"РЕВОЛЮЦИЯ НЕ ЗАКОНЧИЛАСЬ, БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ!"

Максимильен Рюбель

Наука, этика и идеология

[1] Маркс redivivus [2]? Идеология, выступающая как универсальная философия или государственная доктрина (и даже то и другое вместе), апеллирует к имени автора «Капитала», и, кажется, ее связь с ним не вызывает в целом никаких сомнений; оспаривать ее, начинать новую «ссору вокруг Маркса» в эру торжествующего марксизма значило бы абсурд для одних, ересь для других. Однако сегодня как никогда просто доказать, что Карл Маркс не был и не хотел быть «основоположником марксизма», ибо уже около двух десятилетий мы (по меньшей мере, на Западе) наблюдаем своего рода ренессанс аутентичных идей Маркса. Так можно было бы охарактеризовать новые дискуссии, получившие международный резонанс и вызванные, главным образом, публикацией его ранее не издававшихся работ [3]. Изложенные в этих работах идеи зачастую весьма оригинальны и дают возможность предположить, что Маркс возвратился бы к ним при написании остальных томов «Экономики» [4]. Но и то, что мы имеем — не издававшиеся ранее работы Маркса, написанные в разные периоды времени, — показывает бессодержательность большинства и без того противоречивых интерпретаций его идей, предложенных за более чем полстолетия существования марксизма и антимарксизма.

 

Можно было опасаться, что в ходе международной дискуссии о Марксе между специалистами, принадлежащими к двум политически противоборствующим мирам — так называемому «буржуазному» или «свободному» и так называемому «коммунистическому» или «марксистскому», — будет трудно избежать столкновения непримиримых позиций, то есть путаницы; она привела бы к краху плана сопоставления точек зрения, задуманного участниками этого коллоквиума, В приглашении ясно говорится о его мотивах и предмете. Оно напоминает, что ученые — некоммунисты, посвятившие себя изучению идей Маркса, обыкновенно считают его «предтечей» идеологии, ставшей господствующей в «коммунистическом мире» в отличие от «мира западного». Забывая о том факте, что Маркс, наряду с Платоном, Руссо, Гегелем или Кьеркегором, сам был «западным» мыслителем, они обыкновенно недооценивают влияние его идей на некоммунистическую мысль. Считая Маркса предшественником Ленина или Сталина, они доходят до того, что отбрасывают его наиболее оригинальные идеи. Однако судьба диалога, столь же трудного, сколь необходимого, между «двумя мирами», зависит от понимания отличии мысли Маркса от идей социал-демократов, Ленина, Сталина и др., даже Энгельса. Европейские исследователи начали критиковать коммунизм, опираясь на идеи, обнаруженные в работах «раннего Маркса», и одновременно научились неприятию некоторых сторон мира, в котором живут — не становясь при этом коммунистами. Эти усилия по разведению мысли Маркса и современного коммунизма встречают препятствия, но являются важным фактором в «понимании самих себя и в нашей дискуссии с коммунистическими учеными». Короче говоря, речь идет о попытке «возвратить Маркса Западу».

Участникам коллоквиума были предложены четыре темы для обсуждения.

«1. Какие элементы марксовой мысли стали составной частью западной традиции, какой именно и почему?

2. Какие элементы марксовой мысли не стали составной частью западного мышления, хотя должны были бы стать?

3. Какими элементами марксовой мысли пренебрегли коммунисты и почему?

4. Что в западной критике коммунизма косвенно заключает в себе и критику западного мира и его традиций?» [5].

В самих выступлениях и последующих дискуссиях искушенный наблюдатель мог бы выделить некоторое число общих выводов, которые, будучи объективными и совершенно определенными, тем не менее, покажутся еретическими на фоне пристрастных либо официальных интерпретаций, как бы ни разнились они между собой. Тогда портрет Маркса обретает новые краски, характер его становится более многогранным и даже противоречивым, короче, психологическому анализу открывается все многообразие марксовой мысли. Однако хотя мысль эта многопланова, человек — ее носитель — был личностью цельной и сам сознавал это, определив в «исповеди» свою отличительную черту как «единство цели» [6].

 

Этика и наука у Маркса [7]

Когда хотят показать, что «единством теории и практики» отмечена вся деятельность Маркса, «человека науки» и «партийного человека», далекого от какого бы то ни было идеализма, обычно ссылаются на Энгельса [8]. Такого рода высказывания Энгельса до сих пор воспринимаются, по крайней мере, ортодоксальными последователями, как абсолютные истины, однако уже виден ряд признаков переоценки интеллектуальных и человеческих отношений между современными «Орестом и Пиладом» [9]. По причинам, рассказ о которых здесь занял бы слишком много времени, Энгельс, несмотря на свои неоспоримые достоинства, не обладал скромностью, необходимой для понимания гения своего друга, и нет ничего удивительного в том, что после смерти Маркса он никогда не упоминал ни парижские рукописи 1844 года, ни Grundrisse 1857-1858 гг. Маловероятно, чтобы он не знал об их существовании; как бы то ни было, он не сумел понять глубокий смысл марксовой мысли, которая вовсе не являлась отражением двух аспектов деятельности мыслителя — научного и политического, а представляла собой плод единой духовной работы, научной и этической одновременно. Маркс одним из первых сформулировал пролетарскую этику и попытался обосновать ее при помощи «материалистической» социологии; это — социология, поставленная на службу освобождению человечества, рассматриваемому как «историческая миссия» промышленного пролетариата, главной жертвы современного «способа производства» — капиталистической системы.

Вступление Маркса в борьбу пролетариата предшествовало научному обоснованию этой борьбы: оно было вызвано этическими побуждениями, а не «критикой политической экономии». Исследование интеллектуальной эволюции Маркса приводит к твердому установлению этого факта, решающего для понимания всех его работ. В двух эссе, написанных и опубликованных еще до того, как Маркс приступил к исследованию политической экономии и разработке «материалистического понимания истории», он уже рассматривал две основные темы своего будущего научного труда: нравственное осуждение Государства и Денег, с одной стороны, и революционное, освободительное предназначение пролетариата, с другой. Опубликованные в Париже в начале 1844 года работы «К еврейскому вопросу» и «К критике гегелевской философии права. Введение» — где не упоминаются слова «социализм» и «коммунизм» — составляют единое целое и могут рассматриваться в качестве этического манифеста пролетарской революции, которая представлена вовсе не как «закон истории», а определяется в кантианских — или псевдокантианских — терминах как «категорический императив». Четыре года спустя «Манифест Коммунистической партии» не добавит по существу ничего нового к этой «преднаучной» позиции Маркса, кроме конкретных элементов универсального исторического видения, наброска политической стратегии для рабочего класса, являющих собой основной вклад Ф. Энгельса в их совместную работу.

В промежутке между этими двумя манифестами была сделана первая попытка критики политической экономии, разработки «нового материализма» в противовес неогегельянской идеологии Бауэра, Штирнера и других и в опровержение прудоновской «Философии нищеты». Если там уже не говорится о «категорическом императиве» и выдвигается идея «исторической необходимости» пролетарской революции, то лишь потому, что требовалось придать больше научного веса изначальным представлениям в которых историческому анализу равновелико этическое требование — в спинозовском и даже кьеркегоровском смысле. Однако в своих последующих работах Маркс не отходит от темы «отчуждения» униженного Государством и Деньгами человека. Более того, она находится в центре «Grundrisse», объемистой рукописи, из которой Маркс выведет «Критику » 1859 года, и присутствует на каждой странице «Капитала» — не только обвинительного акта против «фетишизма» денег-товара, но и трактата по пролетарской этике [10]. Без гипотезы — или постулата — об обретении революционного сознания жертвами капиталистической эксплуатации отмена наемного труда, условие sine qua non социалистической экономики, для Маркса немыслима. Закон накопления, проявляющийся через действия капиталистов, обрекает наемных работников на все большую «пауперизацию» (которую не всегда можно отобразить в финансовых терминах), вызванную ростом «отупения», «моральной деградации» и «порабощения». Но именно это накопление нищеты должно, согласно Марксу, вызвать абсолютную волю к протесту: «вместе с тем растет и возмущение рабочего класса, который постоянно увеличивается по своей численности, который обучается, объединяется и организуется механизмом самого процесса капиталистического производства» [11].

Это заключение «Капитала» в явно гегелевском стиле возводит «отрицание отрицания» — «торжество пролетариата» — в своего рода закон, прописанный в самом развитии крупной промышленности, хотя речь идет, со всей очевидностью, не только о волевом акте, имеющем конечной целью полное уничтожение существующего порядка, но и о ясном осознании пролетариатом, сведенным к уровню илотов, своей творческой миссии, — осознании, включающем в себя представление об обществе, возрождающемся на совершенно новых условиях и свободном от классов государства и капитала.

Кажущаяся нелогичность в этой сформулированной Марк сом диалектике нищеты вовсе не «компенсируется» у него какой-либо идеей (или теорией) замены бессознательности и невежества обездоленных масс сознательностью и знаниями элиты (или «авангарда»). Напротив, идея творческой стихийности (именуемой в «Манифесте Коммунистической партии» Selbsttatigkeit) пролетариата является центральной аксиомой этой диалектики, основанной на абсолютном доверии к освободительному устремлению общественного класса, который обеспечивает своим трудом материальное существование всего общества и одновременно воплощает «абсолютную несправедливость» самого этого общества. «Реальное движение» истории — это синхронное и параллельное развитие способов экономического производства и форм коллективного сознания, причем вторые не являются «отражением» первых. Феномен революции проистекает из согласия между «страдающим человечеством, которое мыслит», и «мыслящим человечеством, которое подвергается угнетению» [12]. Трудящимся предстоит поднять понимание своего несчастья на высоту теоретического сознания, и тогда им раскроется как без дна их порабощения, так и абсурдность их положения в эру головокружительного развития науки и техники.

В борьбе им могут помогать интеллектуалы, которые, не являясь непосредственно частью рабочего класса, солидаризируются, тем не менее, с его интересами и вносят в него то, что Маркс называет «элементами культуры». Что касается коммунистов, им принадлежит особое место: составляя «самую решительную [...] часть рабочих партий всех стран», они являются глашатаями рабочего движения в целом и, следовательно, оказываются выше специфических интересов пролетариев отдельных стран. Характеристика, которую Маркс дает коммунистам, является чисто нормативной: это теоретики, имеющие «перед остальной массой пролетариата преимущество в понимании условий, хода и общих результатов пролетарского движения» [13].

Здесь мы видим определение коммунистической партии «в высшей степени историческом смысле» слова, как невидимой и вневременной партии людей, которые считают своим дело современного пролетариата и отдают ему все свои духовные и интеллектуальные силы. Эту «историческую» партию не следует путать ни с одной из существующих рабочих партий, чья политика подчинена временным и местным условиям, и которые должны выполнять непосредственные и практические задачи: именно к первой в действительности относил себя Маркс, с некоторым пренебрежением смотревший на «эфемерные» организации. Последние, с его точки зрения, могли быть эффективны, только если создавались стихийным творчеством самих трудящихся, сознающих революционную конечную цель своей борьбы.

Наличие здесь тенденции к идеализации «самого многочисленного и самого обездоленного класса» — по выражению Сен-Симона, — могли бы оспорить лишь те, кто не видит сути марксова понимания пролетариата, как оно выражено в следующих словах: «Социальные принципы христианства превозносят трусость, презрение к самому себе, самоунижение, смирение, покорность, словом, — все качества черни, но для пролетариата, который не желает, чтобы с ним обращались, как с чернью, для пролетариата смелость, сознание собственного достоинства, чувство гордости и независимости — важнее хлеба» [14].

Или: «И если господа буржуа и их экономисты [...] столь милостивы, что допускают, чтобы в минимум заработной платы, т. е. жизни, входило некоторое количество чаю или рома, сахару и мяса, то им, наоборот, должно казаться и возмутительным и непонятным, что рабочие включают в этот минимум некоторые расходы на войну против буржуазии, что они даже получают от своей революционной деятельности величайшее в жизни наслаждение.»[15].

Этот идеализированный образ революционного трудящегося сливается с представлением об общественном движении, где всякая революционная инициатива исходит от самих рабочих масс, а не от интеллектуальных элит, сочувствующих нищете пролетариев. Резюмируя свою «материалистическую» концепцию истории, Маркс без колебаний использует «идеалистические» термины для описания отношений между рабочим классом и теми, кто объединяется с ним, поняв его революционное призвание: «В своем развитии производительные силы достигают такой ступени, на которой возникают производительные силы и средства общения, приносящие с собой при существующих отношениях одни лишь бедствия, являясь уже не производительными, а разрушительными силами (машины и деньги). Вместе с этим возникает класс, который вынужден нести на себе все тяготы общества, не пользуясь его благами, который, будучи вытеснен из общества, неизбежно становится в самое решительное противоречие ко всем остальным классам; этот класс составляет большинство всех членов общества, и от него исходит сознание необходимости коренной революции, коммунистическое сознание, которое может, конечно, — благодаря пониманию положения этого класса, -образоваться и среди других классов.» [16].

В этих отношениях массы и элиты главное — не мудрые интеллектуалы, а сознательные трудящиеся. Какова бы ни была роль первых, они ничем не должны напоминать руководящий авангард, определяющий действия последних или диктующий им линию поведения. Так что Энгельс был вправе утверждать: «Что касается окончательной победы принципов, выдвинутых в «Манифесте», то здесь Маркс всецело полагается на интеллектуальное развитие рабочего класса, которое должно было явиться неизбежным плодом совместных действий и обмена мнений» [17]. Эти «принципы» Маркс выводил из «реального движения» рабочего класса; веря, что расшифровал тайнопись истории и открыл «экономический закон» современного общества, он должен был — в силу той же логики — наделить «историческую партию» рабочего класса главным образом просветительской ролью. Отсюда и его признание, что как ученый он сделал для рабочего класса гораздо больше, чем как партийный активист, подчиняющийся изменчивым правилам политической игры [18]. Двусмысленный характер такого «научного» провозглашения революционной конечной цели и освободительной перспективы рабочего движения будут отрицать лишь те, для кого установление гуманного общественного устройства, которое имел в виду Маркс, — истина того же порядка, что и результаты расчета астрономических явлений. Марксизм как идеология — или псевдонаука о цели и средствах рабочего движения — всем обязан данной двусмысленности. В этой связи именно за Энгельсом следует признать роль «основоположника» марксизма, хотя он и не несет ответственности за все превратности идеологии, которая в конечном итоге перевернула марксову теорию так, как Маркс в своей социальной критике поступил с гегелевской диалектикой.

 

Марксизм и идеология [19]

В своем аспекте почти религиозной идеологии марксизм возник в тот момент, когда Энгельс над могилой Маркса нарисовал следующий удивительный портрет: Маркс, конечно, человек науки, но прежде всего революционер; он «впервые дал» современному пролетариату «сознание его собственного положения и его потребностей, сознание условий его освобождения» [20]. Пусть это заявление отчасти продиктовано эмоциями, однако и в остальных работах Энгельса говорится то же самое хотя и в более сдержанных выражениях, о значении Маркса как критика и разоблачителя так называемого «утопического» социализма и основоположника «социализма научного».

Могут возразить, и не без видимых оснований: но ведь еще при жизни своего друга — и тот не выступил с опровержением — Энгельс утверждал, что благодаря «двум великим открытиям» Маркса — материалистическому пониманию истории и учению о прибавочной стоимости — «социализм стал наукой» [21]. Однако молчание Маркса в данном случае нельзя трактовать как безоговорочное одобрение, и оно вовсе не подразумевает, что Маркс заранее санкционировал все интерпретации его идей, проделанные Энгельсом ех cathedra после его смерти [22]. Энгельс сделал лишь первый шаг, правда, самый решительный: он поддался искушению считать почетным то скорее презрительное наименование, каким противники «партии Маркса» награждали ее сторонников. Слова «марксисты» и «марксизм» были придуманы членами Рабочего Интернационала, находившимися под влиянием идей Прудона или Бакунина.

Генезис марксизма, протекавший под воздействием обстоятельств, над которыми не были полностью властны ни Маркс, ни Энгельс, равно как и разделение этой идеологии на множество разновидностей (что послужило поводом для войн религиозного типа), открывает широкие возможности для социологического анализа. В данном контексте некоторые выступления на международном коллоквиуме в Университете Нотр-Дам представляются особенно показательными и непосредственно отвечают целям, указанным в приглашении. Результат выступлений и дискуссий можно резюмировать в форме парадокса: хотя подлинные идеи Маркса предназначались исключительно для Запада и относились лишь к промышленно развитым буржуазным странам, марксизм, воспользовавшись определенной политической неоднозначностью этих идей, полностью приспособился к историческим, экономическим и социальным условиям стран, которые долгое время оставались за пределами эволюции, присущей западному капитализму.

Эта парадоксальность на первый взгляд неоправданного переноса социальной теории, выведенной из анализа самого передового капитализма, на общества, находившиеся на докапиталистической стадии развития, рассеивается, стоит только к феномену революций и эволюции в отсталых странах применить сформулированное Марксом социологическое правило относительно роли и функций идеологии и идеологов в классовых обществах. Официальное провозглашение способа производства «социалистическим» — в то время как он являет собой в точности экономики, находящейся, согласно марксовой теории, на первой стадии капиталистического накопления (каков бы ни был его экономико-юридический фасад, навязанный государственной властью), — соответствует следующему социологическому принципу: «мысли господствующего класса являются в каждую эпоху (и мы можем добавить: повсюду — М.Р.) господствующими мыслями»; что касается «мыслителей» на службе власти, то «это его [господствующего класса - ред.] активные, способные к обобщениям идеологи», чья роль заключается в «разработке иллюзий этого класса о самом себе»; если же общество порождает революционные идеи, то это значит, что в нем существует «революционный класс» [23].

Социологическое исследование марксизма, исповедуемого в СССР — форм ленинизма, соответствующих периодам до и после прихода к власти Сталина — могло бы послужить яркой иллюстрацией марксовой теории политических идеологий. Однако отсутствие подобных исследований подтверждает прочность идеологических предрассудков, препятствующих разработке социологии «марксизма-ленинизма», «сталинизма» или «маоизма» — последнего по времени ответвления марксизма, приспособленного к азиатскому способу производства [24]. Широкое поле открывается здесь для изучения превращения политической идеологии в общественный институт, призванный обеспечивать «прогрессивное» обоснование принудительным мерам, применяемым как в сфере иерархических трудовых отношений, так и в раз личных областях интеллектуального производства. До первой мировой войны 1914 года марксистская идеология в ортодоксальной и реформистской формах за редкими исключениями (лучший пример которых — Роза Люксембург) адекватно отражала «реальное движение» рабочих классов: далекое от стремления к радикальной трансформации экономических и социальных структур. оно фактически укрепляло основы установившихся режимов. Русская революция 1917 года открыла эру инстуционального марксизма, чья «историческая» функция — если использовать язык Маркса заключалась не в уничтожении промышленного пролетариата, в то время находившегося в зачаточном состоянии, а, напротив, в создании современной индустрии и, как следствие, пролетариата в национальном масштабе; этот процесс включал и себя пролетаризацию крестьянских масс, составлявших огромное большинство трудящегося населения старой России.

Таким образом, «материалистическая» социология Маркса полностью раскрывает действительную функцию марксизма — многосторонней (экономической, политической, философской, моральной и, с недавних пор, социологической) идеологии режимов, реализующих задачу экономического роста, иными словами, «переходных» экономик [25]. Учитывая, что Маркс считал свой материализм критической теорией институтов и их идеологических обоснований, можно определить диалектическую сферу приложения анализа, который, осуждая западный капитализм, применим по сути и ко всем государственным и олигархическим формам капиталистического накопления, нынешним и будущим. Именно у традиционного капитализма и неокапиталитических форм все современные системы плановой экономики заимствовали целый спектр методов эксплуатации и принуждения, и мы вправе говорить в этой связи о «плановом капитализме»; что же касается государственной собственности на средства производства, объявляемой официально «общественной», то эта категория относится к «идеологической надстройке» и выражает человеческий и социальный статус производителей, чья роль сводится к простому исполнению — без возможности что-либо решать и руководить [26].

Этот обзор идей, обсуждавшихся на международном симпозиуме в Университете Нотр-Дам, не претендует на то, чтобы точно изложить содержание всех выступлений его участников, зачастую противоречивших друг другу; в нем лишь сделана попытка высветить некоторые новые аспекты дискуссии, которой во многом способствовала пу6ликация ранее не издававшихся работ Маркса. В них он предстает не только ученым, но и мечтателем — и не слишком похож на портрет, нарисованный Энгельсом. Если, как утверждал последний, его друг отказался от утопии в пользу науки, то социализм, в конечном счете, может быть лишь епархией своего рода марксистских мандаринов, делом специалистов-диалектиков, — идея, глубоко чуждая Марксу. Харизматическая власть, которую некоторые рабочие лидеры, ставшие государственными деятелями, обрели в качестве носителей «научных истин», приписываемых Марксу, позволяет оценить расстояние, отделяющее эту мнимую «науку» от «коммунистического сознания», обладателями которым, как он считал, должны стать трудящиеся.

В действительности Маркс никогда не осуждал утопию, не заменял ее «наукой». Он упрекал своих предшественников-«утопистов» за то, что они недооценивали «историческую стихийность» пролетариата и хотели «привнести в него извне» (и это критическое замечание Маркса можно a posteriori адресовать Ленину) «общественную науку» о средствах и целях его освобождения [27]. Не отвергая социалистическую утопию, Маркс трансформировал ее в революционную этику, нормы и принципы которой от крыл в «реальном движении» трудящихся, борющихся за свое освобождение. Чтобы освободиться, рабочий класс — который «либо революционен, либо он ничто» — должен сам осознать, что целью его политического движения является освобождение всего человечества.

 

Примечания

[1] Доклад на международном симпозиуме «Маркс и западный мир» (апрель 1966 г., университет Нотр-Дам, США, штат Индиана). На сим­позиуме рассматривались следующие темы: философские основы марксизма; влияние Маркса и марксизма на некоммунистический мир; Маркс и христианство; Маркс и западный мир.

[2] Здесь: возвращается (лат.) — Прим. ред.

[3] В частности, имеются в виду три работы: парижские рукописи 1844 года — так называемые «экономическо-философские»; «Немецкая идеология», совместно написанная Марксом и Энгельсом в Брюсселе в 1845-1846 гг.; и первая, незавершенная версия «Капитала» — Grundrisse der Kritik der politischen Oekonomie («Основные черты критики полити­ческой экономии») 1857-1858 гг. Эти работы были опубликованы в 1932-1941 гг. Институтом Маркса-Энгельса в Москве и получили известность уже после второй мировой войны.

[4] Так Маркс называл свой научный труд. «Экономика» должна была включать в себя шесть «рубрик»: капитал, земельная собственность, наемный труд, государство, внешняя торговля, мировой рынок.

[5] Мы цитируем приглашение, разосланное Университетом Нотр-Дам всем участникам симпозиума. Оно подписано профессором Николасом Лобковичем.

[6] Цит. по; Воробьева О.Б., Синельникова И.М. Дочери Маркса, М, 1964, с. 35.

[7] Данные заметки относятся к следующим докладам: С. Стоянович, «Маркс и интерпретация этики», Г. Петрович, «Философское и социологическое значение марксовой концепции отчуждения», Р.К. Такер, «Маркс как политический теоретик», Р.П.Г. Фессар «Значимы ли идеи Маркса для христианина? Католический подход», Дж.Л. Адамс, «Значимы ли идеи Маркса для христианина? Протестантский подход». Они не резюмируют идеи, изложенные в этих докладах, а, скорее, развивают их, и за это развитие несет ответственность лишь автор настоящей статьи.

[8] Письмо Энгельса П. Лафаргу 11 августа 1884 г. // Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 36, с. 170.

[9] Или современными «Диоскурами». Что касается этих заимствований из греческой мифологии, призванных продемонстрировать образцовый союз, который, по мнению публики, заключили между собой Маркс и Энгельс, см. письма первого второму от 20 января 1864 г.и 24 апреля 1867 г.

[10] Р.П. Фессар полагает, будто открыл истоки философских категорий Маркса в христианской теологии; в той мере, в какой всякой религии присуща этическая суть, данная связь представляется обоснованной. Мы, однако, предпочитаем иные типы аналогий и без колебаний сравниваем нашу интерпретацию с сорелевской концепцией революционного мифа.

[11] Маркс К. Капитал, т. 1 // Маркс К, Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 772.

[12] Письма из «Deutsch-Franzosische Jahrbucher». Маркс к Руге, май 1843 // Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 1, с. 378.

[13] Маркс К., Энгельс Ф. Манифест Коммунистической партии // Марке К,, Энгельс Ф. Соч., т. 1 с. 437.

[14] Маркс К. Коммунизм газеты «Rheinische Beobachter»// Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 4, c. 204-205.

[15] Маркс К. Заработная плата // Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 6, с. 600-601.

[16] Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология // Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 3, с. 69.

[17] Энгельс Ф. Предисловие к немецкому изданию «Манифеста Коммунистической партии» 1890 года // Маркс К., Энгельс Ф. Соч, т. 22, с. 61. Однако тот же Энгельс приписывал Марксу роль «основоположника».

[18] Например, 23 августа 1866 г. Маркс писал Кугельману: «То, что даст эта моя работа, я считаю гораздо более важным для рабочего класса, чем все, что я мог бы сделать лично на каком бы то ни было конгрессе» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 31, с. 437).

[19] Эта часть нашего эссе представляет собой заметки на полях следующих докладов: Лихтейм Г. «Об интерпретации марксовой мысли»; Нимейер Г. «Влияние Маркса на европейский социализм», Хагарибе X. «Влияние Маркса на Латинскую Америку», Каррер-д’Анкос Э. «Маркс и исламский мир Ближнего Востока», Инока М «Социализм Маркса и Дальний Восток».

[20] Энгельс Ф. Похороны Карла Маркса//Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 19, с. 351.

[21] Энгельс Ф. Анти-Дюринг // Маркс К, Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 26-27.

[22] Тем более Маркса нельзя считать ответственным за расширенную трактовку Энгельсом его диалектического и критического метода, который был возведен в систему идей, претендующую на универсальность и включающую в себя как «диалектику природы», так и науку об обществе. Критический обзор изменений, внесенных Энгельсом в концепцию и применение марксовой диалектики, см.: Hodges D.C. Engels’ Contribution to Marxism//The Socialist Register 1965. N.-Y., 1965, р. 297-310.

[23] Маркс К, Энгельс Ф. Немецкая идеология // Маркс К, Энгельс Ф. Соч., т. 3, с. 45-47.

[24] В выступлении Г. Лихтейма содержится несколько аллюзий к данной проблеме. Всякая социология сталинизма требует предварительного проведения социологического анализа исторической функции большевизма как идеологии индустриализации России. В этой связи также следует отметить замечательную статью Вернера Хофмана «Что такое сталинизм?» в: Festschrift zum achtzigsten Geburstag von Georg Lukacs. Neuwied-Berlin, р. 84-118.

[25] Согласно марксовой социологии, капитализм является «переходной экономикой», и автор «Капитала» знал, о чем говорил. Но нельзя сказать то же самое о его учениках, особенно когда они пытаются «во имя социализма» оправдать накопление капитала в отсталых странах. Из книг и статей, посвященных так называемому «социалистическому» планированию, можно было бы составить богатую антологию искажения марксовой теории. Увидев первые идейные порождения воинствующего марксизма, Маркс объявил себя не марксистом; марксистская литература того же типа, что мы имеем в виду, заставила его воскликнуть: «Я — антимарксист».

[26] Следует напомнить, что, согласно марксовой социологии типов экономики, социалистический способ производства характеризуется отнюдь не только отсутствием такого юридического института, как частная собственность (на землю или средства производства). Исследование истории Востока побудило Маркса разработать оригинальную концепцию форм господства в азиатских обществах (см. его переписку с Энгельсом в июне 1853 года), в сам он резюмировал свой тезис в форме каламбура; «[Отсутствие частной собственности на землю] вот настоящий ключ к восточному небу» (письмо Энгельсу 2 июня 1853 г.). Разливая свою мысль, Маркс пришел К выводу, что в Азии сельские общины являлись прочной основой «азиатского деспотизма», чья сила коренилась в централизации общественных работ (ирригации и пр.) (письмо от 14 июня 1853 г.). Эти начатки теории политической власти в восточных обществах получили дальнейшее развитие в работе Карла Виттфогеля «Восточный деспотизм»; автор данной книги, однако, пускается в любопытный психоанализ Маркса, которого подозревает в том, что он из соображений политического оппортунизма «проигнорировал» по существу бюрократический («агро-директорский») характер правящего класса этих обществ! Об этом см. обоснованные замечания Пьера Бессенье в рецензии на книгу Виттфогеля в: Social Research in East Pakistan. Dасса, 1960, р. 223-230. Отметим также дискуссии об отрывке из «Grundrisse», где Маркс пишет о «докапиталистических формах производства». Поразительный факт: в ходе этой дискуссии не упоминалось о том, что Маркса возмущало, когда некоторые рассматривали его идеи как «какую-нибудь общую историко-философскую теорию, наивысшая добродетель которой состоит в ее надысторичности» (Маркс К. Письмо в редакцию «Отечественных за писок»// Маркс К., Энгельс Ф. Соч, т. 19, с. 121). О данной дискуссии см.: Chesneaux J. Ou en est la discussion sur le monde de production asiatique? // Pensee, aout et octobre 1966.

[27] См. Маркс К., Энгельс Ф. Манифест Коммунистической партии.

Впервые опубликовано в: Cahiers internationaux de sociologie, XLII, 1967.