьёзной ошибкой, за которую они дорого заплатили.

Некоторые критики нашего анализа соглашаются с нашим видением Испанской войны, но настаивают на том, что ситуация оставалась «открытой» и могла развиться. Поэтому было необходимо поддерживать автономное движение испанского пролетариата (по крайней мере до мая 1937-го) даже если это движение принимало формы неадекватные для истинной ситуации. Движение развивалось и было необходимо сделать вклад в его созревание. На это мы отвечаем, что, наоборот, автономное движение пролетариата быстро исчезло, т.к. было поглощено структурой государства, которое не медлило в подавлении любой радикальной тенденции. Это было явно для всех к середине 1937 г., но «кровавые дни Барселоны» послужили только для того, чтобы сорвать маску с реальности существовавшей перед концом 1936: реальная власть ушла из рук рабочих к капиталистическому государству. Для тех, кто приравнивает фашизм к буржуазной диктатуре добавим, что Республиканское правительство пользовалось «фашистскими методами» против рабочих. Определённо, количество жертв было гораздо меньше по сравнению с репрессиями Франко, но это связано с различными функциями двух видов репрессий, демократического и фашистского. Элементарное разделение труда: группа жертв Республиканского правительства была гораздо меньше (неконтролируемые элементы, ПОУМ, левое крыло СНТ).

 

Октябрь 1917 & Июль 1936

Ясно, что революция не развивается за один день. Всегда есть беспорядочное и многообразное движение. Вся проблема заключается в способности революционного движения действовать со всё большей ясностью и неуклонно идти вперёд. Сравнение, часто плохо разработанное, России с Испанией хорошо это показывает. Между Февралём и Октябрём 1917-го, советы установили параллельную с государством власть. Какое-то время они поддерживали законное государство и действовали в совершенно не-революционной манере. Можно даже сказать, что советы были контрреволюционными. Но это не означает, что они закостенели в своих методах – фактически они стали местом долгой и упорной борьбы между революционным течением (особенно представленным большевиками, но не только ими) и различными умиротворителями. Только к концу этой борьбы советы заняли позицию противостояния государству. (16) Для коммуниста было бы абсурдным говорить в Феврале 1917-го: эти советы не действуют в революционной манере, я буду обличать их и бороться против них. Потому что советы не были стабилизированными. Конфликт, одушевлявший советы в течение нескольких месяцев был не борьбой идей, а отражением антагонизма истинных интересов. «Только интересы – а не принципы – приведут революцию в движение. Фактически, именно из-за этих интересов, и только из-за них, развиваются принципы; что означает, что революция будет не просто политической, но также социальной». (Маркс) (17) Российские рабочие и крестьяне хотели мира, земли и демократических реформ, которых им не могло дать правительство. Этот антагонизм объясняет растущую враждебность, ведущую к конфронтации, отделившей правительство от масс. Более того, ранее классовая борьба приводила к формированию революционного меньшинства, которое более или менее знало (ср. колебания большевистских лидеров после Февраля) чего хотело и которое организовалось для этих целей, используя требования масс против правительства. В апреле 1917 г., Ленин сказал: «Говорить о гражданской войне до того как люди осознали её необходимость значит скатываться в бланкизм. … Именно у солдат, а не у капиталистов сейчас пистолеты и винтовки; капиталисты добиваются своего не силой, а обманом и кричать о насилии сейчас бесполезно…. На данный момент мы отзываем этот девиз, но только на данный момент». (18) Как только большинство в советах изменилось (в сентябре), Ленин призвал к вооружённому захвату власти….

В Испании подобных событий не происходило. Несмотря на частоту и насилие конфронтаций, происходивших после I мировой войны, они не послужили объединению пролетариата как класса. Вынужденные вести насильственную борьбу из-за репрессий реформистского движения, пролетарии беспрестанно боролись, но им не удалось сконцентрировать свои удары против врага. В этом смысле в Испании не было революционной «партии». Не потому что революционному меньшинству не удавалось самоорганизоваться: это означало бы смотреть на проблему с другого угла. Скорее из-за того что борьба, какой бы она яростной ни была, не увенчалась классовым противостоянием пролетариата и Капитала. Говорить о «партии» имеет смысл только если мы понимаем её как организацию коммунистического движения. Но это движение всегда было слишком слабым, слишком разбросанным (не географически, но в той степени, в какой была разбросанной его борьба); оно не атаковало сердце врага; оно не освободилось от опеки СНТ, в общем-то реформистской организации, какими становятся все профсоюзы, несмотря на влияние радикальных революционеров; вкратце, это движение не организуется по коммунистической модели потому что оно не действует по коммунистически. Испанский пример демонстрирует, что интенсивность классовой борьбы – неоспоримая в Испании – не обязательно приводит к коммунистическому действию, а значит к поддержанию действия революционной партией. Испанский пролетариат никогда не медлил пожертвовать своей жизнью (иногда бессмысленно), но так и не преодолел барьера, отделявшего его от атаки на Капитал (Государство, коммерческая экономическая система). Они брались за оружие, они предпринимали спонтанные инициативы (либертарные коммуны до 1936-го, коллективизации после него), но не заходили дальше. Очень быстро они передали контроль над милициями Центральному Комитету Милиций. Ни этот орган, ни какой другой из тех, что появлялись подобным образом в Испании, нельзя сравнивать с российскими советами. «Двойственная позиция ЦК Милиций», одновременно «важного помощника Генералитета» (Каталанское правительство) и «чего-то вроде координационного комитета различных антифашистских военных организаций», подразумевала его интеграцию в государство, потому что он был уязвимым для организаций оспаривавших власть над (капиталистическим) государством. (19)

В России шла борьба между радикальным меньшинством, которое было организованным и способным сформулировать революционную перспективу и большинством в советах. В Испании, радикальные элементы, во что бы они не верили, приняли позицию большинства: Дуррути бросился на борьбу против Франко, оставив государство позади нетронутым. Когда радикалы восстали против государства, они не стремились к уничтожению «рабочих» организаций, «предавших» их (включая СНТ и ПОУМ). Основное различие, причина, по которой не произошло «Испанского Октября» было отсутствие в Испании реального противостояния интересов между пролетариатом и государством. «Объективно», пролетариат и Капитал противостоят друг другу, но это противостояние существует на уровне принципов, что не совпадает здесь с реальностью. В своём действенном социальном движении, испанский пролетариат не стремился противостоять, как блок, Капиталу и государству. В Испании не было горящих требований, требований, воспринимаемых как абсолютная необходимость, которые заставили бы пролетариат напасть на государство для того, чтобы добиться их (как в России человеку нужен был мир, земля и пр.). Эта не-антагонистическая ситуация была связана с отсутствием «партии», отсутствием тяжело давившим на события, не позволяя антагонизму созреть и взорваться. По сравнению с нестабильностью в России между Февралём и Октябрём, Испания предстала как ситуация на пути к нормализации в начале августа 1936-го. Если армия российского государства распалась после Февраля 1917, армия испанского была восстановлена после июля 1936-го, хотя бы и в новой, «народной» форме.

 

Парижская Коммуна

Одно сравнение (среди прочих) привлекает внимание и вынуждает нас выступить с критикой обычной марксистской точки зрения, которая на этот раз является точкой зрения самого Маркса. После Парижской Коммуны, Маркс сделал свой знаменитый вывод: «рабочий класс не может установить власть над уже готовым государственным аппаратом и заставить его функционировать в своих целях».(20) Но Маркс не смог установить ясного различия между повстанческим движением начавшимся после 18 марта, 1871 г., и его позднейшими преобразованиями, закончившимися выборами «Коммуны» 26 марта. Формула «Парижская Коммуна» включает в себя оба аспекта и скрывает эволюцию. Первоначальное движение было несомненно революционным, несмотря на его хаотичность и расширило социальную борьбу в Империи. Но это движение стремилось придать себе политическую структуру и капиталистическое социальное содержание. Фактически избранная Коммуна изменила только внешние формы буржуазной демократии. Если бюрократия и постоянная армия стали характерными чертами капиталистического государства, они всё же не являлись его сущностью. Маркс отметил: «Коммуна сделала этот популярный лозунг буржуазных революций, дешёвое правительство, реальностью, уничтожив два самых больших источника расходов: постоянную армию и государственную бюрократию».(21)

Хорошо известно, что в выборной Коммуне доминировали буржуазные республиканцы. Коммунисты, осторожные и в малом количестве, до этого были вынуждены самовыражаться в республиканской прессе, настолько слабой была их собственная организация и не обладали значительным весом в выборной Коммуне. Что же касается программы Коммуны – это самый важный критерий – мы знаем, что она стала предшественницей Третьей Республики. Даже без маккиавеллизма со стороны буржуазии, война Парижа против Версаля (очень плохо осуществлённая, и не случайно) послужила истощению революционного содержания и переключила первоначальное движение в чисто военное русло. Любопытно отметить, что Маркс определял форму правления Коммуны в первую очередь по способам её действий, а не по тому, что она в действительности совершила. Это было «истинное представительство всех здоровых элементов французского общества, а значит истинное национальное правительство» — но капиталистическое правительство, а вовсе не «рабочее правительство».(22) Мы не сможем проанализировать здесь почему Маркс занял такую противоречивую позицию (по крайней мере публично, для Первого Интернационала, поскольку в частном порядке он был более критичным).(23) В любом случае, механизм подавления революционного движения напоминал 1936-й. Как и в 1871-м, Испанская Республика использовала в качестве пушечного мяса испанские и иностранные радикальные элементы (естественно, больше всех склонные к уничтожению фашизма) без какой-либо серьёзной борьбы со своей стороны, без использования всех своих ресурсов. В отсутствие классового анализа этой власти (как в примере 1871-го), эти факты кажутся «ошибками», даже «предательством», но никогда своей собственной логикой.


Мексика

Возможна ещё одна параллель. Во время мексиканской буржуазной революции, основная часть организованного рабочего класса какое-то время была связана с демократическим и прогрессивным государством для того, чтобы дать толчок буржуазии и гарантировать свои собственные интересы, как наёмных работников при Капитале. «Красные батальоны» 1915-1916 гг. представляли собой военный альянс между профсоюзным движением и государством, возглавляемым в то время Карранцей. Основанная в 1912-м, Casa del Obrero Mundial решила «прекратить на время профсоюзную организацию» и бороться бок о бок с республиканским государством против «буржуазии и её главных союзников, профессиональных военных и духовенства». Часть рабочего движения отказалась и оказала яростное сопротивление COM и её союзнику, государству. COM «пыталась объединить в профсоюз все типы рабочих в конституционалистских зонах при поддержке армии». Красные батальоны одновременно боролись против других политических сил стремившихся к контролю за капиталистическим государством («реакционеры») и против мятежных крестьян и радикальных рабочих.(24)

Любопытно отметить, что эти батальоны организовывались в соответствии с профессией или ремеслом (типографы, железнодорожники и т.д.). Во время испанской войны, некоторые из милиций также носили имя своих специальностей. Схожим образом, в 1832-м, во время Лионского восстания текстильщики организовались в группы в соответствии с рабочей иерархией: рабочие объединялись в цеховые группы и ими командовали мастера. Такими средствами наёмные работники вставали с оружием в руках как наёмные работники, чтобы защищать существующую систему труда против «злоупотреблений» (Маркс) Капитала. Существенная разница отделяет бунт 1832-го, направленный против государства, от мексиканского и испанского примеров, в которых организованный пролетариат поддерживал государство. Однако следует понимать упорство борьбы рабочего класса на основе организации труда, как таковой. Интегрируется ли он в государство или нет, такая борьба обречена на провал, либо поглощаясь государством, либо из-за репрессий. Коммунистическое движение может стать победным только если пролетарии пойдут дальше элементарного восстания (даже вооружённого) которое не атакует наёмный труд сам по себе. Наёмные работники смогут вести вооружённую борьбу, только если перестанут быть наёмными работниками.

 

Империалистическая война

Для того, чтобы совершить революцию, необходимо по крайней мере начало атаки на корни общества; на государство и экономику. Это происходило в России, начиная с февраля 1917-го и постепенно ускоряясь … 

Такого же начала не было в Испании, где пролетариат подчинился государству. С самого начала, всё, что они делали (военная борьба против Франко, социальные преобразования) происходило под эгидой Капитала. Лучшим доказательством этого является быстрое развитие той деятельности, которую не могли объяснить левые антифашисты. Военная борьба быстро перешла к государственным буржуазным методам, принятых крайними левыми из-за их эффективности (постоянно оказывавшейся неэффективной на деле). Демократическое государство не больше может осуществлять вооружённую борьбу против фашизма, чем оно может предотвратить его мирный приход к власти. Для буржуазного республиканского государства абсолютно нормальным является отказ от методов социальной борьбы, требуемых для деморализации врага и самоумиротворения вместо традиционной войны фронтов, где у него нет шансов против современной армии, лучше экипированной и подготовленной для этого рода боя. Что же касается социализаций и коллективизаций, им также не хватало силы коммунизма, особенно из-за того, что они не уничтожили государство, что предотвратило организацию анти-коммерческой экономики на уровне всего общества и изолировало их в виде серии случайных соседских коммун, которым не хватало общего действия. Государство скоро восстановило свою власть. В Испании не было революции или даже начала революции после августа 1936-го. Напротив, движение к революции встречало всё больше препятствий, а его оживление становилось нереальным. Удивительно отметить, что в мае 1937-го, пролетариат снова сплотился для противостояния государству (на этот раз демократическому государству) путём вооружённого восстания, но он не смог довести свою борьбу вплоть до уничтожения государства. Подчинившись законному государству в 1936-м, пролетариат смог потрясти основы этого государства в мае 1937-го, только для того, чтобы затем уступить «представительским» организациям, которые призывали их сложить оружие. Пролетариат выступил против государства, но не уничтожил его. Они приняли от ПОУМ и СНТ советы утихомириться: даже радикальная группировка «Друзья Дуррути» не призывала к уничтожению этих контрреволюционных организаций.

Мы можем говорить о войне в Испании, но не о революции. Первичной функцией этой войны было разрешить капиталистическую проблему: построение в Испании законного государства, которое развило бы её национальный Капитал самым эффективным из возможных способов, интегрируя в себя пролетариат. С этой точки зрения, анализ социологической композиции двух противостоящих армий не обладает значением, как и анализ, измеряющий «пролетарский» характер партии по проценту рабочих среди её членов. Эти факты достаточно реальны и их следует учитывать, но он вторичны по сравнению с общественной функцией того, что мы пытаемся понять. Партия с рабочими членами, поддерживающая капитализм контрреволюционна. Испанская республиканская армия, в которую конечно входило множество рабочих, но воевавшая за капиталистические цели, была не более революционной, чем армия Франко.

Формула «империалистическая война» применимая к этому конфликту шокирует тех, кто связывает империализм с борьбой за экономическое господство, простое и чистое. Однако, скрытой целью империалистических войн, от 1914-1918 гг. до нашего времени, является разрешение экономических и социальных противоречий Капитала, путём уничтожения потенциальной тенденции к коммунистическому движению. Вряд ли имеет значение то, что в Испании война была напрямую связана с борьбой за рынки. Война послужила поляризации пролетариата всего мира, и в фашистских, и демократических странах, через оппозицию фашизм/антифашизм. Так был подготовлен Священный союз 1939-1945 гг. Не было недостатка и в экономических и социальных мотивах. Для противостоявших лагерей было необходимо, хотя это и не было чётко определено, выиграть себе союзников или создать благосклонный нейтралитет, чтобы опробовать надёжность альянсов. Для Испании также было вполне нормально, что она не участвовала во II мировой войне. У Испании не было в этом необходимости, т.к. она решила свои проблемы двойным подавлением (демократическим и фашистским) пролетариата в своей собственной войне; её экономические проблемы были решены консервативными капиталистическими силами которые ограничили производительные силы для того, чтобы избежать социального взрыва. Но опять же, в противоположность всем идеологиям, этот анти-капиталистический, «феодальный» фашизм начал развивать испанскую экономику в 60-х, вопреки себе.

Война 1936-1939 гг. выполнила для Испании ту же функцию, что и II мировая война для всего остального мира, но с одной весомой разницей (которая не изменила ни характер, ни функции конфликта): она началась с революционного восстания достаточно сильного для того, чтобы противостоять фашизму и вынудить демократию подняться с оружием против фашистской угрозы, но слишком слабым для того, чтобы уничтожить их обоих. Не уничтожив оба вида государства, революция была обречена, потому что и фашизм и демократия были потенциальными формами законного капиталистического государства. Какое бы из них не одержало победу, пролетариат должен был пасть под ударами, которые капиталистическое государство всегда держит для него в запасе….

 

Центризм

В вопросе об Испании, «Баланс» сталкивался с двумя типами противников. Одни находились внутри революционного движения, несмотря на различные дефекты, и в некоторых пунктах были справедливее, чем «Баланс». Другие принадлежали к направлению, которое можно назвать центризмом. Этот термин следует уточнить. В тридцатые, итальянская Левая, как и Троцкий, под термином «центризм» подразумевала коммунистические партии, в соответствии с той идеей, что Сталин представлял собой линию примирения между левым (Троцкий) и правым (Бухарин) крылом как во внутренней, так и во внешней политике. Эта идея происходила из троцкистского отказа (который долгое время разделял Бордига(25)) признать капиталистическую природу России и её ориентацию: сталинистская линия должна была стать компромиссом между буржуазией и пролетариатом в России, а также между мировым капиталом и защитой «завоеваний Октября» на международном плане. Отсюда происходила неспособность понять функцию коммунистических партий, которые считались в первую очередь «оппортунистическими».

Фактически, термин «центризм» часто употреблялся среди революционеров после 1914-го, для обозначения циммервальдовского центра (который, как например Spartakusbund, хотел бороться против войны, но отвергал революционное пораженчество), и впоследствии для обозначения тех, кто отделился от Второго Интернационала, но не пришёл к коммунизму. Для немецкой Левой, большинство Коммунистического Интернационала было центристским, поскольку поддерживало парламентаризм, синдикализм, «массовые» партии и т.д. Коммунистическая Партия Италии, а затем итальянская Левая, остававшиеся дольше всех в Коммунистическом Интернационале, занимали отличную позицию, по крайней мере вплоть до победы Сталина в русской Компартии (1926 г.).

Начиная с конца двадцатых, серия отколов сотрясла социалистические и сталинистские партии. Они происходили в тактической перспективе (в первую очередь из-за неспособности социалистических и коммунистических партий противостоять фашизму), без глобального видения, как если бы ошибочной была линия, в то время как на деле антиреволюционной была организация. Даже когда последняя проводила самоубийственную политику (как в Германии), никто не говорил об отклонениях. Группы или партии, образовавшиеся из этих отколов участвовали в теоретическом и политическом горизонте того времени. Фактически, «центризм» может быть представлен всеми формами левачества, т.е. сведением всего разнообразия бунтов и движений к отдельным пунктам, безвредным для капитала. Центристские группы часто выдвигали реформистские требования, за которые боролись синдикалистские и официальные политические организации.
Центризм вышел из интегрированного «рабочего движения», не развившегося до революционных позиций, оставаясь посредине, помогая блокировать пролетариев в тупиках, стремясь оказывать давление на рабочее движение, рассматриваемое, несмотря ни на что, как истинная организация «класса». Считать компартии центристами и предателями, как это делал «Баланс», означает разделять эту иллюзию. В узком смысле, испанский «центризм» составляли ПОУМ и левое крыло СНТ.


ПОУМ

Для огромного большинства левых и ультралевых групп того времени, в Испании всё ещё предстояло совершить буржуазную революцию(26). Все сторонники этого тезиса считали испанскую буржуазию слабой. По их мнению, из-за этого буржуазная революция должна была потерпеть поражение, если только не покажет больше смелости в том, что станет более «народной», чем в современных капиталистических государствах. Однако затем они разделялись во мнениях насчёт более или менее радикального осуществления этого перехода. Тем не менее, оставалось единственное средство: «единство». В статье в газете «Masses», A.Патри приводил в качестве примера Каталонию, где объединились Рабоче-Крестьянский блок и Социалистическая Партия: «Перед тем, как генерал вновь обнажит свою шпагу, нужно чтобы в Испании утвердилось рабочее движение. Это единственная возможность спасения»(27).

Троцкий был уверен в необходимости демократического этапа, реализация которого рабочим классом усилила бы его до такой степени, что он пошёл бы дальше, вплоть до социалистической революции. Этой схеме «перманентной революции», подразумевающей нерасторжимую связь между двумя этапами, ПОУМ противопоставляла тезис, разделяющий буржуазно-демократический переход от последующего, в котором пролетариат оказал бы «давление» на буржуазную революцию, не принимая однако на себя её задач. В 1931-м, ПОУМ определяла следующую испанскую революцию как новый 1789-й: «Рост внутреннего рынка приобретёт сказочные пропорции и промышленность выйдет из своего обычного рахитичного состояния»(28). Внутри ПОУМ царила неопределённость: Маурин поддерживал правительственную структуру буржуазного типа, Нин был за новые структуры власти («революционные хунты»). Этот вопрос был связан и с другими разногласиями в ПОУМ. Маурин был склонен к сепаратизму отдельных провинций, в то время как для Нина решение заключалось в национальном единстве и региональной автономии. Бывшая BOC, которой руководил Маурин и откуда вышло большинство активистов ПОУМ, отталкивалась больше от реальной ситуации, и была ещё больше подвержена демократически-реформистскому давлению, чем небольшая группировка вокруг Нина, происходящая из троцкизма. Однако, разногласия между Маурином и Нином не оказали большого влияния на практику во время войны. Маурин был в плену у националистов и считался мёртвым. Нин дал ПОУМ левую фразеологию и правую направленность.

В середине 1936-го, испанский левый политический спектр отличался от спектра других стран. Традиционное рабочее движение состояло в первую очередь из СНТ и, в меньшей степени, из Испанской Рабочей Партии и её центрального профсоюза УХТ. Компартия была очень слабой по отношению к «центризму» представленному ПОУМ (но как мы видели, именно Коммунистическая Партия определялась как «центристская» в «Балансе»). КПИсп лишь однажды приблизилась к власти, благодаря государственному контролю и русской поддержке. Вплоть до 1934-35 гг., ПОУМ выступала за «единый фронт», в то время как КПИсп защищала «сектантскую» линию под названием «класс против класса». Обобщая опыт Астурии и Рабочего Альянса 34-го, ПОУМ сначала отвергала Народный Фронт, предлагая вместо этого Рабочий Альянс. Она отвергала на избирательном уровне то, что в глубине души принимала, неспособная понять, что проблема заключалась в первую очередь в природе «рабочих» организаций, объединяются ли они во фронт «борьбы» или в парламентскую коалицию.

После июля 36-го, в дискуссии с Компартией, заявлявшей: «в первую очередь никакого социализма, защищаем исключительно демократию», ПОУМ говорила: «мы боремся за демократию и за социализм». Она больше не стремилась обрести средства или указать на то, что условием для борьбы за социализм должен быть окончательный разрыв с капиталом. Коммунистическая и социалистическая партии призывали массы в армию, ПОУМ должна была оправдать войну с «революционной» точки зрения. В конце 36-го она хотела «правительства рабочих и крестьян [...] которое проливало бы кровь не за демократическую республику, а за общество, освобождённое от всякой капиталистической эксплуатации»(29). Поэтому она не могла не войти в противоречие с испанским государством, как и с СССР, не атакуя, однако, их напрямую: самоубийственная политика. Репрессии, которым она подверглась, не превращают её в революционную группу сами по себе.

Реформы, поддерживаемые ПОУМ (как например реформа Юстиции, с министерством Нина) должны были быть упразднены, как только выполнят свою задачу, которая состояла в том, чтобы занять массы и отвлечь их от борьбы против государства. Сельскохозяйственные и промышленные коллективизации выразили собой огромный революционный прорыв. Но когда подобные прорывы не выходят за пределы политических (государство) и социальных (торговая экономика) капиталистических ограничений, они обрекают сами себя. Для того, чтобы сделать вклад в эволюцию подобных форм по ту сторону этих ограничений, революционная критика становится более настоятельной, демонстрируя до какой точки может пойти капитал для того, чтобы реформироваться, уступая во всём чтобы сберечь свою сущность. ПОУМ сделала противоположное. Она должна была признать, что государство оставалось незыблемым, как и прежде, включая свои ключевые функции: «ПОУМ абсолютно не удаётся воздействовать на полицию»(30). Что не помешало ей взять курс на экономико-социальные изменения, лишённые тогда каких-либо оснований.

ПОУМ не смогла увидеть в событиях Мая 37-го победу государства, которое атаковало и заставило сдаться (после очень живого сопротивления) рабочих, всё ещё веривших в него, даже когда оно выступило против них с оружием. ПОУМ и СНТ точно так же, как они поддержали государство в конце июля 36-го, вновь пошли на компромисс с ним в мае 37-го и призвали (успешно) рабочих сложить оружие(31). ПОУМ и СНТ согласились на вхождение в Барселону 5 000 жандармов из Валенсии. Центристский характер ПОУМ был ясно продемонстрирован в том факте, что она стремилась в первую очередь убедить «рабочую», но фактически не революционную, организацию (СНТ) действовать в революционной манере, вместо того, чтобы заняться революционной деятельностью самой. Её противоречивость заключалась в желании завоевать власть в то же время поддерживая существующую государственную власть. Государство заметило, что у него развязаны руки и началась ликвидация.

«19 июля [1936-го] стал днём военной победы и политического поражения. Несмотря на всё, что произошло потом, эта ошибка была непоправимой. Начиная с сентября, силы «порядка», которые за это время восстановили себя, перешли в контрнаступление. В реальности майские дни [1937-го] были не революционным наступлением, а защитной битвой, обречённой на поражение».(32)

Последовавшие репрессии не раскрыли глаза лидеров ПОУМ: будучи прижатыми к стене, перед лицом клеветы, пыток и судебных процессов, они продолжали обвинять партии (социалистическую и сталинистскую), и никогда государство. Лишь меньшинство обречённо билось против этого курса. Например, одна ячейка в Барселоне пришла к заключению, доказанному на фактах, что официальная линия партии означала поддержку государства(33). Так, 21 июля 1937-го, ПОУМ потребовала «формирования правительства с участием всех компонентов Народного Фронта». Эта ячейка сделала следующие комментарии: «правительство всех тех, кого мы обвиняем в вооружённом путче». И далее:

«Единственный пункт [из тезисов партии], затрагивающий, косвенным образом, проблему власти это пункт 8: «ревизия Конституции Каталонии в прогрессивном смысле». Несомненно, благодаря этой ревизии, рабочие затем достигнут диктатуры пролетариата, о которой говорит товарищ Нин».

Но это меньшинство так и не пришло (насколько мы знаем) ни к определению иной перспективы, ни к провоцированию позитивного откола.

 

Анархизм и его защитники

Испанская война выявила несбыточность «анархизма» не больше, чем 4 августа 1914 продемонстрировало ошибочность «марксизма» (в то время как анархисты в 1914-м, самым известным из которых был Кропоткин, примкнули к Священному союзу(34)). Примечательнее всего была не интеграция СНТ в государство. Этот факт лишь подтверждает анализ профсоюзов немецкими коммунистами после 1914-го. Какова бы ни была его изначальная идеология, любой перманентный орган защиты наёмных трудящихся трансформируется в орган примирения и интеграции(35). Даже если в нём превалируют одушевляющие его многочисленные радикальные активисты, любой профсоюз приговорён к тому что становится, будучи юридическим учреждением, инструментом капитала. Участие в правительстве 1936-го не было новшеством после капитуляции социалистических партий в 1914-м. Уже в 1934-м, Маурин отмечал, что анархисты не занимались своей политикой напрямую, но через «посредника»(36).

Что интересно, так это практический и идеологический механизм причиной которого стало то, что огромное количество анархистов, хотя и будучи искренними революционерами, приняли капитуляцию перед государственной властью и пошли на войну против Франко под командованием капиталистического государства, как раз из-за того, что они были анархистами. С самых первых дней, СНТ и ФАИ говорили о военной борьбе против фашистов, а не о текущей, или предстоящей, социальной революции. То, что кажется парадоксальным на самом деле абсолютно логично. В анархизме следует критиковать не его упрямую враждебность к государству, но его небрежность по отношению к проблеме государственной власти. Производя впечатление заклятого врага государства, анархизм на деле характеризуется своей неспособностью сформировать революционное отношение к государству. Либо он переоценивает его, усматривая во «власти» врага революции номер 1, либо он недооценивает его, веря, что можно совершить революцию без уничтожения государства, или что это уничтожение произойдёт само по себе. Маркс сказал в 1871-м, что революция должна уничтожить государство, а анархизм уверен, что идёт ещё дальше говоря, что его нужно уничтожить сразу же. Так поддерживается существование, противоречия марксизм-анархизм: как сказал Ленин, они находятся в согласии в отношении целей, но расходятся в средствах.

Истинная демаркационная линия пролегает в понимании взаимоотношений между государством и обществом. Из-за своей неспособности дать оценку этим взаимоотношениям, анархизм не столько фальшив, сколько запутался, в своих колебаниях между переоценкой опасности государства и его переоценкой (как в случае с войной в Испании. Анархистская путаница была чётко продемонстрирована тем фактом, что это течение, настолько враждебное государству, решило смириться с ним, а затем и поддержать его. Мы здесь конечно говорим не о руководителях, а о радикальных элементах. Мы уже видели позицию Дуррути и позже рассмотрим позицию Бернери. Ни один анархист так и не попытался понять, что именно произошло в Испании и извлечь из этого уроки: вот где истинное поражение. С одной стороны, анархизм приписывает государству слишком много значения, с другой он не видит его фактической роли, роли гаранта (но не создателя) капиталистических отношений. Борьба против государства не является целью, или хотя бы главным аспектом революции, а скорее, одним из её условий, необходимым, но недостаточным. Государство, фактически, не является ни мотором, ни даже самой главной шестерёнкой капитала, но инструментом его объединённой социальной силы. Истинная проблема заключается не в поведении (нормальном) СНТ, но в практической неудаче этого революционного течения.

До 1936-го, СНТ колебалась между преждевременным восстанием, которое лирически описывает Абель Пас в своей книге о Дуррути, и обычным профсоюзным реформизмом. Перед лицом часто отчаянных революционных актов своих членов, она применяла принцип: «я их начальник, значит я должна следовать за ними». Но она без особых размышлений при случае бросала их. В 1936-м, не обладая ни возможностями, ни желанием «совершать революцию», но стремясь играть по правилам системы политических сил (буржуазных), СНТ поддержала полевение государства (капиталистического). Органы созданные под её крылом (Центральный Комитет Милиций) стремились повернуть государство налево, может быть, заменить его, не уничтожая его, устанавливая свою параллельную власть. Сущность государства заключается не в формах специфических учреждений, но в его объединяющей функции: это единство раздельного. Даже когда оно кажется слабым, если оно всё ещё способно объединять фрагменты капиталистического общества, оно всё ещё живо, хотя и находится в своеобразной спячке. Затем, при случае, т.е. отталкиваясь от ослабления т.н. параллельной власти, государство укрепляется, вновь наполняясь своими специфическими формами, оставленными на время. Португалия является новым примером этого.

Антифашизм заключается в поддержке существующего государства в его демократической форме во избежание его диктаторской формы: следовательно он всегда состоит из самых умеренных сил. Испанская Республика увеличила количество подачек, чтобы подмазаться к средним классам, но чем дальше она двигалась в этом направлении (доходя вплоть до соперничества в националистическом рвении с самими националистами), тем больше она ослабевала. Точно так же итальянские и немецкие демократы не были способны бороться с социальной основой фашизма, потому что его подлинной основой был капитал. СНТ шла на всё ради спасения антифашистского единства, за что очень многие честные анархисты, от Бернери до Вернона Ричардса, осуждали её: но её падение и капитуляция перед загримированными процессами, репрессиями и т.д. происходили из изначального приятия ею возможности действовать под командованием государства. ФАИ (осуществлявшая роль «партии» по отношению к СНТ, как контролируемой ей «массовой организации») чётко определяет свою позицию:

«Мы не могли бороться против учреждающегося [после июля 36-го] правительства потому что любая борьба и любая оппозиция влекли за собой ослабление. Находиться вне его, значило бы оставаться в подчинённой позиции»(37).

Поддержав правительство не участвуя в нём, СНТ затем вошла в него (в сентябре в Каталонии, в ноябре на уровне центрального государства). Характерно то, что она оправдывалась потом точно так же, как коммунистические партии объясняли свой приход к власти после 1945-го. «Когда мы были министрами… посмотрите сколько мы сделали!» Затем идёт список их достижений (который был продуктом народных инициатив, а не их действий, тормозивших их). Но их высшее оправдание можно резюмировать идеей, что легальное правительство не обладало реальной властью: рабочее движение сохранило «фактически, если не в правах, революционную политическую власть»(38). Это признак вышеозначенной путаницы, анархистская идеология позволяет участвовать в капиталистической власти… хотя та реальной властью не обладает. Здесь две альтернативы: или власть есть и СНТ служит буржуазному государству; или её нет, но тогда зачем уважать её? Для того, чтобы сохранить видимость фронта вовне, отвечает СНТ. «Политический реализм» СНТ сделал её гарантом всех компромиссов, даже после того, как государство и его русский союзник продемонстрировали своё истинное лицо преследуя революционеров. В решительный момент, как и ПОУМ, СНТ идеологически разоружила пролетариев, маскируя их антагонизм по отношению к государству. Она отдала их на милость репрессий, призывая их прекратить борьбу против врага, решившего идти в своих целях до самого конца. Готовая на всё, лишь бы выжить она объединилась с УХТ. Поэтому она не защитила ПОУМ: «либертарии прежде всего должны были защищать самих себя»(39). Не было иной альтернативы, начиная с того момента как был принят лозунг «Победа над Франко прежде всего».

«С того момента как СНТ не смогла свергнуть Негрина [первого социалистического министра, союзника компартии] и коммунистов, а также потому что была в согласии с ними о продолжении войны вплоть до победы, ей не осталось ничего иного как войти в правительство, любой ценой».(40)

СНТ намеревалась участвовать и в послевоенных республиканских правительствах-призраках: которые не были бы уже, в первую очередь, антифашистскими, а скорее «антифранкистскими»(41).

За границей, испанский мираж отлично функционирует, и восхвалений СНТ предостаточно. Бельгийская брошюра, например, сравнивает 1931-й с политической революцией и удивляется, что она не пошла дальше, в то же время обвиняя рабочих, говоря, что профсоюзы хотели «увеличить [свою] экономическую роль». Что же касается ситуации после июля 36-го: «Под руководством СНТ, ФАИ и УХТ, рабочие стали абсолютными хозяевами. Не осталось и следа официального правительства»(42). Это переодевание фактов удивляет тем более, поскольку в остальном это честный текст.

Позиция Прудоммо может показаться чуть ли не заказной работой. Один из бывших левых коммунистов, он одушевил «L’Ouvrier Communiste», затем «Spartacus» (не путать с «Cahiers Spartacus» Рене Лефёвра, их последователями), эволюционировав от Немецкой Левой к анархизму. Его панегирик СНТ-ФАИ является, возможно, его худшим текстом: его наивность слишком сильно напоминает описания сталинистской России теми, кого Троцкий называл «друзьями СССР». Прудоммо сразу же сводит революцию к военному аспекту: «Вооружение народа – это первейшая проблема в любой социальной борьбе»(43). Бросается в глаза также его рабочий формализм, идентичный формализму ПОУМ, троцкистов и т.д.: выходит, что государство и ЦК милиций находились под управлением рабочих через посредство «рабочих» организаций. Апология прямой демократии может вполне нормально уживаться с абсолютно политической концепцией представительства масс «их» организациями(44).

 

 Примечания

(1) Общественное мнение порицает нацизм не столько за его ужасы, поскольку с тех пор другие государства – фактически капиталистическая организация мировой экономики – выказали себя настолько же разрушительными для человеческой жизни, через войны и искусственный голод, как и нацисты. Нацизм осуждают скорее за то, что он действовал умышленно, потому что он пришёл к жизни сознательно, потому что он решил уничтожить евреев. Никто не отвечает за голод вдесятеро сокращающий народы, но что до нацистов – они же хотели стереть с лица земли! Для того, чтобы искоренить это абсурдное морализирование, нужно иметь материалистическую концепцию концентрационных лагерей. Они не были продуктом мира, сошедшего с ума. Напротив, они подчинялись нормальной капиталистической логике, применимой в особых обстоятельствах. В своём происхождении и в своей деятельности, лагеря принадлежали к капиталистическому миру…
(2) Daniel Guerin, Fascism and Big Business, New York (1973).
(3) Bulletin communiste, 27 ноября, 1925 г. Борис Суварин родился в Киеве в 1895 г., но эмигрировал во Францию ещё в детстве. Рабочий-самоучка, он был одним из основателей Коминтерна и КПФ, но был исключён из обеих организаций в 1924 г. за левацкий уклон.
(4) Rassemblement du Peuple Français (RPF), голлистская партия (1947-1952 гг.). Пужардизм, правое мелкобуржуазное движение 4-й Республики. Rassemblement pour la Republique (RPR), современная голлистская партия.
(5) 100,000 японцев содержалось в лагерях США во время II мировой, хотя им и не понадобилось уничтожать их.
(6) Humanité, 6 марта, 1972.
(7) Путч Каппа 1920 г. был сорван всеобщей забсастовкой, но восстание в Руре, которое вспыхнуло сразу же вслед за ним и стремившееся выйти за рамки защиты демократии было подавлено от имени государства… армией, которая только что поддерживала путч.
(8) Simon Leys, The Chairman’s New Clothes: Mao and the Cultural Revolution, London (1977).
(9) Эта поддержка, оказываемая ультраправыми и левыми одновременно не должна быть сюрпризом. Латиноамериканские компартии довольно часто поддерживают военные и диктаторские режимы на том основании, что они «прогрессивны» в смысле поддержки союзников во время II мировой войны, развития национального капитализма, или уступок рабочим. См. Victor Alba, Politics & the Labor Movement in Latin America, Stanford (1968). Маоисты и троцкисты часто ведут себя точно так же, например в Боливии.
(10) Le Monde, Feb. 7-8 (1971).
(11) Маркс, Восемнадцатое брюмера Луиса Бонапарта, International, New York (1972), стp. 54.
(12) Marx & Engels, Collected Works 13, Lawrence & Wishart, London (1980), стp. 340.
(13) George Orwell, Homage to Catalonia, London (1938).
(14) Abel Paz, Durruti: The People Armed, Black Rose Books, Montrеal (1976).
(15) Marx & Engels, Collected Works 13, London (1980), p. 422.
(16) Oskar Anweiler, The Soviets: The Russian Workers, Peasants, and Soldiers Councils 1905-1921, New York (1974).
(17) Marx & Engels, Ecrits militaires, L’Herne (1970), p. 143.
(18) В. И. Ленин, Собрание сочинений, т. 24, Москва (1964), стp, 236.
(19) C. Semprun-Maura, Rеvolution et contre-rеvolution en Catalogne, Mame (1974), стp, 53-60.
(20) Marx & Engels, Writings on the Paris Commune, Monthly Review, New York (1971), стp. 70.
(21) Ibid., стp. 75-76,
(22) Ibid., стp. 80.
(23) Ред. Saul K. Padover, The Letters of Karl Marx, Prentice-Hall (1979), стp 333-335.
(24) A. Nunes, Les rеvolutions du Mexique, Flammarion (1975), стp. 101-2.
(25) Письмо к Коршу от 28 октября 1926, в Кризисе 1926-го в Партии и в Интернационале, «Quaderni del Programma Comunista», № 4, апрель 1980.
(26) Согласно Альфонсо Леонетти, старому троцкисту, вступившему в КПИ, орган коммунистическрй печати написал в 1931-м, что пришествие испанской Республики не изменло бы очень многого: левые влияния или остатки сектантского «третьего периода» в Коммунистическом Интернационале? Бордига прокомментировал эту ситуацию так: «Партия возвращается ко мне». Cм. Alfonso Leonetti, Note su Gramsci, Argalia, Urbino, 19??, стp. 199.
(27) Masses, № 11, от 25 ноября 1933.
(28) Alba, Histoire du POUM, Champ Libre, Paris, 1975, стp. 40 и 69-70.
(29) C. Rama, La crise espagnole au XXe siècle, Fischbacher, 1962, стр. 219.
(30) Alba, Histoire du POUM, стp. 206.
(31) Alba, Histoire du POUM, стp. 272, 276, 284-85.
(32) Alba, Histoire du POUM, стp. 279.
(33) В L’Internationale, № 30, от 10 августа 1937.
(34) Об анархизме до 1914-го, см.предисловие J.-Y. Bériou a D. Nieuwenhuis, Le socialisme en danger, Payot, Paris, 1974.
(35) См. (под редакцией) Denis Authier, La Gauche allemande (Textes), La Vecchia Talpa (Invariance), Napoli, 1973, особенно выступление Бергманна на III съезде Коммунистического Интернационала.
(36) Alba, Histoire du POUM, стp. 61.
(37) César M. Lorenzo, Los anarquistas y el poder, Ruedo Iberico, 1972.
(38) Ibidem, стp. 126.
(39) Ibidem, стp. 303.
(40) Ibidem, стp. 316.
(41) Ibidem, стp. 355 e 386.
(42) J. de Boe, La révolution en Espagne, Bruxelles, стp. 10, 19.
(43) André и Dori Prudhommeaux, Catalogne libertaire (1936-1937), Ed. Le Combat Syndacaliste, 1970 (в то время брошюра была перепечатана в изд-ве Spartacus), p. 5. После 1945-го, эти два автора опубликовали хорошее историческое исследование о рождении Немецкой Коммунистической Партии и несостоявшемся восстании в 1919-м: Spartacus et la Commune de Berlin, Spartacus, Paris, 1949.
(44) André и Dori Prudhommeaux, Catalogne libertaire (1936-1937), стр. 7, 59.



Комментарии

Отправить комментарий

"СТОП! ОСТАВЬ СВОЙ ОТЗЫВ, ДОРОГОЙ ЧИТАТЕЛЬ!"