"РЕВОЛЮЦИЯ НЕ ЗАКОНЧИЛАСЬ, БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ!"

МАКСИМИЛЬЕН РУБЕЛЬ

ИСТОРИЧЕСКАЯ ФУНКЦИЯ НОВОЙ БУРЖУАЗИИ

 [1] Идет ли речь о традиционных буржуазных странах или стра­нах «социалистического лагеря», решения и планы всех правя­щих режимов обусловлены презрением к личности. Они действуют в силу политической морали, соответствующей гегелевской философии истории, которая подразумевает государственный фетишизм и культ Weltgeist с его воплощениями. Они поступа­ют каждый по-своему, но по сути подчиняются одному и тому же закону: закону накопления капитала с целью индустриализации и упрочения собственной мощи; различия между ними — в харак­тере общественного слоя, сосредотачивающего в своих руках экономическую и политическую власть, социальное же положе­ние рабочего класса остается в обоих случаях одинаковым — для него капиталистическое накопление означает экономическую эксплуатацию и морального подчинение.

В этих условиях задача «новых левых», в той мере, в ка­кой они продолжают считать себя последователями Маркса, может быть осознана лишь в свете революционной критики гегелевского Weltgeist. Моделью действий, духовного и обра­зовательного праксиса, вдохновляющим принципом социали­стической этики переходного периода должно послужить здесь высказывание Фридриха Энгельса, концентрирующее в себе всю пролетарскую этику: «Что касается окончательной побе­ды принципов, выдвинутых в «Манифесте», то здесь Маркс всецело полагается на интеллектуальное развитие рабочего класса, которое должно было явиться неизбежным плодом совместных действий и обмена мнений».

Ознакомившись с программой седьмой сессии Летней шко­лы — работу которой я имел возможность оценить благодаря журналу «Праксис», — я подумал об острове Энтелехии, где Раб­ле, этот великий анти-Гегель, поместил царство Квинтэссенции: его жители не знают иной пищи, кроме абстракций, родов и категорий, изложенных на иврите. В конце своих паломничеств в поисках веры, которая могла бы избавить от бесплодных теоло­гических споров, путешественники-гуманисты находят истину у оракула Бакбука и утоляют жажду в фонтане в форме человеческого сердца, чья волшебная вода обретает для каждого пью­щего вкус его любимого вина. «Здесь вновь утверждается, — пи­шет Жан Сервье в своей «Истории Утопии», — вера гуманистов: человек — вот подлинное мерило установлений и религий. Все они равно плохи, в той степени, в какой не учитывают свободные устремления человека. Зачем строить, философствовать, мечтать, молиться — если человек не есть высшая цель каждого действия, и его счастье на земле не является предметом заботы?» [2]

Основной тезис настоящего доклада направлен против абстрактной философии квинтэссенции, гениальных словесных фокусов. Действительно, Гегель довел искусство диалектической магии до такого совершенства, что и сегодня еще привлекает самые критические умы. Возьмем лишь пример Теодора Адорно, к сто двадцать пятой годовщине смерти философа нарисо­вавшего его портрет, в котором черты портретиста видны не менее, чем черты его модели. Адорно не вдается в рассмотрение того, что — по формальному признанию Гегеля — составляет «те­одицею» бога, природа которого находит свое проявление во все­мирной истории; главное в его интерпретации — народы, движи­мые предопределением свыше и приносимые в жертву капризам Мирового духа (Weltgeist), — государства как воплощение морального разума и войны, уберегающие народы от распада, вызывае­мого длительным миром! Космополитизм и братание достойны осуждения, преступник становится существом разумным и сво­бодным — и даже обретает честь — через наказание. Короче, сле­дуя моральным и политическим нормам мыслителя, которому воздает почести, Адорно в своей работе невольно обрисовывает картину нашего иррационального мира. [3] Таким образом, стано­вится понятно, почему Гегель до сих пор остается более актуаль­ным, чем любой из его учеников, включая Карла Маркса, кото­рый больше других ему противоречил: наша действительность соответствует гегелевскому видению мира, в то время как Маркс, все надежды которого история опровергла и все опасения под­твердила, известен лишь благодаря бесплодному шуму вокруг его имени. Таков Наполеон — которого очарованный Гегель мог видеть своими глазами, проезжая по полю Йены на следующий день после его победы — воплощения Weltgeist играют судьбой нашей планеты Правота Гегеля — это ошибка Маркса, и наобо­рот; если Гегель прав, Маркс обязательно ошибается.

Вот мы и добрались до сути проблемы: современный мир — это всеобщее царство буржуазного духа, буржуазной морали, наконец — если использовать ключевое понятие гегелевской диа­лектики — буржуазное отрицание.

Говоря о всеобщем царстве буржуазии, мы имеем виду не только традиционную буржуазию, связанную с западной капита­листической системой. После смерти автора «Капитала» последняя обновилась. Сам Маркс мог наблюдать появление нового типа капитализма в результате концентрации капитала: акцио­нерных обществ, в которых владелец акций, не имеющий произ­водительной функции, заменяется в руководстве менеджером, функционером капитала, отличным от капиталиста-собственни­ка; в конечном итоге, Маркс предвидел возможность царства «коллективного» и «абстрактного капиталиста», государства, став­шего капиталистом, и, развив далее свой социологический ана­лиз процессов концентрации и накопления, он наметил своего рода теорию перехода: разрыв между функционированием и принадлежностью капитала обязательно должен привести к пе­реходу капитала в собственность ассоциированных производите­лей. Рабочие производственные кооперативы, хотя они и сохра­няют в своей организации недостатки существующей системы (используя средства производства для эксплуатации собственно­го труда, трудящиеся становятся «капиталистами» в отношении самих себя), являют собой брешь в старой системе, первую по­пытку, еще несовершенную, но многообещающую, преодоления антагонизма между капиталом и трудом. «Капиталистические акционерные предприятия, как и кооперативные фабрики, сле­дует рассматривать как переходные формы от капиталисти­ческого способа производства к ассоциированному, только в одних противоположность устранена отрицательно, а в дру­гих — положительно». [4]

Маркс дополнил эту теорию перехода исследованием кре­дитной системы, которая, с одной стороны, становится одним из движущих элементов капиталистического производства, а с другой, сокращает число тех, кто эксплуатирует обществен­ное богатство. [5]

Рассматривая эти соображения, имеющие ценность предви­дений, следует отметить историческую роль, отводимую Марк­сом «капиталистической системе» как способу производства и управления. В определенный момент развития эта система начинает движение к собственному отрицанию, не утрачивая, одна­ко, при этом своей капиталистической природы. Одновременно с такого рода акционерным и отрицающим себя капитализмом возникают рабочие производственные кооперативы, являющие­ся позитивным отрицанием капиталистической системы, — пред­течи общества, управляемого ассоциациями трудящихся-произ­водителей согласно свободно утвержденному плану. Говоря словами Маркса, они содержат в себе зародыш общества произ­водителей, где «свободное развитие каждого является условием свободного развития всех». [6]

«Впрочем, не трудно видеть, — пишет Гегель в предисловии к своей «Феноменологии духа», — что наше время есть время рож­дения и перехода к новому периоду». [7] Из всех младогегельян­цев, попытавшихся освободиться от помещичьего консерватиз­ма своего учителя, обратив против него оружие диалектики, Маркс, вероятно, оказался единственным, кто развил до конца эту идею рождения и перехода. [8] Он выступил философом «рож­дения и перехода» в чистом виде, причем помимо своей воли, ибо, включившись в революционное движение и порвав со спе­кулятивной философией и идеологией, он считал стоявшие пе­ред ним задачи научными, а никак не философскими. Действи­тельно, из всего написанного Марксом о рабочем классе и его освободительной роли следует, что задача самоосвобождения может быть поставлена лишь в форме этического императива: буржуазное государство и капитал порождают своих могильщи­ков, но «самому многочисленному и самому бедному классу», по выражению Сен-Симона, необходимо осознать свое призвание. Революции, которые не могли уничтожить разделение на общественные классы, эксплуатацию и господство человека над чело­веком, государство — правление меньшинства над большинством, были обречены завершиться переходом власти к новым господ­ствующим меньшинствам, заменой старых правящих элит новы­ми и одного способа социального порабощения другим. С проле­тарской революцией дело обстоит совершенно иначе:

«Все до сих пор происходившие движения были движения­ми меньшинства или совершались в интересах меньшинства. Пролетарское движение есть самостоятельное движение огромного большинства в интересах огромного большинства». [9]

Таким образом, по мнению авторов «Манифеста коммунис­тической партии», сама природа социалистической революции совершенно не допускает третьей возможности: движения мень­шинства в интересах (im Interesse) огромного большинства; ины­ми словами, социалистическая революция не может быть совер­шена авангардом с благими намерениями, объявляющим себя освободителем угнетенных масс. Пролетарская этика — принцип самоосвобождения пролетариата — предписывает трудящимся отказ от выполнения указаний авангардов, состоящих из профессиональных идеологов, то есть профессиональных спасителей, как бы ни были они чисты и искренни в своих намерениях:

«При основании Интернационала, — писали Маркс и Энгельс в 1879 году, — мы отчетливо сформулировали наш боевой клич: освобождение рабочего класса должно быть делом самого рабочего класса. Мы не можем, следовательно, идти вместе с людь­ми, открыто заявляющими, что рабочие слишком необразован­ны для того, чтобы освободить самих себя, и должны быть освобождены сверху, руками филантропических крупных и мел­ких буржуа». [10]

Однако Маркс и Энгельс не принижали значения элемен­тов культуры, которые давали рабочим интеллектуалы, выходцы из буржуазии. Их роль, например, достаточно ярко подчерк­нута в «Манифесте коммунистической партии». Приведем еще две короткие цитаты, одну из Энгельса, другую из Маркса, в которых нашла отражение их почти мистическая вера в дина­мичную спонтанную деятельность трудящихся и одновременно чисто реалистические соображения, которые, казалось бы, дол­жны были эту веру подрывать:

«Если образованные и вообще пришельцы, происходящие из буржуазных кругов, не стоят полностью на пролетарской по­зиции, они только вредны. Но если они действительно стоят на этой позиции, они могут быть очень полезны, и их следует приветствовать.» [11]

13 октября 1868 года Маркс писал Швейцеру : «В Германии, где рабочий с детских лет живет в атмосфере бюрократической регламентации и верит в авторитеты, в начальство [...], его нуж­но прежде всего приучать к самостоятельности» [12]

По поводу идеи Лассаля о кооперативном движении, которое получало бы финансовую помощь от государства, Маркс в письме тому же Швейцеру уточнял, в почти не «материалистических» вы­ражениях, свою концепцию природы и роли рабочего класса:

«Рабочий класс либо революционен, либо он ничто» (13 февраля 1865 г.).

Верные принципам пролетарской этики, ни Маркс, ни Эн­гельс никогда не соглашались играть роль «руководителей» партии или политических лидеров в «буржуазном» понимании слова. Мы никогда не устанем повторять, что реальное значение Маркса в Союзе коммунистов (который он не мог считать и не считал партией) и в Первом Интернационале не имеет ничего общего с легендой, придуманной Школой и ее противниками. [13]

На предыдущих сессиях идея об исторической миссии про­летариата интерпретировалась г-ном Кюнцли в духе эсхатоло­гии и мессианства. Мы предпочитаем вкладывать в нее этический смысл, проводя различие между исторической функцией бур­жуазии и исторической миссией пролетариата, понятием, неотдели­мым от самоосвобождения рабочих. [14] Вовсе не случайно, что, ис­пользуя поражения рабочего движения, партийная идеология приложила усилия к тому, чтобы избавиться от этих двух концеп­ций, составляющих основы марксова социализма, подменив их дог­мой о политических авангардах, то есть вождях — носителях классо­вого сознания рабочих. Маркс стремился обойти подводные камни морализаторского идеализма, связав воедино идеи миссии и «исто­рической необходимости»: трудящийся должен захотеть того, что буржуазный фатум ему предписывает. Несмотря на неоднозначность этого аргумента, его убедительная сила основывается на реалиях мира, обреченного на нищету и саморазрушение.

«Накопляйте, накопляйте! В этом Моисей и пророки! [...] На­копление ради накопления, производство ради производства, этой формулой классическая политическая экономия выразила историческое призвание буржуазного периода» (Капитал, кн. I). Освободи­тельная роль, которую Маркс признавал за буржуазией, разруши­тельницей феодализма и созидательницей структур промежуточного общества, кажется преувеличенной на фоне эволюции капитализ­ма, особенно в период после первой мировой войны, Одновременно с эволюцией капиталистического способа производства происходи­ла структурная трансформация рабочего класса и возникала новая буржуазия: не обернулось ли в итоге химерой, вопреки предсказа­ниям авторов «Манифеста коммунистической партии», революци­онное призвание традиционной буржуазии, которая должна была создать мир по своему образу и подобию?

Каковы бы ни были их теоретические и политические раз­ногласия, зачастую непреодолимые, большинство марксистов согласно с тем, что из «научного» социализма Маркса вытекает признание тезиса о реальном существовании в течение более или менее длительного времени «социалистического мира», отвечаю­щего постулатам марксовой теории и этики. Нас нетрудно уп­рекнуть в смешении буквы и духа «марксизма», то есть в слиш­ком узкой интерпретации исторического материализма, за отрицание, например, возможности положить начало циклу со­циалистических революций в России в 1917 году. Разве марксова теория общественного развития не была «дополнена» законом неравномерного развития, открытым Лениным? Так что, с этой точки зрения, Маркс всего лишь совершил ошибку, в общем, совсем незначительную, неверно назвав страну, где должен был начаться революционный процесс. [15]

Ограничим наш ответ постановкой альтернативы: либо материалистическая теория истории — которая является прежде всего теорией формирующегося пролетариата — сохраняет некоторую научную ценность, и тогда в сегодняшнем мире не может существовать подлинное социалистическое общество; либо по­добное общество существует hic et nunc, [16] и в этом случае материалистическая теория истории, «научное открытие» Маркса, которое Энгельс считал гениальным, оказывается возмутитель­но ошибочной. Предположив, что «социалистические» страны являются таковыми не только по названию, но и по сути, следует одновременно признать, что их природа не соответствует ни со­циальной теории, ни этике, предложенным Марксом; признание же значимости этой теории и этики означает, что так называе­мые социалистические государства на самом деле определенно являются режимами эксплуатации и угнетения человека человеком. Допустить, что Маркс прав в научном плане, — значит прий­ти к выводу, что ни одна из «социалистических» стран не разви­вается в соответствии с нормами социализма, определенными как «зрелым» Марксом в «Капитале», так и «молодым» Марксом в парижских рукописях 1844 г.; это равнозначно предположению, что «построенный» социализм возник вопреки законам истори­ческого развития, открытым Марксом. Ибо, с историко-материалистической точки зрения, «социалистический» мир может рас­сматриваться, подобно буржуазному и капиталистическому миру, лишь как переходная общественная формация, причем «марк­сизм» служит там идеологией оправдания господства правящего класса, так как согласно марксовой теории, «господствующими идеями в обществе являются идеи господствующего класса». В странах «социализма» социалистическая идеология по сути за­меняет собой религию, «опиум» народов, принужденных всту­пить на путь индустриализации и коллективизации.

Подобная интерпретация соответствует социально-истори­ческой теории Маркса: два современных общественных класса — буржуазия и пролетариат — определяются в рамках способа про­изводства, получившего название капиталистического, на основании их функции, то есть в соответствии с их предназначением или исторической миссией, и мы называем «буржуазной» вся­кую систему господства, где власть выполняет двойную — поли­тическую и экономическую — функцию, присущую в традицион­ных капиталистических странах классу буржуазии и его государству.

Некоторые марксисты, принимая миф о «социалистических основах» режимов советского типа, не отрицают классового характера существующей там политической власти, но отказываются определять этот характер в соответствии с исторической функцией данной власти, довольствуясь тем, что называют ее «бюрократической» и критикуют эту бюрократию и ее методы управления. Другие, также согласные с названным мифом, гово­рят о «государственном социализме», но эта концепция, несмот­ря на значительную долю критического отношения к объекту осмысления, чужда духу «основоположников», для которых вся­кое государство являло собой отрицание социализма; с иронией говоря о «феодальном», «реакционном» или «мелкобуржуазном социализме», они боролись с идейными школами, а не с режима ми, с идеологами или утопистами, а не с государствами (см. «Ма­нифест Коммунистической партии»).

Сам Ленин предвидел, что социализму будет предшество­вать этап государственного капитализма. Называя «государствен­но-капиталистическим» (а не «бюрократическим») способ произ­водства, установленный в России в 1917 году и переживший расцвет при правлении Сталина с его политическим и полицейским аппаратом, мы полагаем, что не противоречим методологи­ческим принципам, установленным Марксом в ходе научной ра­боты по выявлению «закона экономического развития современного общества» («Капитал», предисловие к т. I). Действительно, его метод предполагает теоретическую интерпретацию эмпирического материала при помощи «силы абстракции», что соответствует методам наблюдения в естественных науках. [17]

Под государственным капитализмом мы понимаем совокуп­ность отношений господства-подчинения (Herrschafts- und Knechtschaftsverhaltnis), при которых экономическая и политическая власть принадлежит классу или социальному слою, заменяющему традиционную буржуазию и ставящему перед собой задачу создания переходной экономической системы (что влечет за собой такие революционные последствия, как появление массового пролетариата [18]) и радикальной трансформации — при опо­ре на крупную промышленность, использующую все достижения научного прогресса и современных технологий, — общественных отношений, образа жизни и мышления людей и т. д. Отсюда можно сделать вывод, что Маркс не только не ошибся в своих предположениях, но и верно предсказал, что революция в Рос­сии откроет для этой страны переходную эру, которая позволит ей преодолеть свое историческое отставание. Пародируя на ма­нер Маркса гегелевский стиль, мы можем поставить проблему следующим образом: там, где существуют институты капитала и государства, а значит, наемный труд и бюрократия, имеет место отрицание социализма (экономическое и политическое отчужде­ние производителя), следовательно, переходный режим. Социа­лизм, в том смысле, в каком понимал его Маркс, является отри­цанием отрицания, то есть этой переходной стадии.

Если строго следовать теории исторического материализ­ма, согласно которой процесс экономической трансформации, то есть развитие производительных сил, должен неизбежно породить собственное отрицание — промышленный пролета­риат («могильщика» буржуазного общества), то вопрос, в сущ­ности, сводится к тому, способна ли новая буржуазия «социалистических» стран успешно осуществить процесс индустриализации и пролетаризации. Но если ограничиться этим, можно прийти лишь к бесплодному схематизму. Разви­тие пролетариата отсталых в промышленном плане стран не­обходимо анализировать, опираясь при этом на историю про­летариата стран классического капитализма.

Вне зависимости от специфических условий, для достиже­ния зрелости и вступления на путь социалистических преобразо­ваний пролетариату, западному или «социалистическому», [19] необходимо одно — богатый и разнообразный опыт как многочисленных поражений, так и временных побед. Все эти успехи и сражения, изменяющие не только людей, но и обстоятель­ства, должны происходить на территории, завоеванной и конт­ролируемой буржуазией, которая до пролетариата была наделе­на революционной и освободительной миссией. Достаточно вспомнить критику Марксом и Энгельсом идеи Лассаля и его учеников о том, что пролетариату противостоит будто бы единая «реакционная масса», чтобы понять: в 1917 году ни одно из усло­вий, долженствующих обеспечить вступление России на социа­листический путь, не было выполнено — экономические условия и классовые отношения в преимущественно крестьянском обще­стве, а также степень общественной значимости и уровень зрело­сти пролетариата не допускали этого, и лишь чудесная интеллек­туальная и нравственная метаморфоза всех слоев российского общества могла бы что-то изменить. Но подобного рода чудеса, с незначительной долей вероятности возможные лишь в «благоприятные моменты истории», выходят за концептуальные рамки материалистической теории истории, хотя последняя и не исклю­чает счастливых «случайностей». К тому же понятие «материа­лизм» у Маркса — он говорил о «новом материализме» («Тезисы о Фейербахе») — неотделимо от этической парадигмы, ясно выра­женной во всех его работах: принцип «исторически необходи­мой» трансформации — это обретение сознательности (которое Маркс считал неизбежным), превращающее пролетариат-раба в революционный пролетариат, сознающий свою освободительную миссию. В его работах неоднократно встречаются замечания о социальных принципах христианства, проповедующих подчине­ние существующим властям. Вот наиболее характерное утверждение, которое он делает в связи с этим: «Для пролетариата, который не желает, чтобы с ним обращались, как с чернью, для пролетариата смелость, сознание собственного достоинства, чув­ство гордости и независимости — важнее хлеба». [20] Данная фраза подразумевает, что трудящиеся благодаря работе по самообра­зованию «становятся способными править», и это Selbsttatigkeit может осуществиться лишь в условиях завоеванных буржуазной ре­волюцией «формальных» свобод, которые пролетариат при необхо­димости должен защищать от посягательств со стороны самой буржуазии, становящейся на путь реакции.

Забвение и извращение этих элементарных принципов «на­учного» социализма служит показателем не только трагического положения сегодняшнего рабочего движения, но также и уровня культуры марксистской интеллигенции, полагающей себя авангардом и руководящей элитой этого движения и претендующей на воплощение — если не монополизацию — революционного со­знания. Напомним, что один марксист и профессиональный ре­волюционер — Ленин — писал в 1905 г.: «Марксисты должны знать, что нет и быть не может другого пути к настоящей свободе для пролетариата и крестьянства, как путь буржуазной свободы и буржуазного прогресса». [21] Будучи строгими марксистскими ор­тодоксами, большевики и меньшевики действительно считали, что российскому обществу после освобождения от царизма неиз­бежно предстоит пройти через длительный период «буржуазно­го» либерализма. Ленин отличался от меньшевиков лишь в од­ном: он считал, что во время этого «капиталистического» междуцарствия политическая власть должна принадлежать не классу буржуазии, лишенному воли и опыта, а рабочему классу и бедному крестьянству, осуществляющим «революционно-демок­ратическую диктатуру». Война 1914 года вызвала раскол всего международного пролетарского движения от политических и профсоюзных верхов до самих рабочих масс, которые в подав­ляющем большинстве не сознавали своего призвания к освобож­дению. Единственным существенным результатом войны, кроме создания советов, было падение царизма; ленинская партия пе­ред лицом полного банкротства западного социализма и всех российских политических группировок, не могла отныне сопро­тивляться искушению властью. Забыв все предостережения об умеренности и благоразумии, которые Маркс и Энгельс не пе­реставали делать русским революционерам, они решили последо­вать стратегическому правилу Наполеона, которое любил Лениным: «Надо ввязаться в бой, а там будет видно». Но «увидели» то, что произошло в дальнейшем, вовсе не только те, кто «ввязывался». [22]

По меньшей мере озадачивает, что катастрофы и «преда­тельства», одно за другим потрясавшие рабочее движение после смерти Маркса и Энгельса, ничему не научили марксистскую интеллигенцию, эту элиту с авангардистскими претензиями, ко­торая всячески изощряется, вызывая дух «левого марксизма», именуемого теперь «новой левой», и отказывается прямо взглянуть на вещи, на бездну, отделяющую мечты основоположников от мира, в котором мы живем, мира, пережившего две мировые войны и морально готового к новому военному конфликту, пусть даже роковому для выживания человеческого рода. То, что мар­ксисты пытаются обосновать свои надежды на торжество социа­лизма угрозой всемирной ядерной катастрофы, показывает, что «научный социализм», о приверженности которому они заявля­ют, фактически сводится к любопытной смеси гегелевского духа и морали троглодитов. Буржуазный рационализм, присущий обеим системам эксплуатации, господствующим в мире, и то, что обе они взывают к одним и тем же моральным ценностям, обви­няя друг друга в их «предательстве», позволяют такого рода марксистским теоретикам оправдывать российскую и китайскую ядерную мощь при помощи аргументов, подобных тем, которые используются апологетами «свободного» мира для оправдания паритета устрашения. Так, мы узнаем, что «до сих пор развязыва­нию ядерной войны препятствовал ядерный военный потенциал СССР (к которому сегодня, и это прогресс, добавляется ядерное оружие Китая), державший американскую крупную буржуазию в страхе перед ужасающим и неизбежным ответным ударом. Но одновременно с ухудшением международной ситуации для американского империализма растет и риск того, что «паритет устра­шения», предполагающий разумную реакцию обоих противников, перестанет сковывать руководителей режима, ощущающего свою обреченность, и он предпочтет скорее уничтожить весь мир, чем дать народам возможность мирно построить социализм». [23]

Таким образом, значительная часть левой интеллигенции, пораженная умственной близорукостью, говорит языкам Марк­са, одновременно мысля понятиями Гегеля, понятиями отрица­ния и гибели, жизни ради смерти (см. Хайдеггера); она говорит о социализме и свободе, но думает о государственности и власти — если не об олигархии и эксплуатации. Этот псевдосоциализм и псевдосоциалисты, неспособные объяснить трудящимся материальные и моральные причины своего выбора в пользу монополи­стического государственного капитализма, которому отдается предпочтение перед капитализмом частных монополий, способ­ствуют консервации буржуазного строя: именно ради сохране­ния завоеваний буржуазной революции западный пролетариат стал сообщником класса эксплуататоров, «интегрировался» в развитой капитализм. Эта дихотомия образа мысли и термино­логии, свойственная части марксистской интеллигенции, являет­ся проявлением философского симулякра, который понимает личность лишь как категорию в царстве Квинтэссенции. На са­мом деле учителем такого рода марксистских идеологов являет­ся Гегель, а вовсе не Маркс. Действительно, по Гегелю реальный человек, которому запрещено самоубийство, реализуется лишь в смерти, убивая других и умирая сам: «Совершенно верно, что индивидуум является вещью подчиненной, призванной посвятить всего себя тотальности морали. Отныне, если государство требу­ет его жизни, индивидуум должен отдать ее — но имеет ли чело­век право отдавать свою жизнь? [...] Вот ответ: будучи таким ин­дивидуумом, я не являюсь хозяином своей жизни, ибо вселенская тотальность деятельности, жизнь не является чем-то внешним по отношению к личности; это — она сама». [24]

Нынешний мир, кажется, загнан в тупик учениками Гегеля, поставившими его перед дилеммой: полностью починиться государ­ствам, называющим себя социалистическими, или приспособиться к «буржуазным» свободам в государствах откровенно капиталисти­ческих. Маркс невысоко ценил героический патриотизм, основную добродетель нашего времени, и нам известно, что государство явля­лось для него воплощением аморальной идеи, точнее, человечес­кого порабощения. В противоположность своему учителю, он сформулировал следующий этический постулат: «[Пролетарии] находятся в прямой противоположности к той форме, в которой индивиды, составляющие общество, до сих пор выражали себя как некоторое целое, а именно к государству, и должны низвергнуть государство, чтобы утвердить себя как личности». [25] Прежде Ниц­ше он понял, что политическая философия Гегеля на самом деле является восхвалением успеха и свершившегося факта, и что для Гегеля история ведет к Kompendium der tatsachlichen Unmoral; [26] культу великих личностей, воплощений Weltgeist, Маркс проти­вопоставлял этику самоосвобождения современного раба.

Миф о манихейском дуализме двух социальных «систем» раскрывает свою буржуазную сущность, когда приходишь к констатации, что и тут, и там правящие классы обличают недостатки противника с целью получить одобрение трудящимися массами своей внутренней политики и добиться их подчинения в случае вооруженного конфликта. Декларируя один и тот же идеал сво­боды и справедливости обе системы соперничают, чтобы удержать человеческий род на уровне общего инфантилизма, описанного Достоевским в «Легенде о Великом инквизиторе», чтобы отбить у него вкус к размышлениям и бунту в обмен на panem et circenses, хлеб и идеологический опиум.

Катастрофическое положение современного мира вынуж­дает глубоко пересмотреть проблемы целей и средств рабочего движения, а также природы и предназначения коммунизма и социализма. Дуализм социальных систем, когда друг другу противостоят два или три военных блока, ложный социализм и подлинный капитализм, стоит в центре этой проблематики. Классовая борьба уже не воспринимается сегодня как движущая сила исторического развития и общественного прогресса; ее подменя­ет перманентный антагонизм, скрытый или явный, между этими системами, который обретает видимость религиозной войны.

Этот манихейский дуализм, как в 1914-1918 или в 1939-1945 гг., призван направить одни народы против других и основывает­ся сегодня на мифе о «построенном социализме». В действитель­ности же и на практике, и в теории этому социализму присущи основные черты, выявленные Марксом в ходе анализа капитали­стического способа производства на различных стадиях его раз­вития. В том, что правящий класс называет свою систему «пере­ходной» или «социалистической», нет ничего удивительного; подобный язык лишь подтверждает мистификаторскую функ­цию всякой идеологии. Ибо, согласно Марксу, конечная цель «пе­рехода» зависит от трудящихся и только от них одних, а не от руководителей государства или владельцев капитала.

Идет ли речь о традиционных буржуазных странах или стра­нах «социалистического лагеря», решения и планы всех правя­щих режимов обусловлены презрением к личности. Они действуют в силу политической морали, соответствующей гегелевской философии истории, которая подразумевает государственный фетишизм и культ Weltgeist с его воплощениями. Они поступа­ют каждый по-своему, но по сути подчиняются одному и тому же закону: закону накопления капитала с целью индустриализации и упрочения собственной мощи; различия между ними — в харак­тере общественного слоя, сосредотачивающего в своих руках экономическую и политическую власть, социальное же положе­ние рабочего класса остается в обоих случаях одинаковым — для него капиталистическое накопление означает экономическую эксплуатацию и морального подчинение.

В этих условиях задача «новых левых», в той мере, в ка­кой они продолжают считать себя последователями Маркса, [27] может быть осознана лишь в свете революционной критики гегелевского Weltgeist. Моделью действий, духовного и обра­зовательного праксиса, вдохновляющим принципом социали­стической этики переходного периода должно послужить здесь высказывание Фридриха Энгельса, концентрирующее в себе всю пролетарскую этику: «Что касается окончательной побе­ды принципов, выдвинутых в «Манифесте», то здесь Маркс всецело полагается на интеллектуальное развитие рабочего класса, которое должно было явиться неизбежным плодом совместных действий и обмена мнений». [28]

Впервые опубликовано в: Praxis, № 1-2, 1971.

 

Примечания

[1] Текст выступления на VII сессии Летней школы в Корчуле (Югославия), август 1970 г.. Опубликовано в журнале «Праксис», 1971 г., с. 257-268.

[2] Servier J. Histoire de l’Utopie. P., 1967, p. 121.

[3] Adorno T.W. Aspekte der Hegelschen Philosophie. Frankfurt, 1957.

[4] Маркс К. Капитал, т. 3// Соч., т. 25, ч. 1., с. 484.

[5] Там же.

[6] Маркс К., Энгельс Ф. Манифест Коммунистической партии// Маркс К, Энгельс Ф. Соч., т. 4, М., 1955, с. 447.

[7] Гегель Г.В.Ф. Феноменология духа. М., 2000, с. 12.

[8] Необходимо заметить, что Мозес Гесс, первый учитель Фридриха Энгельса, еще до Маркса попытался «преодолеть» (aufheben) спекулятивную философию при помощи радикальной критики капиталистической экономики.

[9] Маркс К., Энгельс Ф. Манифест Коммунистической партии// Соч., т. 4, с. 435.

[10] Маркс К., Энгельс Ф. Циркулярное письмо А. Бебелю, В. Либкнехту, В Бракке и др. 17-18 сентября 1879 г.// Соч, т. 19, с. 175.

[11] Письмо Энгельса Бернштейну, 28 февраля 1883 г.// Соч., т. 35, с. 372.

[12] Соч., т. 32, с. 476.

[13] См. статью «Хартия Первого Интернационала» в настоящем сборнике.

[14] Cf: Kunzli A. Wider den Parzival-Sozialismus// Praxis, 1-2, 1969, p. 277. Утверждать, будто Маркс «пренебрегал» этикой, значит выхолащивать все духовное наследие Маркса, который прямо писал об этичес­ких проблемах в своих работах. Аргумент, используемый Кюнцли, -«социализм» в Советском Союзе — извлечен из арсенала марксистской мифологии, абсолютно несовместимой с буквой и духом социалисти­ческого учения Маркса.

[15] См. статью «Самое слабое звено» в настоящем сборнике.

[16] Здесь и сейчас (лат.).

[17] Если взять окончательный план «Экономики» 1857 года, четко сфор­мулированный в предисловии к «Критике политической экономии» (1859 г.), можно предположить, что в работах, которые Маркс предпо­лагал посвятить государству и мировому рынку, должны были полу­чить развитие идеи, уже нашедшие отражение в различных его сочинениях, в частности, в «Критике гегелевской философии права» (1843 г.), оставшейся незавершенной, «Гражданской войне во Фран­ции» (1871 г.) и набросках к ней, но главным образом в статьях для «Нью-Йорк Дейли Трибюн», посвященных бонапартистскому режи­му, где анализ отношений между обществом и его классами, с одной стороны, и государством, с другой, обретает характер, явно предвос­хищающий будущее (см., напр., описание «режима преторианцев» или «имперского социализма» Второй Империи). Cf: Rubel M. Karl Marx devant le bonapartisme. P., 1960. Мысли Энгельса о бонапартизме и одном из его вариантов, буланжизме, выраженные в письмах Полю и Лауре Лафарг, представляются нам также очень актуальными.

[18] Маркс предвидел, что в России, где после освобождения крестьян началось движение по пути капитализма, и в сельском хозяйстве про­исходило разрушение общинных форм (мира и артели), массовый пролетариат может быть создан путем пролетаризации крестьянства. См. его письмо в журнал «Отечественные записки», ноябрь 1877 г.; послесловие М. Рюбеля к книге: Marx-Engels: Die russische Kommune. Kritik eines Mythos. Munchen, 1972.

[19] Сама очевидная абсурдность этого понятия отражает мистификаторский характер марксизма, поставленного на службу идеологии политического господства.

[20] Маркс К. Коммунизм газеты «Rheinische Beobachter»// Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 4, с. 204-205.

[21] Ленин В.И. Две тактики социал-демократии в русской революции// ПСС, т. 11, с. 102.

[22] Достаточно перечитать то, что писал Энгельс пионерам российской социал-демократии, предостерегая их от авантюр, которые он назы­вал «бланкистскими». См. его ответ русскому якобинцу Петру Ткачеву, опубликованный под названием «Социальный вопрос в России», а также письмо Вере Засулич.

[23] Mandel E. Introduction// Luxemburg R. La crise de la social-democratie, suivie de sa critique de Lenine. Bruxelles, 1970, p. 15. Мандель Эрнест (1923-1995) — лидер «Объединенного Секретариата» IV Интернационала, ведущий теоретик троцкизма в период после вто­рой мировой войны — Прим. ред.

[24] Hegel. Grundlinien der Philosophie des Rechts. Напомним, что под
«тотальностью морали» автор понимает государство.

[25] Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 3, с. 78.

[26] Vom Nutzen und Nachteil der Historie fur das Leben: «Так история оборачивается компендиумом явной аморальности».

[27] Однако это не является условием sine qua поп: см. тезисы Карла Корша в «Марксизм ожурд’юи» или смысл, который Лешек Колаковский вкладывает в понятие «левый» в: Der Mensch ohne Alternative: Von der Moglichkeit und Unmglichkeit Marxist zu sein. Munchen, 1961, p. 142-162.

[28] Энгельс Ф. Предисловие к немецкому изданию «Манифеста коммунистической партии» 1890 года// Соч., т. 22, с. 61.